де ворвавшегося Волкодава он вскинул голову, и тот увидел, что скулы у арранта были зеленые. Поодаль валялся нож. Эврих держал второго разбойника, прижатого к половицам приемом "воткнутое весло". Сколько ни учил Волкодав книгочея, этот прием ему еще плохо давался. А вот поди ж ты, пришло время - выручил. Одна беда, аррант никак не мог решиться убрать руки с локтя и запястья распластанной жертвы. Ибо не знал, что дальше делать с этим захватом. И потому оставался сам прикован к поверженному. Тот ерзал, глухо урча, и время от времени пытался вывернуться. Ничего не получалось. Рванувшись, пленник всякий раз взвывал и стукался лбом в пол. Но попыток не прекращал. - Варвар, брат мой, во имя... - тряским голосом и чуть не со слезами начал аррант. При этом он на миг утратил бдительность. Сонморов человек тотчас приподнял плечо, ловко перекатился, рука нацелилась подхватить нож, который он все это время видел, но дотянуться не мог. Рейтамира ахнула и неумело замахнулась копьем. Волкодав шагнул вперед, пригвоздив ногой пальцы разбойника, уже коснувшиеся рукояти, и безжалостным пинком сломал ему локоть. Парень страшно закричал и выгнулся на полу, заскреб пятками, словно пытаясь уползти от боли в руке, по-прежнему пригвожденной. Эврих уже собирал раскиданные пергаментные листы. Одни были порваны, другие залило чернилами. - Сыновья меринов и блудниц!.. - ругался он по-аррантски. - Безграмотные скоты, не ведающие истинных ценностей!.. Мои записи!.. Волкодав молча смотрел на арранта. Венн тяжело дышал, по груди каплями стекал пот пополам с кровью. Живой, думалось ему. Живой. Ну, давай, еще разок назови меня варваром. Я не обижусь. Потому что ты живой. Ну, давай, съязви, скажи какую-нибудь пакость... Чтобы я знал, что у тебя вправду все хорошо... Нагнувшись, он выдернул из ближайшей занавеси крепкий шнур и быстро связал корчившегося разбойника. Тот Даже не пытался сопротивляться. Он был куда как грозен и уверен в себе, покуда воевал против овец. Теперь было видно, что парню исполнилось хорошо если двадцать, по мальчишескому лицу катились слезы. Скидок на юность Волкодав не понимал никогда. Напакостил - отвечай. Эврих снова поднял голову. - Во имя наковальни, рухнувшей наземь и прищемившей... Кто мог так бесчеловечно... - ахнул он, разглядев наконец, в каком виде был венн. - Друг мой... - Ну вот... - усмехнулся Волкодав. Губы сводило, говорил он с трудом, хотелось щериться и рычать. - А то все варваром... Эврих хотел вскочить, но от долгого стояния на твердом полу колени совсем затекли, - аррант охнул и едва не упал, пришлось встать на четвереньки и постоять так, пока не прекратилось под кожей щекотное и мучительное колотье. Рейтамира набралась наконец решимости, покинула пленника, которого сторожила, и принесла лекарю его котомку. - Ты садись, - выговорил Эврих. - Сейчас перевяжу... Вот таковы ученые люди, подумалось венну. Чуть отступила беда, за что сразу схватился? За свои книжки, конечно. Все остальное потом. Теперь вот взметался лечить, хотя сам знать не знает, что делается внизу. Может, за мной сейчас десять человек с топорами... - Подожди ты, - сказал он Эвриху. - И так не помру... хуже бывало... Там Кавтин приехал, по-моему. Солнечный свет, вливавшийся в распахнутое окно, казался ему нестерпимо, ослепительно ярким. Эврих проявил неожиданную твердость: - Вот Кавтин пускай и подождет. Садись, говорю! Волкодаву внезапно расхотелось с ним спорить, он подтянул ногой скамеечку и устало сел на нее, положив меч на колени. Эврих озабоченно оглядел его, привычными движениями растирая и встряхивая ладони. Волкодав знал, что означали эти движения. - Придушу, - пообещал он негромко. Лечить себя волшебством он даже и в Беловодье дозволял одной Ниилит. - Да ну тебя, - обиделся ученый. Но все же, вняв предупреждению, откупорил пузатую склянку, понюхал содержимое и накапал на чистую тряпочку, сетуя вслух: - Что за варварская добродетель - пренебрегать заботой о ранах!.. Я-то думал, уж это дремучее заблуждение ты давно перерос... - На себя посмотри, умник, - буркнул в ответ Волкодав. - Когда ворон считать перестанешь? А если бы они сразу вошли?.. УЧИШЬ, учишь его... Дуракам счастье... Эврих досадливо отмахнулся. Снадобье у него было не чета тому, которым Волкодава некогда с перепугу облил халисунский лекарь Иллад. Оно запирало кровь, не превращая исцеление в пытку. - Как все-таки вышло, что тебя отхлестали кнутом? - уже спокойнее спросил аррант. И тут же возмутился: - Ты, варвар, что, совсем боли не чувствуешь? Ты понимаешь хоть, что у Иннори шелка на катушках не хватит спину тебе зашивать?.. В это время дверь вновь отворилась, распахнутая резким ударом, и Волкодав - откуда только силы взялись - мгновенно взлетел на ноги, хватая Солнечный Пламень. Эврих отскочил назад, ловя пузырек и пытаясь должным образом закупорить его, одновременно принимая боевую стойку кан-киро. Естественно, ни того, ни другого, ни третьего толком не получилось. На пороге стоял стройный темноволосый юноша в дорогой блестящей кольчуге. Он держал в руках длинный нарлакский меч, темные волосы падали на широкие плечи. Над верхней губой и вдоль челюсти курчавился юношеский пух, но сильные запястья и жесткий, уверенный взгляд принадлежали настоящему воину. - Здесь кричали!.. - сказал он, обшаривая комнату зоркими голубыми глазами. Позади виднелись озабоченные лица еще нескольких вооруженных людей. Слуги? Домашнее войско?.. Волкодав опустил меч и вновь сел на скамейку. Изорванная кожа на спине опять взбухла кровью. Эврих нахмурился и раскупорил пузырек. - Привет тебе, благородный Кавтин, - проговорил венн негромко. Он успел решить про себя, что драться с этим человеком не станет. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Хотя тот, вполне вероятно, вскоре пожелает выяснить с ним отношения... Кавтин между тем удостоверился, что его помощь не требовалась. Парень со сломанным локтем всхлипывал у стены, пытаясь устроить изувеченную руку как-нибудь так, чтобы боль стала терпимой. Его товарищ и вовсе не отваживался пошевелиться, чтобы Рейтамира с перепугу не проткнула копьем. Острый наконечник и так упирался ему в спину гораздо сильнее, чем требовалось. Кавтин вложил меч в ножны и позволил себе удивиться: - Откуда ты знаешь меня, незнакомец? Прости, я не припоминаю тебя... - Повернулся к Эвриху и вежливо добавил: - Как, впрочем, и тебя, достойный аррант. - Ты похож на своего младшего брата, Иннори, - сказал Волкодав. - И на старшего, Канаона... - Наместник поселил Иннори у себя в доме, - торопливо вмешался Эврих. - Он много рассказывал нам о тебе. Ты уже видел его? - Нет, там мать, - совсем по-мальчишески мотнул головой Кавтин. - Мы только подъехали, тут прибежал этот отрок и закричал, что здесь... Ну, я сразу... Значит, это вы спасли братишку на реке? - Эврих кивнул, и Кавтин улыбнулся: - Мне жаль, я подоспел слишком поздно и не смог оказать вам ответного благодеяния. Но, как бы то ни было, отныне вы - мои гости. Мой меч и моя честь порукою в том, что вы пребываете под моей защитой. О ком же мне молить Священный Огонь, благородные господа?.. - Я странствующий ученый, меня называют Собирателем Мудрости, - начал привычно излагать Эврих. - А это мой слуга и телохранитель, я зову его Зимо... - Люди зовут меня Волкодавом, - глядя Кавтину в глаза, перебил венн. Молодому нарлаку потребовалось некоторое время, чтобы полностью осознать смысл этих слов. Однако затем подвижное юношеское лицо словно окаменело, голубые глаза превратились в две морозные льдинки, и, если Волкодав еще понимал что-нибудь в людях, Кавтин успел горько пожалеть о поспешно произнесенной формуле гостеприимства. Но тут уж ничего поделать было нельзя. Сказанных слов назад не берут. Погоди! - усмехаясь про себя, мысленно утешил его Волкодав. Не всегда мы будем твоими гостями. Я в свое время одиннадцать лет ждал. Или за околицу выйди, там я.тебе уже не гость, ведь владения тут не твои... Юный брат Канаона еще не выучился как следует прятать свои чувства! Он уже открывал рот - явно для того, чтобы во всеуслышание окатить Волкодава именно теми словами, что мысленно подсказывал ему венн, - но тут между вооруженными слугами решительно протолкалась Сигина. Средний сын купца был воспитан в строгости и не счел возможным продолжать ссору в присутствии "матери достойных мужей". - Как хорошо ты сказал о моих сыновьях! - обрадовалась Сигина. - Достойные мужи! Это про них. Может быть, ты с ними знаком?.. - Прости, госпожа: не имел чести, ∙- поклонился Кавтин. И добавил ледяным голосом, глядя сквозь Эвриха: - Я хочу, чтобы вы двое сегодня же предстали перед моей почтенной матерью. Мы будем ждать вас в доме наместника. Круто повернулся и вышел, и слуги прикрыли за ним дверь. Эврих повернулся к венну и беспомощно развел руками. В одной руке у него была склянка, в другой - тряпочка. - А еще говоришь, я болтун!.. - Он все равно дознался бы, - равнодушно сказал Волкодав. - О чем? - удивилась Сигина, отбирая у Эвриха пузырек. Венн ответил по-прежнему равнодушно: - Когда-то давно я убил его брата. - Это плохо, - занявшись его спиной, огорчилась женщина. - Братьев никогда нельзя убивать... Эврих достал другую тряпочку. - Эй! - подал голос старший из пленников, тот, которого стерегла Рейтамира. - А с нами что будет? Его сотоварищ ни о чем не спрашивал, только плакал от боли, содрогаясь всем телом. Завтрашний день его не слишком заботил. Ибо хуже, чем сейчас, быть уже не могло. Волкодав скривил губы. Он-то знал: еще как могло. И притом намного, намного... - Что уставился? - спросил он пленника. И кивнул на Эвриха: - Вон твой хозяин. Он скрутил, ему и решать. Таков был закон, соблюдавшийся, кажется, во всех известных ему странах. Пленник завозился на полу, стараясь встретиться глазами с аррантом. - Захочет - в Самоцветные горы продаст, - с удовольствием предположил Волкодав. - А то стражникам государя кониса выдаст, пускай за разбой на кол посадят... Сказал и почувствовал, как дернулась рука Эвриха, промывавшая кровавую полосу у него на плечах. Наверное, долго потом будет возмущаться жестокостями, которые только варварский ум и мог породить. Приплетет еще что-нибудь насчет некоторых грубых людей, которых собственные прошлые муки сделали нечувствительными к чужому страданию. Ну и пускай его. - Ой посадят... - неожиданно подыграла Волкодаву Сигина. - Они такие. Только смотрят, как бы кого посадить... Разбойник тоже задергался. Не иначе, вообразил себя повисшим на окровавленном мерзком колу. Потом стиснул зубы и проскрипел: - Сонмор с вас живьем шкуры сдерет... - Кто такой Сонмор? - в лоб спросил Волкодав. - Конис правит в Кондаре днем, - был ответ. - А Сонмор - ночью! Вот кто он такой!.. Волкодав примерно это и предполагал, так что слова пленника его ничуть не смутили. - Доберется до нас твой Сонмор или не доберется, - проговорил он лениво, - тебе-то разницы уже не будет. А на каторге с такими, как ты, молодыми, смазливыми, знаешь что делают?.. Не знаешь? Сейчас объясню... Разбойник, видимо, и без объяснений вполне себе представлял. Он яростно рванулся, но освободиться не смог. - Хватит! - возмутился Эврих. Он косился в окно. На постоялых дворах нередко приключались пожары, и потому окна делались широкими, как раз выбраться человеку. А чтобы эти самые окна не становились удобными лазейками для воров, хитроумные плотники придумали для них особые ставни, крепко запиравшиеся изнутри. Посередине ставня делалась маленькая отдушина, перекрытая деревянной задвижкой. Когда ворвались грабители, Эврих что-то записывал со слов Рейтамиры, и ради солнечного света окно было распахнуто настежь. - Вот что, - приговорил ученый. - Не нужны вы мне!.. Вон окно - катитесь на все четыре стороны. Развяжи их, Рейтамира!.. Молодой женщине было страшновато. Она подошла сперва к молодому, страдавшему от боли в руке. Жало копья было остро отточено с обеих сторон, и Рейтамира принялась пилить им веревку. - Погоди... - поднялся Волкодав. - Кошелек свой он пускай здесь оставит... И тот второй тоже... Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком.... Три десятка, не меньше, крепких рабов волокут подземным коридором деревянные салазки, и на них - неподъемную тяжесть: две блестящие металлические плиты. Если присмотреться, можно понять, что на салазках покоятся тщательно подогнанные друг к дружке створки дверей, снабженные хитроумным и очень прочным замком. Еще двое невольников пытаются вжаться в шершавый камень стены, чтобы не попасть под ноги тянущим поклажу рабам и тем более - под дымящиеся полозья. Один из двоих - согбенный пожилой халисунец, второй - рослый, костлявый молодой венн. Оба рады были бы совсем убраться с дороги, но не могут сдвинуться с места. венна держит короткая цепь, приклепанная к ошейнику: ничего не боящегося и очень сильного парня по справедливости считают опасным. На халисунце нет даже обычных для каторжника кандалов, но и без них он передвигается с немалым трудом. Вместо ступней у него обрубки, замотанные тряпьем, на правой руке не хватает двух пальцев. Сперва он не на шутку побаивался свирепого напарника, сутками не произносящего ни слова. Боязнь кончилась сразу и навсегда, когда их повели на новое место, и он приготовился было привычно ползти на карачках, и вот тут-то венн по-прежнему молча поднял его на руки и понес... Скрежет полозьев, крики надсмотрщиков и хлопанье длинных кнутов удаляются по коридору, растворяясь в пятнах мутного света. Калека удобнее устраивается возле стены, венн садится на корточки. "В нижние уровни потащили, - кашляя, говорит халисунец. Серый Пес вопросительно смотрит на него, и он усмехается: - Я тебе не рассказывал, как потерял ноги?.. Венн отрицательно качает головой. Вытащив из-за камня недавно пойманную крысу, он принимается потрошить добычу и очищать ее от шкуры, готовя роскошную трапезу. "Два года назад мы работали там, внизу, - наблюдая за работой товарища и временами сглатывая слюну, начинает халисунец. Только разговорами он и может его отблагодарить. - Ты слышал, небось, что, чем дальше вниз, тем жилы богачей Люди не врут, это действительно так. Я сам видел. Только вот нехорошо там, внизу. Нечисто. думаешь небось. Подземный Огонь снизу жарит, оттого и мерещится? Как бы не так! Огради нас Лунное Небо, но, видят Боги, докопались мы до самой дыры на тот свет. Там мечи выскакивают из-под земли, вот что я тебе скажу!" "Мечи? - сипло подает голос венн. Железные пальцы между тем делят ободранную тушку пополам вдоль хребта. - Что ж ты ни одного не припрятал?" "А ты туда напросись, я посмотрю, как у тебя получится! - вскидывается халисунец. Потом, остывая, ворчит: - Нет, парень. Изумруды там и правда по пять пудов, только лучше совсем не видать их смертному человеку. Выломал я, помню, здоровый такой желвачище... и в нем кристалл драгоценный... его, говорят, Армаровы мастера целиком потом огранили... и как выломал, будто лопнуло что-то в скале. Задрожало все, и прошла по полу трещина. Узенькая, с волосок... Не устоял я, упал - и как раз ногами на трещину и угодил. Тут-то вот и ударил снизу тот меч! Я сначала ничего не почувствовал, ан смотрю - летят прочь мои ноги, а с ними вот такой кусок цепи!.. Начисто железо перерубило. И кровища сразу струей, увидел я этакое дело... цап ноги-то свои сдуру! Будто кто мне их обратно приставит... А они, ноги, по другую сторону меча, только разве ж я что соображал?.. Да и меч, сколько помню, вроде прозрачный был, не то отражалось в нем, как в зеркале, разве тут что поймешь... Ну, пальцы тоже прочь полетели, и что дальше было, я уж не помню. Ребята как-то выволокли... камешек. дивный я в другом кулаке держал, ведь так и не бросил... А с потолка, куда меч врезался, я потом слыхал, вода потекла. Должно быть, водяную жилу перерубило. Порядочный, говорят, забой пришлось закладывать... известкой замазывать... чуть потоп не случился, покуда остановили..." Халисунец умолкает. двое невольников деловито жуют: халисунец - остатками гнилых пеньков, венн - крепкими молодыми зубами, которых при всем старании ему никак не выбьют надсмотрщики. Сырое мясо кажется необыкновенно вкусным, жаль только, что крысы не вырастают с барана величиной. А вырастали бы - еще кто кем бы ужинал. "Да, - вздыхает, обсасывая косточку, халисунец. - С той поры, как я слышал, и начали ставить внизу эти двери. Ловко придумали... Потому что всякий раз, как выскочит меч, вода тут же следом. Дверь-то можно мигом захлопнуть... И уж стучи в нее с той стороны, не стучи.., Так что повезло мне, парень. ноги мои до сих пор небось там где-то валяются... А я тут... пока еще.." Досталось Волкодаву, конечно, далеко не так, как бывало на каторге, но все же порядком. Вспоротую кожу действительно пришлось зашивать. В других местах вполне хватило темной смолы, которую Эврих извлекал костяной лопаточкой из маленького глиняного горшочка. Смола жглась, Сигина с Рейтамирой утирали глаза. Волкодав раздраженно думал, что же с ними будет, если его или Эвриха ранят уже как следует. Была охота носами хлюпать из-за пустяков!.. Потом он подумал еще и решил: а может, если что случится, как раз никаких слез и не будет? Вот тогда-то поведут себя толково и с примерным спокойствием?.. Он такое тоже видал. - Пойду, - натягивая чистую рубашку, сказал он молодому арранту. Эврих твердо ответил: - Я с тобой. - Вы куда, деточки? - спросила Сумасшедшая. - К госпоже Гельвине, - пояснил Эврих. - К матери мальчика. - Зря идешь, - сказал ему Волкодав, пока спускались по лестнице. - Мало ли... Эврих ощетинился: - Не зря! Его братец мне... тоже, знаешь ли, не чужой... Волкодав хотел сказать, что все это так, но головы Эвриха Кавтин вряд ли все же потребует, а посему незачем ее и совать куда не след, да и женщин не годится бросать вовсе уж без заступы... То есть на спор и размолвку им попросту не хватило времени. Потому что они спустились вниз, в общую комнату. Мертвого Тигилла уже не было видно возле стены: тело вытащили во двор. Не было и раненого стрелка. Его не стали даже вязать, и он куда-то убрел сам по себе. Позже Волкодав выяснил, что взятых в плен разбойников во здравом размышлении отпустили. О драке с ними никто не жалел - напали, святое дело оборониться, - но творить скорый суд над Сонморовыми людьми показалось все-таки страшновато. Хватит и Тигилла. Даже с лихвой. Одно утешение, что убил его перехожий человек, не с погоста... ...Люди в комнате стояли, сгрудившись в кружок, и что-то рассматривали на полу. Похоже, работники и постояльцы начали было поднимать опрокинутые столы и скамейки, но потом отвлеклись. - А я тебе говорю: переест! - расслышал Волкодав уверенный голос охотника. Младший сын горшечника запальчиво возразил: - А вот не переест! - На что спорим? - поинтересовался охотник. - Не смей спорить, сын, - строго вмешался горшечник. - Это порок! Откуда-то снизу, из-под ног, возмущенно заверещал Мыш, обступивший народ качнулся в стороны. Волкодав решил посмотреть, что происходило, и подошел ближе. Кто-то оглянулся на него, люди уважительно расступились. Венн посмотрел и сразу понял, что сильно поторопился, решив, будто его мохнатый приятель совсем позабыл про каторгу и удар кнута, разорвавший крыло. Зверек отлично все помнил. Он сидел на полу, вцепившись когтистыми лапками в кнутовище, и сосредоточенно отгрызал от него толстый плетеный ремень. Смех и разговоры людей злили его. Время от времени он поднимал голову и сердито кричал. Волкодав опустился на корточки и негромко сказал повеннски: - Спасибо, малыш. Маленький летун сверкнул на него светящимися глазами, кашлянул, выплевывая попавший в горло кусок жесткой кожи, и снова принялся за дело. Госпожа Гельвина оказалась самой настоящей красавицей, как-то сумевшей сохранить почти девичью стать, несмотря на рождение троих сыновей. Волкодав посмотрел на нее один раз и тотчас понял, в кого все эти трое удались такими голубоглазыми. По обычаю нарлакских женщин она носила намет, только был он не полотняным, как тот, что, "отженившись", бросила Рейтамира, а шелковым, и позволял видеть волосы надо лбом - знак вдовства. Волосы были густыми, волнистыми, блестяще-черными, с широкой седой прядью над левым виском. Подобная женщина могла бы сидеть рядом с самим конисом на высоком престоле. И править с ним наравне - умело и твердо. Так же, как, небось, правила обширным и богатым хозяйством после гибели мужа. Она принимала гостей в одной из больших комнат дома наместника, и Кавтин, по-прежнему при мече и в кольчуге, стоял рядом с ее креслом. Волкодав с большим облегчением убедился, что Иннори в комнате не было. - Да продлит Священный Огонь твои дни, мать достойных мужей, - поклонились венн и аррант. От Волкодава не укрылось, как чуть-чуть дрогнули ее губы, когда они с Эврихом упомянули ее почтенное материнство. Кавтин наверняка уже рассказал ей, что перед нею стоял убийца ее старшего сына. - Да не придется вам горевать у погасшего очага, гости, - отозвалась Гельвина. Нарлакская легенда гласила: давным-давно, во времена Великой Ночи, предкам народа пришлось долго скитаться по страшным обледенелым краям, и не было беды хуже, чем утрата огня. И хотя с тех пор нарлаки успели обосноваться в теплой хлебородной стране, благословение осталось все тем же. - Я благодарю вас за спасение моего младшего сына, благородные чужеземцы, - продолжала Гельвина. Голос у нее был звучный и властный, но вместе с тем очень женственный. - Особенно я благодарю тебя, ученый аррант. Ты - поистине великий целитель. Мой домашний лекарь осмотрел ноги моего сына и говорит, что ты сотворил чудо. Он нашел твое лечение правильным и подтверждает, что бедный Иннори снова будет ходить. - Я, право же, не достоин таких похвал, достойная госпожа, я лишь исполнил то, что велит скромный долг лекаря, - поклонился Эврих. Светловолосый аррант легко краснел, вот и теперь Волкодав отметил краем глаза малиновый румянец, проступивший у него на щеках. - И потом, госпожа, достигнутое мною лекарское умение оказалось бы бесполезно, если бы не воин, которого ты видишь рядом со мной. Это он как-то почувствовал, что на реке случилась беда, а потом отвалил камень. Я лишь слегка помогал. Я нипочем не справился бы в одиночку. Кавтин то и дело переступал с ноги на ногу, упорно глядя в пол. Его рука лежала на рукояти меча, и пальцы были крепко стиснуты. Гельвина чуть повернула царственную голову, впервые посмотрев венну прямо в глаза. Волкодав не стал отворачиваться и выдерживал ее взгляд ровно столько, сколько предписывала вежливость. Потом опустил голову. - Верно ли мне передали, - сказала ему Гельвина, - что ты происходишь из племени веннов, что люди зовут тебя Волкодавом, и еще, что за тобой будто бы следует летучая мышь? - Все так, достойная госпожа. - Быть может, верно и то, что три года назад тебе довелось жить в Галираде и служить телохранителем молодой государыни?.. - И это так, достойная госпожа... - Стало быть, - медленно проговорила Гельвина, - никто лучше тебя не сумеет поведать мне о том, как окончилась земная жизнь моего старшего сына, Канаона. Мне многое рассказывали... но тех людей не было рядом с ним, когда он погиб. - Если только он помнит, - хриплым свистящим шепотом вставил Кавтин. - Что ему наш Канаон! Разве такие убийцы помнят всех, у кого отняли жизнь? - Придержи язык, сын, - велела Гельвина. - Я слушаю тебя. Волкодав. Венн заговорил не сразу. Нет, Кавтинз он не боялся. Ни один на один, ни вкупе со всеми его людьми: кишка тонка. Он думал совсем о другом. Все же Мать Кендарат оказывалась кругом права, откуда ни посмотри. Любое деяние оставляло след, способный аукнуться. Волкодаву уже доводилось смотреть в глаза человеку, чей брат пал от его руки. И рассказывать сыну, как умер отец, пригвожденный ударом его копья. Душа его давно обросла дубовой корой, но те встречи даже и на ней оставили полосы. Притом что ни о том, ни о другом убийстве он не жалел. Но вот стоять перед МАТЕРЬЮ и держать ответ, как лишил жизни ее детище... Даже такое скверное и никчемное, как Канаон... Волкодав неторопливо шагнул вперед и преклонил перед Гельвиной правое колено. Жест почтения: человек, стоящий на правом колене, не собирается хвататься за меч. - Твой сын был воином, госпожа, - проговорил он глухо. - Очень хорошим воином. Немногие могли его одолеть. Краем глаза он видел, как бешено дрогнули темные усы Кавтина, как напряглись и побелели пухлые губы. Парень жаждал крови, это было ясно. Наверное, он сейчас думал: "Хвалишь брата, убийца! Как будто ничтожная похвала отведет мою месть!.." Или еще что похуже: "Значит, Канаон был хорош, но ты его уложил? Так вот, теперь будешь драться со мной, а я давно его превзошел..." Молчание затягивалось. Эврих кашлянул и сказал: - Я подтверждаю эти слова, благородная госпожа. Одно время твой сын служил Ученикам Близнецов. Он проехал с ними несколько городов, где они останавливались возвещать свои истины. Почти в каждом городе начинался спор из-за веры и происходил поединок между Канаоном и местным воителем, восстававшим на Близнецов. Я видел, как сражался твой сын. Люди восхищались его силой и мастерством. Он был побежден всего один раз, но его гордость не могла снести поражения. Он сложил с плеч освященную броню и стал искать иной службы, более не считая себя достойным сражаться за Близнецов. Кавтин переминался все заметнее: ему не стоялось на месте. Он сказал тем же хриплым, чужим голосом: - Ты болтаешь не о том, венн. Рассказывай, как убивал моего брата! Или на тебе в самом деле столько крови, что ты уже позабыл эту смерть? Волкодав мельком посмотрел на него... Канаону не довелось без помех опуститься на дно и упокоиться там рыбам на радость. Грохочущая волна подхватила его и с маху швырнула о скалы. Одна нога попала в трещину, и тело нарлака повисло вниз головой, раскачиваясь и ударяясь о камень. Зрелище было жуткое. лучезаровичи не могли оторвать глаз и только обсуждали, точно ли умер Канаон или еще жив, и не получится ли его вытащить... Волкодав отскочил назад и спрятался за каменным выступом. И там прижался спиной к обледенелой скале, силясь отдышаться и утирая заливавший глаза пот. Он был пока невредим, если не считать свирепой боли в потревоженных ранах и особенно в перебитой руке. Но двигаться он еще мог, а значит, боль следовало терпеть. Да ведь и недолго осталось... - Я сошелся с твоим сыном в бою, госпожа, - проговорил он медленно. - Мы оба защищали тех, кому поклялись служить. - Стало быть, - сказала Гельвина, и он различил умело скрываемую дрожь голоса, - ваши хозяева поссорились, и ты убил его по приказу своего господина. Наверное, он был болен или ранен, когда вы с ним сражались, потому что в ином случае ты не смог бы его одолеть. Я помню, каким был Канаон... Скажи, венн... Иннори... ведь ты нес его на руках... Он говорит, ты был добр к нему... Скажи, венн, неужели ты не мог пощадить Канаона? Он ведь пощадил бы тебя, окажись сила на его стороне. Он всегда был великодушен с теми, кто оказывался слабее него... Волкодав молчал, глядя в пол. Эврих снова выручил его, сказав: - Я много раз видел, как бился твой сын, госпожа. Во время священных поединков он ни разу не доводил дела до пролития крови. Я свидетель: он не единожды оставлял жизнь тем, кого легко мог бы убить. Надо было очень хорошо знать арранта, чтобы распознать, чего ему стоили эти слова. Волкодав видел, как подрагивала перепачканная чернилами кожа на его загорелой коленке. Когда венн отбил Эвриха у жрецов, на парне живого места не было от кровоподтеков. Канаон с приятелем, сольвенном Плишкой, в охотку чесали кулаки о пленного вероотступника. Иной раз поодиночке, иной раз и вдвоем. - Мне также передавали, - сказала Гельвина, - что мой сын пытался наняться в телохранители к дочери кнеса, но ты отсоветовал его брать. Волкодав тяжело ответил: - Я не доверял человеку, который привел его наниматься. - Как легко погубить всякого, кто прямодушен и горд, - с горькой задумчивостью проговорила Гельвина. - Мой мальчик ушел от Учеников, ибо честь воина не позволяла ему принимать деньги у тех, кого он однажды подвел... вернее, думал, что подвел... поскольку то поражение наверняка была простая случайность... Тебе чем-то не угодил человек, приведший его наниматься, и отказ толкнул его к недругу твоего господина. А потом началась ссора, и тебе приказали убить Канаона... Ты, наверное, даже и не думал, что у него есть мать... Если бы возможно было вернуть время, да еще и поторговаться с Хозяйкой Судеб, Волкодав предпочел бы вновь оказаться на постоялом дворе, под кнутом. И пусть бы драли его сколько душе угодно, только чтобы избавиться от этого разговора. Он с дурнотной тоской подумал о том, что у Тигилла, того гляди, в Кондаре тоже сыщется мать. Для которой жестокий разбойник по-прежнему был добрый и веселый малыш, никого не способный обидеть. И которой, как и матери Канаона, невозможно будет рассказать правду о сыне... Волкодав медленно поднялся на ноги. - Мне никто не приказывал, благородная госпожа. Это был честный бой, и Канаон принял смерть воина. Я сожалею, что причинил тебе горе. - Тебе не понять, - прошептала Гельвина. - Тебе не понять. У тебя никогда не отнимали детей. Твоя мать, возможно, поняла бы меня. Хотя я, право, не знаю, что за матери рожают убийц... Женщина покачала головой, и он увидел, что она еле сдерживала слезы. Тяжелые капли дрожали в уголках глаз: лишь гордость не давала им пролиться. Говорить, по мнению венна, было больше не о чем. Тем более что детей у него действительно не отнимали. Всего лишь родителей и младших братишек с сестренками, не считая прочей родни. Волкодав низко поклонился Гельвине и молча пошел к двери. - Я вновь подтверждаю все сказанное моим другом, - услышал он голос Эвриха у себя за спиной. - Пусть Боги Небесной Горы навеки лишат меня лекарского дара, если мы произнесли здесь хоть слово неправды. И я тоже сожалею о твоем горе, благородная госпожа. - Я не знаю твоей матери, венн, - не слушая арранта, тихо проговорила Гельвина. - Но ради нее я не стану желать тебе зла. Я не потребую суда над тобой, хотя ты его и заслуживаешь. Вернись к матери, если ты еще помнишь дорогу к ее дому. Я хочу, чтобы ты вернулся к ней живым и невредимым. Чтобы она вновь тебя обняла... Так, как я уже не обниму Канаона... Она не заботилась о том, слышал ли ее Волкодав, но он услышал. Он остановился у самой двери и вновь поклонился женщине - на сей раз по- веннски, достав рукой пол. Чернила, которыми делал свои путевые записи Эврих, составил Тилорн. Однажды высохнув, они схватывались уже насмерть и более не обращали внимания ни на воду, ни даже на мыло. Это позволяло не беспокоиться о рукописях в непогоду и под дождем, но ткань, замаранную чернилами, было уже не спасти. И то, что по небрежности миновало пергамент и стекало с пера непосредственно на Руки, сходило только вместе с верхним слоем кожи. Хочешь - скреби, хочешь - жди, пока отшелушится само. Эврих отыскал в куче речной гальки легкий пористый камень, расколол его, выгладил о твердый бок валуна и принялся сосредоточенно тереть колено, время от времени макая камешек в воду. Ни ему, ни Волкодаву не захотелось сразу возвращаться на постоялый двор, и они отправились к реке. Там их скоро отыскал Мыш, победоносно разделавшийся с кнутом. Ушастый зверек сел на камень над краем глубокой ямы, оставленной схлынувшим наводнением, и стал смотреть в воду. В яме, прогретой солнцем, успели завестись головастики. Мыш следил за ними несытым взором охотника, но в воду не лез. Созерцание увлекло его, он возился и переступал на облюбованном камне. Плоский булыжник держался непрочно и в конце концов с плеском опрокинулся в воду. Зверек поспешно взлетел, в оскорбление чихнул вслед шарахнувшимся головастикам, и перебрался на камень поосновательнее. И оттуда, блюдя достоинство, стал коситься по сторонам и делать вид, будто съедобные обитатели ямы его нисколько не интересовали. Волкодав улыбнулся, наблюдая за ним. Обсохшая галька была рыжевато-белесой, одинаковой и неинтересной. Под водой же переливалась, как многоцветная яшма. Ученый аррант между тем убедился, что скорее сдерет кожу до мяса, чем избавится от глубоко въевшихся чернил. Он с сожалением отложил пористый камень и подставил солнцу колено, ставшее гладким на ощупь и очень чувствительным. Несколько дней Эврих будет как нарочно задевать им все углы и попадать под хлещущие ветки кустов. - Ты знаешь, - задумчиво глядя на неистребимые остатки черных потеков, сказал он Волкодаву, - когда я был маленьким, мне только и говорили, какой я рассеянный и нерадивый. Я дружил с одним парнишкой во дворе, он учился грамоте у другого учителя. Однажды я сидел и ждал, пока его отпустят, чтобы пойти вместе играть. Он вышел, и я увидел, что у него все пальцы в чернилах. И знаешь, что я подумал?.. Волкодав открыл рот впервые с тех пор, как они вышли из дома наместника, и сказал: - Что этот мальчишка был еще нерадивей тебя. Эврих довольно расхохотался: - А вот и нет! Я подумал: вот поистине старательный ученик! Внимательный и усидчивый!.. Куда мне до него!.. Волкодав опять улыбнулся. Что особо смешного было в детском воспоминании арранта, он, надо сказать, не особенно понимал. У него были совсем другие воспоминания. Но вот то, что Эврих так с ним разоткровенничался, поистине дорогого стоило. Обычно он до таких разговоров не снисходил, памятуя, что судьба навязала ему в спутники дремучего дикаря, из которого вряд ли удастся вытесать человека. Наверное, решил про себя Волкодав, ему тоже тяжко было вспоминать Канаона... Он услышал, как наверху, за кромкой берегового откоса, прошуршала трава, и повернулся почти одновременно с Мышом. Над обрывом появился светлоголовый отрок; Волкодав еще раньше видел его среди приехавших с Кавтином и по вышивке на одежде определил в нем раба. Отрок сбежал вниз по тропинке и, кланяясь, подошел. Он держал в руке лоскут бересты: нарлаки, как и другие соседние с ними народы, использовали дармовую бересту для каждодневных записей, которые не предполагалось хранить. - Господин, - обратился к Эвриху раб. При этом он почему-то опасливо косился на Волкодава. - Мой хозяин, благородный Кавтин, сын Кавтина Ста Дорог, велел разыскать тебя и передать это письмо. И еще он велел сказать такие слова... УМОЛЯЮ, не гневайтесь на меня, это не мои слова, это слова моего хозяина, да согреет его Священный Огонь... Он велел сказать: попроси достойного арранта прочесть. . ой, только не гневайтесь и не бейте меня... попроси достойного арранта прочесть веннскому ублюдку это письмо, да чтобы растолковал тупоумному варвару все то, чего тот не поймет... Мальчишка сунул Эвриху свернутую бересту, всхлипнул и бухнулся на колени: - Мой благородный хозяин велел дождаться ответа... Эврих не стал разворачивать письмо, а просто протянул его Волкодаву. Венн порвал нитку, которой оно было завязано. Мыш сейчас же заметил у него в руках нечто несомненно интересное, вспорхнул на плечо и тоже уставился в неровно нацарапанные строчки. Кавтин писал по-саккаремски. Он все-таки был купеческим сыном, а первейшими путешественниками и торговцами на свете считали аррантов, мономатанцев и саккаремцев. Потому-то любой уважающий себя купец должен был в совершенстве уметь вести торг, составлять долговые расписки и материться на каждом из этих трех языков. Подлый убийца моего брата, ты не можешь занимать место среди мужчин, - гласило письмо. - Ибо ты не мужчина в сердце своем. Кавтин, сын Кавтина, обращает против тебя эту хулу и говорит тебе так: если ты от кого- нибудь когда-нибудь слышал о чести, завтра на рассвете ты будешь ждать меня за околицей, там, где кондарский тракт встречается с дорогой на юг, а гостеприимство, которые я простер над тобой, не зная, кто ты есть на самом деле, утрачивает законную силу. если ты не придешь, я ославлю тебя под кровом каждого дома, где мне доведется бывать, и люди узнают, что ты именно таков, как о тебе было сказано. Ты более не сможешь произносить клятву и свидетельствовать ни о мужчине, ни о женщине. А если ты явишься, я убью тебя в поединке и велю закопать твое тело в гальку между берегов Ренны, ибо это место не принадлежит ни воде, ни суше, и труп негодяя не осквернит ни одну из стихий. Кавтин, брат Канаона. Добравшись до последней строки, Волкодав передал письмо Эвриху. Тот вопросительно посмотрел на него, венн кивнул, и Эврих начал читать. На первых же словах подвижное лицо ученого так и вытянулось. - Клянусь рубахой Прекраснейшей, сгоревшей во время поспешного бегства!.. - воскликнул он и резким движением поджал под себя ноги. Естественно, тут же чиркнув по мелким камешкам коленом, нежным после оттирания. - ...И подолом, который Она замарала в дерьме!.. - добавил он, потирая оцарапанное место. - Ты читай, читай, - хмыкнул Волкодав. - Тебе еще объяснять мне, что там написано. Он мельком глянул на юного раба. Тот, видно, знал, о чем было письмо, пускай даже не до подробностей. Жалко было смотреть, как его ломало от страха. Не иначе, ждал колотушек. - Вот это да!.. - сказал наконец Эврих. Он был гораздо грамотнее Волкодава и справился с письмом быстрее него. - И ты что же?.. Пойдешь?.. - Передай своему хозяину, - сказал Волкодав строго - что слово "честь" по-саккаремски пишется через "ку", а не через "кай". Запомнил? Тот не поверил своим ушам: - А... что ему еще передать, господин?.. Венн равнодушно пожал плечами. - Это все. Только это и передай. Мальчишка-раб, кланяясь и пятясь, отступил на десяток шагов, потом повернулся и убежал наверх по тропе. Эврих проводил его взглядом. - Ты что, в самом деле... - начал он, но Волкодав вскинул ладонь, и аррант поспешно умолк. Венн же прислушался и вскоре услышал то, чего ожидал. Звонкий хлопок затрещины и плачущий голос отрока. Волкодав так и знал, что Кавтин ожидал ответа где-то поблизости, желая получить его как можно скорей. Мыслимое ли дело усидеть под крышей, когда речь шла о вызове на поединок!.. Волкодав повернулся к ученому и проворчал: - Сейчас сюда прибежит, голову мне отрывать. Эврих осторожно спросил: - Ты ведь не хочешь с ним драться? - Не хочу, - кивнул Волкодав. - Если я правильно понимаю, - замялся аррант, - те слова, что он обратил против тебя, суть непроизносимые речи, которые ваш закон велит смывать только кровью? - Может, и велит, - поглядывая наверх, сказал Волкодав. - Только не наш закон, а сегванский. Он щурил слезившиеся глаза, но в остальном казался совершенно спокойным, и ученый ощутил укол любопытства. - А у вас, - спросил он, - как принято отвечать на такое? - У нас, - проворчал Волкодав, - говорят "сам дурак". Над кромкой откоса возник темный против солнца силуэт стремительно шагавшего Кавтина. Венн отлично знал, что означала его напряженная, чуточку деревянная походка. У парня росли за плечами черные крылья, а перед глазами плавали клочья и сполохи, он не смотрел ни вправо, ни влево, ни под ноги. Нарлаки, как и сольвенны, нечасто уже вспоминали кровную месть. Прошли времена древней Правды, доподлинно ведавшей, кто именно в большой семье должен был принять на себя долг за гибель сородича. И с кого следовало спрашивать ответа в виновном роду. Отодвинулись в прошлое времена, когда каждый знал: не трогай соседа, не то как бы не пришлось отдуваться лучшему в твоем собственном роду! Теперь шли на поклон к государю либо наместнику - оборони, рассуди. Не просто шли - с подарочком. И боялись не справедливости, а судьи. Только в глухих углах еще жили так, как, по мнению Волкодава, надлежало жить людям. Он снова посмотрел на приближавшегося Кавтина. Возмечтал, значит, сам отквитаться за брата. Так возмечтал, что переступил ради отмщения даже через материнское слово. Ишь несется, чуть дым из-под ног не валит. Ему ли, хотя бы и против родительской воли, призывать на суд какого-то варвара! Он его сам, своей рукой в землю вколотит... Между прочим, сородичи Волкодава считали попросту неприличным идти разбираться с обидчиком в таком состоянии. Месть, полагали они, следовало вершить на трезвый рассудок... Хотя бы затем, чтобы гнев не испортил решительного удара. Кавтин два раза чуть не подвернул ногу, спускаясь по крутой узкой тропинке. Выглядел он так, словно ему плеснули в лицо кипятку: красные и белые полосы по щекам. Он остановился, не дойдя пяти шагов до сидевшего Волкодава. Негнущейся рукой выдрал из ножен меч. Отстегнул ножны и швырнул их прочь, сильнее и дальше, чем требовалось. Приложил рукоять к левой стороне груди, потом ко лбу - и обратил подрагивающий клинок в сторону венна. Так приветствуют врага, вызывая на немедленный поединок до смерти. - Во имя Девяти Скал, свалившихся прямо на..! - воскликнул Эврих и собрался вскочить. С верхушки нагретого солнцем валуна уже доносилось ворчание Мыша, воинственно поднявшего крылья. Волкодав отвернулся от Кавтина и бросил камешек в воду. - Ты!.. - произнес юный нарлак. - Вставай и дерись!.. Голос его звенел и срывался от напряжения. - А я не хочу, - сказал Волкодав. - Опомнись, благородный Кавтин, - начал Эврих. - Лучше послушай меня. Твоя досточтимая матушка... Однако Кавтин уже миновал грань, когда человек еще доступен разумному убеждению. Он не то что не стал слушать Эвриха - он его попросту не услышал. Он его вообще едва замечал. - Тогда защищайся или умри! - выкрикнул он. Его меч из нарядной дорогой стали свистнул над головой, вычерчивая безукоризненную дугу. Не всякий купеческий сын разбирался в оружии, не говоря уж про то, чтобы уметь им владеть. Не всякий, предпочитая платить надежной охране, упражнялся с дюжими молодцами из домашнего войска. Кавтин, вслед отцу и старшему брату, более всего доверял собственной. вооруженной руке. И уже имел несколько случаев убедиться, что не зря проливал по семи потов, оттачивая сноровку... Солнце вспыхнуло на опускавшемся лезвии, и юноша успел насладиться мгновением яростного торжества. Убийца брата был почти уже мертв. Ничто, кроме этого, значения не имело. ...Кавтин мог бы поклясться, что венн не прикасался к нему. Он даже не встал... ну, может, чуть приподнялся... да удосужился наконец повернуть голову. Каким образом это объясняло тот ветер, который вдруг подхватил Кавтина и неудержимо повлек его мимо?.. Молодой нарлак косо пробежал несколько шагов, тщетно силясь вернуть равновесие: голова, плечи, руки с мечом летели непонятно куда, ноги подгибались и не поспевали. Наконец он весьма неудобно упал на левую руку, так, что удар отдался в ключице, а ладонь пребольно вспахала острые камешки. Голос венна достиг его слуха: - Я же сказал, что не хочу с тобой драться! - Вложи меч в ножны, Кавтин, - снова попытался воззвать к разуму ученый аррант. - Давай лучше побеседуем. Боги свидетелями: ты на многое должен... Но к этому времени молодой нарлак поднялся на ноги, и доводы Эвриха пропали впустую. Кавтин молча рванулся к сидевшему Волкодаву, зоркий, напряженный, готовый поймать любое его движение - и прекратить это движение навсегда. Венн хмуро смотрел, как он приближался, как летела у него из-под ног белесая галька. На сей раз Кавтин вроде бы заметил мелькнувшие руки. Потом он увидел блестящую поверхность воды и головастиков, юрко плававших в глубине. Его меч вспорол гладкую воду, откроив прозрачный ломоть, тотчас рассыпавшийся веером брызг. Кавтин еще попробовал извернуться, но это было уже не в человеческих силах. Ну разве что ухнул в воду не головой, а спиной и плечом. Пока он отплевывался, еще не успев осознать унижение и умереть от него, неодолимая сила схватила его за шиворот и одним рывком выдернула из воды на сухое. Кавтин мало что видел из-за прилипших к лицу волос, но попытался вслепую отмахнуться мечом. Вот это он сделал зря. Меч тут же вышибло из ладони, а его, едва утвердившегося на ногах, швырнуло обратно в яму с водой. Мыш сорвался с валуна и с торжествующим криком бросился подобрать головастика, выплеснутого на камни. Возня Волкодава с нарлаком его нисколько не занимала. Зверек отлично понимал, когда его хозяину требовалась помощь, когда не требовалась. Во второй раз Кавтину пришлось вылезать из воды самому. - Остыл? - поинтересовался венн. Он сильно щурился, и купеческому сыну его прищур сперва показался насмешливым. Молодой нарлак всмотрелся, стараясь отдышаться и подыскивая достойный ответ, и вдруг заметил, что у венна был просто какой-то непорядок с глазами. Солнечный свет явно мучил его. Венн же сказал тоном приказа: - Сядь! Некоторое время Кавтин упрямо стоял, глядя на книгочея-арранта, любопытно вертевшего в руках отобранный у него меч. До сих пор Кавтин никому постороннему не позволял касаться оружия. Так велела древняя честь, и юноша держался ее, хотя о воинском Посвящении ему, опоре семьи, приходилось только мечтать. - Не тронь! - хрипло, с ненавистью сказал он арранту. У него хватило ума не броситься безрассудно. Успел понять: ничего хорошего не получится. - Да пожалуйста, - передернул плечами аррант. Вытер мокрый клинок узорчатым краем рубахи (Попробовал бы Солнечным Пламенем, новую пришлось бы шить! - хмыкнул про себя Волкодав), сходил за ножнами, убрал в них меч и положил возле ноги. - Сядь! - повторил венн. И Кавтин сел. Просто потому, что, начни он упорствовать, добился бы только худшего унижения. Мокрая одежда липла к телу, ветерок тянул в спину холодом. Юноша смотрел на Волкодава, однако заговорил с ним аррант. - Как дела у Иннори? - спросил он неожиданно. И пояснил: - Я навещал его нынче рано утром, но он еще спал. Кавтин даже вздрогнул. Мысль о беспомощном младшем брате словно откуда-то вытянула его. - Малыш попросил свои иголки и нитки... - с удивлением услышал он свой собственный голос. - Я думаю, осенью он снова будет ходить, - улыбнулся аррант. - Послушай совета лекаря, Кавтин: раздобудь ему большую собаку... да... хорошо бы ты купил серого волкодава из веннских лесов. Знаешь, такого мохнатого. Иннори будет держаться за его ошейник, когда станет выбираться из дому. А пес ни в коем случае не даст ему снова сунуться в реку. Да и скверного человека не подпустит... - Иннори сказал матери, что хочет вышить такую собаку на полотне, - опять совсем неожиданно для себя ответил Кавтин. - Он говорил, она не дала ему захлебнуться в реке. Потом она убежала, но он хорошо запомнил, как она выглядела. Венн покосился на ученого и как-то непонятно усмехнулся при этих словах, но Кавтин не обратил внимания, а Эврих добавил: - Я слышал, таким псам венны доверяют детей. Это самые лучшие телохранители. - У Иннори был телохранитель - Сенгар, - сказал Кавтин. - Его дал брату государь Альпин. Сенгар погиб в наводнении, пытаясь спасти малыша. Иннори говорит, какой-то человек передал вам его меч... - Глаза молодого нарлака вновь зло блеснули: - Вы, должно быть, этот меч прикарманили? Или уже успели продать?.. - Забери, если хочешь, мне он не нужен, - проворчал Волкодав. Он был рад, что Эврих взял разговор на себя. Он-то бы в простоте душевной взял да вывалил парню все, как оно было, и пусть сам разбирается. УМНЫЙ Эврих начал издалека. Еще пса купить присоветовал... - Сенгар не погиб, - покачал золотой головой аррант. - Он бросил Иннори. Кавтин даже приподнялся с земли: - Тебе почем знать!.. Эврих оглянулся на Волкодава и пояснил: - Мой друг видел его. Здесь, в Четырех Дубах. Это мы Иннори сказали, будто меч... На самом деле мой друг задал Сенгару хорошую трепку, отнял оружие и велел не показываться на глаза. - Как!.. - задохнулся купеческий сын. - Да я... я его... я к государю Альпину... - Нет, - сказал Волкодав. - Сенгар теперь далеко и не вернется, пока не выживет из ума. Пусть Иннори считает его героем. Он его любил. Эврих тяжело вздохнул и наконец перешел к делу: - Иннори называл Сенгара очень похожим на Канаона. Мгновенно побелевший Кавтин при этих словах взвился на ноги и двинулся к ним, стискивая кулаки: - Не смей упоминать Канаона... Ты хочешь сказать, что мой брат... - Сядь! - зарычал Волкодав. - Твоя мать уже утратила одного сына из-за того, что слишком баловала его. И чуть не утратила второго, оттого что доверила присматривать за ним чужим людям! Еще не хватало ей тебя потерять из-за того, что сам дураком родился! Кавтин ощутил его взгляд, как стену, которую не прошибешь ни грудью, ни лбом. И даже мечом навряд ли разрубишь. Он медленно разжал кулаки и сел почти туда же, откуда встал. Там успело натечь с его одежды сырое пятно, но вспышка ярости помогла не чувствовать холода. - Я хотел сказать, - невозмутимо, словно ничего не случилось, продолжал Эврих, - что мы умолчали об истинном поведении недостойного Сенгара, дабы Иннори, любивший его, не опечалился и не замкнул свое сердце против людей. Пусть Священный Огонь, что правит вами, нарлаками, даст ему прожить жизнь, не вкусив новой измены... И еще я хотел сказать, что мы намеренно не открыли твоей матери всего, что знаем про Канаона. Сына ей все равно не вернешь, так пусть хоть помнит его таким, какого можно любить. Каким можно гордиться... Кавтин открыл рот говорить... И закрыл его, не издав ни единого звука. - Когда он подался в наемники? - спросил Волкодав. - Лет десять назад? А домой сколько раз заезжал?.. Три раза? Два?.. Вечером аррант снова побывал в доме наместника, побеседовал с лекарем, навестил Иннори. Госпожа Гельвина никогда прежде не разрешала младшему сыну вышивать при светце, опасаясь, как бы он не испортил глаза. Теперь уступила, зная, что работа способна отвлечь его даже от боли. Мальчик с торжеством показал Эвриху кусок полотна. Заточенным кусочком угля на том полотне был нарисован большой пес. Свирепый зверь топорщил загривок и собирался броситься в бурную реку, откуда махал рукой тонущий человек. Осталось нарисовать камни и деревья на берегу. Эврих долго сидел рядом с Иннори, вспоминая, как что выглядело в том месте, где они его отыскали. Больные ноги Иннори укрывало толстое меховое одеяло. Его семья тронется в обратный путь самое раннее через месяц, когда кости начнут подживать уже как следует и не будет опасности потревожить лубки. Эврих в последний раз провел над ними ладонью, убедился, что лечение шло своим чередом, взъерошил мальчику волосы и притворил за собой дверь. Он не стал говорить ему, что они со спутниками собирались покинуть Четыре Дуба завтра поутру, вместе с горшечником. Еще не хватало прощаться и объяснять, почему не пришли ни Сигина, ни Рейтамира, ни Волкодав. Утром, когда встало солнце и постояльцы вышли наружу, их приветствовал доносившийся со стороны ворот стук молотка. Оказывается, после вчерашнего происшествия хозяина осенило замечательным названием для двора, и рукоделы-работники на радостях успели вырезать и даже раскрасить новую вывеску. Блестя подсыхающим лаком, над воротами расправляла аршинные крылья черная летучая мышь. Ее выстрогали с большим знанием дела: чувствовалось, мастеровым было на что посмотреть, ничего не понадобилось и выдумывать. Деревянное чудище висело на рукояти кнута и, щеря клыки в палец длиной, терзало ими растрепанный плетеный ремень. Можно было не сомневаться, что вещественное свидетельство подвига уже хранилось у хозяина в шкафчике, готовое предстать перед глазами недоверчивых и любопытных гостей. Новое название двора, выведенное нарлакскими буквами, гласило: "ПЕРЕГРЫЗЕННЫЙ КНУТ" На могилах стихают столетий шаги. Здесь давно примирились былые враги, Их минует горячечных дней череда: За порогом земным остается вражда, И ничтожная ревность о том, кто сильней, Растворилась в дыму погребальных огней. Об утраченных царствах никто не скорбит - Там, где вечность, не место для мелких обид. ...а наследников мчит по земле суета, И клянутся, болезные, с пеной у рта, На могилах клянутся в безумном бреду До последнего вздоха продолжить вражду: Неприятелей давних мечу и огню Безо всякой пощады предать на корню И в сраженьях вернуть золотые венцы... Ибо так сыновьям завещали отцы. 7. Город Кондар Йарра сидел на пыльном камне возле городских ворот и от нечего делать рассматривал свои руки. Руки были исцарапанные, с обломанными ногтями и довольно-таки грязные, но цвет кожи оставался еще различим. Красновато-смуглый, как свежий, не успевший устояться загар... Вот такие руки. Ни то ни се. Не медные, как у отца, и не золотистые, как у мамы. Серединка на половинку, не пойми что. Когда он был маленьким, его это очень печалило. "Так всегда, Йарра-ло, - утешала мама. - Если у ребенка родители из разных племен, Боги непременно дарят ему что-то от одного, что-то от другого. Но от обоих - только самое лучшее..." Когда его принимались дразнить после очередной ссоры в игре, мамины слова казались ему слишком слабой броней, неспособной защитить от обид. Он даже начинал понимать, почему его бабушка, мать матери, так не хотела для дочери мужа из горного племени. Хотя бы этот Йаран Ящерица и приходился младшим братом Элдагу, вождю истинных итигулов с горы Четыре Орла. Йарра помнил рассказы мамы о долгом сватовстве его будущего отца. О том, как молодой итигул получал отказ за отказом и наконец прибег к последнему средству: обнажил грудь и провел по ней три глубокие черты боевым кинжалом, омочил в крови ладонь и протянул ее неуступчивой женщине, ранами подтверждая клятву любви. Тут уж суровой бабушке ничего не оставалось, как только взять руку дочери и вложить ее в эту окровавленную ладонь. Йарра помнил три длинных шрама на груди у отца. Он очень гордился отцом. Иногда он пытался представить, как сам однажды полюбит, и украдкой рисовал себе глиной и мелом такие же отметины. Потом стыдливо смывал. Смешно теперь вспомнить, как он усердно мазался ягодным соком, стараясь сделать свою кожу по-настоящему темной, как у отца. Держалась эта краска, понятно, до первого соприкосновения с водой. А озер, проток и болот вокруг их деревни было столько, что ребятня из воды, можно сказать, почти и не вылезала... Хорошо хоть, волосы у него были совершенно отцовские: пепельно- желтые, точно высохшая осока, торчащая зимой из-под снега. У мамы были каштановые. Зато глаза у отца были голубые. Йарре достались мамины, серые. Хоть что-то передалось в точности, не породив немыслимой смеси. Да и то... Еще с какой стороны посмотреть. Когда он впервые осмыслил собственную внешность и поделился потрясшим его открытием с мамой, она взъерошила ему вихры и улыбнулась: "Вот и хорошо. Через много- много лет, когда нас уже не будет рядом с тобой, ты посмотришь в зеркало, маленький Иарра, и вспомнишь нас обоих". Мальчик вздохнул и передвинулся на камне, ища удобное положение. Памятный разговор происходил вскоре после того, как они перебрались сюда из Озерного Края. Он ведь обиделся на маму, даже расплакался от обиды. Хотя к тому времени уже примерно год считал себя настоящим мужчиной, а мужчины, как всем известно, не плачут. Но поди тут не разревись!.. Ей бы похвалить сына, порадоваться, до чего он у нее наблюдательный. Так нет же. Понадобилось заводить речь о том неизбежном, что рано или поздно обязательно случается с каждым, но чего все настолько не хотят, что притворяются, будто оно не произойдет никогда. Ну там с кем-то - еще может быть, но со мной - нипочем!.. Ни за что!.. В общем, тот раз он самым немужественным образом распустил сопли, и маме пришлось опять утешать его. брать свои слова назад и обещать, что если они с отцом однажды и покинут его совсем одного на земле, то произойдет это еще очень нескоро. Действительно через много лет. Когда они станут совсем-совсем старенькими и притомятся, захотят отдохнуть после девяноста девяти годов труда и забот. А он к тому времени будет взрослым и даже немолодым мужчиной. Дедом множества внуков. Великим охотником... Знать бы ему тогда, как немыслимо скоро кончатся мамины "много- много лет". Всего-то через полгода... Йарра снова вздохнул. Как он, дурачок, плакал от одного упоминания о страшном, оттого, что далекому призраку беды было позволено на мгновение омрачить его безоблачные небеса. Зато теперь, когда все случилось, он не плакал совсем. Слезы куда-то подевались. Высохли. Стражники, открывшие с рассветом городские ворота, лениво разговаривали, перебрасывались шутками. Пока ощущался утренний холодок, они грелись на солнце. Когда начнет жарить как следует - спрячутся в тень. Стражники, как давно уяснил себе Йарра, были не какими- то особыми существами, а самыми обыкновенными добрыми парнями, разве что в кольчугах, с копьями и при самострелах. Они не гоняли бездомную мелюзгу, потому что мальчишки охотно бегали для них в ближайший трактир за съестным и выполняли иные мелкие, но полезные поручения. Если же через ворота проезжал кто-то с обильной поклажей и стражники открывали тюки и корзины, собирая для государя кониса необходимую пошлину, - уличные сорванцы бросались помогать завязывать и застегивать, и стража не возражала, когда путешественники бросали ребятне грошик. Пообтершись в Кондаре, Йарра успел попытать счастья и у корабельных причалов, и у всех городских ворот. Истина, которую он при этом постиг, была нехитрой, как топорище. В городе никто не был рад ему, сироте с кожей непонятного цвета. Ни один хозяин корабля не горел желанием просто так, из жалости, взять его с собой и отвезти назад в родную страну. Выяснилось, что место на корабле стоило денег. Много денег. А любую возможность хоть что-нибудь заработать пришлось бы отвоевывать кулаками. Этого Иарра не умел. Он вообще не умел почти ничего, что требовала уличная беспризорная жизнь. Йарра оказался неспособен даже подставить ногу разносчику пирожков и был с позором и колотушками изгнан из стайки сверстников, к которой было прибился. Так он и оказался в конце концов у Восточных ворот. Народу здесь ходило немного. Когда возводили город - а построили его, если верить местным врунам, еще до Последней войны, - предполагалось, что через эти ворота пройдет оживленная дорога к дружественным сольвеннам. Однако Засечный кряж за два века не сделался проходимей и к тому же вконец обезлюдел. Теперь с той стороны являлись большей частью ищущие заработка наемники да одинокие странники. Тем и другим мало что приходилось распаковывать для досмотра. Зато стражниками Восточных ворот через каждые два дня на третий командовал молодой старшина, казавшийся Йарре спокойным и справедливым. Мальчик даже знал, как его звали: Брагелл. Дней, когда ворота стерег именно Брагелл, он с некоторых пор ждал как праздника. Этот старшина уже несколько раз посылал Йарру за пивом и снедью на всех своих молодцов, доверяя ему целое богатство: серебряную монету. Йарра поступал с этим богатством так, как его учили дома. В самый первый раз Брагелл пересчитал сдачу и даже поднял бровь, убедившись в несусветной честности мальчишки. Здесь полагали самым обычным делом, когда маленькие оборвыши заначивали медячок, а то и два. Йарра знал, что по крайней мере некоторые из таких же, как сам он, сирот, сшивавшихся при воротах, и вовсе исчезли бы вместе с монетой, не принеся ни сдачи, ни корзинки с едой. Брагелл ничего ему не сказал, просто отломил половину своего пирожка. И мелочь с тех пор больше не пересчитывал. А вот Иарра успел запомнить всех стражников, служивших под началом молодого старшины, и ни разу не ошибся, запоминая, что кому принести из трактира... Лес отстоял от города на целое поприще: так тоже было заведено со времен Последней войны. На кондарцев давным-давно не нападали никакие враги, но голую пустошь, по обычаю называвшуюся "старым полем", блюли свято - расчищали каждый год, выходя всем городом, как на праздник. Из-за Змеева Следа Кондар стоял несколько на отшибе, в дальнем северном углу Нарлакской державы. Его жителям нравилось считать себя чуть-чуть особенным племенем, прямыми наследниками бесстрашных сторожей приграничья. Оттого и все праздники у них были немного воинственные, берущие начало в кровавых событиях старины. Объезд Границ, состязания конницы и боевых кораблей, расчистка "старого поля"... Йарра рассеянно смотрел вдаль, потому что дорога оставалась безлюдной, а до того времени, когда ему вручат сребреник и отправят в трактир за покупками, было еще далеко. Мальчишки играли в чижа, но он не пытался присоединиться, зная, что его все равно не возьмут. Вот так и получилось, что он первым заметил повозку, показавшуюся на опушке. Дома у Йарры почитали многих Богов, но всего более - Отца Небо. Этот Бог воистину являл Свою милость в любой стране, куда бы ни переехали жить Его дети: мальчик коротко вознес благодарственную молитву, рассмотрев, что из лесу ехал самый настоящий торговец с полной тележкой товара. Если везут товар, значит, Брагелл будет собирать пошлину. А коли так, дело вряд ли обойдется без развязывания и завязывания корзин!.. - Торговец!.. - закричал Иарра и оглянулся на старшину. - Торговец! Он еще плохо говорил по-нарлакски, но это слово выучил твердо. Игравшие в чижа бросили палки и тоже стали смотреть на дорогу. Они не ожидали появления повозки, и теперь им было обидно, что смуглокожий заморыш высмотрел ее вперед всех. Они знали: Брагелл навряд ли позволит отпихнуть его в сторону. Повозкой правил крепкий седобородый старик. Сзади, среди плетеных корзин, чинно сидела пожилая женщина. Пятеро мужчин и еще одна женщина, помоложе, шли по бокам. Брагелл приветствовал горшечника и его сыновей, как старых знакомых. Йарра сразу понял, что эти люди не впервые приезжали в Кондар, им здесь верили. Сердце у мальчишки упало: молодые стражники не стали потрошить груз на повозке, просто выслушали старика, Брагелл что-то нацарапал на вощеной досочке и принял деньги. Охотника знали хуже, заставили показать и пересчитать шкурки, и Йарра воспрянул было духом, но и тут ему не повезло. Молодой охотник передал стражникам соболя и двух куниц и завязал свои мешки сам. Вот тебе и долгожданный торговец... Женщин Брагелл не стал ни о чем спрашивать. Мало ли куда и по каким делам могут ехать две почтенные женщины. Мать с дочерью, если он что- нибудь понимал. Зато двое незнакомых мужчин, пришедших вместе с горшечником, удостоились самого пристального внимания. Особенно один из них, рослый и бородатый, с длинными седеющими волосами, заплетенными в косы. Этого человека уже окружили мальчишки. Близко подойти они не отваживались, но вовсю указывали пальцами на большую летучую мышь, которая преспокойно сидела у него на плече, не обращая никакого внимания на солнечный свет. Там, где раньше жил Йарра, было полным-полно летучих мышей, но таких он еще не видал. Потом он заметил на шее у незнакомца багровый след, тянувшийся вниз, на грудь, под рубаху. И еще один такой же казался из-под края рукава, рассекая кожу до пальцев. Следы выглядели свежими. Йарра знал: такие полосы приключаются от кнута. Ему самому как-то попало на улице, когда ехали богатые всадники и он промедлил, отскакивая с дороги. Йарра отлично помнил слепящее мгновение ожога, потом жестокую, обидную боль и лихорадку под вечер. Взрослый, крепкий мужчина, понятно, ничем себя не выдавал, но Йарра догадывался, что рубцы нещадно саднили, и мысленно пожалел незнакомца. Хоть и успел повидать немало разного народа и уразумел: не всякого жалей, меньше лиха узнаешь... Рассматривая незнакомца, он лишь в последнюю очередь увидел то, что с первого взгляда заметил опытный Брагелл. Рукоять длинного меча, торчавшую у человека над правым плечом. Молодой старшина недовольно нахмурился. Парень выглядел законченным висельником. Про себя Брагелл считал, что подобных громил в Кондаре и так было плюнуть некуда. Впускать в город еще одного... Наделает дел, с кого спросят? Кто, скажут, позволил войти?.. - Я странствующий ученый родом из благословенной Аррантиады, меня называют Собирателем Мудрости, - пояснил стражнику молодой светловолосый мужчина, стоявший рядом с головорезом. - В вашем городе я собираюсь сесть на корабль и отправиться за море, на сегванские острова... А это мой слуга и телохранитель. Он из племени веннов, я зову его Волкодавом. Брагелл с облегчением кивнул, делая на пергаменте соответствующую запись. Значит, варвар-телохранитель. По мнению молодого нарлака, именно такими они и бывали. Диковатыми и неотесанными, зато способными кого угодно в землю по уши вогнать кулаком. Потом Брагелл поднял голову и встретился с венном глазами. Тот смотрел на него, усмехаясь углом рта. Стражник даже слегка покраснел, внезапно поняв, что венн, человек явно тертый, видел его насквозь. Со всеми его рассуждениями. - У нас тут, - проговорил старшина, - мирный город и добрые, спокойные люди. Сами понимаете, нам лишнего беспокойства не нужно. Вы, благородные гости, можете носить свои мечи, если вам того хочется, но они должны быть завязаны. Таков приказ государя нашего кониса. У арранта тоже имелся при себе меч, и он, наверное, им неплохо владел. Но Брагелл обращался в основном к телохранителю. Аррант кивнул. Венн даже не пошевелился. Один из стражников вынес два ремешка и деревянные бирки. Притянув ремешками крестовины мечей к устьицам ножен, парень ловко продел концы кожаных тесемок в отверстия бирок и крепко стянул, а потом обрезал. Развязать "ремешки добрых намерений", не попортив бирок, сделалось невозможно. Это не Галирад, здесь людям на слово не верили. Аррант раскрыл кошелек, чтобы должным образом оплатить пересечение городских рубежей и замыкание ножен. - Нас четверо, - пояснил он Брагеллу. - Мы с венном и женщины. - Отличный меч носит твой телохранитель, - сказал старшина. - Должно быть, это грозный боец. Как вышло, что его исполосовали кнутом? Лучший способ избежать ненужных расспросов - обратить все дело в шутку. Эврих весело ответил: - Не говори, что грозен, встретишь грозней. Ведь так, Волкодав? Венн пожал плечами и промолчал. В полдень на смену Брагеллу пришел со своими людьми другой старшина. Все как всегда. Сейчас Брагелл и ребята отправятся по домам, а Йарра, прокравшись переулками мало не через весь город, издали будет смотреть, как молодой нарлак стучит в знакомую калитку, потом входит во двор и скрывается из виду. Иногда Брагелла встречала жена, но чаще выбегал сын - мальчишка помладше Йарры. Жена обнимала Брагелла и, не дожидаясь, пока муж умоется, целовала в запыленную щеку, сынишка повисал на ногах, цепляясь за отцовскую штанину. Обоих неизменно сопровождали два больших пса халисунской породы, белые, с густой длинной шерстью, свисавшей толстыми грязноватыми шнурами чуть не до самой земли. Йарра где-то слыхал, будто от таких псов было без толку отбиваться даже дубинкой: пышные шубы гасили любой удар. Йарра никогда не подходил близко к воротам, но не из-за собак. Может быть, жизнь еще доведет его уже до полного безразличия, и он не вздрогнет, если его станут обзывать попрошайкой. Но пока еще ему было не все равно. Он только думал, что верные псы, должно быть, каждый день ели досыта. По целой миске каши да еще по косточке, на которой добрая молодая хозяйка оставляла мяса полакомиться... Племя его отца растило совсем особенных собак, которые водились только у них на Заоблачном кряже. Йарра никогда не бывал на горе Четыре Орла и не видел этих псов, именуемых "утавегу". Только знал, что они тоже были белыми. Похожими на этих халисунцев?.. Или не похожими?.. Горшечник порекомендовал Эвриху постоялый двор "Нардарский лаур", названный так по серебряной монете маленького, но крепкого и богатого южного государства. По словам старика, этот двор помещался не в самом богатом квартале, но и не где-нибудь на задворках, - недорогое, чистое, приличное место и честный хозяин: не стыдно поселиться путешествующим женщинам. Волкодав шел рядом с повозкой, которой уверенно правил горшечник. Венн поглядывал вокруг без особого удовольствия. Он не жаловал нарлакских городов с их узкими улицами, подспудно напоминавшими ходы подземелий. Деревянный Галирад был еще как-то терпим, но здесь!.. Каменные стены, порывавшиеся сомкнуться над головой. Булыжная, заплеванная и залитая помоями мостовая: вовсе надо утратить брезгливость, чтобы ходить по ней босиком! В одном месте старому горшечнику пришлось натянуть вожжи и надолго остановиться: дорогу перегородила процессия во славу Богов-Близнецов. Эти Боги не были самыми почитаемыми в Кондаре. Местные нарлаки по преимуществу славили Священный Огонь, но умный правитель строго запрещал своим подданным изгонять чуждые верования, доколе их приверженцы никому не чинят зла, а пользу городу творят несомненную. Вот и шагали, запрудив улицу, мастеровые, нищие, рыбаки и торговцы, собравшиеся на ежемесячный Постный День своей веры. Все в красно- зеленых накидках поверх обычной одежды, торжественные и опрятные. Злые языки поговаривали, будто шествия и пение гимнов помогали им в этот день забыть просьбы желудка и объятия жен. - О! - сказала Сумасшедшая Сигина и не по возрасту проворно соскочила с телеги. - Сколько народу!.. Должно быть, эти люди видели моих сыновей!.. Эврих не успел удержать ее: женщина подхватила подол и устремилась к идущим. - Вы не видели моих сыновей? - спрашивала она, одного за другим ловя добрых кондарцев за рукава и полы накидок. - Они, наверное, где-нибудь здесь!.. Вы их не встречали?.. Безумная бабка мешала людям петь и возноситься духом, размышляя о Близнецах. Одни просто выдергивали у нее рукава, другие отталкивали. Волкодаву тошно стало на это смотреть, и он отвел женщину прочь: - Твои сыновья ждут тебя где-то в другом месте, почтенная. Пойдем лучше с нами. ...С тем другим старшиной явилось к Восточным воротам двое всадников, оба при гербах государя кониса, вышитых на кафтанах. Брагелл передал им кошель с собранными пошлинами и дощечку, пояснявшую, с кого и за что. Вот он дружески поздоровался со сменщиком, передавая ему охрану ворот... Йарра приготовился проводить его взглядом, а потом незаметно пуститься следом по улице... Брагелл неожиданно оглянулся на него и поманил пальцем: - Эй, малый, поди-ка сюда! Йарра нерешительно подошел, заранее страшась, не заметил ли стражник его прогулок к своему дому да не счел ли он их непростительной наглостью. Мальчик чуть не шарахнулся, когда сильная ладонь легла на тощее плечо под рваной рубашкой. Однако Брагелл совсем не собирался ругать его. Наоборот, он спросил: - Тебе, малый, не надоело жить возле ворот? Хочешь, отведу в одно место, где тебя и к делу приставят, и брюхо к спине липнуть больше не будет? Сам Йарра еще очень плохо говорил по-нарлакски, но когда говорили другие - почти все понимал. Какое-то мгновение он смотрел на стражника в молчаливой растерянности, пытаясь понять, следует ли принимать невероятно щедрое предложение. Или все же лучше не связываться: мало ли, вдруг оплошаешь... вдруг что-то случится?.. Сомнения еще одолевали, однако Йарра уже кивнул головой. Он знал, что чудеса хоть и изредка, но случались. Этак раз в сто лет. А посему хватай удачу двумя руками - и будь что будет. Сиротская жизнь этой мудрости его уже обучила. - Ну, пошли, - сказал Брагелл и зашагал по улице прочь от ворот. Давний обычай предписывал стражникам исправлять службу в кольчугах наголо и в шлемах, застегнутых под подбородками. Чтобы, значит, готовы были тотчас сражаться, да и всякий мог видеть - не просто так люди стоят. Одна беда, головы под шлемами уставали: клепаный металл зимой холодил, летом нагревался на солнце. Потому стражники, сменившись, первым долгом расстегивали подбородочные ремни. И так над ними подшучивали в трактирах - лысеют, мол, раньше прочих мужчин. Вот и Брагелл снял шлем и понес в руке, как ведерко. Внутри был виден толстый подшлемник, повлажневший от пота. Шаг у молодого старшины был шырокий, Йарра поспевал за ним трусцой. Но поспевал. Он так и не осмелился спросить, куда вел его стражник. Иарра еще не успел превратиться в подозрительного волчонка, ждущего только пакости от всякого, кто сильнее. Половина мальчишек на его месте тут же припомнила бы жуткие россказни о торговцах рабами, готовых на любой обман, лишь бы заполучить беззащитного сироту. Йарра доверчиво шел за человеком, которого считал своим другом. Старшина обещал помочь. Значит, поможет. Эврих с Волкодавом возвращались в "Нардарский лаур", где оставили женщин. Они ходили к пристани узнавать насчет кораблей, отплывающих на сегванские острова. Новости были не особенно утешительные. Как выяснилось, единственный сегванский корабль убыл накануне и нового ждали не скоро. То есть в Кондаре придется на некоторое время застрять. А значит, понадобятся деньги. Пускаясь в дорогу, они захватили с собой вполне достаточно серебра, чтобы безбедно пропутешествовать за море и обратно. Жизнь, однако, в очередной раз доказала им: всего не учтешь. Где ж было предвидеть появление Сигины и Рейтамиры! И маленького Иннори, с которым они дожидались в Четырех Дубах, пока прибудет его мать со слугами и Кавтином!.. Входя во Врата, Эврих самонадеянно полагал, что примерно вот в это время они достигнут Островов и будут уже торговаться с отчаянным мореходом, согласным отвезти их на безлюдный клочок суши, который Тилорн до сих пор называл островом Спасения. Волкодав, помнится, благоразумно помалкивал, слушая рассуждения арранта. Спорить с книгочеями и жрецами было одинаково бесполезно. И потом, вдруг все вправду сбудется так, как расписывал Эврих?.. Аррант ведь до конца его и своих дней не отвяжется, будет смеяться. Однако про себя венн полагал: вряд ли путешествие пройдет как по маслу и они сумеют вернуться домой еще до конца лета. Чтобы судьба да упустила случай перебежать им дорожку?.. Такого, по его глубокому убеждению, просто быть не могло... - Пускай эта задержка станет нашим самым большим огорчением, - посмеиваясь, загадал Эврих. Волкодаву его смешок показался несколько деланным. Устроив Сигину с Рейтамирой и расплатившись за комнату, они отправились на пристань кратчайшим путем, минуя торговую площадь с ее диковинами и соблазнами. Известно же, как бывает, - зазеваешься, на миг опоздаешь, потом год придется волосы рвать. Но спешить оказалось действительно некуда, и по дороге обратно спутники завернули на торг. Как и полагается в большом приморском городе, на площади торговали всякой всячиной с самых разных концов света. Волкодав, правда, нашел, что торг был победней галирадского, да и сама площадь поменьше. Он сказал себе: это, наверное, оттого, что сольвеннская столица для меня стала почти своей. А здесь все чужое. Такое чужое, что даже и по сторонам смотреть неохота... Он кривил душой. Поглазеть определенно было на что. Внимание Волкодава почти сразу привлек негромкий мелодичный звон. Почему-то он тотчас вспомнил о бубенцах, которые венны нашивали на одежду маленьким детям. По вере его народа, веселый звон бубенцов состоял в кровном родстве с громом небесным, а значит, за неразумным ребенком незримо присматривал сам Бог Грозы. Опять же и родителям слышно, куда побежало дите... Волкодав прислушался как следует и понял, что звон испускали не бубенцы, а скорее нечто вроде металлических палочек, которыми любили сопровождать свои пляски мономатанцы. Будь рядом Тилорн, он объяснил бы Волкодаву, что тот последнее время просто слишком часто думал о своем племени и о таинственном венне, которого видела сперва Сигина, а потом жители Четырех Дубов. Думал и наполовину ждал встречи с ним здесь, в многолюдном КонАаре... Так или иначе, Волкодав решил уступить внезапному тоскливому желанию и обернулся, приглядываясь, а потом зашагал туда, откуда слышался звон. Скоро он увидел двоих жрецов, старого и молодого, стоявших возле резного деревянного изображения. Одеяния у жрецов были двуцветные. Справа серая ткань отливала краснотой, слева - зеленью. У старшего жреца цвета одеяния были поярче, у молодого - совсем тусклые. Он-то и звонил, ударяя маленьким молоточком в литой бронзовый знак Разделенного Круга. Начищенный знак покачивался и сиял дрожащим золотым блеском, испуская высокий и чистый звук, словно манивший куда-то, за пределы зримого мира. Что же касается резной деревянной фигуры, она изображала нищего больного, распростертого на ложе страданий. Изображение показалось Волкодаву весьма убедительным. Должно быть, жрецы неплохо разбирались в ранах, язвах и иных немочах тела, да и нищих в Кондаре было более чем достаточно... А над больным заботливо склонялись двое юношей с прекрасными, кроткими и добрыми лицами. Они были очень похожи один на другого. Старший в красном одеянии, младший - в зеленом. Их головы и руки окружало золотое сияние. Внизу доски красовалось стихотворное пророчество, без которого редко обходились образа Близнецов: Доколе со Старшим Младший брат разлучен, В пустых небесах порожним пребудет трон. Ибо всем было известно, что земная жизнь божественных Братьев завершилась очень по-разному. Старший, повоински погибший в бою, честь честью принял огненное погребение и без помехи вознесся к Отцу, Предвечному и Нерожденному. Тело Младшего, замученного жестокими гонителями, так и не было обретено. И вот уже который век знаменитое пророчество гнало по всему свету Учеников, дававших обет великого поиска, но до сих пор не повезло никому... Старый жрец заметил взгляд Волкодава и шагнул ему навстречу, смиренно протягивая куколь, отстегнутый от облачения. - Святы Близнецы, чтимые в трех мирах... - негромко произнес он приветствие-благословение, принятое у его единоверцев. - И Отец Их, Предвечный и Нерожденный, - неожиданно для себя самого ответил Волкодав. В доме его рода когда-то жил жрец Богов-Близнецов, мудрый и славный старик. Встреченный на кондарском торгу был очень мало похож на него, разве что выражением глаз. В них лучился тот же тихий свет, говоривший: этот человек никогда не будет один, хоть запри его, как Тилорна, в вонючее подземелье. У жреца между тем поползли кверху седые кустистые брови. - Скажи мне, добрый человек, из каких ты краев? Ты выглядишь нездешним. Поведай же нам, сколь отдаленных земель успел достигнуть истинный Свет?.. - Мой народ живет между вельхами и сольвеннами, на северных истоках Светыни, - сказал Волкодав. - Другие племена называют нас веннами. К нам приходили жрецы, такие, как ты. Седобородый Ученик Близнецов перешел на довольно скверный сольвеннский: - Скажи, добрый человек, много ли твоих единоплеменников приняло, подобно тебе, настоящую веру? Строят ли храмы? Волкодав медленно покачал головой. И ответил так, как не раз уже отвечал Ученикам Близнецов: - Я молюсь своим Богам, достопочтенный. Не сердись, но мой народ не воздает хвалы Близнецам. Что касается сольвеннов... Три года назад я видел в Галираде ваших жрецов. Старшего звали брат Хономер, и он проповедовал перед самой государыней. Я, правда, не знаю, многие ли прислушались... О том, каким образом ему самому довелось поучаствовать в той проповеди, распространяться, право, не стоило. Тем более что сзади к Волкодаву подошел Эврих и остановился рядом, не без враждебности поглядывая на Учеников. Венн между тем заметил, что его ответ не понравился старику. Он помедлил, выжидая, не назовет ли тот его зловредным язычником, но жрец лишь склонил голову и огорченно молчал. Волкодав же разглядел, что куколь, который тот держал в опущенной руке, оттягивало несколько монет, и спросил: - Позволь узнать, отец, почему ты стоишь здесь, а не идешь с шествием? Разве не для проповеди ты сюда прибыл? Он любил слушать проповеди Учеников. Если рассказчик попадался толковый - вроде того деда, что когда-то грел кости у очага Серых Псов, - божественные Братья представали живыми героями, мужественными, трогательными, смелыми и смешными. Какой же венн откажется послушать про таких, хоть сидя возле огня, хоть стоя в людной толпе!.. У Эвриха на сей счет было свое мнение. Венн углядел краем глаза, как скривил губы ученый аррант. - Наша вера подобна бесценному алмазу, наделенному несметным множеством граней, - ответил седой жрец. - Каждый из нас служит Близнецам как умеет, избирая ту грань, чей свет ближе его душе. Для одних это вдохновенная проповедь, для других - шествия и молитвы, для третьих - защита утесненной Истины посредством меча. А для нас с братом Никилой - смиренное служение страждущим. Некий торговец, живший здесь, во дни тяжкой болезни испытал просветление и завещал нам один из своих домов. В нем мы основали лечебницу для неимущих... - И теперь собираете на нее деньги? - спросил Волкодав. Смысл деревянного изображения сделался окончательно ясен. - Да, - кивнул жрец. - В исцелении болящих мы прибегаем к молитвенному слову, но требуются и лекарства. А кроме того, всех доверившихся нам нужно кормить, менять им тюфяки, перевязывать раны... - старец вздохнул. - Все это и заставляет нас прибегать к помощи добрых людей. Какой бы веры они ни были... Добрым человеком Волкодав себя не считал. То есть, может, когда-то он был вовсе не злым мальчишкой, но ту детскую доброту из него выколотили уже очень давно. И весьма основательно. Тем не менее он запустил руку в кошель, извлек полновесный сребреник и бросил его в куколь. Потом повернулся и пошел прочь, не слушая удивленных благословений. Что проку слушать не очень заслуженное? Да притом от имени Богов, не имеющих к твоему народу особого отношения?.. - Друг Волкодав!.. - торжественно начал Эврих, когда они отошли достаточно далеко и за спинами возобновился льдистый металлический звон. - Во имя бороды Вседержителя, которую Он наполовину сжевал, наблюдая, как Прекраснейшая купалась в ручье!.. Изумляешь ты меня временами, друг Волкодав!.. Венн ничего ему не ответил, понимая: что ни скажи, только дождешься еще худших насмешек. А Эврих продолжал: - Думается, этих двоих ты нынче же вечером застанешь в трактире, где они славно пропьют наш с тобой сребреник... - Если застану, головы поотрываю, - нехотя буркнул Волкодав. Подумал и добавил, вспомнив ветхость жреца: - Ну, может, не поотрываю... но деньгу отберу... Эврих накинул на локоть полу плаща и простер перед собой руку движением оратора, держащего речь перед всей Школой знаменитого Силиона: - Как ты думаешь, друг Волкодав, сколько Хономер платил Канаону? Или Плишке, чтобы тот разыгрывал с ним подставные бои?.. А корабельщику, который возил его из города в город?.. Не хочешь прикинуть, сколько лечебниц для бедных можно было бы обустроить даже на часть этих денег? Волкодав про себя полагал, что со старика, вышедшего с молодым сотоварищем побираться ради больных, грешно было спрашивать за чужие дела. С другой стороны, город, в котором бедняки были вынуждены гибнуть от болезней прямо на улицах, а возле ворот ждала милостыни голодная и оборванная ребятня, - такой город вообще подлежал немедленному искоренению, если только водилась в здешних Небесах хоть какая-то справедливость. В этом Волкодав был убежден нерушимо, так, что весь Силион не смог бы отговорить. Но, опять же, не старика винить: он-то силился хоть что-то поделать... - Ну а от меня ты чего хочешь? - угрюмо спросил он арранта. - Чтобы я вернулся и сребреник отобрал?.. - Я хотел бы, - чопорно ответствовал Эврих, - чтобы у меня тоже была возможность разбрасывать деньги направо и налево, если я того пожелаю. Почему только ты носишь наш кошелек? Я не ребенок и не намерен всякий раз спрашивать у тебя позволения! У них была при себе примерно половина всего серебра, принесенного из- за Врат: они ведь рассчитывали, идя на пристань, платить задаток корабельщику с Островов. И лежала эта половина в кошеле у Волкодава, ибо венн не без основания полагал, что с ним местные воришки связываться остерегутся. Как поступит просвещенный аррант, обнаружив чужую пятерню возле своей мошны? Кликнет стражу, самое большее. А варвар с рожей беглого каторжника?.. Вот то-то и оно. Волкодав полагал, что рассуждает правильно и никому не в ущерб, но выяснилось, что он в очередной раз поступал как самодур. И ему это успело порядком-таки надоесть. - На, держи! - только и сказал он, отстегивая и передавая Эвриху кошель. Он видел, что аррант слегка растерялся. Не ожидал, наверное. А может, смекнул: деньги ведь придется стеречь. Волкодаву было все равно. Душевные сомнения Эвриха, впрочем, продолжались недолго. Зоркие зеленые глаза арранта высмотрели неподалеку торговца книгами, и он устремился в ту сторону, на ходу цепляя кошель к поясу и едва не роняя его в пыль. Волкодав подошел следом за ним. Торговец оказался соотечественником Эвриха и очень обрадовался ему. Он, конечно, не знал, что родились они в разных мирах, в разных Аррантиадах. Скоро они оживленно беседовали, сравнивая между собой каких-то ископаемых философов и раскрывая посередке пухлые тома, выглядевшие так, словно их сто лет никто не читал и еще сто лет не будет. Продавец несколько раз начинал подозрительно коситься на Волкодава, пока Эврих не пояснил ему: - Это мой телохранитель. Хозяин прилавка понимающе кивнул, сказал, что ученому человеку в наше время иначе никак, и перестал обращать на Волкодава внимание. Довольно долго венн терпеливо слушал их разговор, потом тоже стал рассматривать книги. Зелхат из Чирахи, - неожиданно разобрал он на одном затрепанном корешке и насторожился, как охотничий пес, почуявший дичь. Он отлично помнил рассказы Ниилит о соседе, ссыльном мудреце и великом лекаре по имени Зелхат. Того Зелхата, правда, прозывали Мельсинским. Девчонка говорила, до ссылки он жил в саккаремской столице и был ученым советником самого шада. Однако нищий зачуханный городишко, где выросла Ниилит, как раз именовался Чирахой. Волкодав рассудил про себя, что вряд ли в клопиной дыре обитало сразу два Зелхата, пишущих книги, и взял томик с прилавка. Если окажется, что это и впрямь тот самый мудрец, книжку надо будет купить. Какую бы цену за нее ни заламывали. Деньги дело наживное, их можно и заработать. Он ведь так и не сделал Ниилит толкового подарка к свадьбе с Тилорном... Волкодав открыл книгу. Он почему-то заранее полагал, что она окажется о лекарском деле. Какой-нибудь "Родник исцеления", о котором упоминала девчонка. Однако, к его удивлению, полное название Зелхатова труда оказалось длинное и заковыристое. По-саккаремски венн читал довольно медленно, но все же разобрал: Начертание стран, земель и народов, Зелхатом Отринутым в Чирахе на закате земных дней его составленное, сиречъ записанное со слов многих отважных и достославных людей, обозревших своими глазами отдаленнейшие края подлунного мира. Начертание стран!.. Книга сулила оказаться еще полезнее, чем он ожидал. Не просто дорогим подарком для Ниилит. Тут и самому найдется что почитать!.. Волкодав перевернул страницу и тотчас уверился, что книга не поддельная. И дело было не в переплете из сарсана, водившегося только в саккаремских болотах. На листе красовалось одно из многих изобретений Зелхата: перечень глав с кратким обозрением каждой, да еще с указанием, где какую искать. Венн заглянул внутрь пухлого фолианта. Так и есть! Для облегчения поиска в углах страниц виднелись четкие цифры. Ниилит как-то рассказывала - это ее учитель первым придумал такие пометки; прежде в толстых книгах торчали десятки разноцветных закладок. Любопытство подвигнуло Волкодава заглянуть в самый конец, и он преисполнился благоговения. Двести пятьдесят четыре страницы! Сколько мудрости надо в себе носить, чтобы воплотить ее в этакий труд!.. Он сразу вспомнил, что книг ничуть не меньшей толщины Зелхат написал еще не одну. И даже не две. Венн слегка огорчился, представив, что получилось бы, вздумай он сам однажды изложить какие-то свои мысли с помощью пера и чернил. Да... Были все же пространства, которых ему до скончания жизни не обозреть... Мыш перелетел ему на запястье, понюхал пыльный пергамент и звонко чихнул, потом снова принялся рассматривать строчки. Он почти всегда так делал, когда хозяин брал в руки книгу. Наверное, зверек не терял надежды, что смешные маленькие таракашки, прятавшиеся внутри, однажды все-таки поползут. Палец Волкодава заскользил по крохотным буковкам оглавления. Встретив упоминание о племени веннов, он почувствовал, как стукнуло сердце. Вот это было уже что-то новенькое. За три года он выучился читать и даже писать на всех языках, которые знал (если этим языкам была свойственна письменность), и добросовестно разобрал от корки до корки несколько книг. Но волноваться над чьими-то записями?.. Волкодав торопливо нашел в книге нужное место... И вот тут его ждало жестокое разочарование. "А еще повествуют о так называемых веннах, живущих в непроходимой крепи лесов, - писал великий Зелхат. - Мой достойный собеседник называл их наиболее дикими и грубыми из людей. И хотя я не одобряю и не придерживаюсь убеждения, будто один народ в чем- то уступает другому, следует все же..." Читать дальше Волкодав не стал. Подобное чувство он испытал семь лет назад, когда вышел с каторги на свободу и впервые поднес к глазам зеркальце, желая посмотреть на собственное лицо. Он помнил себя улыбчивым ясноглазым мальчишкой. Из серебряного кружочка на него тяжелым, страшноватым взглядом смотрел матерый головорез, привыкший давать сдачи, когда жизнь его бьет... Как гласила веннская пословица, нечего на зеркало пенять, коли рожа кривая. Волкодав вовремя вспомнил ее и поборол искушение немедленно положить книгу назад на прилавок. Он, правда, переменил мнение о ее подлинности и успел решить про себя, что торопиться с покупкой не стоило: книга все-таки была скорее всего поддельная. Кто-то воспользовался именем прославленного ученого, чтобы подороже продать собственные бредни. Ну не мог же, в самом деле, премудрый Зелхат написать подобную чушь?.. Тилорн, по крайней мере, никогда бы себе этого не позволил, а ведь Зелхат, если верить людям, был не глупее... Нахмурившись, Волкодав вернулся к оглавлению. И спустя некоторое время вновь перестал дышать. Одиннадцатый раздел книги обещал Замечания о горах вообще и сугубо о наипаче меж прочими удивительных, именуемых Самоцветными. Дрогнувшее сердце пошло частыми глухими толчками. Волкодав сам потом не мог толком припомнить, как искал нужную страницу, - только то, что в это мгновение он успел твердо решить: покупаю. Поддельную там не поддельную. Покупаю и все. "Этот превосходящий всякое вероятие рассказ, - гласило начало одиннадцатой главы, - перенесен мною на долговечный пергамент со слов халисунца Синарка, проданного в подземные копи и выкупленного единоверцами из неволи..." Дальше этих слов Волкодаву продвинуться не удалось. - Я смотрю, - достиг его слуха веселый голос продавца, - ты так выдрессировал своего телохранителя, ученый собрат, что даже дикарь у тебя стал не чужд грамоты букв? Неужели эта обезьяна в самом деле умеет читать?.. Он говорил по-аррантски, на изысканном столичном диалекте, искренне убежденный, что понять его сможет только земляк. Волкодав бережно закрыл книгу и посмотрел сперва на одного, потом на другого. Я, значит, вам обезьяна. Лицо у него было деревянное, ничего не выражающее. - Книга, которую ты листаешь, друг мой, вряд ли позабавит тебя, - уже по-нарлакски обратился к нему продавец. - Она слишком ученая. Вот, лучше возьми "Отверзение врат наслаждения, или Сто двадцать два способа восхождения по ониксовому столпу". Наемники часто платят мне вскладчину, чтобы я почитал из нее вслух, и неизменно остаются довольны... - Да прочти ему что-нибудь, друг варвар! - засмеялся Эврих. - Иначе он не поверит! А ты на голову встань и ногами подрыгай, мысленно ответил Волкодав, но вслух ничего не сказал. Я тебе не диковинная зверюшка, чтобы меня за деньги показывать. Он отыскал глазами пустое место, где среди теснящихся корешков надлежало красоваться переплету Зелхатова труда, дотянулся и молча вставил книгу на место. Потом повернулся к лотку спиной и начал, как полагалось телохранителю, обшаривать взглядом толпу. - А говорить он у тебя умеет? - снова по-аррантски веселым шепотом осведомился торговец. Эврих неохотно отозвался: - Умеет... Они начали было снова беседовать, но разговор почему-то больше не клеился. Эврих отвечал односложно, а потом и вовсе раскланялся: - Прости, любезный, мне пора. Они двинулись прочь. Когда книгопродавец больше не мог их видеть и слышать, Эврих повернулся к Волкодаву и придержал его за руку. - Друг мой, ну пожалуйста, не сердись! - проговорил он просяще, стараясь перехватить его взгляд. - Хочешь, вернемся и купим книгу, которую ты присмотрел? Волкодав ответил ровным голосом: - Нет. Не хочу. Трактир назывался "Сегванская Зубатка", и вывешенная над входной дверью деревянная голова большой рыбы с преувеличенными зубами вполне соответствовала названию. Хозяин, правда, был не сегваном, а сольвенном, и звали его Стоум. Позже Йарра узнал, что это означало "умный, как сто человек". Брагелл с трактирщиком разговаривали на родном языке Стоума, который Иарра не понимал уже совершенно. Однако мальчик чувствовал, что сразу не приглянулся хозяину. Он попробовал посмотреть на себя как бы со стороны и решил, что Стоум, конечно, был прав. Это только отцу с мамой он был хорош всяким: и в синих пупырышках после целого дня на протоках, и в синяках, и шелушащимся после солнечного ожога. Кому еще мог понравиться немытый оборвыш, тощий, голодный, только отвернись - сейчас что-нибудь стибрит?.. - Из уважения к нашей дружбе, Брагелл, - говорил между тем Стоум. - Только из уважения к нашей дружбе я в самом деле готов был взять мальчишку для мелких поручений. Но, право, я полагал, ты приведешь ко мне... что-нибудь попристойнее... - Твоя правда, он неказист, - вежливо кивал в ответ Брагелл. Его начищенная кольчуга ярко блестела на солнце, заливавшем задний двор трактира. Йарра стоял рядом с ним, держась чуть-чуть позади, и боялся лишний раз шевельнуться. Когда двое мужчин разом повернули головы и посмотрели на него, Йарра невольно съежился, втянул голову в плечи... - Да что глядишь, Стоум, не красную девку в жены берешь! - засмеялся вдруг Брагелл. - Испытай парня. Если окажется, что он не так честен, как я тебе тут расписывал, ты всегда можешь выгнать его... - Подумал и добавил: - Да и меня больше на порог не пускать. Из кухни пахло съестным: трактир оправдывал свое название, Стоумовы стряпухи славились рыбными блюдами на весь Кондар. Сказать, что запах сводил Йарру с ума, значит ничего не сказать. Он только надеялся, что у него не слишком громко урчало в животе. Еще не хватало, чтобы услышали! "Зубатка" соседствовала с многочисленными мастерскими. И распахивала свои двери как раз когда ремесленному люду приходит охота подкрепиться, а сделанного с рассвета уже достаточно, чтобы со спокойной совестью дать себе передых. Пока Брагелл уламывал хозяина, а Йарра пытался следить за разговором, чего-то боясь до постыдной дрожи в коленках (чего, спрашивается? ведь хуже не будет?..), во дворе появился молодой парень, смотревший за порядком в трактире. Стражник и вышибала кивнули друг другу, хотя и без особой теплоты. Как старые знакомые, но не друзья. Парень-охранник важно прошелся вдоль забора, заглянул в кухонную дверь, просунулся внутрь, взял что-то и отправил в рот. Затем посторонился и шлепнул пониже спины молодую стряпуху, выскочившую за водой. Та игриво хихикнула, ничуть не обидевшись. Наконец вышибала прислушался к разговору хозяина со старшиной, понял, что речь гала о мальчишке, и воззрился на Йарру с высоты своего роста. Йарра тоже присмотрелся к нему, ведь это был человек, с которым, если все пойдет хорошо, ему предстояло делить и кров, и стол, и труды... Он сразу пожалел о насиженном камне возле ворот. И непременно попятился бы, не будь рядом Брагелла. Во-первых, это был здоровенный верзила. И под кожей у него перекатывалось нечто вроде округлых валунков, которые море ворочает на берегу. Во-вторых, он, как многие молодые нарлаки - крепкие и не дураки подраться, - одевался в кожаную безрукавку на голое тело. Нарочно затем, чтобы ревнивые соперники (а также, конечно, влюбчивые девчонки) могли как следует полюбоваться мощными мышцами и замысловатой татуировкой на груди и плечах. В-третьих, вышибала удосужился побывать в мастерской какого-то бронника и по дешевке купил там клочья ржавых кольчуг. Расправил, тщательно вычистил и обшил ими свою безрукавку. То есть, по мнению Йарры, ничего страшнее уже и придумать было нельзя... - Ладно, - сказал наконец трактирщик Стоум. И уже по-нарлакски обратился к мальчику: - Иди-ка вымойся! Тормар! Покажешь ему?.. Тормар!.. Имя у парня оказалось такое же грозное, как и внешность. Йарра затравленно оглянулся на великана, указавшего ему рукой в угол двора, где помещалась маленькая портомойня. Брагелл проводил мальчишку глазами, улыбнулся и пошел за ворота, но Йарра этого попросту не заметил. Тормар лениво достал из колодца ведерко воды и с размаху окатил новичка, не дожидаясь, пока тот разденется. Наверное, он считал возню с мальцом бабским делом, недостойным воина и мужчины. Йарра торопливо содрал через голову липнувшую к телу рубашку. Потом скинул штаны, оставшись в одной набедренной повязке и отчаянно боясь, как бы стряпухи опять не начали выглядывать из-за двери. Народ его отца почитал прилюдное обнажение непристойным. Йарре понадобилось усилие, чтобы не уворачиваться от нового потока воды, ударившего в лицо. Вышибала ненадолго скрылся в клети и наконец бросил мальчику чистую сухую рубашку: - Надевай. Торопливо повиновавшись, Йарра вывернулся из промокшей набедренной повязки, распутал ее и стал отжимать. Рубаха была, в каких бегали нарлакские мальчишки, не достигшие возраста мужества: длиной пониже колена, с короткими обтрепанными рукавами. Штанов здешняя ребятня не носила. Оно и понятно. Народ отца жил в горах, там с малолетства лазили по кручам. Здесь не то. Обноски, которые натянул на себя Йарра, должно быть, раньше принадлежали какому-нибудь пареньку раза в два толще него. Наверное, решил он, хозяйскому сыну, привыкшему к обильной еде. Ворот был слишком широк и все время съезжал на плечо, Йарра замучился его поправлять. Тормар понаблюдал за его усилиями и вдруг беззлобно расхохотался. Йарра отважился улыбнуться в ответ. Ничего страшного не последовало, и он