логи собирает государство. -- Если Президент, -- сказал Деннер, -- увидит, как эффективно мы собираем налоги со своих земель, он отдаст нам на откуп государственные земли. -- Потер задумчиво щеку и добавил: -- Мне не нравится эта демонстрация у здания компании. Не следует давать населению лишний повод для недовольства. Что вы думаете о ван Роширене? -- Его заповеди, -- сказал я, -- рассчитаны на другую историческую эпоху. Если тебя ударят по левой щеке, можно подставить правую, но если в тебя выстрелят из гранатомета, то подставлять уже будет нечего. Лицо Деннера озарилось улыбкой. -- Вот видите, Денисон, -- вскричал он, -- а вы говорите, что у нас нет общих взглядов! Я задержался в здании до девяти и поехал домой в темноте. Вот так. Деннер обдирает туземцев, как липку, и выгоняет из страны ван Роширена, -- "чтобы не давать местному населению поводов для недовольства!". Небо над городом было цвета копирки. За рекой бил автомат, словно кто-то большой и неискусный жарил картошку на неисправном масле. Я вдруг разозлился. В конце концов, какое мне дело до этого проповедника. Он сострадает человечеству? Ну и что? Они сострадали человечеству две тысячи лет с хвостиком -- и что из этого вышло? В стиральной машине больше сострадания прачке, чем во всех молитвах за благополучие прачек всех времен и народов. Может быть, тысячу лет назад в них что-то и было. Но если бы мне попался в руки кусок паровой машины восемнадцатого века, вряд ли бы я сумел его использовать в "Павиане", а эта штука ровно на восемнадцать веков старше самой устаревшей паровой машины. Я сворачивал на Мейн-стрит нашей деревни, когда увидел: посреди дороги разложена противошинная цепь. Я затормозил, но было уже поздно: острые зубья блеснули в свете фар, передние колеса подбросило, машина взвизгнула и остановилась. "Ну почему я?" -- мелькнуло в голове. Затрещали автоматы. Я зажмурился. Автоматы продолжали трещать. Я открыл глаза -- вокруг машины плясали дети. Пятилетняя девица вцепилась в бронированную дверцу. -- Паф-паф! -- закричала она. -- Дядя, ты убит! Я открыл дверь и посмотрел вниз. Противошинная цепь мне примерещилась -- ребятишки, играя в войну, выстроили поперек дороги аккуратный ряд банок из-под кока-колы. Я убрал ногу с тормоза, тихонько закрыл дверцу и поехал домой. "Все в порядке, Денисон, все в порядке, -- сказал я себе. -- Это не террористы, это наши ребятишки балуются". На двери моего кабинета была приколота записка: просьба зайти к исполнительному директору. Господин Деннер сидел за компьютером. -- Вы не были на вчерашней проповеди? -- спросил он. -- Нет. -- И я нет. Вы только взгляните! Я подошел и наклонился над экраном. Как я уже говорил, Деннер очень переживал из-за того, что арендаторы уклоняются от уплаты налогов. Почему-то сегодня с самого утра пятьдесят три арендатора и охотника решили заплатить требуемые суммы. Пока я глядел и моргал, экран мигнул, и к списку прибавилось новое имя: Ричард Дан. Я вспомнил, что это имя было среди тех, которые я отметил вчера красной галочкой. Да! Ван Роширен знал, какое чудо совершить, чтобы убедить господина исполнительного директора! Я заперся в кабинете и просмотрел то, что говорил ван Роширен. В основном он призывал помогать друг другу и почитать власти. На последнем он сделал особое ударение и призвал помнить, что всякий, кто присваивает чужое, будет проклят и прочее, а тот, кто раздает свое, получит на небесах сторицей. Там было еще что-то о Боге, который умер за нас. Я не могу понять, отчего из-за этого следует швырять в человека крушинником. Или продавать новую машину. Хватит. Секрет изготовления богов давно утерян. За обедом Антонио Серрини спросил меня, как мне показалась прочитанная проповедь. -- Отличная проповедь, -- сказал я. -- "Ибо начальник есть божий человек, тебе на добро. Хочешь не бояться власти -- делай добро, и получишь похвалу от нее". Деннер .порекомендует это Президенту в качестве новой телевизионной заставки. -- Мне сегодня звонили из Правительственного банка, -- сказал Серрини, -- и спрашивали, что такое эти проповеди. Я ответил, что это новейшая социологическая техника. Холл на третьем этаже занят у нас довольно красивым садом -- с деревом вирилеи, огороженным бронзовой решеткой с изображениями фазанов и павлинов, с золотистыми шариками, играющими в струе фонтана, и с пляшущими идолами с грустными глазами и тонкими пальцами. Секрет изготовления "грустных богов" был утерян двести лет назад, когда городок, где их делали, сожгли вместе с богами и мастерами. Последние пятеро пляшут перед дверью исполнительного директора "Анреко". Местные газеты время от времени требуют вернуть народу его богов. Я дошел до нашего сада и замер. У мраморной кромки фонтана стоял ван Роширен, а напротив него -- майор Ишеддар, любимец Президента, глава его личной охраны, один из самых страшных людей в стране. Ишеддару было лет тридцать пять, это человек небольшого роста, со смуглой кожей и с красивыми синими глазами, с осиной талией и нежным, почти девичьим личиком. Издали его можно было принять за девушку, но я своими глазами видел, как однажды он на спор разорвал пару стальных наручников, защелкнутых на его тонких запястьях. Майор Ишеддар не имел заместителей-землян и отлично знал грамоту. Компанию он ненавидел. Это тем печальней, что он учился на Земле на деньги компании и был назначен на свой пост по настоянию старика Гарфилда, а потом Президент заупрямился и не захотел его снимать. Ходили слухи, что упрямство Президента объясняется страстью, которую престарелый отец народа питал к своему похожему на гибкую иву начальнику охраны и на которую красавец Ишеддар отвечал полной взаимностью. Слухи эти распускала сама компания. Это было приятней, чем понимать, что Президент держит своего начальника охраны как цепную собаку, которая заливается лаем при виде землян и которую можно в удобный момент спустить с цепи. Ишеддар поклонился ван Роширену и сказал: -- Мистер ван Роширен, вы привлекли к себе внимание народа. Президент находится под неослабным впечатлением вашего заявления, что нет власти, кроме как от Бога. Президент глубоко взволнован вашими словами о мире. -- Спасибо, -- сказал ван Роширен, -- я не сомневался, что так оно и будет. -- Президент очень желает, чтобы в своей завтрашней проповеди вы упомянули об этом. -- Это замечательно, -- сказал ван Роширен, -- и еще лучше, если он сам примет участие в проповеди. Почему бы ему не сказать, что он глубоко страдает от творящегося насилия и что он готов встретиться с полковником? Красавец майор усмехнулся: -- Нет, завтра Президент занят. Однако он просит вас сказать, что Президент целиком поддерживает заботу о примирении в отличие от террористов полковника, которые целиком против этой заботы. -- Я не могу это сказать, так как это неправда, -- промолвил ван Роширен. Майор долго и с интересом на него смотрел, потом покачал красивой головой, повернулся кругом и прошел в кабинет исполнительного директора Деннера. Вечером третьего числа господин Президент поссорился со своим другом Филиппом Деннером. Деннера вызвали к Президенту. Господин Президент изволил топать ножками. Господин президент сказал: -- Вы ведете двойную игру! Этот ван Роширен превращается в политическую силу, и силу довольно сомнительную! Раньше все считали, что компания поддерживает меня, и деловые круги тоже поддерживали меня! А теперь пойдут толки про этого проповедника, нанятого компанией, и все скажут, что компания меня больше не поддерживает! Господин Президент так разошелся, что пригрозил аннулировать торговый договор, если Деннер не уволит ван Роширена. Деннер взбеленился. Утреннее чудо с уплаченными налогами поразило его в самое сердце. Кроме того, Деннер был упрям как-'бык. Он ответил, что если ван Роширен -- пророк, то пророка трудновато уволить с должности, а если он не пророк, то не о чем и беспокоиться. Господин Президент пришел в неистовство. Он схватил августейшими руками флажок компании с изображением серебряного бобра на голубом фоне -- флажок торчал у него на столе из одной подставки с национальным флагом -- и заорал, что он "еще сдерет с этого бобра шкурку". Впрочем, он был пьян. На следующее утро эта история попала в газеты. В пятницу человека, из-за которого поссорились Президент и директор, пришло слушать вшестеро больше народа. Президент заявил, что ван Роширен не получит от него никакой поддержки. Ван Роширен заявил, что соберет деньги через пожертвования. В субботу пятого числа в отделение Аса-банка явился человек в маске бога-муравьеда, что продаются нищими на каждом шагу, подошел к загородке и потребовал у кассира сто тысяч "кроликов". Кроме короткоствольной "Беретты", он не привел никаких аргументов в пользу того, что ему должны выдать эти деньги. Кассир согласился с таким аргументом и отдал ему деньги, после чего клиент утек. Номера крупных купюр, однако, были переписаны. На следующий день Денис Лиммер-ти, раскаявшийся громила и ученик ван Роширена, был схвачен при попытке разменять одну из украденных купюр. Остальные деньги, лежавшие у него за пазухой в толстом белом конверте, были изъяты при аресте. Это произошло в маленьком городке Лисьи Ручьи, в ста двадцати километрах от столицы. Я сел в машину и поехал в Лисьи Ручьи. Принадлежность к сословию землян в Асаиссе значит чрезвычайно много. Особенно -- к верхушке сословия, служащим компании. То, что позволено человеку из дома в шестнадцать этажей, не позволено туземцу из дома в пол-этажа. Местное полицейское управление в Лисьих Ручьях разместилось в двухэтажном курятнике с решетками на окнах. Я поманил пальцем охранника, скучавшего на крылечке. Он подбежал к машине, и я, сунув ему зажигалку, велел посторожить машину и прошел внутрь, раздавив таракана, некстати вздумавшего переправляться через порог. Лиммерти сидел во второй комнате слева, на железной жердочке, и отчаянно брыкался скованными ногами. -- Эй! -- орал он, -- если бы я обчистил этот клоповник, черта с два вы бы меня взяли! Это был основательный довод. -- Что происходит? -- спросил я следователя. Он затравленно посмотрел на меня. Перед ним стоял тридцатичетырехлетний белокурый землянин, с широкими плечами и с уверенной улыбкой человека, который каждый день ест мясо. От него пахло невиданным запахом -- одеколоном. Из нагрудного кармана костюма выглядывала регистрационная карточка компании с красной полосой начальника отдела. Я был немножко больше, чем Бог и немножко меньше, чем Президент. -- Он не признается, -- жалобно сказал следователь. -- А что он говорит? -- Говорит, что конверт с деньгами ему положили в шапку, когда он после проповеди собирал приношения. Вот, -- и следователь ткнул пальцем в оприходованную шапку. В ней лежало несколько мелких бумажек и целая куча патронов. -- Так оно, наверно, и было, -- предположил я. -- Ага, -- саркастически сказал следователь. -- Мытарь Левий, -- сказал наставительно Лиммерти, -- устроил пир для Иисуса. Почему же человек, ограбивший банк, не мог раскаяться и пожертвовать деньги Иисусу? Я поманил следователя в глубину комнаты, туда, где за пунцовой занавеской дремала статуя Президента. -- Отпустите Лиммерти, -- сказал я. Тот вздрогнул. -- Но, -- сказал он, -- сейчас за ним приедут... -- От кого приедут? -- От господина майора. Я почтительно покосился на мраморную статую. -- А вы уверены, -- сказал я зловещим шепотом, -- что Президент, узнав о вашем решении, одобрит его? Маленький следователь вздрогнул и отчаянно заморгал. Мои слова могли означать только одно: между Президентом и его начальником охраны -- крупное несогласие. Стало быть, начальнику охраны недолго осталось быть на своем посту и на этом свете. Недостойно порядочного человека повиноваться намекам начальника охраны. Следователь вышел из-за занавески. Лицо его было бело, как мел. Лиммерти ткнул пальцем в висевшую на стене маску бога-муравьеда: в такой же маске, по описанию, был и грабитель. -- Слушайте, -- сказал Лиммерти -- я верую в Господа. Неужели бы я напялил на себя эту бесовскую личину? Я бы надел черный чулок. -- Действительно, -- забормотал следователь, -- преступник был в маске одного из двенадцати богов... гм... это местный почерк... Я вывел Лиммерти во двор, посадил его в автомобиль и повез в столицу. На середине пути он встрепенулся: -- А как же меня выпустили? У вас разве был приказ? -- Здесь повинуются не приказам, а намекам, -- ответил я. -- Я так думаю, что здесь дело нечисто, -- объявил Лиммерти. -- Когда я раскаялся, пять лет назад, разве я отдал деньги ван Роширену? Я послал их обратно в банк. Я высадил Лиммерти перед глиняным домиком, который теперь снимал проповедник, и уехал, не дожидаясь благодарностей. Ван Роширен неплохой человек, но я терпеть не могу людей, которые учат других, как жить. Они не понимают, что люди -- не цыплята. Мой отец всегда повторял: "Денисон, если ты хочешь добиться в жизни успеха, смотри на мир объективно и принимай решения самостоятельно". Так что мне не так-то просто что-то внушить! На следующий день в редакции "Daily Express" раздался звонок. Звонивший сообщил, что он -- член боевой пятерки "Союза за Свободу". Что, по приказу своего непосредственного командира, он ограбил банк и положил конверт с деньгами в шапку для пожертвований. Краткая речь его была напечатана на первой полосе газеты. Он сказал: "Мы рассуждали так: если полиция арестует ван Роширена по подозрению в грабеже, это будет означать, что он действительно независим. Если полиция тут же отпустит его, это будет означать, что пресс-служба Президента поносит проповедника для отвода глаз. Как известно, ученик ван Роширена был арестован, но за ним тут же примчался высокопоставленный сотрудник компании Денисон, известный своими связями со службами безопасности, и подозреваемого выпустили. Борцы за свободу предупреждают всех граждан страны о том, что ван Роширен, христианский проповедник, -- наемник компании и шпион Президента, и оставляют за собой в отношении вышеуказанного ван Роширена полную свободу действий". Я поехал к ван Роширену и узнал, что он проповедует в храме Семи Зернышек. Я поехал к Семи Зернышкам показал ему газету и попросил отменить проповедь. Он отказался. Я вытащил из багажника бронежилет и велел надеть хотя бы это. Ван Ро-тирен погладил бронзовый крест на груди и покачал головой: -- Вот мой бронежилет. Вообще-то он был прав. Странно выглядит человек, который в бронежилете проповедует мир и согласие. Я остался послушать проповедь. На лужайке перед храмовой рощей собралось сотни три того ничем не занятого народа, который большею частью и творит беспорядки и видит чудеса, и торговцы из соседних улочек. Никакой охраны не было, десяток журналистов скучали на солнышке. Я отыскал Дениса Лиммерти, сунул ему под нос газету и объяснил, что ван Роширена сегодня убьют и что Президент его охранять, конечно, не собирается. Но прошло полчаса, и ничего такого не случилось. Я расслабился и даже стал слушать. Вероятно, ван Роширену кто-то намекнул, что он проповедует небылицы, потому что тот стал рассказывать про Атиллу и Льва Первого. Этот Атилла был вождем гуннов, которые давным-давно напали на Рим. Войска в Риме не было, и римский папа Лев выехал навстречу язычнику, проповедуя мир, без всякого оружия, лишь с крестом. Атилла раскаялся и отвел войска. Я навострил уши, Я думал, папы в основном жгли инакомыслящих. Таких рассказов я не знал. В этот миг я обернулся и заметил у балюстрады храма человека. В свете заходящего солнца в руках его блеснула и хлопнула самодельная нарезная трубка. Люди закричали. На помосте ван Роширен взмахнул руками и зашатался. Человек перепрыгнул через балюстраду и побежал к роще. Я бросился за ним. Почти нагнал его, но зацепился .за корень и въехал лицом в землю. Когда я вскочил, террорист уже пропал за деревьями. Какой-то фоторепортер, присев на корточки, сфотографировал мою заляпанную рожу. Я побежал обратно к толпе. Ван Роширен был жив и даже не ранен. Что он проповедовал, я не слышал. После проповеди я протолкался к нему вместе с газетчиками и сказал: -- Вам повезло, что парень промахнулся. Но я был прав, советуя надеть бронежилет? Ван Роширен молча снял с груди крест: прямо между перекладинами сидела пуля двадцать второго калибра. Он выставил этот крест на обозрение репортерам, и те принялись орудовать фотовспышками. До последнего срока оставалось шестьдесят дней. Глава пятая Настало лето -- самая жаркая пора, когда для хорошего урожая надо вручную оборвать с каждого дерева лишние завязи и через день рыхлить междурядья. Все деловые операции были прерваны на двадцать пять дней, и сотрудники разъехались по фермам. Через три дня после моего приезда Ласси прислал мне и моей семье в подарок три шапочки. Шапочки были круглые, как перевернутая чашка, с узорчатой пестрой каймой и вышивкой, изображавшей пантер в тростниковых зарослях. Это были очень красивые шапочки. Этого-то я и боялся. У туземцев не принято получать подарки, не отдавая их. Чувство чести у них развито бесподобно. Только, например, ты ему даришь поливальную установку ценой в двадцать тысяч, а он тебе дарит три шапочки, вроде тех, которые нищие раскладывают на картонных ящиках в аэропортах. То есть шили эти шапочки наверняка всей семьей, и честь это необыкновенная, и, кроме меня, может, разве десяток землян получило такую шапочку. И поскольку это необыкновенная честь, он считает, что отдал мне в три раза больше, чем от меня получил. Ласси подарил мне эти шапочки, я запихал их в багажник и даже не показал Агнес. В понедельник, пятнадцатого числа, я заехал с Джеком Митчеллом в местную харчевню. Мои отношения с фермерами-землянами несколько испортились, и я знал, что лучший способ их восстановить, -- напоить Джека Митчелла. У рассыпавшейся двери на матрасике сидел туземец и вслух читал газету, Вокруг матрасика на циновках сидело с десятой поденщиков. Я прислушался. -- Иаван, Фувал и Мешех торговали с тобою, -- читал туземец, -- выменивая товары твои на души человеческие и медную посуду. Из дома Фогарма за товары твои доставляли тебе лошадей и строевых коней и лошаков. От обширности торговли твоей внутреннее твое исполнилось неправды, и ты согрешил. И я низвергнул тебя, как нечистого, с горы Божией... -- Эй, -- сказал Митчелл, -- это что за статья? -- Это о вашей компании, -- ответил туземец. Митчелл надулся. -- Слушайте, мистер Денисон, -- сказал он, -- тут что-то не так. Мы никогда не вели дела с этими... Иаваном, Фувалом и Мешехом, Это какая-то фиктивная фирма. Я вынул из рук туземца газету. Поверх полосы значилось: "Книга Пророка Иезекииля". Первый перевод на асаисский. -- Это, -- сказал я, -- сбылась мечта господина ван Роширена -- чтобы Библию печатать на первой полосе, вместо новостей. Митчелл усмехнулся, взял газету и стал рвать ее на куски. Клочки летели на пол, сквозняк подхватывал их, и они вспархивали на циновки и стулья. Туземцы, поденщики Митчелла и мои, молча поднимали их и клали за пазуху. -- Прекратите, Митчелл, -- негромко сказал я. Он обернулся ко мне. -- И ты туда же, асаисский под... Слово, которое он употребил, всем присутствующим было отлично известно, но в словарях не значилось. Одной рукой я перехватил запястье Митчелла, а другой размахнулся и ударил его снизу в челюсть. Удар вышел основательный: глаза Митчелла поехали вбок, а сам он отлетел к стене, съехал на пол и закувыркался среди плетеных матрасиков. Я расправил то, что осталось от газеты, положил на стойку и повернулся к выходу. За моей спиной кто-то предостерегающе крякнул. Я отпрыгнул в сторону: бутылка, пущенная Митчеллом, разлетелась о косяк над моей головой. Я обернулся. Он схватил вторую бутылку и пустил ее вслед за первой. Счастье, что у него не было с собой пистолета. Я прыгнул на него, и мы покатились по полу. Митчелл не умел драться. Он совал мне пальцы в глаза и кусался. Я слегка придушил его и стукнул головой об пол. Он улегся на циновке и раскинул руки. Я встал, отряхнул брюки и пошел к двери. Туземцы сидели все так же молча и равнодушно. Драка между землянами их не касалась. Сквозь прорези в глиняной стене светилось закатное солнце, и в его свете было видно, как по полу течет из разбитой бутылки пальмовая водка. Пол был земляной: он быстро размокал, и водка утекла недалеко. Я вышел из харчевни и пошел к своей машине. Заводя мотор, я оглянулся: туземцы сидели все так же неподвижно, и только старик, взяв со стола скомканную газету, рвал ее на полосы и раздавал сидящим вокруг. Дня через три после этой драки мне понадобилось съездить в ближайший городок, в скобяную лавку. Это был традиционный маленький городок, сплошь из глиняных хижин, размокающих от дождя. Там по утрам жители по-прежнему кланяются в сторону дворца Президента и у женщин всего две профессии, легко различимые по одежде: жены укутаны в черные платья и белые покрывала, а проститутки одеваются, как женщины Земли. Принадлежал он Шадаку, князю Бродячего Перевала. Я сильно закопался, и, когда выехал из города, уже темнело. Я поколебался, не остаться ли ночевать, но вспомнил о неизбежных клопах в единственном постоялом дворе, погладил рукой автомат и нажал на газ. Я включил приемник и попал как раз на проповедь ван Роширена -- их теперь довольно часто передавали. Я разозлился и выключил приемник. Да! Давайте дружить друг с другом! Ты ему -- водоустановку, а он тебе -- три шапочки! Лев Великий и Аттила! Ну и дурак, значит, был этот Аттила, если ушел от беззащитного города! Покажите мне человека, который говорит, что ему не нужна власть. Пока не увижу, что он говорит правду, буду считать его лжецом. А когда я увижу, что он не врет, скажу, что он дурак. Я знаю, зачем этот человек приехал сюда: он принадлежит средневековью и хочет его сохранить. Он тоскует по временам, когда всякие аттилы подчинялись условиям, которые в наши дни почтет позорным любой гражданин. Небо было черное, как копирка, и стальные фермы моста над Оранжевой рекой выгнулись, как выцветшая радуга. За мостом хорошая дорога пропала, начались пустынные глиняные плеши, и на повороте мои фары выхватили буксующий в подземной промоине грузовик. Я затормозил и, .осторожно придерживая рукой автомат, полез из машины. -- Помочь?! -- крикнул я. Пара сильных рук рванула меня в одну сторону, а автомат -- в другую. Я перекувырнулся в воздухе, и в следующее мгновение меня положили у колеса мордой в глину, и чья-то босая нога стала мне на шею. -- Собака, -- сказал гортанный голос. -- Катается ночью, словно у себя на Земле. Это были люди полковника: что-то они нюхали в садах. Я понял: меня сейчас убьют, и, признаться мне это не очень понравилось. Босая нога пощекотала пальцами по шее и стукнула меня раз и другой. Потом они поддели меня локтем и в конце концов ∙ шваркнули лицом вверх. Они обшарили автомобиль и багажник, стали делить содержимое. Я все видел. Один из них достал из-под запаски бумажный пакет, а из пакета -- три шапочки, украшенные вышивкой с изображением пантер в тростниковых зарослях. -- Это у тебя откуда? -- спросил Босая Нога. -- Это мне подарил мой сосед Ласси, -- ответил я. Босая Нога поглядел на меня и спросил: -- Это ты тот землянин, который подарил этому Ласси водяную установку и который подрался с Джеком Митчеллом? -- Ну я. Босая Нога надел мне шапочку на голову и наставительно сказал -- Носить такие вещи надо вот так. Они сложили все обратно в багажник, высосали из моей машины бензин, развязали на мне веревки, сели в свой грузовик и поехали. В сотне метров они остановились, спустили на дорогу канистру с бензином и уехали насовсем. Когда я добрался до канистры, донес ее до машины и перелил бензин в бак, след их уже простыл. Я подумал; что насчет стоимости шапочек был прав Ласси, а не я, и что есть в "Анреко" довольно много людей, которые с радостью бы заплатили за каждую шапочку по семь тысяч. Мои отношения с фермерами-землянами становились все хуже. Обо мне прошла слава как о человеке, который не боится ездить по долине ночью. Меня видели в кабачке для туземцев, и праздник Первой Тыквы я отпраздновал вместе с фермерами-туземцами. Между тем рекламная кампания ван Роширена во славу Господа возымела большой успех у широких слоев местного населения. Люди покупали кресты, которые стоили дешевле бронежилетов, и просили ван Роширена поглядеть на эти кресты счастливым взглядом. Одной девице, плескавшейся в ручье, явился Христос. Над ручьем поставили часовню и вырезали статую, приставили специального человека кормить Христа каждый день кислым молоком. Были происшествия и посерьезнее. Несколько гвардейцев Президента в горах нарвались на засаду, потеряли два задних колеса и товарища, но удрали через Перевал. Они шли, изнемогая от жажды, пока предводитель их, недавний христианин, не вспомнил о примере Моисея и не дал по скале автоматную очередь -- скала раскололась, из нее: забил источник, гвардейцы напились воды и уверовали. В нашей долине был храм, а в храме -- жрец, известный святостью жизни и тем, что, когда он забивал на алтаре барашка, к алтарю особенно хорошо слетались боги и духи. Жрец угощал богов и духов и спрашивал у них о будущем. Ван Роширен, придя на одно из жертвоприношений, стал пенять ему и хвалить достоинства мессы. Жрец же, лично видя по четыре стороны жертвенника толпу крылатых богов, сначала не обращал внимания на его слова, а потом, рассердившись, спросил окружавших его духов: "Бесы вы или ангелы? Ну скажите этому дураку: если я неправильно молюсь, зачем вы прилетаете?" По счастью, духи оказались ангелами и ответили: "Ты хоть и неправильно молишься, но чист сердцем -- мы жалели тебя за неведение и прилетали. А теперь мы уйдем с этим человеком -- ведь он и сердцем чист, и верует правильно". Ван Роширен повернулся и пошел прочь, а ангелы полетели за ним. Жрец, увидев это, разбил жертвенник и закричал, чтобы и ангелы, и ван Роширен остались. Этот жрец теперь ,тоже ходил по деревням и фермам, а на упреки в отступничестве возражал: "Если кто имеет автомат, станет ли стрелять из лука? Если кто имеет копченую собаку на ужин, станет ли есть отруби? Если кто узнал Иисуса Христа, станет ли почитать старых богов?" Крест победил все другие узоры на луках и автоматах. Повсюду говорили, что те, кто простят друг другу свои грехи, непременно победят врага. Вместо перспективы гражданской войны перед страной замаячила перспектива теократии. Поэтому я не очень удивился, когда встретил ван Роширена в замке на Бродячем Перевале, куда меня позвали вместе с Ласси через неделю после праздника Первых Тыкв. Хозяином замка был тот самый князь Шадак, который собирал пошлины с дорог и перевозов и разрядил свой револьвер над ухом Деннера. Князь собирал оброк с подвластных ему фермеров Кипарисовой долины, а от свободных фермеров, каковым был Ласси, он получал подарки. Как известно, различие между рабами и свободными состоит в том, что рабы платят князьям Оброк, а свободные дарят князьям подарки. Князь Шадак придерживался старинных обычаев. Он выехал встретить мой автомобиль у подножия замка на рыжем в черных носочках коне. Князю уже за шестьдесят: он был весь, как высушенная щепка, отлично держался в седле, и зрачки в его глазах катались, как капли ртути по белому блюдцу. Он был в длинном плаще из темной и пушистой, не отражающей свет ткани, и на голове его сидела шапочка, похожая на петушиный гребень. За его спиной вставали витые зубцы замковой стены. Из-за зубца таращила красный глазок телекамера. Я вышел из машины и расцеловался с князем, а Ласси, выражая покорность, встал на колени и положил свои руки под его руки. Пировали в большой зале. В зале было холодна- даже в середине лета толстые стены служили превосходной изоляцией. Зала была разделена на два уровня: наверху, на скамьях, сидели князья и большие люди, а на нижнем сидели местные фермеры и охотники из свободных людей. Рабы в зале не ели, только разносили блюда. Меня посадили слева от князя, а ван Роширена -- справа. Ласси, из уважения ко мне, посадили с господами. После третьего кубка я основательно осоловел. Я моргнул и спросил князя: -- Говорят, к вам недавно наведывались гвардейцы. Сам майор Ишеддар учинил обыск. Отчего? Князь помахал руками. -- Господин Президент узнал, что у меня в замке гостил мой старый приятель Рай Адан. -- Черт знает что, -- проговорил я. -- А если бы народ так же мало уважал правителей? Князь Шадак взял большой серебряный кубок, украшенный плохо ограненными рубинами, и стал лакать из него пальмовое вино. Ван Роширен, улыбаясь, глядел на него. Шадак вылез из кубка и сказал: -- Я хотел бы стать христианином. -- Так станьте же им, -- промолвил ван Роширен. -- Христос любит вас. -- На мне слишком много преступлений, чтобы Христос меня любил, -- проговорил князь. -- Я не сказал, что Христос любит ваши преступления, -- ответил ван Роширен, -- я сказал, что он любит вас. -- Ван Роширен хороший человек, -- сказал князь. -- Я пьян, -- сказал я, -- а вы не хотите стать христианином. -- Откуда вы знаете, -- сказал князь, -- что я хочу? -- Вы, -- сказал я, -- надеетесь, что Президент, узнав о вашей дружбе с ван Роширеном, пожалует вам земли по другую сторону Оранжевой горы чтобы вы были ему лучшим другом, чем ван Роширен. -- Вы думаете, -- спросил ван Роширен, -- Президент не может стать христианином? -- Кто вам сказал, -- возразил я, что Президент не может стать христианином? Он станет магометанином, буддистом или почитателем Митры, он станет кем угодно, если это поможет ему в его власти. Он станет христианином и провозгласит крестовый поход против полковника. А если полковник тоже станет христианином, он отыщет во взглядах полковника ереси и провозгласит крестовый поход против еретика. Что вы будете делать, проповедник, когда Президент станет христианином? Благословлять его на крестовый поход? Это была слишком долгая речь. Она отняла все мои силы. Я моргнул в последний раз, уронил голову н блюдо и заснул. Утром я проснулся с головной болью. Выглянул в узкое окно и увидел на дворе ван Роширена. Тот толковал со слугами и рассказывал им какую-то притчу. Он размахивал руками и бегал по двору. Ласси стоял в толпе и слушал проповедника. Когда он закончил, я спустился вниз и спросил, к чему вчера пришли они с князем. Ван Роширен ответил: -- Князь хочет креститься. -- Я уже высказал все, -- ответил я, -- что думаю по этому поводу. -- Вы по-прежнему не верите, -- промолвил он, -- что Бог принесет этой стране мир? -- Назовите мне хоть одного правителя, -- сказал я, -- который добровольно отрекся от власти и ушел служить Богу. -- Вообще-то, -- сказал осторожно ван Роширен, -- когда на Земле еще были христиане, все правители добровольно отрекались от власти и уходили служить Богу. Я вытаращил глаза. -- У них была такая привычка: принимать постриг перед смертью. Так что, например, я мог бы сказать, что все византийские императоры отрекались от престола и уходили в монастырь. -- Это называется ханжеством, а не верой, -- сказал я, -- и это доказывает, что власть была им дороже души. -- Напротив, это доказывает, что, как ни была дорога им власть, в сердце своем они прекрасно знали, что есть нечто важнее власти. Императоры, которые принимали монашество перед смертью, думая обмануть этим Бога, были так же наивны, как крестьяне, которые колотили Бога во время засухи, если тот не откликался на их молитвы. Но Бог прощал и тем, и другим их обман, ибо они имели веру. -- Но ни один, -- сказал я, -- не постригся добровольно и в полном здравии. -- Ну почему? -- возразил он. -- Например, Карл Пятый. -- А чем он занимался до этого? -- Он был последним императором Священной Римской империи и пытался по мере сил ее восстановить. -- И жег еретиков? -- Не только еретиков. Однажды он даже сжег и разграбил Рим. У его католического величества возникли некоторые политические разногласия с папой. -- И он, -- сказал я, -- постригся? -- В 1556 году, в маленьком эстремадурском монастыре. -- Назовите еще хоть одного, -- потребовал я. -- Болгарский хан Борис, -- сказал ван Роширен, -- этот человек крестил Болгарию, а в 889 году сам ушел в монастырь. -- И умер через два месяца? -- Напротив. После пострижения Бориса старший его сын, Симеон, поставленный ханом, начал разрушать церкви, замучил болгарского архиепископа. Поэтому через четыре года Борису опять пришлось вернуться в мир, начать войну с сыном, свергнуть его и ослепить. После этого на трон взошел младший сын Бориса, а сам хан опять ушел в монастырь. -- Так я и знал, -- пробормотал я. -- Что? -- Что политика всегда была занятием для сумасшедших. Ван Роширен тихонько засмеялся. Я осклабился и спросил: -- А почему вы мне говорите одно, а слугам -- другое? -- Я везде говорю то же самое, -- ответил проповедник. Я повернулся и ткнул в него пальцем: -- Нет! Сейчас, в разговоре со мной, вы обращаетесь к фактам. А полчаса назад вы говорили с толпой: вы размахивали руками и только что не висели в воздухе, и вы обращались не к разуму толпы, а к ее инстинктам. Знаете, как называется человек, который в разных местах говорит разные вещи? -- Я не говорю разные вещи, -- возразил ван Роширен, -- я говорю одинаковые вещи, но иногда говорю их разным способом. -- Вздор, -- сказал я, -- со мной вы говорите фактами, а с толпой говорите чудесами. -- Вы не верите в чудеса? -- удивился ван Роширен. -- Я не верю толпе. И я не хочу верить в то, во что верит толпа. Проповедник развел руками и сокрушенно пробормотал: -- Удивительный вы человек, Денисон. Ведь вы, например, доверяете мнению народа, когда речь идет о выборах. Почему же вы не доверяете мнению народа в вопросе о чудесах? Почему вы считаете народ компетентным, когда он избирает правителя, и некомпетентным, когда он верит в Бога? -- Чудес не бывает, -- повторил я. -- Хорошо, -- сказал ван Роширен, -- я обещаю вам чудо. -- Зарегистрированное чудо. На бланке и с сертификатом, -- настаивал я. -- Чудо, на которое заведена документация. Ван Роширен улыбнулся: -- Я обещаю вам чудо с сертификатом. -- Я все равно вам не поверю, -- сказал я. Мне в багажник положили двух жареных баранов, и я заехал в сад, чтобы отдать одного из них работникам. На другого барана я позвал окрестных фермеров, Митчеллов, Доррешей и Дерека Саммерса. На окнах сверкали белизной занавеси, стол в большой гостиной был уставлен блюдами на серебряных ножках, и огонь, пылавший в камине, окончательно растопил лед некоторого недоверия между мной и соседями, возникший с тех пор, как я подарил Ласси поливальную установку. Князь Бродячего Перевала, чей замок господствует над долиной, -- это вам не безродный Ласси. Все окрестные фермеры оценили по достоинству тот факт, что князь Шадак, безнаказанно разрядивший свой револьвер над головой исполнительного директора компании Филиппа Деннера, дарит баранов и зовет на охоту начальника отдела связи компании Рональда Денисона. -- Знаете ли, какую мне рассказали историю? -- спросила Ирен Дорреш. -- Ван Роширен крестил целую деревню в Белой долине, через неделю они пошли причащаться. Один поденщик не съел облатку, а зажал ее в, кулаке и спрятал в карман, желая отнести больному брату. Карман его прохудился, облатка упала на землю, мимо пробегавший гусь ее съел -- и что же? В бедного гуся вошел святой дух, и тот три часа проповедовал Иисуса. -- Жаль, -- промолвил я, -- что проповедующего гуся не сняли на пленку. -- Конечно, его сняли на пленку, -- возразила миссис Дорреш, -- но пленку, по личному приказу Президента, сожгли. -- Я смотрел очень хорошую передачу про ван Роширена, -- сказал Джек Митчелл, -- там все объясняли. Там сказали, что этот человек одолеваем различными психическими комплексами и не отдает себе отчета в реальном положении дел, предпочитая утопать в собственных фантазиях. Убеждение в собственной непогрешимости, проецированное на мистическую фигуру "бога", составляет основу его инфантильного и нарциссического характера. Мир для него существует лишь постольку, поскольку он соответствует его фантастическим рассуждениям о существовании Иисуса. Его поверхностная вежливость и напускная любовь к людям скрывают глубокое пренебрежение к кому-либо, кроме самого себя. Его равнодушие к женщинам, привычка соблюдать посты и желание непрестанно помогать человечеству, несомненно, связаны с психическими травмами, перенесенными в детстве, и с определенного рода извращенными стремлениями. Вместо того чтобы общаться с собеседником, он стремится воздействовать на него, провозглашая себя говорящим от имени якобы "непогрешимого существа". В сущности это опаснейший характер, который только и может возникнуть в эпоху взаимного отчуждения людей, в эпоху механической цивилизации. Характер, способный возбудить вокруг себя массовую истерию, стать фокусом надежд для человека, вырванного из круга привычных социальных связей, развязать страсти толпы, санкционируя, с помощью несбыточных надежд, самое разнузданное насилие... -- Вы, Джек, современный человек, -- сказал я. -- Если вы увидите на дороге Фаворский Свет, вы решите, что это террористы палят ферму. -- Мы все здесь современные люди, -- гордо согласился Митчелл. На следующий день поздно вечером раздался звонок. -- Рон? Это был Ласси. -- Что такое? -- Рон, Лина заболела. Поскользнулась на дворе и ударилась животом о пень. -- Ясно, -- сказал я, -- у вас есть страховка? -- Нет. Ты не мог бы довезти нас до Белых холмов? -- Буду через пятнадцать минут, -- сказал я. Через пять минут я был уже в воздухе. Я редко летал ночью и надеялся только, что меня не собьют. Животом о пень. Если бы моя жена на восьмом месяце беременности ударилась животом о пень, я бы отвез ее в Дайтан. Там отличная больница и обслуживает всех, кто имеет страховку. У Ласси страховки не было. Через десять минут я сел во дворе Ласси. Лассп с братом втащили Лину в вертолет, и я тут же взлетел. На женщине была цветастая кофта, подбитая пухом, и клетчатая юбка с желтой каймой. Губы у нее были синие, она была без сознания. -- Эй, -- сказал Ласси минут через десять, -- куда мы летим? -- В Дайтан, -- сказал я. -- У моей семьи нет страховки, -- сказал Ласси. -- У моей есть. Ласси нахмурился. -- Лина не твоя жена, а моя, -- сказал он. -- Но в больнице об этом не знают. -- А что будет, когда все раскроется? -- спросил Ласси. -- Не пори чепухи, -- сказал я. У людей, которые привозят жену в больницу на собственном вертолете, не спрашивают документов. Лину погрузили на каталку и увезли за стеклянные двери, я был неспособен на пояснения и громко рыдал. Ласси, немного бледный, безупречно одетый, объяснил, что я -- начальник отдела связи "Анреко", что Лина -- моя жена, а он -- брат жены, совладелец небольшой фирмы, что все мы были на ферме, когда сестра его поскользнулась и... Его английский был безукоризнен, а он весь -- воплощение респектабельного преуспевающего туземца, возможно, из древнего и близкого Президенту рода, породниться с которым высокопоставленному служащему компании, конечно, вовсе не стыдно. Лине понадобилась операция. Всю ночь я провел в кожаном кресле под пальмой. За стеклянной стеной, на посадочной площадке сиротливо обвис голубыми крыльями похожий на головастика вертолет. Я думал о том, как мне объясняться с местными знахарями, если Лина умрет. Я также думал о том, что мне придется продать похожий на головастика вертолет в самом ближайшем будущем, чтобы расплатиться со страховой компанией. Ночью у убитого тревогой отца никто не спрашивал страховки, но утром... Ласси, напротив меня, положил ногу на ногу, взял со столика журнал и, как ни в чем не бывало, читал. Я даже рассердился, пока не увидел, что он четвертый час смотрит на одну и ту же страницу. Молодой врач вышел из операционной в четыре утра, оглядел меня, подошел к Ласси и сказал: -- Поздравляю с сыном. Я подскочил. -- Эй, -- сказал я, -- вы перепутали. Это я -- муж. Доктор оглядел меня с головы до ног. -- Да? Тогда уж не знаю, с кем вам изменяла ваша жена. Оба родителя ребенка -- туземцы. Я схватился за голову. Ласси спросил: -- И что ему теперь будет? -- Ничего ему не будет, -- сказал доктор, -- если вы заберете женщину и ребенка и улетите отсюда до восьми утра, потому что я не такая сволочь, как те, кто выписывает эти страховки. -- Я заплачу, -- отважился я, -- если женщине нужен уход. -- Помолчите, -- сказал доктор, -- на вас и так лица нет от вашего геройства. Доктор надавал нам обоим лекарств и советов, помог донести Лину с ребенком до вертолета. Он заметно нервничал: в восемь утра кончалось его дежурство, и человек, который должен был прийти ему на смену, не упустил бы возможности возвыситься из-за такого случая в глазах начальства. На прощание я спросил врача: -- Вы случайно не слышали проповедей ван Роширена? -- Это кто? -- сначала удивился врач, а потом всплеснул руками: -- А, этот ваш шарлатан! Не слышал. До последнего срока оставалось сорок три дня. Глава шестая В субботу, тридцать второго числа, я ужинал у Ласси. Мы остались одни на глиняной. веранде, глядели на звезды и ели при свечке дыню. -- Ласси, -- сказал я, -- раньше я глядел на твою ферму и видел, что моя ферма богатая, а твоя -- бедная. Я думал, что это от вашей лени. А теперь я вижу, что спелые вы стараетесь, пожалуй, больше нас. Куда ты деваешь деньги? -- Сколько, -- спросил Ласси, -- ты платишь налогов? -- Десять процентов -- компании. -- Ну а я плачу десять процентов компании, и пять -- Президенту, и еще шестьдесят процентов отдаю Движению. Я закусил губу. Я знал, что мятежники вымогают от фермеров деньги. Не заплатишь -- изнасилуют дочь, сожгут урожай. Но я думал, это десять -- двадцать процентов.. -- А что будет, если ты не отдашь эти деньги? -- спросил я. -- Вряд ли я могу не отдать эти деньги, -- возразил с усмешкой Ласси, -- потому что это для тебя я Ласси, а для других я -- Исан Красивые Глаза. У меня похолодели руки. Исан Красивые Глаза. Племянник полковника. Человек, который больше всех в окружении полковника ненавидит землян. Человек, который хотел в самом начале встретиться с ван Ро-ширеном в Кипарисовой долине. Человек, который возил меня к князю Бродячего Перевала. Стало быть, князь Бродячего Перевала дарил баранов не мне, Рональду Денисону, который сделал доброе дело для бедного туземца, он дарил баранов другу Исана Красивые Глаза. И стало быть, даже если половина того, что пишут об Исане, -- вранье, все равно факт остается фактом: я подружился с человеком, голова которого оценена правительством вдвое больше, чем моя ферма. -- Ну спасибо, -- говорю я, -- что ты представился. И что мы теперь будем делать? -- А теперь, -- сказал Ласси, он же Исан Красивые Глаза, -- мы возьмем твою машину и поедем в столицу, и спросим, что нам делать, у этого вашего проповедника. Мы сели в машину и поехали. Я сел за руль, Ласси -- рядом, а на заднее сиденье забрались трое: лиц их я в темноте не видел, только слышал, как брякнули у них на коленях автоматы. В два часа ночи мы оставили троих наших спутников под окнами глиняного особнячка, где теперь жил ван Роширен. В окнах горел свет. Ван Роширен трапезовал с учениками и выслушать нас наедине отказался. Я закусил губу и надулся. Ласси пожал плечами и стал рассказывать все по порядку. Ван Роширен выслушал исповедь Ласси в полном молчании. Ласси закончил, проповедник поглядел ему в глаза и спросил: -- Почему ты продал поливальную установку? Ласси побледнел. "Что за идиотский вопрос, -- подумал я. -- Ну сломалась и продал. Может, террористам понадобились деньги, а может, для свадьбы племянницы. Это же туземец -- что такое честь, он знает, а что будет впереди -- наплевать, рассчитывать наперед они не умеют". -- Почему ты продал установку? -- Ну, -- процедил Ласси сквозь зубы, -- она все равно сломалась, а у племянницы была свадьба. Ван Роширен вдруг подпрыгнул и ткнул в него пальцем: -- Кому лжешь?! -- заорал он. -- Не мне лжешь, а Богу! Что он делает? Это же племянник полковника, это же его, ван Роширена, шанс! -- Почему ты остался без установки? Ласси вскочил со стула, отпихнул проповедника и выбежал в коридор. Через мгновенье за окнами взвизгнули колеса сорвавшегося с места автомобиля. Между прочим, моего автомобиля. Я схватился за. голову и стал орать на этого блаженного. Я орал долго, и он мне не мешал. Я остановился только тогда, когда под окнами опять заскрипели шины. Кого еще принесла нелегкая? Дверь распахнулась -- это вернулся Ласси. -- Я тут покатался, -- сказал Ласси, -- и решил рассказать, почему я остался без поливальной установки. Он уселся на крашеной циновке, подгреб под себя ноги, оглядел меня как-то странно, как покупатель оглядывает связанного гуся на базаре, и начал: -- Как вы знаете, мой дядя старался не ссориться с землянами, а я их до крайности не любил, и из-за этого меня в прошлом году вышибли из первой пятерки. Вскоре объявили о решении арбитражной комиссии, и мне показалось досадным, что меня не будет в официально признанном правительстве и что мы опять будем рубить друг другу головы на потеху телевизорам, а компания будет только снимать сливки. Я сильно поссорился с дядей, но у меня осталось много верных мне людей. И вот они стороной узнают, что мой сосед, Рональд Денисон, большая шишка в компании и разработчик ихнего "Павиана", просто так, бесясь с жиру, покупает новую водоустановку, а старую ставит в сарай. Тогда мы составили план. Я тихо продаю свою установку. Потом, в рабочие дни, когда Денисона на ферме нет, вывожу его установку и ставлю себе. Денисон поднимает шум. А я: "Да он продал мне эту установку! А то с чего бы ему покупать вторую? Вот и документы!" А документы о продаже один человек уже подделал. Кое-кому из моих людей это не понравилось, но я сказал: "Какая разница? Все равно он вор, украл нашу землю. Все они воры, не один позарится на чужое добро, так другой. Сам мошенник, а меня же будет обвинять в грабеже!" Ласси откинулся к стене и равнодушно продолжал: -- С тех пор, как прежний владелец этой фермы, человек из Движения, усыновил меня, у меня были очень хорощие документы, и никто не мог заподозрить во мне Исана Красивые Глаза. Мы рассчитывали так: пресса поднимает ужасный шум. Компания грозится послать за установкой своих людей. Мы сжигаем свою ферму и говорим, что это -- результат нападения фермеров-землян. Кстати, поэтому ферма была в таком запустении, когда Денисон увидел ее в первый раз. Ей оставалось стоять полмесяца. А вскоре мы в отместку должны были напасть на ферму Денисона. -- Пустую или с людьми? -- спросил ван Роширен. -- С людьми, -- спокойно ответил Ласси. -- После такого нападения земляне вынуждены были бы ввязаться в бой. Компании пришлось бы воевать с моим дядей, а дяде -- с компанией. Это было бы лучше, если бы лишняя тысяча асаиссцев умерла хорошей смертью, чем если бы все наши фермеры стали бы крепостными компании. Ласси усмехнулся. -- Так что сам понимаешь, Рон, -- когда ты явился на ферму и предложил установку в подарок, я было решил, что тебе донесли о нашем плане, и перепорол всех своих людей, А когда я понял, что твой подарок от чистого сердца, я решил, что поживу на ферме подольше, чем месяц. Я сидел, как заяц, с которого содрали шкурку. Я представил свою сожженную ферму и в этой сожженной ферме -- Дена и Агнес. "Господи, -- подумал я, -- неужели это ты подсказал мне подарить эту вонючую лейку?" А потом я поглядел на Ласси и подумал: как же нам быть теперь с нашей дружбой? Как я буду дружить с человеком, который хотел убить мою жену и сына и не убить даже, а сначала... Какого дьявола этот ван Роширен полез, со своим дурацким вопросом? -- Так что же, -- сказал Ласси, -- нам делать? Он не смотрел на меня, и я не смотрел на него. -- Завтра, -- ответил ван Роширен, -- я проповедую у Облачного храма: вы должны оба быть там и рассказать людям все, как вы рассказали мне, -- и о том, господин Ласси, что вы хотели сделать с Денисоном, и о том, господин Денисон, как Господь вас спас через ваш собственный выбор. Что ж? На следующее утро мы погрузились в машину и поехали. Я вел машину, а Ласси сидел рядом и дремал от усталости. На шею, в знак покаяния, он повесил веревку, довольно грязную, и снять ее отказался. Трое людей его остались в своей вчерашней одежде, только автоматы, по-моему, убрали под сиденье. Столица страны бежала мимо нас, праздничная и умытая. Мы миновали трехэтажное министерство внутренних дел, с двумя нижними каменными этажами и верхним деревянным. В палисадничке министерства копошились розовые свинки, стадо гусей успешно перешло дорогу на красный свет. Что ж, покаяние так покаяние! Я представлял себе, что будет сегодня с газетами. Это раньше называлось публичной исповедью, а теперь это называется сенсацией дня. Матерый террорист, племянник полковника, стоит перед Христом с веревкой на шее... Я свернул на проспект Единорога: вдалеке за рекой мелькнуло шестнадцатиэтажное здание компании и витые, как улитки, верхушки павильонов Облачного храма. По мосту к храму спешил народ. Справа потянулась белая стена, огораживавшая дворец Президента. В конце стены, за позолоченной загородочкой, украшенной узором в виде бьющих передними лапами в воздухе львов, возвышалась статуя Президента. У ног статуи стояла мисочка с кислым молоком. Перед статуей маялся десяток солдатиков. Ласси положил мне руку на плечо и подмигнул. В этот миг солдатики повернулись к нам боком и замерли, как игрушка, у которой кончился завод. Тревожно взблеснула мигалка, и поперек проспекта на. нас вылетел кортеж с машиной Президента. Черт побери! Ван Роширен не сказал нам, что Президент тоже будет на проповеди! Каяться при августейшей роже -- так мы не договаривались! Но в этот миг президентский лимузин запел тормозами и ушел вбок. Сопровождавшие его мотоциклисты схватились за автоматы. "Поворачивай!" -- закричал Ласси. Один из мотоциклистов бросил мне под машину гранату, и машина перекатилась через нее раньше, чем она разорвалась. Я повернул руль вправо и перескочил через какую-то канавку. Фигурная решеточка, ограждавшая статую отца отечества, разлетелась в куски, солдатики брызнули кто куда. Я развернулся и нажал на газ. Стекло сзади запело и раскололось, вдалеке гнусно запели сирены, а трое на заднем сиденье выхватили автоматы и начали весело отстреливаться. Впоследствии я сообразил, что нам следовало оставить тех троих, что сидели на заднем сиденье, у ван Рошцрена. Потому что хотя я их рож и не знал, в охране Президента их знали наверняка; и что, скажите, должен думать гвардеец, если он сопровождает Президента к Облачному храму, а им наискосок выезжает машина с тремя известными террористами-смертниками на заднем сиденье? Скажем прямо, мне даже не в чем особенно было обвинять гвардейцев, потому что им очень трудно было предположить, что террористы едут к Облачному храму на публичную исповедь перед народом и журналистами. Но все это я сообразил потом. А тогда я вел машину и ни о чем особенно не размышлял. Помнится, я умолял Ласси лечь на пол. Нас преследовали, и те трое отстреливались, как умели. А так как они это хорошо умели -- это-то и была их профессия, -- то через полчаса они застрелили последнего мотоциклиста. В воздух поднялись вертолеты, но я уже свернул в узкие улочки торговой части города, где вторые этажи нависали над мостовыми, словно шляпки гриба, и где с воздуха разглядеть было ничего невозможно. После этого я проехал разрушенным водостоком. Там мы бросили машину, забрали из нее вещи, приглядели у обочины грузовичок, вынули из грузовичка стекло, залезли внутрь и поехали от греха подальше. Нам удалось выбраться из города еще до того, как полиция перекрыла все дороги. Ни о каком возвращении домой не могло быть и речи. По приказу Ласси я поехал . на северо-восток. Вскоре машина начала петлять меж гор, похожих на гигантскую каменную лапшу, порубленную мечом. Радиоприемник в грузовичке был сломан. Через два часа мы остановились в придорожном магазинчике, чтобы купить новый. Ласси сделал несколько звонков. Он вернулся очень бледный и сказал, что не может дозвониться до своей фермы: в этих местах, до самых гор, действовали только местные линии. Мы покатили дальше, с включенным радио. Я был прав -- сегодняшняя проповедь оказалась сенсацией, ничего не скажешь. Все обзоры новостей начинались с рассказа о покушении на Президента. Официальный четвертый канал сообщил следующее: "Президент, желая явить солидарность с народом, сегодня утром намеревался посетить Облачный храм, где проповедовал имеющий некоторую популярность священник ван Роширен. О предстоящем визите, ввиду возможности покушения, было известно лишь ближайшим лицам президентского окружения. Тем не менее заговорщикам удалось проникнуть в тайну. По сообщению начальника охраны Президента, майора Ишеддара, предателем оказался некто Кирилл Дай, его второй заместитель. Агент террористов, однако, не дался живым и был застрелен при аресте. Столкнувшись с машиною Президента на проспекте Единорогов, террористы немедленно открыли стрельбу. Жизнь главы правительства была спасена чистой случайностью и самоотверженностью майора Ишеддара, который первым осознал, что происходит, и начал отстреливаться. Президент немедленно вернулся в свою резиденцию, где с обычным хладнокровием продолжил занятия текущими делами". Не все комментаторы были столь подобострастны. Одни намекали, что с Президентом сделалась истерика. Другие предсказывали эпидемию расправ, предлогом для которых станет это покушение. Третьи выражали уверенность в том, что предполагаемый изменник, Кирилл Дай, взят живым, а сообщение о его смерти пущено для вящего удобства начальника охраны. Все, однако, сходились на том, что мы начали стрельбу первыми. О ван Роширене не говорили ни слова. И еще этот Кирилл Дай! -- Он и в самом деле ваш человек? -- Не знаю, -- сказал Ласси, -- но похоже, что он и в самом деле наш человек. К вечеру мы услышали, что машина, из которой стреляли заговорщики, принадлежала Рональду Денисону, начальнику отдела связи "Анреко". Что последние дни Денисон находился в отпуске, на своей ферме. Накануне вечером он куда-то уехал и, вероятно, в пути был захвачен террористами. Жена Денисона не имела понятия, куда он уехал. Сосед его, Митчелл, высказал предположение, что он отправился к другу-туземцу. Гвардейцы поехали по указанному адресу -- туземная ферма была пуста. Они перерыли все вверх дном, нашли на заднем дворе бочки со взрывчаткой и еще кое-какую стряпню, изготовленную по рецептам поваренной книги террориста, и вскоре настоящее имя Ласси было во всех обзорах новостей. Майор Ишеддар, лично обыскивавший ферму, заявил: "Исан Красивые Глаза воспользовался доверчивостью высокопоставленного служащего компании, свел с ним дружбу и заманил его в ловушку. Вероятно, террористов прежде всего интересовал бронированный, мощный автомобиль Денисона, который, кстати, и спас их после покушения". В заключение майор Ишеддар сказал, что жена и слуги террориста были предупреждены о неудаче покушения предателями внутри гвардии и что он приложит все силы, чтобы изобличить этих предателей. Джек Митчелл с соседней фермы воскликнул в микрофон: "Вот до чего доводит дружба с туземцами!" О ван Роширене не было ни слуху ни духу. В садах Кипарисовой долины продолжались поиски моего изуродованного трупа. Поздно вечером два гвардейских броневичка появились перед замком на Бродячем Перевале и потребовали впустить их переночевать. Старый князь отказался, броневички выстрелили из гранатомета и отбили порядочный кусок от стены замка, после чего князь махнул рукой, и впустил их внутрь. Носились слухи о его аресте. -- Как ты думаешь, -- спросил Ласси у одного из спутников, -- могли на ферме остаться те дарственные, с распиской от князя? -- Это я виноват, -- сказал я. -- Князь позвал меня ставить систему наблюдения, а я рассказал в секретном отделе, что князь купил ее через мятежников. Поздно вечером один из журналистов добрался до моей жены. Агнес сказала, что это недоразумение и что она не верит, будто ее муж похищен. Репортер спросил, почему она не сказала гвардейцам, что ее муж поехал на туземную ферму, коль скоро она прекрасно знала, как обстоят дела. Агнес ответила, что после того, как полиция нанесла ей визит, она позвонила жене Ласси, Лине, и изложила ей все происшедшее. Лина сказала: "Он, наверное, назвал Рональду свое настоящее имя, и они вместе поехали в столицу к этому проповеднику". "А какое имя?" "Исан Красивые Глаза". "Они считают, что твой муж похитил Ронни, и я думаю, вам надо поскорее бежать". И вот поэтому, когда гвардейцы 8 81 явились на ферму Л-асси через три ^ 1.1 часа, там все было уже пусто. Репортер спросил: -- Зачем вы это рассказываете? Ведь это могут поставить вам в вину... Агнес возразила: -- Майор Ишеддар уже заявил, что жена террориста была предупреждена изменниками среди его подчиненных, и уже обещал этих изменников выловить. Не стоит ему слишком усердствовать. Я выключил приемник и спросил: -- Ласси, а как зовут человека, который занял твое место при полковнике? -- Рай Адан, -- ответил Ласси. -- А скажи, ты хотел встретиться с ван Роширеном у князя Бродячего Перевала? -- Да. -- Но переменил свое намерение, испугавшись, что тебя схватят гвардейцы? -- Нет, -- медленно сказал Ласси, -- я переменил свое намерение, узнав, что у князя эту неделю гостит Рай Адан, а нам с Раем Аданом тесно, за одним столом, как двум патронам в одном стволе. -- Он помолчал и добавил: -- А с ван Роширеном я тогда повидался. Когда он пошел в столицу пешком, я удивился, переоделся батраком и повидался с ним по дороге. Ночью началась гроза: вода хлестала по дороге и лилась водопадом вниз, от молний и фар вспыхивали мокрые головки камней в далеком ущелье. Один из парней едва не опрокинул грузовичок. Наконец мы вышли из грузовичка и спихнули его в пропасть, а сами полезли охотничьими тропами вверх. Когда мы переходили один из лысых, пологих, как тело ящерицы, хребтов, между хребтом и тучами летали коротконогие желтоглазые молнии. Дождь смыл все наши следы, как будто нас и не было на земле. Почти через сутки мы вышли к нищей деревушке по ту сторону Сизого хребта. Над деревушкой торчал древний замок. В этот-то замок мы и и постучались и, после недолгих объяснений Ласси, были впущены. Нас обчистили и накормили, а когда через полчаса мы вышли во двор, там уже крутил красным носом охотничий самолет. Час мы летели над грозой, любуясь звездами, наклеенными в беспорядке на небосвод, потом нырнули в облака и стали снижаться. Самолет трясло, вокруг стояла густая стена тумана. Однажды она разорвалась, словно разрезанная большой бритвой, и я увидел крупный, немного обрубленный кусок луны и внизу горы, острые и лысые. Самолет стал заваливаться на крыло, заскользил вниз; на мгновение мне показалось, что по горам бежит его тень, но потом я сообразил, что тень лежит на одном месте и что это не тень, а другой самолет, разбившийся при посадке. Потом мы опять вошли в туман. Через полчаса мы сели где-то на крошечном горном аэродроме. Люди в черных штанах и белых рубашках, опоясанные патронташами, окружили самолет. Мы прилетели к друзьям, но мне почему-то захотелось выйти из самолета с поднятыми руками. Из-за облаков, нависших над ночными горами, все было окрашено в призрачный желтый свет. Летное поле расположилось едва ли не на уступе скалы, отделенное от пропасти мокрым лужком. С противоположной стороны вдоль скалы лепились длинные глиняные домики, в каких зимой держат мелкий скот. Крыши их для маскировки были завалены ветками. Было ветрено и темно; в тумане вырисовывался часовой на деревянной башенке, и откуда-то доносилось блеянье овец. Меня слегка развернули и вежливо подтолкнули к одному из домиков. Ласси со своими сопровождающими уже ушел вперед. -- А как же... -- начал я. -- Иди. Я пошел. Я проснулся утром около семи. Стены комнаты из необожженного кирпича отсырели из-за вчерашнего ливня и были покрыты слоем размокшей глины. Часть глины сползла на пол и под постланные для меня подушки. Было слышно, как под деревянным полом копошатся морские свинки. Я испачкал холодной глиной брюки, куртку и лицо, вымок и потому проснулся. Я .вздохнул и принялся думать о нашем с Ласси положении. Я не знал, где мы -- в учебном лагере, или у какого-нибудь мятежного князя, или у самого полковника, но в любом случае сказать, что мы находились среди друзей, было бы преувеличением. Люди полковника ничуть не походили на местных князей, которые воюют очень хорошо, пока им никто не приказывает. Изо всех постулатов старинной ереси исиннитов нынче сохранилось лишь два: постулат беспрекословного повиновения старшему по званию и постулат незамедлительной кары за своевольные действия. Ласси, как бы высоко он ни стоял в иерархии мятежников, был троекратно виновен. Он самовольно назвал мне свое имя. Сделав это, он обратился за приказом не к своему учителю и родственнику, а к заезжему святому. Он рассказал этому святому вещи, которые отнюдь не красили борцов за свободу, и намеревался повторить их во всеуслышание. Его выходка привела к тому, что тщательно спланированное покушение на Президента было сорвано, трое людей, преданных полковнику, мертвы, а самый драгоценный агент полковника сидел, скорее всего, напротив майора Ишеддара и рассказывал то, что ему никак не полагалось рассказывать. К тому же Ласси, видимо, еще три месяца назад поругался с руководством мятежников. Насколько опасным было его положение, можно судить по нашему странному бегству. У полковника были друзья гораздо ближе к столице, тем не менее Ласси поволок нас бог знает куда, через горы, где трижды можно было убиться... Почему? Потому что хотел добраться до человека, который не воспользуется случаем, чтобы расстрелять попавшего в немилость племянника немедленно. И ближе, чем по другую сторону Сизого хребта, такого человека не нашлось. Тут мои размышления прервались -- в дверь постучали. Стражник помотал головой и шевельнул автоматом, дверь открылась. Молодой парень в черных штанах и белой рубашке поклонился мне и пригласил следовать за собой. Я сказал, что хотел бы вымыться и переодеться. Принесли черные брюки и белую рубашку. Охранники, кланяясь, подали ботинки. Мы вышли на утреннее солнышко, и меня повели к небольшому домику, втиснувшемуся между скал. -- А где Ласси? -- спросил я. Никакого ответа. Забавное это ощущение, когда не знаешь, на завтрак тебя ведут или же на расстрел. У порога домика меня заставили снять обувь и распахнули дверь в комнату направо. Комната была низенькая, с двумя щелями для света в потолке и большим дубовым столом посередине. Возле стола -- десяток коротконогих стульев. На стене -- обшитая мехом картина: полководец Исинна, коленопреклоненный, преподносит великому царю Дасаку захваченный город. Полководец крепко держал город в руках. Город походил на торт с кремовыми башенками. Царей, принимавших город, было сразу двое. Один царь протягивал руку и улыбался, принимая от своего любимца город с кремовыми башенками. Другой царь вытаскивал из-за пояса кривой меч. Вернее, это был один и тот же царь Дасак IV, а картинка символизировала его двуличие. За столом посередине комнаты сидел человек и ел яичницу. Ему было лет сорок на вид, он был сухощав и подтянут, с тонким, чуть удлиненным кверху лицом, с широким лбом и большими глазами цвета желтой осенней листвы -- верная примета того, что человек болен вечерней лихорадкой. На левой руке его не хватало двух пальцев. На нем была белая шелковая рубашка, расстегнутая у ворота. -- Здравствуйте, -- сказал он, -- меня зовут полковник Исинна. За спиной полковника висел отрывной календарь. На календаре была изображена цифра 236 -- до официального признания мятежников оставалось тридцать два дня. Глава седьмая Полковник спросил, что я предпочитаю на завтрак, и я ответил, что полагаюсь на гостеприимство хозяина. Мне принесли то же, что и полковнику, -- поднос с перепелиной яичницей, лепешками и козьим сыром. На этот раз я был довольно голоден и с удовольствием принялся за яичницу. Я покончил с яичницей, полковник налил мне полную кружку дымящейся вирилеи и спросил: -- Я хотел бы услышать вашу версию того, что произошло. Я стал рассказывать. Я старался быть чрезвычайно убедительным. Я призвал на помощь весь свой талант рассказчика, зная, что от моего языка зависит жизнь Ласси и моя собственная. Полковник откинулся на спинку стула и пристально глядел на меня своими желтыми, как головка сыра, глазами. Потом махнул рукой. -- Хватит. Вы говорите то же, что и другие. -- Мы договорились рассказывать правду, -- возразил я. -- Откуда я знаю, о чем вы договорились -- лгать или рассказывать правду? -- резонно заметил полковник. Судя по реплике полковника, ни Ласси, ни тех троих еще не пытали. Иначе бы он был уверен, в чем мы договорились. Полковник побарабанил пальцами по столу и спросил: -- Вы -- сотрудник отдела безопасности "Анреко"? -- Нет, -- сказал я, -- я начальник отдела связи. -- А что может доказать, что вы не подрабатываете по совместительству шпионом? -- У меня нет на это времени, -- сказал я. Полковник полез в ящик стола, достал оттуда папку, а из папки -- несколько фотографий. -- Кто это? -- Глава отдела безопасности Антонио Серрини. -- А это? -- Его секретарь. -- А это? -- Один из сотрудников. Его, кажется, зовут Ремис. Майкл Ремис. -- А это? -- Джонатан, двоюродный брат Ремиса. Полковник бросил снимки в папку. -- Вы отлично знаете всех этих людей, и тем не менее вы не шпион. Я разозлился. -- Я отлично знаю всех этих людей потому, что эти люди пользуются электроникой, за которую отвечаю я. Как специалист я получаю в десять раз больше, чем получал бы у Серрини. -- И поэтому, -- сказал полковник, -- если бы речь шла о какой-то нестандартной операции секретных служб, лучшего кандидата, чем вы, трудно было бы найти? Например, если бы кому-то понадобилось разыграть роль землянина, который вдруг усовестился своих соплеменников, начинает вести себя, как добрый христианин, и заводит дружбу с туземцем. -- Никакой я не христианин, -- сказал я, -- так получилось. -- Да, -- сухо сказал полковник, -- так получилось, что друг начальника отдела безопасности вдруг становится другом моего племянника... Жаль, что вы не отыскали себе другого друга среди туземцев... -- Очень жаль, -- сказал я, -- потому что, если бы Ласси не был вашим племянником, мы бы сейчас как раз начинали собирать урожай... А собирать вирилею, знаете ли, приятней, чем беседовать с вами. За дверью зашебуршились. -- Войдите, -- сказал полковник. Дверь отворилась, на пороге стояли пять человек, -- видимо, верхушка мятежников. Они расселись вокруг стола, и по правую руку от полковника возник человек с невзрачным лицом и маленькими белыми руками, имевший вид скорее бухгалтера, нежели террориста. Он сел за стол и принялся обкусывать ногти, глядя на меня не без ехидного удовольствия. У него была рыжая бородка и черные курчавые волосы -- редкая особенность, свидетельствующая, по мнению местных знахарей, о врожденном лукавстве. Человек, по-видимому, гордился своим врожденным лукавством, коль скоро не брил бородку. По этой примете легко было узнать Рая Адана, врага Ласси. Полковник встал и, расхаживая по комнате, начал: -- Секретный сотрудник отдела безопасности Рональд Денисон предложил своему начальству операцию "Проповедник", План операции был такой: создать ван Роширену искусственную популярность, заставить "этих грязных туземцев" заинтересоваться его болтовней или колдовскими способностями и добраться через ван Роширена до "главы террористов". Мой племянник проявил непростительную поспешность, захотев встретиться с ван Роширеном в замке у Бродячего Перевала. Я приказал ему оставить это дело. Он сделал вид, что выполнил приказание, но, услышав, что проповедник отправился с места свидания пешком, не устоял перед искушением и повидался с ним, разумеется, как случайно встреченный фермер. Служба безопасности составила список всех, с кем встречался ван Роширен, и напала на след Исана Красивые Глаза. Когда Рональд Денисон обнаружил, что его сосед по ферме -- племянник самого полковника и человек, видимо, неравнодушный к проповедям, план операции был изменен. Денисон подружился с соседом, стал делать ему дорогие подарки и оказывал услуги, мотивируя такое необъяснимое в землянине изменение благотворным влиянием проповедника. Наконец этот глупец Исан признался во всем. Денисон рассчитывал, что вслед за этим Исан добровольно расскажет ему о вещах, о которых бы молчал даже под пыткой, но попался в собственную ловушку. Исан заметался, не будучи приучен поступать самостоятельно, и, чувствуя, что натворил бед, бросился спросить совета у ван Роширена. Его телохранители не спускали с Денисона глаз, и тот не сумел уведомить свое начальство. Ван Роширен не был посвящен в планы отдела безопасности, но этот агент компании сразу увидел возможность для потрясающей саморекламы. А ведь ван Роширен живет саморекламой -- это его способ добывания денег. Он представил себе впечатление, которое произведет публичная исповедь этих двоих -- Денисона и Исана. Он сразу сообразил, что Денисону не в чем признаваться, кроме как в христианской добродетели и просветлении души. Что же касается Исана Красивые Глаза, то его исповедь как нельзя более своевременно выливает ушат грязи на головы мятежников. Когда после вашего ухода ван Роширен известил своих покровителей из отдела безопасности, те пришли в ужас. Антонио Серрини связался с начальником охраны Президента. Президент, вернее, его пустая машина без предупреждения выехала к Облачному Храму. Сопровождавшие ее гвардейцы обстреляли вас, но дали вам уйти. Они понимали, что Ласси, невзирая на опасность, отправится прямо ко мне, потому что в любом другом месте его тут же убьют. И вот вы здесь. -- И где же мой хвост? -- спросил я. -- Ласси ушел от него, -- сказал полковник. -- Они нашли разбитую машину в горах и решили, что вы свалились в пропасть. Полковник сел, взглянул на часы и чуть заметно кивнул Раю Адану. Рай Адан положил правую руку на стол и вытянул большой и указательный пальцы. Остальные один за другим сделали то же самое. Этим жестом великий царь и его совет выносили смертный приговор. Полковник подошел к двери и подозвал пару охранников. Я взял со стола кусок лепешки, который недоел, и молча стал его жевать. Покончив с лепешкой, я встал, и охранники отвели меня в определенный мне домик. В середине дня в домик явился Рай Адан, правая рука полковника, и лично обыскал меня с головы до ног. Вел он себя по-хамски. Рай Адан и Ласси не выносили друг друга. Поэтому, когда Ласси ненавидел землян, Рай Адан был их защитником, а теперь дело обстояло наоборот. Охранники развели огонь и принесли новые подушки. Глина на стенах высохла. Я валялся в подушках и думал об Агнес, о Дене, о Ласси и о том, что весь урожай вирилеи наверняка пропадет. И еще: стоит залететь в эти места любому двухмоторному кукурузнику, как его собьют, и даже если террористы не найдут внутри ничего, кроме горшка с кислым молоком и двух старушек, горшок они посчитают замаскированной атомной бомбой, а старушек -- переодетыми десантниками. На следующее утро пришел Ласси. Мы обнялись, и он сказал: -- Я уезжаю. Хочу попрощаться. -- Полковник простил тебя? Ласси пожал плечами: -- Неужели ты думал, что мой дядя меня казнит? Я похолодел. Конечно, его не казнят. У полковника мало столь преданных людей, чтобы переводить их без всякой выгоды для дела. Его не казнят. Ему прикажут взорвать мост через. Белые Воды или подложить бомбу под президентский дворец. Завтра люди прочитают в газетах, что Исан Красивые Глаза, племянник полковника, возглавивший три дня назад покушение на Президента, повторил свою попытку и погиб. -- Есть возможность вернуться живым? -- Постараюсь, -- сказал Ласси. -- Это не ван Роширен? Ласси повернулся и вышел. Через час после его прихода опять пожаловал Рай Адан и опять обыскал меня и всю комнату, чтобы убедиться, что Ласси мне ничего не передал. Я сказал ему, чтобы он не валял дурака, и он с удовольствием ударил меня по лицу. Впрочем, когда я попросил, он дал мне радиоприемник. Весь день я валялся в подушках и слушал радио. О Ласси еще ничего не было. Говорили обо мне, и тон комментариев заметно изменился. Три дня назад я был похищен. Подло выкраден, истерзан и убит. Полиция искала мой обезображенный труп. Теперь об обезображенном трупе не вспоминали. Майор Ишеддар выразил подозрение, что я был не похищен, а подкуплен. Мой сосед Джек Митчелл сказал в интервью: "А мы-то думали: чего он ездит к этому туземцу? А он продавал секреты компании и ездил к нему за инструкциями". Барбара Лиддел прибавила: "Я всегда говорила мужу: ты посмотри, мы столько же получаем и так же работаем, а живем вдвое хуже Денисонов. Откуда у него лишние деньги? От террористов". Этьен Лади, которого я уволил из отдела за систематические прогулы, сказал: "Я давно почувствовал, что в отделе что-то неладно. Но стоило мне об этом заикнуться, как Денисон вышвырнул меня на улицу". Только Сартори защищал меня: "Денисон был отличный парень и действительно подружился с этим туземцем. Он, наверное, выболтал ему что-нибудь, террористы загнали его в угол, и после этого Денисону ничего не оставалось, как выкладывать и выкладывать информацию". Словом, три дня назад я был жертвой, а теперь стал предателем. В моем доме были найдены изобличающие меня документы. Моя жена заявила, что документы подсунуты Ишеддаром. Ишеддар заявил, что Агнес, возможно, моя соучастница. Он сказал, что Агнес будет арестована, если я в ближайшее время не сдамся властям. Даже если бы я хотел сдаться властям, это было бы весьма затруднительно сделать. По радио повторили какую-то из старых проповедей ван Роширена. Он сказал: "Вы сидите в клетке и видите это. Но присмотритесь -- и вы заметите, что сидите в клетке с открытой дверью". Я присмотрелся и открытых дверей не заметил. В полночь меня разбудил минометный выстрел, один и другой. Стражники без церемоний опрокинули меня на спину, надели мне на ноги деревянную колодку и выскочили наружу. Я немедленно принялся возиться с колодкой. В лагере царил страшный переполох. Собаки в клетках и без клеток заливались злобным лаем. Колодка в моих руках уже начала покрякивать. Стрельба стихла. Стражники вернулись и позвали Рая Адана. Тот оглядел сломанную наполовину колодку, холодно усмехнулся и ушел. Партия из пяти человек отправилась в горы, и на рассвете причина переполоха выяснилась: камни. Камни в здешних горах иногда взрываются. Все дело в составе атмосферы и вулканических газах, заключенных в камне, как в пузыре. Камни лопаются не хуже гранаты, разбрасывая во все-стороны осколки, окрашенные на конце в характерный сине-голубой цвет. Эти осколки годятся на талисманы. Днем под окно явился человек из поисковой партии и выменял на свежий осколок два патрона. Этот случай навел меня на кое-какие размышления. Я взял осколок в руки и сказал: -- Я, конечно, мог перепутать это с минометом. А что же ваша система слежения? Охранник ткнул пальцем в собаку, у порога вилявшую коротким хвостом. -- Вот наша система слежения, -- сказал он. Делать мне весь день было нечего, кроме как слушать радио и смотреть в окно. За окном трое террористов принялись сооружать помост и виселицу. Видно было, что они чаще держали в руках автомат, нежели топор. Я не выдержал и стал покрикивать на них и командовать. Но к вечеру виселицу построили. В этот день я, наконец, услышал по радио ван Роширена. Тот рассказал все, как оно было, умолчав лишь об одной исповеди Ласси. Загадка трехдневного молчания ван Роширена объяснялась просто. Увидев, что меня и Ласси на проповеди нет, он решил, что мы струсили, и помолился за наше спасение. О том, что произошло, он узнал лишь через два часа. Он тут же позвонил в охрану Президента и, едва положив трубку, обнаружил под своими окнами гвардейскую машину, на которой его и увезли к майору Ишеддару. После двухдневных препирательств -- майор все интересовался, в чем собирался публично каяться Ласси, а ван Роширен возражал, что он не может покаяться за другого, как не может сходить за другого к зубному врачу, -- проповедника выпустили. Но было уже поздно: почву хорошо подготовили, и запоздалый рассказ ван Роширена прозвучал нелепо. Правительство стояло на своем. Объяснения ван Роширена? Либо он лжет для рекламы, как это у него в обычае, либо два негодяя, Денисон и Исан Красивые Глаза, использовали проповедника, чтобы облегчить свое покушение. Он стоит на своем? Да он, наверное, просто сумасшедший! Рассказ о покушении его потряс, ему показалось, что террористы были у него. Ведь этот человек, по его собственному признанию, страдает видениями! Он не в состоянии отличить того, что кажется, от того, что есть! И этакий-то безумец берется указывать путь другим! Словом, Господь, как всегда, действовал через всех -- и через тех, кто ему повинуется, и через тех, кто не повинуется. Позавчера благодаря Ему я стал предателем, а сегодня благодаря Ему ван Роширен стал сумасшедшим. Единственный, кому не повредила эта история, -- князь Бродячего Перевала. Президент извинился перед ним за минометный выстрел и пожаловал ему, извинения ради, три туземные фермы и леса по склонам Оранжевой горы. Трудно было сказать издалека, в чем дело: дал ли старый князь взятку в министерстве, чтобы его связи с мятежниками были представлены в самом невинном виде, или, наоборот, пригрозил, что открыто примет сторону полковника, если Президент основательно не извинится. Вечером Рай Адан, начальник охраны, навестил меня и поинтересовался, не возражаю ли я отобедать завтра в обществе полковника. Я показал на окно, за которым красовалась виселица, и спросил: -- А это для кого строили? -- Уж наверное, не для меня, -- процедил сквозь зубы похожий на бухгалтера террорист. Я спросил: -- А где Ласси? Рай Адан погладил свою черную бородку: -- В долине Четырех Черепах. -- Вот оно как, -- сказал я. -- Вот оно так, -- повторил наставительно Рай Адан и вышел. Ван Роширен вот уже неделю приглашал всех желающих на проповедь в долине Четырех Черепах. В обеденной комнате оставалось все, как прежде. Дубовый стол был накрыт скатертью с вышитыми гуляющими павлинами и уставлен серебряной посудой. Возле стола стояло шесть стульев, а под ними -- праздничная циновка, украшенная синими полосами и золотыми звездами. На стене висела все та же картина с двуличным царем, а немного слева от нее поставили телевизор. Телевизор рекламировал зубную пасту. Полковник сел напротив телевизора. Рай Адан, его любимец и начальник его охраны, сел крайним справа, а меня посадили по левую руку Рая Адана. Зубная паста кончилась, на экране появилась симпатичная девица. Очаровательно улыбнулась зрителям и сообщила: -- Сегодня четвертый канал с удовольствием выполняет многочисленные просьбы зрителей и ведет прямую трансляцию воскресной проповеди господина ван Роширена из долины Четырех Черепах. Сейчас вместе с вами мы окажемся на центральной площади храмового комплекса, знаменитого своими чудесами и историческими событиями. Охранники расставили горшки с овощной похлебкой и положили на стол горку лепешек. Два человека втащили за ушки в комнату позолоченное по краям кожаное блюдо, наполненное фасолью и всяким мясом: свининой, бараниной, крольчатиной и крысятиной. Сверху все было посыпано козьим сыром. Рай Адан спросил меня, какое мясо я предпочитаю. Я сказал: -- На ваш выбор, только не крысу. Рай Адан улыбнулся и положил мне кролика. Полковник ел аккуратно и с удовольствием, время от времени взглядывая на экран. На экране возник круглый храмовый двор с большими подмостками посередине: вогнутые крылья храмовых павильонов стягивали двор, как обручем, и многочисленные боги из розового дерева и камня, обнаженные и одетые, дремлющие и пляшущие, замерли в недоумении, глядя на деревянный крест посередине помоста. Двор был набит народом, люди свисали из храмовых окошек, как гроздья винограда в хорошее лето. На помост вышел ван Роширен. На этот раз он был не в сером костюме, а в каком-то платье, синем, с откинутым капюшоном и с белым воротником, который висел, как заячьи уши, до пола. Он улыбался, как кошка на солнышке. Вдоль проходов меж храмовых павильонов скучали в парадной форме гвардейцы. Они стояли слишком далеко, чтобы спасти ван Роширена в случае покушения. Они стояли в самых хороших местах, чтобы поймать убийцу. Ван Роширен стал говорить, он говорил долго, а временами читал из своей большой золоченой книги. Большинство проповедей ван Роширена походило на лекции: он брал какую-то заповедь и излагал ее, как теорему, а вместо доказательства рассказывал притчу. На этот раз он рассказал притчу о том, что следует прощать не до семи, но до семижды семидесяти раз. Это была притча о должнике, который задолжал царю десять тысяч талантов, но царь по слезной его мольбе простил ему долг. Тот же, выйдя на улицу, схватил другого, который был должен ему сто динариев, и посадил в темницу. -- Тогда, -- сказал с экрана ван Роширен, -- царь, изумившись, призвал его. Как же так: сам владыка простил ему огромный долг в десять тысяч талантов, а он требует с такого же, как он, сто динариев. Судя по названиям принятой в то время валюты, это была очень старая история. Но, видимо, люди с тех пор не очень изменились. Я сидел и бессмысленно смотрел в свою тарелку. -- Господин Денисон, вам не нравится проповедь? -- спросил полковник. -- Господин Денисон современный человек, -- холодно усмехнулся Рай Адан. -- Он полагает, что если Бог и заключил с человечеством контракт, то сорвал все сроки по его выполнению. Этот контракт давно недействителен, а с Бога причитается неустойка. -- А я думал, -- удивился человек напротив меня, -- господин Денисон верит в Бога. -- Вы всегда думаете глупости, Ланно, -- сказал Рай Адан. Ван Роширен на экране недоуменно поднял руки. ' -- Как же так, -- сказал ван Роширен, -- получилось, что тот самый человек, который был должен десять тысяч талантов золотом -- а это невероятная сумма, -- стал теребить другого за грош? Почему он забыл о своем долге тому, кто стоял над ним, и помнил только о крошечном, ничтожном долге, который, однако, давал ему власть мучить другого, тащить его в тюрьму, одним словом, распоряжаться другим человеком? Почему этот человек забыл о своей вине, а о чужой вине помнил? -- Тю, -- сказал Ланно, -- это что же он говорит, что мы виноваты не меньше, чем Президент? Можно я его выключу? -- Не надо, -- проговорил полковник, -- его и так сейчас выключат. Я выронил вилку. Рай Адан наклонился и поднял ее. -- Не роняйте вилку, господин Денисон, это плохая примета. На экране ван Роширен схватился за голову: -- И что же случилось дальше? Царь отдал этого человека истязателям, чтобы те стребовали с него большой долг, как он требовал со своего брата малый. -- Вы сволочь, -- громко сказал я полковнику, -- вы послали Ласси на смерть. Посмотрите, сколько охраны! Двое из обедающих вздрогнули и с интересом посмотрели на экран. Очевидно, они не знали, куда послан Ласси. -- Да, -- сказал полковник, -- охранников, словно пчел в улье. Первый раз майор Ишеддар поставил своих людей охранять ван Роширена. И вы только посмотрите, где они стоят! Похоже, майор хочет скорее поймать убийцу, нежели уберечь праведника! -- И Господь, -- сказал ван Роширен, -- поступит с нами также, как царь поступил с должником, если мы поступим так же, как этот должник. -- А вы что не едите, господин Денисон, -- насмешливо спросил мой сосед, Рай Адан. -- Это позор хозяевам, если гость сидит голодный. И любимец полковника рассеянно потянулся к блюду с мясом, выбирая кусочек получше. Рука его мелькнула передо мной, у меня в руках была двузубая вилка, я молча поднял вилку и изо всей силы ткнул ею в ладонь Рая Адана. Реакция террориста была молниеносна: он отдернул руку, и вилка вонзилась в дубовый стол. Я потерял равновесие и больно ударил локоть. Рай Адан, вскочив, одной рукой прижал мою левую руку к столу, а другой крепко и страшно ударил меня в челюсть. Я закатил глаза и ударился о стол, навалившись спиной несобственную тарелку. Я брыкнулся: тарелка выскользнула из-под меня, полетела на пол и, подпрыгнув, раскололась на две половинки. Рай Адан сгреб меня за шиворот и сказал: -- Экий стервец! Еще не напился, а тарелки бьет! Он ударил меня коленом в живот, и я полетел в угол, к старинной картине, обшитой мехом, изображавшей двуличного царя и полководца Исинну, подносящего царю город. Я встряхнулся и сказал: -- Для бухгалтера вы деретесь неплохо. Рай Адан подскочил ко мне и ударил меня еще раз. Картина затрепетала, город с розовыми башенками заколебался в руках Исинны и повалился со всеми своими домами и площадями мне на голову. -- Вы думаете, -- закричал где-то ван Роширен, -- Бог прощает все и вся? Если бы Он прощал все, не было бы ада. Кто попадает в ад? Те, кого не простил Бог. Кого не прощает Бог? Тех, кто не прощает друг другу. Я открыл глаза и выбрался из-под обломков нарисованного города. Город по-прежнему висел на стене. Ван Роширен с экрана ткнул в меня пальцем. -- Кто ты такой, -- сказал ван Роширен, -- что ненавидишь врага? Кто ты такой, что ненавидишь соседа? Все мы предстанем на суд Христов: и тот, кто прощал, будет прощен, а осуждавший будет осужден. Двери напротив меня распахнулись. -- Гвардейцы! -- заорал кто-то. Но это были не гвардейцы. Это Ласси с товарищами, Ласси в желтом халате дорожного рабочего. В руках он держал автомат с насечкой -в виде кленовых листьев, выложенных синей эмалью и золотом. Рай Адан поглядел на ван Рощирена, который продолжал проповедовать с телеэкрана, и усмехнулся. -- Так, -- сказал он Ласси, -- ты, я вижу, совсем забыл, что такое приказ. -- "Отвергнувши ложь, -- прочитал ван Роширен из золоченой книги, -- говорите каждый истину ближнему своему, потому что мы члены друг другу. Гневаясь, не согрешайте, солнце да не зайдет во гневе вашем; и не давайте места дьяволу". Ласси подошел к полковнику и положил перед ним на стол пачку бумаг. -- Да, -- сказал Ласси. -- Сукин сын, -- заорал Рай Адан, выхватывая пистолет. В тот же миг раздался выстрел; Рай Адан выронил оружие и схватился за окровавленную руку. Полковник выстрелил снова. На этот раз пуля вошла в живот. Любимец его рухнул на циновку, украшенную синими полосами и золотыми звездами. Полковник взял свой стул, повернул его спинкой к столу и сел. По его кивку Ласси накинул на шею Рая Адана веревку и подтащил его к ногам своего дяди. -- Когда, -- сказал полковник, -- из-за Исана и Денисона были арестованы мои люди в окружении Президента, я сразу подумал: "Почему их так быстро схватили? Не иначе, как кто-то давно их предал!" Но кто же предатель, если о них знали только двое -- ты и я? Начальник охраны корчился на циновке, украшенной синими звездами и залитой красной кровью. Левой рукой он вытащил из-за пояса нож, но приподнять руку сил не имел. Ласси наступил ему на запястье, и он выронил нож. -- Всякое раздражение, -- сказал за нашими спинами ван Роширен, -- и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены. от вас; но будьте друг к другу добры, сострадательны; прощайте друг друга, как и Бог во Христе простит вас. Ласси ударил начальника охраны в рот сапогом и сказал: -- Тварь! У Синего Брода я вытащил тебя из огня! Без моей поддержки ты никогда бы не занял этот пост! А ты?! Сначала из-за твоих доносов меня выкинули из пятерки, а потом ты при первой же возможности послал меня на смерть? Начальник охраны хрипел и хватал полковника за ноги. Ван Роширен сказал с экрана: -- Есть закон сохранения добра. Только добро не пропадает и сохраняется вечно. Мало не творить зла -- надо прощать врагов. Мало прощать врагов -- надо забывать, что они враги. Полковник схватил бумаги, которые принес Ласси, и стал бить умирающего по лицу. -- Ты думал, -- орал он, -- я послал Исана убить этого блаженного? Я послал его совсем в другое место! Как тебя звали собаки из тайной полиции? "Белым Желудем"? -- И еще он сказал: "Прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши; если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших". Рай Адан наконец перевернулся на спину. Полковник махнул рукой. Ласси вынул револьвер и стал неторопливо всаживать одну за другой пули в своего бывшего врага. Ван Роширен на экране продолжал проповедовать мир и согласие. До предельного срока оставалось двадцать восемь дней. Глава восьмая Наутро я завтракал с полковником один на один. Телевизор в углу молчал. На полу лежала новая циновка, расшитая по белому фону малиновыми шишками и отороченная полоской из меха выдры. -- Что, -- спросил я, -- больше не считаете, что я платный агент Президента? Полковник аккуратно очистил яичко. -- Да, -- согласился он, -- как бы ни обстояли дела в действительности, мы сейчас считаем именно так. -- И кто же у вас теперь начальник охраны? -- Как -- кто? Мой племянник. Вот так. Полковник велел пристрелить одного начальника охраны и сделал начальником охраны того, кто пристрелил первого. Один начальник охраны был предателем. Полковнику политически невыгодно слишком часто разоблачать предателей в своем окружении. Если я воистину шпион, это наносит слишком большой удар репутации Ласси, а следовательно, и полковника. Поэтому меня временно вычеркивают из списка шпионов. Истина никого не интересует. Полковнику она нужна не больше, чем Президенту. Я спросил: -- А когда вы начали подозревать Рая Адана? -- Довольно давно. Но самую большую ошибку он сделал, предложив убить этого проповедника, ван Роширена. Тот довольно популярен -- это убийство помогло бы правительству и скомпрометировало нас. А когда я убедился, что проповедника впервые охраняют гвардейцы и что охрана расставлена так, чтобы схватить убийцу, а не так, чтобы спасти ван Роширена, я понял, что Рай Адан решил оказать своим хозяевам двойную услугу. Я посмотрел полковнику прямо в глаза. -- Я не верю, -- сказал я, -- чтобы Рай Адан продавал нас полиции. Я думаю, что он просто зарился на ваше место. -- Можете думать, как вам удобней, -- ответил полковник. Как уже было сказано, Ласси не убивал ван Роширена и не собирался этого делать. Он всего лишь ограбил департамент полиции. Каменное пятиэтажное здание департамента полиции на улице Каштанов было окружено стройными кипарисами, подтянутыми часовыми и системами слежения, гостеприимно выглядывающими из ветвей кипарисов. Окна здания были забраны стальными решетками поверх темных стекол. Утром, в семь часов, когда первые служащие робко проходили на работу, взмахивая пропусками, к зданию департамента подкатил ремонтный фургон, и рабочие в желтых халатах стали выгружать из него прелестные фигурные решетки, изображавшие различные сцены из жизни Президента и его царственных предков. Президент на решетках был посеребрен и ярко сверкал. Служащие кидали на решетки многозначительные взоры и сообщали друг другу, что они всегда чувствовали, что грубые стальные решетки -- это вульгарно. Словно ты не следователь, а арестант. Арестант в своем собственном кабинете. Они выражали крайнее удовлетворение решетками с посеребренным Президентом. Посеребренный Президент удовлетворял все их эстетические и гражданские потребности. Между тем рабочие приступили к установке решеток, и, естественно, чтобы установить решетки с серебряным Президентом, им понадобилось снять решетки простые. В два часа они опрезидентили весь первый этаж и добрались до второго, на котором располагались кабинеты директора департамента и его первого заместителя. К этому времени система сигнализации в здании была отключена, потому что она начинала орать, стоило только рабочим прикоснуться к решеткам. Никто из высшего начальства не поинтересовался, по чьему приказу ставят новые решетки. Дело в том, что директор департамента полиции и его заместитель враждовали друг с другом и доносили друг на друга Президенту. Он одобрял эту вражду, так как благодаря ей мог быть твердо уверен, что если один из начальников департамента изменит ему, другой непременно об этом донесет. Директор и заместитель увидели рабочих, и каждый из них решил, что это -- инициатива его врага. Каждый из них сообразил, что в этом деле лучше не возражать, потому что потом твои возражения представят таким образом, будто ты протестуешь против решеток, украшенных изображением Столпа Государства и Ворот Благочиния. Ласси и его товарищи выдвинули из ремонтной машины лестницу, дошли по ней до кабинета директора и стали свинчивать решетку. Директор не успел утром позавтракать и, кроме того, был раздосадован новой интригой заместителя. Поэтому он сидел один, запершись в кабинете, и кушал банановую водку. Ему надоело пить одному, он открыл окно и предложил Ласси пить вместе. Ласси и его люди обрадовались, влезли в окно и спросили директора о важных доносах, поступавших за последние сутки в департамент. Директор засмущался и стал спрашивать, какие у них доводы, но Ласси вытащил из слесарной сумки автомат и ткнул его этим доводом в зубы. С такими доводами они быстро переспорили директора департамента полиции, он оказался на удивление сговорчивым человеком. Быстро выяснилось, что вчера в департамент поступило известие от агента по кличке Белый Желудь. Агент извещал, что завтра в долине Четырех Черепах Исан Красивые Глаза будет убивать Арнольда ван Роширена. Директор департамента не знал, кто такой Белый Желудь. Зато Ласси очень хорошо знал, что, кроме начальника охраны полковника Рая Адана, ни один человек в мире не считал, что он, Ласси, должен убить ван Роширена. У директора департамента был просторный кабинет с мебелью, затянутой белым шелком, и круглым стальным сейфом в углу. На стене, над столом, висел портрет Президента, спускающегося с небес на расположенном наподобие ковра национальном флаге, и целая коллекция оружия. На столе стоял выключенный компьютер. Директор открыл им секретный сейф. В сейфе были бутылки с виски и несколько книжек из числа непристойных. На нижней полке маялись две или три тощие папки. Там же стояли две дискетницы с десятком дискет. Ласси и его люди взяли с собой дискеты, виски и папки и сняли со стены понравившееся им оружие. Директора они на всякий случай пристрелили. На следующий день мы с Ласси сидели на веранде глиняного домика и пили виски из кабинета директора департамента. Виски было превосходное. -- А что же дискеты? -- полюбопытствовал я. -- Испорчены, -- сказал Ласси. -- Мы попытались их прочесть, но там была защита, и мы все стерли. -- Хорошенькие у вас специалисты. Ласси помолчал и сказал: -- Ты не мог бы попытаться восстановить то, что они стерли? -- А не стоило, -- спросил я, -- позвать меня с самого начала, до того, как ваши неспециалисты все стерли? -- Нет, -- ответил Ласси, -- не стоило. Это преданные полковнику люди, и они испортили дискеты по невежеству, а не от злого умысла А представь себе, что ты начал бы работать и тоже все испортил -- опять пошли бы ненужные разговоры. -- Ты понимаешь, -- спросил я -- что донос о покушении на ван Роширена ничего не значит? Рай Адан мог и не предавать полковника. Он мог донести один-единственный раз на тебя и воспользоваться для этого кличкой уже известного ему предателя. -- Не очень-то это честный поступок, -- сказал Ласси. -- Такие дела полагается решать между собой, не прибегая к помощи полиции. -- Может быть, они хорошо сделали, что загубили дискеты, -- сказал я -- Вдруг на дискетах окажется информация, которая оправдает Рая Адана. -- Ты посмотри на эти дискеты, -- ответил Ласси, -- а потом мы подумаем, что делать дальше. К вечеру в глиняный домик, где я сидел у монитора, пришли полковник и Ласси. Я вышел на веранду, и мы сели вокруг плетеного столика. Я сел так, что мне были видны розовые верхушки гор и склоны измятые, как простыня. Над горами висели облака. Их верхняя кромка была цвета простокваши, а нижняя -- розовая от заходящего солнца. -- Вы плохо выглядите, -- сказал полковник. -- У вас отвратительные мониторы. У меня болит голова. Я вынул из кармана переписанную дискету. -- Вы ее восстановили? -- Да, -- сказал я. -- Что это? -- Порнография. Компьютерная графика. Пауки, насилующие девушек, и прочее в том же роде. Полковник едва заметно поднял брови. Ласси брезгливо пожал плечами. -- И это все? -- Полиция перехватывала и расшифровывала всю вашу корреспонденцию. -- Из-за предателей? -- спросил полковник. -- Из-за шифров. -- Чем плохи наши шифры? -- Я их уже встречал. -- Где? -- В популярных журналах, в разделе "Разгадай на досуге". Полковник глядел на меня пристально и не мигая. Окрашенные розовым облака отражались в его глазах, и глаза его тоже стали розовыми. -- Сначала я решил, что это радиоигра. Что полиция попалась на вашу уловку. У меня ограниченное воображение. Я не мог себе представить, что повстанцы переговариваются со своими базами только что не по телефону. Вы что-нибудь слыхали о цифровых системах связи и о ЕСМ? -- спросил я. Глаза полковника из розовых стали красными, а рука поползла к кобуре под мышкой. -- Три месяца назад, -- сказал Ласси, --