ле запомнит, затаит обиду. Не хотелось мне вновь мужа сердить, не хотелось с ним ссориться -- вот и ждала, как давно уж привыкла, тихо, безропотно. Хозяйствовала помаленьку, девку взяла в услуги -- Рюрик прислал, принимала редких гостей, чаще из Олеговых хирдманнов... Они после его отлучки ходили понурые -- обижались, что с собой не взял. Оттар и вовсе себя уж братом Олеговым числил -- дулся, косился смурными глазами в сторону, говорить о нем не хотел... -- Он к другу давешнему уехал, -- объясняла я. -- К такому, который чужих людей не привечает... -- Что ж это за друг тогда? -- спрашивал Оттар. Сперва я и ответа не находила, лишь плечами пожимала, а потом решила -- будь что будет, совру, так хоть камень с души Оттаровой сниму -- парень-то он неплохой, да и впрямь никого у него не осталось, кроме Олега моего. Схожи мы с ним оказались... -- Друг этот -- волх. Колдун по-вашему... Олег из-за меня к нему отправился -- о ребенке вызнавать. Сон мне недобрый приснился, будто что-то случиться должно с ребеночком, коего ношу, -- вот и спровадила мужа... Врать тошно было, но посмотрела на посветлевшее лицо Оттара и радость почуяла -- не зря обманула. Легче ему стало... Ему-то легче, а мне... Недаром говорят люди -- помянешь беду, она и явится. Проснулась я как-то поутру, да вставать не захотела -- разнежилась в теплой постели, прижимая к себе пояс Олегов, мужа вспоминая -- дни наши счастливые, ночи жаркие. Лежала, поминала и вдруг услышала негромкий шепоток у оконца. Сперва показалось -- девка-чернявка друга сердечного завела и милуется с ним, от хозяйки втайне. Хотела уж прикрикнуть на нее, что вылезала, не пряталась -- глупо любовь свою по углам скрывать, но услышала, как сказала она имя Олега, -- и не крикнула. Наоборот, глаза закрыла, оставив лишь малые щелочки -- углядеть, коли на свет выйдет, с кем это она о муже моем судачит... И углядела! Углядела, да не девку, а двух птиц больших, белохвостых, с черными клювами и быстрыми глазами. Выпорхнули они от окна к самой моей лавке. А когда стала в их клекоте слова разбирать -- чуть не завыла с испуга, хорошо -- сдержалась вовремя, сообразила, что сплю да во сне сорок-вещиц вижу. Наяву разве такое увидится? Сороки-вещицы твари не простые -- ведьмы они, из тех, что птицами оборачиваются. Прилетают они к беременным бабам, когда мужья в отлучке, и подменяют плод в животе. Когда на веник-голяк, а когда на горбушку хлебную... Бабе, чтоб уберечься от них, всегда надо под рукой мужнюю вещь иметь. Хоть и сон это был, а страшно стало -- неприметно согнула руки под шкурами, подтянула поближе к ребеночку Олегов пояс. Вещицы не заметили -- шибко меж собой спорили. -- Давай, веник подложим! -- убеждала та, что побольше казалась. Черной она была, будто сажа, лишь белое перо в хвосте торчало... -- А коли ведогон вернется? -- сомневалась другая, белобокая с красными глазками. -- Не вернется! Он с волхом на Бессмертного пошел. Бессмертный их всех убьет, а то и в Мореновы спутники скинет. -- А если вернется все же? Олег больше ведогон, чем человек, -- выживет и найдет половинки наши, не птичьи, в подвале спрятанные... Сама ведаешь -- нет в нем жалости... А за ребеночка и вовсе сожжет. Останемся тогда навеки птицами брехливыми. -- Экая ты трусиха! -- застрекотала большая. -- Вернется не вернется, а ребеночек -- вот он, тут, -- вытащим да съедим! Никто и косточек не сыщет... А баба, коли родит потом веник голый, так ведогон и знать не будет -- с чего... -- Ладно, сестра, -- наконец согласилась белобокая. -- Только смотри, чтоб не проснулась она... Крепкие чары напусти. Они поскакали ко мне по полу, звонко цокая коготками. Пусть и сон все это, а себя оборонить я и во сне сумею! Я попробовала шевельнуться. Сон тем и плох, что тела своего в нем не чуешь, -- не поднялась у меня рука, даже палец не дернулся... А детоубийцы уже близко постукивали коготочками -- еще немного, и на лавку заскочат... Девка! Где же девка?! Почему не прогонит глупых птиц?! Ах да, ведь сплю я, а во сне не все, как взаправду, случается. Маленькая круглая головка поднялась над шкурами, холодные красные глаза заглянули в мои прищуренные. Белобокая... Она глухо стрекотнула, испуганно отпрыгнула: -- Сестрица, она не спит! Другая сорока у меня на груди копошилась, пыталась сбросить клювом да лапами шкуры, живот прикрывающие. Ринула бы я маленькую гадкую тварь, уберегла ребеночка, внутри меня живущего, да все тело омертвело -- не двигалось... -- Ну и что? -- Старшая уже последнюю шкуру стягивала. -- Нам какое дело, спит она иль нет? -- Она мужу расскажет, кто ребенка съел... -- Да он ей в жизнь не поверит! Он и так не верит никому. -- Он на кромке сейчас с волхом. После кромки, коли жив останется, он в любое чудо верить будет! -- Не хочешь мне помочь... -- Большая сорока сбросила наконец последнюю шкуру, обнажила мой живот. Я зубы сжала от желания защититься. Проник сквозь рубаху холодок Олегова пояса. Почему он не спасал меня?! Ведь говорили знахарки -- отгоняют мужние вещи сорок-вещиц от плода... -- А-а-ай! -- взвизгнула тоненько большая сорока, коснувшись пояса. -- Гадина! Гадина! Она Олегов пояс на живот нацепила! Дрянь! -- Видишь, сестра, -- спокойно зацокала меньшая. -- Ничего не поделаешь, права я -- не по нам эта девочка... Какая девочка? Я? Ах нет, верно, она о ребенке говорит! Значит, не сын? Дочка -- матери помощница? Как Олег эту новость примет? Порадуется иль расстроится, что не сын у него? -- Я есть хочу!!! -- уже не таясь, завопила большая сорока, заскакала к моему лицу, вгляделась быстрыми, хитрыми глазками в мои глаза. -- Радуешься, баба?! Рано радуешься! Сдохнет твой Олег и приятели твои, с ним ушедшие, тоже сдохнут! Не будет у твоей дочери отца! -- Не зарекайся, сестрица, -- попробовала урезонить ее меньшая, легко коснувшись клювом гладкого бока, но та вскинула голову, заверещала еще громче: -- Ты мужа любишь, да и он умрет, тебя поминая! В последний миг лишь о тебе думать будет -- мечтать, чтоб закрыла его глаза незрячие твоя рука! А ты дома будешь сидеть, ждать. Всю жизнь прождешь мертвеца! Ох, пришибла я бы кликушу эту и суп из нее сварила -- собакам в усладу! Жаль, руки да ноги не слушались... -- Уймись, сестра! Ты путей божьих не ведаешь, а коли соврешь в предсказании -- никогда больше птицей не обернешься, дар свой вещий утеряешь! -- Белобокая переживала за сестру, подпрыгивала, сучила ногами... -- Я поперед богов будущее вижу! -- запальчиво выкликнула та. Белобокая покачала головой по-человечьи и взмыла к потолку: -- Пора, сестрица, светает уже! -- Сдохнет Олег, тебя дожидаясь! -- злобно выплюнула мне в лицо большая, вылетев в приоткрывшуюся дверь. Едва выпорхнули они -- сумела я глаза открыть... Первым делом на окно глянула -- чисто, пусто. Потом на дверь -- закрыта плотно, человек не отворит, а уж птица -- и подавно... Попробовала пошевелиться -- двигались и руки, и ноги, и головой крутила как хотела... -- Что ж ты, хозяюшка, одеяла-то на пол скинула? -- Подошла ко мне чернявка, подняла с полу съехавшие шкуры. -- Слышала я сквозь дрему -- возишься ты что-то, а подойти не решилась. Подумала -- снится тебе сон дурной, а разбужу -- испугаешься, да и родишь уродца... -- Сон и впрямь дурной был. -- Я встала, натянула одежду, убрала волосы под белый теплый плат. -- А рожу я девочку, и красавицу такую, что не бывает краше... Чернявка засмеялась: -- Иначе и быть не может! Не стала я говорить ей про вещиц и про странное чувство, будто все это не во сне -- наяву видела... Муторно было на душе, мерещился Олег, весь в крови, в ранах страшных. Звал он меня печальным голосом, а я не слышала -- будто стояла меж нами стена прозрачная, неодолимая... -- Позови Оттара. Скажи -- я прийти прошу, в ноги кланяюсь... -- велела под вечер чернявке. Та закраснелась и быстро побежала указ выполнять. Чуть не засмеялась я над ее поспешностью. Любы девкам вой -- хоть наши, хоть северные... Чернявка моя к ним в дружинную избу, точно на гулянье помчалась... Оттар ждать себя не заставил -- сразу пришел, едва кликнула. Девка за его широким плечом пряталась, румянилась, видать, по пути вой с ней парой добрых слов перемолвился... -- Чего кликала, Беляна? Беда иль вести добрые? -- спросил урманин. -- Садись, вой, -- пригласила я. -- Хочу тебя об услуге просить... Хирдманн усмехнулся, приспустился на колено: -- Ты мне как сестра, что пожелаешь -- все сделаю... Верно я ему соврала об Олеге... Правильно пожалела... -- Пойдем завтра в Ладогу. Нехорошее у меня на сердце... -- Олег?! -- взметнулся вой. -- Не знаю... -- Я покачала головой. -- Думаю -- бабьи выдумки больше, потому к тебе и обратилась. Другие лишь посмеялись бы, а ты понять сможешь... Сам знаешь -- на сносях я, одной тяжко дойти будет. -- Пойду, куда велишь, коли тем Олегу помочь сумею. Завтра на рассвете и двинемся. -- Оттар поднялся, поклонился мне до земли. -- Благодарствую за веру твою да за ласку... На следующий день в путь отправились. Быстро дошли до Ладоги. Приютил нас на ночь усмарь ладожский -- Волока, а поутру отправилась я, Оттара не упредив, на Княжий двор. Суетился там люд разный, копошились вой. Сам Меслав на крыльце стоял -- прямой, гордый, прежней хвори будто и не было... Меня увидел, улыбнулся: -- Слыхал о тебе... Говорят, ты -- Олега, воеводы Рюрикова, жена... Чего же тебя к нам привело? Замялась я. Как ответить ему? Сказать: мужа ищу -- только насмешить всех... Подумают -- спятила жена ревнивая, уж и в поход воеводе уйти не дает... Я сказала уклончиво: -- Да дела разные, хлопоты... Как здоровье твое, светлый Князь? -- Слава богам, не жалуюсь... -- Он глазами меня ощупывал пытливо. Видать, понимал -- явилась неспроста, да намерения свои втайне держу. -- Ты как? Здорова ли? -- Ничего, светлый Князь. -- Я воздуха побольше в грудь набрала, выдохнула. -- Как сын твой? Почему потемнело лицо Меслава, будто туча грозовая? Почему выронил раб, у крыльца стоящий, из рук конскую упряжь? Что не так молвила? -- Даже тебе, жене воеводской, меня оскорблять не дозволено! -- рыкнул на меня Меслав. Почему? Чем его оскорбила? Я голову в плечи невольно вжала под гневными взглядами, со всех сторон устремленными, еле вымолвила: -- В чем же ты обиду углядел? -- Она еще и насмехается! -- Передо мной выскочил молодой вой, еле сдержался, чтоб не ударить. -- Тебе ли не знать -- нет у Князя сына! Умер в дальних краях! Как умер?! Когда?! Почему же я ничего сердцем не почуяла? А Олег? Олег -- тоже умер? Но они об Олеге ничего не сказали... Значит, о нем ничего не ведомо... Непрошеные слезы навернулись на глаза, еле удержала их, шепнула бессильно: -- Когда? -- Ты что, и впрямь не ведаешь ничего? -- удивился вой. Да и Меслав смягчился, увидев, как головой мотаю и губы кусаю: -- Умер мой сын... Малолеткой еще умер... Не понимаю... А волх как же?! Чужак?! Он -- кто? Ведь все его называли Княжичем... И Меслав не отрекался от него! И Гуннара он изобличил... -- Не понимаю, -- призналась я. -- А что понимать-то! -- Молодой вой усмехнулся -- Да успокойся ты -- это дело прошлое, Князь на тебя обиды не держит. -- Не держу, -- подтвердил Меслав. -- Потому и приветить рад в избе своей как гостью... -- Благодарствую. Как вымолвила еще, каким чудом на ногах устояла? Вой мою слабость заметил, подвел к поленнице, прислонил спиной: -- Передохни. В твоем положении волноваться нельзя... Открытое лицо, глаза добрые... -- Слушай, а волх, что у вас жил, -- он где? -- Какой волх? -- удивился еще больше вой. Может, он сам недавно здесь, вот и не ведает ничего? У кого ж еще спросить? Я оглядела двор. Люди, от бояр до челяди мелкой, вновь своими делами занялись, на меня глазеть перестали... -- Я у Князя с рождения, -- продолжал вой. -- Стрый он мне, а о волхе я ни разу не слыхивал... Стрый! Как раньше не догадалась! Брат Василисин! Он-то все помнить должен, все знать... На двор влетел разгоряченный Оттар, схватил за грудки первого встречного, горячо залопотал ему что-то. Тот испуганно указал в мою сторону. -- Твоего мужа человек? -- поинтересовался молодой вой. Я кивнула. Оттар подошел, рыкнул на меня: -- Почему не позвала? -- И тут же перекинулся на воя, меня поддерживающего: -- Убери от нее руки! Не лапай чужое... -- Эк ты суров! -- Парень послушно отпустил меня. Ноги не удержали, стала валиться на утоптанный снег. Оттар подхватил на плечо, вновь рыкнул: -- Домой пойдем... -- Нет, -- слабо возразила я. -- В кузню, к Стрыю... Урманин заворчал недовольно, а все же потянул меня к кузне. Стрыя я и не узнала сперва -- поник он как-то, постарел. И меня он не сразу признал. От брызг огненных, видать, ослеп немного -- долго вглядывался, а потом негромко спросил: -- Беляна? Спросил вполголоса, а шум мехов, гудение печи да звон молотов заглушил. Я кивнула, ухватилась, как за надежду последнюю, за крепкую шею кузнеца. Он обнял меня, бережно погладил по голове: -- А я думал -- вовек не простите... За то каялся, что Бегуна с охотниками погнал из знахаркиной избы... -- Дело давнее... -- Я махнула рукой, а оторваться от кузнеца не могла. Оттар на нас косился подозрительно -- все подвоха ждал... Он с Олегом одной науке учен был да одним вожаком... -- Неулыба недавно приходила. -- Стрый говорил глухо, будто слезы внутри держал, выплеснуть их боялся. -- Сказывала, чтоб, как явишься ты, ни мига не медлила, к ней бежала... Дело какое-то спешное. Болтала она об Олеге и о болотниках. Говорила -- спасать их надо... И Вассу... А Чужака? О Чужаке ничего не говорила знахарка? Хотя, что толку Стрыя расспрашивать, коли Неулыба медлить запретила. К ней идти надо. Я оторвалась от прокопченной груди, провела ладонью по сразу помолодевшим глазам кузнеца: -- Сам себя не вини, а остальные обиду уж забыли давно... -- Так ли? -- Он всмотрелся в мое лицо. Я и глазом не моргнула, соврала, будто чистую правду сказала: -- Неужто они не заходили к тебе перед походом? Хотели ведь... Он засиял улыбкой, прихлопнул могучими ладонями: -- Правда?! И огорчился: -- Верно, не застали они меня. Я-то давеча в Дубовники ходил -- к Догоде... Загостился там... -- Значит, не застали, -- покорно согласилась я и повернулась к Оттару: -- Идти надо. Хирдманн усмехнулся, кивнул: -- Понял уж. К Неулыбе... Я поглядела на его суровое лицо. Раньше довелось бы с ним встретиться -- испугалась бы до смерти, а теперь лучшего защитника и сыскать не могла... А ведь он других не лучше... И он, как прочие, убивал да избы жег, и он бросал детей малых средь трупов холодеющих, и он женщинам животы вспарывал... Может, прав Олег -- никому нельзя верить? Да как жить в этом мире без веры, как век свой доживать? Не по мне была ноша такая, не по мне... СЛАВЕН Громкие голоса издалека слышны были. Ясно стало -- попал Эрик в беду, как Чужак и предсказывал. Даже злость разобрала -- какого ляда поперся ньяр одиночкой в лес? Похвально, конечно, что о друзьях подумал, но только глупо... Знал ведь -- никакая сила и ловкость его не сбережет. Чай, не с людьми дело имел -- с нежитью... Хотя я и сам уже путаться начал. Нежить здешняя на людей здорово походила -- не сразу отличишь... Волх замедлил шаг, бесшумно выскользнул на поляну -- снежинки не уронил, ветки не колыхнул. Прямо зверь лесной, не плоше... А те, что с ньяром спорили, все же услышали, нацелились луками на волха, вперились недобрыми взглядами. Один, высокий статный мужик в бобровой шапке и коротком полушубке, вскинулся недовольно: -- Что потерял, волх? У его ног корчился от боли Эрик, вокруг на снегу темнели кровавые пятна. Как удалось этим мужичкам, не шибко сильным с виду, ньяра ринуть? Я втихоря потянулся к мечу. -- Скажи ведогону, чтоб не баловал, -- тут же подметил мужик. Экий глазастый... Как же Бессмертного осилить, коли любой кромешник загодя опасность чует -- меча в руки взять не успеваешь? -- Оставь, Олег, -- поморщился Чужак, небрежно махнув рукой. Не обращая внимания на смертоносные стрелы, глядящие в его спину, волх подошел к сидящему в снегу Эрику, наклонился: -- Чего тебя, дурня, в лес понесло? В избе не спалось что ли?! Эрик вздрогнул, попытался подняться и со стоном осел обратно. Что с ним стряслось? Подойти бы взглянуть, да мужики с луками мешали. Таких без присмотра оставишь -- опосля жизни можешь не досчитаться. Ладно, коли своей, хуже, если друга верного иль надежды единственной... А Чужак на кромке для нас надежда и вера... Я переводил глаза с одного бородатого лица на другое, прикидывал -- кто они, мужики эти лесные? Ведогоны или другая какая нежить? -- Сиди, не рыпайся! -- Чужак разогнулся, положил руку ньяру на плечо, повернулся к мужикам. -- Обознались вы, охотнички. Не того зверя словили... -- Ага, болтай больше! -- оскалился молодой худой парень, опуская лук. -- В наши капканы добрый ведогон не попадет. Думаешь, мы ньяров дух не почуяли? -- Такая добыча любой другой стоит. Впервые ньяр нам в руки живым дался. Остальные все мимо кромки прошли, -- поддержал парня другой охотник -- толстый мужик в длинной шубе. -- Отведем его в Шамахан к Княгине. Она ньяров род страсть как не любит -- глядишь, и наградит нас по заслуге... -- Оно и ладно. -- Чужак спорить не стал, усмехнулся. -- Мне тоже в Шамахан надобно. Знать, вместе пойдем. Мужики озадаченно переглянулись. -- Чего ты забыл-то в Шамахане? -- поинтересовался высокий. -- Иль не знаешь, что Княгиня наша -- волховка? -- Знаю. -- Чужак вскинул на плечо легкую суму. Не думал он в Шамахан идти, хотел лишь ньяра догнать, вот и не собрался в дорогу толком. Да и я тоже... Эрик устало поднял на него глаза, выдавил: -- Не думал я... -- Твоя порода вообще думать не любит! -- огрызнулся Чужак, и ньяр покорно замолчал. Охотники подавили смешки, утерли лица рукавицами, скрывая улыбки. Ох, Эрику самому бы средь таких недругов выжить, а он Вассу спасать рвется... -- Ладно, вы с Княгиней одного рода -- меж собой сами разберетесь, -- решил наконец высокий. Нагнулся, чуть не спихнув волха в сугроб, освободил ногу ньяра из хитроумной ловушки, под снегом сокрытой. Походила она с виду на челюсть большого диковинного зверя, только вместо белых клыков торчали по ловушке полукругом острые железные зубья с палец толщиной. Не скоро сможет Эрик на своих ногах ходить -- хорошо, коли кость не переломала страшная пасть. -- Хочешь идти с нами -- иди. -- Охотник небрежно толкнул Эрика к волху, и ньяр со стоном упал на подставленное плечо. -- Заодно и выродка этого на себе попрешь, коли так за него ратуешь. Наши о ньяра мараться не станут... Чужак чуть пригнулся под тяжелым телом Эрика, обернулся ко мне: -- Ступай в избу, Олег, там нас дожидай. Я повернулся, будто собираясь последовать его указу. Чужак редко что пояснял, но сейчас и без пояснений ясно было -- бежать надо к Лесному Хозяину, охотников наших поднимать, а потом с ними вместе налететь на незнакомцев, покуда не добрались они до Шамахана. Лыжи у меня сами в путь рвались, да жаль, мужики лесные тоже не глупы оказались. Вырос передо мной молодой парень, заступил путь: -- Погодь-ка... Слышь, Багрян, они ведь не одни шли. Помнишь след, на который вчерась налетели? Глубокий он был -- трое такой не оставят. Меховая рукавица ткнулась в мою грудь. Ох не люблю, когда ко мне прикасаются без моей на то воли! Коли доведется биться -- помяну тощему этот тычок. Парень моего гнева не заметил, продолжил неторопливо, не отнимая руки от моего полушубка: -- Этот за дружками побежит! Не ладно его отпускать... Багрян задумался. Я глаза на Чужака скосил -- что делать? Он здесь все ведает -- ему и решать. Может... Волх увидел, как моя рука вновь потянулась к мечу, помотал головой, не одобряя. Прав он -- в лесу от опытных охотников не всякий зверь убежит, а человек, мест да тропок не ведающий, и подавно... -- С нами пойдешь, -- сказал мне Багрян и решительно повернулся к Чужаку. -- Он ведогон нездешний. Странный какой-то... Ты ньяра убить не рвешься и не боишься с Княгиней нашей столкнуться... Может, вы не те, кем кажетесь? -- Все может быть, -- небрежно отозвался Чужак. -- Ты знай дорогу указывай, а там разберешься кто да что... Багрян хмыкнул, подпихнул тощего парня к Эрику: -- Возьми у него оружие и не поранься... -- Дядька Багрян, разве я когда... -- обиделся парень, а толстяк весело расхохотался: -- Тебе ли, Худоба, тот меч не помнить, которым полпальца себе на ноге оттяпал?! Все в воя играл! -- Врешь ты! Я его вовсе брать не хотел! -- огрызнулся Худоба. -- Он сам мне на ногу упал... -- Цыц! -- приструнил обоих Багрян. -- Дело делайте, а не болтайте попусту! У ньяра под ногами уже расплылось огромное красное пятно, и лицо стало -- точь-в-точь снег полевой, нетронутый. Кабы не плечо Чужака -- не устоял бы он на ногах. Потому и меч с себя снять позволил безропотно, лишь ожег Худобу зелеными дикими глазами. Не один я, видать, на тощего парня обиду держать буду... Багрян отобрал у Худобы меч, поцокал языком, разглядывая острый клинок, а потом, пристроив его за спиной, двинулся в путь. Следом пошел Чужак с Эриком на плечах, за ними -- Худоба, опасливо сжимающий в руке длинный нож, после -- я, а в самом конце -- толстяк неповоротливый с луком в руках. Чужак шел спокойно, по сторонам не глядя, словно и не волновался ни о чем, а я дорогу примечал да момента ждал, чтоб улизнуть незамеченным в темные заросли и добежать до лесной избы. А там -- держитесь обидчики нежданные! Хороши были задумки, да охотники оказались парнями зоркими -- любой вздох мой подмечали. Толстяк, углядев, как по сторонам зыркаю, предупредил беззлобно: -- Не вздумай хоть шаг в сторону сделать! У меня одна стрела наготове и другая под рукой. Спроси вон Худобу -- никто в наших краях упомнить не может такого, чтоб я промахивался, а уж с двух выстрелов наверняка уложу. Пикнуть не успеешь... Болотницкие охотники тоже белку в глаз били. И с чего я взял, будто эти хуже? Эрик уже не шел, волочился на спине Чужака, когда вырос перед нами Шамахан. Я сперва глазам своим не поверил. Громоздился на высоком знакомом берегу Новый Город, только без катов устрашающих. Да драккар, что под берегом лежал, не сходился с моим... Эрик охнул, засипел севшим голосом что-то неразборчивое... Ошалел ньяр -- решил, в бреду ему Новый Город видится... Багрян, не задерживаясь, повел нас в городище. Мелкие земельные незнати, что по дороге встречались, на нас не глядели даже, зато в самом городище тут же набежали -- да больше Багряна расспрашивать принялись, чем на нас глаза пялить... -- Ты, дядька Багрян, где этакого зверюгу отловил? -- выкликнул из толпы неказистый мужичонка. Он, видать, только из постели выпрыгнул -- даже шубы не накинул. -- Куда ведешь-то их, Багрян? -- перекрыл его звонкий девичий голосок. -- А то, может, вон тем красавцем со мной поделишься?! Я покосился на девку. Статная, румяная... У нас такие тоже всегда заводилами бывали... Она ловко метнула снежок в плечо Чужака. Тот под тяжестью Эрика чуть не до земли склоненным шел, а от удара выпрямился, вскинул глаза на девку. Такой тишины, что после этого настала, я еще никогда не слыхивал. Замерли люди, коли так их назвать, а потом заголосили хором. Кто -- весело, радуясь, кто -- со страхом, а кто -- с ненавистью: -- Волх... Волх... Волх... -- Ступайте по домам, -- негромко сказал Чужак. -- Не следует вам в мои дела путаться. Зашибу еще кого ненароком, сброшу за кромку до времени... Незнати расходиться начали. Неохотно, правда, а все же слов волха послушались... -- Скажи, -- вновь вылез неодетый мужичонка, -- а не ты ли тот волх, что Бессмертного убить захотел? Чужак молча отвернулся от него, подтянул повыше на плечи бесчувственное тело Эрика. -- И как ты, волх, можешь ньяра на себе тянуть?! -- не отставал мужичонка. -- Иль совсем гордость и честь потерял? Экий назойливый! Все, кто уж по домам было двинулись, приостановились, вслушиваясь... Верно, немыслимо было, чтобы волх ньяру помочь решил... А Чужак молчал... Молчал, словно воды в рот набрал! -- Предатель ты! -- взвыл мужичок. -- Предал род свой! С ньяром сдружился! После речей его опять толпа возле нас сгустилась. Не болтливая да веселая, как раньше, а угрюмая, будто худших врагов окружила... Истинно Лесной Хозяин сказал -- стоит кому прознать, что ньяр с волхом вместе, -- соберется рать немалая. Чего же Чужак молчит? Почему ничего не выдумает, не солжет, ради своего же блага? Его молчание сейчас, что острый нож у горла: помедлит немного, и уж не одна Княгиня его заботой станет -- весь Шамахан! Я поравнялся с волхом, заглянул в радужные глаза. Окатили они меня печалью... Откуда такая? Почему готовился волх к худшему? Ведь любого заболтать и обаять мог, коли пожелал бы... "Волх никогда не врет..." -- вспомнилось вдруг. Как мог я забыть! Чужак не раз повторял, будто коли соврет он -- Кривда силу его заберет. Чем больше лжи нагромоздит, тем сильнее Кривда станет. Страшное может случиться, если Кривда волхскую силу обретет и начнет повсюду Правду попирать... Приспело, видать, мое время Чужака выручать! -- Что пристал, как лист банный! -- Вылетел я, навис над мужичком. У того в глазах страх заметался -- не ждал отпора. -- Спроси вон у Багряна, как волх ньярову породу дурнями обозвал! Как он после этого другом его назовет? Иль ты про злобу и памятливость ньярову не слыхал?! А тащит его, посколь старую вражду чтит, -- неладно злодея этакого втихомолку жизни лишать. Пусть посмотрит вокруг да узрит, как все его ненавидят! Вокруг зашумели. -- Правда ли, Багрян, что волх ньярову породу хаял? -- выкликнул кто-то. Хоть бы припомнил охотник те слова, что Чужак Эрику на лесной поляне в гневе сказал... Хоть бы не запамятовал! -- Не знаю я, каковы у них дела, -- лениво заявил охотник. -- А слышал я, как волх говорил, будто у ньяров мозгов вовсе нет... Переврал слегка, но оно и к лучшему. Грубее слова показались, значимее... -- А ты чего не несешь его? -- не унимался мужичок, надвигаясь на меня худой впалой грудью. Стукнуть бы его раз мечом -- хоть плашмя, чтоб рот на время прикрыл! -- А чего ради я для волха стараться буду? -- небрежно отозвался я, с трудом сдерживая ярость. -- Коли ты шустрый такой -- возьми да и неси его на себе! Багрян расхохотался, утер покрасневшие глаза рукавом. -- Это тебе не Ядуна привечать, -- усмехнулся в лицо мужичку. -- Сразу видать, сей ведогон из воинов. Может, коли удастся волху Княгиню согнать, этот ведогон над нами-прочими княжить сядет. -- Ну, болтай! -- Мужичок чванливость утратил, а все же остался, не убежал от нападок. Значит, Ядун был у него в избе? Я ощупал мужичонку глазами -- запомнил, на случай, коли доведется выбраться из этой заварухи... -- Кому воля божья ведома? -- пожал плечами Багрян. -- Дело поединком станут решать, а в поединках, сам знаешь, без божьей помощи не победить... Прямо не верится, что не люди они! Точно как мы, все на богов валят. И почему только кличут их нежитью да незнатью? Княжий двор пошире Рюрикова оказался, а вместо изб деревянных стояли по двору расписные шатры, шкурами покрытые. Чего ради жила Княгиня по-походному? Воинственна ли была иль никак не хотела смириться с мыслью, что навсегда дороги и леса покинула, вот и тешила себя глупой надеждой, что свободна еще и легка на подъем по-прежнему? Багрян подошел к высокому расписному шатру, склонился перед рослыми воями, замершими у входа: -- К милостивой Княгине привел на суд ньяра да волха... Ври стойки оказались -- хоть и дрогнули слегка лицами, а ответили голосами ровными, спокойными: -- Отдыхает Княгиня. Обождет ваше дело. Багрян опять склонился до земли, вернулся к нам. Чужак уже скинул с плеч Эрика, закрыл его рану каким-то листом из своего мешка и прикрутил полосой тканной, от его же рубахи оторванной. Худоба с толстым охотником отошли в сторонку, поближе к люду, у шатров толпящемуся, и уже весело там хохотали, забыв о своих пленниках. А чего им было опасаться? Куда мы денемся, когда не только Княгинины вой -- весь город о нас наслышан? Багряну, видать, тоже поделиться новостями хотелось -- метался нетерпеливым взглядом от нас к хохочущим приятелям и наконец не выдержал. -- Бежать не вздумай, -- упредил меня. -- Сам видишь -- некуда тебе бежать. Я кивнул. Чай, не дурак -- вижу... Он обрадованно ухмыльнулся, поправил за спиной Эриков меч и поспешил к своим. -- Что делать будем? -- негромко шепнул я Чужаку, едва Багрян отошел на пару шагов. -- Делай все, что верным покажется. -- Волх подвинулся ко мне, сомкнул на коленях тонкие руки. Золото браслеток под солнечным лучом ударило в глаза. Он равнодушно прищурился. -- Обо мне не думай, помни: Эрик -- твоя забота. -- Я раз сказанного не забываю. Чужак кивнул, продолжил: -- Если доведется выбраться, знай -- стоит у берега глухая старая изба. Хозяйствует в ней старуха Кутиха, вздорная, злая. Коли сумеешь сговориться с ней -- никто, даже волховка, тебя не сыщет. Никто к Кутихе не сунется -- не подумают даже в ее доме беглеца искать. Она не то что чужим -- своим приюта не даст. Да, еще, -- он усмехнулся, -- коли в другой раз врать надумаешь -- постарайся в свою ложь поверить. Тут ведогоны все же -- не люди. А что, коли кто проверить твои слова захочет? Кривда здесь строго карается, похуже чем порода ньярова... Сам врать не умеет, а других учит... У меня учитель был на славу -- второго такого ни на земле, ни на кромке не сыскать... Жил он ложью, кормился да богател ею... Просто запамятовал я немного его науку. -- Княгиня! -- неожиданно рявкнул один из воев. Я вмиг забыл о Ролло, уставился на шатер. Волха видел, а волховку еще не доводилось. Почему-то чудилось -- будет она высока и мила, в наряде роскошно убранном да шубе собольей... Полог шатровый качнулся слегка, разошелся и выпустил из шатра служанку волховки. Невысокую, ладную девку, в потертом дорожном зипуне и поношенных поршнях. Хотя нет, не девку -- бабу, коли по головному убранству судить... -- Брат?! -- Глаза незнакомки широко распахнулись, устремились на Чужака. Только теперь узрел в них те же всполохи разноцветные, что в глазах волха прыгали. Княгиня? В этаком наряде? -- Брат! -- Она кинулась к Чужаку, ткнулась круглым белым лицом ему в грудь, прижалась, крепко обхватив руками сильную шею волха. А я-то думал -- убьет сразу... Не сама, конечно, -- куда такой малой бабе с мужиком совладать -- воев своих натравит... Чужак оторвал от себя ее руки, отстранил на полшага, всмотрелся в глаза: -- Не глупи, сестра. Чай, я родич тебе, все твои хитрости ведаю. Любой муж твоей ласке усыпляющей рад будет -- не трать же ее на меня понапрасну. Волховка сомкнула перед грудью тонкие пальцы, хрустнула ими. Вот тебе и баба настоящая -- миг назад ластилась, милым братом кликала, а теперь смотрит волчицей, прожигает насквозь злыми глазами! -- Зачем явился? А в голосе ни нежности, ни ласки нет и в помине... -- Сама ведаешь. -- Чужак устало пожал плечами. -- Доброй волей из городища уйдешь иль силой тебя сбрасывать? Она вздрогнула, замотала головой: -- Мне боги на Шамахан указали -- мне и править в нем, пока время за кромку не откинет! -- Значит, силой... -- Значит, так... Что же, прямо теперь драться начнут? Не мог я представить волховку с мечом в руке. Она, небось, и не удержит его. Да и Чужак с мечом -- зрелище забавное... Как же будут поединничать? Неужто колдовской силой? Эрик хрипло застонал, перекатываясь на бок, но так и не придя в себя. Волховка лихо скакнула к нему, даже о Чужаке забыла: -- Ньяр?! И завопила, не раздумывая: -- Убить! За кромку спихнуть до времени -- в Мореновы спутники! "Эрик -- твоя забота", -- так сказал волх. Я заслонил собой ньяра: -- Мало чести убивать хворого... Не ведал, что ты так слаба да боязлива -- не можешь со здоровым врагом схватиться. Видать, верно говорят, будто ньяр любого волха вмиг завалит... Опять лгу? Хорошо хоть -- не напрасно... Княгиня вскинулась: -- Как смеешь такое обо мне говорить?! -- А что же мне еще сказать? Что вижу, то и говорю, -- честно признался я. Хорошо, что честно... Радужные огни уставились на меня, тонкими холодными змейками вползли в душу, закопошились там, ложь выискивая. Не нашли... Волханка успокоилась: -- Вижу -- не врешь... Знать, впрямь считаешь -- не осилить мне ньяра, коли здоров он будет? -- Верно. Раззадорь бабу -- гору свернет, обо всем на свете забудет. А волховку мое недоверие за живое задело. Не волхский оказался гонор у нее -- обычный, бабий... -- Станешь ли ты дожидать, брат, коли попрошу о том? -- развернулась к волху. Тот кивнул. Конечно, еще бы ему не ждать! Я давно приметил -- он драк и смертей не любит. -- Не обессудь, брат. -- Поганая злая улыбка скользнула по ее припухлым губам. -- Придется тебе с ньяром в темнице посидеть да полечить его... Сам ведаешь -- нет лекаря лучше волха. Чужак опять кивнул. Главное -- подольше бы лечил он ньяра, а там, глядишь, и удача какая подвернется по случаю... Боги над всеми судьбами властвуют -- им решать, кому жить, а кому в землю ложиться. Двое дюжих воев ловко подтащили к неподвижному Эрику толстую шкуру, уложили его, потянули в небольшой шатер. Чужак подбросил на плече суму, двинулся за ними. Даже на пороге не обернулся, чтобы на меня глянуть... Зато волховка смотрела шибко пристально. Казалось, гладит глазами кожу сквозь одежду, заползает взором в самые сокровенные места. И приятно становилось от ее взгляда, и муторно. Так бывает, когда медовухи перепьешь -- сладка она, а не в радость уж... -- Как звать тебя, ведогон? -- Бархатом голосок обволакивал. Хитра... Лаской хочет взять... Зачем только? Может, меня одурманив, меня же и с волхом в поединке столкнет? Не самой же ей драться в конце концов! Хитра лисица, да не на того петуха напала! А лучше все же притвориться, будто поддался я ее чарам. Она проверять не станет -- уверена, небось, как все бабы, что супротив нее ни один мужик не устоит. -- Олегом кличут, милостивая Княгиня. -- Имя у тебя, ведогон, странное, красивое. По нраву ты мне. -- Она сладко улыбнулась и вдруг, обернувшись к воям, резко рявкнула: -- Он -- мой гость! Вновь огладила меня нежностью: -- Только поклянись, ведогон, что сбегать и зла мне причинять не думаешь... Не думаю... Не думаю... Не думаю... Красива она... Умна... Мне б такую госпожу на всю жизнь... Слабо я своим убеждениям верил, а все же решился: -- Клянусь в том! Вновь закопошились изворотливые змейки, в моей душе кривду выискивая. Я смотрел на Княгиню, силился представить ее бабой обычной с шитьем в руках иль у люльки дитячьей. Привычней так было... А ведь и впрямь красива она... Любому мужику -- награда лучшая... -- Пойдем, Олег. -- Отпустили змеи. Любому награда, да не мне... Есть у меня Беляна, есть ребенок, еще не народившийся, есть изба в Новом Городе и планы великие, кои лишь Рюрику под силу замыслить было... Недолго волховке надо мной властвовать... Ой, недолго... БЕЛЯНА Неулыба своей неприязни к урманам не утратила -- косилась на Оттара так, будто это он много лет назад ее в полоне рабой держал. Глядела хмуро, но кормила-поила, как положено, -- худшей беды нет, чем гостя прогнать... Недолго, однако, терпела -- едва наелись, поскорей все со стола смела и заявила: -- Бабий разговор не для ушей воя! Да так на Оттара поглядела, что того ноги сами из избы вынесли. А на меня тепло глянула, нежно почти: -- Где же, древлянка, муж твой? Да не отвечай -- сама знаю -- далеко он... Коли хотела она меня удивить -- так лучшего способа и придумать не могла. Я полагала -- долгий у нас будет разговор, с расспросами, а выходило, что она больше моего ведала... Хотя, что ведала? Вести да слухи нелепые, что быстрей тараканов по углам расползаются, иль правду, от меня сокрытую? Олег не раз говаривал -- незнаемого человека напрямую не шибко расспросишь, а коли зацепить его за живое -- сам он всю правду выложит... У знахарки, коли есть в душе частица нетронутая, то это Васса... О ней и речь заводить придется... -- А знаешь ли, что пропала Васса, а он ее искать пошел? Горбунья не удивилась ни чуточки. Сцепила на животе мягкие морщинистые руки, зыркнула на меня: -- Я многое знаю. Об Эрике, о болотниках, о муже твоем. И о волхе, что ведет их... Хоть она о волхе вспомнила! Когда уходили из Ладоги, думала я: Меслав по-стариковски обиделся на сына -- с Чужаком не всякий уживется -- прогнал его с глаз долой и забыть решил, а после по-настоящему всполошилась. Дорога к избенке Неулыбиной долгой казалась -- не вынесла я молчания и заговорила с Оттаром о Княжиче. -- Ты о каком Княжиче? -- спросил он, неспешным широким шагом скользя позади меня. -- Об Игоре, сыне Рюриковом? -- Нет, о Ладожском Княжиче. Меслава сыне... Я приостановилась, ожидая ответа, повернулась к урманину. -- Ни разу о сыне Меслава не слыхал. Не ведал даже, что есть у него сын, -- честно глядя мне в глаза, заявил он. -- Да и Рюрик говорил, будто после смерти Меслава Ладога бесхозной останется... Меня от его слов шатнуло -- чуть не упала в снег и не завыла от отчаяния. Как мог Оттар о Чужаке не слышать?! Сколько раз при нем Княжича Ладожского поминали и дивились, как он на болотах никем не узнанный жил, как лицо прятал, чтоб ненароком сходство с отцом не выдало! И болотники, и Олег, и даже Эрик о Чужаке говорили! Только ньяр Чужака не по имени звал -- волхом именовал. Но оказалось, про волха Оттар тоже слышал впервые. Он даже коситься на меня начал опасливо -- не свихнулась ли баба беременная от дороги дальней? Заметив его озабоченное лицо, я расспрашивать перестала и сама засомневалась вдруг -- а был ли Чужак? Не придумала ли его себе в тот миг, когда на плечи белые варяжская плеть опускалась да плоть на куски рвала? Не измыслила ли себе защитника надежного, такого, чтоб всегда от бед спасал? Образ волха расплывчатым показался, будто лик Пастеня, неясной тенью на стенах клети промелькнувшего. Как ни силилась, не могла упомнить лицо волха. Даже глаз его не помнила -- только блики ясные, радужные, будто солнцем оброненные... Так и мучилась, не зная твердо -- был ли Чужак? Хорошо, Неулыба сама о нем спросила. Я уж вряд ли бы отважилась ей вопросы о Чужаке задавать -- хватило с меня взглядов испуганных, жалостливых. Не хотела вновь кому-нибудь кликушей показаться... Старуха недаром знахарничала -- в глазах моих все углядела, закачала седой головой: -- Меслав сына не вспомнил? Не мудрено, что ты запуталась... Запуталась? Нет, не запуталась я -- утонула в сомнениях и тревоге... -- Меслав -- человек простой... С даром, это верно, но куда ему до сына! Тот от матери волховскую душу взял, от отца -- взор вещий, от Сновидицы болотной -- науку травную... -- Неулыба подошла к печи, заковыряла в углях толстой палкой. Горб делал ее неуклюжей и страшной -- казалось, будто склонилась она над огнем низко-низко да вглядывается в него, с жаром печным слиться желая. Тот потрескивал, рычал на нее... -- Средь волхов нет его сильнее... Не о том говорила горбунья! Не о том... Разве о Чужаке я беспокоилась, разве за ним в Ладогу бежала? -- И ушел он, как истый волх, -- памяти о себе не оставил, -- бормотала Неулыба. -- Будто не было его в мире этом. Волхи все так уходили -- не оставляли людям не имен своих, ни облика. А вспоминали их люди под именами уже иными. Кого Правдой нарекали, кого Справедливостью, кого Радостью... И у каждого волха враг лютый был, коего богам убить клялся. Я дернулась, вспомнив об Эрике. Чужак ньяра ненавидел -- неужто ему в помощи отказал? -- Не о ньяре речь! -- засмеялась старуха. Зорка была, хоть и стара уже. -- У Волхов враги посильнее да пострашней... Что ее на Чужаке заклинило?! Что бы ни объясняла она -- оставался для меня волх, словно море глубокое. -- Хорошо, что поклонился ему Эрик... Отпустил его, освободил... -- Неулыба все копошилась палкой в печи, словно пыталась достать что-то из горячих углей. -- Ты о деле говори! -- решилась я перебить горбунью. -- Зачем звала? Она повернулась ко мне, сверкнула чистыми глазами: -- Думала все тебе объяснить, да вижу -- не поймешь. А коли так, послушай... Было мне видение о Василисе. Будто стоит она на самом краю глубокой темной ямы -- стоит, плачет и все ждет кого-то. Лада явилась мне в том видении, сказала -- не дождется Васса, сорвется вниз, коли никто не поможет ей... Хуже того -- получат нежити, ее пленившие, Триглавову силу в награду да силой той сотрут всех, кто за Вассой идет. Может, даже волха свалят... Олег! Муж мой! Чего ж она так долго вокруг да около ходила -- главного не говорила?! Я соскочила с лавки, затрясла знахарку: -- Зачем звала меня?! Коли могу помочь -- скажи как, мигом все сделаю! Коли сыскать ее нужно -- лишь место укажи, найду! Быстрей ласточки вешней полечу... Горбунья оскалилась в улыбке. Нехорошей улыбке, недоброй: -- Туда, куда их волх провел, не долететь тебе... А все-таки помочь можешь -- удержи только Вассу от шага опасного. Ненадолго хоть... Как? Как смогу отыскать ньярову жену и рассказать об Эрике, об Олеге, о болотниках, на помощь поспешающих? Где же земли эти, коих мне не достичь? Где мой Олег? Почему кажется -- умер он? Почему ноет печалью и мукой сердце, а ребенок будто плачет внутри меня? -- Ты ребеночком своим сильна, -- словно услышала Неулыба. -- Вдвое сильней обычного. Твоей силой да моим умением сможем до Вассы дотянуться -- хоть сном, хоть словом подбодрить, надежду воротить... Но станешь ли ты мне помогать? Стану ли? Она еще спрашивает! Пусть ничего не понимаю я в хитростях ее ведовских, а мужа в беде лишь плохая жена бросила бы! Древлянки, у которых мужья в бою гибли иль рано умирали, сами себя жизни лишали -- лишь бы с любимыми не разлучаться! Древлянка я! -- А коли помрешь от ведовства моего? Глаза у знахарки сияли яркими углями и сама стояла прямая и непреклонная, словно вновь помолодела, горба лишилась... За дверью громко затопал Оттар, ругнулся, в темноте налетев на что-то. И в клеть не вошел он -- ураганом ворвался. Замер на пороге, к темноте приноравливаясь... Сверкал в его руках обнаженный меч, голубые глаза леденили душу, зловещей улыбкой кривилось жестокое лицо. Нет, не лицо -- лик звериный! Наверное, таким его враги видели, таким шел в бой в Валланде, таким крушил чужие городища... А Олег? Неужто и он так глядел -- словно сам становился клинком неумолимым? Я содрогнулась, прижалась к стене, невольно за спиной рукой шаря -- оборониться, коли что, а Неулыба охнула, сморщилась вся, застонала тонко, умоляюще протягивая к Оттару худые руки: -- Не делай этого... Не делай... Я добра ей желаю... Оттар кошачьим шагом двинулся на нее, приставил острое лезвие к морщинистой шее: -- Меня обманывать вздумала?! Сам слышал, как хотела ее ведовством убить! Олег, Васса -- они ждут... Меня ждут, помощи моей... Я собралась с духом, подошла к урманину и, силясь спокойной оставаться, взялась ладонью за острое лезвие. Пальцы почуяли мертвенный холод. Нет у меча души, хоть давай ему имя, хоть не давай, -- жесток он и всегда холоден. Ему все равно, чью кровь пить -- своего хозяина иль его врага злейшего. Кто владеет им, тот ему и указ... Клинок-предатель, клинок-раб... -- Уймись, Оттар! Слышал ты звон, да не ведаешь, где он! Я Олегу худа не сделаю, и она тоже. -- Я повела глазами на знахарку. -- А ты? Его единственную надежду убить хочешь? Друг ли ты ему после этого? Урманин, боясь меня порезать, начал медленно опускать меч. А глаз от Неулыбы по-прежнему не отводил, насквозь ее прожигал, хоть ко мне обращался: -- Почему веришь этой старухе? -- Она нас уж раз спасла. Она -- мой друг. -- Ролло тоже был мне другом... Оттар сопротивлялся еще, но меч уже в пол глядел... Я убрала ладонь с железа, чуть не всем телом повисла на руке урманина: -- Нет у нас выбора. Ты вой -- тебе ли меня не понять? Горбунья, кряхтя, отползла в сторонку от опасного хирдманна, пробурчала: -- Я ее и не трону, коли добром не согласится... -- Ладно. -- Оттар убрал меч. -- Не знаю, кто прав -- я иль вы обе, а тебя я должен сберечь. Так что, старуха, коли надобно тебе на людской жизни ворожить, чтоб Олегу помочь, -- бери мою! Знахарка молча глядела на него из угла. Большие быстрые глаза ее осоловели, устремившись в грудь Оттара. Уж не померла ли со страху? Я метнулась к горбунье, всмотрелась в лицо. Да она просто боялась перечить урманину! Не знала, как объяснить, что не под силу ему бабье дело! Хотелось мне плакать, а засмеялась... Заливисто, звонко, еле вымолвила опешившему вою: -- Иди, Оттар! Тут дело бабье... Иди! -- Нет! -- Он упрямо помотал головой. -- Одну тебя не оставлю. -- Гляди тогда только, не лезь! -- разозлилась я. Не для того я спешила к Неулыбе, чтоб время на пустые разговоры тратить да со строптивым урманином спорить! Оттар угрюмо отошел в сторонку. На всякий случай я еще раз рявкнула на него: -- И не смей знахарке мешать! Иначе сама на меч лягу! Видать, так я говорила, что даже его испугала -- могучая рука потянулась к мечу, опасливо прихватила за рукоять. Теперь за Неулыбой дело... Я тряхнула ее за плечи. Голова знахарки мотнулась, глаза закатились на миг и тут же обреченно уставились на Оттара. Это ж надо -- так напугаться! Что ее в этакий столбняк вогнало? Рабство свое вспомнила, таких же урман, из красивой девчушки горбатую уродину сотворивших? Я занесла руку, звонко ударила ее по щеке: -- Начинай скорей, не тяни! Она перевела на меня налитые боязнью глаза. -- Начинай, говорю! Да не трясись -- чай, Васса как дочь тебе! О ней думай, а не о страхе своем! Горбунья, опасливо поглядывая на воя, вылезла из своего угла, бочком, по-птичьи, протиснулась мимо него к печи. Оттар смотрел на нее недоверчиво, но помалкивал. И то ладно... Коли встрял бы -- не знаю, смогла бы вновь удержать его. Толстая палка, забытая старухой в печи, потихоньку затлела, испуская незнакомый, ядовитый аромат и клубы желтого дурманного дыма. -- Иди сюда, -- хрипло позвала Неулыба. Она уже почти скрылась в дымном угаре, только ноги, едва прикрытые краем старой поневы, виднелись, да голос из дыма доносился. Глухой, спертый, словно говорила она из-под толстой шкуры. -- Я с тобой! -- поймал меня за плечо Оттар. Крепка рука воя! Схватишься за нее, и кажется -- держишь в ладонях удачу, ничто уже не страшит, ни враг неведомый, ни беда горючая... Да нельзя мне чужой силой дорогу торить. Сама должна... -- Не дури! -- Я вырвалась, шагнула в дымное облако. -- Снимай одежду, -- велел ставший незнакомым Неулыбин голос. Дым ел глаза, забивался в ноздри, кружа голову. Я зажмурилась, сорвала с себя все одним махом. Наготы почему-то и не почуяла. Скрыл меня удушающий дым, спрятал от мира... -- Закрой глаза и не бойся... Думай о Вассе, об Олеге... Ребенка своего проси, чтоб отца вспомнил... Сама вспоминай... -- приказывал кто-то невидимый. Кто? Неулыба? А может, кто-то другой? Чьи холодные пальцы лежали в моей руке? Внезапная боль пронзила ладонь, руки дрогнули, разжимаясь... -- Держи! Не пускай ее! Кого? Ах, Вассу! Вот она, здесь... Обжигает кожу ее дыхание, вьется, кружит надо мной запах ее волос... Брежу? Или -- нет? Я крепко сжала пальцы, удерживая трепещущую Василисину руку, крикнула: -- Васса!!! Она замерла. Конечно, как я могла сомневаться! Это она! Дым мешал увидеть ее лицо, но я знала -- это Васса. Мало того, чуяла -- где-то близко Олег, совсем близко! Верста, может, две -- не более. Только немного подождать нужно, и он придет на помощь! -- Васса! -- вновь закричала я. Эхо понеслось в дымную пустоту, разверзло пропасть под ногами, прояснило ровную поляну вокруг провала темного. Цветы, трава -- откуда все это зимой? Где я? Что за яма страшная подо мной? Я оглянулась. В шаге от меня, покачиваясь на краю бездны, будто слепая, замерла Василиса. -- Эрик? -- удивленно спросила она. -- Васса! Колыхался на самой кромке ее тонкий силуэт, вот-вот -- и упадет навеки в бездонную пустоту. -- А-а-ах... -- выдохнула она разочарованно, взмахнула руками, будто птица, собирающаяся взлететь. Я прыгнула вперед, поймала в объятия тонкий девичий стан. Загорелась боль в груди, там, где прижалось хрупкое тело Вассы -- будто кто горячими угольями приложился... -- Держись, Васса, держись... -- шептала я, чувствуя, как вместе с болью уходит из тела жизнь, и понимая: коли не успею, не скажу главного -- не жить моему Олегу... -- Слушай, Васса! Эрик рядом... Волх идет за тобой! Только держись... Она тоже говорила что-то, плакала, утирая слезы -- но я ничего не слышала, будто оглохла. -- Беляна... -- угадала по губам единственное слово. Ах как нужно было спешить! Грудь горела, отнимались руки... Уходила последняя капля моей жизни... Моей? Нет, не моей -- девочки, что жила во мне... Моя уж вся вышла... Сильные руки дернули меня назад -- подальше от цветущей поляны, от пропасти, от Вассы... Она утонула в туманной дымке... Услышала ли она меня? Поняла ли? -- Жди! -- крикнула я в последний раз и увидела над собой злое лицо Оттара. Потом появились обшарпанные стены, потолок, темная тесная клеть... Изба горбуньи... Неулыба, всхлипывая, сидела на полу, прижимала к телу уродливо заломленную руку. Откуда-то несло жутким запахом паленого мяса. Грудь саднило, словно ободрала ее об острые камни. -- Очнись! -- Оттар схватил с полока бадью, плеснул на меня водой. Грудь защипало -- еле сдержала стон. Сжав зубы, опустила взгляд и тут уже не выдержала -- взвыла истошно. На груди, у самой шеи, багровым страшным пятном вздулся ожог. Лопнувшая кожа уродливо сползала ниже, на ребра, а под ней судорожно дергалась обожженная алая плоть, вся изрезанная сине-черными разводами... Голова у меня закружилась, взор закатился к потолку... Вот и конец... Пропали мысли, канули в тихую молчаливую темноту... -- Беляна... Беляна... Кто зовет меня? Олег? Нет, не его голос... Глаза открывать не хотелось -- хорошо было лежать и ни о чем не думать, но голос не давал покоя, теребил: -- Беляна... Беляна... Оттар... -- Чего тебе? -- шепнула устало, не размыкая глаз, и вдруг вспомнила все, распахнула их, воззрилась на грудь. Аккуратно замотанная повязка скрывала рану. И боли не было почти -- пощипывало лишь немного. Сколько же пролежала я без памяти? День, два? Почему испугалась ожога пустячного? Чай, в рабстве и посильней увечили... Видать, отвыкла от боли, зажирела да раздобрела, саму себя жалеючи... Веки налились тяжестью, сами собой вниз поползли, вновь окунули меня в сладкую дремоту. -- Я же говорила -- встанет она, и ожог заживет! -- раздался надо мной Неулыбин голос. -- Ох, старуха, кабы не болезнь ее -- не руку бы я тебе сломал -- шею свернул! -- Это Оттар, не иначе... -- Ну и дурак бы был... -- беззлобно отозвалась Неулыба -- Она мужа, может, от смерти сберегла, с моей руки легкой. -- Какой смерти? -- Не знаю! Ведаю одно -- теперь тому подлецу, что Вассу утянул, вдвое тяжелей будет. Васса Эрика дождется, а значит, придется злодею дело не с одной упрямицей иметь, а с многими. Да еще и с волхом, ему богами предназначенным... -- Не понять тебя... -- Оттар бережно смочил мои губы мокрой тряпицей. -- То ли заговариваешься, то ли впрямь такая ведунья, что до самого Асгарда зришь... -- Какого Асгарда? -- смутилась Неулыба. -- Асгард -- городище урманских добрых богов, -- отозвалась я, по-прежнему не открывая глаз. Хорошо было лежать, слушать заботливые голоса, чуять на своих губах нежную влагу... Оттар довольно заурчал, а Неулыба склонилась ко мне, зашептала, обдавая чесночным запахом: -- Этот ворог чуть не убил меня! Понять не мог, почему ты к себе головню горячую прижимаешь и ему не отдаешь... Ты-то понимаешь хоть, что смогла до Вассы докричаться, лишь со смертью рядом пройдя? А он думал, это я тебя околдовала... Ринул так, что руку сломил. Верно, и до лета не приживется... А все-таки спас он тебя -- из рук самой смерти выдернул. И ребеночка твоего спас. А Олег твой... -- Знаю... Все знаю... Я и впрямь знала. Легко было на сердце -- значит, отошла от мужа скорая беда. Ради этого я бы вся в пекло залезла -- не то что грудь спалила... И еще чуяла -- нечего мне Олега на этой земле искать -- не добраться мне до него, не долететь, не докричаться... Все мы идем дорогами, богами проторенными, и неведомо никому, в какие края те дороги ведут... У Олега, знать, своя дорога, и я на ней не подмогой ему буду -- грузом тяжким... -- Полежишь, очухаешься, и к дому пойдем. Там долечим тебя. -- Оттар приблизился. Пол засипел под грузным воем. -- Я этой старухе не верю... Я открыла глаза. С трудом, а открыла... Странное было что-то в Оттаровом голосе -- будто говорил он, но сам себе не верил... Закружились надо мной в хороводе лица. Неулыба, Оттар, опять Неулыба... Потешно... -- Зато я верю! -- сказала твердо. Верней -- хотела твердо, а вышло, словно цыпленок пропищал... -- Здесь, что ли, останемся?! -- возмутился Оттар. Неулыба под его плечо пролезла. Рука знахарки по локоть была тряпицами замотана да к тонкой дощечке прикручена. А ведь самой ей такую не выстругать... Да и привязать не смогла бы толком. Оттарова работа... Коли друг другу в малом помогать стали, то и в большом разберутся. А мне какая разница -- где Олега ждать? Здесь ли, в Новом ли Городе... Главное -- уцелел бы, выжил в борьбе со злом неведомым, вернулся бы... СЛАВЕН Что бы ни говорили люди, а вдалеке от родной земли не шел ко мне сон и мучили дурные предчувствия... Княгиня обихаживала меня, словно боярина, -- кормила, поила, ластилась кошкой домашней, коготки спрятавшей, а ближе к ночи одним жестом отослала от себя всех и поманила меня на мягкое ложе. Опытна она оказалась в любви. Не одна девка в моих объятиях побывала, а не доводилось встречать такую. Тело у нее, будто у оборотня, менялось -- то мягкой шелковой водицей по груди текло, то пламенем обжигало. Ловкие руки и ласкали, и рвали до крови... Измотала меня страсть ее сумасшедшая -- лишь к рассвету очухался. Под лучами мягкими не сразу вспомнил, кто я да где... Глянул на Княгиню. Она раскинулась на ложе -- красивая, властная, даже во сне на других не похожая... Будь Беляна на ее месте -- не смог бы оставить, оторваться от нежного тела, а к этой вовсе не потянуло, словно не было безумной ночи и горячечных губ. Пустая страсть быстро забывается... Я натянул порты, осторожно подкрался к пологу. Может, и был я гостем у волховки, а только видел, как косились на меня ее вой, -- так собаки на вещь смотрят, что хозяин стеречь поручил. Волховка во мне усладника видела, вот и стерегли вой, как умели, хозяйкину забаву... Взять меч и обоих одним ударом положить? Или лучше ножом по горлу -- и верней, и тише? "Твоя забота -- Эрик", -- сказал Чужак. Положу я этих стражей и еще двоих, у темницы, а дальше что? Потащу Эрика в лес на плечах? Волх мне не помощник -- коли решил он с Княгиней сцепиться, сцепится непременно, и наплевать ему будет на наши беды. Уйду ли далеко с ньяром на спине? Вряд ли шамаханские незнати мне четыре жизни, невинно погубленных, простят. Догонят, как пить дать... Одна надежда -- оглушить воев, покуда они в дремоте у входа сопят, и рвануть к Кутихе, о которой Чужак сказывал. А как уймется все -- в лес, за своими. Троим легче будет ньяра вытянуть, чем в одиночку. Только поспешать надо... Я перевернул меч плашмя, легко выскользнул за полог, даже не обернувшись на волханку, -- спиной чуял -- спит. Один из воев посапывал мирно, а другой проснулся от шороха, вскинул на меня недоуменные глаза: -- Куда? Не велено... Дурак! Чем болтать попусту, лучше бы вовремя голову прикрыл! Ударил я не сильно -- лишь на время обездвижил болтуна. Перешагнул через его тело, покосился на второго -- не проснулся ли? Он молод оказался, совсем мальчишка еще, не привык к дружинной службе -- сопел, сладко причмокивая... Вот и ладно. Короткими рывками, от шатра к шатру, от ямки к ямке, я перебежал двор, выскользнул за ворота. Печище рано утром встает, еще до первых петухов -- поутру любое дело лучше спорится, да и скотина ждать не станет, покуда отоспится хозяин -- зачахнет. А городище, каким бы ни был -- большим иль малым, -- ленив, встает лишь после вторых петухов, а на первых еще и глаз не размыкает. Никто мне по пути не встретился. Шамахан с Новым Городом словно братья-близнецы роднились -- те же дворы, те же избы. Может, потому и нашел Кутихину избенку до того, как услышал с Княгининого двора громкий злой крик. Проснулся-таки нерадивый страж! Сейчас гвалт поднимут, искать примутся... Я толкнул узкую дверку, нырнул в полумрак избы. Холодно было в ней, нетоплено -- как только жить в такой? Может, ошибся я -- не о той избе Чужак говорил? -- Пошел прочь, кто бы ты ни был! -- послышался из темноты скрипучий старческий голос. Нет, похоже, верно пришел... Я приложил ухо к двери, прислушался. Уже голосили по дворам -- меня сыскивали... -- Пошел прочь, говорю! -- Отстань, -- отмахнулся я. -- Таишься? -- заинтересовались из темноты. -- Помолчи! -- Я обежал глазами клеть, силясь отыскать подпорку под дверь -- на крайний случай. У печи валялось большое корявое полено. То, что надо! Одним прыжком скакнул к печи, подхватил дровину. -- Мое! Положь, откель взял! Мое-е-е!!! -- истошно заверещала из угла хозяйка. Этак меня по ее воплям быстро сыщут... Я швырнул полено на пол, шагнул к заваленному шкурами полку: -- Рот закрой, ведьма старая! Не до тебя сейчас! -- Воры!!! Грабят!!! Убивают!!! -- окончательно разошлась старуха. Верно Чужак сказал -- зла да сварлива эта Кутиха. Не хотел я ей зла чинить, да, видать, придется... Шкуры оказались истертыми, легкими, их и стаскивать не пришлось -- сами поехали грудой на пол, едва прикоснулся. Я уж и меч приподнял -- стукнуть слегка бабку, чтоб не орала, а едва сползли они -- замер. Давно никого мне жалеть не доводилось, на любого ворога мог руку поднять, ребенка, и того не пощадил бы дела ради, но то, что под шкурами лежало, не мог ударить! Как жила еще Кутиха? Каким чудом еще светились огромные, совсем не злые глаза на страдальчески сморщенном лице? -- Уходи! Уходи! Уходи! -- вновь завопила старуха, прикрываясь костлявыми руками. Не мог я поверить, что живет она одна. Она ведь и печь растопить не сможет -- помрет под тяжестью полена малого... -- Ты -- Кутиха? -- спросил недоверчиво. -- Уходи! Уходи! Уходи! -- заладила она, скрючиваясь, и вдруг зашлась тяжелым надрывным кашлем. Я этот кашель знал -- помнил его с детства. Нередкой гостьей у нас в Приболотье была девка-Верхогрызка, что одним поцелуем здоровенных мужиков в землю вгоняла. По весне, едва снег сходил, Сновидица по всем избам золу, из семи печей собранную, разносила. Бабы на той золе воду настаивали и все избы обмывали, чтоб не зашла ненароком в какой-либо дом проснувшаяся после зимней спячки Верхогрызка. Сновидица же и говорила, будто девка эта -- одна из Сестер-Лихорадок, и будто обычному человеку она лишь в темноте видима, а ведунам да знахарям и днем является -- тощая, высокая, в длинной, белой, без единого пятнышка рубахе. А еще она сказывала, что девка эта не всякого целует, а лишь ее испугавшегося. Мол, является она и начинает стращать человека по-всякому. Того, кто выстоит, не струсит, она с миром оставляет, а того, кто испугается, -- целует в лоб, а то и на спину влезает. После ее поцелуя чахнет человек... Поговаривали также, будто Верхогрызку тоже напугать можно -- тогда заболевший и вылечится, да только у нас мало кто вылечивался, как ни стращала ее Сновидица... -- Чего же гонишь? -- беззлобно спросил я Кутиху. -- Ведь сама знаешь -- помрешь скоро... Неужто одной отходить легче? Бабка орать и охать перестала, сверкнула на меня шалыми глазами: -- Коли помру, значит, время мое за кромку заступать приспело! А тебе-то какая с того печаль? Поди вон, покуда людей не созвала! Будто кто на ее зов явится! Верхогрызка всех страшит -- никто в ту избу не сунется, где она гнездо свила... Ори не ори -- никто сюда не придет. Будто заранее догадывался волх о страшной болезни, в Кутихиной избе поселившейся... Будто?.. -- Давно ли кашляешь, Кутиха? -- поинтересовался я. Старуха смягчилась, пробурчала: -- Сколь живу -- столь и кашляю... Чужак... Знал о Верхогрызке, потому и сказал, что никто меня здесь искать не будет! А Кутиха бедой своей, небось, уже не одну жизнь спасла! Хорошо, что я ее мечом не стукнул... -- Уходи! Поздно... Ежели приметила меня девка -- за мной пойдет. А как не приметить?.. Вопли, с Княгинина двора доносящиеся, стихать начали... Теперь по избам шарить станут... -- Успокойся. -- Я устало присел на полок к старухе. -- Не боюсь я болячки твоей. Поздно мне бояться чего бы ни было... Кутиха упала лицом вниз, заскрипела зубами по дереву полока, а от спины ее будто белое марево отделилось, двинулось ко мне, покачиваясь в темноте туманным облаком: -- Меня не б-о-оишь-шь-ся? Вот и довелось с той свидеться, что мать мою унесла. Думал, увижу ее и испугаюсь, а страха не было. Лишь возродилась в душе прежняя ненависть да клятвы мальчишечьи. Клялся -- отомщу убийце, кем бы ни был он... Давно это было, а казалось, будто вчера только... -- Иди сюда -- поглядим, -- сказал спокойно. Марево остановилось, проглянуло сквозь него человечье лицо -- холодное, с губами синими и щеками впалыми: -- От объятий моих, красавец, тебе плясать захочется, да так, что лишь Белая -- Морены посланница -- ту пляску остановить сможет! От поцелуя моего схлынет краска с твоего лица, замучит жажда, задавит грудь камень тяжкий... Стерва! Еще пугать меня вздумала! Пуганый я да битый -- слыхал, как родственница ее дальняя -- Чума, в огне визжала. На ту управа нашлась, так и на эту сыщем! Я углядел на стене длинный кнут, каким коров погоняют, сдернул его, прищелкнул о полок: -- Иди сюда, тварь! Кутиха, перестав кашлять, ожила сразу, поползла подальше от угрожающе качающейся тени и кнута, что даже коровью кожу до крови продирал. Верхогрызка замерла, потянулась ко мне руками -- тонкими, цепкими, словно крючья. -- Меня взять хочешь? -- Я взмахнул кнутом, полоснул по ее рукам. -- Получай! Плетеная кожа легко прошла сквозь белое марево, рассекла его на рваные клочки, ударила громко об пол. Верхогрызка взвыла, качнулась ко мне -- едва отшатнуться успел да еще раз полоснуть кнутом. Я разъярился, а она и вовсе зашлась -- зашипела, точно змея, закружила по клети, норовя со спины зайти и вцепиться намертво, как раньше к Кутихе цеплялась. Она опыт немалый имела, да и мне не впервой спину было сберегать. Спина в любом бою -- первая мишень, потому и учил меня Ролло сперва о спине своей заботиться, а уж затем о прочем. Одно было худо -- не сталкивался я еще с такими шустрыми бабами... Кружилась Лихорадка, словно вихрь, -- едва поворачиваться да хлестать призрачное тело успевал... Уж и промахивался иногда... -- Вот тебе! -- неожиданно вклинился в свист Верхогрызки чей-то голос. Пролетело мимо меня полено, ткнулось прямо в середку туманного марева. Кутиха! Подползла к печи да швырнула то самое полено, которое мне отдавать не желала... Хорошо, в меня не угодила... Верхогрызка застонала по-человечьи, туманом на пол склонилась и, странно заламывая к потолку белое лицо, поползла, растекаясь, к Кутихе. Та углядела, сжалась в комок, не смея убегать от девки, с которой всю жизнь мучилась... Добить тварь! Я заступил Верхогрызке путь, полоснул кнутом по запрокинутому лицу. Она пискнула слабо, отклонилась, быстро заскользила туманной дымкой мимо меня -- чуть не по ногам. Не разбирая, где тело у ней, а где голова, я принялся лупить по туману. Пот застил глаза, ноги не держали, да нельзя было останавливаться. Уже совсем тихо подвывала Верхогрызка! Еще немного -- и все... Не будет она больше у малых детишек матерей и отцов отнимать, не будет за чужими спинами жировать, не будет страх на печища наводить! -- А-а-ах... -- застонала в углу Кутиха. Я обернулся. Незамеченный мной туманный клочок медленно вползал на ее спину, всасывался в тело. Приживется -- и вновь наберет былую силу! Кутиха смотрела на меня жалобно, чуть не плакала... -- Я ничего не могу... -- прошептала вдруг и зашлась глухим кашлем. Не было у меня выбора. Не от моего кнута, так от Верхогрызки умрет Кутиха. Все одно -- недолго ей жить осталось. Истощенная Лихорадка все соки из нее высосет, что остались еще... -- Задирай рубаху! -- заорал я старухе. -- Нет! -- Задирай, дура! -- Я крутанул Кутиху лицом к стене, не глядя на ее слабые рывки, сорвал исподницу, обнажил дряблое старческое тело. Кнут свистнул, опустился на сухую желтую кожу. Кровь брызнула мелкими каплями. Кутиха пискнула глухо и рухнула на пол лицом вниз, будто мертвая. Вот и ладно, что обеспамятела, -- боли не почует... Я еще раз ударил. Кровавая полоса легла подле первой, из спины Кутихиной послышался легкий всхлип. Когда бы мог подумать, что буду бесчувственную старую бабу кнутом по спине охаживать? А пришло время -- хлестал, сжав зубы, силясь не замечать глубоких рубцов на коже да не ощущать тяжести набрякшего от старухиной крови кнута. -- Ух-о-о-ожу... Сизая дымка вытекла из маленького сморщенного тела, плавно скользнула к двери. С этим кнут уже ничего не мог поделать. Дымка текла ровно, но вдруг, наткнувшись на полено, резко свернула в сторону. Осина! Полено было осиновым! Я плашмя кинулся на пол, ухватил круглый край, швырнул полено в уже почти скрывшуюся за дверью Верхогрызку. Оно звонко шмякнуло о порог, отскочило, громыхая покатилось обратно. На круглом боку алело большое размытое пятно. -- Не трогай. -- Кутиха не могла шевельнуться, лишь смотрела на меня ясными чистыми глазами. -- Сжечь его надо... Не думала... что сможешь... Она очень сильна... -- Была. -- Я приподнял старуху, плеснул водой на раны. Как только жива она осталась? Кутиха легла на лавку животом, шепнула: -- Печь затопи да поешь, коли что найти сможешь... -- Не ты ли гнала недавно? -- Так то недавно... -- Она вздохнула, закрыла глаза. Ничего, оклемается... Та хвороба пострашней была, чем просто спина порванная. Коли от Верхогрызки не сгинула, значит, и от кнута оправится... Я разжег огонь, выгреб из-под полка скудные запасы. Бежать все одно нельзя -- погодить следует, пока сыск утихнет... Печка уж трещала весело, а бабка сочно похрапывала, когда раздался стук в дверь. Я метнулся за печь, хватился за оружие. Кто там? Чужак обещал -- здесь искать не станут. -- Кутиха! Голос мужской, громкий да уверенный. Вой, похоже. Знать, шибко я Княгине нужен, коли в избу к Верхогрызке сунулись отыскивать... -- Пошел прочь! -- еще не отойдя от сна, сипло рявкнула бабка. За дверью иного и не ждали, покорно потоптавшись на пороге, вой спросил: -- Нет у тебя там никого? Кутиха весело подмигнула мне, ответила: -- А ты зайди да глянь. Может, девка моя тебе по вкусу придется, станешь ее на своей спине носить да целовать-миловать! -- Тьфу! -- плюнул в сердцах вой, затопал грузно по снегу, подальше от опасной избы. Я ухмыльнулся. Не шибко смелы Княгинины дружинники... -- Чего ищут-то тебя? -- Кутиха села, помигивая яркими глазами, блаженно втягивая запах тепла и дыма. -- Долго сказывать... -- А кто обо мне поведал? Неспроста ты в мою избу шарахнулся... Умна бабка... -- Волх. -- Ты с волхом пришел? Тогда ясно, чего тебя Княгиня невзлюбила. А куда бежать собираешься? -- Есть у меня друзья. К ним и потеку за подмогой... -- Не лез бы ты в волхские дела, -- посоветовала старуха. -- Они силой особенной наделены -- даже кромку открывать могут... Я прислушался. На дворе еще топали, переговаривались. -- Ищут еще, -- подтвердила Кутиха. -- К ночи только угомонятся. Я поежился. До ночи времени много. Слишком много. Не могу я ночи ждать. Да деваться некуда... -- Зачем волх наш хочет с вашей Княгиней драться? Разошлись бы миром. Она здесь осталась бы княжить, он -- себе иное место сыскал... -- Откуда ты взялся неученый такой? -- удивилась бабка. -- Волхский род Свободе кланяется. Всякий, кто ею поступится, -- других позорит. Тогда боги и сталкивают их меж собой -- правого да неправого. Раньше я подивился бы -- к чему драться, и без драки ясно -- правый победит, коли боги поединок сей судят, а теперь уж знал -- не всегда Правда сильней оказывается... Потому и спросил о другом: -- А как дерутся они? Силой ведовской иль врукопашную? Кутиха улыбнулась. А она вроде и не так стара, как сперва показалось... Видать, Верхогрызка из нее соки выпивала. -- А это как когда... Бывает так, что земля дрожит, а бывает -- никто и не подметит ничего, а один из них уже силы своей лишился... -- Не убивают друг дружку? -- Для них силу утратить страшней. Это как тебе руки да ноги отрубить... -- Кутиха тихонько шевельнулась, закусила губу. -- Здорово ты меня... Ничего, пойду, к вечеру поклонюсь Банной Матушке -- она попарит меня, погреет, боль и уйдет. Ладно, коли так... А то совестно было на ее раны глядеть... Полено, которым Верхогрызку убил, запищало в печи тонким голосом. Я копнул уголья, прочертил по стенам полосы -- на всякий случай. Если какая другая Лихорадка сунется -- почует сразу, что родне ее здесь худо пришлось, да и уйдет восвояси. У двери прислушался. Издалека доносился гомон. Похоже, созвала Княгиня своих воев для указов, как лучше беглеца сыскать... Покуда они там толкуют, мне самое время текать из городища. Вот только ворота... Небось на них тоже меня поджидают. -- Неймется? Я кивнул. Ох, Кутиха, кабы знала ты все... Стала бы ньярову защитнику помогать? -- Отвори сундук, -- неожиданно приказала она. -- Возьми там поневу длинную, шубу -- все, что для бабьего наряда полагается. Отошла совсем от хвори, раз принарядиться решила... Я покорно доставал все, что велено было, а сам мыслями далеко метался -- у самых городских ворот. -- Скидывай свою одежку да натягивай мою! Свихнулась она, что ли? -- Чего глядишь? Стыдишься иль думаешь -- станут вой у бабы вызнавать, кто такая да куда идет? Верно! Ох бабка головастая! Переоделся я быстро. Свое так и не сбросил -- по лесу в портах бежать сподручнее, а Кутихино платье поверх натянул. -- Баба! Ну как есть баба! -- развеселилась она, разглядывая меня. -- Только ходи не шибко да бедрами по сторонам води, будто ровно держать их не можешь! Я попробовал. Может, засмущался бы раньше, а сейчас все средства хороши были... Глянул на маленькую советчицу: -- Так ли? -- Так. -- Она поднесла к глазам дрожащую слабую руку, утерла быстрым движением неожиданно проступившую влагу: -- А теперь ступай отсюда! Беги, не оглядывайся, да лихом меня не поминай! Что меня рвануло к ней -- жалость, почти позабытая, иль благодарность -- не знаю, а только обнял бережно хрупкое тело, прижал к груди седую голову: -- Мало тех, кого я помяну перед смертью, мало, о ком богов буду просить, а тебя не забуду... Она заплакала, да и я, коли еще помедлил бы миг, -- прослезился б... Не прав Чужак, говоря, будто ведогон мой плакать разучился. Все я помнил, только слезы глубоко таил. Так глубоко, что даже волх их не углядел, а старуха, на кромке живущая, увидела... Видать, не для всех были мои слезы... ВАССА -- Ты готова? -- спросил Ядун. Готова ли к пустоте вечной, к холоду, до костей пронимающему? К камню, в душу въевшемуся, к надежде задохнувшейся? Можно ли к этому готовой быть? -- Правду говори! -- настаивал Ядун. -- Второй ошибки Триглав не простит... Триглав ему не простит, а простит ли мне Эрик? Поймет ли, почему решилась на такое, когда он уже совсем близко был... Поймет ли любовь мою? Любовь и страх за него... Любовь он, верно, и не забыл еще, а вот о страхе, совсем недавно пришедшем, вряд ли ведает... Случилось это в заброшенной избе, где хлопотал над нами маленький косматый Голбечник. Почему его изба мне других больше глянулась, хоть стояла на отшибе? Почему именно в ней заночевать надумала? Верно, потому, что Ядун мимо идти уговаривал, все про печище, недалече лежащее, вещал... Мне идти никуда не хотелось, особенно в те дни, когда почуяла -- не увидеть мне больше родимых земель, не поклониться речке-матушке, не вскинуть глаза на стены высокие Новоградские... Хотелось в каждой избе, где приют давали, остаться навеки -- плакать и долю свою клясть. А едва задерживались -- еще хуже делалось... Мучили полные безделья дни да бессонные, в сомнениях и надеждах тайных ночи. Ядун меня не подгонял -- ждал терпеливо, точно паук мушку, что уже в сеть попала. Чуял -- близится день, когда сломается моя вера, завою истошно, умоляя унести подальше от опостылевшей нежити. -- Не устала ли? -- заботливо спрашивал, замечая меня за малой работой и тут же виноватил хозяев: -- Заморили гостью... Негоже так! Незнати смущались, точно люди, кланялись, работу у меня отбирали -- оставляли нежиться, сохнуть от тоски-безделья. Верно, совсем немного ждать Ядуну оставалось, да как-то ночью удалось мне заснуть крепко, сладко, как спалось в Новом Городе рядом с Эриком. Даже жаркое дыхание у шеи чувствовала и крепкие руки, над черной бездной держащие, упасть не позволяющие... -- Эрик? -- спросила, себе не веря. -- Ва-а-с-са-а! -- едва расслышала слабый женский крик. От обиды и разочарования закачалась над пропастью, почуяла снизу ледяную пустоту. Испугавшись, отдернулась, да поздно -- потянуло меня вниз, повлекло... -- Васса! Держись! Голос знакомый подхватил уже на самом краю, вынес из зыбкой мути на ясную, залитую солнцем поляну, бережно опустил среди трав душистых и мягких. Я оглянулась, ища спасительницу, и обомлела, увидев ясные карие глаза. -- Держись! Эрик помирился с волхом. Они помогут тебе! Дождись их, -- говорила Беляна. -- Где ты?! Где они? Как меня сыщут? -- Я кричала изо всех сил, срывая голос, но она не слышала, качала головой и все повторяла: -- Не сдавайся! Они спасут тебя. Эрик помирился с волхом... -- Сперва плакать хотелось от глухоты ее, а потом хорошо стало от того, что была она рядом, что могла я глядеть в ее ласковые глаза, слышать бархатный голос... Так и сидела -- размазывала по щекам светлые слезы и слушала, но вдруг потемнело все, затянулось туманной моросью. Налетел ошалелый Позвизд, взлохматил ветряную бороду, оплел ею Беляну, поволок прочь, кружа, словно осенний лист, -- лишь слова ее последние успела расслышать: -- Жди-и-и! Костлявые руки схватили меня, затрясли... Я распахнула глаза, поморщилась от наступившей темноты. Слабый свет лучины выхватил тощее лицо Ядуна, заботливо склонившегося над моей кроватью. -- Зачем?! -- почти простонала, досадуя, что прервал он светлый сон. -- Ты кричала, -- пояснил жрец. -- Я подумал -- кошмар тебе привиделся. Врал он! Знал, что видела я во сне, знал, что дала мне призрачная Беляна новую надежду! Последнее отобрать хотел! Взыграла во мне былая строптивость. Ничего он от меня не получит! Ни он, ни бог его слепой! Мне Беляна ждать велела -- я и буду ждать, но не на месте сидя, а в пути-дороге. Путь время быстро коротает, к вечеру так выматывает, что думы темные не успевают одолеть -- сон быстрей оказывается. Попробуй тогда согнуть меня тоской и хворобой! Идти буду, покуда последнюю веру не потеряю иль не помру от усталости! -- Поутру собирайся! -- резко заявила я жрецу. -- Пойдем... -- Куда? -- удивился он. -- Новый Город искать! -- Я отвернулась, натянула до ушей теплое одеяло. Ядун до утра ворчал, кряхтел недовольно. Попробовал и с утра, за едой, меня отговорить, а потом понял -- без толку спорить с упрямой бабой, взвалил на плечи котомку и поплелся за мной следом. Я понятия не имела, куда да зачем иду, но раз решила все наперекор Ядуну творить, то и шла совсем не туда, куда он советовал. Коли он посолонь шагать советовал, то я противосолонь шла, коли прямо велел, то непременно поворачивала... Гладким, конечно, не получался путь -- бывало, и в переделки попадала. На Мертвой Гати, к примеру, налетели на Блудячие Огни -- еле убежали от них. Задыхаясь, сидели в осиновом овраге до самого полудня, боялись голову поднять. Блудячие Огни сами-то не опасны, но коли коснутся они ведогона иль человека -- теряет тот зрение и память. Ходит в темноте да пустоте -- себя забывает. Постепенно сам Блудячим Огнем становится, примыкает к своим собратьям, принимается охотиться за неосторожными путниками. Ежели удастся ему свою слепоту на другого перекинуть -- тогда лишь гаснет, уходит за кромку, как прочие ведогоны. А ежели нет -- мечется долгие годы, на бессмертие обреченный... Меня один Огонек чуть не коснулся -- еле отскочила. Ядун зашипел на него кошкой, мечом откинул подалее -- тот даже запищал тоненько от обиды... После Блудячих Огней я осторожнее стала -- в голос Ядуна начала вслушиваться. Коли верная опасность грозила, он за меня пугался -- дрожали слова страхом. Тогда я поступала по его речам, а так -- больше наоборот... И в заброшенный домик, у дороги притулившийся, тоже назло Ядуну сунулась. Тот все убеждал, чтоб дальше шла до ближнего печища, а я взяла и шагнула на порог избушки первой попавшейся. Мохнатый хозяин гостей не ждал -- шарахнулся от меня поперву, а потом заверещал радостно, заскакал вокруг, засуетился... Погрустнел только, когда Ядуна признал. Поморгал темными глазками, потер их мохнатой рукой: -- Ладно, кем бы ни был гость, а все же -- гость... Звали мохнатого да неказистого хозяина Голбечником. У нас так всякого Домового звали, что под голбцем селился, да и тут, по словам хозяина, многие так прозывались. -- Нас, Голбечников, семья большая, -- хвалился он, гордо вышагивая из угла в угол короткими босыми ногами. -- Потому и дом у меня не ухожен и не убран, что сидят в Далеке, печище в семи верстах отсель, два мои меньшие брата. Им от отца в наследство большое хозяйство досталось, а они малы еще -- не справляются. Вот и бегаю -- помогать... -- А чего насовсем не уйдешь? -- Голбечник мне нравился. Говорок его мягкий, походка неслышная да смышленые черные глазки. -- Иль не зовут? -- Как -- не зовут?! -- обиделся он. -- Зовут-зазывают, только я свой дом не брошу. Мы, Голбечники, за свою избу до последнего дня стоим. Многие даже при пожаре не убегают. Честь бережем... Ядун фыркнул небрежно: -- Баньку бы лучше стопил, чем бахвалиться! Бедный нежить всплеснул руками, извиняться принялся. Расписная рубаха на нем переливалась узорчатой вышивкой, казалось -- сама кланяется да винится перед гостями. -- Сейчас, сейчас... -- Голбечник с причитаниями выскочил во двор, побежал к баньке у ручья. -- Сейчас Банника задобрю -- отдаст вам четвертый пар! Я Ядуну уж так перечить привыкла, что хоть и хотелось с дороги в баньке попариться, а припомнив людскую веру, заартачилась: -- В четвертый пар после солнечного захода в баню ходить не след! Хорошая хозяйка на четвертый пар лишь веник в баню ставит да мыло кладет для Банного Хозяина! Вся нежить в четвертый пар моется! -- А ты кто? -- ухмыльнулся Ядун. -- Ты сама нежить и есть! Ведогонка! Хотелось ответить ему пообидней, но придумать ничего не успела -- замерла, рот разинув. Голбечник дверь за собой неплотно притворил -- осталась малая щелочка. В эту щелочку и скользнула белая с ярким узором по бокам змейка, извиваясь, потекла к ногам. Змея посреди зимы?! Да не простая змея -- гадючка белая! Укусит -- дня не проживешь... Я завопила, прыгнула к ухвату, у печи стоящему, замахнулась на змею, но та изловчилась -- утекла под лавку. Я даже стукнуть не успела... -- Не тронь ее! -- взвыл Ядун, выдергивая у меня ухват. -- Она Морене двоюродная внучка! Не простит богиня ее гибели! Мне и боязно было, и смешно... Что Морена мне сделать может за родственницу? К себе забрать иль, наоборот, вечной жизнью покарать, как самого Ядуна? Ему-то небось тоже нелегко столько веков жить да этакую злость в себе носить... -- Верно, верно, Морена меня любит... Я обернулась, ахнула. Не могла никак со здешними чудесами свыкнуться... Сидела на лавке красивая узкогрудая девка в охотничьем наряде. Иссиня черные волосы волной по плечам сбегали, умные холодные глаза смотрели на меня с презрительной усмешкой. -- Ты, ведогонка, меня никак убить хотела? -- Ловкие руки пришелицы быстро натянули тугой лук. Каленая стрела уставилась мне в грудь острым смертельным жалом. -- Что ты! Что ты! -- испугался Ядун. Выскочил вперед, меня прикрывая: -- Она Триглаву назначена, ты ее трогать не смеешь... -- А мне лучше знать, кого смею, а кого нет! -- расхохоталась девка, поигрывая луком и заставляя Ядуна перед собой приплясывать. -- Даже в тебя запросто стрельнуть могу! -- Так не убьешь ведь... Девка опять засмеялась. Противно засмеялась, нахально: -- Я-то не убью, лишь больно сделаю, а вот волх, что на кромке объявился, грозился, будто убьет. Чужак?! Дверь скрипнула. Маленький Голбечник сунулся внутрь, вытянул круглое личико, узрев гостью. -- Исчезни! -- приказала ему девка, и он, покорно кивнув, быстро прошмыгнул в угол, где и затих, незримый и неслышимый. Ядун разволновался, заходил кругами по клети: -- Ты, Ягая, не крути. Прямо говори -- чего явилась? Девка тряхнула темными волосами и вдруг, быстро выбросив вперед тонкую руку, ухватила меня за плечо. Я не ждала, что она так сильна окажется. Мощный рывок бросил меня на пол, к ее ногам, крепкие пальцы вонзились в тело. Ягая затрясла меня, будто Ядуну игрушку показывая: -- Брось девку, Бессмертный! На время брось! Странный волх перешел кромку. Морена на его стороне и Магура тоже. -- Что мне волх... -- хмыкнул Ядун. -- А он не один. -- Девка отпустила мое плечо, потрепала холодной ладонью по щеке, словно собачонку ласкала. -- С ним слитые да ньяр... Эрик! Нашел меня! Не зря говорил -- сердце дорогу укажет! Любый мой! Любый... У меня и плечо болеть перестало, и пальцы Ягаи на щеке уж не казались такими холодными и противными. Хотелось обнять ее, расцеловать за добрые вести... А слитые? Кто такие? Олег? Болотники? Ну держись, Ядун! Бессмертному новость и впрямь не по нраву пришлась, окрысился на девку: -- Ты слитых не должна была пускать! А ньяра и вовсе убить обязана! Чего не усмотрела, дура?! Ягая потемнела. Глаза круглыми черными щелями сузились, пальцы скрючились хищными когтями... Страшной стала -- сразу видать, чья родня: -- Ты мне не указ! Я -- Стражница! И внезапно расхохоталась весело: -- Никак испугался, Бессмертный?! Вот ради того и пустила их -- поглядеть любопытно, как они с тобой схватятся и как ты их по кромке разотрешь... Как это -- разотрешь?! Моего Эрика пятеро, а то и шестеро воев не всегда одолеть могли. А не новички были в ратном деле... Ядун тоже улыбнулся, махнул рукой: -- Ох, Ягая! Ты со своими кознями когда-нибудь попадешь в беду. Придет время -- над тобой так пошутят, что сама в печь полезешь... Ягая поднялась, хлопнула шапкой о лавку, забросила за спину лук: -- Недосуг мне с тобой шутки шутить. Бежать надобно, а ты все же кликни меня, когда со слитыми расправишься. У них небось третье время не все выйдет -- тела еще останутся... -- Падаль для бабки собираешь? -- догадливо предположил Ядун. -- Да нужны ли тебе тела бездыханные? -- уже в дверях пожала плечами девка. -- А старухе в радость... Какие тела?! Как могут нежити эти моих живых друзей телами называть? Ох, не знают еще силы волхской да ловкости ньяровой! Самого Бессмертного будет с кромки соскребать эта девка-перевертыш! Ягая у порога крутнулась, переметнулась через свой же лук и белой тонкой змеей скользнула в снег. Ядун засопел, прикрывая за ней дверь. По его виду и не понять было -- доволен вестью иль нет... -- Банник ждет, гости дорогие, -- робко пискнул из угла Голбечник. -- Вот и ладненько. -- Ядун всплеснул ладонями, потер их друг о дружку. Похоже, не напугался совсем... Может, рано я радуюсь? Он честно биться не станет, подстроит какую-нибудь каверзу... -- Пойдем! -- Он подтолкнул меня к двери. -- Нет! -- уперлась я. -- Ну, была бы честь предложена... -- ухмыльнулся он и вышел. Первый раз меня без надзора оставил! Эрик! Чужак! Они на кромке! Они ищут меня! Надо только бежать -- бежать подальше от Ядуна, от его ловушек, злобы да коварства! Я схватила зипун, дернулась к двери. Голбечник вырос передо мной, будто из воздуха, заступил путь: -- Не ходи... Отшвыривать его не хотелось. Больно маленький и добродушный был. Я шагнула в сторону, пытаясь обойти мохнатого хозяина. Он переступил босыми ногами, вновь загородил выход: -- Не ходи, коли смерти своих не желаешь... Ты ведь знаешь этих слитых, верно? Они ведь твои друзья? Я видел, как ты слушала... Не ходи, не зови к ним смерть... Смерть? Почему все нежити о смерти твердят? -- Ядун погубит их, -- печально прошептал Голбечник. -- Ты сама подумай, как можно Бессмертного убить? Даже боги ничего не могут с ним сделать... А пытались многие... А ведь прав он -- как Бессмертного убить? Он потому и зовется так, что смерти неподвластен... А коли верно это -- нужно мне бежать со всех ног и вперед Ядуна Эрика отыскать! -- Пусти, -- попросила я Голбечника. -- Мне спешить надо... -- Куда? Он и оставил тебя, чтоб к своим убежала. Ему тебя сыскать -- раз плюнуть... Ты своих встретишь -- он вас выследит и убьет одного за другим... А когда вовсе веру утратишь -- тебя к Триглаву спихнет. Да и где ты искать своих будешь? Добрый маленький Голбечник! А ведь он опять был прав. Где искать дорогих сердцу людей? Эрика любовь ведет, а моя любовь лишь плакать умеет -- не подсказывает пути-дороги... Я осела на пол, всхлипнула: -- Что же мне делать? Что? Останусь с Ядуном по кромке плутать -- рано или поздно сыщут меня Эрик с Чужаком, бой будет, а чем он кончится, все ведают... Убегу, найду своих -- Ядун свару затеет... Не найду -- зачем бежать тогда? Что же делать-то? Мохнатая ручка опустилась на мою голову, теплый голос прошептал на ухо: -- Не убивайся так... Я давно доброго участия не видела, затряслась, прижимая к себе эту ласковую руку: -- Эрик там! Эрик! Муж мой... -- Так вот чего ньяра на кромку понесло... -- удивленно протянул мохнатик. -- А я-то думал -- брешет Ягая... Я кивнула. Да, из-за меня Эрик на кромке оказался... Из-за любви моей горькой, счастья ему не принесшей... Голбечник склонился к самому моему уху, зашептал горячо: . -- Я тебе не указ, но коли любишь ты ньяра своего, коли хочешь, что б жив он остался, -- пойди на сделку с Ядуном... Какую сделку? Почему? -- Пораскинь мозгами да придумай, как мужа от беды уберечь, -- пояснил мохнатик. -- А взамен предложи Ядуну что-нибудь... Что я Ядуну предложить могла? Одного он хотел -- спровадить меня в темные Триглавовы владения. Но Эрик... Биться с Бессмертным глупо и страшно... Как буду я жить дальше, зная, что навеки закроются ясные зеленые глаза, сомкнуться нежные губы? Как жить стану, ведая, что не спасла мужа от верной смерти? И не только его... Медведя, Лиса, Бегуна... А Олег? Как будет без него Беляна? Кого назовет отцом его ребенок? Огромные карие глаза поглядели на меня, далекий отголосок пропел: "Дождись их! Дождись..." Нет, нельзя мне их ждать, Беляна. Нельзя смерть им кликать... Я подняла глаза на Голбечника: -- А волх? -- Волх Магуре обещал, -- потупился тот. -- Да ты о нем не волнуйся -- волху его дорога давно ведома. Он с пути не свернет, даже если встретит кончину лютую, а ведогонов твоих спасать надо... Надо. И знаю как... Ядун из бани пришел веселый, распаренный, даже румянец на впалых щеках проступил. Бросил на лавку мокрое полотенце, покосился на меня: -- Все упрямишься? Я собралась с духом, попросила прощения у Эрика, что не дождалась его, и начала: -- Я пойду к Триглаву, Ядун, но с условием. Он аж до потолка подпрыгнул, полыхнул глазами: -- Одна новость другой лучше! Каково же условие? -- Коли разойдешься со спутниками волха миром... Он сел на лавку, задумался. -- Я о волхе не прошу... -- чувствуя себя последней стервой, сказала я. Он поморщился: -- Они же сами на меня полезут! Эрик твой по дури -- тебя выручать, а другие -- следом, точно бараны за вожаком... Я стиснула зубы: -- Отправь меня сейчас к Триглаву, пока они нас не нашли! -- Не могу. -- Ядун озадаченно потер ладони, видать, сам запереживал. -- Теперь один путь -- через Семикресток. И заметив мой недоуменный взгляд, пояснил: -- Это месте такое, где семь дрог сходятся и расходятся. Волх тоже туда пойдет. Ему это место ведомо... Боги, боги! Почему так настойчиво сталкиваете моего милого со смертью? Почему не даете выбора? Я зажмурилась. Не осталось у меня иного выхода... Пусть предам любовь свою и веру, а любимого от гибели сберегу! -- Послушай, Ядун! Коли опередим их -- сама я за кромку шагну, а коли столкнемся на Семикрестке -- отрекусь от Эрика! Велю прочь убираться без боя. Но пообещай, что не убьешь их, не покалечишь... -- Обещано!!! Ядун взлетел с лавки, обнял меня, закружил по горнице... Голбечник вылез из угла, отважно сунулся ему под ноги: -- Ты, Бессмертный, нерушимый обет дай! А то ты и соврешь -- недорого возьмешь! -- Как смеешь! -- Кулак Ядуна поднялся над маленьким незнатем, но замер, мной остановленный: -- Клянись, Ядун! Иначе и я от слов своих отрекусь! Жрец скорчил недовольную мину, засопел, а потом вытянул из своей котомки потертую телятину и острую палочку. Уселся, заскоблил что-то непонятное. Закорючки, черточки -- неведомые, загадочные руны... -- На, -- он протянул мне телятину. -- Кровью прижми! Я вгляделась. Что разберу, когда ни значочка в сих рунах не ведаю? Голбечник вылез из-за моей спины, принялся шевелить губами, будто читая... Неужто понимает? А не обманет ли? Может, все это -- ловушка Бессмертного? А Голбечник -- его хитрый прихвостень? -- Тут неверно, -- придирчиво заявил маленький хозяин, ткнув пальцем в руны. -- Написано только -- что она шагнет, коли ты их не убьешь, а надо -- коли она шагнет за кромку, так ты их тоже не убьешь... -- Какая разница?! -- разозлился Ядун. -- Большая, -- не уступал ему Голбечник. Черные глазки сверкали, курносый нос зло сопел над рунами... -- На, подавись! -- Ядун исправил руны, сунул под нос мохнатику. -- Крепи, -- кивнул тот мне. -- Теперь все верно... Я достала маленький ножичек, полоснула по пальцу, капнула на телятину. Кровь расплылась бурым пятнышком и сразу прикипела-высохла. Теперь не было мне пути назад... Сама себе участь избрала... Как все ведогоны... А на другое утро поднял меня Ядун засветло -- потянул в дорогу. Я ночью последние слезы выплакала, со всеми распрощалась, кого любила. Потому и пошла за жрецом следом спокойно и с улыбкой... Два дня так шла, а на третий вывел он меня в огромное поле. Бежали по полю дороги змеями, скрещивались все в одном месте, будто ноги паука громадного, и вновь расходились, каждая в свою сторону... -- Семикресток, -- сказал Ядун. -- Ты готова? Вспомнились мне глаза Эрика, вспомнился маленький мохнатый Голбечник, вредный Межевик, серьезная неулыбчивая Беляна, суровый, будто из камня сотворенный, Олег... Мелькнуло все перед глазами -- мелькнуло да пропало... -- Готова, -- ответила. И пошла по ровной земле к Семикрестку -- последнему месту, где еще светило для меня солнце, где еще оставалась хоть малая надежда... СЛАВЕН Как Кутиха мыслила, так и вышло -- никто меня не остановил. Сколь раз пробегали мимо возбужденные да злые вой, а на меня и не глянули -- мужика сыскивали, не бабу... И лес я споро одолел -- не зря дорогу запоминал, пригодилась. Ворвался в избушку лесную ураганом, чуть дверь не смел... Болотники, меня завидев, окружили, заговорили разом, расспрашивая. Многое объяснять не понадобилось -- как услыхали, что попали наши в беду, мигом собрались, вскинулись на лыжи. Уж воевать изготовились, но... -- Нельзя! -- Лесной Хозяин загородил дверь могучим телом, врос в пол, словно камень. -- Нельзя по нашему лесу в сумерках ходить. -- Пусти! -- Бегуну на месте не стоялось. -- Нельзя! -- повторил Хозяин, да и Полета ему подпела: -- Сами сгинете -- никого спасти не сможете... Я покосился на болотников. Горели у них азартом лица -- засиделись, вестей дожидаясь, а девка все же права была -- коли сами помрем, кто ньяру и волху поможет? Хозяину дверь загораживать надоело, ругнулся в сердцах: -- Кабы знал, что еще уговаривать придется!.. Да, хороши оказались гости, волхом приведенные. Не каждый раз этакие беспокойные попадаются... -- Не надо уговаривать. -- Я отошел от двери. -- Остаемся, переждем до рассвета. -- Как ты можешь?! -- Бегун расстроился, взвизгнул аж. Да и Лис набычился. -- Остаемся! Я голоса не повысил, а они уже попятились от входа, хоть и глядели по-прежнему волками. Ничего, пусть лучше подуются немного, но живыми останутся. Ночь -- на кромке время не лучшее, да и как мне обратно в городище войти? Небось ищут еще... Ночь холодной и злой показалась. Не грели шкуры, в три слоя накинутые, не шел сон. Вспоминалась сторона родная, Беляна, хирдманны Ролловы... Сколько еще не спать, о родных краях думая? С первыми лучами солнышка Бегун вскочил, всполошил всех: -- Пора! Теперь никто с ним спорить не стал, даже Хозяин. Знакомой тропкой, мимо поляны, где ньяр ногу поранил, мимо елей, под которыми от Багряна скрыться думал, мимо реки, на Мутную похожей... Быстры ноги, когда сердца на выручку спешат... У городища приметил неладное. Не виднелись вой на воротах, да и земляных незнатей не встретилось возле крепких стен... -- Они хоть с людьми схожи? -- опасливо спросил Лис. -- Что-то шибко тихо... Тихо... Словно вымер Шамахан. Я насторожился -- иная тишина опасней оружейного лязга... Ни шороха из-за стен городища не доносилось. Почему? Уловка волхская иль беда неведомая? Бегун думать не стал -- метнулся к воротам, заскочил внутрь и заорал, не таясь: -- Нет тут никого! Болотники за ним кинулись. Воротные створы качнулись, их пропуская, будто в ловушку заманивали... А в городище и впрямь никого не оказалось. Тихие стояли избы, молчаливые, ребятня гомонящая не бегала, в снегу веселясь, собаки не лаяли... Наваждение? Медведь, грузно проминая снег, подошел ко мне, потер пятерней крепкий затылок: -- Олег, помнишь как Чужак о третьем времени говорил? Я о том разговоре всегда помнил. Знал, спешить надо, а то не успеем ничего, а время уж выйдет... -- Может, мы совсем ведогонами стали? -- продолжил растерянно охотник. -- Может, пришло уж третье время? Потому мы и не видим никого... То есть людей не замечаем... Нет... Незнатей... Он сбился, запутался. Лис удрученно закрутил головой. -- Пошли по всем избам! -- предложил Бегун. -- Кто-то же должен был остаться! Кутиха! Куда она со своей спиной уйдет?! Я ринулся к знакомой избе. Болотники хоть и не поняли, куда я и зачем побежал, а покорно потянулись следом, на ходу судача об этой невозможной земле, где за одну ночь все жители городские исчезают невесть куда. К Кутихе заходить не пришлось. Сидела она у влазни на толстом чурбаке, щурилась на солнышко. Меня углядев, зажмурилась, неверяще головой помотала, а после улыбнулась светло: -- Ты ли?! А это что, вся рать твоя? Невелика рать, право слово! -- Какова есть, -- отозвался я. -- Ты скажи лучше, куда люди подевались? -- Люди? -- она удивленно заморгала. Тьфу, напасть! Никак у меня язык не поворачивался мужиков и баб обычных ведогонами иль незнатями назвать... -- Ведогоны, -- сообразил Лис. -- Ведогоны куда делись, бабушка? -- Какая я тебе бабушка?! -- возмутилась Кутиха. Даже с чурбака поднялась, с трудом разогнув больную спину. Быстро она оправилась. Вон и румянец уж на щеках заиграл, и сама словно выросла... -- Ладно, не злись. -- Я подставил ей плечо. -- Говори дело... Она удобно привалилась, заковыляла к избе. -- Да какое там дело! Ньяра судить пошли. Откуда он здесь взялся только, на свою беду? Говорили, будто Княгиня с ним драться будет, да пустое это. Ньяр против волха, что дите малое -- неразумен да неуклюж. Кабы знала она, кого выручить спешу, верно, не радовалась бы мне так. -- Эрик! -- заголосил Бегун. -- Эрика убить хотят, а мы тут болтаем попусту! Ох, не доведет до добра трепливый язык! Жаль, не успел я упредить Бегуна, чтоб помалкивал. Да у него, небось, своя голова на плечах есть! Неужто подумать сперва трудно, чтоб потом не жалеть о сказанном? Он, простак, и не заметил, как нахмурилась Кутиха -- по-прежнему тряс меня за рукав, хныкал: -- Бежать надо, бежать... -- Заткнись! -- рявкнул на него Лис. Этот все с полуслова понимал. -- Так это ты ньяра привел? -- Кутиха потемнела вся, будто вновь неведомую хворь подхватила. Лгать ей? Да что толку? Пусть правду знает -- выдавать нас все одно некому. Нет никого в городище. Я кивнул. -- Почему? -- Сама знаешь -- не мы дороги выбираем, боги указывают, кому куда идти. Ньяр оказался добрым попутчиком, -- уклончиво ответил я. Кутиха задумалась, склонила голову на грудь. -- Идем, идем, -- вновь зашептал Бегун. Я бы его приструнил, но показалось вдруг необычайно важным старухин ответ услышать -- замер, боясь пропустить хоть одно слово. Да и куда идти? Кто, кроме нее, подскажет, куда повели ньяра... -- Верно ты сказал, -- выпрямилась она, глянула на меня яркими синими глазами. Я и не знал, что они у нее такие синие, только что заметил... -- Я себе в попутчицы девку-Верхогрызку тоже не выбирала. Одно скажи -- так он тебе нужен, что жизнь не боишься потерять? Боюсь? Я не одну смерть видел. Сам убивал, да и меня не раз убить пробовали... Мне ли давнишней знакомицы бояться? Глупо, конечно, умереть в земле неведомой, когда столько еще впереди, но коли суждено -- так тому и быть... -- Иди за мной. -- Кутиха и слушать меня не стала -- без слов, чутьем ответ поняла. -- Укажу дорогу к Судному Дереву. Наши поединщики всегда там сходятся... И ньяр твой там. Говори