ц объяснил, что пошел за человеком потому, что видел эту белую "Волгу" несколько раз. И каждый раз она подъезжала к лощине с разных сторон, как будто кружила вокруг да около. Пожалуй, это могло вызвать подозрения у сторожа, да еще скучающего у тихой овчарни, и заставить его проследить за незнакомцем. - Отец считал, что это кто-то из фронтовиков ищет забытую могилку или свой окоп - такое часто бывает в наших местах. Вот он и пошел, чтобы помочь. Он ведь всю войну здесь был, он и хоронил убитых, и окопы заравнивал. Похоже, что Волосов тоже искал что-то... Это, пожалуй, совсем странно. Но что? - Скажите, а во время оккупации здесь ничего приметного не случалось? - Нет. Место глухое, от дорог в стороне. Ничего такого не слышали. Да и жили хуторами, как бирюки. Может, рядом что и случалось, да мы не знали. Люди ведь боялись лишнее слово сказать... - А фронтовики и теперь приезжают? - Ну разве такое забудешь! Ездят... Но знаете, после того, что случилось с отцом, он как только увидит белую машину, так его аж трясет. Даже скандал устраивал приезжающим на белой машине. Один вначале обиделся, а потом увидел, что человек не в себе, махнул рукой и уехал. Не стал отругиваться. Следующий раз приехал уже на другой машине. А некоторые на отца чуть не в атаку. Но когда узнавали, в чем дело, - понимали и мирились. К сожалению, ничего нового не удалось узнать и о Тихомирове. Часть, в которой он служил, ушла. Дома, где жили офицеры, оказались заселенными приезжими, и те, естественно, не знали инженер-подполковника. Зеленым вечером Грошев уехал из Н. 24 По расчету времени он мог рано утром приехать в кемпинг, где была назначена дневка автотуристов. Но машина шла отлично, дорога оказалась довольно пустынной, и поэтому на привале Николай позволил себе поспать на час больше, чем предполагал. Спать он не то что любил, а считал это совершенно необходимым. Как в разведке, так и сейчас, основная его работа заключалась в том, что он думал. Занимался ли он на турнике или отрабатывал огневую задачу, перечитывал или составлял протоколы, все равно мозг работал беспрерывно, исподволь приспосабливая все увиденное и узнанное к основному делу. Поэтому мозг всегда должен быть свежим, быстрым, а глаз - острым. Усталость, сонливость можно подавить и казаться свежим и бодрым. Но мозг не обманешь. Он все равно сработает не так, как мог бы. И еще, кроме отдыха-сна, мозгу требовалось питание. По армейской практике он знал: самое верное подспорье мозгу - это сахар. Вот почему, выезжая из Н., Николай купил пачку рафинада и всю дорогу похрустывал льдистыми кусочками. На прямых участках дороги он настраивал приемник на веселую музыку и старался не думать ни о Волосове, ни о встрече в кемпинге: мозг должен отдыхать не только пассивно, но и активно. В кемпинг он приехал около шести часов утра. Туристы оказались на месте. На "яме" под навесом стояла профессорская "Волга". Возле нее - красивая рослая девушка в комбинезоне. - Здравствуйте. Прибыли? - спросил Грошев. - Еще вечером. - И уже за дело? - Конечно, а то потом будет очередь. - Ты с кем это там? - спросил мужской голос из-под машины. - Отставший догнал, - ответила девушка. - Вы ведь отставший? - Да... Задержался на работе и вот - гнал всю ночь. Я последний или еще кого-нибудь ждете? - Отставших нет, а убывшие имеются. Тихомиров решил не возиться с машиной и поехал в Н. навестить знакомых. Первая и очень серьезная неприятность. О том, что Тихомиров мог свернуть с трассы и промчаться в Н., следовало подумать раньше. Ни Грошев, ни Ивонин об этом не подумали. Задание если и не срывалось, то, во всяком случае, резко усложнялось. Но Грошев беспечно улыбнулся. - Может, оно и к лучшему - отосплюсь. Отсыпаться он, конечно, не собирался. Начиналось время, когда требовалось выложить себя до предела. Он разыскал оперативника, который резонно возразил, что ни одна машина из кемпинга не выезжала, а Тихомиров свернул с трассы задолго до прибытия основной группы. Об этом своевременно извещено. Они согласовали будущие действия, и Грошев помчался в Н. Солнце выкатилось как-то сразу - большое и жгучее. Очень хотелось пить. На дорогу Николай выпил несколько стаканов воды, но уже через несколько километров понял, что от жажды все равно не избавиться. Он заехал в сельпо, взял бутылку сухого вина, а в колодце набрал холодной воды. Тропический рецепт Ивонина сразу сбил жажду. Потом Грошев принял еще и таблетку, резко повышающую работоспособность. Термос с водой, приготовленной по тропическому рецепту, положил рядом, на сиденье, и нажал на газ. Он уже свыкся с машиной, не думал о ней, а просто чувствовал ее как бы продолжением самого себя. Время шло к полудню, по дороге неслись потоки легковых автомашин - отдыхающие и туристы стремились к воде. Часто попадались могучие машины дальних перевозок и самосвалы. Приходилось притормаживать, а потом и резко обгонять. Снижая скорость, Николай все смелее держал руль одной рукой, а второй открывал термос и делал несколько глотков приятно-прохладной, кисловатой водицы. Обогнав легковушки, он пристроился за огромным фургоном международных автоперевозок, неторопливо пыхтевшим на подъеме. Николай вывернул чуть влево. Дорога оказалась свободной, и он нажал на газ. Машина рванулась, и термос покатился по сиденью. Николай непроизвольно дернулся ему вслед и снизил скорость. Машина резко, словно наткнувшись на препятствие, затормозила, и термос упал. И в это время на перевал выскочил новенький бело-голубой самосвал. Не снижая скорости, он ринулся вниз, прямо на Грошева. Как он успел вывернуть, что сделал водитель самосвала, Николай так и не заметил - машины с ревом разошлись в нескольких сантиметрах, а может быть и миллиметрах, друг от друга. Ни страха, ни растерянности Николай ощутить не успел. Он только выругался про себя и с горечью подумал: "Ведь учили тебя: самое страшное для водителя - самоуспокоение. Как только приходит полная уверенность в себе и в машине - удвой внимание, а не то быть беде". Он не видел, как ему вслед грозили кулаками шоферы, как один из них записал номер его машины: авария была слишком близка, чтобы простить Николаю такую оплошность. А он гнал и гнал, потому что очень хотел застать Тихомирова в Н., посмотреть, чем он там занят, и попытаться раз и навсегда установить истину. 25 Но ему опять не повезло. Уже под самым Н. железнодорожный переезд оказался закрытым. Возле грузовика стоял старшина-автоинспектор и проверял путевой лист. Он подошел и к Грошеву, козырнул и попросил предъявить документы. Николай предъявил, но старшина, не глядя в них, приказал: - Поставьте машину на обочину и зайдите в будку. Шлагбаум поднялся, и Николай, переехав полотно железной дороги, поставил машину на обочину, а сам побежал в будку. - Понимаете, товарищ старшина, я очень спешу - оперативное задание. Старшина покопался в своей сумке и, не глядя на Грошева, произнес: - Любое задание нужно выполнять в соответствии с правилами уличного движения. А вы нарушили. И, как я вижу, неспроста. Ну-ка, дыхните. - Куда дыхнуть? - опешил Николай. - Не знаете? - подозрительно спросил старшина. - Объясняю. Вот пробирка. Я сейчас отломлю ей верхушку, и вы в нее подышите. Вот и все. Понятно? - Но вы поймите... - Гражданин, не будем спорить. Надо выполнять. От старшины веяло такой спокойной, неколебимой уверенностью в правильности всего, что он делал, и в справедливости происходящего, что Николай сначала подчинился, а уж потом, подув в пробирку, подумал: "Ладно. Лишь бы отвязался. Спешить надо. Спешить". Бесцветная жидкость в пробирке едва заметно посинела. Старшина равнодушно посмотрел на нее, закрыл пробирку пробочкой с ваткой и опять положил в сумку. - Ключики от машины у вас? - У меня... - Разрешите поинтересоваться. Николай протянул ключи, милиционер внимательно осмотрел их и положил в карман. - Пьяны вы, вот что, дорогой товарищ водитель. - Да вы что?! С ума сошли, что ли? Вот мое удостоверение, - возмутился Грошев, но старшина даже не взглянул на удостоверение. - Я с ума не сходил. Я могу соврать, вы можете соврать, а пробирка не соврет. Она свое покажет. Понятно? Это первое. А второе - не суйте мне удостоверения. Хоть вы сам министр, а если сидите за рулем выпивши - значит, все! Чуть не сделали аварию тем более. Садитесь. Николай возмущался, упрашивал, даже, кажется, грозил старшине неприятностями, но автоинспектор как будто и не слышал его. Он неторопливо устроился за столиком, вытащил бланки протоколов, с интересом, но также внимательно осмотрел водительские документы Николая и начал было заполнять протокол, но, дойдя до доверенности на вождение машины и путевого листа, остановился, мельком взглянул на Грошева и снял телефонную трубку. - На казенной машине, с доверенностью, задержан в стадии легкого опьянения следователь Грошев. Утверждает, что следует по срочному оперативному заданию. Как поступить? Старшине, видимо, что-то ответили и о чем-то спросили. - Нет. Но аварию чуть не совершил. Потому и задержал - позвонили с трассы. Николаем овладело вначале отчаяние, а потом покорное, даже смешливое отупение. Проклятый тропический рецепт! Как он не подумал, что всякое вино дает опасный для водителя запах. Чертов термос! Надо же было ему свалиться. Ну все, решительно все было против Николая. Но тут старшина сложил протокол, спрятал его в сумку и протянул водительские документы: - Можете следовать. Николай все в том же смешливом, безнадежном отупении посмотрел на строгого автоинспектора, понял наконец, что произошло, схватил документы и побежал к машине. Он уже хотел было захлопнуть дверцу, когда услышал голос старшины: - Товарищ водитель! Колесо-то... спустило. Невезение продолжалось. Левое заднее колесо где-то схватило гвоздь и теперь сидело на диске. Николай бросился к багажнику, достал домкрат и ключ. Старшина не посоветовал, а приказал: - Снять колпак, ослабить гайки. От него веяло такой жесткой, такой точной армейской дисциплиной, что не подчиниться Николай не мог: такая же дисциплина жила в крови и у него. Старшина молча приладил домкрат и стал поднимать задок. И хотя работал он споро, Грошев все-таки злился на него и в душе ругался. "Чертова пробирка! Выдумали же на нашу голову!" Но тут же рассмеялся: хорош следователь, ругает средство, помогающее мгновенно разоблачать нарушителей. Мимо, притормаживая перед переездом, проходили машины, гремели кузова, наносило отработанной смесью. Пот стал заливать глаза. Напротив остановилась "Волга", и Николая окликнули: - Эй, земляк, может, нужна помощь? Николай поднял голову и увидел Тихомирова. Он тоже сразу узнал Николая, вышел из машины и, подбежав к нему, наклонился. - Что-нибудь случилось? - Да вот... гвоздь поймал, - уклончиво ответил Николай, соображая, как поступить в создавшейся обстановке. - А вы как здесь очутились? - вдруг нахмурился инженер-подполковник. - Догонял группу, потом решил заехать к знакомым и вот... А вы? - Тоже решил заехать... Послушайте, но ведь от вас же пахнет вином. Это же... черт знает что такое. Впрочем, сейчас самое важное не лишиться прав. Быстрые, решительные переходы его настроения - от почти презрения к товарищеской заботе - Грошев отметил, но сейчас главным было не это. - Знаете что, товарищ Тихомиров, не будем играть в прятки. Мне нужны вы. Вот мое удостоверение. - Это с какой стати? - выпрямился Тихомиров. Пожалуй, он был красив. Сухощавый, военной выправки, с правильными чертами удлиненного лица и жесткими, острыми глазами. - Требуется восстановить истину. Давайте сядем в мою машину и побеседуем. Тихомиров едва заметно улыбнулся. - Ну что ж... Давайте. - Скажите, почему вы, покрасив машину дважды, заявили об этом только один раз? - Ну, во-первых, я, как и многие другие, мог бы и не заявлять. Но, во-вторых, сделал это потому, что во всем люблю порядок. Армия воспитала. А в-третьих, после первой покраски поездил всего недели две - и краска полезла. Когда Грачев покрасил мне по всем правилам - заявил. - Насколько я понимаю, вы часто бываете в этом городе. - Да. - Почему? - На этот вопрос я отвечать не буду: врать не желаю, а правда вас не касается. - Ваше право. А зачем вы приходили к Волосову на квартиру? - Ах, вот оно что... Это к бывшему владельцу моей машины? (Николай кивнул.) Когда я ее купил и осмотрел, то увидел на переднем бампере дыры для дополнительных подфарников. Вот и пошел узнать, не остались ли сами подфарники. Знаете, такие желтые, противотуманные. Как известно, купить их трудно. - Вы тогда знали, что он арестован? - Был на учениях, потом в отпуске, а когда приехал, узнал, что есть машина, и купил ее. А уже из технического паспорта на машину узнал адрес владельца. - А куда вы дели портфель с запасными частями? - Портфель? Портфеля я не видел. С машиной я купил запасной баллон и инструмент. Ну, еще домкрат. Никаких запасных частей там не было. Это походило на правду, запасные части вместе с портфелем могли быть проданы и отдельно. - Понятно. Зачем к вам на работу приходил Камынин? - Предлагал купить покрышки. По дешевке. Но я не взял, потому что у меня свои еще хорошие. Николай вспомнил камынинский гараж, покрышки под брезентом и подумал, что бывший кладовщик и в самом деле решил продавать машину. - Вы и раньше знали Ивана Тимофеевича? - Ну... как знал? Встречался с ним в магазине автодеталей. - А Волосова? - Вообще не знал. - А ведь он служил в вашей части. - Возможно. Очевидно, я прибыл после того, как он демобилизовался. - Скажите, Александр Иванович, а в своей машине вы когда-нибудь боковинки, что возле дверей, снимали? - Снимал. Правую. Устанавливал хитрое устройство против автомобильных жуликов. - А почему не левую. Она же под руками. - Вот именно поэтому. Все устанавливают под руками. Кроме того, там такая путаница железок и тросов, что работать неудобно. На какую-то долю секунды Николай задумался: самому взяться за обыск машины или просто попросить Тихомирова проверить ее? - Значит, вы категорически утверждаете, что левую боковинку вы не снимали ни разу? - Категорически. К машине подошел старшина и, козырнув, доложил: - Позвонили, что сейчас наши сюда подъедут. Ждите. - Потом мягко улыбнулся и спросил: - Не узнаете, Александр Иванович? Тихомиров присмотрелся к старшине и обрадованно улыбнулся: - Батюшки! Голубцов! Старший сержант Голубцов! Какими судьбами? - А я здесь живу. Вы как демобилизовались - и я вскоре за вами. Женился - и вот... - И как, нравится работа? Жизнь? Вы ведь не только отличный шофер, но еще и механик неплохой. - Здесь... ближе, - серьезно ответил старшина. - И - строже. Интересней. - Он подумал несколько мгновений и закончил: - И может быть, нужнее. Пока, по крайней мере. 26 Когда бывший подчиненный вот так встречается с командиром, можно с уверенностью сказать, что командир тот был хороший. Это Николай знал и потому решился на шаг, не совсем оправданный обстановкой. - Александр Иванович, есть просьба. Будьте добры, снимите при нас левую боковинку. - Это очень нужно? - Очень! Все для той же самой истины. - Хорошо. Тем более при свидетелях, - усмехнулся Тихомиров. Он достал инструмент и, разговаривая со старшиной Голубцовым, вспоминая прежних сослуживцев, ловко орудовал отверткой с крестообразной насечкой на конце. Сняв боковину, он протянул ее Грошеву. - А теперь сами посмотрите, нет ли чего-нибудь постороннего в отсеке, - попросил Николай. Тихомиров пожал плечами и, присев на подножку, запустил руку в отсек. Вначале на его недоверчиво-ироническом лице проступило недоумение, потом почти испуг. Он медленно вытащил из отсека пачку денег и, растерянно помаргивая, смотрел то на сиреневую пачку, то на старшину и Грошева. Николаем все сильней овладевало то веселое, острое и отчаянное состояние, что иногда появлялось в нем, когда приходила, наконец, тщательно подготавливаемая победа. - Ничего не понимаю... - пробормотал Александр Иванович. Старшина Голубцов с тревогой и болью во взгляде смотрел то на инженер-подполковника, то на следователя. - Пошарьте, будьте добры, еще, - мягко, доброжелательно попросил Николай. - По-моему, там должно быть и еще кое-что. Тихомиров страдальчески посмотрел на Грошева и снова опустил руку в отсек. Через мгновение его лицо вытянулось и на нем проступила обреченность. У старшины в глазах мелькнула суровость и даже брезгливость. Он смотрел на Тихомирова, и на скулах его набухали желваки. Александр Иванович вынул еще одну пачку и молча протянул ее Николаю. Что-то сладкое схватило Николая за горло, подкатилось к сердцу и сжало его. А когда отпустило, то сердце забилось легко и быстро. В сущности, это было торжество. Настоящее торжество. Можно было хохотать от счастья, можно нахально торжествовать, а можно надуться и стать неприступным, как бы подняться над всеми. Все простили бы ему любую из этих примет торжества. Но сам-то он понимал, что все происходящее - лишь первый реальный успех дела. Всего лишь этап. Многое еще впереди. И он сглотнул сладкий комок в горле. Тихомиров, не дожидаясь просьбы, сам бросил руку в отсек и теперь уже испуганно вытащил из него еще одну пачку денег, обернутую в бумагу. - Кажется, все, - хрипло сказал он и прижался щекой к блестящей рукоятке ручного тормоза. - По-моему, нет... - покачал головой Николай. - По-моему, там еще должна быть сухая ветка сирени. И старшина и Тихомиров оторопело посмотрели на него, но он казался спокойным и безмятежным, как фокусник, который проделывает хорошо ему известный, даже поднадоевший фокус перед глазами не слишком разборчивых зрителей. В нем появилась некоторая снисходительность, даже беспечность, и это совсем доконало и старшину и Тихомирова. Александр Иванович безнадежно вздохнул и стал обследовать отсек. Старшина смотрел на него уже зло, жалостливо, словно хотел сказать: "Как же вы это так, инженер-подполковник?.. Я-то вам верил... уважал... Как же такое может быть? Где же вы свихнулись?" Тихомиров достал ветку сирени и протянул ее Грошеву. - Вот... Сирень оказалась белой, с мелкими, коричневатыми, словно ржавыми, пятнами. Только листья на сухой ветке казались свежими, слегка притомленными. Грошев осмотрел ветку, понюхал ее - соцветия еще не утратили тонкого аромата белой сирени - и спросил: - Скажите, она не похожа на ту ветку сирени? - Но Тихомиров не понял его, и Николай пояснил: - Помните, которую вы положили в книгу мемуаров? Тихомиров принял от него сухую ветку, поднес ее к глазам. Он смотрел на нее долго, что-то прикидывая и осмысливая. Грошев глядел на него с доброй усмешкой и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он быстро поднял голову. Смотрел старшина. Смотрел восхищенно и в чем-то виновато. Почти так же, как смотрел когда-то молодой милиционер Николай Грошев на многоопытного следователя Ивонина. - Нет... - хрипло протянул Тихомиров. - Нет, МОЯ ветка - с махровыми лепестками. И она фиолетовая. А это простая сирень. И белая. - Товарищ старшина, - попросил Грошев, - позвоните еще раз и попросите, чтобы подъехали ваши люди. Акт нужно составить, да и еще кое-что... - Неужели вы меня подозреваете? - вспыхнул Тихомиров и стал самим собой - волевым, собранным офицером. - Нет, Александр Иванович, не подозреваю. Но порядок есть порядок. - Тогда я не понимаю... - Подождите, Александр Иванович. Еще часок, и вы будете свободны, а пока давайте отдохнем. 27 Николай сел в машину Тихомирова и устало откинулся на спинку - хотелось просто распрямиться. Александр Иванович сел рядом. - Значит, вы опять за кордон? - Не знаю... Если получится... - А что этому может помешать? То, что вы, сами того не ведая, возили чужие деньги? Не думаю... Кстати, ваше электронное устройство еще не срабатывало? Или оно такое хитрое, что срабатывало по-особому? - Нет, еще не срабатывало... А почему вы опять об этом спрашиваете? - Потому что это прямо относится к делу, которое я веду. Обрисуйте хоть в общих чертах, как оно действует. - Под сиденьем у меня тумблерочек. Закрывая машину, я переключаю его на систему. Предположим, жулик открывает дверцу, садится, закрывает дверцу и заводит мотор. Машина двигается. Ровно через тридцать секунд после начала движения реле времени включает сирену и сигналы машины. Одновременно другое реле включает запоры на дверях. Мотор глохнет, а сирена и сигналы орут. Вор в клетке. - Но ведь он может опустить стекла, наконец, разбить их. - Опустить не сможет - предусмотрено. Разбить - не так легко, да и ведь заинтересуется же кто-нибудь орущей машиной. - Скажите, а просто открыть дверцы, обследовать машину, украсть из нее что-нибудь при такой вашей системе возможно? - В принципе возможно. Но я такого не замечал. Они помолчали. Мимо проносились легковые автомашины, погромыхивали грузовики. Николай отбрасывал последние подозрения - жулики не проверяли тихомировскую машину, это уж точно. А представить себе, что он умышленно возил с собой столько денег, - трудно. Ведь он несколько раз ездил в заграничные туристские поездки и если бы знал о деньгах, то мог бы давным-давно освободиться от них или перепрятать в другое место. То, что этого не сделал Волосов, - понятно. Он не знал, где он остановится после совершения преступления, и ему следовало прятать свои капиталы так, чтобы они всегда были рядом. Тихомирову этого не требовалось. Николай положил деньги на приборную панель машины и потянулся за папиросой. Тихомиров улыбнулся и спросил: - Кстати, я не слышу винного запаха. Может быть, мне вначале показалось? - Да нет... Не показалось... Просто это тоже секрет изобретателя, - усмехнулся Николай. - А все-таки... Пришлось рассказать о тропическом рецепте и съеденном за ночь сахаре, истории с термосом и неудачном обгоне. - Послушайте, когда вы, как говорят у вас, начали меня "разрабатывать", вы ведь наверняка узнали обо мне... ну, если не все, то очень многое? - Как вам сказать, - замялся Николай. Это была его "кухня", пускать в которую он не хотел да и не имел права. Чтобы заполнить неловкую паузу, он потянулся к бумаге, в которую была завернута последняя из вытащенных Тихомировым пачек денег. Александр Иванович тяжело вздохнул. - Что ж... Неясностей оставлять нельзя. Только я очень прошу вас не считать меня сентиментальным. А впрочем... разве это так уж плохо - быть сентиментальным? Николай взглянул на него и, еще ничего не понимая, стал разворачивать сложенный вчетверо лист плотной бумаги. - Дело в том, что я езжу сюда, в Н., на могилу единственной женщины, которую я любил. Она служила врачом в нашей бригаде. Здесь стала моей женой. Полевой, походной женой, как острили в те годы заштатные остряки. И это можно понять: нам просто негде было зарегистрироваться. В войну по-новому перерешали многие вопросы, а вот этот почему-то не продумали. Да мы, вероятно, и не спешили с оформлением брака - нам было просто хорошо. Ее убили в сорок пятом, весной. В одну из последних, уже глупых, обреченных бомбежек. Я похоронил ее... Нет, не так... Я не хоронил. Я примчался с переднего края после того, как могила была засыпана... Пользуясь своей властью, я только и сделал, что приказал сварить ограду. А потом привез из Восточной Пруссии сирень. Темно-фиолетовую, почти черную... Служил, думал, что забуду, женился, но все равно помнил. И жить с женой, очень, в сущности, хорошей женщиной, не смог. Помнил только одну. И я не стал врать сердцем и разошелся. Живу один и езжу сюда... к своей единственной... Это сентиментально? Грошев молчал. Да и что ответишь на такой взрыв откровенности? Видно, слишком многое свалилось на инженер-подполковника, что он вот так, сразу, приоткрыл свое сердце. И это следовало ценить. Но Николай не только ценил. Он любовался Тихомировым, его внутренней чистотой, его верностью и даже вот этой минутной слабостью. - Нет, - помотал он головой. - Нет, это не сентиментальность. Это трудная жизнь. - Он подумал немного, машинально разворачивая бумагу, и добавил: - Знаете, Александр Иванович, чем дальше уходит война, чем чаще открываются ее подробности, тем надежней мы, молодые, не видевшие боя, понимаем и ценим любовь и ненависть... Во всяком случае, стараемся понять. Тихомиров молча смотрел на дорогу. На нее из-за поворота вывернулся желто-синий милицейский мотоцикл. Николай, думая о Тихомирове, все так же машинально развернул, наконец, бумагу и рассеянно посмотрел на нее. 28 Посмотрел и вздрогнул. На бумаге была нарисована схема местности. И он сразу понял какой: того самого оврага-лощины, возле которой Волосов совершил свое преступление. Строения, нанесенные пунктиром, и строения, вычерченные сплошными линиями, крестики, кружочки, полукружья с зазубринками, похожие на тактический знак стрелкового окопа, волнистые замкнутые линии, квадратики и ромбики. И ни одного какого-нибудь особого, единственно отметного знака. - Узнаете? - спросил Николай у Тихомирова, протягивая ему схему. Тихомиров мельком взглянул на схему и кивнул. - Да. Это лощина возле совхозной овчарни и прилегающий к ней район. Крестики, по-видимому, могилы погибших. Ромбики... Да, а ромбики - некогда стоявшие там подбитые танки. Впрочем, их давно вывезли в металлолом. Ну-с, старые окопы... воронки... заросли сирени... - Вы часто там бывали? - быстро спросил Грошев. - Да. Даже сегодня. Внутреннее напряжение, кажется, достигло предела. Десятки самых противоречивых вариантов мелькали в голове, и Николай, мгновенно, безжалостно отбрасывая их, отсортировывая факты и фактики, тасовал их, расставляя в самых невероятных порядках, пока не родилась догадка. - Скажите, Александр Иванович, свою машину вы перекрашивали не только из эстетических соображений? Тихомиров быстро исподлобья взглянул на Грошева и хмуро кивнул: - Вы правы. Мне не хотелось скандалов в этом тихом и для меня особом месте. И тут к машине подошли старшина, Радкевичиус и незнакомый старший лейтенант милиции. Он представился: - Инспектор госавтоинспекции Новак. Прибыли вам в помощь. - Очень хорошо, товарищи, - обрадовался Грошев. - Сейчас составим акт изъятия денег из машины... - Он осекся, потому что чуть не сказал "инженер-подполковника", но вовремя вспомнил, что сейчас это воинское звание нужно употреблять с приставкой "в запасе". Нужно было сказать "гражданина" или, что в таких случаях говорится гораздо реже, "товарища". И тут он уловил настороженный взгляд старшего лейтенанта Новака. Для него, кажется, было очень важно, как назовет Грошев Тихомирова. И Грошев твердо сказал: - ...товарища Тихомирова. Старший лейтенант отвел взгляд и протянул руку Тихомирову. - Здравствуйте, товарищ подполковник. - Здравствуйте, Новак, - ответил Тихомиров, пожимая руку. - А вы, кажется, в чем-то усомнились? В голосе Тихомирова звучала ирония. Новак воспринял это как должное. Он пожал широкими плечами: - Возможно... Такая работа. Всему верь и все проверяй. Ведь и вы, сколько помнится, так учили... Тихомиров внимательно всмотрелся в лицо старшего лейтенанта и кивнул: - Пожалуй, правильно. Грошев обратился к Радкевичиусу: - Скажите, у вас нет специалиста по сирени? Любителя, какого-нибудь селекционера? В крайнем случае, толкового биолога или краеведа? Оперативник подумал, приглядываясь к Грошеву, - слишком уж весело-деятельным казался он в эти минуты. - Разве что в средней школе... - Хорошо. Александр Иванович, наши все равно на дневке, а машина у вас в порядке, как я понимаю. Может быть, поможете нам довести дело до конца? Чтобы ни у вас, ни у нас не осталось ни малейших сомнений? Спокойно-уверенное, веселое и деятельное настроение следователя, кажется, заражало всех, и Тихомиров, подумав, с улыбкой кивнул: - Ладно... Будем действовать, как учили: всякое дело или решение обязательно доводить до конца. Они распрощались со старшиной и поехали в местную среднюю школу, потом разыскали биолога и показали ему сухую ветку сирени. - Вы не смогли бы определить сорт этой сирени? Биолог - пожилой, тучный мужчина - долго нюхал тронутые ржавчиной увядания белые лепестки, рассматривал их на свету и, наконец, нерешительно сообщил: - По-моему, это так называемая обыкновенная русская сирень. Отличается стойким запахом и неприхотливостью. - А вы смогли бы по этой сухой ветке найти живой, растущий куст, с которого она сорвана? - Не знаю... Не ручаюсь... Я ведь не специалист по сирени. - А специалиста вы не знаете? Такого бы, который не только занимался сиренью, но и знал местные ее сорта? - Не знаю... - Биолог, сомневаясь, крутил большой лысеющей головой. - Дело серьезное, по-видимому... Впрочем, есть тут на хуторе один старичок. У него, сколько помнится, есть неплохая коллекция... Но впрочем, ручаться не могу... На захлестнутом зеленью хуторе старичок-любитель, смешно поддергивая сползающие ватные брюки, тоже нюхал и рассматривал ветку сирени, но уже под лупой, и авторитетно подтвердил - обыкновенная русская сирень, однако в этих местах она редка: ее вытеснили махровые сорта. А жаль. Русская сирень, пожалуй, наиболее пахуча и неприхотлива. Она служит незаменимым материалом для подвоев в экспериментах, и настоящие селекционеры очень ею дорожат. Собираясь в дорогу, любитель обстоятельно расписывал все достоинства сирени, потом рассказал, как работает он и как работают другие. В одиночестве, на хуторе, он редко встречался с посторонними людьми и теперь рад был поговорить о своем любимом деле. 29 В лощине он оторвал от сухой ветки листок, еще раз понюхал его, осмотрел и, кажется, даже лизнул и вместе с местными работниками ушел влево от начала лощины. Грошев, Тихомиров и биолог пошли вправо. Парило, прошибал пот, биолог дышал часто и шумно, но двигался быстро, решительно. У очередной сиреневой заросли он останавливался, срывал листок-другой и коричневато-бурые метелки соцветий, нюхал их, сверял расположение прожилок, их форму, небрежно выбрасывал сорванное, фыркал и шумно шел дальше. Они добрались уже до того места, где лощина как бы впадала меж пологих высот в просторную долину. Отсюда открывались далекие дали, было особенно много оплывших воронок, окопов и искалеченных кустарников. - Какие здесь были бои! - вздохнул Тихомиров. - Какие бои! И вот все зарастает. В его голосе прозвучали страстные нотки. Он как будто жалел, что жизнь заравнивает следы войны, и Грошеву это не понравилось. - Скажите, как, на ваш взгляд, по каким ориентирам мог двигаться в этих местах человек, который что-то здесь спрятал? Разумеется, в пределах найденной схемы. - Надо посмотреть схему. Здесь, на местности, схема как бы ожила и быстро выдала свой главный секрет: все нанесенные на нее ориентиры можно было использовать при подходе к лощине со всех сторон. - Мне кажется, что она составлена с таким расчетом, чтобы вывести человека куда-то в центр, - задумчиво сообщил Тихомиров. - Пожалуй... - согласился Грошев. - Крупные ориентиры - истоки и устье, так сказать, лощины, овчарни, остатки хуторов, как правило, не нанесены - составляющий схему их отлично помнил. А вот мелкие - окопы, разбитые танки, которых на этот раз, к сожалению, уже нет, кустарник - нанесены достаточно тщательно. И по ним можно довольно просто выйти к нужной точке. Только вот к какой? - Вот именно - к какой, - улыбнулся Тихомиров. - Я, признаться, не совсем понимаю ваш замысел. - Поймете, если получится. - Может быть, спустимся вниз, на дно лощины? - Да. Но у меня к вам просьба. Не могли бы вы сделать - вы ведь, вероятно, все умеете - обыкновенный металлический щуп. Такой, каким на фронте саперы искали мины в деревянных или глиняных оболочках - их, как известно, обычные миноискатели не брали. - Вы были на фронте? - с долей сомнения спросил Тихомиров. - Конечно, не был. Но служил в армии. Уж что-что, а опыт войны мы осваивали довольно успешно. Поэтому и поиск веду, если вы заметили, по армейским правилам - от близких ориентиров к дальним. Чтобы ничего не пропустить. Тихомиров усмехнулся, кивнул и пошел к машине делать щуп. Как у всякого истинного автолюбителя, у него в багажнике лежала своя маленькая мастерская с набором нужных и главным образом ненужных материалов. Биолог исследовал последние заросли и вместе с Николаем спустился вниз. Группа Радкевичиуса тоже окончила осмотр склонов и стала спускаться вниз. Биолог шагал тяжело, дышал еще более шумно и часто фыркал: его донимала жара. Внезапно он остановился, подался вперед, вглядываясь в заросли, и торжественно сообщил: - Кажется, это именно то, что нам нужно! Кусты росли возле большого оплывшего окопа. Неподалеку не столько виднелась, сколько угадывалась затравевшая полевая дорога. Когда-то она соединяла уже не существующие хутора, наискосок пересекая лощину. Грошев с досадой посмотрел на биолога. То, над чем он думал все последнее время, вряд ли могло произойти рядом с дорогой. Но биолог уверенно шагнул вперед и решительно, шумно стал перебирать ветви. Теперь Николай ясно увидел, что здесь росли различные сорта сирени. Впрочем, на первый взгляд она не казалась разной. Те же стволы-ветви с буро-коричневыми метелками старых соцветий на вершинках, те же ровные, как стрелы, побеги-пасынки, те же жирные, глянцевитые листья, чем-то похожие на масть "пик" из карточной колоды. И все-таки стоящий на обочине куст - поменьше, поскромнее - неуловимо, но отличался от остальных зарослей более темной, как бы концентрированной зеленью листьев и своим общим очертанием. Его побеги-пасынки теснее прижимались к собранным стволам-ветвям, и оттого куст казался не растрепанным, а собранным, законченным, как хорошая копна, оставшаяся после грабель опытного копнильщика. Такому кусту-копне не так страшны сильные ветры и глубокие снега. Стволы и побеги сообща прикрываются от них и одолевают ненастье. И Грошев не столько понял, сколько почувствовал - вот это и есть русская сирень. Неприхотливая, собранная, дружная и потому сильная. Пока биолог возился с листьями и соцветиями, Николай осмотрелся. Пологие скаты лощины были перечеркнуты уже давним, скрытым травостоем, росчерками танковых гусениц - они только угадывались по более высоким вершинкам трав и цветов, по кромкам. Один из таких росчерков пересекал старый окоп. 30 Вспомнив Тихомирова и его восклицание о минувших боях, Николай всмотрелся в окоп. Да. Бои здесь шли осенью и, видимо, после дождей: гусеницы вдавались глубоко. А окоп уже в то время был старым, оплывшим, потому что след гусениц прерывался только на его середине, поближе к краю. Впрочем... Впрочем, за три года между боями оборонительными и боями наступательными так глубоко окоп, пожалуй, не оплывет. Значит, он был осыпан. И еще. Если бы это был свежий окоп, любой танк не просто перемахнул бы его, а обязательно поелозил, чтобы гусеницами сровнять землю бруствера, а вместе с ней и защитников окопа. Тот безвестный танкист, что провел машину несколько десятилетий тому назад, не сделал этого. Видимо, окоп был уже не страшен ни танку, ни идущей следом пехоте. Он уже тогда был пуст и полузасыпан. Да, тот танкист был опытным водителем, умеющим мгновенно учитывать обстановку. Он прошелся гусеницей по окопу, потому что не боялся подорваться на мине или застрять - окоп обязательно был полузасыпан. Если бы он был нетронут, неизвестный механик-водитель наверняка бы принял левее, чтобы не попасть в ловушку, и подмял бы под себя кусты сирени. Но механик был уже из тех, кто впитал в себя опыт войны, а вот те, кто в самом начале войны вырыл этот окоп, по-видимому, опытом не отличались. Делать окоп на целое отделение возле ориентира - сиреневых зарослей - можно только при неопытности или в крайней спешке. Недаром и воронок здесь побольше, чем в иных местах. Противник бил по ориентирам - сиреневым кустам. Старый окоп сорок первого года как наглядное пособие рассказал Николаю о своих защитниках. Об их желании драться, но неумении сделать это, об их бесстрашии и силе врага. А танковый след рассказал о тех, кто был и бесстрашен, как его старшие товарищи, и так же жаждал боя, но уже умел мгновенно ориентироваться, учитывая десятки важных деталей. Это были уже мастера своего дела. - Да! - все так же торжественно произнес биолог. - Это она! Именно та сирень, которую мы ищем. К биологу пришла минута его торжества, и отказаться от нее он не мог, но, когда почувствовал, что, кажется, переборщил, смутился и отошел в сторонку. Грошев сложил ладони рупором и закричал: - Ого-го-го! С той стороны лощины стали спускаться люди из группы Радкевичиуса. Николай сказал биологу: - Если это единственный куст, то, кажется, начинается самое важное. - Не знаю... Вы думаете, что есть еще один? - Во всяком случае, проверим этот вариант. - В Грошеве все нарастало щемяще-тревожное нетерпение. - Мне кажется, что именно здесь мы можем найти нечто интересное. - А что? - совсем по-мальчишески спросил биолог и остановился с приоткрытым ртом. Он смотрел на Николая с ожиданием и в то же время с легким испугом, как смотрят на следственных работников очень честные, благополучно прожившие жизнь люди. Все, что касается преступлений, кажется им невероятным, а те, кто занимается их раскрытием, - необыкновенными. - Не знаю... еще не знаю... - вздохнул Николай. - Но чувствую. Точнее, логика подсказывает... Впрочем, посмотрим. Ему удалось подавить и волнение и нетерпение, и он опять стал собранным, чуть суховатым и зорким. Подъехал Тихомиров и передал сделанный им из проволоки щуп, подошла группа Радкевичиуса, и старичок-любитель сразу, еще не доходя до кустов, определил: - Вот это - она! - Внимание, товарищи! Выслушайте мою легенду. Версию, - чуть повысил голос Грошев. - Волосов что-то спрятал в этой лощине. Поскольку в его бывшей машине мы обнаружили немалые деньги, можно быть уверенным, что это "что-то" имеет ценность. Время, как вы видите, сглаживает следы, и чтобы чем-то отметить свой тайник, он высадил неподалеку необычный в этих местах куст сирени. Оговорюсь сразу - мне непонятна такая его скрупулезность. Свой тайник, да еще такого сорта, человек, по логике вещей, должен помнить днем и ночью. Однако найденная нами схема и ветка сирени - как образец - показывают, что Волосов почему-то думал по-иному. Почему - разберемся позже. Сейчас попробуем найти и вскрыть этот тайник. Александр Иванович, как по-вашему, могут быть в этом старом окопе мины или снаряды? - Там, где были бои, они могут быть в любом месте. Но... в свое время эту местность тщательно обследовали саперы. - И кроме того, здесь ползали танки, рвались снаряды. Они подорвали мины. Наконец, здесь стояло немало подбитых танков. После войны их вывозили в металлолом. Значит, местность опять проверяли. Мне думается, шанс попасть на мину - ничтожный. А вот неразорвавшийся снаряд... - Не исключено. Но я думаю о другом. Если здесь прошли саперы, может быть, они уже нашли то, что вы ищете? - Не думаю. Если бы это было так, Волосов не жил бы в этих местах и не пошел бы на убийство человека, который мог разгадать его тайну. И еще. Насколько я знаю саперов, они не такие уж непонятливые люди, чтобы обследовать место, где прошла танковая гусеница. - Думаете, это окоп? - быстро спросил Тихомиров. - Скорее всего. - Почему? Ведь бои сорок пятого года... - Вы думаете, сорок пятого? - перебил его Грошев. - Н-ну... может быть, и сорок четвертого. Но все равно. Это значит, что Волосов спрятал нечто после войны. В это я слабо верю хотя бы потому, что куст русской сирени явно моложе соседних. Во всяком случае, вначале проверим куст. И, пользуясь тем, что щуп был в его руках, Тихомиров быстро воткнул его в основание куста. Щуп входил трудно, но глубоко. - Не тратьте силы, Александр Иванович, - покачал головой Грошев. - Посмотрите как следует окоп. Радкевичиус сразу определил особенности окопа: - Это окоп сорок первого года. Его правая сторона засыпана, и по засыпке прошел танк. Очевидно, уже во время наступательных боев. Значит, в окопе либо захоронили безвестного солдата, точнее красноармейца, в те годы солдат еще не было, либо... - Вот именно! Так вот это мы и проверим. Дайте щуп, Александр Иванович, - попросил Грошев. - Но ведь окоп - это заметно! На это сразу обратят внимание. - Как раз наоборот. Давайте порассуждаем. Чтобы выкопать тайник, нужно время. Окоп - готовый тайник, его нужно только зарыть. Кто из посторонних людей обратит внимание на полузарытый окоп в местах жестоких боев? По-моему, никто. Их слишком много вокруг, этих полузарытых окопов. Ну, а если обратят? Решат, что здесь или захоронение, или мина, - лучше не тревожить. И правильно решат. Возиться с обвалившимися окопами или землянками всегда опасно. Мало ли какие взрывные сюрпризы устанавливали в них во время боев. Саперы обеих сторон пускались на любые хитрости. Значит, окоп наиболее подходящ для тайника. Особенно если его устроитель спешил. - Да, но под кустом... - Вот. А теперь разберем этот вариант. Чтобы расположить тайник под кустом, нужно вырыть яму, уложить то, что требуется спрятать, зарыть, наверху посадить куст, выбросить подальше оставшуюся землю... И все-таки полной уверенности у строителя такого тайника не будет: куст может не прижиться. Главная отметка исчезнет. Тайник затеряется. - Что ж... Действуйте, - нехотя согласился Тихомиров, передавая щуп Николаю. Грошев чуть не ответил: "Слушаюсь". Только теперь он понял, что, рассуждая, он, в сущности, докладывал инженер-подполковнику свои соображения. И то, что как-то так получилось, что они постепенно поменялись ролями и Александр Иванович словно принимал решения, а Николай их выполнял, даже не вызвало улыбки: все правильно. Солдат всегда солдат и звание всегда звание. Николай медленно подошел к старой, заброшенной дороге, заглянул в окоп и, чуть помедлив, прикидывая, все ли он продумал, спрыгнул вниз. Первый же укол щупа у стенки окопа насторожил его: щуп уперся во что-то твердое. Николай сделал еще один укол, и щуп опять уткнулся в твердое. Как ни старался Грошев быть спокойным и собранным, сердце у него заколотилось, а во рту пересохло. Он выпрямился, чтобы перевести дыхание. Биолог спросил: - Есть? Шершавый язык, кажется, не мог повернуться во рту, и Грошев только кивнул, нагнулся и стал оконтуривать уколами находку. Получился довольно солидный квадрат. Вытирая разом выступивший пот, Николай осторожно сказал: - Похоже, нужно копать. Силы оставили его, и он сел на смятый дождями бруствер старого окопа Тихомиров встретился с ним взглядом и, сразу поняв его состояние, молча повернулся и трусцой побежал к машине за лопатой. Биолог озабоченно уточнил: - Вы считаете, что это очень важно? То, что вы нашли? Николай кивнул. - Тогда, может быть, связаться с воинской частью, пусть пришлют солдат? Старичок-любитель рассмеялся. - Каких еще солдат нужно? Тут и так, кажется, одни солдаты. В том числе, сколько мне известно, и вы. - Да, конечно, - быстро согласился биолог. - Но я по военной специальности связист, а тут явно дело саперов. - Ну, а я артиллерист, - с гордостью сообщил старичок, - и со взрывчатыми веществами встречался. А вы? - ткнул он пальцем в местных работников. - Десантник, с саперным делом знаком, - отрывисто и четко ответил Радкевичиус. - Танкист. Технарь, - доложил старший лейтенант. - Разведчик, - доложил Грошев, - с саперным делом знаком. Вернулся Тихомиров и, спрыгнув в окоп, хотел было копать, но его остановил биолог: - Одну минутку. Поскольку саперов много, то лопату позвольте уж мне. Она для меня привычна. Биолога сменил Радкевичиус, и он-то и откопал окованный немецкий ящик-сундук. В таких добротных упаковках хорошо хранить приборы и документы. Грошев внимательно осмотрел находку, убедился, что мин нет, и ящик вытащили на поверхность. Под ним оказался второй, точно такой же. - Будем открывать? - спросил старичок. - Да. Только вначале мы с Александром Ивановичем убедимся, не минированы ли они изнутри. Такое тоже бывало, не так ли? - спросил он у Тихомирова; тот кивнул. Но ящики оказались безопасными. Тихомиров пошутил: - Можно ставить табличку: "Мин нет!" И все-таки, когда Николай приоткрыл крышку первого ящика, все чуть-чуть, но тронулись с места, а потом, словно по команде, стали заглядывать в него из-за грошевской спины. В ящиках лежала церковная утварь, музейные вещицы, кольца, золотые монеты и даже серебряный самовар. Николай закрыл крышки и устало сказал: - Ну вот и все... Остается переписать ценности, составить акт и узнать, как эти вещи попали к Волосову и почему он их спрятал именно здесь. 31 Во вторник, проводив Тихомирова в туристическую поездку, Николай вернулся домой, доложил Ивонину о результатах командировки и попросил его оформить документы для допросов Согбаева и Хромова-среднего. Следовало бы поставить машину в гараж, но Николай так привык к ней за эти тревожные дни, что приехал домой и оставил ее во дворе, а сам вымылся и часа два поспал. Только к полудню он был в тюрьме и попросил прежде всего привести Согбаева. Вадим вошел легко, весело улыбнулся и приветливо поздоровался: он, кажется, был доволен всем. Еще не предлагая Согбаеву сесть, Николай поднял сухую ветку сирени и показал ее Вадиму. - Вы эту ветку искали за боковинами белых машин? У Вадима сузились зрачки, но приветливое, веселое выражение лица не изменилось. Николай поднял схему местности. - И как я полагаю, вы искали еще и эту схему местности. Согбаев молчал. Лицо у него напряглось - он жадно рассматривал сухую ветку сирени, словно стараясь запомнить ее очертания. - Кроме того, вы искали там еще и деньги. Мы их нашли. Теперь Вадим смотрел на схему, и выражение его лица было таким, словно он сравнивал ее с чем-то, хорошо ему известным. И лицо у него опять стало веселым и приветливым. - Напрасно вы мне дело шьете. Напрасно... Вещички, конечно, забавные. Как в кино. Но только мне они ни к чему. - Ладно, Согбаев. Все понятно. Ознакомьтесь с актом и, пожалуйста, подумайте как следует. Николай положил на стол список изъятых ценностей и акт, Вадим читал документы долго, старательно, часто сглатывая слюну. Положив бумаги на стол, он долго смотрел в зарешеченное окно. - Ну и как, Согбаев, начнем отвечать? - Прикидываю, - настороженно ответил Вадим, не отводя взгляда от рассеченного решеткой на квадраты летнего голубого неба. - Что? - Что дадут. - До главной цели преступления вы не добрались, но, учитывая сговор, неоднократные кражи и прочее, суд может выдать и на полную катушку, а может... - Вот то-то и оно, - перебил Согбаев. - Тут требуется чистосердечное признание. - А ведь его не было. - Это как понимать? А разве признание на первом же допросе, факт кражи Хромовыми - не признание? - Ну, их-то вы продали, а вот о себе ничего не сказали. А тут нужно личное признание. - Вот оно и подошло, - усмехнулся Согбаев. - Доставайте бланки. Я вам продиктую. И Вадим Согбаев стал диктовать. "Знакомство с Волосовым состоялось в больнице, куда я попал с воспалением легких. Старик был плох, и я помогал ему, потому и сдружились. Узнав, что я кончаю срок, он после долгих колебаний рассказал мне свою жизнь и историю. Не зная, что он безнадежно болен, у него был рак желудка, он просил, чтобы я, как только выйду на свободу, помог бы ему выбраться из заключения. Для этого я должен найти его ценности и с их помощью купить ему нужных лекарств, нанять опытного адвоката и все такое прочее. За это он отдаст мне половину всего им спрятанного. Он утверждал, что Волосов его подлинная фамилия, но когда он попал в плен, то сменил ее и попал в какой-то спецлагерь. Чтобы спастись, он оказал ряд услуг охране и стал работать шофером - вывозил трупы и приговоренных к расстрелу. Он понравился начальнику гебитскоманды, и тот взял Волосова своим вторым шофером. Разъезжая со своим шефом, Волосов видел, как фашист собирает ценности. В конце 1943 года первого, личного, шофера-немца отправили в танковые войска, и Волосов вошел в полное доверие к шефу. Вот почему он приказал Волосову отвезти в его имение в Восточной Пруссии накопленные ценности. Вместе с Волосовым поехал и адъютант шефа. По дороге они узнали, что на автомагистрали участились случаи нападения партизан. Двигаться разрешалось только в составе больших колонн. А прежде чем попасть в колонну, следовало указать, с каким грузом и для какой цели следуешь. Вот почему адъютант решил пробираться второстепенными дорогами. В районе Н. они заблудились в россыпи хуторов и путанице дорог. Адъютант во всем обвинил Волосова и пообещал, что, как только они приедут на место, он немедленно сдаст его в комендатуру для наказания за саботаж. Волосов знал, что в таком случае его ждет верная смерть. В лесу он застрелил адъютанта, выбросил его труп и, выбираясь на дорогу, забуксовал в лощине. Он сгрузил ящики, выбрался на колею и подумал, что ценности на всякий случай следует спрятать. Он стал закапывать их, но подумал, что если его поймают одного в машине, то это тоже верная смерть. Поэтому он взял с собой один из ящиков, а два других закопал в окопе у дороги. С третьим ящиком он поехал назад, чтобы сообщить шефу о предательстве адъютанта и его, волосовской, преданности: он все-таки сохранил и привез один ящик. Но по дороге он увидел немало следов партизанской деятельности и понял, что если даже шеф и поверит ему, то война оборачивается так, что впоследствии его все равно пристукнут партизаны или войска. Тогда он спрятал ящик в лесу, сжег машину и, побродив по лесам, прибился к маленькой деревушке. Он считал, что немецкие документы помогут ему, если он попадет к полицаям, а рассказы о лагере - если к своим. Ему повезло. Он попал к своим. Его спрятали. Дважды ему удавалось откупаться от полицаев взятыми у адъютанта марками, а когда Красная Армия начала наступление, он ушел в леса и пристал к партизанам. Его приняли, потому что знали: жил в деревне, от полицаев откупался. Потом вместе с партизанским отрядом влился в армию. Его, конечно, проверяли, но ведь все, что он делал подлого, все делалось под фамилией погибшего товарища, а сам Волосов оказался чист: был в плену, бежал, жил в глухой деревне, потом ушел к партизанам. Но в армии, он сам признавался, ему не понравилось. Он достал первую, меньшую, часть своего клада, купил полдома, машину. Но тут произошла с ним беда. Он стал бояться, что его разоблачат. Ему все мерещилось, что откроют его деятельность в гебитскоманде, а временами казалось, что отомстят немцы. И еще. У него стала слабеть память. Он рассказывал, что когда его допрашивали как военнопленного, то часто били по темечку и потому память у него ослабела. Он боялся жить в Н. и боялся уехать от своего клада, потому что мог забыть, где он его зарыл. Вот тогда он и посадил поблизости куст отличной от всех сирени и составил схему местности. Но боязнь все время толкала его в эту лощину проверить, на месте ли его богатство. Тут его и стал замечать сторож овчарни. Однажды, как показалось Волосову, сторож выследил его, и за это Волосов убил его и попал в тюрьму. В заключении его не раз основательно лечили, и он опять решил вернуться к своему кладу. Это у него как психоз. Он, по-моему, и рассказал мне о нем потому, что молчать уже не мог. Мучился он своей тайной". ВОПРОС: По каким приметам вы должны были отыскать волосовский клад? ОТВЕТ: Волосов говорил, что время так быстро меняет местность, что, руководствуясь схемой, прежде всего нужно разыскать куст редкой в этих местах обыкновенной русской сирени. Две ветки от нее он прятал в новом портфеле, в котором хранил для отвода глаз запасные части, и в боковинке машины. Дома он ничего не хранил, потому что боялся, что в его отсутствие его могут обокрасть и открыть его тайну. ВОПРОС: Вам не кажется странным, что Волосов, так тщательно охранявший свою тайну, сам же записывал месторасположение тайника на схему и сам рассказал о ней. ОТВЕТ: Нет, не кажется. У него быстро слабела память, уходили силы. Мы ведь лежали рядом почти месяц, а рассказывал он мне все это недели две - все забывал и путался. Он и мне-то рассказал потому, что больше некому было. А так у него хоть маленькая, но была надежда. Да и, честно говоря, если бы я нашел те деньги - попытался бы помочь. Я-то в тюрьму дуриком попал. Так... все ради веселой жизни. ВОПРОС: Как вы выполнили завещание Волосова? ОТВЕТ: Как только я вышел из заключения - поехал в Н. Но узнать, кому продана автомашина, не сумел: во-первых, уже документов не было, а во-вторых, на меня стали подозрительно коситься. Тогда я попытался найти тот окоп. Но их в лощине оказалось много, а какой куст сирени посажен возле окопа, я не знал. Мне они казались все на один манер. ВОПРОС: А почему же вы искали ветку сирени только в белых машинах и только одного индекса и одной серии номеров? ОТВЕТ: Когда я бродил вокруг лощины, мне попался местный старик. Он рассказал, что вот сюда ездила белая машина с одним человеком, а потом стала ездить под другим номером и с другим человеком. И этот индекс он запомнил, потому что ненавидел белые машины. От других людей я все-таки узнал, что машину Волосова купил какой-то старший офицер, который демобилизовался и уехал, но якобы он иногда приезжает в Н. И вот когда я вернулся домой, то оказалось, что индекс и серия номера принадлежат этой области. Я рассказал об этой истории Женьке Хромову, и мы решили попытаться разыскать машину. Честно говоря, я слабо верил в эту затею, а Женька поверил сразу. И еще меня сбило, что воровать оказалось легко - часто машины даже не запирались. Вот я и подумал: найдем - хорошо, а не найдем - на выпивку хватит, и лето поживем весело. Но я, конечно, не ожидал, что дело примет такой серьезный оборот. Все казалось - мелочи. Побалуемся - и хватит. А теперь вот... снова небо в клеточку рассматривать. Плохо... 32 Разговор с Евгением Хромовым оказался коротким. Грошев дал ему документы и протоколы допросов, а потом спросил: - Как думаете строить жизнь? Хромов мрачно усмехнулся: - Переквалифицируюсь в управдомы. Николай, попадая в тон, заметил: - Тоже правильно. Профессия богатеющего индивидуума становится все более хлопотной и опасной. Но я говорил с вашей матерью. (Хромов сразу подобрался и уставился тревожным взглядом в следователя.) Нет, она бодра, сильна и, честно говоря, вызывает всяческое уважение. Так вот, она мне кое-что рассказала о вас. Мой вам совет один: в колониях есть школы. Повторите позабытое и... пора начинать нормальную жизнь. Ведь вы не мальчик, чтобы бросаться в дешевые авантюры. Да и не для вас это. Вы не из того теста. - Вы думаете? - Уверен. Как и ваша матушка. Она верит в вас. - Подумаем, - облизал губы Хромов. - Меня вот кто волнует - Вадим. Ему дадут, конечно, на полную железку? - Разумеется. - Не следовало бы... - Почему? - Он просто легкий человек. Без царя в голове. И тоже играет... в свободного. - Хромов подумал, испытующе взглянул на Грошева и попросил: - Вы не могли бы... не по-служебному, по-человечески помочь мне в одном деле? - Не знаю, - насторожился Николай. - Давайте я на себя всю вину возьму. А Вадима следует выгородить. А то второй тюрьмы он не выдержит, сломается... - А вы? - Я? Я выдержу. - И, не давая задать второй вопрос, пояснил: - Потому что я сам себя осудил. И я свой приговор отбуду. А Вадима жалко. Из него, может быть, выйдет... не то что человек, а славный человечек. Он добрый и легкий. Николай промолчал. Впервые он встречался вот с таким откровенным стремлением помочь другому ценой собственного позора и горя. Так может поступать только очень сильный и смелый человек. Мать Хромовых, кажется, права: Евгений при желании может укрепить семью. Но ответить Евгению что-нибудь определенное он, естественно, не мог. - Не знаю, как это сделать, Евгений Васильевич, но о неписаных деталях этого дела я доложу. А там - как решит суд. До конца дня Грошев оформлял дело и, сдав секретарю небольшую папочку документов, пошел к гаражу. Машина стояла притихшая, по-живому теплая, и Николай погладил ее крыло, как гладят живое, доброе существо...