Юлия Латынина. Дело о лазоревом письме  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  1 Позади столичной судебной управы, между каменной потрескавшейся стеной и каналом, стоит памятник государю Иршахчану. Возле памятника день и ночь горят четыре светильника, защищенных от дождя стеклянными капюшонами, а перед государем стоит миска с кислым молоком. В полночь, с которой мы начинаем свое повествование, в третье тысячелетие царствование государя Иршахчана и в первый год правления государя Варназда, у подножия памятника появился мальчишка по имени Шаваш. Шаваш постучал по постаменту, чтобы привлечь внимание бога, оглянулся, отцепил от пояса крючок, сделал из волоса леску, и закинул леску в канал. Тем проницательным читателям, которые удивятся, что Шаваш вздумал ловить ночью рыбу, мы должны пояснить, что дело было накануне праздника Пяти Желтоперок. В этот праздник царствующий государь берет пять рыб-желтоперок и, скормив им золотое кольцо, пускает при народе в Западную Реку. Обычная желтоперка живет семь лет, а та, которой государь скормил кольцо, живет две тысячи, так что сейчас в реках империи вполне могут плавать желтоперки, выпущенные еще государем Иршахчаном. В полночь накануне праздника Пяти Желтоперок все эти рыбы собираются у подножия статуи государя Иршахчана и обмениваются сведениями о поведении народа. Пойманная в это время желтоперка исполняет любое желание. Из этого следует, что Шаваш поступал не так глупо, удя ночью рыбу. Пробили полночь, взвизгнул забежавший в предместье шакал, - Шаваш сидел, сжавшись в комочек, и глядел на лунную дорожку и леску. Леска не двигалась. Шаваш понял, что сегодня ему не удастся поймать священную рыбку. Он вздохнул, свернул леску, зацепил за пояс крючок и пошел домой. Жил Шаваш совсем неподалеку от государя. Напротив памятника стоял дуб, а в дубе было дупло. Шаваш выжил из этого дупла священную белку и устроил в нем нору. Это была очень хорошая нора. У нее было два выхода, - один к каналу, между спускавшимися к воде корнями, а другой - поверх высокого сука на каменную стену, и никакой взрослый вор не позарился бы на эту дыру, потому что взрослый вор не мог там уместиться. Людей на площади было мало, так как это было казенное место. Государь же Иршахчан ни разу не выругал Шаваша за то, что тот выжил священную белку. И то, - государь всегда заботился о сирых и убогих, не то, что нынче. Итак, Шаваш прошел по суку и уже собирался было скользнуть внутрь, как вдруг пьедестал статуи скрипнул и растворился. В государе образовался проход, а в проходе - трое человек. Они тащили за уголки тяжелый мешок. "Эге-ге!" - подумал Шаваш. Люди, сопя от натуги, побежали через площадь к каналу, взошли на мост, развернули мешок... - Ты куда запускаешь руки, - услышал Шаваш. Что-то грузное полетело из мешка в воду. Миг, - и убийцы, топоча, снова исчезли внутри государя. Шаваш тихо, как мышь, проскользнул к корням дерева и высунул мордочку наружу. По каналу, жутко скалясь в лунном свете, плыл утопленник. На шее его, выбившись из-под узорчатого кафтана, блеснула золотая цепочка. Убийцы, по-видимому, не ограбили его. Шаваш неслышно скользнул в воду и снова вынул из-за пазухи крючок и волос. Когда утопленник проплывал мимо, Шаваш бросил в покойника крючок и пошел с покойником вдоль берега канала. Он изо всех сил старался держаться так, чтобы государь Иршахчан его не увидел. Он еще никогда не обирал покойников, да еще перед самым носом государя. Наставник его, Свиное Ухо, говорил, что даже кошелька не стоит резать, если на шее человека висит кусочек иршахчанова камня. Одна девка срезала так кошелек и купила на деньги в кошельке петуха. Только она его зажарила и съела, как петух в животе разорался: "Меня съела воровка, меня съела воровка!" Впереди показался мост Семи Зернышек. Под мостом Шаваш остановился и притянул покойника к себе. Убитый был из чиновников или из людей, подозреваемых в богатстве. Было ему лет сорок. На нем были замшевые сапожки, шитые в четыре шва, и дорожный, крытый синим шелком кафтан. За расстегнутым воротником можно было разглядеть синюю полосу вокруг шеи и странную вмятину под левым ухом. Шаваш сунулся под кафтан и вытащил оттуда кошелек в виде кожаной позолоченной уточки. В кошельке было десять золотых монет и множество бумажных денег. При виде золота Шаваш восхищенно задышал. Вслед за кошельком Шаваш вытащил изящный кинжал с костяной рукоятью, и потом - золотой бубенчик для погребальной службы. Шаваш прислушался: все было тихо. Лунный свет отражался от воды под мостом. На пальцах чиновника было несколько перстней, на шее - золотая цепочка. Шаваш снял перстни и цепочку и стал щупать потайные места в кафтане и сапогах. Не прошло и минуты, как мальчишка взрезал подкладку левого сапога и вытащил оттуда целый ворох бумаг, завернутых в навощенную кожу. Там же лежал серебряный медальон. Шаваш раскрыл медальон: внутри был стальной ключ и серебряное кольцо с красным камушком. Шаваш развернул сверток и вытащил оттуда пачку плотных и глянцевитых бумажек: двадцать штук. Лунные свет плясал на воде и в кошачьих глазах Шаваша, ловкие пальцы уличного мальчишки гладили прямоугольные бумажки. Великий Вей! Если это письма, то чего они такие короткие? А если это деньги, то где же на них государев лик? Шаваш сощурился. Вдруг, изогнувшись по-кошачьи, он сунул мертвецу обратно кинжал, бубенчик и кошелек. Подцепил какую-то плывшую мимо дощечку, завернул ее в непромокаемый сверток, а сверток - в сапог. Документы же положил себе за пазуху, снял мертвеца с крючка и тихо пихнул его от себя. Через пять минут мертвец выплыл из-под широкой тени моста и отправился вниз по каналу, в направленьи веселых кварталов, и любой, кому бы вздумалось наблюдать за плаванием мертвеца, - даже сам государь Иршахчан - мог бы поклясться, что тот выплыл из-под моста непотревоженным. Шаваш вернулся в свою норку, положил документы и медальон в расщелину в дереве, задернул расщелину дощечкой, свернулся клубочком и заснул. "Надо позаботится о будущем, - подумал он, засыпая, - экое стало тесное дупло. Надо отыскать дупло попросторней." Шаваш жил в дереве не один. Кроме него, в дереве жил хомячок Дуня. Это был очень симпатичный хомячок, с золотистыми глазами-бусинками, серой шелковистой шерсткой и голым хвостиком. Шаваш держал Дуню в клетке, но никогда не запирал дверцу. Впрочем, он часто носил Дуню с собой. Он выпускал Дуню перед прохожим и, пока прохожий любопытствовал, глядя на Дуню, Шаваш любопытствовал в его кошельке. Шаваш очень заботился о Дуне, и всегда отдавал ему лучшие из очисток, которые подбирал на улице, а худшие ел сам. Кроме хомячка Дуни, у Шаваша никого не было: отец его давно помер, а сам Шаваш сбежал из деревни в столицу. Сколько было Шавашу лет - сказать трудно. В деревне его годам вели тщательный счет, и год, в который Шаваш родился, называли так: "Год, когда в Синей Лощине старый Лох вздумал вставать из могилы". Но в чиновничьих временных описях происшествие со старым Лохом упомянуто не было: и посему установить соответствие между крестьянским и государственным летоисчислением было трудно. Человек опытный в таких делах, гадатель или лекарь-пиявочник, дал бы мальчику одиннадцать, а то и двенадцать лет, а случайный прохожий не дал бы и девяти, - такой был тощий мальчишка. На следующий день, в полдень, ярыжки огласили у красного столба объявление: В веселом квартале, в утренний час Росы, сразу за малым храмом Исии-ратуфы, у мельничной заборной решетки найден труп чиновника, убитого и брошенного в воду. Чиновник был ограблен полностью: срезали даже кружева с кафтана, и сапоги сперли. Приметы чиновника: лет сорока, среднего роста, в меру мясист, с круглым лицом и черными волосами, глаза карие, нос вздернутый, верхняя губа как-бы притиснута к носу. Одет в синий дорожный кафтан. Имеющий что-либо сообщить об убитом или убийце должен явиться к Желтой Управе и бить три раза в дощечку. Обещали вознаграждение. Шаваш стоял у столба, когда читали объявление, - он уже с утра был на ногах. - Ну и времена пошли, - сказал чей-то голос над ухом Шаваша, - уже чиновников стали убивать. - А как жить-то? - горестно изумился другой голос. Черные цеха позакрывали, люди бегают беспризорные, как крысы! Господин Нарай-то волков вешает, а овец не кормит. Еще и не то будет. Другой голос был, конечно, прав: с тех пор, как господин Нарай вошел в милость молодого государя и стал наводить в столице порядок, много незаконных лавочников и таких негодяев, которые делают деньги из наемного труда, было повешено, под ребра и за шею; рынки были сильно разогнаны; а чернь, которой эти негодяи раньше давали работу, совсем обнищала. Господин Нарай был такой человек - до дыр протрет, а грязи не оставит. После этого Шаваш принялся бродить по улочкам Веселого города, собирая в уши разные разговоры. Бог знает, что он собрал: а только через три часа он постучался в заведение за беленым заборчиком, такое дрянное, что на столбе за калиткой не было даже славословия государю, а вместо славословия сохла чья-то нижняя юбка, - будто другого места нет. У ворот дома, перед богом с рыбьей головой, стояла медная ступка, а в ступке торчал пест. И ступка и пест обозначали профессию обитательниц дома, и, конечно, только человек очень невинный, или какой-нибудь варвар, из тех, что мочатся с седла, заключил бы, что в доме торгуют толчеными пряностями, или плющат горох. Шаваш поднялся наверх по лесенке и всунулся в занавешенную комнатку, где перед бронзовым зеркалом сидела и красила бровки рыженькая девица. - Тима, - сказал Шаваш, - а где Лоня-Фазаненок? Он меня просил... - А-а, - закричала девица, поворачиваясь от зеркала и отчаянно кривя рот, - замели Лоню! Девица повалилась со стула и начала рыдать. Тут только Шаваш заметил, - или сделал вид, что заметил, что в комнате все выворочено, так сказать, мехом внутрь. - Что такое, - сказал Шаваш, - в чем дело? Рассказ девицы прерывался рыданиями, - мы же его прерывать не будем, а, наоборот, дополним его некоторыми сведениями, необходимыми для лучшего понимания. Лоня-Фазаненок был у девицы постоянным клиентом, подумывал откупить ее у хозяйки и уже собрал для этого половинку денег. Деньги он зарабатывал, торгуя вразнос всякой железной мелочью, амулетами и гвоздями. Хозяйка, будучи женщиной незлой, не препятствовала молодому человеку и даже согласилась сбавить цену. Месяца два назад, однако, господин Нарай, войдя в сердце молодого государя, стал очищать страну Великого Света от скопившейся в стране грязи, от зла и несправедливости, зависти и обиды, и причины их - частной собственности. Проверили товар, которым торговал Лоня, и вышло так, что товар был скорее ворованный, чем честный: крали из государственного цеха материал и в запретное время делали черти знает что. Те, кто вверху, подпали под плети и в тюрьму, а Лоня оправдался по способу Бажара, то есть взяткой, однако остался без занятия и без денег. Теперь уже не было разговора о том, чтобы выкупить девицу: каждый вечер он являлся к ней, пьяный и с дружками, охаживал плеткой и требовал денег: та давала, сколько могла. Вчера вечером, по словам Тимы, Лоня явился к ней пьяный выше глаз, с приятелями, с пузатым кошельком, и с двумя перстнями, и с золотым погребальным бубенчиком. Девицы перепугались, а мужчины захохотали и сказали, что это они так нашли. Перстень Лоня тут же надел на Тиму, а золотой бубенчик побежали с утра закладывать в ссудную лавку: там-то, в лавке, их и взяли. - Иииии, - заливалась девица, - так я и знала, что он человека убил! Пьяная кочерыжка! - Почему убил? - спросил Шаваш. - За храмом Исии-ратуфы сегодня нашли человека! Пришел чиновник, опознал убитого, описал вещи при нем: как раз этот бубенчик и перстни. - А куда, - спросил Шаваш, - повели Лоню? - В десятую управу. И рыженькая девица опять заплакала. - Вот беда-то, - сказала она, успокоившись, - я ему корзинку собрала, а хозяйка меня не пускает: мол, сейчас клиенты пойдут! Шаваш задумался. - А что ты мне дашь, если я отнесу корзинку? - Розовую дам. - Две розовых, - сказал Шаваш. - Экий ты жадный, - сказала девица. - Я не жадный, я голодный, - ответил Шаваш. За распахнутыми воротами Десятой Управы сверкал белый мощеный двор, и лаковые с желтыми ободками колонны бежали наверх, наверх, мимо статуи Парчового Бужвы к бронзовым, украшенным вставшими на хвосты драконами дверям. Красный полотняный навес трепетал над дальней половиной двора, защищая от яркого осеннего солнца писцов с дощечками и многочисленных посетителей, диктовавших им жалобы. Труп был выставлен для опознания перед статуей: зевак было больше, чем мух в свинарнике. Шаваш заметил в толпе пятерых людей с укрепленной на шапке красной бумажной полосой. На полосе было написано "прошу справедливости", Это были просители, одетые так, чтобы судья их сразу увидел. Вдруг запели флейты, засвистел губной гребешок: под тройною аркой ворот показался красный паланкин, украшенный почетными венками. С боков паланкин был обшит парчовыми звездами, впереди бежали чиновники с палками, разгоняя народ. Из паланкина вышел высокий человек в длинном платье дворцовых сановников, прошествовал, в сопровождении слуг, к деревянному лотку с трупом; упал на землю и горестно зарыдал. - Императорский наставник Андарз, - прошептал кто-то рядом с Шавашем. Шаваш раскрыл рот и стал смотреть. С мраморных ступеней управы поспешно сошел судья, лег на землю рядом и завопил от уважения к гостю. Они проплакали столько времени, сколько надо, чтобы сварился горшок каши. Потом во двор спустился молодой чиновник в белой пятисторонней шапке, поклонился и произнес: - Пожалуйте внутрь! Шаваш смотрел на императорского наставника завороженно. Господин Андарз был стихотворцем и колдуном: одержал победу над западными варварами, засыпав их пылающими листьями; превратил одного чиновника в выдру; и однажды, когда государь пожаловал в его сад среди зимы, по просьбе государя устроил лето. В общем, это был человек из тех, которых при жизни рисуют с двумя зрачками, а стихи его пели во всех харчевнях даже тогда, когда государыня Касия сослала его к ледяным горам. Между тем Андарз и судья кончили плакать. Императорский наставник встал и брезгливо отряхнул песок с рукавов. Андарз и судья поднялись по мраморным ступеням; бронзовые двери закрылись. Из-за поднявшейся суматохи судья так и не подошел к просителям, несмотря на то, что красные полосы на шапках были очень заметны. Шаваш подумал и пошел прочь из толпы. Через минуту он стоял с другой стороны управы, в маленьком загончике перед стеной, за которой держали преступников. В загончике скучало двое стражников. Один из стражников отобрал у Шаваша корзинку и сказал: - Куда лезешь, мизинчик! Мизинчиками называли детей, принадлежавших крупным шайкам: те носили в тюрьму корзинки, продавали краденое, а также, по распространившейся моде, большие люди в шайках употребляли их вместо женщин. - Какой же это мизинчик, - возразил другой стражник. - Это Шаваш-сам-по-себе! Его сам Свиной Зуб приглашал в свое товарищество, а Шаваш отказался. "Я, мол, сам по себе". Свиной Зуб велел его не трогать... И стражник покачал головой, сильно удивляясь причуде Свиного Зуба. - Что тебе нужно? - спросил он. Шаваш объяснил стражникам свое дело, они взяли из его корзинки лепешку побольше и пустили его к Лоне-Фазаненку. - Неудачный человек Лоня, - сказал старый стражник. - Это же надо так: убить, а наутро попасться. Ты вот, Шаваш, когда-нибудь слышал, чтобы человек схватили наутро после убийства? - Нет, - сказал Шаваш, - я никогда не слышал, чтобы человека схватили наутро после убийства. Стражник покачал головой и добавил: - Воистину, когда человеку суждены неудачи, то даже приобретение богатства ведет к несчастью. За стеной начинался маленький садик. В садике рос кактус агава, символизировавший колючее преступление, и морковка для кролика госпожи супруги судьи. За грядкой с морковкой начинался крытый каменный проход, с двумя стражами у входа и выхода, а в конце прохода начиналась собственно тюрьма. Но внутрь тюрьмы Шаваша не пустили. Четвертый по счету охранник порылся в корзинке, выбрал себе лепешку и сказал: - Не нужна уже Лоне твоя корзинка. Слышал переполох во дворе? Это приехал сам государев наставник, господин Андарз. Он, оказывается, был знаком с покойником. Судья так и обмер. Сейчас его угощают чаем в Розовом Павильоне, а потом, конечно, сразу вызовут Лоню с товарищами на допрос: не дважды же ездить в наше заведение императорскому наставнику! - Что же, - сказал Шаваш, - и допрашивать их будут в Розовом Павильоне? - Ради такого случая, - сообщил стражник, - велено вести в Черепаховый Зал. И забрал из корзинки еще лепешку. Шаваш вынул из рукава розовую бумажку и протянул стражнику. - Чего мне тут сидеть? Отдайте корзинку Лоне, если он вернется, а? А я пойду. Шаваш, однако, никуда не пошел из тюремного двора, как сделал бы на его месте всякий разумный человек, торопясь покинуть это место подозрения и скорби. Едва каменный угол коридора укрыл его от взора стражника, Шаваш остановился, поплевал на руки и, - просочился через не забранную решеткой отдушину около пола, которую он еще раньше приметил. Не то что взрослому человеку, но и крупной собаке было б невозможно пролезть сквозь эту отдушину. Но Шаваш, как мы уже упоминали, был не человек, а так - огрызок. В казенном саду Шаваш остановился, обдумывая дальнейший план действий. Шаваш не знал, сколько времени полагается угощать императорского наставника чаем, но подумал, что это дело займет у судьи все время до третьей дневной стражи. За стеной, покрытой синей глазурованной черепицей и увитой виноградом, начинались длинные кровли и башенки парадной части управы. Виноградные плети оборвались бы под тяжестью взрослого человека, но Шаваша должны были выдержать. Шаваш взобрался на стену, прокрался по синему ее коньку и перескочил на толстую черепичную крышу управы. Миг - и вот он уже пробежал по кровле крытой дороги, еще миг, - и вот он уже над крышей главного зала. Шаваш лег на кровлю и тихо-тихо вытащил несколько черепиц. За черепицами начиналась вата, - Шаваш вытащил и ее. Шаваш просунул голову вниз и увидел толстые, как ананас, балки. Снизу к ним были прибиты тоненькие доски потолка. Между плоской черепичной кровлей, подбитой ватой, и потолком оставалось пространство в локоть высотой. Шавашу этого было вполне достаточно. Он влез внутрь, задвинул, как мог, за собой черепицу и ужом пополз по серединной балке. Скоро он дополз до перекрестка балок, как раз поверх стены Черепаховой Залы, отыскал место, где из потолка выпал сучок, и вытаращил внутрь любопытный глазок. Шаваш хорошо знал устройство здешних покоев, потому что трижды его таскали сюда как свидетеля, а однажды даже что-то пытались приписать. Суд только начинался. Господин судья, в желтом платье с квадратным воротником, расшитом ветвями и пятилистниками, восседал на возвышении. Поверх головы судьи травяным письмом было написано красивое изречение: "Если суды в государстве устроены ненадлежащим образом, государство перестает быть государством". Двое писцов сидели на циновках, а молодой помощник судьи, которого Шаваш видел на ступенях управы, почтительно стоял справа от кресла. Слева от кресла стояла статуя государя с головой мангусты. Эта статуя обладали удивительным свойством: в присутствии статуи даже самые закоренелые преступники говорили только правду. Самому Шавашу трижды приходилось при ней лгать, но это только потому, что у него был с собой талисман "идака", специально чтобы лгать на суде. Самого императора Шаваш видел только один раз, в прошлом году, как раз на Новый Год. Тогда на красных улицах построили большой мост, чтобы все могли видеть Государя, а Шаваш, боясь, что его задавят, залез с ночи на длинный тополь. Император шествовал, окруженный львами, козами, собаками, лисами, оленями с золочеными рожками, и такими животными, которых Шаваш никогда и не видел, и которые водятся только по краям земли и в императорском саду. Львы трясли головой, рвались с золоченых поводков, - слуги из императорского зверинца мотались за ними, как дым из печки. Сам император был в рисовой маске, и в его белой одежде не было ни единого шва, подобно тому как в законах империи не было ни одного зазора: впрочем, насчет швов Шаваш издалека не мог ничего сказать путного. Государь и люди из его свиты бросали в народ деньги и билетики государственной лотереи. Пять лет назад такой вот праздничный мост обвалился: пострадало сто сорок человек императорской свиты, одна золоторогая коза и народ под мостом, но в этот раз никаких происшествий не было. На следующий день Шаваш срезал на рынке кошелек и вдруг почувствовал угрызения совести. "Даже бессмысленный зверь, овца и павлин, - подумал он, - слушаются императора, а я вот нарушаю закон!" Но кошелек все-таки срезал. Тем временем в зал вошел господин Андарз. Господину Андарзу было немного за сорок. Это был человек очень красивый, худощавый, с приятным лицом цвета топленого молока, и с проницательными серыми глазами, формой напоминающими персиковую косточку. Руки его были несколько тонки в запястьях, и кончики длинных и узких пальцев были выкрашены хной. Шелковое платье Андарза было расшито павлинами и единорогами, и из-под платья виднелись кончики сапог, украшенных серебряными ирисами. На голове у него была круглая шапочка, увенчанная выступом наподобие соколиного клюва. Помощник десятого судьи поспешно подставил ему бронзовую табуреточку. - Как можно сидеть в присутствии судьи, - отрывисто проговорил Андарз и отошел к левой стене. Нечаянно он стал как раз под тем местом, где расположился Шаваш. Лицо его, отраженное в зеркале, было совершенно невозмутимым, но сверху Шаваш вдруг увидел на его затылке бисеринки пота. "Удивительные люди чиновники" - подумал Шаваш, - даже потеют затылком. - Значит, - осведомился судья, сделав знак писцам, - убитый был вам знаком? - Увы, да! - промолвил государев наставник. - Я учился с ним вместе в дворцовом лицее! Его звали господин Ахсай. Он был назначен тысячником морских перевозок в Лакку и проявил на этом посту известные способности. Впоследствии он незаслуженно подвергся взысканиям: наша семья нашла возможным поручиться за него. Ахсай получил должность в провинции Дая, однако проживал в основном в столице. Тут Шаваш заметил, что молодой помощник судьи быстро и нагло усмехнулся. Дело в том, что провинция Дая была давно завоевана варварами, и должности в ней за деньги приобретали люди, подозреваемые в богатстве. Таких людей называли пустыми чиновниками. Эти пустые чиновники понастроили себе по империи домов с изукрашенными окнами, завели павлинов в садах и рабов в мастерских, - потому что по закону государя Иршахчана только чиновникам полагались дома с выгнутыми бровями и павлины в садах, и они, конечно, не очень твердо знали имена своих провинций, а зато хорошо знали дебет и кредит. Нажитые им земли и лавки они обычно дарили высоким сановникам в обмен на покровительство и право управления подарком. Разумеется, все эти люди ужасно рисковали, что их покровителя арестуют, а подаренную землю заберут в казну. При аресте Руша около двух тысяч уважаемых людей пострадало таким образом, - в провинции многие с трудом откупились, а в столице Нарай защемил им горло. - Я, - продолжал между тем Андарз, - не поддерживал с ним связи, но, будучи благодарен мне, этот человек несколько раз в месяц наносил мне визиты, и, хотя лично я не имел в нем никакой нужды, он выполнял разные мелкие поручения моей жены. Я неоднократно предупреждал женщину, чтоб они не имели с ним дела, - но разве ее переспоришь? Императорский наставник смущенно засмеялся, и судья хихикнул. Страсть господина Андарза к женщине по имени Лина была притчей во языцех. Господин Андарз встретил ее год назад в домишке какого-то лесника, застигнутый грозой. Затащил девицу на ночь в постель, а на следующий день увез с собой. Женщина эта была настырная, и по ее настоянию Андарз отослал из столицы других четырех жен. Господин Андарз продолжал: - Словом, вчера моя жена дала этому Ахсаю письмо для своих родителей, которые живут в императорских охотничьих угодьях, да немного денег, чтобы он его отнес. Ей не терпелось получить ответ вчера вечером, и она раскапризничалась как раз... Уголки холеного, чуть сладострастного рта опустились вниз, и все присутствующие живо представили себе в какой именно миг, по обыкновению, раскапризиничалась глупая женщина. - Я попытался ей объяснить, что родители ее живут далеко, что господина Ахсая, верно, угощали чаем, и что из-за всего этого он не мог поспеть в Город до того, как на ночь закрыли ворота. Но когда ворота открыли, а господина Ахсая все не было и не было, госпожа раскричалась так, что я был принужден послать прислугу, поискать, не напился ли господин Ахсай где-нибудь по пути в кабачке. С ним такое случалось. И вот... - Дело яснее ясного, - сказал судья. - Видимо, вчера господин Ахсай вернулся в столицу до того, как были закрыты внешние городские ворота, но прибыл к воротам Верхнего Города после того, как они уже были заперты. Скорее всего, не имея возможности в ту же ночь попасть в Верхний Город, и имея предлог не возвращаться домой, он решил отыскать какой-нибудь постоялый двор, и поплатился за свои пороки. Кивнул сам себе и осведомился: - А из-за чего подвергся взысканиям господин Ахсай? - Его обвинили в сообщничестве с торговцами Осуи. Судья сокрушенно воздел глазки к небу и пробормотал: - Ужасно. Ужасно, сколько беспочвенных обвинений возводилось на людей во времена Руша! После этого в зал ввели Лоню-Фазаненка с приятелем. Судья выпучил глаза и закричал: - Рассказывай, негодяй, как ты убил человека! Фазаненок повалился на колени: - Ваша честь, мы его не убивали! Вчера вечером я с приятелем шел у канала, вдруг вижу, - плывет тело. Мы его вытащили на берег, начали приводить в чувство, а он уже мертвый. "Это самоубийца", - говорит мой приятель. Я нащупал кошелек и подумал: "Этому человеку его кошелек уже не нужен, а мне, наоборот, очень кстати, - разве не справедливо будет, если я возьму его себе?" Судья сделал знак, и казенный лекарь сказал: - В легких у трупа нет воды, на шее имеется полоса от веревки, а под правым ухом и на затылке - две круглые вмятины. Человека этого сперва придушили, а потом бросили в канал. Самоубийства тут быть не может. Судья всплеснул руками и закричал на Лоню-Фазаненка: - Признавайся, дрянь! Ты задушил человека, а потом бросил его в воду! Мыслимо ли такое дело, чтобы тот, кто убил покойника, оставил при нем кошелек и золотые бубенчики! Фазаненок, однако, уперся на своем: - Не убивали мы, ваша честь! - твердил он. Но куда там! Судья распорядился: из подвала притащили бочку с плетьми, томившимися в рассоле. С преступников сорвали одежду и стали бить их от шеи и до копчика: скоро кончики плетей были все в крови. Лоня не выдержал и показал следующее: - Шел-де ночью по мостовой, и, будучи пьян, споткнулся о чиновника. Он меня обругал грязной рожей, а я его задушил. Потом оборвал с него кошелек и бубенчик, а тело бросил в воду, надеясь, что сойдет за самоубийство. После этого принесли мешочек с похищенным и составили опись: Кошелек в форме кожаной позолоченной рыбки с десятью ишевиками и восемьюдесятью тремя розовыми. Кинжальчик с костяной ручкой, с изображением пляшущих змей. Три похоронных бубенчика, позолоченных. Перстень-винт из серебра с камнем турмалином, кольцо золотое в виде изогнувшегося акробата, акробат держит в зубах берилл. И все. - Постойте, - сказал судья, - а как же письмо от родителей почтенной госпожи. К тому же, наверное, при письме были подарки! - Не брали мы никакого письма, - жалостно завопил Лоня. - Обыскать убитого, - распорядился судья. Молодой помощник побежал исполнять приказание, а господин Андарз сказал: - Вероятно, он оставил письмо на постоялом дворе. Ручаюсь, что убийцы нашли все, что можно было найти. Стоит ли беспокоить мертвого? - Я тоже так думаю, - сказал судья, - но по новым порядкам надо учинить формальную опись! Молодой помощник, явившись обратно, доложил результаты осмотра трупа: - На теле повреждений нет, кроме следа от веревки и двух вмятин, в кафтане спороты кружева, и никакого письма. - Признавайся, негодяй, - закричал судья, куда дел письмо! Лоня заметался. - Не брал я письма, - заплакал он. Судья погрузился в глубокую задумчивость. - Здесь дело нечисто, - объявил он, - почему этот человек, взяв на себя убийство, отпирается от ненужных ему бумаг? Принести платье покойника! Приказание было исполнено. Судья поднялся с места и начал сам щупать кафтан. Но увы! Карманы были пусты. Судья недоумевал. Один из ярыжек поклонился и доложил: - Господин судья! Сдается мне, что сапоги этого чиновника сделаны не в столице, а в Осуе. Я слыхал, что сапожники Осуи иногда делают особые хранилища в сапогах! - Разрезать сапоги, - распорядился чиновник. Сапог разрезали, и вытащили из левого сапога пакет из навощенной кожи. - Разверните пакет! - приказал судья. - Господин судья, - сказал Андарз, - ведь в этом пакете письма женщин! Прилично ли делать его предметом судебной проверки? Госпожа расплачется, узнав о таком бесчестье! Судья, казалось, заколебался. - Почтеннейший, - наконец сказал он, - правосудие не должно знать исключений. Красивое лицо Андарза исказилось: - Как! Вы отказываете мне в такой просьбе? Судья воздел руки и вскричал: - Увы, не я, а закон! И тогда произошло нечто, никем не ожидавшееся. Андарз сунул руку под платье, и вдруг вытащил оттуда длинный и узкий, как лист осоки, меч. Андарз сделал шаг вперед, и острие меча оказалось перед глазами судьи. Присутствующие ахнули. Частное владение оружием было совершенно запрещено. И хотя это запрещение не относилось к такому сановнику, как Андарз, все же при этом молчаливо подразумевалось, что если он и проучит мечом какого-нибудь нерадивого секретаря, все же он не станет шастать с этаким пестом по столичным управам! - Или ты отдашь мне этот пакет, - сказал императорский наставник Андарз, - или я насажу тебя на эту штуку. Тут судья вспомнил, как господин Андарз, взяв речной город Одду, развесил триста варваров на одном берегу, а триста - на другом, и от этого воспоминания о национальном триумфе ему почему-то стало нехорошо. Он взвизгнул и отпрыгнул от пакета подальше. К несчастью, рукавом он задел рогатый светильник, и светильник опрокинулся на пакет. Судья, спасая пакет, схватил его за один угол. Андарз в это время схватил пакет за другой угол, послышался треск, и пакет разодрался пополам. - Ах, - сказал судья. Из пакета выпала белая дощечка, положенная туда Шавашем. Императорский наставник спокойно поплевал на лезвие меча, да и сунул оный в ножны. А судья, чтобы скрыть смущение, всплеснул руками и заорал на Лоню: - Все ясно, - вскричал он, - этот негодяй нашел тайник в сапоге еще раньше! Признавайся, куда ты дел письмо! - Не брал я никакого письма, - заявил Лоня. - Что ты врешь, - изумился судья, - палок ему! Лоня стал бить так, что у него с бедер поползло мясо, но на этот раз Лоня твердо стоял на своем. И то: и так с него спросят за письмо, и так спросят. А господин Андарз стоял у стены, сложив на груди красивые руки. Тут вмешался молодой помощник судьи: - Видимо, преступник говорит правду. Вину свою он признал, схвачен с поличным, деньги и ценности все нашли при нем, и всю ночь он был на виду. Куда б он успел что-то спрятать? - Похоже, что так, - согласился судья. Лоню попрыскали водичкой и унесли. Господин Андарз, распрощавшись, направился к своему паланкину. Распорядился: "Доставьте тело в мой дом. Погребальные расходы беру на себя". Судья завершил судебные церемонии, налил в жертвенник Бужвы молока и вина, и отправился в ближние покои. Зала опустела. Шаваш вылез на крышу, спрыгнул в казенный двор и схоронился там в пустой бочке, а когда во двор опять пустили народ, смешался с толпой просителей, выскользнул за ворота, и был таков. Через час Шаваш вошел в кабачок "Шадакун". Стены кабачка были покрашены синей краской, и на синем фоне был нарисован рыбий бог Шадакун. Перед богом, в память о его варварском происхождении, дымился фитиль, вставленный в козий помет, смешанный с травой и нефтью. В руке бог держал корзинку с рыбой, и вместо лица у бога было большое медное зеркало. Под богом, на циновке, сидел Иман Глупые Глаза. Иман пил рисовую водку и глядел на свое отражение в боге. Иман Глупые Глаза был когда-то писцом в министерстве, но его начальник был к нему недоброжелателен. Как-то Иман сделал описку в подорожной. "Глупые твои глаза", - сказал начальник, и Имана уволили. Он стал давать всякие полузаконные советы делателям денег и прочим разбойникам, а в последние месяцы, когда господин Нарай стал этих разбойников изживать, совсем опустился и не просыхал. Иман допил бутылочку и попросил еще. - А кто платить будет? - Слушай, - сказал Иман, - я тебе заплачу в следующем рождении, а? - Пошел вон, - сказал хозяин харчевни. Иман обиделся: - Слушай, - сказал он, - или ты не веришь в следующее рождение? Думаешь, господину Нараю такое понравится? Только бунтовщики и еретики не верят в следующее рождение! - Пошел вон, - повторил трактирщик. Тут Иман стал ругаться, но трактирщик не обращал на него внимания, зная, что Иман его не убьет. Шаваш вытащил розовую и отдал ее трактирщику. Потом подумал и вытащил вторую. - Ого, - сказал трактирщик, - ты сегодня с добычей. Шаваш подошел и сел на циновку рядом с Иманом. Трактирщик принес им чашки и плетеный кувшинчик с вином. Иман вставил соломинку в чашку и стал сосать вино. Шаваш тоже вставил соломинку в чашку, но вина сосать не стал. Шаваш вытянул из рукава третью розовую и стал на нее смотреть. - Слушай, Иман, - вдруг спросил Шаваш бывшего чиновника, - а правда, что государь однажды подарил господину Андарзу бумагу в десять тысяч розовых, и просил употребить ее наилучшим способом, - а Андарз вынул перо и написал на этих деньгах свои стихи? - Правда, - сказал чиновник, - только он написал не свои стихи, а стихи Адинны. - А чем стихи Адинны лучше стихов Андарза? - полюбопытствовал Шаваш, который разбирался в стихах гораздо хуже, чем в чужих кошельках. - По-моему, стихи Адинны хуже стихов Андарза, - сказал Иман. - По-моему, Андарз лучший поэт, чем кто бы то ни было после трех поэтов пятой династии. - Не скажи, - вмешался хозяин, - пока человек не умер, нельзя сказать, хороший он поэт или плохой. Потому что еще не было случая, чтобы хороший поэт не умер плохой смертью. - Вряд ли господин Андарз умрет плохой смертью, - возразил бывший чиновник, - государь его нежно любит, и если бы не он, ты бы сейчас не угощал меня вином из Аракки, потому что ее бы захватили варвары. - Ну, - покачал головой хозяин, - если господин Андарз умрет спокойной смертью, то после смерти окажется, что он был плохой поэт. Трактирщик высказался и ушел протирать чашки, а Иман остался нюхать лепешку и смотреть на свое отражение в боге. - Слушай, Иман, - сказал Шаваш, - а откуда взялись деньги? - Деньги, - сказал Иман, - ввел государь Иршахчан, чтобы учесть все, что производит страна, и чтобы выдавать чиновникам жалование не натурой, а кожаными листами, которые можно обменять на продукты в казенных лавках. - Это ты имеешь в виду настоящие деньги, - сказал Шаваш, - а откуда взялись золотые деньги? - После государя Иршахчана, - промолвил бывший чиновник, - империя распалась на части, и настали такие времена, что по одну сторону реки было одно государство, а по другую - другое, а на острове между ними было третье. Так получилось, что на кожаную монету, на которую по одну сторону реки обязаны были менять на овцу, по другую сторону реки нельзя было обменять даже на клок овечьей шерсти, и бумага, которая вечером, при одной династии, означала фруктовое дерево, утром, при другой династии, означала разорение владельца. И вообще каждая новая власть не заботилась ни о ремесленниках, ни о земледельцах, а заботилась только о том, чтобы нарисовать побольше кожаных и бумажных денег. Тогда между люди стали менять между собой товары на золото и шкурки, а на бумагу меняли только тогда, когда к ним в дом приходили люди с оружием. И с тех пор повелось, что в те времена, когда товар пересекает несколько границ, расчеты ведутся в золоте, а когда он не пересекает границ, расчеты ведутся в бумаге. Государь Иршахчан сказал: "Бумажные деньги означают, что городом правит государь, золотые деньги означают что городом правят деньги". - Гм, - сказал Шаваш, - значит, бумажные деньги, - это как долговая расписка? Государь выдает мне розовую, а я могу прийти в казну и попросить ее поменять на рис и на золото? - Можно сказать и так, - согласился бывший писец. - А если я приду в казну, а там нет ни золота, ни риса? - Тогда, - сказал писец, деньги начинают дешеветь, а вслед за этим дешевеет человеческая жизнь, и наступают такие времена, что человек ложится спать при одном государе, а просыпается при другом. - А ведь деньги дешевеют, - сказал Шаваш. Писец вздохнул и стал сосать через соломинку вино. Шаваш попросил принести новый кувшинчик и сказал: - А почему тогда не бывает частных денег? - Чего? - удивился писец. - Частных денег, - повторил Шаваш. - Предположим, частный человек соберет у себя зерно или золото и станет выдавать обязательства: данная бумага стоит столько-то в золоте, обещаю обменять на золото, буде потребуется. Это ведь тоже будут деньги. - А откуда я знаю, - сказал писец, - что он меня не обманет? - А откуда ты знаешь, что государь тебя не обманет, - возразил Шаваш. - Ничего из частных денег хорошего не бывает, - сказал писец. - Знаешь дело о подмененном государе? - Знаю, - сказал Шаваш. Дело о подмененном государе было нехорошее дело: десять лет назад государю Инану, старшему брату ныне царствующего Варназда, исполнилось шестнадцать лет, и он потребовал, чтобы мать-регентша передала ему венец и печать. Государыня была опечалена сыновней непочтительностью, начали расследование, и что же! Оказалось, что настоящий государь Инан давно мертв, а вместе него на троне сидит оборотень-барсук, и все это произошло через колдовство наставника государя, колдуна Даттама, настоятеля храма Шакуника. Подлые монахи, желая извести государыню, учинили следующее: Зашили за ворот платья государыни лягушачью косточку, колдовали над восковой фигурой, - фу, какая мерзость! Пойманные же, отпирались: "Колдовства-де не бывает!" Это были страшные люди: из железа варили золото, из хлопка - шелк, покупали дешево, продавали дорого, стали в ойкумене крупнейшим банком, предвидели будущее, - а вот той простой истины, что накопленное добро, если не подарить его государю и бедным, ведет прямо к гибели, - не знали. - Так что, - сказал Шаваш, - храм выпускал частные деньги? - И какие деньги, - вздохнул ярыжка. В иных провинциях, кроме их денег, никаких других не хотели брать! А потом вот - покусились на такое! Разорили людей! - Значит, - сказал Шаваш, - теперь частных денег нет? - Разве что в Осуе. - А откуда взялась Осуя? Бывший писец высосал первый кувшинчик и пододвинул к себе второй. Ему нравилось учить мальчика. Хотя, - разве это мальчик? И двенадцати нет, а уже - пущен в отход мироздания. О, времена! И писец начал рассказывать историю города Осуи: расскажем ее и мы. - Осуя - это был город в провинции Истарна, на самом берегу моря. Лет семьдесят лет назад на провинцию напали варвары. Варвары не умели считать до ста и брать городских стен, и Осуи не взяли, тем более что у них не было кораблей, а Осую снабжали с моря. Осуя вообще расположена очень неудобно, - с одного конца море, а с другого - горы, оберегающие жителей, но препятствующие земледелию. Поэтому город издавна занимался торговлей и другими вредными занятиям, скоро стал служить посредником между империей и варварами, покупал по низкой цене, продавал по высокой. Через десять лет наместник Осуи, проворовавшись, задумал передать город варварам. Варварский король пришел к Осуе и стал в горах лагерем. Горожане узнали про измену и повесили наместника на городской стене, а заодно и взбунтовались против империи. После этого они послали к королю депутацию с хартией в семьдесят статей. Город обещал платить королю те же налоги, что раньше платил в империи, а взамен требовал самоуправления и права свободной торговли по всему королевству, и чтобы провинившихся горожан судил не король, а городские присяжные. Король согласился. Через десять лет его преемник пошел на Осую войной, чтобы отобрать все эти права. Горожане решили защищаться, но в городской казне не было ни гроша, потому что налогов у них почти не было. Такова уж была их политика, что казна была пуста, а горожане - богаты. Тогда они решили сделать заем: самые богатые граждане ссудили государству семьдесят тысяч ишевиков. Город выиграл войну. Через два года на город напала империя: и опять пришлось брать у богатых людей в долг. Когда война кончилась, стали думать: как отдать долг? Ведь в казне ни гроша. Тогда кредиторы города соединились в банк, "Истинный банк Осуи", и этот банк получил на откуп пошлины, и серебряные общественные рудники, и все, из чего можно извлечь доход. И с этого времени, сколько был ни происходило в городе переворотов и столько бы раз партия Империи не изгоняла партию Варваров, Истинного Банка никто не трогал, потому что тот обеспечил городу невиданное процветание. Истинный банк бьет очень хорошую монету, и если говорить как есть, то в наше время это единственная полновесная монета, но чаще всего рассчитывается частными деньгами: именными векселями и кредитными билетами. - А чем же они торгуют, - спросил Шаваш, - откуда такое богатство? - Ну, во-первых, - сказал писец, у них есть серебряные копи, и еще они ловят на севере рыбу кита, и продают его жир. Во-вторых, лет тридцать они заключили договор с варварским королем, чтобы тот напал на империю. Когда он, с помощью Осуи, взял город Шадду, издавна славившийся своими коврами, то варвары не убили всех, как обычно, а вывели людей за стены, отделили десять тысяч искусных ткачей и перевезли их в Осую: правда, половина перемерла по дороге. А через пять лет они таким же способом добыли для себя секрет Найских гобеленов. Еще у богатых семей есть острова на юге, где рабы выращивают сахарный тростник. Но на самом деле богатство Осуи не от производства, а от торговли и как раз от этих частных денег. - Да вот смотри, - сообразил вдруг писец, - ведь куртка твоя - это варварская шерсть! Гуляла эта овца за Голубыми горами, а красили ее в Осуе. Где ты ее взял? - Нехорошо лежала, - сказал Шаваш. - Словом, - возвратился писец к рассказу, - хотя у них и очень хорошая монета, кредитных билетов и векселей у них в двадцать раз больше, чем монеты. Так что главное их имущество - это доверие к банку, потому что стоит только предъявить все эти билеты к оплате, и банк лопнет. - Гм, - сказал Шаваш, - а что же, там не бывает переворотов и реформ? Вдруг кто-то отменит их билеты? - Наоборот, - сказал писец, - перевороты там бывают довольно часто, как во всех странах с народным правлением. Ведь там есть и чернь, и банкиры, и знатные дома, происходящие от чиновников империи, и знатные дома, происходящие от варваров, каждый год партия империи изгоняет партию варваров, и наоборот. А то чернь кого-нибудь повесит, или два знатных дома не поделят невесту. И даже когда ничего этого не происходит, все равно каждый год они избирают нового городского главу: а тот, вне зависимости от того, чьей он принадлежит партии, начинает изгонять своих противников. Но на Истинном Банке это никак не сказывается. Во-первых, его никто не трогает. Во-вторых, Банк принял закон, что векселя изгнанников и повешенных все равно принимаются к оплате. А в-третьих, сила торговых людей - давно ушла за пределы города. Ну и что, что кого-то там изгнали? У него конторы при всех варварских дворах. Он едет в одну из контор и ведет оттуда дела через своих представителей, или плюнет на Осую, заберет у короля какой-нибудь город в уплату долга, и начнет там княжить. - Странно устроен мир, - сказал Шаваш, - когда в империи появляется бумага вместо денег, все тоскуют, а Осуя из-за этого богатеет. - У них за векселями стоит товар, - сказал писец, а у нас что? Съедят они нас, как вошь человека. - Почему съедят? - встревожился Шаваш. - Кровопийцы - вот и съедят. Ты подумай: мы производим, а они сбывают! Продают дорого, покупают дешево. Нашей же кровью платят за наш шелк! А поедет чиновник продавать сам, - так князья его по дороге ограбят, а король кинет в тюрьму, по навету осуйцев: "Он-де шпион империи". Сгноят ткани, или скупят их за гроши, а чиновник по возвращении опять идет в тюрьму: "Продал за гроши, значит, имел взятку!" - Значит, - спросил Шаваш, - осуйцы получают выгоду, торгуя между империей и варварами? - Да. - А у варваров они получают товар, имея привилегии и беспошлинную торговлю? - Точно так. - А где же они получают товар в империи? - Гм, - сказал писец, - это забавный вопрос. Действительно, где же они получают товар в империи? И скорчил рожу. - Да, - сказал писец, - я думаю, что это дело сильно тревожит высших сановников. Лет десять назад, при государыне Касие, я слыхал, в Осуе победила партия империи. И они предлагали подчиниться государю на тех же условиях, на каких они подчинились королю, то есть уважать их банк и их самоуправление, а взамен просили права беспошлинной торговли. И дело было уже почти сделано: но чиновники, направленные в Осую для принятия присяги, чем-то раздразнили народ. Чернь взбунтовалась, правителей повесили, изгнанников вернули, а чиновников выгнали из города без штанов. Шаваш вздохнул. - А что же случилось с чиновниками, которые упустили такой город? - А что с ними случится? - возразил стряпчий, - вон, первый среди них был господин Нарай! Шаваш угощал стряпчего еще некоторое время, пока тот не облокотился головой о столик и не заснул. Шаваш встал и пошел к выходу из харчевни. У выхода хозяин чистил медную корзинку на рыбьем боге. - А слыхал ли ты, - спросил он у Шаваша, - что сегодня случилось в Десятой Управе? Господин Андарз угрожал мечом тамошнему судье, если тот дотронется до письма его жены! Вот что значит любовь! Неужели такой человек умрет спокойной смертью? Воротившись в свое дупло, Шаваш вынул Дуню из клетки и насыпал ему семечек, а потом вытащил из щели дуба пакет, доставшийся от мертвеца, и стал изучать содержимое. Сомнений не было, - он держал в руках не документы и не деньги, а банкноты Осуйского Банка, с несколькими подписями на корешке и с квадратной красной печатью. Билетов было тридцать штук, и на каждом стояла дивная сумма: двадцать тысяч, а на белом корешке каждого билета было написано: "ГОСУДАРСТВО ЕСТЬ ОБЩЕСТВО, УПОТРЕБЛЯЮЩЕЕ ДЕНЬГИ". Невиданные слова! Шаваш положил пакет обратно в дупло, а Дуню - за пазуху, поцеловал его в мордочку и спросил: - Как ты думаешь, Дуня, в чем больше скандала: угрожать мечом судье или иметь шестьсот тысяч незаконных денег? Мне кажется, что угрожать мечом судье хуже. Тогда почему господин Андарз так беспокоился об этих деньгах? На это Дуня ничего не ответил. 2 Выйдя из дупла, Шаваш перебрался по мосту через реку и оказался в той части города, где он обыкновенно не промышлял. Здесь не было ни притонов, ни шаек: одни дворцы и управы. Высокие каменные стены были украшены резьбой и рисунками, подобными окнам в иной мир, над стенами виднелись верхушки садовых деревьев и репчатые луковки павильонов. Канавы попрятались в трубы под мостовой, и над улицами плыл запах хорошей пищи и диковинных садовых ароматов. Шаваш глядел на эти дома удивленно и жадно, как варвар, отправленный послом в осажденный город, глядит вокруг и удивляется, что такая красота есть на свете, и прикидывает, где лучше ломать стену и тащить добычу. "Если на небе и есть рай, - подумал Шаваш, - то наверное, он находится прямехонько над Верхним Городом". Шаваш дошел до Синей Улицы и стал смотреть: перед ним, словно занавес, подвешенный к небесам, взметнулись стена дворца государева наставника. В стене было четверо разноцветных ворот: синие, желтые, белые и красные. Сквозь синие ворота ходила прислуга. Сквозь желтые ворота ходили первых четырех чиновники. Сквозь белые ворота ходили чиновники с пятого по восьмой ранг. Сквозь красные ворота ходили чиновники девятого ранга. А когда своего наставника посещал сам государь, он не ходил через ворота. Ради него ломали стену, походившую на занавес, подвешенный к небесам. Слева от белых ворот копошился народ: в доме господина Андарза был праздник: его брат, господин Хамавн, наместник Аракки, одержал очередную победу над варварами. Чернь сбежалась к уличным столам в ожидании своей доли. Господин Андарз, государев наставник, был уважаем народом за великодушие и щедрость. Вернувшись с победой из Аракки, он заплатил в тот год налоги всех городских цехов, а за пятьдесят тысяч горожан внес квартирную плату. Каждую неделю в его доме раздавали хлеб и мясо, а раз в месяц господин Андарз звал домой трех нищих самого гнусного вида, усаживал их на серебряную скамеечку и лично мыл ноги. Пока Шаваш смотрел, меж толпы появился паланкин, сопровождаемый четырьмя слугами. Слуги несли в руках желтое знамя и перевернутые деревянные алебарды. Распахнулись красные ворота, - паланкин внесли внутрь. Перед глазами Шаваша мелькнули фонтаны, розовые колонны утопающего в зелени дома, и Андарз, идущий по дорожке навстречу гостю. Человек высадился из паланкина, словно драгоценный кувшин. Он был одет в строгий кафтан без знаков различия. Голову его украшала красная рогатая шапка, - знак траура. - Осуйский посланник, - сказал кто-то за спиной Шаваша. - Удивительное дело, - добавили - вчера арестовали всех менял в Синей слободе, а Осуйских купцов пускают через красные ворота. - А что это он в трауре? - А племянник у него позавчера умер, - забасил стоящий впереди Шаваша человек, видимо, грузчик в Осуйском квартале. - Этот племянник год назад уплыл к Белым варварам, и пришло известие, что его корабль утонул. А племянник, оказывается, выплыл, месяц назад явился в столицу: весь в болячках, ухо драное, - вот болячки вздулись, и он помер. Нежный дядя ругался: лучше бы, говорит, ко мне корабль вернулся, чем этот оболтус! - Страсть к стяжанию, - сказал кто-то, - губит тела и души. Море боги сделали для рыб, а не для людей, нечего по морю-то плавать. - А еще кто-нибудь спасся? - Еще один человек спасся, хозяин корабля - Ахсай. - А ведь этого Ахсая вчера ночью убили: эк их всех! Кто-то кинул в посланника редькой, но не попал. Тут ворота закрылись, скрыв от толпы фонтаны и флигеля, и паланкин с желтым знаменем и зеленым кругом, на котором черные точки складывались в уже знакомую Шавашу надпись: "Государство есть общество, употребляющее деньги". Стемнело. На вершине стены зажгли масляные плошки. Шаваш обошел стену кругом, взобрался на орех, и спрыгнул в дивный ночной сад, полный неясными шорохами и дальними вскриками гостей. Шаваш забился под куст и стал смотреть. Красные факелы отражались в черной, как оникс, воде прудов, и белые лебеди, разбуженные музыкой и шумом, плавали за лодками, в которых сидели нарядные люди, и яства на столе были такие редкие, что даже поглядеть, не то что съесть боязно. Веселье разгоралось все сильней и сильней: засвистели флейты, чиновники стали хватать девиц и крутить их вокруг головы, юбки девиц разлетались так, что видны были их белые бедра. Один из чиновников упал, а девица на него села. - Гасите факелы, - закричал кто-то. Шаваш испугался, что все дело кончится общей свалкой, как у них в деревне. Но тут Шаваш заметил, как господин Андарз, в длинном шелковом платье, покинув пирующих, засеменил в сопровождении спутницы к мраморному гроту, увитому струящимися по воздуху лентами и зеленью. Мгновение, - Шаваш скользнул, как белка, меж кустов, меж известковой стены и плетей ипомеи, и оказался в темном гроте раньше ничего не заметившего Андарза. Господин Андарз и его спутница вошли в грот. Императорский наставник укрепил фонарь в форме персикового цветка, бывший с ним, на серебряной подставке, а девица села на край розового ложа и принялась стаскивать с себя юбку. - Ой, - вдруг сказала девица, - тут кто-то есть. - Да кто тут может быть, - сказал Андарз. - Опять эти ваши выдумки, - капризно сказала девица. Андарз, усмехнувшись, взял фонарь и наклонился над ложем: действительно, под розовым одеялом, обшитом кружевами, лежало что-то некрупное. Лежало и дышало. - Тьфу, - сказал Андарз, - эти ручные лисицы. Девица сняла одеяло. На шелковом матрасике, расшитом цветами и травами, свернувшись в клубочек, спал грязный уличный мальчишка. - Ах, - сказала девица. - Голубчик, - сказал императорский наставник, - ты что тут делаешь? Мальчишка что-то пробурчал во сне и перевернулся на другой бок. Господин Андарз взял со стола ведерко с холодной водой, в котором плавала ароматная дыня, которую они с девицей намеревались съесть немного погодя, вынул дыню и положил ее на поднос, а воду выплеснул прямо на мальчишку. Мальчишка взвизгнул, проснулся и подскочил, намереваясь удрать, но не тут-то было: государев наставник крепко ухватил его за волосы. - Ой, господин, пустите, я больше не буду! - верещал мальчишка. Одной рукой Андарз держал сорванца, а другой поднес к нему фонарь. Мальчишка был тощий и маленький: у него были большие испуганные золотистые глаза, хорошенькие пепельные волосы и хитрая, как у хорька, мордашка. - Нахал, - сказала девица, - какой нахал! - Ты кто такой? - спросил государев наставник. - Шаваш, - жалобно сказал мальчишка. - Из какой же ты шайки? - продолжал допрос чиновник. - Из никакой, - ответил мальчишка, - я Шаваш, который сам по себе. - Так невозможно, - сказала девица, - чтобы не быть в шайке. Иначе бы тебя давно съели. Шаваш оглядел кружевной грот, и взгляд его, пропутешествовав по рисункам на стенах, остановился на дыне. Ноздри мальчишки расширились: он с наслаждением вдохнул чудный запах и сказал: - Если так невозможно, то я хотел бы быть в вашей шайке. Чиновник расхохотался. - Да ты знаешь, кто я такой? - спросил он мальчишку. - Вы, господин, наверно, из очень достойной шайки. Андарз рассмеялся еще веселей. Ночное приключение ему нравилось. Это было забавней, чем девица. А девица дулась и глядела на Шаваша, как мангуста на мышь. - Ты как сюда попал? Шаваш вздохнул и сказал: - У меня сестра больная, а лекарь велел ей есть утятину. Я проходил мимо сада и подумал: "Как вкусно пахнет. Наверняка тут есть и утятина! Почему бы не влезть в сад и не пошарить по столам после пира? Из косточек можно будет сварить отличный бульон!" - Ты откуда такой заботливый? - усмехнулся Андарз. - Из Чахара. - Беглый, значит. Шаваш очаровательно потупил глазки. - И чем же ты пробавляешься в столице? Молишься святому Роху? С тех пор, как чиновник Рох учинил в подземном царстве растрату и лишился носа, он стал патроном цеха любителей чужих кошельков. - Я, - сказал с достоинством Шаваш, - колдую, вот, - хотите вам покажу? И он сорвал с головы чиновника круглую желтую шапочку и поставил ее на стол. - Что под шапочкой? - Ничего. Шаваш снял шапочку. Под шапочкой лежал кожаный кошелек в форме листа аквилегии, а на кошельке сидел маленький хомячок Дуня. Андарз хлопнул себя по поясу, к которому кошелек был подвешен мгновение назад, а потом усмехнулся, раскрыл кошелек, пересчитал деньги внутри, вынул оттуда пять серебряных монет, украшенных изображением танцующего журавля, и отдал Шавашу. - Головы за такое колдовство рубят, - зашипела девица. - Я еще маленький, - возразил Шаваш, - мне не голову, а руку отрубят. Андарз, казалось, задумался. - Господин, - вдруг жалобно сказал Шаваш, - возьмите меня к себе! - Как же я могу тебя взять, - возразил императорский наставник, - государь тебя мне не дарил, и вообще ты беглый. - А купите меня в долговые рабы. - Да кто же тебя продаст? - А сестра и продаст. Андарз вынул еще одного журавля, дал его Шавашу и сказал: - Ладно, - приходи завтра в полдень с сестрой к боковым воротам. Когда, спустя некоторое время, Андарз вновь присоединился к пирующим, к нему подбежал изящный секретарь, который утром сопровождал его к судье, - подбежал и шепнул что-то на ухо. Господин Андарз кивнул и направился в глубину сада, к беседке. Беседка, окруженная старыми соснами, походила на тысячекрылый цветок. В знак того, что в этой беседке принимаются важные государственные решения, над ней развевалось десятихвостое знамя с серебряной рыбой, вышитой на алом фоне и надписью, исполненной травяным письмом. Почва кругом беседки была мелко вспахана, чтобы живущий в беседке дух-хранитель не мог из нее уйти, а посторонний - подслушать что-либо. Поэтому люди в усадьбе обходили беседку стороной. Они считали, что дух-хранитель, живущий в беседке - порядочная дрянь, судя по тому, какие там принимаются решения. Внутри беседки, облокотившись на подушку, подобную цветочному лугу, сидел чиновник судебного ведомства. Это был молодой еще человек, лет двадцати пяти или шести. У него были выщипанные брови и маленький изящный рот. Взгляд у него был внимательный и холодный. Он был одет в красные бархатные штаны и белую, затканную красными цветами куртку. На ногах у него были сапожки с высокими белыми каблуками, чтобы удобней было цепляться за стремена. Это был тот самый чиновник, который утром стоял подле судьи. Звали его господин Нан. При виде Андарза чиновник выронил персик, который жевал, вскочил с подушки, подобной цветочному лугу, и принялся кланяться. Кланялся он минуты три, после чего Андарз слегка поклонился в ответ и попросил гостя занять его прежнее место. Нан сел на диван и даже подобрал персик. Андарз, улыбаясь, смотрел на него. Господин Нан был чиновник молодой и настойчивый, выходец из сонимских крестьян, скорее умный, чем добродетельный, и из некоторых вещей, которые господин Андарз знал о Нане, он мог заключить, что у этого человека волчьи зубы и лисий хвост, и даже Андарз не подозревал, сколько казенного добра застряло в этих зубах, пока секретарь Андарза, Иммани, у которого был нюх на подобные дела, не принес Андарзу ворох бумаг, уличавших Нана в крупных хищениях. Господин Андарз тоже уселся в кресло: и вдруг вся беззаботность его исчезла, как исчезает жизнь из утки, подбитой стрелой. Он сказал: - Я призвал вас, господин Нан, чтобы рассказать некоторые обстоятельства убийства господина Сая. Нан снова оставил в покое персик и почтительно склонил голову. - Вчера вечером, - сказал Андарз, - господин Сай ушел от меня, унося с собой пачку осуйских кредиток, общей суммой на шестьсот тысяч. Он должен был обменять их на одно заинтересовавшее меня письмо. Сегодня утром при нем не было ни денег, ни письма. Голос Андарза задрожал. Молодой чиновник вежливо улыбнулся хозяину. Он знал, что господин Андарз, - нервный человек. Заплачет ветер в дереве - заплачет и Андарз, а через минуту, глядь, - веселится. "Наверное, что-то его давеча очень развеселило, - подумал Нан, - если он сейчас такой грустный". И Нан сам грустно взглянул на персик, который ему очень хотелось доесть. - Много лет назад, - сказал Андарз, - как вам, без сомнения, известно, город Осуя попросился обратно в империю, и среди чиновников, посланных государыней в Осую, были я и советник Нарай. Тогда господину Нараю было тридцать шесть. Как вы знаете, господин Нарай столь неудачно повел дело, что нас выгнали из города, а того человека, который нас пригласил, толпа повесила на фонаре и выщипала его, за ночь, до костей. - Поведение Нарая было непростительно, - сказал молодой чиновник. - Осуя соглашалась вернуться в империю лишь на определенных условиях, - осторожно заметил Андарз. Господин Нарай вел себя так, чтобы добиться отмены позорных для государя кондиций. - Это называется: сжечь стог сена, чтобы найти иголку, - усмехнулся Нан. - С той только разницей, что Нарай сено сжег, а иголки так и не нашел. Андарз неприятно поморщился. Несмотря на то, что Нарай не явился на сегодняшний праздник, Андарзу не очень-то понравилось, что молодой чиновник так отзывается о любимце государя. - В суматохе бегства мне попал в руки ларец с бумагами господина Нарая, а в нем - одно письмо, которое я посчитал нужным оставить у себя. Господин Нарай решил, что ларец сгорел. После этого наши пути разошлись, а так как господин Нарай не пользовался влиянием, я не видел надобности в этом письме. Вместе с ларцом оно хранилось у моего брата, наместника Аракки. Шесть месяцев назад, испугавшись излишнего влияния, которое Нарай оказывает на молодого государя, я попросил брата прислать мне это письмо с моим секретарем Иммани. Я рассчитывал предъявить императору это письмо и покончить с замыслами этого ханжи. Молодой чиновник едва заметно сдвинул брови. Шесть месяцев назад Андарз не мог "пугаться пагубного влияния Нарая", по той простой причине, что шесть месяцев назад именно Андарз представил Нарая государю. Стало быть, Андарз представил Нарая государю, чтобы тот отрубил для государя все головы, которые государь сочтет нужным, и тогда же отправил к брату за письмом, чтобы всегда иметь свою веревку на чужой шее. Нан еще раз взглянул на персик и понял, что между ним и персиком больше ничего не произойдет. - Недалеко от столицы на секретаря напали разбойники, отняли подарки и письмо, спрятанное в стенке черепаховой шкатулки. Вряд ли эти негодяи умели читать. Но вот неделю назад ко мне явился господин Сай, и сказал, что к нему пришел какой-то человек, и предложил мне выкупить через Сая письмо за шестьсот тысяч. А иначе он угрожал продать письмо советнику Нараю. Согласитесь, - вздохнул Андарз, - что я не мог отказаться. - Сай знал этого человека раньше? - Нет, - сказал Андарз, - этот человек сказал, что его люди не очень-то любят черствые сердца горожан и предпочитает первозданность зеленых лесов, а в столицу он пришел ради письма. Он произвел на Сая впечатление беглого мелкого чиновника. Нан фыркнул: стихи о черствых сердцах горожан и первозданности леса были одними из самых известных стихов Андарза. - Этот любитель стихов и лесов настаивал на осуйских чеках, а не на обычных деньгах? - Да. - Где они должны были встретиться? - В какой-то харчевне, позавчера вечером. Андарз помолчал. - И вот, вчера утром, я слышу об убийстве, и о том, что убийца уже найден. Я знал господина Сая за человека, который любит развеселиться после сделки. Я подумал: наверняка Сай отдал этому человеку меньше денег, чем попросил у меня. Сунул письмо в сапог и принялся пировать. Он ведь не подозревал об истинной его важности. Думаю, что он напился до бровей и затеял драку с этим... Фазаненком. Мудрено ли случиться тому, что случилось? Я поспешил в Десятую Управу, зная господина судью за человека, далекого от Нарая и всякой подлости. Я, признаться, был шокирован его поведением... Но, как вы знаете, ни письма, ни денег при покойнике не было! Этот бродяга, верно, вытащил его из сапога и бросил куда-нибудь, или сунул в щель! - Что же вы хотите? - уточнил господин Нан. - Вы - чиновник управы. Допросите Фазаненка, или устройте ему побег и приведите сюда. - Лоня-Фазаненок, - мягко сказал Нан, - не убивал господина Сая. Просто тот, кто его убил, не взял с трупа ничего, кроме самого главного, и оставил нетронутый труп в веселом квартале: на того, кто ограбит мертвеца, неизбежно должно было пасть подозрение в убийстве. Нан хотел сказать, что, возможно, за трупом даже следили: очень уж быстро арестовали Фазаненка. Но господин Нан был не из тех, которые излагают любое соображение, которое приходит им в голову, лишь бы поразить собеседника быстротой мысли. - Помните, - проговорил Нан, - что у покойника была вмятина под ухом и на затылке? Нынче у разбойников очень высокого полета распространилась мода ловить людей веревкой, к которой привязаны два камня. Эту веревку бросают так, что она обвивается вокруг шеи, а разбойник прыгает сверху и душит человека или тащит его на выкуп. Вмятины от камней доказывают, что господин Сай был убит этой снастью, и согласитесь, - это дело рук не Лони-Фазаненка. Господин Андарз молчал довольно долго. - Да, - сказал он, - все сходится. Видимо, разбойник, встречавшийся с Саем, ограбил его и убил, не отдав письма. Отыщите этого разбойника! Нан улыбнулся. - Значит, Сай говорил, что вы не знаете продавца? Андарз обиженно прижал большой палец к столу. - Откуда? Я не общаюсь с лесными разбойниками. Он назначил свидание в каком-то притоне... - Сай врал, - сказал Нан. Андарз недоуменно сощурился. - В этом деле есть три обстоятельства, - сказал Нан. - Первое - это то, что человек, который продавал это письмо, знал, что вы находитесь в отчаянном положении. Что господин Нарай каждый день истребляет вас в глазах государя. Что вы купите это письмо и отдадите его государю, а не господину Нараю. Сколько людей это знает? - Я вовсе не нахожусь в отчаянном положении, - возмутился Андарз. - Я вот уже тринадцать лет как наставник государя! Я и без этого письма могу потребовать отставки Нарая, когда сочту нужным! - Сколько людей знает о вражде между вами и Нараем? - повторил Нан, словно и не услышав ответа Андарза. - Многие во дворце это знают, - ответил тихо Андарз. - Во дворце, - высшие чиновники! Но разве высший чиновник станет продавать вам письмо за шестьсот тысяч? Он найдет лучшее применение такому капиталу, как это письмо! Только мелкий чиновник, который не имеет доступа к государю, сделает из такой вещи товар! А кто из мелких чиновников осведомлен о вашем положении? - Только мои домашние, - сказал Андарз. - Вот именно, - сказал Нан. Человек, продававший вам через Сая письмо, был недостаточно высокопоставленным чиновником, чтобы использовать его самому, и недостаточно мелкой сошкой, чтобы вообще не понять его значение. Человек этот продавал вам письмо через Сая, тратя деньги на посредника, не потому, что был вам незнаком, а наоборот, потому что вы прекрасно его знали. Это был один из ваших секретарей или доверенных лиц: вы же его сами и познакомили с Саем! Андарз молчал. - Обстоятельство второе. Почему этот человек предложил письмо вам, а не Нараю? Нарай - восходящее солнце, вы - заходящая луна. Потому что, если бы Нарай завладел письмом, он погубил бы не только вас, - но и все ваше окружение, - стало быть, этот человек причастен к тем из ваших дел, которым нет оправданья в глазах Нарая. Обстоятельство третье заключается в том, что лесной разбойник не станет просить осуйские деньги, потому что ему негде их будет разменять. Этот человек просил у вас чеки, потому что он известен в Осуе, или потому что собирается бежать в Осую! И он был прекрасно осведомлен, что у вас есть осуйские деньги, потому что сам, вероятно, вел ваши дела... - Что это? - вдруг перебил себя Нан. Андарз замер. Нан распахнул окно: послышался шорох, ручная лисица виновато покосилась на Нана и засеменила прочь, оставляя на вспаханной земле следы, в которые словно стекался лунный свет. Нан закрыл окно. - Вы не могли бы показать мне само письмо? Андарз подал принесенную с собой папку. - Вот оно, - сказал Андарз. - Разумеется, оригинал написал на лазоревой бумаге. Нан раскрыл папку, и по мере того, как он читал письмо, глаза его делались все изумленнее и изумленнее, словно он держал в руках не лист бумаги, а ласточку о четырех ногах или иную природную несообразность. Глаза Андарза, наоборот, делались все безумней и безумней: только теперь, казалось, императорский наставник сообразил, что именно ему было сказано: что среди ближайших его людей есть предатели, и что... Великий Вей! Императорский наставник треснул кулаком по ореховому столику, отчего тот деликатно присел на ножках и крякнул, и заорал: - Но я не могу арестовать всех моих доверенных лиц! Я прослыву ненадежным человеком! А те, кого я не успею схватить, перебегут к Нараю и наговорят на меня множество несправедливостей, не зная, чем себя спасти! Молодой чиновник аккуратно закрыл папку и сказал: - Хотел бы завтра появиться у вас на обеде и поглядеть на тех, кого вы называете своими доверенными лицами. Спустя пятнадцать минут в небе вспыхнул фейерверк: огненные имена приглашенных на праздник вспыхнули в небе, и, упав в воду, не гасли, а продолжали гореть в воде. Первый министр империи, Ишнайя, обязанный этим назначением своему другу Андарзу, и его собеседник, чиновник сообщений Шима, с любопытством смотрели вверх: им было интересно, появится ли на небе имя господина Нарая, приглашенного на праздник, но не явившегося. Тихо раздвинулись кусты, и министр, оглянувшись, увидел молодого чиновника судебного ведомства, удалявшегося по мягкой, словно серебром обсыпанной дорожке из ночного сада. - Кто это? - спросил Ишнайя. Его собеседник пригляделся и хмыкнул. - Это чиновника зовут Нан, - сказал он. Необыкновенно деятельный молодой человек, сирота из провинции Соним, и делает за своего начальника в Десятой Управе всю работу. Два дня назад с ним приключилась маленькая неприятность: господин Нарай разгневался на судью Десятой Управы за отчет, и судья покаялся, что отчет писал его помощник Нан, - на что Нарай велел обоим явиться для покаяния. Очень способный молодой человек, но, как видите, карьера его кончена. "Надобно выяснить, зачем Андарз позвал этого бедняжку к себе", - подумал Ишнайя. В этот самый миг у поворота тропинки показался сам Андарз. Вельможа щелкнул пальцами, подзывая своего управляющего, и громко сказал: - Дия, господин Нарай не явился на праздник, - проследите, чтобы его имя не запачкало неба. Чиновники вокруг вздрогнули, и послышался звон бокала, разбившегося о каменный бортик пруда. Солнце давно уже закрыло свой совиный глаз, и серебряные гвоздики звезд прибили к небосводу черный бархат ночи, - словом, миновала уже вторая стража, когда Шаваш постучался в ворота веселого учреждения. Как он прошел мимо запертых ночью ворот между кварталами, мы, признаться, не знаем: может, пролез в собачий лаз. Ему открыли, и Шаваш взошел по ступенькам на третий этаж, в комнатку девицы по имени Тася. Никакого особого родства, кроме родства душ, между ними не было. В руках его была корзинка с янтарного цвета уткой, и пирожками, тающими во рту, и финиковыми лепешками, утешающими душу и разгоняющими печаль, и многим другим, что немного пьяный Андарз, смеясь, лично сложил в корзинку. Тася лежала в постели одна и с синяком под глазом, и плакала. Увидев корзинку, она перестала плакать и стала есть утку. - Сколько тебе лет, - спросил Тася, объев ножку. - Двенадцать, - соврал Шаваш. - Жалко, - сказала девица. - Если бы тебе было четырнадцать, ты бы мог меня пасти. Ты бы побил меня и этого парня, и сейчас у нас были б деньги, а не вот это, - и девица показала на синяк под глазом. - Я могу достать тебе деньги, - сказал Шаваш, - только ты должна сделать так, как я скажу. - А что я должна сделать? Шаваш помолчал. - Завтра мы пойдем в Верхний Город. Ты скажешь, что ты моя старшая сестра, и оставляешь меня в залог. Там есть человек, согласный меня купить. Девица перепугалась. - Шаваш, - сказала она, - что с тобой? Ты ведь даже от шаек держался в стороне! А теперь ты хочешь продать себя сильному человеку! Ведь у них же нет, как в шайке, устава, что можно и что нельзя: эти богачи творят, что хотят! Шаваш усмехнулся: - Ты пойдешь и продиктуешь следующий контракт: я, Тася, получаю пятнадцать ишевиков в долг, и обязуюсь возвратить их сполна и без процентов не позднее, чем через три месяца. Поручительством своей доброй воли оставляю у заимодавца младшего брата Шаваша, около одиннадцати лет, каковой Шаваш, буде долг не будет выплачен семнадцатого числа третьего от ныне месяца, обязуется начать выплачивать его своей работой. Тася слушала. - Не забудь, - сказал Шаваш, указать: "буде долг не будет выплачет семнадцатого числа". Если этой строчки нет, то я становлюсь рабом сразу же, а если она есть, то я им станут только через три месяца. Нотариус может попытаться опустить эту строчку, но ты слушай и смотри на меня. И еще: ты напишешь, что взяла пятнадцать ишевиков, а тебе выдадут двенадцать. Про остальные три ишевика только пишется, что их дают. Если бы дело было при Золотом Государе, когда проценты были разрешены, тебе бы дали двенадцать ишевиков и написали бы: под 20%, но теперь так как теперь тот, кто берет проценты, торгует временем, то, чтобы их брать, поступают так, как я тебе рассказал. Только смотри, Тася: не хвастайся, что у тебя есть двенадцать ишевиков, потому что нынче честных людей меньше, чем воров, да и честные люди тоже немножко воры. - Ба, - сказала девица, - откуда ты все знаешь? - От Исана Глупые Глаза. Девица вздохнула. - Какая разница, сказала она, есть строчка или нет? Откуда ты возьмешь пятнадцать золотых через три месяца? И вообще большие люди делают с маленькими людьми все, что хотят. - А откуда берутся большие люди? - спросил Шаваш. Девица, зная Шаваша, заподозрила, что он что-то задумал, но Шаваш, конечно, ничего ей не рассказал: ни о своей находке, ни о том, как он послушал сцену в суде, ни о том, как он подслушал разговор Нана с Андарзом. Вы, конечно, изумитесь, каким это образом можно подслушать разговор в беседке, окруженной со всех сторон воздухом и вспаханной землей? Но дело в том, что у Шаваша имелся амулет в виде четырех лисьих лапок. Эти амулеты обладали такой магической силой, что превращали вора в лисицу и позволяли ему пробираться в самые неожиданные места. Но, к сожалению, у Шаваша был не настоящий амулет, из высушенных лисьих лапок, а поддельный, из деревянных. Поэтому Шаваш, конечно, не сумел превратиться в лисицу. Зато он встал на эти лисьи лапки и прошел по вспаханной земле, оставляя после себя лисий след. Он забился под фундамент и, таким образом, все слышал. Он, можно даже сказать, предвосхитил некоторые наблюдения молодого чиновника, так, ему сразу бросилось в глаза, что вор, похитивший письмо, был не из простых, так как ни сам Шаваш, ни обширный круг его знакомых никогда не имели дела с осуйскими деньгами. Он пережил очень неприятную минуту, когда к нему подошла познакомиться какая-то лисица, а чиновник наверху открыл окно. Эту ночь Шаваш спал сладким сном. Ему снились красные ворота, через которые входят крупные чиновники, и шишка ворот упиралась прямо в небеса. Ворота были распахнуты, и никого, кроме Шаваша, перед ними не было. Но, однако, что это за времена, когда через ворота, предназначенные для чиновников девятого ранга, ходят осуйские торговцы! 3 Наутро Шаваш и Тася явились к синим воротам. Домоправитель Андарза оформил ссуду. Все сошло, как по маслу, - только Тася получила не двенадцать, а одиннадцать ишевиков. Домоправитель взял Шаваша за шкирку и увел в усадьбу. Дом господина Андарза издавна принадлежал императорским наставникам. Дороги и дорожки, ведущие к главному дому, были посыпаны золотистым песком, смешанным с благовониями. Среди цветущих кустов бродили барасинги с золочеными рожками, и мелькали флигеля для слуг и жилища богов. Некоторые из них были соединены с главным домом крытыми дорогами. Вообще в этой усадьбе небо было значительно ближе к земле, чем в других местах столицы, не считая, разумеется, самого государева дворца. В нише у главного входа стояли две каменных человека, в длинных покрашенных синим одеждах и с каменными лентами в руках. На одной ленте было высечено "Стою по поручению господина Андарза". На другой: "Зорко наблюдаю за входом и выходом." Шавашу это не очень-то понравилось. Господин Андарз был колдуном, и вполне возможно, что за этими статуями водились какие-нибудь дьявольские штуки: или они разгуливали по ночам, а может, даже воровали кур, если были голодны. Эконом Дия провел Шаваша в обеденную залу и показал ему большие песочные часы. Они походили на две соединенные донышками чашки для вина. Перед часами стоял золотой поднос, заполненный фигурками крестьян и ремесленников. Каждый час песок пересыпался из одной чашки в другую. Нижняя воронка наполнялась и нажимала своим весом на пружинку, золотые фигурки на подносе начинали двигаться и кружиться: плотник махал топором, прачка окунала белье в колоду для стирки, а на высокое золоченое окошко, прямо на грудь выглядывавшей из окошка девицы, вспархивала птичка с рубиновыми глазами и начинала ворковать. Шаваш сразу понял, что это какое-то не очень квалифицированное колдовство, потому что если бы колдун знал свое дело, он бы велел, чтобы не только фигурки вертелись, но и чашки переворачивались сами собой. Во дворце государя были даже блюда, которые наполнялись сами собой и кубки, которые подлетали во рту, но это были священные предметы государства, и у Андарза их быть не могло. Эконом сказал, что в обязанности Шаваша входит присутствовать на обеде и по просьбе господина Андарза почтительно называть часы и минуты. В остальное время Шавашу вменялось разносить по городу короба с подарками, которые посылали друг другу важные чиновники, и ничего из этих коробов не воровать. Эконом ушел, а Шаваш остался при часах. У него даже ногти вспухли от любопытства. Он снял алтарный камень и увидел внизу колесики, похожие на те, которыми крутят мельницу, только гораздо меньше. Шаваш страшно удивился. Он никогда не знал, что колдуны используют в своем деле мельничные колеса. Вскоре нижняя чашка наполнилась, нажала на пружинку, колесики задвигались, фигурки заплясали. Колесики двигались совсем не так, как плясали фигурки. Изнутри было видно, что прелестная девица, выглядывающая из окошка, состоит из одной головы с грудью и двух колесиков. Шаваш пустил за золотое блюдо хомячка Дуню, и тот заметался среди золотых истуканчиков. Шаваш обернулся и заметил, что на него, уперев руку в толстый бок, смотрит эконом Дия, и на лице у Дии странное выражение. - Господин! - спросил Шаваш. - А почему часы надо переворачивать руками? Ведь то же колесико, что движет фигуры на алтаре, может переворачивать и сами чашки! Эконом дал Шавашу затрещину и сказал: - Так положено по древним предписаниям. Устав государя Иршахчана предусматривает на этой должности человека, а не колесико! После этого эконом отослал Шаваша на кухню. Сам же эконом выскочил из главного дома и побежал по тропинке, похожей на ручеек из золотого песка, туда, где в глубине сада тек Оранжевый источник, каждый глоток воды из которого, согласно одной старинной книге о достопримечательностях столицы, снимал по греху. Дия так запыхался, что стал на колени и начал пить из источника. Посторонний наблюдатель сказал бы, заметив, как жадно пьет Дия, что у этого человека на душе множество грехов. Но Дия был человек образованный, то есть почитал предрассудком существования не только источника, который снимает грех, но и самого греха. Он пил из источника только потому, что у него пересохло во рту. Итак, Дия напился, а потом сел на скамейку у ручья, и стал глядеть на сад. Перед господином Дией на ветке сидела птичка, с рубиновыми глазами и шелковыми перышками. Дия снял птичку с ветки и стал рассеянно подкидывать ее в руке. Птичка не сопротивлялась, потому что была собрана из зубчатых колесиков и обрезков шелка, - это он, Дия, ее и собрал, как и часы в зале. Дия был страшно рассержен словами мальчишки и позавчерашним указом Нарая, перечислявшим три вида лентяев: торговцев, изобретателей машин, и ярмарочных кривляк. "Даже маленькие рабы понимают то, что не понимает господин Нарай, - думал Дия, - Великий Вей! Завтра же напишу письмо в Осую! Надобно выпороть этого мальчишку и любой ценой выбираться из этой страны." Домоправитель Андарза, Дия, был человек низенький и жирный, как сурок. У него были нежная, цвета вяленой дыни, кожа, грустные большие глаза, формой напоминающие рыбу тунца, и нос пуговкой. Домоправитель Дия все время задирал эти глаза к небу, молился и вздыхал. Как и у всех жадных до прибыли людей, молитвы его отличались большим святотатством. Десять лет тому назад господин Дия был чиновником строительного ведомства, подавал блестящие надежды, привлекал к себе благосклонные взоры. Государыня Касия, изумившись его таланту, поставила его во главе строительства подземных ходов в Небесном Дворце. Выше него были только Андарз и сама государыня. В это время его звали не Дия, а Амасса, и он пел перед рабочими и махал руками, и он никогда не бил людей, если они не были в чем-то виноваты, и ни один виноватый не умер под его плеткой. За неделю до окончания всех работ господин Андарз позвал к себе молодого чиновника и показал ему распоряжение государыни. Государыня Касия, для соблюдения безопасности и тайны, приказывала убить всех строителей, и господин Амасса был особо отмечен, за ненадежную веселость и за страсть к выдумке и машине. Молодой чиновник заплакал, закрываясь рукавом. - В этом деле не будет строгой отчетности, - промолвил господин Андарз. - Почему бы нам не представить какой-нибудь другой труп, вместо вашего. А вы бы пережили несколько лет у меня. Так Амасса стал не Амассой, а Дией. Дия, конечно, не мог быть чиновником. Поначалу он укрывался в одном из дальних поместий Андарза. Он плакал, как подбитый гусь, и дни проводил над чертежами, а ночами наблюдал звезды. Он ни разу не осмелился выйти из флигеля днем, и три года он ничего не видел, кроме звезд. Он плакал так часто, что ему все время приходилось перерисовывать чертежи. Зато ему не нужно было солить суп. Однажды ночью он наблюдал во флигеле звезды и по расположению их увидел, что государыня Касия умерла. "Какое несчастье! - подумал Дия, - государыня была великой императрицей! Птицы не смели нести яйца без ее указа, венчики цветов склонялись перед ее наставлениями! А сын ее, государь Варназд? Говорят, он ни разу не дочитал до конца указов, на которых стоит его подпись! Что будет с империей?" И Дия горько заплакал. После смерти государыни Касии Дия стал выходить из флигеля при дневном свете, и постепенно все дела, касающиеся вассальных фабрик и заводов, сосредоточились в его руках. Он распоряжался всеми купцами, прибегавшими к покровительству Андарза, управляющими инисских рудников, ткацких фабрик в Чахаре и баданских поместий, - а поместий у Андарза было много, одного только меду Андарз продавал в год на полтора миллиона. Пока Дия сидел во флигеле, душа его умерла, и он стал глядеть на мир глазами прибыли. Стоило ему посмотреть на пустой кусок земли, и он тотчас прикидывал, сколько на нем вырастает кунжута. Стоило ему посмотреть на покосившийся амбар, и от приходил в такое волнение, как будто этот амбар перекосился у него в сердце. Стоило ему посмотреть на водопад, и он думал, как бы приделать к водопаду столярный станок. Дай ему волю, он бы все в природе разодрал и сшил по-правильному, а может, и не сшил бы - не успел. Он всегда жалел, что, когда боги кроили мир, Дии не был у них в советчиках. Дия также убедил Андарза отдать ему кусок земли, пожалованный государем под сады и пастбища, и возвел там кирпичный сарай со станками, за которые посадил сначала десять, а потом сто рабов. Теперь Дия жил и ночевал в этом поместье, там же принимал вассальных купцов и заключал договоры. Каждый раз, когда Андарз узнавал, что Дия опять его обокрал, Дия подносил ему какую-нибудь игрушку, механическую птичку или часы, и поэтому дом Андарза был полон этих диковинок. Эконом был человек нервный и издерганный, со времени его трехлетнего дрожания во флигеле у него появилась странная привычка: он имел обыкновение собирать и выхаживать в своей комнате маленьких птичек, а выходив, напускал на них дневную сову. Эконом вошел с одним из вассальных купцов Андарза, - множество человек отдавали Андарзу свои земли в обмен на покровительство. Едва эконом ушел, Шаваш встряхнулся, повел носом, сунул подмышку хомячка Дуню, и вышел в коридор. Где-то за окнами звенели голоса слуг, и по ту сторону гостиной били молотки. Шаваш пошел на звук молотков и вскоре пришел к красивой комнате с разобранным полом: под полом начинался этакий кирпичный лабиринт, уходивший под соседние стены. Двое рабов в набрюшных юбочках, синей и желтой, ломали остатки пола. - Мир вам, - сказал, - спросил Шаваш. - Ай-ай-ай! - закричал раб в синей юбочке и уронил молоток себе на ногу. В этот миг часы в обеденном зале очнулись и стали бить час Росы. Раб в желтой юбочке оглядел Шаваша, пнул своего напарника в бок и сказал: - Ты что, сдурел? Разве привидения появляются в час Росы? Привидения ходят только в полночь и в полдень. Это какой-нибудь новый раб. Шаваш подтвердил, что он, точно, новый раб, и поинтересовался, что это за строение под полом: неужели господин Андарз разводит морских свинок? Желтая юбочка сказал, что это отопление. В холодные месяцы в доме топят печь и пускают в лабиринт теплый воздух. А в теплые месяцы слуги наловчились разводить в этих кирпичах морских свинок и торговать ими на базаре. Андарз дознался об этом и закапризничал, уверяя, что морские свинки шуршат и мешают ему сочинять стихи. Тогда эконом Дия предложил обогревать дом теплой водой в трубах, а отопление под полом засыпать щебнем и песком. - А я так скажу, - промолвил раб в синей юбке, - что ни черта этот щебень не поможет, потому что в этом доме под полом шуршат вовсе не морские свинки. - Это точно, - сказал желтый, - не думаю, что этот щебень будет сильно мешать тем, кто ночью тут шуршит под полом. И пощупал Шаваша, чтобы убедиться, что Шаваш все-таки не привидение. Дом господина Андарза был выстроен в два этажа, если не считать высокой башни в саду, соединенной с домом крытой дорогой. От трех главных ворот начиналась галерея, поддерживаемая тонкими столбами, покрытыми лаком, яшмой и черепаховыми щитками, за галереей шли приемные залы и жилые комнаты. В глубине резиденции располагались женские покои. В левом крыле, тянувшемся вдоль дворика, облицованного мрамором и агатом-моховиком, было солнечно и тихо: тут был кабинет господина Андарза и его доверенных лиц. Надо сказать, что дом господина Андарза был очень богатый дом, и в то время в богатых домах было не принято закрывать кабинеты секретарей и прочих "малых господ" на ключ. Вместо этого по ним прокатывали восковую печать. И вот, когда Шаваш заглянул в коридор, он увидел, как из дальнего кабинета, вышел, озираясь, изящный тридцатилетний человек, запечатал дверь кабинета печатью, похожей на огурец, и воровато утек во внутренний дворик. Заинтересованный Шаваш подошел к двери, изукрашенной золотой и серебряной канителью, и такой красивой, что если бы для небес понадобилась дверь, то, наверное, приспособили бы эту. "Наверное, кабинет Андарза" - подумал Шаваш: а господин Андарз был во дворце. Шаваш толкнул дверь: печать разорвалась, мальчик вошел внутрь. Внутри никого не было. Кабинет был весь затянут зеленым шелком с рисунками, изображавшими победы Андарза, и уставлен книжными шкафами. Толстые переплеты книг сверкали мертвыми зрачками драгоценных камней, и книги взбирались друг на дружку так высоко, что по ним можно было добраться до пухлого солнца, нарисованного на потолке кабинета. Посередине кабинета стоял стол с малахитовыми уголками, и вокруг него, - три или четыре шелковых стула. Чуть поодаль стола, на возвышении, стояло кресло. Шаваш понял свою ошибку. "Это кабинет не Андарза, а одного из секретарей, - подумал он. В кабинете Андарза кресло, предназначенное для господина, стояло бы за столом". Шаваш влез на стол и снял одну из книг с рубиновыми глазами. Это была "Книга тысячи превращений", трактат по черной магии. Шаваш сунул книгу на место, спрыгнул с кресла и подошел к ларю с тяжелой нефритовой крышкой. Миг - и Шаваш выудил из рукава инструмент, из числа тех, что не перечислены в государственном перечне для цехов. Шаваш вставил отмычку в дырочку на сундуке, пошевелил ей и с трудом поднял крышку. В сундуке лежала пачка отчетов на бумаге с красным ухом, брусок серебра и секира на длинной-длинной ручке. Под секирой стояли две банки из стекла, и каждая банка была закрыта крышкой с дырочками. В углублении на донышке была вода. В одной банке были серые мыши, а в другой - белые. Корма в банках не было. Из белых мышей одна уже подохла: серые бегали довольно шустро. Шаваш осторожно просунул в ящик палец и провел им по синеватому краю секиры, похожему на полумесяц. Щеки у секиры были выложены серебром, и с другой стороны рукоятки имелся стальной зубец, формой напоминающий ласточкин клюв. В конце клюва застыла недавняя кровь, и к лезвию секиры прилип кусочек птичьего пера. Рукоять секиры была покрыта серебром и напоминала клубок сверкающих змей, свернувшихся вокруг пустого пространства для рук. Шаваш никогда раньше не видел такой вещи. Шаваш так засмотрелся на секиру, что едва не пропустил легкие шаги в конце коридора. Шаваш мигом захлопнул крышку ларя и выскользнул наружу. В тот самый миг, когда человек завернул за угол коридора и увидел мальчишку у закрытой двери кабинета, Шаваш сложил перед дверью молитвенно руки, - и распахнул ее. Человек ахнул, прыгнул и схватил негодника за шкирку. - Ты кто такой, - сказал он, - и что ты здесь делаешь? Шаваш пискнул, поджал ножки и стал болтаться в огромной руке, как червяк на удочке. Человек отпустил его. Шаваш встряхнулся, обиженно помотал головой и указал на свою корзинку. - Меня сегодня купили, - объяснил Шаваш. - И я пошел поблагодарить хозяина, потому что у нас в деревне всегда учили приносить благодарность. Но я вижу, что я глуп и сделал что-то не то. - Хозяина? - усмехнулся человек, - это мой кабинет. Я второй секретарь господина Андарза, Теннак. Огромный - что твоя телега - Теннак говорил медленно, чуть растягивая гласные, и лицо его было все время совершенно неподвижным. Эти два признака мгновенно дали понять Шавашу, что он имеет дело не с коренным вейцем, а с варваром, аломом или ласом. Чиновники ничего не имели против варваров, коль скоро те получали образование и должность, но вот в Нижнем Городе таких людей считали ниже себя, - потому что даже если ты из Нижнего Города, - надо же тебе кого-то считать ниже себя. "Ага" - вспомнил Шаваш секиру в ларе. А огромный варвар показал на печать на двери и сказал: - Ты зачем разорвал печать? Никто, кроме хозяина, не должен первым входить в кабинет, потому что тогда духи, живущие в документах и отчетах, набросятся на вошедшего и убьют. Шаваш перепугался и спросил: - Неужели в отчетах живут такие гадкие духи? - Гадкие духи, - пояснил Теннак, живут только в несправедливых отчетах. В справедливых отчетах живут хорошие духи. Шаваш подумал и сказал: - А зачем тогда вы пишете несправедливые отчеты? - А вот когда ты станешь чиновником, - сказал секретарь, - иди и попробуй писать справедливые отчеты. С этими словами варвар собрал Шаваша в ладонь и легонько пихнул его в сторону, так, что мальчишка, пискнув, пролетел по коридору, ударился о тростниковую стенку, обернулся, поклонился - и со всех ног бросился прочь. В час Овцы господин Андарз появился в зале. За стол село шесть человек. Господин Андарз, в длинном синем одеянии, перехваченном тисненым поясом с серебряной застежкой, сидел во главе стола. Господин Нан, вчерашний чиновник из десятой управы, сидел на резном сиденье для гостей по правую руку хозяина. По левую руку Андарза сидел его сын: высокий юноша лет шестнадцати, с тонкой шеей и длинными тяжелыми волосами. Лицом он совсем не походил на лицо Андарза, но в манере приподымать уголки бровей, и поглаживать во время разговора подбородок он удивительно напоминал отца. Трое главных слуг в доме господина Андарза были настолько разные, насколько это можно себе представить. Личный его секретарь Теннак, был, как Шаваш уже успел удостовериться, родом варвар. Это был человек огромный, как медведь. Пальцы левой его руки были сведены и покалечены, и оттого она особенно напоминала крабью клешню. Он был столь силен, что однажды, на спор, выдернул в саду из земли старое персиковое дерево. Как и множество очень сильных людей, он был человек добродушный. У господина эконома, Дии было маленькое усталое личико и необъятный живот. К еде он питал необъяснимую страсть: что ни попадется ему на глаза, то он и тащил в рот, спокойно мимо куска пройти не мог. Оттого, что он был так толст, он казался довольно старым: на самом деле ему было немногим более тридцати, - зато он бы и через двадцать лет выглядел точно также. Грустную историю его мы уже рассказали. Самим домом занимался личный секретарь господина Андарза, холеный, красивый чиновник лет тридцати пяти с маленьким и совершенно бесстрастным лицом. Как и все люди с маленькими лицами, он казался еще моложе. На нем был щегольской синий кафтан с изображениями фениксов, резвящихся в садах. Брови у него были тщательно выщипаны, и кончики пальцев выкрашены хной. Звали его господин Иммани, и Шаваш мигом узнал в нем того человека, который утром лазил в чужой кабинет. Иммани скользнул взглядом по Шавашу, как по новой детали обстановки, и что-то проговорил сыну Андарза. Юноша вспыхнул и стал перебирать пальцами по кафтану, словно хотел вытащить оттуда блоху, - но возразить побоялся. Андарз улыбнулся, завидев мальчишку. - А, - сказал он, - ты здесь, маленький лисенок? - и, обращаясь к Нану: - Представляете, хотел вчера украсть утку для своей сестры, забрался в сад, да так и заснул в гроте. Забавный, впрочем, мальчишка. Карие глаза молодого гостя задумчиво сощурились, и он внимательно оглядел Шаваша. - Ленивый мальчишка, сказал эконом, дерзок, и не знает приличий. Его поставили возглашать время, а он тут же полез трогать механизм. Если всякий болван будет трогать механизм, то фигурки вообще перестанут двигаться! - А, голубчик, - сказал Андарз, - куда же тебя за такую провинность деть? В ткачи отправить? Шаваш надулся. Он слыхал о мастерских в усадьбах, где рабы ткали и красили: ноги у них были кривые, глаза красные, и спали они, говорят, по три часа в день. - Конечно, - сказал эконом Дия, - у меня как раз нехватка в чесальщиках. Андарз задумчиво глядел на мальчишку. - Как нехватка, - сказал первый секретарь Иммани, - неделю назад было сорок человек. - А он их кормит одними оплеухами. Потом из косточек варит клей и продает его в Осуе, для большей прибыли, - сказал секретарь Теннак. - Глупый варвар, - возмутился эконом, - что ты понимаешь в хозяйстве и прибыли? - А то и понимаю, - ответил Теннак, что однажды твои рабочие защиплют тебя до смерти. Не в деньгах счастье, правда, господин Нан? - Правда, - сказал молодой чиновник, - деньги - это еще не все. Тот, у кого семь миллионов, вполне может быть несчастней того, у кого пять миллионов. Андарз засмеялся. За обедом господин Нан был душою общества, рассказал историю о чиновнике, который поймал беса, резвившегося среди отчетов, и о том, как духи-щекотунчики сняли под свадьбу дворцовый павильон Танцующих Лебедей, после чего в павильоне постоянно принимались неправильные решения: и так забавно изображал духа-щекотунчика, что даже застенчивый Астак раскраснелся от смеха. - Да, кстати, - спохватился Андарз, - я слыхал, - позавчера господин Нарай разбранил вас за какой-то проект? Чем ваш проект вы не понравился Нараю? - Не знаю, - сказал Нан, - имею, однако, при себе копии... И потянулся к папке. - Вы с ума сошли, - сказал Андарз, - что я вам, Нарай, чтобы читать проекты? Хватит того, что иногда их надо подписывать. Молодой сын Андарза, Астак перестал смеяться, и глаза его сделались, как у больной малиновки. Уже подали дыню и фрукты, когда речь зашла об убитом чиновнике. Господин Андарз всплеснул рукавами и приказал своему секретарю Иммани отправиться в заречье, на улицу Белой Сирени, где жила вдова убитого чиновника. - Возьми-как у нее все бумаги мужа, - сказал Андарз, - и скажи, что я оплачу все расходы на похороны. Из-за неожиданной смерти дом и имущество могут быть востребованы казной. Пусть она пока переселится в какую-нибудь из моих усадьб, а я похлопочу об имуществе. - "Ага! - подумал Шаваш, - а если она не отдаст бумаги, то останется без дома и без имущества". Изящный секретарь потер рукою рот и сказал: - Улица Белой Сирени, - где это? Все недоуменно переглянулись. - Я знаю, где эта улица, - вмешался Шаваш от своих часов. Андарз повернулся. - Знаешь? Так иди с Иммани. И пусть они пока идут на улицу Белой Сирени, а мы немного расскажем о господине Андарзе. Императорский наставник Андарз был человек тонкий и нервный, от беззаботности легко переходил к величайшей грусти. Бывало: заплачет ночью в кабинете, кричит секретарю седлать коней, ехать в монастырь, - вот кони уже готовы, Андарз, посыпав голову пеплом, летит по улице: а на улице трактир. Андарз соскочит с коня и бежит в трактир, глядь, - а он уже хохочет вместе со всеми. Человек он был учености необычайной, но несколько странной. То вдруг примется изъяснять самую хитрую математику, то вдруг окажется, что он не знает семи причин падения последней династии, каковые причины, к слову сказать, под его же именем и были опубликованы: какой-то бедный чиновник умолил его одолжить труду свое имя. Андарз слегка увлекался черной магией, был отличный полководец и тонкий поэт. Пять лет назад, подавляя восстание в Чахаре, утопил провинцию в крови. Возвращаясь в столицу по топким осенним дорогам, он написал цикл лучших своих лирических стихотворений о временах года. Господин Андарз был младшим сыном наместника Аракки. Юноша ни в чем не знал отказа, проводил дни на охоте и в отцовской библиотеке, был избалован и своенравен. Охотился он посереди развалин огромного города, в котором было легко подавлять бунты, так как жители разных кварталов жили слишком далеко друг на друга. Сплетничали, что он охотился не только на зверей, но и на людей и бесов. Однажды во время народного праздник