. Он порывался уехать в родное село, но побаивался встречи со своим двойником, к тому же документы его не годились для этого мира. Он все больше и больше думал о том, что его бегство в конечном счете оказалось бессмысленным. Гуляя по улицам, он насмешливо размышлял, что этот способ хорош для алиментщиков и преступников. Здесь не было ни жены, ни тещи, и он не стремился к встрече с их двойниками, суеверно полагая, что женская проницательность сильнее границ и расстояний. Но главное было в том, что он постепенно пришел к пониманию причин своей боли. Чувство обреченности. Вот что мучило его долгие годы. Словно он был раковым больным и знал, что скоро умрет и некуда деться от смерти. Так и Хамзин был обречен на ежедневные мучения, и, слабовольно махнув на все рукой, знал, что до конца жизни ничего не изменится, и это знание губило его; сковывало волю, заставляло пить, дурить и лезть в раскаленную топку. Ошибка, совершенная однажды, порождала плотную цепь других ошибок, и не было сил разорвать ее, как веревку с красными флажками, и освободиться, и начать новую жизнь. Побег не принес ему желанного освобождения. Он остро ощущал чуждость другого мира, и новое чувство обреченности уже начинало захлестывать его. Обреченность на чужбину. Уходить назад было жутко, но и оставаться здесь навсегда казалось немыслимым. Старик нервничал. Его мучила бессонница. Шаркающими шагами он расхаживал по ночному дому, кашлял и разговаривал сам с собой, доказывая что-то себе яростным шепотом. Жанне тоже было нелегко. Институт, ребенок, тревога за старика и за Мишу. Не хватало Джеральда, к которому успели привыкнуть, хотя все прекрасно понимали, что он нашел свою родину, и радовались за него. Однажды старика прорвало. - Напридумывали! - воскликнул он. - Напридумывали параллельные миры на свою голову! Деление! Разобщение! Черт бы побрал все границы! Между странами, между людьми! Сидят в своих параллельных мирах и в ус не дуют. Конформисты, трусы! Черта с два пришел бы мой сын из своего дурацкого мира, если бы я не любил и не ждал его. Только любовь, только отречение от себя, от своей шкуры рушат границы. - А как же я? - робко вставил Хамзин. - А вы, любезнейший, - ядовито сказал старик, - трус номер один. Вы перескочили сюда от страха, а страх, к великому сожалению, бывает сильнее любви. Я не склонен корить вас, но скажите правду: почему вы сбежали? - Я не мог там жить, - виновато сказал Хамзин. - У меня жена злая. - А кто вас привязал к ней? Если нельзя исправить, то разводитесь. Вы мужчина или не мужчина? От злой бабы на тот свет бежать! Слыханное ли дело. Родину променять! - Не судите его строго, - вмешалась Жанна. - Он имел право на убежище. И если Миша решил спасти его, то, значит, это было необходимо. - Я о многом передумал, живя здесь, - пробормотал Хамзин. - Вот и думайте лучше, - сказал старик. - Не знаю, почему Виктору-Михаилу взбрело в голову посылать вас сюда, но вы должны выбрать свой путь. Никто, кроме вас, не вправе решать... - Я знаю, - упрямо перебил Хамзин. - Теперь я знаю, как жить. Наверное, Миша и запустил меня сюда, чтобы я сам понял, что к чему. Словами все равно не прошибешь, а вот когда на своей шкуре испытаешь... Назад мне надо, домой. Разведусь, уеду в родное село. - Назад, - пробурчал старик. - Ни вперед, ни назад. Я сам попробую! - Как же вы, Александр Владимирович, если даже у Миши не получается? - спросила Жанна. - Вы заблудитесь, - буркнул Хамзин. - Найду, - твердо сказал старик и закрыл за собой дверь с бронзовой ручкой. Михаил объяснял ему, как это делается, да и сам он много раз видел уход и приход сына, вот и сейчас, стараясь ничего не упустить, он тщательно восстановил ритуал перехода и, кашляя от дыма, упрямо ждал. Ничего не получалось... Он ходил на работу, лежал на топчане, прислушиваясь к гудению пламени в топках, к бегу воды по трубам, к ровному шуму мотора, и терпеливо ждал. Об исчезновении Хамзина ходили немыслимые слухи: то говорили, что он убежал с любовницей, то клялись, что его труп нашли в пригородном лесу, то утверждали, что он напился до бесчувствия и замерз на улице. Жена Хамзина не оставляла в покое Полякова. Однажды она пришла с молоденьким участковым милиционером и, тыча в Полякова узловатым пальцем, кричала, что этот усатый рецидивист растворил ее мужа в серной кислоте и вылил в канализацию и что этот же негодяй чуть не убил ее саму зверским способом. Сама абсурдность обвинений уже служила доказательством невиновности Полякова, но милиционер, скучая, все же тщательно допросил их обоих, проверил документы и со словами: "Смотрите у меня" - ушел. Хамзина выскочила вслед за ним, опасаясь остаться в этой квартире. Михаил не прекращал попыток. Мир был замкнут, и граница не пропускала. Он не отчаивался, полагая, что после разделения межклеточная мембрана непроницаема лишь на время, и упорно исследовал ее, раз за разом приближаясь к полупрозрачной преграде. Его забавляла мысль, что теперь стало два Михаила, две Жанны, два отца, два сына и два Хамзина. Не говоря уже о прочих. И как знать, быть может, в одном из четырех миров найдется лазейка для соединения, и тогда все решится. И вдруг появился Джеральд. В искрах электрических разрядов, проломив оболочку, он завис в воздухе посередине комнаты и, спружинив на все четыре лапы, бросился к Полякову, яростно вертя обрубком хвоста. - Наконец-то! - закричал он еще в воздухе. - Наконец-то я нашел тебя, пес ты двуногий, кочегаришка зачуханный! - Грубиян! - воскликнул Поляков, обнимая собаку. - Откуда ты взялся? - С того света, естественно. Я не один. Познакомься, это мой симбионт. - И Джеральд показал лапой на появившегося человека в синем костюме. - Он не знает вашего языка, его зовут Джеральд-один. - А ты сам, выходит, Джеральд-два? - догадался Поляков и протянул руку человеку. - Искренне рад, ваш пес много рассказывал о вас. Человек улыбнулся и произнес несколько слов на незнакомом языке. - Ну, потеха! - рассмеялся пес. - Он сказал те же самые слова, что и ты. Вот вам и языковой барьер! Ну ладно, ближе к делу, у нас мало времени. Дела плохи, парень. Мы к тебе добирались обходным путем и то смогли пройти только вдвоем, по одному невозможно. Ты же знаешь, мы сильны только в симбиозе. Так вот, ты сможешь попасть в тот мир при одном условии: если тебе навстречу пойдет человек. А мы поможем. - И кто же этот другой? - Не знаю, но, кроме твоего начальника, больше некому. К сожалению, дорога назад так и останется закрытой. - Навсегда? - Мы не знаем, - замялся Джеральд-два. - Расчеты еще не закончены. - Тогда я не смогу пойти на это. - Ты хочешь оставить жену, отца, сына? - Я не могу без них, но и оставить родину навсегда тоже невозможно. И по отношению к Хамзину это будет жестоко. Да и не согласится он. - Еще как согласится! Джеральд-один произнес короткую фразу. Поляков вопросительно посмотрел на пса. - Он сказал, что ты идиот, - перевела собака. - Не придумывай, - сказал Поляков. - Не пользуйся моим незнанием языка. - Ну хорошо, тогда он сказал, что еще не все потеряно. Мы закончим расчеты и тогда скажем наверняка. А сейчас нам пора, Ваше разделение с ума сведет. Теперь надо бежать к Полякову-второму и выслушивать те же самые глупости, что и от тебя, а потом уговаривать обоих Хамзиных, двух стариков, двух девчонок и двух щенят. Пардон, я хотел сказать - пацанов. - Этих не придется. Они еще ничего не понимают. - Эге! Твой сын весь в тебя - упрямый и настырный. Ну, пока! И не забудь - завтра ровно в семь утра. Пыхти, сопи, пыжься, но пролезь в дыру! - Удачи вам! - махнул Поляков вслед уходящим... Я так и не нашел истину, движущую мирами. Лишь приближение к ней, вечный поиск, взгляд издали, радость узнавания и разочарование неудач. Она - как отражение запредельности, как мираж, дразнящий кажущейся близостью. Как сама Вселенная, единая и противоречивая, огромная и бесконечно малая, вечная и мгновенная, нетленная и хрупкая. Мы называем ее разными именами, но каждое из них - лишь отблеск настоящего, неизвестного нам. И да будет мне позволено сравнение, близкое моему сердцу и понятное вашему миру: истина - это собака, многообразная в своих формах, но единая как вид. Вот идет рядом с вами пес, упруго переступая лапами, и втягивает ноздрями вечерний воздух, насыщенный влагой и запахами, и расщепляет их на тысячи оттенков, и знает о них все и ничего одновременно. Идет пес, невенчанный король, неклейменный раб человека, изогнув серповидно хвост, морща лоб и приподняв настороженные уши. Поступь его протяжна, шаг невесом, тугие мышцы перекатываются под шерстью, капелька слюны повисла на черной фестончатой губе. Идет пес, слуга и повелитель, владетель всего, что обоняет его нос, пожиратель сырого мяса, дробитель костей, нарушитель ночной тишины, поклонник Луны. Идет пес, хранящий в своих жилах кровь ассирийских волков, кровь холеных собак, лежавших у ног владык, дикую кровь зверя, выходящего на поединок с сильнейшим. Идет пес, холуй, ласкающий языком намордник, князь ошейника, холоп поводка, кавалер медалей, дарованных за послушание, подкидыш леса, выкормыш человека, двойник его и собеседник, аристократ поневоле, вечный смерд. Полюби его, человек, ибо в нем, как и в тебе, хранится истина, движущая мирами. Плоть от плоти Вселенной, ты и он, нашедшие друг друга в тысячелетиях, не расставайтесь, не предавайте... Вы и есть два параллельных мира, две ипостаси его - хранитель и спаситель. Человек, брат мой, оглянись вокруг. Разделенный границами и языком, распрями и войнами, враждой и ненавистью, ты, дитя Вселенной, честь и разум ее, распахни свои двери... - Я не думала, что вы согласитесь, - сказала Жанна, виновато склоняя голову перед Хамзиным. - Спасибо вам. Я эгоистка. Я радуюсь, что муж вернется ко мне, и боюсь думать, что для вас это большая жертва. - Нет, - сказал Хамзин. - Для меня тоже радость. Завидую я Мишке. У меня тоже могла быть такая жена. - У вас это впереди. Вы сильный, вы сможете. - Да, - сказал Хамзин. - Смогу. Ну что, пора? - Пять минут, - сказала Жанна. - Пора. Не забыли? - Этого не забудешь, - усмехнулся Хамзин. - Хорошо, хоть пограничников нет на этих границах, а то чувствуешь себя шпионом. - Зато есть пограничные собаки, - вставил старик. На нем был тщательно выглаженный костюм, он держал на руках внука, и лицо его было торжественным и скорбным. - Ну, посидели на дорожку, и хватит, - сказал Хамзин. - Спасибо вам за все. Он пожал руку старику, осторожно, боясь причинить боль своими большими руками, обнял Жанну, потрепал малыша за щеку и скрылся за дверью. Никто не садился. Напряженно ждал старик, задержала дыхание Жанна, и даже ребенок притих, обняв деда за шею. Из-за двери поплыла музыка. Это Хамзин завел граммофон. Прошло еще несколько минут. И они услышали громкий треск, а потом запахло озоном, а потом послышался крик. Сталкиваясь в дверях, они вбежали в комнату и увидели Михаила. Он сидел на полу и зажимал ладонями лоб. - Что с тобой? - бросилась к нему Жанна. - Да ничего, - сказал Поляков, морщась. - Хамзин чемоданом стукнул. Нечаянно. Столкнулись. Здоровый чемоданище... А потом пришли они, Джеральды. Пес с важным видом сообщил, что все переходы закончились удачно. Его бросились обнимать, и он не уклонялся от объятий. Быть спасателем ему чертовски нравилось. Джеральд-один стоял в стороне и молча улыбался. Когда улеглась радость, пес отвел Полякова в сторону и сказал, потупясь: - Помнишь, ты меня спрашивал, почему я заблудился? Так вот, ты почти угадал. Только это была не кошка, а... - Собака, - закончил Михаил. - Я понимаю. Красивая? - Ого! - только и сказал Джеральд.