а-то сидел за рюмкой водки с каким-нибудь взяточником или казнокрадом. Возьмут этого проходимца на цугундер, а тебя в свидетели, как да что... Или, помнишь, в одной кинокартине, название забыл. Там один бич пристроился к одной доверчивой девчонке: отец, мол, я твой, который тебя потерял в войну. И вдруг его вызывают в милицию. Он туда топает на полусогнутых. А оказывается, только всего и делов, что он не встал на воинский учет... И ты, может, сняться забыл с учета? - Чумаков не то засмеялся, не то кашлянул. И сказал уверенным, властным тоном, каким отдавал служебные распоряжения: - Но вообще-то, Постников, если что получится худо, я всегда чем только смогу... - И продолжал, должно быть, лишь сейчас вспомнив об этом: - Кстати, на последнем техсовете шла речь о поездке в Шарапово твоей или Кости Максимова. Так что я твой отъезд по вызову этих казуистов оформлю командировкой... Ты повестку когда получил? Вчера? Я датирую приказ позавчерашним числом. Так что о твоей явке в казенный дом будем знать только мы с тобой... - Спасибо, Федор Иннокентьевич! - чуть не со слезами произнес Постников. И такая растроганность добротой Чумакова, такая благодарность к нему, дальновидному и чуткому, готовому ради него поступиться даже принципами безупречно честного человека, переполнила сердце Игоря Иннокентьевича, что он понял: будет последним подонком, если утаит события того январского вечера, из-за которых, Игорь Петрович уже не сомневался в этом, его и вызвали для объяснений в шараповскую милицию... Чумаков слушал сбивчивый рассказ Постникова, холеное, мясистое лицо Федора Иннокентьевича каменело, в больших черных глазах взметнулись гневные сполохи, яркие губы оттопырились, а голос стал хлестким: - Ну, Постников, ты, оказывается, хохмач! Не заскучаешь с тобой. А прикидываешься ягненком: дескать, кругом чист... Не ожидал я от тебя такого. Это же до какой надо дойти безответственности, чтобы мертвецки пьяным сесть за руль да еще пассажирку взять в кабину. И жать на всю железку. Это в метель-то, по тамошним дорогам!.. А еще автомеханик. - Не пойму даже, Федор Иннокентьевич, как допустил такое... Мы ведь частенько собирались то у Надежды Гавриловны, то у Лиды. И всегда все обходилось аккуратно... - Частенько! - зло передразнил Чумаков. - А на какие-такие, собственно, трудовые сбережения? Ну, Круглова еще туда-сюда, при деньгах, по-старому говоря - лесопромышленник, лесоторговец. А Жадова на какие шиши такие пиршества закатывала?! Да еще до такой безответственности докатилась - пьянствовать с подчиненными... Смотри, мол, Касаткин, как мы шикуем... - Давая выход распиравшему его гневу, он грохнул по столу кулаком и после долгой паузы сказал вдруг с глубокой печалью: - А каков результат этого вашего "традиционного сбора"? Прямо скажем - трагический результат! Безвременно погиб Юрий Селянин, а ты знаешь, как я был привязан к нему... - Чумаков, видно, слезы прятал, прикрыл ладонью глаза: - Да-а... Юрий погиб. Касаткин чуть не угодил в тюрьму. А теперь вот и тебя таскают. А может, это действительно ты Юрия бортом зацепил?! - Чумаков остро воззрился на Постникова и продолжал официально: - И Лидия Ивановна твоя намекала на что-то... - Все может быть, Федор Иннокентьевич... - уже почти поверив ему, пролепетал Постников. Чумаков ровно бы обрадовался этому допущению Постникова, шумно выдохнул, будто тяжелый груз свалил с плеч, и заговорил сухо, но с сочувствием: - Ну ладно, Постников, даже если и ты... Бог не выдаст, свинья не съест... Не раскисай раньше времени. Давай обмозгуем твою позицию на этот случай. Хладнокровно давай. Чего такого страшного могла видеть на дороге твоя разлюбезная? Газовал ты, как я понимаю, с ветерком, к тому же метель, какая там видимость! На вечеринке Круглова пила, как я понимаю, не только ситро. Так что зрение могло обмануть ее. А еще и о том вспомни, что Круглова с ее темпераментом за два года в солнечном Ташкенте семь раз замуж вышла и восемь раз развелась. И до девичьей фамилии ее никакие сыщики не докопаются. Ну, а если даже и отыщут ее, не годна она в свидетели обвинения. Что могла она видеть из кабины? Пьяного Селянина на дороге? Ну и на здоровье. Может, по ее понятию, краешек вины в том, что не усадила его к себе в кабину? Но пригласи она Селянина в кабину, это привело бы всех вас к кровавому эксцессу. И не скажешь, что лучше для Юрки и для тебя... Хотя, по моральным нормам, это можно считать виной. В общем, видела, не видела - это еще доказать надо. Да и какое это сейчас имеет значение. Юрка два года в могиле. Дело два года как прекращено. Так что же теперь?.. - Он зорко оглядел Постникова и заметил сочувственно: - А тебя, остолопа, жаль. Станут раскручивать ваши мальчишники-девишники, всплывут твои юношеские шашни с Кругловой. Дойдет до Варвары. А она у тебя - кипяток. Может получиться нехорошо... - Да-да! - сокрушенно подтвердил Постников. - Ладно, хоть, как известно, дураков и в церкви бьют... Попробую помочь тебе, дон Жуан поселкового значения... - Он пододвинул к себе телефонный аппарат, долго накручивал диск. - Это Шараповский райотдел внутренних дел? Приемная подполковника Нестерова? Здравствуйте! Чумаков... Соедините меня с Михаилом Григорьевичем... Что? В районе? Будет только дней через пять? Жаль... Да, а старик Стуков работает еще? Ну, я рад за него. Вы не подскажете его номер?.. Снова он накручивал диск, ждал ответа. Наконец покровительственно забасил, должно быть, не давая собеседнику вклиниться в поток своих фраз: - Здорово, Стуков! Привет, Василий Николаевич! Здравствуй, старый конь, который борозды не портит. Федор Иннокентьевич говорит. Пульку без меня рисовать не разучился? - Но вот ухмылка сползла с его лица: - Это не Стуков? А где же Василий Николаевич? В Таежногорске? - И ввернул шутливо: - А с кем же я так содержательно? Кто?! Щербаков Денис Евгеньевич? Старший следователь УВД? М-да... - Чумаков облизнул пересохшие губы, но тут же заговорил уже всегдашним с теплинкой тоном: - Извините, Денис Евгеньевич, за такую комическую увертюру. Это Чумаков, из треста "Электросетьстрой". Я уверен, вы не откажете мне в помощи. Дело в том, что ответственный работник нашего треста Постников Игорь Петрович совершенно неожиданно для нас вызван в шараповскую милицию. Работник отличный, семьянин... Естественно, всполошилась вся общественность. Может быть, Денис Евгеньевич, будете настолько любезны и скажете, зачем понадобился он вам в казенном доме? И что нам делать? Потерпеть пару-тройку дней без него?.. Или всем коллективом брать его на поруки, сушить ему сухари?.. - И засмеялся, сведя все к шутке. Но сразу же оборвал смех и процедил сквозь зубы: - Не полномочны, значит, давать такие разъяснения. А вы, оказывается, товарищ Щербаков, формалист. Я ведь к вам не как частное лицо, а как руководитель крупного производственного коллектива, человек известный в области и в нашей отрасли... Что-что?! Перед законом все граждане равны? - Чумаков побагровел, заклокотал от негодования и спросил опрометчиво: - Это что же, вы в том смысле, что и меня, как бедного Постникова, вызовете повесткой да еще с угрозой привода? Ах, пока не требуюсь? И на том спасибо. Стало быть, со временем могу и потребоваться... Ну, утешили... А я в свою очередь обрадую вашего генерала, поблагодарю его за воспитание работников в духе уважения к руководящим кадрам... Чумаков швырнул трубку, растер руками посеревшее лицо, будто умываясь, зло заключил: - Сидит, там, понимаешь, хмырь какой-то. Бюрократ! Угрожает еще: понадобитесь, вызову... Словом, езжай, не мандражи... В случае чего подмигни - и я мигом туда. Разъясним им, кто есть кто... ГЛАВА ШЕСТАЯ 1 - Помню ли я тот вечер? - невесело усмехнулся Кузьма Филиппович Яблоков в ответ на вопрос Дениса Щербакова. - Не раз "воспоминания" свои писал во все концы... Было только девять часов вечера, когда Кузьма Филиппович Яблоков засобирался на ДОЗ. Заступать на ночное дежурство ему только в одиннадцать, но путь до завода такому ходоку, как Яблоков, неблизкий. К тому же пуржит, и по такой мерзкой погоде может не выйти в рейс старенький поселковый автобус. Добравшись до автобусной остановки, он решил сделать передышку: хотя и утлый закуток, а все какое-никакое затишье. Кузьма Филиппович прислонился к деревянной стойке павильончика и стал ждать: не подфартит ли с автобусом. Далеко, в снеговой завесе, сначала совсем тускло, потом ярче зажелтел светлячок. "Автобус!" - обрадовался Яблоков. Но вскоре понял, что ошибся. Просто брел по метельной улице пешеход, подсвечивая себе электрическим фонариком. Заставив Яблокова попятиться и зажмуриться, луч фонарика скользнул по его лицу, и прозвучал властный голос: - Эй! Кто там хоронится в потемках?! Яблоков, успевший присмотреться в темноте, увидел, что перед ним стоит с фонариком в руке не кто иной как Федор Иннокентьевич Чумаков. И хотя Яблоков был человеком не робкого десятка, и фронт прошел, и не раз потом доводилось испытать разные передряги, но под нацеленным на него взглядом Чумакова ему вдруг стало так жутко, словно бандит какой нож наставил на него. С трудом ворочая языком, Яблоков пролепетал: - Я это, Федор Иннокентьевич, Яблоков. Слесарь с деревообрабатывающего завода при вашей, Федор Иннокентьевич, ПМК. - А, Яблоков, значит, - признал его Чумаков и не удержался, блеснул своей редкостной памятью на имена и отчества подчиненных: - Кузьма Филиппович, кажется? Так? - Точно так, Федор Иннокентьевич! - признательно подтвердил Яблоков, с облегчением чувствуя, что страх и оторопь первых мгновений глохнут. Перед ним, слава богу, не разбойник какой, а сам Федор Иннокентьевич Чумаков. А если он попервости и спраздновал труса, так это от изумления: про Чумакова в поселке слава шла, что он даже в сортир ездит на машине, а тут, в этакую непогодь, топает на своих двоих, как простые смертные, подсвечивает себе фонариком... - А ты чего, Филиппыч, ошиваешься тут в темноте? - вопрос этот, как послышалось Яблокову, Чумаков задал с неудовольствием, будто укоряя за неожиданную встречу, но тут же постарался смягчить тон грубоватой шуткой: - Может, ты, Филиппыч, в потемках того... девок караулишь? А? - И его раскатистый, смачный хохот заглушил посвист метели. Яблокову стало обидно от этих шуточек: большой человек, а несет несуразное. И он объяснил с достоинством: - На смену мне заступать в одиннадцать. Вот и жду, может, автобус. - И сам не понял, как дальше сорвалось с языка: - Я-то - ладно. Наше дело привычное - на своих двоих. А вот вы чего пешие по такому ветрюге?.. - Доктора говорят, вечерние прогулки полезные. А также насчет закалки в любую погоду. Если же серьезно, то позарез надо к вам на завод. Машина, как на грех, на приколе. В такую погоду, сам знаешь, хороший хозяин собаку не выгонит на двор. Как же мне шофера тревожить? Вот и шествую чинно... - Оно конечно, Федор Иннокентьевич, - деликатно согласился Яблоков, - если для дела надо, не только пехом - ползком поползешь, - Вот-вот, - подхватил Чумаков с облегчением. - Стали ко мне поступать сигналы, что у вашего Лукова не все ладно в ночной смене, когда начальство крепко спит. Разбаловался кое-кто, понимаешь? Водочка, то да се в рабочее время. Народ сейчас сам знаешь какой - оторви да брось. Глаз да глаз нужен. Вот и решил убедиться лично. Ты уж, Филиппыч, никому о нашей встрече, чтоб не спугнуть!.. Опять Яблокову стало как-то неловко: вроде бы на вранье поймал уважаемого начальника. Говорил тот как всегда решительно, но как-то замедленно, будто на ходу придумывал слова. А пуще всего донимало сомнение: вся ночная смена - десятка два человек: дежурный мастер, пяток дежурных слесарей, электрик, пожарные, сторожа. Люди все в годах, кто на пенсии уже, кто до пенсии отсчитывает последние недели. Все службу знают. И чтобы там водка или еще какое баловство, об этом и слыха не было. Впрочем, начальству виднее что к чему... А Чумаков вдруг засуетился: - Ну, Филиппыч, ты морозостойкий. Жди автобуса. Может, и подфартит тебе. А мне торопиться надо к пересменку. Напрашиваться в попутчики к Чумакову, чем-то крепко рассерженному, было бы для Яблокова пойти поперек самолюбия. Позови его кто, он без звука пойдет провожатым даже до дому. А напрашиваться в поводыри ни к Чумакову, ни к самому министру не станет. Не холуй он, Яблоков, - солдат и ветеран труда. Яблоков проводил взглядом Чумакова, которого сразу же скрыли тьма и снег, и решил потоптаться здесь еще четверть часа, чтобы не нагнать ненароком Федора Иннокентьевича. Снова рванул ветер, взвихрил, закрутил снег. Яблоков попятился в глубь своего укрытия, загородился воротом полушубка. И вдруг не слухом услыхал, а всей кожей почувствовал, что кто-то надвигается на него. Должно быть, этот "кто-то" по-кошачьи различал в темноте предметы. Он вплотную подошел к Яблокову, тронул его за плечо, но спросил совсем не страшно: - Спичек нет, земляк? - И на Яблокова пахнуло водкой. Яблоков перевел дух, протянул прохожему спички, а когда всмотрелся внимательнее, то обрадовался: - Селянин, что ли? Юрий Павлович? Никак ты? - Я самый, - не очень твердо отозвался Юрий, зажег спичку, ловко прикрыл ее ладонью от ветра, прикурил сигарету, на мгновение высветил лицо Яблокова: - А, дядя Кузьма! Здорово! Яблоков был рад этой встрече. Юрия Селянина, своего двоюродного племянника, он уважал. Из молодых да ранний. И у начальства в большом авторитете. И характер у него уживчивый. И хоть не вошел еще Юрий в настоящие годы и не занимал видной должности, Яблоков в глаза и за глаза почтительно величал его Юрием Павловичем. Довольный тем, что наконец-то у него нашелся попутчик, да еще такой приятный, Яблоков пошутил: - Я сегодня тут, как этот самый... как радиомаяк... Все на меня выходят. Сейчас вот ты. А давеча сам Федор Иннокентьевич. Хоть и не велел сказывать, но уж ладно, по-родственному... - И куда же Федор Иннокентьевич в шапке-невидимке путь держали-с? - с издевательской почтительностью спросил Юрий. - На завод. - Чего же он тебя-то не подхватил в свою машину? Или оборзел вконец... - Да на что было ему подхватывать меня? На закукорки себе, что ли? Пешком он. - Пе-е-шком?! - Юрий даже попятился от Яблокова. - А тебе, дядя Кузя, не того... не примерещилось в метели? Кто из нас, интересно, из вечернего кафе? Я или ты?! - Ты! Отродясь не захаживал в твое кафе. Точно тебе говорю - Федор Иннокентьевич. Разговаривал с ним, как вот с тобой. Машина, говорит, на приколе. А на заводе неотложные дела... - Дурью мается, - с неожиданной резкостью рубанул Юрий. - Злость свою волчью остужает, вот и рыскает по дорогам. Всюду из себя начальника корчит. В вечернем кафе мы сидели: Татьяна Солдатова, Колька Матвеев, я, так Чумаков выступать начал: дескать, пьяные мы сильно, ведем себя нетактично. И к официантке: "Не отпускать, мол, этим алкашам спиртного". Та, понятно, вытянулась на копытцах: слушаюсь! - Юрий даже задохнулся от негодования: - А чего ему, козлу жирному? Нет, ты скажи мне, дядя Кузьма, чего? Скажи, я тебя уважаю, чего ему надо? Ведь на свои пьем. Пусть из его рук полученные, а все же на свои... И порушил нам компанию. Какую компанию порушил! Изгадил последний мой вечер. - Юрий зло сплюнул себе под ноги. - И про машину на приноле врет все. На ходу машина. Я сам вечером на ней вернулся из Хребтовска. А по морозу босиком он шастает, чтобы злость остудить свою, даю слово. Или яму роет вашему Лукову. Чумаков только лыбится ласково, а сам злой, как гадюка. Ох, какой он злой на меня, дядя Кузьма. - Видно, прав Федор Иннокентьевич, - укоризненно сказал Яблоков, - перебрал ты сегодня. Несешь несуразное. Заглазно лаешь такого человека, злобствуешь за то, что не позволил вам упиться. - И ничегошеньки ты не понял, дядя Кузьма, - уже трезво возразил Юрий. - Оно, может, и к лучшему... Яблоков и Юрий уже шли по дороге к заводу и к улице Подгорной, на которой жили Селянины. Ветер бил в спину, подгонял их, но все-таки идти было трудно, а разговаривать и того труднее. - Неблагодарный ты, Юрий Павлович. Кто же в поселке не знает, что товарищ Чумаков тебе подсобляет во всем, отличает из всех. - Отличает... - согласился Юрий, но сразу же колюче засмеялся: - Только вот не все знают, что товарищ Чумаков ничего не делает просто так... - Ох, Юрий Павлович, не возводи напраслину на хорошего человека. Платить надо добром за добро. Без этого не людская жизнь, а волчья стая, пауки в банке... - Ох, Филиппыч, голубиная твоя душа... Неужели не понял: жизнь - это пасть зубастая. В ней хоть всего себя изведи на разное там добро, хоть чужое добро век помни, а все равно, как в волчьей стае. Хочешь жить, умей не подставлять свои бока под чужие клыки, а умей сам клацать зубами. Жить надо так, чтобы тебя боялись. - Замолк и добавил, как бы подумал вслух: - Это твой хороший человек как-то объяснил мне... - И уже без прежней хмельной задиристости признался: - А вообще-то, дядя Кузьма, хрен с ним, с Чумаковым, хороший он мужик или малость похуже... С ним у меня - все. Он на днях уезжает в область, а я уже неделю - вольный казак. Заявление подал по собственному желанию, срок еще на прошлой неделе кончился. А товарищ Чумаков возражает, не отдает приказ об увольнении. А потому кадровик тянет с трудовой книжкой, бухгалтерия - с расчетом. Вот и живу в подвешенном состоянии - не работник ПМК и не уволенный. - Неужто отстанешь от Чумакова? - еще надеясь, что у Юрия с Федором Иннокентьевичем все обойдется по-хорошему, спросил Яблоков. - И куда же ты навострил лыжи? - Уеду я отсюда, дядя Кузьма. Может, к брату Геннадию в Находку. Подамся там в рыбаки. Может, еще куда подальше, на полярную зимовку. Кем возьмут, хоть разнорабочим... - И с какою-то мукой в голосе, словно душу свою распахивал перед Яблоковым, договорил чуть слышно: - А главное... Главное, дядя Кузьма, нет мне без Таньки Солдатовой жизни. А я ей, как выяснилось, не в масть... Яблокову были ведомы и суровый характер Тани Солдатовой, и потешавшее весь Таежногорск присловье о "святой троице": Татьяне, Юрии и Николае Матвееве, которые, как зубоскалили поселковые бабы, только в бане мылись порознь. Но в тот миг Яблокову стало жутко, как в тот момент, когда на остановке вперился в него взглядом Чумаков. Кузьма Филиппович лишь сейчас осознал, что брань и проклятия Юрия на голову Чумакова и намерение уехать - это вовсе не пьяная болтовня. Что между Чумаковым и Юрием пробежала черная кошка. Нет, разверзлась пропасть вражды и ненависти. И ничто и никто не наведет моста через эту пропасть. Они уже стояли у распахнутых заводских ворот. Их створки дергались и скрипели на ветру, будто где-то вдалеке выли собаки. Яблокову в третий раз за этот вечер сделалось жутко. И стало боязно отпускать от себя Юрия, у которого что-то неладное в душе... Яблоков коснулся рукой плеча Юрия и сказал с теплотой: - Ты вот чего, Юрий Павлович, ты, это самое... Может, проводить тебя до дому? А то шоссейка, машины. Не ровен час, наскочит кто сослепу в метели. На грех, как говорят, мастера нет... - Спасибо, дядя Кузьма, - тоже растроганно ответил Юрий. - Я заговоренный от всех напастей. И от ветра, и от машин на шоссе, и от... товарища Чумакова. Мать любит поговорку: "Семь лет беды нет - еще семь не будет..." Так что, все будет нормально. А разговор наш не бери в голову. Под газом я все-таки. В общем, все нормально. Помахав Яблокову рукой, Юрий двинулся по шоссе, и снежное крошево сомкнулось за ним, будто штора на окошке упала. Яблоков шел по заводскому двору и все не мог унять в душе ноющую тревогу: чего все-таки не поделили Юрий Селянин с Чумаковым? Хоть и свел Юрий все вроде бы к пустому: наболтал, мол, спьяну. Не бери в голову. А как не возьмешь? Когда по всему видно, далеко зашло между ними. А вот с чего бы? По службе Юрий Чумакову не ровня и уж никак не помеха. Может, девку или бабу какую не поделили? У Юрки - дело молодое - кровь играет. А Федор Иннокентьевич - мужик и собой видный, и в самом соку... Такие и до молодых баб охочие, и девку не пропустят мимо. Не иначе как замешана юбка. Что еще может быть другого? Шагая между грудами присыпанных снегом бревен в изголовьи лесотаски, мимо похожих ночью на обгорелые срубы штабелей уже напиленных досок, Яблоков машинально покосился на окна конторы. В кабинете Лукова - темень. Может, в лесопилку пошли вдвоем с Чумаковым. А может, Чумаков нагрянул неожиданно, и Луков еще в пути, вызванный из дому. С этой мыслью Кузьма Филиппович поднялся на высокое крыльцо барака, где коротали ночи дежурные слесаря. С крыльца как на ладони был виден кусок возвышавшейся над заводским двором шоссейки. А глаза у Кузьмы Филипповича были еще острые, да и ветер поутих, снежная сетка поредела, и Яблоков увидел, как вскинулись над дорогой яркие сполохи фар, а потом разобрал шум мотора и силуэт промелькнувшего на бешеной скорости бортового ГАЗа с кузовом, крытым брезентовым тентом. Яблоков знал, что в поселке грузовичков с крытыми брезентом кузовами всего два. Один на товарном дворе станции Таежногорск. Водил его дальний родственник Кузьмы Филипповича Степан Касаткин. Другой, разгонный, - в гараже ПМК высоковольтников. У него вроде бы даже не было и постоянного шофера. За руль его часто садился инженер-автомеханик Игорь Петрович Постников. "Разве можно при такой малой видимости так газовать, - подумал Яблоков, стоя на крыльце. - Отчаянный какой-то за рулем, вовсе отчаянный. Не сносить ему башки при такой езде. Неужели Степан так лихачит? Не приведи господи, и сам не соберет костей, и если наскочит на кого... Кузьма Филиппович заспешил в дежурку. Первым делом подкинул в печурку опилок и нарубленных из горбылей полешек. Посидел на корточках перед разрумянившейся печкой, достал из ящика кусок войлока, молоток, щепоть сапожных гвоздиков и уже собрался латать обивку на входной двери, но тут услыхал на заводском дворе рокот автомобильного мотора, топот ног, смех и голоса. "Вечерняя смена отработала, - понял Яблоков. - Сейчас Володька Поляков повезет их по домам". Кузьма Филиппович накинул на плечи полушубок и вышел на крыльцо. Овладело вдруг любопытство узнать, провожает ли смену Чумаков. Торопился ведь к пересменку. И все-таки Яблоков замешкался. Машина с будкой в кузове, заменявшая на ДОЗе автобус, уже тронулась, и Кузьма Филиппович лишь проводил взглядом остывший уголек стоп-сигнала. Двор опустел, и в темноте скорее угадывались, чем просматривались груды хлыстов, штабели досок. Окна лесоцеха были черными, нежилыми. "Где же Федор-то Иннокентьевич? - встревожился Яблоков. - Уж не стряслось ли чего? Своими ногами да еще по такой погоде товарищ Чумаков ходить не привыкший". Яблоков решил обождать еще минут десять, и если Чумаков не объявится, пойти к дежурному мастеру: может, снарядить кого на розыски начальника. Но едва Яблоков шагнул с крыльца, как над черным заводским двором взметнулся к черному бездонному небу истошный женский вопль: - Ой! Задавили, душегубы, сердешного! Размозжил злодей колесом головушку... Яблоков дернулся, как от удара электрическим током. В глазах зарябило от множества людей, бежавших по двору. "Юрия? Или Чумакова?!" - ахнул он. Мимо Яблокова пробежали несколько человек, но он не узнавал никого, не различал лиц, он слышал лишь крики, причитания, брань... - Какого парня угробил!.. - У всех на глазах!.. - Удрал, сволочь!.. Никто не произнес имени погибшего, но Кузьма Филиппович понял, о ком идет речь. Все еще надеясь, что страшная догадка не подтвердится, он ухватил за рукав какую-то женщину и, выстукивая зубами, выдавил: - Кого задавило? Юрия Селянина, да?! - Его! Кого же еще? - Как же получилось такое? - задохнулся Яблоков. - Лежал он на дороге. С километр отсюда. А тут гад этот сзади, да на всем ходу и давнул Юрия. Подбежали мы к нему, а он не дышит уже... - Погоди, Лукерья! - признал собеседницу Яблоков. - Ты, часом, не путаешь чего? Как это может быть, чтоб Юрий лежал на дороге, когда я полчаса назад разговаривал с ним у ворот. Был он живой, здоровый. Ну, выпивши... Но не сильно. Мы с ним от автобусной остановки шли до ворот. Шел он твердо, не падал. - Сама видела, своими глазами. Юрий это, Селянин. Он лежал на дороге - точно. Ноги у Яблокова стали ватными, и, не подопри его Лукерья своим плечом, он рухнул бы на снег. - Эх, Юрий! Как уговаривал проводить тебя. А ты все поперек... К брату собрался - в Находку. А уехал так далеко, что ни брат, ни мать с отцом не догонят. И вздрогнул: на плечо ему легла чья-то твердая рука и над самым ухом прозвучал незнакомый, перехваченный слезами голос: - Убиваешься, Кузьма Филиппович?! Яблоков вскинул голову: рядом стоял Федор Иннокентьевич Чумаков. Лицо его в лунном свете будто натерто мелом, губы кривятся, в глазах - беспросветная мгла. - Господи, почему вы в снегу? Ровно валялись в сугробе... - машинально сказал Яблоков. - Не зацепил ли тот лихач, которого видел я с крыльца? Ведь тоже, как и Юрий, были на шоссейке. Тот, не снимая своей руки с плеча Яблокова, сказал успокаивающе: - Не тревожься, Филиппыч, целехонек. А в снегу потому, что сторожей проверял. Ленятся сугробы разгрести у своих будок, вот и выкупался... - И, словно бы очнувшись, продолжал печально: - Да, горькая утрата для семьи, для нашего коллектива и для меня лично. - Глубоко вдохнул кружившиеся на ветру снежинки, закончил деловито: - Жаль парня, но сам виноват, напился до безобразия, так что ноги не несли, лег мешком на дорогу... Яблоков отступил назад от этих слов Чумакова, ровно бы тот ударил его или нанес кровную обиду. - Побойтесь бога, Федор Иннокентьевич. Клепать на покойника грех. На свои глаза мне свидетелей не надо. Вместе с ним шли до ворот завода. В твердой памяти он был. Душу мне свою распахивал настежь и на ногах был крепкий. - Мне на свои глаза тоже свидетелей не надо, - горестно усмехнулся Чумаков. - В стельку пьяным я его видел за час до кончины в вечернем кафе. - И продолжил приказным тоном: - Ты, Яблоков, вот что: ступай-ка к себе в дежурку и голову себе не ломай: кто, кого и где сбил. Я вызвал на место происшествия и милицию и врача. Лейтенант Сомов разберется, кто прав, кто виноват. А следственное дело поведет капитан Стуков... Ослушаться Чумакова Яблоков не мог. И все время, пока лейтенант Сомов и доктор Шилов фотографировали при свете электровспышек тело Юрия Селянина, вымеряли расстояние от ворот завода до березы, от березы до тела Юрия, все это время Яблоков провел у себя в дежурке и довольствовался скупыми сведениями от забегавших туда людей. - По голове ему проехало колесо. - Увезли покойника в больницу. Кровищи осталось на шоссейке, ужас!.. - Поймали Степана Касаткина. Пьяный в дугу. Оказывается, это он Юрия... - Павла Селянина туда привезли. Еле живехонький. Еще бы, такое горе... Как ни рвался Яблоков побывать на месте происшествия, так и не смог. Сменный мастер в ту ночь был какой-то шибко шебутной: то пошлет в лесоцех, то в котельную, то в гараж: "Сбегай, Филиппыч, а то без тебя там зарез..." Филиппыч бегал. И хотя зареза никакого нигде не было, работа находилась всюду, а отлынивать от работы Яблоков не умел никогда. Утром, едва Яблоков, усталый и измученный событиями этой ночи, вышел на крыльцо дежурки, перед ним, будто из-под земли, вырос посыльный из главной конторы ПМК и вручил Яблокову казенную бумагу. Это был приказ по ПМК за подписью самого Федора Иннокентьевича Чумакова, которым слесарь ДОЗа Яблоков К. Ф. был срочно командирован на месяц из Таежногорска в распоряжение начальника Хребтовского строительно-монтажного участка для оказания помощи в профилактическом ремонте техники. - Там я и прокантовался месяц. Начальник участка, Скворцов, горазд был придумывать работу, - закончил Яблоков свой грустный рассказ. - А когда воротился до мой, Юрия Павловича похоронили, только и успел помянуть в сорок дней. Капитан Стуков следствие по делу о гибели Юрия закруглил быстро. А от моих слов, что видел я с крыльца дежурки такую же машину встречь покойному Юрию, и о том, что Юрий в своем уме был и на ногах тверд, от этих слов капитан Стуков отмахивался: "Сам Чумаков видел покойника бесчувственно пьяным". Вот и пришлось мне писать в область. Но все же услыхали нас в конце концов... - Вы считаете, Кузьма Филиппович, в вашей поездке в Хребтовск не было производственной необходимости? - Да как вам сказать? Рабочие руки всегда нужные... Яблоков замолчал, видно, снова вспомнил эти трудные для него годы. Потом грустно сказал: - За это время, Денис Евгеньевич, хватил я, как говорится, горячего до слез. И в сутяжниках походил, и в клеветниках даже. Многие соседи лица отворачивать стали. Капитан Василий Николаевич Стуков серчал на меня совершенно открыто. Товарищ Чумаков, когда сюда из области приезжал поохотиться в здешних угодьях, в дела ПМК вникнуть, к Павлу Селянину завернуть, посидеть с ним на могилке Юрия: так вот, товарищ Чумаков совсем здороваться перестал со мной. Да только что мне капитан Стуков, и даже Чумаков! - Яблоков вдруг засмеялся: - Меня не только Чумаков, меня и сам товарищ министр моего слесарного чина лишить не в праве. Руки мои всегда при мне. Денис уважительно думал: "Чуть не на всех углах призывы вывешиваем: не проходите мимо!.. А ведь проходят. Отмахиваясь, отворачиваясь проходят мимо уродливых явлений: не мое, мол, это дело... Пусть разбираются компетентные органы. Эх, побольше бы нам таких, как Кузьма Яблоков..." Яблоков чутко уловил, что этот вежливый следователь как-то отдалился от него. Громко кашлянул в кулак, напомнив о себе, сказал: - Спасибо вам, товарищ Щербаков. Спасибо, что меня выслушали. А мой вам совет, коли позволите, гляньте позорче на Постникова да еще на Николая Матвеева. Может, при этом и прояснится кое-что. Крепко пожав на прощание руку Яблокову, Денис включил магнитофон, внимательно прослушал рассказ старого слесаря о трагических событиях того метельного вечера и, глядя на кассеты магнитофона, подумал: "Хотя вы в глазах многих святее самого римского папы, боюсь, что придется вам, "работник известный в области и в своей отрасли", все-таки явиться на допрос по повестке. У следствия появились к вам не терпящие отлагательства вопросы..." ГЛАВА СЕДЬМАЯ 1 Василий Николаевич Стуков долго сидел, полошив голову на руки, потом, как бы очнувшись, распрямился, придвинул лист бумаги и каллиграфическим почерком вывел: "Рапорт... В связи с достижением пенсионного возраста и выслугой лет прошу уволить меня из органов внутренних дел". Он представил, как старый его товарищ из областного управления прочтет рапорт и подчеркнуто бодро возразит: - Ну, что ты надумал, старина!.. Без тебя же брешь образуется в следственном аппарате. Рано еще, Василий Николаевич... Столько лет мы в одной упряжке. - А потом вздохнет горестно и проговорит тише: - Хотя и прав ты по-своему: годы не обманешь. У меня тоже, понимаешь, и желудок не дает житья, и разные там валидолы-нитроглицерины бренчат в кармане. Скоро и мне идти с таким рапортом к начальнику управления. Да и молодые нам дышат в затылок. У меня тридцатилетние майоры, знаешь, как лихо дела раскручивают. Прав ты, старик, пора нам с тобой и честь знать. Все правильно, все как в нашей песне: "Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет". Утешить Стукова старый товарищ, может, и утешит, уговорит даже повременить с отставкой. Только сам же он и подтолкнул его к этому рапорту. Недоверием своим подтолкнул, отменой постановления, вынесенного в полном согласии с его следовательской совестью и в полном убеждении в своей правоте. Что касается до почета, то его на прощание будет хоть отбавляй. Подполковник Нестеров, который в последнее время не скрывает своей досады на Стукова, обставит все на высшем уровне. И речи проникновенные скажут коллеги, и адрес со слезой поднесут в красной папке, и грамоту Почетную от областного управления, а то и на Почетный знак размахнутся. И подарят что-нибудь: транзистор или электросамовар. Выслушает Василий Николаевич эту панихиду по себе, а потом, как водится в пенсионерском звании, снимет с заношенного мундира уже ненужные погоны и сядет в укромном месте на бережку речки пытать рыбацкое счастье... Но вдруг да случится так, что нежданно-негаданно усядется рядом, захочет свежей ушицы Павел Селянин. Как положено, спросит о клеве, пожелает таскать не перетаскать... И вроде бы забудет о нем. Но он затылком, всей кожей своей почувствует невысказанный укор Павла Селянина на то, что так и не найден виновник гибели его сына. Можно уйти от дел, как принято выражаться, на заслуженный отдых. Только дела от этого не станут ни проще, ни легче. Уйти на заслуженный отдых сейчас - это вроде бы дезертировать. Всему свету признаться, что ослеп и оглох на старости. Нет, Василий Стуков никогда дезертиром не был. Ни в смертельных боях, ни в этом вот кабинете. А значит - разорвать этот рапорт, смирив гордыню, и плечом к плечу с этим въедливым Щербаковым разгадывать шараду, которую сам и создал. 2 Чего уже давненько не водилось за Василием Николаевичем, к встрече с инженером Постниковым он готовился, ровно к первому допросу. Даже Уголовно-процессуальный кодекс перелистал и статью семьдесят восьмую подчеркнул красным, которая трактует важнейший принцип: признание обвиняемым своей вины может быть положено в основу обвинения лишь в том случае, если оно подтверждено совокупностью других доказательств по делу. Постарался припомнить все хорошее, что знал об инженере Постникове. И получилось, что плохого о Постникове он не помнил ничего. Автомеханик знающий, машинный парк содержал в порядке, за шоферскою дисциплиною наблюдал строго... Ну, а если выпивал порой, так это в нерабочее время и не в общественном месте. Частенько у Жадовой собирались, заходил Постников туда с Лидией Ивановной Кругловой. Так ведь сам был холостым и они холостячки... Но едва Постников появился в кабинете, Стуков даже крякнул раздосадованно: эк тебя, пижона!.. Уж больно щегольски, прямо напоказ одет Игорь Петрович. А всяческое пижонство Стуков не одобрял. Не в гости, не на званый вечер явился, гражданин Постников. Место казенное, строгое. Отсюда и в КПЗ угодить запросто. А он напялил на себя дубленку, джинсы, шапку в триста рублей... И тут же притормозил себя: "Чего это я на него? Что носит, в том и приехал..." Но как ни пытался Стуков настроиться на прежний дружеский лад к Постникову, тот все больше его раздражал. Мало того, что был вызывающе одет, он появился без робости, осклабился на пороге, ровно увидел что-то потешное, и сказал легкомысленным тоном: - Здравствуйте, Василий Николаевич! Сколько лет, сколько зим! Федор Иннокентьевич передал вам привет и просил не задерживать, - Постников чуть надавил на это слово. - Очень я нужен в тресте. Хотя Постников ни в словах, ни в поведении не допустил ничего вызывающего, просто держался независимо, все это покоробило и рассердило Стукова. И даже привет от Чумакова, которым бы он еще вчера гордился, показался неуместным: укрыться хочет за широкую спину начальства... И Стуков, вроде бы позабыв все хорошее, что недавно думал об этом человеке, разом утратил свою благожелательность к нему, ответил холодно, официально: - Здравствуйте, Постников. Садитесь. За привет, за память - Федору Иннокентьевичу мое спасибо. А что до сроков вашего пребывания здесь - обещать ничего не могу. Пробудете - сколько потребуется следствию. Не знал Василий Николаевич, какого напряжения стоил Постникову его независимый тон, и потому, уловив строгость в голосе Стукова, Игорь Петрович растерянно проговорил: - Хорошо еще, что в Таежногорске наша ПМК, а у меня туда командировка. А то ведь ваше приглашение для треста накладно. - Вас, товарищ Постников, не пригласили, а вызвали. И не для решения производственных вопросов в Таежногорской ПМК, а в связи с начатым нами доследованием факта гибели Юрия Селянина. Поэтому заниматься служебными делами вам будет несподручно. Селянина помните, надеюсь?.. Постникову стало жарко, будто он непосильную тяжесть поднял, и что-то оборвалось у него внутри, даже сердце замерло. Все-таки Юрий Селянин! При жизни торчал на пути и после смерти не оставляет в покое... Сбудутся, наверное, пророчества Вари. - Помню такого, конечно, - как только мог равнодушно ответил Постников. - Работали в одном коллективе. Но близкого знакомства между нами не было. Он - конторский работник, я - инженер. Стуков чутко уловил смятение Постникова при упоминании о Юрии Селянине, уловил и напряженную его позу и разом потускневший голос и уже от души пожалел его: "Неужели Кузьма Яблоков окажется в своей версии проницательнее нас, профессионалов?.." Но спросил спокойно, как обычно вел допрос: - Стало быть, дружбы не было между вами? А вражды? И снова от наметанного глаза Стукова не ускользнула тень тревоги на лице Постникова. И все же Игорь Петрович улыбнулся, сказал небрежно: - Я уже говорил: мы находились на разных служебных полюсах. Он конторщик, бумажная душа. Я - производственник. Все время с автомашинами, с людьми, в рейсах, в ремонтах. Точек соприкосновения практически не было. А коли нет дружбы или хотя бы общения, откуда взяться вражде? Постникову так понравилась собственная находчивость, что он и плечи подрасправил, и смотреть стал увереннее. А вот Стукову очень не понравилась неискренность Игоря Петровича. Ну, допустим, дружбы между покойным Селяниным и Постниковым действительно не было, но ведь вражда-то была. Не придумал же Касаткин сцену ревности на гулянке у Жадовой. Ведь угрожал же Постников Селянину расправой. Неискренность - не в пользу подозреваемого. Но это не противоречит закону. Доказать обоснованность подозрений - долг следователя. А подозреваемый, спасая себя, вправе не распахивать перед следователем свою душу. Но и следователю, если он знает дело, до поры необязательно высказывать свою осведомленность. Поэтому Стуков задал вроде бы сторонний вопрос: - А с кем все-таки дружил Юрий Селянин? - Насколько помню, со всеми у него были неплохие отношения. А если говорить о дружбе... Пожалуй, ближе других ему был бульдозерист Николай Матвеев. Они навещали один другого и поклонялись Бахусу вместе, - Постников уже веселее усмехнулся. - Но... жизнь воистину полна парадоксов... Они же были и самыми непримиримыми врагами. Оба питали нежные чувства к Татьяне Солдатовой. Она сейчас работает в бухгалтерии ПМК. Естественно, ревновали один другого к своей избраннице. Перед гибелью Селянин крупно поссорился с Матвеевым в вечернем кафе. Да вы же, Василий Николаевич, были информированы об этом Федором Иннокентьевичем и другими свидетелями. Стуков кивнул: подозреваемый и не подозревал, каким бумерангом может обернуться его ответ. - Да. Я знаю. Но вот то, что вы, по вашим словам, человек, далекий от Селянина, а так осведомлены о его личной жизни, не кажется ли вам удивительным, а? Может быть, вы все-таки держали Юрия Селянина в поле зрения? Или кто-то информировал вас о нем? Если этот инженер чист перед законом и перед памятью Юрия Селянина, он не скроет своей неприязни к нему, не станет умалчивать, что в подробности жизни Юрия посвящала Круглова, не скроет и ревности к Селянину, и даже того, что угрожал ему. Так решил Стуков и сделал вид, что ответы его не интересуют совершенно. Однако же заметил, как во взгляде Постникова вновь проступила настороженность, хотя тон не утратил уверенности. - Какие информаторы. Об этом же все в поселке знали. И про его любовь к Солдатовой, и про дружбу с Матвеевым. И про ссору их в вечернем кафе. Ссору видели многие. Сам Федор Иннокентьевич был свидетелем. Постников стал нанизывать подробности происшествия, которого не видел и не мог видеть. А Стукова словно бы обожгло: эти же подробности и теми же самыми словами приводил ему Федор Иннокентьевич Чумаков. Прямо-таки смаковал пьяную ссору Матвеева и Селянина. Эти подробности во многом определили тогда позицию Стукова. И другие свидетели тоже самое говорили, будто магнитофонную запись речей Чумакова прокручивали... И вот снова те же слова и те же подробности. Чумакова эта информация, Чумакова! И ничья другая. Так кому же из них, Чумакову или Постникову, выгодно обвиноватить Матвеева, навести на него подозрение? Стукова кинуло в жар. Он торопливо утер со лба испарину и уже не сомневался. Чумаков если и не суфлировал Постникову, то кое в чем наставлял перед отъездом в Шарапово. Стуков решил исподволь подвести Игоря Петровича к признанию этого. - А вы от кого узнали о ссоре Селянина и Матвеева? - Не помню уже. Весь поселок гудел об этом. Подробности последних дней умерших обычно известны всем. - С кем еще был дружен погибший Селянин? - Пожалуй, не вспомню. Два года все-таки. Компанию водил со многими, но вот чтобы дружить... "Ясное дело, наставлял тебя Чумаков, - уже утвердился Стуков в своей правоте. - Эх, Федор Иннокентьевич! Загадочная вы все-таки натура. То красуетесь на первом плане, то норовите ускользнуть в тень. Но мы попробуем вас сейчас высветлить..." - А разве с Федором Иннокентьевичем у погибшего Селянина не было дружбы? Постников долго молчал, обдумывая наиболее удачный ответ. С одной стороны, нелепо отрицать очевидное. Была ведь дружба - влечение начальника ПМК к рядовому снабженцу, и весь поселок знал об этом. Но, с другой стороны, подтвердить этот факт Постников не имел права, потому что, благословляя на поездку в Шарапово, Федор Иннокентьевич ему сказал: "Ты вот что, Постников... Оно, конечно, вопросы этих казуистов предусмотреть трудно. Но мой тебе совет: про гулянку у Жадовой и про то, что ты пьяный вез Круглову домой, помолчи. И вообще про Круглову молчи. Не наводи их на Круглову. Она с твоей Варварой может тебе все порушить по своей бабьей дури и тебя самого подвести под монастырь. А еще просьба - не афишируй, пожалуйста, мои какие-то особые отношения к Селянину. Просто, мол, заботился о его воспитании, мечтал парня поставить на ноги..." Все это помнил Постников, искренне верил, что все советы Федора Иннокентьевича ему на пользу. И удивлялся: как проницателен Чумаков. Но Игорь Петрович не знал, что незадолго до его появления в кабинете Стукова Денис Евгеньевич Щербаков попросил своего коллегу: - Вы, Василий Николаевич, когда поведете с ним речь о дорожном происшествии, постарайтесь высветлить все, что касается Чумакова. Не знаю как вас, а меня он интересует все больше. - Так все-таки была или нет дружба у Чумакова и Селянина? - напомнил вопрос Стуков. Кажется, Стуков рассчитал все точно. Постников не удержался, вздрогнул при упоминании имени Чумакова. Заказано, видно, Постникову поминать имя высокого начальства. И все-таки, как ни растерян Игорь Петрович, а надо отдать ему должное, нашелся быстро: - Ну, что вы, Василий Николаевич! Федор Иннокентьевич, можно сказать, деятель! В любой кабинет министерства вхож... и зеленый парень, почт неуч, рядовой экспедитор: "Достать то, приобрести это..." Чувствуете дистанцию? Какая между ними может быть дружба? "Вот именно, - мысленно согласился Стуков. - Не зря этой дружбе все в поселке дивились, и сам я недоумевал. А тем не менее была эта дружба, была. Бабы чесали языки: чудит, мол, Чумаков. То любимчика своего, вусмерть пьяного, на персональной машине Чумакова домой доставят, то требование постройкома о наказании Селянина Чумаков отведет своей властной рукой. А когда погиб Юрий, так Федор Иннокентьевич речь на могиле произнес. Будто заслуженного ветерана труда оплакивал. И как же вы, Игорь Петрович, позабыли, а вот Касаткин помнит, как на вечеринке у Жадовой подымали тост за здоровье Чумакова, а ваша подружка Круглова - о ней вы молчите упорно - предложила выпить за его верного друга - Юрия Селянина. И вы, гражданин Постников, за это чуть не избили ее, а Селянина и вовсе грозились убить..." - И все-таки согласитесь, Игорь Петрович, - сказал Стуков раздумчиво, - товарищ Чумаков оказывал Юрию Селянину знаки особого внимания. А как он убивался о Юрии, как стремился помочь мне в следствии своими советами... - Разве это необъяснимо? - с облегчением улыбнулся Постников, - Федор Иннокентьевич - человек такси большой души. Ему каждый работник - как сын родной. А если говорить о расположении Федора Иннокентьевича к подчиненным, выходит, ко мне у него двойное расположение. Хотя я был совсем зелен, меня он забрал в трест, а о переводе Селянина не было речи. "Яблоков эти события толковал совсем по-другому", - отметил про себя Стуков и сказал согласно: - Да. Вы уехали от нас сразу после похорон Юрия. Вы, вообще-то, знаете, как он погиб? Изумление, проскользнувшее было во взгляде Постникова сменилось настороженностью. Говорил он хотя и спокойно, но паузы между словами затягивались, будто с усилием припоминал давно позабытое: - Кто же не знает об этом? Всей округе известно. После скандала с Матвеевым пьяный Селянин пошел домой, упал на дороге и проломил себе череп... Правда, сначала считали, что на него наехал своей автомашиной пьяный Касаткин. Но вы, Василий Николаевич, проявили бдительность и мастерство, распознали, как все было. Стуков поморщился, но спросил ласково: - А где и с кем напился Касаткин в тот вечер? У Постникова скулы закаменели. И все-таки хватило сил чуть шевельнуть ими в кособокой ухмылке: - Вот уж чего не знаю, того не знаю... Я не был с ним. Стуков всю жизнь исповедовал принцип: даже самый закоренелый преступник - человек. А коли так, имеет право защищаться в единоборстве со следователем, возводить баррикады контраргументов, посылать логические доводы в контратаки. Но заведомой лжи, даже в качестве последней соломинки, Стуков не мог простить никому. В его глазах ложь не только втаптывала в грязь остатки человеческого достоинства, но и глубоко оскорбляла следователя. Коли лжет, значит, далек от мысли о раскаянии и во мне человека не уважает, считает круглым дураком... И сейчас не сдержался Стуков, повысил голос: - Знаете, гражданин Постников! И нам это известно. А вы темните, изворачиваетесь! Четкие скулы Постникова стали вовсе белыми. Нет на его лице ни тени улыбки, и губы еле разжимаются, процеживают слова: - Что за тон, товарищ Стуков? Меня совершенно не касаются пьянки Касаткина. Он ведь не работал у нас в ПМК... И позвольте, почему "гражданин Постников"? Мне кажется, я могу быть полезен вам лишь в качестве свидетеля и не утратил права на общепринятое обращение "товарищ"! Ох, не надо Постникову становится в эту позу. Стуков, разом отринув те добрые чувства, которые пытался пробудить в себе к этому человеку, такому, оказывается, заносчивому и такому неискреннему, холодно проговорил: - Пока свидетель. Но не исключено, что можете стать подозреваемым... Я толкую с вами не ради приятного времяпрепровождения, я выясняю обстоятельства, имеющие непосредственное отношение к смерти Юрия Селянина... Мое постановление о прекращении уголовного дела по факту гибели Селянина отменено... Щеки и подбородок Постникова стали серо-синими. Стуков налил в стакан воды, протянул ему через стол. - Что же это за криминальные обстоятельства? - с трудом выдавил Постников. "Жидок на расправу, Игорь Петрович, - уже от души посочувствовал Стуков. - Мужику не к лицу так размазываться по стенке, даже и виноватому". - Ну, не впадайте в панику, Игорь Петрович. Подозреваемый - еще не обвиняемый. Доказать еще надо подозрения... - Так чем же я привлек ваше внимание? - Тем, что 10 января 1978 года вы, будучи в нетрезвом состоянии, управляли грузовой автомашиной ГАЗ с кузовом, крытым брезентовым тентом, следовали по шоссе, по которому в то же время навстречу вам двигался Юрий Селянин, могли не справиться с управлением автомашиной и совершить наезд на любого пешехода, в том числе и на Селянина... Постникову показалось, будто что-то оборвалось у него внутри и сердце остановилось. - Позвольте, позвольте. Это злое недоразумение. Не в моих правилах ненастной ночью, при плохой видимости гонять на машине да еще, как вы утверждаете, в нетрезвом состоянии. Так что, уверяю вас, явное недоразумение. Стуков тщательно скрывал охватившую его брезгливость: нельзя же так трусливо и неумно врать. Ну, отбивайся, выдвигай правдоподобные версии, но не уподобляйся мальчишке, который с измазанным ртом отпирается, что лазил в банку с вареньем. Василий Николаевич молчал, великодушно давая Постникову возможность собраться с мыслями. А мысли Постникова мешались. Если бы сейчас в кабинете рухнул потолок или с улицы влетела в форточку шаровая молния, Игорь Петрович был бы напуган и потрясен куда меньше. Такого оборота - отмены устраивавшего всех постановления Стукова в областном центре - не мог предвидеть даже Федор Иннокентьевич. Пожалуй, одна только Варя, ни во что не посвященная, предчувствовала такой кошмарный исход. Любящее сердце - вещун... Да еще Лида Круглова давно делала намеки о каком-то краешке их вины, о том, что они могли бы предотвратить гибель Селянина, но не сделали этого... Тогда он отмахнулся от этих намеков. И вот расплата... Собрав остатки своего мужества, Постников решил попытать судьбу и сказал: - Новость действительно ошеломляющая! Помнится, вы, Василий Николаевич, и все кругом были уверены в том, что Селянин - жертва несчастного случая. - Он словно бусы на нитку, нанизывал слово за словом, оттягивал решающий вопрос. И все-таки настало мгновение, когда уже нельзя было не задать этот вопрос: - Только и сейчас не могу я взять в толк: в чем подозревают меня? Пусть смерть Селянина - следствие чьего-то злого умысла. Так ищите убийцу... Но я-то при чем тут, если меня даже не было на этой дороге? Стуков брезгливо поморщился, но сказал сдержанно: - Вы настаиваете, что не проезжали в тот вечер по дороге? - Да. Насколько я помню, так. - Ответ звучал не очень твердо, но Игорь Петрович решил пойти ва-банк. - Может быть, позабыли? - с напускным сочувствием заметил Стуков. - Да-да, переезд в трест. Дела, знаете, заботы, занятость... - Да, да, - понимающе покивал Стуков. - Но есть свидетель, который отлично помнит события того вечера. Вашу машину с брезентовым тентом, которую он ясно видел и которой пользовались в тот день только вы. Видел как раз в тот момент, когда погиб Селянин. И на том месте... Он даже прикинул скорость - километров за восемьдесят вы гнали. Именно недозволенная скорость привлекла внимание этого человека к вашей машине. - Свидетель!.. Яблоков ваш... Яблоков!.. Только и свету в окошке... Все он видел, все он знает. Одно только забывает, что родственник и Селянину и Касаткину. Значит, заинтересованное лицо. - Тут бы Постникову и остановиться. Но он не смог сдержаться и раздраженно продолжал: - И что он мог рассмотреть с крыльца дежурки - это же метров триста до шоссе, да еще в пургу. Снег мело так, что света белого не видно. Он произнес эти слова и сразу же пожалел о них. Но было уже поздно. Капитан Стуков заметил с укором: - Странно как-то у вас получается, Игорь Петрович, нелогично. Поездку свою вы отрицаете, а вот что уличает вас в этой поездке именно Яблоков, вам это доподлинно известно. Еще раз скажу: нелогично и, простите, неумно, Игорь Петрович. Вы же сразу после похорон Селянина отбыли в область, а Яблоков впервые заговорил о вашей поездке через месяц после возвращения из командировки в Хребтовск. И погода в тот вечер вам тоже запомнилась. - Что же тут нелогичного... Погоду помню, потому что жил в тот вечер. А не запомнить его, согласитесь, невозможно. Что касается наветов на меня Яблокова, бывал-то я в Таежногорске за два года не раз, а здесь, простите, только дворовые собаки о яблоковских догадках не брешут... Стуков не без внутреннего смущения припомнил свои споры и ссоры с таким настырным Яблоковым, несколько озадаченно сказал: - В общем-то, вы правы и насчет погоды, и, простите, даже насчет собак... Но все-таки, Игорь Петрович, так сказать, по старой дружбе, я стучусь к вашей совести, ехали ведь вы по шоссе. Так соседствовал вам кто-нибудь в кабине или вы там были один? - Простите, Василий Николаевич, но ваш вопрос мне кажется провокационным. Я настаиваю на том, что вообще не садился в тот вечер за руль, а вы спрашиваете, кто был со мной в кабине? - Да полно вам, Игорь Петрович! - строго урезонил Стуков. - Какие там провокации? Мне, право же, стыдно за вас. Следствие располагает данными, что в тот вечер в доме вашей хорошей знакомой Надежды Гавриловны Жадовой был богатый ужин. В нем принимали участие Пряхин, Касаткин, ваша близкая подруга Лидия Ивановна Круглова и вы собственной персоной. Нам известно, что вы в нетрезвом виде вели автомашину, в кабине которой вместе с вами находилась Круглова. Кстати, Лидия Ивановна вскоре после вашего с Чумаковым переезда в область тоже покинула поселок. Перед самым отъездом она призналась близким ей людям, что сидела с вами в кабине, вы ехали по шоссе мимо ДОЗа. Она дрожала, что вы на скорости перевернете машину. Она видела кого-то на дороге, но не думала, не гадала, что кончится все так трагично. Что виновата она перед Юрием сильно... - Стуков смущенно кашлянул и, не щадя больше перед этим двоедушным человеком своего следовательского самолюбия, признался с невеселой усмешкой: - Собаки об этом, правда, как выражаетесь вы, не брехали, но слушок был среди близких вам с Кругловой лиц. Постникову показалось, что сердце у него оборвалось и рухнуло куда-то далеко вниз. "Лидия успела растрепать свои бредни..." Это печальное открытие лишило Игоря Петровича не только остатка сил, но и дара речи. Он сознавал, что молчать самоубийственно, надо немедленно противопоставить нечто убедительное намекам, да что там намекам - обвинениям Стукова. Но не мог вымолвить ни слова в свою защиту. И тут Стуков неожиданно бросил ему спасательный круг: - Может быть, Круглова перепутала чего-нибудь? Так вот, Игорь Петрович, чтоб у нас с вами тоже не возникло путаницы, вы, пожалуйста, припомните тот вечер, скажем, часиков с шести и до отхода ко сну. Восстановите, с кем общались, что делали, когда и как вернулись домой. Напишите все собственноручно. Думаю, вам это не составит труда. Погоду и ту помните отлично, а прочие подробности, конечно, у нас в памяти. Ночь та для всех памятна. А потому мы для точности спросим об этом совместно с вами Круглову и еще кое-кого... И тогда все станет ясно. Мы оба изрядно устали. Ступайте отдохните, подумайте, а утром, пожалуйста, ко мне. Утро вечера мудренее. Продолжим на свежую голову. 3 Пока Василий Николаевич Стуков, все более досадуя на Постникова, безуспешно пытался разбудить в нем совесть и искренность, в соседней комнате Денис Щербаков встретился с очевидцами событий той ночи. Первым был Владимир Семенович Поляков - водитель машины, которая 10 января 1978 года повезла по домам рабочих вечерней смены ДОЗа. Теперь Поляков был на пенсии, крепко прихварывал. Вошел, с трудом справляясь с одышкой, однако отмахнулся от предложенного Денисом стула и сказал колюче: - Я о ваших правилах, товарищ следователь, кое-что начитался и по телевизору насмотрелся. Знаю, что вопросы задаете только вы, но позвольте и мне задать вам вопрос, поскольку, извиняюсь, гражданская и человеческая совесть прямо-таки скребут мне душу. Повстречал на днях Степана Касаткина, козырем, понимаешь ты, ходит. И права ему на блюдечке поднесли. Так вот, интересуюсь я, товарищ следователь, да и многие затылки чешут: как же получается, где же здесь справедливость!.. - И не без ехидства прищурился на Дениса. - Так что предупреждаю, куда бы вы следствие ни поворачивали, я от своих прежних слов не отступлюсь ни на шаг. Я ведь не как некоторые, у которых в городе Степан, а на селе Селифан. Да еще к тому же собственные домыслы. Я рабочий человек, хотя и пенсионер, и про знак ветерена на своей груди тоже помню. Был я первым свидетелем по этому делу и останусь им. Я не с крыльца ДОЗа шоссейку просматривал. Я самым первым увидел лежавшего на дороге Селянина, и на моих глазах Касаткин его давнул, а после этого из головы Юрия хлынула кровь... Так какой же здесь к лешему несчастный случай?.. Денис, удивляясь легковерности иных обывателей и живучести предрассудков в таких населенных пунктах, как Таежногорск, учтиво сказал: - Все правильно, Владимир Семенович. Селянин лежал на дороге, и Касаткин задел его колесом своей автомашины, и кровь после этого хлынула из головы Юрия... Так вот, чтобы следствие не уклонилось никуда в сторону, расскажите все как было тогда, все по порядку. В ту ночь вы оказались как бы впередсмотрящим... Поляков не без раздражения тем, как ловко и вежливо отвел следователь его вопросы, утвердился на стуле, перевел дух и заговорил: - Был я, значит, в ту ночь в гараже дежурным. Автобуса у нас нет, людей развозим на грузовой с будкой в кузове. В одиннадцать пересменок на заводе, подал я во двор свою карету. Сели в нее люди, и двинулся я к Катиному логу. Там я высаживал Агафью Мохову... Ехать было тяжело, видимости никакой. Тянул я всего километров на сорок. Проехал минуты две - это чуть больше километра от ворот завода, и тут показалось мне, что на дороге что-то чернеет вроде. Я подумал: уж не березу ли ветром своротило? Притормозил, направил фары. Нет, береза на месте, а рядом с ней поперек дороги чернеет не то человек, не то зверь. Остановился я, значит, выскочил из кабины, стучусь к своим пассажирам в будку: ребята, мол, лежит кто-то на дороге. Ну, повыпрыгивали, присмотрелись: человек лежит, прильнул к гравию, как к подушке. Кинулись мы к нему - и тут сзади бортовой ГАЗ с кузовом под тентом. На такой скорости шарахнул что нас всех только ветром обдало, а он - колесом по лежачему. Того беднягу аж вдоль дороги развернуло. Кровь растеклась по шоссе... Добежали мы до него, ахнули - Селянин Юрий. Пульса нет... Поляков с усилием выровнял дыхание, долго молчал, видно, снова был мысленно на той дороге. - Потом я уже узнал, что это Степан Касаткин так его... Только если по правде, то у Касаткина хотя и большая вина, что пьяный гнал километров восемьдесят, а есть хоть маленькое да оправдание. Из-за моей машины не мог он видеть лежавшего Селянина, обогнул он меня правильно, а затормозить уже не поспел, я ведь до Селянина не доехал метров десять... - Выходит, Владимир Семенович, шоферские права Касаткину, правда, не на блюдечке, но вернули не совсем зря, - с усмешкой заметил Денис, - коли, по вашим же словам, не мог он видеть лежавшего Селянина. - Нет! Виноват Степан, и крепко. Нас всех он не мог не видеть. Гнал с такой скоростью, что половина моих пассажиров могла на шоссейке остаться. - Владимир Семенович, то, что могло случиться, но не случилось, закон в вину не ставит. Значит, "скорую" и милицию вызывали сами рабочие? - Всех опередил Федор Иннокентьевич Чумаков. В ту ночь он какими-то судьбами оказался на заводе. Он и вызвал. Только зачем? Могильщик требовался - и больше никто. - А когда вы повезли людей по домам, видели вы Чумакова во дворе или в цехе? - Нет, не заметил. - Не обратили внимания, в кабинете директора вашего завода были в тот момент освещены окна? - Вроде бы нет. Стояла темень. - Когда же в тот вечер вы впервые повстречали Чумакова? - А когда он прибежал на место происшествия... Хоть и здоровый мужчина, а не хуже наших баб, только что в голос не причитал. Больше всех суетился над Юрием. Даже искусственное дыхание делать начинал. Хотя всем ясно было - это без толку. А потом, когда лейтенант Сомов и доктор Шилов прибыли, он все им твердил про то, как Юрий Селянин сильно пьяным был в вечернем кафе и на ногах не стоял... А еще очень злился на Степана Касаткина. Меня в погоню за ним послал и кричал, что таких мерзавцев, как Касаткин, без суда расстреливать надо на месте. Мне капитан Стуков пенял потом, что не должен был я с места происшествия уезжать, поскольку лейтенант Сомов фиксировал следы случившегося. - Владимир Семенович, дело прошлое, скажите откровенно, лейтенант Сомов был в нетрезвом состоянии? - Да, припахивало вроде бы от него. Позже я узнал, что сына он женил как раз. Так что вызвали его со свадьбы. - Вы подписывали протокол осмотра места происшествия? - Вроде подписывал чего-то. - Как по-вашему, все в нем точно указал лейтенант Сомов? - А чего там указывать-то? Береза эта и сейчас на месте. Я уж говорил вам, Селянин лежал возле нее. А следы? На гравии, да еще в метель, какие там следы. Денис внимательно слушал Полякова, но в памяти неожиданно очень отчетливо прозвучал, казалось, позабытый уже голос сержанта Родченко - водителя газика в райотделе: "Чему тут меняться, да еще сильно? Пожалуй, против того только та перемена и есть, что в заплоте ДОЗа, вон там, за кюветом, дыру заделали. А тогда торчала, человек в нее свободно пролезть мог, даже и с плахой". Еще не полностью осознав важность этой неброской, на первый взгляд, подробности, Денис спросил: - Значит, никаких особых примет и следов? И заводской забор был в полном порядке, и снежный наст нигде не нарушен? Поляков сначала удивленно, потом как бы ошарашенно посмотрел на следователя и даже ладонью себя по колену прихлопнул: - А ведь правильно, язви тебя! Напротив той березы в заводском заборе дыра торчала, ее вскорости после всего заделали. А что до наста? Так был он порушен, и крепко. Бросилось мне в глаза и мужикам тоже, что в кювете, опять же аккурат напротив березы, яма чернела, ровно в ней медведь кувыркался. Или застрял человек. Я еще подумал, что Юрий Селянин по пьянке в кювет свалился, выбрался и на дороге отлеживался. "Дыра в заборе. Чернела яма в сугробе... Черные дыры в космосе - загадки науки", - вроде бы без связи с рассказом Полякова подумал Денис, но спросил деловито: - А еще каких-либо следов в кювете не было? - Да вроде бы ничего не видел. Хотя, я вам говорил уже, пуржило, могло и замести. - Одежда Селянина была в снегу? - Да нет. Видно, недолго он лежал, запорошить не успело. Поляков замолчал, с хитренькой усмешкой посмотрел на Дениса, напомнил подчеркнуто вежливо: - А от моего вопроса вы уклонились, товарищ следователь. Я о том, что кровь из головы покойного хлынула на виду у всех после того, как Касаткин колесом его развернул на дороге. Как же это понимать? Причина и следствие... - Мертвым был Юрий Селянин к моменту толчка его машиной Касаткина. Мертвым на дороге лежал! - с грустью ответил Денис. - Вот так оно было, Владимир Семенович. Эксперты отметили, что кровь после удара Селянина чем-то по голове скопилась в его шапке, а когда его машина Касаткина резко развернула, она хлынула на дорогу. Вот вам, Владимир Семенович, и очевидность, и причина, и следствие... Логика говорит: после того - не значит вследствие того. А верующие люди раньше утверждали: если что-то кажется тебе - перекрестись. Ну, а мы, безбожники, исповедуем: показалось, даже увидел, подумай, и крепко подумай, что к чему... 4 Афанасий Григорьевич Охапкин сидел перед столом Дениса, далеко выставив перед собой негнущуюся ногу. Был он седоголов, но в движениях не по-стариковски проворен. А вот на вопросы отвечал раздумчиво, не то нехотя, не то скрыть пытался что-то. - И давно вы в ночных сторожах? Даже и на это Охапкин ответил не сразу, прикинул сроки в уме: - А с той поры, как объявилась в наших местах ПМК и открылся ДОЗ. - Вздохнул и признался более словоохотливо: - Надоело числиться за собесом с самой войны. Да и не шибко денежно оно. А тут какой-никакой приработок, да и на людях. - Начальство часто по ночам будит? - Начальство ночами крепче нашего спит, - назидательно сказал Охапкин. - А мы, сторожа то есть, на посту согласно инструкции. Спать нам не положено. Хотя, по правде сказать, на моем объекте - никаких происшествий. - Как же никаких происшествий? - стал заходить со стороны Денис. - Два года назад почти напротив вашей сторожки погиб при загадочных обстоятельствах Юрий Селянин. Охапкин посидел молча, будто даже это известное всему району происшествие ему требовалось припомнить: - Да, погиб. Царство ему небесное... Это вы, значит, про ту ночь, когда меня Федор Иннокентьевич навестил. - И настолько сильным, может быть, даже болезненным было в душе Охапкина это воспоминание, что он, не дожидаясь вопросов следователя, заговорил пространно: - Обошел я в ту ночь оба вверенных мне склада, вернулся к себе в сторожку... - Не скажете, в котором часу вернулись? - прервал Денис. - Часов нет при мне, но зашел я к себе, должно быть, за полчаса, как шум поднялся на дороге. Значит, в пол-одиннадцатого примерно. Только взялся я за дратву - валенки подлатать старухе, вдруг грохот в дверь, будто миной шарахнуло по землянке, как нас в сорок третьем году подо Ржевом. Я опешил малость, замешкался, доковылял до дверей, открыл, а там сам Федор Иннокентьевич, будто дед Мороз, только на бровях нет снега. Вообще-то, он уважительный мужик, всем работягам и руку подаст, и по имени-отчеству величает... А тут, видно, чем-то сильно был раздосадован. Даже, извиняюсь, матом меня, инвалида... Спишь, говорит, старый хрен. Я, говорит, все кулаки оббил о дверь, пока тебя добудился. Говорит, я обошел все твои объекты, в сугробах досыта накупался, размести дорожки ленишься. Я подумал: когда это он успел объекты обойти, когда я сам только что в сторожку со складов явился. Так-то, говорит, ты охраняешь вверенную тебе ценную социалистическую собственность. И еще напустился на меня: "Почему дыра не заделана в заплоте, через нее не только тесину, а медведь пилораму уволочь может". Вроде бы позабыл, что это вовсе не мое дело. Я, понятно, объясняю ему, что уже совершил положенный мне обход и вовсе не спал. Федор Иннокентьевич в конце концов отмяк душой, человек-то он отходчивый, выпил ковш воды. Расстались мы с ним по-хорошему, я с него еще снег голичком немножко обмахнул... ГЛАВА ВОСЬМАЯ 1 Она прикрыла за собой дверь бухгалтерии, приветливо взглянула на ожидавшего ее в коридоре Дениса Щербакова и сказала как старому знакомому: - Я знала, что вы придете. Слух по поселку: снова подняли дело Юрия Селянина. А я - Татьяна Матвеева, в прошлом - Солдатова. Вас интересует только Солдатова... Последняя любовь Юрия Селянина не взяла бы приза на конкурсе красоты. И ростом невеличка, и станом полновата, и черты лица вовсе не классические. Круглое лицо с ямочками на румяных щеках. Но во взгляде светло-серых глаз - такая доброта, спокойствие и основательность, которых нельзя не увидать и которые, скорее всего, привлекли к ней смятенную душу Юрия Селянина... - Я сразу догадалась, что вы из этих... как их... органов. - Правоохранительных, - подсказал Денис и представился. - Ясно. После гибели Юрия, - лицо ее потемнело, - меня и Колю уже расспрашивали про тот вечер. - И забеспокоилась: - Здесь, в коридоре, все время ходят и хлопают дверьми. Не получится у нас с вами разговора. Если бы вы были комиссар Мэгре или сыщик Пуаро и вообще жили бы где-нибудь в Париже или в Риме, пошли бы мы с вами в какой-нибудь погребок и заказали бы там по чашечке кофе, а то и по рюмочке как его... кальвадоса, и там бы вы услышали от меня все, что вас интересует... Но в Таежногорске кафе только вечернее, днем - обыкновенная столовая, где подают отварную мойву прошлогоднего завоза. Там не поговоришь. На улице еще холодно. Поэтому вот что, Денис Евгеньевич, двинем-ка к нам домой... Денис поблагодарил и, обескураженный Таниным позерством, - нет ли в нем стремления спрятать тревогу? - покорно дал ей взять себя под руку и подравнял свой размашистый шаг к ее семенящей походке. 2 Николай Матвеев оказался русоволосым парнем огромного роста, с задубелым от ветра лицом. Спортивная куртка, казалось, расползется по швам на его саженных плечах. Перехватив недоумевающий взгляд мужа, Таня сказала предупредительно: - Знакомься, Коля. Это товарищ Щербаков, капитан милиции. Ты же слышал: опять интересуются, как погиб Юра Селянин, и Денис Евгеньевич желает поговорить все о том же, о последнем ужине с Юрием... Таня, Юрий и Николай повстречались три года назад в том самом вечернем кафе, где год спустя провели свой последний вечер. Юрий и Николай сидели за столиком, разомлелые от духоты, выпивки, обильной еды, оглушенные лязгом музыкального автомата. И оба одновременно разглядывали в толчее танцующих темноволосую невысокую девушку. Танцевала она радостно, самозабвенно. Всплескивали над быстрыми плечами струйки темных волос, взлетали над головой руки, жарко блестели в улыбке глаза и зубы... - Вот это девчонка! - ахнул Юрий. - Сильна! - поддакнул Николай. - Не знаешь кто такая? - Вроде бы Василия Ивановича Солдатова дочка. Но раньше не встречал ее здесь. Юрий, потом Николай пригласили девушку на танец, а там подсели к столику, за которым она сидела со своими подружками. Юрий завязал разговор с ней, как со старой знакомой, Николай застенчиво помалкивал. Вскоре парни узнали, что она действительно Таня Солдатова, заканчивает в областном центре финансово-экономический техникум, приехала сюда на преддипломную практику и уже получила распределение в Таежногорскую ПМК. - Так что, мальчики, возвращаюсь в родные места, - сказала она с удивительной своею улыбкой. - И заживем мы все вместе... - Вместе-то чего хорошего? - простодушно возразил Николай. - Вдвоем жить надо. Когда вдвоем - семья. - Вон ты куда загадываешь, не рано ли? - засмеялась Таня. - Я пока не собираюсь замуж. Даже и за тебя... богатырь-красавец... - А уж за меня, маломерка, и подавно, - ввернул Юрий. - А может, маломерки мне больше нравятся. Я ведь и сама невеличка. Может, влюблюсь в тебя с первого взгляда... Николай заметно помрачнел. А Юрий сказал непонятно: - Ненадежная моя любовь, Таня. Нынче - князь, завтра - грязь. - Ой, да ты, оказывается, мрачнющий, - разочарованно заметила Таня. - Ладно, мальчики, давайте пока просто танцевать... Когда парни у ворот Василия Солдатова простились с Таней, Юрий подождал, пока за ней захлопнулась дверь в сени, ухватил Николая за локоть и сказал твердо: - Вот что, Коля-Николай, я вижу, ты на Татьяну тоже положил глаз. Все понятно. Так вот что, Николай, чтобы нам не изломать из-за нее нашу дружбу и не стать врагами по-страшному, давай договоримся: никаких свиданий наедине, тем более - объяснений, всегда и всюду только втроем. И пусть она, как говорят в ООН, сделает свободный выбор... - Да вроде бы так. Вроде бы правильно. Все, как в ООН. Кому судьба, тому и фарт. - Фарт что, фарт всегда в наших руках. Тьфу! Тьфу!.. - вроде бы покрасовался Юрий перед приятелем. - А вот судьба? Судьба, Коля, дело туманное... За год никто из них не нарушил уговор. Если Николай работал в вечерней смене, Юрий не показывался у Тани. Если Юрия отправляли в командировку, Николай всячески уклонялся от встречи с девушкой. В тот непогожий январский вечер они завернули в вечернее кафе тоже втроем. Сели за столик, обогрелись. Николай внимательно оглядел Юрия, встревоженно заметил: - Ты сегодня какой-то вроде бы не такой. Лицо горит, глаза блещут... Вроде бы лихорадка у тебя... - И правда, Юра, - согласилась с Николаем Таня. - Какой-то ты встопорщенный, что ли. - А, ерунда, - беспечно отмахнулся Юрий. - Ветром нажгло, вот и горят щеки. Заказывал Юрий ужин с напугавшей Таню жадностью: - Куда так много? Будто купец в старину... Юрий накрыл своей ладонью лежавшую на столе ладонь Тани, искательно заглянул ей в глаза и сказал робко: - Догадливая, Танюша. - И признался вроде бы шутливо, но с несвойственной ему отчаянностью: - А вообще-то, к месту про купцов. Сегодня мне охота напиться именно по-купецки. Так, чтобы по мордасам лупить кое-кого, зеркала, посуду... - Ничего себе. Скромное желание, - напряженно засмеялась Таня. - Может быть, мы уйдем, Коля? Пусть он один дерется и ломает все вдребезги. - Вроде уговор же у нас, - возразил Николай, - чтобы всюду втроем. Едва официантка подала заказанное Юрием, он, не притрагиваясь к еде, с жадностью опорожнил фужер водки. Посидел, словно бы закаменев, наполнил фужеры шампанским и сказал глухо: - Коля ты мой, Николай! Давно я порывался сказать тебе, как в той частушке: сиди дома, не гуляй. Да все не поворачивался язык. Уговор наш, дружбу нашу с тобой ломать не хотел. Ты знаешь, Коля, слово свое я держал твердо. Ни разу Танюшу за руку не взял за твоей спиной, ласкового слова не шепнул ей. - Он заслонил ладонью глаза от света и сказал еще глуше: - Один я знаю, чего это стоило мне... Ведь люблю я Таню больше жизни, больше матери своей люблю... - Ты, парень, что-то вовсе с тормозов соскочил, - испуганно и осуждающе сказал Николай. - Видно, сегодня водка тебе не впрок Уговор же у нас... Юрий смотрел прямо перед собой и, казалось, не видел покрасневшей до слез Тани, но все же уловил мгновение, когда она попыталась встать. Мягко, но властно накрыл своей ладонью ее ладонь на столе и сказал, словно они были наедине: - Не уходи, Таня. Прошу тебя. Трезвый я. И к тебе со всей моей душой. Хочешь, при всех на колени перед тобой встану... Только ты одна, Таня, спасти меня можешь. Уйдешь, значит, все - гибель мне, без тебя нет для меня ни жизни, ни солнца, ни стариков моих, никого. И сил моих никаких нет, не выгрести мне без тебя к берегу... Люблю я тебя и при нем, при Николае, прошу тебя, Таня, стать моей женой. А откажешь, с любовью этой уйду в могилу!.. - И, точно лишь сейчас вспомнив о Николае, всем телом крутанулся к нему и заговорил умоляюще: - Ты, Коля, зла не держи на меня. Знаю, что только ты мой истинный друг, прочие так... собутыльники на дармовщинку... Ты пойми меня правильно, друг единственный, найдешь ты еще свою судьбу и любовь, а мне без Тани не жить... - И, низко склонившись над столом, приник губами к дрогнувшей руке Тани. Таня растерянно оглянулась на соседний столик, где перестали звенеть рюмками и ножами, прислушиваясь к словам Юрия, сглотнула слезы и спросила гневно: - Ты что, артист? Новую роль репетируешь? Чувствуется богатый опыт и навык! Только я не Лидия Ивановна Круглова, перед которой все поселковые кавалеры ползают на коленях и ручки ее целуют! И не пугай. И могила тебя минует, и прочие страсти... И у нужного берега ты вынырнешь... А что до твоей необыкновенной любви ко мне, то спасибо, конечно. Только вот беда, нечем мне тебе ответить. Нет у меня любви к тебе. Нет! - Она словно задохнулась на этой фразе, договорила грустно: - Ты уж прости меня за это. Но сам понимаешь, разве кто волен в любви. А если уж честно... Я люблю Николая и пойду замуж только за него, если он, конечно, возьмет меня... - Да что ты, Танечка... Да я! - Губы Николая дрогнули, покривились, казалось, он заплачет. Юрий медленно и тяжело, точно она была перешиблена, снял свою руку с руки Тани и сказал: - Куда ни кинь - кругом клин. Может, ты и права, Танюша. Может, ясновидица ты! Какой я против Николая жених! У него бульдозер в руках. И сегодня, и завтра, и до скончания дней. А я нынче - князь, завтра - грязь. Кончилась моя карьера. - Он снова заслонил лицо ладонью, не то от света, не то от любопытных взглядов, и сказал с неожиданной лихостью: - А! Все, как говорит один мой недобрый знакомый, гримасы бытия... Я с вами, друзья мои, последний нонешний денечек... Нынче - здесь, завтра там. Да так далеко, что и в лупу это место не рассмотришь на карте. А поскольку на свадьбе мне у вас не быть, вот тебе, Таня, мой свадебный подарок! - Он быстрым движением извлек из кармана коробочку, раскрыл ее и надел Тане на палец золотое кольцо-веточку с тремя крохотными лепестками и с тычинками-бриллиантиками посередине. Сказал с горькой усмешкой: - Вознесся я в мечтах, думал, станет обручальным это колечко, а теперь вот примите, как говорят дипломаты, уверения в моем совершенном к вам почтении... - Лицо его потемнело, голос стал сдавленным: - Между прочим, на кольце, под лепестками, буковки Т. С. Думал - Татьяне Селяниной, а сейчас просто Татьяне Солдатовой. Таня взглянула на свой палец, этикетку на кольце и сказала мягко, но решительно: - Ты прав, Юра. Коля мой - обычный бульдозерист, я - рядовой бухгалтер. И такие дорогие подарки нам отдаривать нечем. - Правильно, Танюша, - с облегчением сказал Николай. - Не к лицу нам такие подарки. - Стало быть, и в этом прокол. Что же, на нет и суда нет. - Юрий сам снял с пальца Тани кольцо, осмотрелся, обрадованно крикнул попавшейся на глаза официантке: - Эй, Тася, ты, кажется, Сергеева. Так что все буковки сойдутся. Иди-ка сюда, озолочу тебя... На память от бывшего Юрки Селянина. Может, ты хоть когда вспомнишь, что был такой в поселке. Тут Юрия властно крутанула за плечо чья-то сильная рука. Перед ним стоял и пепелил его взглядом суженных яростью черных глаз Федор Иннокентьевич Чумаков. - Ты что тут выступаешь, молокосос! Устроил, понимаешь, спектакль! То в дон Кихота играешь и Дульсинею Тобосскую, то бижутерией разбрасываешься! Напились, понимаете, до потери сознания и ориентировки. Не можете водку, пейте кефир. Безответственность! Только позорите честь нашего славного рабочего коллектива. А ты, Тася, - начальственно кивнул он поспешившей на зов Юрия официантке, - ступай и продолжай работать. И не слушай этого суслика. Устроили, понимаешь, представление! Юрий скинул со своего плеча руку Чумакова, сказал с дерзкой усмешкой: - А, ясновельможный товарищ Чумаков! Собственной персоной. Ужинаете, значит, с народом. Трогательно, аж слеза прошибает... А вот чужие разговоры подслушивать - нехорошо!.. Нехорошо, Федор Иннокентьевич, как вы любите говорить, аморально! И не бижутерия это, а мои деньги и мой каприз. И никакой я не член рабочего коллектива. Это вон Николай рабочий человек. А я - порученец, как говорит мой отец, Селянин Павел Антонович, при вашей особе. Большие выпуклые глаза Чумакова вовсе сузились, артистически поставленный голос стал шипящим: - Правильно, ты, Селянин, не рабочий и не порученец. Ты - просто шпана и алкоголик! И ты еще пожалеешь о своем дебоше... Юрий словно бы от удара отпрянул назад и проговорил сдавленно: - Спасибо, Чумаков, спасибо за все! Уж коли подслушивал сейчас, послушай и мой последний сказ. Сегодня я полдуши друзьям распахнул, а завтра... - Он понизил голос почти до шепота. - Завтра могу и всю душу... - Распахивай! Если кто ее рассматривать станет, - усмехнулся Чумаков. - Чужая душа, как говорится, потемки... - Федор Иннокентьевич, - напомнила о себе снова подошедшая официантка. - Давеча вы заказывали навынос бутылку шампанского. Так будете брать? - Непременно, - с готовностью сказал Чумаков. - А этим пропойцам больше ни грамма!.. - Слушаюсь, Федор Иннокентьевич, - заверила официантка. Держа за горлышко бутылку, точно противотанковую гранату, Чумаков медленно и грузно двинулся к выходу... Юрий осмотрел зал, но, не уловив ни одного сочувственного взгляда, вернулся к своему столику и грустно сказал: - Не помню, в чьей-то пьесе кто-то говорит: "Испортил песню, какую песню испортил дурак..." - Вот и все, - со вздохом подытожила Таня. - Выпили по рюмке, Юра, не спрашивая счета, швырнул официантке на стол много денег. Та аж ахнула... На улице мы расстались. В первый раз за год пошли в разные стороны. Мы с Колей к моему дому. Юра к себе. Пошел - и не пришел никуда... - Таня потупилась, поскребла ногтем на полированной столешнице какое-то пятнышко и сказала тихо: - Так что я себя и Колю виню. Пошли бы мы тогда вместе с Юрой, сейчас бы он был живой... А мы сильно счастливые были тогда. Очень обошлись с ним круто, не дошло до нас, что маялся он чем-то... Ведь он же, подумать только, даже на Федоре Иннокентьевиче выместил зло. В тот момент все равно ему было, кто перед ним. Он бы и отца родного не пощадил... Сильно я его тогда подкосила. Но ведь сердцу не прикажешь, верно? - она улыбнулась виновато и грустно. - Да, Таня, сердцу не прикажешь, - подтвердил Денис, думая о важных подробностях, какие только что услыхал от Матвеевых, о том, что Чумаков и другие свидетели, пожалуй, не преувеличили, расписав Стукову пьяный дебош Селянина, и Стуков на основе этих показаний сделал логически верный вывод. Не задумался только: дебош ли это был или же бунт? Бунт! Но против кого и чего?.. - Конечно, можно сказать: роковое стечение обстоятельств. Вы с Николаем были слишком счастливы, чтобы думать о нем. Яблоков хотел его проводить, но Селянин отказался. А как вы считаете: Юрий, когда вы расстались, был сильно пьян? - Да как вам сказать? - Николай пожал плечами. - В кафе пришел трезвым, выпил умеренно, говорил связно, хотя зло и непонятно. А на ногах держался твердо. - А как же дебош? - вспомнил Денис. - Оскорбление Чумакова? - Я считаю, не было никакого дебоша, - убежденно сказала Таня. - Была просто истерика. Или бунт против чего-то. - Или против кого-то? - Против меня, наверно, - предположила Таня после долгой паузы. - Я его тогда обидела сильно. Уже убежденный в том, что версия об убийстве Юрия Николаем Матвеевым из ревности совершенно беспочвенна, Денис сказал: - Вот теперь, через два года, и гадай, что стряслось с ним: с отчаяния сам лег под машину, пьяным упал в кювет, как думают некоторые, выбрался и отлеживался на дороге или кто-то проломил ему голову... - Может, - начал Николай, - ни то, ни другое, ни третье? Просто на бегу подвернулась нога, упал, а вот подняться сил не хватило. А чтобы голову ему проломить... Кто?! За что?! У него же весь поселок в друзьях. Не было врагов у него. Ну, а если он стекла кому по пьянке выхлестал, так за это не убивают... - Значит, вы не были на месте происшествия? Когда же вы узнали о гибели Юрия? - Да утром уже. Сразу-то мы к моим родителям пошли. Сказали им, что хотим пожениться. По-старому, вроде бы спросили благословения. Папа с мамой растрогались, сразу угощение на стол. Так до утра все вместе и просидели, проговорили о будущей жизни. - Таня, как я понял, в кафе вы недобрым словом вспомнили Лидию Ивановну Круглову. Разве у Юрия с ней были отношения? От взгляда Дениса не укрылось, как быстро переглянулись супруги Матвеевы, и Николай, опережая ответ жены, сказал: - Откровенничал со мной Юрий. Лидия Ивановна заигрывала с ним всячески, когда он на лесных делянах отмеривал ей положенные по договору кубометры. Ну а Круглову эту, всему поселку известно, обхаживал инженер Постников. Так что между Постниковым и Юрием пробежала черная кошка... А если правду сказать, то последний год Юрий на всех шибко злиться начал: и на Круглову, и на Постникова, и даже на самого Чумакова. Поругивал их частенько. И еще намекал, что судьба его сразу может сломаться. И надо ему торопиться жить. - И что же, он торопился? Сорил деньгами? Делал дорогие покупки? - Нет, жил, пожалуй, в пределах своей зарплаты, - рассудительно оказал Николай. - Ну, прогрессивки были. В доме Селяниных заведено было, что свои деньги Юрий держал при себе, не давал на хозяйство. Да и не было в доме Селяниных никакого богатства. А когда Павел Антонович на могилу Юрия чуть не мавзолей поставил и по поселку слухи пошли разные, то он объяснил, что деньги это Юрия, и наиграл он их в "Спортлото". - А вам Юрий говорил о "Спортлото"? - Были разговоры. Ездил он в область, покупал карточки. И по телевизору всегда смотрел тиражи. Он ведь, Юрий-то, вообще был азартный. Но о выигрышах скрытничал. И снова перед глазами Дениса всплыл памятник на могиле Юрия Селянина на неказистом Таежногорском погосте, и зашелестели пересуды по поселку, и замаячили где-то вдалеке сберегательные книжки. Вклад в десять тысяч рублей. И не было разумного объяснения происхождению этих ценностей, кроме не очень правдоподобного "Спортлото". А теперь еще засверкал бриллиантовыми тычинками на золотых лепестках перстень. И Денис, не сдержав озабоченности, спросил: - А что, Таня, перстень, который дарил вам Селянин, действительно был бижутерией, как определил Чумаков? - Да нет, Юрий сам опроверг это. Федор Иннокентьевич его видел издалека, а мы с Колей рассмотрели во всех подробностях. В футлярчике для перстня была этикетка магазина. Цена - тысяча семьсот рублей. Так что настоящие в нем бриллианты. - Где теперь этот перстень? У Павла Антоновича? - Этого я не знаю, никогда разговора не заходило... 3 Едва взглянув на вошедшего к нему капитана Стукова, Денис опять подивился способности Василия Николаевича преображаться внешне в зависимости от своих служебных обстоятельств. При первой встрече Стуков показался Денису немощным, глубоко уязвленным в самолюбии, сейчас он смотрелся бравым, не простившимся еще с молодостью офицером, исполненным достоинства, взгляд его был уверенным и твердым. - Что, Василий Николаевич, отрадные новости? - Да, оправдываются наши расчеты. Постников начал "работать" на пользу следствию. - И что же он "наработал" за два дня? - Как мы с вами и предполагали, он кинулся к своим старым связям. Сначала заявился к Жадовой, и примерно через полчаса оба рысью затрусили к Пряхину, где провели весь вечер. Не надо особой проницательности, чтобы догадаться: Постников обеспечивает себе у Жадовой и Пряхина алиби: не был, мол, я с вами в тот вечер, когда погиб Селянин. Но вот дальше... Дальше начинается, Денис Евгеньевич, любопытное. На следующее утро, вместо того чтобы явиться на работу, Пряхин сел в свой "Москвич" и двинулся в соседний райцентр - Еловское. И представляете, мимо почты проехал, а со станции отстучал две телеграммы. Вот вам и Валька Пряхин. Все его ветродуем считают, а он, гляди-ка ты, - конспиратор. Ну да и наши ребята глазастые... А телеграммы явно условным текстом. Вот копии: "Трест "Электросетьстрой", Чумакову Федору Иннокентьевичу. Решения кардинальных вопросов перспективного развития Таежногорской ПМК необходимо ваше присутствие. Постников". Эти "кардинальные" вопросы, - с усмешкой продолжал Стуков, - надо полагать, стали известны Постникову еще перед отъездом в Шарапово. Фокус в том, что, занятый своими хлопотами, сей командированный ко времени подачи телеграммы так и не удосужился явиться в ПМК. - Просчет для такой ситуации непростительный, - насмешливо заметил Денис. - Неужели Чумаков, заранее обговорив с Постниковым условный текст, не дал ему наставлений? - Бывает и на старуху проруха... - усмехнулся Стуков, мысленно удивляясь тому, что в первый раз неуважительный намек на Чумакова не вызвал в нем внутреннего протеста. Стуков услышал фамилию Чумакова и вдруг вспомнил, как в ходе предварительного следствия по делу Касаткина внимал каждому слову Федора Иннокентьевича, чуть не поддакивал ему и не задался самым главным вопросом: почему, по какой причине не очень пьяный, пусть нашумевший в тот вечер в кафе Селянин оказался лежащим на дороге... - А вот еще одна любопытная телеграмма: "Ташкент. Улица Намаганская, дом 12, квартира 9, Кругловой Лидии Ивановне. Вспомни моем дне рождения. Готовься срочному приезду Шарапово, Надя". Надя - это Надежда Гавриловна Жадова... - У Надежды Гавриловны, - засмеялся Денис, - прямо скользящий график ее появления на свет. Два года назад она отмечала свое тезоименитство десятого января, теперь вдруг передвинула на март. - Денис тепло улыбнулся Стукову и сказал: - Спасибо вам и вашим глазастым ребятам, Василий Николаевич. Сдается мне, что это приглашение на бал не менее важно для нашего дела, чем даже вопль Постникова о помощи... Первый естественный вывод: мадам Круглова на расстоянии держит в поле зрения все Шараповско-Таежногорские дела. Доследование причин гибели Юрия Селянина, интерес следствия к Постникову для всей компании небезразличен, - Денис взглянул на внимательно слушавшего Стукова и почувствовал, что не может не признаться ему в том, что отчетливо нарастало в его сознании: - Знаете, стократ хваленая следовательская интуиция подсказывает мне, что мы едва ли закончим дело о причинах гибели Юрия Селянина, даже если там действительно несчастный случай. Хотя едва ли несчастный... И очень возможно, что дело о трагическом дорожном происшествии перерастет в довольно сложное разветвленное дело о должностных и хозяйственных преступлениях. - Чем черт не шутит, когда бог спит, а точнее, местная милиция. - И еще, Василий Николаевич, по-моему выходит, что Федор Иннокентьевич Чумаков очень заинтересован в исходе дела Постникова и вообще в наших следственных действиях. - Денис остановился перед Стуковым, тепло улыбнулся ему: - В общем, похоже, что вы раскопали в мякине полновесное зерно. И если я не совсем профан - скоро мы встретимся с главными действующими лицами. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 1 И снова за стеклами газика мелькали домики Таежногорска. Над ними из печных труб извивались сизые дымки. Обочь дороги из кюветов вздымались и горбились подтаявшие ноздреватые сугробы. А за кюветами, куда ни кинь взгляд, чернела зимняя тайга. И сейчас, в пути, и до этого в гостинице, и в райотделе надвигалась на Дениса лавина вопросов: почему гордый, самолюбивый, всеми почитаемый Чумаков после публичных оскорблений Юрия Селянина не вызвал милицию, как, наверное, поступил бы каждый на его месте? Почему, купив бутылку шампанского, отправился с нею не к себе домой, а на ДОЗ, в поздний час, когда его там никто не ждал? Да еще пешком, в метель. Почему солгал Яблокову, что его машина "на приколе"? Где находился Чумаков с того момента, когда расстался с Яблоковым, до встречи с ним на заводском дворе? Почему никогда до этого не проверял сторожевые посты, а перед переездом затеял обход сторожевых будок? Почему срочно отправил Яблокова в командировку в Хребтовск сразу после гибели Селянина, хотя начальник Хребтовского участка Скворцов показал, что был удивлен приездом Яблокова. Почему грубо нарушил трудовое законодательство: задержал приказ об увольнении Юрия Селянина, его трудовую книжку и расчет? По какой причине хотел Селянин уехать на край света?.. Наконец, кто автор явно условной телеграммы Постникова? Если Чумаков - это значит, что он так же, как Круглова, держит в поле зрения все, что касается гибели Юрия Селянина... А из этого следуют прямо-таки сенсационные выводы - между Чумаковым, Постниковым и этими дамами существовала преступная связь. И Постников совершил наезд своей автомашиной на Юрия Селянина... по приказанию Чумакова или с ведома его... Дойдя до этого ошеломляющего вывода, Денис начинал спор с самим собой. Но что могло лежать в основе их преступной связи? Хищения? Но чего? Бетона? Стальных опор? Провода? Изоляторов? Запасных частей к строительным механизмам? Малоправдоподобно. В ближайшей округе нет спроса на эти ценности. Что же остается? Лес? При прокладке просек для высоковольтных линий в здешней чащобе вырубаются десятки тысяч кубометров древесины. А Круглова представляла здесь интересы нескольких среднеазиатских колхозов по закупке леса... Начальник ПМК Чумаков, экспедитор Юрий Селянин, автомеханик Постников и "торгпред" среднеазиатских колхозов Круглова - вполне возможная преступная группа. С внутренним разделением труда и замкнутой криминальной технологией. Такая гипотеза объясняет многое. Странную дружбу Чумакова с Юрием Селяниным, поведение Чумакова и Юрия Селянина в кафе и в разговоре с Яблоковым, двусмысленные речи и тосты за столом у Жадовой. Кстати, дружба Кругловой и Жадовой - а телеграмма Жадовой полностью подтвердила ее - тоже носит "производственный характер". Вагоны - дефицитнейшая вещь, а лес в Среднюю Азию везти надо... Как всякая гипотеза, эта выглядит убедительной. Но, как многие гипотезы, может не выдержать проверки реальностью. Против Чумакова - предприимчивого, масштабного, умелого хозяйственника - нет никаких фактов. Малоправдоподобна и версия о том, что Чумаков расправился с Юрием Селяниным, почему-то ставшим неугодным ему, руками Постникова. Во-первых, зависимость Постникова от Чумакова должна быть поистине рабской. А во-вторых, как Чумаков мог скоординировать скорость движения Юрия Селянина и машины Постникова? Юрий Селянин мог в ту ночь не пойти домой. Заночевать, скажем, в дежурке у Яблокова. Наконец, если Постников ехал с намерением сбить Юрия Селянина, зачем посадил к себе в кабину Круглову? Вот тебе и "убедительная гипотеза"!.. Все возвращается на круги своя... Несчастный случай - падение с высоты собственного тела... Чего не исключает и медицинская экспертиза. А стойкая преступная группа махинаторов с древесиной - это, увы, даже не гипотеза, а домыслы следователя, плоды его так называемой профессиональной интуиции... Значит, банальный несчастный случай... Да здравствует следователь Стуков и его здравый житейский смысл... Даже и полковнику Макееву изменила его хваленая интуиция. И стало быть, придется Григорию Ивановичу, как сам же пообещал сгоряча, раскошеливаться за безрезультатную командировку капитана Щербакова... Эти мысли и дискуссии с самим собой, неотступно сопутствовавшие Денису в последние дни, сейчас вдруг словно бы поблекли, потускнели в свете набиравшего весеннюю силу солнца и в блеске выпавшего ночью снега. Денис спустил боковое стекло газика, всей грудью вдохнул струю ветра. И с умилением, присущим всем городским жителям при встрече с природой, думал о том, что кто-то мрачный и напрочь лишенный чувства красоты высокомерно назвал такие, теперь все более редкие, уголки земли "медвежьими"... Вспомнились рассказы космонавтов о том, какой нежно-голубой, прекрасной и тревожно-маленькой смотрится из космоса Земля. И припомнилась гипотеза известного астронома об уникальности жизни на Земле, неповторимости ее нигде в галактике, а возможно, и во всей вселенной... Гипотеза, опять гипотеза... Пока нет фактов, чтобы подтвердить ее. Но нет пока фактов и для того, чтобы ее опровергнуть. Страшно, немыслимо, невозможно согласиться с тем, что наша голубая Земля - всего лишь микроскопический островок разумной жизни в межзвездных безднах, что нигде на пространствах в миллиарды парсеков нет у землян собратьев по разуму, по формам жизни. Как же дорога нам должна быть наша мать-Земля и все на ней: и громады городов, и сельские избы, речные плесы, таежные дебри и снеговые завалы... Как дорого все живое, как бесценна и уникальна жизнь каждого человека. А тот, кто посягает на нее - враг всех людей, он недостоин звания человека... Юрия Селянина кто-то или что-то лишило жизни. Что-то или кто-то? Несчастный случай? Роковое стечение обстоятельств? Или тщательно задуманное и искусно исполненное преступление? С этой обретшей прежнюю остроту мыслью старший следователь областного УВД Денис Щербаков вошел в кабинет начальника Таежногорской ПМК "Электросетьстроя" Дмитрия Степановича Афонина. 2 В просторном, по-современному обставленном кабинете Афонина при разговоре со следователем присутствовали трое. Сам Дмитрий Степанович - молодой, чуть старше Дениса, громогласный краснолицый крепыш; главный бухгалтер Нина Ивановна Шмелева - сухонькая, седовласая женщина; начальник отдела кадров Семен Потапович Усенко - тщедушный, лысый, очень болезненный человек. Однако после первых "пристрелочных" вопросов у Дениса возникло ощущение, что с ним беседуют четверо. Словно бы скользнул тенью в кабинет и незримо уселся в кресло, подавал реплики, своевременно напоминал о себе Федор Иннокентьевич Чумаков. Имя, прежняя и новая должности Чумакова звучали едва ли не в каждой произнесенной собеседниками Дениса фразе. Афонин не преминул подчеркнуть, что Чумаков, при котором Дмитрий Степанович работал главным инженером колонны, передал ему сложное хозяйство в образцовом состоянии. Планы строительно-монтажных работ перевыполнялись из месяца в месяц, высокими были и другие экономические показатели. А как заботился Федор Иннокентьевич о людях, о престиже колонны! Сколько индивидуальных домиков и общежитии возвели в поселке хозспособом. А почему бы и не строить? Леса вон сколько остается при прокладке линий. Или о престиже... Никогда не забывал Федор Иннокентьевич ни о материальных, ни о моральных стимулах повышения производительности труда. Сколько статей в местную печать написал о лучших людях колонны, с представлением к правительственным наградам знатных строителей никогда не запаздывал. В районном центре флаг трудовой славы в честь лучших бригад подымали торжественно каждую неделю, а ведь район-то сельскохозяйственный. Словом, десятки, да что там десятки, сотни людей в поселке обязаны Федору Иннокентьевичу и достатком своим, и репутацией. - Уж как заботлив он был к рабочим, - вклинилась в разговор Нина Ивановна Шмелева. - В нашей колонне самые высокие тарифные ставки по тресту, а трест едва ни не крупнейший в стране - двенадцать колонн. - Она вздохнула, точно бы у нее дух захватило от масштаба треста, который теперь возглавлял Чумаков, и продолжала с неподдельной гордостью: - Сколько внезапных ревизий наезжало: и трестовских, и министерских, и из областного КРУ. Строгие ревизии, придирчивые... Но ни одна не вскрыла ни одного рубля приписок строительно-монтажных работ, нарушений финансовой дисциплины. Разве что по моей части мелкие упущения в оформлении документации. А Чумакову после ревизии непременно благодарность. - Или вот мелочь, кажется, - снова заговорил Афонин, - кабинет этот. Распорядился Федор Иннокентьевич отделать и обставить его в соответствии с самыми высокими современными стандартами. Некоторые злословили тогда: нескромность, мол. Денис лишь сейчас оценил деревянные панели вдоль стен, полированную мебель, тяжелые портьеры на окнах. - В таком кабинете, - снова донесся до Дениса голос Афонина, - даю вам честное слово, и ты сам, и тот, кто на прием приходит, воспринимает тебя личностью. Так что дальновидно это со стороны Федора Иннокентьевича. По одежке встречают... Афонин не то удивленно, не то не скрыв