Александр Мееров. Сиреневый Кристалл

   -----------------------------------------------------------------------
   М., "Мысль", 1965.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 29 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------

   <b>Записки Алексея Курбатова</b>


                               Мы должны знать, что нет в мире силы, более
                           мощной, чем сила  разумной  человеческой  воли.
                           Чудеса на Земле творит разум, только он и никто
                           больше.
                                                                 М.Горький


        МОЕМУ ЧИТАТЕЛЮ

   Записки о Сиреневом Кристалле я не  считал  готовыми  к  опубликованию,
собирался еще работать над ними. Но  обстоятельства  сложились  иначе.  За
последний год я окончательно  их  забросил  и  не  имел  возможности  даже
перечитать. А теперь, когда вопрос о  броске  в  Мир  Недоступности  решен
окончательно, я тем более не располагаю временем для их завершения.
   До старта осталось сорок восемь часов, и уже поздно  что-либо  изменять
или исправлять. Я готов уйти в неведомое и верю,  что  удастся  не  только
вернуться, но и написать о далеком мире, о наших собратьях  по  разуму.  А
пока  я  располагаю  только  этими  записками,   созданными   под   свежим
впечатлением событий, связанных с появлением на Земле  силицитов.  Записки
эти не отличаются полнотой изложения,  совершенством  формы  и  стиля,  но
хочется надеяться, что они помогут читателю понять многое из того, что  не
попало в научные отчеты и газетные сообщения.
   Алексей Курбатов.



        СОКРОВИЩЕ ЗВЕЗДНЫХ МИРОВ. ВМЕСТО ПРОЛОГА

   Прежде  чем  приступить  к  систематизации  своих  записей,  я   немало
раздумывал  над  тем,  как  построить  повествование,  как   доступнее   и
интереснее изложить огромный материал, накопившийся у  меня  за  несколько
лет работы над силициевой проблемой. Передо мной встала нелегкая задача: с
чего начать? Рассказом  о  событиях  тысячелетней  давности?  Рассказом  о
случившемся в конце прошлого века или о происходящем в наше  время?  Любой
вариант был возможен, казался закономерным, и все  они  представлялись  не
совсем удачными. Наконец мои поиски завершились решением  начать  почти  с
конца, с того момента, когда я сам впервые увидел в  Амстердаме  Сиреневый
Кристалл. Почему пришло такое  решение?  Затрудняюсь  ответить.  Вероятнее
всего, потому, что именно он, этот феномен, и  является,  если  так  можно
сказать, душой и сердцем всей хорошо теперь известной силициевой эпопеи.
   На первое свидание с Сиреневым Кристаллом я несколько  опоздал.  Не  по
своей вине, правда. "Летучий Голландец", на который я пересел  в  Праге  с
нашего турбореактивного  лайнера,  опустился  на  аэродроме  в  Схипхол  в
субботу 29 августа. Знаменитый аукцион был назначен на 10  сентября,  и  я
рассчитывал  успеть  за  оставшиеся  дни  выполнить   задание   института,
командировавшего меня в Голландию. Однако все вышло несколько иначе. Уже в
аэропорту, где меня  встретил  сотрудник  торгпредства  Сергей  Васильевич
Ушаков, я узнал, что аукцион перенесен. Он состоится завтра, и я не  смогу
уже провести намечавшиеся исследования Сиреневого Кристалла. Настроение  у
меня упало. Сергей Васильевич поспешил подбодрить меня:
   - Принимаются все меры к тому, чтобы достать для вас разрешение на вход
в подвалы Алмазной фирмы. Часам к двенадцати это должно выясниться. Ну, не
унывайте! Попробуем все устроить. А теперь, если  не  возражаете,  давайте
пробираться к выходу. Ваш багаж уже в машине. Я отвезу вас  в  "Викторию",
вполне приличный отель на набережной Принца Хендрика.  Знаете,  эта  часть
города сохранила характер старого Амстердама. В ней вы  увидите  старинные
дома, портовые магазины. Их нарочно поддерживают так,  что,  побывав  там,
невольно переносишься во времена освоения  голландцами  заморских  земель.
Рядом порт. Современные  океанские  лайнеры  -  чудо  техники  -  и  Башня
плачущих, у которой жены  провожали  мужей,  отправлявшихся  на  небольших
суденышках в далекие и рискованные плавания. Недалеко от отеля - старинная
площадь Ниу Маркет, ратуша. Вам непременно нужно  сходить  в  Национальную
галерею. Увидите шедевры Рембрандта  "Ночной  дозор",  "Синдики".  А  я  в
восторге  от  Ван  дер  Хольса,  непременно  посмотрите  его  великолепное
полотно. Стоит побывать и в парке Фондель, и у гранильщиков бриллиантов на
Цвейнбюргер-страат,  и,  конечно,  съездить  в  Заандам,  где   сохранился
маленький домик Петра Первого. Да что там говорить, достопримечательностей
масса. Вы ведь впервые в Голландии?
   Сергей Васильевич был любезен, приветлив и,  сочувствуя  мне,  старался
вовсю. Его радушие было приятно, но  все  же  меня  не  покидала  досадная
мысль, что я прилетел сюда зря.
   Садясь в машину, мы накупили свежих газет, и это привело  к  тому,  что
впечатления от дороги из Схипхол до Амстердама  были  для  меня  потеряны.
Газеты  пестрили  сенсационными  сообщениями  о  Сиреневом   Кристалле   и
предстоящем аукционе. С помощью Сергея Васильевича я занялся их изучением,
позабыв совсем, что еду по новым для меня местам, приближаясь к городу,  в
котором давно мечтал побывать.
   В те дни о Сиреневом Кристалле знали еще  слишком  мало,  и  журналисты
информировали читателей, полагаясь больше на свою  изобретательность,  чем
на факты.  Газетами  особенно  подчеркивалась  заинтересованность  в  этом
феномене  научных  учреждений  многих  стран  мира,  известных  химических
концернов Нума Ченснеппа и Отэна Карта, расписывались были и  небылицы  об
этом камне - словом, делалось все  возможное,  чтобы  владельцы  кристалла
заработали на нем побольше. О кристалле писали обильно, броско, взахлеб и,
главное, пространно.  Газеты  даже  перечисляли  всех  лиц,  приехавших  в
Амстердам  в  связи  с  предстоящим  событием.  Упоминалось  и  обо   мне:
"Знаменитый  советский  ученый  Алексей  Курбатов  прибыл   в   Амстердам,
намереваясь принять участие в аукционе". Здесь газета соврала трижды: я не
был знаменитым ученым, я еще не прибыл,  когда  она  была  отпечатана,  и,
наконец, меня никто не уполномочивал покупать с торгов кристалл.
   Отель  "Виктория"  был  переполнен.  Повсюду  слышались   разговоры   о
кристалле   и   предстоящем   аукционе,    высказывались    фантастические
предположения о его стоимости, заключались пари - словом,  ажиотаж  вокруг
драгоценности, о которой всего месяц назад в Амстердаме  никто  ничего  не
знал, достиг апогея.
   Историю  появления  Сиреневого  Кристалла  в  Голландии  я   узнал   из
источников разнообразных, вполне достоверных  и  смогу  рассказать  о  ней
довольно подробно.
   Примерно за  месяц  до  моего  приезда  в  Амстердам  уроженец  далеких
островов Паутоо Дагир  привез  в  "столицу  бриллиантов"  камень,  который
считал невероятной драгоценностью. Однако в течение многих дней  паутоанцу
не удалось сбыть его ювелирам. Желающих, к его удивлению,  не  находилось.
Ювелиры  с  нескрываемым  интересом   рассматривали   невиданный   сияющий
кристалл, восхищались им, но купить не решались. Он не  похож  был  ни  на
один из привычных, известных драгоценных камней, и это отпугивало. Знатоки
всего "драгоценного", веками накопленного человеческой жадностью,  они  не
могли не заподозрить в чудо-кристалле какого-то подвоха,  фокуса,  впрочем
весьма возможного в наши дни совершенной техники и научных чудес.
   - Это нам не подходит. Мы  очень  сожалеем...  Вам  пришлось  проделать
такой далекий путь, но... Вот если бы у вас был алмаз такой  величины  или
изумруд... Когда у вас появится  что-нибудь  в  этом  роде,  заходите.  Не
забудьте наш адрес. Вот карточка. Непременно заходите к нам.
   У паутоанца не было алмаза "такой величины". Изумруда у  него  тоже  не
было. Был Сиреневый Кристалл, который никто не хотел покупать. По  крайней
мере так думал  Дагир,  не  подозревая,  что  за  ним  уже  следят  агенты
химического концерна Ченснеппа. Потерпев неудачу в Голландии,  Дагир  стал
подумывать: не попытать ли счастья в других  странах,  но  перед  отъездом
решил предпринять последнюю попытку  и  добиться  свидания  со  знаменитым
Бейсом. Старый знаток драгоценностей, узнав, что Дагир  привез  из  Паутоо
какой-то  необычайный  камень,  принял  паутоанца,  пришел  в  восторг  от
кристалла,  заявил,  что  ничего  подобного  нет  на  Земле,  назвал   его
"сокровищем звездных миров", однако оценить сокровище отказался.
   Агент Ченснеппа господин Мальбэ счел, что теперь Дагир  продаст  камень
по дешевке, и  предложил  ему  сделку.  Эффект  оказался  неожиданным  для
Мальбэ.  Хитрый  и  подозрительный  паутоанец  насторожился,  поняв,   что
Сиреневым Кристаллом все же заинтересовались, и теперь соглашался  продать
камень только в том случае, если несколько  известных  в  стране  ювелиров
подтвердят ему  правильность  оценки,  сделанной  Мальбэ.  Договориться  с
ювелирами господину Мальбэ удалось довольно легко. На посредничество  были
согласны многие, так как предлагался приличный  процент  комиссионных,  но
некоторые из них немедленно сообщили знаменитой Алмазной фирме о Сиреневом
Кристалле, которым заинтересовался крупнейший в Европе химический  концерн
"Ченснепп-каучук". Алмазная фирма решила не упускать случая и взять в свои
руки сделку, которая, видимо, сулила немалые барыши.
   В это время Дагир подвергся совершенно небывалому нападению.
   Вечером, сойдя с автобуса на Суринам-плейн, он направился в  гостиницу.
Узкая Деркиндер-страат, довольно тихая и малолюдная даже в дневные часы, в
это время была совсем пустынна. Дагир знал, что позади него никто не идет,
и вдруг  почувствовал  толчок  в  спину.  Быстро  обернувшись,  он  увидел
какой-то продолговатый темный предмет, напоминающий длинный прямой огурец.
"Огурец" висел в воздухе. Неподвижно, пугающе. Дагир  попятился,  "огурец"
приблизился к его груди, где была спрятана ладанка с кристаллом. Паутоанец
ощутил, что от таинственного темного тела  исходит  тепло,  что  тело  это
начинает давить ему на грудь с довольно большой  силой,  и,  прижав  рукой
драгоценную  ладанку,  бросился  бежать.  Редкие  прохожие  с  недоумением
шарахались в сторону при виде  человека,  стремглав  несущегося  по  тихой
чопорной  улице.  Кто-то  даже  заметил,  как  потом  выяснилось,  что  за
мчавшимся в развевающихся  одеждах  паутоанцем  будто  бы  летел  какой-то
странный предмет.
   Дагир спасся от преследования в своей гостинице.
   На другой день Дагиру, видимо, показалось, что "огурец" снова  появился
у него за спиной. Он вскочил в такси и помчался в контору Алмазной  фирмы.
По выходе из автомобиля Дагир явственно почувствовал толчок  в  спину,  но
уже не оборачивался, а поспешил вбежать в вестибюль.
   Эти  странные  нападения  ускорили  события,  и   паутоанец,   запросив
несколько больше, чем ему  предлагал  Мальбэ,  продал  Сиреневый  Кристалл
Алмазной фирме.
   Дагир, по всей вероятности, вздохнул с облегчением, а у фирмы наступили
тревожные времена.
   В первые дни, однако, все было спокойно. Сиреневый Кристалл находился в
надежном хранилище фирмы, а рассказам Дагира о нападении на него  "огурца"
управляющий  просто  не  придал  никакого  значения.  Его   в   то   время
интересовало другое: уникальный кристалл  должен  быть  продан  как  можно
дороже. Мальбэ, упустив возможность приобрести кристалл непосредственно  у
Дагира, попытался купить его у Алмазной фирмы, но и здесь получил отказ. К
этому времени стало известно, что  Сиреневым  Кристаллом  помимо  концерна
"Ченснепп-каучук" интересуется конкурирующий с ним концерн,  возглавляемый
Отэном Картом. Агенты Карта уже предлагали сумму большую, чем Мальбэ. Дело
принимало благоприятный для Алмазной фирмы оборот. Управляющий  фирмой  не
привык упускать возможностей,  умел  поставить  дело  на  широкую  ногу  и
разослал описание  паутоанского  феномена  научным  учреждениям  различных
стран мира.  Описание  это  он  сопроводил  учтивым  приглашением  принять
участие в изучении кристалла и, если будет угодно, в аукционе.
   Я имел возможность ознакомиться  со  всеми  документами,  связанными  с
исследованиями Сиреневого Кристалла. Самым внимательным образом  я  изучил
тогда протоколы, акты, связанные с непонятными явлениями, показавшими, что
Дагир  и  в  самом  деле  имел  основание  поскорее  избавиться  от  своей
драгоценности. Теперь, когда о Сиреневом  Кристалле  уже  известно  много,
легко объяснить происшествия, которые случились в то время  в  Амстердаме,
но тогда...
   На  приглашение   Алмазной   фирмы   откликнулось   несколько   научных
организаций, пославших в Амстердам своих представителей. Ученые  сразу  же
установили,  что   кристалл   действительно   представляет   собой   нечто
загадочное, обладает удивительными свойствами, которых мы не наблюдаем  ни
в одном земном веществе. Весть об этом распространилась с такой скоростью,
с какой узнаются  сенсационные  новости  в  наше  время.  Алмазной  фирме,
собственно говоря, только это и требовалось.
   И вот днем  (невиданное  дело!)  во  всех  помещениях  фирмы  раздались
сигналы тревоги, возвещавшие о нападении, которое за ее восьмидесятилетнее
существование было самым необычным.
   Я побывал в здании Алмазной фирмы, беседовал со  многими  очевидцами  и
довольно четко представляю себе, как все произошло. На пятом этаже одно из
просторных помещений было отведено  для  лаборатории,  где  и  проводились
исследования кристалла всеми доступными в то время средствами.
   В субботу 22 августа, то есть как раз за  неделю  до  моего  приезда  в
Амстердам, в Алмазной фирме на  два  часа  дня  было  назначено  очередное
заседание комиссии ученых. На заседании присутствовал  управляющий  фирмой
господин Йонгель, который объявил собравшимся о решении  членов  правления
назначить аукцион на 10 сентября. Господин Йонгель сообщил  также,  что  в
оставшееся время ученые смогут спокойно продолжить исследования кристалла.
   В этот  момент  раздался  звон  разбиваемых  стекол,  словно  несколько
крупных камней было брошено кем-то в огромные зеркальные окна. В помещении
вдруг появились три темных продолговатых предмета. Они повисли над столом,
вокруг которого собрались  заседавшие,  и  через  несколько  секунд  стали
медленно сближаться друг с другом, в то  нее  время  пододвигаясь  к  тому
месту, где лежал Сиреневый Кристалл. Как только расстояние  между  ними  и
кристаллом уменьшилось примерно до полутора  метров,  кристалл  вместе  со
стеклянным колпаком, которым он был прикрыт,  стал  плавно  подниматься  в
воздух, приближаясь к повисшим  над  ним  коричневатым,  излучающим  тепло
предметам.
   Трудно представить, что чувствовали присутствовавшие при этом люди,  но
с уверенностью можно сказать одно: растерянность  у  всех  была  изрядная.
Меньше всех растерялись два человека: корреспондент газеты  и  управляющий
фирмой. Корреспондент и в этой вряд ли встречавшейся в его жизни  ситуации
не сплоховал и успел сфотографировать происходящее. Что касается господина
Йонгеля, то и он проявил профессиональную хватку. Все вновь услышали  звон
разбиваемого стекла - это управляющий отшвырнул стеклянный колпак и  зажал
в кулаке драгоценность. В тот же  миг  продолговатые  предметы  беспомощно
засуетились, то подскакивая к замершему бледному Йонгелю,  то  отлетая  от
него в дальние углы помещения, и вдруг исчезли столь же  внезапно,  как  и
появились.
   Как и куда исчезали таинственные предметы, которые с недавнего  времени
стали носиться по Амстердаму в погоне за Сиреневым  Кристаллом,  никто  не
мог сказать. Для Алмазной фирмы, рассчитывавшей без  особых  неприятностей
поживиться на паутоанском феномене, наступили нелегкие дни. В тот же  день
вечером  было  созвано  совещание  членов  правления  и  принято   решение
перенести аукцион на 30  августа,  с  тем  чтобы  поскорее  избавиться  от
таинственной и слишком беспокойной  драгоценности.  Члены  правления  были
единодушны, так как жаждущих заполучить кристалл теперь  было  достаточно.
Невероятное нападение послужило фирме такой рекламой, которую не могли  бы
измыслить самые изощренные специалисты.
   Вот так обстояли дела в Амстердаме к моменту моего  приезда.  Сиреневый
Кристалл теперь хранился в особых фондах Алмазной  фирмы.  Хлопоты  Сергея
Васильевича Ушакова успехом не увенчались. Господин Йонгель  был  любезен,
предупредителен, сам вызвался проводить нас в  хранилище,  чтобы  показать
кристалл до начала  аукциона,  однако  доставить  его  в  лабораторию  для
исследований  больше  не  рискнул.   Делать   было   нечего   -   пришлось
удовольствоваться осмотром.
   В   хранилищах   фирмы   были   предприняты    все    возможные    меры
предосторожности, какие только могли защитить загадочную драгоценность. Мы
переходили из одного помещения в другое, за нами автоматически задвигались
стальные двери. Было немного жутковато: вдруг  автоматика  подведет  и  ты
останешься здесь навеки!  Каждое  помещение  тщательно  осматривалось:  не
проникли  ли  сюда  охотники  за  кристаллом,  и  только  после  этого  по
кодированному сигналу, даваемому лично  господином  Йонгелем,  перед  нами
раздвигалась следующая стальная дверь. "Шлюзование" это  заняло  порядочно
времени, но все же мы очутились наконец в небольшой стальной комнатке, где
я и увидел впервые Сиреневый Кристалл, которому  суждено  было  сыграть  в
моей судьбе совершенно  особенную  роль  -  быть  средоточием  всего,  что
позволит совершить бросок в Мир Недоступности.
   Но это потом, а тогда в слабоосвещенном хранилище... Впрочем, уже в  те
минуты я сразу понял, что передо мной действительно нечто необыкновенное.
   От кристалла величиной с голубиное яйцо исходили лучи  нежно-сиреневого
цвета.  Прозрачный,  он  светился  всеми  оттенками  от  голубоватого   до
густо-лилового.  Казалось,  в  нем  самом  скрыт  источник   мягкого,   но
интенсивного света. Камень словно был живым. Он  то  заполнялся  сиреневым
свечением, в котором угадывались кровавые искорки, то вспыхивал фиолетовым
сиянием. Сиреневые лучи, исходящие от его  граней,  то  укорачивались,  то
удлинялись, создавая над ним своеобразную корону.
   Сознаюсь, мне, всегда равнодушному ко всякого рода  драгоценностям,  не
легко было оторвать взгляд от зачаровывающего камня. Хотелось  взять  его,
нести на вытянутой руке, любоваться им непрестанно.
   Но любоваться им было некогда. В Алмазной фирме спешили:  на  следующий
день был назначен аукцион.  Провести  намеченные  исследования  так  и  не
удалось. Мне пришлось удовлетвориться только осмотром необычайного камня.
   Я не буду  подробно  описывать  аукцион.  Достаточно  сказать,  что  он
привлек не только аукционеров-дельцов и представителей научных обществ, но
и  немалое   количество   любопытствующих   бездельников,   богатых   дам,
неравнодушных к драгоценностям, и, конечно, репортеров  всех  и  всяческих
разновидностей. Какие только пересуды не велись о предмете торгов,  о  его
заманчивых и  опасных  свойствах!  Вспоминалось,  что  Сиреневый  Кристалл
наподобие знаменитого "Орлова", украсившего вершину русского  скипетра,  а
раньше служившего глазом одной из статуй Брамы, тоже принадлежал  божеству
и тоже был глазом древнепаутоанского Небесного  Гостя.  Шли  разговоры  об
имеющих мировую известность камнях, таких,  как  "Регент",  "Звезда  Юга",
"Санси",  "Кохинур"  (шлифованный,  кстати,  в  Амстердаме);  вспоминались
приключения, связанные с этими камнями, их кровавые  истории.  Кто-то  уже
успел распространить  слух  о  гибели  паутоанца  Дагира,  совсем  недавно
продавшего Алмазной  фирме  кристалл.  Словом,  возбуждение  публики  было
немалым,  страсти  разгорались,  пари  о  предполагаемом  исходе  аукциона
завязывались повсюду. Но вот все стихло. Аукцион начался.
   Даже мне, человеку не искушенному в таких делах, довольно  скоро  стало
понятно: усилия представителей научных обществ, желающих приобрести  столь
интересующий науку феномен, тщетны. Борьба, собственно, разгорелась  между
агентами двух  гигантских  химических  концернов,  которые,  как  об  этом
догадывались собравшиеся на  аукционе  ученые,  знали  о  кристалле  нечто
такое, что побуждало их предлагать за него все большие  и  большие  суммы.
Состязание шло с переменным  успехом.  Был  момент,  когда  казалось,  что
камень останется за  концерном  Отэна  Карта,  но  агенты  Нума  Ченснеппа
назначили еще большую сумму.
   Удар молотка. Тишина. Тишина  такая,  при  которой  мне  подумалось:  а
почему здесь,  когда  кристалл  стоит  вот  так,  на  высоком  постаменте,
покрытый  двумя  стеклянными  колпаками,  в  зал  аукциона  не   врываются
охотившиеся за ним таинственные и,  видимо,  могущественные  предметы?  До
чего же забавно было бы здесь, в переполненном зале...
   Удар.  Еще  удар,  и   Сиреневый   Кристалл   остается   за   концерном
"Ченснепп-каучук".
   Сразу же после аукциона  с  невероятными  предосторожностями  Сиреневый
Кристалл был помещен  в  специальную  машину,  напоминавшую  танк.  Охрана
разместилась  в  этом   своеобразном   сейфе-танке.   Восемь   вооруженных
мотоциклистов окружили передвижное хранилище. Зрелище было внушительным.
   Сергей Васильевич довольно резонно заметил, что следует поспешить,  так
как вся эта процессия не даст нам возможности  проехать.  Мы  тронулись  в
путь, ловко маневрируя между  автомобилями,  скопившимися  у  здания,  где
проходил аукцион,  и  вскоре  были  за  несколько  кварталов  от  медленно
двигавшегося эскорта, направлявшегося к Утрехтскому шоссе, чтобы  прямо  в
танке-сейфе  доставить  чудо-камень  за  границу,  в   институт   концерна
"Ченснепп-каучук".
   Мне уже казалось, что приключения этого дня  кончились,  но  не  тут-то
было!  Не  успели  мы  выехать  к  площади  Ватерлоо,  как  услышали   вой
полицейских машин. Их было много. Они мчались в сторону Ниу Маркет,  и  мы
поняли: началось нападение на покупку Ченснеппа.
   Об уличном движении, о его недостатках в  больших  старых  городах  уже
писалось много, подчас остроумно и почти всегда бесполезно.  Я  не  берусь
развивать эту тему, тем более что не  осведомлен,  обладает  ли  Амстердам
самыми узкими улицами в мире. Знаю только, что  в  центральной,  старинной
части  города  уличное  движение  затруднено  до  крайности,  а   пешеходы
соблюдают самый строгий, достойный подражания порядок.  И  все  же  заторы
бывают.
   Что-то произошло и на площади Ниу Маркет, куда направилась процессия  с
кристаллом. Из-за этого автобус одиннадцатого маршрута застрял при  въезде
на площадь, за ним столпилось еще  несколько  автомашин,  и  танк-сейф  со
всеми сопровождавшими его машинами остановился среди площади, в  десяти  -
пятнадцати метрах от здания старинных  городских  ворот,  занятого  теперь
коммунальным архивом-музеем. В этот момент и началось нападение.
   Попасть к месту происшествия стало нашим самым жгучим желанием.  Сергей
Васильевич, хорошо знавший путаный старый город, в несколько минут,  ловко
обогнув улицы, по которым проносились полицейские машины, выехал к площади
Ниу Маркет. Забравшись на крышу нашей  машины,  мы  увидели  всю  площадь,
танк-сейф, окруженный охраной,  и  жмущихся  к  домам  людей.  Вокруг  Ниу
Маркет, на всех ближайших улицах и набережных подходящих  к  ней  каналов,
движение прекратилось. На мостике  через  Гельдерс-канал  замерли  десятки
автомобилей, на их крышах тоже виднелись  любопытные.  Вооруженные  отряды
полиции прибывали со всех сторон, с трудом  пробиваясь  через  запруженные
подходы к месту происшествия. Корреспонденты,  разумеется,  были  тут  же.
Один из них  успел  примоститься  на  ветвях  высокого  дерева  и  успешно
обстреливал кинокамерой всю площадь.
   В первый момент ничего нельзя было разобрать, мы даже  не  поняли,  что
именно явилось причиной  всей  этой  суматохи.  К  тому  времени,  как  мы
добрались до Ниу Маркет, здесь воцарилось затишье. Уже после мы узнали,  с
чего все это началось. Как только танк, задержанный  затором,  остановился
на площади, на него обрушилось несколько "огурцов".  Мотоциклисты  открыли
огонь по нападающим, поднялась тревога. Нападающие,  не  обращая  никакого
внимания на обстрел из автоматов, безуспешно  пытались  проникнуть  внутрь
танка-сейфа. Положение сидящей в нем охраны было  сложным.  Отстреливаться
от "охотников" за  драгоценностью  они  не  могли,  не  рискуя  попасть  в
прохожих. А "охотники" все настойчивее стремились к кристаллу. Они  бились
о стальные стенки,  залезали  под  колеса,  нигде  не  находя  нужного  им
отверстия,  и  наконец   начали   прожигать   броню.   Взвился   фейерверк
ярко-фиолетовых искр, танк скрылся  в  клубах  сиреневого  дыма.  Все  это
вконец обескуражило автоматчиков. Подоспевшая к этому времени полиция была
также  беспомощна.  Но  все  стреляли.  Пожалуй,  больше  в   воздух   для
собственного  успокоения.  Старинная  площадь,   которая   когда-то   была
безмятежным изобильным и пестрым рыбным рынком города, превратилась в поле
сражения. Словом, смятение  было  немалым,  так  как  сражаться  со  столь
необычными грабителями еще никому не приходилось.
   Когда мы взобрались на крышу своей машины, возле танка  нападающих  уже
не было. Клубы дыма медленно уплывали  вверх,  влево,  исчезая  где-то  за
остроконечной Новой Кирхой. Все замерло. Но  каждому  почему-то  казалось,
что атака должна  возобновиться.  Полиция  теснила  толпы  любопытных,  не
очень-то убоявшихся стрельбы, мотоциклисты  выстроились  вокруг  танка,  и
танк двинулся. В этот момент на него невесть откуда снова  посыпался  град
"камней".
   Танк-сейф начал приподниматься.
   Вот  колеса  бронированного  автомобиля  уже  беспомощно  вращаются   в
воздухе, вот он уже повис на высоте человеческого роста  над  площадью,  а
темные загадочные предметы, словно рождаясь из ничего, все летят  и  летят
на  него,  облепляя  со  всех  сторон.   Танк-сейф   продолжает   медленно
подниматься. Вот он уже над восьмигранными пирамидами,  венчающими  низкое
здание музея. Здесь он замер ненадолго,  подался  немного  в  сторону,  по
направлению к Дамраку, потом решительно двинулся к северу и поплыл  где-то
над улицей Зеедайк, приближаясь к собору Святого Николая, хорошо  видимому
с площади Ниу Маркет. Через несколько минут танк стал уменьшаться на наших
глазах. Вот он уже выше серебристо-зеленого купола собора. Здесь он плавно
разворачивается на восток, вскоре превращается в  едва  заметную  точку  и
исчезает вместе с Сиреневым Кристаллом и людьми, его охраняющими.
   На площади стоит тишина,  пожалуй  еще  более  глубокая,  чем  в  самое
решительное мгновение аукциона. Мы потихоньку слезаем с машины, растерянно
оглядываемся  по  сторонам  и  первое,  что  слышим,  -  возглас  шустрого
парнишки, как и мы, наблюдавшего необычайное происшествие:
   - Вот это здорово!




        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. БЕСПОКОЙНОЕ НАСЛЕДСТВО

                                      Камни немы, если человек не заставит
                                   их говорить.
                                                                 М.Горький


        1. НЕТЛЕННАЯ ТКАНЬ

   Я начал эти  записки  с  описания  своей  первой  встречи  с  Сиреневым
Кристаллом,  однако  знакомство  мое  с  силициевой  загадкой   состоялось
значительно раньше, примерно за два года до поездки в Амстердам. Произошло
это совершенно случайно.
   В то время я работал в  Ленинграде  в  Институте  космической  химии  и
занимался главным образом изучением метеоритов, особенно  тех,  в  которых
удавалось  найти  признаки  органических  включений.  Когда  нашей  группе
предложили заняться находкой профессора  Мурзарова,  мы  были  удивлены  и
порядком огорчены. Это отрывало нас от исследования метеорита,  в  котором
мы обнаружили микроорганизмы. Кроме того, археологическая находка, как  мы
считали, не имела к нам никакого отношения. Но  вероятно,  моя  страсть  к
необыденному и знание химии кремнеорганических соединений определили выбор
Мурзарова, и он сумел настоять на том, чтобы именно наша  группа  занялась
его уникальной находкой.
   При первом же визите к нам Ханан Борисович Мурзаров рассказал,  что  не
так давно в Средней Азии при раскопках древнего Урашту  был  найден  кусок
необыкновенной  ткани.  Откровенно  говоря,  сообщение  это  не  произвело
вначале особого впечатления. Многие  из  нас  сразу  же  представили  себе
кусочек истлевшей, грубо сотканной материи, которая  по  каким-то  смутным
для химиков соображениям так волнует и столь дорога историкам.
   Но вот Ханан Борисович начал свой рассказ, и я понял, что археологи,  в
большинстве своем поэты в душе, наделены незаурядным воображением и  могут
образно, красочно представить, какова была жизнь  в  раскапываемом  городе
тысячу  лет  назад,  умеют  воскресить  эти  города   для   современников.
Действительно, в описании профессора Мурзарова раскопки оживали. Несколько
с  воодушевлением  рассказанных  эпизодов  -  и  мы  уже  видели   древний
многолюдный город, залитый палящим солнцем, расцвеченный  яркими  красками
одежд, представляли, как тянутся к этому городу-оазису истомленные в  пути
караваны и как от раскаленной мглы люди  прячутся  в  живительной  пахучей
тени.
   Археологи все это видят и чувствуют, снимая вершок за  вершком  вековые
наносы, расчищая от них остатки зданий,  находя  обрывки  тканей,  ковров,
черепки посуды. По полуистлевшим обрывкам, едва сохранившимся обломкам они
мазок за мазком восстанавливают картину  давно  ушедшего.  Так  было  и  в
Урашту. Раскопки уже оживали, археологи уже видели  древний  город  таким,
каким  он  был  сотни  лет  назад,  но  все  померкло,   когда   в   руках
исследователей засверкал кусок необыкновенной ткани.  Домысливать  краски,
дополнять воображением то, что было  источено  временем,  не  приходилось:
ткань была свежей, сияла так, будто время не властно над нею.
   Ханан Борисович открыл папку, вынул из нее большой толстый  картон,  на
котором была прикреплена его находка в Урашту.
   Если бы не авторитет Мурзарова, не его имя в науке, никто бы из нас  не
поверил, что ткань эта пролежала в развалинах  древнего  города  не  менее
семисот пятидесяти лет. Действительно, казалось, время не коснулось  ее  и
она только что вышла из рук каких-то изумительных мастеров. Яркие,  чистые
тона оригинального рисунка, приятная фактура этой мягкой,  прочной,  почти
прозрачной и вместе с тем плотной ткани - все говорило нам:  находка  и  в
самом деле из ряда вон выходящая.
   Перед нами лежал кусок нетленной ткани!
   Вот тут-то химики преисполнились еще большим уважением к  археологам  и
были готовы  сделать  все  возможное,  чтобы  помочь  проникнуть  в  тайну
происхождения  удивительного  изделия.  И  сразу  же  мнения  разделились,
образовалось две партии  -  "земная"  и  "космическая".  Наиболее  горячие
головы считали, что ткань, словно выделанная из  стеклянного  волокна,  не
могла быть изготовлена семь-восемь  веков  назад.  Совершенно  невероятным
представлялось,  что  какие  бы  то  ни  было  народы  умели  в  древности
вырабатывать  подобные  синтетические  волокна.  Возникла  догадка:  а  не
обрывок ли это одежды каких-то существ, в давние времена посетивших Землю?
Может быть, следует  организовать  в  окрестностях  Урашту  более  широкий
поиск?  Вдруг  удастся  кроме  этого  маленького  клочка  найти  и  другие
доказательства прилета к нам братьев по разуму? Неважно, что найден только
этот маленький кусочек неведомого. Любой самый долгий  путь  начинается  с
первого  шага,  нередко  большой  научный  поиск  в  истоке  своем   имеет
небольшой, сам по себе незначительный факт!
   Ханан Борисович улыбался, радуясь энтузиазму, с которым отнеслась к его
находке  наша  по  преимуществу   молодежная   группа,   однако   уверенно
придерживался иной, "земной"  точки  зрения.  Как  только  возбуждение  от
первого  осмотра  редкостного  экспоната  немного  улеглось,  в  институте
начались его  исследования.  Чем  больше  мы  изучали  ткань,  тем  больше
недоумевали. Химический анализ показал: образчик на сорок шесть  процентов
состоит из силиция - кремния. Под  микроскопом  было  видно,  что  волокна
нитей  явно  растительного  происхождения,  но   в   результате   каких-то
непонятных процессов они  стали  стекловидными,  прозрачными  и,  сохранив
яркость  красок,  практически  нетленными.  Это  нанесло  первый  удар  по
сторонникам космического происхождения ткани, но они не сдавались, резонно
доказывая, что в мире, пославшем нам гостей,  растительность  тоже  должна
встречаться. Здесь я употребил местоимение  "они"  и  этим  самым  как  бы
отмежевался от "космической"  партии.  Придерживался  ли  я  точки  зрения
Мурзарова? Тоже нет. Я считал, что  доля  истины  есть  и  в  утверждениях
Мурзарова, и в предложениях его противников. Как ни  странно,  именно  моя
позиция оказалась ближе всего к истине.
   Находка  археологов  сразу  же   привлекла   внимание   ученых   разных
специальностей. Однако, чем больше людей  занималось  этой  загадкой,  тем
больше разнообразных и противоречивых мнений она рождала. Единодушие  было
только в одном: ткань изготовлена никому не  понятным  способом.  Где  же,
когда, каким народом она была создана? Вот что хотели узнать прежде всего.
По характеру орнамента специалистами было  бесспорно  доказано:  ткань  не
могла быть изготовлена в древнем Урашту. Профессор Мурзаров  не  оспаривал
этого. Он считал, что ткань могла быть привезена в Урашту. Однако и это не
давало нужного решения. Историки  уже  довольно  хорошо  знали,  с  какими
государствами вел торговлю процветавший восемь веков назад город. Но ни  в
одной из этих стран не производили нетленных тканей, ни один  народ  в  те
времена не владел секретом силицирования волокна.
   Задача казалась неразрешимой. "Космическая" партия торжествовала.
   Как химик, я уже давно выполнил все от меня зависящее. Анализы сделаны,
и мое касательство  к  этому  куску  ткани,  сработанному  столь  чудесным
образом, исчерпано. И тогда я почувствовал: оборвалась какая-то нить,  так
заманчиво связавшая меня с необыденным, вторгшимся в мою жизнь. Но  с  тех
пор как загадочная ткань, через века пришедшая  из  какой-то  таинственной
страны,  побывала  в  моих  руках,  я  понял,  что   никогда   не   устану
интересоваться силициевой загадкой.
   На первых порах мне не оставалось ничего другого, кроме частого общения
с Хананом Борисовичем. Незаметно для  себя  я  сделался  его  добровольным
помощником. Теперь мы немало вечеров просиживали вместе, ломая голову  над
задачей, лишившей нас покоя. Ханан Борисович умел  двигаться  к  цели  как
вездеход. Он не обращал внимания на препятствия  и  умело  отбрасывал  все
лишнее. Он стремился только к одному - найти родину уникальной находки.  А
для этого надо было хорошенько изучить ткани.
   Мы поспешили  в  Москву,  где  в  то  время  демонстрировалась  богатая
коллекция тканей. Особенно поразили нас образцы, экспонированные Востоком,
и в первую очередь Индией.
   Когда в десятках витрин видишь ткань парчового типа, сразу  чувствуешь,
что это "царица тканей". Тончайшие, совсем прозрачные амру,  сделанные  из
чистого шелка, изумительной окраски химру  и,  наконец,  кхимкаб,  тканные
золотом и серебром. Золото в легких, просвечивающих тканях, золото в более
тяжелых и более богатых по отделке и рисунку. Золото  украшает  мягко,  не
назойливо. Сразу представляешь, как в южных краях оно  играет  на  солнце,
закрепляя  солнечный  блеск  на  земле.  Южный  характер  узора   особенно
чувствуется в прозрачных, нежно  окрашенных,  казалось,  небрежно,  но  на
самом деле со вкусом накинутых на подставки воздушных  тканях.  В  них  не
может быть жарко даже там,  под  солнцем  Юга.  Они  прикроют  наготу,  но
позволят солнцу золотить кожу.
   Парча хороша! Рассматривая ее здесь, представляешь, как  она  в  давние
времена совершала долгий и опасный  путь.  Через  пустыни  в  медлительных
караванах она мерно покачивалась в увесистых тюках  на  спинах  верблюдов.
Через Среднюю Азию, по Волге, по заснеженным просторам Руси она  прибывала
в первопрестольный град и здесь служила украшением царских нарядов, палат,
трона. Немало слез и крови стоили эти куски  ткани.  Немало  гибло  людей,
пока от примитивного станка, затененного бамбуковым навесом, они  попадали
в белокаменные палаты, куда сквозь маленькие, изукрашенные морозом  оконца
нет-нет да проглянет солнечный луч, и парча вспыхнет так  же  великолепно,
как у себя на родине, вызвав волнующие представления о далеком  загадочном
Востоке.
   Парчу хранили как драгоценность, как святыню. Парча выцветала, тускнела
с годами, но все же оставалась красивой. В музеях и храмах  она  и  сейчас
будит немало восторженных мыслей о древних временах, о далеком когда-то, а
теперь близком и менее загадочном Востоке.
   И вот я увидел, как в сравнении с этой померкшей  от  времени  красотой
засверкала привезенная нами из Ленинграда нетленная силициевая ткань.  Она
не могла соперничать с  лучшими  образцами  "царицы  тканей"  по  рисунку,
расцветке или замысловатости плетения. Она была старше многих  экспонатов,
представленных на выставке, однако насколько же она была свежее, ярче  их,
несмотря на свои семьсот пятьдесят лет!
   Профессор  Мурзаров  пристально  всматривался  в  витрины,   где   были
представлены  ткани  Китая  и  Индии,  Персии,  древней  Кореи,  Паутоо  и
Вьетнама, Японии и Ближнего Востока, продолжая искать, искать и искать. Он
вновь и вновь обходил  все  залы,  часто  присаживался,  делая  пометки  и
зарисовки в своем большом блокноте. От его внимания не ускользал  ни  один
экспонат. Дольше всего он задерживался у витрин, где были выставлены ткани
древнего Паутоо.
   Было  поздно.  Мы  направлялись  уже  к  выходу,  но  он  вдруг   резко
повернулся, подошел к паутоанским стендам и тихо, почти шепотом сказал:
   - Вот!  Вот  родина  нашей  силициевой  красавицы.  Ткань  родилась  на
архипелаге Паутоо. Теперь я в этом убежден. Меня никто не переубедит. Да!
   Однако никто и не стал оспаривать утверждение Мурзарова. Его заключение
было принято специалистами, все они сошлись на  том,  что  стиль  рисунка,
своеобразное сочетание красок и даже тип плетения этого  куска  характерны
для тканей, вырабатывавшихся на островах  древнего  Паутоо.  Это  открытие
внесло замешательство в ряды "космических" противников Мурзарова, но... Но
это ведь опять ничего не решало. Да, старинные ткани Паутоо  действительно
походили на кусок, найденный при раскопках Урашту,  но  ведь  ни  одна  не
обладала замечательным свойством нетленности! Не было никаких  сведений  в
истории материальной культуры Паутоо, указывавших на то, что  там  некогда
знали какой-то секрет силицирования тканей.
   Все больший круг ученых - историков, этнографов, археологов,  биологов,
географов и химиков - заинтересовывается этой  находкой.  В  ленинградский
музей,  где  временно  находилась  ткань,  наведываются  самые   различные
специалисты, каждый из которых по-своему увлечен этой необычайной находкой
и старался разгадать ее тайну. О  ней  говорят,  спорят,  выдвигают  самые
различные гипотезы.
   И вот когда интерес к ткани достиг апогея, она была похищена.
   Никто не мог себе представить, что будет организовано похищение, да еще
такое, виновников которого так и не удалось обнаружить.
   Ткань пропала.
   А через неделю в Ленинград приехал Юсгор.



        2. ЛЕГЕНДА О РОКОМО И ЛАВУМЕ

   Юсгора я знал давно - мы с ним учились в  Московском  университете.  Не
помню, при каких именно обстоятельствах я впервые  увидел  этого  высокого
золотистокожего парня с темными вьющимися волосами,  выразительными,  чуть
раскосыми глазами, в которых всегда светился огонек боевого задора,  а  по
временам угадывалась тоска.  Сблизил  нас  шахматный  клуб,  куда  мы  оба
захаживали,  влекомые  страстью  к  сражениям  на  клетчатой   доске.   Из
шахматного клуба мы часто возвращались в общежитие вместе. В те времена  я
много и с интересом беседовал с ним  о  его  родном,  далеком  от  Москвы,
всегда  волновавшем   мое   воображение   архипелаге   Южных   морей.   Но
университетские годы давно остались позади. Я уехал в Ленинград,  а  Юсгор
отправился к себе  на  родину.  Нахлынули  новые  заботы,  одолевали  дела
повседневные, житейские, и наша переписка постепенно становилась все менее
интенсивной. Да это и понятно: никакие письма  не  могли  заменить  живого
общения, ночных прогулок по  набережным  Москвы-реки,  когда  мы  спорили,
мечтали, стремились заглянуть в будущее.
   В связи с находкой в Урашту ткани, родиной которой теперь  уже  многими
учеными считались острова Паутоо, я,  естественно,  сразу  же  вспомнил  о
Юсгоре, единственном знакомом мне паутоанце. Тут же я упрекнул себя за то,
что уже очень давно не писал ему, все  собирался  сесть  за  обстоятельное
письмо и, к своему стыду, так и не собрался. Юсгор сам пожаловал ко мне.
   Разговор обо всем, что произошло у нас обоих за годы разлуки, как-то не
клеился. Мне казалось, что Юсгору не терпится заговорить о чем-то  другом,
значительно больше волнующем его сейчас. И действительно,  как  только  он
счел, при свойственной ему деликатности, возможным, он начал расспрашивать
о находке в Урашту. Признаюсь: я был  удивлен,  узнав,  какой  интерес  он
проявляет к силициевой ткани. Оказалось, Юсгор успел прочитать о  ней  все
появившееся  в  печати  и  задался  целью  принять  личное  участие  в  ее
исследовании.  Узнав  от  меня  о  похищении,  Юсгор   сперва   пришел   в
негодование, но вскоре успокоился и даже повеселел.
   - А знаете, Алеша, это даже хорошо.
   - Что хорошо?
   - Хорошо, что ткань украли. - Видимо, недоумение мое было столь  явным,
что Юсгор тут же поспешил объяснить:
   - Украли - это, конечно, плохо, а вот почему украли - это хорошо.  Ведь
в это время в Ленинграде был Фурн. О, если это так, Алеша!  Вы  понимаете,
ведь если это действительно дело рук Фурна, то, значит, и они считают, что
находка в Урашту имеет отношение к тайне храма Буатоо, а они знают  много.
О, к сожалению, пока больше нас!
   Я ничего не мог понять. Кто такие "они", о каком храме идет  речь,  кто
такой Фурн, подозревавшийся в краже? Но я набрался терпения и ждал,  когда
Юсгор расскажет мне все. Так оно в конце концов и получилось. Я понял, что
Юсгор,  оказывается,  уже  давно  занимается  в  Паутоанском  университете
силициевой загадкой и находка нетленной  ткани  только  маленькая  частица
этой загадки.
   Юсгор увлекся. Он был возбужден и  частенько,  позабыв  нужное  русское
слово, не задумываясь, употреблял английское  или  -  что  было  для  меня
похуже - паутоанское. Говорил он  вдохновенно,  его  лицо  было  подвижно,
глаза блестели. По мере того как у Юсгора остывало волнение,  рассказ  его
становился все более связным и спокойным.
   - Тайна храма Буатоо,  -  продолжал  Юсгор,  -  волновала  меня  еще  в
юношеском возрасте, когда я готовился стать жрецом Небесного Гостя.
   - Юсгор, вы... Может быть, я не совсем правильно  понял  вас.  Вы  были
жрецом храма?
   На лице Юсгора появилась мягкая улыбка, а  в  глазах  опять  показалась
давняя тоска.
   - Я не был им. Но много лет меня готовили к тому, чтобы я  стал  жрецом
старинного храма Буатоо. Эта часть моей  жизни  вам  неизвестна.  Я  почти
никогда ни с кем не говорю о тех днях. Не говорил я и с вами, но теперь...
Теперь многое изменилось. Я расскажу вам обо всем,  покажу  все  собранные
материалы, находки.  Да,  Алеша,  вы  меня  знаете  как  биохимика,  знали
студентом, приехавшим в Москву с дальних  островов,  представлявшихся  вам
экзотическими.
   - Знаю еще как прогрессивного деятеля Паутоо, - перебил я Юсгора.
   - Да, и как человека,  который  очень  хотел,  чтобы  люди  его  родных
островов были свободными, - скромно и не без гордости добавил Юсгор, -  но
вы не знали, какое у меня было детство и юность. Я расскажу вам о них. Это
имеет отношение к силициевой загадке.
   Юсгор помолчал немного и потом начал тихо, заметно волнуясь:
   - Мой отец был белым, мать - паутоанка. Мать я не помню. Меня вскормила
и вырастила чужая женщина - добрая и ласковая Менама. О матери она  всегда
говорила с такой любовью, что эту любовь я сохранил на всю жизнь, несмотря
на то что мать... Вы, быть может, читали  где-нибудь,  что,  до  того  как
острова Паутоо завоевали  независимость,  у  европейцев,  владевших  нашей
страной, существовал мерзкий обычай. Солдат колониальной армии при желании
брал себе "паутоанскую жену", и она считалась его законной женой, пока  он
находился в колонии, а потом...  Девочки,  рожденные  от  таких  "браков",
обычно становились также "паутоанскими женами", а мальчики превращались  в
"цветных" полицейских. В подобные браки вступали не только солдаты,  но  и
высокопоставленные сановники. Таким был и мой отец. Отца  я  видел  только
один раз. Перед самой его смертью. Меня привели к  нему  в  дом-дворец,  и
он... Мне трудно говорить о нем... Тогда я понимал слишком мало,  после  я
понял слишком много...
   Юсгор снова замолчал. На его смуглое лицо набежал сероватый оттенок. Он
поник головой, но вскоре продолжил внятно, медленно:
   - До семи лет я жил у  Менамы,  в  ее  пальмовой  лачуге,  в  небольшой
деревушке у моря. Муж ее, рыбак, и ее сын были ласковы со мной. Я  никогда
не чувствовал себя чужим в их семье. Но больше всех меня  любила  толстая,
добродушная, всегда улыбающаяся Менама. То было хорошее время: я  был  еще
мал и потому очень свободен.  Яркое  солнце  родных  островов,  золотистый
песчаный берег, запах моря... Хорошо!
   Но вот всего этого меня  лишили  и  отослали  в  далекие  горы.  Там  в
страшном и непонятном для меня храме я должен был учиться  -  такова  была
воля моего отца.
   В пятнадцать лет я отлично знал язык древнего Паутоо и массу обрядов. Я
уже  многое  понимал,  стал  находить  своеобразную   прелесть   в   жизни
сосредоточенной и уединенной, но все еще тосковал по запаху  рыбы  и  шуму
прибоя. Кончились годы тупой зубрежки.  Я  мог  легко  и  свободно  читать
древние  рукописные  тексты,  начал  разбираться  в  сути  написанного,  и
постепенно, будто редел гнетущий туман, с ветхих страниц ко мне  приходила
мудрость древних... Многие мальчики, учившиеся вместе со мной, как  только
овладевали  основами  знаний,  увлекались  обрядовой  стороной  жреческого
учения.  Их  прельщали  празднества,  часто  устраиваемые  жрецами,  чтобы
поддержать веру в народе. Меня же влекла таинственная  мудрость  старинных
летописных преданий. Я начинал все больше и больше интересоваться историей
нашей древней, некогда могущественной страны.
   Все мальчики, когда им  исполнялось  семнадцать  лет,  проходили  обряд
посвящения и только после этого допускались к чтению  тайных  книг.  О,  с
каким нетерпением я ждал этого дня. Мои наставники не подозревали, что  не
роскошные черно-желтые жреческие одеяния,  ожидавшие  посвященного,  и  не
возможность впервые за многие годы очутиться  вне  стен  храма  заставляли
меня с таким усердием готовиться к торжественному обряду.  Меня  прельщало
другое.
   Из старинных преданий я узнал, что много  веков  тому  назад  на  наших
островах был Век Созидания - благословенное время, когда,  как  утверждали
древние  книги,  боги  открыли  людям  великую  тайну  и   люди   постигли
непостижимое. Мое юношеское воображение было поражено, когда я узнал,  что
боги научили жрецов Буатоо  чудесным  образом  возводить  храмы  и  дворцы
сказочной красоты  и  величия,  создавать  мосты,  дороги,  необыкновенную
утварь и нетленные ткани. Я жаждал приобщиться  к  этой  тайне,  стремился
узнать, как жили народы Паутоо  в  то  легендарное  время,  как  и  почему
утратили чудесный дар созидания.
   Юношей, еще мальчиком, я мечтал вернуть людям этот дар, вырвать у веков
тайну и сделать всех счастливыми. Мечтал стать новым Рокомо, новым  героем
Паутоо. Но я понимал,  что  прежде  всего  надо  было  изучить  ритуальные
записи, относящиеся ко времени великого жреца Раомара.  Однако  для  всего
этого, как говорили жрецы-наставники, надо  быть  посвященным.  Тайные  из
тайных книг Буатоо доступны только избранным, достойным.
   Я верил и ждал. Но еще до того как мне исполнилось семнадцать лет, меня
выгнали из храма.
   В жалких отрепьях, не знающий жизни вне храма, я очутился  за  воротами
Буатоо, был предоставлен самому себе.  Я  побрел  по  дорогам,  выпрашивая
подаяние, ночуя на обочинах пыльных дорог. К морю, к морю, к  моей  доброй
Менаме! Что еще оставалось у  меня?  Выпроводившие  меня  из  храма  жрецы
сказали, что никто больше не делает  взносов  за  обучение  и  я  не  могу
оставаться под сенью храма. В священной школе могли  учиться  дети  только
очень состоятельных родителей.
   Долго я  добирался  до  деревушки  Менамы...  Измученный,  голодный,  я
приплелся наконец к  морю,  но  не  нашел  ни  Менамы,  ни  ее  семьи,  ни
деревушки: незадолго до этого там было  восстание  и  колониальные  войска
уничтожили все, что могло быть уничтожено пушками и огнем.
   Так я впервые познакомился с миром - большим, ярким и страшным.  Вскоре
я узнал, что  восстание  подавлял  мой  отец,  что  он  был  тяжело  ранен
повстанцами и сейчас уже при смерти. И я пошел к  отцу.  Не  знаю,  почему
пошел, но, вероятно, тогда я не мог не пойти. Меня допустили к нему.  Отец
смотрел на меня долго, молча, казалось, изучал  каждую  черточку  на  моем
лице, стараясь в предсмертный свой час определить отношение к тому  живому
существу, которое было частицей его самого и было глубоко ненавистно  ему.
Наконец он сказал... сказал всего несколько слов. Я  запомнил  их  на  всю
жизнь: "Иди. Иди туда... к своим цветным... убийцам..." И я пошел к своим,
пошел навсегда.
   В тот день Юсгор больше ничего не говорил о себе. Мы долго  бродили  по
набережным  Невы,  изредка  обмениваясь  ничего  не   значащими   фразами.
Незаметно для себя обогнули Исаакиевский собор, подошли к "Астории". Юсгор
протянул большую сильную руку, дольше обыкновенного подержал в ней  мою  и
сказал на прощанье:
   - Алеша, если позволите, я завтра приду к вам. Принесу перевод древнего
списка легенды о Рокомо и Лавуме.


   На другой день пунктуальный  и  аккуратный  Юсгор  появился  у  меня  в
назначенный час с объемистым портфелем. В нем  была  не  только  обещанная
легенда о Рокомо и Лавуме. Юсгор  вынул  фотокопии  с  нескольких  страниц
древних священных книг, перевод песен  из  паутоанского  эпоса  "Себерао",
пачку темно-желтых, исписанных затейливой вязью листков и, как  оказалось,
подлинный, уникальный экземпляр одного из обрядовых свитков храма  Буатоо.
Я был приятно удивлен, когда узнал, что все это, по мнению  Юсгора,  имеет
отношение к силициевой загадке. Невозможно передать, с каким  волнением  я
принялся в то время штудировать (при помощи Юсгора)  весь  этот  материал.
Каждый прочитанный листок  будил  мысли,  одну  загадочнее  и  рискованнее
другой.  Документы  заслуживали  самого  пристального  внимания  и  вскоре
изучались не только нами, но и еще десятками людей, а многие и до сих  пор
составляют предмет исследования, источник споров, смелых догадок.
   Однако расскажу по порядку.
   Пожалуй, в первый же день моего  знакомства  со  старинной  поэтической
легендой о Рокомо и Лавуме  я  понял  и  поверил,  что  только  она  могла
послужить толчком к началу интереснейших изысканий  о  загадочном  периоде
древней истории Паутоо.
   До сих пор никому не удалось обнаружить подлинную  легенду,  написанную
еще до катастрофы, в результате которой скрылся под водой  остров  Себату.
Все списки, с которыми знакомы паутоанские и  европейские  ученые,  -  это
только более или менее удачные записи изустных старинных преданий.  Вот  с
этими-то материалами и знакомил меня в тот вечер Юсгор. Читал  он  легенду
задушевно, немного напевно, мягко произнося слова и ритмично, едва уловимо
покачиваясь. Я то смотрел на его лицо, то закрывал глаза и представлял его
там, на родных островах, еще совсем юного, бредущего вместе с  оборванными
странниками, отдыхающего на привалах,  где  какой-то  иссушенный  солнцем,
почти коричневый старец  с  горящими  глазами  проникновенно  обращался  к
окружавшим его соплеменникам:


   Путник!
   Если ты остановился у прохладного ручья  зной  полдневный  переждать  в
тени пандана, не спеши, сними поклажу.
   Если путь твой долог, труден и далек, набирайся сил и мудрости в  пути:
встречных расспроси и встречным расскажи о дорогах, уже пройденных людьми.
   Если на привале встретишь старца, будь  почтителен  и  слушай  о  былом
величии страны, выслушав, запомни, а случится, младшим расскажи.
   Если на привале будешь самым старшим ты, не забудь  поведать  о  героях
древних, о любви бессмертной храбреца Рокомо и красавицы Лавумы.
   Слушай, путник!
   Никто не знает, что было тогда, когда еще ничего не было!
   Но самые мудрые знают, что было потом.
   Потом был Свет.
   Он царил во всей Вселенной, но царил без радости. Свет  заполнял  собой
все и нигде не находил ничего. В его неистовом сиянии  исчезало  даже  то,
что появлялось, и не появлялось то, что должно было быть.
   Проходили сотни веков, а Свет ничего не  встречал  в  своем  царстве  -
Вселенной, не мог познать даже самого себя и стал постепенно меркнуть.
   Так возникла Тьма.
   А из Света и Тьмы появилось все сущее.
   Тьма все больше овладевала Вселенной, наполняя ее холодом, и для  Света
уже остались только маленькие островки в океане мрака.  Но  там,  где  был
Свет и была Тьма, возникала Жизнь.
   На грани Света  и  Тьмы  зародилась  Земля,  любимица  царствующих.  Ее
согревал Свет, давала прохладу Тьма, и Земля наполнилась жизнью. На  Земле
то бушевал Огонь, сын Света, то заливала ее Вода, дочь  Тьмы.  Они  всегда
враждовали между собой, и там, где они сражались, возникали Острова.
   Никто не знает, когда появились острова Паутоо.
   Но самые мудрые знают, что было потом.
   Потом был Человек.
   Самые древние люди еще видели, как сражались Огонь и Вода, а древнейшие
из древних видели, как родился священный остров Себату. Он вышел из пучины
Океана, одетый в роскошный зеленый наряд, и принес на себе людям кокосы  и
таро, бататы и рис, манго и бананы.  Его  леса  были  наполнены  зверем  в
птицей, а вода, плескавшаяся вокруг него, кишела рыбой.  Священный  Себату
вскормил и одел Человека, в отсюда пошел Человек на  другие  острова  и  в
дальние страны и прославил величие и щедрость Рожденного Океаном.
   Так шли века, пока на Землю не снизошел Светящийся.
   Слушай, путник!
   Те, кто жили в то время, сложили о нем сказания.  Те,  кто  видел,  как
Светящийся появился среди ночи, рассказывали об этом своим детям, и  те  -
своим, а самые мудрые из детей Паутоо записали сказания в священных книгах
храма.
   И там записано.
   В ту ночь Сияющий был маленьким и светил как Звезда. Затем  стал  ярче,
начал освещать весь остров Себату, и в ночи стало так же светло, как днем.
Лучезарный шел к людям, окруженный царственной  свитой.  Деревья  и  травы
склонились долу перед его приходом, а звери  и  птицы  укрылись  в  лесах,
траве и скалах.
   И раздался гром, и запылала  гора  Себарао,  и  содрогнулся  остров,  и
вздыбился океан, и никто не знает, что творилось в ту ночь дальше.
   Но самые мудрые знают, что было потом.
   Потом был Небесный Гость на Земле.
   Небесный Гость стоял на священной горе Себарао  и  в  ночи  сиял  своим
немеркнущим взором, и люди поклонились ему и  принесли  цветы,  и  рыб,  и
моллюсков. Люди построили храм Небесного  Гостя,  и  жрецы  молились  ему,
призывая приносить людям счастье, давать обильный урожай и удачную  охоту,
и Небесному Гостю служили красивейшие девушки Себату, и каждый год,  когда
наступал праздник  пришествия  Света,  ему  в  услужение  посвящали  новую
девушку.
   Так начался Век Небесного Гостя.
   Так шли годы, так шел год за годом, пока не наступил Век Созидания. А о
нем говорится вот что.
   Слушай, путник!
   Не было в княжестве Себату смелее охотника, чем Рокомо.
   Не было в княжестве Себату красивее девушки, чем Лавума.
   Не было в лесах Себарао зверя, который не боялся бы храбреца Рокомо.
   И не  было  в  селениях  Себату  человека,  который  не  восхищался  бы
красавицей Лавумой.
   Но больше всех ее любил Рокомо.
   В ее честь он совершал свои подвиги.
   В ее честь он слагал свои песни.
   И все люди на Себату  гордились  его  подвигами.  Но  больше  всех  ими
гордилась Лавума.
   Все люди Себату были рады услышать чудесную песню Рокомо.
   Но больше всех радовалась песне Лавума.
   И все люди на Себату с нетерпением ждали месяца Зорь,  когда  справляют
счастливые свадьбы. Но больше всех месяца Зорь ждали Рокомо и Лавума.
   Однако раньше месяца Зорь наступил праздник пришествия Небесного Гостя.
   И жребий пал на Лавуму.
   И  возликовали  люди  Себату,  довольные,  что  любимица  народа  будет
посвящена в вечное услужение божеству.
   Но великий ужас обуял Лавуму, и великий гнев охватил Рокомо.
   Никто не видел, как  расставались  влюбленные,  но  все  понимали,  как
велико их горе.
   Никто не увидел, куда ушел  Рокомо,  но  самые  мудрые  знали,  что  он
вернется.
   Слушай, путник!
   Нет горы неприступнее  Себарао,  и  нет  святилища  неприступнее  храма
Небесного Гостя, когда его охраняют жрецы-воины в ночь пришествия Света.
   Не бывает гроз сильнее, чем в месяце Ливней, и не бывает гроз страшнее,
чем в ночь пришествия Небесного Гостя. В ту ночь к храму пришел  Рокомо  в
окружении друзей своих - Молний.
   И  упали  в  страхе  жрецы-воины.  И  рухнули  ворота  храма,  разбитые
Молниями.
   И увидел Рокомо Лавуму.
   На вершинах всех гор Себату собирал Рокомо своих друзей, спеша к храму,
но Лавума уже была посвящена Небесному Гостю. Она стояла в отсвете Молний,
и на прекрасном лице ее застыли скорбь и раскаяние. Всей душой  своей  она
потянулась к любимому, но все существо ее уже было отдано богу.
   "Теперь я принадлежу ему и должна служить ему", - молвила тихо Лавума.
   И тут страшный гнев охватил Рокомо. И Рокомо разбил божество  и  бросил
его обломки к ногам любимой.
   "Его нет больше! Ты снова моя!"
   Друзья Молнии в ликовании вонзились в обломки  и  засверкали  неистовее
прежнего, друзья Громы загрохотали раскатистее прежнего.
   Но мгновенно все стихло вдруг. Умолкли Громы. Исчезли в страхе  Молнии,
а  в  наступившем  мраке  засветилось  разгневанное  божество  и  поразило
влюбленных.
   И превратило Рокомо и Лавуму в каменные статуи.
   Быстро множилось воинство оскорбленного бога, и уже стала светиться  от
его сияющих потоков роща вокруг храма. И все живое превращалось в камень в
ту страшную ночь.
   И в ту ночь не отходил жрец Раомар от жертвенного огня. И  только  там,
где курился священный дымок, не бушевало воинство  рассерженного  посланца
неба.
   И никто не знает, что творилось в ту ночь дальше.
   Но самые мудрые знают, что было потом.
   Потом был Век Созидания.
   Слушай, путник!
   В ночь Великого Гнева воссияла мудрость Раомара, и Раомар призвал  всех
молиться. Дни и ночи  курились  фимиамы,  и  там,  где  благовонные  дымки
касались божества, божество умиротворялось.
   Так был укрощен гнев Небесного Гостя.
   Так боги открыли Раомару тайну укрощения Гнева.
   И Небесный Гость открыл Раомару тайну Созидания.
   А великий жрец научил мудрейших  чудесным  образом  возводить  храмы  и
дворцы сказочной красоты и величия, создавать никем  не  виданную  утварь,
циновки и ткани.
   И стали народы дальних островов и далеких стран  приходить  и  дивиться
мудрости сынов Себату.
   И стали священными статуи окаменевших Рокомо и Лавумы.
   И был благословен богами Век Созидания на священном острове Себату.
   Слушай, путник!
   Если ты остановился у прохладного ручья  зной  полдневный  переждать  в
тени пандана, не спеши, сними поклажу.
   Если путь твой долог, труден и далек, набирайся сил и мудрости в  пути:
встречных расспроси и встречным расскажи о дорогах, уже пройденных людьми.
   Если на привале встретишь старца, будь  почтителен  и  слушай  о  былом
величии страны, выслушав, запомни, а случится, младшим расскажи.
   Если на привале будешь самым старшим ты, не забудь  поведать  о  героях
древних, о любви бессмертной храбреца Рокомо и красавицы Лавумы!


   Юсгор кончил читать легенду, но весь он еще  был  там,  на  пропитанных
ароматами и зноем родных островах, а не у меня в  ленинградской  квартире.
Теперь уже не иссушенного солнцем старца, а  его,  молодого,  стремящегося
познать истину, я представлял себе среди паутоанцев,  набирающихся  сил  и
мудрости в прохладной тени на привале.
   Трудно, нет, пожалуй, просто невозможно вспомнить, каково  было  первое
впечатление, вызванное легендой. С тех пор  прошло  немало  времени,  и  я
очень часто возвращался к ней  -  ведь  так  много  последовавших  за  тем
событий было связано с легендой,  -  и  нельзя  установить  сейчас,  какие
чувства и  мысли  возникли  тогда,  какие  появились  позже  в  результате
постоянного изучения этого старинного предания.
   В тот вечер Юсгор читал  мне  не  только  легенду,  но  и  выдержки  из
принесенных им древних паутоанских летописей, священных  книг  и  свитков.
Читал, комментировал, дополнял, и  в  его  рассказе  оживали  картины  той
легендарной ночи, когда древний герой Паутоо,  движимый  великой  любовью,
низверг божество. Слушая Юсгора, я представлял, как молнии ударяют в кусок
камня, отвалившийся от идола, и камни начинают  расти.  Как  бесформенная,
легкая, шевелящаяся масса приближается к отважным  влюбленным.  Рокомо  не
покидает любимую. В  своих  объятиях  он  охраняет  ее  от  надвигающегося
бедствия, но все напрасно. Разъяренная пена быстро  подползает  к  ним  и,
едва прикоснувшись, убивает.
   Я смотрел на Юсгора и представлял его на  месте  красивого  и  сильного
Рокомо, видел, как  он,  тоже  сын  паутоанского  народа,  гордо  и  смело
защищает любимую от разбушевавшейся стихии. Да, казалось, Юсгор сам был  в
ту грозную ночь в таинственном храме -  так  живо  он  описал  случившееся
сотни лет назад.
   - Представляете, Алеша, - продолжал Юсгор, - вдруг наступает тишина  и,
быть может, в ней предсмертный крик Рокомо и Лавумы. Старый жрец,  услышав
крик, увидев поверженного бога, падает ниц перед курящимся фимиамом и  уже
больше не в силах отойти от курильницы. Сквозь причудливую дымку он видит,
как застыли Рокомо и Лавума, как подползает к деревьям растущее божество и
деревья каменеют. Все заполняется движущейся массой,  которая  в  отсветах
зарниц и пламени жертвенника кажется то  фиолетовой,  то  огненно-красной.
Всюду возникают струи живого вещества, и только в том месте,  где  курится
фимиам,  где  стелется  благовонный  дымок,  нет  всеподавляющего  чудища.
Наступает утро. Быстро светает. И когда из-за океана показывается  краешек
солнца, к  святилищу  осмеливаются  подойти  уцелевшие  жрецы.  Они  видят
разбитого идола, окаменевшую рощу, застывших,  как  статуи,  двух  молодых
людей. Серо-зеленая с  розоватыми  от  восходящего  солнца  бликами  масса
покрывает уже всю площадку перед  храмом,  и  только  у  жертвенника,  где
верховный жрец все время поддерживал огонь, площадка остается  чистой.  Вы
понимаете, Алеша, уже тогда, в те времена, человеческий  разум  встретился
один на один с неведомой силой и победил!
   Слишком много впечатлений сразу. Я не мог разобраться во всем, что  так
внезапно предложил мне Юсгор. Я не был скептиком, но  все  же...  Легенда,
славословящая  древних  богов,  мифические  герои  и  карающее   божество.
Непривычно, уж очень  нереально.  Было  соблазнительно,  конечно,  связать
воедино находку нетленной  ткани  с  мифом  о  Веке  Созидания,  но...  Не
увлекается ли Юсгор? Я припомнил все, что знал о нем, и сразу же подумал о
его "жреческом" прошлом. А может быть, в нем каким-то причудливым способом
сочетаются   воззрения   материалиста   с   мистическими   представлениями
паутоанских  жрецов?  Неужели  неискоренимо  впиталось  в  него  жреческое
учение, сказались все же годы, проведенные в школе храма Буатоо?
   - Легенд, Юсгор, на свете немало, - начал я осторожно, - во  многих  из
них ученые старались увидеть реалистическое начало,  но  вы  ведь  знаете,
сколь часто  эти  попытки  заканчивались  неудачей.  Все  это  впечатляет,
разумеется,  особенно  когда  вы  так  красочно  описываете   эти   давние
события... Вы художник, Юсгор, в  вашем  рассказе  с  такой  убежденностью
прозвучали слова об окаменевших Рокомо и Лавуме, о разгневанном  божестве,
о быстрорастущей серовато-зеленой массе, бушующей в отблесках восхода.  Вы
даже знаете, какого она была цвета! Можно  подумать,  будто  вы  и  впрямь
верите во все это?
   - Да, верю. И больше того, надеюсь, что в самом скором времени поверите
и вы. Рокомо и Лавума - это исторические личности.
   - Может быть, не могу оспаривать, но это еще не значит,  что  они  были
превращены Небесным Гостем в каменную статую!
   - Выли,  и  именно  Небесным  Гостем.  Этому  есть  доказательства.  Вы
сыронизировали,  услышав,  что  цвет  растущей  массы  я   определил   как
серо-зеленый. Смотрите, - Юсгор поспешно полез в портфель и вынул из  него
деревянную  коробочку,  в  которой  лежала  пористая,  похожая  на   пемзу
грязновато-зеленая масса.
   - Что это?
   - Останки Небесного Гостя.



        3. ОТКРЫТИЕ ПРОФЕССОРА ВУДРУМА

   Кусок пенообразной твердой массы и сейчас лежит у  меня  на  письменном
столе. Он некрасив, бесформен, но как с ним много связано! Я  укрепил  его
на плитке полированного розового орлеца и люблю смотреть на  него.  Теперь
уже много известно о легендарном  Небесном  Госте,  и,  вероятно,  поэтому
хочется узнать еще больше. Совсем иначе обстояло дело в  то  время,  когда
Юсгор приехал в Ленинград.
   На карте мира уже не осталось "белых пятен", но их еще много в  истории
народов. Начиная с  памятного  вечера  встречи  с  Юсгором  я  пустился  в
путешествие по огромному "белому пятну" в  истории  древнего  Паутоо.  Уже
тогда я понимал, что путешествие будет долгим, беспокойным и не похожим ни
на какое другое. И это привлекало особенно сильно, вероятно,  потому,  что
все  мы  извечные  странники,  все  несемся  в  мировом   пространстве   с
непостижимой скоростью.  Необходимость  движения,  по-видимому,  у  нас  в
крови. Отсюда всегдашнее стремление человека в неведомое, тяга к овладению
пространством. Но начали мы с Юсгором с познания времени. Это удается пока
только историкам, палеонтологам да археологам.
   Общеизвестна формула: новое открывается, как правило,  на  стыке  наук.
Ожидавшие нас открытия расположились на  стыке  таких,  казалось,  далеких
наук, как история и биохимия. Биохимику Юсгору к моменту нашей  встречи  в
Ленинграде пришлось стать серьезным  историком.  Предстояло  и  мне,  тоже
биохимику, глубже познакомиться с историей.
   ...Через несколько дней  Юсгор  выступил  с  докладом  в  ленинградском
Институте космической  химии.  Здесь  и  завершился  наш  спор  по  поводу
пришествия Небесного Гостя. Юсгор прочитал  легенду  о  Рокомо  и  Лавуме,
выдержки  из  привезенных  им  исторических   документов   и   перешел   к
демонстрации экспонатов. Вначале  присутствовавшие  на  совещании  склонны
были  считать  легенду  чистейшим  вымыслом  и  большинство  не   очень-то
доверчиво  относилось  к  утверждению,  будто   грязновато-зеленый   кусок
пористой  пенной  массы  и  есть  вещественное  доказательство  пришествия
Небесного Гостя. Когда споры стали особенно жаркими, Юсгор  положил  перед
нами... руку Лавумы. Да, не больше не меньше как  кисть  руки  легендарной
героини.
   На первый  взгляд  она  не  представляла  ничего  особенного,  казалась
обломком  какой-то  статуи.  Поражало,  правда,   с   каким   удивительным
мастерством была высечена из камня эта изящная женская  рука,  и  довольно
быстро возникло сомнение: из камня ли?
   Мы поспешили вооружиться лупой. Обломок переходил из рук в руки.  Дошла
очередь и до меня. Я глянул и содрогнулся. На  тыльной  стороне  кисти  не
только проступали чуть заметные выпуклости вен, но и различимы были мелкие
складочки, поры. На ладони и пальцах можно было найти  характерные  линии,
по  которым  криминалисты  и  хироманты  -  каждый  по-своему   -   делают
умозаключения. Никакому скульптору не могла  прийти  в  голову  мысль  так
скрупулезно изваять кисть руки, да никто из них, несомненно, и не  мог  бы
создать ничего подобного.
   Неужели вера паутоанцев в божество, превращавшее живых людей в каменные
статуи, основана на фактах?!
   Мы столпились у бинокулярной лупы. Юсгор поместил  под  ее  объективами
кисть таким образом, что мы  могли  рассмотреть  сделанный  на  ней  шлиф.
Плотные кружочки костей, несколько менее плотный и  более  темный  костный
мозг внутри них; нервы, сухожилия, кровеносные сосуды... Юсгор  подготовил
микроскоп, и мы увидели клетки тканей,  строение  как  бы  застеклованного
тела. Сомнений не оставалось: перед нами было не изваяние,  а  окаменевшая
рука некогда жившего человека.
   - Позвольте, позвольте! - вскричал профессор Мурзаров. -  Да  ведь  это
напоминает картину, которую мы видели под  микроскопом,  изучая  нетленную
ткань, найденную в Урашту! И здесь, и там клетки  живых  тканей  прекрасно
сохранили  свою  форму,  хотя  и  подверглись  в  свое  время  воздействию
какого-то могущественного и пока совершенно непонятного нам фактора.  Судя
по всему, оба эти явления как-то связаны, имеют  одну  и  ту  же  причину.
Возраст находок примерно одинаков. Не исключено, что в древнем Паутоо и  в
самом деле обладали секретом нетленности.
   Это были первые слова признания правильности сделанных Юсгором выводов.
Ханан  Борисович,  пожалуй,  раньше  нас  всех  непоколебимо  уверовал   в
существование в древнем Паутоо Века Созидания.
   Обсуждения доклада в общепринятом смысле  этого  слова  не  получилось.
Совещание это скорее  походило  на  бурную  студенческую  сходку,  чем  на
солидное академическое обсуждение вопроса.  Всем  не  терпелось  узнать  о
паутоанской тайне как можно больше. Прежде  всего  возник  вопрос,  кем  и
когда были добыты экспонаты.
   - Это сделал русский ученый Иван Александрович Вудрум в  1914  году,  -
ответил Юсгор.


   Мы возвращались из института пешком. Говорили о далеких островах  Южных
морей,  намечали  волнующие  планы  предстоящих  исследований.   Решением,
принятым  дирекцией  института,  Юсгор  был  доволен  только  отчасти.  Он
понимал,  что  некоторая  настороженность,  сквозившая  в  этом   решении,
оправданна, и все же выказывал нетерпение.
   -  Алеша,  меня  беспокоит  вот  что.  Планом  предусмотрено   провести
совместные работы по изучению наследия Вудрума.  Это  правильно,  конечно.
Именно здесь, где Иван Александрович начал свои работы, в  городе,  откуда
он отправился в свою экспедицию, и надо постараться найти как можно больше
материалов о его открытии. Но этого, я  считаю,  недостаточно.  Необходимо
уже сейчас и побыстрее развернуть экспериментальные работы,  а  у  нас,  в
Паутоанском университете, не хватает специалистов, оборудования, средств.
   - Не все сразу, Юсгор.  С  вашим  приездом  появилось  уж  очень  много
неожиданного, необычайного. Надо, чтобы люди освоились  со  всем  этим.  Я
убежден,   Юсгор,   Паутоанскому   университету   будет   оказана    самая
разнообразная и деятельная помощь.
   - Ее воспримут у нас  с  величайшей  благодарностью,  Алеша.  Мы  очень
надеемся на поддержку Советского Союза и хотим работать  именно  с  вашими
научными учреждениями, особенно теперь, когда мы так обеспокоены усиленным
интересом, проявляемым в метрополии к паутоанской тайне.
   - Для меня это ново.
   - А это именно так.
   -  Странно,  поскольку  я  знаю,  профессор  Мурзаров  -  а  он   самым
внимательным образом следит за литературой - не обнаружил ничего для  себя
утешительного.  Ведь  если  правильны  ваши  предположения  и  есть  люди,
заинтересовавшиеся паутоанской загадкой, в печати  должны  были  появиться
какие-то публикации.
   - А они проявили интерес несколько своеобразно.  Именно  поэтому  я  не
упомянул о них в официальном сообщении. Помните, я говорил вам о Фурне?
   - Это господин, которого вы подозреваете в краже нетленной ткани?
   - Да, да. О нем. Этот человек, помяните мои слова, доставит нам  немало
хлопот. Он работает на Отэна Карта.
   - Юсгор, я понятия не имею и о том, кто такой Карт.
   - О, простите, Алеша. Я сваливаю на вас массу неизвестных имен, фактов.
Давайте сядем.
   - А может быть, поедем ко мне, выпьем по чашечке кофе?
   - Спасибо, Алеша. Как всегда, мне очень приятно  ваше  приглашение,  но
сейчас... Я так возбужден. Голова кружится при мысли о том, какие мы  дела
теперь сможем начать... Хочется побыть у реки. Мне так хорошо здесь. Какой
простор! - Юсгор облокотился о гранитный парапет  и  долго  смотрел  вдоль
Невы, одетой в сверкающее ожерелье ярких  зеленоватых  огней.  -  Катерок.
Такой запоздалый. Куда он спешит?  Освещенный  и  совсем  пустой.  Вам  не
бывает жутковато,  когда  вы  смотрите  на  темные,  суровые  волны  Невы?
Москва-река какая-то ручная, почти ненастоящая, а вот Матуан... Опять  имя
собственное - и вы будете сердиться.
   - Не буду. Матуан я помню из ваших рассказов. Это Нева столицы Паутоо -
Макими.
   - Да, и вы ее скоро увидите, Алеша! Мы поедем с вами  в  Макими,  и  вы
увидите океан.
   - Вы неисправимый мечтатель, Юсгор.
   - Мечтать - это плохо?
   - Это всегда хорошо!
   Мы потихоньку пошли вдоль набережной, и Юсгор продолжил свой рассказ.
   - Итак, Отэн Карт. Это  конкурент  Нума  Ченснеппа.  Обе  фирмы  сейчас
развернули работы по получению силициевых каучуков,  материалов  с  новыми
свойствами, оставляющими далеко позади все, что раньше делалось в  области
органического синтеза.  Отсюда  понятен  интерес  Ченснеппа  к  силициевой
загадке древнего Паутоо. Интерес этот уже имеет свою  историю.  Отец  Нума
Ченснеппа, Гун Ченснепп, владел практически всеми плантациями  каучука  на
островах Паутоо, несколькими заводами в метрополии.  Чьи  бы  то  ни  было
интересы на Паутоо были его интересами. Силициевой  загадкой  Паутоо  люди
Гуна Ченснеппа начали заниматься еще в начале века.
   - Вот как?!
   - Да, Алеша, старый Ченснепп уже тогда чуял,  что  древняя  паутоанская
тайна стоит того, чтобы потратить  время  и  средства.  Добраться  нам  до
материалов, имеющихся в метрополии,  трудно.  Почти  невозможно.  Да  это,
пожалуй, и не потребуется. Изучая материалы экспедиции Вудрума, мы  узнаем
многое. Может быть, даже все, что нам необходимо.  Очень  хочется  думать,
что сможем, сумеем разобраться во всей этой истории. Ведь  это  не  только
увлекательно,  но  и  нужно.  Вы  не  прочь  окунуться  в  архивы,  начать
восстанавливать   документы   прошлого,   разыскивать   людей,    когда-то
занимавшихся всем этим?
   - Не так-то легко стать историком.
   -  Зато  чертовски  интересно.  Только  здесь,  в   Ленинграде,   можно
восстановить утерянное, вскрыть  то,  что  упорно  замалчивают  ченснеппы.
Думаю, нам удастся раскопать многое  недостающее  для  решения  силициевой
загадки, достать такое, чего нет у  Ченснеппа.  В  руки  его  отца  попало
кое-что из  добытого  экспедицией,  однако  воспользоваться  этим  ему  не
пришлось. Началась первая мировая война, в Европе было не до тайн далекого
Паутоо, а через несколько лет Гун Ченснепп умер.
   Его  сын,  Нум,  унаследовал  плантации,  заводы.  Плантаций,   правда,
поубавилось: у нас, в свободном Паутоо, уже почти завершена национализация
земель, но у Нума  Ченснеппа  сохранились  обширные  владения  в  Западном
Паутоо, а вы знаете, что там  еще  властвует  метрополия.  Ченснепп  умен,
изобретателен и  властолюбив.  Он  не  может  и  не  хочет  примириться  с
независимостью Паутоо. Все, что исходит не от него, им не признается,  что
не подвластно ему, им отвергается. Он достаточно современен, чтобы понять,
как устарели методы его отца и  ему  подобных,  удерживавших  национальные
богатства  паутоанцев  силой  оружия,  и   достаточно   энергичен,   чтобы
изыскивать новые методы. Насколько я понимаю, девиз Ченснеппа - "владеть -
это распоряжаться".
   В свободном Паутоо Нуму Ченснеппу  сейчас  не  принадлежит  практически
ничего, но на архипелаге его влияние продолжает сказываться во всем. Он не
только поддерживает, но и  расширяет  сферы  своего  влияния,  не  упуская
ничего. Искусство, наука, печать,  религия,  не  говоря  уже  о  банках  и
промышленности, так или  иначе  находятся  под  его  контролем,  незаметно
направляются его людьми. Вот и силициевой загадкой Ченснепп занимается уже
много лет. Вернее, не он,  конечно,  а  профессор  Асквит,  который  сумел
привлечь  к  этому  нашего  крупного  ученого  профессора  Куана  Родбара.
Ченснепп оборудовал превосходные лаборатории, но что делается в них -  нам
пока неизвестно.
   - Теперь мне ясно, почему Мурзаров не нашел ничего в литературе.
   - И не  найдет.  По  крайней  мере  до  тех  пор,  пока...  Я  убежден:
силициевая тайна привлекательна и  опасна.  Надо  сделать  все  возможное,
чтобы она не попала в руки людей, которые употребят ее во  зло.  Прав  был
Вудрум. Он сделал все возможное, чтобы его открытие не досталось...
   Юсгор замолчал. Я думал, что он подыскивает нужное слово, хотел  помочь
ему, подсказать, но дело,  оказывается,  было  в  другом.  Увидев  зеленый
огонек, приближавшийся  к  нам  со  стороны  набережной  Кутузова,  Юсгор,
яростно жестикулируя, закричал:
   - Такси! Такси! - Машина, противно визжа тормозами, остановилась  возле
нас. - Алеша, поехали!
   - Куда?
   - В порт.
   - Ночью? Зачем?
   - Алеша, я не могу. Я стоял и  смотрел  туда...  Смотрел,  где  море...
Вспомнил записи, дневники... Как это было интересно. Ведь именно отсюда  к
нам на Паутоо уходил пароход с экспедицией Вудрума... Ну,  пожалуйста,  ну
поехали!
   Мы вскочили в такси и помчались в порт. В порт нас не пустили. Но  море
было совсем рядом. Где-то здесь, неподалеку,  пирс,  от  которого  отвалил
пароход с экспедицией. Вот по этим же камням проезжали пролетки, подвозя к
порту отважных исследователей... Впоследствии мы несколько раз приезжали в
порт, ознакомились с его историей, представили себе обстановку, в  которой
осенью 1913 года происходил отъезд экспедиции, но  это  уже  были  другие,
деловые визиты. Они не впечатляли  так,  как  тот  первый,  ночной,  когда
Юсгор,  переполненный  впечатлениями  дня,  успехом  доклада,  планами  на
будущее, и в самом деле должен был получить какую-то  разрядку.  Тогда  он
только подержался за железные прутья ворот, всматриваясь в темноту,  жадно
вдыхая влажный морозный воздух, и был, кажется, очень счастлив. Во  всяком
случае, он часто потом вспоминал эту бестолковую, но  очень  понравившуюся
ему поездку.


   Больше трех месяцев Мурзаров, Юсгор и я все свободное  время  посвящали
поискам материалов, так  или  иначе  связанных  с  Вудрумом,  его  семьей,
друзьями, учеными, с которыми он вел переписку.  Сперва  я  никак  не  мог
понять Ханана Борисовича. Мне представлялось  пустой  тратой  времени  его
стремление расширить круг наших  изысканий,  выкапывать  такие  документы,
которые, на  мой  взгляд,  не  имели  прямого  отношения  к  интересующему
вопросу.
   Сложность стоявшей перед нами задачи была в том, что Иван Александрович
Вудрум  не  успел  закончить  работу,  не  свел  накопленные  материалы  и
соображения в единый труд. Сделанные им выводы были настолько смелы и  так
опережали   взгляды   современников,   что   публикацию   их   он   считал
преждевременной и даже невозможной. Достаточно представить себе  состояние
науки в дореволюционной России, чтобы понять, в каком положении  находился
ученый, выдвинувший подобную догадку. В письме к своему  учителю  и  другу
знаменитому ученому Парсету Иван Александрович писал: "Едва я  намекнул  о
своих предположениях, как встретил не только непонимание,  но  и  осмеяние
хулителями самого различного толка  и  расцветки.  Выпады  их  были  столь
резки,  что  некоторые,  почитавшие  себя   умнейшими,   договорились   до
необходимости самым добросовестным образом  поисследовать  мои  умственные
способности".
   Сколько иронии и  вместе  с  тем  горечи  в  этих  словах  талантливого
ученого, не нашедшего не только сочувствия, но и элементарного  понимания.
Неопубликованные материалы Вудрума дошли до нас в виде рабочих тетрадей  и
черновых набросков к докладу в Академии наук. Доклад  этот  он  так  и  не
решился  прочитать.  Он  считал  более  целесообразным  сделать   его   по
возвращении из новой экспедиции на Паутоо.
   Впервые на острова Паутоо Иван Александрович попал в 1891 году и пробыл
там  несколько  лет,  участвуя  в  работах  голландской  экспедиции  Арнса
Парсета. Вернувшись на родину, он  принимается  за  обработку  накопленных
материалов, издает свои интересные историко-этнографические труды о Паутоо
и  паутоанцах,  вскоре  получает   звание   и   должность   профессора   в
Петербургском университете, но ни в своих трудах, ни в  лекциях  почему-то
не упоминает о находке, которая по существу определила всю его  дальнейшую
жизнь.
   Долго  мы  не  могли  установить,  с   чего   началась   работа   Ивана
Александровича над разгадкой тайны древнего Паутоо, что натолкнуло его  на
эту тайну.  Вот  здесь  и  сказалась  обстоятельность  Ханана  Борисовича,
стремившегося к исчерпывающей полноте списка людей, когда-либо  общавшихся
с  Вудрумом.  Нам   удалось   разыскать   письмо   Ивана   Александровича,
адресованное его университетскому  товарищу,  также  путешествовавшему  по
островам Южных морей. В этом  письме  Вудрум  картинно,  с  еще  юношеским
задором и радостью описывает заброшенный сотни лет назад маленький храм  в
джунглях и свою удивительную находку - уникальный обрядовый  сосуд  тонкой
художественной работы. Сосуд этот не был высечен из камня, как  это  можно
было предположить, а изготовлен наподобие плетеных  корзин  из  стеблей  и
листьев растений, которые каким-то неведомым способом  были  превращены  в
камень и  сохранили  естественную  окраску.  Более  внимательное  изучение
показало, что окаменение сосуда произошло в  результате  жизнедеятельности
каких-то организмов, содержащих огромное количество кремния; они заполнили
все клетки растений и почему-то погибли. Этот вывод навсегда  лишил  покоя
ученого. Он решил во что бы то ни  стало  понять,  что  это  за  неведомые
существа и почему найденный предмет оказался единственным.


   Изучение черновых записей и рабочих тетрадей Вудрума  доставляло  ни  с
чем не сравнимое наслаждение. От первой  робкой  записи  до  ошеломляющего
своей смелостью окончательного вывода следили мы за ходом  мысли  ученого,
неустанно искавшего решение задачи. Вначале заметки были отрывочны.  Видно
было, что, ведя большую работу в университете и  географическом  обществе,
он только изредка мог заниматься решением столь волновавшей его проблемы.
   В тетрадях, относящихся к 1896-1898 годам, Иван Александрович  вновь  и
вновь обращается к историческим документам Паутоо в надежде найти хотя  бы
какое-нибудь упоминание о предметах, подобных найденному им сосуду.
   И вот пришло принципиальное решение. Исполненная  ликования  запись  на
полстранички, датированная 30  июня  1898  года,  и  подчеркнутый  красным
карандашом вывод: легенда о Рокомо и Лавуме - вот ключ ко всему!
   Иван Александрович спешит поделиться радостной новостью с Парсетом.  Из
письма видно, как много труда отдал Вудрум изучению и расшифровке легенды.
Стараясь отбросить все мистическое, наносное, добавлявшееся из века в век,
он  стремится  доказать,  что  в  первооснове   легенды   лежат   события,
действительно имевшие место в истории древнего Паутоо.
   "Легенда вплелась в историю", -  вспоминает  Иван  Александрович  слова
Виктора Гюго, понимая, что сосуд - это лишь капля в море загадок, которыми
полна древняя история островов Паутоо.
   К сожалению, до нас дошли далеко не все письма Парсета, однако,  изучая
сохранившиеся, можно сделать вывод,  что  даже  Арнс  Парсет,  задолго  до
Вудрума знавший о легенде, не сразу понял русского ученого.
   "Теперь я на правильном пути, - писал Иван Александрович 5 августа 1898
года, - переброшен мост: сосудик - легенда. Есть ниточка, связывающая  эти
с трудом добравшиеся до нашего времени сигналы древности,  и  наша  задача
укрепить эту ниточку, превратить ее в прочный канат, познать, наконец, что
же произошло много веков назад на островах Паутоо. Радость  познания!  Что
может сравниться с этим прекрасным чувством? Поверьте, дорогой  Парсет,  я
очень далек от того, чтобы обольщать себя надеждами  необоснованными,  но,
мне кажется, я  уже  близок  к  решению  главной  задачи.  Да,  вы  правы,
современная наука,  базирующаяся  на  объективном  анализе  фактов,  не  в
состоянии  еще  объяснить  всего,  что  утверждает   легенда,   поэтически
воспевающая паутоанский Век Созидания. Но почему? Я  наберусь  смелости  и
отвечу вам: наука еще бессильна и легенда творилась не  для  нашей  науки.
Однако, согласитесь, людям, создававшим ее, были свойственны пытливость  и
дух дерзания. В легенде огонь поэзии, преклонение перед прекрасным,  силой
и тайнами природы и вместе с тем большая  гордость  могуществом  разума  и
красотой побуждений человека. В легенде я  улавливаю  какую-то  покоряющую
подлинность, которой не могло коснуться время.
   Вы пишете, дорогой Парсет, что легенда не исторична.  Думаю,  вы  правы
лишь постольку, поскольку она не выглядит историчной.  Собственно  говоря,
мы очень мало знаем о прошлом человечества, так как история  -  это  ложь.
Да, ложь, быть может, самая благовидная из всех оттенков лжи,  но  все  же
ложь, ибо всякая история писана с чьей-либо точки  зрения.  Мы  не  всегда
можем уловить, когда действительно менялись исторические события, а  когда
менялись взгляды на них. История пришествия Небесного Гостя,  паутоанского
Века Созидания написана с точки зрения жрецов, последователей легендарного
Раомара. Убежден, совершенно убежден, что нам, стоящим на пороге XX  века,
надо суметь взглянуть на этот  отрезок  истории  с  нашей,  реалистической
точки зрения".
   Сейчас уже трудно  проследить  за  всей  перепиской  между  Вудрумом  и
Парсетом, но все же видно, как Парсет постепенно начинает разделять  точку
зрения русского ученого, а вскоре становится непоколебимым сторонником его
гипотезы.
   Последняя тетрадь за  1901  год  заполнена  данными  микробиологических
исследований окаменевших существ. Что это были  за  существа,  откуда  они
появились на Паутоо, почему исчезли - вот что занимало в то время ученого.
   Затем следует значительный  перерыв  в  записях.  Видимо,  все  попытки
решить эту загадку кончались неудачей.
   Тетрадь за 1904 год:  "Загадочные  организмы,  приведшие  к  окаменению
сосуда, принципиально отличаются от всех известных науке живых существ".
   В этой тетради  самые  подробные  выписки  о  глубоководных  кремниевых
губках с иглами, образующими красивые  сплетения,  похожие  на  стеклянные
кружева; о попадающихся  в  силурийских  отложениях  радиоляриях,  имеющих
кремниевый скелет; о содержании кремния - силиция в бамбуке, в междоузлиях
которого образуются конкреции, на девяносто девять процентов состоящие  из
кремнезема; о силиции в кукурузе,  овсе,  ячмене  и  табаках;  о  жгутиках
крапивы, по составу совершенно аналогичных со стеклом. В земной природе не
так уж мало организмов, содержащих силиций, но они не похожи  на  те,  что
вызвали окаменение обрядового  сосуда,  нет!  Шаг  за  шагом  прослеживает
Вудрум, какую же  роль  играет  силиций  в  жизнедеятельности  организмов,
изучает процессы силициевого обмена и его влияние на физиологию растений и
животных, а с выходом  в  свет  работы  профессора  колледжа  в  Нотингеме
Фредерика  Стенли  Киплинга  углубляется  в  изучение   кремнеорганических
соединений.
   Характерны записи за март 1904 года.
   "Аналогия между кремнием - силицием и углеродом проявляется в том,  что
их предельные соединения с водородом, хлором и кислородом имеют одинаковое
строение..." "У силиция, как и  у  углерода,  ясно  выражена  тенденция  к
полимеризации, к образованию соединений с несколькими  атомами  силиция  в
частице..." "Из обзора главнейших  классов  кремнеорганических  соединений
видно, как велика  аналогия  между  соединениями  углерода  и  силиция..."
"Существуют соединения силиция, не только построенные по одному и тому  же
типу и обладающие сходными формулами с аналогичными соединениями углерода,
но и во многих случаях чрезвычайно  близкие  по  химическим  и  физическим
свойствам..."
   И наконец, такие записи:
   "Силиций, так же  как  углерод,  способен  давать  огромное  количество
различных соединений. Две и четыре валентные связи... Атомы  силиция,  так
же как и углерода, способны соединяться в длинные цепочки..." "Они  должны
давать соединения, подобные  углеродистым,  так  называемым  органическим.
Должны! А если так, то почему не допустить, что в  каких-то  условиях  эти
соединения становились все сложнее и сложнее (как это происходило на нашей
планете с углеродистыми соединениями) и наконец образовались вещества типа
белков, приведших к зарождению силициевой жизни?"
   Велика была прозорливость  ученого,  уже  в  те  времена  предвидевшего
бурное развитие кремнеорганической химии. Вудрум был  прав:  силиций  дает
сложнейшие органические соединения. Как был бы он рад, узнав, что  в  наше
время в практической  жизни  уже  применяются  кремнеорганические  лаки  и
смолы, пластмассы и эластомеры,  клеи,  теплоносители  и,  самое  главное,
силициевые каучуки, имеющие сложную органическую структуру!
   Иван Александрович Вудрум, не зная  всего  этого,  уже  шел  дальше.  В
черновых материалах доклада Академии наук (октябрь 1906 г.) мы читаем:
   "Жизнь  может  возникнуть  во  Вселенной  везде,  где  для  этого  есть
необходимые и достаточные условия".
   Положение совершенно верное. На нашей планете эти условия-были особенно
благоприятны для появления такой  жизни,  единственным  носителем  которой
являются углеродистые  белковые  соединения.  Для  возникновения  белковых
веществ необходимы  определенная,  колеблющаяся  в  очень  узких  пределах
температура, обилие влаги, наличие плотной атмосферы и  т.д.  Но  нетрудно
представить себе, что жизнь существует и в совершенно  иных,  отличных  от
земных условиях, выливается в  необычайные,  непривычные  для  нас  формы,
например формы силициевой жизни. Для  зарождения  кремниевых  белков,  для
развития силициевой жизни не потребовалось столь  исключительных  условий,
как для зарождения жизни углеродистой.
   "Миры Вселенной, вероятно, населены  силициевой  жизнью  в  несравненно
большей степени, чем углеродистой!"
   Какая смелая и увлекающая догадка!
   [На пятьдесят лет позже  И.А.Вудрума  примерно  ту  же  мысль  высказал
Г.Спенсер Джонс (1946 г.): "Можно представить  себе  существа,  у  которых
клетки тел содержат силиций  вместо  углерода...  Можно  представить  себе
также, что в силу разницы в составе  этих  клеток  и  клеток,  из  которых
построен весь животный и растительный мир на Земле, те существа могут жить
при столь высоких температурах, какие не в состоянии вынести ни  один  вид
жизни на Земле".]
   Ведь действительно можно предположить, что условия, при  которых  могла
возникнуть силициевая жизнь, более суровы, чем те, какие понадобились  для
зарождения  углеродистой  жизни  на  Земле.   Гипотеза   о   существовании
силициевой жизни разрешит  многолетний  спор  ученых  о  наличии  жизни  в
суровых (с нашей, земной точки зрения) условиях  Марса,  да  и  не  только
Марса. Ведь и, в самом деле,  там,  где  углеродистая  жизнь  влачит  лишь
жалкое существование, возможен бурный расцвет жизни силициевой.
   Но даже такое опережающее взгляды современников  Вудрума  предположение
еще  не  объясняло   тайну   древнего   Паутоо   и,   главное,   требовало
подтверждений, доказательств.  Если  допустить,  что  в  легендарном  Веке
Созидания  и  была  на  островах  Паутоо  известна  силициевая  жизнь,  то
предстояло ответить на  множество  вопросов:  как  она  появилась,  почему
развилась  именно  на  этих  островах,  почему  только  в   полумифическом
княжестве Себату она способствовала расцвету невиданной культуры и  почему
эта культура не стала достоянием если не всего человечества, то по крайней
мере какой-то большой группы стран? А  для  этого,  считал  Вудрум,  нужно
главное - нужна хорошо оснащенная научная экспедиция на острова Паутоо.



        4. ВСТРЕЧА С ПАРСЕТОМ

   Готовил экспедицию Иван Александрович долго, трудно и  во  многом,  как
оказалось впоследствии, неудачно. Об этом периоде его  жизни  нам  удалось
собрать не так уж много сведений.  Объясняется  это  не  только  тем,  что
Вудрум был человеком скромным, осмотрительным, он  не  спешил  афишировать
сделанные выводы, считая  совершенно  обязательным  сперва  подкрепить  их
вескими доказательствами.
   Причин, приведших к неудачам, было  много.  Главная  из  них  -  полное
непонимание  большинства  его  идей,  настороженное,   если   не   сказать
враждебное, отношение "официальной науки" царской России. Мы с  Мурзаровым
просмотрели все русские газеты и журналы за октябрь 1913 года и  нигде  не
нашли ни строчки о том,  что  21  октября  из  Петербурга  отправилась  на
острова Паутоо экспедиция, возглавляемая русским ученым.
   Ненамного лучше обстоит дело с  памятью  о  Вудруме  и  в  наше  время.
Силициевой проблеме теперь уже посвящены сотни книг, тысячи  статей,  а  о
замечательном исследователе,  о  его  учениках  и  помощниках  упоминается
вскользь, довольно необъективно, а зачастую и с искажением фактов.
   Мы с Мурзаровым и Юсгором считали своим долгом исправить это  положение
и изысканием  исторических  материалов  о  Вудруме  занимались  как  можно
тщательнее.
   В своей работе мы не удовольствовались только архивным  материалом.  Мы
разыскали всех еще оставшихся в живых, кто знал Вудрума,  его  соратников,
близких. Мы побывали в  квартире  на  Васильевском  острове,  где  со  дня
рождения и до отъезда в свою последнюю экспедицию жил Иван  Александрович;
собрали все уцелевшие вещи, которыми он пользовался, все оставшиеся  после
него письма, дневники, черновые наброски, заметки, зарисовки,  фотоснимки,
книги, с которыми он работал. Мы вошли в его время. На крыльях воображения
мы перенеслись в Петербург начала века, на крыльях реактивного самолета  -
на Паутоо (Юсгор был прав; я увидел океан!), и теперь...  Теперь  довольно
полно представляем все, что произошло в то время.


   Огромных усилий стоила Вудруму организация экспедиции, в  которой  надо
было провести подводные археологические раскопки; предстояло столкнуться с
враждебными силами, стоящими на страже древней  тайны.  Из  писем  Парсету
видно, как Иван Александрович бился в то время над главной задачей -  "где
достать средства". Парсет к этому времени  всячески  поддерживал  Вудрума.
Он, конечно, не был исключением. В России у Вудрума тоже нашлись друзья  и
помощники. Самыми преданными и увлекающимися, как всегда, оказались  самые
молодые.  Они,  понятно,  не  могли  изменить  того   отношения,   которое
складывалось  в  официальных  кругах  к  затеваемой   беспокойным   ученым
экспедиции, но они  давали  много.  Большинство  из  них  предлагали  свои
услуги,  свои  маленькие  сбережения.  Непохожими  путями  пришли  они   в
экспедицию;  столкнувшись  с  необыденным,  никто  из   них   не   остался
равнодушным, все разделили трудности и судьбу своего наставника и старшего
товарища. Мы увидели из путевых дневников  Ивана  Александровича  Вудрума,
как  он  ценил  этих  преданных  науке  молодых  ученых,  как   заботливо,
по-отечески относился к ним. Мы узнали из его записей многое о нем  самом,
человеке,  прожившем  жизнь  младенцем  и  мудрецом,  удивительно  умевшем
сочетать в себе пренебрежение к житейским трудностям с деловитостью.
   Несколько слов о дневниках и переписке  Ивана  Александровича.  В  наше
время, время больших скоростей, всепланетно налаженной радио- и телесвязи,
все реже встречаются случаи, когда дневники, а особенно переписка были  бы
обстоятельными, порой поднимались до стиля  и  образности  художественного
произведения. Но еще  сравнительно  недавно  было  иначе.  Вудрум  оставил
обширное эпистолярное наследство. Ну а что касается его путевых дневников,
то они, на мой взгляд, просто великолепны. В них настолько  полно,  подчас
скульптурно выписано происходившее, что, читая их, сопереживаешь  события,
видишь  и  чувствуешь  людей,  принимавших  участие  в  этих  событиях.  К
сожалению, объем записок о Сиреневом Кристалле  не  дает  мне  возможности
привести эти дневники полностью. Я постараюсь пользоваться ими  как  можно
шире, но вместе  с  тем  вынужден  буду  иногда  прибегать  и  к  простому
пересказу материала, к сокращенному описанию событий и характеров людей.
   Немного о людях, совершивших  с  Вудрумом  путешествие  на  Паутоо.  Из
России экспедиция отправилась в составе всего лишь пяти человек.  Это  был
основной костяк. Вудрум  рассчитывал  пополнить  ее  двумя  водолазами,  а
рабочую силу, необходимую при раскопках и  для  обслуживания,  набрать  на
месте.
   Своим помощником Вудрум сделал Николая Николаевича Плотникова. Этнограф
и географ, он еще  студентом  с  группой  ученых  совершил  путешествие  в
Юго-Восточную  Азию,  собрал  там  интересный   материал,   опубликованный
впоследствии    в    "Известиях    императорского    общества    любителей
естествознания, антропологии и  этнографии".  Будучи  учеником  профессора
Вудрума, он специализировался по истории народов Паутоо и,  по  мере  того
как Иван  Александрович  развивал  свою  теорию  происхождения  силициевой
жизни, становился все более и более приверженным сторонником его гипотезы.
Биологом экспедиции стал молодой ученый, уже несколько лет  сотрудничавший
с Вудрумом, Серафим Петрович Очаковский. В качестве  "хозяина"  экспедиции
был приглашен отставной моряк,  мастер  на  все  руки,  добрейший  человек
Василий Афанасьевич Жерднев.
   Сложные обстоятельства привели в  экспедицию  сына  профессора  Вудрума
Александра. Из сохранившейся переписки видно, как мать Александра, Наталья
Сергеевна Вудрум, всеми силами противилась тому, чтобы он  ехал  вместе  с
отцом. Мягкий, уступчивый, судя по всему не очень умевший вникать  в  дела
повседневные, житейские, Иван Александрович в этом случае был непреклонен.
Ни один из документов не подтверждает, что  Александр  сам  хотел  принять
участие в намечавшихся исследованиях или стремился в экзотические  страны.
Молодой  Вудрум  всего  за  два  года  до  отъезда   на   Паутоо   окончил
Петербургский университет и к моменту сформирования  группы  еще  не  имел
такого  опыта,  каким  располагали  остальные  члены  экспедиции.   Однако
рассудительный и далеко не опрометчивый Вудрум  все  же  настоял  на  том,
чтобы сын принял участие в нелегком, если не сказать рискованном, походе.
   Итак, экспедиция  была  наконец  сколочена.  Многолетние  усилия  Ивана
Александровича Вудрума, казалось, увенчались на этом этапе успехом: настал
день отплытия. Кто же, как не он  сам,  лучше  всего  может  рассказать  о
первых днях путешествия?
   Откроем его дневник:


   <b>"3 (21) ноября 1913 года. Борт парохода "Азалия".</b>

   Счастливый, утомительный и очень тревожный день - сегодня  мы  покинули
родной берег. Сколько лет я ждал этого дня, стремясь к своей цели!  И  вот
он  пришел.  Осенний  петербургский  день,  холодный,   ветреный,   полный
предотъездных забот и волнений.
   Пароход отходил в два часа пополудни, но мы с  Александром  приехали  в
порт к девяти утра. Николай Николаевич был уже там и хлопотал  о  погрузке
нашего объемистого имущества.
   К отъезду мы готовились долго, много вечеров проводя  над  составлением
списков всего потребного, продумывая все до мелочей.  Несколько  раз  даже
откладывали сроки отплытия. Однако,  чем  больше  мы  делали,  тем  больше
оставалось незаконченного, а в последние дни дел накопилось  столько,  что
казалось: "Азалия" и на этот раз отойдет без нас. Уже  в  порту  Александр
вспомнил о  невыкупленном  заказе  в  книжном  магазине  Риккера  и,  взяв
извозчика, помчался в город. Ко всем тревогам  прибавилась  еще  одна:  не
опоздал бы сын к пароходу.
   Не все было улажено с погрузкой, а уже стали  подъезжать  с  семьями  и
близкими наши сотоварищи по путешествию.  Приехала  Натали  с  матерью,  а
Александра не было. К часу  дня  народу  набралось  порядочно,  и  у  меня
защемило сердце: сколько людей вверяли мне свою  судьбу!  Сколько  близких
будут ждать, волноваться, молиться!
   Мы, разумеется,  никакого  шума  вокруг  наших  планов  путешествия  не
поднимали, о намерениях наших специально никого не  оповещали,  и  все  же
провожающих набралось больше, чем  можно  было  ожидать.  Кроме  родных  и
близких приехали многие знакомые, друзья и просто люди, тепло  относящиеся
к задуманному предприятию. Это было приятно, но я  никак  не  мог  понять,
почему  Николая  Николаевича  совершенно  искренне   огорчало   отсутствие
корреспондентов.
   Во втором часу наконец приехал  Александр  и  с  ним  большая  компания
молодых людей, часто бывавших у нас в доме. Судя по их виду и  настроению,
отъезд Александра они успели отметить достаточно  весело,  да  и  книг  от
Риккера он так и не привез.
   Густые, низкие гудки  парохода  застали  нас  врасплох:  последний  час
промелькнул незаметно. Незаметно  же  стали  отдаляться  от  борта  берег,
приветливые, добрые  и  грустные  лица  провожающих.  Внезапно  потемнело.
Повалил снег. Крупный, все залепляющий мокрыми хлопьями. Как  опустившийся
занавес, он скрыл от нас и близких, и порт, и город.
   Снег прекратился так же внезапно, как и начался. Проходя морской канал,
мы обратили внимание, что значительно посветлело,  и  вскоре  увидели  лес
мачт. Перед нами был  Кронштадт.  Никто  не  покидал  палубы:  прощание  с
Петербургом заканчивается не раньше чем скроются грозящие морю форты Павел
и Александр и исчезнет из виду купол Андреевского собора.
   Вскоре не стало видно Толбухина маяка. Мы оставили палубу  и  поспешили
поудобнее расположиться в каютах.
   ...На протяжении двадцати  лет  почти  не  было  дня,  когда  бы  я  не
вспоминал своего первого путешествия  на  острова  Паутоо.  Вернувшись  на
родину, я не мог свыкнуться с мыслью, что я это  видел  и  пережил.  Долго
казалось,  будто  грезится  какой-то  волшебный   сон,   от   чарующих   и
волнительных впечатлений которого не мог, да и не хотел отделаться. И  вот
сейчас  особенно  сильно  желание  не  только  воскресить  пережитое,   но
доставить эту ни с чем  не  сравнимую  радость  Александру,  попытаться  и
других познакомить со своими впечатлениями  и  наблюдениями.  Просматривая
записи первой поездки  теперь,  уже  глазами,  ставшими  на  двадцать  лет
пристальнее,  понимаешь,  как  много   было   видено   молодыми   глазами,
вспоминаешь, как сильно было чувствовано, и сознаешь,  как  мало  и  плохо
было записано.
   Удастся ли на этот раз записать лучше?


   <b>4 ноября 1913 года</b>

   Ночь была трудной: "Азалию" изрядно швыряло. Утром, глядя в зеркало  на
свое позеленевшее лицо, я не без ехидства приговаривал: "Увы, ты сам этого
хотел!" Больш