ом какого-то фантастического цирка, где огни люстр, разноцветные одежды зрителей, блеск стекол биноклей, ярко-желтый песок арены с брошенным на него впопыхах алым клоунским плащом сменялись с быстротой молний; и казалось, что весь этот калейдоскопический хаос красок ринулся, чтобы смять, раздавить меня. Внезапно я почувствовал, что слабею, и безвольно опустил голову. В отяжелевшей голове бились беспорядочные мысли. "Мы существуем, или нас уже нет?.." - хотел я спросить Самойлова, но вместо слов вырвалось лишь невнятное бормотание. Последнее, что я успел заметить, была рука академика, слабо шарившая близ аварийной кнопки, включающей тормозные двигатели. ...Очнулся я уже на койке в салоне. Было тихо. Во рту ощущалась приятная горечь препарата "ВГ". Самойлова в салоне не было. Жив ли он? Я окликнул его. - Ну что, дружок, - отозвался он из лаборатории. - Очнулся? Знаешь ли ты, что произошло? - оживленно заговорил он, входя в салон, как будто ничего не произошло. - При приближении к гравитонной скорости (я отметил этот новый для меня термин) начался распад материи на гравитоны - именно то, что происходит все время в двигателе ракеты. Я пытался проверить эти новые данные математически. Считай, что мы открыли новую страницу в науке. - И как подвижники науки, едва не пожертвовали для этого жизнью, - слабо усмехнулся я. - Стоило! Стоило, брат! Наука требует жертв! Не правда ли? - и он снова удовлетворенно потер руки. - Но кто сообщил бы об этом открытии людям? - напомнил я ему. - Ах, да... ты прав. Самойлов вдруг сделался серьезным. Лишь теперь я отчетливо вспомнил все, что видел, теряя сознание, и сильно встревожился за академика. - Вы очень бледны. Вам плохо? - спросил я. - Пустяки! А как ты себя чувствуешь? Я попытался встать и не смог. Это было скорее не мышечная слабость, а безотчетная апатия, неумение сосредоточить волевое усилие на механическом движении мышц. Я сказал об этом Самойлову. Он кивнул головой: Этого следовало ожидать. Нервная ткань наиболее восприимчива к малейшим изменениям. Распад ничтожной доли ее - и вот... Он замолчал, присел в кресло и потер ладонью лицо. - А вы?.. Как же вы? - снова спросил я. - Очевидно, у меня больше нервной массы, устойчивее мозг. Да ты не расстраивайся, - ободряюще улыбнулся академик. - Вероятно, твой организм быстрее подвергается внешним изменениям, но он так же быстро сможет восстановиться, а вот мой старый организм трудно вывести из строя, но зато и восстановить нелегко. - Вам нужно прилечь, - потребовал я. - Я еще могу продержаться, - возразил он тоном, не допускающим возражений. - Поправляйся скорее. - И нетвердой походкой тяжело прошел в Централь управления. После ухода Самойлова я попытался подняться. Но это было нелегко. Я сосредоточил свое внимание на том, что мне необходимо опустить на пол правую ногу, затем левую. Чтобы опустить на пол обе ноги, потребовалось нечеловеческое усилие. Прошло немало времени, пока я смог сесть. Наконец, собрав последние силы, я поднялся и, цепляясь за стены, двинулся за Самойловым. В штурманской рубке все было по-прежнему. Успокоительно мерцал овал искателя. Стрелка указателя скорости стояла левее красной черты. Акцелерограф показывал отрицательное ускорение, то есть замедление движения. Наш сумасшедший полет был приостановлен аварийным роботом. Повинуясь руке академика, нажавшей кнопку, робот привел в действие тормозную систему. Сейчас "Урания" летела по инерции. Лишь после того, как УЭМК уточнил программу торможения, я заметил, что Самойлов едва держится на ногах. - Давай ляжем в анабиозные ванны, - вяло произнес он. Его усталые глаза лихорадочно блестели сквозь стекла сильных очков. - Пока скорость "Урании" упадет до заданной величины, надо хорошенько отдохнуть. x x x Я с трудом открыл глаза. Слабо мерцал голубой огонек сигнальной лампочки реле. Циферблат показывал, что прошло восемнадцать суток местного времени. Анабиозная жидкость, булькая, уходила в резервуар консервации. Тело сладко ныло, возвращаясь к обычному ритму жизни. Сознание заработало четко и ясно. Я быстро совершил процедуру пробуждения и пошел в рубку. Еле слышно пели силовые поля квантового преобразователя. Убедившись, что астронавигационные приборы работают нормально, я погрузился в изучение траекторий на экране ориентировки. Ощущение какой-то неправильности в их расположении слегка обеспокоило меня. Вдруг за моей спиной неслышно появился Самойлов; он тоже успел пробудиться и был озабочен. Вероятно, он также почувствовал что-то неладное. - Встал уже? - улыбнулся он и тут же перешел на деловой тон. - Что-то неладно у нас с траекторией. - Он беспокойно посмотрел на экраны обзора, где ярко сияли чужие звезды, потом озадаченно вгляделся в карту Галактики под силуэтом ракеты-искателя. - Нужно определить наше местоположение. Прибор звучал как-то глухо, а носик ракеты показывал в... никуда. Мы переглянулись. У академика вытянулось лицо. - Как, по-вашему, - испуганно спросил я, - где мы можем сейчас находиться? - А я тебя хотел спросить. Где угодно, даже в соседней Вселенной! - Не шутите... - К сожалению, я не шучу. Перейдя порог скорости света, мы, вероятно, сбили всю вычисленную заранее траекторию движения к центру Галактики. Как можно скорей надо определиться в пространстве и снова задать программу электронному вычислителю. Битый час мы напряженно сверялись с проектированной картой Галактики, но ничего не могли понять: на небе не было звезд-ориентиров. Да, да, их не было! Внезапно Самойлов тихо свистнул: - Вот оно что!.. Знаешь, где мы теперь? В межгалактическом пространстве! - Не может быть! - Я бросился к пульту и включил сразу все экраны, проекторы и открыл иллюминаторы. Вид звездной сферы был ужасен: мы находились в центре огромного мрачного полого шара. Куда девались бесчисленные светлячки звезд! Я видел лишь мрак и черноту. Где-то далеко, невообразимо далеко - или это только мерещилось мне? - чуть-чуть светились белесоватые или золотистые пятна. С большим трудом я осознавал, что каждое из этих пятен является Галактикой, Млечным Путем, то есть огромным звездным островом, содержащим миллиарды и десятки миллиардов солнц. Я ужаснулся. Где же наша Галактика? С какой стороны ее искать? Я с мольбой посмотрел на Самойлова. - Взгляни в том направлении. - сказал он, указывая в задний левый иллюминатор. В бездонной глубине пространства четко рисовалась гигантская раскручивающаяся спираль, истекая брызгами звездного молока. На некотором расстоянии вокруг спирали, как бы обрамляя ее, светились яркие сферические облака - шаровые звездные скопления. - Это наша Галактика! - радостно воскликнул я. Мы долго смотрели туда, где миллиарды звезд, сгущаясь, образовывали сплошное облако. То был центр Галактики. И где-то там - планета Икс, которую мы должны разыскать. - Мы первые люди, которым выпало огромное счастье наблюдать свою Галактику из мирового пространства, - с гордостью сказал Самойлов. - Сделаем как можно больше снимков и надежно их сохраним: на Земле нам за это поставят золотой памятник благодарные астрономы. И он поспешил в фотолабораторию. Вскоре я увидел, как ученый направил широкий как жерло вулкана, телеобъектив кинофотоаппарата на далекую Галактику. - Да, но сколько же световых лет до нее? - крикнул я через дверь. - Сейчас узнаем. Некоторое время раздавался лишь треск электрического интегратора. Закончив вычисления, Самойлов вдруг выбежал из лаборатории и склонился над звездной картой. - В чем дело? Что случилось? - спросил я, ничего не понимая. - Эти непонятные возмущения пространства, которые появились при суперсветовой скорости, забросили нас черт знает куда, - глухо сказал он. - Оказывается, наш астролет поднялся над уровнем звездного колеса Галактики более чем на двести тысяч парсеков. Следовательно, до центра ее теперь не менее миллиона световых лет, то есть триста семь тысяч парсеков! - То есть в тридцать раз дальше, чем в тот день, когда мы стартовали с Луны, - в тон ему закончил я. Самойлов озадаченно потер лоб. Воцарилось угрюмое молчание. Неведомый страх перед грандиозным расстоянием охватил меня. Триста семь тысяч парсеков! Если лететь со скоростью обычных фотонных ракет, нужно двести четыре тысячи лет! Я с благодарностью посмотрел на Самойлова, вспомнив, что именно ему и его сотрудникам из Академии Тяготения обязано человечество чудесной машиной пространства-времени. Она-то не будет преодолевать это расстояние две тысячи веков... Двадцать три дня мы расходовали драгоценное гравитонное топливо, погашая световую скорость почти до нуля, чтобы иметь возможность повернуть "Уранию" обратно к звездам, свету, жизни - к Галактике. Скучать не приходилось, все это время мы кропотливо составляли программу для электронного вычислителя. Еще два месяца пришлось ждать, пока машина вычислила траекторию обратного пути, режим работы двигателя и другие данные. И вот снова заработал главный двигатель. Спустя восемьдесят два часа "Урания" развила скорость, только на одну сотую километра в секунду меньшую скорости света. Робот с бесконечной осторожностью перевел ракету на инерциальный полет. - Ну что ж... - облегченно вздохнул академик. - Теперь мы довольно быстро долетим до центра Галактики. Автоматика работает безупречно. Расстояние, равное одному миллиону световых лет, астролет покроет за двенадцать лет. Еще раз проверив работу приборов, мы погрузились в анабиозные ванны. Глава седьмая. ВЗРЫВ СВЕРХНОВОЙ Третий год мы блуждали в центральной зоне Галактики, разыскивая таинственную планетную систему. Самойлов почти не спал, осунулся и побледнел. Хмуря клочковатые жесткие брови, он без конца вычислял все новые и новые варианты траекторий, не давая отдыха электронному вычислителю. Но все было безрезультатно: на экранах сияли, словно смеясь над нами, незнакомые звезды, сплетаясь в узоры никогда не виданных созвездий. - Мы израсходовали восемьдесят процентов топлива, - упавшим голосом доложил я академику, проверив интегральные кривые расхода энергии. Петр Михайлович ничего не ответил, а только ниже опустил голову, в который уже раз подбирая траекторию движения, выводящую нас в планетную систему желтой звезды типа Солнца в юго-восточной части Змееносца. Если, конечно, верна его гипотеза, разработанная еще на Земле... Три года мы окружены этим сверкающим калейдоскопом цветных солнц, которые густо усыпали небесную сферу. Как хочется снова увидеть ласковый земной небосвод! Именно небосвод, а не этот черный, точно сажа, полый шар, в центре которого мы как будто помещены. Внутренняя поверхность шара усыпана блестящими шляпками звезд, число которых бесконечно больше числа звезд, видимых с Земли. Каким мертвым представляется галактическое небо, блестящие звезды которого совершенно неподвижны, как золотые звезды в церковных куполах! Они не мерцают и видны предельно отчетливо. Кое-где чернота позолочена или посеребрена - это туманности и Млечный Путь, яркой широкой полосой идущий по большому кругу внутри черного небесного шара. Из бортового иллюминатора видно сияющее золотое облако - центр Галактики. Досадно, что нельзя развить б'ольшую скорость движения: не позволяют чудовищно сильные поля тяготения, окружающие нас со всех сторон. Вот и "сегодня" меня разбудил тревожный, все нарастающий вой гравиметра. Сомнений не было: астролет вошел в неведомое гравитационное поле. Но почему это произошло так неожиданно? Почему прибор безмолвствовал несколькими часами раньше, хотя он должен был подать сигнал еще сутки назад, судя по силе встретившегося поля?.. Может быть, мы опять перешагнули какой-нибудь порог недозволенного? Но ничего подобного не было. Стрелка акцелерографа показывала замедление, скорость держалась на уровне девяноста тысяч километров в секунду. Прибор продолжал выть. - Ничего не понимаю, - пожал плечами Петр Михайлович. - Похоже, будто это поле тяготения было окружено какой-то стеной, а мы ее внезапно пробили. Я включил экраны. Та же черная полая сфера. Но в левом углу бокового проектора мы заметили необычно огромное солнце-звезду, расположенную к нам явно ближе всех остальных. Половина светового года, сказал я Самойлову, определив до нее расстояние. - Вероятно, это потухающая. Неожиданно все экраны астротелевизора вспыхнули ослепительным иссиня-фиолетовым светом причудливых оттенков. Интенсивность лучистой энергии была столь велика, что три экрана мгновенно потухли: очевидно у них вышли из строя преобразователи излучений. Ничего не понимая, я смотрел на это призрачно-фиолетовое лохматое светило. Словно неведомый великан взглянул на нас своим огромным зловещим оком. Звезда была величиной с купол Исаакия! Ее видимый диск был в десятки раз больше солнечного, наблюдаемого с Земли. В довершение всего светило увеличивалось, распухало на глазах. Во все стороны от него тянулись огромные газовые струи. - Вспышка Сверхновой, произнес Самойлов напряженным голосом. Я видел, что он находится в состоянии сильнейшего волнения. О Сверхновых звездах я знал лишь по учебникам астронавигации, где они вскользь упоминались, и не придал большого значения волнению академика. Временами часть поверхности звезды мутнела, заволакивалась клубящимися газовыми вихрями, и казалось, что звезда подмигивает нам. С трудом разбираясь в необычном узоре созвездий, я определил, что астролет на пути к созвездию Змееносца. Это было утешительно: траектория не слишком уклонилась от недавно намеченной Самойловым. Значит, все в порядке? И я вопросительно повернулся к ученому. - Проклятая звезда! - с досадой заговорил он. - Она закрывает нам путь к желтой звезде. Мы должны пойти на сильное искривление траектории. А это уменьшит нашу скорость до черепашьего хода, мы потеряем массу времени и энергетических ресурсов, так как в результате вспышки Сверхновых звезд вокруг них образуются гигантские туманности, состоящие из раскаленной материи. Они имеют размеры в пять-шесть световых лет. - Мне это известно, - вставил я. - Но это еще не все, и даже не самое главное, - продолжал он. - Эти раскаленные газовые массы несутся наперерез нам со скоростью шести тысяч километров в секунду. - По сравнению с нашей это ничтожная скорость. - Неужели? - с иронией возразил академик. - А мы не знаем, сколько времени они уже в пути... И потом ты забываешь о поле тяготения. (Я невольно прислушался к зловещему гулу гравиметра.) Если оно искривит прямолинейную траекторию корабля, нас не спасут никакие антигравитационные костюмы. Смерть живого существа будет неизбежна. Значит, нужно развить максимальную скорость самым бешеным темпом, на пределе допустимого ускорения. Свернуть в сторону "Урания" не может: при скорости в девяносто тысяч километров в секунду можно двигаться только по линии светового луча. Нужно проскочить зону вспышки Сверхновой прежде, чем раскаленная материя перережет нам путь. С помощью электронного анализатора я быстро прикинул: газовые вихри пройдут оставшееся до нас расстояние за два с половиной часа. Медлить было нельзя. Я бросился включать главный двигатель. Прошло полчаса. Экраны заволокло туманной дымкой, пронизанной ярко-синими и бело-голубыми газовыми вихрями. Я все подбавлял и подбавлял мощности. Гравитонный двигатель ревел, сотрясая корпус "Урании". Я неотрывно следил за стрелкой акцелерографа. Монотонно бормотал автомат: "Двести метров в секунду за секунду... пятьсот... девятьсот..." - Представляешь, какие грандиозные процессы совершаются сейчас в недрах этой Сверхновой! - с хорошо знакомым мне воодушевлением начал вдруг Петр Михайлович. Как видно, его ничто не смущало, даже наша возможная гибель, которую он только что предрекал. - Сверхновые звезды - это особый вид неустойчивых, самовзрывающихся звезд. Родившись на заре времен, они затем проходят путь превращения от звезды, состоящей из атомных ядер, в нейтронную звезду. Как это происходит? В конце своей жизни звезда "сожжет" в термоядерных реакциях весь водород, который в ней содержался. В этот момент в ее недрах развивается температура, равная миллиардам градусов, и чудовищное давление в сотни миллиардов атмосфер! Под действием давления электроны "втискиваются" в ядра атомов и нейтрализуют электрический заряд протонов. Ядро атома превращается в скопление нейтронов. Силы электрического отталкивания в атомах исчезают, и начинается мгновенное сближение нейтральных теперь ядер атомов. Звезда сжимается с огромной скоростью, и сразу бурно освобождается энергия тяготения. Сверхновая вспыхивает с гигантской, страшной силой, превращаясь в сверхъяркую, сверхгромадную звезду величиной с нашу Солнечную систему! Температура ее поверхности достигает пятисот тысяч градусов - почти в сто раз выше температуры поверхности Солнца! Избыток светового излучения срывает со звезды ее "одежды", внешние слои, которые с огромной скоростью уносятся прочь, в мировое пространство. Остаток звезды спадает к ее центру, как карточный домик, и утрамбовывается до плотности нейтронов. Диаметр звезды уменьшается до десяти да-да! - всего до десяти километров! Утрамбовывание настолько плотное, что наперсток с веществом звезды весит сто миллионов тонн! - Не увлекайтесь, предупредил я ученого. - Нам пора сцепить зубы и распластаться в креслах, ибо ускорение все нарастает. "Девятьсот девяносто пять..." - подтвердил говорящий автомат. Академик умолк, с трудом переводя дух. Вскоре нельзя было шевельнуть ни рукой, ни ногой... Тысяча "жи", то есть десять километров в секунду за секунду. Тысячекратная перегрузка веса! Это был предел защитной мощности антигравитационных костюмов. Мы и так до отказа вывели гравитонные излучатели. Выйди сейчас из строя антигравитационная защита - и конец, ибо при таком ускорении каждый из нас весил семьдесят-восемьдесят тонн! Нас мгновенно раздавила бы собственная тяжесть. Истекал второй час. Больше не выдержать перегрузки. "Урания" развила за эти сто двадцать минут скорость с девяноста тысяч до ста шестидесяти тысяч километров в секунду. "Кажется, проскочили", - с облегчением сказал я себе, когда турбулентные вихри, сквозь которые призрачно проступало лохматое светило, стали медленно сползать с экрана. Едва мы отдышались после этой бешеной гонки, как Самойлов снова заговорил о Сверхновой: - Я изложил только одну из теорий процессов, вызывающих гигантскую космическую катастрофу, вспышку Сверхновой. Более обоснованной является радиоактивная теория вспышек. Установлено, что спустя сто дней после вспышки Сверхновая достигает максимума блеска, а через пятьдесят пять дней излучает половину всей энергии. Эта закономерность говорит о радиоактивном распаде в ядре звезды, которое состоит из бериллия, стронция и калифорния - самого тяжелого элемента в таблице Менделеева. Грандиозная энергия, выделяющаяся при вспышке Сверхновой звезды, получается за счет образования в ее недрах калифорния из железа. Я заинтересовался. - Из железа? Но как это происходит? Ведь для синтеза тяжелых элементов требуются невероятные температура и давление. - Все это имеется в глубинах Сверхновой. До вспышки она представляет из себя старую, "отжившую" свой век звезду, которая потеряла почти весь свой водород. Все легкие элементы в ней уже образовались. Но звезда - запомни этот важный факт! - сохраняет первоначальное количество железа, возникшее в ней еще в дни рождения. Бериллий и стронций при радиоактивном распаде испускают большой поток нейтронов. Ядра атомов железа жадно захватывают эти нейтроны, "поедают" их и быстро растут до тех пор, пока не образуется калифорний, ядро атома которого содержит уже двести пятьдесят четыре протона и нейтрона. Калифорний начинает возникать постепенно во все более глубоких слоях Сверхновой. Изотоп неона превращается в изотоп натрия, а изотоп натрия тут же испускает ливень радиоактивных частиц и превращается в другой изотоп неона. В результате этих процессов образуется около двухсот нейтронов на каждое ядро атома железа, что и требуется для "рождения" калифорния. При рождении калифорния внешняя оболочка звездных недр нагревается до ста миллионов градусов! При этой температуре легкие ядра начинают поглощать нейтроны, освобождая чудовищные количества энергии. Часть энергии расходуется на световую вспышку, которую мы наблюдаем, а другая часть переходит в энергию расширения, сообщающую газовым вихрям, от которых мы только что убегали, скорость в шесть тысяч километров в секунду... - Петр Михайлович! - взмолился я. - Пощадите... Мне все это хорошо известно! - До вспышки оболочка Сверхновой имеет сто тысяч километров в диаметре, - продолжал Самойлов, словно ничего не слышал. - А после вспышки - десять километров! Вспышка происходит в течение восьмидесяти секунд! Представляешь, какой получается эффект от выделения энергии в столь малый отрезок времени? - Представляю, представляю... Ученый усмехнулся и снисходительно произнес: - Ну, хорошо. Закончим беседу о Сверхновых звездах в другой раз. Описывая сложную кривую, "Урания" с малой скоростью огибала океан бурлящей раскаленной материи, детище Сверхновой звезды. Меня мучило то обстоятельство, что, идя в обход Сверхновой, мы затратим годы и годы, так как нельзя развить скорость больше пяти тысяч километров в секунду. Интересно, сколько времени протекло на Земле? Универсальным часам после их странного поведения при суперсветовой скорости я не доверял. За очередной едой академик сказал мне: - А эта Сверхновая - старая знакомая ученых: первую ее вспышку они наблюдали на Земле еще в 1604 году. - Скажите, - перебил я Самойлова, а сколько лет мы уже в пути по земному времени? - Не знаю, - был ответ. - И признаться, это меня не беспокоит. Земля, безусловно, вертится, а человечество наверняка достигло высочайшего развития цивилизации. И мы по-прежнему молоды. - Положим, не так уж молоды, - намекнул я. - Это еще как сказать, - бодро отпарировал академик. Однако через минуту он помрачнел. - Прожить бы еще тысячу лет, - задумчиво промолвил Петр Михайлович. - Я до конца использовал бы эти годы для изучения свойств материи. - И скитались бы по Вселенной без родины, без близкого человека, одержимые лишь манией познания? - Нет, я постарался бы обрести близкого человека. И отлучаясь надолго, ну, скажем, как мы, - оставлял бы его в анабиозной ванне нестареющим... Лида как живая встала у меня перед глазами. - ...а ты забыл об этой великолепной возможности новой науки! Другим пришлось взять на себя трудную задачу устройства Лиды в Пантеон Бессмертия. Если ты вернешься на Землю через миллион лет, все равно ее возраст не будет сильно отличаться от твоего... Да оставь свои медвежьи благодарности! Задушишь! Но я не слушал академика и пустился, пританцовывая, по салону. Самойлов с веселым любопытством следил за мной. - Дорогой мой Петр Михайлович! Вы вернули меня к новой жизни. Он поморщился: - Избегай говорить напыщенно. От этого предостерегал наших предков еще Тургенев. Я остановился, чтобы возразить ему, но потом махнул рукой и снова пустился в пляс. - Странное существо любящий человек... - задумчиво сказал академик, наблюдая за мной. Я просидел потом несколько часов перед портретом Лиды. Милый Петр Михайлович! Как отблагодарить его за эту услугу? Величие души сухого на вид академика еще ярче вырисовывалось передо мной. Анабиозные ванны, установленные в усыпальнице, позволяли избранникам совершать чудесное путешествие в будущее: если, например, великий ученый или Герой Земли желал увидеть последствия своих открытий или деятельности в любом далеком будущем, он мог лечь в свою ванну еще при жизни, то есть как бы "умереть" досрочно. Перед усыплением служители Пантеона настраивали реле времени ванны на тот век будущего, в котором он хотел проснуться. Лида сладко спит и ждет нашего возвращения. Никто не нарушит ее сна: шифр ее пробуждения известен только счетчику времени и нам. "Двадцать восемь дробь сто двенадцать", - в упоении твердил я заветные цифры. - Виктор! - окликнул академик, пробуждая меня к действительности. - Очевидно, тебе хочется вернуться на Землю не слишком старым? Хотя бы, скажем, в моем возрасте? - Моложе, - потребовал я. - Так скоротаем же время в анабиозе. Пусть протекут годы, не старя нас! - Не говорите напыщенно, - напомнил я Самойлову. Он виновато улыбнулся. Однако прежде чем погрузиться в анабиозные ванны, пришлось проделать бездну работы: в сотый раз кропотливо проверяли и уточняли программу для робота-пилота, определяли с помощью электронного вычислителя новую траекторию полета и режим ускорений. Дважды за время нашего сна скорость должна автоматически падать до сорока километров в секунду, чтобы астролет мог безопасно описать ряд кривых на значительном удалении от Сверхновой и по прямой устремиться к ядру Галактики. x x x Наконец мы были почти у цели: как показывала карта, от желтой звезды Самойлова нас отделяли уже не десятки тысяч парсеков, а всего лишь сотни миллиардов километров. Перед последним погружением в ванну академик спросил: - Ты не забыл умыться, почистить зубы и принять препарат МЦ? Я хотел воспринять вопрос как шутку, но сразу вспомнил, что бактерии и вирусы, отнюдь не шутя, могут продолжать свою разрушительную работу в то время, как мы находимся в анабиозе, не ощущая самих себя. Микроцидный препарат предохранял организм от бактерий и вирусов. Пришлось проделать утомительную и сложную процедуру. Уже в ванне, включив автоматическую подачу растворов и биоизлучения, я, как всегда делал, чтобы уснуть, начав считать: "Раз, два, три..." Под закрытыми веками замелькали фиолетовые круги, проплыло чье-то знакомое лицо... Затем наступило небытие. Глава восьмая. ПЛАНЕТА ИКС Мне казалось, что это обычный сон. Встану сейчас, открою дверь, окно, и в комнату ворвется прохладный ветерок утра. Потом я вспомнил, что окна не открыть - его вовсе нет, понял, что меня разбудило реле времени, а значит, протекли годы и годы с момента погружения в анабиоз. Интересно, где мы сейчас находимся? Я едва дождался конца цикла пробуждения и, накинув одежду, выскочил в рубку. На экранах, почти рядом - рукой подать - ослепительно сиял центр Галактики. Небесную сферу густо усеивали яркие крупные звезды. - А где наша желтая? - спросил я Петр Михайловича, который, вероятно, давно находился в рубке. - Прямо по курсу. И всего в полумесяце пути. Искатель уверенно нацелился в желто-белую звездочку. Она светилась ярче остальных и уже показывала маленький диск. Очевидно, в мощный телескоп можно было бы разглядеть ее поверхность. - Где-то теперь наше солнце?.. - Даже не ищите. Где-то на заброшенной окраине Галактики. Мы уже в центре ее, в столице, так сказать. Что нам за дело до каких-то окраинных обитателей! Ровно пел свою мелодию гравиметр. Скорость держалась на уровне пяти тысяч километров в секунду. Да, здесь не разгонишься! Повсюду мощные гравитационные поля, и вместо нужной нам желтой звезды можно набрести на какую угодно другую. Интересно, есть ли жизнь на здешних планетах? А может быть, вообще органическая жизнь в этой части Вселенной существует только на двух-трех маленьких островках вокруг захолустного Солнца? Я поделился с Петром Михайловичем своими сомнениями. - Чушь, - уверенно сказал он. - Если Вселенная бесконечна в пространстве-времени, бесконечно и число обитаемых миров, пусть они разделены даже биллионами парсеков! - Но в ближайших к Солнцу звездных системах ведь не оказалось разумных существ? И это несмотря на упорные поиски астронавтов в течение последних двухсот лет?! Самойлов на минуту задумался. - Это нисколько не противоречит философии диалектического материализма, - сказал он. - Действительно, в окрестностях Солнца не оказалось разумных существ, хотя и обнаружена богатая зона органической жизни в экосфере [Экосфера - область пространства вокруг звезды, в которой имеются условия, необходимые для развития органической жизни.] Сириуса, Шестьдесят Первой звезды Лебедя и Альфы Центавра. ...Но кто сказал, что разумные существа, высший цвет материи, должны быть именно в ближайших к Солнцу планетных системах? - Этого никто не утверждал, - согласился я. - Скорее всего разумные существа не часто будут встречаться астронавтами Земли, даже если они обследуют все пространство вокруг Солнца радиусом до тысячи парсеков. Неужели мы не встретим их здесь, в центре Галактики? И будущим поколениям человечества придется лететь за биллионы световых лет, чтобы увидеть, наконец, своих собратьев по разуму? - Сомневаюсь. Это все равно, что на Земле искать древнюю цивилизацию где-то в Антарктиде, а не в бассейнах великих рек теплого и умеренного климатов. - Они, конечно, неизмеримо выше нас по развитию? - предположил я. - Отнюдь нет! - живо возразил Самойлов. - Мы явимся к нашим предполагаемым галактическим собратьям далеко не бедными родственникам. Вот хотя бы наша "Урания"... Но поучиться нам, видимо, будет чему. - Похожи ли они на землян? Неужели какие-нибудь медузы или насекомоподобные уродцы? Я не мог сдержать отвращения. - Вряд ли высокая организация живого существа совместима с подобным строением тела. Ты просто начитался фантастических романов. Скорее всего это будут существа, подобные нам. Или даже лучше, пожалуй. - Почему лучше? - признаться, я не представлял себе ничего гармоничнее, красивее человеческого тела, и последние слова Самойлова поколебали это мое представление. - Потому что Земля не есть лучший из миров для широкого развития разума, как сказал древний астроном Фламмарион. - Что-то непонятно, - сказал я. - Это очень просто объясняется. Дело в том, что царь и венец творения - homo sapiens - тратит большую часть своих усилий на приобретение средств к существованию. По астрономическому положению Земля - не очень выгодная планета. Ось ее вращения наклонена к плоскости эклиптики под острым углом в двадцать три с половиной градуса, обусловливая резкую разницу в климатах. Это не совсем благоприятно для развития человечества. Мне стало немного обидно за нашу прекрасную Землю. Возвращаясь к ней после скитаний в холодных, безжизненных просторах Космоса, я всегда испытывал буйный восторг, погружаясь в ласковую, теплую атмосферу Земли, залитую солнечным светом, и вдыхая опьяняющий воздух ее просторов. Петр Михайлович с легкой улыбкой посмотрел на мое, вероятно обиженное лицо. - Чем продолжительнее годы и чем меньше отличаются друг от друга времена года, тем условия существования животных и растений более благоприятны, - продолжал он тоном лектора. - Если, например, ось вращения планеты перпендикулярна к плоскости ее орбиты движения вокруг звезды, - одно и то же время года будет царствовать везде. На каждой широте будет своя, постоянно одинаковая температура, а дни всегда равны ночи. Можно себе представить, как плодородна такая привилегированная планета, как удобна для материальной и нравственной жизни разумных существ! На такой планете жизнь должна проявляться в высших формах, согласно большим удобствам обстановки. - Да есть ли такая планета где-либо в небесных пространствах? Ведь все это пока теория... - Конечно, есть, - убежденно подтвердил Петр Михайлович. - И мне кажется, что здесь, в центральных зонах Галактики. Может быть, та самая планета Икс, которую мы разыскиваем. - Как интересно было бы познакомиться с другими разумными существами! - размечтался я. - Намного ли они опередили нас в развитии? Легко ли дается им познание окружающего мира? Общим ли для всех разумных существ является путь развития науки? - Вряд ли, - отвечал ученый. - Наш путь развития науки - не самый лучший. Для нас, землян, процесс познания есть долгий и трудный процесс. Такими уж создала нас природа. Но могут быть разумные существа, которые обладают такими тонкими чувствами и таким сильным разумом, что чудеса и законы природы постигаются ими невольно и почти сразу. Я недоверчиво покачал головой. - Что же, у них будет восемь глаз или шесть рук? - Ну зачем так грубо... - Петр Михайлович поморщился. - А впрочем, я уверен, что у них не пять органов чувств, как у нас, а больше... - Это уж сказки! - запальчиво возразил я. - Ведь законы развития природы общие для всей Вселенной, и не может быть каких-то фантастических вундеркиндов! Их существование не противоречит законам природы, - возразил Самойлов. - Большее число органов чувств неизмеримо расширяет возможности познания мира. Кроме того, их наука может развиваться совершенно иными путями, в то же время правильно отражая единые для Вселенной законы бытия. Вот, например, математика - основа человеческого знания. Из основных аксиом математики мы на Земле последовательно вывели все правила и теоремы арифметики, геометрии, алгебры, тригонометрии и высшего анализа, начиная с первых теорем Евклида до тензорного анализа. Однако это не значит, что на других мирах разумные существа построили точно такое здание математики. Ничто не доказывает, что наши методы счисления были единственно возможными и что путь, пройденный нами в науке, был единственным, открытым для разума. Может случиться, что их математика дошла до методов, которые мы себе и представить не можем... Я невольно заслушался. Петр Михайлович увлекся, его голос звучал почти торжественно, глаза блестели: академик сел на любимого конька. У меня в голове тоже стали зарождаться фантастические идеи. - Скажите, - робко начал я, - могут ли быть существа, воспринимающие кривизну пространства-времени так же наглядно и конкретно, как мы воспринимаем свет или пейзаж? Самойлов одобрительно посмотрел на меня. - Браво, браво!.. Ты начинаешь размышлять. Это очень интересный вопрос. По моему, такие существа возможны. Мы долго молчали, размышляя о затронутых вопросах каждый по своему. На экранах загадочно светились далекие и близкие миры, на одном из которых, возможно, есть удивительные существа, воспринимающие недоступные пока нам свойства материи. - А мне все-таки очень хочется посмотреть мир вечной весны... - нарушил молчание Петр Михайлович. - Скучный мир, - сказал я. - А вам нужны ураганы, наводнения, морозы?.. - Он скептически усмехнулся. - Мне нужна жизнь. Мне недостаточно только познавать мир. Я хочу еще и помериться с ним силами. Земная цивилизация возникла не на райских островах, и первобытный человек, впервые взявший в руки дубину и первым добывший огонь, чтобы спастись от голода и холода, стоит у ее истоков... В конце концов мы открываем этих счастливых небожителей, а не они нас. Пока они нежились под своим превосходным небом, человек Земли покорял стихии, пересекал океаны и нехоженые континенты, проливал кровь и приносил неслыханные жертвы, чтобы построить новый мир и стать господином земной природы. И вот поднялся теперь к центру Галактики! После этого разговора меня почему-то еще сильнее потянуло на Землю, пусть и не лучшую, как уверяет академик, планету, но где все соответствует моим понятиям о правде, красоте, разуме. И где меня ждут... x x x Грандиозный путь близился к концу, но только к какому? Этого мы не могли знать. Ракета приблизилась к звезде-солнцу Самойлова. Затаив дыхание я не отходил от астротелевизора. Снизив скорость до обычной космической - пятьдесят километров в секунду, - "Урания" мчалась прямо к центральному светилу. Чужое солнце, ослепительно яркое и горячее, светило на правом экране. Оно было удивительно похоже на наше Солнце. Казалось даже, что мы, напрасно пространствовав в Космосе бездну лет, описали замкнутую кривую и возвратились к родным пенатам. Слева закрыл четверть неба шар неведомой планеты, сияя холодным блеском. - Это она! - воскликнул я. Долгожданная планета Икс! Самойлов улыбался. Планета Икс оказалась там, где ей предназначалось быть по расчетам. Это была победа разума ученого, триумф тензорного анализа и научного предвидения. Самойлов вдруг толкнул меня в бок. - Кажется, туземцы не подозревают, что их сейчас откроют. Серебристый диск чужой планеты заполнил все экраны. Самойлов повернул масштабную ручку, и сквозь дымку атмосферы проступил лик планеты, ее материки и океаны непривычной конфигурации. Синева океанов сгустилась, казалось, до фиолетового оттенка. Я выключил гравиметр и искатель траектории, ненужное теперь гудение которых лишь отвлекало. Вот и приборы показали неожиданный скачок температуры корпуса корабля: очевидно, мы коснулись атмосферы. Я плавно развернул астролет на полуэллиптическую орбиту и все внимание сосредоточил на уравнителе скоростей. Тормозные двигатели густо пели успокаивающую мелодию нормального режима замедления. Самойлов включил автоматический газоанализатор. - Атмосфера почти земного состава, - обрадованно сообщил он. - Только больше, чем в земной, кислорода - двадцать пять с половиной процентов. Довольно значительно содержание благородных газов. Аргона, например, около четырех процентов, а водорода полпроцента. В общем жить можно! Вскоре "Урания" превратилась в искусственного спутника планеты Икс, и мы начали ее широтный облет. Интересно, есть ли здесь жители? С такой высоты еще ничего нельзя было рассмотреть. На экранах мелькали какие-то расплывчатые, смазанные полосы. Иногда мерещились группы зданий, которые вполне могли оказаться нагромождением мертвых скал. Впрочем, планета под нами казалась такой приветливой и уютной, что хотелось верить в лучшее. Открытие необитаемого мира или планеты, населенной жучками и букашками, было бы сомнительной наградой за долгий и опасный путь. Здесь что-то есть, я уверен. Может быть, впервые за все путешествие я почувствовал радостное волнение галактического первооткрывателя. Я должен был проявить все свое профессиональное мастерство, чтобы правильно выбрать место предстоящего "приземления". Нужно было рассчитать посадку так, чтобы не причинить вреда здешним обитателям, если они, конечно, есть. Высаживаться на поверхность планеты мы собирались отнюдь не на "Урании". Ведь у нас была замечательная миниатюрная атомно-водородная ракета весом в двести тонн, уютно покоившаяся пока в носовом ангаре. Она специально предназначалась для посадки на небесные тела. Вообще говоря, мы могли бы посадить на планету и "Уранию". Но поднять потом в Космос восьмидесятитысячетонную громадину - это не шутка. Для взлета пришлось бы израсходовать ровно половину всего гравитонного топлива. А еще неизвестно, удастся ли где-нибудь пополнить его запасы. Вдруг, почти пересекая наш путь, беззвучно пронеслось большое, отсвечивающее в солнечных лучах эллипсоидальное тело. Метеорит? Нет, это не мог быть метеорит: слишком правильная форма, да и траектория была иной, чем у метеора. - Видел! Нет, ты видел?! - возбужденно сказал академик. - Спутник!.. Искусственный спутник! Их должны быть здесь десятки, если так быстро встретился один из них! Последние сомнения исчезали. Здесь есть разумные существа! Необходимо удвоить осторожность: неизвестно еще, как нас примут неведомые собратья по разуму. Удастся ли вовремя втолковать им цель нашей миссии? Наконец при очередном пролете над экваториальной зоной планеты я заметил обширную равнину, пригодную для посадки. Ну, что ж... - хриплым то волнения голосом сказа я и вопросительно посмотрел на академика. - Будем собираться на планету? Он кивнул головой, торопливо рассовывая по карманам микрофильмы, магнитофон, электроанализатор и даже портативную электронную вычислительную машину размером с саквояж. В последний раз мы тщательно проверили программу корректировки орбиты, по которой "Урания" будет послушно вращаться вокруг планеты, дожидаясь нас. В случае возмущений ее орбиты робот-пилот, повинуясь программе, возвратит астролет на правильную траекторию. - Пошли, - решительно произнес Самойлов и сделал несколько шагов к люку, ведущему в ангар атомно-водородной ракеты. И тут началось непонятное. Астролет вдруг стал резко замедлять движение, вследствие чего мы кубарем покатились на пульт. Зазвенело разбитое стекло прибора: я угодил в него головой. Хорошо, мы были в скафандрах! Вслед за тем страшный рывок сотряс весь корабль. "Урания" дважды перевернулась вокруг поперечной оси и неподвижно повисла в пространстве носом к планете. Меня больно защемило между стойками робота-рулевого. - Что это?! Что происходит с нами?! - крикнул я, цепляясь за механические руки автомата и поручни пульта. Петра Михайловича швырнуло в угол - к счастью, на мягкую обивку стены. Он шарил по стене руками, пытаясь встать. Его "телескопы" валялись у моих ног. Однако ученый не потерял своего неизменного спокойствия, и я услышал, как он пробормотал: - Нас, кажется, не желают принимать. Все плыло и дрожало перед моими глазами. Я лихорадочно всматривался в экраны обзора, надеясь открыть причину происходящего. Но экраны словно взбесились: они то пылали всеми цветами радуги, то потухали, и их черные зловещие овалы мрачно давили на сознание. Астролет продолжал висеть в пространстве. Странно, почему он не падает на планету? - Куда же пропало тяготение планеты? - глухо спрашивал меня Самойлов, близоруко всматриваясь из своего угла в цветную шкалу гравиметра. В довершение ко всему, мы не только не падали на планету, а наоборот, стали удаляться от нее прочь, в мировое пространство. Что же делать? Я раздумывал лишь одно мгновение. Потом бросился к главному сектору управления и включил гравитонный реактор. Из дюзы вырвался сверхмощный сноп энергии. Но тщетно! Двигатель пронзительно завизжал, словно ему что-то мешало в работе, а корабль ни на йоту не продвинулся к планете. Я осторожно переводил квантовый преобразователь на все большую и большую мощность - и все же "Урания" медленно ползла "вверх"! Мы походили на неумелых ныряльщиков, которых вода выталкивала обратно. Тогда двигатель был включен на полную мощность, и я чуть не потерял сознание от сильнейшей вибрации. Академик совсем ослабел: он сидел, уронив голову на грудь. Экраны вдруг "прозрели": слева стал вырастать колоссальный ребристый диск километров двадцати в диаметре - вероятно, искусственный спутник. Чудовищная сила неумолимо влекла нас к диску, словно смеясь над двигателем, извергавшим миллиарды киловатт энергии. Так продолжалось несколько часов... Внезапно наступила тишина: умолк громоподобный гул работавшего на пределе реактора. Я стоял, опустив руки, и с ужасом смотрел на стрелку прибора, измерявшего запасы гравитонов. Она показывала ноль! Астролет опять перевернуло. Я не мог сообразить, диск ли наплывал на нас, или мы притягивались к нему. Вот мне показалось, что сейчас неминуемо столкновение с диском - и тотчас астролет отбросило назад: очевидно, реактивная тяга "Урании" долго сдерживала страшный энергетический напор извне. Дальнейшее происходило без нашего участия. Астролет описал замысловатую кривую вокруг диска, перевернулся еще несколько раз, точно его перебрасывали гигантские руки, и, подчиняясь неведомой силе, снова притянулся к диску. Только сейчас я разглядел, что поверхность спутника не ребристая, а безукоризненно отшлифована и прозрачна. Словно в гигантском аквариуме, внутри спутника вырисовывались длинные переходы, каюты, лаборатории, сложные установки, эскалаторы, движущиеся между этажами. Как будто я рассматривал океанский корабль в разрезе!.. - Не вздумай включать двигатель, - хрипло шепнул пришедший в себя Самойлов. - Мы находимся в сильнейшем искусственном поле притяжения... Астролет, кажется, хотят уложить в колыбель. Я открыл рот, чтобы сказать ему, что все гравитонное топливо "вылетело в трубу" в результате неравного поединка с чужой техникой, но Петр Михайлович вдруг вытянул руку: - Смотри, сейчас нас будут пеленать! Я увидел, как в днище диска раскрылись гигантские створки: в них свободно уместились бы два таких астролета как наш. Словно игрушка, "Урания" была взята в створки, которые беззвучно сомкнулись под ней. Наступила непроницаемая темнота. Глава девятая. СОБРАТЬЯ ПО РАЗУМУ Не кажется ли вам, Петр Михайлович, что мы в плену? - М-да, - сконфуженно согласился академик. - Туземцы оказались более расторопными, чем можно было ожидать. А ты заметил, какие у них энергетические возможности? Остановить "Уранию" в пространстве! Ни за что бы не поверил этому раньше. - Того ли еще надо ожидать, - угрюмо предположил я. - Если когда-нибудь мы и выберемся из этой космической ловушки, то лишь затем, чтобы попасть в здешний зоопарк. Представьте себе: клетка номер один - академик первобытной цивилизации Земли Петр Михайлович Самойлов! Мне придется довольствоваться соседней клеткой, менее комфортабельной, сообразно моей широко распространенной по Вселенной профессии звездоплавателя. - Ты слишком мрачно смотришь на вещи, - не сдавался Самойлов. - Никогда не соглашусь, чтобы столь высокий интеллект - а о нем свидетельствует уровень их техники - сочетался с подобным варварством в обращении со своими собратьями. - Можете не соглашаться. Это ничего не меняет в нашем положении. Вдруг стены астролета стали прозрачными, и в него хлынул голубоватый свет. Я быстро выключил освещение салона. Наступил полумрак, но с каждой секундой он все более рассеивался. Наконец стены точно растаяли, и мы увидели себя в центре огромного цирка не менее двух километров в диаметре. До самого купола цирка амфитеатром поднимались ложи, заполненные существами, напоминавшими людей, одетых в свободные одежды нелепой для нашего глаза, если не сказать безвкусной, расцветки. Множество холодных глаз рассматривало нас с оскорбительной бесцеремонностью. Я внутренне возмутился, но тут же съежился, встретив взгляд высокого старика с черно-бронзовым лицом. Его огромные фиолетово-белесые глаза, беспощадно-внимательные, изучающие, спокойно разглядывали меня, словно букашку. Громадный череп старика, совершенно лишенный волос, подавлял своими размерами. Лицо, испещренное тончайшими морщинами, было бы вполне человеческим, если бы не клювообразный, почти птичий нос и необычные челюсти, состоящие, вероятно, всего из двух костей. Это было непривычно для земного человека и отталкивало. Но глаза! Они скрашивали черты его лица. Бездонные, как Космос, настоящие озера разума, в которых светилась мудрость поколений, создавших эту высокую цивилизацию. Я с удовлетворением отметил, что во всем остальном это были именно люди. Однако "собратья" сохраняли странное спокойствие, молчали и сидели неподвижно, точно изваяния. - Попробуем представиться, - шепнул Петр Михайлович. Он с достоинством выпрямился и внятно произнес: - Мы - люди, жители Земли. Так мы называем свою планету, расположенную в конце третьего спирального рукава Галактики. И он включил карту-проектор Галактики на задней стене рубки. - Мы прилетели оттуда... Палец ученого пустился в путь от окраины Галактики к ее центру. Существа, как говорится, и ухом не повели. Ни звука в ответ. Огромная аудитория продолжала молча рассматривать нас. - В конце концов, - рассудил Самойлов, - никто нас не держит. Мы можем подойти к ним поближе и попробовать растолковать что-нибудь на пальцах. Я тотчас решил сделать это и, выйдя из астролета, направился к ближайшим ложам. Но в двух-трех шагах от астролета пребольно стукнулся головой о невидимую стену. Чудо да и только! Стена была абсолютно прозрачная, но тем не менее существовала! Теперь я понял, что все привычные предметы вокруг нас стали до нереальности прозрачными, а видимым остаются только центр рубки да салон со столом и креслами. - Да... это тебе не клетка, - растерянно пробормотал академик. - Чего они уставились на нас? - возмутился я. Академик покачал головой. - Странный вопрос! На их месте мы делали бы то же самое, рассматривая на Земле внезапно появившихся собратьев. Внезапно на куполе амфитеатра возникли замысловатые значки и линии. - Ага! - с удовлетворением сказал Петр Михайлович. - С нами, кажется, пожелали объясниться. Несколько минут он пристально вглядывался в непонятные знаки. Потом широко улыбнулся. - Нам предлагают какую-то математическую формулу или уравнение. Судя по структуре, она напоминает закон взаимосвязи массы и энергии - этот универсальный закон природы. - Ну, не ударьте лицом в грязь, - взмолился я. - Предложите им что-нибудь посложнее, чтобы и они призадумались. Самойлов быстро включил проектор: подчиняясь его команде, электронный луч написал сложнейшее тензорное уравнение. В ответ замелькали целые вереницы новых знаков, таких же непонятных, как и предыдущие. - Такие приемы объяснений ни к чему не приведут, - в раздумье сказал Петр Михайлович. - Ни мы их, ни они нас не поймут... Стой-ка! Напишем им лучше нашу азбуку. И электронный луч принялся выписывать на экране алфавит. Академик отчетливо, громким голосом называл каждую букву. На куполе тоже сменились значки. Они стали несколько упорядоченнее. Очевидно, это была их азбука. Ничего себе! Букв не менее сотни - в два раза больше, чем в нашей азбуке. Значки под куполом поочередно вспыхивали, и громкий звенящий голос, очевидно механический, отчетливо произносил звуки. Похоже было, что мы сидим за школьными партами и учимся читать по складам. Затем купол померк, стерлись и лица сидевших в амфитеатре, зато явственно проступили очертания знакомой обстановки астролета. Мы снова остались вдвоем в салоне, и родные стены сомкнулись вокруг нас. - Как вам нравится такая демонстрация? - сердито сказал он. - Homo sapiens в роли приготовишки!.. Но Петра Михайловича это не смутило. - Любопытно, как они достигают полной прозрачности предметов. Я пожал плечами. - Давай откроем люки и выйдем из астролета, внезапно предложил Самойлов. Включили экраны. Однако нас встретила непроглядная тьма. Где же амфитеатр и существа? Или это была галлюцинация? Приходилось пассивно ждать развязки событий. Время тянулось нестерпимо долго. О нас точно забыли. Нельзя было даже определить, движется ли наша тюрьма, или повисла неподвижно в пространстве. Вдруг мы ощутили легкий толчок, будто "Урания" с чем-то столкнулась. Вслед за тем с экранов полился ласковый солнечный свет. Мы остолбенели: оказывается, "Урания" была уже на поверхности планеты. Как это случилось? Я поднял глаза на проектор верхнего обзора и увидел, что спутник-диск, медленно смыкая створки "колыбели", в которой незадолго до этого покоился астролет, по спирали уходил ввысь, на прежнюю орбиту движения вокруг планеты. - Нет, ты представь себе только! - поразился Самойлов. - Какая грандиозная сила должна быть приложена, чтобы свободно опустить нас на поверхность планеты! Сколько энергии надо, чтобы удерживать или передвигать в любом направлении громадину спутника в поле тяготения планеты. Вот это, я понимаю, техника! Нам задали новую загадку. Астролет находился на огромной пустынной равнине. Она поразительно ровная и гладкая, точно зеркало. Отполированная поверхность тускло отражала лучи солнца. Ясно, что это было искусственное поле - вероятно, космодром. Но почему не видно служебных и стартовых сооружений, эстакад, матч радиотелескопов и локаторов? И вообще как это нас не побоялись оставить одних? Я тщетно ломал голову, а чувства между тем впитывали окружающий мир. Чужое небо - нежно-фиолетовое, неправдоподобно глубокое и чистое - вызывало в моей душе целую бурю. Сами посудите: десятки лет мы ничего не видели, кроме мрачной черной сферы. И вдруг это ласковое, почти земное, небо, удивительно напоминающее родину. Мы открыли нейтронитные заслоны всех иллюминаторов и, прильнув к стеклам, жадно всматривались в даль. Искусственная равнина уходила за горизонт, который здесь был чуть ближе, чем на Земле: вероятно, размеры планеты были несколько меньше земных. Далеко-далеко, там, где небо сходилось с "землей", неясно мерещились какие-то деревья - вернее их причудливые кроны. Возможно - это был лес... - Надо начинать разведку, - сказал Петр Михайлович. - Хотя состав атмосферы благоприятен для жизни, но кто его знает, может быть, в ней имеется какой-нибудь ядовитый для нас компонент. Выпустим вначале животных. И академик отправился в анабиозное отделение, где в специальных сосудах "грезили" в анабиозе кролики, мыши и даже шимпанзе. Через полчаса он "оживил" наш зоопарк, подкормил пару мышей и, соблюдая все меры биологической защиты, выпустил их на волю. Мы прильнули к иллюминаторам, наблюдая за "разведчиками". Мыши побегали, побегали, потом остановились. Их, очевидно, смущала полированная "почва". Одна из них подняла мордочку вверх и деловито понюхала воздух. "Сейчас лапки кверху и - конец", - предположил я. Но мышь как ни в чем не бывало побежала под корабль. Потом мы выпустили кролика и, наконец, шимпанзе. Вот кому должны по праву принадлежать лавры первооткрывателя планеты Икс, - пошутил Петр Михайлович. - Они первые вступили на ее почву, а не мы. Шимпанзе, жадно нюхавшая воздух, вдруг опрометью бросилась к входному люку астролета и, жалобно крича, стала царапаться, словно просила впустить обратно. - Чего она испугалась? - удивился академик. Неожиданно откуда-то сверху в поле нашего зрения появился летательный аппарат, представлявший собой яйцо - да, огромное яйцо с прозрачными стенками. Внутри него находилось "человек" пять существ весьма ученого вида. Они сидели в мягких удобных креслах вокруг овального стола, на котором стояли различные непонятные приборы. Часть яйца была занята какой-то установкой, напоминавшей нашу высоковольтную подстанцию в миниатюре, - очевидно, это был двигатель. Аппарат неподвижно повис в полуметре от "земли". В нем открылась дверь, и существа не спеша вышли наружу. - Вот и хозяева, - сказал Петр Михайлович. - А мы боялись, что оставлены на произвол судьбы. Однако надо впустить бедную обезьяну, а то ее вопли испугают их. И он нажал кнопку автоматического открывания люка. Вконец перепуганная животное вихрем ворвалось в астролет. Дрожа всем телом, обезьяна забилась в дальний угол. Итак, всемирно-историческое событие назревало: впервые за всю историю человечества сейчас состоится встреча его посланцев с собратьями по разуму! Мы бесстрашно вышли из астролета. Сила тяжести на поверхности этой планеты была, вероятно, слабее земной, так как передвигаться было удивительно легко. "Собратья" перестали рассматривать "Уранию" и повернулись к нам. Некоторое время длилось общее молчание. - Петр Михайлович, а вот знакомый старикан: я запомнил его еще на диске-спутнике. Действительно, это был тот самый старик с фиолетово-белесыми глазами. Он что-то сказал резким, отрывистым голосом, в котором как-бы перекатывались металлические шары, и тотчас один из его спутников вернулся в аппарат и вынес оттуда небольшой ящичек с экраном. Судя по всему, старик был у них руководителем. - Интересно, что они собираются делать? Как вы думаете? - Да это же ясно как день. Сейчас будут преподаны уроки разговорного языка. Старик включил принесенную машинку. На зеленоватом экране возникли буквы нашего языка, которые мы сообщили им еще на спутнике. Потом "собрат" показал жестами - вероятно, универсальным языком всех разумных существ Вселенной, - что хочет услышать от нас, как складываются буквы в слова. - Понимаю, - заметил Самойлов. - Достаточно нам назвать несколько предметов, как они по этим немногим словам составят представление о нашей грамматике и смогут программировать для электронного перевода с нашего на свой язык. Самойлов показал на себя и произнес: "Я - человек". Это прозвучало несколько комично. Я тоже вытянул руку и сказал, указывая на астролет: "Ракета". Показал на небосвод и назвал: "Небо". Потом показал на старика и сказал: "Ты - непонятное существо". Тот величественно наклонил голову в знак согласия. Самойлов расхохотался. - Довольно, Виктор! Неси-ка лучше наш лингвистический аппарат. Вскоре мы вооружились серийной электронно-лингвистической машиной "ПГ-8" и звуковым анализатором. Попытки объясниться возобновились. Старик продиктовал и воспроизвел на экране свою азбуку, которая состояла из ста двенадцати букв, напоминающих наши математические символы и геометрические обозначения. Да! Их язык был неизмеримо сложнее нашего. Это мы почувствовали сразу, как только попытались программировать для перевода. Старик несколько раз назвал нам ряд предметов, обозначил некоторые простейшие, очевидно, понятия, но мы никак не могли уловить грамматических закономерностей языка. С переводом же нашего языка на свой "собратья" справились легко. Вероятно, их лингвистическая аппаратура была гораздо совершеннее нашей. - Как тебя зовут? - спросил я старика. И тотчас на экране их прибора появились фразы местного языка. Старик понял мой вопрос и ответил: - Элц, - вот как прозвучало для моего уха его имя. Потом Элц, в свою очередь, задал мне какой-то вопрос. Звуковой анализатор преподнес такой перевод: "Хар-тры-чис-бак..." - Дикая околесица, - констатировал Петр Михайлович. - Значит, составленная нами программа никуда не годится. Нужно еще долго вникать в структуру их языка. Придется объясняться односторонне. Таким образом, мы оказались в положении спрашивающих, которые не понимают ответов на свои вопросы. - Что ж, раз они превосходно понимают нас, расскажем о себе. И он вкратце рассказал "собратьям" о Земле, о человечестве, о цели нашего прибытия на их планету. Они внимательно слушали. Лица их были холодные, почти неживые, как у бесстрастных мраморных статуй. Однако в глубине их глаз я уловил отблески интереса и удивления. - Земляне - ваши друзья и собратья по разуму. Мы прилетели с единственной целью: познакомиться с вашей цивилизацией, обменяться опытом познания природы, установить постоянную связь между нашими мирами, - сказал в заключение Петр Михайлович. - Мы очень рады встретить здесь высокоразвитых людей. Академик протянул Элцу руку, желая обменяться рукопожатием. Но, вместо того, чтобы пожать протянутую руку, старик взял обеими руками кисть Самойлова и, поднеся ближе к своим глазам, стал внимательно рассматривать ладонь. - У них, вероятно, не принято пожимать руку, - заметил я. - Возможно, жестом приветствия здесь служит потирание лба. Элц прислушался к моему замечанию: ведь наш разговор был для него понятен, так как по экрану безостановочно бежали ряды слов. Поэтому после моей фразы Элц стал тереть свой лоб. Академик рассмеялся: - Он неправильно понял твое замечание. Как называется ваша планета? - спросил Самойлов вслед за этим. Мы услышали короткое слово, прозвучавшее как "Гриада". - Гриада? - переспросил я. - Красивое название. Значит жители планеты - гриане. - Что вы намерены делать с нами? Куда мы сейчас пойдем? Элц подал знак, и двое гриан показали на аппарат-яйцо, видимо приглашая куда-то лететь. Я отрицательно помотал головой. - Нет! Я никуда не пойду от астролета. Мы уйдем, а они потом растащат "Уранию" по частям в свои музеи. Нам снова показали на аппарат. - Не упрямься, Виктор, - тихо посоветовал Петр Михайлович - Не забывай, что они хозяева, мы в их власти. Делай, что говорят. Я думаю, что с "Уранией" ничего не случится. Закроем ее шифрованной комбинацией, ведь строители предусмотрели и это. Наспех забрав кое-какие необходимые вещи, мы в последний раз окинули взглядом порядком надоевший, но теперь такой родной салон, выключили все механизмы и приборы в рубке, сбросили скафандры и вышли наружу. Петр Михайлович набрал шифрованную комбинацию на своем радиопередатчике и излучил ее в виде радиоимпульсов. Эти импульсы воздействовали на электронный автомат, закрывающий люк. Теперь он откроется только после вторичного излучения такой же комбинации. Едва мы вышли из астролета, как почувствовали, что вокруг царит неимоверный зной. Нас буквально обожгло. Академик быстро посмотрел на наручный термометр и воскликнул: - Ого! Шестьдесят пять градусов жары! Дело в том, что в первый раз мы выходили из астролета в скафандрах, внутри которых автоматически поддерживалась ровная умеренная температура в любых климатических условиях. Однако несмотря на жару, воздух Гриады был необычайно живителен. Грианский воздух вливался в легкие, словно живительный бальзам. Тем не менее, едва мы ступили несколько шагов, как стали дышать, точно рыбы, выброшенные на прибрежный песок. Нас просто оглушил этот льющийся потоками зной. - Назад в астролет! - прохрипел я, тяжело отдуваясь и смахивая катившийся градом пот. Академик чувствовал себя не лучше. Но гриане, заметив наше плачевное состояние, поспешили втащить нас в яйцевидный аппарат. Сразу стало легче: внутри яйца, несмотря на открытый люк, было прохладно. Здесь работала охлаждающая установка. В то же время мы видели, что гриане прекрасно чувствовали себя и вне яйца. Их организмы в результате длительной эволюции приспособились, вероятно, к необычно жаркому экваториальному климату Гриады. Яйцо-аппарат очень плавно приподнялось в воздухе метров на десять и медленно поплыло в юго-восточном направлении. Мы смотрели в все стороны и ничего не видели, кроме бескрайной полированной равнины. - Что за планета? - недоумевал Самойлов. - Неужели эта неправдоподобно гладкая равнина - естественное образование? В ответ на его вопрос Элц изобразил на лице нечто вроде улыбки и показал пальцем вниз. - Троза, - сказал он. Показал вдаль и снова произнес уже знакомое нам слово: - Гриада. - Ничего не понимаю, - сказал я, посмотрев вниз, где по-прежнему тускло отблескивала полированная "земля". - Вдали что-то виднеется, - произнес академик. На горизонте стали вырисовываться какие-то темные пятна, и вдруг полированная равнина кончилась. Еще минута, и мы увидели далеко-далеко внизу леса, водоемы и отдельные сооружения. Полированная равнина оказалась на одном уровне с нами, а затем скрылась из глаз, уйдя куда-то вверх. И вот уже вместо полированной равнины мы видим слева от себя уходящую в обе стороны к горизонту выпуклую серебристо-желтую стену. Смотрите, Петр Михайлович! Сквозь эту стену я различаю какие-то постройки, растения! Вот загадка... - Не может быть! - Самойлов стал пристально всматриваться, но, к несчастью, стена быстро удалялась от нас. - Это какое-то грандиозное сооружение километровой высоты, но что, не могу понять. Он повернулся к Элцу и спросил, указывая на стену: - Что это такое? Элц снова порывисто ответил: "Троза", как в тот раз, когда показывал пальцем в "землю". - Сооружение называется Троза, - сказал мне Самойлов, пожимая плечами. - Но это ни о чем не говорит. Между тем внизу разворачивался красочный пейзаж Гриады; спустя секунду мы уже сидели как зачарованные, любуясь природой. Пылающее белое солнце, чуть больше земного, нестерпимо ярко горело в фиолетово-лазурной бездне небосвода, разбиваясь мириадами искр на поверхности многочисленных фиолетовых водоемов и многоводных рек, в красноватой листве деревьев, на цоколях и шпилях причудливых строений. Спектр излучения у грианского солнца был несколько иной, чем у земного. Он был более радостным. Казалось, вся природа, зажмурив глаза, блаженно улыбается, широко раскрыв объятия навстречу живительному потоку лучистой энергии. На горизонте струилась пелена нежнейшей фиолетовой дымки, пронизанной оранжевыми блестками. И куда ни бросишь взгляд, везде многоцветное море садов, парков, лесов. Но самым необычным в пейзаже было, конечно, звездное сгущение центра Галактики. Оно сияло на небе в виде почти ослепительно белого облака, немного уступавшего по яркости солнечному свету. Теперь нам стала понятна чудовищная жара, царившая здесь: центр Галактики посылал на планету дополнительный мощный поток теплового излучения. На обширных пространствах красновато-зеленых лугов паслись стада весьма диковинных животных, отдаленно напоминавших наших овец или коз. Их заметно удлиненные туловища, без шерсти, на очень коротеньких толстых ножках, перемещались в высокой густой траве. На сравнительно маленькой голове сидели два огромных глаза и пара невысоких тупых шишек вместо рогов. Окруженные пышным раздольем растительности, искрились под солнцем ребристые крыши и стены красивых зданий, разбросанных на значительном удалении друг от друга. Однако мы нигде не заметили обитателей Гриады, хотя аппарат снизился до двухсот метров. На северо-западе до самого неба возвышалась та самая светло-золотистая выпуклая стена, над которой находилась только что покинутая нами полированная равнина. Мы с академиком изредка перебрасывались отрывочными замечаниями, поглощенные необычностью всего, что предстало нашим глазам. Часа через два полета, на расстоянии примерно восьмисот километров от полированной равнины, кончилась культурная растительность. Аппарат летел теперь на высоте пяти километров. На западе стала шириться и расти фиолетовая полоса, над которой стояли громады кучевых облаков. - Море! - воскликнул я и привстал, чтобы лучше рассмотреть водное пространство. Внизу обозначилась белая линия прибоя. Элц снизил аппарат до самой воды. - Ого! - послышался голос Петра Михайловича. - Вот это прибой! Действительно, волны, с гулом обрушивавшиеся на пологий песчаный берег, были высотой не менее восьми метров. Отдельные гребни чуть не задевали наш аппарат. Непомерная высота прибоя легко объяснялась меньшей силой тяжести на планете. Морской простор, раскинувшийся перед нами, был всех оттенков фиолетового цвета. Лазурно-синяя у линии прибоя, дальше от берега вода все больше насыщалась глубокими фиолетовыми тонами, переходя почти в черно-фиолетовую. На горизонте виднелись скалистые острова. Все время, пока мы совершали это небольшое путешествие, гриане не проронили ни единого слова, даже не шевельнулись. Однако за этим бесстрастием мы постоянно ощущали изучающих, пытливых наблюдателей, не спускавших с нас настороженного взгляда. Наконец Элц, видимо, решил, что достаточно ознакомил нас с Гриадой, и дал знак повернуть обратно. Аппарат круто пошел вверх. В течение трех минут мы поднялись на десятикилометровую высоту и с огромной скоростью полетели на северо-запад. Солнце клонилось к закату, но не было того ощущения приближающегося вечера, которое испытываешь на Земле: центр Галактики, игравший здесь роль никогда не заходящего светила, лишал Гриаду прелестей наших сумерек. Сомневаюсь, бывает ли здесь ночь... - проворчал Петр Михайлович и вопросительно посмотрел на Элца, словно ожидая ответа. - Вскоре под нами открылось удивительное, никогда не виданное сооружение. Я посмотрел в портативный стереотелескоп, захваченный на астролете, и с трудом узнал полированную равнину, на которую мы опустились несколько часов назад. Оказывается это была не равнина, а... - Это же крыша какого-то невообразимого по размерам цирка! - Крыша, которая могла бы накрыть целую область, - уточнил Самойлов. Глазам предстало грандиознейшее сооружение, очертания которого терялись за горизонтом. Представьте себе цирк диаметром в сотню километров, крышей которого служила полированная равнина. Высочайшая желто-белая стена, поразившая нас еще раньше, оказалась лишь частью круговой стены этого цирка высотой в полтора километра. - Это их город, - уверенно сказал Самойлов. - Даже, может быть, столица. - Видите, на крыше лежит что-то вроде огромного червяка, - перебил я Петра Михайловича. - Это наша "Урания". Вдруг аппарат камнем стал падать прямо на полированную равнину. Она приближалась с невероятной быстротой. Мы невольно взялись за руки, решив, что аппарат испортился и мы сейчас разобьемся. В последнюю минуту на крыше неожиданно открылся широкий конусообразный тоннель, в который мы и влетели. Взглянув вверх, я заметил, как горло тоннеля снова закрылось. И еще одно открытие: крыша над городом была абсолютно прозрачной. Над головой по-прежнему сиял центр Галактики и горели червонным золотом косые лучи грианского солнца, клонившегося к закату. Глава десятая. В СЕРДЦЕ ТРОЗЫ Аппарат приземлился (вернее, пригриадился) на четырехугольной платформе из блестящего материала, напоминающего пластмассу. Платформа оказалась просто крышей восьмигранного здания этажей в восемьдесят. Открылся люк, и мы вышли из аппарата. Мне трудно выразить словами то, что я увидел и ощутил. Во-первых, воздух. Благоуханный освежающий нектар! Такой воздух бывает на горных вершинах. Ни следа зноя, свирепствовавшего над Гриадой. Это была идеально кондиционированная газовая смесь из атмосферных компонентов. Несколько больший процент кислорода в их атмосфере создавал чудесный жизненный тонус. Я почувствовал себя бодрым, полным сил и энергии. С высоты нашей платформы дальность обзора равнялась двадцати-тридцати километрам, если не больше. Перед нами лежал гигантский город необычайной архитектуры. Колоссальные уступчатые громады зданий дугами охватывали центральную часть титанического цирка, своего рода арену, шириной, должно быть, в пятьдесят километров. Повсюду на уступах зданий сверкали великолепные по мастерству исполнения статуи. Арену занимали обширные парки, тянувшиеся на десятки километров, с водоемами и бассейнами, каскадами искусственных водопадов, стадионами и бесчисленной сетью своеобразных эскалаторов, перевозивших десятки тысяч существ из зданий на арену и обратно. Парки, сады, бассейны и фонтаны были также на крышах многих уступчатых громад, возвышавшихся вокруг, ниже и выше нас. Во всех направлениях на различной высоте по воздуху мчались тысячи и тысячи гриан, и я удивился, как это они так легко и свободно парят в пространстве, словно птицы. Некоторые штопором ввинчивались в высоту и, подлетев к прозрачной крыше города, подолгу рассматривали снизу "Уранию", лежавшую километров в пятнадцати от нашего восьмигранника. По всему видимому "горизонту", образованному уступчатыми громадами зданий, шла стена. Она также была совершенно прозрачной; и казалось, что нет никакого "цирка", никаких стен, а просто стоит на планете город под фиолетовым небом, окруженный со всех сторон парками, лесами и реками. Прозрачными были и стены большинства зданий, так что были видны анфилады комнат, длинные залы, заставленные сложными приборами и механизмами, переходы и эскалаторы, движущиеся улицы и лифты. И везде множество людей. Все это вызывало легкое головокружение. Петр Михайлович тронул меня за руку: - Нас зовут. Смотри, сколько их собралось. Вероятно, весть о нашем прибытии на Гриаду мгновенно облетела Трозу, так как над платформой висели тучи гриан, без всякого усилия неподвижно держась на одном месте в воздухе. Равномерный гул, точно далекий шум моря, раздавался со всех сторон: гриане обменивались замечаниями по нашему адресу. Целые толпы усеяли близлежащие крыши и уступы. То и дело к нам подлетали гриане и бесцеремонно разглядывали, выпучив огромные глаза. Один из них приблизился ко мне почти вплотную. Я приложил пальцы ко рту, давая понять ему, что хотел бы поговорить, да жаль, не знаю грианского языка. Элц, стоявший у лингвистической переводной аппаратуры, которую настраивала группа ученых, тотчас заметил мой жест и истолковал его, как желание закусить, ибо передо мной, словно из под земли, появился низкий столик из серебристой пластмассы, уставленный треугольными сосудами и чашами. Яства гриан были довольно странными на вид. Я осторожно поднес ко рту коричневый кусочек какого-то желе и остановился. "Вот сейчас съем - и конец. Что хорошо для них, может оказаться ядом для земного организма", - в страхе подумал я. Однако все обошлось благополучно. Коричневый ломтик так и таял во рту. Вкус его был непередаваем, ибо он сразу напоминал три наиболее изысканных тропических плода Земли: дурьян, мангостан и пулассан. Остальные кушанья были так же замечательны. Мы быстро поглощали пищу тарелка за тарелкой, не обращая внимания на усиливавшийся гул: по-видимому, гране были поражены нашим волчьим аппетитом. Но я перестал стесняться и почти забыл об окружении, так как изрядно проголодался. Установленная грианами новая лингвистическая аппаратура была гораздо сложнее, чем та, которой они пользовались около астролета. Битый час мы с академиком называли различные предметы и движения гриан, а группа операторов усиленно подбирала программу перевода. Наконец, не веря своим глазам, я увидел, как на экране, перед которым говорил грианин, стали появляться осмысленные фразы прямо на нашем языке. Гриане в течение часа настолько уловили сущность нашей грамматики и основной лексики языка, что и мы стали понимать их - не полностью, правда, но в объеме, достаточном для общения. Элц обратился к нам с речью: - Люди так называемой Земли! Ваш карантин закончен. Все то время, которое вы со своим космическим аппаратом находились в днище спутника, вас интенсивно обучали бактерицидными лучами. Они уничтожили все бактерии и вирусы, гнездившиеся в ваших телах и представлявшие страшную опасность для нашего мира. Теперь мы готовы познакомить вас с великой цивилизацией Грады. Она развивается уже свыше двадцати тысяч лет! Самойлов, внимательно следивший за световыми фразами на экране, в этом месте насмешливо улыбнулся и обернулся ко мне: - Чудеса, Виктор. Их цивилизация развивается всего лишь двадцать тысяч лет; в тот момент, когда мы улетали с Земли, она еще не существовала. Пока мы добирались сюда, в нашем корабле прошло полтора десятилетия, на Гриаде же, как и на Земле, в тысячи раз больше. Значит, земная цивилизация насчитывает сейчас свыше десяти тысячи веков! Она неизмеримо выше грианской. Когда мы стартовали, предки этих существ ходили нагишом... - Вернее, карабкались по деревьям, сбивая палкой плоды, - уточнил я. - Однако мы проспали в анабиозе и нашу и их цивилизацию и безнадежно отстали по развитию как то своих, так и от чужих. Нам будет очень трудно, особенно вам. - А почему же особенно мне? - Вам не понять принципов грианской науки, - слегка уязвил я его. - Плохо разбираетесь в научных принципах, молодой человек, - вспылил Петр Михайлович. - Законы природы едины везде... Я погасил улыбку сомнения, не желая обижать славного академика. Убедившись, что мы понимаем их язык, гриане, окружавшие Элца, буквально засыпали нас вопросами. Но из этого ничего не вышло, ибо на экране "переводчика" появилось так много фраз, что получилась настоящая тарабарщина. Петр Михайлович стал жестикулировать, давая понять, что мы ничего не понимаем. Элц знаком приказал всем умолкнуть. Я заметил, что гриане беспрекословно слушаются его. "Что бы вы хотели сейчас делать?" - спросил нас экран (вернее, Элц). - Спать, - буркнул я, ибо страшно устал; к тому же сильно клонило ко сну после плотного обеда. Самойлов удивленно посмотрел на меня, но потом согласился. Сопровождаемые толпами зевак, мы стали спускаться по бесконечным эскалаторам внутрь восьмигранного здания, оказавшегося, как я узнал впоследствии, не то грианской Академией наук, не то высшим органом власти. По-гриански этот дом назывался несколько странно - "Кругами Многообразия". Через два часа мы уже спали в отведенной нам комнате, утомленные необычными впечатлениями. ...На другой "день" спозаранку нас взяли в работу ученые. Я беру слово "день" к кавычки, поскольку здесь это было чисто условное понятие. День на Гриаде царил всегда. Если грианское солнце регулярно всходило и заходило, то второе светило - центр Галактики - вечно сияло на одном и том же месте небосвода. Темноту же в своих жилищах и городе гриане, вероятно, создавали искусственно: когда мы вчера ложились спать, один из них нажал диск около двери, и прозрачные стены нашей комнаты сразу стали черными как сажа. Наступила глубокая темнота, располагающая ко сну. Едва мы позавтракали, как десяток гриан бесцеремонно вошли в нашу комнату и с помощью "переводчика" предложили нам идти на "занятия". - Какие занятия? - спросил я. Это слов сразу нагнало на меня скуку, ибо я жаждал зрелищ и путешествий. - По грамматике и лексике языка, - ответил сухопарый высоченный грианин с густой огненно-рыжей шевелюрой и громадными миндалинами иссиня-черных глаз. Через все лицо у него проходил странный раздвоенный шрам. - Эти занятия нам крайне необходимы, - сказал Петр Михайлович, заметив гримасу недовольства на моем лице. - Чем скорее мы овладеем программированием, тем быстрее узнаем о вещах, которые нам, возможно, и не снились. Пришлось несколько недель париться над составлением простейших программ перевода с грианского языка на наш. Если Самойлову это давалось сравнительно легко, то для меня представляло настоящую абракадабру; обучал нас сморщенный старый грианин неопределенного возраста: я убежден, что ему было двести или триста лет. Однажды нас привели в центральный зал Кругов Многообразия, где сидело не менее тысячи гриан в странных треугольных ермолках из голубой пластмассы. Мы снова разместились перед экранами больших лингвистических машин еще более сложного устройства, чем те, которые применялись на платформе в день нашего прибытия. Потянулись долгие часы утомительных расспросов о Земле, о ее общественном строе, о развитии науки и техники. Больше отвечал Петр Михайлович. Он сразу нашел общий язык с учеными и, сев на любимого конька, пустился в малопонятные рассуждения о свойствах пространства-времени, так любезного сердцу физика-теоретика. Академик увлекся, стал вскакивать со стула, возбужденно жестикулируя и поминутно поправляя "телескопы". Я предпочитал молчать, с интересом наблюдая обитателей этого мира. Строгие, бесстрастные физиономии, спокойные позы, короткие отрывистые фразы, отдававшие металлическим звоном... Гриане были предельно уравновешенными "сухарями". Ни разу в течение многих часов я не заметил, чтобы кто-нибудь из них сделал лишнее движение, жест или выразил что-либо похожее на эмоции. От всего этого собрания веяло невыразимо торжественной скукой. - Как вам удалось остановить наш астролет в пространстве и отбуксировать его на спутник? - спросил академик у Элца, который в продолжение всей беседы молча сверлил нас глазами, о чем-то упорно размышляя. Услышав вопрос, этот неприветливый старик долго размышлял, взвешивая что-то в уме. Потом заговорил отрывистыми фразами, падающими, как удар молота: - Огромная концентрация тяжелой энергии... перестройка структуры пространства в локализованном объеме... возникновение силового облака... Варьируя частоту и мощность распада мезовещества, мы передвинули ваш корабль на спутник. - Мы можем посещать свой астролет? - вмешался в разговор я, так как с тревогой обнаружил, что "Урании" на крыше Трозы не видно. Элц мельком посмотрел на меня: - Аппарат находится в музее Кругов Многообразия. - В музее?!! - разом воскликнули мы. В мозгу лихорадочно пронеслись мысли, навеянные книгами фантастов: о вечном плене, о разумных, но бессмысленно жестоких существах других миров, о том, что придется навсегда распроститься с надеждой снова увидеть Землю... - Вы не имели права распоряжаться чужим кораблем! - в бешенстве закричал я. Элц даже не пошевельнулся, только его глаза вдруг засветились холодно-холодно, словно в них был абсолютный нуль температур. Я бесстрашно глянул в глубину его белесых зрачков, и мне стало не по себе. Какие-то непонятные, но отнюдь не доброжелательные мысли пробегали в этих чужих, неземных глазах. Стремясь сгладить впечатление от моего резкого тона, Петр Михайлович перевел разговор на другую тему: - Можно каким-либо образом сообщить о нашем пребывании на Гриаде человечеству Земли? - Передать сообщение? - повторил Элц, все еще пронзительно разглядывая меня. - Конечно, можно. Но только... Какой в этом смысл? Я почувствовал, что Петр Михайлович внутренне напрягся: - Вы не хотите передать сообщение? - Не в этом дело, - безжизненно улыбнулся грианин. - Всепланетный излучатель электромагнитной энергии отправит сигнал в любое время. Но ты сказал: до Земли девять тысяч двести парсеков, а это значит, что ваше сообщение получат только через тридцать тысяч лет. Есть ли смысл посылать? - Вот как... - Петр Михайлович разочарованно потер переносицу. - А я предполагал, что вашей науке удалось преодолеть "световой предел" и овладеть скоростями передачи сообщений большими, чем скорость света. - Что ты называешь скоростью света? Самойлов долго и сложно объяснял грианину наше понятие о скорости света. Элц снова усмехнулся: - Неправильно выражаешь смысл этого свойства материи. - То есть как это неправильно? - сказал академик тоном оскорбленного самолюбия. - Ваша скорость света - лишь усредненное значение другой величины, которая называется скоростью передачи взаимодействия во всеобщем мезополе [Всеобщее мезополе - единое силовое поле Вселенной. Тяготение и электромагнетизм, по предположению ученых, являются различными формами проявления единого мезополя.]. Эта последняя скорость колеблется в некоторых пределах; одним из которых является скорость распространения тяжелой энергии. - Нет, ты видел! - радостно обернулся ко мне Петр Михайлович. - Их представления почти совпадают с теорией тяготения, разработанной нами в Академии!.. Я с огромным интересом слушал Элца, ибо каждое слово грианина о всеобщем мезополе было для меня откровением. Да, вероятно, и для Петра Михайловича. - Так вы не умеете передавать сообщения со скоростью больше скорости света? - еще раз переспросил Самойлов. - Нет, еще не умеем. Хотя... есть возможность научиться такой передаче с помощью... Элц внезапно умолк, словно спохватился, что сказал лишнее. В воздухе повисла тайна, которую он не хотел открыть нам. Правда, в тот момент я не обратил особого внимания на это обстоятельство, но оно четко всплыло в памяти впоследствии, когда мы встретились с метагалактианами.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГРИАДА *  Глава первая. "ЗОЛОТОЙ ВЕК" НА ГРИАДЕ Лениво покружив над восточной окраиной Трозы, аппарат опустился над площадку перед величественным уступчатым зданием, которое окружали километровые мачты параболоидных антенн. Пошел третий месяц (по привычке считаю на земной лад) с тех пор, как мы в Трозе. Все это время пришлось провести в обществе назойливых грианских ученых, упражняться в программировании, отвечать на многочисленные вопросы. Все это интересно, но уже страшно надоело. А Самойлову хоть бы что: он готов целыми сутками пережевывать с грианскими онфосами (так здесь называют физиков) свою теорию пространства-времени-тяготения. Эта теория преследует меня даже во сне. Вчера, например, видел сон: как будто меня посадили в клетку, сплошь унизанную острыми зубьями. Стараюсь сжаться в комок, но зубья грозно надвигаются. Оказывается, это не зубья, а ряды тензорных уравнений, на языке которых академик "слагает стихи" о своем любимом тяготении. Они обвиваются вокруг меня, словно удавы, и душат... душат... Задыхаюсь, пытаюсь крикнуть... Все пропадает, но тяготение усиливается. Что такое? Вокруг меня - океаны ослепительно-белого огня. Где же клетка? "Мы уже не в клетке, - смеется неведомо откуда взявшийся Петр Михайлович и подмигивает левым глазом, - мы на поверхности белого карлика. Я специально прилетел сюда: здесь прекрасная естественная лаборатория для изучения тяготения. Чувствуешь, какая гравитация? В миллион раз сильнее, чем на Земле". Чудовищная сила тяжести прижимает меня к раскаленной почве и неудержимо влечет к центру звезды. Я чувствую, что сейчас буду раздавлен в блин и... просыпаюсь в холодном поту. Ни о чем не спрашивая, послушно следуем за своими "опекунами" и вскоре попадаем в сферический зал, где во всю стену высятся телевизионные аппараты. В полумраке замечаю приближающегося Югда. Это один из помощников Элца, двухметровый детина. Он мне не нравится. У него неприятные глаза и огромный нос, вся его черно-бронзовая физиономия производит отталкивающее впечатление. Убежден, что ему незнакомы чувства, хотя бы отдаленно похожие на человеческие. Этот грианин - олицетворение голого разума. Странно видеть холодное, безжизненное лицо Югда, пытающееся изобразить приветливость. Оно скорее напоминает маску, а улыбка - гримасу. Я давно понял, что грианам незнакомы улыбка и смех. Просто они пытаются подражать нам. - Здесь Главный телецентр планеты, - поясняет Югд. - Сейчас вас будет изучать население Гриады. Слово "изучать" неприятно режет слух. Перехватываю насмешливый взгляд академика и зло шучу: - Подопытный кролик номер два - бывший землянин Виктор Андреев. Специально проделал путь в тридцать тысяч световых лет, чтобы позировать здесь на задних лапках... - Повернитесь! - командует в этот момент Югд, делая оператору знак переключить аппарат. Я упрямо стою на месте, не желая быть для них заводной куклой. Академик выпячивает нижнюю губу, собираясь, вероятно, уговаривать меня. Но Югд так свирепо смотрит, что по коже пробегает мороз. Послушно поворачиваюсь, сажусь, встаю, поднимаю и опускаю руки, подтрунивая над собой и академиком. Представляю наши глупо улыбающиеся физиономии на экранах бесчисленных телевизоров планеты, - говорю я Самойлову. - На Земле мы точно так же изучали бы обитателей другого мира. И ты первый стремился бы рассмотреть и получше. Петр Михайлович прав, и я молчу. После "изучения" нам любезно предложили один из телеаппаратов для обзора планеты. Шаг за шагом знакомимся с необычайным миром Гриады. Особенно запомнилось мне северное побережье Фиолетового океана. На экране нескончаемой чередой плывут огромные города под такими, как над Трозой, прозрачными крышами из особого рода поляроида [Поляроид - прозрачный материал, пропускающий лучи света под строго определенным углом.], научные центры, роскошные виллы, стадионы и цирки. Желтовато-белые здания все той же странной уступчатой архитектуры утопают в буйной тропической растительности. По-видимому, побережье служит местом отдыха. По роскошным аллеям прогуливаются группы гриан; на открытых террасах, спускающихся прямо к морю, гране загорают. Они, очевидно, хотят, чтобы их и без того черно-бронзовая кожа стала под палящими лучами солнца и центра Галактики еще темнее. Время от времени гриане уходят под навесы. Видимо, даже их организм не может долго выдерживать неимоверный зной. Иногда мы слышим звуки какой-то странной, но довольно ритмичной музыки. Она непривычна для нашего слуха и утомляет нагромождением высоких нот. Ландшафт побережья рельефно выделяется на фоне неправдоподобно фиолетового моря, простор которого так и манит к себе. Передвигаю диск настройки аппарата, и побережье исчезает. Теперь кругом расстилается безбрежная водная гладь. Продолжаю вращать диски. На экране внезапно вырисовывается неведомый материк или огромный остров. Югд, тихо переговаривавшийся в это время с оператором, с быстротой молнии бросается к пульту и рывком выключает аппарат. Я успеваю заметить лишь высокие пальмовидные деревья, цепь красноватых гор за ними и какую-то необычную серебристо-голубую гору огромной высоты в виде шара. Резко оборачиваюсь, чтобы узнать, почему он выключил аппарат. Всегда уравновешенный, почти безжизненный, Югд взволнован и смотрит на меня враждебным взглядом своих неприятных глаз. - Нельзя... - произносит он. Металл так и звенит в его голосе. - Почему? - изумленно спрашиваю я. Грианин молчит, он явно не хочет отвечать. Очевидно, мы краем глаза коснулись какой-то тайны. Медленно протягиваю руку снова к диску включения и жду, что будет делать Югд. Самойлов предостерегающе берет меня за локоть. - Оставь, - мягко говорит он, осторожно косясь на Югда. - Вероятно, у него есть причины так поступать. - Нет, вы видели, Петр Михайлович! Колоссальная гора правильной геометрической формы! А какой чистый серебристо-голубой цвет! Что бы это могло быть? - Я думаю, мы это вскоре узнаем, - отвечает академик, понизив голос. Югд подозрительно вслушивается в наш разговор, но, ничего не поняв, выходит в соседний зал, бросив оператору какое-то приказание. Оператор полностью отключает телеаппарат. Присматриваемся к оператору. На первый взгляд он ничем не отличается от тех гриан, которых мы встречали до этого; но при более внимательном наблюдении я замечаю, что в отличие от Элца и Югда, которые держат себя высокомерно и уверенно, в поведении оператора чувствуется какая-то подавленность, а в глазах не горит тот огонь знания, который так красит уродливые лица гриан. Внимательно смотрю оператору прямо в глаза. Он быстро опускает их. Глаза у него как у ребенка: чистые и ясные. Впечатление такое, что по развитию он недалеко ушел от новорожденного младенца. Оператор отворачивается к пульту и продолжает работать с поразительной быстротой, словно автомат, безошибочно ориентируясь в путанице приборов и деталей сложной радиосхемы. Его движения кажутся заученными, неосмысленными. Вероятно, это результат многолетней однообразной повторяющейся практики. - Друг, - говорю я, - нельзя ли снова включить телеприемник? Оператор пугливо осматривается по сторонам и отрицательно качает головой. Мы уже довольно свободно объясняемся с грианами с помощью портативных лингвистических аппаратов. Поэтому я продолжаю допытываться: - Почему нельзя? Оператор смотрит на дверь зала, куда только что вышел Югд, и тихо роняет непонятные слова: - Я не знаю почему... Мы как в темноте... Нельзя нарушать великий распорядок жизни... иначе - ледяные пустыни Желсы. - Что за великий распорядок жизни? - удивленно спрашивает академик. - Какие ледяные пустыни? Вероятно, Петр Михайлович поражен. Высокая техника Гриады автоматически ассоциировалась в его сознании с общественным устройством типа государства Солнца древнего утописта Кампанеллы. - А какой у вас общественный строй? - Я не знаю, что такое общественный строй, - бесстрастно отвечает оператор. - Кто у вас управляет страной? - поясняю я вопрос академика. - Кому принадлежит власть? В это время в зал быстро входят Элц, Югд и несколько других гриан. Они, вероятно, слышали последнюю фразу. Элц подозрительно смотрит то на меня, то на оператора. Последний дрожит от страха: я вижу, как побелело его лицо. - О чем он тебя спрашивал? Югд берет оператора за руку и пристально всматривается в его глаза. Оператор еще сильнее бледнеет и бессмысленно бормочет, тряся головой. - О чем же? - звенит металл неприятного голоса. - Я не понял... не знаю... Какой-то общественный строй... - Да, да! - вмешиваюсь я. - Я хотел спросить, какой общественный строй на Гриаде. Элц подает знак, и Югд оставляет в покое несчастного оператора. От страха тот не в состоянии выполнять свои заученные операции. Гриане холодно рассматривают меня с ног до головы, словно видят в первый раз. Элц что-то говорит своим спутникам. Они забирают оператора и быстро уходят. Остаемся вчетвером: мы с Самойловым, Элц и Югд. - Общественный строй? - медленно переспрашивает старик, думая о своем. - Кто у власти? Он кивает Югду, и тот включает экран, на котором возникает огромный сводчатый зал с роскошными ложами. В зале не менее трех сотен таких же облезлых стариков, как и Элц. - Вот кто! - Элц выбрасывает указательный палец в сторону экрана. - Избранники народа? - пытается уточнить Самойлов. - Это Познаватели, потомки Хранителей Знаний, - отвечает Элц, и в глубине его зрачков вдруг загорается злорадство. - Объясните, пожалуйста, кого вы имеете в виду, - деликатно просит Петр Михайлович. - Насколько мне известно, люди науки, как правило, далеки от административного честолюбия. У нас на Земле управление поручено специальным людям - избранникам трудового человечества. У вас же, по-видимому, техническая автократия? Теперь недоумевает Элц. - Гриада выполняет распоряжения Познавателей, - говорит он через некоторое время. - Понятие "общественный строй" сохранилось лишь в нижних слоях Информария. - Я что-то ничего не понимаю... - Это же просто, - академик напряженно размышляет над словами Элца. - В ответе грианина заложен большой смысл. Скажите, нельзя ли побывать в вашем Информарии? - обращается он к Элцу. Грианин колеблется, но потом, что-то вспомнив, соглашается допустить нас в Информарий. - Только после того, как вас проверят в Секторе биопсихологии, - добавляет он, обмениваясь с Югдом многозначительным взглядом. Чувствую какой-то подвох, но Петр Михайлович ничего не подозревает. Он уже загорелся желанием побывать в Информарии. - А эти гриане тоже потомки Хранителей Знаний? - спрашиваю я, указывая на молчаливых операторов, работающих в верхних ярусах Телецентра. - И эти? - поддерживает мой вопрос Самойлов, кивая головой в прозрачный просвет стены: там, на дальнем конце "арены", копошатся фигурки гриан, монтирующих какое-то причудливое сооружение, напоминающее гигантского паука. Элц враждебно меряет нас взглядом и ничего не отвечает. ...Ясно ощущаю, как незримо рассеивается мираж "золотого века" на Гриаде, который создали мы сами. x x x Опьяненный свежим воздухом, ароматом диковинных цветов и деревьев, я спал так крепко, что никак не мог проснуться, хотя сквозь сон слышал, что Самойлов тормошит меня. Невероятным усилием воли открываю слипающиеся веки и слышу негодующий голос академика: - Проснись, наконец! Я окончательно просыпаюсь. Три часа назад мы прибыли сюда, в этот громадный сад, окружающий Энергетический Центр Гриады. Ехали мы подземным тоннелем, по которому стремительно мчатся длинные рыбообразные аппараты. Они без колес, а скользят по своеобразным желобам совершенно бесшумно и с огромной скоростью: сто километров мы покрыли за пять минут. Энергетический Центр - это целый комплекс сооружений. Размеры Центра поистине циклопические: диаметр центрального сферического здания превышает десяток километров, высота - более пятисот метров. Из середины его, пронзая прозрачную крышу, взмывает в небо цилиндрическая колонна-волновод около километра в поперечнике. Петр Михайлович с трудом добился у Элца согласия на передачу сообщения землянам о результатах нашего полета на гравитонной ракете. Мы прибыли в Центр в сопровождении Югда. Внешне мы пользуемся полной свободой. Однако после памятного разговора с Элцем в Телецентре Югд, кажется, выполняет при нас обязанности не то гида, не то соглядатая. Смертельно надоела его отталкивающая физиономия. Вот и сейчас долговязый грианин сидит поодаль, делая вид, что изучает листву деревьев. - Где-то сейчас наша "Урания"? - говорю я. - Разобрали, вероятно, на составные части. Хотя все равно в ней кончился запас гравитонов. Не нравится мне что-то здесь... Была бы возможность - сейчас бы вернулся на матушку Землю. Все-таки, как вы ни говорите, а Земля - лучший из миров. Петр Михайлович не слушает меня, а о чем-то напряженно думает. Наверное, опять о природе кривизны четырехмерного многообразия, как называют физики окружающий нас мир. Взгляд академика устремлен на волновод, виднеющийся в просвете живописной аллеи. - Двадцать километров, если не больше, - прикидывает он высоту волновода. - Какой же гигантский луч энергии может быть выброшен в Космос этим каналом? Вероятно, его мощность выражается астрономической цифрой. - Триста семьдесят два биллиона киловатт, - раздается вдруг голос Югда. Мы оба вздрагиваем от неожиданности. Оказывается, у грианина феноменальный слух, и он все время следит за нами. Лениво созерцаю легкие, пушистые облака, послушно огибающие волновод: их отталкивает силовое поле огромной напряженности. Высоко в небе бесшумным видением проносится гигантский воздушный корабль, напоминающий дворец из сказок Шахразады. Очевидно, он перемещается за счет взаимодействия с электромагнитным или гравитационным полем планеты. Вдруг над кронами деревьев появляется грианин. Сначала он круто поднимается в высоту, а затем спускается вниз по наклонной и повисает в пространстве почти над нашими головами. - Здорово придумано! - говорю я в восхищении. - До сих пор не пойму, где же летательный аппарат? Хотя на груди виднеется что-то похожее на тарелку или диск. Как работает из аппарат? - Ничего сверхъестественного, - небрежно изрекает Петр Михайлович. - Или ты забыл о земном электрогравиплане, который помог тебе познакомиться с Лидой? Здесь тоже используются обычные законы электрогравики. Югд подает "птице" какой-то непонятный знак, и она летит прочь. Однако я успеваю заметить огромные лиловые глаза существа и сравнительно приятное лицо. Вероятно, это грианская женщина. Покружившись еще немного над садом, она опускается недалеко от нас в густую чащу пальм. - Пора идти, - напоминает Югд, взглянув на окутанный коронирующим разрядом волновод. - Скоро начнется передача сообщений. Неожиданно из-за поворота аллеи выходит высокая изящная девушка. Она быстро идет к нам упругим, свободным шагом. Жесткое лицо Югда светлеет. Вероятно, их связывают какие-то родственные узы. - Виара, - бесстрастно произносит грианка, подойдя вплотную. Ее голос чист и звонок. Словно серебряные монетки падают на стальной лист, смешивая свой звон с ответным звоном стали. Я рассматриваю ее с большим интересом. Неповторимое своеобразие лица грианки оставляет странное, раздвоенное впечатление. Оранжевые с ярко-золотым отливом волосы неплохо гармонируют с лиловыми глазами. Широкие дуги черно-синих бровей подчеркивают необычайную чистоту высокого лба и темно-алый румянец щек, проступающий сквозь светлую бронзу кожи. Клювообразный нос, так резко выраженный у Югда и других гриан, у нее почти красив. У нее непривычный для нашего глаза подбородок и длинная, гибкая шея. Тихо переговариваясь с Югдом, она пошла впереди нас. Необычайно легкая, почти воздушная ткань ее одежды при малейшем движении четко обрисовывала красивые, сильные линии тела. - Только сотни миллионов лет сложной и тру