Сливалась серая кожа незнакомца с его одеждой, неприметной с виду да чудного цвета и покроя. Не случалось мне встречать раньше такой цвет -- будто туман загустел и лег тяжелой тенью на просторный охабень, а потом, постепенно темнея, скатился по ногам до угольно-черных сапог и затаился там сырой промозглой влагой. Невысокая, отороченная куньим мехом шапка наползала на вскинутые к вискам брови, скрывала волосы, а под нею, точно уголья, горели, прожигая насквозь, бездонные глаза. Показалось даже, будто полыхают в них красные огоньки -- дунешь, и разгорится в пустых глазницах злое пламя. Не хотелось с таким разговаривать, но он терпеливо ждал, и я ответил коротко: -- Издалека. -- И отвернулся. -- А ты, девушка, из древлян? -- не отставал он. Беляна через силу улыбнулась -- неловко выказывать неприязнь человеку лишь за то, что заговорил с тобой, да и одежда незнакомца выдавала в нем человека не бедного. Но воем он тоже не был, это точно... -- Догадлив ты, -- подтвердила она. -- И что же древлянка делает здесь, вместе с болотным словеном? Не замышляет ли какую новую кознь против Князя-кормильца? Я не сразу обернулся, не сразу придумал, как ответить, а потом решил: "Будь что будет! Человек этот мне незнаком, а значит, и нас не знает, не сможет ничего доказать. Буду твердить, что обознался он". Беляна, стоя спиной к темному, по-прежнему перекладывала непродажные меха. Не вскрикнула, не вздрогнула, лишь руки затряслись будто в лихорадке... -- Ошибаешься... -- начал я, оборачиваясь, а закончить не успел -- незнакомца и след простыл. В торговом ряду сутолока и суета дело привычное -- затеряться в толпе любой сможет, а все-таки необычно этот человек ушел... Задал коварный вопрос, смутил и исчез, будто никогда его и не было. Возле нас укладывал пожитки для дальней дороги к дому охотник из чуди -- Пересвет. Его и решился спросить: -- Ты тут мужика не видал? Странного такого, в темном охабене? Вот здесь стоял... Я вытянул руку, указал, где видел незнакомца. Пересвет сунул выручку в руки жене и равнодушно пожал плечами. Та оказалась более словоохотлива: -- Он украл у вас что? -- Нет-нет, -- успокоила ее Беляна, -- просто ушел, не сторговав ничего... -- Бывает, -- Всемила вскинулась на загруженную телегу. Пересвет чмокнул, и повозка поползла прочь, разгоняя теснящихся людей... Только перед двумя посторонилась -- Лисом да Медведем. Больше -- перед Медведем, потому как никому не хочется на этакую глыбу наскакивать. Даже лошади... -- Как дела? Наговорился иль нет? -- поинтересовался, подходя, Лис, а потом увидел дрожащие Белянины руки и насторожился: -- Что случилось? Я расстраивать его не хотел, да и насмешки предвидел, что, мол, говорил же вам -- не след соваться в Дубовники, но если Лис что заподозрил -- от него уже не избавишься. Пришлось рассказать о темном человеке. Лис заходил кругами, точно зверь в клетке: -- Собирайтесь. Уезжать надо. Медведь крякнул недовольно: -- Куда ж к ночи-то? Переждем до света, а там и поедем. Беляна, умаявшись за день, поддакнула: -- Нечего опасаться. Коли тот темный нас выдать хотел, то давно бы уж это сделал. Знать, другое что-то у него на уме. Может, просто проверял -- те ли мы, кого Князь искал, а потом испугался, что не те, и ушел, неприятностей не дожидаясь... Вроде верно Беляна подметила, а все же плохо мне спалось. Все казалось, бродит под окном темный незнакомец, прислушивается да принюхивается, будто не человек он, не зверь -- нелюдь какая-то... Ночью так намаялся, что к утру уже во всем с Лисом соглашаться стал -- и что поездка эта никому не нужна была, и что зря вчера не уехали, и даже что сам я -- пустомеля дурной... Лошадка шла ходко, и людей встречалось немного -- Рано выехали, до свету. Уж и городские ворота показались... Лис расслабился, отпустил вожжи, и вдруг метнулся прямо перед лошадиной мордой вчерашний незнакомец, цыкнул звонко. Донка пряднула ушами, рванулась в сторону. Лис заорал, поднимаясь, да поздно -- полетела с телеги поклажа прямо на бражку воев, стоявших в сторонке. Пока Лис успокаивал лошадь, а я в поисках темного по сторонам озирался, Медведь поднял с земли упавшую Беляну и подошел к воям: -- Простите, люди добрые. Не привыкла наша лошаденка к городам... Понял я, что случилось непоправимое, только когда осекся Медведь на полуслове да ахнула приглушенно Беляна, зажимая, ладонью рот. А когда разглядел, на кого свалилось наше добро, то и сам чуть не вскрикнул... Стоял перед нами, тараща изумленные глаза, Микола. Тот самый, с которым в позапрошлую осень поцапался Медведь, тот, из-за кого нас в темницу Меслава упрятали. Жаль, не только мы памятливы оказались -- он тоже. -- Вяжи их! -- заорал стоящим рядом приятелям. -- Это болотники! Гуннаровы убийцы! Меслав их уж второй год ищет! -- Был ты стервецом, -- огрызнулся Медведь, -- им и остался. Никого мы не убивали и Гуннара этого вовсе не знаем. Уж лучше бы он не словами отвечал, а ударами. Тогда, глядишь, и раскидали бы Дубовницких воев, утекли за ворота, а там -- ищи ветра в поле... Но дружинники свое дело знали -- ощерились мечами, а один дернул к воротам, и засипели, сходясь, тяжелые створы -- заперли нас в городище. Беляна первая поняла -- лучше добром сдаться, наши проступки -- дело прошлое, может, сговоримся полюбовно с Меславом, а то и откупимся... -- Вяжите. -- Порхнули тонкие руки под оскаленные мечи. А за ней следом бросили оружие братья-охотники. Да и мне выбор был небогат... Дубовники -- не Ладога, городище подневольный. В самом городище не убили мы никого, крови не пролили, а за старую обиду должен был с нами сквитаться не городской люд, а Ладожский Князь. А до того городской старейшина разбирал -- не наклепали ль на честных людей напраслину. Светозар-боярин стоял старшим над Дубовицкими воями, к нему-то нас и притащили. Сидел боярин в светлой горнице, по обе руки от него два воя. Оба из нарочитых мужей. Красивые, холеные, золотом да каменьями с головы до пят обвешанные. Светозар отличался от них -- одевался просто, только ткань на его рубахе была недешева и оружие блестело замысловатой вязью по рукояти. Я Князя не боялся, так и боярину без страха в глаза глянул. Думал, увижу в них напыщенную спесь, а увидел строгость да вдумчивость. Нет, такой зазря не засудит. Его бы Меславу в советчики, когда будут наше дело разбирать, правых-виноватых искать... -- Вы ли те, кого Меслав разыскивал? -- спокойно спросил боярин. Потекла по горнице густая плавная речь -- не соврать, не выдумать... Да и надоело таиться от всех, будто и впрямь мы чего дурное замышляли... -- Мы, -- ответила за всех Беляна. И не побоялась же сурового боярского взгляда! -- Только никакого Гуннара мы не знаем и его не убивали, -- добавил Медведь. -- Разве не вы два лета тому на Княжью ладью налетели? -- вкрадчиво зашелестело сзади. Повернулся я на голос и остолбенел. Стоял в темном углу вчерашний незнакомец, прожигал огненными глазами. -- Мы, но... -- Ах, дурно лгать боярину! -- перебил незнакомец. Прошел крадущимся шагом, встал за спиной Светозара, руки на плечи двум разряженным воям положил, будто оперся на них: -- Казнить их надобно, боярин. А то утекут из темницы прежде, чем о них Меслава известят. Из Ладожской-то утекли... Светозар покачал головой: -- Может, не затем их искали, чтоб казнить. Велено словить было, а не жизни лишить. Спешить некуда, дождемся Княжьего слова. -- Что ж вы молчите, хоробры?! -- перекинулся на сидящих рядом с боярином незнакомец. -- Не ваших ли друзей они опозорили, не их ли кровь пролили на той ладье? И вновь склонился к Светозару, зашептал: -- И стоит ли такой малостью Меслава беспокоить? Он, небось, другими делами занят... Смотрел я на темного и понять не мог, чего это он так смерти нашей добивается? Ведь не встречались даже никогда... И откуда только выбрался этакий червяк, из какой помойной ямы?! А он меж тем совсем над боярином навис, шептать стал тихо, едва слышно. У Светозара глаза помутнели, словно кувшин медовухи выпил, сошлись соболиные брови на переносье, будто силился боярин понять что-то, а не мог. -- Не слушай, боярин!! -- Беляна рванулась вперед, крикнула звонко, аж золотые украшения нарочитых зазвенели. -- Ворожит, подлый! Заставляет ему верить! Отшатнулся темный от боярина, глаза сжались в узкие щелки, казалось, откроет рот -- и выметнется из него тонкое змеиное жало. Однако не выметнулось, лишь засипел тонко: -- Видишь, какой поклеп возводят... Казнил бы ты их, боярин. Но Светозар просветлел, успокоился: -- Нет. Пошлем к Меславу гонца, пускай сам решает, что с ними делать. А пока -- в темнице посидят, о жизни своей никчемной подумают. Темный склонился, не переча больше, проводил нас до дверей скользким холодным взглядом. От такого и помереть без всякой казни можно. Бывают же люди -- чужая смерть им в радость! Не знаю, каким богам этот прохиндей кланяется, но уж точно не нашим! Скорее Морене темной иль Триглаву-всеядцу, людской плотью не брезгующему. И откуда взялся такой? Нелюдь... СЛАВЕН Урмане любят море. Так любят, что, кажется, дай им волю -- и сменят горячую красную кровь на соленую морскую водицу. Потому и все песни у них о морских далях, походах, схватках с водяными чудищами. Часто я эти песни слушал. И на вольных пирушках, и на смертном одре поминали викинги море, его грозный голос и волны, вздымающиеся выше неба. Но одно дело в кругу друзей да за братиной про те волны слушать, а другое -- увидеть наяву зависшую над головой огромную водяную руку, будто раздумывающую: "А не сбросить ли ничтожного человечишку, посмевшего назвать себя мореходом, не посмотреть ли, каков будет сей мореход на дне морском? Сумеет ли там быть так хвастлив, как наверху?" А потом бьет стремительный кулак волны о палубу и, растекаясь могучим потоком, кренит драккар на борт -- бахвалится вольной силой. В то мгновение кажется, что не выдержит истерзанное судно, пойдет крен дальше, но драккар, будто человек, борется за жизнь -- выпрямляется с тяжким стоном, мотает тяжелым мордастым носом и вновь падает набок, отброшенный сердитой волной... Я привык к мысли о смерти, а все же обидно было умирать, видя по одну сторону острова данов, а по другую суровые урманские края. Ждала за Варяжским морем и за озером Нево родная землица, призывала... Издалека, сквозь вой Позвизда слышал я ее голос... Мог бы -- пешком побежал по волнам, срываясь на склонах, будто на лыжах с зимних крутых гор. Не из страха пред Морским Хозяином побежал, а из боязни не увидеть родимый край, не испросить у него прощения за свою прежнюю слабость и дурость. Только не мог я бежать -- не держала вода человечьи ноги, да и руки были скручены за спиной, а поперек живота давила крепкая веревка. Такая крепкая, что даже Морскому Хозяину не под силу было ее разорвать, как ни ярился. Викинги пленили меня днем, под ясным солнечным небом, а к вечеру налетел ветер, взвыло море, вздыбилось могучими волнами. Урмане дружно сели на весла, даже не посмотрели, что оказались рядом с рабами, -- жить всем хочется... А про меня то ли забыли, то ли боялись, как бы чего плохого не учудил, в отместку за предательство, надуманное лысым Гундрольфом. Недаром меня Ролло о нем упреждал, недаром, когда на драккар всходили, пробежала пред ним солнечная тень. Будь я повнимательней -- не сидел бы сейчас притороченный к мачте. Но тогда о дурном не думалось, вот и прошли мимо ушей пророчества Бю да мудрые (а когда у него были иные?) советы Ролло. Спешил я... Так спешил, что не сразу заметил скользящие по правую руку знакомые уже острова данов, не обратил внимания на хмурое, отягощенное сомнениями лицо Оттара. Да если бы и заметил -- не многое смог сделать. Знал заранее -- надумают урмане пойти в свой Норангенфьерд, и не остановит их ни мое слово, ни мой меч. Ролло бы, может, хитростью да смекалкой взял, но я -- не урманский ярл. Я даже не сопротивлялся почти, когда налетели скопом урмане, скрутили и привязали к мачте. Оттар да еще несколько старых знакомцев, пока вязали, виноватились: -- Прости, Хельг. Не держи зла. Вот проведаем семьи да родичей и пойдем в твою Гардарику. Ты потерпи немного. Обиды у меня не было, понимал их, а разговаривать все же не хотел. Им домой нужно, так ведь и я не в гости собирался... Оттар, видя, что не отвечу, немного потолкался возле, а потом отошел, печально вздыхая. Аскольд, Свавильд, Галль и молодой Эйнар опасливо косились в морскую даль, будто ожидали немедленной кары за проступок. Как-никак посланника Ньерда нельзя обижать безнаказанно. Да и рабы, понимая их речь, волновались. Ближе к вечеру Гундрольф отважился приблизиться ко мне. ( -- Хельг, -- начал он издалека, -- сам знаешь, сколько мы дома не были, ни добычи, ни рабов не привозили... Может, уже и дома наши сгнили, и женщины к другим ушли, и дети умерли... Нужно нам домой, вот и пришлось так... Не по-хорошему... Чего ему от меня нужно было? Прощения? Повиновения? -- Ты, Хельг, -- бормотал Гундрольф, -- попроси Ньерда, чтоб не сердился, не сбивал с пути. Тебе он не откажет... Он снял шапку, и на лысине запрыгали, веселясь, отблески затухающего солнца. "Раб, -- подумалось вдруг. -- Раб и трус. Глаза собачьи, сердце змеиное, а тело медузы. Будто не знаю я, что нет у тебя детей, а женщины твои и так не живут долго. От побоев твоих умирают..." Меня разобрало. Злость плеснула на язык, обожгла, не сдержал обидных слов: -- Век тебе дома не видать! Звериная нора -- твой дом! Сказал и не заметил, что не только Гундрольф прислушивался к моим словам, а когда заметил -- стало стыдно за потухшие глаза викингов, за свою бессмысленную злобу. Чуть прощения не попросил. Уже и рот открывал, когда раздался крик. Кричал Свавильд, указывая на горизонт. Урмане засуетились, испуганно тыча пальцами в небо, показывая на маленькое дымчатое облачко, словно застрявшее меж краями моря и неба. Будто привлеченный криками, налетел Позвизд, взвихрил седой бородой водную гладь, поднял ее и повел войной против нашего драккара. Не бахвалились викинги, когда говорили, будто неведом им в море страх. Ни один не закричал в ужасе, не упал на колени в мольбе к могущественным Асам. Даже трусоватый Гундрольф, не щадя ладоней, налегал на весла и молчал. Гребли все, кого не поглотило море, не сбросил за борт разгулявшийся Позвизд. Все, кроме меня. А я и хотел бы помочь, да мешали связанные руки. Драккар подняло кверху и вдруг, внезапно, бросило на борт. Захрустели, ломаясь, весла, застонал просмоленный корпус. Мачта потянула вниз, будто гиря. Я чувствовал боль и отчаяние изнуренного неравной битвой судна. Телом ощущал предательский вес тонконогой мачты... -- Руби! -- заорал я отчаянно гребущему обломком весла Оттару. -- Руби мачту! Он непонимающе посмотрел на меня. Темное лицо оскалилось в безжалостной улыбке. Викинг не позволит морю посмеяться над собой -- даже в смертный час сохранит улыбку. По ней я и понял -- Оттар готовился к встрече с Асами и уже не слышал моих слов, а если слышал, то вряд ли умом понимал. Однако он оторвался от весла и почти ползком добрался до меня: -- Что, Хельг? -- Мачту! Руби! Он вскинул глаза. Драккар пересилил еще одну волну. Плеснула в лицо соленая влага, разверзлась перед глазами темная пучина. Захлебываясь, я еле выдохнул: -- Руби... Викинг вцепился одной рукой в мои веревки, другой вытянул из-за пояса топор и, что-то выкрикивая, начал умело подсекать мачту. Я разобрал: -- Если... за... борт -- жить. Если нет... Аскольд, точно уловив момент, подскочил к Оттару -- помогать. Они едва держались на ногах, захлебывались волнами, висли на веревках, отбрасываемые ударами воды и ветра, но не останавливались. Пойди сейчас драккар ко дну, и тогда бы не оставили своей работы. Еще кто-то подобрался, начал раскачивать... Я не мог видеть, что происходит над моей головой, лишь чувствовал спиной каждый удар да время от времени, натягиваясь под чьим-то телом, врезалась в живот склизкая от воды веревка. Треск рухнувшей мачты потонул в завываниях ветра. Драккар еще раз завалился набок, и освобожденная мачта, почти не повредив борта, плавно ушла в воду. Только тогда Аскольд догадался резануть ножом по стягивающим мои руки путам. Я покрутил затекшими кистями, наблюдая, как хищный рот моря всасывал в себя долгожданную добычу, а потом, не чуя теплого живого аромата, брезгливо выплевывал ее обратно. Однако жадность Морского Хозяина беспредельна, и вновь тянулись огромные губы к мачте, вновь пробовали ее на вкус... Я не почувствовал, когда ослаб ветер, и волны, уже не пытаясь перекинуть драккар вверх днищем, закачали его на широких круглых спинах. Зато ощутил устремленные на меня взгляды. Никогда не доводилось мне видеть у викингов таких покаянных лиц. И у рабов в глазах стояли слезы, будто узрели одно из чудес своего распятого бога. И все ждали... Чего? -- Прости, великий Ньерд! Аскольд выронил из рук топор. Тяжелое блестящее лезвие воткнулось в палубу, дрогнув рукоятью, и тогда я уразумел. Надо же было такому совпадению случиться! Будто наказало море ослушников, нанесших обиду посланцу Ньерда, и утихло, едва его освободили! Тут сам Ролло смутился бы, засомневался... А эти и вовсе понурились... И ведь велю сейчас идти в Ладогу -- пойдут. Руками грести будут, а пойдут. Но, видать, не выпала мне судьба увидеть родные края. Варяжское море и острова данов -- плохое место для одинокого драккара, на котором и хирдманнов-то -- раз, два и обчелся... Да и рабов, коли посчитать, немного осталось -- море всех берет, не разбирая, кто раб, кто господин. С такой командой нам любая встречная ладья -- угрозой становилась... Я поднялся, окинул взглядом дар Ролло, и ужаснулся. Что сотворило море с красавцем драккаром, недавно страшившим прибрежные деревни алеманнов? Куда подевались гордый профиль, хищная морда, гладкие бока? Будто покалеченные руки, висели обломки весел, пробоинами глядели борта, а вместо стройной высокой мачты торчал кургузый пенек с аршин высотой. Обыкновенный плот и тот гляделся лучше... Нет, не дойти нам ни до Ладоги, ни до Норангенфьерда. Перехватят похожие на Ролло ярлы задолго до знакомых мест. Пошатываясь, подошел Гундрольф. Его крепко приложило веслом -- правая бровь заплыла багровым синяком. Страх метался в водянистых глазах, руки дрожали. Что бы сотворил с ним Ролло? Верно, убил, как он того и заслуживает. Жаль, не ярл я -- не научился еще чужими жизнями распоряжаться, точно разменными монетами. Гундрольф бросил на меня виноватый взгляд и юркнул за спины сгрудившихся хирдманнов. Усталые лица, поникшие фигуры, покаянные глаза... Понимают ведь, что стали легкой добычей, теперь ждут от меня спасения, словно и впрямь я Ньердом послан. Для них эта вера последняя -- других не осталось, а последнее и подлый тать не заберет, посовестится... -- Грести все будем, -- сказал я, -- весел хватит. Уходить надо. К Норангенфьерду. Просветлели лица. Надолго ли... Драккар ковылял по водной глади, словно утка с перебитой лапой, хотя старались изо всех сил и пот бежал по дорожкам, проторенным на коже соленой водой. Трудились бы так раньше -- давно бы уже в Ладоге были, а теперь, казалось, будто прикован драккар к подводному камню -- не сдвинешь. Ладони скользили по веслу, прыгали в глазах красные мураши, но невидимая цепь не рвалась, удерживала... Рядом со мной пыхтел Оттар. Хороший парень. Сверстник мне почти. К молодой жене и первенцу возвращался. Увидеть мечтал. А теперь увидит ли? -- Чужой! Эйнар первым заметил опасность, закричал, упреждая, да что толку? Ни оборонить себя, ни уйти от акульемордого драккара с яркими полосатыми парусами мы не могли. Держали морские путы... Небо разъяснело, и за первым стремительным парусом выскользнул второй, третий... Неведомый мореход увидел израненный корабль -- несся к добыче на полном ходу. Я не хотел видеть лица тех, кто приближался, -- до боя в глаза врагу лучше не глядеть. Убивать будет легче. А убивать придется, иначе возьмут в рабство, закуют в тяжелые цепи, и через пару лет Уже не смогу вспомнить, ни откуда я родом, ни имени нового звучного Олег, коим нарек меня скальд-побратим. Повел глазами на хирдманнов. Они тоже держали руки на оружии, сдаваться не собирались. -- Кто таков? -- крикнули с приближающегося драккара. -- Олег, хирдманн Ролло, ярла Норангенского и конунга Нормандии земель Валланда. -- Я не скрывал данное богами имя и от Ролло перед смертью отрекаться не хотел. Желал я того или нет, а он все-таки стал мне братом. -- Как сказал? -- удивились пришлые, и в это время с другого борта подошел еще один драккар. Взяли нас в клещи. Никаким мечом не разорвешь... Но почему не нападают? Не принято у викингов вести долгие разговоры перед схваткой. Забрезжила небесной синью нелепая надежда, вскинул голову, посмотрел на спрашивающего. У него был тонкий профиль, длинные шелковистые белые волосы и темные серые глаза. Этот, в отличие от Ролло, и одеждой, и повадкой выделялся из остального хирда. Ярл... Свободная, вольная, хваткая зверюга, с человечьим телом и умом. -- Что ты сказал о Ролло, Хельг? Повтори, -- быстро перевел мое имя на свой язык беловолосый ярл. Я покорно повторил, чай, не преломлюсь: -- Конунг Нормандский земель Валланда. -- Аи да Ролло! -- радостно завопили с другого борта. Я обернулся. Еще ярл? Не многовато ли? А главное -- почему не нападают? Чего ждут? -- Я всегда говорил -- он первым из нас станет конунгом. -- Беловолосый подал знак команде. На борт моего драккара полетели крючья. Я потянул меч. -- Не надо, -- шепнул едва слышно Оттар -- Это Ингольф и Лейф -- старые знакомцы. Они с Ролло когда-то на Хольмгард ходили и выбирались из той заварухи вместе. Кажется, им не до добычи... Оттар был прав. Пришельцы явно не спешили с захватом поврежденного драккара. Беловолосый перепрыгнул через пролом в борту, оглядел палубу. -- Куда же послал тебя Ролло? Где его добыча? Я исподлобья глянул на хозяйственного ярла. Может, он и не собирался нас грабить, но ведь и помогать тоже не думал: -- Добычу взяло море. -- Ты говоришь как венд. -- Лейф подозрительно вскинулся. -- Ты раб? -- Я хирдманн. Я был с Ролло в Валланде. Это мой драккар. И впредь поостерегись оскорблять меня. -- С чего бы это? -- дружелюбно поинтересовался ярл. Вперед вышел Гундрольф. Приветствовал Лейфа как хорошего знакомого и торопливо забормотал что-то вполголоса. Я знал, о чем он рассказывает, потому и не прислушивался. Смотрел в сторону... Ингольфу, второму ярлу, надоело торчать возле истерзанного судна, на котором даже поживиться было нечем, и он отвел свой драккар. Полосатые птицы-паруса парили над водой, будто ждали попутного ветра, чтобы сорваться с морских гребней и взлететь в небесную высь, туда, где им и место. -- Ты брат моего брата? Я чуть не застонал от злости. Что наболтал ему лысый прохвост?! -- Ты брат Ролло? -- не унимался ярл. -- Да. Лейф еще раз задумчиво осмотрел мой драккар: -- В другое время мы могли бы повздорить, но не сейчас. Твой драккар очень плох. Море, даны или вагры быстро возьмут его. Ты не успеешь дойти до Норангенфьерда. -- Я знаю, -- ответил я, -- но все же попробую. -- Чем Ролло приручил тебя, словен? Или ты вправду послан ему богами? Я неопределенно мотнул головой. Дурацкий вопрос, и ответ не лучше. Ярл соображал быстро и, подобно Ролло, мало верил в богов: -- Чем ты можешь заплатить за помощь, Хельг? -- Рабами. Больше нет ничего, ты же видишь. -- Рабы мне нужны. -- Беловолосый наконец перестал бродить по палубе и остановился напротив меня. Он был высок, но худ и тонок в кости. И лицо у него было белое, под стать волосам. -- Я тоже стану конунгом. На большом Исландском острове. Мой путь лежит мимо Норангенфьерда. И мне некогда ссориться с братьями. Я помогу тебе -- ты отдашь мне всех рабов. Так? Впервые доводилось мне слышать, чтобы викинг помогал безнадежному... И родство казалось невероятным. Этак у меня скоро все урманские ярлы в братьях окажутся... Лейф ждал ответа, и я решился, протянул ему руку: -- Так. Ох, знал бы раньше, что ждало нас в Норангене, не стал бы столь поспешно соглашаться. Не ради себя -- ради тех, кто шел со мной... Ради Оттара, Аскольда, Эйнара... Может, для них смерть в море была лучше, чем зрелище разоренного фьорда, где на месте крепких домин жалобно чернели лишь обугленные остовы и только два щурились узкими окнами -- ярла и мой. Те два, в которые никто не собирался возвращаться. Изредка попадались на пепелище голодные оборванные люди, смотрели на нас непонимающе. Сколько я ни вглядывался -- не мог их признать. Да и они, похоже, нас не узнавали, а может, умом тронулись -- ни радости, ни горя не отражалось в пустых глазах. Оттар, не веря, метался среди головешек, настойчиво звал жену и вдруг, постигнув, что никто не отзовется, сел на землю и беззвучно заплакал. Гнев викинга страшен, а слезы еще страшней. Если заплакал сын моря, значит, умирает его душа и не жить ему уже на этом свете. Я подошел к Оттару, обнял его за плечи. Урмане народ суровый, к теплу и участию не привыкший, но Оттар, будто ребенок, ткнулся в мое плечо, стал неумело, всхлипами, жаловаться. На что, он, наверное, и сам не знал... Потихоньку подходили остальные. Растерянные, все еще не верящие... Жаль, Лейф дотянул нас лишь до входа в узкий фьорд. Он бы протащил и дальше, да сами попросили не позорить перед родичами. Решили -- хоть битые придем, но на своих веслах. Расплатились с ярлом и разошлись. Теперь кричи, зови -- не услышит... А то взял бы поникших хирдманнов к себе на службу -- может, на Исландском острове построили бы они новое гнездо... -- Ты! Ты виноват! -- Ко мне с перекошенной гримасой подскочил Гундрольф. -- Ты сказал, что не увижу я дома! Ты накликал беду! Я посмотрел на него и вдруг почувствовал внутри леденящий холод, будто замерло все и даже сердце перестало биться. Не трусливым показался Гундрольф, не жалким. Его просто не стало. Стояла предо мной пустая оболочка и издавала нелепые звуки. -- Заткнись, -- сказал я спокойно. Видать, слишком спокойно, потому что он мгновенно смолк, а викинги опасливо отшатнулись. -- Хельг! Хельг! Ты что? -- Сперва я не понял, кто кричит, а потом почувствовал на плечах тепло чужих рук и столкнулся с испуганными глазами Оттара. От моего вида у него даже слезы высохли. -- Хельг! Сейчас не уходи! Не оставляй сейчас! -- молил он. -- Да куда я денусь? -- удивился я. Он отпустил мою одежду, растерянно пожал плечами: -- Не знаю, только ты стал таким... Я не понимал. Викинг смутился, силясь подобрать нужные слова: -- Таким... будто... Будто там... В Валланде... После Ии... Так и не сумев объяснить, он огорченно махнул рукой. Ладно, каким бы я ему ни показался, а без меня урманам не обойтись. По себе знал, как тупеют от горя, как бросают все на волю богов. Я встал, обвел взглядом притихших, раздавленных несчастьем людей: -- Обойдите все закоулки фьорда. Найдите мне хоть одного видока, способного разговаривать, или тащите сюда любого, кто покажется знакомым. Гундрольф, пойдешь с Оттаром. -- Мне не хотелось отпускать предателя-викинга одного -- мало ли что ему в голову взбредет. Урмане разбрелись споро. Подгоняла возможность узнать о гибели Норангена, да и поиски вести было легче, чем сидеть и поминать былое. Я пошел к своему дому. Там все осталось нетронутым, разве только утварь в беспорядке валялась по полу. Мне не нужен был видок -- я и сам мог рассказать, что случилось в Норангенфьерде. И Ролло, что воевал сейчас далеко в Руа, тоже мог. Он эту беду предвидел. Знал, что, коли не вернутся к зиме защитники фьорда, рабы почуют свободу и сметут Норанген, не щадя никого, как не щадили их самих. Я ведал, что делает с людьми рабство -- Беляна рассказала, потому и не хотел представлять, что было дальше. Хватит с меня воспоминаний о Валландской крови да урманской красавице, любившей меня больше жизни. Хорошо, что увез ее. Там умерла быстро, может, и не поняв даже, что это конец, а здесь... -- Хельг! -- Аскольд втолкнул в дом темного человека, с головы до пят укутанного шкурами. На его шее блестел рабский ошейник. Следом толпой ввалились посланные на поиски викинги. -- Это раб Ролло. Я знаю его. Я вгляделся в темные глаза раба. Он был стар. Очень стар. Даже непонятно, к чему умный ярл оставил жить такого старика. -- Как тебя зовут, раб? Ворох шкур издал какой-то харкающий звук и затрясся в смехе, с трудом выговаривая урманскую речь: -- Я свободный человек, Холег! -- Ты знаешь меня? -- Конечно, Холег. Я помню тебя. Ты венед. Глупцы верили, что ты послан Ньердом, только умный Ролло знал правду. И я. Хирдманны недоверчиво поглядывали то на меня, то на наглого раба, столь вольно болтающего с господином. Они явно недоумевали, почему я не испробую на его плечах кнут иль, на худой конец, кулак, но вмешиваться не решались. В конце концов, дерзил-то он не им, а мне, да и рассказать мог многое. Однако испытывать их терпение не стоило, и не хотелось, чтобы услышали о страшной судьбе родичей из уст глумящегося раба. Я быстро оглядел угрюмые лица. Похоже, никто не силен в словенском... -- Ты говоришь на моем языке? -- быстро спросил я по-словенски. Глупо было надеяться, но раб ответил: -- Да. Настала моя очередь удивиться: -- Кто ты? -- Очень долго никто не спрашивал мое имя. Я боюсь вспоминать его. Кажется, когда-то меня звали Каллист, что означало -- самый красивый. Я был греком. Но разве я нужен тебе? Ты давно знаешь правду, как и Ролло. И я понимаю, почему ты не рассказываешь им. Ты жалеешь... Ролло обманул их. И они больше не короли моря, а всего лишь обманутые дети. Дети не должны слушать страшные сказы -- от этого они чахнут... Старик замолчал, а потом выпростал из шкур тощую руку и указал в сторону моря: -- Ролло стал конунгом? Там, в Валланде? Теперь я не удивлялся старости раба. Ярл ценил ум не меньше, чем силу. Конечно, лишь до тех пор, пока мог его использовать. -- Он станет им, -- ответил я греку. Тот закутался поплотнее в свои шкуры, печально посмотрел на меня: -- Станет... -- и неожиданно заговорил о другом: -- Когда мы убили всех, кого смогли, и сожгли дома, чтобы ничто не напоминало о нашем позоре, то взяли оставленные Ролло недостроенные драккары. Все хотели домой. И я хотел, но я знал, что море опасней фьорда, и не пошел со смельчаками. Многие не пошли с ними. А потом появились люди конунга Харальда. Они три дня искали по лесам тех, кто убежал от нашей мести, но никого не нашли, потому что мы всех отыскали намного раньше. Нам не хватало пищи, а человечье мясо не хуже кабаньего... Тогда они стали ловить нас и даже поймали нескольких, -- он сипло засмеялся. -- А меня нет. -- Вы убивали и детей? -- спросил я, уже зная ответ. -- А разве они не убивали наших детей? Я даже не заметил мелькнувший в воздухе меч Оттара. Лишь увидел, как выскочила из вороха шкур, будто обретя собственную жизнь, седая голова раба и плеснул вслед за ней фонтан крови. Я все глядел на эту голову, не узнавая в ней того, кто всего миг назад говорил со мной, и вдруг ее губы шевельнулись. -- Я свободный... -- угадал я их движение. А потом безжизненным кулем к моим ногам упало тело грека. Самый красивый умер... -- Я понимаю словенский. -- Оттар, не вытирая меч, жалил меня глазами. -- Они убили мою жену и сына, Хельг. Первого сына... Я сдержался. Мертвецу уже не поможешь, а живому еще жить: -- Он ничтожный раб. И ты всего лишь наказал раба. Незачем оправдываться предо мной. -- Ты теперь мой ярл, Хельг. -- Оттар вытер меч о тело грека. -- Ролло предал нас. Он перешел на урманский, и остальные согласно закивали. Даже Гундрольф. Теперь я -- владелец разоренного фьорда, горсти хирдманнов и разбитого драккара. Была далеко словенская земля, а стала еще дальше. Червень кончался, унося последнее летнее тепло, за ним придет огненный зарев, ветреный ревун, студеный грудень и -- прощай, мечта о Ладоге. Оттар, будто услышал мои мысли, тихо сказал: -- Мы можем починить драккар. Быстро починить, быстрее рабов. Тогда успеем в твою Гардарику до того, как лед скует воды Мутной. Я подумал, что ослышался. Но хирдманны смотрели печально-серьезно. Аскольд подтвердил: -- Нам нечего делать здесь, только вспоминать. Да и этого Харальд не позволит -- не простит, что пошли за Ролло, ослушавшись тинга. А в Гардарике мы сможем наняться к Рюрику. И опять они зашумели, заговорили. Я выглянул в распахнутую дверь. Напрасно. Не увидел высокую мачту... Лишь помнил, что стоит на воде, держится чудом, изуродованный драккар. Вряд ли поспеем... Но вдруг... БЕЛЯНА Темный ворожил над Светозаром. Я не видела, только чувствовала, как выползают из его похожего на трещину в древесной коре рта липкие невидимые нити, как оплетают глаза и уши боярина, не давая просочиться толковым советам и замутняя разум. Умело ворожил Темный, да только разгаданная волшба той силы, что поперву несла, уже не имеет. Встряхнулся боярин, не поддался на гнусные нашептывания... Хотя -- сегодня не поддался, завтра устоит, а что через день-другой будет? Перед тем как захлопнулась дверь темницы, успела я лицо Темного разглядеть -- усмехался он, словно наверняка знал: никуда мы от него не денемся. Кто он, почему так нас ненавидит, чего добивается от боярина? В темнице сиди весь день да думай, других забот нету, вот и ломали мы головы, прикидывая, что к чему, только понять так и не смогли... А Темный, видать, в то время потихоньку клепал на нас да обаял Светозара -- бросили нас в темницу без пут, а на другой день явились дружинники с пожилым кузнецом и заковали, будто лихих разбойников, в цепи. Темный сам с ними пришел. С улыбкой на гадком жабьем лице следил за работой кузнеца, дергал цепи, проверяя на прочность. -- Ты чего на нас зуб точишь? -- не выдержал Бегун. -- Может, обидели тебя чем? Темный тонко засмеялся и, склонившись, чтобы не расслышали ни кузнец, ни стража, шепнул: -- Для хозяина своего стараюсь. У Бегуна лицо вытянулось, не мог понять, а Лис сообразил, зашептал: -- Чего ж твой хозяин через нас добивается? Темный усмехнулся, легко шевельнул узкими тощими плечами: -- Увидишь, увидишь... -- Ежели ты нашей смерти у боярина выпросишь, так не увижу, -- печально вздохнул Лис. Темному его шутка понравилась. Белые, острые, точно у зверя, зубы оскалились в улыбке: -- Не бойся. Может, живыми вы мне больше пригодитесь... Его невесомый плащ скользнул по моим, скрепленным цепью ногам, и обдало вдруг каким-то холодом. Что бы ни замышлял этот нелюдь -- добра ждать не приходилось. Даже кузнец, еще раз проверив свою работу, сплюнул на пол, провожая взглядом удаляющуюся спину Темного: -- И как Светозар только его терпит?! -- А откуда он взялся? -- воспользовался разговорчивостью кузнеца Лис. -- Неужто всегда здесь жил? -- Ты что?! -- возмутился тот. -- Гость он Светозаров. Приехал откуда-то с юга еще летом да и загостился. Боярин его невзлюбил сперва, потом привык, а теперь и не расстается с ним, во всех делах советуется. Да только будет с этого городищу не добро, а худо... Любит Темный на людей клепать, ни одна ссора без него не обходится. Вас-то, небось, тоже по его навету заперли? -- Да не совсем. -- Медведь пошевелился, звякнул кандалами. -- Хоть и солгал он, будто убили мы какого-то Гуннара... Кузнец вскинул на Медведя быстрые пытливые глаза, отпустил закрепленные звенья: -- Эрикова брата? -- Да почем мне знать! Я этого Гуннара и в глаза не видел! -- Эй, кузнец! Сделал свое дело и уходи! -- всунулся в узкую дверь дружинник. -- Эти болотные убийцы кого хочешь заговорят -- обманут, а я тебя к ним сажать не хочу. Кузнец заторопился, собирая инструменты, отвернулся, стараясь не глядеть на нас. -- Одно скажи, -- взмолился Бегун, -- как убили Эрикова брата, когда? Ведь не знаем мы ничего. Голос у него был такой, что камень сжалился бы, и кузнец, продолжая громыхать железом, скороговоркой забормотал: -- Два лета назад везли Гуннара к Рюрику на суд. Чего-то не поделили они с Меславом -- чего, точно не ведаю... А дальше разное болтают. Одни говорят, будто налетели вороги на ту ладью, застрелили Гуннара и в реку прыгнули. Другие -- будто они спасти Гуннара от Рюрикова гнева хотели, да не вышло, вот и убили, чтоб не позорился перед родичем. А еще шепчутся, будто не люди то были, а злые духи. Все наслышаны -- Эриков брат с темными, нам неведомыми богами знался -- колдуном слыл... Как бы оно ни было, а поклялся Эрик тех ворогов убить своей рукой, да и Меслав их ищет... Кузнец окинул нас взглядом, усмехнулся: -- Плохи ваши дела, коли вы и есть те самые... Только вой, что на той ладье шли, говорили о тенях бесплотных и богатырях могучих... -- А мы? -- Не похожи вы ни на тени, ни на богатырей... Люди как люди. Он вскинул на плечи тяжелый мешок, вылез наружу. Дверь захлопнулась за его кряжистой фигурой, забренчали засовами наши сторожа. -- А ведь это мы на ту ладью напали... -- задумчиво прошептал Бегун. И от слов его стало вдруг страшно -- как объясним Меславу, что спутали и ладью, и людей на ней... Да и станет ли он слушать? Речь не о простом холопе идет, а об именитом родиче Рюрикова ярла. Меславу с Эриком ссориться не резон -- проще отдать ему негодяев-убийц -- вот, мол, как сохраняю твои интересы, варяжский брат, -- своих не жалею... А заодно и за собственные обиды поквитаться... Одна надежда на пресветлых богов -- не попустят такой несправедливости, подадут Меславу знак, определят нашу вину. Зато, если Эрик о нас прознает, тут и боги не спасут. Годами холеная ярость шепотка правды не слушает -- по-своему судит. Для Эрика то месть кровная -- святая. Тут и словене и варяги одинаково мыслят -- за кровь кровью расплачиваться надобно... -- Так мы ж его не убивали! -- словно подслушав, сказал Медведь. -- Ага, только попробуй это Меславу объясни... -- начал Лис и смолк на полуслове, заслышав шелестящий говорок Темного: -- Не Меславу, словен, не Меславу -- Эрику... Я приподнялась, оборачиваясь. Темный стоял у дверей, будто просочился сквозь них, блестел исступленными глазами: -- Як Эрику давно уж человека отправил. А гонцу боярскому, к Меславу посланному, не повезло -- упал с седла. Да так неловко, что шею свернул. Знаю о том лишь я да мои слуги. -- А Светозар? -- К чему боярина волновать? Так, глядишь, и не начнет спорить с Эриком, не поднимет своих воев... -- Что ты задумал? -- У меня и догадок не было, а те, что появлялись, отгоняла, будто кошмарные видения. Он захихикал: -- Весело будет! Эрик станет требовать своих прав, глупец-вояка Светозар ждать решения своего Князя. Мне и самому интересно, кто первый поднимет воев -- ньяр или словен... Медведь дернулся в крепких кандалах так, что казалось -- не выдержат толстые звенья, однако выдержали -- кузнец хоть и стар был, да опытен. Лис процедил сквозь зубы: -- Ах ты, мразь! Думаешь, станут из-за нас военачальники ссориться, а там и Князья разругаются, и польется на многострадальную землицу кровь рекой? Не выйдет этого... -- Выйдет. -- Темный потер узкие ладони. -- Не будь я Ядун, коли не смогу своему хозяину много свежей крови да мертвых тел преподнесть! Ядун! Я о нем только в сказках слышала. Один из Бессмертных, порождение Морены и человека, верный прихвостень Триглава. Не было подлее него да коварнее. Показалось мне, будто не наяву все происходит, а во сне. Не полагалось Ядуну быть среди живых -- богам да Бессмертным место в своем мире, людям в своем, а коли они путаться начинают, знать, грядут большие беды. А как прошел первый исполох, поняла -- никакой Темный не Ядун, просто кланяется он Триглаву, первее остальных богов Всееда почитает, вот и выбрал имя, тому приятное. И прояснилось все -- и ненависть его, и жажда крови. Жрецы Триглава считают, будто предпочитает темный бог иной еде свежую человечью кровь и теплую плоть. В родных краях я их иногда встречала, да только ни одного нормального не видела -- все были безумцами, все убийствами и кознями бредили. Оказался бы сейчас рядом Чужак, может, он и сумел бы вразумить Темного, но ведун умер, а никто другой не мог вернуть рассудок сумасшедшему жрецу. -- Пошел бы ты, -- вдруг пренебрежительно сказал Лис, -- а то болтаешь, сам не ведая чего... Из тебя Ядун, как из меня Солнце красное. Темный не понял сперва, вылупился недоуменно, а потом выскочил наружу, словно ошпаренный. Напоследок зло хлопнул дверью: -- Придет мое время, пожалеешь об этих словах! В ногах ползать станешь, сапоги лизать... Лис фыркнул в запертую дверь, но ничего не ответил. Видать, тоже понял -- Темный не шутит. Может, он с ума спрыгнул, а может, верит так, что на все готов, только от планов своих не отступится, стравит меж собой варягов и словен. Эрику убийц брата казнить неймется, Светозару слова Княжьего дождаться -- схватятся боярин да ярл, как цепные псы, только клочья полетят. Нам-то что -- все одно недолго жить осталось, да только ведая, что по нашей вине людская кровь Мать-землю питает, умирать в сто крат тяжелее. Уж лучше бы Темный сразу уговорил боярина нас казнить. Хотя Эрик и того бы не простил -- клялся ведь своей рукой... Металась я на цепи, словно волчица словленная, мучила себя страшными мыслями, рвалась на кусочки от бессильной немощи. Кричать хотелось, упреждать об опасности, а что толку? Кричи не кричи -- никто не услышит. Можно бы и случайному человеку о коварном замысле поведать, да только жрец Триглавов позаботится, чтобы никто к темнице и близко не подходил... Время в застенке медленно тянулось -- не то что на воле. Час днем оборачивался, день -- месяцем... Сколько тех месяцев прошло... Мне уж казаться стало, что забыл о нас Светозар и Темный сыскал другую жертву своему кровавому богу, когда распахнулась дверь и вошел в нее тот самый кузнец, что наши цепи к крючьям прилаживал. За ним двое молодших дружинников. Темный на сей раз не явился, видать, ждал снаружи, предвкушая удовольствие, щурил безумно горящие глаза... -- Боярин Светозар велел привести пленников. Отклепай их, -- велел один из молодших кузнецу. Тот молча принялся за работу. Я заметила его угрюмый, будто подавленный, взгляд и поняла -- что-то не так! Лежала на сердце кузнеца неведомая тяжесть, мешала ретивому биться... Он подошел ко мне, присел на корточки, нащупывая в полутьме кольцо, и вдруг шепнул: -- Кто-то позвал Эрика. Он... -- Поторопись, кузнец! -- Молодшему вою нравилось командовать пожилым кряжистым мужиком, годящимся ему в отцы. -- Светозар не любит долго ждать! Кузнец нащупал кольцо, тюкнул молотом по зубилу, и железо звякнуло, распадаясь. Под пристальным взглядом воя он пошел к Лису, не успев досказать. Да и без его подсказок все ясно было. Не лгал Темный про гонца к Эрику, а значит, и остальное не лгал. Лежал где-то со сломанной шеей Светозаров посланник в Ладогу. Только от неловкости ли коня сломалась та шея? И ведь не увидит боярин, не узнает, что приютил в своем доме убийцу... И тут меня точно громом ударило! Глупец Темный сам себя наказал хвастовством и болтливостью! Все узнает Светозар... И пока нас вели через ослепительно яркий двор и просторные боярские хоромы, я все шептала про себя спасительные слова, будто забыть боялась. Ничего не видела, не слышала, пока не сообразила, что сидит предо мной Светозар. Тогда выплеснула то, что держала так долго, высказала со страхом -- вдруг не насторожится боярин, не почует беды? -- Темный убил твоего гонца, Светозар! Потому и нет вестей из Ладоги. Проверь мои слова... -- Погоди. -- Боярин сделал знак, и здоровый детинушка из молодших крепко прихватил меня под локти. Я дернулась -- не хотела на себе чужие руки терпеть, и тогда лишь разглядела, что вся горница заполнена воями. И Дубовицкими, и пришлыми -- Эриковыми. То ли у варяжского ярла вой были постарше, то ли отличались они от наших повадкой, а только, несмотря на одинаковую одежку, я сразу разобрала где чьи. И Эрика узнала, хоть до того ни разу не видела. Он сидел рядом со Светозаром и смотрел с такой ненавистью, что непонятно было -- какая сила удерживает его на месте -- другой бы уже давно сорвался и пронзил мечом братовых убийц. Глаза у Эрика были странные -- чуть растянутые к вискам, будто у кота, и зеленого змеиного цвета в середке. Ровные брови темными дугами вскидывались высоко над ними, а на покрытые кольчугой широкие плечи свободно, как у простолюдина, ложились светло-русые волосы. Эрик и походил, и не походил на убитого варяга с ладьи. А все-таки больше походил... Может, это сходство и вынудило меня рвануться из сильных рук державшего за локотки воя: -- Не убивали мы твоего брата! Всего на миг изменился взгляд ярла. Вроде промелькнуло в нем сомнение, а потом вновь затянул грозовой туман. Тому и причина была -- стоял за спиной ярла Темный, нашептывал едва слышно. Вой дернул меня назад, больно выкручивая руки: -- Стой, стерва! И молчи, покуда не спросят! Он бы, может, еще и стукнул меня для науки, только Светозар остановил его жестом, повернулся к Эрику: -- Видишь, эти люди отрицают свою вину. Будь я уверен, я немедленно бы отдал их тебе, но пока... -- Конечно, отрицают! -- Эрик не говорил, лаял злобно. -- Они с малолетства ко лжи привычные, чего бы теперь не солгать? Им жить хочется. -- Как всем трусам, -- угодливо подсказал сзади Темный, и Эрик покорно кивнул: -- Как всем трусам... Светозару теперь никто не мешал думать, не нашептывал на ухо, и он начал спокойно убеждать бушующего ярла: -- Они могут лгать, но неужели ты обвинишь во лжи меня? Я ведь пообещал, дождавшись позволения своего Князя, отдать их тебе. Темный склонился к самому уху Эрика, и тот, словно удивляясь самому себе, неуверенно спросил: -- А послал ли ты гонца своему Князю? Может, просто тянешь время, надеясь спасти этих? Сколько они дали тебе золота? Я дам больше! Это уже было оскорбление. Светозаровы вой дрогнули, вцепились побелевшими пальцами в рукояти мечей. Хирдманны Эрика растерянно зашумели, переглядываясь. Видать, не часто их ярл позволял себе оскорблять хозяина Дубовников. Пользуясь тишиной, я вновь дернулась вперед: -- Гонца убил Темный! Он хочет поссорить вас! Он сам об этом сказал! -- Какая нелепость! -- притворно возмутился тот. -- Когда я мог такое сказать, если уже третий день не выхожу из горницы? Светозар кивнул: -- Верно. Ты всегда рядом со мной. Но почему молчит Меслав? Гонец уже давно должен был вернуться с ответом... -- Жрец убил его!!! -- истошно выкрикнула я, прежде чем грубая, пахнущая чесноком ладонь не зажала мне рот. Медведь глухо заворчал, надвигаясь на скрутившего меня дружинника, и на нем немедленно повисли сразу двое Светозаровых воев. Краем глаза я заметила в углу сжавшегося в комочек кузнеца. -- Они напали на ладью с Гуннаром! -- обвиняюще произнес Темный. Даже для пущей важности вытянул вперед тощий палец, будто проткнуть им хотел. -- Но мы не знали... -- Медведь не успел закончить. Эрик подскочил, рыкнул, выдергивая из ножен меч: -- Признались! -- Мы хотели помочь... -- начал было Лис, но, не договорив, обреченно махнул рукой. -- Да вы все равно не поверите! -- Не поверю. -- Спокойный голос Эрика был, пожалуй, страшнее, чем его гнев. Тот обещал лишь быструю смерть, а этот долгие и страшные мучения. -- Вы напали на ладью! Из-за вас умер мой брат! -- Да, но... -- Молчи! -- Мне удалось вывернуться. Слова Лиса были бесполезны -- ярл понимал только те, что доказывали нашу вину. Чем больше оправдывался Лис, тем больше злился Эрик. Однако Светозар слышал все. Он задумчиво тер пальцами локотки удобного кресла, переводил обеспокоенный взгляд с Лиса на жреца и, наконец, поднял руку, требуя тишины: -- Мне трудно судить о вине этих людей. Я буду ждать воли Меслава. Если ты, ярл, не доверяешь моим гонцам, можешь сам поехать в Ладогу. -- Чтобы убийцы брата успели удрать подальше?! -- Ты забываешься, ярл! -- А ты продаешь свою честь, боярин! Темный уже восторженно потирал руки, предвкушая удачу, когда, перекрывая выкрики воев, заговорил Бегун. Он шагнул вперед, протягивая к Эрику скованные руки. В раскрытых раковиной ладонях блестела снятая с шеи неведомая монета. Та, с ладьи. -- Погоди, Эрик! Взгляни, стал бы твой брат давать это своим убийцам? Посмотри, цепь не повреждена, а значит, я не мог сорвать ее с мертвого. Ярл не сразу повернулся на голос Бегуна. Ему с трудом удавалось сдерживаться от соблазна перебить прямо здесь и сейчас продажного боярина и кучку подлых убийц, защищаемых им. Ярл был убежден в нашей вине. Он не желал слушать Бегуна или смотреть на его монету. Зато Темный увидел оберег сразу и испуганно попятился. -- Откуда у тебя это? -- Эрик наконец разглядел монету и, убрав меч, взял ее с ладони Бегуна. -- Ее дал мне перед смертью твой брат. Ох, если бы смотрел Бегун на меня, как на ньяра, я бы даже в заведомую ложь поверила... Эрик заколебался, гладя монету пальцами, а потом повернулся к Темному: -- Что скажешь ты, мой советчик? У Светозара брови удивленно поползли вверх. Кажется, он начинал сомневаться в честности своего недавнего советника и гостя... Темный пожал плечами: -- Никто не знает, что случилось на той ладье... Он мог снять монету с мертвого, не повредив цепи... -- Может, ярл подождет, пока выяснится правда? -- вмешался Светозар. Он не простил Эрику обиды и говорил холодно, надменно. -- Я пошлю в Ладогу другого гонца, и через два дня он привезет ответ Князя. Если будет на то Княжья воля, ярл получит этих пленников. Эрик успокоился. Казалось, он даже начал сожалеть о своей поспешной горячности. Глаза его потухли и уверенность улетучилась. Он уже не был так убежден в своей правоте. Темный тоже перестал улыбаться. -- Хорошо, -- устало сказал ярл. -- Через два дня я возьму их жизни, если не по воле вашего Меслава, то против нее... Кровавая бойня была отсрочена. Большего от ярла нельзя было ожидать -- Темный совсем заморочил его. В темнице все тот же кузнец приковал нас к крюкам. Пока он монотонно тюкал молотом, заклепывая разбитые звенья, я думала. Конечно, можно было понадеяться на Светозарова гонца, но кто знает, не постигнет ли его участь первого? А времени мало -- через два дня Эрик потребует наши жизни, и Темный постарается доставить удовольствие своему богу... -- Васса! -- вдруг радостно завопил Бегун. С чего это он вспомнил о ладожской красавице? -- Васса, -- начал объяснять он. -- Темный не знает о Вассе! Если она пойдет к Меславу и расскажет ему все, без утайки... -- То Меслав убьет нас сам, -- закончил за него Лис. -- Да нет же! -- Бегун чуть не бился в цепях, мешая работать терпеливому кузнецу. -- Меслав просто отдаст нас Эрику! Никто больше не умрет! -- Верно. -- Медведь, громыхнув цепями, дотянулся до Бегуна, хлопнул его по плечу и тут же огорченно осекся: -- Но откуда Вассе знать о наших бедах? Стрый вряд ли даже слухам просочиться позволит... Показалось мне или впрямь молот кузнеца приостановился при имени Стрыя? Почему бы и нет? Кузнец ладожский вполне мог знать кузнеца дубовицкого. А если так... -- Кузнец! -- Я хотела шепнуть тихо, чтобы не услышал дружинник у дверей, но вышло, словно крикнула во все горло. Видать, когда долго чесночной ладонью рот затыкают, невольно орать начинаешь... -- Я понял, -- неожиданно быстро отозвался кузнец, -- расскажу Стрыю. -- Не ему! -- зашептал Бегун. -- Сестре его, Вассе! -- Ему, -- упрямо возразил кузнец. -- Я его с малолетства знаю -- хороший человек, честный. Коли правда ваша, то он вас в беде не оставит. -- Вассе... -- застонал Бегун. -- Не вертись! -- разозлился кузнец. -- Работать мешаешь! А будешь настаивать, так вовсе никому о вас сказывать не стану... Бегун покорно замолчал. Кузнец заклепал последние звенья и вышел, сопровождаемый тяжелым вздохом Медведя. Захлопнулась за ним дверь, замкнула от нас светлый мир, где смеялись, ничего не ведая о нависшей беде, люди, пировали, забывая за братиной обиды, Светозар с Эриком, скакал к Ладоге на взмыленном коне быстрый боярский гонец, и стояла на высоком берегу избушка с прежней моей соперницей, а ныне -- единственной нашей надеждой... ВАССА Ох, уж эти старшие братья! Всю жизнь ходят за младшей сестрой, словно за недоумкой какой, следят, как бы чего не натворила, и того не понимают, что от их забот только хуже становится. Вот не прогнал бы меня Стрый, когда явился к нему гость из Дубовников, -- не бежала бы я сейчас, сбивая ноги и царапая лицо, сквозь кустарник, а шла бы к Ладожскому Князю, упреждать о беде, с ним вместе... Догода -- старый Дубовицкий кузнец -- был у нас нередким гостем, почти на все праздники наведывался, но на сей раз лицо у него было озабоченное и руки дрожали. Братец подметил неладное -- послал меня за водой, которой и без того в избытке было, да только я далеко не ушла -- спряталась за теплым коровьим боком в соседней клети и весь их разговор подслушала. Может, и некрасиво это было, да того стоило -- рассказ Догоды меня напрямую затрагивал. А говорил он о том, что, мол, поймали болотников, покушавшихся два лета тому на Княжью ладью, и-де молили они передать мне, чтоб бежала к Меславу и все, что ведаю, ему рассказала, иначе сцепятся Светозар с Эриком и многие полягут из-за малой ссоры. -- Я решил сперва тебе сказать, -- объяснял, утирая лицо, Догода. -- Девки -- что курицы, по любому делу расквохчутся, а толку -- чуть. Да и не знаю я, что думать -- вроде хорошие они люди, эти болотники, а что на Княжью ладью налетели, не отпираются... Надо ли помогать им -- не разберу, вот и надумал поначалу твоего совета спросить... -- Хорошие-то они хорошие, да шуму от них многовато. -- Брат поднялся, заходил по клети. Поскрипывал под грузным телом дощатый пол. -- Верно ты сделал, что ничего Вассе не поведал... Не хочу я сестру в такие дела впутывать. Упредить Князя, может, и надо, да только, коли обещал Светозар гонца в Ладогу послать, то нечего глупой девке на Княжий двор бегать... -- Вот и ладно, -- успокоился Догода. -- У нас поговаривают, вернулся издалека Княжий сынок и всем теперь вместо старого Князя заправляет. Человек он незнаемый -- увидит твою сестру, на ее красу позарится, а Меслав ему потакает во всем... Я насторожилась. Слышала и раньше слухи, мол, есть у Меслава сын от Ладовиты, да не очень в те слухи верила -- сколь жила в Ладоге, а Княжича не видела ни разу. Люди болтали, будто боялся за него Меслав -- неспокойное было тогда время, многие средь бояр на Княжье место метили -- вот и отправил сынка с варягами в чужую землю. Кто верил тем сказам, кто нет, да шло время, забыли Княжича, и последние годы вовсе о нем не вспоминали. С людьми мы мало встречались и в Ладогу не ходили, как перед смертью Изок просил, потому и пропустили возвращение Меславова сына. Братец мой разговорился с гостем, начал к столу усаживать -- был он нынче за хозяина -- Неулыба, как сошел снег, ушла первую зелень собирать и до сей поры не вернулась. Она каждую весну за травками уходила, говорила, будто первая трава -- самая сильная, потому что вместе с солнышком морозы да холода перебарывает. Перед уходом, стоя на пороге, частенько напоминала, что, может, и не вернется уже -- старые ноги отказать могут, подвести... Я от ее слов отмахивалась, улыбалась -- не верилось, что когда-нибудь сбудется ее предсказание. До той поры не верилось, пока не умер на моих руках родной брат... Тогда впервые я познала Морену, ощутила ее леденящее дыхание... Тогда, наверное, и поняла, что пряталась всю свою малую жизнь, а не жила вовсе. Всему свое время приходит -- видать, и мне приспело. Не в силах я была больше спокойно жить -- прикоснулась к вольности и не могла забыть того. Страшными показались девичьи мечты о тихом домике да о крепком красивом парне, о сытости и достатке. Неужели суждено всю жизнь в сладкой дремотной неволе промаяться? Уж лучше, как Изок, от лихой стрелы смерть принять! Ах, как начала завидовать Беляне, ее неказистой красоте, ее вольной жизни! Шла она с болотниками на любое дело, будто равная, ничего не боялась, ни от кого не пряталась... Не то что я -- тихоня безропотная... Хотелось мне тогда лишь одного -- дождаться болотников и уйти с ними, коли возьмут, куда глаза глядят. Только не успели мы их застать -- Славен с Беляной раньше избу покинули, чем моего брата Мать-сыра земля приютила... А остальные болотники так и не появились. Неулыба поговаривала, будто Славен их живыми встретить уже не чаял, да только я знала -- нянюшка-речка таких не возьмет. Ей смелые по сердцу -- вынесет на берег, ласковыми руками уложит в прибрежный камыш... Долго я ждала их, вот уж почти разуверилась и -- на тебе! Пришел нежданно Догода и такое рассказывает! Я уж было начала вылезать из своего укрытия, поглаживая руками теплую морду Ночки -- чтоб не замычала сдуру, -- как вдруг поняла: ведь понесу я к Князю не послание -- смертный приговор болотникам. Меслав отдаст их Эрику... Ноги у меня подогнулись, расхотелось бежать изо всех сил к Меславову двору. Осела я обратно на теплое сено и расслышала голос Догоды: -- Девка с ними в цепях сидит, ох и отважная! Дважды в боярский спор встревала, правду свою доказывала, а как поняла, что некому известие Меславу передать, так сникла вся, чуть не заплакала. Сдержалась, однако... Кремень девка! Беляна! Ревниво стукнула по сердцу обида -- как о ней кузнец отзывается! Беляна смерти не страшилась, а я, последняя к правде ниточка, -- струшу? Будь что будет, передам послание Князю. Вылезла я тихонько из избы и побежала что было мочи, чтоб не думать о своем поступке, не сомневаться, не каяться... А мысли все же в голову лезли, не слушались... Может, уговорю Меслава не гневаться на болотников -- как-никак два года почти прошло, негоже так долго старые обиды хранить... Может, сумеет он спасти болотников, полюбовно сговориться с Эриком... Надежды-то я лелеяла, да сама в них не верила -- не станет Меслав с Эриком из-за своих старых недругов спорить... Вечерняя Ладога на дневную не походит. Особенно в начале лета, когда стоит длинный день, на все времени хватает, заморские корабли еще не ходят по едва проснувшейся Мутной, лишь бегают по невскрывшемуся у берега льду малые ватажки из городища в городище и таскают на санях добро на продажу. Эта зима снежной была, всю злость и силу вместе со снегами вымела, вот и вскрылся лед на Мутной аж в середине травеня месяца. Кряхтела река, сбрасывая последние ледяные оковы, и стояла над нею в белом вечернем свете Ладога, высилась новыми каменными стенами. Я на дома и запоздалые молодые ватажки не глядела -- прямиком направилась на Княжий двор, вот только забыла, что вой тоже люди. Сидели они на крылечке, говорили о чем-то негромко, а как ворвалась я, с исполохом в глазах, так вскочили, на меня уставились. А я -- на них. Сказать было хотела, что, мол, к Князю мне надобно, да еле дышала -- не могла и слова вымолвить. -- Откуда такая краса? -- удивился один из воев. Я о красоте своей диковинной с малолетства наслышана, привыкла к похвалам и цепким взглядам, а уж как перед ней мужики склоняются, навидалась -- больше некуда, потому и не смутилась. Вскинула голову, отдышалась и приказала дружиннику, будто псу цепному: -- Проводи к Меславу! Он опешил сперва, а потом посторонился: -- Пойдем, коль не шутишь. Вот и вой остались за спиной, вот и последняя ступень подо мной скрипнула, сейчас откроется дверь и не будет мне иной дороги, кроме как обречь болотников на смерть от Эриковой руки... -- Стой, -- приказал за моей спиной властный молодой голос. Вой остановился, придержал меня за рукав. Я обернулась. Гарцевал у крыльца статный вороной жеребец с белой отметиной на лбу. У его тонких ног суетились два раба, придерживали под уздцы. А вершник, соскочив наземь, неодобрительно поглядывал на меня, теребя в холеных пальцах кожаные рукавицы. -- Княжич! -- шепнул мне вой. Я склонила голову. Княжич легко взбежал по ступеням, встал напротив. Мне в лицо ему глядеть не хотелось да и говорить тоже -- не к нему шла, к отцу его, вот и смотрела на высокие сапоги, сильные ноги в кожаных варяжских штанах и узорную рукоять кинжала за поясом. А еще видела узкие, никогда не знавшие работы руки Княжича. На белых запястьях, переливаясь, блестели чудные золотые браслеты, похожие на глотающих собственный хвост змеек. Небось, Меслав за такие браслетки многое отдал, а этот носит их небрежно, будто безделицу! Не знаю, что меня так разозлило, но только от злости вскинула глаза и столкнулась взглядом с Княжичем. Никогда на меня так мужчины не смотрели! Видела в мужских взглядах и восхищение, и преклонение, и недоверие, а у стариков нередко сожаление проскальзывало -- понимали, что прошли их лучшие годы, утекла молодость. Княжич не так глядел, он словно приценивался -- холодно, лениво, равнодушно. Лицо у него было тонкое, по-своему красивое, губы лениво улыбались, и весь он был каким-то холеным, надменным, будто породистый, не знавший хозяйской плети конь. Сберегал его Князь от любой обиды, от любого недруга -- вот и вырос этакий ленивый красавец под нянюшкиным бережливым присмотром. Сразу видать, жизнь человеческая для него -- звук пустой. Не терял Княжич друзей, не печалился по безвременно ушедшей любви, да и о родине своей в чужедальнем краю не больно тосковал. У такого помощи просить -- точно дереву молиться -- куда ветер подует, туда и склонится. Нет, не для его ушей мое послание... -- Девка к Меславу идет, -- пояснил вой. -- Зачем? И голос молодого наглеца мне не понравился. Он не спросил воя -- отвечать приказал. Я на вопрос не отозвалась, а мой провожатый замешкался, забормотал: -- Она не сказывала... Я думал... -- Зачем? -- Княжич испытующе уставился на меня. Пусть хоть пытает -- ничего не скажу! -- Со мной пойдешь, -- велел он, поняв, что не дождется ответа. Легко отстранил воя, шагнул в избу. Даже не усомнился, что я послушаюсь! За его спиной недовольно зашумели хоробры: -- Не в отца пошел... Да и не в мать-певунью... Строит из себя... За отцову спину прячется... У Меслава не изба была -- хоромина, и клети в ней просторные, большие, не на него одного рассчитаны. Увидев меня, он поднялся с высоких полатей, отослал жестом темноглазого раба, растиравшего усталые ноги Князя. Я Меслава на Ладовитиной свадьбе видела, да сколько с тех пор воды утекло! Постарел Князь, осунулся, заблестело серебро в кудрявой бороде, поползло по вискам, только глаза остались прежними -- суровыми, непреклонными... Княжич пред отцовским взглядом стушевался, проскользнул за Меславову спину и замер там молчаливой тенью. Даже не поклонился отцу как положено. -- Что тебе надобно, девка? -- покосился на меня Меслав. -- В этакое время тебе бы с парнями гулять да суженого привораживать, а ты Князя требуешь... Я глаза пошире распахнула, уняла дрожь в теле и выпалила единой фразой, будто заранее заученное: -- В Новых Дубовниках беда, Князь! Эрик от Светозара пленников требует, тех, что брата его два лета тому убили, а боярин твоего слова ждет. Худо будет, коль поссорятся! -- Что ж Светозар гонца лучше девки не сыскал? Меслав поднялся, длинная рубашка прикрыла больные ноги, прошлепал босиком по гладкому дереву, поближе к теплой стене. Он и ростом вроде ниже стал, чем тогда, на Ладовитиной свадьбе, а может, я подросла, ведь была-то тогда вовсе девчонкой. -- Посылал боярин гонца, да недобрые люди его сгубили. Думала я -- засуетится Меслав, начнет расспрашивать о том, откуда все знаю и кто послал, но он лишь вздохнул тяжело: -- Иди, девка, домой. Ответ боярину завтра дам. И заметив, что я еще жду чего-то, добавил: -- Да не через тебя, глупая, через своего посланника. Мне ничего не оставалось делать, как поклон отбить и направиться к двери, а за спиной услышала вдруг голос Княжича: -- Не уступай Эрику, отец. -- Не хочу, да придется, -- ответил Меслав. -- Не то время сейчас, чтобы с варягами драться. Лучше малое отдать доброй волей, чем многое людской кровью. Я у двери подзадержалась, расслышала: -- Не уступай. Не будет крови... Ох, и змей Княжич! Наплевать ему на жизни людские! Да любой из болотников его в сто крат лучше! Я к Неулыбе не пошла. Ночь есть ночь, в одиночку не очень-то по лесу походишь. Стояла у реки пустая Стрыева кузня, в нее-то я и отправилась. Свернулась возле давно остывшего горна калачиком, а заснуть не могла -- все вспоминала болотников. Ведь знали -- не пощадит их Князь, а себя не пожалели ради мира в родной земле. Недаром так рвалось к ним мое сердце -- чуяло могучую, широкую мощь, не всякому человеку доступную. В заброшенной кузне было холодно, забытые хозяином молоты и клещи мрачно поблескивали в лунном свете, будто вместе со мной печалились о судьбе болотников. Я и не сразу поняла, что есть еще кто-то в доме, кроме меня. А когда уразумела, так даже дышать перестала. Показалось, будто бродит бесшумно меж наковален призрачная тень, принюхивается и приглядывается -- нет ли кого? А потом тень заговорила негромко шамкая, словно старуха старая, сама с собой по ночам говорящая. Только знала я эту старуху. Издревле ее пустодомкой звали, а кое-где попросту кикиморой. Увидеть ее немногим приходилось -- пуглива она была, зато ленивые да нерадивые девки по ее милости частенько поутру над изорванной пряжей слезы проливали. -- Глупая, глупая девка! -- шелестела пустодомка. -- В мутной водице рыбку не высмотришь. Всеед крови просит, из темной стороны Ядуна вывел, запрет нарушил. Глупая, ленивая девка... Пряжу не прядет, хозяйство не ведет. Кто Ядуна Бессмертного убить может? Не глупая же девка, нет! Никто не может. Магура, золотым шеломом хоробров бодрящая, чашу живую подносящая, и то -- не может. Лишь обратно прогнать... Ах, глупая девка! Зачем волх ночь остановить хочет? Уйдет последний волх, кто останется? Что наделала, глупая! Я себе цену знала, и причитания бестолковой нечисти надоели. -- Пошла прочь! -- прикрикнула я на пустодомку и будто проснулась. Никого в кузне не было, никто не шептал бессмысленно, а за окном и впрямь постукивали конские копыта и разговаривали двое. Княжича голос я сразу признала, а другого, как ни силилась, узнать не смогла. -- Поедешь в Дубовники, -- громко, не страшась случайного уха, говорил Княжич. -- Светозару велишь до завтрашнего рассвета Эрику не уступать, пленных не выдавать. Да делай вид, будто они Меславу самому нужны... -- Может, Эрику всю правду сразу сказать? -- перебил Княжича незнакомец. По говору разобрала -- булгарин. Княжич недовольно хмыкнул: -- Делай лишь то, что я велю! К Эрику и носа не кажи да помимо Светозара ни с кем не разговаривай. -- А если он спросит: "Зачем рассвета ждать?" -- снова встрял булгарин. -- Придумай что-нибудь, -- отмахнулся его собеседник. -- На то ты и летописец, чтобы небылицы сочинять. -- Но хоть Светозару можно сказать? -- Слушай, -- разозлился Княжич, -- никому правды не говори! Ни Светозару, ни еще кому. Все одно -- никто тебе не поверит. -- Но... -- Делай, как я велю! Щелкнула плеть, застучали копыта, и наступила тишина -- ни шороха, ни звука, словно все мне примерещилось. Я осторожно приоткрыла двери кузни, высунулась наружу. Нет, не померещилось. Скакал по берегу, прочь от Ладоги, вершник. Не Княжич, другой -- в длинном дорожном охабене да с темной головой, а Княжича и след простыл. Видать, уговорил слугу на подлое дело и скрылся в отцовы хоромы. Что же будет теперь? Всего два дня согласился ждать Эрик, а о третьей ночи разговора не было. Неужели Княжич варягов со словенами рассорить хочет? Но зачем? Побежать к Меславу, рассказать, что задумал его сын, -- так не поверит ведь... И тут меня осенило. Конечно, я вперед вершника не успею, но коли быстро побегу, то за день, может, и доберусь до Дубовников. Передам Светозару истинные слова Меслава, а там будь что будет! Не спасу болотников, так хоть совесть очищу перед теми, кому в той, готовящейся драке полечь суждено... И я побежала. Так побежала, как никогда в жизни не бегала. БЕЛЯНА Трудно дни считать, света дневного не видя, и что срок наш приспел поняла я лишь, когда заскрипели засовы на дверях да впустили в темницу дружинников с кузнецом. Только не прежний был кузнец -- другой. -- А куда тот, что заковывал нас, делся? -- вяло поинтересовался Бегун. -- Хворает. Второй день из дому не выходит, -- добродушно ответил старший вой. Легко ему давалось добрым быть -- чай, последний рассвет мы встречали. Никому не хочется, чтобы унесли умирающие в сердце обиду иль злость. Потому и вел нас вой осторожно, вежливо, будто не преступников на казнь, а добрых друзей в гости... Даже Темный, приставший по пути, не цеплял по любому поводу, а все больше угрюмо помалкивал. Может, успел кузнец отнести весть Василисе, а та передать Меславу? Тогда и впрямь Темному радости мало -- не будет битвы, не будет многих смертей... Никаких не будет, кроме нашей... День словно побаловать нас решил напоследок -- выдался по-летнему теплый, солнечный. Клонил усталое тело Хоре к западу, ласкал мягким вечерним светом все живое, и оттого казалось оно милее и краше, чем обычно. А может, оттого так казалось, что знала -- не увидеть мне другого заката, не проводить уж более солнышко на покой, не представить, как девица-вечерняя Заря уводит с небес белых Перуновых коней. Раньше мыслила -- встречу смерть, как подобает древлянке, с улыбкой, а теперь умирать страшно стало. Поняла вдруг -- останутся на белом свете и деревья эти, и дома, и разные люди, только меня средь них не будет. Никогда... -- Что побледнела? -- подобрался ко мне Темный. -- Неужто испугалась? Меня его шепоток, словно плеть, хлестнул -- весь испуг выбил. Тело само выпрямилось, губы улыбнулись: -- Никогда тебе не видеть моего страха, Ядун! -- Как знать, как знать... -- зашелестел Темный, а от меня все-таки отстал. Я думала, поведут нас прямо к Эрику на расправу -- срок-то установленный вышел весь, но дружинники впихнули нас в тесную клеть, доверху забитую разной рухлядью, и, заперев на замок, ушли. Кабы не цепи, может, и попробовали бы мы выбраться да утечь, но оковы на руках и ногах не позволяли. Сидели мы, смотрели друг на друга, а говорить не могли. Перед страшным всегда так -- слова в голове мечутся, а на язык не идут, в горле застревают. Потому обычно и не успеваешь самое важное в своей жизни слово сказать. Скрипнул засов, и вошел в клеть худой высокий человек. Я его раньше ни разу не видела, да и он нас оглядывал с интересом, будто какую диковинку. Глаза у него были теплые, добрые, рот мягкий, волос темный и кудрявый -- не походил незнакомец на Эрикова хирдманна. -- Меня зовут Константин, -- сказал он. По выговору почуяла в нем чужеземца, но не с севера -- там не говорят -- тявкают, а скорее, из булгар, что соседствуют с Царьградом. -- Я летописец. -- И чего же здесь ищешь? -- недружелюбно огрызнулся Лис. -- Посмотреть желаешь, как мы смерть встретим? -- Нет, -- спокойно ответил Константин. -- Меня Ладожский Княжич прислал. Велел передать, чтоб держались до рассвета, а там он вас выручит. -- Мы Княжича в глаза не видали, с чего бы ему о нас беспокоиться? -- не унимался Лис. Константин хлопнул себя ладошкой по высокому, с залысиной, лбу, охнул: -- Как же я забыл! Предупреждал он, будто вы его под другим именем знаете. -- Каким же? -- теперь и меня интерес разобрал. Как-никак, любопытно, что за неведомый друг о наших жизнях хлопочет? Да еще и Княжич притом? Сколь не вспоминала, ни одного Княжича на моей памяти не было. А может, Славен?! Мало ли, спутал иноземец сына Старейшины с сыном Князя... Он вернулся... Нет... Нельзя верить в то, чего быть не может, особенно когда жить-то всего ничего осталось. -- Вы называли его Чужаком, -- внятно произнес летописец. Я на ногах не устояла, шлепнулась на мягкую груду старой одежки, а Медведь выпучил глаза на булгарина, точно сам Перун его громовой стрелой пронзил. -- Путаешь ты что-то, -- оправился от потрясения Лис. -- Чужак -- бедного болотницкого рода, да и умер он давно. -- Так вы что, ничего не знаете? -- Седые лохматые брови летописца поползли вверх, лоб над ними собрался морщинками, -- Ведь уж два года прошло -- неужели никто вам не рассказал? Он гонцов за вами во все края рассылал... Думал, вам все уж давно ясно стало... Думал, обижены вы на его недоверие, потому и не хотите возвращаться с миром... Оставил вас в покое... -- Не бормочи невесть чего! Толком говори! -- рявкнул, выйдя из терпения, Лис. А Бегун лишь молча закивал белесой головой. У меня мысли путались. Не могла понять, что несет Константин, о чем говорит... Он оглядел наши изумленные лица, вздохнул тяжело: -- Мне молчать о правде велено, да ладно, нарушу слово. Летописцу врать не впервой. Только с чего начать-то? -- Начни с чего хошь, да поскорее! Иль не знаешь, что нашим жизням уже срок вышел? Константин сел, собрался с духом, прикрыл глаза и начал: -- Более двадцати весен назад была у Меслава жена -- Ладовита. Умерла она в родах, а на свет явила мальчика. Знахарки его пестовали, говорили, будто не простой это ребенок. Время было смутное, многие на Ладогу зарились, испугался за сына Князь, пустил слух, будто отправил его с верными людьми в варяжские земли, на воспитание. А на самом деле отдал мальчонку случайно забредшей в Ладогу болотной Сновидице. Лучшего и придумать нельзя было. Кто, кроме Сновидицы, сможет передавать сыну вести от отца? Кто спрячет лучше, чем болотная колдунья? Кто через ворожбу любую беду почует и сбережет от нее ребенка? А к тому же нет у Князя человека надежней -- Сновидица с ним не сердцем, не головой -- духом повязана... Медведь тихо охнул, спрятал в большие ладони побелевшее лицо -- начинал верить рассказчику. Да и Лис с Бегуном уже не таращились, лишь смотрели с интересом и усталым осуждением. Я их понимала -- столько верст отшагали бок о бок с Чужаком, жизни своей для него не жалели, а он до последнего правду скрывал. Даже в темнице Княжьей не открылся. Выходит, все наши подвиги да горести были ошибкой? Как позволил Чужак такому случиться? Почему не признался? Не случилось бы тогда стольких бед, и не ждали бы мы сейчас казни, а жили себе в удовольствие. И Славен, мой Славен, не погиб бы! Все я могла бы Чужаку простить -- все-таки он меня от варяжьей плети, от рабской участи избавил -- все, кроме смерти Славена... Раньше теплой болью Чужака поминала, а теперь перевернулась душа и стала совсем иначе болеть -- досадно, будто плюнули в нее и грязным сапогом тот плевок вмяли. -- Шел он с вами к отцу под чужим именем да под капюшоном, чтоб не признал никто ненароком, -- говорил летописец. -- От вас даже таился. Наказала ему Сновидица никому не открываться, пока отца не увидит, -- вот он и молчал. А как признал его отец, так послал он за вами самых доблестных воев. -- А мы тех воев побили и удрали, -- покачал головой Бегун, словно ни одному слову Константина не верил. -- Так и есть... Княжич тоже сперва не понял, в чем дело, а когда напали вы на ладью и пытались спасти колдуна, на ней отправленного, тогда сообразил -- вы-то его преступником считаете. Разослал за вами везде гонцов, да так и не нашли они вас... -- Выходит, -- сообразил Лис, -- на Меслава не он, а Гуннар, Эрика брат, покушался? -- Верно. Гуннар давно Ладогой бредил, все мечтал в ней свое малое Княжество поставить. Да и о сыне Меслава знал, не хотел допустить, чтобы получил неведомый Княжич отцово наследство. Княжич его ворожбу сразу почуял и отраву, коей темный колдун Меслава опаивал, распознал. Вину Гуннарову доказали и повезли его к Рюрику, на суд да поругание... Он ведь гостем к Меславу приезжал, жил будто брат родной, ни в чем отказа не ведал. Так-то... Мы молчали. Что говорить, когда все на свои места стало, и поняли вдруг, что не жили вовсе -- лишь ошибались... Как сказал там, на ладье, Гуннар? "Век ошибаться?.." Правдой вышли его слова, а может, и не просто то слова были -- пророчество... Да и Чужак... Неужели никому не верил? Знал ведь, что не выдадим, наоборот, крепче за него стоять будем, в целости к отцу доведем? Жгла обида, душила... -- Что же вы молчите? -- удивился летописец. -- Неужто не рады? -- Хорошо, конечно, что Чужак жив, только был он чужаком, чужаком и остался, -- вздохнул Медведь. -- Не понять мне его... Константин растерянно заморгал. Испытующе пробежал быстрыми темными глазами по лицам и, не увидев на них ожидаемой радости, сник: -- Княжич -- не простой человек... -- Может, он и вовсе не человек?! -- перебил Бегун. -- У любого человека чувства есть, а есть ли они у твоего Княжича? Константин опешил, смолк. Бегун заметался по тесной клети: -- Мы!.. За него!.. А он!.. Столько молчать... Разве можно так? -- Заткнись! -- Лис, звякнув кандалами, перехватил Бегуна, отбросил его на пол. -- Все что было -- дело прошлое. Не нам его корить -- сами, не разобравшись, в пекло сунулись, сами теперь и расхлебываем. Не о том думать надо, как жили, а о том, как выжить. Как Эрику правду открыть и заставить его нам поверить. -- Не сможете вы ярла убедить, -- остановил его булгарин. -- Княжич сказал -- нет правде места там, где строит козни темный Бессмертный. Просил вас любым способом продержаться до рассвета, а еще упредил, чтоб с Эриком не спорили, не перечили ему. На то Светозар есть. У ярла сейчас глаза на вас через пелену глядят -- все не так видят. Прежде чем правду доказывать, нужно жрецов Триглава прочь прогнать, а на то, он сказал, только великая Перунница, дева-воительница, способна. Обещал с рассветом у нее помощи испросить... Теперь я и вовсе запуталась. Слышала и раньше, конечно, о Магуре, Перуновой дочери, знала, что подает она павшим воям чашу и целует их в губы, чтобы не забывали они в светлом ирии прощальный поцелуй богини. Знала, что веет она над битвами, бодрит смелых сиянием золотого шлема, а вот что можно с ней, будто с обычной девкой, поговорить -- впервые слышала. Хотя Чужак -- ведун, может, он и знает тайные пути к богам. Ведь опоил уже раз болотников так, что почудилось им, будто перенес их через волны морские да непроходимое болото диковинный Змей. Славен долго потом диву давался, как же вышло, что заснули они в одном месте, проснулись в другом, и все один и тот же сон видели. Не мог он поверить в объяснения ведуна, будто прошли они тайной тропой в иной мир, где Змеи, боги и кромешники разные обитают. Да и я тем объяснениям не верила. Любой знает -- живут боги на белокаменном острове, посреди моря, где лежит камень Алатырь, скрывает силу земли нашей да привечает каждое утро девицу Зарю... Там же и Магура-воительница обитает, да только не добежать к ней посуху, не попросить помощи... -- Я уже у Светозара был, -- продолжал булгарин, -- выпросил у него разговора с вами и передал слова Княжича -- не отдавать ярлу пленников до утренней зари. Светозар не дурак, понял, надобно вас из темницы увесть, в другое место спрятать, про которое Эрик не ведает, вот и запер тут... -- Темный! -- чуть не застонал Бегун. -- Кто -- темный? -- не понял Константин. -- Нас сюда привел жрец Триглава, -- пояснила я. -- Он теперь все Эрику расскажет, да так, что боярин тому худшим лжецом покажется! -- Но Светозар за вами верных людей посылал... -- Ты же сам говорил -- нет места правде там, где темные тени свет застилают. Просчитался боярин. Летописец задумался. Склонил на тонкие пальцы седую голову, закусил губу, а потом вдруг встал резко: -- Коли так, то сейчас Темный на боярина клевещет. А мы его планы порушим, авось время выиграем. Он шарахнул ногой по двери. У меня даже дух перехватило -- ведь старик уже, а столько задорной молодой силы было в его словах, столько веры во взоре, что невольно поднялась вслед за ним. Дружинник снаружи распахнул дверь. -- Веди к боярину да поживее, -- велел Константин. -- Боярин... -- Я знаю, что приказал боярин! -- рыкнул на него летописец. -- Веди, говорю, а то сами пойдем, скажем -- не уследил. Вой прикинул в уме, что лучше. Одному ему с нами не справиться, хоть есть на нас цепи, хоть нет их. -- Ладно, -- смирился, -- идем. Далеко идти не пришлось. Уже за второй дверью послышались злые голоса и звон оружия. Не злой пока еще звон... -- Боярин отпустил убийц твоего брата, ярл! -- визжал Темный. Я бы его голос с тысячью таких же не спутала. -- А если не отпустил, так спрятал от твоего справедливого гнева! Вели связать подлого да обыщи весь дом! Константин, распахнув дверь, хладнокровно шагнул внутрь и прямо с порога сообщил: -- Привел пленников по твоему приказу, светлый боярин. Не знаю, кто удивился больше, Темный или сам Светозар, а только замолчали все вокруг, стихли, словно перед ураганом. Темный попятился, ткнулся в грудь стоящего позади него Эрика. Показалось мне, будто отпихнул его ньяр с отвращением, словно ядовитую змею. Да и глаза ярла не полыхали гневом, как в прошлый раз. Он сразу прошел к Бегуну и замер перед ним, вглядываясь в лицо пленника. А ведь хорош собой оказался этот проклятый варяг! Теперь, когда он уверился в своей правоте, это было особенно заметно. За таким, верно, девки длинным хвостом бегали... -- Я много думал, болотник. -- Ярл смотрел Бегуну в глаза. Я испугалась. Отвернется певун или, смутившись, опустит взгляд -- и подумает ярл худшее, но Бегун сдержался, не дрогнул. -- Мой брат, несомненно, отдал тебе свой амулет, но как? Бегун у нас болтать мастер, но, видно, припомнил наказ Чужака, смолчал. Странно все-таки -- не прошла еще обида на ведуна, а его слова слушаемся... Видать, вера в него сильнее пустых обид. -- Что ты молчишь? -- недоуменно спросил Эрик. Бегун не ответил, но глаз по-прежнему не опустил. -- Ты что, язык проглотил? Неожиданно я ощутила, как злость и дурман обмана сползают с Эрика. Он становился все более и более похожим на человека, желающего узнать правду, даже не слишком приятную для себя. Бегун молчал. -- Экий неразговорчивый, -- уже совсем мягко сказал Эрик и обернулся ко мне: -- Может ты, девка, объяснишь, что к чему? В прошлый раз тебя даже Светозаров вой заткнуть не мог. В горнице будто дышать стало легче. Засмеялись хирдманны ярла, поддержали их вой Светозара. Вспомнили, как я прокусила ладонь стражника, чтобы выкрикнуть свою правду. Но на этот раз я молчала. Молчала и чувствовала, как спешит, торопится к рассвету безостановочное время, как ближе и ближе становится спасение... -- Да что случилось? -- Эрик повернулся к Светозару. -- Не понимаю! Когда я не хотел слушать -- они кричали, когда хочу -- молчат? -- Может, подождать до рассвета? -- вкрадчиво предложил боярин. -- За ночь мои люди сумеют вытащить из пленников правду. Молодец Светозар! Повернул дело так, что, может, все и без ссоры решится. -- И то верно, -- согласился ярл. -- Время позднее, да и недолго уж до рассвета осталось... Эрик сделал знак. Его хирдманны, переговариваясь, начали подниматься, и тут случилось непоправимое. Будто вихрь ворвался в горницу. Только были у того вихря огромные васильковые глаза да золотая коса до пят. Василиса! В изодранной по подолу поневе, с избитыми в кровь ногами, с дорожками пота по вискам, но такая же красивая, как прежде. За ней вбежал старик-прислужник, заохал, оправдываясь, и, поняв, что никто на него не обращает внимания, поспешно скрылся за дверью. Эрик воззрился на Вассу, словно каженник. А она, рухнув на пол перед Светозаром, на лету поймала его взгляд и испуганно отпрянула. А не смотреть на ярла уже не могла. Попалась девка на яркую зелень глаз, на волнистые, до плеч, волосы, на красивое лицо... -- Послушай слово Меслава, Светозар! -- задыхаясь, вымолвила она. -- Отдай пленников Эрику, не тяни до рассвета! Знаю, этот, -- она указала на Константина рукой, -- велел тебе их до рассвета скрывать, да только ты того не слушай... -- Что я говорил, ярл! -- выскочил вперед Темный. -- Сговор здесь! Все -- сговор! Бегун глядел на Вассу с нежностью, похоже, даже не слышал, как она, по глупости, нашу смерть кликала, зато Лис сразу все понял, скакнул к девке да легко подтолкнул ее ногой, руки-то связаны были. -- Смотри! -- Темный указал на него Эрику. -- Правду на твоих глазах, ярл, ногами попирают! Допустишь ли?! Эрик взъярился. Пропал человек, остался вместо него безжалостный убийца. Выдернув меч, рванулся к Лису: -- Здесь и сейчас! Медведь не был бы самим собою, коли позволил бы брата жизни лишить поперед себя. Прыгнул под меч, заслоняя Лиса, да только что он мог против ньяра? У Эрика предки не сотню лет бились, воинское умение у него не в руках, в душе кипело. Лиса он не достал, но Медведя обогнул легко, словно деревянный столб, даже волоска на его голове не срезал, да еще и пояснить успел: -- Его -- первым! Меж тем уже и его хирдманны потащили из ножен мечи, да и наши не дремали, перекрывали варягам выходы, сбивались малыми кучками у дверей и окон. А за промасленной холстиной уже серебрилось предутреннее зарево. Вот-вот и заря... Константин шагнул вперед: -- Погодите, объясню все. Откуда-то метнулась рука Темного, вонзила в грудь летописца маленькое злое лезвие кинжала. -- Мразь... -- прошептал он, оседая. Вот она -- первая кровь, дальше легче будет убивать... Бегун занес над Темным скрученные цепью руки -- не убить, так хоть покалечить подлого, но тот ловко ускользнул за подоспевшего Эрикова хирдманна. А все же мечи еще не звенели, просто бычились вой друг против друга, набирались должной ярости... Эрик вновь резанул мечом воздух, на сей раз сбоку, будто пытался Лиса пополам рассечь, да выросла на пути меча Васса. Дрожала вся, глаза горели исполошно, а закрыла болотника собой, не допустила его погибели. Ньяр неимоверным усилием отвел удар -- миновала Лиса скорая смерть... -- Вперед! -- неизвестно кого подбодрил Темный. -- Или собрались здесь трусы, крови пугающиеся?! В такое мгновение любое слово -- сигнал, любой крик -- призыв... Звякнули мечи, столкнулись... Все... Я закрыла глаза... -- Стойте! От такого голоса не захочешь, а замрешь на месте, словно каменное изваяние. Звонкий голос, девичий, только сила в нем нечеловечья. Я повернуться не успела. Скользнул по щекам ветерок, и прошла в горницу девушка. А следом за ней -- Чужак! Только я не на него смотрела -- на деву волшебную... Неужто довелось Перунову дочь узреть? Была она в простом белом платье, хрупкая и невесомая, дунешь -- расплывется туманом, но шла между оскаленных мечей бестрепетно, голой ладонью опускала к земле их острые жала. Чужак опустился на колени возле летописца: -- Константин! Я хотела уж объяснить все, но тот сам открыл глаза: -- Где я? Чужак засмеялся. Непривычно было видеть его с открытым лицом и в богатой княжеской одежде. И Васса смотрела на него, будто на диво какое. -- Ох, верно я кольчужку поддел... -- потирая ушибленное кинжалом место, закряхтел Константин. У меня тяжесть спала с сердца -- живой, не ранен даже... Чужак возился уже с оковами Медведя. Едва снял их и попал в грубые объятия охотника: -- Чужак! Где ж ты был-то? -- Чужак... -- удивленно прошептала Васса. -- Ох, долго объяснять... -- Лис потер освобожденные запястья. -- Но это точно Чужак. Только он в последний момент появиться может да от смерти уберечь. Ему это дело привычно... -- Княжич... -- Светозар, пробившись сквозь очумело глядящих на девушку в белом воев, склонился перед Чужаком. -- Я ждал. Кроме него, никто и не поклонился Княжичу. Заворожила всех посланница Магуры. Теперь я уж не сомневалась, что девушка -- лишь жрица ее -- не она сама. Издавна известно -- боги лишь избранным являются, а здесь уж всяко не избранные собрались... Жрица отыскала средь воев склоненного до земли Темного, заговорила: -- Встань, Ядун! Тот поднялся покорно, только глаза прятал по-прежнему. -- Посмотри на шлем Перунницы! -- приказала девушка. Я никакого шлема не видела, но Темный вскинул вверх голову и вдруг завопил отчаянно, хватаясь за глаза: -- Слепит! Слепит!! Убери!!! Закрыв лицо руками, он упал на колени, зашарил по полу в поисках щели или еще какой темной лазейки, жалобно заскулил: -- Домой, домой, в темноту... Слепит... И вдруг воззвал отчаянно: -- Спаси, Триглав! И рухнул бездыханным у ног жрицы. Она повернулась к Чужаку: -- Я исполнила, что обещала, волх. Когда ты исполнишь свое обещание? Боги не ждут долго. -- Скоро. Мне нужны силы. -- Чужак вытянул вперед руки. -- Много сил. И освобождение. -- Волх!!! -- Казалось, не человек -- сами небеса, взвыли в ярости. Как успела упредить рывок Эрика белая жрица, я даже понять не смогла, только очутилась она меж ним и Чужаком, развела ладони в стороны, уперлась обоим в грудь. Но и она не могла сдержать ярости, полыхавшей в глазах. Конечно! Как говорил тот Змей, из Славенова сна: "Ньяры и волхи -- вечные враги. Не одной сотней лет та вражда выпестована, не одной битвой скреплена..." Все-таки права оказалась Неулыба -- волх наш Чужак! У Бегуна рот приоткрылся потешно, словно у малыша, завидевшего нечто непонятное и невообразимо заманчивое... Мне даже смешно стало. -- Не для того я здесь, чтоб старую вражду раздувать, -- упрекнула вздыбившихся соперников жрица. -- Не гневи валькирий, Эрик! Не тревожь Магуру, Княжич! Разойдитесь миром. Чужак сдержал злость, отступил. -- Никогда еще я его таким не видел, -- прошептал мне на ухо Лис. -- Похоже, есть и на него управа... Эрик со стуком воткнул меч в пол: -- Пусть идет, куда хочет! Только мои пленники со мной в Новоград отправятся! Я сумею по правде разобрать! -- Теперь сумеешь, -- огрызнулся Чужак. Я почуяла, как копится в нем дурная сила, вот-вот плеснет наружу ядовитым пламенем. -- Слушай, Эрик. Обещай, что будем мы не пленниками, а гостями у тебя, пока все решится, -- тогда сами с тобой отправимся, куда скажешь, -- затараторила поспешно. Слышал ли меня ярл? А если слышал, то и глазом не повел, все смотрел на Чужака. -- Я с вами... -- неизвестно откуда вылезла Васса. Ожгла ярла васильковыми глазами, огладила зеленое пламя белозубой улыбкой. Тут и каменный дрогнул бы. -- Ладно, -- согласился Эрик, -- будете гостями. Я и без того понял -- не хотели вы Гуннара убивать. -- Так-то лучше. -- Медведь охапил ярла за плечи, потянул от волха подальше. А куда же жрица Магурова делась? За спором да суетой никто не заметил, как она потихоньку вышла... ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ЗА ЖЕРТВОЙ ТРИГЛАВА ВАССА Бежали по небу облака, плакали горючими слезами над холодеющей землей, стучали дождевыми каплями по воде, покрывали ее мелкими мурашками, и не верилось даже, что бродило недавно берегами теплое лето -- гуляло, веселилось, урожай собирало, ярмарками тешило... Уж и ладей стало меньше у широкой новоградской пристани, и на полях затопорщилась стерня, и принялись за спелые плоды рябины готовящиеся к дальнему перелету птицы. Все лето прогостевали мы в Новограде у Эрика. Может, друзьями ему и не стали, но и вражда былая утекла, будто облака небесные, -- и следа не осталось. Медведь с Лисом увлеклись воинской наукой, орудовали мечами не хуже опытных хоробров. Эрик даже в свою дружину их звал, а что звать -- они уж давно себя воями числили. Да и Бегун от них не отставал, а все-таки его больше знали по песням и сказам диковинным. На это они с Константином-булгарином оказались непревзойденными мастерами. Летописец был человеком в здешних краях известным -- водили с ним дружбу и Рюрик, и Меслав, и далекие Князья Киевы, и сам царь Василий из Царьграда. Про Василия сказывал Константин чудную историю -- будто в молодости был он простым смердом и жил в македонском граде Оресте. А потом покидала его жизнь по разным станам да городам -- ив плену у булгар был, и по всходам греческих храмов побирался, и всякой нужды изведал. Так бы он и дожил до конца дней своих, да однажды увидел ключник царя Михаила сон, будто лежит на ступенях храма будущий царь. Трижды повторился тот сон, и понял царедворец, что сказана воля бога. Отправился он к храму и нашел там спящего на ступенях Василия. Бедолага со сна и не понял даже, кто его будит да куда вести собирается, а потом и вовсе чуть с ума не сошел, увидав перед собой царя. Ключник вытолкал остолбеневшего да обомлевшего Василия в ноги Михаилу, рассказал свой сон. Царь над Василием посмеялся сперва, а потом, тоже видать, смеху ради, оставил при себе комисом. Михаил был глуп, доверился бывшему побирушке, а тот пожил во дворце вдосталь, дождался момента удобного, да и воткнул своему благодетелю меч в живот. Наши за такое с живого бы шкуру содрали, а там его взамен старого новым царем возгласили. Правда, коли сказам летописца верить, так Михаила давно следовало убить -- уж больно был зол и жаден. Не любил его народ, потому и почтили Василия, будто избавителя... История была странная, но красивая. Мне она нравилась, а Беляне не очень. Не хотела она больше верить в сказки, где смерды и рабы царями становятся, -- давно уж познала, как жизнь жестока, да и Славена старалась забыть. Устала ждать и надеяться... Только я ей больше завидовала, чем жалела, хоть и винила себя в жестокосердости. Прижилась она среди воев, будто в семье родной. Драться выучилась не хуже иного хоробра, в шутках да остротах от них не отставала, и любили ее оторванные от своей кровной родни дружинники, словно сестру меньшую. Сам Эрик ее уважал -- никогда мимо без теплого слова не проходил, а то, бывало, и на пир к Рюрику звал вместе с воями, словно была она одним из его хоробров. А меня, если бы позвал, так только на том пиру ей прислуживать... Странна Мокошина пряжа, спутаны нити -- я всей душой Беляниной удалой доли желала, чтобы хлопали меня по плечу опытные вой и с тайной завистью косились на метко пущенную мною стрелу молодшие, а она тосковала-плакала без слез о том, чего было у меня в достатке, -- о тихой и спокойной жизни... Частенько я видела ее сидящей у пристани, с надеждой вглядывающейся в лица привезенных урманами рабов. Только время не остановишь -- шло-уходило лето, и ладей урманских становилось все меньше, и теперь она уже не всматривалась в пришлых, а молча глядела на быструю воду и думала о чем-то своем... Я в такие мгновения к ней не подходила, чуяла сердцем -- нельзя мешать, а сама молила нянюшку-речку, чтоб принесла ей по быстрой воде весточку, пусть даже о смерти милого, лишь бы освободила ее от давящей неизвестности. Стояла я обычно в отдалении, смотрела на согнутую Белянину спину, плакала с нею вместе тихонечко, но однажды не выдержала, подошла, присела молча рядом -- не словами, так хоть участием помочь... Она сперва словно не заметила меня, а потом заговорила ровно, холодно: -- Что ж ты, Васса, Эрика мучаешь? Иль не видишь, что сохнет по тебе ярл? Я от неожиданности растерялась -- Эрик меня замечать не замечал, даже не здоровался при встрече. Другие вой подарки носили, у крыльца поджидали, а он лишь косил изредка яркими глазами и кликал Беляну, коли к нам в дом заходил. Жили-то мы у него, да самого редко видели -- он больше времени проводил на Княжьем дворе, среди воев, чем в собственной избе со слугами. Бывало, конечно, заглядывал и к нам, да больше из вежливости -- вот, мол, не забыл о вас, гости дорогие, помню. И то разговаривал с мужиками да с Беляной, а меня сторонился, словно чумной. Я втайне обижалась, зарекалась не засматриваться на сильное, ловкое, как у рыси, тело ярла, на зеленые всполохи в его удивительных глазах, делала вид, будто вовсе его знать не желаю, но скакало испуганным зайцем сердце в груди, едва слышала его сильный, резкий голос, быстрые, мягкие шаги... Хотелось, чтобы заметил меня Эрик, чтобы хоть слово вымолвил, ко мне обращаясь... Злилась на него, ревновала к любой девке пригожей, а они возле него табунами ходили, заманивали толстыми косами и ласковыми взорами. Эрик на них не глядел, а коли удостаивал какую вниманием, так словно щенка -- приласкал и забыл тут же. Только мне и той ласки не доставалось... Ох, жестока Беляна! Недоброе дело над чужой любовью насмехаться, шутки о ней шутить! А она продолжила: -- Вижу, тебе он по сердцу, так чего ждешь? Неужели не шутит? У меня заболело в груди, защемило -- могут ли ее слова правдой быть? А если?.. -- Что делать-то? -- беспомощно пробормотала я. -- Он ведь ко мне не подошел ни разу, слова доброго не сказал... -- Экая ты гордая! -- Беляна бросила в реку камушек, улыбнулась горько. -- Неученая еще. Я тоже раньше спесива была, а теперь за ту спесь себя каждую ночь казню... Она поднялась, устало отряхнула с поневы налипшую траву: -- Эрик сам к тебе не подойдет любви твоей выпрашивать и дорогими подарками тебя покупать не станет. Ему любовь, что кость в горле -- выплюнуть хочется, да никак... -- Почему? -- еле прошелестела я. -- Он из ньяров последний. Ни от кого он любви не видел, вот и сам ее дарить не научился. С малолетства одну науку знал -- жизнь свою спасать... Не до любви было. Ах, не замолкала бы Беляна, говорила бы еще и еще про красавца ярла! Но она отвернулась, уходить собралась... -- Погоди, -- попросила я. -- Посиди со мной немного, расскажи о нем. Под ее внимательным взглядом наполз на щеки предательский румянец. Стыдно вдруг стало -- показалось, усмехнется она глупой просьбе, но она спокойно села, сорвала травинку, покусала ее немного, а потом неожиданно заговорила о своем: -- Мне бы кого попросить рассказать о Славене... Некого... Даже боги ничего о нем поведать не могут. Я уж сколько их молила... Я старалась не смотреть на нее. Знала -- такие глаза лучше не видеть, иначе будут преследовать, напоминая о вечной женской тоске. -- Эрик понимает меня. -- Беляна отбросила измятую травинку, хрустнула сомкнутыми пальцами. -- А я понимаю его. И нечего мне о нем рассказывать -- если не дура, сама от него все услышишь, а коли дура -- так и знать тебе о его жизни не след... Усмехнулась: -- Пойду все же... Я ее больше и не пыталась удержать. Сидела, смотрела на удаляющуюся, гордо выпрямленную ее фигуру и думала, может, впрямь, пойти к Эрику да сказать ему, так, мол, и так, люб ты мне -- хочешь, прими меня какая есть, а нет -- уйду, не обижусь... То ли Беляна меня раззадорила, то ли сама больше сдерживаться не могла, так тянули кошачьи глаза ньяра, а только по дороге к дому увидела у наших ворот Эрика и поняла -- не смолчу...