рукой Кобальский. - А как можно было предвидеть то, что со Станиславом-Зеро произошло в песках южнее Хорезмского оазиса?.. Одно время он подвизался в группе, руководимой дядей вот этого молодца - Станиславом Граховым. И там у них имела хождение одна странная, неопределенного возраста карта. На этой карте значилось, что юго-западнее Хорезмского оазиса находятся развалины древнего укрепленного замка Шемаха-Гелин. Мы развалин не находили ни на новых картах, ни в самих Заунгузских Каракумах. Тогда я старую карту как бы потерял. Ведь я мог один найти засыпанные песком остатки замка Шемаха-Гелин и стать автором находки со всеми вытекающими последствиями. Я, то есть, конечно, мой прототип... Станислав-Зеро, искал замок точно в том месте, где тот когда-то и был. И он в конце концов нашел - нашел не то, что искал, и пережил ужас, какой редко кому выпадает в удел... 7 Кое-что из подробного и темпераментного повествования Эпсилона-Кобальского запомнилось мне - некоторые яркие картины и живо звучавшие в его сумбурном признании куски диалогов. Врезалось в память самое главное - то, чему я словно бы сам был свидетель... Однажды, как обычно с нехитрым инструментом, будучи один среди барханов, Станислав Юлианович Кобальский-Зеро увидел, что попал в зыбучие пески. Его ноги медленно и верно стали погружаться в песок. Разумеется, он сразу же попытался выбраться, но лишь упал и начал тонуть в горячем песке... Нет нужды описывать его переживания, о которых доподлинно мало что известно. Он целиком погрузился в песок, стал задыхаться и потерял сознание... Вернулось сознание к Кобальскому после того, как он ударился. Спустя некоторое время он упал с высоты двадцати семи метров, но остался не только жив, но и совершенно невредим, потому что упал на склон песчаного холма, а может быть, еще и потому, что упал в бессознательном состоянии. Придя в себя, он подумал, что находится в склепе. Что еще мог подумать археолог-любитель! Здесь было почему-то довольно светло - точно как в поздний пасмурный вечер. Никакого источника света нигде не было. Приподнявшись на склоне небольшого песчаного холма, Станислав-Зеро увидел, что находится в пустом кубическом помещении, в искусственном гроте с какой-то ярко-желтой, не доходящей до потолка колонной посредине. Кобальский-Зеро сполз с песчаного холма, находившегося метрах в пяти от стены. Еще не придя в себя от недавнего удушья и падения, трепеща от мысли, что никогда не сможет выбраться отсюда, но уже и восторгаясь потрясающей находкой, он в некотором отдалении обошел колонну. Высотой она была около восьми метров. Диаметр у основания три метра, вверху не менее двух. Поверхность колонны была матовая, ярко-желтая - очень яркая и странно-холодная - почти как лед. У стены, противоположной той, где находился песчаный холм, Кобальский-Зеро увидел три истлевших, иссохших скелета. На двух еще сохранились остатки одежды. На взгляд Кобальского, один несчастный оказался заточенным здесь лет триста назад, другой не менее тысячи и третий лет семьдесят-восемьдесят назад. Очевидно, все, кто здесь оказывался, цепенея, подумал Кобальский, отсюда никогда не выбирались. Поспешая убедиться в противном, он несколько раз тщательно обследовал стены, углы, пол... О, до потолка не дотянуться - серым светлым прямоугольником он парил на высоте почти тридцати метров. Установить, из какого материала построен этот монолитный грот, ему так и не удалось. Даже лезвием бритвы не смог он оставить ни малейшего следа на стене. Прошло три часа, а ему казалось, что всего лишь минут двадцать. Чтоб в дальнейшем не сбиться со времени, он уже раза три пытался заводить часы, но пружина, конечно, была закручена До отказа. Прямо над ним в потолке зияла полуметровая, отсекающая угол расщелина. Почему из нее песок высыпался лишь едва, а Кобальский упал, пока неизвестно. В принципе, может быть, это и легко объяснить. Ведь странно только на первый взгляд, что муха бегает по потолку, а водяной паук по воде... На вторые сутки узника подземелья осенило: может быть, под колонной есть ход? При помощи бритвенного лезвия он установил, что колонна не монолитна с полом! Тогда под одну из сторон этого цилиндра он молотком стал забивать некоторые бывшие при нем металлические предметы, начиная от скребка и вплоть до ножа и монет. А потом под торец принялся набивать песок. В результате его упорнейших усилий цилиндр наклонился настолько, что он мог его столкнуть на кучу песка. Никакого хода под ним не было. Но он увидел кое-что другое: в обоих торцах ярко-желтого цилиндра были мощные, как виделось, очень толстые стекла - с одной стороны выпуклое, а с другой сильно вогнутое. Конечно, Станислав сразу же подумал, что это какой-то оптический прибор, очевидно, телескоп, и одно из стекол, диаметр которого два метра, окуляр, а другое, трехметровое, объектив. Дело, однако, не в этом. Став на песчаном холме перед двухметровым окуляром и некоторое время вглядываясь в него, Кобальский-Зеро секунд через двадцать в глубине цилиндра увидел свое отражение - объемное, четкое и яркое, контрастно освещенное невидимыми, очевидно, внутренними источниками света. Кобальский-Зеро сразу почувствовал какую-то необычность в этом своем отражении. Вначале он обратил внимание на некоторую асинхронность их движений. Через несколько минут уже было очевидно, что отражение все более и более опережает жесты самого Кобальского. Было такое впечатление, что Кобальский-Зеро со все большим запаздыванием повторяет движения своего контрастного отражения. И мало-помалу Станислав-Зеро совсем отстал от него. - А, черт! - ругнулся Кобальский, полагая, что так превратно он воспринимает обыкновенное зеркальное отражение. - Проклятая, дьявольская жажда... Вот и галлюцинации уже! Отражение издалека сказало: - Это, Станислав, не галлюцинации. - А?!. И не бред? Я тебя слышал? - И не бред. Надо подумать, как выбраться отсюда. Не следует попусту терять время, дружище. - Да, да, не следует терять время!.. - торопливо согласился Зеро. - Ведь можно же что-нибудь придумать! - Конечно, можно! - воскликнуло отражение. - Это только кажется, что создалось абсолютно безвыходное положение. Пришло же тебе в голову, как свалить этот цилиндр! А те трое, у стены, так и погибли. А еще раньше те, что в углу... - Но те, что у стены и в углу, погибли! Что же я смогу?.. - Подожди, не волнуйся, но и не теряй напрасно времени, - остановило Кобальского отражение. - Я не пойму, - сказал Станислав, - кто ты? Я, что ли? - Да, конечно. Точнее говоря, твое, тебя опережающее отражение. Опережающее не просто во времени, но и на векторе твоих положительных возможностей. Многие из которых в тебе лежат только в потенции. То есть во мне реализованы вероятные, в некотором будущем вполне осуществимые сильные стороны твоей натуры. И пока что осуществлены они во мне (не просто в твоем зеркальном отражении, а в содержательном отображении) благодаря этому телескопу. Сам же ты в действительности пока что остаешься прежним... - Оставь, оставь!.. - махнул Зеро рукой. - Я едва понимаю, что ты говоришь... - Да почему я?.. - улыбнулось отображение. - В сущности, это говоришь ты. Просто ты пытаешься убедить себя, что не понимаешь моих слов. Тебе лень думать. С годами твой ум стал празднолюбивым. - А твой? - с неприязнью спросил Зеро. - В том-то и все наше различие - в той мере, с какой ты и я, твое отображение, стремимся к умственному напряжению. Но заметь, все мои основания лежат в тебе, в скрытых богатствах твоей натуры. Согласись, ты всю жизнь во многом старался видеть прежде всего дурное, злое и вредное. И поэтому слишком часто сам пользовался недостойными, в конечном счете недейственными средствами: ведь рано или поздно оказывалось, что твоя очередная добыча - барахло, успех мнимый, а весь образ жизни ненормальный, уродливый. И тебе иногда становилось жаль себя... По-хорошему, просто жаль. И ты с еще большим упорством снова принимался хитрить, грубо одурачивать и деликатно облапошивать простоватых встречных и поперечных... Вместо того чтоб свой образ жизни построить на созидании положительных ценностей. - Это несправедливо! - конечно же, возмутился Зеро. - Почти все, что ты говоришь, ложь! - Ты всю жизнь убеждал себя, что это ложь. - Довольно!.. Все ясно. Это какое-то хитромудрое надувательство! - Самого себя, - спокойно продолжало отображение. - Но сейчас, в эти критические часы, ловчить бессмысленно. Не перед кем. Здесь ты один. Поэтому не теряй времени: привычно не ищи очередной легкий, даровой способ достичь цели. Обманывать некого. Только обманешь себя. Постарайся, сумей извлечь и призвать к действию те качества своего ума, которые некогда человека сделали человеком и которые не знают, как прислуживать плутовству. Подумай! Времени так мало... - Послушай, отображение!.. - вдруг загорелся Станислав-Зеро неизвестным, а может быть, давно им забытым душевным огнем. - Значит, я не так безнадежен, раз ты, мое отображение, так вот говоришь?.. И из всего того правильного, что ты говорил, и мне кое-что принадлежит? А?.. - Почему кое-что? - неожиданно засмеялось отображение. - Все принадлежит тебе. Все твое! - Ну а почему же не я сам... - замялся Зеро, - почему сам не мог до этого додуматься и сказать себе? - Да просто потому, что многое положительное, по-человечески ценное ты сам в себе с годами завалил хламом собственных хитроумных уловок. Но человеческое в неодичавшем человеке никогда не умирает. Как ни самозабвенно вытравлял ты в себе скромные богатства души и сердца, как ни отшвыривал все, что не было вещественным и дорогостоящим, искомое благодушие не наступало. Потому что ты преуспел. Возделал в себе пустыню. Думать было некогда. Пустыню надо было чем-то заполнять. Отчего и пустился ты еще давным-давно на лихорадочный поиск сомнительных ценностей, дабы неустанно заменять то, что однажды было утрачено как будто раз и навсегда... И вот этот удивительный цилиндр, неживой молчаливый барабан, стремительно извлекает из тебя подспудный потенциал. Все лучшее, что в тебе осталось. - Потрясающе!.. - возбужденно восклицал Зеро. - Совершенно необычно. Но как отсюда выбраться? Не представляю! Расщелина вон где, тридцать метров до нее... И неизвестно, какой толщины слой песка над ней и на какой высоте барханы... - Только не впадай в отчаяние! - спокойно потребовало отображение. - Не лишай себя способности трезво и продуктивно мыслить. - Ты слишком уж пилишь меня, - с тайной надеждой на участие, а скорее на помощь, протянул Станислав-Зеро. - Это похоже на тиранию. - Это тирания восхождения, - заметило ему отображение. - Давай обсудим все. Итак, как можно из грота выбраться? - Да, да!.. Как же выбраться?! Эти бурные размышления - монолог ли, диалог ли? - продолжались около часу и ни к каким неожиданным открытиям не привели. Но зато был продуман (возможность такого подхода к этой области труда сильно удивила Кобальского) план размышлений и намечен поиск характерных особенностей грота. Около часу, смертельно уставший от непрерывной работы мысли, пораженный всем происходящим, пролежал Станислав-Зеро у подошвы песчаного холма. Выпил из фляжки остатки воды - всего глотка два. Настроение его все больше ухудшалось, в состоянии подавленности он больше не мог себя заставить что-нибудь еще предпринять. Что же делать?!. Еще раз - в двадцатый или тридцатый! - пристально вглядываясь в монолитные, идеально ровные, зеркально гладкие стены, обойти по периметру грот?.. И вдруг его осенило: ведь у этого цилиндра есть еще одно стекло, с другой стороны! - Балбес! - сказал Зеро, вскочил на ноги и бросился к другому, трехметровому торцу. Стал перед стеклом. Через несколько секунд за толщей стекла появилось плоское отражение. Станислав сделал несколько неопределенных жестов и скоро увидел, что его отражение все больше и больше отстает от его собственных движений. - У меня только что, - сказал Станислав-Зеро, - был диалог с опережающим отражением. Мы продумали план размышлений. И главное, не следует впадать в панику и считать, что мое положение безнадежно. Уверен, что этот интеллектуальный усилитель поможет мне... - Кха! Усилитель!.. - после непонятной заминки выбросив над собой и тут же в знак глубокого скепсиса и глубокого равнодушия ко всему происходящему резко опустив полусогнутую руку, громко, сердито вскричало это отображение Кобальского-Зеро. - Удивительный телескоп!.. Приемопередающее оптическое устройство!.. Оно поможет тебе. Убедит тебя, что положение твое, конечно же, не безнадежное, что тебе просто повезло - неслыханно повезло! - когда ты бухнулся в этот каменный мешок. Ты и околевать тут будешь с улыбкой на лице, лепеча, что выход из грота есть. Есть, есть!.. Да что толку болтать-то языком! - отончив губы, с презрением выпалило отображение. - Вон те трое уже выбрались на барханы. Кое-что усилили! Один несчастный уже больше тысячи лет тут сохнет, а которые в углу, так их трухе черт знает сколько тысячелетий. И какой там, к дьяволу, усилитель! Да еще интеллектуальный!.. Скоро ты будешь лежать рядом с ними. Скоро!.. Все. Конец! Пойми ты это. - Подожди, подожди! - с трудом прервал Станислав-Зеро затяжной порыв грубых нотаций. - Что ты там взялся праздновать труса! - Что, уже наслушался того бодрячка? Приободрился! - Да, - твердо сказал Зеро, - я должен выбраться отсюда прежде, чем потеряю способность здраво рассуждать. Поэтому нам необходимо в ближайшие часы продумать план... - "Продумать"!.. Что?! В какой угол лечь, что ли? Ах, тень ты моя трехмерная, тень горемычная... Как ты еще скудоумна! Знай же: мало что может быть иллюзорней трехмерного пространства! И нет ничего реальней плоскости! А еще реальней линия на плоскости! А еще... - Нет, - спокойно прервал его Зеро, - ты заблуждаешься. Не я твоя тень. - Да уж не я ли твоя?.. - захохотало отображение. - Ты мое отстающее отражение. - Я его отстающее отражение, - с брезгливой жалостью протянуло отражение. - Глядите-ка, я кость от его кости, да только он опережает меня! Это и видно. Опередил! В глупости несусветной. Заруби себе на своем трехмерном носу: из воображаемой замкнутой фигуры выбраться невозможно. Никогда! - Почему, плоскун, ты решил, - немного уже раздражаясь, спросил Зеро, - что грот абсолютно замкнут? - Да потому хотя бы, - скривило рот отображение, - что ты, как голодная крыса, давненько носишься по этой чудесной яме - о трех измерениях! - и все еще не выбрался. И не выберешься. Запомни мои слова! Ладно. Открою тебе главный секрет... По причине, которая известна только мне одному, я оказался в роковом затруднении, в совершенно безвыходном положении. Тебе этого не понять. И вот эта-то моя безысходность для тебя, моей трехмерной тени, и представляется не чем иным, как замкнутым трехмерным пространством, а именно в виде этого грота. Но если б ты хоть на миг мог себе представить, как ясно уразумел я, что мне окончательная крышка, то по твоей коже поползли бы мурашки. - Уже ползали, - шмыгая носом, вытирая с лица пот, бодро сказал Кобальский. - Больше не поползут! Ну и что ж теперь делать? Ничего, да? Тот, не уловив перемены в тоне собеседника, с прежним самонадеянным упоением продолжал: - Сядь, тень, на иллюзорную песчаную кучу. Посиди с достоинством. И все вспомни. Приведи в порядок свое прошлое. Пора! Ибо ситуация могильная. - Выход надо искать! - забыв, с кем говорит, вспылил Зеро. - И найти, раз утверждают, что из любого затруднения человек может найти выход. И довольно! Я не желаю копаться в твоих примитивных сомнениях. Так я действительно погибну здесь. Прощай. И навсегда. - Зачем же так круто? - Видишь ли, такой субъект мне не по нутру. - Ну почему?.. - искренне удивилось отображение. - Из-за моей правдивости, что ли? - Ты погряз в болоте. О том, как отсюда выбраться, ни единой мысли. У меня нет времени, болтун. Уж извини, я должен действовать! Но ты же никогда этого не поймешь!.. Тягостная, нудная беседа длилась еще с полчаса. Зеро никак не мог отвязаться от прилипчивого плоскуна. Когда же он почувствовал, что холодный как лед телескоп с еще большей интенсивностью начал излучать сковывающие волны, он стал пятиться от стекла. Странно плотные, медленно плывущие волны легко пронизывали тело. При прохождении очередной волны казалось, что тело на несколько мгновений замораживается, становится ледяным. Каждая волна где-то за спиной, далеко за пределами грота, разбивалась и бисерным эхом летела обратно. Еще больше дробясь в теле, эхо-волна плотной рябью возвращалась в объектив телескопа. Ощущение было неприятное, и Станислав решительно отошел в сторону. Еще минуты две вдогонку ему неслись потоки упреков и оскорблений. Он лег на теплый склон песчаной кучи. Пора было отдохнуть, прийти в себя от впечатлений, разобраться во всем. Не пролежал и минуты - вскочил, подошел к окуляру телескопа, потому что без опережающего трудно было привести мысли в порядок да и чтоб, как съязвил он про себя, "поплакаться в жилетку" опережающему, сказать, с каким паникером и гробокопателем только что имел жестокую схватку, и, кажется, выстоял, оставив того в растерянности и полном одиночестве... Опережающий Станислава Юлиановича Кобальского-Зеро появился секунд через двадцать. На этот раз не просто в некоем ярко освещенном, неопределенном пространстве, а в небольшом светлом зале, перед широким открытым окном, за которым свисала зеленая ветка, и дул ветер, и был летний полдень... Зал Кобальскому был странно знаком, так знаком, что щемило сердце, но он не мог точно вспомнить, где и при каких таких светлых обстоятельствах давным-давно его видел. Впрочем, в данный момент особенно-то вспоминать было и некогда. Да и возможно ли вспомнить состоящие из одного лишь света свидетельства далекого детства или улыбчатые приметы ранней юности? Без обиняков опережающий спросил: - Полагаешь, отстающий остался в полной растерянности? - Ну, не ручаюсь... - слегка смутившись, признался Зеро. - Зато в одиночестве. Навсегда. - Э нет, единородный! - выставив перед собой ладонь, словно бы преграждая доступ всем сомнительным суждениям Зеро, сказал опережающий. - Оставлять его нельзя. Ни на час, ни на минуту. Ни на секунду нельзя забывать о нем. - Нельзя? - поперхнулся Зеро, - оставлять... - Понимаешь ли, его не выбросить из головы, не спихнуть, не спровадить, не забыть! - хоть махни на него рукой, хоть бейся головой об стенку... Но боюсь, если мы не избавимся от него, мы не останемся в живых. - Так как же избавиться?! - Ты должен его победить. - Я??. Да он сведет меня с ума! Нет, это пытка... Так ты возьми его там в оборот, опережающий! - Плоскуна нельзя оставлять наедине с собой. Единородный, здесь, в телескопе, я не смогу с ним встретиться. - Никак не можешь? - Только через тебя. - Ну, ну... Понимаю. Но я не смогу с ним сладить!.. - Кобальский-Зеро в изнеможении сел на пол. Опершись на выпрямленные, выставленные назад руки, тупо глядел в светлый, обширный окуляр, за которым легко, непринужденно стоял опережающий. - Когда осилишь его, - твердо сказал опережающий, - я буду полон сил. И уж тогда мы непременно найдем выход из грота. Главное вот что... - Ну, ну!.. - часто, глубоко дыша, облизывая пересохшие губы, с нетерпением потребовал Зеро дальнейших разъяснении. - Твои разговоры с отстающим отображением не должны быть долгими. Каждая следующая - все короче. В долгой беседе он тебя может "затянуть". Понимаешь? Когда начинается озноб, отойди на мгновение и обдумай свои аргументы. От слишком долгой беседы отстающий растет и крепнет. Разговоры с ним должны быть короткими и интенсивными. Но без эмоций! Главное для тебя - доводы разума. Синтез - вот в чем зерно твоей победы. Немного стесняясь непривычных в его употреблении слов, Зеро сказал: - Значит, в диалоге с плоскуном надо сводить мысль к пафосу созидания? Выбраться из грота - цель. Цель требует созидания. Конкретного синтеза. Все должно быть подчинено цели - ясной, полной задаче. Самому главному, любой степени трудности. Даже, казалось бы, невозможному. Прежде всего непоколебимая уверенность, что цель будет достигнута! - Прекрасно! - сказал опережающий. - Итак, к созидательной преамбуле - и все больше сокращай разговоры с ним. Чтоб льдина под ним таяла. - Но, - тяжело вздохнул Зеро, - на таких высотах я с ним не потяну. От его изобретательных, цветистых выплесков ум за разум заходит. - Не забывай, единородный, о своем времени, которое в этом гроте летит слишком быстро. Победи своего отстающего. Важно, чтоб он от тебя отставал все меньше и меньше. - Теперь я вспомнил этот зал, - сказал Зеро, - зал, где ты находишься. Это было очень давно. В то время я впервые был по-настоящему влюблен... В тот день в этом зале ждал ее... С человеком, который спас ей жизнь... Сколько бесед провел Кобальский-Зеро с отстающим, он не помнил - может быть, семь, может, одиннадцать... Плоскун был повержен, как ни изворачивался, к каким хитроумным уловкам и художественным силлогизмам ни прибегал. Когда Кобальский с победным видом, с нескрываемой уверенностью в себе появился перед объективом телескопа в предпоследний раз, отстающий попросил пощады, умолял оставить его в покое. Через некоторое время, физически обессиленный, Кобальский подошел к объективу еще раз. Но отстающий вообще не появился... Довольно долго в глубине телескопа он видел бессловесную полупрозрачную тень. Многого ли добился Кобальский, победив отстающего? Казалось бы, одержана "победа над ветряной мельницей". Но это было не так. Он приобрел ранее неизвестную ему уверенность в себе и уверенность в том, что ход из грота должен быть. С методическим упорством и тщанием ученого, с целостным видением художника он принялся за работу. Дециметр за дециметром, сантиметр за сантиметром он исследовал пол - ни единого штриха. То же самое и там, где была песчаная куча (весь песок уже был перенесен в другое место). Он стал исследовать стены. И после изнурительнейших, едва ли не микроскопических осмотров на монолитной плоскости южной стены обнаружил тончайшую вертикальную линию - разрез. А через два часа в полутора метрах от первой нашел вторую. Он стал между линиями и плечом попытался вдавить эту часть стены. Его попытки оставались тщетными. Мало-помалу он стал понимать и их бессмысленность. Нажимать-то плечом и руками на стену?!. Отчаяние и убежденность, что это единственно верное действие - таким оно казалось, может быть, потому, что он не знал, что еще предпринять, - снова и снова заставляли его возвращаться к той же попытке... И вот прямоугольная часть стены легко стала углубляться в монолитное целое! (Как потом оказалось, непрерывное усилие должно длиться не меньше восьми секунд.) Не помня себя от радости, упираясь в прямоугольник руками, Зеро медленно входил в углублявшуюся нишу. Он прошел около трех метров, как вдруг продвижение прямоугольника вглубь прекратилось. Узник прилагал отчаянные усилия, чтоб сдвинуть его с места... Он глянул вверх и увидел, что над прямоугольником образуется проем - прямоугольник медленно опускался. Пол под ногами Зеро быстро пошел вверх. Станислав хотел было броситься обратно, но вовремя сообразил, что неизвестность более для него перспективна, чем ставший привычным каменный мешок. Секунд через пять Зеро увидел, что поднимается на чаше неких весов. Другая чаша перед ним опускалась. Когда плоскости поравнялись, он перешел на ту, которая опускалась. Еще несколько секунд, и поднимавшийся за спиной параллелепипед закрыл собой вход в грот. Остановился и тот, на котором стоял Зеро. Вправо уходил светлый прямоугольный подземный ход... Надо сказать, что для того, чтобы проникнуть в грот, где находился телескоп, необходимо воспользоваться другим принципиально таким же ходом, как и первый. Они рядом. Но найти второй значительно трудней... Туннель ведет на юг. В четырехстах метрах от первого, глубоко под барханами, есть другой грот. Он раз в тридцать больше первого. Пол его расчерчен на двадцать семь больших цветных квадратов и прямоугольников. На каждом стоит один или группа предметов. И пока что точно неизвестно, что они собой представляют. Но, конечно, довольно точно известно, чем является двадцать седьмая установка, которая стояла на голубом прямоугольнике, где-то там на окраине, в углу Большого грота. Понятно, речь идет о масс-голографическом множителе... Кое-что стало известно и о двадцать шестом объекте. Это был большой подвижный клубок словно бы дождевых капель, висевших над желто-зеленым квадратом. Этакий подвижный рой объемом примерно в четверть кубометра... Кое-какие представления сложились у Кобальского-Зеро и о двадцать пятой установке. На белом квадрате находится большой, ослепительно белый по краям, матовый диск с толстым, туманным столбом посредине. Боковые грани этого неопределенного цвета столба пространно расплывчаты - чем дальше к краю, тем становятся прозрачнее, светлеют и сходят на нет. Диаметр диска около тридцати метров. Определить его можно, только глядя извне, со стороны... Станислав-Зеро, как обычно, соблюдая наивысшую осторожность, сначала со всех сторон исследовал край диска, раз десять обошел вокруг него. Абсолютно ничего примечательного. Оставалось взглянуть на туманный столб поближе, "потрогать руками" - пройти сквозь него и заодно точно измерить диаметр диска. Зеро закрепил один конец измерительной ленты, разулся и босиком направился к другому краю. Вскоре тридцатиметровая лента кончилась. Зеро оглянулся и увидел, что находится довольно далеко от края диска, а туманный столб оставался на прежнем расстоянии от него. С нетерпением исследователь побежал к столбу. По сторонам все мало-помалу отдалялось. Он оглянулся - все далеко, за белым горизонтом... Он быстро шел к столбу еще часа три, но ни на йоту не приблизился к нему. По мере продвижения к центру диска воздух становился все разреженней, а столб темнее. Наконец Зеро остановился, с минуту вглядывался в неопределенную глубину столба. Взгляд его потерялся и... он испытал сильнейшее чувство - "ужас бесконечности". И Зеро повернул обратно, поспешил к горизонту обширного, почти бескрайнего белого поля... Из Большого грота подземный ход длиною около семи километров ведет к развалинам малоизвестного мазара Урбекир-Баба. В конце подземного хода есть водоем. В нем отвратительнейшая, но совсем безвредная вода... А в развалинах Урбекир-Бабы есть заброшенный колодец с такой же вонючей водой... Из водоема, который находится в конце семикилометрового подземного хода, довольно легко можно перенырнуть в колодец. Ну и обратно... 8 О злоключениях Станислава Юлиановича Кобальского-Зеро Эпсилон рассказывал часа три. Словно сожалея о том, что он с таким жаром и подробностями все выложил нам и не оставил ни малейшей тайны, Эпсилон-Кобальский глядел на море. Сидел, обхватив колени руками, сопел и молчал. И все думал, думал и по временам вздыхал. Очень ему хотелось рассказать, и он рассказал. А зачем? Ну это еще ладно: рассказал... А вот как рассказать о всей долгой жизни Кобальского, которая была и его прошлой жизнью и которую он помнил. За которую он вроде бы и в ответе, хотя сам, лично Эпсилон, тогда и не жил. А прожито не так, совсем не так... И не вернуть и не переладить все. Вот и выпалил про этот грот, и сил не стало, пусто... Может быть, он совсем о другом думал. Но, по-моему, об этом... Георгий-нумизмат тоже молчал, только изредка менял позу, лениво, как старый волк, глядел по сторонам; лежа на боку, что-нибудь трогал на "трапезном ковре". Жевал. В глаза друг другу мы не глядели, будто совершили какой-то постыдный поступок. Только раз перехватил я взгляд нумизмата, открытый, пристальный. Я нарушил молчание: - Лучше нам всем вернуться. И вам ни к чему лететь куда-то и увозить то, что не продается. Они оба продолжали молчать. Через минуту я спросил: - Станислав Юлианович, а что это такое все-таки, ледяной телескоп? Не сразу, нормально, по-человечески он сказал: - Станислав-Зеро считает, что это своеобразная телепортационная установка... - скромно прокашлялся. - Некогда на Земле были инопланетяне, которые при помощи этого телескопа в виде сигналов улетели обратно к себе домой. Понятно, там у них, на планете, при помощи такого же телескопа (или подобного устройства) сигналы преобразуются в живые физические структуры... А опережающее и отстающее отображения - это всего лишь эпифеномен, частное следствие одного из свойств телескопа, а именно: совершать информационные преобразования... - Вашей эрудиции можно позавидовать, - сказал я Кобальскому. - Эрудиция - ерунда! - снова оживляясь, убежденно ответил он. - Весь разум человека - вот это драгоценность! А одна эрудиция... - Он лениво махнул рукой. - Вот тот крепкий фанерный ящик мы везем... В нем что? Не знаете? В нем тот рой, о котором я упоминал. Правда, штука удивительная!.. Станислав-Зеро от того роя капель - а это вам не какие-нибудь вульгарные капли! - научился почерпывать такие знания!.. Все зависит от первого вопроса. Ответ роя тоже и ответ, на который у тебя обязательно возникнет несколько вопросов. И тебе надо выбрать - задать один, а не сыпать градом вопросов. Потому что обязательно получишь такой ответ, который вызовет у тебя слишком много вопросов. И трудно будет выбрать один... Тут всегда задача - углубиться в проблему, свести диалог с роем "в клин", то есть быстрее получить однозначный ответ... Главное, что все потом помнишь! Конечно, прежде чем занимать внимание роя, самому надо кое-что знать. Или надо иметь проблему, загвоздку. Если бы не этот рой, Станислав-Зеро так и не понял бы, что это такое - я имею в виду масс-голограф - и как с ним работать. - Рой, значит, что-то вроде ледяного телескопа? - спросил я. - Дудки! - сердито обернулся он ко мне. - От телескопа эрудированным не станешь. Хоть сто лет перед ним стой. Так, по-человечески умней, мудрей будешь... А рой дает эрудицию колоссальную! Особенно если самому кое-что подчитывать. - Да, - сказал я, - есть такие орешки, которые и ледяному телескопу будут не по зубам. - Ты это что имеешь в виду? - зло насторожившись, тихо спросил меня Кобальский. - Я хочу сказать, что если б Станислав-Зеро махнул рукой на опережающего, он давно уже околел бы в гроте. - Максим считает, что он среди нас опережающий, - глядя мимо меня, как будто бы совершенно равнодушно проговорил нумизмат. - А мы "орешки", которые все еще заблуждаются. - Я считаю, Георгий Николаевич, - сказал я, - что в гроте Кобальский кое-что понял. Но его упорно и умело сбивают с толку. Как только он выбрался из грота... - То есть? - резко спросил он. - То есть?.. А то и есть, что побег и вывоз не выгорят. - Почему же? Я засмеялся. - А-а!.. Все Кобальские кое-что поняли. А я теперь одинок. Ну и хитер!.. - предельно сдержанно протянул нумизмат. - Не понял... - сказал Кобальский. - Льет воду... Разве ты, Станислав, не чувствуешь, как он гладит тебя по голове. - Меня гладить - руки отсохнут! - возмутился Кобальский. - Боюсь, он всех вас собьет с толку. - Так надо разрядить атмосферу. Ну и что ты тут нам объяснял, гражданин опережающий, а?.. - Я хотел сказать, - равнодушно проговорил я, - что Станислав Юлианович Кобальский-Зеро сюда не приедет: в свое время опережающий оставил в нем неизгладимый след. - Да мы с ним две капли воды! - объявил Эпсилон. - Ну... две не две... - покачал нумизмат головой. - А терять голову не стоит. Она вам, Эпсилон, еще пригодится. Все те объекты из Большого грота надо вывезти как можно быстрее. Сегодня увезем масс-голографическую установку, телескоп и рой... Вы, Максим, знаете все. Не лететь с нами вам теперь ну... никак нельзя! Стоят все эти вещи баснословные деньги. И вы обделены не будете. Обещаю... - Захватывает дыхание, - восторженно вдруг зашептал мне Кобальский, - лишь стоит хотя бы смутно представить себе все невероятное богатство хранилища! Слишком всего много!.. Что-то можно оценить хотя бы приблизительно: что сколько миллиардов стоит. А сколько, скажи, стоит тот белый диск на белом квадрате?.. На том диске, если угодно, располагается "модель" бесконечности!.. Цена всем вещам баснословная! Пришел Бет с чаем. Налил нумизмату и мне. Поставил бутылку с пуншем. - Не нравится мне это сибаритское чаепитие!.. - недовольно сказал Кобальский. - Вон там опять вертолет летит. Засекут нас тут с телескопом. Все отберут. - Запомните! - предупредил нумизмат, наливая в чай пуншу. - Все мы астрономы. Спецы по солнечным пятнам. Главное - смелость и самоуверенность! Ясно?.. И не чудить! - повернулся он ко мне. "Мешанина в голове у Эпсилона, - сидел и думал я. - То верно понимает ценность человеческого разума. То словно бы сам теряет разум, твердит: сколько же миллиардов стоит телескоп..." А нумизмат был непоколебим: не подошел ни к объективу, ни к окуляру телескопа. Боялся. 9 По отлогому берегу, по бездорожью на ревущем мотоцикле к нам приближался какой-то человек. Заглушил мотор, положил мотоцикл набок, подбежал к нам. Это был... дядя Станислав! - Дядя!.. - крикнул я и вскочил на ноги, но тут же осекся, потому что хорошо знал, да только на миг забыл, что "дядя" всего лишь плут Зет. - Поди прочь, щенок! - злобно огрызнулся он и решительно направился к Кобальскому, то есть к Эпсилону. - Спокойно!.. - сказал "дяде" шеф. - Ты почему не дождался меня у глиняного холма? - коротко спросил "дядя" у Кобальского. - А ты мне сказал?!. - отворачивая лицо, спросил тот. "Дядя" сильно ударил Кобальского в висок. Тот упал. Тяжело подымаясь, закричал: - Альф, на помощь! Бет!.. - и "дяде": - Что ж ты сразу с нами не поехал?!. - А кто бы дома замел следы? А?.. Все бросили! Набрали кое-каких сокровищ - и хватит? - Сам же собирался прикатить к берегу... - нагловато возмущался Кобальский. - А сам... На шум подбежал Бет, потом Альф. - За что ты его? - спросил Альф "дядю". - За то, что глуп! Альф ударил "дядю" по лицу. Тот пошатнулся, но на ногах устоял, тут же развернулся и коротким ударом Альфа сшиб. Альф упал лицом вниз и так остался лежать, лицом вниз. Бет побежал к лодке. - Вернись, Бет! - приказал нумизмат. - Не смей!.. - Где наш Зеро? - спросил "дядя" нумизмата. - Это я у вас у всех должен спросить, - тихо, грозно сказал нумизмат, - где именно находится Станислав Юлианович Кобальский, мой друг? - А гомеопат? - И об этом должен я у вас спросить и спрошу. Максим, - обратился нумизмат ко мне, - иди повозись в развалинах. Успокой нервы. Я покамест побеседую тут... Крайне необходимо! - Простите, шеф, - подавленно произнес "дядя". - Третья попытка все-таки и... Я поспешил оставить их. До чего опротивели мне их физиономии и надоело слушать их планы! Уже оценили, сколько стоит ледяной телескоп, масс-голограф и рой несчетного числа каких-то капель!.. Как какие-нибудь ростовщики, барыги или перекупщики: "сколько стоит"!.. Сколько стоит небо. Почем печаль, зелень травы, память. В какую цену мечта. Сколько стоит радость, леса всей планеты... Прикидывают... Поглядели б они сами на этот парад ушей! Мне было ясно, что душой "выгодного дельца", вдохновителем "коммерческого" побега являлся нумизмат Георгий Николаевич. Попытаться образумить его, склонить к отказу от бегства, убедить его, что его взгляды на жизнь неверны, сказать, что он попросту мелкий воришка, который взялся продавать то, что не может быть ни продано, ни куплено, потому что принадлежит всему человечеству, - все это говорить ему было бесполезно. Бежать он решил во что бы то ни стало, потому что рыльце у него уже было в пуху. По его же словам, бывали в его жизни "шалости": разного рода недозволенные граверные работы, в связи с которыми приходилось "пачкать руки краской", случалось тревожить в курганах "спящих" скифов, да и интерес к "уникальным мелочам незабвенной старины" затянулся... Едва ли мог я образумить и Эпсилона, тем более в постоянном присутствии его шефа. Да и времени было мало. Я был убежден, что появись здесь настоящий Кобальский, все можно было бы повернуть. У меня не оставалось сомнений, что истинный Кобальский куда-то бежать от найденных им интереснейших сокровищ уже не хотел. Из хранилища и не вылазил, все изучал... Да и не мог человек после тех прозрений, которые пришли к нему в гроте, после возвращения к человеческой порядочности, настолько сильно снова попасть под влияние в общем-то пустопорожнего нумизмата и пуститься в авантюру... Видно, так, поначалу увлекся: вот-де продадим за миллиарды!.. Все ждали его, но он не появлялся. Надо было действовать. Времени оставалось мало. Вечером они собирались лететь. И я решил переломить Альфа и Бета. Найти бы только удобный момент. Я был уверен, что, уж во всяком случае, Альф не горит желанием лететь и возьмет мою сторону. А предпринять надо было следующее: сломать модель самолета, на увеличенной копии которого злоумышленники собирались лететь. Если не Альф, то это должен был сделать я. И в крайнем случае, чтоб побег вообще был невозможен, расколоть зеркало масс-голографа. Варварство? Зато был бы цел телескоп, который они уже едва не загубили. Я подошел к развалинам, вскарабкался по обломкам плит и через пролом проник в автомобиль. Пробрался через одну дыру, через другую. Выпрямился... и вдруг отшатнулся, замер. Перед большим третьим отверстием, в столбе солнечного света, в котором неподвижно парила легчайшая золотая пыль, стоял человек. Его одежда, руки, лицо - все было запорошено желтовато-оранжевым налетом. В руках наперевес он держал ломик. Вид у мужчины был устрашающий. Глубоко запавшие глаза горели, как мне вначале показалось, лихорадочным светом. Не выпуская из рук ломика, мужчина рукавом стер с лица пот и сказал: - Не бойся. Я Гамм. - Вы не утонули? - удивленно воскликнул я. - Ну разумеется... Только не кричи, не говори громко. А то все это... разом тут рухнет. - Гамм, это вы сделали такой пролом? - Да... Чтоб выкатить твой автомобиль. Все равно мне пока что делать нечего. Жду, когда они соберутся лететь. Парень, я помогу тебе. А пока что не ссорься с ними. - Хитрецы вы все. - Не все. И Альфу можешь доверять, но... Но! - поднес он к своим губам палец. - Так вы не за них?.. Не с ними? - "Не за них..." - этак успокоительно хмыкнул он, отступил и, едва видимый за золотым - в солнечном луче - столбом пыли, сел перед пространным полумраком. - Значит, - осторожно поинтересовался я, - среди ребят из "алфавита" раскол? - Совсем нет! Не "раскол" из-за какого-нибудь мелочного несогласия... А трудное возвращение некоторых из нас к истинным человеческим ценностям. Да, вот так-то! Ты понимаешь?.. В самом Станиславе-Зеро очень уж сильна была двойственность. И очень жаль, что плоскун - это вечно скептическое ничтожество - получился таким выразительным. Так вот, мы с Альфом решили помочь Станиславу-Зеро. Я избавлю его от шефа и от гомеопата. Жду, когда Зеро появится здесь. - Появился один Зет. - Я знаю. Странно, что все еще нет Станислава-Зеро и гомеопата. - Когда Зеро прибудет, я найду, что ему сказать, - убежденно заверил я Гамма. - Слишком смело? Но я возьму на себя роль опережающего! Без всякого телескопа. Уверен, мне удастся переубедить его. А через него Эпсилона и, может, Зета. Чтоб сорвать вывоз сокровищ! А если не удастся, я вступлю с ними в открытую борьбу. Вот увидишь. Гамм! Ты, конечно, поможешь мне? И Альф. Может быть, и Бет... Я сломаю модель самолета. Или разобью зеркало масс-голографа. И они не улетят. - Максим, это, конечно, смелый шаг. Но делать этого пока что не следует. Подождем появления Зеро. Когда он будет здесь, ему от разговора со мной не отвертеться. Как опережающий, я это сделаю лучше тебя. Я вытравлю из него плоскуна, если он в нем снова окреп. А тогда он заставит Эпсилона и Зета сделать кое-что полезное для нас! Если же это - будем готовы ко всему - не удастся, обрушим на них другую силу. Есть у меня, Максим, еще один план. И разреши мне пока что о нем не распространяться... Пытался я их образумить с этим их бессмысленным вывозом сокровищ. Осторожно так пытался. Не поняли. Увидел во мне откровенного врага. И Георгий столкнул меня за борт лодки. Незаметно для Альфа и Бета. Хорошо, что недалеко от берега... А что касается Станислава-Зеро, то еще в гроте опережающий очень доходчиво объяснил ему, что божок плутовства и обмана лишь гасит в человеке полузабытый душевный огонь! Следовательно, сам Станислав-Зеро уже многое понимает. Ведь это же его опережающий говорил ему!.. Я, Максим, например, точно знаю, что на всякой могиле, где будет покоиться романтика плутовства, вырастет только одна травка - полынь забвения. Ну да ладно!.. А тебе я помогу. Это точно. Если, конечно, сам не сумеешь от них уйти... Очень-то не рискуй. А теперь надо заняться делом. Твой автомобиль может еще пригодиться. Будем работать и негромко разговаривать. Мне есть что тебе рассказать. Послушай, вот смех!.. Как поначалу бросились мы изготавливать глыбы драгоценных камней!.. Ха-ха! Как все размечтались!.. Не один час провозились мы с Гаммом, пытаясь до внешнего отверстия докатить мой автомобиль. Под собственной тяжестью оседали и то в одном, то в другом месте частями обрушивались остатки глиняного сооружения. Перед вечером в передней части с грохотом обвалилась крыша. И мы с Гаммом вовсе не опасались, что нас здесь придавит навсегда, если рухнет все это, в тридцать метров, рыхлое строение. Странно: ни тени страха у меня не было, чувство осторожности не то что притупилось, а и вовсе исчезло. Бет притащился сюда еще в первой половине дня, следом за мной. Минут через двадцать после драки. И сразу как взобрался на неподалеку неподвижно лежавшее тело моего двойника, так весь день там, на солнцепеке, проторчал: караулил, чтоб я не убежал. Походит, походит по руке, потом сядет на плечо и сидит, сидит, с безразличным видом наблюдая, как разваливается, осыпается автомобиль. 10 Вечером пришел Альф и позвал Бета, а мне посоветовал от глиняного автомобиля убираться подальше... Когда мы шли к берегу, я тихо, так, чтоб не слышал Бет, спросил у Альфа: - Вы нашли тело Гамма? - О Гамме не беспокойся, - шепнул он мне на ухо. - Он оттуда уйдет... - Когда они будут копировать самолет, - сказал я, - надо сломать модель... - Кто это сделает? - спросил Альф. - Я сделаю. - Глупости. За это они просто убьют тебя. Не торопись. Гамм кое-что придумал. Кое-что, Максим, зависит и от тебя. Если ты не захочешь, то самолет не улетит. Понимаешь: если очень не захочешь! - А это не примитивный обман? - Ты видел Гамма, - спокойно продолжал Альф. - Говорил с ним. Если ты и теперь считаешь, что он плоскун, то поступай как знаешь. Гамм - это человек! Настоящий опережающий. И Бет уже почти склонился на нашу сторону. И Эпсилон мечется, да времени у нас нет. Шеф его завертел. А Зет - что сам нумизмат. С ним придется повозиться... Ну приотстань теперь... Мне сразу же приказали отойти подальше в сторону, метров на шестьдесят. Беглецы уже заканчивали устанавливать зеркало, линзу и призму - весь масс-голограф. Оптическая ось множителя была направлена на развалины автомобиля. К нейтринно-вакуумной линзе был подключен кабель, шедший от лодки, где находилась энергетическая установка. Между линзой и зеркалом на невысокой треноге Бет и нумизмат установили действующую модель самолета, которую они собирались увеличить. Как только модель застрекотала, сразу же в лодке пронзительно засвистела турбина. Мало-помалу глиняный автомобиль стал разрушаться. Я побежал к угольно-темному Кобальскому, стоявшему около темно-красного прямоугольника, - зеркало словно плавилось и едва заметно дымило по краям. "Дядя" догнал и сбил меня с ног. Я поднялся и крикнул: - Что вы делаете? Ведь в глиняном мой настоящий автомобиль! - Мне очень жаль, - лениво хмыкнул Кобальский, - но от него там уже ничего не осталось. - Так почему же вы вчера не дали мне вытащить его оттуда? - Чтоб ты, Максим, не удрал на нем. Это было бы совсем некстати, - осклабился Кобальский, и я увидел, как из его напрягшихся морщин посыпалась, дымками полетела глиняная пыль. Нумизмат, выжидательно выпятив челюсть, играя желваками, внимательно глядел туда, где только что были развалины циклопического автомобиля. Рядом с ним стоял и что-то ему говорил "дядя". Минут через двадцать на месте возникшего холма, сдувая пропеллерами тучи пыли, показался гигантский двухмоторный самолет. Длинный Бет, очевидно исполнявший в этой компании обязанности второго пилота, побежал к новому летательному аппарату. Вскоре огромный самолет, непривычно тихо гудя моторами, переваливаясь с боку на бок, отполз в сторону. Таким же образом, как и самолет, компания быстро соорудила мощный передвижной кран, чтоб погрузить телескоп. - Зет и Альф, - приказал нумизмат, - лодку затопите. Бет займется погрузкой телескопа... И тут наше внимание привлек рокот где-то недалеко летящего самолета. Все остановились, замолчав, подняли лица. Самолет летел с юго-востока, не очень высоко. Пролетел недалеко от нас, сделал круг. На другом круге, почти беззвучно, проплыл над нами и удалился в сторону моря, на юго-запад. - Вот и дождались захода солнца, - нарушил Эпсилон тягостное молчание. - Дождались заката... - Только без паники! - твердо сказал нумизмат. - Самолету просто негде здесь приземлиться, - громко, тем же тоном обреченного продолжал Эпсилон. - Как раз в свое время здесь будут вертолеты. Нам крышка... - Да не паникерствуйте же, Эпсилон! - мягко пристыдил его нумизмат. - Всегда в таком деле больше всего вредит паника. Всем сохранять спокойствие! Это приказ. Как я сказал, полетим только после захода солнца. Все за работу!.. Максим, - с деланной улыбкой обратился он ко мне, - помогите, пожалуйста, затопить лодку. Что было делать? Станислав-Зеро не появился. Гамм ждал его напрасно. Заверял меня Гамм, что в крайнем случае он обрушит на беглецов "другую силу"... Но уже непохоже было, что он сможет что-нибудь сделать. Я действительно верил ему и не обвинял его. Понятно, стоянку злоумышленников засекли. Ну а вдруг им удастся улететь?.. Телескоп еще ладно... Но чтоб они увезли масс-голограф... Я был настроен решительно против этого. Быстро подошел к стоявшему за зеркалом Кобальскому и сказал: - Вы негодяй, Кобальский! Хоть вы и приготовлены из каолина и поваренной соли... Из всего белого! Я каблуком с такой силой ударил по зеркалу, что фотограф за расколовшейся натрое плоскостью согнулся вдвое и завертелся на одном месте. - Связать его, Альф!.. - фальцетом закричал он. На меня навалились, словно на тигра. Больше всех усердствовал "дядя". Бесчеловечно заламывая мне руки, он бурно сопел и все повторял: - Ну и глуп племянник!.. Ох и дубина!.. Со связанными руками я лежал на самом краю берега, затылком в воде. Изредка ленивая волна накатывала на лицо. Приподнимая голову, я едва умудрялся дышать. И тут на берегу, как я понял, появился еще кто-то. Собиралось все воронье! Я все пытался сесть. Наконец мне это удалось. Не знаю, каким уж образом, как добирался, но появился здесь и гомеопат - Иннокентий Уваров. Он был невысокого роста, худощав и широк в плечах, с усиками. Легко одет - в белой запыленной рубашке с подвернутыми до локтей рукавами, в светло-серых брюках. Уваров был взволнован. Сбиваясь, что-то рассказывал нумизмату. Все сбегались, обступали его. - Значит, сегодня Станислав Юлианович здесь не появится? - глядя на Уварова широко открытыми глазами, задумываясь, процедил Георгий-нумизмат. - Как он появится??. - в глубоком недоумении пожимая плечами, растерянно и в то же время внимательно, снизу вверх поглядывая то на шефа, то на кого-либо из "семейства" Кобальского, повторял гомеопат. - Нет, как он в таком случае может появиться?.. - Вы почему, Кеша, нам вопросы задаете? - возмутился Эпсилон. - Что случилось? - подбегая к компании, тяжело дыша, спросил до того разглядывавший куски зеркала "дядя". - Кочерыжка зарыл нашего Зеро, - за всех быстро ответил Альф. - Зарыл нашего Зеро?!. - Это, конечно, ужасно... - растерянно разводил гомеопат руками. - Не знаю, как я это переживу. Мы со Станиславом Юлиановичем сколько раз объясняли этой тумбе: "Ты, малыш, знаешь, что из хранилища все должно быть вывезено, все до капельки. Как ты понимаешь, для этого, минуя колодец, под мазаром надо сделать другой ход. Широкий ход. И пока что замаскировать его". Но эта глупая двенадцатитонная тумба совершенно превратно истолковал наше указание. Представляете, обрубок совсем неправильно меня понял. Я сказал, чтоб он принялся за работу после полудня. А он начал с утра!.. Когда Станислав еще работал в хранилище с инопланетными объектами. Ужасно!.. Гомеопат сел, картинно уронил голову. - Кеша, - спросил его "дядя", - а почему здесь появились вы? - А чем я хуже вас?! - резко подняв голову, возмущенно воскликнул гомеопат. - Видите ли, они полетят, а я должен где-то занимать тумбу, чтоб он снова не увязался за ними! - Так надо было разрыть ход, чтоб вышел Зеро! - распалялся "дядя". - А то ведь странная получилась "маскировка" хода... - Я и приказал тумбе!.. Разроет он... А Станислав улетит в следующий раз. Сейчас же надо немедленно увозить масс-голограф и телескоп, пока у нас все не отобрали. - Нам надо остаться, - подавленно произнес Альф, - а то Зеро без воды погибнет там. Надо ему помочь. - Конечно! - сказал гомеопат. - Мы все, кто из "алфавита", - отрезал "дядя", - полетим. Мы не можем остаться без масс-голографа. Три куска зеркала можно склеить. Нам пора восстанавливаться. У Эпсилона вон уже нет ушей... Останетесь здесь вы, Кеша, раз Зеро оказался засыпанным по вашей вине. Да, да, ведь Большой Кеша ваша копия! Вам легче с ним работать... - Моя, моя... - забормотал гомеопат, помолчал, а потом спокойно сказал: - Кстати, должен всех вас поставить в известность. Хотя огорчать вас и не хотелось. Не сказать не могу. Дело в том, что Станислав-Зеро плохо к вам относится, ко всем: "от альфы до омеги". Он против вашего существования. Это правда. Лучше улетайте, друзья... Сам он, по-моему, лететь уже передумал. - Ложь это! - взволнованно вдруг вскричал Альф. - Они с кочерыжкой умышленно завалили нашего Зеро! Все ясно! - Не так ли? - спросил Уварова до того молчавший нумизмат. - Решил ты, Иннокентий, всех устранить и стать единоличным владетелем масс-голографа и телескопа? А? И рой тебе нужен?.. - Да вы что?! - вскочил гомеопат. - Вы с ума сошли? Зачем мне так много?.. Мне из сорока миллиардов хватит и одного миллиона. - А ты скромник! - с брезгливой улыбкой заметил ему нумизмат. И тут все, кроме нумизмата, что называется, понесли гомеопата на кулаках. Страшно было смотреть... И тут я увидел кое-что другое. Из-за самолета не спеша, вразвалку шел к нам огромный, толстый "гомеопат"! Я сразу понял, что это "тумба", как свою копию называл Уваров. Большого Кешу сбоку рельефно освещало заходящее солнце и, хотя он был далековато, виден был отчетливо. Ростом он был около десяти метров и очень толст. Конечно, в нем были все двенадцать тонн. - Это он, что ли?!. Кочерыжка!.. - закричал Георгий-нумизмат. - Все гибнет!.. Избиение гомеопата мигом прекратилось. Стало тихо. Лишь слышно было, как шмыгает носом поколоченный Уваров да скрипит, издали похрустывает под подошвами медленно шедшего толстяка песок. - Вздумали без меня удрать, - чуть скривив губы, презрительно сказал огромный толстяк и остановился метрах в сорока от нас. - Вздумали! - за всех резко ответил ему Эпсилон-Кобальский. - В конце концов тебе-то что там делать? - А вам? - спросил толстяк. - Вам что? - Мы выполняем приказ Станислава-Зеро. Масс-голограф и телескоп, который стоит, может быть, сто миллиардов, должны быть сегодня же вывезены! Можно подумать, ты об этом впервые слышишь!.. Тебя же на днях вывезем на большом самолете. Этот с тобой на борту не взлетит. Ты слишком тяжел. - Так я стал слишком тяжелым? - медленно подступая к нам, более решительно заговорил толстяк. - Они выполняют приказ Зеро!.. А вас не волнует то, что Зеро против нашего существования - моего и всех, всех ребят из "алфавита"? То-то он постоянно был против моего полета с вами. - Кто это тебе сказал? - спросил "дядя" толстяка. - Кто сказал, что он против нашего существования. - Тот, кому это известно, - мой прототип. Я сделал все так, как он сказал. Разрушил мазар и... - Засыпал Зеро? - ужаснулся Альф. - Разумеется... - Замолчи, глина!! - рявкнул Иннокентий-гомеопат. - Я тебе приказал все правильно сделать!.. А ты заторопился сюда!.. - Он вскочил на ноги, возмущенно потрясая перед собой кулаком, забегал перед Георгием-нумизматом. - Надо всем остаться и освободить Зеро, - сказал Альф. - Оставаться немыслимо, - возразил нумизмат. - Я нахожусь в критических обстоятельствах... Полет отменить нельзя. - Разве это моя копия?! - мотая головой, воздевая руки к небу, петлял на пятачке и слезно вопил гомеопат. - Это недоразумение!.. Друзья, я не должен - не могу! - отвечать за слова лживой, дефектной копии... - Остановитесь, Иннокентий! - сказал нумизмат. - Вы не можете лететь с нами. Вы останетесь... Устами Большого Кеши говорите вы, мой друг. При этих словах гомеопат остановился, перестал вопить и шмыгать носом. Вдруг совершенно спокойно сказал: - Тумба, тебе надо лететь с масс-голографом. Чтоб своевременно восстановиться. Я полечу с тобой. Обещаю восстановить тебя. Не жди, пока развалишься. Не слушай их. - Мы полетим оба, - обращаясь ко всем присутствующим, сказал Большой Кеша. - Или никто. Можете сделать самолет в два раза больше. Приступайте. Время есть. - Разбито же зеркало!.. - с сожалением воскликнул робкий Бет. - Это какое-то проклятье! - злобно, сквозь зубы процедил нумизмат и быстро стал ходить взад и вперед. - Бет, скажи, с Большим Кешей на борту этот самолет взлетит? - В принципе да, - не задумываясь, ответил длинный Бет. - Тогда летим. Кстати, Эпсилон, - с возмущением и досадой в голосе спросил нумизмат Кобальского, - и зачем это вы соорудили этого Большого Кешу? - Ну это же понятно: чтоб из хранилища вытаскивать тяжелые сокровища... Ну а потом оказалось, когда надо было достать телескоп со дна моря, что Кеша умеет плавать не лучше, чем булыжник... Пришлось создать исполина, - виновато вздохнул Кобальский. - Да-а, размахнулись. Какая удивительная щедрость!.. Большой Кеша первым пошел к самолету. - Эпсилон, - шепнул "дядя", - возьми осколок зеркала. Я чуть поверну линзу, чтоб не задеть самолет... - Я понял, - коротко бросил Кобальский. - Все в сторону. Бет, в лодку. Запусти установку. Кобальский (так уж по привычке называл я Эпсилона) с большим осколком зеркала быстро стал в нужное место. Я видел, как из разрезанных пальцев его левой руки по большому обломку зеркала струйкой текла кровь. Но он этого не замечал. "Дядя" мертвой хваткой зажимал рот гомеопату. Большой Кеша за линзой резко вскрикнул и отскочил в сторону, пальцами правой руки держась за локоть левой. Минуты две он с недоумением глядел на нас. Все тихо, медленно, словно растекаясь, запятились к воде. "Сейчас, - подумал я, - Большой Кеша начнет всех ловить и топить". Но нет. Он не спеша подошел к телескопу и стал непрерывно бить по нему ногой, пяткой. Бил методично, сопя, постанывая при каждом ударе. За несколько минут он раскрошил его вдребезги. Взглянул на нас и, побледневший, молча пошел к самолету. Все были ошеломлены. Первым пришел в себя Кобальский. - Что вы сделали?!. - то обращаясь к Иннокентию, то бегая вокруг полупрозрачных кристаллических глыб, кричал он. - Невозможно поверить! Как мы боялись довериться этому человеку. О, какой ущерб... Какая катастрофа... Он подбежал к растерянному, уныло стоявшему гомеопату. - Послушай, старый, глупый Кеша, ты превратил в необратимую груду такую вещь! - Это не я, Станислав. Я ведь все-таки не он... - оправдывался гомеопат. - И я не обязан отвечать за его действия. - Его руками это сделал ты, вандал. Ты! Ты в руины превратил бесценное сокровище. Бес-ценное!! В руины, в руины!.. Вон они! Эпсилон осекся. Притих весь этот базар, все повернулись к разрушенному телескопу и стояли с отвисшими челюстями - как какие-нибудь дикари глядели, что происходит с его остатками. Ярко вспыхивала то одна, то другая прозрачная желеобразная глыба. С очередной вспышкой каждая из них горела все дольше. Наконец все они стали светить непрерывно и ровно. Их мягкое, с люминесцентной прохладой свечение ясно выделялось в потоке вечернего солнечного света. Секунд через пятнадцать над кристаллическими глыбами возникла яркая и трепетная световая полусфера. Вдруг мы оказались в ее пределах. Словно круг по воде, она с нарастающей скоростью белесым фоном разлетелась вокруг нас. Так же возникли вторая и третья сферические волны. Через минуту или две, очевидно, где-то отразившись, первая волна возвратилась довольно темным, не ночным, а таким прозрачным сумеречным фронтом. Чем ближе, теснее смыкалось вокруг нас световое пространство, тем тусклее становилось солнце, словно само небо стало огромным темнеющим стеклом. Стало чуть прохладнее... Мы увидели, как сумеречная полусфера, миновав нас, медленно, будто темно-прозрачное облако, сжималась над неясно видимыми желеобразными глыбами. Все более сжимаясь, полусфера потрескалась, раскололась и, растекаясь словно вода, распределилась между полупрозрачными осколками, как впиталась. Но вокруг нас светлей не стало. Диск заходящего солнца был виден, однако оставалось такое впечатление, что солнце только что ушло за горизонт. "Что они есть, эти осколки?" - думал я. Я был уверен, что только что был свидетелем дазарного эффекта - усиления тьмы посредством стимулированного поглощения света, а раз телескоп был разрушен, то проявились лишь какие-то остаточные свойства... Беглецы довольно быстро пришли в себя. Собираясь в путь, они шумели еще с полчаса. Как на вороньем базаре. Погрузили все в самолет. И осколки телескопа, и масс-голограф, и фанерный ящик с роем, и все свои вещи. Скоро в огромном салоне со связанными руками рядом с грудой светлых глыб оказался и я. Ныла разбитая голова. Где же Гамм? Когда же, как выручит он меня из беды? Я плохо соображал. По отрывочным разговорам понял, что компания намеревается пересечь границу морем, где-то на юге страны. Конечно, я был уверен, что неизвестный, странный самолет своевременно будет обнаружен в воздухе (а может быть, уже был обнаружен, и не напрасно кружил здесь самолет и дважды пролетал вертолет). Но ведь вместе со злоумышленниками так нелепо мог погибнуть и я. Конечно, в немалой степени и я был кашеваром и пусть невольно способствовал этому пиру двойников. Уже вот-вот должно было сесть солнце, и отчаявшиеся злодеи готовы были взлететь. Долго искали центр тяжести, где бы сесть Большому Кеше. Бет раздумывал, командовал, а Большой Кеша, сидя на полу, двигался по-салону между огромными креслами то назад, то вперед. Наконец, по их мнению, центр тяжести был найден. Когда стали задраивать тяжелую дверь, оказалось, что Альфа в самолете нет. "Предатель удрал!" - коротко констатировал "дядя". "Значит, события обернулись не так, как предполагал Гамм?.." - подумал я. Бет ушел в пилотскую кабину. Скоро самолет задрожал, сдвинулся с места. Пилот выруливал на ровную площадку. Я не знал, что мне предпринять, и, закрыв глаза, пытался что-нибудь придумать. Но что? Броситься к пилоту, когда самолет полетит "над морем?.. Ну и что из этого? А где же Гамм? Погиб в развалинах, из которых так ловко соорудили этот самолет?.. Самолет все быстрей катил по чуть всхолмленной площадке. К этому времени я о ножку кресла перетер веревку, которой были связаны мои руки. Сделать это было совсем нетрудно, потому что самолет внутри (да и вообще весь он представлял собой странное зрелище) был сработан очень грубо: ведь он являлся в сотни раз увеличенной моделью со всеми ее, во столько же раз увеличенными шероховатостями. До чего неуютен был огромный салон с двумя циклопическими лампочками в потолке! Громоздкие кресла, похожие на нелепые, внушительных размеров диваны, отбрасывали резкие тени. Сидевших на этих громадных диванах злоумышленников не было видно, отчего самолет казался пустым. Все какое-то неживое, без человеческого дыхания, и поэтому невозможно было отвязаться от уверенности, что самолет не взлетит. Если б мне помогли! Но кто знал, где я теперь нахожусь? Кажется, Рахмету Аннадурдиеву я сказал, что на машине собираюсь на пустынные берега восточного Каспия. Да еще нагрубил старику... А сам жду его участия, помощи. Когда у Аннадурдиева умерла сестра, я не смог сходить на почту, чтоб в Ашхабад послать телеграмму их племяннику, потому что очень был занят: как раз вулканизировал камеры и ставил дверцу в багажник... Теперь моя участь зависела, кажется, только от Аннадурдиева, и я ждал его помощи! Вот как... И передо мной вдруг ясно открылось как будто бы и давно понятное, но едва ли до этого мгновения во всей полноте осознаваемое мною представление о действительно добрых взаимоотношениях между людьми, об отзывчивости, которая поистине является самым драгоценным достоянием человека. Мгновенно в сознании пронесся рой других мыслей, как одно слово: почему ночью я не подошел к другому стеклу, не исследовал весь телескоп хотя бы внешне, не испытал обе его стороны? Из-за робости? Сдрейфил, послушав распоясавшегося пустозвона плоскуна? А оказывается, паникер-плоскун являлся вообще делом десятым. Конечно же, в результате диалога со своим опережающим отражением я мог бы утром принять самое верное решение, найти блестящий выход из создавшегося положения (то-то Кобальский пугал меня телескопом, "предостерегал" от заглядывания в стекла!). Удивительно, но теперь сожалел я о своем ночном упущении не только поэтому. Жаль было, что не увидел я себя, пусть в неправдоподобно одностороннем, но зато безупречном виде. (Даже из проходимца Кобальского умудрился телескоп выудить немало хорошего, когда тот встал перед окуляром!..) И это не было праздным любопытством. Главное, мне очень не хотелось походить на своего отстающего. Но таким я уже не мог быть! В который раз уже в моем воображении возникала одна и та же стереотипная картина... Вот если бы!.. Самолет все быстрей катил по чуть всхолмленной пустынной степи. И я видел его как бы со стороны. Видел, как он поблескивает в лучах заходящего солнца. Толчки шасси и качания самолета неожиданно прекратились. Я подумал, что мы взлетели. В двери, ведшей в пилотскую кабину, появился и что-то крикнул взволнованный "дядя". - В чем дело?! - громко, раздраженно спросил его нумизмат. "Дядя" подбежал и угодливо выпалил: - Там человек!.. А за ним стоит... - Ну так и что же!!. - в ярости вскочил нумизмат на ноги. - Он бежит навстречу самолету... - Взлетайте, черт вас всех возьми! - теряя самообладание, закричал шеф. - Кто вам разрешил останавливаться из-за какого-то там?!. Взлетайте, Зет! И, оттолкнув "дядю", мимо смирно сидевшего на полу Большого Кеши побежал по большому, как ангар, салону к пилотской рубке. За ним метнулся Кобальский. "Дядя" бросился за Кобальским, я - за "дядей". Метрах в трехстах прямо навстречу самолету бежал, медленно, тяжело переволакивая ноги, какой-то человек. Он то и дело поднимал над головой полусогнутую руку и, видно, что-то кричал нам. Дальше, в километре от нас, левее бегущего человека, с работающими винтами стоял вертолет. Между бегущим человеком и вертолетом я увидел другого человека. Тот, изредка, на мгновение останавливаясь, может, что-то крича, бегом возвращался к вертолету... В этой слишком напряженной для меня, драматической ситуации я поначалу не обратил внимания вот на что... В первые мгновения я не мог понять: то ли мне это кажется, то ли я действительно вижу бегущего к самолету человека еще и другим, неплотным зрением - вижу чуть со стороны неплотным зрением моего двойника-исполина. И благодаря особенности его бинокулярного зрения я четко и ясно видел, что к самолету бежит старик Рахмет Аннадурдиев!.. Но я знал, что исполин не то что подняться, а и видеть происходящее вокруг него давно уже не мог. И я догадался, что это у меня что-то вроде галлюцинации: я видел как раз то, что очень хотел увидеть, и именно старика Рахмета. Ведь только один он знал, куда я вчера рано утром отправился. Уж кто-кто, только не старик сосед мог здесь появиться... - Да это же какой-то старик! - нарушив тягостное молчание наблюдателей, с предельным возмущением в голосе констатировал нумизмат. - Взлетайте! Вас любое насекомое может остановить, трусливые зайцы! Вперед! Самолет взревел и двинулся прямо на бегущего старика... Все они гурьбой (тут в своей сильно запыленной белой рубашке толкался и широкоплечий, с побитым лицом Иннокентий Уваров), все, как по команде, двинулись из кабины. Понятно, чтоб ничего не видеть... Я посторонился, чтоб пропустить их. Эпсилон, то есть Кобальский, как я про себя его называл, со слепой яростью набросился на меня. Сильными толчками и ударами он погнал меня в хвостовую часть самолета, приговаривая: - Это ты еще что-то придумал... И с этим стариком!.. Знаю я... Попоешь ты у меня еще!.. Сейчас ты у меня споешь в ящик!.. Сыграешь! В этой суматохе они даже не обратили внимания, что руки у меня не связаны. Самолет все быстрей катил по чуть всхолмленной степи. И мне казалось, что это именно я так вот, со стороны, вижу, как он поблескивает в лучах заходящего солнца. - Слишком долго не взлетаем! - оглядев всех свирепым взглядом, раздраженно не то спросил, не то просто оказал нумизмат. - Не очень-то равнинная здесь местность!.. - Тоном голоса как бы указывая на пустячность этого досадного, но и единственного затруднения, громко объяснил Кобальский. Все злоумышленники сгрудились вокруг Большого Кеши - там, где был центр тяжести, по их мнению. Громадный Большой Кеша сидел на полу. Глядел куда-то вперед, даже головой не крутил. Глядел и ничего, наверно, не видел, а только ждал - внимательно и напряженно ждал, как вот-вот самолет взлетит. Жаль его было. И не только страх его мучил, но и то, что самолет все никак не мог оторваться от земли. Из-за него не мог, из-за его веса. Конечно, столько тонн!.. А эти все, с нормальным весом, столпились вокруг него и, конечно, думают об этих лишних тоннах... Георгий-нумизмат вроде бы не спеша прошел под рукой Большого Кеши (которой тот крепко держался за спинку безобразно большого кресла-дивана), приблизился к иллюминатору, на дрожащем полу приподнялся на цыпочках... Вдруг он резко отшатнулся и голосом, в котором исчезли все звонкие тона, почти хрипом, не у кого-нибудь, а так, вообще, спросил: - Что он??. - И грозно и отчаянно: - Кобальский! Почему он живой?! Он бежит за самолетом! Я отчетливо со стороны видел, как, поблескивая, катит, все быстрей катит самолет, в котором был и я. Фотограф, стремительно перелезая через ноги Большого Кеши, запинаясь, бросился к левому борту. Большой Кеша, со страху широко раскрыв два блюдца-глаза, схватился за поручни кресел, попытался встать в проходе. - Сядь, идиот! - рявкнул на него Кобальский. - А то опять рухнем! Все, кроме Большого Кеши, прильнули к иллюминаторам. Наискось, со стороны, за самолетом бежал мой близнец-исполин! "Дядя" бросился в пилотскую кабину, очевидно, чтоб сообщить о происходящем Бету. - Станислав, вы еще раз ошиблись? - приставив пистолет к животу бедняги фотографа, грозно спросил нумизмат. - Это же невозможно!.. - совершенно потерявшись, быстро, отрицательно замотал Кобальский головой. - Невозможно... Колосс ведь еще утром потрескался и начал рассыпаться! Он на миг закрыл глаза, выпятил нижнюю губу и дунул вверх по лицу. Из морщин вырвалось, взлетело облачко желтой пыли. - Иннокентий! - рявкнул нумизмат. - Скажи пилоту, чтоб он свернул вправо и поддал газу. - Георгий, - смирно пояснил гомеопат, - в авиации это невозможно: пилот сломает правую плоскость. Мы ведь еще не взлетели. - Кобальский, пять секунд! Что можно сделать? - Секунд через сорок мы взлетим, - сказал гомеопат. - Кобальский, три секунды! - твердил нумизмат. - Колосс должен развалиться раньше, чем вы меня убьете! Он держится на чем-то невероятном!.. Фу! - Еще две секунды. - А!!. Да, да! Вот! - то и дело сдувая с лица пыль, Кобальский с радостной, омерзительной гримасой бросился ко мне. - Не представляй это!.. - Что?!. - в паническом негодовании заорал нумизмат, не понимая, что же именно надо предпринять. - Пусть Максим не представляет себе, что колосс бежит за самолетом!.. Максим, представь, вообрази, что твой двойник упал! - Немедленно! Ну!! - сообразив, в чем дело, бросился ко мне и наставил на меня пистолет нумизмат. - Пусть он, - выкрикнул Кобальский, - говорит, что колосс упал! Говорит, говорит, и тогда он не сможет думать о противоположном!.. Пусть все время приговаривает, что исполин упал. - Станислав, - сказал я ему, - у вас уже осыпались уши. Посмотрите, как глубоки ваши морщины. Попытайтесь побыть человеком хотя бы несколько минут. - Молчать!! - закричал нумизмат. - Или говори, или я стреляю! - Молчать!! - заорал на меня Кобальский. - Не заговаривать зубы!.. - Он отвратительно выругался. - Да, он бежит к морю, - бездумно сказал я, наперекор своим словам, всеми силами души стараясь вообразить, представить себе, как словно огромная тень гонится за самолетом мой близнец-исполин и во что бы то ни стало стремится его догнать. - Он бежит изо всех сил!.. - прошептал я, речью помогая представляемой картине. - Догнать! Непременно!.. Сердце мое бешено колотилось. Всем своим существом я чувствовал, как трудно бежать моему огромному близнецу. Он едва-едва нес себя. При его огромных размерах, при скорости бега, равной скорости летящего самолета, сопротивление воздуха для него было слишком ощутимым. Да еще ступни из-за громадности веса по щиколотку увязали в земле... Ему было невероятно тяжело. Уже смертельно ныло все его тело, но мое сердце помогало биться его сердцу. - Что он шепчет, этот негодяй?!. - зеленея от злости, глядя на меня неподвижными бляхами глаз, спросил нумизмат. - Я прикончу его!.. - Не надо, шеф! - остановил его Кобальский. - Ведь из-за него в колоссе снова вспыхнула жизнь!.. А если мы убьем этого мерзавца, то его двойник станет действовать автономно. Слишком самостоятельно! Пусть этот Максим представит, что... - Представляй и ты! - потребовал нумизмат. - Все представляйте! - Это бесполезно... - плаксиво возразил Кобальский, вдруг быстро подставил руку и поймал свой отвалившийся нос. - Ну!.. Представляй! - дулом пистолета сильно ткнул меня в грудь нумизмат. - Ясно вообрази... - (грубое ругательство), - что он рухнул! Представь, как он с грохотом рассыпался!.. На куски!.. А мне вдруг вспомнился, будто назло, наперекор словам этого ценителя редких монет, ярко, в один миг, всплыл в памяти тот драматический случай... Может, это исполин вспомнил ту минуту - тяжелую минуту, почти отчаяние. Как два года назад, сдирая кожу на руках и ногах, я взбираюсь по скалистой горной круче, чтоб успеть; еще минуту, несколько метров, подать руку, сверху подать руку, потому что человек повис на одних руках над пропастью, только бы успеть!.. А тут этот, вместе с самолетом волокущий всех в пропасть, с зелено-коричневой бледностью на физиономии, сильно вспотевший, хрипло требовал: - Представляй!.. - Я представляю, - сказал я. Сказал и изо всех сил ударил по правой руке нумизмата. Его пистолет улетел куда-то далеко за кресло. Я стремглав мимо Большого Кеши бросился в нос самолета. Влетел в пилотскую кабину. Захлопнул за собой тяжелую дверь, задвинул внушительных размеров, как и все здесь, нелепую, будто амбарную, задвижку. Бет недоуменно на короткий миг повернулся ко мне. Я знал, от положений какого рычага зависели обороты винтов этого самолета (видел, какое именно движение сделал Бет, когда двинул самолет на Рахмета Аннадурдиева). А в дверь стучали, будто тридцать дьяволов стучали своими дубовыми головами... И тут же стали ударять. Чем-то тяжелым. Били очень сильно, словно торцом бревна, которое раскачивали на руках человек двадцать. Я подумал: "Это Большой Кеша... Наверное, лежа на спине, продвинулся вперед и теперь бьет ногой в дверь. Если самолет и взлетит, - мелькнула у меня мысль, - то из-за переместившегося вперед многотонного Кеши тут же врежется носом в землю..." Моя схватка с Бетом длилась с минуту. Бет, к сожалению, был намного сильнее меня. Но, как бы там ни было насчет силы, в борьбе за положение рычага мне все-таки удалось сделать все, чтоб самолет значительно потерял скорость разбега. Хотя неравная борьба с Бетом требовала от меня всех физических и душевных сил, от моего внимания ни на миг не ускользали и другие, пожалуй, более важные события: что и как видел, какие усилия предпринимал исполин. И самым главным, окрыляющим меня фактом было то, что расстояние между ним и самолетом сократилось до полукилометра... Дверь выломали... Они ввалились все разом, едва не столкнув Бета с пилотского кресла. Видно, Большой Кеша и не двигался с места, сидел все там же, посреди самолета. Значит, это они так стучали. Вчетвером. Я до сих пор понятия не имею, чем, каким таким бревном выломали они крепчайшую дверь. Действовали они так энергично, решительно и дружно, что у меня даже в памяти не осталось, как выбросили они меня из кабины. В один миг. Как мешок с опилками. С разбитой головой я тут же вгорячах вскочил на ноги. - Уведи его в хвост... - бездушно сказал нумизмат Кобальскому. - Навсегда. И чтоб я больше не возвращался к этому вопросу!.. - Иди туда... А я за тобой... - с жутким безразличием в голосе приказал мне Кобальский. ...Как сквозь туман, по более частым, ощутимым ударам шасси я заключил, что самолет катит все быстрей и быстрей. Но и исполин, не ощущая своего тела, ничего не зная о своих силах, мчался за самолетом во весь дух! Только благодаря неожиданному появлению старика Рахмета и моей схватке с Бетом самолет не взлетел на несколько минут раньше, когда исполин был от него слишком далеко... Беглецы наконец почувствовали, что самолет оторвался от земли и плавно полетел. Кобальский и испуганный Большой Кеша с облегчением переглянулись. Чтоб дать нам пройти, Большой Кеша, сидя, осторожно подвинулся. - Сиди тихо, а то опять рухнем... - следуя за мной, сказал ему Кобальский и легко, прерывисто вздохнул. Может, через минуту все сотряслось от сильнейшего толчка, а потом от другого. Момент неопределенности длился секунд десять. Некоторое время исполин бежал с самолетом в руках. Еще через несколько секунд на месте задней части фюзеляжа с треском и грохотом открылось в синее вечернее небо огромное зияющее отверстие... Когда я очнулся, была ночь. Откуда-то несло гарью. Я едва мог пошевелиться. Ничего... все-таки жив! Утром я увидел, что нахожусь недалеко от разрушенного самолета. Поднялся и, кое-как передвигая ноги, пошел к нему. Недалеко от груды самолетных развалин в позе безмятежно спящего лежало каменно-неподвижное, будто изваяние, тело моего освободителя. Нетрудно было догадаться, что это он извлек меня из самолета и отнес в сторону. Недалеко от меня на берегу моря стоял вертолет. За обломками самолета разговаривали. Я подумал, что это, может быть, кто-то из компании Кобальского, ребята из "алфавита". Над грудой черепков показался человек. - О, смотри! - закричал Рахмет Аннадурдиев. - Вон Максим! Живой!!. В трех шагах от него, скользя по громыхающим плитам, торопливо поднялся еще кто-то. Я сразу же догадался, что это мой дядя Станислав. Конечно, он совсем не был похож на самозванца Зета. - Жив?! Цел?.. - бежал ко мне и кричал он. - Дядя Станислав?.. Станислав Грахов? - спросил я его, как только он в радостном недоумении остановился передо мной. - Ну конечно!.. Максим!! Что тут произошло?! Что за черепки вокруг? И что за Будда там лежит? - Долго рассказывать, дядя Станислав... - преодолевая слабость, проговорил я и сел на землю. - Но теперь все в порядке. А настоящий Кобальский никуда не денется... Только не умер бы на этот раз от жажды, без воды... Дядя Станислав, надо искать не замок Шемаха-Гелин, который занесен песками... Вначале надо прийти к мазару Урбекир-Баба. Там колодец есть. В колодце очень вонючая вода... Зато через него можно проникнуть в огромный подземный грот. Его построили когда-то эти... Там, глубоко под песками, на двадцати шести прямоугольниках и квадратах... А, да... Мазар и колодец разрушены Большим Кешей... - О чем ты говоришь?.. Максим! - насторожился дядя, слушая мой лепет. - Какой Большой Кеша?.. - Там хранилище инопланетных... - Ах, Максим, Максим! - укоризненно качал головой старик Рахмет. - Вот видишь: голодный, говоришь что попало, и дядя тебя не понимает!.. - Да ну тебя, дедушка Рахмет! - благодушно махнул я на старика рукой. - Сам потом увидишь. - Ну и что там, в гроте-то?.. - посмеивался дядя Станислав. - Спишь ведь на ходу! Устал, голодный, наверное, не спал... Вставай, Максим. Идем в вертолет. Хватит о гротах! - Вы представляете, - из какого-то туманного, мягкого и приятного полузабытья твердил я, - вы только представьте себе: там лежат инопланетные сокровища! Конечно, ледяной телескоп - это была самая большая драгоценность, - я вздохнул. - И больше его нет. И масс-голографической установки нет... Но там еще двадцать шесть квадратов и... И на каждом такой потрясающий предмет! Высплюсь, и мы сразу поедем, да? Вот здорово будет! Но надо поторопиться: там живого человека погребли. Станислава Кобальского... - Кобальского? - удивился дядя. - Да откуда он тебе известен?.. Ну да довольно! Вернемся-ка сначала домой. Я встал. Вогнутым зеркалом, как колыбель неба, передо мной лежало огромное море. - Можно, я искупаюсь? - сказал я. - А то усну. - И засмеялся. - Иди! - кивнул дядя. - Только недолго... - Максим!!. - донеслось откуда-то издалека. Я обернулся. К нам из пустынного утреннего пространства быстро шел Альф. - Альф, привет! - крикнул я. - Альф?.. - протянул дядя. - Это один из них, - весело сказал я. - Он ничего, нормальный. Альф! Правильно сделал, что не сел в самолет. - Вчера вечером я все видел, как было... - подойдя к нам, тихо проговорил Альф, повернулся к дяде и к старику Рахмету и сказал: - Доброе утро! Нам надо поспешить. Там может погибнуть человек... В гроте. Станислав Кобальский. - Я им сказал, Альф. А Гамм погиб... - Нет, он не погиб. - Не погиб?.. - Вечером Гамм придет, - тихо проговорил Альф, печально глядя на развалины недавнего самолета, на неподалеку каменным изваянием лежащего исполина. - Как все произошло, Альф? - озадаченно спросил я. - Если коротко, - сказал он, - то очень просто. Ты, Максим, не думай, что я струсил и не сел в самолет. Я должен был помочь Гамму. Твой близнец исполин поднялся благодаря твоему желанию и словам, которые ему сказал Гамм. Ты действительно не хотел лететь. И исполин смог очнуться... А броситься за самолетом его заставили, вернее, убедили слова Гамма. Он настоящий опережающий! Альф снова с сожалением посмотрел на развалины самолета, на мелькающих между ними пограничников. - Жаль, что все они погибли, - сказал я. - И жаль, что разбит ледяной телескоп. Все в прах... - Нет, нет! - поспешно заверил меня Альф и отрицательно помотал головой. - В прах превращена копия телескопа. Настоящий ледяной телескоп лежит засыпанный песком около одного приметного бархана. От мазара Урбекир-Баба до того бархана всего несколько километров. Я знаю, где он. - Вот и прекрасно! - сказал я.