ся по  лестнице,  ведущей  к  озеру.
Вероятно, он видел их с  Крэлом...  Может  быть,  специально  следят.  Уже
узнали о встречая здесь, в Асперте. А Крэл еще... Раскуривая трубку, Нолан
пытливо посмотрел на Крэла и вдруг спросил:
   - Вы чем-нибудь возбуждены сегодня?
   - Нет, нет, - слишком поспешно заверил Крэл.
   - Ну как хотите. У молодости свои права и свои законы. Простите мне мой
вопрос. Он и в  самом  деле  мог  показаться  нескромным.  Просто  мне  не
безразличны стали ваши волнения,  тревоги  и  радости.  Словом,  все,  что
касается вас...
   - Спасибо.
   - А вот сегодня за ужином вы были рассеяны  и  улыбка  на  вашем  лице,
постоянная, словно независящая  от  вас  самого,  -  такая  бывает,  когда
молодой человек не в силах, да и не хочет отделаться от  затронувшего  его
сердце воспоминания.
   Крэл рассмеялся:
   - Вы проницательны.
   - Я насторожен.
   - Даже когда появляется девушка?
   - Всегда и во всем.
   - А это не... - Крэл замялся.
   - Не стесняйтесь. Вы хотите сказать, что это неестественно.
   - Пожалуй, - согласился Крэл, хотя и собирался высказаться резче.
   -  Нет,  дорогой  Крэл,  просто  немного   гипертрофированное   чувство
ответственности. Я убежден - надо с очень большой осторожностью относиться
к  _чужим_.  Окружающая  человека  природа  -  это  нечто   цельное,   это
биогеносфера, подчиненная единым законам  развития.  Сложный  всепланетный
организм. И,  как  в  каждом  организме,  резкие  нарушения  его  функций,
вторжение чуждых тел, чуждой жизни могут окончиться катастрофой. Сейчас  к
такому вторжению мы не готовы, не сплочены, чтобы  отразить  его.  Как  же
можно уклоняться от борьбы с теми,  кто,  побуждаемый  только  стремлением
заглянуть в лицо неизведанного, не опасается впустить в наш мир...
   - Вы опять об этом! - Крэл подошел к  окну,  резко  отдернул  портьеру,
распахнул створку и вдохнул сырой прохладный воздух. В Асперте  дождя  уже
не было. Снеговые вершины очистились от облаков, белели вдали, и  даль  не
казалась теперь непроглядной. Внизу еще кипели  облака.  Наверно,  в  Рови
идет дождь. Поздно. Она спит или... Пожалуй,  уже  забыла  о  встрече  под
стеклянным навесом... Что же привлекло в ней?  Почему  до  этого  ни  одна
встреча не волновала так, как эта?..
   - Простите, - Крэл поспешно захлопнув окно. - Вы не озябли?
   - Нет, нет, Крэл. - Нолан, съежившись, сидел в большом  низком  кресле.
Его ладное, не по-стариковски крепкое тело сейчас казалось слабым,  совсем
слившимся с креслом. Трубка у него погасла, и он потягивал ее, не замечая,
что в ней нет огня.
   Крэл поднес  зажженную  спичку.  Нолан  благодарно  взглянул  на  него,
прикурил, втянул дым и взял Крэла за руку.
   - Вам трудно. Я понимаю.
   - Трудно, - Крэл  не  отнимал  руки,  хотя  прикосновение  похолодевших
длинных пальцев сейчас было ему неприятным. - Трудно. Только поверьте  мне
- я не жаден, не соблазняюсь славой, подошедшей так близко. Все это  время
я думаю о другом. Вот прошло уже много лет с того дня,  когда  вы  сделали
открытие. Вероятно, вы надеялись, что впереди еще несколько спокойных лет,
а случилось так, что я набрел на то же самое. Ну  хорошо,  промолчу  я.  А
дальше? Ведь минет еще три-четыре  года,  а  может  быть,  только  год,  и
кто-то, я уверен, снова найдет найденное нами.
   - Набрели? Откроет еще кто-то? О Крэл, вы заблуждаетесь!  -  воскликнул
Нолан, оставляя теплую руку Крэла. - Вам  помог  не  случай.  Выбрали  для
этого дела именно вас потому, что  вы,  а  не  кто-нибудь  другой  открыли
эффект  усиления  локального  биополя.  Однако   задание,   продиктованное
определенной целью, было выработано заранее.  Вас  все  время  направляли,
следили внимательно и следят теперь. Ведь заказчик темы - Ваматр.
   - Я уже начал догадываться об этом. - Крэл сел рядом с  Ноланом.  -  Ну
хорошо, не отдали вы, не отдам я. А потом? Ваматр наверняка не успокоится,
заставит  еще  кого-то  работать  на  себя,   наконец,   привлечет   новых
специалистов, даст задание им...
   - Мы и за этим следим.
   - Как вы сказали? Следим?
   - Да, Крэл, я не одинок в борьбе  с  людьми,  готовящими  биологический
взрыв на нашей планете.
   - С вами доктор Арнольдс?
   - Мне кажется, - продолжал Нолан,  уклоняясь  от  ответа,  -  вам  надо
решить главное - готовы ли вы бороться со злом. Или вы считаете возможным,
оградив себя неверием,  бездеятельно  следить,  как  нарождается  беда  не
меньшая, чем атомная угроза?
   - Вы хотите, чтобы я проникся убеждением: работа Ваматра принесет  миру
несчастье. Почему? Он неразборчив в средствах?  Погибли  люди,  помогавшие
ему проникнуть в заманчивую тайну  жизни?  Да,  это  ужасно,  конечно,  но
вспомните, сколько жертв понесла наука в прошлом, и сколько, вероятно, еще
понесет!
   - Жертвы, - задумчиво повторил Нолан. - Жертвы. Все дело в том, во  имя
чего они.
   - Во имя познания. Превыше этого нет ничего!
   - А если познание употреблено для уничтожения людей,  для  того,  чтобы
дать таким, как Хук, страшную, отвратительную силу?
   - Я очень мало знаю о Хуке.
   - Вы правы. Вы правы, Крэл, но я... - Нолан опять глубже ушел в кресло,
лицо его стало серым, измученным. Казалось,  Нолан  все  время  что-то  не
договаривал. Скрывает? "Нет, -  подумал  Крэл,  -  видно,  просто  считает
преждевременным  говорить  о  чем-то  самом   сокровенном,   быть   может,
принадлежащем не только ему одному". Крэл  не  противился,  понимая,  что,
вероятно, не заслужил доступа туда, куда допущены более стойкие и сильные,
чем он.
   И все же в этот вечер Альберт Нолан открыл для него новый уголок тайны.
   - Вы никогда не слышали об Аллане Лейже?
   - Нет, не приходилось.
   - Впрочем,  вы  и  не  могли  о  нем  знать.  Он  работал  в  Институте
экспериментальной биохимии еще до того, когда вы стали там бывать.
   - Впервые я приехал к ним год назад.
   - Да, а Лейж погиб... Боже, как идет  время!  Прошло  уже  больше  двух
лет... А я до сих пор помню, каким был в тот день взгляд его больших серых
глаз. Вопрошающих и немного тревожных... Меня не покидает мысль:  а  может
быть, он уже тогда предчувствовал,  что  не  вернется...  Аллан...  Молод,
умен. Обаятельный, знаете, из тех, которые нравятся всем,  ни  у  кого  не
вызывают  неприязненных  чувств.  Мало  кто   догадывался,   каковы   наши
отношения. Многие считали, что я отношусь к нему  предвзято,  недооцениваю
его, недолюбливаю. Это нас устраивало, так как помогало нашим  планам.  На
самом деле я любил его, считал незаурядным человеком. И  доверял.  Доверил
ему первому, Крэл, а вот теперь вам...
   Нолан, скрывая волнение, начал набивать трубку.  Пальцы  справлялись  с
привычной  операцией  быстро.  Нолан  почувствовал,  что  продолжать   без
заметной дрожи в голосе не сможет, и предложил:
   - Давайте закажем кофе.
   - Вы будете плохо спать.
   - Плохо, Крэл, плохо. Но все равно закажем.
   Теперь Нолан подошел к  окну,  осторожно  отодвинул  легкую  занавеску,
заглядывая в ночь, и продолжал, не оборачиваясь к Крэлу:
   - О том, что вы  начали  работать  над  облучением  фермента,  я  узнал
поздно. К сожалению, слишком поздно. Когда я вернулся из экспедиции,  дело
у вас значительно продвинулось, и я уже ничего  не  мог  поделать.  А  вот
когда эта идея возникла у Аллана...
   - Как! И он?
   Принесли кофе. Нолан вернулся к столику, разлил по  чашечкам  ароматный
напиток и только тогда ответил:
   - Да, Крэл. Он мог стать вашим предшественником, но  я...  Я  рассказал
ему о Ваматре, о Хуке, о катастрофе...  На  него  это  произвело  огромное
впечатление. Он сразу понял,  как  может  быть  страшен  Ваматр,  особенно
объединившись  с  Хуком,  задался  целью  разузнать  о  них   поподробней,
попытаться выведать, каковы  их  планы,  и,  если  их  намерения  окажутся
вредными, помешать им. Лейж уже решил проникнуть как-нибудь к Ваматру,  но
в это время Ваматр исчез, и это еще больше подзадорило Лейжа.
   - Исчез?
   - Да. В справочниках о  нем  ничего  нельзя  было  узнать,  статьи  его
перестали появляться в печати. Это было  верным  признаком:  работами  его
заинтересовались военные или... или Ваматр заинтересовал  своими  работами
военных. Таинственность  эта,  как  запретный  плод,  особенно  привлекала
Аллана, и он с немалым рвением начал поиски не  известно  куда  девавшейся
лаборатории. Однако лаборатория словно испарилась. Будто и не существовало
никогда самого Ваматра. - Нолан помолчал. - И все же Лейж обнаружил их.
   - Как?
   - Очень хитро. Сделал так,  что  Ваматр  сам  начал  искать  встречи  с
Лейжем, стараясь заполучить его в свою лабораторию.
   - Понимаю, - произнес Крэл, удивив этим Нолана. -  Понимаю.  Это  могло
произойти только в том случае, если. Ваматр узнал о Лейже как о  человеке,
владеющем секретом Альберта Нолана.
   - Так это и было. Ваматр в безвыходном положении. С момента катастрофы,
случившейся в лаборатории Арнольдса, прошло несколько лет, а он,  не  имея
больше синтезированного мною фермента, не  мог  продвинуться  дальше.  Как
только Ваматр услышал, что Аллан Лейж якобы знает методы синтеза фермента,
он сразу же подослал к нему людей,  которые  предложили  работу  в  "одной
очень  солидной  лаборатории".  Мы,  конечно,  догадались,  что   это   за
лаборатория.
   - Ваматр все еще работал у Арнольдса?
   - Нет. Оставаться у Него пасынком, существовать там из милости  он  уже
не мог и принялся за Хука. Хук, в свою  очередь,  давно  присматривался  к
Ваматру, понимая, что  встретился  с  личностью  незаурядной,  в  каких-то
чертах близкой ему и, будучи  человеком  увлекающимся,  представил,  сколь
необычайны могут оказаться достижения энтомолога.
   - Хук очень богат?
   - По всей вероятности, нет. Человек он деловой и прежде всего, конечно,
думал о деле. Вкладывать деньги, не извлекая из протоксенусов практической
пользы. Хук не хотел, однако  и  упустить  Ваматра  боялся.  Чутье  дельца
подсказывало: не он, так кто-то другой станет финансировать, Ваматра.
   - И Ваматр?
   - Видите ли, он не принадлежит к числу ученых, которые,  углубившись  в
свою работу, не резервируют в себе сил и способностей для решения  деловых
вопросов. Он прекрасно понимает, как важно быть не  только  ученым,  но  и
незаурядным организатором, если  берешься  решать  большую  проблему.  Да,
средства  ему  были  нужны,  и  он...  он  не   растерялся.   Почувствовав
нерешительность Хука, он сделал вид, что уже ищет другого покровителя. Это
и положило конец сомнениям Хука. Хук был ревнив...


   Слушая Нолана, Крэл узнал, как именно удалось Лейжу попасть к  Ваматру.
Подставные лица, сообщившие ему,  что  руководитель  солидной  лаборатории
готов встретиться с ним, разумеется, не упоминали имени Ваматра.  Но  Лейж
был убежден - предложение исходит от него и ни от кого  больше.  Казалось,
цель близка: стоит ему принять предложение, и  он  узнает,  где  притаился
Ваматр. Однако узнать это  Лейжу  не  удалось  даже  после  того,  как  он
согласился начать переговоры.
   В условленный день и час за Алланом Лейжем прислали автомобиль. Он  уже
приготовился к длительной загородной поездке, уже представил себе где-то в
глухом, но не слишком удаленном от магистральной  дороги  месте  прикрытые
густой зеленью, надежно огороженные помещения лаборатории, а его  привезли
на площадь Палем. Здесь, в самом центре столицы, в  огромном,  заполненном
множеством учреждений здании, в двух скромных комнатах размещалась контора
фирмы,  занимавшейся,  судя  по  вывеске,  производством  фармацевтических
препаратов.
   Принял Лейжа человек, совсем не похожий на Ваматра, которого Лейж  знал
по превосходным описаниям Нолана.
   - Хук, - представился он коротко.
   - Лейж, - ответил молодой человек.
   Во взгляде Хука Лейжу почудилось  что-то,  вызывающее  настороженность.
Впрочем, Лейж быстро взял себя в руки, стараясь не показать неприязненного
чувства к тому, кто вершит дела, которые  приходится  прикрывать  невинной
вывеской, вероятно, никакого отношения к этим делам не имеющей.
   Хук начал деловито:
   - Одной из моих лабораторий нужен биохимик. Вы смогли бы перейти к  нам
на работу?
   "Нужен биохимик. Так ли это?  Биохимиков  достаточно.  Не  биохимик  им
нужен, а фермент Нолана", - подумал Лейж и не спеша переспросил:
   - Перейти к вам? Ну, что же, хорошо, когда не ты ищешь работу, а работа
ищет тебя. Но, знаете, местом своим я доволен,  дело,  которым  занимаюсь,
мне по душе...
   - А условия?
   - Условия тоже приличные.
   - А если мы предложим лучшие?
   - От лучших отказываться, конечно, грех. Вот только оставить интересную
тематику, заняться вдруг фармакологией?.. Нет,  нет,  боюсь,  мне  это  не
подойдет.
   "Тебе это не подойдет. Молодец парень.  Хочет  добиться  своего.  Тогда
проверим иначе", - решил Хук и начал проверку:
   - А в лаборатории Ваматра вы бы согласились работать?
   - Фармаколога? - это прозвучало не без ехидства.
   Хук посмотрел на Лейжа внимательно и строго.
   - Мне нравится ваш вопрос. Нет, Лейж, он не фармаколог. Он энтомолог, и
табличка на двери пусть вас не смущает.
   - Да она меня и не смутила. Скорее позабавила. Что-то в этом духе  я  и
ожидал. Поскольку доктор  Ваматр  перестал  публиковать  свои  работы,  не
значится теперь в адресных справочниках, а  некролога...  Думаю,  некролог
появился бы в случае его смерти? Не так ли?
   - Похоже, вы внимательно следили за Ваматром и здесь очутились не зря.
   - Позвольте вам напомнить: вы сами меня пригласили.
   - Да, да, конечно, и  очень  рад  случаю  побеседовать  с  вами.  Итак,
поскольку фармакология отпадает,  мы  можем  вести  разговор  в  несколько
другом плане. Вы согласны работать у Ваматра?
   - В зависимости от того, чем занимается его лаборатория.
   - Боюсь, что об этом я смогу вам рассказать, только получив согласие на
наши условия.
   - Каковы они?
   - Контракт на три года. Не меньше.  И  соблюдение  тайны.  Кроме  того,
Ваматр берет к себе холостяков и незамужних. Он вообще предпочитает  людей
одиноких.
   - Он очень предусмотрителен. Ну, что же, значит, никто не должен знать,
чем занимаются "фармакологи"?
   - Совершенно верно. Если вам поручили разведать кое-что о наших  делах,
то вам это не удастся. Мы этого не допустим.
   - Мне следовало оскорбиться, услышав такие предположения, однако я буду
скромнее. И откровенней. Да, работа Ваматра меня интересует. Именно  меня,
а не кого-то другого.
   - О, это уже новое. Почему, позвольте спросить?
   - Я открыл способ синтеза фермента, который нужен ему, и только ему. По
крайней мере пока. А главное, меня чертовски увлекает проблема, которой он
занимался у Арнольдса. Мотивы, как  вы  понимаете,  сугубо  личные,  а  не
кем-то продиктованные.
   Хук откинулся в кресле и, слегка раскачиваясь,  смотрел  в  удивительно
яркие глаза молодого человека. "Может быть, это и в  самом  деле  находка,
случай,  который  подчас  вершит   много.   Парень   производит   приятное
впечатление. Смел, находчив,  умный  взгляд,  и  ловкие  красивые  руки...
Узнать о нем все... Во всех случаях проверить, кто он, зачем здесь..."
   - А я вам не верю. Ни одному вашему слову  не  верю,  дорогой  Лейж.  И
давайте выпьем. Вы что предпочитаете, "Рюлат" или покрепче?
   - Пожалуй, покрепче, только с содовой.
   - Превосходно, - Хук подошел к бару, вмонтированному в  книжные  полки,
жестом пригласил Лейжа и наполнил рюмки.
   - Рекомендую сюда же добавить немного гранатового соку.
   - Благодарю вас.
   - Итак, молодой человек, вы  энтузиаст,  увлечены  наукой,  открывающей
неизведанное, любите приключения и хотите... А может быть, вы и не  знаете
секрета синтеза? Где гарантии? - Хук быстро взглянул на Лейжа из-за рюмки.
- Давайте проще.  Я  человек  деловой.  Сколько  стоит  фермент?  Прописи,
подробная рецептура, код излучения, словом, все?
   - Продавать открытие я не собираюсь.
   - Я даю тридцать тысяч.
   - Мне нужно другое.
   - Понятно - разведать, что у нас делается. Пятьдесят.
   - Зачем? Принимая участие в ваших делах, я получу больше.
   - Сто.
   - Нет. Только работа вместе с Ваматром.
   - А если эта работа окажется... Ну, как вам сказать?.. Будет такой, что
ее уже не прикроешь вывеской типа фармацевтической? - Хук не сводил глаз с
Лейжа. От него не ускользало ничего.  "Молодой  человек  держится  хорошо,
обладает волей. Готов ввязаться в  опасную  игру,  волнуется,  но  крепок.
Умеет не показывать волнения, охватившей его тревоги, быть может,  страха.
Молодец... А если это будет верный помощник? Такие вот..."
   - Таинственность меня только привлекает, что же касается цели... Ну  уж
если работу приходится скрывать, то вряд ли цель излишне гуманна.  В  наши
дни такие ситуации не редкость.
   - Я не верю вам, Лейж.
   - Знаю. Я тоже не верю вам. Ни вывеске, ни обещаниям. Ни  тем,  что  вы
уже дали, ни тем, что собираетесь дать.
   - Вот это мужской разговор. Значит, поединок?
   - Я готов.
   - Правила игры?
   - В таких играх правил не бывает.
   - Давайте выпьем еще.
   - С меня довольно.
   - Опасаетесь?
   - Нисколько.
   - Так где гарантия, что фермент в ваших руках?
   - Мы это проверим в лаборатории Ваматра.
   - Что вам потребуется для осуществления синтеза?
   - Ровным счетом ничего.
   - Объяснитесь.
   - Я приду с небольшим количеством уже готового препарата.
   - Это нас не устраивает.
   - А меня не устраивает перспектива осуществления синтеза в таком месте,
где каждое мое движение будет зафиксировано.
   - Вы серьезный партнер.
   - Я знаю, на что иду, и догадываюсь, с кем имею дело. Итак, насколько я
понимаю, мы не пришли к приемлемому решению.  В  таком  случае,  разрешите
откланяться.
   - Погодите. Я согласен допустить вас к Ваматру.
   - И не только допустить, но принять  как  равного  работника,  имеющего
возможность быть в курсе всех дел и всех начинаний. Сотрудничество полное.
Доля моей ответственности за содеянное и доля моего участия в достижениях.
   - Ого! Это не слишком?
   - Отчего же? Ведь фермент - ключ ко всему. Без него вы не  продвинетесь
ни на шаг.
   - Это вам объяснил Альберт Нолан?
   Вопрос был опасным, и Лейж, стараясь выиграть время, не ответил  и  сам
поспешил задать вопрос:
   - Откуда вы взяли, что моими поступками руководит Нолан?
   - Он давний и  очень  упорный  противник  всех,  особенно  практических
начинаний Ваматра и, вероятно, готов рискнуть многим, только  бы  помешать
нам. А для этого необходимо выведать, что же именно мы делаем. Не так  ли?
Вы, насколько я понимаю, единомышленники?
   - Наши убеждения различны. Нолан, несомненно, умный человек, однако  он
идеализирует то, что, по-моему, идеализировать  не  следует;  Его  вера  в
Человека наивна, смешна. В большинстве своем  люди  подлы  и  только  этим
отличаются от остальных животных. Четвероногие лучше.  Никакой  хищник  не
способен на подлость. Он просто сжирает свою  жертву  только  потому,  что
таковы  законы  природы,  потому   что   ему   нужно   поддерживать   свое
существование, а вот человек...  Человек  единственное  животное,  которое
совершает подлости, которое уничтожает ближних совсем не для  того,  чтобы
поддерживать свое существование.
   - Ну что же, убеждения, типичные для нашей современной молодежи. Однако
вы уклонились от прямого ответа.
   - Не настаивайте - ведь  игра  без  правил  позволяет  и  это,  но  мне
кажется, мой ответ достаточно ясен.
   - Может быть, и так, однако игра без правил  позволяет  мне  не  верить
ничему. Вы женаты?
   - Нет.
   - Девушка?
   - Пока предпочитаю дам.
   - Родные?
   - Я одинок.
   - Это легко проверить.
   - Разумеется.
   - Значит, вы готовы принять мои условия?
   - Да.
   - В таком случае, я включу вас в число людей, работающих над проблемой.
Однако мне нужны гарантии. Ни одна живая душа  не  должна  знать  о  наших
делах. Сами понимаете, Лейж, никакие ваши заверения меня не убедят. Оба мы
хотим одного и того же. Вы хотите участвовать в наших разработках, знать о
них все, - для чего вам это, мне, в конце концов, безразлично, - и я хочу,
чтобы вы работали у нас, так как иного пути  заполучить  фермент  пока  не
вижу. Мы не доверяем друг другу, значит,  выход  один:  полное  подчинение
нашим правилам режима.
   Хук подошел к бару, налил себе рюмку, не  предложив  ничего  Лейжу,  и,
пока цедил крепкий напиток, видел в зеркале, как изменилось красивое  лицо
молодого биохимика, как дрогнул уголок рта, чуть  сощурились  и  потемнели
его глаза. Хук резко обернулся.
   - Итак?
   - Я согласен.
   - Повторю условия. Контракт на три года, и главное обязательство  -  не
разглашать сведения о проводимых нами работах. Если вы нарушите слово,  то
я не смогу поручиться за вашу безопасность. Просто не смогу.  В  этом  нет
ничего удивительного: ведь жизнь полна всяческих  неожиданностей.  Не  так
ли? Мало ли что может произойти  с  человеком.  Автомобильная  катастрофа,
отравление  пищевыми  продуктами,  внезапно  сорвавшийся  кусок   карниза.
Понимаете.  Тонут  вот  еще   люди.   Тонут.   И   при   самых   различных
обстоятельствах.
   Только в этот момент Лейж полностью осознал, куда  он  попал.  Казалось
странным, что светит солнце,  плещет  океан,  столица  полна  жизни,  люди
спешат по своим делам, читают газеты, выбирают в парламент, а здесь...
   Лейж письменно подтвердил, что совершенно одинок, не  имеет  близких  и
обязуется не разглашать сведений, полученных в лаборатории Хука - Ваматра.
   С этого момента Лейж уже не встречался с Ноланом, предполагая,  что  за
ним будет установлена слежка. Тщательная, не позволяющая сделать ни одного
неосмотрительного шага. Он не рискнул повидаться с Ноланом, даже не  писал
ему. О маленьком подарке Нолана - губной  гармонике  -  никто  не  знал  и
никто, конечно, не находил  ничего  предосудительного  в  том,  что  Аллан
частенько играл на ней."
   Знакомство с лабораторией, -  а  она  оказалась  такой,  какой  Лейж  и
представлял себе: укрытой в зелени запущенного парка, - прошло  будничней,
чем он ожидал. Оборудование лаборатории, размещенное в большом  загородном
доме, перестроенном для этой цели,  было  современным,  рабочие  помещения
удобны,  содержали  все  самое  необходимое   и   ничего   излишнего   или
неоправданно дорогого. Более того, во всем чувствовалась скромность,  если
не сказать недостаток средств, компенсируемый умением вести дело экономно,
по-хозяйски.
   Ничего  таинственного,  ничего   заставлявшего   насторожиться.   После
стольких дней напряженного  ожидания  и  волнений  от  мысли;  удастся  ли
проникнуть к Ваматру,  "ли  план  сорвется,  внезапно  наступило  ощущение
покоя, даже некоторого разочарования: "Ну вот, попал в  святая  святых,  и
что?"
   Тревога пришла позже. Поначалу едва уловимая,  но  уже  постоянная,  не
отпускавшая ни на минуту, а затем крепнущая день ото дня, мешающая жить  и
работать. И чем дальше, тем трудней было с сотрудниками. В лаборатории они
занимались каждый своим четко ограниченным кругом вопросов, и Лейж считал,
что никто из них не знает о работе соседа.
   Вскоре он решил, что  здесь  царствует  всепроникающая  слежка,  и  это
приводит к отчужденности, к  взаимной  подозрительности.  Временами  такая
обстановка казалась Лейжу непереносимой, он  готов  был  плюнуть  на  все,
пренебречь угрозами Хука и, не взирая на  трехгодичный  контракт,  бежать.
Вероятно, он так бы и сделал, если бы не протоксенусы.
   Первая встреча с ними оказалась неприятнее, чем он думал. Уродливые, не
похожие ни на что земное создания вызвали у него отвращение, сама мысль  о
необходимости прикасаться к ним, проводя опыты, представлялась чудовищной.
   Как ни странно, это длилось  недолго.  Уже  при  следующем  свидании  с
протоксенусами он понял, что тошнотное чувство проходит, а на другой  день
ему вдруг захотелось пойти к ним. Желание это возникло без всякой причины.
Надобности идти в питомник не было никакой:  опыты,  намеченные  на  день,
были  закончены.  "Идти  не  нужно",  -  внушал  себе  Лейж,  а   тяга   к
протоксенусам росла и росла. В тот раз он поборол это чувство.  С  трудом.
Вечер показался бессмысленно длинным, а сон,  беспокойный,  сумбурный,  не
принес отдыха. Утром,  когда  действительно  потребовалось  взять  в  опыт
протоксенуса, его испугало внезапно возникшее чувство радости. Непонятной,
ничем не оправданной. Хорошо было от самой  мысли,  что  вот  сейчас,  сию
минуту он, наконец, может, должен пойти к ним. Привычка  сдерживать  себя,
умение не поддаваться сомнительным порывам заставила его начать  борьбу  с
чужой,  непонятной  силой.  Лейж  решил  испытать  себя,  оттянуть  момент
встречи, отложив очередной опыт на два часа.
   Борьба оказалась мучительной, измотала, возбуждение  достигло  предела,
он не выдержал зарока и отправился в вольер. И там пришло успокоение.  Чем
ближе Лейж подходил к вольеру, тем легче становилось на  душе.  Не  ломило
больше в висках, появилось чувство бодрости, почти веселья. Тонкого, какое
дает стакан хорошего вина.  Приподнятое  настроение  усиливалось  по  мере
приближения к медленно двигавшейся в полутьме массе удивительных  существ.
И отвратительных, как все непривычное человеку, чуждое и,  вместе  с  тем,
почему-то привлекательных. Они все время меняли форму, цвет, становясь  то
почти прозрачными, то коричневато-серыми.  Неизменными  оставались  только
глаза, всегда устремленные на того, кто на них смотрел.
   Наконец Лейж, словно оттолкнувшись от невидимой  стены,  заставил  себя
отойти от вольера. Тяжелы были  первые  шаги,  но  затем  удаляться  стало
немного легче, и  он  овладел  собой  настолько,  что  уже  мог  думать  о
происшедшем. Необычайное явление захватывало и вместе с тем настораживало.
Первая попытка справиться с влечением к таинственному клубку жизни вселила
уверенность в себя, но тут он подумал о том, придется ли ему испытать  эту
гамму  неведомых  ранее  ощущений  вновь,  удастся  ли  опять  насладиться
совершенно новым эйфорическим чувством?
   Весь остаток дня Аллан Лейж не мог отделаться от желания снова  подойти
к вольеру. Хотя бы ненадолго. О  чем  бы  ни  заходила  речь,  что  бы  ни
обсуждалось в лаборатории, мысли настойчиво возвращались к протоксенусам.
   Теперь Лейж был  скован  их  странным  влиянием  настолько,  что  начал
тревожиться, понимая, как нелегко ему преодолевать постоянное стремление к
ним. Тяга эта представлялась  чем-то  порочным,  даже  стыдным,  влечением
противоестественным, а говорить обо всем этом было не с кем.  Недоверие  к
окружающим его людям усугублялось. Лейж пришел к убеждению, что полагаться
здесь следует только на себя. Трезвый его ум позволил определить, в  какое
положение  он  попал,  и  вскоре,  последовательно  анализируя  факты,  он
успокоил себя в главном:  общение  с  протоксенусами  никакого  побочного,
вредного для его  организма  воздействия  как  будто  не  оказывает.  Едва
преодолимое, постоянное желание находиться поблизости  от  них,  в  общем,
работе не мешало, голова оставалась ясной, он считал, что  хорошо  владеет
собой и только не может, совершенно не может отказаться  от  удивительного
возбуждения, вызываемого чужаками.
   Между тем Лейж быстро освоился  с  приемами  и  методами,  принятыми  в
лаборатории Ваматра, овладел навыками, необходимыми при  работе  с  новыми
существами и уже готов был к тому, чтобы испробовать на них фермент.
   Первые же опыты показали, какое  могучее  средство  оказалось  в  руках
экспериментаторов, и вместе  с  тем  заставили  убедиться,  что  обладание
ферментом  еще  не   решает   задачи.   Дело   получалось   сложнее,   чем
представлялось. Применение даже микроскопических  доз  препарата  вызывало
глубочайшие изменения в организмах протоксенусов.  Приходилось  перебирать
тысячи возможных вариантов, поиск получился длительным, и вскоре для Лейжа
настали трудные времена.
   Запас фермента подходил к концу.
   Лейж  становился  подозрительным,  и  ему  начало   казаться,   что   в
лаборатории стремятся к одному - как можно скорее израсходовать  имевшийся
у него запас и этим самым поставить его перед необходимостью все же начать
синтез. Теперь уже в стенах хуковской лаборатории.
   Опасная игра продолжалась с переменным успехом. Лейж находил,  что  Хук
торжествует, зная о исчезающем постепенно  запасе,  и  не  мог  придумать,
какой сделать ход, как отразить готовящийся удар. В самые трудные  дни  он
отправлялся в питомник и там подолгу  просиживал  у  металлической  сетки,
отделявшей  его  от  странных  существ.  Он  уже   установил   оптимальное
расстояние, на котором  лучше  всего  себя  чувствовал.  Находясь  слишком
далеко  от  клеток,  Лейж  не  так  полно  испытывал   пьянящее   чувство,
возбуждаемое протоксенусами. Придвигаясь к ним слишком близко, он  начинал
ощущать,  какой  утомительной  становилась  эта  близость  по   прошествии
двадцати - тридцати минут. На удачно найденном  расстоянии  он  не  только
оставался бодрым и радостным, но  и  отмечал  порой,  как  четко  начинает
работать мысль. А мысль  билась  над  одним  -  остаются  последние  капли
вещества, как сделать так, чтобы их хватило, чтобы под действием  фермента
до минимума сократился период развития и через несколько часов  отложенные
протоксенусами яйца перешли бы в фазу имаго. Как?
   Протоксенусы молчали. От них Лейжу просто становилось хорошо. Теперь он
думал о странных созданиях с теплым чувством, относился к ним лучше, чем к
окружавшим его людям, он еще третировал их, называя уродцами, но все  чаще
убеждался, что они сложней и загадочней, чем кажутся.
   Однажды, проведя  у  вольера  больше  часа,  Лейж  вдруг  осознал,  как
необыкновенно ясно, логично стали  складываться  у  него  представления  о
механизме  действия  фермента.  Недоставало,  правда,  какого-то   одного,
вероятно, самого главного звена. Он  подгонял,  подстегивал  самого  себя,
незаметно приближаясь к вольеру,  заглядывая  в  жуткие,  огромные  глаза,
устремленные на него из-за  сетки.  Глаз  было  много.  Они  перемещались.
Казалось: это не множество особей, а одно  гигантское,  все  время  как-то
изменяющееся существо воззрилось на него сотнями глаз. Чужих. Все же очень
чужих.
   Стало  покалывать  в  затылке.  Лейж  понимал,  что,  пожалуй,   нельзя
безнаказанно пододвигаться к ним все ближе  и  ближе,  но  желание  решить
задачу, да и страх перед  тем,  что  может  произойти,  когда  пробирка  с
ферментом окажется пустой, - все это было сильнее осторожности.
   Мешала полутьма, в которой жила, медленно шевелилась и размножалась так
сильно влияющая на него масса. Опытом было  доказано,  что  излишек  света
вреден  для  протоксенусов,  освещать  их  не  разрешалось,  однако   Лейж
пренебрег и этим, вынул из кармана фонарик, направил яркий луч на вольер и
вдруг вскрикнул от резкой боли в голове.
   Опомнился он уже стоя у  двери.  Погасил  фонарик  и  быстро  вышел  из
питомника.
   -  Готовьтесь  к  эксперименту!  -  Распоряжение  было  отдано   Лейжем
уверенно, теперь он знал, каков механизм действия фермента,  как  и  когда
фермент должен быть  введен  протоксенусам,  и  убежден  был,  что  способ
регулировать процессы, происходящие в их  сложных  организмах,  у  него  в
руках.
   Последние капли фермента были израсходованы.  Лейж  на  глазах  у  всех
разбил сосудик, так долго и так бережно хранимый им на груди  и  испытующе
посмотрел на Хука. Хук улыбнулся. Улыбка эта показалась Лейжу ехидной.
   - Все! Эксперименты закончены, - сказал  Лейж,  и  не  понять  было,  с
удовлетворением он это произнес или с горечью. - Теперь протоксенусы дадут
то, что вы от них хотите,  дадут  потомство,  способное  через  несколько,
часов превращаться в имаго.
   Фермент оказал на протоксенусов желаемое действие.  Полученное  от  них
потомство - за невероятную прожорливость Ваматр назвал  их  лимоксенусами,
то есть голодными чужаками - способно было летать и удовлетворяло главному
требованию Хука: развивалось с поразительной скоростью, за несколько часов
превращаясь во взрослую особь.
   И около  их  вольеров  Лейж  проводил  немало  времени,  однако,  кроме
отвращения к маленьким обжорам ничего  не  испытывал.  Тягостное  ощущение
потери не давало покоя молодому человеку. Он сдерживал себя, стараясь  как
можно  реже   заходить   в   питомник   к   протоксенусам.   Протоксенусов
подкармливали, поддерживали нужный для них режим, но  дальнейшее  изучение
их фактически  было  приостановлено,  так  как  Хук  все  внимание  уделял
лимоксенусам. Им, и только им.
   Хук стал оживленней обычного, деятельней, открыто радовался  полученным
результатам. Что же касается Лейжа, то он день ото дня становился мрачнее.
Он и сам еще не понимал, чем вызвано было подавленное настроение,  еще  не
разобрался  в  случившемся,   когда   узнал   о   затеваемом   грандиозном
эксперименте.   Участие   Лейжа   в    этом    эксперименте    Хуком    не
предусматривалось. На вопрос, почему его обходят. Хук  ответил  грубовато,
но весело. Шутками ему отделаться не  удалось:  Лейж  настойчиво  требовал
разрешения участвовать в опыте.
   - Не рекомендую, Аллан, ей богу, не стоит вам связываться  с  делами...
Ну как вам сказать, с такими, до  которых  вы,  по  всей  вероятности,  не
большой охотник. Берите пример с доктора Ваматра. Он заинтересован главным
образом в том, чтобы подтвердить свою гипотезу, а каким будет практическое
применение лимоксенусов, для него не так уж существенно. И он прав.
   Лейж задумался. Он уже чувствовал, как податлива  может  быть  природа,
как упоительна власть над ее тайнами. Протоксенусы - первые существа, пока
в небольшой степени, но уже возвращенные к образу жизни, который  вели  их
далекие предки на неизвестной планете, - несомненно могли открыть человеку
многое. Все больше убеждаясь в правильности смелых предположений  Ваматра,
Лейж мечтал о том времени, - теперь уже казавшимся близким,  -  когда  эти
существа, достигшие невиданного совершенства, начнут общаться с породившим
их миром. Он верил в эту возможность, хотел сделать все от него  зависящее
для  осуществления  дерзкой  мечты,  понимал,  что  работа  по   выведению
лимоксенусов - направление побочное, к тому же отнимающее много времени.
   Как бы угадав его мысли, Хук продолжал:
   - Зачем вам лимоксенусы? Что проку вам в них?
   - А вам?
   - Мне? - Хук вздохнул. - Мне от них тоже  будет  мало  пользы,  если...
если я не сумею осуществить один замысел. Простой, чертовски  простой,  но
такой, который принесет нам деньги. Деньги!  Проклятые  деньги.  Их  нужно
много, очень много, чтобы осуществить задуманное Ваматром. Вот и вы хотите
помочь Ваматру, хотите попробовать  вывести  из  протоксенусов  еще  одну,
более совершенную породу. Затем следующую, и  так  до  тех  пор,  пока  не
встретитесь с существами... Впрочем, не будем загадывать, что ожидает  вас
при этой встрече. Одним словом, вы хотите проникнуть в их  тайну.  Не  так
ли? Ну и валяйте, действуйте. Все в вашем  распоряжении.  Добывайте  снова
свой фермент. Успеха вам, Лейж! Пока мы будем  в  экспедиции,  вы  сможете
синтезировать следующие порции чудо-вещества, и...
   - Нет.
   - Что "нет"? Вы не хотите продолжать работу с протоксенусами?
   - Хочу, но только после того, как побываю в экспедиции.
   - Это непременное условие, Лейж?
   - Да.
   - А если я не приму вашего условия?
   - Я не дам больше ни капли фермента.
   - Смотрите, Лейж, -  взгляд  Хука  не  предвещал  ничего  хорошего.  Он
пододвинулся к Лейжу. - Смотрите, вы играете рискованно.
   - Я рискнул один раз, решив войти в эту игру, и теперь... Словом,  так:
ставка одна...
   - И очень крупная.
   - Я это отлично понимаю.
   - И все же?
   - И все же я делаю следующий ход.
   - Хотите знать все?
   - Да. Ведь расплата одна. Но...
   Лейж умолк, вглядываясь в окно. За окном шумел  парк.  Мокрые  деревья,
черные, будто уже не живые, стояли густо, но не настолько,  чтобы  целиком
скрыть ограду. А за ней, высокой, холодной, мокрой, как и деревья,  и  как
все в этом  осеннем  парке,  лежал  добровольно  покинутый  им  мир.  Тоже
суровый,  тоже  сложный  и  трудный,  но  разве  такой  отвратительный   и
безнадежный, как этот, хуковский?.. Ограда. А если бы ее и не  было,  ушел
бы он отсюда, бежал  бы  от  поединка,  страшного,  заставляющего  всегда,
ежеминутно напрягать силы? Нет... Теперь - нет!
   - Может быть, Аллан, - совсем тихо начал  Хук,  -  может,  и  не  стоит
думать о расплате? - Лейж  посмотрел  на  Хука  и  не  узнал  его.  Что-то
неожиданно мягкое, приветливое светилось в его взгляде.  Загорелое,  чисто
выбритое лицо показалось не столь надменным, как обычно. Голова  его  была
склонена чуть набок, веки немного прикрыты. - Расплата... Все мы вынуждены
платить. Всегда и за все. И каждому хочется,  чтобы  долгов  у  него  было
меньше. "Лейж, а зачем нам предъявлять счета друг другу?
   Теперь молчали оба. Хук следил за движениями каждого  мускула  на  лице
Аллана и старался понять, что происходит в душе этого смелого и все больше
нравившегося ему молодого ученого.
   - Я не боюсь расплаты, но уж если платить, то за дело.
   Хук все еще не терял надежды:
   - Я не хочу получать выигрыш. Я хочу видеть  в  вас  не  противника,  а
помощника.
   - Мне надо привыкнуть к этой мысли.
   - И поверить мне?
   - О, до этого, кажется, еще далеко.
   - Жаль. Тогда начнем второй раунд. Фермента у вас больше нет. Когда  вы
приступите к синтезу?
   - Мы вернемся к этому вопросу по приезде из экспедиции.
   - Так. Значит, вы хотите знать все?
   - Да.
   - Ну что ж, ваше дело. В таком случае, прошу вас к четырем часам ко мне
на совещание.
   Совещание, на котором директор особо засекреченной лаборатории  изложил
план предстоящей экспедиции, кончилось поздно. Лейж ушел к себе в  коттедж
(все сотрудники Ваматра жили в парке, окружавшем лабораторию) и долго,  до
поздней ночи играл на гармонике.
   Для  проведения  эксперимента  в  распоряжение  Хука  предоставили  три
небольших острова, лежащих вблизи  экватора.  Для  Хука  окончился  период
томительного ожидания, когда он сам ничем не мог ускорить  ход  событий  и
всецело зависел от успехов Лейжа. Быстро, в несколько недель, он со  своим
помощникам  подготовил   все   необходимое   для   проверки   способностей
лимоксенусов.
   На одном  из  трех  островов  он  расположил  небольшую  группу  людей,
обслуживавших привезенные  сюда  вольеры  с  лимоксенусами,  а  на  другом
разместил штаб. Третий остров, самый большой, обильно поросший тропической
растительностью, лежал на прямой, соединяющей первые два.
   Подготовка шла непрерывно. Между  островами  сновали  моторные  катера,
поддерживалась радиосвязь, помогавшая штабу следить, как продвигаются дела
у  группы,  занимающейся  лимоксенусами.  Хук  снабдил   экспедицию   всем
необходимым, делая  приобретения  расчетливо,  не  допуская  излишеств,  и
принял" нужные меры, чтобы проведение эксперимента происходило втайне.
   Хук уступил настойчивости Лейжа, взял его на  острова,  однако  никаких
заданий ему не давал. Биохимик был не  у  дел,  все  время  чувствуя  себя
лишним в экспедиции, и  обычно  не  отлучался  с  острова-штаба.  Даже  не
съездил на другие  острова  посмотреть,  что  же  там  творится.  Сидя  на
застекленной  веранде  стальной  разборной  башни,  сооруженной  для  этой
операции, Лейж видел цветущий остров, лежавший в нескольких километрах  от
него.  Следующий,  с  установленными  на  нем  вольерами,   скрывался   за
горизонтом. Группа совсем крохотных островков-скал,  торчащих  из  океана,
виднелась вдали, справа, а вокруг была вода. Только вода. Спокойный  в  ту
пору океан мягко подкатывал к острову теплые волны. Прибрежная, ярко-белая
полоса кораллового песка была  пустынна,  но  вплотную  к  ней  гигантской
стеной зеленой жизни подходили джунгли. Время от времени к  этому  острову
причаливали катера, и в них грузились со  своими  пожитками  аборигены.  С
такого расстояния даже в сильный  бинокль  они  казались  Лейжу  уж  очень
маленькими, пожитки их жалкими, и невольно думалось,  а  что  их  ждет  на
новом месте? Как освоятся они на чужих островах?..
   Вскоре начались опыты. Десятки, сотни проб и попыток, то подтверждавших
правильность расчетов, то ставивших под сомнение некоторые из них. К концу
месяца Хук счел возможным пригласить гостей, и  через  несколько  дней  на
острова прибыли три человека, одетые в легкие белоснежные  костюмы,  ничем
не напоминавшие военную форму. Гидросамолет, доставивший почетных  гостей,
вскоре улетел. Пришвартовались к  причалам  моторные  катера,  стало  тихо
вокруг, и только стук  двигателя  походной  электростанции,  словно  пульс
экспедиции, давал знать о продолжавшейся подготовке.
   Последнюю пробу провели рано утром, не посвящая в это гостей.
   В шесть часов четырнадцать минут Хук дал команду:
   - Включить генератор!
   Через несколько минут ассистент, находившийся у  вольеров,  сообщил  по
радио:
   - Сигналы получены. Устойчивы.  Характеристика  сигналов  соответствует
заданной.
   И тогда последовало распоряжение:
   - Выпускайте!
   На  острове-штабе  заработали  все  девять  радаров.  Это  были   очень
чувствительные  приборы,  способные  безошибочно   определять,   в   каком
направлении и с какой скоростью летит лимоксенус.
   И  радары  не  подвели.  Один-единственный  экземпляр,  отобранный   из
созданных в лаборатории Ваматра тварей, был выпущен из  вольера  и,  точно
следуя призывной волне генератора, полетел над океаном.
   В рассчитанное заранее время он  приблизился  к  острову,  был  засечен
радарами, пойман ассистентами и принесен на командный  пункт.  Лимоксенус,
заключенный в стеклянный бокс,  лежал  на  ладони  у  Хука.  Он  и  Ваматр
смотрели на крылатое существо с гордостью, и Лейжу показалось, что они уже
торжествуют, предвкушая победу над беззащитным зеленым островом.
   - Как точно все получилось, - задумчиво произнес Ваматр, - Бичет мечтал
именно о такой проверке. Уже тогда он призывал  немедленно  отправиться  в
экспедицию:  "На  острова,  друзья,  в  Тихий  океан!  Ставя   вольеры   с
протоксенусами все дальше и дальше друг от друга, мы определим,  на  каком
расстоянии действуют их устройства, так замечательно привлекающие особь  к
особи".
   - В то время вы могли только мечтать о таком внушительном эксперименте.
   - Теперь мы осуществили его,  умея  генерировать  характерное  для  них
излучение.
   - И завтра продолжим.
   - Попробуем. Бичет порадовался бы вместе с нами.
   -  Идемте  завтракать,  -  пригласил  Хук  и,  обернувшись   к   Лейжу,
внимательно посмотрел на его лицо. - Вы плохо себя чувствуете?
   - Нет, нет... я чувствую... хорошо... чувствую.
   Хук озабоченно покачал головой.
   - Я попрошу доктора Рбала уделять вам больше внимания.
   - Благодарю вас, совершенно  не  стоит.  В  тропиках  я  чувствую  себя
хорошо.
   - Не в климате дело, Лейж. К сожалению.
   К завтраку приглашены были и гости. Покончив с едой, уже за  кофе,  Хук
объявил о готовности его группы к эксперименту.  Эксперимент  решено  было
провести не откладывая - утром следующего дня.
   Маленький лагерь, укрытый душной тропической ночью, уснул, только Лейжу
не  спалось.  В  сборных  коттеджиках,  привезенных  с  континента,   было
прохладно - "работали кондиционирующие установки. В помещении не досаждали
замучивающие в тропиках насекомые, временное жилье  было  комфортабельным,
даже уютным (Хук умел и это), но ночь  Лейж  провел  особенно  беспокойно,
несмотря на полученное от врача лекарство. Он то зажигал,  то  тушил  бра,
укрепленное над его кроватью, много курил,  вставал,  несколько  раз  даже
брался за гармонику, но, вспоминая, что здесь, за тысячи миль  от  родины,
она бесполезна, оставлял ее.
   За два часа до восхода солнца дежурный по  экспедиции  доложил  Хуку  о
последней  метеосводке,  принятой  по  радио,  и  Хук,  посоветовавшись  с
Ваматром, отдал распоряжение о проведении решающего опыта.
   У экватора во все времена года солнце восходит в один и тот же час -  в
шесть. К этому  времени  на  наблюдательном  пункте  собрались  не  только
участники эксперимента, но и гости.
   В начале опыта команды были даны такие же, как и накануне, но  затем...
На этот раз открыты были все вольеры. Через положенное, точно определенное
в предварительных исследованиях  время  над  цветущим  островом  появилась
тучка. Маленькая, не  столь  грозная,  как  затемняющие  солнце  скопления
саранчи, иногда вдруг возникающие над просторами Северной Африки, и в этот
момент  была  подана  команда,  решающая,  такая,  которую   накануне   не
передавали:
   - Выключить генератор!
   В хорошие бинокли наблюдатели увидели, как тучка начала редеть, и в  то
же  время  приборы,  установленные  на  эвакуированном  острове,  передали
сигналы, говорящие о Том, что лимоксенусы осели на остров.
   - Ну  вот  и  все,  -  с  удовлетворением  заключил  Хук.  -  Посланные
генератором волны привлекли лимоксенусов, и они, подчиняясь  его  призыву,
стали неудержимо стремиться к нему, а как  только  этот  призыв  кончился,
потеряли ориентировку и попадали на средний остров. На сегодня все.  Через
тридцать шесть часов мы посмотрим, как поработали лимоксенусы.
   Ранним утром следующего дня все участники экспедиции снова собрались на
командном пункте. Подопытный остров дымил. Словно над жерлом вулкана,  над
ним вился едва заметный сероватый поток. Он то редел, то снова  становился
гуще. Лимоксенусы взмывали вверх на десятки  метров  над  самыми  высокими
пальмами, кружились там, будто выбирая жертву, и  пикировали  на  джунгли.
Тысячи  других  взлетали  им  на  смену  и  через  несколько  минут   тоже
обрушивались на сочную растительность.
   Часам к четырем дня чудовищный гейзер сник,  и  уже  без  бинокля  было
видно, как изменился остров.
   Хук спешил - в шесть часов вечера солнце подойдет  к  горизонту,  и  на
остров быстро, по-южному, нагрянет  тьма.  Катера  подошли  к  подопытному
острову  в  пять.  Четверти  часа  хватило  участникам  экспедиции,  чтобы
убедиться в  невероятной  прожорливости  лимоксенусов,  -  на  острове  не
осталось ничего живого.
   Остров был побежден, мертв  и  покрывался  слоем  умирающих  врагов.  К
заходу солнца ветерок уже стал доносить до  наблюдателей  приторный  запах
распада, и катера медленно удалились от места беззвучной войны.
   Лейж не отрывал глаз от  бинокля.  Из  серой,  едва  шевелящейся  массы
торчали только вышки с приборами экспедиции. Стальные, они не пришлись  по
вкусу прожорливой ораве, брошенной на  остров  волей  Хука.  Он  мог  быть
спокоен:   приборы    и    аппаратура,    отмытые,    почищенные,    вновь
отрегулированные, опять годны были в дело. Лейж перевел бинокль  на  самую
большую вышку. Там, на верхней площадке, он увидел едва различимые в лучах
уходящего за горизонт солнца скелеты. Люди?.. Неужели люди?.. Может  быть,
те, что не успели эвакуироваться? Они приползли на  эти  вышки  в  надежде
спастись от всепоглощающего многомиллионного чудовища, выпущенного  на  их
родные острова...


   Когда Альберт Нолан кончил свой рассказ, было  уже  около  полуночи.  В
тихом номере  пансионата  ничего  не  изменилось,  но  Крэлу  вдруг  стало
холодно. Казалось, едва проглядывавшие в ночи белые пятна снеговых  вершин
вторглись сюда и нарушили уют. Нолан, видимо, молчал уже несколько  минут,
а Крэл все еще не мог произнести  ни  слова.  Машинально  он  потянулся  к
бутылке с ликером, не глядя, налил его не в рюмку, а в  чашку  от  кофе  и
залпом выпил.
   - Они лезли на вышки...  вероятно,  из  последних  сил,  уже  терзаемые
мерзкими тварями. - Крэл закашлялся, долго не мог перевести  дыхание  и  с
трудом продолжал: - Тянулись  вверх,  к  небу,  к  воздуху,  пока  еще  не
насыщенному брошенной на их землю смертью. Нолан, да что же это?
   - Это... это один из  вариантов  практического  применения  открытия...
Такого, которое не делает нашу планету лучше.
   - А Лейж, Аллан Лейж, о котором вы так хорошо, так тепло отзывались?
   - Все это сложнее, чем вы думаете, Крэл. Да, Лейж дал фермент, мы так с
ним решили, - он побывал на  островах,  вернулся  вместе  со  всеми.  Трое
высокопоставленных гостей, вероятно, поняли, как заманчивы для  них  могут
быть лимоксенусы. Они ядовиты, не пригодны в пищу животным,  даже  птицам,
этим самым  прилежным  истребителям  насекомых,  следовательно,  не  имеют
естественных врагов. А бороться с ними человеку... Трудно,  очень  трудно.
Если учесть внезапность такого нападения -  ведь  это  адское  оружие  Хук
держал в глубокой тайне, то станет ясным, каким  оно  могло  оказаться  на
практике. Хук вложил много денег в это дело и уже  был  близок  к  победе.
Затраченное им должно было не  только  вернуться,  но  и  принести  доход.
Однако все кончилось не так, как он ожидал. И это благодаря...
   - Лейжу?
   - Да. Возвратясь из экспедиции, он сразу и прямо заявил, что не намерен
принимать участие в создании средств массового уничтожения, таких средств,
которые, могут оказаться страшней, а для агрессора  удобней,  чем  атомное
или  водородное  оружие.  Уничтожая  все  живое,   лимоксенусы   оставляли
практически неповрежденной технику противника.  Направляемые  генератором,
лимоксенусы способны в течение нескольких  часов,  пусть  даже  нескольких
дней, истребить всех, кто покоряться захватчикам не желает.
   - Но что же мог поделать Лейж, коль скоро он уже  дал  фермент  Хуку  и
лимоксенусы были выведены?
   - Так думал и Хук, - усмехнулся Нолан.  -  Я  никогда  не  видел  Хука,
фактически очень  мало  знал  о  нем,  но  потом  узнал...  Слушая  музыку
подаренной Лейжу гармоники.
   - Я ничего не понимаю.
   - Сейчас, сейчас поймете, Крэл.
   Отказ Лейжа значил для него только одно - смерть. Не соглашаясь принять
участие в грандиозной авантюре, он делал свой последний ход в  добровольно
начатой игре. Что касается Хука, то он прилагал  немало  усилий,  стремясь
превратить Лейжа из противника в единомышленника, но когда понял, что  это
не удастся, стал соображать, как заставить Лейжа открыть секрет  получения
фермента. Без фермента рушилось все. Фермент  и  только  фермент  позволял
получить от протоксенусов новый вид  -  лимоксенусов,  обладающих  заранее
заданными свойствами. Лимоксенусы отвечали многим  требованиям.  Полет  их
легко  управлялся  генерируемой  волной,  они,  на  редкость  прожорливые,
практически не истребимые, уничтожив все живое, погибали  сами,  что  тоже
было очень важно. Но это поколение не способно  дать  потомства.  Получать
новые и новые полчища можно было только  от  протоксенусов  и  только  при
помощи фермента, который синтезирует Лейж.
   - Лейж, поймите, - убеждал Хук, - вы начали безнадежную  борьбу.  Зачем
вам это? Вспомните вашу собственную оценку Человека. На площади  Палем  вы
очень рьяно доказывали, что не прав Нолан, идеализирующий людей.  Судя  по
всему, вы склонны считать, что человек  не  изменился  за  тысячи  лет,  и
корочка, скрывающая в нем зверя, все еще слишком тонка.
   - Вы пользуетесь этим, а я хочу, чтобы она становилась плотнее.
   - Усилия одиночек ни к чему не приведут, Лейж.
   - Неправда, нас много, а вас...
   - О, мой  дорогой,  ваш  трезвый  ум  дает  осечку.  Вы  не  учитываете
качественную сторону. Да, противников у нас много. Очень много, но они, по
счастью,  не  располагают  средствами,  а  значит,  властью,  и  вынуждены
подчиняться нам. Мы творим историю, создаем, крепим  цивилизацию  и  хотим
защищать ее от  тупой  массы,  готовой,  подобно  лимоксенусам,  поглотить
добытое самыми инициативными и энергичными людьми. Масса способна  сожрать
все, и ненавидит всех, кто умен, кто преуспевает, кто  деятелен.  В  своем
тупом, животном стремлении к сытости и  мнимому  благополучию  она  слепо,
инстинктивно стремится ухватить  лучшее  из  того,  что  уже  отвоевано  у
природы. А сама... сама  способна  только  увеличивать  энтропию.  Чем  же
сдерживать эту, всегда податливую к подстрекательству массу? Страхом...
   - Перед чем?
   - Страхом перед уничтожением. Надо  пристально  следить  за  всем,  что
вырастает бессмысленно и развивается слишком  бурно,  за  всем,  способным
захлестнуть и погубить.
   - Кого?
   - Тех, кто борется с энтропией.  Погубить  нас  с  вами.  Деятельных  и
мыслящих.
   - Так. Значит, нужно уничтожать?
   - Да.
   Лейж вскочил, и Хук вдавился в кресло. На какой-то  миг  его  загорелое
лицо, словно выкованное грубовато, но умело, стало темным, испуганным.  На
миг. Решимость, даже  отвага  вернулась  к  Хуку  быстро:  Лейж,  высокий,
изящный, сильный и ловкий, не собирался его ударить. Он внимательно, будто
попав сюда впервые, стал оглядывать кабинет.
   - Почему у вас здесь нет портрета?
   Хук не понимал:
   - Какого портрета?
   - Гитлера.
   Тогда вскочил Хук. Пружинистый, мускулистый, он потянулся через стол  к
Лейжу и выговорил четко, зло:
   - Молодой человек, когда  вы  еще  пачкали  пеленки,  я  воевал  против
фашизма.
   - О, в таком случае все еще страшней. Наша игра зашла  слишком  далеко.
Пора сделать  последний  ход.  Начиная  игру,  я  стремился  проникнуть  в
неведомое, хотел сам, даже заплатив очень дорогой ценой, взглянуть в глаза
существа, порожденного далеким миром. Пока это не  удалось.  У  вас,  Хук,
другие цели. Но я готов и к ответственности. Вы помните мои слова? Я готов
и сейчас. Да, я причастен к убийству тех несчастных аборигенов, чьи  кости
остались на вышках излучателей. Я, конечно, не знал, сколько именно  людей
находилось на острове, сколько было вывезено, словом,  полностью  ли  была
осуществлена эвакуация, но я...
   - Лейж, успокойтесь. О каких аборигенах идет речь?
   - Ах, вы не  знаете!  Ничего,  во  всем  разберутся  те,  кому  следует
разобраться. Я сам намерен предстать перед судом, оповестив обо всей, чему
был свидетелем, не утаив и своей вины, конечно.  Это  мой  последний  ход,
Хук.
   Лейж вышел из кабинета Хука и направился  прямо  к  воротам  парка.  Он
понимал бесполезность такой затеи, но не пойти к воротам не мог. Не раз он
выходил из них, совершал длительные прогулки и даже не замечал, следили за
ним люди Хука или нет. Но он никогда не пытался уехать в  город,  соблюдая
договоренность, всегда возвращался в лабораторию, а теперь... Хук узнал  о
его намерении. Он сам сказал Хуку. Зачем? Глупо, конечно.  Надо  было,  не
говоря ни слова, немедленно отправиться в столицу, явиться... Куда?.. Нет,
прежде всего  надо  скрыться.  Где?  Подвести  друзей?..  Ничего,  друзья,
готовые к борьбе, найдутся. Только  нельзя  показывать  связи  с  Ноланом,
только бы Хук не узнал о его подарке... Хук.  Он  может  все...  "Случайно
свалившийся карниз. Тонут вот еще  люди.  Тонут.  И  при  самых  различных
обстоятельствах... Черт с ним, с Хуком, с его угрозами. Сейчас важно  одно
- пройти через ворота..."
   От ворот Лейж шел еще быстрее, чем к воротам. В вестибюле, в  коридорах
ему встречались сотрудники - люди с  окаменевшими  лицами,  смотревшие  на
него как на покойника, почему-то  быстро  идущего  по  лаборатории.  Может
быть,  это  только  казалось...  Во  всяком  случае  здесь,  среди  хорошо
подобранного Хуком штата, он ни с кем  не  сблизился,  не  смог  подобрать
верного  помощника,  готового   рискнуть   ради   него,   ради   долга   и
справедливости.
   Лейж заперся в своем кабинете-лаборатории.
   - Соедините меня с городом.
   - Вам город? Простите, вас не ведено соединять с городом.
   - Тогда соедините с директором.
   - Пожалуйста.
   - Говорит Лейж.
   - Я вас слушаю.
   - Вы не имеете права держать меня здесь.
   - Вы приняли игру без правил, Лейж.
   - Что вы хотите?
   - Фермент.
   - Я не могу вам его дать.
   - Не хотите.
   - Не могу.
   - Тогда будем продолжать игру. Я еще  не  сделал  свой  последний  ход.
Пользуйтесь этим, Лейж. Очень удачно получилось, что  вы  сразу  прошли  к
себе. В вашем кабинете есть все необходимое для работы.
   - Поймите...
   - Не перебивайте меня. Время разговоров прошло. Надо действовать,  надо
платить проигрыш. Если чего-либо вам не достает, вы можете потребовать.  В
ваше распоряжение будет предоставлено все необходимое.
   - Это чудовищно.
   - Вы шли на все, стараясь проникнуть  в  мою  тайну.  Не  забывайте  об
этом... Итак?..
   - Я не могу.
   - Это окончательное решение?
   - Да.
   - Тогда, Лейж, я делаю последний ход.
   - Что это значит?
   - Я уезжаю. Вас оставляю  доктору  Рбалу.  Как  он  заставит  вас  быть
сговорчивей, я не знаю, но, поверьте мне, он большой  специалист  в  своем
деле.
   Два  человека  сидели  молча,  каждый  в  своем  кабинете.  У   каждого
телефонная трубка была крепко, до боли, прижата к уху. Они слышали дыхание
друг друга, легкий фоновый шум и не могли произнести ни слова. Ни один, ни
другой. Сколько это продолжалось?.. Минуту, три?.. Первым  заговорил  Хук.
Тихо, почти шепотом:
   - Аллан... я не хочу... понимаете, не хочу делать этот последний ход...
Я привык к вам. Вы мне нужны и... Ну?.. Скажите "да"!
   Лейж ответил тоже тихо. Голос у него хрипел, и он с трудом выдавил:
   - Я не могу. Я не знаю секрета Нолана!
   Хук положил трубку. Лейж не оставлял свою. С ней, тоненькими  проводами
связанной со всем миром, расставаться  было  страшно.  Из  оцепенения  его
вывел шум: кто-то плотно закрывал ставни. Лейж бросился к двери. Она  была
заперта.
   Закрылись ставни на последнем окно. Лейж схватил тяжелый  октанометр  и
запустил им в окно. Звон стекла отрезвил его, и  в  этот  момент  зазвонил
телефон. К столу Лейж подходил медленно, крадучись,  он  то  протягивал  к
трубке руку, то отдергивал ее и, наконец, решился:
   - Слушаю.
   Голос Хука звучал твердо, деловито:
   - Я уезжаю через двадцать минут. Это все,  что  я  могу  вам  подарить.
Через двадцать минут вы не будете иметь никакой возможности  связаться  со
мной, и вам придется или выдать фермент, или иметь дело с Рбалом.
   Теперь, не ответив, бросил трубку Лейж.
   Он подошел к окну, потрогал пальцами острые  кромки  разбитого  стекла,
вынул гармонику и, опершись плечом о  раму,  почти  касаясь  лбом  оконной
решетки, стал играть.
   Нестерпимо болела голова. И захотелось к протоксенусам. Захотелось так,
как никогда прежде. Его не пустят к ним... Теперь их  осталось  мало.  Они
уже не так утешают его, их влияние ослабло...  Бедные,  о  них  теперь  не
заботятся, как раньше... А около них утихла бы боль  в  голове,  стало  бы
легко, радостно... Мысль  о  протоксенусах  мешала  играть  на  гармонике.
Многие фразы он повторял по нескольку раз, с невероятным усилием добиваясь
четкости,  правильного,  нужного  сейчас  чередования  звуков.  Когда   он
переставал  играть,   ночная   тишина   наваливалась   пугающе,   властно.
Чувствовалось, что этой тишиной он накрепко отгорожен от тех, кто  мог  бы
помочь.
   Затрещал телефон, и Лейж вздрогнул - звонить мог Рбал. Он, и только он.
"Начинается. Вот оно, последнее испытание. Достанет ли сил, мужества? Надо
с достоинством встретить палача. Надо...  А  что  он  измыслит?..  Не  так
страшны пытки, как ожидание пыток..."
   - У телефона Лейж.
   - Лейж, говорит доктор Рбал. Я по поручению шефа. Вы приняли решение?
   - Да, я сказал о нем Хуку.
   - Это решение нас не устраивает. Соглашайтесь приступить к  работе  над
ферментом, или мне придется заставить вас поторопиться с этим делом. И вот
еще что, прекратите эту  дурацкую  игру  на  гармонике.  Мне  начинают  не
нравиться ваши штучки.
   - Да как вы смеете!
   В трубке раздался хохот, и  Лейж  швырнул  трубку.  Она  не  попала  на
аппарат, скатилась со стола, болталась на белом шнуре  и  хохотала.  Лейжа
встревожила не только угроза  Рбала  применить  силу,  но  и  разговор,  о
гармонике. Не сыграно было еще много. Но что они могли сделать?  Ворваться
сюда, отобрать? Смогут, все смогут. Лейж  подбежал  к  окну,  заиграл,  но
играл нечетко, сбивчиво, нервничая, вновь и  вновь  повторяя  сыгранное  и
частенько  озираясь  на  трубку.   Казалось   она   продолжала   хохотать,
раскачиваясь на шнуре.  Лейж  не  выдержал,  подбежал  к  столу  и  рванул
телефонный шнур.
   - У вас уже  сдают  нервы.  Рановато,  Лейж.  -  Голос  Рбала  слышался
откуда-то сверху.
   Лейж догадывался, что его кабинет нашпигован микрофонами,  уверен  был,
что каждое его слово улавливалось и даже фиксировалось на пленке, но он не
подозревал о существовании динамиков.
   - Да, Лейж, рановато. Все только начинается.
   Лейж огляделся по сторонам, вдруг почувствовав себя  голым,  совершенно
беспомощным, как никогда в жизни. Вот он стоит посреди комнаты, и на него,
несомненно, направлены объективы телевизионных устройств. Каждое  движение
контролируется, все прослушивается. Но это еще  не  все!  Сдаваться  рано!
Лейж припал губами к гармонике и продолжал играть. Играл уверенней, лучше,
чем до того, играл, пока из всех динамиков не рявкнул Рбал:
   - Перестаньте дудеть, Лейж! И отвечайте мне: даете фермент или нет?
   - Нет.
   Лейж снова поднес гармонику к губам, быстрее прежнего сыграл  несколько
фраз, хотел уже перейти к следующим, очень важным, и невольно вскрикнул от
внезапной боли под лопаткой. Первой была мысль: из какой-то  щели  в  него
выпущена стрела. Он даже схватился рукой за спину, стремясь дотянуться  до
раненого места, но в этот момент  кинжальная  боль  резанула  бедро.  Лейж
обернулся, всматриваясь, откуда могли вылетать  эти  невидимые  стрелы,  и
вскрикнул от нового болевого удара. Боль становилась острей и острей, тело
начинало  зудеть  и  чесаться.  Кабинет   наполнился   шумом,   издаваемым
динамиками, в этом шуме чудились звуки музыки, похоже,  играла  скрипка...
Ваматр?.. Играет или нет?.. Неуловимая и вместе с  тем  очень  будоражащая
эта музыка мешала больше всего. Казалось, умолкни динамики - и можно будет
понять, откуда враг ведет наступление. Боль в шее вспыхнула с такой силой,
что он не сдержался, закричал, вскинув голову, и увидел...
   Над ним летал лимоксенус.
   Лейж вскочил на стол, стоявший в углу комнаты, крепко прижался спиной к
стене, съежился, присел на корточки, и заиграл на гармонике.
   - Прекратите!
   Лейж не отвечал.
   - Перестаньте играть. Мы поняли, в чем дело. На островах вы не  играли,
зная,  что  сигналы  не  дойдут  до  сообщников.  Сейчас  наша  аппаратура
улавливает волны, посылаемые вашей чертовой игрушкой.
   Лейж оставил гармонику.
   - Вы обречены. Фермент или...
   - Я не могу...
   Затишье продолжалось недолго. В кабинете уже летало не  меньше  десятка
лимоксенусов. Как ни отбивался от них Лейж,  они  продолжали  жалить  его,
находя то одно, то другое доступное  им  место.  Лейжу  удалось  раздавить
двух-трех особенно нахальных и  неосторожных,  но  с  остальными  поделать
ничего не удавалось. От укусов горело  тело,  вспухало  лицо,  шея.  Ногам
доставалось особенно. Огневая боль шла от щиколоток к спине.  Раздавленных
им тварей набралось много, но откуда-то,  из  непонятно  где  существующих
щелей и отверстий влетали новые и новые посланцы Рбала.
   - Фермент, Лейж, - гремел голос из динамика, - или я выпущу их  на  вас
через вентиляционный канал.
   - Я не знаю, как его синтезировать.
   - Ложь!
   - Я получил его от Нолана... Немного, несколько граммов...  я  не  знаю
секрета...
   - У меня эти штучки не пройдут. Признавайтесь!
   - Я не умею синтезировать!
   Лейж в минуту отчаяния вдруг  подумал,  что  его  ослабевший  голос  не
услышит палач, захотел громче выкрикнуть это "нет", но  не  нашел  в  себе
сил. Боль,  дикая,  нестерпимая,  вызываемая  отвратительными  существами,
парализовала. Мысли путались,  хотелось  ухватиться  за  кукую-то  одну  -
спасительную, но такой не оказалось. Мешали думать  возникавшие  в  памяти
рассказы о пытках. Лейж никогда не мог  без  содрогания  и  страха  читать
описания пыток, особенно применяемых к людям, которые действительно ничего
не знали и поэтому ничего не могли сказать своим палачам.
   Что-то выкрикивал Рбал, настаивал, требовал. Вероятно, грозил...
   - Не умею, - все тише отвечал Лейж...
   Сколько теперь стало лимоксенусов? Не так уж много.  Но  Рбал  запустит
еще и еще... А если... если была бы возможность соединиться сейчас с Хуком
и сказать ему: "Я не  умею.  Не  умею!"  ...Хук  давал  двадцать  минут...
Поверил бы Хук или нет?.. Сказать Рбалу, попросить его позвонить в город к
Хуку... Нет, надо продолжать сигнализировать друзьям...
   Лейж опять, уже распухшими губами припал к гармонике и кодировал  слова
прощального привета, призыв не прекращать борьбу.
   Последний аккорд нес сообщение о ворвавшейся к нему туче лимоксенусов.


   Прошли все сроки, отпущенные Крэлу профессором  Овербергом,  и  настало
время принять окончательное решение. Собственно говоря,  Крэл  принял  его
еще в Асперте, узнав о судьбе Аллана Лейжа. Теперь  его  заботило  другое:
как именно осуществить задуманное.
   Уже несколько месяцев он вел опыты вхолостую. Тысячи проб,  кончавшиеся
ничем. Нужной была одна-единственная точка,  найденная  в  памятное  яркое
утро, а Крэл, словно и не существовало ее, делал новые попытки,  умышленно
уходя дальше и дальше от найденного. До совещания у Оверберга, на  котором
Крэл не  рассказал  о  полученных  результатах,  в  его  работу  никто  не
вмешивался.  Так  могло  бы  продолжаться  и  дальше  -  дирекция  считала
необходимым предоставлять ему наибольшую самостоятельность, но Крэл  начал
сам привлекать вниманием своей работе. Теперь и заведующий отделом, и даже
Оверберг были осведомлены о каждой серии его опытов, знали, что ни один не
дает искомого результата.
   Эксперименты Крэл ставил интенсивней  прежнего,  стараясь  нагромоздить
такую гору данных, в которой докопаться до набора цифр,  составляющих  код
излучения, было  бы  практически  невозможно.  Оставалось  придумать,  как
поступить с записью кода,  выданной  счетно-решающим  устройством  в  ночь
открытия. Запись не должна быть обнаружена. Изъять ее из пачки документов,
подобранных в хронологическом порядке? Нет, пробел будет слишком  заметен.
Ясно станет, что выпадает какое-то звено, что  не  выверена  группа  цифр.
Опыты могут повторить, ведя поиск в этом направлении, в этом,  пропущенном
диапазоне, и, конечно, наткнутся на нужное сочетание.
   Крэл решил просмотреть данные трехмесячной давности, открыл свой личный
сейф, вынул Папку, почти не  глядя,  нашел  в  ней  нужную  страницу.  Вот
колонки цифр, напечатанные в определенной последовательности. Все выглядит
просто и стройно, но, как в формуле белка, стоит только чуть-чуть изменить
порядок расположения аминокислот - и свойства белка станут  совсем  иными,
так и здесь, достаточно переставить... Что такое?!  Крэл  вновь  перечитал
столбцы, относящиеся к кульминационному моменту генерации. Почему же после
трех семерок стоит 832? Ведь это абсурд. Найдено было  717.  Так  похожие,
совсем немного отличающиеся друг от друга трехзначные числа - 777 и 717. И
дальше, почему  618,  когда  должно  быть  648?  А  затем  все  сдвигается
непонятно куда.
   Крэл подошел к гиалоскопу, быстро ввел в программное устройство группы,
записанные в протоколе. Зеленого пика в приборе не  получилось.  Тогда  он
запер дверь, выключил телефон и принялся тщательно обследовать сейф.  Сейф
личный, обычно никто не открывал его. Что же могло случиться? Похоже,  что
не все лежит на своих местах: будто кто-то осторожно, стараясь не нарушить
порядок в чужом хранилище, пытаясь  не  вызвать  подозрений,  брал  папки,
ставил их на места, но ставил не совсем так, как это делал  хозяин  сейфа.
Может быть, только показалось? А код? Забыть последовательность  групп  он
не мог: 777 - 717 - 648...
   Установка получила задание  генерировать  излучение  по  этому,  хорошо
запомнившемуся набору, и вскоре Крэл увидел  на  экране  гиалоскопа  яркий
зеленый пик. Устойчивый,  спокойный.  Как  тогда...  Вот  сейчас  появится
неожиданно Альберт Нолан,  не  снимая  плаща  и  шляпы,  сразу  пройдет  к
прибору, с досадой скажет: "Все-таки получилось!"
   Крэл опасливо глянул на дверь,  быстро  отключил  установку,  не  забыв
уничтожить программирующую карточку с кодом, и запрятал папку в сейф.  Кто
копался в сейфе? Кто мог подменить страницу? Значит,  код  стал  известен.
Кому? Естественным было желание поскорее увидеть Нолана, но  Нолан  был  в
отъезде. Будет ли он в Асперте?..
   Субботы Крэл дождался с трудом. День выдался не по-осеннему  жарким,  в
электропоезде было душно, не терпелось поскорее  очутиться  в  пансионате,
вдохнуть горный воздух и, главное, рассказать Нолану о случившемся. Похоже
было, что поезд никогда не взбирался так долго, никогда путь не был  таким
надоедливым. Читать не хотелось,  не  успокаивала,  как  обычно,  медленно
разворачивающаяся панорама далеких, затянутых тонкой дымкой гор. Волнение,
не покидавшее Крэла  всю  неделю,  становилось  нестерпимым,  но  истинную
причину его Крэл понял  только  тогда,  когда  снова  увидел  застекленную
автобусную станцию.
   Подошел автобус в Асперт, но Крэл не сел в него -  Инсы  на  автобусной
станции не было. До автобуса на Рови оставалось несколько минут, а она  не
показывалась. Если не приедет с этим поездом, значит...
   К станции подрулил еще один автобус - это был последний на  Рови.  Крэл
всматривался  в  толпу  пассажиров,  стараясь  не  пропустить  так  хорошо
запомнившийся застиранный комбинезон, сразу полюбившуюся смятую,  небрежно
сидящую на голове  кепку.  Ни  комбинезона,  ни  кепки  не  было.  Автобус
заполнялся быстро. Еще несколько минут, и он  тронется.  Не  увидеть  Инсу
было невозможно. Теперь, не встретив ее, Крэл особенно остро почувствовал,
что, несмотря на тревогу, вызванную необходимостью  принять  окончательное
решение, несмотря ни на что, он все эти дни не переставая думал о ней, жил
надеждой на встречу. Почему же ее  нет?..  Взревел  дизель-мотор,  пахнуло
керосиновым перегаром, последний запоздавший пассажир  вбежал  в  автобус,
автобус тронулся, и тут Крэл увидел Инсу. На ней не было кепки. Она сидела
у окна и смотрела прямо перед собой, вероятно, не замечая, что  происходит
на станции, не видя и его.
   Крэл  вскочил  в  машину  в  тот  момент,   когда   уже   захлопывались
автоматически  двери,  и  медленно,   поминутно   прося   прощения,   стал
пробираться по заполненному пассажирами проходу. Теперь он стоял  рядом  с
ней, держась за поручень. О чем она думала? Совсем забыла  о  встрече.  Не
только  не  искала  его,   но   не   заметила   мечущегося   по   станции,
вглядывающегося в преходящих... Зачем он едет?..  Вернуться  из  Рови  уже
нельзя будет, не удастся сегодня попасть в  Асперт...  А  ведь  так  нужно
поговорить с Ноланом!..
   Часть пассажиров вышла на ближайших станциях, освободились места.
   - Разрешите?
   - А, это вы. Здравствуйте. - Инса ответила спокойно, будто знакомы  они
долго и отношения у них давние, установившиеся, но вдруг забеспокоилась: -
Куда это вы едете? Вы ведь всегда... Вам же в Асперт.
   Крэл не смотрел на нее, чувствуя себя нашкодившим мальчишкой.
   - Мне показалось... Впрочем, все равно... Я не могу без вас, мне нужно,
ну вот просто необходимо побыть с вами.
   - Что вы такое говорите!
   Крэл обернулся к ней и увидел, что она озирается по сторонам. Ему  тоже
стало неловко - признание,  вырвавшееся  у  него  здесь,  в  переполненном
автобусе... Действительно, глупо. Пожалуй, пошло. Она может подумать,  что
он не сдержан, вообще готов бежать за первой приглянувшейся девчонкой. Как
уверить ее, что встреча с ней и в самом деле ему дорога?
   Инса отвернулась к окну, и  Крэл  не  мог  смотреть  на  нее,  опасаясь
вспышки неудовольствия. А очень хотелось  заглянуть  ей  в  глаза.  Именно
сейчас, сию минуту. Но не удавалось. Искоса поглядывая на Инсу,  он  видел
только мочку уха и щеку. Смуглую и грубоватую. В  закатных  лучах  на  ней
просвечивал тонкий персиковый пушок. Автобус  потряхивало  на  проселочной
дороге, Крэл невольно касался ее бедра, ощущая тепло.  Надо  было  немного
отстраниться отодвинуться к краю сиденья, но почему-то  не  доставало  сил
сделать это простое движение.
   - Зачем вы сели в автобус? - спросила Инса тихо,  не  поворачиваясь,  и
Крэлу показалось, что она не только спрашивает, но  и,  размышляет  вслух.
Может быть, и себе она задает вопрос: "Зачем он едет со  мной?"  Как  и  в
первую их встречу, в ее словах, в  интонации,  с  которой  она  эти  слова
произносила, чувствовался второй, скрытый смысл.
   Крэл не ответил, и поступил правильно. Инсе,  видимо,  понравилась  его
застенчивость.
   - Как вы доберетесь обратно? Этот автобус не вернется:  шофер  живет  в
Рови, а попутных машин почти никогда не бывает. Зачем поехали?
   Это уже прозвучало мягче, даже заботливо.
   Крэл пожал плечами.
   - Очень хотелось проводить вас... Побыть немного с вами.
   Крэл  проводил  ее  до  дому.  У  калитки  она  остановилась.  Крэл  не
раздумывал над тем, как он проведет ночь в чужом поселке. Ему просто  было
хорошо. Хорошо оттого, что стоит около нее, смотрит ей в  лицо.  Ничем  не
примечательное и чем-то привлекающее. Приятно было болтать с ней, и  время
шло незаметно, легко...
   - Поздно уже.
   - Вы устали, Инса, а теперь из-за меня поздно ляжете.
   - Я держусь всю неделю, а вот в субботу... Ну ничего - отдохну и  снова
буду бодрой. Как и всегда.
   - Надо найти работу полегче.
   - Легкой работы не бывает, а то, что хочется, не дается в руки.
   Крэл стал горячо и вместе с тем довольно путано рекомендовать  ей,  как
бы следовало изменить жизнь, сделать ее лучше, интересней. Инса  кончиками
пальцев коснулась его плеча и, улыбаясь, остановила. Отвечала она  трезво,
деловито. Что-то не по летам  мудрое  было  в  ней,  рассудительное,  даже
покровительственное, но совсем не обидное.
   - Вы хотите добра мне, - закончила Инса. -  За  добрые  слова  спасибо.
Только вот почему... почему вы так участливы, мне не понятно.
   - И мне тоже.
   Оба рассмеялись. Непринужденной, естественной -  по  Крайней  мере  так
показалось Крэлу - была ее реакция на это признание.
   Инса стала серьезней и сказала:
   - Вот вы смеетесь, забыли сейчас обо всем неприятном, а вам ведь самому
трудно, тревожно.
   - Вы, оказывается, наблюдательны. Мне и в самом  деле  трудно.  -  Крэл
взял ее за руку, но она мягко высвободила свою маленькую, немного шершавую
и крепкую. - Очень трудно бывает, когда от твоего решения зависит  судьба,
а то и жизнь многих людей. Тяжело бывает, когда подумаешь,  что  сделанное
тобою кто-то может использовать во зло.
   - Зла еще много на свете. - Инса сказала это так,  словно  речь  шла  о
росшей вокруг траве, понимая, как просто все в жизни и как сложно.
   От ее обыденных, житейских примеров у Крэла почему-то  стало  легче  на
душе. Мирок Инсы  открылся  ему  еще  полнее.  Несмотря  на  то,  что  она
напомнила Крэлу о его заботах, сама вызвала в этот радостный для него  час
воспоминания совсем  не  радостные,  она  тут  же  сумела  его  успокоить.
Впрочем, Крэл не задумывался над всем этим, он просто наслаждался  даримой
ею близостью. Вечер был теплый, прозрачный, хотелось, чтобы он длился  без
конца. Говорить с ней было хорошо, хорошо было и молчать.
   Молчание она прервала тихой просьбой:
   - Я пойду?..
   Крэл протянул к ней обе руки, но вдруг вскрикнул и с силой ударил  себя
по шее.
   - Что с вами?
   Крэл не ответил. Задрав голову, он с ужасом смотрел вверх, словно искал
что-то над собой, хватал воздух  руками,  отмахивался.  В  свете  уличного
фонаря Инса увидела стайку налетевших комаров, кружащихся над ними,  и  не
могла понять, почему Крэл вскрикнул так, будто в шею ему вонзили нож.
   - Вы настолько боитесь боли?
   - Нет, нет. Конечно, не боюсь, но я... я вспомнил -  Вспомнил  страшный
случай. На миг  мне  показалось...  Впрочем,  не  надо  об  этом.  Хорошо?
Простите, Инса.
   Она взяла его за руки, мягко привлекла к  себе,  и  как-то  само  собой
получилось, что он припал губами к ее немного обветренным тугим губам.
   Через миг она была по ту сторону калитки.
   - Инса!
   - Нет. Нет, мне пора.
   Крэл побрел к автобусной остановке. Там было тихо,  пустынно.  Одинокий
фонарь освещал площадь  скупо,  и  Крэл  не  заметил  большой  "крайслер",
стоявший под деревьями.
   В Асперт Крэл не попал и в следующую субботу. Он уже садился в автобус,
когда почувствовал, как кто-то тронул его за рукав.
   - Инса?! - возглас был  радостный  и  вместе  с  тем  удивленный.  Крэл
спрыгнул с подножки.
   - Сегодня вы так рано в Асперт? Вы же обычно ездите автобусом,  который
уходит после моего. Не захотели подождать? - Крэлу послышался укор в  этих
словах Инсы.
   - Я спешил, - Крэл замялся. - Мне надо... надо повидаться в  Асперте  с
человеком, который...
   - Я не хотела вас задерживать, не думала, что вы выйдете  из  автобуса.
Ах, как скверно получилось!
   - Ну что вы! Здорово получилось!
   Асперт был забыт. Вышло так, что и без поездок в горы болезнь Крэла  не
ухудшалась, а самочувствие, как  он  считал,  стало  великолепным.  Иногда
повышалась температура, но теперь он не обращал на это  внимания.  Тревога
его охватывала только в институте. Он пытался даже что-то предпринять,  но
ничего толкового придумать не мог. Нолан ушел из института.  Домашний  его
телефон не отвечал. Наконец Крэл все же Дозвонился, но  ему  сказали,  что
профессор Альберт Нолан здесь больше не живет.
   Крэл не мог разобраться в случившемся. Как  же  все  это  произошло?  В
последние месяцы он ни разу не пропустил возможности побыть  с  Ноланом  в
Асперте, ценил каждую встречу с ним, бывало, всю неделю жил воспоминаниями
о вечере, проведенном в уютном пансионате, а  когда  такая  встреча  стала
особенно  нужной,  он  оказался  в  Рови...  Делалось  тоскливо  от   этих
размышлений, и тогда особенно тянуло к Инсе.
   Однажды  вечером,  когда  он  выходил  из  института,  к  нему  подошел
незнакомый человек, сунул в руку записку и скрылся. В записке значилось:
   "Дорогой Крэл!
   Почему Вы больше не бываете в Асперте? Я так ждал Вас. Очень нужно было
встретиться. Пожалуйста, приезжайте в субботу.
   Ваш Альберт Нолан".
   К концу недели Крэл  понял,  как  ему  трудно  придется  на  автобусной
станции и, боясь смалодушничать, выехал в Асперт в пятницу.
   Долгий субботний вечер он провел на  террасе,  стараясь  не  пропустить
приезд Нолана. К полуночи стало холодно, Крэл решил, что встреча так и  не
состоится, с тоской всматривался в темноту, пытаясь  разглядеть  внизу,  в
долине, огоньки Рови. Огней поселка он не увидел.  Они  мерцали  только  в
ясные, кристально тихие ночи. Что там? Ждет? Конечно, ждет.  Очень  нужная
теперь и до сих  пор  непонятная...  А  он,  он  здесь...  Зачем?  Ах  да,
подмененный протокол, необходимость лгать, скрывать...
   Вокруг совершается что-то отвратительное.  Гадкое  и  страшное.  Почему
нельзя вот так, просто беззаботно жить в тихом, увитом глициниями  домике,
наслаждаться жизнью чистой и бесхитростной? Почему столько грязи вокруг  и
обычные  человеческие  чувства,  тяга   к   любимому   существу   омрачены
необходимостью ввязываться в дела, кончающиеся муками  и  смертью.  Смерть
несчастного Лейжа... Аллан Лейж погиб в неравной борьбе с Хуком, и  борьба
эта еще не окончена.
   Крэл ушел с террасы, отчаявшись встретить Нолана,  и  пошел  к  себе  в
номер. Открыв ключом дверь, Крэл стал искать кнопку. Когда вспыхнул  свет,
Крэл отшатнулся - в кресле  сидел  Нолан.  Как  же  он  попал  в  запертую
комнату? Волнение-и подозрительность Крэла улеглись, когда он почувствовал
тепло сухой крепкой руки, пожавшей его руку.
   - Я не приезжал... понимаете, получилось так...
   - Не надо, Крэл. Будьте искренни. Со мной это можно. Пожалуй, нужно.  А
кроме всего прочего, я ведь тоже  был  молод,  увлекался.  О,  я  не  могу
пожаловаться - нежным чувствам, высшей страсти я отдал немало.  Правда,  я
никогда не терял головы. Ну вот, вы и обиделись.  Полно!  Поверьте,  я  не
хочу, да и не вправе упрекать вас. Не судите меня слишком  строго.  Просто
меня не покидает озабоченность.
   Нолан умолк, набивая трубку, потом долго разжигал  ее  и,  наконец,  не
отрывая глаз от огонька, не глядя на Крэла, спросил:
   - Вам хорошо с ней?
   - Да. - Это "да" было сказано тихо, едва слышно, но сразу, без заминки,
с такой откровенностью, на которую Нолан и не рассчитывал.
   - Как бы я хотел, чтобы вы были счастливы!
   Крэл не сомневался в доброте Нолана, но в этом пожелании,  высказанном,
видимо, от души, было нечто тревожное. Ощущение это  усилилось,  когда  он
услышал совершенно неожиданное:
   - Крэл, у нее есть ладанка?
   - Что?!
   - Ну, амулет какой-нибудь, большой-большой  брелок  или  нечто  в  этом
роде. Вероятно, она носит  его  на  шее.  Ах,  как  вы  ненаблюдательны  и
доверчивы! Ну, не буду, не буду. Только... только при случае  постарайтесь
установить, что находится в этой ладанке.
   Крэл  засыпал  Нолана  вопросами,  однако  Нолан  решительно  отказался
развивать эту тему.
   -  Я  ждал  вас.  Как  обычно,  по  субботам.  Мне   так   нужно   было
посоветоваться с вами.
   - Со мной?
   - Вы удивлены? - Это было сказано строго, даже чуть  резко,  и  Крэл  в
смущении опустил голову.
   - Спасибо. Я думал о себе хуже, чем вы обо мне.
   -  Я  уже  немного  знаю  вас,  Крэл.  Узнать  человека  трудно.  Почти
невозможно, а вот верить - можно. И нужно. Я верю в вас,  Крэл,  и  только
хочу... хочу, чтобы вы были гораздо сильнее.
   - Для чего?
   - Для борьбы.
   Крэл встал.
   - Мне борьба не страшна. Поймите и  поверьте  этому.  Но  мне,  -  Крэл
перешел на резкий шепот, - мне  она  отвратительна.  Противно  все:  ложь,
ухищрения, тайные сделки и истязания... Я верил в науку, приобщался к  ней
благоговейно и мечтал о жизни полной,  чистой,  о  радостях,  доступных  и
человечных, а при первом же успехе...
   - И все же, Крэл, надо, просто необходимо быть сильнее в жизни,  потому
что такова жизнь.
   Нолан ответил медленно, спокойно. Спокойствие это передалось  Крэлу,  и
он даже почувствовал неловкость от своей  внезапной  вспышки.  Он  уже  не
вспоминал о минутной слабости,  но  о  ней  помнил  Нолан,  не  считая  ее
минутной.
   Крэл начал  издалека,  обстоятельно  описывая  потрясшее  его  событие,
подробно рассказал, какое впечатление на него произвела подмена протокола,
и закончил вопросом:
   - Кто мог проникнуть в мой сейф?
   - Я открыл ваш сейф. В то же утро, когда  мы  в  первый  раз  обсуждали
сделанное вами открытие.
   - Профессор, ведь это...
   - Так было нужно, - Нолан помолчал. - Нужно. Потому что ваш сейф, Крэл,
проверяли ежедневно. Да, да, не  удивляйтесь.  Думаете,  вам  предоставили
свободу? Трудитесь, молодой человек, ищите, мы спокойно подождем.
   - И это в институте знаменитого Оверберга!
   - Оверберг здесь ни при чем. Борьба идет значительней,  серьезней,  чем
вы думаете, и опасней,  чем  мы  того  хотим.  Вот  так.  А  что  касается
протокола, то его нельзя было оставлять подлинным.  Ответьте  мне  честно,
Крэл, вы ведь и не подумали бы изменить в нем набор цифр, получившихся при
удачном испытании?
   Крэл молча кивнул.
   - Ну вот, значит, в  тот  же  день  результат  ваших  поисков  стал  бы
известен Ваматру.
   - Заказчику, - подчеркнул Крэл.
   - Дьяволу, - отрезал Нолан.
   - Вы... вы не можете простить ему Эльду?
   -  Я  многое  не  могу  простить.  Не  имею  права  прощать.   Кажется,
дьявольская мысль впустить к Лейжу лимоксенусов принадлежала ему. А  может
быть, и не ему. Точно не известно. Говорят, он находился рядом с  комнатой
Лейжа. Он, видите ли, не в силах был слышать крики Аллана и играл... играл
на скрипке... Да, я ненавижу его и не стыжусь этого. Если хотите,  горжусь
этим чувством, теперь... теперь самым сильным во мне. Это  чувство  делает
меня сильнее. Ненависть и ревность... Ну, что же,  они,  пожалуй,  сильнее
любви. Любовь часто расслабляет.
   Нолан вынул из  дорогого  кожаного  бумажника  подлинник  лабораторного
протокола и протянул его Крэлу:
   - Вы можете взять его и поступить с ним, как сочтете правильным.
   - Протокол мне не нужен. Набор цифровых групп кода я запомнил.
   Нолан в упор, тревожно и ласково посмотрел на молодого человека.
   - Запомнили? Как это опасно!
   Крэл вздрогнул, вспомнив терзаемого Лейжа, который не знал кода.
   - Вы меня пугаете.
   - Меньше всего я хочу вам плохого, Крэл. Я просто боюсь за вас.
   Нолан поднялся с кресла, стоявшего у торшера, и подошел к  окну.  Дымок
от его  трубки,  едва  видимый  на  тонких  занавесях,  медленно  вился  в
спокойном воздухе. Огромная тень Нолана ломалась, уходя в потолок, и  была
неподвижна. Не оборачиваясь к Крэлу, он продолжал:
   - Я боялся и за Лейжа. Я не хотел, чтобы он шел к Хуку.  Не  хотел.  Он
сам пошел.
   Тень шевельнулась, уменьшилась, исчезла, Нолан обернулся к Крэлу.  Крэл
впервые  увидел  Нолана  совсем  не  похожего   на   себя.   Обычная   его
сдержанность, видимо, изменила ему, он не таился,  и  в  эту  минуту  Крэл
почувствовал, как Нолан одинок и как ему страшно.
   Крэл не мог найти слов утешения,  не  сумел  успокоить  его  и  молчал.
Молчал и Нолан. Глаза его вдруг ожили,  потеплели  -  он  прислушивался  к
звукам музыки, доносящейся снизу. Там тихо пели старинную застольную, и  в
ней были такие слова:

   ...Мы выпьем за тех, кто не с нами, не дома,
   Кто в море, в дороге, в неравном бою,
   Кто так одинок, что за верного друга
   Готов прозакладывать душу свою.

   Пусть в эту минуту им станет полегче,
   Хотя бы немного, чтоб в будущий раз,
   Когда мы пойдем по опасной дороге,
   Друзья незнакомые пили за нас...

   Песня кончилась. Нолан подошел к Крэлу, положил ему руку  на  плечо  и,
глядя прямо в глаза, сказал:
   - Люблю эту песню. Ее любит и Арнольдс, и... словом, многие любят. Она,
как девиз. Девиз  для  людей,  которые...  Девиз  для  таких,  как  старый
Арнольдс.
   - Я хочу быть с вами!
   Нолан отступил на  шаг  от  Крэла  и  осмотрел  его,  словно  оценивая,
прикидывая в последний раз, пригоден ли к бою боец. Взгляд этот  показался
Крэлу непереносимым. Он  понял,  что  Нолан  принял  решение.  Вот  именно
сейчас, сию минуту. До этого Нолан  стремился  вовлечь  его  в  борьбу,  в
теперь скажет  "нет!"  Первой  мыслью  было:  всему  виной  его  здоровье.
Вероятно, Нолан решил все же, что он не готов  для  борьбы,  что  слабеныш
Крэл не пройдет там, где не прошел  обладающий  отличным  здоровьем  Лейж.
Слабеныш... Неужели  это?  Необходимость  вступать  в  борьбу  претила,  а
теперь, когда его отвергают, видимо, именно по этой  причине,  хотелось...
Ведь всегда в  силу  своей  болезненности  Крэл  стремился  доказать,  что
физически силен, стоек, вынослив. Везде. И в работе, и в походах в горы  -
везде. Постоянный самоконтроль и обостренное желание не  показать  никому,
что он болен, позволили ему натренировать волю. Если  ему  будут  угрожать
пытки, то он, всю жизнь привыкший бороться с болью,  окажется  выносливей,
чем здоровяк Лейж. Что же ответит Нолан?
   Нолан не ответил ничего. Правда, случилось так, что именно в это  время
за окном раздались гудки автомобиля. Два коротких и один длинный.
   - Я ухожу, Крэл, - встрепенулся Нолан.
   - Куда?
   - Туда, где борьба будет самой суровой, беспощадной.  Все  эти  годы  я
работал над тем, чтобы  найти  средство,  позволяющее  сделать  безопасным
открытие. Наше с вами открытие. А сейчас мне надо спешить. Я дам вам знать
о себе, если... Если вы полюбите эту  песню  и...  и  станете  сильнее.  Я
должен ехать, дорогой мой Крэл. Вот снова гудки. Времени терять нельзя,  а
то меня могут найти здесь, и тогда...
   - Я не хочу!
   - Чего?
   - Чтобы с вами что-нибудь случилось.
   Альберт Нолан улыбнулся. Ласково, благодарно.
   - Прощайте!
   - Один только вопрос.
   - Я не хотел бы попасть им в руки, Крэл.
   - Скажите только, - меня это терзает все дни,  -  скажите,  связь  была
двусторонней? Мог Лейж не только передавать, но и принимать сообщения?
   - Нет.
   -  Но  вы   могли...   могли,   например,   услышав   передачу   Лейжа,
телеграфировать Хуку, срочно позвонить ему по телефону... могли...
   - Зачем?
   - Чтобы прекратить истязания Лейжа, не дать ему умереть в таких муках!
   - Но для этого надо было открыть секрет!
   - И вы...
   - И я не сделал этого.



        ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВАМАТР

   - Парикмахеры - поэты! Поверьте, я не  хвастлив  и  не  обо  мне  речь.
Талантливые мастера работают так, что человек у них молодеет, а это значит
- они дают радость. Когда нет клиентов (к  сожалению,  это  теперь  бывает
часто: конкурент открыл напротив фешенебельный салон), так  вот,  когда  у
меня есть время, я беру томик Нойта, наслаждаюсь стихами и вместе  с  ним,
будто мне снова двадцать пять, мечтаю о любви. Спереди  тоже  можно  снять
немного?
   Крэл кивнул. Молча. Болтовня  юркого  мастера  отвлекала  от  постоянно
беспокоившей мысли: как найти Ваматра.
   - Спасибо. Если я сниму еще и у висков, это вам пойдет. Высокий  чистый
лоб, значит, боковая линия должна быть  строгой.  Тогда  лицо  станет  еще
привлекательней. Мы,  как  и  поэты,  как  музыканты,  преображаем  людей.
Соприкосновение  с  искусством  омолаживает  душу.  Бритва  не  беспокоит?
Позвольте оставить у висков пониже. Спасибо. Искусство -  это  волшебство,
и, если хочешь быть волшебником, будь искусным.
   "Сказать ему, чтобы замолчал? Неудобно - пожилой человек...  А  Нолану,
пожалуй, известно, где находится лаборатория Ваматра. Не поверил. Знает  о
моей болезни и не решился. Может быть, выжидает? Но ведь время идет, идет,
а он уже не молод... И все же у  него  иной  счет  времени.  А  мне  ждать
нельзя... Новое обострение, опять клиники..."
   - Случается, я не узнаю клиента.  Садился  в  кресло  один  человек,  а
встает совсем другой. И это не только внешне.  Человек  стал  красивее  и,
конечно, радуется. А радость - о как ее  недостает  нам!  -  радость  дают
поэты, музыканты и... Особенно музыканты. Мне  не  по  средствам  посещать
хорошие концерты. Можно компресс? Спасибо. А теперь я  и  вовсе  не  хожу.
После того, как услышал скрипача в кабачке Марандини...
   Крэл вырвался из-под компресса.
   - Горячо? Боже мой, да ведь я так могу  испортить  всю  работу!  У  вас
бледное лицо, и я хотел...
   - Оставьте компресс в покое. Что вы сказали о скрипаче? - Крэл  сдернул
покрывало и повернулся к парикмахеру. - Расскажите о нем.
   - Ах, какой скрипач! Я слушал его только  один  раз.  Один-единственный
раз мне довелось испытать ни  с  чем  не  сравнимое  блаженство.  Я  готов
продать все свои бритвы, только бы снова повторилось то, что было тогда. У
Марандини. Странно, итальянец - а они все любят музыку - и так обошелся со
скрипачом. Публика, видите ли, не поняла маэстро, забросала помидорами,  и
Марандини, боясь потерять своих постоянных посетителей, не стал приглашать
его. Дьявольская музыка. Ничего не может быть сильнее.
   - Где найти этого скрипача, как его увидеть?
   - Вы тоже хотите послушать? Боюсь вас разочаровать. Он  не  всем  может
прийтись по душе. Впрочем, как знать, вы,  кажется,  способны  чувствовать
тонко, обостренно... И  вместе  с  тем  послушать  его...  Нет,  не  знаю.
Разыскать? Он исчез. Больше не появляется у Марандини.
   - А как найти кабачок, вы знаете?
   - Ну разумеется. Я ведь живу в Родеге.  Это  не  самый  комфортабельный
район столицы, должен признаться, но что поделаешь,  заработки  теперь  не
те.
   Крэл записал адрес, щедро расплатился с мастером и поспешил уйти.


   К Марандини он попал только вечером. В сутолоке,  в  чаду,  в  табачном
дыму он едва разглядел итальянца, ловко действовавшего  за  стойкой.  Гам,
разноголосица, ругань. Дышать стало, совсем  трудно,  и  Крэл  понял,  что
поговорить с Марандини спокойно, не спеша, не рискуя  насторожить  его,  в
этот день не удастся.
   Из подвала он выбрался на свежий  воздух  и  медленно  побрел  вверх  к
площади Олинор. Как точно все описал Нолан. Здесь и в самом деле  граница,
последний рубеж. Площадь залита светом, сияют  рекламы,  снуют  автомобили
тех марок, которые никогда  не  сворачивают  в  мрачные  переулки  Родега.
Чувство облегчения, как только остались позади подозрительные  трущобы,  и
тут же мысль о собственной слабости. Надо быть сильнее, а то окажется прав
Нолан... Может  быть,  спуститься  еще  раз,  подождать,  пока  разойдутся
завсегдатаи и, улучив  момент,  заговорить  с  угрюмым,  похоже,  свирепым
итальянцем? Нет, пожалуй, лучше потом, утром...
   Утром  в  кабачке  было  тихо,  пусто.  Тяжкий  ночной  дух  так  и  не
выветрился, но дышалось немного легче, чем накануне вечером, а главное, не
было пьяной толпы, которую Крэл не переносил. Он рассчитывал даже в ранний
час  застать  в  кабачке  посетителей,  устроиться  за  дальним  столиком,
незаметно понаблюдать за хозяином, и потом  уже  решить,  с  чего  начать.
Однако посетителей в подвальчике не было.
   Марандини, теперь он не казался таким свирепым, играл в шахматы.  Доска
лежала на высокой стойке. Итальянец сделал ход  белыми,  не  спеша  обошел
стойку и взялся за черную ладью.
   - Я бы пошел не так, - заметил Крэл.
   Марандини, даже не взглянул на советчика, оставил черную фигуру,  молча
побрел вокруг стойки и склонился над полем белых.
   - Ну!
   Кабатчик был неразговорчив  и  партию  у  Крэла,  считавшегося  сильным
шахматистом,  выиграл  запросто.  В  двух  следующих  кабатчику   пришлось
потруднее, но и они не  принесли  успеха  Крэлу.  Убирая  шахматы,  хозяин
бросил:
   - Продолжим завтра.
   - Собственно, я не собирался...
   - Когда такие вот, - Марандини глянул исподлобья на Крэла, -  забредают
сюда, то это неспроста.
   - Ничего особенного,  Марандини,  я  только  хотел  спросить  у  вас  о
скрипаче, который как-то играл здесь.
   - Много их у меня перебывало.
   -  Тот,  о  ком  я  спрашиваю,  говорят,  играл  так,  что  забыть  его
невозможно.
   - А, понимаю, о ком вы. Значит, хотите разыскать?
   - Да.
   - Месть? Женщина?
   Крэл  поморщился.  Простой  вопрос  о  скрипаче   осложнялся.   Неужели
Марандини знает о Ваматре не только как о музыканте?
   - Впрочем, это ваше дело, - так и не дождался ответа кабатчик, - однако
учтите, у Марандини ни один шпик еще ничего не выведал  о  людях,  которые
здесь едят, пьют или играют на любом инструменте. Понятно? Ну а скрипач...
   - Расскажите о нем! - попросил Крэл.
   - Единственное, что никогда не подводило нас, итальянцев, это любовь  к
музыке и вера в чудеса. Да,  это  чудо...  Его  действительно  забрасывали
помидорами, но и плакали. Играл он дьявольски хорошо. Это говорю вам  я  -
Марандини!
   - Мне нужно, поверьте, очень нужно послушать его.
   В темных глазах итальянца, не злых, но страшноватых, таких, с  которыми
встречаться взглядом тяжело, промелькнула настороженность.
   - Чуда хочешь?
   И вдруг он подобрел:
   - Выиграешь у меня партию, пусть одну - будет тебе чудо.


   Инсу он больше не видел. Три вечера прождал  ее  на  станции,  провожая
жадными глазами автобусы, уходящие в Рови, а на четвертый поехал туда сам.
Впервые он засветло подошел к домику, увитому глициниями. Дышалось  легко.
Не мучала одышка, особенно донимавшая в прокуренном,  пропитанном  винными
парами подвальчике. "Надо ездить в горы,  иначе  пропаду.  Опять  начнется
обострение, опять рентгенотерапия, переливание. Чаще, чаще нужно приезжать
сюда".
   Давно не было так хорошо на душе. "Це-ли-тель-ные го-ры, це-ли-тель-ные
го-ры", - отбивал он шаг и вдруг остановился. Горы? Нет, что лукавить,  не
только  горы,  но  и  радость  предчувствия  встречи.  Теперь  он  зашагал
медленней. Почему так тянет к  ней?  Ну  что  в  ней  особенного?  Ничего.
Ничего, кроме самого  главного  -  ни  с  кем  не  было  так  хорошо,  так
безмятежно и счастливо.
   В домике с глициниями Инсы не оказалось.
   Открыла  пожилая  женщина  и,  стоя  в  дверях,  нахмурясь,   удивленно
переспросила:
   - Инса, с канатной? Никогда не жила такая.
   - Да я же сам...
   Крэл осекся...
   - Ах, так это вы с ней приходили? Только не Инсой она звалась. Да и  не
жила здесь... Так, снимала помещение... На всякий случай.  А  на  канатной
фабрике, - женщина поджала  губы,  -  чего  ей  там  делать,  на  канатной
фабрике? Ее каждый раз отсюда на хорошей машине увозили. Только  машина  у
станции поджидала. А нам-то в поселке все известно бывает Вот так-то.
   Крэл пошел, не сказав ни слова. Только на миг  остановился  у  калитки,
где он впервые по-настоящему понял, как ему нужна Инса.
   А дверь в доме еще не захлопнулась:
   - Может, и вам снять помещение требуется? Так, на всякий случай.
   Крэл почти бегом пустился к станции.
   Казалось, никогда больше не захочется увидеть ее, не  захочется  ничего
узнать о ней, но в тот же вечер,  только-только  возвратясь  из  Рови,  он
опустил руку в почтовый ящик, нащупал конверт, и первой  мыслью  было:  "А
вдруг от Инсы?" Тут же, правда,  он  обругал  себя,  постарался  обозлить,
восстановить себя против нее, но это получилось у него не очень удачно.
   Письмо было не от Инсы, однако касалось и  ее.  Оно  не  прошло  почту.
Видимо, кто-то из людей Нолана бросил его в ящик.  Даже  в  таком  письме,
которое походило на  донос,  Нолан,  как  всегда,  был  изысканно  вежлив,
заботлив  и  предостерегал  Крэла,  намекая,   что   Ваматр   не   простит
вмешательства в его дела. Заканчивал Нолан добрыми пожеланиями здоровья  -
"Опять он о моем здоровье! Вот почему не взял", - и далее всего  несколько
слов: "Инса свой человек в лаборатории Ваматра. Это проверено".
   Очень все противно. Слежка,  доносы,  ложь,  притворство.  Притворялась
Инса. А если нет?.. Сделано открытие, но радость убита Ноланом. Пришел  на
помощь домик, увитый глициниями.  Тихий  уголок,  показавшийся  счастливым
прибежищем. Не осталось и этого. Глицинии есть, а Инсы нет... Тоже  Нолан.
Зачем  ему  это?  Заботится,  ограждает  от  Ваматра,  как  будто   боится
повторения истории  с  Лейжем,  любит.  Любит  по-своему,  очень  холодно,
эгоистично. Для себя. Он ничего не сможет поделать с Ваматром, если Ваматр
узнает секрет синтеза фермента.
   А нужно ли что-то делать с Ваматром?  Можно  ли,  только  полагаясь  на
сведения, полученные от Нолана, решать, кто из них прав. Нет, нет, следует
побольше узнать о Ваматре, найти его. Инса у него...  Надо  встретиться  с
ней. Хотя бы один только раз.
   Письмо Нолана не насторожило, а напротив, подзадорило Крэла.  Такой  же
эффект произвело и следующее письмо. В нем, лаконичном, немного суховатом,
очень нолановском, опять содержались предупреждения. Из него  было  видно,
что о каждом шаге Крэла, даже о посещении кабачка Марандини, уже  известно
Нолану. В письмо была вложена фотография Лейжа. Зачем? Как предупреждение,
как острастка? Смотри, каков - красив, молод, силен, и погиб, а ты... Крэл
не любил свою внешность, избегал встречи со своим  лицом  в  зеркале,  но,
получив фотографию Лейжа, потянулся за зеркалом.  Смотрел  на  себя  и  на
Лейжа. Так вот каким Лейж был перед тем, как пойти к Ваматру. Улыбающимся,
радостным, белозубым.  Погиб  страшной  смертью,  уничтожен  бессмысленно,
жестоко.
   Но и улыбка Лейжа не остановила Крэла, скорее  подбодрила.  Из  зеркала
глядело словно чужое лицо, однако не пугающее, чем-то даже обнадеживающее.
И подумалось: "Лейж красив, а вот безвольного изгиба губ у меня нет".
   В юности, когда еще не мучила лейкемия, Крэл мечтал о полете на Венеру.
Именно на Венеру. Ни Луна, ни Марс не привлекали его.  Привлекала  Венера.
Он, как и все его сверстники, отлично знал, что технические  средства  еще
недостаточны, что послать корабль с людьми, сесть на Венере и возвратиться
на Землю еще нельзя, но продолжал мечтать о полете. Мечтал долго,  упорно.
Больше того, он готов был удовлетвориться билетом  "туда"  без  обратного.
Только бы достигнуть, только бы узнать, повидать никем не виданное.  Пусть
даже не  вернуться,  но  долететь  туда!  В  те  дни  расплата  жизнью  не
представлялась чрезмерной, а теперь, когда из-за острого белокровия  жизнь
оказалась ограниченной малым сроком,  Крэл  считал,  что  отдать  ее  надо
подороже, и не страшась. Попасть к  Ваматру!  Смешно  -  человек  согласен
лишиться жизни, но не знает, как именно сунуть голову в петлю.
   И Крэл стал пробовать все, начал  перебирать  все  возможные  варианты,
стремясь проникнуть в тайну энтомолога.
   Присланная Ноланом  фотография  неожиданно  натолкнула  на  новые  пути
поисков: Крэл отправился в институт, в котором  работал  Лейж.  Да,  Аллан
Лейж  уволился.  Да,  года  два   назад.   Куда   уехал?   Говорили,   что
законтрактовался в Африку, похоже, подхватил там тропическую лихорадку. От
нее, вероятно, и умер. А впрочем, никто ничего толком не знал.
   Сведения скудные и малодостоверные, однако посещение института было  не
напрасным - там Крэл узнал, где жил Лейж.
   Хозяйка приняла Крэла приветливо, поверила, что ее посетил друг Аллана.
Гостеприимная старушка  безудержно,  пользуясь  редким  случаем,  болтала,
вспоминая своего постояльца, хвалила его за добрый нрав,  покладистость  и
только  сетовала,  что  в  последние  недели  он  вдруг   увлекся   губной
гармоникой.
   - Я терпелива. С трудом, но переносила эту ужасную музыку - ведь  Аллан
был таким хорошим! - А вот Китти...
   - Ваша квартирантка?
   - Нет, нет, кошечка. Бедняжка, она становилась прямо-таки бешеной, едва
Аллан начинал играть. Посудите сами, каково было мне.  Отказать  Лейжу  от
квартиры из-за  этой  гармоники  или  отказаться  от  любимого  маленького
существа. Ах, как я страдала! Китти до сих пор скрашивает мое одиночество.
Она уже совсем старенькая, а вот Аллан, -  старушка  всплакнула,  -  Аллан
говорят, погиб.
   Крэл насторожился. Исподволь, боясь спугнуть, он стал выспрашивать,  не
знает ли она, когда, где, как это случилось. Старушка ничего не знала. Уже
прощаясь, Крэл спросил, не осталось ли книг Лейжа, каких-нибудь записок.
   - Просто на память о нем.
   - Книг у него было немного, и он их взял с  собой.  А  бумаги...  Перед
отъездом он жег и жег в печурке бумажки. Меня это очень  тревожило,  но  я
себя успокаивала: раз  Аллан  это  делает,  значит,  так  надо.  Вероятно,
необходимо было сжечь все, понимаете - все. Но ему это не удалось. О,  как
я переживала, когда, убирая в  ящике  со  старыми  бумажками  -  счета  из
магазинов, квитанции из прачечной, что у меня может быть еще?  -  я  вдруг
обнаружила листочек, исписанный его рукой. Я храню этот листочек. Не знаю,
может быть, и его следовало сжечь, но я храню. -  Она  закинула  голову  и
посмотрела на Крэла горделиво. - Храню. А если Аллан вдруг вернется,  если
эта записочка ему будет нужна. Очень нужна. Ах, как все это мучительно...
   Теперь мучения начались для Крэла.  Показалось  совершенно  необходимым
прочитать эту записку. Он понимал: старуха - режь ее - не отдаст  бумажку,
и схитрил:
   - А вы уверены, что записка написана Алланом?
   Как важно уметь посеять сомнение. Два года  добрая  старушка  гордилась
своей преданностью, охраняя клочок бумаги, который  может  пригодиться  ее
Аллану, а теперь не смогла ответить на простой вопрос.
   - Я не могу вспомнить, какой у него почерк. В самом  деле,  как  же  он
писал? Пожалуй, я никогда не читала его бумаг,  его  писем.  А  вы  знаете
почерк Лейжа?
   - Ну разумеется, - соврал Крэл. Соврал он по наитию, и  это  получилось
искренне.
   Хозяйка попросила подождать ее немного и ушла  в  свою  комнату.  Минут
через десять она принесла шкатулку.
   Крэл прочел заветную бумажку, вернул ее хозяйке и уверенно заключил:
   - Это не его почерк...
   Теперь Крэл  стал  часто  бывать  у