ы так велика, что позволяет рыбке в мутной нильской воде по изменению электрического поля обнаруживать добычу и любое препятствие, даже если оно не толще капроновой нити, из какой плетут сети. У нас в лаборатории живут сейчас три мормируса, мы наблюдаем за ними. Так, поверите, -- стоит лишь подойти к аквариуму поближе и начать причесываться, как рыбешки уже весьма бурно реагируют даже на разряды от трения гребенки о волосы. -- Что-то я уже ничего не понимаю, чем вы занимаетесь, -- перебил его я.--То вы сказали, будто физик, то вдруг рыбешки... А побиваете мои сомнения примерами из египтологии. Моргалов опять засмеялся, и лицо его стало лукавым и добродушным. -- Ну, во-первых, само время сейчас такое, что не дает стать узким специалистом, подобным флюсу. О бионике слышали? Вот она и заставляет нас, физиков, интересоваться и рыбками и многим иным. А интерес к египтологии у меня, так сказать, наследственный. Вообще стараюсь, как это Герцен говорил, "жить во все стороны". Он снова закурил, задумался о чем-то и добавил: -- Да, так вот эта история с мормирусом, для чего я ее вам рассказал? Тут сразу два открытия, если хотите: у рыбки обнаружен чрезвычайно любопытный локатор, его бы весьма заманчиво скопировать и нам в технике, а с другой стороны, выясняется, что древние египтяне были в большей степени реалистами, чем вы предполагали. Они весьма точно изображали то, что видели. Мормируса просто невозможно поймать в сети, только на крючок, -- если он его, так сказать, добровольно захочет проглотить, привлеченный наживкой. И древние египтяне это прекрасно знали, хотя, возможно, и считали каким-то мистическим чудом. Вот вам еще пример, как между эмпирическим знанием какого-то природного явления и его научным объяснением вполне может пройти тридцать веков, а то и побольше. Разве не примечательно, что все крупные месторождения урана расположены в малолюдных, глухих местах? Похоже, будто их издавна обходили стороной, избегали селиться поблизости. -- Сдаюсь, -- ответил я. -- Вы меня убедили. Хотя пока только своей железной логикой! Но не ошиблись ли вы сами в своих предпосылках? Пока ведь нет никаких доказательств, будто песчаник, из которого сложена пирамида Хирена, радиоактивен... -- Проверить это просто. Поезжайте в Египет, поднесите к вашей пирамиде счетчик Гейгера -- и все сразу станет ясно. Но тут я снова вспомнил, как щелкали невидимые радиоактивные частицы, вылетая из пожелтевших бумажек с лабораторными записями Марии Склодовской-Кюри, и схватил его за руку: -- Постойте, постойте, нам не надо ехать в Египет, мы можем это проверить сейчас, немедленно! -- Как? Я торопливо рассказал ему о том, что так потрясло меня на выставке. Судя по тому, как менялось лицо Моргалова, эта история тоже произвела на Атона Васильевича сильное впечатление. -- Как же я не догадался раньше! -- пробормотал он, выслушав мой рассказ и беря в руку папку с документами Красовского. Я так и замер: вот сейчас сразу все разъяснится! Но он отложил папку в сторону и сказал: -- Ладно, завтра же проверю. -- Почему завтра? Наверное, вид у меня был столь обескураженный, а тон такой жалостный, что он посмотрел на меня удивленно и расхохотался. -- Что же вы думаете, у меня целая лаборатория на дому? И счетчики Гейгера, и всякая такая штука? Потерпите уж до завтра, я вам утречком позвоню. Опять я долго не мог уснуть в эту ночь. И снова мелькали в голове сумбурные, скачущие мысли. "Я побывал в пирамиде и заболел, форменным образом заболел, дорогой мой!" -- вспомнились вдруг слова профессора Меро. Они оказались пророческими!.. Сообщить ему о наших предположениях? Но почему же я не заболел? Или пробыл в камере слишком мало времени? Нечего поднимать панику. Ведь это пока лишь догадка, врачи сами там разберутся. Если Моргалов прав и пирамида действительно сложена из глыб радиоактивного песчаника, может, удастся разыскать каменоломни, где его добывали. Хотя что это мне даст? Ведь важно найти настоящую гробницу Хирена. Но коли он применил такой смертоносный строительный материал сознательно, то уж, наверное, использовал его для защиты и своей настоящей гробницы. Так что ее следует искать по тому же признаку повышенной радиоактивности. Ушебти! Как я забыл о ней. Ведь она находится здесь, в одном из залов Эрмитажа, и я всего несколько дней назад любовался ею. А статуэтка пробыла в радиоактивной пирамиде тридцать три века и наверняка обладает более сильной радиоактивностью, чем странички из дневника Красовского. Надо и ее непременно проверить!.. Потом я начал мысленно заново просматривать все выписки из дневников покойного археолога -- и, кажется, продолжал этим заниматься уже даже во сне. Моргалов позвонил мне утром в начале одиннадцатого и лаконично сказал: -- Щелкает, хотя и не шибко. Недоказательно, можно отнести за счет природного фона. Я торопливо рассказал ему про ушебти. -- Хорошо, давайте проверим и ее, -- ответил он. -- Я сейчас приеду в Эрмитаж. Наверное, никогда еще торжественные залы Эрмитажа не видели таких необычных исследований. Все произошло очень быстро и просто. Моргалов поднес к статуэтке счетчик Гейгера -- и он сразу защелкал на весь зал. -- Вот и все, -- суховато сказал Моргалов, убирая прибор. -- Если вы нам дадите эту фигурку на денек, мы сможем точно определить степень радиоактивности. -- Она представляет какую-нибудь опасность для посетителей? -- тревожно спросил сопровождавший нас сотрудник музея. -- Вряд ли, -- пожал плечами Моргалов. -- Но проверить поточнее все-таки не мешает. Пришлите ее нам вот по этому адресу. Мы вышли с ним вместе из Эрмитажа и пошли по набережной в сторону Летнего сада. -- Ну, теперь у вас есть ниточка, за которую можно ухватиться, -- сказал Моргалов, шагая рядом со мной. -- Но вы, кажется, не очень довольны? -- Просто я озабочен... -- И уже мысленно там, в пустыне? Я засмеялся. -- Нет, пока еще в Москве. Разрабатываю план дальнейших поисков и стараюсь уговорить начальство, чтобы мне утвердили смету. Моргалов понимающе кивнул. Некоторое время мы опять шли молча, потом я спросил у него: -- Скажите, Атон Васильевич, а почему вы до сих пор молчали о своей гипотезе? -- А что я должен был сделать? Послать заметку куда-нибудь в журнал "Вокруг света" или в "Технику -- молодежи"? И назвать ее "Радиоактивная гробница"? Несолидно это как-то для физика. Да и никаких конкретных данных у меня ведь не было, одни догадки, а я так работать не умею. Так что вы уж сами занимайтесь теперь сенсациями, а меня, умоляю, не втягивайте в это дело. -- Нет уж, придется нам дальше распутывать загадки вместе. -- Я шутливо погрозил ему пальцем. -- Кстати, и помогите мне разработать методику проверки радиоактивности для будущей экспедиции, тут вам все карты в руки. Какие приборы понадобятся, как ими пользоваться... -- Знал бы я, что вы такой настырный, промолчал бы о радиоактивности. А то сколько хлопот навлек на свою голову. Ну ладно, методику я вам так и быть пришлю, давайте адрес. Я записал ему все свои московские координаты. Он аккуратно сложил записку, спрятал в карман и протянул мне руку: -- Ну, пожелаю вам успеха. А мне привезите мормируса, если, конечно, сумеете поймать. -- Он лукаво подмигнул. Мы попрощались, и я уже хотел уходить, как Моргалов вдруг смущенно окликнул меня: -- Слушайте, Алексей Николаевич, есть у меня еще одно предложение... Об этом вашем "Речении", помните, вы мне рассказывали? -- Да, а что? -- Вы не могли бы мне оставить или прислать из Москвы фотокопии всех текстов, которые бесопорно принадлежат Хирену, и тех, где авторство его вы только подозреваете. -- Зачем? -- Хочу попытаться, чтобы физика еще раз пришла на помощь египтологии. Или, точнее, кибернетика на сей раз... -- Ничего не понимаю! Объясните Получше, что задумали, неожиданный вы человек! -- взмолился я. -- Тогда давайте зайдем в Летний сад и сядем где-нибудь в сторонке, а то на нас уже начинают обращать внимание. Мы выбрали пустую скамью в боковой аллейке и сели. -- Насколько я понял, вам важно доказать на основе стилистического анализа, что автором и "Речения" и надписи, найденной вами в пустыне, является Хирен, так? -- Так. Но при чем тут физика? -- Не физика, а кибернетика. Хочу привлечь для анализа ваших текстов электронно-вычислительную машину, она есть у нас в институте. Вы слышали, как американцы недавно с помощью такой машины установили авторство нескольких анонимных памфлетов, приписываемых Гамильтону, одному государственному деятелю конца восемнадцатого века? -- Нет, признаться, не слышал. Моргалов укоризненно покачал головой. -- Вот видите, выходит, мы, физики, больше вашими делами интересуемся, чем вы -- нашими. -- Ладно, учту ваши уроки и тоже постараюсь жить "во все стороны". Это Герцен так советовал? -- Герцен. Нравится его совет? -- Очень. Но продолжайте, Атон Васильевич, не томите меня отступлениями. -- Сохранилось, кажется, двенадцать анонимных памфлетов. Авторство их одни исследователи приписывали Гамильтону, другие -- его литературному сопернику Джеймсу Медисону, тогдашнему президенту США. И вот арбитром в научных спорах предложили стать электронной машине. Попросту говоря, заставили ее сравнить анонимные памфлеты с другими документами, бесспорно принадлежащими как Гамильтону, так и Медисону. Конечно, закодировав их сначала определенным образом и составив специальную программу. И вот машина на основе стилистического анализа, по частоте повторения "ключевых" слов и другим признакам установила, что одиннадцать памфлетов из двенадцати, несомненно, принадлежат Гамильтону... -- И вы думаете, что такой же эксперимент можно повторить с предполагаемыми текстами Хирена? -- прерывающимся голосом спросил я. -- Ну вот, вы уже заволновались. Так нельзя. Попробовать, по-моему, стоит, но надежд на хороший результат, честно говоря, мало. Во-первых, уж документов-то у вас раз-два -- и обчелся, почти нечего сравнивать. -- А во-вторых, все они написаны ведь не самим Хиреном, а разными писцами, которым он диктовал в различное время, -- добавил я сразу погрустневшим голосом. -- Верно, это усложняет положение. И, кроме того, машина будет иметь дело -- вернее, не машина, а мы, когда станем составлять программу, -- не с обычным текстом, а с иероглифами. Но ведь именно по сочетанию каких-то излюбленных иероглифов, по частоте их повторения в надписях и пытаетесь вы установить, так сказать, "стиль Хирена", верно? Так что попробовать стоит. Присылайте все фотокопии, какие найдете. Я крепко пожал ему руку. -- Чудесный вы человек, Атон Васильевич! Так помогли мне и столько новых идей подарили, что прямо не знаю, как и благодарить... -- Ну что там, пустяки какие. Мне ведь самому интересно. Итак: жду материалов и желаю успеха, ГЛАВА XIII. МОРГАЛОВ ПРАВ В Москве все обернулось гораздо лучше, чем я полагал. А может быть, это Моргалов заразил меня такой энергией, что я быстро и весьма успешно всех уговорил немедленно начать поиски гробницы Хирена? Даже старика Савельева мне почти не пришлось убеждать. Едва я рассказал ему о своей догадке и начал "иронически" читать "Речение", вскрывая подтекст, как Михаил Сергеевич выхватил книгу у меня из рук и так и впился в нее. -- Пожалуй, ты прав, -- пробормотал он, свирепо глянув на меня и снова склоняясь к книге. -- Как же я не понял этого раньше, ах, старый пень! Какой все-таки молодец старик! Умеет отказаться даже от собственной давно выношенной теории, убедившись в ее ошибочности. У меня прямо язык чесался от пространных доказательств, которые я приготовил в защиту своей гипотезы. И, как это ни смешно, мне даже стало обидно, что убеждать старика вовсе не придется. Но зато какую неистовую деятельность он теперь развил, чтобы помочь мне поскорее отправиться на поиски гробницы Хирена! Замучил телефонными звонками директора института, привел в трепет всех снабженцев и работников бухгалтерии, на заседании Ученого совета грозно повторял с вошедшей в пословицу настойчивостью Катона: -- Гробница Хирена должна быть найдена и спасена для науки! По его настоянию нам выделили самое современное оборудование: новейшую аппаратуру для электрической и магнитной разведки, радиометры, портативную рацию. -- Нечего скупиться, -- приговаривал он. -- Речь идет об изучении эпохи древнейших народных восстаний, коренной ломки общественных отношений. Кому же этим заниматься, как не нашим, советским археологам? Здесь столпам зарубежной археологии, вроде того же профессора Меро, делать нечего, только напустят какого-нибудь туману идеалистического. Так что надо провести эту работу на самом высоком научном уровне. Никакой кустарщины! И людей отбирайте в экспедицию лучших, самых способных, не стесняйтесь! Савельев так разошелся, что даже собирался послать египетским властям письмо с предупреждением об опасной деятельности "лжеархеолога Вудстока, за которым надо вести постоянное, неусыпное наблюдение", -- мне стоило немалых трудов удержать его. Как я потом пожалел об этом!.. Почему нет никаких вестей от Моргалова? Получится ли у него что-нибудь с анализом текстов, я ведь послал их ему сразу же по возвращении в Москву. Я уже хотел писать в Ленинград, как Моргалов, словно почувствовав на расстоянии мое нетерпение, сам прислал коротенькое, очень теплое письмо. Он сообщал, что вовсе не забыл о своем предложении и занимается присланными документами, -- "даже в ущерб своей основной работе, по мнению нашего директора. Но составление программы и перевод ваших иероглифов, местами весьма напоминающих тех собачек и птичек, каких все мы рисовали в милом детстве, оказалось делом куда более затяжным и трудоемким, чем я предполагал..." Письмо кончалось опять пожеланиями всяческих успехов и удач, а внизу была сделана приписка: "Передайте привет мормирусу, если, конечно, вам удастся его поймать..." Письмо успокоило меня: можно было уезжать в Египет, Моргалов сам доведет исследования до конца. И вот, наконец, вся суета сборов позади. Москва провожает нас затяжным осенним дождиком, а в Каире -- благоухающая оранжерейная духота, от которой мы все уже успели отвыкнуть. Первым делом я, конечно, отправился в больницу навестить профессора Меро. Он похудел, сильно осунулся. Видимо, болезнь замучила его, и он очень обрадовался мне. -- Вот видите, дорогой коллега, как быстро сбавила мне жирку эта проклятая пирамида вашего зловредного Хирена, -- сказал он, слабо пожимая мне руку. -- Я стал жертвой мести фараона, не иначе, если верить газетам. Боже мой, какая чепуха! Но поневоле начнешь в нее верить, ведь они все никак не могут разобраться в моей болезни, эти местные знахари. Надо скорее выбираться во Францию, там меня быстро поставят на ноги... Он неосторожно повернулся на кровати и сморщился от боли. -- И главное -- эти проклятые язвы, они никак не заживают. Где меня угораздило подцепить эту гнусную тропическую заразу? Тропическая зараза... Сказать ему об истинной причине болезни? Я не решился и промолчал. Он расспрашивал меня о наших планах. Где-то рядом, совсем под моим ухом, громко тикали часы. Я осмотрелся и увидел их на тумбочке возле кровати. Это были все те же знакомые мне часы с полустершимися от старости затейливыми буковками. "Пока вы смотрите на часы, время проходит", -- прочитал я и начал прощаться. Потом я прошел в кабинет главного врача и доверительно рассказал ему о наших подозрениях. Худощавый и стройный доктор араб с совершенно седой головой выслушал меня очень внимательно. -- Мы кое-что подозревали, -- задумчиво сказал он, -- но сомневались, не зная причины. Теперь многое становится ясным, благодарю вас. Но очень прошу, йа эфенди: газетчикам пока об этом ни слова. И самому больному, конечно, надеюсь, вы ничего не говорили?.. Я сообщил также о наших предположениях относительно радиоактивного заражения пирамиды Хирена и местным властям. Мне посоветовали по приезде в Асуан немедленно связаться с инженером Али Сабиром, возглавлявшим там геологическую службу. Как ни тянуло воспользоваться случаем и осмотреть древние памятники по пути, особенно мне хотелось заглянуть в Долину царей, где находилась гробница Тутанхамона, и в Тель-аль-Амарн, на развалины бывшей столицы еретика Эхнатона, -- мы не могли нигде задерживаться. Уж очень хотелось поскорее проверить догадки и предположения, все еще казавшиеся даже нам невероятными. А если они оправдаются, надо срочно искать настоящую гробницу Хирена по новым, более определенным признакам. Вот снова и Асуан --.древние ворота в легендарную страну Куш! Наместники фараона, жившие здесь, так и назывались "хранителями Врат Юга". Возле этих скал некогда закончил свои путешествия великий географ древности Страбон -- дальше для него начиналась туманная "терра инкогнита" -- "земля неизвестная". Здесь Эратосфен проводил первые в истории человечества измерения длины экватора, доказывая шарообразность нашей планеты, и умер в изгнании замечательный римский сатирик Ювенал, -- каждый камень тут овеян дыханием истории. И так причудливо переплетается здесь современность с давней стариной. Помню свои первые впечатления: город показался очень многолюдным, но я тогда не удивился этому, -- ведь рядом громадная стройка. Возле гидростанции -- вырубленные в скале ступени, стертые, исшарканные миллионами подошв за века. Это знаменитый ниломер, по нему жрецы составляли "прогнозы" разлива Великого Хапи, с нетерпением ожидавшиеся всей страной. А рядом возводится новая плотина Садд аль-Аали, одно из замечательнейших сооружений нашего времени. На дне стометрового карьера вгрызались в скалы советские экскаваторы, по узкой дороге, витками поднимавшейся из этого рукотворного ущелья, тяжело, натужно урча, один за другим ползли могучие "МАЗы"... Все выглядело так, словно мы вдруг попали куда-нибудь на берега Енисея. Здесь потомки древних египтян строят будущее. А пирамиды... Хоть я и с громадным наслаждением копаюсь в них, не могу не согласиться с ядовитым замечанием Генри Торо: "Самое удивительное в пирамидах -- это то, что столько людей могло так унизиться, чтобы потратить свою жизнь на постройку гробницы для какого-то честолюбивого дурака". Пожалуй, лишено чувства историзма, но по существу верно. Геолог Сабир, которого мы, наконец, отыскали в дощатом домике на краю карьера, оказался совсем молодым, круглолицым, с крошечными усиками над припухшей верхней губой. Мой рассказ привел его в совершенный экстаз. Он начал тут же искать какие-то карты, свертывать их в рулон, укладывать в потрепанную брезентовую сумку всякие инструменты. Он был готов немедленно отправиться в путь, сейчас же лезть в пирамиду Хирена -- и очень огорчился, что мы сможем отплыть только завтра после полудня. Но вот мы уже стоим с ним на палубе пыхтящего парохода. Из густой, словно суп, воды медленно выползает облепленная илом якорная цепь. Прощальный тонкий гудок -- и снова величаво проплывают мимо древние храмы, листаются страницы истории. Экспедиция была в том же составе, что и весной. Мы хорошо сработались и понимали друг друга с полуслова. Прибавился только один новичок-- Толя Петров. Голубоглазый, стеснительный, он лишь в прошлом году закончил Московский университет, теперь работал в одном научно-исследовательском институте. Мне его рекомендовали, как "хотя и молодого, но подающего весьма большие надежды" специалиста по всяким приборам, которыми нам предстояло исследовать радиоактивность. Несмотря на такую солидную рекомендацию, все мы относились к нему с какой-то отеческой заботливостью, ласково называли Толиком и всячески опекали. Над ним взяли шефство Зиночка и Женя Лавровский и теперь гоняли его с одного борта на другой, наперебой рассказывая обо всех исторических достопримечательностях, мимо которых мы проплывали. Коричневая вода стремительно, с завихрениями, бежала вдоль бортов, создавая обманчивую видимость, будто это мы так быстро движемся к цели. Но встречное течение задерживало нас, и все истомились, пока добрались, наконец, до знакомого селения, ставшего для нас словно вторым домом. Почти все жители встречали нас на берегу. Было чертовски приятно увидеть вновь знакомые лица, сверкающие улыбки, черные усы величественного раиса, торчавшие, словно боевые пики. А вот и старый Ханусси встречает меня низким поклоном и все те же неизменным: -- Ахлан ва сахлан, йа хавага! Но даже это сейчас не может омрачить моего настроения. Объятия, приветствия, традиционные расспросы о трудностях пути и здоровье всех домочадцев. Лагерь мы разбили уже в темноте, при свете костров, -- наскоро, без особых затей, потому что уже через день-два надеялись двинуться дальше, в пустыню. -- Идем? -- спрашивает меня Сабир. Ах, как и мне самому не терпится сейчас же, ночью, отправиться в пирамиду Хирена, захватив с собой счетчик Гейгера! А раис, ничего не подозревая о наших переживаниях, неторопливо попивает кофе и рассказывает, что "мистер Вудсток со своими ребятами" тоже приступил к работе. Они появились в здешних окрестностях с неделю назад и уже трижды успели побывать в пирамиде Хирена. -- Нехорошее место, йа устаз. Йесхатак! [ -- Будь оно проклято! (арабск.).] Вот как! Они, однако, не теряют времени, эти авантюристы. И откуда у них берутся деньги на такие широкие "изыскания"? Похоже, что Афанасопуло и Вудсток работают на кого-то, располагающего солидными средствами. Их не следует недооценивать, кажется, все это серьезнее, чем я предполагал... Мы еле дождались утра. Завтрак Ханусси приготовил нам пораньше, и съели мы его торопливо, без особого аппетита. Покидая лагерь, я увидел, что старый повар расстилает на песке сеть, собираясь, видимо, угостить нас по возвращении свежей рыбкой. Тогда я сразу вспомнил просьбу Моргалова и сказал: -- Послушайте, Ханусси-ака, не могли бы вы поймать такую рыбку -- мормирус? Может быть, она у вас по-другому называется? Такая с длинным заостренным носом, вроде трубочки. Я усиленно помогал себе жестами. Со стороны, наверное, они выглядели очень забавно и нелепо. Но Ханусси, кажется, понял. Он кивнул и, поклонившись, ушел куда-то за палатку. Я с интересом ждал, что будет дальше. Через несколько минут старик появился с удочкой в руке. -- А зачем вам удочка, Ханусси? -- притворившись ничего не понимающим, спросил я. -- Ведь у нас есть сеть. -- Но эта рыба не ловится сетью, йа хавага. -- Почему? Старик пожал плечами и после некоторого размышления сказал: -- Не знаю, но она никогда не попадается в сети. Видно, такова воля аллаха, йа хавага... Проходя по улицам селения, где каждый спешил выйти на улицу и поздороваться с нами, мы заметили, что многие дома уже опустели. Значит, как мельком упомянул вчера раис, в самом деле началась эвакуация жителей из зоны затопления, и нам надо спешить, спешить! Однако сам раис, кажется, вовсе не собирался никуда уезжать. Во всяком случае, на парадной стене его дома появился новый рисунок -- ярко раскрашенное изображение... ножной швейной машины, которую я привез ему прошлой осенью в подарок. Видно, она понравилась хозяевам. Миновать дом раиса мы не успели. Судя по тому, что при нашем приближении хозяин сразу появился в дверях, он давно подкарауливал нас. -- Чай Кубана, -- сказал раис с низким величавым поклоном. -- Прошу вас. Ахлан ва сахлан! Отказаться было невозможно; и как ни стремились мы поскорее попасть в пирамиду, пришлось, сняв обувь, пройти в полутемную прохладную комнату и сесть на циновки, расстеленные на глиняном полу. Мы стали наблюдать, как раис колдует у маленькой спиртовки, настаивая знаменитый чай. Этот действительно божественный напиток получил свое название, кажется, в честь селения, откуда раис был родом. Поэтому он весьма гордился своим непревзойденным умением приготовлять этот чай, крепкий, как вино, и благоухающий, словно тончайшие духи. Мы пили его из маленьких фарфоровых чашечек маленькими глотками, будто священнодействуя, только изредка перебрасываясь восторженными восклицаниями и учтивыми вопросами о погоде, о здоровье хозяина и его семьи, всех его родичей до седьмого колена. Наконец торжественная церемония закончилась и, поблагодарив хозяина, мы могли двинуться дальше. Чем ближе мы подходили к пирамиде, тем все больше убыстряли шаг. Впереди мчался Али Сабир. Толик Петров припустился бежать вприпрыжку и обогнал его. Но, оглянувшись на меня, застыдился и сбавил скорость. Я и сам готов был бежать, как мальчишка. Однако, подойдя к пирамиде, Али Сабир сразу стал деловитым и сосредоточенным. Он неторопливо вытер раскрасневшееся лицо, отряхнул пыль с футляра, в котором покоился счетчик Гейгера, и лишь потом вынул прибор и тщательно осмотрел его. Мы, столпившись вокруг, торопили его взглядами. -- Иншалла, -- торжественно сказал геолог и медленно ввел руку со счетчиком в темное отверстие, когда-то пробитое Красовским в стене пирамиды. Никакого эффекта! Счетчик молчал. Было слышно только наше взволнованное сопение. Сабир зажег фонарик и, пригнувшись, нырнул в штольню. Мы полезли за ним. Сделав несколько шагов, он остановился -- счетчик молчал. Геолог поднял его над головой и приложил к потолку, потом к стенам и даже, присев на корточки, к пыльному полу. Никаких признаков радиоактивности! Мы растерянно переглянулись. Счетчик первый раз довольно робко подал голос лишь тогда, когда мы вошли в коридор, непосредственно проходивший, как вы помните, прямо над погребальной камерой. И теперь с каждым метром щелчки все учащались! А когда через отверстие, пробитое древними грабителями в полу коридора, мы один за другим спустились в погребальную камеру, неистовый треск непрерывных теперь уже щелчков заставлял мурашки пробегать по коже. "Вот же все-таки причуды психологии! -- подумалось мне. -- Ведь пока я не знал, что камера наполнена радиоактивным излучением, чувствовал в ней себя совершенно спокойно. И теперь знаю, понимаю умом, что такое кратковременное пребывание в ней не представляет никакой особой опасности, -- и все же неприятно. Умом понимаю, но с какими-то там мышцами совладать не могу -- так и норовят поскорее увести отсюда. У них своя логика поведения. Словно выработался сразу какойто условный рефлекс на этот проклятый треск. Стыдись, посмотри, как спокоен Сабир". Геолог буквально прилип к стенам. Он постукивал по ним молоточком, проводил какие-то царапины, невнятно бормоча под нос: -- Настуран, несомненный настуран... Вкрапления арсенидов, любопытно!.. Так вот в чем она заключалась, губительная месть фараона, разившая даже через тридцать веков! Я заставил себя присесть на край саркофага и дожидаться, пока Сабир не кончит колдовать. В камере ничего не изменилось с тех пор, как я побывал тут. Вудсток, кажется, не оставил никаких следов, чего я, по правде говоря, немножечко опасался после вечернего рассказа раиса. Хотя что они могли унести отсюда? Пустой саркофаг, весящий несколько тонн, или никому не нужную крышку? Сабир закончил свои манипуляции, отколол с помощью Андрея несколько кусков от облицовки стены в том месте, где ее и так уже повредили грабители, пробивая вход. Потом мы все торопливо выбрались на свежий воздух, уселись прямо на солнцепеке, от которого некуда деться в пустыне, и наскоро подвели итоги. Итак, поразительная гипотеза Моргалова полностью оправдалась. Сама пирамида сложена из глыб обычного песчаника, и лишь для облицовки погребальной камеры строители применили гранит, отличавшийся сильной радиоактивностью. Значит, Хирен в самом деле сделал это совершенно сознательно. Он знал о губительных свойствах этого зловещего черного камня, добытого где-то в глубине его родных Нубийских гор! Теперь надо искать те древние, заброшенные каменоломни, которыми пользовались строители пирамиды. И может, новая ниточка удивительных открытий, как и мечталось, приведет нас и к потайной гробнице Хирена: уж для ее-то защиты он наверняка использовал тот же радиоактивный гранит. А может быть, этот фараон-строитель придумал нечто совсем иное? Изобретательности и выдумки у него, видать, хватало. -- Я должен опечатать вход в пирамиду и установить здесь охрану, -- вставая, сказал Сабир. -- Так что вы не ждите меня, возвращайтесь в лагерь и пришлите двух рабочих понадежнее. За обедом старый повар несколько раз подходил к столу и как-то странно поглядывал на меня. -- Вы что-то хотите сказать, Ханусси-ака? -- наконец спросил я. -- Как вам нравится рыба, йа хавага? Это та, что вы хотели. -- Мормирус?! Ханусси слегка поклонился: -- Я приготовил ее под чесночным соусом, йа хавага. Вам понравилось? Я только вздохнул и посмотрел на тарелку, где осталось лишь несколько обглоданных косточек. Что же теперь сказать Моргалову? Что я сожрал злополучного мормируса, даже не разглядев? Но на вкус он был отменным!.. ГЛАВА XIV. В ГОРАХ Вечером мы с Сабиром расстелили прямо на полу палатки геологические карты и начали совещаться. Мне эти пестрые, разноцветные пятна и полоски, условные значки и химические формулы, щедро рассыпанные повсюду, мало что говорили. Но геологу они как бы помогали заглянуть под землю. -- Все-таки не могу понять, откуда брал он этот гранит! -- проговорил Сабир, теребя свои усики. -- Правда, вдали от Нила детальной разведки пока не производилось, а с воздуха небольшое месторождение можно и не заметить. Ближайшие промышленные скопления урановых руд вот здесь, в районе Эль-Козейра. Но там совсем другие породы, нет такого гранита. Просто не знаю, что вам посоветовать, йа устаз. Я решил все-таки начать поиски от той долинки, где весной Павлика укусила змея, заставив нас срочно свернуть работы. На следующий день Сабир показал нам, как обращаться с приборами, и отправился в Асуан, увозя с собой образцы облицовки из погребальной камеры. А мы двинулись в пустыню. На этот раз я раздобыл еще одну автомашину и мог захватить в поход нескольких самых опытных рабочих. Все они давно занимались раскопками, для многих это стало даже наследственным промыслом, продолжавшимся из поколения в поколение. Для нас они были не просто землекопами, а талантливыми помощниками и даже порой весьма знающими консультантами. По уже разведанному весной маршруту проехали без остановок. Вечер застал нас еще в пути; и когда мы добрались, наконец, до злополучного "змеиного места", как окрестил его Павлик, лагерь пришлось разбивать уже в полной темноте. Проводником я снова взял Азиза. Бедуин привел по моей просьбе двух верблюдов: они могли очень пригодиться для разведки в горных долинах, куда не пройдет машина. Я собирался тут задержаться хотя бы на денек, чтобы закончить осмотр окрестностей. Но когда утром, в ожидании завтрака, не утерпел и заглянул к нашему весеннему раскопу, то сразу понял: здесь уже явно кто-то рылся после нас. Мы всегда, уходя, закрываем раскоп бумагой, а потом засыпаем песком, чтобы не принять его по ошибке за новый, еще не исследованный и не копаться впустую. Теперь песок был разрыт, бумага куда-то исчезла -- вероятно, ее давно унес ветер. На дне ямы валялось несколько окурков, из груды песка торчало донышко бутылки -- весьма красноречивые "визитные карточки"... Неподалеку зияли еще две ямы. Их мы весной не копали. Они были пусты, и оставалось только гадать, что мог найти здесь и украсть Вудсток со своими товарищами? Нам тут, во всяком случае, уже нечего было делать. Да, и честно говоря, как-то не хотелось копаться после этих проходимцев. Сразу после завтрака мы погрузились в машины и поехали дальше, поближе к заветным горам, серыми складками маячившим вдали. Как горы ни отступали, стараясь спрятаться в пыльной дымке, к полудню мы все-таки добрались до них. Выбрали узкую долинку с крутыми склонами и решили здесь устроить базовый лагерь. Эта работа заняла у нас весь остаток дня, но зато ночевали мы уже вполне комфортабельно, даже послушали радио. Под вечер мы с Павликом поднялись на вершину ближней горы. Насколько хватал глаз вокруг тянулось унылое хаотическое нагромождение серых и голых скал. Ни кустика, ни цветка, даже верблюжья колючка, похоже, тут не росла. Не было видно ни одной птицы. Кругом -- мертвые скалы. -- Если бы устроить конкурс на самое печальное место на земле, то более подходящего не найти, -- пробормотал Павлик. -- Веселенький он себе выбрал уголок, этот Хирен... С утра опять началась будничная работа, привычные разговоры за завтраком: -- Смотри, Толик, ты уселся на место шефа. Выдаешь свои тайные намерения? -- Отличный кебаб, Ханусси! Добавьте, пожалуйста... -- А я бы съел сейчас окрошечки... С ледком! -- Казимир Петрович, когда же, наконец, будут готовы позавчерашние снимки? -- Сразу после завтрака берусь за них. -- Ханусси, найдется ли у вас еще чашечка кофе? -- Скажите Павлику: я пошла на третий раскоп... Прошло три дня, а нам не попалось пока ничего интересного, кроме трех изображений животных на камнях да маленького рисунка. Он был выведен на скале красной охрой и изображал большую баржу, на каких в древности обычно перевозили гранит из каменоломен. Это обнадеживало: значит, мы всетаки идем по следам древних строителей. Во время одного из обходов я вспугнул крупную кобру, пригревшуюся на камне. Сразу вспомнился весенний несчастный случай, и я проследил, чтобы всеми были приняты меры предосторожности: ходить разрешалось только в сапогах, перед сном тщательно осматривали палатки, каждый знал, где хранится сыворотка. Вечерами я часто вспоминал Моргалова: почему от него нет весточки? А время идет... У нас было три походных радиометра для проверки горных пород. Я решил, прихватив один из них, совершить за два-три дня разведочный поход по более отдаленным окрестностям. Только после этого можно было намечать новые маршруты. Старшим за себя я оставил Павлика, хотя он явно не был этим обрадован. Конечно, ему больше улыбалось отправиться в романтичный, по его представлениям, поход на верблюдах по диким горам. Но я начал обсуждать с ним план работ, которые предстояло выполнить без меня, вручил подробную письменную инструкцию, -- и новые заботы сразу улучшили его настроение. Кто был по-настоящему огорчен и даже, пожалуй, как-то обескуражен моим отъездом, так это старик Ханусси. Правда, со своей точки зрения: -- Кто же вас там станет кормить, йа хавага? Но все равно мне, признаться, стало приятно. Казалось, ледок в наших отношениях начинал понемножку таять. Увы, как я обманывался!.. Рано утром, после особенно сытного завтрака, мы с проводником торжественно воссели на верблюдов и, вызывая своим видом общий восторг, двинулись в путь. Но приподнятое настроение очень быстро улетучилось. Сидеть на верблюде оказалось страшно неудобно. Он так неторопливо и медлительно вышагивал на своих длинных, голенастых ногах, только презрительно дергал головой, когда я пытался его подгонять, и так монотонно раскачивал меня при каждом шаге, что вскоре я начал ощущать, как к горлу у меня подступает предательская тошнота. "Этого еще не хватает! Заболеть морской болезнью -- и где? Среди безводной, раскаленной пустыни!" -- подумал я с ужасом. К счастью, отъехав от лагеря километров на пять, я, уже не теряя достоинства, мог сказать проводнику, что пора приступать к работе. Повинуясь его гортанному окрику, верблюд, подогнув ноги, покорно опустился на колени, и я поспешил слезть с него. А когда мы приступили к работе, романтика окончательно улетучилась. Навьюченный увесистым радиометром, я сам почувствовал себя верблюдом. Работа моя казалась вовсе не сложной: шагай себе, держа перед собой палку со специальной гильзой на конце. От нее тянулся к радиометру гибкий кабель. Со стороны я напоминал сапера с миноискателем. Идти надо было не спеша и подносить гильзу к каждому обломку скалы, валявшемуся на пути. Заметив разлом горных пород на склоне ущелья, я обследовал и его, прислушиваясь, не учащаются ли деловитые щелчки в наушниках. Они звучали непрерывно, и сначала это меня пугало. То и дело казалось, будто щелчки стали чаще, и я останавливался у подозрительного камня. Прибор отщелкивал по-прежнему равномерно, отмечая так называемую фоновую радиоактивность, присутствующую повсюду. Гильзу следовало держать как можно ближе к земле. Это требовало постоянного внимания и нервного напряжения, так что рука у меня скоро затекла, словно я нес громадную тяжесть. Ящик радиометра колотил по боку и оттягивал плечо. Голову непривычно стискивали, словно раскаленным обручем, дужки наушников. Пот с меня лил градом, и вскоре мерные щелчки начали отдаваться в голове тупой, мучительной болью. Зато верблюды были, кажется, очень довольны таким методом разведки. Они лениво брели сзади, часто ложились и отдыхали, а потом быстро меня нагоняли, ухитряясь по пути еще выискивать какие-то лакомые колючки в расселинах скал. И проводника такая работа весьма устраивала. Он уходил вперед, усаживался на камень и поджидал меня, задумчиво напевая монотонную и бесконечную мелодию. В полдень мы натянули на колья брезентовый тент, и я свалился на расстеленный под ним коврик таким измученным, что даже напиться не сразу смог, хотя горло совершенно ссохлось. А пролежав пластом часа три, снова поднялся и, чуть ли не руками передвигая непослушные, затекшие ноги, снова побрел дальше, тыча гильзой на палке в каждый камень. Ночевали мы в какой-то пещерке. Следовало, вероятно, осмотреть ее стены -- тут могли сохраниться какие-нибудь рисунки или надпись, но у меня уже совершенно не оставалось сил. Спал я как мертвый. Но и во сне продолжал слышать монотонное надоевшее щелканье... На второй день стало немножко легче, хотя работа и оставалась такой же однообразной. Как и требовала инструкция, я внимательно осматривал обнажения горных пород, тщательно обследовал каждую осыпь и высыпку, не пропускал ни одной каменной глыбы или крупного валуна на пути. Раза четыре за этот день мне показалось, будто прибор отмечает повышенную радиоактивность. Но каждый раз при детальной проверке, отнимавшей, кстати, немало времени, оказывалось, что я снова по неопытности ошибся. Теперь наша унылая работа, кажется, начала надоедать даже проводнику. Песни, которые он пел, становились все безотраднее и грустнее. И верблюды чаще ложились и вставали потом очень неохотно, после длительных уговоров и понуканий. На третий день я решил не мучить зря своих спутников и предложил проводнику сразу отправиться вперед, разбить заранее лагерь в определенном месте, показав ему свой предполагаемый маршрут по карте, и ожидать меня там к вечеру. Он покачал головой: -- Одному нельзя, йа устаз. -- Ну, тут каких-то пятнадцать километров. Я не заблужусь, не бойся. У меня же есть карта. Он пожал плечами и усмехнулся, весьма красноречиво выразив этим свое отношение к моей карте. -- Ладно, ладно, Азиз, не беспокойся, -- настаивал я. -- Я же не новичок в пустыне. Бедуин опять пожал плечами, но уже несколько по-иному. Теперь жест его означал не что иное, как традиционное египетское "малеш" -- "все равно!" -- столь же емкое и богатое оттенками, как русское "авось". -- Тут плохие места, йа эфенди, -- добавил он внушительно, чтобы окончательно убедить меня. -- В этих горах шайтан играет. Йесхатак! [-- Будь он проклят! (арабск.).] Но упоминание о нечистой силе вызвало у меня обратную реакцию, и я уже совсем решительно -- надо же бороться с глупыми предрассудками! -- сказал ему: -- Хватит об этом, Азиз. Он не стал больше спорить: -- Квойс [-- Хорошо (арабск.).]. Подождав, пока маленький караван скроется за поворотом ущелья, я приступил к работе. Снова я буквально обнюхивал каждый камень. Снова карабкался по скалам, завидев где-нибудь каменную осыпь, балансируя при этом длинной палкой, словно неумелый канатоходец. Хребет с правой стороны ущелья постепенно повышался, карабкаться по его крутым склонам становилось все труднее. А на них, словно нарочно, все чаще попадались обнажения пород и заманчивые разломы. И я карабкался все выше и выше, цепляясь разбитыми в кровь пальцами за раскаленные скалы и порой буквально повисая па них, когда камни предательски выскальзывали у меня изпод ног и с грохотом рушились вниз, поднимая тучи удушливой серой пыли. Короче говоря, до вечера я не прошел и половины намеченного маршрута. Уже смеркалось, проводник мой наверняка начинал беспокоиться. Надо спешить в лагерь, иначе он отправится искать меня, и мы можем разойтись. А завтра снова придется возвращаться сюда, чтобы не получилось пробелов в маршруте. Да, облегчил я себе работу, нечего сказать... Я поколебался, не оставить ли радиометр здесь, чтобы не таскать взад и вперед. Но потом решил все-таки не расставаться с ним: потеря такого прибора была бы слишком опасной для успеха нашей экспедиции. Чертыхаясь, я поудобнее укрепил его на плече, не подозревая, какую услугу мне еще окажет этот надоевший и к вечеру становившийся ужасно тяжелым ящичек. Шел я быстро, но темнота наступала еще быстрее. Вот она уже сразу, словно шапкой, накрыла и горы и меня, а до лагеря оставалось еще никак не меньше четырех-пяти километров. Тьма была такой густой и плотной, что двигаться можно было только ощупью. То и дело я спотыкался о камни, налетал на выступы скал -- ущелье с наступлением темноты словно сразу стало теснее, -- но упрямо пытался идти вперед. Это было совершенно непростительной ошибкой. И только боязнь за сохранность прибора, который то и дело со зловещим скрежетом задевал о скалы, заставила меня, наконец, образумиться я поступить так, как следовало сделать сразу: остановиться, выбрать на ощупь среди камней местечко сравнительно поудобнее и "помягче" и терпеливо ожидать рассвета. Есть я не хотел, только напился воды из фляжки и тяжело повалился прямо на голые камни, хранившие еще дневное тепло. Над вершинами скал повисло созвездие, похожее на огненный иероглиф. Оно было незнакомым, словно я вдруг попал кудато на иную планету. Чуть пониже сиял яркий Канопус; и тогда я сообразил, что загадочное созвездие -- легендарные Волосы Вероники, невидимые в наших родных краях. Мне показалось, будто я слышу крик, потом словно далекий выстрел. Но я не мог ответить ничем на эти сигналы. Постепенно дневная усталость взяла свое, и я крепко уснул на своем неудобном каменном ложе, подсунув под голову ящик радиометра. У него оказались такие острые углы, что, проснувшись, я не мог разогнуть затекшую шею, а на щеке, по-моему, даже образовались шрамы. Чтобы размяться, я сделал гимнастику, потом закусил шоколадом. По опыту раскопок в Средней Азии всегда беру его с собой в поле. Для неприкосновенного аварийного запаса это самое лучшее -- и сыт и желудок не перегружен. Потом выпил несколько глотков воды. Все это я делал не спеша, поджидая, когда появится мой проводник с верблюдами. Надо было его дождаться и успокоить, что со мной ничего не случилось. Но он все не появлялся. Тогда я решил не терять времени зря и пойти ему навстречу. Взвалив радиометр на плечо, я быстро зашагал по ущелью. Это было моей второй ошибкой. Прошел километра три, а проводника все нет. Ущелье между тем? стало совсем узким, горы стиснули его так, что местами приходилось боком пробираться между скал. А дальше ущелье раздваивалось... Только тут я сообразил, что, кажется, заблудился, и достал карту. На ней вообще не было никакого разветвляющегося ущелья. Компас, как это часто бывает в горах, где его то и дело сбивают мелкие магнитные аномалии, показывал совсем иное, чем солнце нещадно сверкавшее в небе. Надо было возвращаться к тому месту, где я вчера в темноте, видимо, ненароком свернул в это узкое боковое ущелье. Обидно, что столько времени потрачено зря, но сам виноват: во-первых, не следовало идти в темноте, вот и заблудился. А во-вторых, утром, отправляясь в путь, надо бы сначала убедиться, что он выбран правильно. Чертыхаясь, я побрел обратно. И чем дальше шел, тем яснее становилось, что я снова забрел в какой-то боковой развилок и вовсе не приближаюсь к тому месту, где ночевал. Положение становилось уже серьезным. Карта, видимо, старая, неточная. Да и как она могла помочь, если я даже примерно не представлял, где именно нахожусь. Компас также бесполезен. Сигналов подать нечем: оружия у меня нет, а костер не зажжешь из голых камней. К тому же у меня осталась лишь одна плитка шоколада и воды во фляжке совсем на донышке... Найти меня здесь, пожалуй, будет потруднее, чем в песках пустыни, так что полагаться можно только на самого себя. Надо прежде всего хотя бы примерно сориентироваться. И я полез на гору. Ужасно мешала палка, радиометр клонил меня набок и предательски стаскивал вниз. Но я не решался ни на миг с ним расстаться: найти его потом среди серых камней будет куда труднее, чем пресловутую иголку в стоге сена. Камни с грохотом сыпались из-под ног. Пот застилал и щипал глаза. Местами я полз прямо на животе, упрямо цепляясь окровавленными пальцами за острые скалы и обдирая себе колени. Но всетаки часа за полтора вскарабкался на эту проклятую гору. И тут же понял, что это ничего мне не даст. Дальше поднимались еще более высокие и обрывистые хребты. А то, что я видел внизу, казалось настоящим хаосом, даже отдаленно не похожим на то, что было изображено на карте. Оставалось одно -- идти, придерживаясь северозапада. Где-то там мы вошли в горы, там, вероятно, и ищет меня проводник. Передохнув немного, если можно назвать отдыхом сидение на раскаленных камнях да еще на самом солнцепеке, я начал спускаться в ущелье. Не буду долго рассказывать о своих скитаниях, едва не закончившихся весьма плачевно. Многое я и сам теперь не могу вспомнить, потому что временами у меня, кажется, немножко мутилось в голове. Я шел, шел, спотыкаясь о камни и падая под тяжестью радиометра. Помню, что часто поднимал голову и смотрел на солнце, словно опасаясь, как бы вдруг не исчез и этот последний путеводный маяк. Но он не исчезал, а медленно убивал меня своими неистовыми лучами... День стал бесконечным. Я ждал прохлады, темноты, вечера, но он все не приходил. И я брел дальше по горячим камням, падал, снова поднимался и, шатаясь, шел дальше. Потом свалившись -- в какой уже раз! -- с ног, я вдруг подумал: "У меня же есть радиостанция! Как хорошо, что мы захватили ее с собой! Сейчас вызову самолет, и меня спасут!.." Я напялил на голову наушники и включил радиометр, принимая его в бреду за радиостанцию. Щелчки, мерные, монотонные щелчки -- и ни одного человеческого голоса. Надо подняться выше, чтобы горы не заслоняли от меня мир и не мешали услышать людей! И я опять начал карабкаться на скалы, волоча за собой тяжелый прибор и с надеждой вслушиваясь в однообразное щелканье, раздававшееся в наушниках, стиснувших мне голову. Я полз и все еще ничего не мог услышать, кроме этого опостылевшего щелканья. Наушники раскалывали мне. пополам череп, и я сорвал их и отбросил в сторону. Словно обрадовавшись этому, они защелкали еще громче и настойчивее... Но мне уже было все равно. В глазах у меня завертелись огненные диски. Потом я вдруг увидел человека, стоявшего на вершине горы и глядевшего куда-то вдаль. Он показался мне громадным, от него тянулась спасительная тень. Вот она коснулась меня, -- и все провалилось в темноту и безмолвие... ГЛАВА XV. СЛИШКОМ МНОГО ЗМЕЙ Очнулся я от холода. На лбу у меня лежала влажная тряпка, и вода, струясь по лицу, стекала мне в рот! Я вытянул губы, чтобы глотать ее, глотать, глотать без конца. И солнце не висело больше разящим мечом над головой. Вместо него мирно и трепетно светили звезды. В трех шагах от меня чернела какая-то загадочная фигура с уродливо-длинной, словно бы змеиной шеей. Я приподнялся и только теперь понял, что это верблюд. От него отделилась вторая тень, подошла ко мне и склонилась, заслонив звезды. -- Это ты, Азиз? -- едва слышно прошептал я и успокоенно улегся снова. Проводник разжег примус. Я напился горячего крепкого чая и заснул. Во сне меня опять мучила жажда, я снова карабкался по раскаленным камням, но проснулся с восходом солнца почти совершенно здоровым. Только одолевала слабость и болели исцарапанные и разбитые в кровь пальцы. Проснувшись, я первым делом стал искать глазами радиометр. Вот он, цел, лежит на ковре неподалеку от меня. Но мы были где-то совсем в другом месте, я не здесь терял сознание. -- Где ты меня нашел, Азиз? -- спросил я. -- Там, йа устаз. -- Он неопределенно показал куда-то на юг. -- А почему перевез сюда? Это далеко отсюда? -- Плохое место, йа устаз. Там нельзя ночевать... Шайтан крутит, йесхатак! Смутное воспоминание подсказало мне следующий торопливый вопрос: -- Скажи, Азиз, а этот вот прибор... аппарат... Он щелкал, щелкал, когда ты меня нашел? Бедуин покосился на радиометр и угрюмо кивнул. -- Громко щелкал? И часто? -- Очень громко, йа устаз. -- Похоже, ему не хотелось говорить на эту тему. Он снова с неприязнью покосился на прибор и добавил: -- Так громко трещал, словно стреляли из автомата. По его треску я и нашел тебя, благодаря аллаху. Я вскочил, пошатнувшись от слабости. -- Нам надо немедленно ехать туда! Азиз насупился еще больше и ничего не ответил. -- Слышишь? Навьючивай верблюдов, и поедем на то место, где ты меня нашел. -- Я не запомнил его, -- попробовал соврать проводник, но это удалось ему так плохо, что я рассмеялся, а он смущенно отвернулся, пряча глаза. -- Понимаешь, Азиз, ведь ради этого мы с тобой и отправились сюда, бродить по горам. -- Я решил убедить его хорошенько. -- Если прибор там сильно щелкал -- значит мы как раз нашли то, что искали. Надо вернуться туда и проверить, а потом поскорее на базу. Похоже, упоминание о скором возвращении на базу оказалось решающим. Все еще что-то угрюмо бормоча под нос, Азиз стал навьючивать верблюдов. Я тоже занялся сборами: уложил свои вещи, побрился, начал менять батарейки в радиометре. Но вдруг негромкий возглас проводника заставил меня поднять голову. Он стоял с веревкой в руке и к чему-то прислушивался. Все вокруг было по-прежнему спокойно и тихо, но Азиз уверенно сказал: -- К нам кто-то идет, йа устаз. -- И, прислушавшись снова, добавил: -- Очень спешит. Он взял винтовку и дважды выстрелил в воздух, чтобы подсказать, где мы. Минут через двадцать из-за поворота ущелья в самом деле показался человек. Он направлялся к нам. -- Зариф, -- коротко сказал Азиз. Теперь уже и я рассмотрел, что это один из наших рабочих, молодой весельчак Зариф. Какую весть он несет? -- Саида, йа устаз! -- поздоровался, подойдя, Зариф. -- Саида, Азиз! Мне не терпелось узнать о новостях, но сразу задавать вопросы было бы невежливо. Сначала надо поговорить о погоде, о том, как прошла поездка, предложить гостю воды. -- Беда! -- сокрушенно сказал он. -- Вот записка. Я торопливо развернул протянутый им лоскуток бумаги: "Алексей Николаевич! У нас снова укушены коброй -- на этот раз сразу двое: Толик Петров и рабочий Хасан Зураб. Принял все меры, но лучше бы вам вернуться на время. П." Опять помеха! И прямо как у Горбунова: "Кажинный раз на эфтом месте!.." И угораздило же проклятую змею укусить именно Толика! Хорошенькое начало для его первой экспедиции! А мы теперь на время лишаемся опытного радиометриста. До базы было сравнительно недалеко, километров двадцать. Верблюды шли хорошо, торопились домой. Вот и наши палатки, приютившиеся под обрывом скалы. Павлик был очень смущен и обескуражен, сразу начал оправдываться: -- Я всех предупреждал и проверял, как вы велели, Алексей Николаевич. Но эти проклятущие кобры снова забрались в палатку, сразу две, и опять ночью... -- Как себя чувствуют Петров и Хасан? -- Вроде ничего... Но я вчера с перепугу сообщил об этом деле по радио в Асуан, и сегодня утром, когда мы вышли на связь, оттуда сообщили, что высылают к нам самолет. Я не просил, честное слово. -- Ничего, не помешает. Пусть заберут их в больницу. Но где он сядет? -- А мы сразу, как узнали о вылете, подыскали тут неподалеку площадочку. Ровная и просторная, вполне сядет. Я туда послал двух ребят дежурить, все равно ведь работы на сегодня сорваны. Мы прошли с ним в палатку, где лежали укушенные. Возле них хлопотала Зиночка в белом халате. Хасан выглядел уже вполне здоровым и встретил меня веселой улыбкой. А Толя Петров попытался привстать а тут же бессильно уронил голову на подушку. -- Лежи, лежи, -- остановила его Зина. -- Сейчас самолет за вами придет. -- Как же все-таки вас угораздило сразу двоих попасться? -- досадливо спросил я. -- Вы же сами говорили, змея есть змея, --. поспешно ответил за пострадавших Павлик. -- Видно, тут место такое... змеиное. Надо перебазироваться. Тут мы услышали далекий рокот мотора и поспешили встречать самолет. Это был двухмоторный "бичкрафт". Сделав несколько кругов над горами, он пошел на посадку. Значит, выбранная площадка устроила пилота. Когда мы подошли к самолету, летчик уже, стоя на крыле, натягивал на мотор брезентовый чехол. А в тени крыла, поджидая нас, нетерпеливо расхаживал Али Сабир. -- Не утерпел, сам прилетел, -- сказал геолог, крепко пожимая мне руку. -- Захотелось самому полазить по этим горам. А как ваши люди? -- Один, кажется, поправляется, второго придется отправить в больницу. -- Ах, мискин [ Бедняжка (арабск.).], -- поцокал сочувственно языком Сабир. -- Ладно, летчик отдохнет немного, выпьет чаю и отвезет его. Ах, шайтан этот ганеш, ай шайтан! Но сразу два, а? Геолог сокрушенно покачал головой и вдруг сказал: -- Да, познакомьтесь, это мой помощник. Будет мне помогать немного. Только тут я заметил, что в тени под фюзеляжем самолета сидит еще один человек -- худенький, молодой, в потертом и замасленном комбинезоне. Он не подошел к нам, а только издали, не вставая, слегка поклонился. -- Ну, а успехи как? -- спросил нетерпеливо Сабир. Пока мы шли к лагерю, я коротко рассказал ему о своих приключениях. -- Да, йесхатак! -- вдруг вскрикнул геолог, останавливаясь и хлопая себя по лбу. -- Едва не забыл, вам просили передать вот это... Он покопался в своей потрепанной полевой сумке и протянул мне помятый телеграфный бланк. "Асуан экспедиция Зубарева, -- прочитал я. -- Результаты успешные верхний текст найденной плиты зпт надпись пирамиде зпт текст речения идентичны нижняя надпись схожа текстом на скале однако требует уточнения тчк готовим подробный отчет копию вышлем поздравляю Моргалов". Значит, все-таки получилось! Электронная машина помогла установить, что и "Горестное речение" и верхняя часть текста под солнечным диском на плите, которую мы нашли весной, принадлежат тому же, кто оставил надпись и в фальшивой гробнице пирамиды, -- Хирену! Значит, моя гипотеза подтвердилась: "Горестное речение" в самом деле принадлежит Хирену. Он восхвалял в нем восстание, призывал народ к борьбе. Как сразу вырастает его фигура, какой становится интересной и значительной, и отрывочные сведения, которыми мы располагали до сих пор о том смутном времени, вдруг проясняются и предстают в новом свете. Теперь дело за нами: искать, искать, искать!.. Радость была велика, но все-таки мое приключение, видно, давало себя знать. Я почувствовал такую слабость, что ушел поскорее в палатку и прилег у Павлика на койке. И незаметно задремал; а когда проснулся, наступил уже вечер, посреди лагеря горели три фонаря, поставленные прямо на землю по краям брезентового "круглого стола", и оттуда доносились спорящие голоса. Самолет, оказывается, давно улетел, а я даже не слышал. Толю Петрова увезли в больницу, но Хасан отказался лететь и теперь с аппетитом уплетал пахучую тамийю из бобов в чесночном соусе. Сабир сидел у другого фонаря немного в сторонке и, напевая себе под нос что-то задумчиво-заунывное, осматривал и проверял радиометр. Помощника почему-то не было рядом с ним. Он весь вечер вертелся среди рабочих, о чем-то болтал с ними и ни разу не подошел к геологу. Уже перед отбоем я видел, как этот помощник приставал с какими-то разговорами к повару, и слышал, как Ханусси ему резко ответил: -- Инта малаак?! [-- А тебе какое дело? (арабск.).] После ужина мы немного посовещались и, по совету Сабира, решили утром продвинуться дальше по горным долинам, насколько пройдут машины. Павлик, оказывается, уже совершил в том направлении разведочный поход и даже приметил подходящее место для будущего лагеря. Место было удачным -- довольно высокий горный хребет часть дня прикрывал его своей тенью. Но добраться нам до него не удалось -- дорогу машинам преградили нагроможденные повсюду громадные глыбы. Пришлось остановиться километрах в полутора от облюбованного Павликом места. Меня это даже больше устраивало. Я непременно хотел побывать на том месте, где потерял сознание. А оно, по моим предположениям, находилось как раз по ту сторону этого высокого хребта, и отсюда, где мы остановились, добраться до него было ближе. На следующее утро, подождав, пока все разойдутся по намеченным маршрутам, мы с проводником и геологом на двух верблюдах отправились к месту моих злоключений. Азиз повел нас не слишком охотно, но Сабир сердито прикрикнул на него, и бедуин смирился, Конечно, он лукавил и отлично запомнил злополучное место, -- мы быстро его нашли. Я сразу узнал и это узкое ущелье и крутой склон горы -- как это я мог тут вскарабкаться? Теперь взбираться по нему оказалось очень трудно. Мы обливались потом, но ползли, цепляясь за скалы. -- Есть! -- вскрикнул Сабир, прижимая крепче к голове наушники. Он долго лазил по скалам, выслушивал гору, словно доктор больного, и так увлекся, что один раз чуть не сорвался. К счастью, проводник вовремя успел подхватить его. -- Ничего не понимаю, -- устало сказал, наконец, Сабир, стаскивая с головы наушники и опускаясь на камень. -- Ничего не понимаю, -- повторил он и затеребил свои крохотные усики, поглядывая куда-то вверх, на вершину горы. -- Активен только один обломок, а кругом -- чисто. Может быть, он скатился оттуда, с вершины? Йесхатак! Но нам туда не забраться. -- Может быть, с той стороны, от лагеря удобнее? -- сказал я. -- Да, пожалуй, придется оттуда, -- согласился Сабир. -- Там, во всяком случае, рабочие помогут взобраться. Но в этот день возвращаться в лагерь было уже поздно. Темнота неминуемо застигла бы нас в запутанном лабиринте горных ущелий, а я уже испытал на собственной шкуре, чем это может кончиться. Мы решили заночевать здесь. Перед сном мне вдруг вспомнился человек, которого, как мне тогда показалось, я увидел на вершине горы, прежде чем лишиться сознания. Был он на самом деле или мне привиделся? Спали мы спокойно и крепко, несмотря на горестные вопли шакалов. На рассвете, напившись чаю, не спеша тронулись в путь. И не прошли еще и половины дороги, как из-за поворота выскочил запыхавшийся человек. Это был снова все тот же Зариф, и при виде его у меня екнуло сердце: что еще там стряслось? -- Нашли! -- закричал он еще издалека. -- Нашли камень с печатью! Шакал на печати, йа устаз! -- Ва салаам! [ -- Вот здорово! (арабск.).] -- воскликнул Сабир, хлопая меня по плечу. ГЛАВА XVI. ОПЯТЬ ГРАБИТЕЛИ! Павлик вел нас по узкой тропинке, змеей извивавшейся среди камней по дну ущелья. Потом начал карабкаться по склону горы. Мы следовали за ним. -- Вот, -- сказал он, останавливаясь возле большой глыбы. -- Вчера нашли, уже под вечер. Сначала Зина обратила внимание на повышенную радиоактивность, а рассмотрели получше -- и вот... Я наклонился и увидел оттиск древней печати. Отчетливо можно было различить лежащего шакала, а под ним -- девять пленников, по три в ряд. Традиционная печать царского погребения! Пленники олицетворяли "девять луков" -- представителей всех племен и рас, известных древним египтянам. Таким образом, священный шакал -- Анубис -- как бы надежно защищал покойного фараона от козней врага любой национальности. Подобные печати всегда ставились на дверях гробниц фараонов. А рядом в овальном картуше заветное имя: "Хирен"! Камень отлично сохранился и выглядел так, словно его положили здесь только вчера. Непонятно... Метр за метром мы начали обшаривать весь склон горы. Внизу, у ее подножия, нашли еще один камень с точно такими же печатями. Но он, видать, лежал здесь очень давно, весь растрескался и почти разрушился, прямо крошился в руках. Оба они, вероятно, закрывали вход в подземную гробницу. И если валяются тут -- значит нас опередили! Но когда: недавно или тысячу лет назад?.. И где же, наконец, этот вход в подземелье? Шел уже второй день поисков, жара стала невыносимой, и время близилось к полуденному перерыву, как вдруг один из рабочих неистово закричал: -- Нашел, йа устаз! Я нашел! Он приплясывал от восторга и повторял: -- Запомните мое имя, пожалуйста, Фаиз. Это я нашел! -- Где же вход? -- нетерпеливо перебил я его, озираясь по сторонам. -- Да вот же эта дырка, йа устаз! Прямо перед вами. -- Эта? -- Ну да! Рабочий нетерпеливо отбросил в сторону два небольших камня, расширяя отверстие. Оно вело куда-то вниз, но уж очень было похоже на простую лисью нору. Протиснуться туда можно было только ползком. -- Ну что же, полезли? -- спросил геолог. -- Оттуда тянет холодком, йа устаз. Это не нора. -- Если это и вправду гробница, надо пригласить специального представителя Службы древностей, -- сказал я. -- Можете считать меня таким представителем, -- предложил Сабир. -- Я ведь не только геолог, но по совместительству и сотрудник Службы древностей. Вместе составим акт. -- Отлично. Но только уж пустите меня первым. Это ведь все-таки археологический памятник, а не рудное тело. Сабир засмеялся и пропустил меня вперед, я протиснулся в отверстие. За ним оказался коридор, полого уходивший вниз. Значит, в самом деле гробница! Но ловко же она была замаскирована! Даже стоя совсем рядом со входом, легко его принять за обычную звериную нору. А когда он еще был заложен камнями и запечатан... Или опять грабители точно знали, где следует искать? Вот уже можно выпрямиться, хотя и не во весь рост. Гуськом, поднимая фонари повыше, мы двинулись по коридору. Не прошли мы и метров четырех, как наткнулись на первое препятствие. Коридор был заложен крупными глыбами камня, но нас опередили, и кто-то уже успел пробить узкий проход в завале, даже сдвинул одну глыбу в сторону. Значит, гробница ограблена? Тут уже нет надежды, будто грабителей могли вспугнуть, как в чудом уцелевшей гробнице Тутанхамона. В таком уединенном и глухом месте, как это ущелье, вряд ли держали постоянную стражу. Грабителям никто не мешал, и, уж найдя гробницу и проникнув в нее, они, конечно, могли орудовать обстоятельно и не спеша. Сразу за баррикадой из каменных глыб коридор сверху до самого пола оказался забит мелким щебнем. Но разве это могло остановить грабителей! Они проделали в щебне узкий лаз под самым потолком коридора. Теперь и нам предстояло ползти этим воровским ходом. Острые камешки врезались в колени и в локти, рвали одежду. Но, к счастью, толщина завала не превышала трех метров, а потом снова можно было выпрямиться, отряхнуться и продолжать путь уже по-человечески. Коридор уводил нас вниз. И вдруг я увидел зиявшую в его потолке дыру. Кто и зачем ее пробил? Идти ли нам дальше по коридору или лезть в эту дыру? -- Надо лезть! -- напористо сказал Сабир. -- Ведь если они ее пробили, а не пошли дальше по коридору, значит, имели основание, йесхатак! Да, он, конечно, прав. Я укрепил фонарик на груди, чтобы обе руки оставались свободными, и полез в темный пролом. И очутился в новом коридоре. Он был горизонтальным, несколько шире и наряднее, чем первый, стенки его покрывали плитки голубых изразцов, не потускневших от времени. Как грабители догадались, что именно эта толстая гранитная плита скрывает ход в потайной коридор и где следует пробивать отверстие? Неужели им подсказал дорогу опять кто-то из строителей, как и в той пирамиде, что открыл Красовский? Или просто им хватало собственного воровского опыта, чтобы преодолевать все ухищрения и ловушки? Ладно, пойдем по их следам. Я опустил лампу немного пониже, чтобы свет ее падал как раз под ноги, шагнул вперед... И в тот же миг провалился куда-то вниз, тяжело упал на кучу песка! Фонарик разбился, я увяз в песке, а кругом была полная, абсолютная, дикая тьма. Вверху показался свет, и тревожный голос Сабира спросил: -- Вы живы, йа устаз? -- Жив, ничего страшного, -- пробурчал я, пытаясь подняться. Обрадованный геолог, конечно, поспешил прежде всего восславить аллаха: -- Эль-хамду-лиллах! -- Лучше поскорее бросьте веревку и спустите мне фонарь, мой разбился! -- крикнул я довольно сердито, потому что был зол на себя: как глупо угодил в такую элементарную ловушку, а еще штудировал Красовского, выписывал его рассуждения об уловках древних строителей! -- Квойс, квойс, йа устаз [-- Хорошо, хорошо, профессор! (арабск.).]. Пока они поднимали меня, я рассмотрел как следует этот каменный колодец. Он был узкий, метров десяти глубиной. Если бы не песок на дне, пожалуй, не собрать бы костей... Но зачем тут насыпан песок? Чтобы грабителям помягче было падать? Странно... Я схватился руками за край колодца и осторожно протиснулся между ним и плитой-ловушкой. Как только Павлик отпустил ее, она с тихим шорохом встала на свое место, готовая подкараулить очередную жертву. При виде этого Сабир страшно округлил глаза, смешно зацокал и замотал головой: -- Ах, нассаб! Ва салаам! [-- Ах, мошенники! Вот здорово! (арабск.).] -- Вам это в новинку? -- засмеялся я. -- Насколько я знаю Хирена, он нам наверняка еще приготовил и более хитрые сюрпризы. Так что не будем терять времени, пойдем дальше. Устроив нечто вроде мостика из досок, мы перебрались через предательскую плиту. Теперь я стал осторожнее, даже для страховки обвязался вокруг пояса веревкой, конец которой крепко держал шедший сзади геолог. Но, к моему удивлению, никаких ловушек больше не попадалось, так что я даже засомневался: а вдруг эту гробницу строил вовсе не Хирен? Три небольшие ступеньки в конце коридора -- и мы перед дверью погребальной камеры. На двери имя Хирена, обведенное картушем, и это меня успокаивает. Но гробница ограблена, теперь никаких сомнений: в дверях открытой раной тоже зияет грубый пролом. Я заглянул в него -- и окаменел. Посреди погребальной камеры стоял точно такой же саркофаг, как и в пирамиде. И крышка его тоже валялась на полу, но на сей раз она была явно сброшена, один из углов ее был отбит. В изголовье саркофага на высоких постаментах свирепо нахохлились два каменных коршуна. А в дальнем углу... В дальнем углу, направив туда луч фонарика, я увидел фараона Хирена! Его каменное изваяние -- хранилище священного Ка, было вьполнено с поразительной экспрессией и реализмом. Удлиненное лицо, высокий, крутой лоб, тяжелый подбородок и эти чуть припухшие "негритянские" губы, застывшие в грустной усмешке. Какое странное сочетание мечтательности и сильной воли!.. Один за другим мы протиснулись сквозь пролом, осветили фонарями всю камеру -- и перед нами предстала картина страшного, опустошительного разгрома! Все вещи были разбросаны в полном беспорядке. Из перевернутого изящного сундучка торчал рваный кусок какой-то пестрой ткани. В углу грудой громоздились какие-то колесницы -- золото с них ободрано, спицы поломаны. Ложа, кресла, скамеечки для ног, циновки, корзины, всякие безделушки, щиты, луки -- все смешалось как попало в одной куче. -- Смотрите, -- прошептал рядом со мной Али Сабир. Я глянул в ту сторону, куда он показывал, и увидел на белой крышке одного из сундуков грязный отпечаток человеческой ноги. Это был, несомненно, след вора, побывавшего здесь тысячи лет назад. Да, нас давным-давно опередили. Гробница опустошена, из нее украдены все ценные вещи. Можно было отчетливо представить, как метались по комнате грабители, как в. спешке хватали вещи, рассматривали их при тревожном свете коптящих факелов, сдирали золото, выламывали драгоценные камни и швыряли обломки куда попало... Мы стояли у разграбленного саркофага посреди раскиданных в беспорядке вещей, поломанной мебели, осколков алебастра и обескураженно озирались вокруг. И вдруг услышали печальный протяжный звук, похожий не то на стон, не то на жалобный всхлип. Мы переглянулись. -- Аллах! Аллах! -- словно заклинание, пробормотал Сабир. Снова раздался тот же унылый и полный невыразимой боли стон. Сабир попятился к двери. Но, глянув на нас, остановился и смущенно начал приглаживать свои усики. -- Что это может быть, Алексей Николаевич? -- спросил Павлик. Похоже, ему тоже стало немножко не по себе. Да и не удивительно: трудно не поддаться хоть на миг страху, услышав такие загробные завывания где-то в недрах горы, возле пустой гробницы. -- Конечно, не тоскующая душа Хирена, -- сказал я. -- Вероятно, какой-нибудь любопытный звуковой эффект. Может быть, природный, а возможно, придуман специально для устрашения. Потом разберемся, а пока, наверное, надо отсюда уходить и запечатать камеру. Она, похоже, прямо вырублена в том же радиоактивном граните, что и в пирамиде, и зря торчать здесь не стоит. Как вы думаете, Сабир? Упоминание о радиоактивности, как я и надеялся, сразу вернуло геолога из призрачного мира суеверных страхов к деловой, хотя, пожалуй, и более опасной, действительности. Он подошел к стене, похлопал по ней ладонью и сказал: -- Да, порода та же, но на всякий случай сделаем анализ. "Разве не забавно и не парадоксально? -- подумалось мне. -- Радиоактивности, которая меня, признаться, немножко тревожит, Сабир вовсе не опасается, а вот мистической "мести" давным-давно погибшего фараона боится! И ведь где-то в глубине души всерьез верит, будто покойник может бродить по этим мрачным подземным коридорам и завывать, отпугивая врагов". Мы заложили камнями пролом в дверях, замазали его гипсом. Сабир, напустив на себя весьма торжественный вид, опечатал двери, поставив оттиск медной печатки со своим именем и изображением государственного герба. Больше в этот день мы ничего осматривать не стали. После ужина я сел и при свете фонаря, вокруг которого тучей вились ночные бабочки и мошки, написал короткий отчет о первом осмотре гробницы, чтобы утром отправить его с нарочным в ближайшее почтовое отделение, а оттуда -- в Каир, в Службу древностей. Потом лег спать и, пожалуй, только теперь по-настоящему почувствовал грустное разочарование оттого, что заветная гробница, которую мы так долго искали, оказалась так жестоко разграблена. Но что делать: не я первый из египтологов испытываю подобное разочарование. Счастливчиков, которым повезло больше, можно, пожалуй, пересчитать по пальцам. Горьковатое утешение, но ничего не попишешь... Наутро Сабир снова отправился в погребальную камеру со своими приборами, а мы с Павликом решили разведать до конца нижний коридор. Геолог робко намекнул, что было бы лучше, если бы мы сопровождали его, но я твердо решил предоставить ему самому избавляться от суеверных страхов перед завывающей "душой фараона" и посоветовал: -- А вы прихватите своего помощника. Что-то он мало вам помогает, больше крутится возле повара... До пролома в потолке коридора мы дошли вместе. Потом мрачный Сабир со своим молчаливым помощником, навьюченным приборами, полез выше, в погребальную камеру, а мы пошли дальше по коридору, уводившему нас все глубже вниз, словно в самое сердце горы. -- Откуда-то тянет свежим воздухом, вы чувствуете, Алексей Николаевич? -- сказал за моей спиной Павлик. Молодец! Все замечает. Из него получится, кажется, хороший археолог. -- Верно, -- откликнулся я. -- Видно, тут есть какие-то сквозные переходы. Все разведаем... Однако дальше нам пройти не пришлось. Дорогу преграждал песчаный завал. Придется его разгребать. Мы вернулись в лагерь, но Сабир уже опередил нас. Он даже, видно, успел принять душ, волосы у него блестели, сидел в палатке и что-то сосредоточенно писал. -- Ну, как результаты? -- спросил я. -- Есть радиоактивность? Геолог молча кивнул, не прекращая работы. -- Большая? Сабир посмотрел на меня далеким, отсутствующим взглядом, поморгал, коротко ответил: -- Да, -- и сунул мне, чтобы не докучал, какой-то листочек, опять склоняясь над столом. Он писал по-английски. Это была, видимо, страничка из отчета, который он готовил для отправки в Каир: "Предполагается, что все эти урановые рудопроявления были первоначально образованы гидротермальными растворами, связанными с третичной вулканической деятельностью в данном районе. Подымающиеся кислые вулканические растворы могли выщелачивать и захватывать с собой первичный уран..." Ни слова о фараоне Хирене и о его таинственной гробнице. И правильно: геолога Сабира интересует совсем иное, чем меня. Сейчас он больше занят будущим своей страны, чем ее древним и славным прошлым. -- А как там, в камере, завывает? -- спросил Павлик. -- Что? -- не понял Сабир. -- Я говорю: воющие звуки по-прежнему раздаются? -- Воет, воет, -- буркнул Сабир, продолжая торопливо писать. Теперь ему не до мистических духов, -- и это тоже неплохо. Пока не пришло официальное разрешение из Каира, мы не хотели заниматься детальным осмотром погребальной камеры и разборкой уцелевших в ней после грабежа вещей. Но чтобы зря не терять времени, рабочие начали разгребать песчаный завал. Один за другим выходили они из недр горы, неся на плечах плоские корзины с песком, и размеренно пели в такт своим шагам. Те же корзины, такие же коротенькие рабочие фартуки, не стесняющие движений, как и у древних строителей, -- казалось, перед нами вдруг ожил резной барельеф тысячелетней давности! И песня, несомненно, восходила еще к тем незапамятным временам, когда в храмах звучали гимны солнечному богу Атону: Сколько ночей, Сколько дней... Ты, солнце, даруешь Нам сияние дня!.. Песка оказалось много. Рабочие выносили корзину за корзиной, а он все сыпался и сыпался откуда-то... Откуда? Мы с ребятами все время размышляли об этом. -- А не связан ли в этом месте коридор с тем колодцем, куда вы провалились? -- высказал Павлик догадку. -- Там на дне песок. -- Ну и что же? -- А то, что незачем было просто так сыпать песок на дно колодца, верно? Видимо, колодец сквозной, ведет из верхнего коридора к нижнему, отсюда и тяга воздуха, которую вы заметили, -- подхватил Женя Лавровский. -- Возможно. Значит, он как бы двойной ловушкой служил: на тех, кто шел по нижнему коридору, из него сыпался песок. А из верхнего коридора в колодец проваливались. -- Ловко! -- восхитился Андрей. -- Это, брат, гениальный Хирен, а не какой-нибудь древний архитектор-халтурщик, -- хлопнул его по плечу Женя. -- Тут все продумано. -- Подозреваю, было у этого колодца еще и третье назначение, -- сказал я. -- Какое же? --А вы не задумывались, как выбирались из гробницы строители после того, как заделали наглухо потайной вход из нижнего коридора в верхний? Грабители знали или догадались, где надо пробивать плиту, чтобы пробраться к погребальной камере. Но ведь строители положили эту плиту-то сверху, как бы закрыв дверь изнутри. А потом както выбрались оттуда, не остались же они в гробнице. -- А если их там все-таки оставили? Сделали свое дело -- и погибайте. Ведь наверняка потом всех рабов-строителей гробницы казнили, перебили, чтобы никто не мог раскрыть ее тайны, -- сказал Женя Лавровский. -- Да, он, пожалуй, прав, -- поддержал его Павлик. -- Разве не сохранился поразительный документ, в котором один чиновник докладывал о строительстве вот такой же потаенной гробницы: "Я один управлял работами, когда в скале высекали усыпальницу для его величества, так что никто ничего не видел и ничего не слышал..." Павлик помолчал и добавил: -- Нетрудно догадаться, что сталось при этом с рабочими, а их, верно, были сотни, если не тысячи. И, конечно, Хирен распорядился поступить с ними так же безжалостно, оставаясь сыном своего жестокого времени. -- Но все-таки вряд ли кто из строителей согласился бы дать себя добровольно замуровать в гробнице, -- перебил его Андрей. -- Потом их, наверное, убили, но из гробницы-то выпустили. И ведь никаких скелетов мы по дороге к погребальной камере не нашли. -- Да, это я упустил из виду, -- смущенно согласился Павлик. -- Наверное, ты прав. Потом, когда разобрали завал, гипотеза наша подтвердилась: верхний коридор соединялся с нижним через колодец и камеру, наполненную песком. И последние строители, несомненно, вышли из гробницы этим путем, насторожив по дороге обе ловушки. В песке рабочие нашли человеческий череп и несколько костей. Значит, кто-то все-таки попался в эту дьявольскую западню... Детальный осмотр стен коридоров ничего особенно интересного не дал. Только в нижнем мы обнаружили на каменных плитах облицовки три любопытные пометки. Их, видимо, сделали строители, размечая плиты. На одной было написано: "Верх". На другой сделана пометка "Убрать" и рядом поставлен оттиск печати фараона. Неужели Хирен лично следил за качеством работ? На третьей плите сохранилась пометка; "Для царской гробницы". Итак, мы открыли, несомненно, гробницу Хирена. Но чем яснее становилось ее устройство, тем больше мною овладевало какое-то странное разочарование. Уж больно все оказалось просто. Один ложный ход с пустой камерой в конце. Никаких особенно хитрых ловушек, кроме колодца, в который сверху проваливались, а тех, кто пытался пройти по нижнему коридору, из него засыпало песком. В пирамиде, обнаруженной покойным Красовским, все было задумано и устроено гораздо изобретательнее. Неужели Хирен понадеялся больше на уединенность места, выбранного для гробницы в этих диких и труднодоступных горах? Но зато здесь и грабителям никто не мог помешать спокойно и обстоятельно заниматься своим воровским тайным промыслом, -- как же он этого не учел? А вдруг Хирен снова применил ту же хитрость и подсунул грабителям еще одну пустую гробницу? Ведь у нас нет никаких доказательств, что в саркофаге находилась его мумия. Как проверить это теперь -- через тридцать три века? Так я размышлял, бродя по мрачным коридорам подземелья и ожидая разрешения начать исследовать погребальную камеру. Сабир тем временем облазил с приборами всю гору и нашел несколько выходов радиоактивных пород. А неподалеку ему удалось обнаружить старый, давно заброшенный карьер. Видимо, именно из него брали гранит для облицовки ложной камеры в пирамиде, открытой Красовским. Когда же, наконец, пришлют разрешение? Но раньше его пришла совершенно непонятная и загадочная телеграмма. Ее под вечер привез на беговом верблюде -- дромадере -- нарочный: "Я знал об этом четырнадцать лет назад, однако гробница может исчезнуть избежание лейте на порог вино молоко смешанное медом. Джон Кайрус". ГЛАВА XVII. МУМИЯ В ПЕСКЕ В полной растерянности я вертел телеграмму в руках, тщетно пытаясь понять таинственные слова. Кто был этот неведомый Джон Кайрус, приславший мне какую-то тарабарщину из Дейтона, штат Огайо, США? О чем он знал еще четырнадцать лет назад? Откуда он вообще знает, что мы отыскали гробницу, и как это она может исчезнуть? И зачем я должен лить на какой-то загадочный порог "вино молоко смешанное медом"? Чепуха какая! Телеграмма переходила из рук в руки, и, наконец, Женя высказал догадку: -- А не мистик ли это какой-нибудь приветствует и напутствует нас? Мне сразу вспомнились самые невероятные звонки, какими замучили меня разные энтузиасты в Ленинграде после рассказа по телевидению о загадках пирамиды и потерянных дневниках Красовского. -- Пожалуй, верно, -- согласился я. -- Но откуда же он мог узнать в своем Дейтоне, что мы тут нашли гробницу Хирена? От потусторонних духов на спиритическом сеансе? Но все разъяснилось на следующий день, когда вдали заклубилась пыль и к нашему лагерю на бешеной скорости подкатился "додж", битком набитый корреспондентами. Они тут же стали атаковать меня с блокнотами в руках, совать всем под нос микрофоны и стрекотать кинокамерами, заглушая наши протесты. .Оказывается, вести о нашем открытии уже успели каким-то образом просочиться в прессу -- и, конечно, неимоверно перевранные и сказочно приукрашенные. "Сияние золота из Заколдованной Гробницы", "Фараон Хирен -- незаконный сын еретика Эхнатона", -- с ужасом читали мы аршинные заголовки в газетах. Пришлось срочно закрывать вход в гробницу прочной железной решеткой и устанавливать возле нее форменный караул из сотрудников экспедиции. Мирный и деловитый покой пустыни был безнадежно нарушен. На другой день прибыла новая группа корреспондентов. Но зато с ними приехал и специальный представитель Службы древностей, которому поручалось провести вместе с нами обследование гробницы. Это был известный египетский археолог Закария Шакур. С ним вернулся и Толя Петров, уже совсем здоровый. Подвижный и весьма деловитый, постоянно приговаривавший словечко "дорогой", Шакур тут же принялся умело наводить порядок: распорядился не подпускать никого из корреспондентов к входу в гробницу ближе чем на сто метров, предложил им покинуть территорию нашего лагеря и устроить свой собственный в сторонке и -- главное -- избавил нас от необходимости кормить всех этих непрошеных гостей. Теперь можно было спокойно приступить к работе. Утром мы с доктором Шакуром торжественно вскрыли запечатанную дверь погребальной камеры. Нас сопровождали только Павлик с двумя рабочими-египтянами и геолог Сабир. ...Расписной ларец из черного дерева, всю крышку его занимает раскрашенный рисунок превосходной работы: фараон Хирен в виде разъяренного льва попирает лапами своих врагов. Деревянное резное ложе, на нем какая-то круглая шкатулка с инкрустациями из слоновой кости. Балдахин с узорами; его, наверное, поднимали над троном. Но все изорвано, поломано, перебито! Рассматривать отдельные детали пока нет времени. Мы сфотографировали камеру с нескольких точек, потом начали составлять точный план с указанием, где именно, на каком квадратике пола лежит та или иная вещь. Каждая находка при этом получала свой номер, -- короче говоря, началась та размеренная, скрупулезная работа, которая и составляет основу труда археолога на раскопках. Только закончив ее, можно было вынести из камеры найденные вещи и рассмотреть их как следует -- и лишь потом перейти к детальному исследованию фресок и надписей на стенах. По настоянию Сабира работать приходилось в специальных защитных костюмах, столь же, наверное, стеснявших движения и неудобных, как средневековые латы. Едва напялив их, мы сразу становились совершенно мокрыми от жары. Так мы работали, перебрасываясь отрывочными фразами: -- Это, кажется, ритуальная плетка? -- Запишите: геральдическая плеть "нехеху". Какой у нас там следующий номер, дорогой? А время от времени, врываясь в наши разговоры, в камере снова и снова повторялся все тот же заунывный полустон, полувздох... Признаться, эти звуки начинали мне действовать на нервы, хоть я и старался не подавать виду. А каково было суеверным грабителям услышать их в полной тьме? Каждый раз, когда раздавалось зловещее завывание, Сабир вздрагивал, а Павлик начинал озираться по сторонам. Но первым не выдержал доктор Шакур. -- Вот шайтан, йесхатак! -- выругался он. -- Надо заткнуть ему глотку. Еле уговорил его не осматривать до поры до времени стены в поисках скрытого источника удручающих стонов. Сначала надо было разобрать вещи, раскиданные грабителями по всей камере, чтобы не затоптать их ненароком. Точно зафиксировав, в каком положении находился каждый предмет, мы начали их постепенно выносить из камеры, рассматривать и упаковывать. Это была очень сложная и кропотливая работа. Вытаскивая осторожно по одной вещи из наваленных в беспорядке груд, мы словно играли в какието утомительные бирюльки. Вот сандалии, расшитые узором из бусинок. Их опасно даже взять в руки, тотчас рассыплются. Нужно тут же, на месте, пропитывать их парафином и потом терпеливо ожидать два-три часа, пока он затвердеет. А как вынести из гробницы вот это ложе из черного дерева с резными фигурками причудливых зверей по углам? Придется его разбирать, выносить по частям и снова собирать уже на свежем воздухе. -- Нашел! -- вдруг закричал Павлик. -- Вот он, голосистый дух фараона! Я так увлекся работой, что перестал слышать зловещие стоны, уже привык к ним, как привыкают клепальщики к вечному грохоту своих молотков, и не сразу понял, о чем это он говорит. Павлик стоял возле извания коршуна в головах саркофага и пытался заглянуть куда-то в клюв сумрачной птицы. Я пробрался к нему. -- Разбирал эту корзиночку, а он как застонет над самым ухом, -- торопливо пояснил Павлик. -- Звук идет, несомненно, отсюда. Послушайте. Мы постояли несколько минут в полном молчании. И вдруг коршун жалобно застонал! Звук явно исходил откуда-то из клюва каменной птицы. Павлик прикрыл клюв рукой, -- и стон сразу оборвался. Так нам удалось, наконец, установить источник замучивших нас таинственных стонов и избавиться от них, просто заткнув клювы коршунов ватой. Оказалось, что в толще горы был пробит узкий вентиляционный колодец, по нему воздух и проходил к изваяниям птиц, стоявших на страже возле саркофага. Еще несколько дней мы продолжали заниматься разбором и упаковкой находок, вынесенных из погребальной камеры. А Сабир снова начал часами возиться в ней со своими приборами, -- теперь, когда коршуны перестали оплакивать печальную судьбу Хирена, он чувствовал здесь себя гораздо спокойнее и мог закончить изучение радиоактивной облицовки. Андрюша Аккуратов до позднего вечера засиживался в палатке, отведенной под походную лабораторию. Склонившись над шатким столиком в неудобной, утомительной позе, он своими грубыми на вид, но поразительно ловкими пальцами по сто раз складывал так и этак крошечные обломки инкрустации, терпеливо подгонял их один к другому, пропитывал скрепляющими растворами, склеивал -- и постепенно из кучки безнадежного мусора возрождался прекрасный ларец. Ему помогали Женя Лавровский и Зиночка, но долго не выдерживали: затекала спина, шея не поворачивалась, начинали дрожать руки. Приходилось делать перерывы, чтобы прогуляться по лагерю. Но Андрей все работал, не разгибая спины. А рядом, задумчиво и меланхолически посвистывая, Казимир Петрович так же неутомимо зарисовывал одну находку за другой. Находки эти сами по себе были любопытны, но, к сожалению, ничего не проясняли в судьбе Хирена, -- обычная погребальная утварь. Интересны, пожалуй, были боевые колесницы, к сожалению, сильно пострадавшие от рук грабителей. Резные, легкие, на высоких колесах, они, видать, развивали большую скорость. Днища их были сплетены из кожаных ремней, покрытых шкурами. Они отлично пружинили и тем самым вполне заменяли рессоры, которых египтяне еще не знали. Опахала, красивые трости с длинными гнутыми ручками... Алебастровые сосуды для благовоний. Ящички и сундуки с одеждой, обувью. Фараона заботливо снарядили в загробный путь, из которого, как он сам напоминал в своих стихах, уже нет возврата... И ушебти, ушебти, без конца ушебти в самых неожиданных местах, -- и у всех та же навеки застывшая улыбка, как и у большой статуи фараона в углу погребальной камеры. На ее постаменте оказалась очень интересная надпись: "Я вложил истину внутрь себя, я чувствую отвращение ко лжи, ибо я знаю, что сын Атона Неферхеперура Уаенра радуется ей". Неферхеперура Уаенра -- тронное имя фараона Эхнатона! Это говорило о многом: значит, Хирен почитал покойного реформатора, считал его своим учителем и наставником, и, видимо, старался продолжать его начинания. Возникла сложная проблема: как вынести из гробницы эту великолепную статую? Ей место в музее, а не здесь, в подземелье пустынных и диких гор. Но сначала надо разобрать и вынести все остальные вещи, очистив для нее дорогу. Работа подвигалась медленнее, чем хотелось, потому что очень уж докучали непрошеные гости. Кроме корреспондентов, появились даже туристы -- какой-то предприимчивый делец привез их в двух автобусах прямо по пескам из Асуана. Они приехали сюда, будто на пикник. Толпились у решетки, закрывавшей вход в пирамиду. Табунами ходили за каждым из нас, щелкали бесчисленными фотоаппаратами, выпрашивали сувениры: "Ну, хоть радиоактивную песчинку из гробницы!". Наконец Шакуру это надоело, и он вызвал целый взвод пограничной стражи. Теперь рослые, статные солдаты-нубийцы держали галдящую толпу на приличном отдалении от гробницы. Но в довершение всего появились, наконец, и гости, прибытия которых я как-то давно ожидал и опасался: все на том же знакомом потрепанном "доджике" прикатили Вудсток и Афанасопуло. Афанасопуло, как всегда, молчал, кланялся и величественно разглаживал роскошные усы. Вудсток восхищенно ахал, восторгался нашей удачей, но глаза его оставались все время холодными и грустными. Я отвечал ему весьма сухо. Может, это выглядело и невежливо, но у меня, право, не было никакого желания беседовать с этими проходимцами. Будь моя воля, я бы вообще не подпустил их близко к гробнице. Но доктора Шакура Вудсток сумел очаровать наигранными восторгами и постоянным упоминанием имени своего папаши. Он не только разрешил им осмотреть гробницу, но даже сам повел по всем подземным переходам. Я отказался от такой чести и продолжал работать. Вернувшись, Лесли Вудсток выпил с доктором Шакуром коньяку и стал еще красноречивее. Он все восхищался, удивлялся, поражался нашей невиданной удаче, пытаясь втянуть меня в разговор! Но я упрямо отмалчивался. Эта, наверное, забавная со стороны, но весьма мне надоевшая беседа была вдруг прервана самым неожиданным образом. В палатку внезапно вбежал один из рабочих и крикнул: -- Там человек, йа устаз! Там человек в песке! -- Какой человек, нассаб [Мошенник (арабск.).]? -- сердито оборвал его доктор Шакур. -- Что ты врываешся, как магнун [Сумасшедший (арабск.).], дорогой? -- Простите, йа саадат бей. Там мумия в песке... Как ни удивительна была весть, я готов был поклясться, что почему-то больше всех она поразила Вудстока и Афанасопуло. Я как раз смотрел на них в этот момент и заметил, с каким выражением они переглянулись между собой. Почему? Задумываться некогда. Через мгновение мы уже все наперегонки мчались к гробнице. При виде нас рабочие, разбиравшие песчаный завал, радостно зашумели, предвкушая традиционный богатый "бакшиш" за редкостную находку. Они расступились -- и я увидел торчащую из песка скорченную руку, обмотанную потемневшими от смолы и благовоний бинтами! Присев на корточки, я начал осторожно разгребать песок. Доктор Шакур помогал мне с другой стороны. Постепенно обнажалась укутанная в пелены мумия. Царские знаки -- коршун Нехебт и священная змея Буто на головной повязке, имя фараона в овальном картуше... -- Это Хирен! -- воскликнул Шалур. Да, перед нами, несомненно, лежала мумия фараона Хирена, которую я уже отчаялся найти. Но теперь вот она, передо мной, -- и конец всем сомнениям, колебаниям и смутным надеждам, таившимся где-то в глубине души. Теперь никаких сомнений не оставалось: мы действительно нашли гробницу Хирена -- на сей раз настоящую, а не ложную, -- и дотла разграбленную еще в глубокой древности. Вот оно, неопровержимое доказательство, -- мумия самого фараона. Грабители содрали с нее все драгоценности и потом, словно в отместку, бросили ее в глубокий колодецловушку, приготовленную для них Хиреном. Они все-таки перехитрили его. Мумия пролежала века в песке на дне колодца. И вот теперь, выгребая песок, наши рабочие случайно нашли ее. Все стало ясно. Вудсток -- только тогда я заметил, что он прибежал с нами и стоит за моей спиной, -- вдруг чтото быстро сказал Афанасопуло на каком-то незнакомом мне языке. Тот коротко, односложно ему ответил. -- Доктор Шакур, мне кажется, что запрет посторонним присутствовать при раскопках должен распространяться на всех без исключения, -- сказал я. Археолог поспешно закивал и повернулся к непрошеным гостям: -- Господа, я должен просить вас покинуть гробницу. Вы злоупотребляете моим гостеприимством, дорогой. Вудсток посмотрел на меня, криво усмехнулся, и они с Афанасопуло молча пошли к выходу. Больше я их в этот день не видел и уже надеялся, что не увижу никогда. Но, оказалось, они вовсе не уехали и вскоре снова дали о себе знать самым вызывающим образом. ГЛАВА XVIII. ПОРАЗИТЕЛЬНАЯ НАДПИСЬ Когда мы вынесли мумию на поверхность, отгоняя наседавших со всех сторон репортеров, доктор Шакур сказал: -- Придется мне вызывать самолет и срочно везти ее в Каир. Здесь, в песках, мы не сможем ни сохранить ее, ни тем более исследовать. А вы пока продолжайте работу один, дорогой, со своими коллегами. Это было правильное решение, и я не стал возражать. Мы тут же связались по радио с Каиром. Уже на следующее утро прилетел самолет, и фараон Хирен, закутанный в погребальные покрывала, отправился в последний путь над пустыней, которую любил так, что даже выбрал местом последнего упокоения. Завал был теперь полностью расчищен, и мы могли осмотреть до конца нижний коридор. Он скоро кончался, и там была дверь -- приветливо раскрытая, незапечатанная и не разбитая. А за нею оказалась тесная, почти квадратная и совершенно пустая комнатка. Совсем голые, без рисунков стены, и на одной из них, прямо перед входом, написано четкими, я бы даже сказал -- щеголеватыми, иероглифами: "Сердца злы, каждый грабит ближнего. Человек с ласковым взором убог, добрым везде пренебрегают. Человек, на которого надеешься, бессердечен. Нет справедливых. Земля -- притон злодеев. Я подавлен несчастьем. Нет у меня верного друга. Злодей поражает землю, и нет этому конца..." Сколько должен был пережить, чтобы написать эти горькие слова, человек, в молодости так радостно славивший жизнь: Проводи день радостно, друг, Вдыхай запах благовоний и умащений... Оставь все злое позади себя. Думай лишь о радости -- до тех пор, Пока ты не пристанешь к стране, любящей молчание. Я вернулся в погребальную камеру доканчивать работу. Она уже опустела, все вещи из нее вынесли, описали, упаковали. Теперь можно без помех заняться фресками и надписями на стенах. Роспись оказалась довольно традиционной, она изображала обычные религиозные и погребальные сцены. Необычным было одно: повсюду в качестве главного божества присутствовал солнечный Атон. Даже после смерти Хирен упрямо продолжал отстаивать дорогие своему сердцу преобразования его учителя Эхнатона! Увлеченный работой, я как-то сначала не замечал, что в камеру по нескольку раз в день заходит Сабир -- то с радиометром, то еще с какими-то приборами. Бродит вдоль стен, подносит приборы к потолку, влезая на лесенку-стремянку, и все что-то бормочет при этом. Наконец меня это заинтересовало, и вечером, после ужина, я спросил его: -- Что вас заботит, Али? Ведь вроде вы уже провели все измерения и даже написали отчет. -- Кажется, я поспешил и придется писать дополнение. -- Какое? -- Странные вещи творятся в этой гробнице, -- придвинувшись ко мне и понизив голос, ответил он. -- Вы можете считать меня суеверным, но приборы -- они ведь не могут заблуждаться, как люди? -- И что же они показывают такого необычного, ваши приборы? Сабир достал из полевой сумки листочек бумаги, весь исписанный цифрами и каким-то формулами, и положил его на стол. -- Вот, я пересчитывал раз десять. В камере не только повышенная радиоактивность. Там еще магнитометр показывает присутствие какой-то намагниченной массы. Не в самой камере, а над ней. Понимаете, как будто там есть еще железорудное тело... Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Я старался понять, что он мне говорит, а он -- убедиться, понял ли я. Потом я неуверенно спросил: -- Вы хотите сказать, Сабир, что нашли не только месторождение урана, но и железной руды? Он пожал плечами и покачал головой: -- Не знаю. Облазил все склоны горы -- никаких особых признаков крупного железорудного тела. Не может же это быть руда в виде какой-то одиночной небольшой линзы? -- Вы хотите сказать, что над погребальной камерой спрятано нечто железное? -- Голос у меня дрогнул. -- Не знаю, -- упрямо повторил Сабир, теребя усики. -- Знаю только, что в этой проклятой гробнице творятся странные вещи. Они озадачивают не только меня, но и мои приборы. Почему в одном месте -- только в одном! -- в коридоре, который ведет к погребальной камере, -- помните, где вы еще провалились в ловушку? -- приборы тоже отмечают повышенную радиоактивность? Хотя и тут стены коридора сложены из обычного, вовсе не радиоактивного песчаника. Вы можете это объяснить? -- Пойдемте утром в гробницу и поищем вместе. Так мы и сделали. По пути к погребальной камере Сабир поднес в одном месте капсулу радиометра к потолку коридора -- и прибор тревожно защелкал. Передвинул ее немного дальше -- радиометр замолчал и вновь подал голос, лишь когда мы вошли в камеру. Здесь неожиданно вдруг повел себя магнитометр, как, впрочем, и рассказывал вчера Сабир. Стоил