ле не дожило еще и до того, чтобы стать его самым первым началом; на фениксы ларго - гигантские, но хрупкие цветы нежных расцветок, которые через день превратятся в вонючую грязь, а еще через день начнут свой многомесячный путь к новой и опять однодневной, но чертовски прекрасной жизни; на редкие и недоразвитые кустики синаконов (Мэллар отмечал их автоматически, в силу привычки - только в одном месте на всем П-100 синаконы достигали поры расцвета, только там давали плоды, и это место осталось навсегда позади); глядя на все это, и Мэллар, и Пилот испытывали чувство наподобие ужаса. Такая вот картинка про героев, уходящих к закату. Или к восходу, что, в сущности, то же самое. Как же так вышло, думает Пилот, то и дело раздраженно морщась от тележного скрипа, как же так вышло, что я дал себя уговорить на эту жуткую авантюру? Он не понимает. Понимает только одно, хоть не поздно отказаться даже сейчас, он этого никогда не сделает - и совсем не потому, что насквозь проникся идиотскими идеями безумного, бесстыдного, дважды омоложенного старика. Он не знает почему, он просто чувствует, что не сможет. Мэллар, не спавший еще одну ночь, просто умирает от усталости, но усталость - обычное состояние для него. Он может прожить без сна еще две, еще три ночи, еще сколько угодно ночей - он в этом уверен, хотя проверять на собственном опыте не собирается, а скоро он опустит подбородок на грудь и заснет сидя, и проспит много часов, пока его не разбудит новая боль. Пока же он сидит скрюченный и задается тем же вопросом, что и Пилот. Его раздирает любопытство. Он тоже не понимает, каким образом ему удалось уговорить этого заносчивого юнца сопровождать его к будущему городу. Потому что странная была ночь. Они так и не вернулись в Баррак, хотя раз десять и собирались. Пилот возражал, Мэллар наседал, потом менялись ролями, Диагност смотрел на них сфинксовыми глазами, прекратили мельтешить серверы, а Симфотакис так трогательно, так нежно прижимался к груди Пилота, что тот его постоянно гладил, точно котенка, и время от времени что-то любовное ему ворковал - типа "успокойся, родной, папочка тебя защитит!". Папочка! Папочка, до сих пор не зачавший ребенка! Когда он первый раз сказал Пилоту о Мэлларии и предложил поучаствовать? Сразу же или после очередной лекции о кольце разума, было что-то там такое еще и про кольцо воли, но это был чистый экспромт, из которого Мэллар ничего путного не запомнил. Кажется сразу, потому что помнил удивление на лице Пилота в свете сгущающихся сумерек. Тот, как у него водится, сначала не понял, все про костяную чуму говорил, но для Мэллара костяная чума осталась в далеком прошлом, о котором уже нечего говорить - разве что о том, как получше установить связь с Метрополией и пригласить ребят назад, когда они выздоровеют. Говорили оба, иногда вместе, стараясь друг друга перекричать, но всегда побеждал Мэллар. Ночь упала тяжело, как она падает всегда на Париже-Сто - наступила полная темнота, мгновенно стих ветер, отовсюду раздался короткий вздох и синакон перестал пахнуть. Пришел другой запах - запах ночи, первобытный, чуждый и пронизывающий, чем-то напоминающий ископаемую слоновую кость, которую недавно выставляли в аукционе, - то же сочетание желтизны, гладкости, старины и огромной ценности. Ченджи назвал ее как-то "ночью из слоновой кости". Падение этой ночи отвлекло их от разговора разве что на секунду. Пилот называл его планы насчет города полным идиотизмом, в чем несомненно был прав - "абсолютно и потому полностью". Мэллар и сам это понимал, но он считал, что раз кольцо разума оказалось разомкнутым и вся жизнь поэтому построена на полном идиотизме, то еще идиотизм-другой ничему не повредит, а даже и окажется органично встроен в общую систему мироздания. Особенно если это красивый идиотизм. Мэллар подозревал, что вся жизнь его построена на таких вот идиотизмах, что одним из них, точнее, двумя, но одинаковыми, были в свое время его решения омолодиться. Странной, действительно странной была эта ночь из слоновой кости, почему-то оба очень горячились они, что-то очень важное каждый для себя защищали. Почему-то очень важно было Мэллару забрать Пилота с собой, хотя тот мало чем мог помочь - чистая доска, парень из расы табуля, причем эта раса табуля грозила так навсегда расой табулей и остаться - что-то очень несерьезное было в Пилоте, он ни с чем не соглашался, но так легко было его убедить в чем угодно, в самой нелепой нелепице из нелепиц! Это была ночь густого вранья и полной, до оголения, откровенности, которые легко и незаметно переходили друг в друга, так что Мэллар не всегда и понимал, где одно, где другое. Он вдруг взял да и выложил ему весь свой план до мельчайших деталей (а Пилот слушал, изредка с горькой издевкой хмыкая). Потом Пилот, очень гордый своим логическим складом ума, да еще к тому же донельзя уязвленный обманом насчет костяной чумы, раздраконил весь его план, развалил все мельчайшие детали, с таким трудом сведенные в некое целое, казавшееся незыблемым, но Мэллар снова собрал все вместе, теперь уже в другую фигуру, подпустив пару деталей, абсолютно и потому полностью несусветных, на что Пилот тут же и купился, принявшись их высмеивать со всем жаром молодости, но на этот раз Мэллар был начеку - в полной темноте он состроил язвительнейшую улыбку и повел атаку по всем фронтам. Собственно, из разговора он мало что помнил теперь, сидя на впереди транспортной тележки и почти от усталости засыпая, да это и не важно было - Пилот согласился, все бросил и ушел вслед за ним. И это преисполняло душу Мэллара самыми радужными ожиданиями. Не было ничего глупее, как пойти без людей, без женщин, без оборудования, без денег и поддержки хотя бы на уровне начальства какой-нибудь курортной планеты, прийти на пустое место, которое тебе когда-то понравилось и начать строить город. Но Мэллар задирал голову вверх и вдохновенно закатывал слезящиеся глаза. Он не знал еще, что костяная чума вовсе не ушла в прошлое, что еще не раз и не два будут накатывать эпидемии на хилое поселение, но к тому времени лечение будет найдено и все закончится хорошо - Пилот, правда, помучится и пойдет на пересадку скелета, а потом, много позже, погибнет в пьяной драке за женщину, ему не нужную абсолютно и потому полностью, - но все это будут мелочи по сравнению с теми проблемами, которые обрушит Мэллар на себя и своих последователей. И все-таки, и все-таки, и все-таки он построит свой город - вот где настоящий-то будет идиотизм! Бедняга Пилот! Нет тебе ни имени в этом рассказе, ни памяти в этом мире. Ни даже улицы в построенном тобой городе не назовут твоим именем или, на худой конец, хотя бы этим невзрачным словом - "Пилот". Ты будешь и исчезнешь, и никто о тебе не вспомнит. Ты горд, ты профессионален, но старый безумец Мэллар угадал правильно - ты чистая доска, навеки обреченная оставаться чистой. Иногда ты будешь ненавидеть Мэллара, иногда презирать, а чаще попросту обижаться и сваливать на него все свои неприятности, но ты все время будешь при деле, и львиная доля задуманных Мэлларом "идиотизмов" будет в конце концов реализована благодаря именно и только тебе. И никогда ты не усомнишься, никогда свою жизнь не оглянешь, чтобы посмотреть, правильна ли она - может быть, просто не успеешь, может, если бы дано было тебе хотя бы еще десятилетие, ты и перестал бы быть вечной чистой доской и на тебя обрушился бы весь ужас жизни. Но все это домыслы, копание в сослагательных наклонениях, потому что сейчас, в конце рассказа, ты медленно проплываешь над неизвестной землей, тебя обуревают тысячи мыслей, напрочь забиваемых одной мыслью-рефреном: - Какого черта он спросил меня насчет девушки? Примечания [*] Вдумчивый читатель, разумеется, понял, что здесь имеется в виду автор повествования