призное существо почти не вызывало уже никаких родственных чувств. Почти... В глубине сознания что-то еще теплилось - звериный инстинкт, запрещавший бросать детеныша в беде. В конце концов, были еще шансы сделать из нее человека. Пусть и без Сони. Седой, сволочь такая, и здесь прав - найдутся другие. Все выдала, хотя и пальцем не тронули, продала с перепугу... Задуматься следует над совсем другим - где гарантии? Ничто не помешает седому после того, как Родион успешно выполнит обещанное, вновь напустить на него своих мордоворотов и умелицу Кирочку, на сей раз с более изощренными причиндалами. В тайнике если пересчитать на доллары, лежит более ста тысяч - это только то, о чем знала Соня, есть еще драгоценности Ирины. Особых иллюзий питать не следует - серьезных пыток ни за что не выдержать. Сам все покажешь и расскажешь. И все же другого выхода нет. Если Даша начнет копать всерьез, может осложнить ему жизнь безмерно. Рано или поздно отыщутся свидетели, если удастся выскользнуть, можно попасть под присмотр даже в Екатеринбурге... Или подстраховаться? Идея была столь блестящей, что он и от избытка чувств хлопнул себя по коленям. Беспроигрышный вариант, останется Даша в живых, есть вероятность... Он буквально пробежал к телефону, накрутил номер. - Фелиция Андреевна, - сказал он, едва заслышав голос. - Это Раскатников, Родион. Мне необходимо увидеться с академиком. Дело, поверьте, идет о жизни и смерти... На том конце провода спокойно спросили: - О чьей? - О моей. - Вы не драматизируете? - Ничуть. - Минутку. Он машинально следил за секундной стрелкой своих часов. Через минуту и двенадцать секунд вновь раздался голос: - Родион Петрович, Алексей Васильевич располагает завтра получасом времени. С девятнадцати до девятнадцати тридцати. Вас такое устроит? - Вполне, - сказал он обрадованно. - Благодарю вас несказанно, Фелиция Андреевна... - Значит, вас ждать в девятнадцать? - Естественно. Послышался смешок: - Не столь уж страшна смерть, Родион Петрович, если вы способны ждать чуть ли не сутки... Приезжайте. Повесив трубку, он залихватски подмигнул отражению в зеркале. И звонко загнал обойму в рифленую рукоятку, украшенную пятиконечной звездой и ностальгическими буквами "СССР". ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Охота на отважную охотницу - Ничего не понимаю, - сказала Маришка, щурясь так, словно вот-вот собиралась заплакать. Она выглядела так беспомощно, что Родион чуть было не исполнился жалости, но вместо этого поморщился от прилива злости. - Времени совсем мало, - сказал он, пытаясь быть терпеливым. - А дело серьезное, чертовски. Украдкой огляделся - вокруг хватало людей, но невозможно было определить, кто был хвостом от Рыжей, а кто хвостом от Седого. Может, любой. Может, никто. Смотря какие игры планировали Седой и Рыжая. День был солнечный, весенняя грязь давно исчезла, и центр города был сухим, как кость из археологического раскопа. - Родька, во что ты ввязался? - спросила Маришка. Он промолчал. - Это что, какие-то долги? Может, мне попробовать... - Мариш... - сказал он как мог убедительнее. - Давай без соплей и трагических физиономий. Говорю же тебе, времени мало. Все запомнила? - Все, - она смотрела с покорной безнадежностью. - Подъезжаю к окончанию занятий, поднимаюсь за ней, забираю с собой и увожу. Но если... - "Если" - это будет моя забота, - сказал он задумчиво. - Но ты все же возьми... Воровски оглядевшись, сунул ей в карман курточки тяжелый револьвер, уже прославленный как в делах разбойных, так и наказании криминаль-репортера, лежавшего сейчас на животе в отдельной палате. Предупредил: - Я зарядил дробовыми, зря не дергайся, но и не разевай варежку... - Ох, Родька... - Шагай, - безжалостно приказал он. Маришка попыталась улыбнуться, но получилось плохо. Медленно, чуть неуверенными шагами пошла к своей крохотульке "Оке", обернулась, уже взявшись за ручку двеои Родион нетерпеливо махнул рукой. Она села за руль, белая табакерочка резко взяла с места, вывернула на Кутеванова. Никто не поехал следом - это ободряло. Родион еще раз перебрал в уме все свои будущие действия и их последовательность - и пришел к выводу, что ничего не упустил. Осталось только то, чего никак нельзя было предусмотреть и предугадать. Отступление. Отступление после. А здесь уже приходилось полагаться на везение. Сел за руль белой "Хонды". Еще раз пробежал взглядом извлеченную из бардачка доверенность - нет, комар носу не подточит. Какой-то Лукоянов Семен Ильич оформил ее на Родиона по всем правилам и заверил у нотариуса. Ни один инспектор не придерется. Вставил ключ зажигания... И оказался в невидимой скорлупе. Впервые за все время клятый белоснежный кошмар настиг его средь бела дня, завладел столь пугающе и всецело. Нельзя было пошевелить и пальцем, всем телом ощущал невидимый панцирь, мягко-упругий, кончавшийся широким кольцом под ушами и нижней челюстью. Тишина. Неподвижность. Белоснежность. Сквозь тоненькое электронное попискиванье прорвался голос Лики, четко, разборчиво, словно бы отрешенно выговоривший: - Восемнадцатый день. Сердце, как он ни сопротивлялся, зашлось в сосущей смертной тоске. Он ощущал себя потерянным на неведомом рубеже меж непонятными мирами, бессильный, неспособный ни прорваться вперед, ни вернуться назад. Лика повторила над самым ухом: - Восемнадцатый день... Он напряг все тело, каждый мускул, каждую тонюсенькую жилочку. Панцирь лопнул - вернее, медленно растаял. Родион обнаружил, что весь взмок от пота. Головная боль словно бы превратилась в тяжелую свинцовую чашечку, плотно облегавшую затылок. Зато вокруг снова был солнечный день, сквозь чисто промытое лобовое стекло ухоженной машины он видел нелепое подобие рыцарского замка, собранное из разноцветных надувных мешков, и прыгавших на ярких подушках детишек. Старательно протерев платком лицо, шею, затылок, даже кисти рук, повернул ключ. Напрасно боялся. Дашина белая "Ока" все еще стояла возле здания УВД. Он проехал мимо, свернул к ювелирному магазину - нет, возле него останавливаться надолго опасно, еще охрана встревожится, заехал во двор, миновал дом из конца в конец. Остановился у выезда на улицу, так, чтобы никому не загородить дороги. Отсюда виднелся лишь кусочек стоянки - но белая "Ока" как на ладони. Рядом с ним на сиденье лежал букет из алых тюльпанов, завернутый в прозрачный целлофан. Родион был чисто выбрит и неплохо одет, даже при галстуке. У прохожих не должно возникнуть никаких подозрений - парень ждет девушку, судя по пышности букета, тут все серьезно и романтично... Пистолет был за поясом, слева. На какой-то момент он всерьез прикинул шансы: не выстрелить ли отсюда, опустив стекло левой дверцы? Вообще-то, при промахе можно послать еще парочку пуль, прежде чем начнется тарарам... Нет, чересчур рискованно. Давно и справедливо сказано, что пистолет - - оружие идиотов. Даже столь убойная и надежная машина, как Тульский Токарева. Стрелять придется метров с сорока, нет гарантии, что попадешь в голову, а без этого не стоит и пытаться. Кто ее знает, может щеголять в бронежилете, привычка к подобным знакам внимания со стороны мужчин... Остается первоначальный вариант - возле дома. Все возможные позиции для стрельбы давно изучены, пути отхода просчитаны, есть даже болван, которому предстоит сыграть роль козла отпущения, если Даша окажется крайне хитра... Во-от они и мы... Даша, в черных джинсах и черной куртке, не спеша шагала к "Оке" в сопровождении незнакомого типа в штатском. Неужели поедут вместе? Нет, он отошел, направился к пешеходному переходу. Родион включил зажигание. Даша уверенно вырулила со стоянки, поехала в крайнем левом ряду. Родион тронулся следом, отделенный от нее четырьмя машинами. "Ока" шла ровно, не перестраиваясь без нужды, не метаясь из ряда в ряд - так и должен вести себя человек, не подозревающий о слежке и не пытающийся провериться. Сам он извертелся, пытаясь определить, не едет ли кто-то за ним. Не хватало должного опыта. Любая из двигавшихся сзади машин могла оказаться хвостом. Кроме тех, что обгоняли, конечно. Это Родиона чертовски нервировало, он время от времени снимал с руля то одну, то другую руку, вытирал о брюки влажные ладони. Раньше все было совершенно иначе... Внимание! У "Оки" замигал левый поворот. Куда она может сворачивать, если до следующего перекрестка далеко, а во дворы не повернешь, повсюду заборчики, хоть и невысокие... ... Даша остановилась у тротуара, напротив серого дома сталинской постройки, стоявшего буквой "П" - короткая перекладинка отодвинута далеко в глубь двора, образованного длинными пятиэтажными крыльями. Вышла, заперла машину, не оглядываясь, сунув руки в карманы куртки, направилась к короткой перекладинке, к единственной двери, высокой, двустворчатой. Родион за ней больше не следил - стало некогда. Пришлось проявить чудеса виртуозности, чтобы подрезать парочку машин в правых рядах и, не доезжая до перекрестка, притереться к обочине. Свернул вправо, за газетный киоск. Слава богу, стоянка здесь разрешена. Вылез, почти бегом вернулся назад. Стараясь не суетиться, встал в очередь к киоску, где продавали сосиски в тесте. Последняя порция только что разошлась, так что очередь не двигалась, и это его вполне устраивало. Нечего было и пытаться высмотреть слежку. Место бойкое - длиннющая автобусная остановка, где пересекался десяток маршрутов, а вдоль нее тянулся еще более длинный ряд киосков, меж которыми примостились с семечками, газетами и прочей мелочью коробейники обоего пола. Людской поток служит живой иллюстрацией к броуновскому движению - толпятся на остановке, толкутся у киосков, бродят бесцельно, за тобой может следить дюжина опытных топтунов, а ты и не заметишь... Одно хорошо: сам можешь сколько угодно таращиться по сторонам, притворяясь, что иногда провожаешь взглядом особо стройные ножки и особенно короткие юбки. Ни одна машина так и не повторила его маневр. Его "Хонда" торчала неподалеку от магазина в полном одиночестве. Напряжение понемногу спадало, Родион успокаивался, ладони уже не потели. Когда настала его очередь, он, промешкав секунду, попросил две сосиски. Даша все еще не показалась. Без всякого желания стал понемногу откусывать горячее тесто. Приходилось прямо-таки пропихивать его в желудок отчаянными, длинными глотками. Надо растянуть подольше - человек, жующий что-то на улице, являет собою самое мирное зрелище, никому и в голову не придет удивляться, что он надолго задержался под деревом... Может, у нее в том доме любовник? Тогда следует настроиться на долгое ожидание. Седой об этом доме ничего не говорил, но вряд ли располагает всеобъемлющим досье. Сам признался, что всего о Рыжей не знает никто... Он едва не пропустил появление Даши. А увидев ее, невольно залюбовался: рыжие волосы развеваются под прохладным ветерком, голова гордо посажена, походка энергичная, как будто она рассчитывает провернуть сегодня кучу дел... ну, положим, ей и в самом деле неизвестно, что сегодняшний день для нее - самый неудачный в жизни. "Не нужно было становиться на дороге у Робин Гуда", - мысленно посоветовал Родион. И, неуклюже проглотив последний кусок, почти побежал к машине. Рвануть с места не удалось - людей было много, да к тому же поблизости торчала машина ГАИ. Пришлось смирнехонько ждать зеленого. Белая "Ока" уже отъезжала довольно далеко по бывшему проспекту имени Сталина. Родион прибавил газу. Вскоре они вновь оказались в невидимой связке - отважная охотница, которой пришлось стать дичью, и ее неумолимый преследователь. "Неумолимый преследователь" - повторил Родион про себя, смакуя эти слова. Вкус у них был великолепный, в нем смешались победа и золото, превосходство и азарт. Она ехала столь же аккуратно, умело, чувствовался опытный водитель. Родион, подобравшись поближе - теперь его отделяло от рыжей мишени всего два автомобиля, - жадно пожирал глазами затылок дичи. Словно оргазм, его пронизывало ощущение дикой, противоестественной любви-ненависти, желания-отвращения. Без преувеличения можно сказать - сейчас он ее любил. За то, что оказался ловчее, смелее, хитрее, предусмотрительнее. За то, что мог ее убить вопреки придуманным мелкими людишками законам, а вот она не могла причинить ему вреда, жалкая кроха... Взглянул на часы, прикидывая. Девять шансов из десяти за то, что она все же едет домой - некуда сворачивать, справа рядок частных, домиков, за которыми пустынный берег Шантары, слева необозримые пустыри с законсервированными со времен развитого социализма стройками, вот показалось помпезнейшее и нелепейшее здание обкома КПСС, этакий уродливо растянутый в длину Парфенон рыже-коричневого цвета. Не успели в свое время достроить, а теперь оно и вовсе никому не нужно, даже вездесущие коммерсанты не заинтересовались... Можно обгонять. Сменив очки на темные, Родион притоптал педаль газа и промчался мимо, не взглянув. Свернул влево, еще раз влево, узкими улочками обогнул проспект Авиаторов, покружил по дворам. И притормозил у гаражей. Загнав патрон в ствол, поставил курок на предохранительный взвод, не снимая темных очков, запер машину. Никого вокруг. Доверенность на его имя лежала в кармане - на всякий случай, если придется уходить без машины, огородами... Уверенно пройдя по заранее изученному лабиринту гаражей, свернул к недостроенной девятиэтажке. Быстро оглядевшись, нырнул в дверной проем, пачкая кроссовки в смеси опилок и песка, достиг лестничной площадки, лишенной пока что перил, взбежал на пятый этаж. Вид открывался прекрасный - для его целей, естественно. Дашин подъезд был как на ладони. И ольховский обормот, подряженный за двести пятьдесят баксов, сидел на лавочке - всего в каких-то пятнадцати метрах, так что Родион различал все его багровые юношеские прыщи. Хоть и ругают архитекторов за их привычку строить дома вплотную один к другому, как спички в коробке, нужно признать, что Родиону они оказали немаленькую услугу... Вынул пистолет, взвел курок, положил "ТТ" на бетонный подоконник, сдув предварительно песок. Натянул свой капюшон - тот самый, своими руками смастеренный из шапочки, проверенный в деле. Показалось или где-то рядом, в недостроенном доме, на этом же этаже, послышался скрипучий стук? Словно нечаянно задели подошвой камешек или кусочек бетона и он свалился в пролет... Решил, что показалось. Но прислушивался сторожко. Если не считать ольховского, людей во дворе не было - только молодая мамаша неподалеку старательно качала коляску. Возле подъезда стоял пустой зеленый "Москвич" и синяя "Газель" с брезентовым тентом, в кабине - никого. Тишина и симметрия... Задача шпанца была простой, как перпендикуляр: когда Даша направится в подъезд, шарахнуть ей в спину холостым патроном из крохотной "Перфекты". Во-первых, нелишне посмотреть, что из этого получится, а во-вторых, если ничего особенного не произойдет, Даша непременно вцепится в хулигана согласно милицейскому рефлексу - и подставится под пулю... А шпанец получит вторую или третью - смотря каков будет расклад. Даже если он на все сто поверил версии Родиона о строптивой телке, которую следует легонько попугать, чтобы меньше вертела хвостом, - станет совершенно ненужным свидетелем. Или - пусть живет? Плевать на очную ставку в случае чего - отрицать все, честно глядя в глаза следователю. А если еще вмешается Меч-Кладенец, кое-чем серьезным обязанный деду, будет совсем безопасно... Показалась белая "Ока"! Родион взял пистолет обеими руками, встал боком к холодной бетонной стене... Тонкие перчатки немного мешали, но ничего не поделаешь - кончилась волшебная паста... Хлопнула дверца. Даша заперла машину, пошла к подъезду, не оглядываясь, Родион, держа пистолет дулом вверх, стал выдвигаться, разворачиваться лицом к цели... Холостой выстрел! Парень даже не успел вытянуть руку - ее мгновенно заломили за спину двое крепких ребят, словно джинны из бутылки, выскочившие из-под тента "Газели", и незадачливый ассистент киллера нажал на курок чисто машинально, уже припечатанный к асфальту, распластанный, как кукла... А Дашу мгновенно втянули в подъезд, прикрывая могучими спинами, двое таких же широкоплечих, "молодая мамаша" вертелась во все стороны, забыв о коляске, вполне профессионально держа пистолет в вытянутой руке, возле подъезда вдруг оказалось не менее полудюжины парней в штатском, одни поднимали с асфальта стрелка, другие вертели головами, будто псы, отбивающие нападение волков на стадо... Родион кинулся к лестнице даже раньше, чем успел все осознать. Дом словно ожил - с нескольких сторон раздался топот. Ловушка! Рыжая ждала чего-то подобного! Неимоверным усилием воли Родион заставил себя замереть. Прижался к стене всем телом, понимая, что погибнет, если потеряет голову. У них не хватило бы людей, чтобы устроить засаду на каждом этаже, на каждом лестничном марше, слишком много окон пришлось бы держать под наблюдением, достроенный до шестого этажа дом длиннющий, как авианосец... Холодно, расчетливо проанализировав все долетавшие шумы, он на цыпочках побежал вправо, на миг испугавшись, что не найдет выхода из серого лабиринта. Топот послышался справа - и миновал место, где остановился Родион. Нет смысла гадать - то ли из окружения Седого произошла утечка (которой Седой и боялся), то ли Рыжая была сущей чертовкой, способной просчитать все варианты. Возможно, за квартирой Родиона после ее ухода следили, засекли Седого с компанией... Какая разница? Ноги бы унести! В проеме перед ним появилась обтянутая черной кожанкой широкая спина - и Родион выстрелил в нее. Человек без крика завалился лицом вниз. Перепрыгнув через него, Родион выскочил на лестницу, загромыхал вниз. Поблизости послышались азартные голоса, перекликавшиеся громко, беспокойно: - Сева, в ту сторону! - Пятый молчит! - Давай оцепление в темпе! Родион прыгнул со второго этажа в кучу песка. Не упал. Тут же кинулся вправо, далеко обходя проход меж гаражами, по которому сюда пришел, - наверняка они ждут и у машины... Обернулся. В окне маячили две неразличимые физиономии. Навскидку выстрелил по ним, жал на спуск, пока не опустошил обойму. Спрятались, твари. Бросив пистолет, наддал что есть мочи, бежал дворами, на ходу сдирая капюшон и запихивая его в карман куртки. Те, кто давно уже выручал и берег, словно несли его над землей, над ямами и железяками, над разбитыми асфальтовыми дорожками, дули в спину ледяным ветром... И умчали от облавы, вынесли незамеченным на неширокую улицу имени генерала Говорова. Успокоили, заверили, что он сумел благополучно скрыться, что бояться больше нечего. Родион, старательно причесавшись, подошел к краю тротуара с поднятой рукой - и остановил первую же машину... ...До своего "Форда", оставленного на стоянке возле оперного театра, он добрался минут через двадцать после бесславного бегства с поля боя. Впрочем, бесславное бегство ничуть не позорно, если помогает спасти свою шкуру, живая собака лучше мертвого льва, а хозяин богатого клада не имеет права ложиться костьми на потеху сыскарям... Теперь предстояло сработать в лихорадочном темпе. Вполне возможно, неподалеку от места неудавшегося покушения торчал кто-нибудь из людей Седого - и сейчас торопится доложить... "Подведем итоги, - лихорадочно размышлял он, сворачивая к спортзалу, где постигала премудрости художественной гимнастики Зойка. - Отпечатки пальцев в машине? Подвозил меня на ней такой мордастый, могу описать его кое-как... Пацан с пистолетом? На пистолетике моих пальцев нет, на патронах тоже, а парнишку впервые в жизни вижу... И вообще, разве кто-то убит, кто-то ранен? На стройке? Не был я на стройке, хоть обыщите..." Остановил машину в отдалении. Осмотрелся. Спортзал был старой постройки, стены с выщербленными кое-где кирпичами, грязный и запылившийся стеклянный дугообразный купол. Неподалеку четыре машины - две вроде бы пусты (хотя, вспоминая сюрприз возле Дашиного дома, кто их знает...), Маришкина "Ока", уж она-то точно пустая... А вот индивидуум в белой "девятке" знаком донельзя - именно он, когда Кира возилась с батарейкой, тогда держал левую руку и левую ногу Родиона. Вот и свиделись. Один - это неплохо... "Зауэр" он держал в бардачке "Форда" - риск был жуткий, но сейчас предстояло прятать Зойку, ломая противодействие сильного противника... Кажется, мордастый его не заметил. Возможно, топтуна не предупредили насчет того, что у Родиона есть "Форд", и он не встревожился... Не снимая темных очков, Родион закурил. Зудяще ныл висок, ноздри щекотал неведомо откуда взявшийся химический запах, имевший, определенно, отношение к медицине. Он даже повертел головой, надеясь обнаружить его источник. Тщетно. На крыльце показались единственные, кто еще оставался ему хоть как-то близок, пусть даже близость эта почти не чувствовалась теперь. Они виделись словно бы в перевернутый бинокль, сквозь мутное стекло - Маришка, то и дело озираясь, сбежала со ступенек, буквально волоча за руку Зойку. Личико у дочери было ничуть не испуганное, скорее капризное, на миг Родион увидел вместо нее Лику: тот же надменный поворот головы, манера прикусывать в раздражении нижнюю губку... "Быстрее, мать вашу", - мысленно поторопил он, бесшумно приоткрывая дверцу. Удивительно, но мордастый совершенно спокойно смотрел на спешащую к машине Маришку, не делая попыток выскочить или связаться с кем-то по радиотелефону. Безмятежно пожевывал резинку, выставив локоть в окошко, убрав руки с руля. И все равно, следовало его стреножить. Не захлопывая дверцу, Родион бесшумно пробежал на цыпочках несколько метров, держась так, чтобы его нельзя было усмотреть в зеркальце заднего вида, на ходу вынимая пистолет. Увесистая рукоятка "Зауэра" угодила по выставленному локтю, мордастый громко зашипел от нежданной боли, мгновенно втянул руку. Когда повернул искаженное болью и яростью лицо, дуло уже смотрело ему в переносицу. - Руки на руль, - сказал Родион бешено, тихо. - Держи руки на руле, морда, застрелю... Тот, с похвальной быстротой вытянув руки, вцепился в баранку так, что побелели костяшки толстых пальцев. Все еще постанывал сквозь зубы, лицо покрылось крохотными бисеринками пота. - Так и сиди, - шепотом приказал Родион. - Один? - Один. Слушай... - Заткнись! Маришка приостановилась, испуганно глядя в их сторону. Свободной рукой Родион отчаянно замахал ей в сторону машины, и она, все еще держа правую руку в кармане куртки, потянула Зойку к "Оке". Краем глаза наблюдая за мордастым, Родион осмотрелся. На улице было тихо и пусто, только из-за высокой зеленой ограды школы выходила тоненькая, как прутик, девчушка, гордо ведя на поводке громадного тигрового дога, чуть ли не выше ее ростом. Подозревать в ней милицейскую подсадку было бы глупо, какие там юные друзья пограничников в век рынка... Мотор "Оки" тихо заработал, она стала разворачиваться. - Оружие есть? - тихо спросил Родион, окончательно отвлекшись на пленника. - Да зачем? - Ну-ка... Оглушительный взрыв не дал ему закончить. Дернувшись, он повернул голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как беленькая машинка, осветившись изнутри желтым сиянием, лопаясь, встала на передние колеса, замерев в воздухе на один жуткий миг, превращаясь в клубок огня и дыма, рушится вверх колесами, пылая, сминаясь... "Девятка" прыгнула вперед, едва не сшибив его. Дог с воем мчался вдоль улицы, вырвав поводок у хозяйки. "Ока" пылала, а белая машина с убийцей неслась прочь, как метеор, когда Родион сообразил вскинуть пистолет, она уже свернула за угол, отчаянно визжа тормозами, едва не столкнувшись с автобусом... На балконе кто-то кричал. То, что осталось от машины, было окутано черным тяжелым дымом. Родион с застывшим лицом пошел к "Форду", испытывая, как ни странно, что-то вроде облегчения от того, что кто-то решил за него нелегкий ребус. Висок сверлила боль. ...Последний раз Родион здесь был лет восемь назад, но с тех пор в кабинете ничего не изменилось - те же тяжелые книжные полки с добротными, ранешними томами, большей частью изданными еще до революции, массивная мебель, настольная лампа с зеленым абажуром, каких не делают уже лет сорок, высокая малахитовая ваза со скромной серебряной табличкой на черной мраморной подставке: "Профессору А.В. Кладенцеву - И.В. Сталин. 13.10.1949". Бесшумно появилась супруга академика с редким именем Фелиция, поставила поднос с китайским кофейным сервизом, сообщила: - Родион Петрович, Алексей Васильевич выйдет из ванны через семь минут... Угощайтесь. И величественно прошествовала к двери - глядя со спины, можно дать и тридцать пять, но на самом деле пятьдесят два, на тридцать лет моложе знаменитого супруга. Тридцать лет они и прожили, кстати, с тех пор, как гениальный монстр геологии отбил ее у какого-то полковника. Единственное, что ее огорчало и тогда, и теперь - что "академикша" звучит гораздо непригляднее давно ставшего привычным "профессорша". Родион нехотя взял простое печеньице шантарского изготовления, откусил уголок, рассеянно глядя на один из портретов - писанный маслом. Товарищ Берия зорко и хищно смотрел со стены куда-то в угол - с таким выражением, словно там притаились недобитые вейсманисты-морганисты. Кладенцев был единственным в Шантарской губернии настоящим академиком - то есть членом Академии наук СССР, а не каких-то там юморных контор, расплодившихся в последние годы. Отец шантарской платины получил сие высокое звание еще в годы генералиссимуса, когда званиями особенно не бросались. В случае, если бы природа по какому-то неведомому людям капризу создала общество с обликом тиранозавра и мозгом Ньютона, это и был бы точный портрет А.В. Кладенцева, последнего, пожалуй, из блистательной плеяды себе подобных. Когорта "византийцев генералиссимуса", как их когда-то назвал Раскатников-дед (тайно сокрушавшийся, что самому не хватило всего пары ступенек, чтобы войти в их число), по его же словам, состояла из индивидуумов особого склада, и после пятьдесят третьего года пополнялась лишь за счет жалких эпигонов, пусть и не уступавших в интеллекте. Народ этот, свирепый и талантливый, ни в чем не признавал полумер, начиная от многочисленных любовей и кончая интригами. Если работали - то до обмороков и временной слепоты, если хотели друг друга сожрать - средствами не брезговали. Только наивный интеллигентик времен заката перестройки мог предполагать, что академика Вавилова сгубил тупой следователь НКВД, типус с тремя классами церковно-приходской школы и одиноким значком "Ворошиловский стрелок". Великого генетика схарчили, не оставив даже косточек, кондоры его полета, блестящие научные умы с замашками тиранозавров. Блестящий ум и высокая мораль в жизни сплошь и рядом бредут по разным дорожкам... По слухам, в свое время Кладенцев насмерть схлестнулся с самим Берией - из-за некоей беспутно красивой аспиранточки. Достоверно известно, что ни Берия, ни Кладенцев не умели уступать или отступать. Согласно той же легенде, Кладенцев во время решительного объяснения запустил в соперника толстенным томом трудов вождя и учителя, разбив историческое пенсне. Лаврентий Павлович помчался ябедничать автору трудов, прозрачно намекая, что тот, кто нынче швыряется трудами вождя, завтра, чего доброго, и в самого вождя швырнет чем-нибудь вроде адской машины. Однако в те годы шантарская платина была Сталину важнее уязвленного самолюбия Лаврентия, и вождь лишь посмеялся в усы, изрекши: "Оказывается, легкое чтиво я пишу, Лаврентий, - не то что насмерть не убило, даже синяка не оставило..." И подарил Кладенцеву, тогда еще профессору, ту самую вазу. Неизвестно, как там обстояло в действительности: мелкие людишки обожают выдумывать о титанах пошлые историйки, не выходящие за пределы их собственного убогого воображения. Известно лишь, что Кладенцев в самом деле враждовал с Берией, но из-за того, что шантарская платина была Сталину и в самом деле необходима, вышел из схватки целехоньким. Происходя по обеим линиям из шантарских крестьян, он был наделен исконно дворянским высокомерием и ненавидел шагать в ногу. А потому после того, как Лаврентий Павлович покончил жизнь самоубийством примерно двадцатью выстрелами в упор, Кладенцев повесил в кабинете его портрет, произнеся вошедшую в анналы фразу: "Мудак был невероятный, но светлейшая голова, а уж враг - пальчики оближешь..." И завалил ЦК письмами, требуя освободить Серго Берия. Москву ему пришлось покинуть и из-за этих писем, и из-за истории с лауреатскими медалями. Когда у лауреатов Сталинской премии принялись в принудительном порядке изымать медали для обмена на новые (ибо премию было высочайше велено именовать отныне Ленинской), Кладенцев был единственным, кто публично отказался отдать четыре своих медали, и в кругах, близких к Академии наук, долго кружила его крылатая фраза: "Из всего, чем меня награждали, добровольно расставался только с триппером!". Изымать силой не решились, памятуя про объявленную оттепель, - лишь настрого наказали в общественных местах с регалиями отмененного образца не появляться. И академик, опять-таки публично сравнив физиономию Микиты с другой частью тела, уехал на родину. Потом Микиту вышвырнули по тридцать третьей, но академик так и остался на исторической родине. Кто злословил, из-за результатов одной научной дискуссии, закончившейся для проигравшей стороны бесплатными билетами на Колыму, кто вспоминал знаменитую фразу Цезаря. Должно быть, ошибались обе стороны - во-первых, проигравшие оппоненты академика в случае своей победы поступили бы с Мечом-Кладенцом точно так же, а во-вторых, в Москве он был отнюдь не последним... Истину не знал никто. Кроме Раскатникова-деда, однажды проболтавшегося другу при малолетнем Родионе. - Ах, вот кто к нам забрел... Родион встрепенулся. Академик уже усаживался напротив - бодрый, с приклеившимися к черепу влажными прядочками седых волос, в роскошном (хоть и потертом уже) халате с рубчатыми обшлагами. Он ничуть не изменился - старики, пройдя некую точку, меняться перестают... - Рассказывайте, сокол ясный, - сказал он властно. - Давайте не будем тянуть кота за яйца. Уж если дело серьезное, не любоваться Лаврюшкиной парсуной пришли и не мемуары уговаривать накропать... Родион принялся рассказывать. Он не врал, в общем, и даже не утаивал какой-то части истины. Всего-навсего заверял, что он здесь совершенно ни при чем и никого из тех, кого ему ставят в строку, не убивал. Только и всего. Меч-Кладенец слушал внимательнейше, временами вскидывая колючие глаза и в самых неожиданных местах задавая вопросики типа: - Лика не беременна была ли? - Куда стреляли Вершину? - Сонечка ничего венерического не подцепила на ударной работе? - С Екатеринбургом серьезно или болтовня? А выслушав до конца, с непроницаемым лицом спросил: - Без моей поддержки выкарабкаетесь? . - Не знаю, - сказал Родион. - Иногда кажется, что нет. Так и смыкается эта чертова паутина... Я понимаю, им не хочется задевать те круги, где и следует искать, из меня удобнейший козел отпущения может получиться... - А молодец вы, сокол, - сказал академик. - Не скулите. Не ссылаетесь сквозь сопли на мою нежную дружбу с вашим дедушкой. Это мне нравится... - Он протянул сухую ястребиную лапу за чашкой, отхлебнул и неожиданно спросил: - Родион свет Петрович, а скольких из этого длиннющего мартиролога вы не убивали? Взгляды встретились - в совершеннейшем молчании. И это молчание продолжалось невероятно долго. - Помню рыженькую, - сказал Меч-Кладенец. - В прошлом году, когда ее чествовали, приглашали меня олицетворять передовую российскую науку. В самом деле, первобытно хороша. И умна. Хотя у меня осталось стойкое впечатление, что во всей этой истории, яко в айсберге, многое под водой осталось... - Вновь смочил губы невероятно слабеньким кофе. - Бене, филиус6. Приди вы за деньгами, пришлось бы отказать - в нищету не впал, но беден-с. А что до поддержки - дело другое. Остались кое-какие кнопочки и рычажки. Нажмем так, что зазвенит шумнее колокольни Ивана Великого. Мое слово. Не люблю земских ярыжек, каюсь, как бы их ни именовали, - совершенно бесполезная категория, противоречащая здоровому механизму естественного отбора... - Он поставил чашку, откинулся на высокую спинку неподъемного кресла. - Вы, Родион Петрович, должно быть, слышали афоризм насчет того, что Англия-де была владычицей морей? Доводилось? И к какому веку вы бы сие могущество отнесли? - К восемнадцатому, - уверенно сказал Родион. - Ну, еще начало девятнадцатого... - Ага, ну конечно... - поморщился старик. - Характернейшая ошибка. Порожденная тем мнимо значительным фактом, что в восемнадцатом столетии, точнее даже, в девятнадцатом. Британская империя была наиболее велика, если выражать в тысячах квадратных километров... Вздор. Я о могуществе. Восемнадцатый век - торжество бюрократии. Когда великого Нельсона чуть не отдали под суд, ибо существовали писаные инструкции, запрещавшие нарушать установленный порядок следования... Могущество - это век шестнадцатый. Когда по всем океанам бесшабашно носилась плеяда елизаветинских орлов. Какие люди были, Родион Петрович, - Рэли, Кавендиш, Дрейк... В море выбрасывали серебро, чтобы освободить место для золота, с одинаковой легкостью жгли города и писали талантливые стихи, попав в темницу за разбой в нейтральных водах, сочиняли при лучине философские трактаты... Вон один такой, - он указал на портрет человека в пенсне. - Сколько грязи вылили Микиткины холуи, да не поняли одной простой вещи - великолепный был флибустьер, разве что в костюмчике хаживал... Как выражалась одна старушка, по другому, правда, поводу - ремесло это вымирает и люди такие тоже... - Он уставился на Родиона холодным, волчьим взглядом. - Тряхнем стариной. Отстоим. Только чтобы исчезли из города, как грешный дух после петушиного крика, и более не возвращались. Приятно будет последний раз в жизни тряхнуть византийским уменьем... Летите, сокол. Если нет гири на лапе. Мне книжку дочитать нужно - а ведь я ее, милую, читаю в последний раз... Родион понял, что слова не нужны. Встал, поклонился и двинулся к двери. - Минуту! Он обернулся. - Дедушка говорил? - Он и не знал, что я слышал, - без запинки ответил Родион. - Решил, должно быть: мал еще... - Понятно. Шагом марш! Что ж, долг платежом красен... Родион, не взглянув на старого тиранозавра, вышел из кабинета. Не смог сдержать довольной улыбки - он все рассчитал точно. Тогда, в шестьдесят третьем, на роскошной по тем временам подмосковной дачке, вызванной соседями милицией был поднят труп покончившего с собой моложавого генерал-майора. Все было честь по чести - предсмертная записка, набросанная рукой покойного, соответствующий пистолет в руке. Так бы и похоронили, не заводя дела, но вынырнул шустрый следователь, карьерист молодой. Правда, и у него ни черта не получилось - с очень уж заснеженных и недосягаемых вершин поступил приказ считать смерть по-прежнему самоубийством. Лишь узкий круг посвященных знал, что это была классическая дуэль на пистолетах с записками в карманах обоих участников - и вовсе уж считанные люди слыхали про то, что более метким стрелком оказался Меч-Кладенец, коего, вцепившись по-волчьи, тут же попытались сожрать Никитины ближние бояре, но зять Раскатникова-деда, человек в те поры влиятельный, по просьбе тестя и помог выскользнуть из этой истории без повреждений для шкуры. Но из столицы пришлось исчезнуть, чтобы не возвращаться более... Насчет гири на лапе понять было нетрудно - старый тиранозавр, платя долг, брался помочь, но только в том случае, если у следствия не отыщется улик. Что ж, улики нет ни единой. "Берлога" так и не засвечена, а на свидетельские показания пусть Рыжая не рассчитывает - те, из автобуса, отца родного не опознали бы, тряслись, как желе... Супруга академика проводила его до двери, великосветски поклонилась на прощанье, и, прежде чем захлопнулась дверь, Родион расслышал хриплый рев из кабинета: - Фелиция, друг мой, особый блокнотик волоките! ...Виталик получил режущий, ослепительный удар в лицо, едва распахнул дверь подъезда. Левой Родион врезал ему под вздох, быстренько охлопал, переправил себе в карман газовый "Вальтер". Глянув на корчившегося у стены парня, легонько пнул под копчик: - Встать, сука! Пошел наверх! Я тебя тащить не буду... Из уголка разбитого рта кровь текла на бордовый галстук в золотую искорку, Виталик таращился снизу вверх, именно так, как Родион и предвкушал, - с животным страхом, растоптанный, смятый. Потом перед глазами у него сверкнуло лезвие златоустовского охотничьего ножа с рукояткой из лакированной березы - узкое, чуть выгнутое, изящное, как изгиб волны на картинах Хокусая. Нож Родион без малейших проблем купил на толкучке еще вчера. Вид у клинка был самый пугающий - он, скорее, был предназначен для убийства самого опасного зверя, двуногого. - Ну? - выдохнул Родион. Виталик потащился наверх, беспрестанно оглядываясь на Родиона, неотступно сопровождавшего его с ножом наготове. Не сразу попал в скважину ключом. От сильного удара в спину полетел на пол. Аккуратно прикрыв дверь, не теряя времени, Родион сказал: - Соню заложил ты. Если бы за нами следили, обязательно принялись бы в первую очередь за меня. Или за обоих вместе, когда мы приехали... на квартиру. Но они меня нашли не сразу. Потому что Соня моего точного адреса не знала... Она тебе позвонила, да? Телефон у тебя, я помню, с автоответчиком. И ты им сказал ее номер... - Да нет... - Не ври, - сказал Родион устало. - Другого варианта просто-напросто нет. Ясно? Его не может быть... - Ну и сказал! - Виталик тяжело поднялся с пола, упираясь рукой в стену. - А ты бы не сказал на моем месте? Вы мне оба кто, папа с мамой или родные братовья? Когда суют дуло в рот... Вас кто просил ко мне приходить? Вы ж меня подставили, идиоты... - Кто такой этот седой? - спросил Родион, не поддаваясь ярости. - Он тебе не по зубам. - Это не тебе судить, козлик, кто мне по зубам... - сказал Родион. - Ты на него работаешь? - Никогда я на него не работал. - Ну, так кто он? - Зовут его Князь. Не слышал? Деревня... Да не тряси ты ножиком... Князь - это из-за волос. Старинная примета дворянской крови - когда волосы уже седые, а брови еще черные. Он, конечно, не из каких не из дворян, но так уж прозвали... Не в законе, но авторитет имеет. - Где его искать? - Ты что, охренел? - с неподдельным удивлением спросил Виталик. - У него с полроты одной пехоты... - Где - мне - его - искать? - с расстановкой, сквозь зубы спросил Родион, поднимая к лицу Виталика зеркально сверкнувшее лезвие. - Если жизнь надоела - в кафе "Казачья ладья", часиков с пяти вечера. Это его кафешка, она у него, как штаб. Валяй, иди, будет тебе самая короткая русская сказка - зашел Иван-царевич в избушку к Бабе Яге, там ему и звиздец пришел... - Виталик немного успокоился, даже попытался, морщась при каждом касании, утереть кровь носовым платком. - Можешь на меня сослаться, он не обидится - не ему ж тебя бояться... Родион ударил его ножом снизу вверх, что есть силы. Лезвие вошло легко, как в воду. Жадно глядя во все глаза, не выдергивая ножа, Родион стоял с ним лицом к лицу, пытаясь не столько увидеть, сколько ощутить уход. Виталик дернулся, лицо на миг странно исказилось и тут же стало застывше-спокойным, руки бессильно упали, и он обязательно повалился бы, не поддержи его Родион. Еще миг, еще... В широко раскрытых глазах наконец мелькнуло что-то долгожданное - словно гасла искра, словно прозрачное облачко прошло перед солнцем, словно замутилось стекло. И тут же все кончилось, Родион так и не обрел желаемого. Перед ним белело нелепое лицо с остановившимся, уже мертвым взглядом, приоткрытым ртом. Досадливо отстранившись, он позволил трупу обрушиться на пол, тщательно обтер платком рукоятку и вышел. ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Как ходят в кафе в Шантарске На сей раз Дашенька Шевчук, рыжеволосая стерва, гений сыска, была сама деликатность, так и просилась на многокрасочный плакат с подходящим к случаю названием типа "Милиция - ваш друг и защитник". Она, правда, явилась в штатском, как и все, кто с ней нагрянул, числом полдюжины, но была в довольно строгом темно-синем костюме, с консервативной юбкой, достигавшей колен. И за все три часа, что шел обыск, ни разу не закурила - хотя, видно было по глазам, чертовски ей этого хотелось. К Родиону обращалась исключительно на "вы", по имени-отчеству либо "гражданин Раскатников" - лишенным малейшей иронии ровным голосом. Остальные с ним практически не общались - сноровисто делали свое дело, проворные, как фокусники. Родион плохо представлял себе их обычную практику, но сразу заподозрил, что в его отношении приняты некие экстраординарные меры: у высокого очкастого типа в сером костюме с собой оказалось аж четыре сложных прибора, которыми он прямо-таки вынюхал и квартиру, и гараж, и подвал. Безрезультатно, конечно - Родион не держал дома ничегошеньки из второй жизни. Да и "берлога" (на которую они пока что не вышли) была чиста, все лежало в подвале, протертое смоченными в спирте и ружейном масле тряпкой со старательностью английского дворецкого, навострившегося обращаться со столовым серебром. Вдобавок, прежде чем завалить железяками, он посыпал землю смесью табака с перцем, подстраховавшись и от металлоискателей, и от служебных собак. В качестве понятых они притащили соседей из квартиры напротив - тишайшую пару пенсионеров, некогда преподававших в университете. Родиона они знали с младенчества, и физиономии до самого конца обыска не утратили оторопелости. Родион же чувствовал себя прекрасно. Для начала он громко сообщил двум божьим одуванчикам, что им выпала редкая честь присутствовать при возрождении бериевских традиций отдельными чересчур прыткими карьеристами - и при этом столь многозначительно поглядывал на Дашу, что старички, воспитанные на обычной интеллигентской жвачке из Солженицына и тому подобных, очень скоро стали коситься на Дашу с нескрываемым осуждением, громко заявляя при каждом удобном случае, что помнят Родиона с пеленок, нисколечко не сомневаются в его порядочности и, когда их освободят от этой тягостной обязанности, немедленно сочинят письмо прокурору города, а также Сергею Ковалеву (кривозащитнику) и Бутросу Гали. "И ведь сочинят, мышки", - весело думал Родион, пуская дым в сторону Даши. Дашу отношение старичков задевало ужасно, но она держалась изо всех сил. Родиону довольно скоро надоело изводить их хамскими репликами, и он немного унялся - правда, старательно ходил по пятам и вслух беспокоился, как бы не прилипло к рукам визитеров что-нибудь ценное, а также напоминал иногда старичкам, чтобы смотрели внимательнее, иначе наследники Берии что-нибудь подбросят, а потом нахально внесут в протокол... После особенно едкой реплики Даша все же не вытерпела - повернулась в его сторону и тем же ровным голосом бросила: - Вы удивительно печальны для человека, потерявшего всех близких... Родион пожал плечами, решив, что и в самом деле несколько перегнул. Но на помощь тут же бросилась добрейшая Татьяна Илларионовна, звенящим от волнения голосом заявив Даше: - Если вы, милочка, не понимаете, что человек в таком положении будет изо всех сил изображать веселость, чтобы скрыть свои переживания от ворвавшейся в дом бесцеремонной орды - вам бы следовало переменить профессию. Можете быть уверены, я постараюсь в письме прокурору должным образом отразить и ваши циничные реплики. "Умри, Денис, лучше не напишешь!" - воскликнул про себя Родион, мысленно поаплодировав старушке. Даша спокойно сказала: - Постараюсь учесть ваши замечания. И вообще перестала смотреть в сторону Родиона. Нужно отдать должное ее банде - вели себя, в общем, тактично и деликатно, аккуратно ставили назад на полки пролистанные книги, скрупулезно клали вещи на место, иногда, тем же безлично-вежливым тоном спрашивая у Родиона, правильно ли они наводят порядок. Теперь у него не осталось никаких сомнений, что Меч-Кладенец, обаятельный тиранозавр ушедшей эпохи, нажал на все кнопки, до каких мог дотянуться, быть может, и не в одном только Шантарске - даже сейчас в столице сидели на хороших постах отпрыски его былых друзей и родственники родственников. Сталинские византийцы искусством интриги владели с виртуозностью, превышающей понимание потомков... В финале он заявил, что протокола подписывать не будет. Даша без возражений отстала. Старички тоже было решили не оставлять своих автографов на гнусной бумаге, но Родион им заявил: наоборот, им, как честным и беспристрастным свидетелям произвола, надлежит соблюсти законные формальности... Интересно, на каком основании рыжей удалось выцарапать у прокурора ордер на обыск? Пожалуй, он не возражал бы против долгого допроса - не помешает узнать, что ей известно. Увы, когда почти все из ее банды улетучились, она принялась надевать плащ с таким видом, словно Родиона не существует вовсе. - Я что, опять убил кого-то? - спросил он громко. И невольно залюбовался ею - красавица, умница, великолепно владеет собой. Идеальная была бы напарница... - Ну что вы, Родион Петрович, - сказала Даша, стоя к нему вполоборота. - Строго говоря, к вам этот обыск не имеет отношения. У прокуратуры были основания подозревать, что смерть вашей жены связана с чем-то незаконным, хранившимся у вас дома... Извините, я вынуждена изъять принадлежавший вашей жене газовый пистолет, поскольку он был зарегистрирован на ее имя, а у вас нет разрешения. Вы можете таковое оформить в установленном порядке, и тогда пистолет вам вернут как наследнику... - Оставьте себе, - сказал он. - А то еще обидит кто-нибудь... - Меня трудно обидеть, Родион Петрович, - отозвалась Даша, не глядя на него. - Многие в этом убедились... Кстати, мы вчера задержали одного молодого человека, давшего интересные показания... - А доказательства у вас есть? - Увы, нет, - она повернулась к нему, глядя столь же бесстрастно. - Боюсь, некто, будучи вызванным на допрос, заявит что-нибудь вроде... - она на миг задумалась. - Скажем, что мстил ветреной красотке, однажды явившейся к нему домой в самом сексуальном виде и вступившей в интимную близость, а потом отказавшейся таковую продолжать... Они с чуть заметными напряженными улыбками смотрели друг другу в глаза - прекрасно друг друга понимали, видели насквозь. Но не могли причинить друг другу ни малейшего вреда... "Умна, стерва", - мысленно похвалил Родион. Что-то в этом роде он и заявил бы на допросе - извините, гражданин прокурор, но эта рыжая явилась ко мне домой в самом откровенном виде, и мы немного порезвились на диване, я, глупец, влюбился, но она меня использовала, как игрушку, я потерял голову и послал первого попавшегося обормота с ней глупо пошутить... Мальчишество? Быть может, но я был в полном расстройстве чувств... И ничего бы она не доказала - те, кто ее сопровождал, поневоле показали бы чистую правду. Долго оставалась с ним наедине в его квартире, имея на себе минимум ткани... - Я угадала? - бесстрастно спросила она. - Возможно, - сказал он. - Интересно, а что будет с парнишкой, которого вы задержали? - Придется отпустить, - пожала она плечами без малейшего сожаления. - Меня такие хулиганчики не интересуют. Охочусь за более вонючей дичью... Старички насторожились, и Даша, мельком покосившись на них, холодно кивнула Родиону: - Прошу прощения за причиненные неудобства, Родион Петрович. Вы вправе подать жалобу. Честь имею. Родион и сам сейчас не знал, чего ему сильнее хочется - грубо обладать ею или убить. Он победил, но триумф не вызвал особого ликования: все чувства и эмоции словно бы сгладились, как песок под приливной волной. В голове стоял странный покой, под череп словно запихали огромный ком ваты, по-прежнему мягко пульсировавшей. И, глядя, как навсегда уходит из его жизни Даша Шевчук, он вновь подумал: "Какая была бы напарница..." ...Он был уверен, что слежки за ним нет. Залив полный бак "Форда", полтора часа кружил по городу, временами выбираясь за его пределы - то к поросшим лесом сопкам, то в продуваемую неутихающими ветрами голую степь. Никакой слежки. Однажды, правда, слева пролетел, держа по направлению к Кузнецовскому плато, маленький "мусоршмитт" - сине-желтый милицейский вертолет, но он слишком быстро скрылся с глаз, так что не стоило будоражить душу параноическими мыслями о некоей супераппаратуре... И тогда он, преисполненный холодной решимости, развернулся, поехал к центру. Мимо кафе "Казачья ладья" он не раз проходил и проезжал раньше - и бывал всякий раз удивлен тамошним безлюдьем. Кафе словно бы всегда закрыто - но отчего-то не прогорало. Вот оно что оказалось... Проехал мимо, не выделяясь из потока. Кафе было устроено в маленькой квадратной пристроечке, одним срезанным уголком прильнувшей к кирпичной девятиэтажке, - вроде в доме, но в то же время отдельно. Светлые шторы, как всегда, задернуты, внутри горит неяркая люстра, на стене рядом с входной дверью - мастерски вырезанный огромный барельеф из полированного дерева, изображающий бородатых казаков, сгрудившихся на носу крутобокой ладьи с выгнутым парусом. Красивый барельеф. Проехав мимо, Родион свернул на параллельную улицу и загнал машину на стоянку возле кондитерской. Попутные автомобили, как один, пролетели мимо, не останавливаясь. Слежки не было. Нынешняя мода намереньям Родиона как нельзя более благоприятствовала. Широкое и длиннополое пальто колоколом надежно скрывало висевший дулом вниз коротенький автомат и заткнутый за пояс магазин. Обогнув мусорные контейнеры, он подошел к невысокой бетонной приступочке - четыре ступеньки без перил - поднялся к черному ходу. Зажмурившись на миг, прошептал, обращаясь к тем, кто хранил его последние дни: - Выручайте, мои хорошие... Насчет души мы подумаем... И решительно потянул дверь на себя. Незаперта. Короткий темноватый коридорчик, загибающийся влево. Шаг. Шаг. Шаг. За поворотом - широкий проем справа, оттуда пахнуло жаром и вкусными запахами. Небольшая кухня. Видны две жирные спины, обтянутые белыми халатами, уголок плиты. Родион прошел мимо, словно бывал здесь сто раз. Коридорчик вновь поворачивает, на сей раз вправо. Родион на ходу расстегнул пальто. Опустил руку в карман. Навстречу кто-то шел - из-за угла упала тень. Он не замедлил шага. Кирочку он узнал мгновенно - несмотря на коротенькое черное платье, обильный макияж. С ходу, едва она инстинктивно замерла, расширив глаза, ударил ее рукояткой пистолета в переносицу. Ударившись спиной о стену, она осела с залитым кровью лицом, длинно, тяжело всхлипнув. Он звонко вогнал магазин, передернул затвор, снял автомат с ремня и перекинул в левую руку. Никакой охраны на пути - видимо Князь чувствовал себя в безопасности. Зальчик открылся перед ним неожиданно - Родион даже отпрянул. Все здесь было словно бы кукольное - дюжина столиков вдоль стен, крохотная эстрада, стойка бара, где одновременно могли примоститься человека три, не больше. Уютно, надо признать. Хорошо, должно быть, посиживать здесь, будучи хозяином и владыкой... Столики пусты, кроме одного - за ним и сидел Князь в компании двух незнакомых, при галстуках, и тупорылого охранничка, не того, что сидел в "девятке", незнакомого. Сразу было видно, что это именно охранник - очень уж он не гармонировал с тремя господами в хороших костюмах, с умно-решительными лицами. За стойкой помещался толстощекий парень в белой рубашке и красной "киске" в белый горошек. Его тоже следовало сосчитать, чересчур широкоплеч и серьезен для простого бармена... Родион, мало того, что служил в армии, достаточно поболтался на сборах, чтобы запомнить нехитрую истину: "В комнату врываются вдвоем - впереди граната, а ты за ней..." Чека упала на пол с будничным негромким стуком. Сделав шаг вперед, он громко окликнул: - Князь, смерть пришла! И, убедившись, что его успели увидеть и узнать, широко размахнулся, метнул гранату по всем правилам, отпрянул за угол. Взрыв прозвучал оглушительно, вылетело высокое стекло, обрушиваясь звенящим водопадом, по стенам словно хлестнули десятки кнутов со вплетенными в них свинчатками, с отчаянным дребезгом осыпались неисчислимые висюльки люстры... Родион прыжком влетел в зал, ставший неузнаваемым - среднее из трех стекол выбито начисто, люстру смахнуло, разбито зеркало над стойкой, а чудом уцелевшие длинные, кривые почему-то осколки густо заляпаны темно-алым - ага, бармену угодил в лоб шальной квадратик "лимонки", вон он сидит, припав к стене тем, что осталось от головы... Навстречу бабахнул пистолетный выстрел. Управляемый чужой волей, делавшей невероятно проворным и вертким, Родион без труда уклонился, расставив ноги, полоснул длинной очередью по единственному, кто ухитрился уцелеть. И тот, выронив длинный пистолет, скорчившись, опустился на пол. Стол из светлого дерева, за которым они все четверо сидели, был покорежен и полуразбит. Резко повернувшись, так что полы плаща разметались нетопырьими крыльями, Родион несуетливо, метко принялся палить по трем распластавшимся фигурам. Две еще дергались, пытаясь встать - и замерли окончательно, потерявшие сходство с людьми из-за копоти и висевшей лохмотьями одежды... Шевеление слева. Он развернулся в ту сторону как раз вовремя, чтобы поймать на мушку рослого детину в белой куртке, ошалело выскочившего откуда-то из-за эстрады. Потянул спуск. Детина повалился ничком, так и не успев вытащить из-под мышки пистолет. На улице слышался визг тормозов и крики. Держа автомат наизготовку, Родион бросился прочь - уже знакомым коридорчиком. Две грузных поварихи, выскочившие ему навстречу, сами наскочили на короткую очередь. Они падали мучительно долго, и пришлось ждать, пока упадут - закупоривали проход расплывшимися фигурами, как пробки. Кирочка за это время успела немного прийти в себя - она, цепляясь за стену, пыталась добраться до входной двери... Родион, осклабясь, вогнал ей в спину скупую очередь - в свое время мужской лихости ради научился опустошать магазин короткими очередями в два-три патрона. Сэкономил даже - Кирочка уже застыла на полу, а затвор все еще оставался на боевом взводе, значит, были в магазине патрончики... Вот только автомат ему совершенно ни к чему теперь, Опасно держать в машине далее, да и патронов там осталось всего ничего... Родион швырнул его на пол рядом с Кирочкой, не спеша снял пальто, сбросил широкий ремень. Вышел на улицу, торопливо сдирая и пряча в карман резиновые перчатки. Главное было, как всегда, - не бежать. На балконах и в окнах любопытных что-то не видно - знают, наверное, что за соседи им достались, не торопятся высовываться... Спокойным шагом он добрался до машины. Выехав на улицу, повернул направо, чтобы проехать мимо парадного входа в кафе как ни в чем не бывало. Там уже толпилась изрядная толпа зевак, а вот милиции пока что не было... ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ Избавление Уже привычно пригибая голову, чтобы не треснуться темечком о бетонный выступ, Родион спустился в подвал, светя под ноги фонариком, повернул налево. При каждом движении луча во мрак отпрыгивали какие-то черные, длинные, проворные, исчезали, слившись с сырой темнотой, и тут же новые на миг возникали на границе мрака и света, на зыбком рубеже меж явью и нереальностью, колыхались в такт с пульсирующим под черепом упругим комком. Неразличимые шепотки смыкались вокруг, рассыпаясь острыми шорохами и мягким топотком крохотных лапок. Кто-то неотступно сопровождал его шаг в шаг, оставаясь недосягаемым для взгляда, кто-то провел по лицу невесомым, мохнатым, мягким. Волнами накатывали запахи, чересчур быстро сменяя друг друга, чтобы их можно было распознать, звон в голове стал неотъемлемой ее частью... Поставив фонарь в стороне рефлектором вверх, присел на корточки, стал швырять железяки в угол, вызывая обиженное шуршанье разбегавшихся невидимок, быстрые сумбурные шепотки, замыкавшие его в шипящее полукольцо. Создания с рубежа нереальности шмыгали у ног, подвал, словно темной водой, был залит под потолок шуршаньем, скрежетом коготков, шебуршеньем тех, не к ночи будь помянутых, - но страха не было, хоть и пробивалось временами змеиное шелестенье старика: "Джехеннем..." - Ничего, ребята, ничего, - бормотал он, разбрасывая лязгающие железки, - Прорвемся, это для них джехеннем, пусть они и пужаются... Сумбурчики ответили одобрительным лопотаньем, сжимая кольцо. За спиной высился кто-то тихий, неподвижный, громадный, свой, благосклонно взирающий, вот только стылым холодом от него веяло так, что кожа на затылке неприятно стянулась. И Родион недовольно пробормотал, отмахиваясь локтем: - Не стой над душой, а то перекрещу... Потом он услышал, как рядом, за тонкой кирпичной перегородкой, вполне дружелюбно беседуют, смеясь, Лика и Соня, мельком порадовался, что у них все наладилось, успели и познакомиться, и помириться, но время поджимало, и он не стал отвлекаться, вмешиваться в разговор своих женщин, разбрасывал хлам, скрывавший тайник, - а там женские голоса отдалились, растворились в царапаньи и шуршаньи крохотного народца. - Думаете, я не знаю, кто вы? - широко усмехнувшись, спросил Родион. - Зна-аю... Ну и живите... В два счета сковырнув стамеской фальшивые днища канистр, высыпал пачки денег на плотно убитую землю под ногами, стал аккуратно поднимать по одной, отряхивать от пыли, укладывать в принесенную с собой объемистую сумку, кирпичик к кирпичику, словно каменщик, трудолюбиво возводивший стену меж прошлым и будущим. Сам подивился, как много набралось, сколько было добыто трудами в поте лица. Уложил сверху мешочки с драгоценностями и золотыми червонцами. Раскрыл паспорт на страничке с фотографией. В самом деле, много общего, для кассиров и проводниц сойдет. Гражданин Капитоненко Виктор Трофимович собрался домой, в направлении Вятки, мы люди не особенно сложные, кто-то спешит по направлению к Свану, ну, а мы - в сторону Вятки... Вятские - ребята хватские, семеро одного не боятся, если он побитый и связанный... Так, кажется, звучала поговорка. А Родиона Петровича Раскатникова больше нет. Был, да весь вышел. Сумбурчики одобрительно перешептывались. Чтобы сделать им приятное за моральную поддержку, Родион звучно продекламировал Киплинга, "О пропавших без вести": - ...и снова можно будет жизнь начать, когда тебя заочно погребут. Мы снова сможем девочек любить, могилы наши зарастут травой, а траурные марши, так и быть, наш старый грех покроют с головой... Благодарные слушатели ответили бурными аплодисментами, глуховатыми, ватными рукоплесканиями, сливавшимися с биением упругого шара под черепом. Бережно спрятав паспорт во внутренний карман куртки, Родион застегнул его на пластмассовую пуговицу. До Екатеринбурга как-нибудь доберется. А там можно и поговорить по душам с Петровичем. За время робингудовских приключений и общения с Соней узнал много нового о теневой стороне жизни. Даже если Петрович струхнет, новый паспорт можно раздобыть самому. Какой угодно, хоть на имя Джумагельды Ивановича Цукермана. Есть еще ближнее зарубежье, знакомые в Минске, Риге, Харькове, есть места, где прошедший неплохую школу выживания бывший интеллигент сможет приложить к делу и жизненный опыт, и деньги, а то и инженерную смекалку... Повесил на пояс кобуру с "Зауэром", сунул в боковой карман запасную обойму, не раздумывая, ввинтил запал в единственную оставшуюся гранату, проверил большим пальцем, надежно ли отогнуты усики. Округлая тяжесть гранаты приятно оттянула тонкую ткань кармана. Тщательно застегнув сумку, оказавшуюся вовсе не тяжелой, Родион встал. Для вящей безопасности нужно будет сесть на электричку, там не нужно предъявлять паспорт. Доехать до Аннинска, оказавшись за границами Шантарской губернии, а там пересесть на поезд дальнего следования. Рыжая стерва в майорских погонах, кавалерственная дама, пусть испытывает свои пинкертоновские таланты на ком-нибудь другом. Окажись у нее мало-мальски весомые козыри, давно вцепилась бы в пятки, тут не спасло бы и заступничество академика. Значит, доказательств нет никаких, не зря же во время обыска вид у нее был, как у норовистой лошадки, тщетно пытавшейся выплюнуть удила... Аккуратность - прежде всего. Поднявшись в квартиру, он тщательно побрился в ванной, краешком глаза то и дело улавливая шевеленье сумбурчиков в темных уголках. Попрыскал мужским лосьоном-спреем на горячую, словно бы воспаленную кожу. Безупречно одетые, чисто выбритые и причесанные люди в глаза милиции, как правило, не бросаются. Следовало бы сбрить бородку, но тогда паспорт вятича будет бесполезен. Он надевал свежую рубашку, когда зазвонил телефон. Приставив палец ко лбу, Родион долго, задумчиво созерцал аппарат, пытаясь вспомнить, для чего эта штука предназначена. Сообразив наконец, что следует делать, снял трубку и сказал без выражения: - Алло. - Старик, ты? Вадик говорит. - Какой Вадик? - искренне удивился Родион, успевший уже начисто забыть о прошлой жизни, о тех, кто не имел ничего общего с Робин Гудом. - Родька, ты даешь... С утра похмеляешься? - Ах да... - вспомнил он. - Извини, я тут замотался вконец... Вадик, да... Как дела? - Да возвращаюсь завтра утречком, ты не в претензии? - Конечно, нет. - Родька, тогда подчисть там все, лады? Я знаю, ты и так аккуратист, да мало ли какая мелочевка после таких вакаций остается... Я с будущей супругой в эту хату войду, усек? - Ага, - сказал Родион. - Не волнуйся, старик, я все ненужное уже вынес... вывез... - его прошиб сухой, трескучий смех. - Все ненужное... И сам, можно сказать, выезжаю... Он чисто машинально бросил взгляд на телефон - и оцепенел. Угловатые красные цифирки высветили шестизначный номер. То есть - шантарский, городской. Все телефоны "Шантарского Загорья", расположенного в четырех часах езды от Шантарска, были четырехзначные. Вадик что-то талдычил в трубку - теперь-то Родион понял, что голос у старого приятеля был странныи... И сбросил аппарат со стола. Из глаз едва не брызнули слезы - это было неправильно. Они не имели права вставать на пути в новую жизнь... Значит, добрались до Вадика. И до "берлоги". Никакой ошибки. Вадик не стал бы делать совершенно ненужную остановку на полпути из курорта к дому... Голова работала ясно и четко. Прокравшись к двери, он снял "Зауэр" с предохранителя, наложил цепочку, взявшись за ручку, стал открывать дверь от себя... Ее рванули снаружи с необычайной силой, цепочка скрежетнула, но не подвела... Наугад выстрелив в образовавшуюся щель - и с радостью услышав вскрик боли, еще какой-то шум - Родион дернул дверь на себя. Щелкнул замок. Захлопнул вторую, сейфовую, и четыре ригеля моментально вошли в гнезда. Со стальной, сейфовой, они повозятся. Вадик поставил ее не из-за воров - после того, как муженек одной из его бесчисленных симпатий, мужик габаритный, снес с петель старую дверь, и дело кончилось хорошей дракой... Осторожно подкрался к окну, отодвинул штору. На крыше девятиэтажки напротив над невысоконьким кирпичным парапетом маячили стволы и зеленые круглые каски. Родион дважды выстрелил навскидку прямо сквозь стекло - не попал, успел заметить, но головы и стволы шустренько исчезли за парапетом... И тут же, разнося вдребезги оконное стекло, по комнате справа налево прошла длинная автоматная очередь, Родион едва успел отпрянуть за бетонный пристеночек. Он оказался зажатым в углу, а очередь безостановочно хлестала по стене, с грохотом расшвыривая книги, брызнули осколками фарфоровые безделушки, портрет корифея мировой науки выглядел теперь так, словно над ним потрудилась орда чернорубашечников, жаждавшая отомстить за создание жидомасонской теории относительности, изначально предназначавшейся для затуманивания мозгов доверчивого русского народа. Родион испытал какое-то противоестественное любопытство, пытаясь угадать, в чем тут сюрприз. И, когда на лестничной площадке упруго громыхнул взрыв, он испытал скорее радость от того, что угадал правильно - пока автоматчик зажимал его в углу, внешнюю дверь подорвали. Пресловутый "Ключ" или "Импульс" - он не так давно приобрел изданную в Шантарске пухлую "Азбуку милиционера" и старательно изучил длинный список спецсредств... Ну и ладненько. Со второй дверью придется повозиться не на шутку, американцы ее сделали не для того, чтобы вылетела от паршивенького подрывного заряда... Воспользовавшись тем, что автомат умолк, рухнул на пол и пополз к сумке. В разбитое окно врывался ветерок, шума на улице, вот странно, не было - наверное, оцепили там все... Даша, сука... Недооценил. Использовала единственную возможность взять его с поличным. Это называется - приехали... Он понимал, что провалился, что выхода нет, но в душе клокотал ликующий азарт - все-таки он водил их за нос достаточно долго. Рядом с его головой в пол звучно ударила пуля - оживились снайперы на крыше. Поздно, он уже успел втащить сумку за ремень в кухню, сам заполз туда, по-пластунски подобрался к подоконнику, в мертвую зону. Его перемещение не осталось незамеченным - вновь, длинными очередями, заработал автомат, кроша стекла кухонного окна, аккуратная кухонька во мгновение ока обрела насквозь сюрреалистический вид - глубокие выбоины на стене, посуда с подвесной полочки валяется на полу в виде разноцветного крошева осколков и осколочков... А потом? Соскользнут по тросам с верхних этажей, забросают ослепляющими гранатами, рано или поздно подорвут и вторую дверь... Его прижали плотно. Не высунешься, а о прицельных выстрелах и думать нечего. Так и придется валяться, пока не войдут... Мысль эта была нестерпимой, за ней длинным шлейфом тянулись вовсе уж унизительные картины: бетонные казенные коридоры, камеры, допросы, суд... Вышка. Не стоит обольщаться - даже если докажут только половину исполненных им, этого хватит... Слева, под черепом, все сильнее чувствовалось незнакомое неудобство - пульсирующий шар вел себя как-то иначе, как никогда прежде. И Родион содрогнулся, осознав, что где-то на дальних подступах крохотной искоркой тлеет страх... Почему его не схватили, когда шел в кафе? Не знали, что он собирается делать, в самом деле не следили? Или то, что он в "Казачьей ладье". Рыжую вполне устраивало? На улице раздался жестяной, неестественно мощный голос: - Внимание, Раскатников! Выбросьте оружие в окно и выходите на балкон с поднятыми руками! Гарантируем непредвзятое разбирательство вашего дела! Надо же, на что вздумали купить... Родион осклабился, сжавшись в комочек под окном. - Внимание, Раскатников! - надрывался мегафон. - У вас нет ни единого шанса, бросьте оружие и выходите! - Сейчас брошу, - сказал он сквозь зубы. Не сдвигаясь с места, неестественно выгнув руку за спину, ухватил стоявшую под столом бутылку с ацетоном. Вырвал пробку, вылил содержимое в сумку, чиркнул зажигалкой. Взметнулось бледное пламя, пахнуло жаром, ногой он отшвырнул сумку на середину кухни. Занялось на совесть, горели доллары и рубли, в братском единении пылали президенты и "голый на телеге". Чтобы никто не попользовался кровным, трудами нажитым... Но страх креп. Как сквозь пелену, до него понемногу начинало доходить, что это - всерьез. Что его поймали. Что он никогда уже не сможет вернуться домой, ходить по улицам, спать с женщинами, есть вкусное... Мегафон возобновил свои казенные увещевания. Родион не слушал - он пытался понять, что крылось за услышанными позавчера словами мертвой Лики: "Восемнадцатый день..." Почему-то сейчас именно это было самым важным. Клубы грязно-серого дыма от горящих денег вытягивало ветерком в разбитое окно. Новых взрывов на площадке пока что не последовало. Родион, передвигаясь по-крабьи - боком, на четвереньках, - подобрался к кухонной двери, чтобы осмотреться оттуда со всейвоз-можной осторожностью... Тупой удар в левую сторону живота швырнул его на пол, едва Родион стал распрямляться. Выстрела не было слышно. Родион пребольно ударился головой, перед глазами взорвались огромные искры, плечо онемело. Под черепом что-то беззвучно лопнуло, словно бы обдав его с внутренней стороны ливнем нестерпимо горячих капель. В голове образовалась странная пустота. И все же он сообразил, что следует вернуться к окну... Пополз ногами вперед - "как покойника несут", мелькнуло в сознании - упираясь локтями. Перевалившись на бок в непростреливаемой зоне, рванул левой рукой рубашку на животе. Не было ни крови, ни боли - наискось от пупка зияла аккуратненькая дырочка с припухшими чуточку темно-бордовыми краями. Глубоко вдохнул несколько раз - нет, ни малейшей боли... Сумка догорела, превратившись в бесформенный ком цвета сигаретного пепла. От него поднимались многочисленные струйки дыма, тянуло горелой синтетикой, жженой бумагой. И рубли, и доллары пахли, сгорая, в точности как старые газеты... А боль все не приходила. Он лежал, ошеломленно разглядывая живот, вздымавшийся и опадавший в такт тяжкому, свистящему дыханию. Голова казалась пустой внутри. Стало удивительно легко, спокойно, безопасно. Разгоравшийся на дальних подступах страх незаметно погас. Родион вытащил из нагрудного кармана куртки сигареты, сделал первую затяжку, лежа навзничь, улыбаясь в потолок. Разгадка пришла неожиданно - и следом за ней вернулась былая ясность мышления. Ничего этого не было. Ничего. Все события, разговоры, несообразности и странности легко укладывались в эту гипотезу, как патроны в обойму. И в первую очередь - белоснежный кошмар. Не было ни осадившей его убежище милиции, ни раны в живот. Не было добычи, ограблений и налетов. Вполне возможно. Соня, как и ее смерть, существовали только в его бредовом сне. На определенном отрезке пути его жизнь раздвоилась на бред и реальность. Не исключено, Ирину он в самом деле вез домой, а пистолет и вправду обронил в машине ее вдребезину пьяный муженек. Но после удара головой о стойку дверцы он не доехал до "Поля чудес" и никакого киргиза, соответственно, не грабил. Никого он не грабил и не убивал. Он долгие недели лежал в белоснежной больничной палате, не в силах пошевелиться, говорить, мыслить. Бредовые видения завладели его сознанием и подменили собой реальную жизнь, убедили его, что лишь они и являются жизнью... В самом деле, разве возможно было столько времени грабить и убивать, не попавшись? Разве возможно было нагромоздить столько преступлений и зверств? Родион Раскатников никак не мог этого сделать в жизни. Он лежал в коме, без сознания, разбив голову, беспомощный, как спеленутый младенец. Временами реальность прорывалась в кошмары, но сама представлялась кошмаром в том мире иллюзий, где он блуждал... восемнадцатый день? Радость переполняла его. Улыбка стала блаженной. Все были живы - и Лика, и Зойка, и Ирина, и даже кобелино Вершин. И тот милиционер был жив. Чуточку жаль, правда, что не существовало Сони, скорее всего, явившейся в кошмары из-за вынужденного воздержания. Но ведь это означало, что и Князя с его людьми не существовало никогда - до ранения и травмы Родион о них в жизни не слышал, значит, и они были порождены больным мозгом... Вопли мегафона на улице отодвинулись куда-то далеко - мир кошмаров и иллюзий пытался напомнить о себе, но Родион не собирался на него отвлекаться, переполненный тихим блаженством оттого, что все было ложью, что все остались живы. Он смеялся - громко, радостно, совершенно по-детски. С острым наслаждением упивался громыханьем мегафона - теперь, когда наконец-то добрался до истины, любые детали полонившего его кошмара казались смешными и нелепыми. Сомнения, таившиеся где-то в немыслимом отдалении, можно было не принимать в расчет. Не счесть примеров, когда человек прекрасно осознает во сне, что спит, что окружающие монстры попросту чудятся. Случается, правда, что сон пытается обмануть спящего, подсовывает еще более изощренные иллюзии, уводит все ниже и ниже, на новые уровни нереальности - скажем, снится, что ты проснулся, а значит, сна больше нет, все вокруг предельно реальное. А на самом деле ты преспокойно спишь дальше - и замираешь в смертной тоске от окружающих ужасов, якобы пришедших с пробуждением. Родион не раз с таким сталкивался и в детстве, и после. Был безотказный способ проснуться - опрометью кинуться вниз, с высоты. Если снился дом - из окна. Если снились горы - с горы. Исключений просто не существовало. Пожалуй, и бред должен подчиняться тем же закономерностям... Отбросив дымящийся окурок на середину кухни, он запустил руку во внутренний карман, нащупал рубчатое яйцо гранаты. Вытащил, нагревшуюся от тепла тела. Зажал в кулаке и вырвал чеку. Швырнул ее в сторону окурка. Поднялся на подгибавшихся ногах, прижался к стене. Снаружи притихли. Осторожненько высунувшись, он увидел на крыше противоположного дома зеленые верхушки шлемов над парапетом. Расхохотался - смеясь над ними, над кошмариками. Если он доискался до истины, значит, и выздоровление близко? Быть может, начинает приходить в себя и вскоре увидит Лику? Одним рывком перевалился через подоконник, бросив тело вперед, словно нырял в воду. Острая боль от застрявших в раме осколков стекла резанула грудь и живот. Серый асфальт и белые крыши милицейских машин неслись навстречу, причудливо вихляясь и кружась, вырастая с немыслимой скоростью, сомнения и страх вновь ожили в нем, в смертном ужасе обрывалось сердце - и Родион разжал пальцы, растопыренной ладонью по-прежнему прижимая гранату к груди, проваливаясь в бездонным мрак, все еще не понимая, смерть или пробуждение таились в бездне... 1 Анабазис - в Древней Греции название дальнего военного похода, сейчас употребляется лишь в ироническом смысле. 2 Риваль - соперник (франц.). 3 "О мертвых либо хорошо, либо ничего". 4 Ma parole - честное слово (франц.). 5 Граф Босвел - знатный сановник, Согласия шотландской королевы Марии лорда Дарнлея в 1567 г. организовавший со Стюарт убийство ее мужа. 6 Бене, филиус - хорошо, сынок (латинск.).