м этого квартала, он готов был в первый момент подумать, что исключения из правил все же возможны. За столом, заваленным неизбежными бумагами, восседал необъятных размеров толстяк, из судейской мантии которого можно было, пожалуй, выкроить два, а то и три одеяния для его собрагьев по профессии. Комиссар больше всего напоминал стог сена. Гигантское чрево не позволяло ему сесть к столу вплотную, так что он определенно не мог дотянуться до бумаг. Добродушнейшая физиономия чревоугодника и выпивохи была отягощена тремя внушительными подбородками, а щеки едва ли не лежали на плечах. Глаза у толстяка оказались огромные, синие, взиравшие на вошедшего с детским любопытством, незамутненно-ясные... -- Фракондель, голубчик мой, душенька, кого вы мне привели? -- воскликнул он с мягким укором. -- Вернее, что вы мне тут наговорили? Ну какой же это Бутвиль? Шалопайчика Бугвиля я знаю в лицо и не теряю надежды с ним когда-нибудь свидеться, но он, прощелыга этакий, ветреник несказанный, постоянно резвится на чужой территории... Ну да ладно, коли уж привели этого, не уводить же его назад, не отпускать же на все четыре стороны! Еще, чего доброго, опять возмутит тишину и спокойствие наших милых улочек безбожной дуэлью! Уговорили, Фракондель, уговорили, плутишка! Оставляем его в нашем уютном заведении... -- Я бы хотел объясниться... -- сказал д'Артаньян, нетерпеливо переступая. -- Хо-хо-хо! -- расхохотался добрейший комиссар, так что его щеки и многочисленные подбородки затряслись самым уморительным образом. -- Хороший вы мой, душечка, зря вы нетерпеливо этак ножкой по казенному полу постукиваете, словно жеребчик застоялый! Вы уж эти манеры бросьте, ласково вас прошу! Вы к нам завернули не на часок, а на всю вам оставшуюся жизнь... хотя сколько ее там осталось, вашей незадачливой жизни... Снимем сейчас с вас допросик, как полагается, потом придет хмурый такой дядька, сведет вас в подвальчик, сапожки испанские вам наденет и начнет, мерзавец, клинья вбивать, пока от косточек кашка не останется... Ну, а потом, обычным порядком, сведут вашу милость на Гревскую площадь, душевно попросят положить удалую головушку на чурбачок -- и тот же дядька топориком вам по шейке ка-ак ахнет! У него это хорошо получается, вы и охнуть не успеете, как душенька отлетит! Имеем навык, знаете, вы у нас и не десятый даже, милый вы наш дворянчик, хо-хо-хо! -- Но позвольте... -- И не просите, и не позволю, хо-хо-хо! -- заливаясь жизнерадостным смехом, воскликнул комиссар благодушно. -- Ну сами подумайте, бесценный вы мой, как нам поступать с ветрогоном вроде вас, столь бессовестно нарушающим указы о запрете дуэлей, что вступили в строжайше запрещенный поединок под самыми окнами Лувра! Уж не прикажете ли принести вам из ближайшего кабаре бургундского q тушеными голубями, а то и веселых девок кликнуть? Нет, душенька, разговор с вами будет короткий -- по накатанной колее пойдете, хе- хе-хе! Хо-хо-хо! Право слово, не дождетесь вы у нас развлечений кроме испанского сапога, честью вам клянусь! Жизнерадостно излагая все это, он улыбался, подмигивал, тряс подбородками, то и дело разражаясь заливистым смехом, и глаза его при этом оставались незамутненными. Д'Артаньян лишний раз убедился, что в данном случае исключений из правил не бывает. -- Я, драгоценный мой, не для того сюда поставлен его величеством, чтобы бургундским поить прощелыг вроде вас, самоцветный мой, золотой мой, бесстыжие ваши глазыньки! Подумать только -- столь юны на вид, а уже проходите по жуткой статье "оскорбление величества"! Д'Артаньян после знакомства с Шатле, а также тесного общения как с полицейскими комиссарами, так и с компанией Пишегрю, нахватался кое-каких поверхностных познаний в юриспруденции... -- Соблаговолите изъясняться точнее, господин комиссар, -- сказал он неприязненно. -- Оскорбление какого величества вы имеете в виду -- божественного или земного? [В старинном французском праве существовали две разновидности "оскорбления величества". "Оскорбление божественного величества" означало святотатство, богохульство, ересь и т.д. "Оскорбление земного величества" относилось к королю и подразумевало любые покушения как на саму особу короля, так и на безопасность государства (в известной степени соответствуя понятию "государственная измена") на практике допускало самое расширенное толкование.] Комиссар удивленно уставился на него, потом, как ни в чем не бывало, залился хохотом: -- Однако вы и фрукт, хо-хо-хо! На вид юнец юнцом, а в законах- то разбираетесь! Ох, не простая птичка к нам залетела, чует мое сердце, тут одним сапожком не обойдется, нужно будет как следует порасспрашивать... "Земного величества", ясное дело, золотой мой! Я вам покажу, любезный, как средь бела дня безобразия нарушать и драку дуэлянтствовать, хе-хе-хе! Я вам покажу, как своевольничать и монаршие указы ни в грош не ставить, господа королевские мушкетеры, так-то! Когда он произносил последние слова, в его младенчески наивных глазах определенно полыхнула откровенная злоба и неприязнь -- и д'Артаньян, твердо решивший, что пришла пора выпутываться из этой скверной истории, сделал для себя недвусмысленные выводы... -- Судя по выражению вашего лица и интонации, вы, сударь, кардиналист? -- деловито спросил д'Артаньян. -- Да уж позвольте, лапушка, таковым и оставаться, хо-хо-хо! -- отозвался комиссар, колыша необъятным чревом, смахивая выступившие от беззаботного смеха крупные слезы и гримасничая. -- И, как верный слуга великого кардинала, обещаю вам, господин королевский мушкетер, что бунтарский дух из вас мы повытрясем! -- Боюсь, вы ошибаетесь, -- решительно перебил д'Артаньян -- В мушкетерах короля я не состою, и плащ этот оказался на моих плечах по причинам, которые вам нет нужды знать... Впервые на лице толстяка обозначилось нешуточное изумление. Не давая ему опомниться, д'Артаньян сделал три шага к столу, волоча за собой вцепившихся ему в локти оторопелых стражников, и, чеканя слова, сказал: -- Слушайте меня внимательно и не хохочите, как идиот! Немедленно пошлите людей -- и лучше всего верховых -- в дом господина де Кавуа, капитана мушкетеров его высокопреосвященства, а также в Пале-Кардиналь, чтобы они разыскали графа де Рошфора, конюшего монсеньера Ришелье. Молчать, я вам говорю! Пусть немедленно разыщут одного из этих господ или обоих и попросят их bhr|q сюда! Речь идет о судьбе Франции, понятно вам, жирное вы брюхо?! Если промедлите или выполните мое поручение дурно, кардинал вас еще до заката прикажет повесить на башне Консьержери! Ну, что вы сидите, как жаба на лопухе? Было в его лице и голосе нечто, отчего толстяк, мгновенно изменившись лицом, с неожиданным проворством вскочил на ноги, опрокинув брюхом стол, так что зловещие бумаги -- а других здесь и не имелось -- разлетелись по всей комнате. Караульные настолько изумились, что от растерянности выпустили арестованного. Д'Артаньян скрестил руки на груди и, видя решительный перелом в свою пользу, высокомерно поторопил: -- Живее! Служба кардинала! Именем его высокопреосвященства! Комиссар, топчась прямо на рассыпанных бумагах, вместо прежнего густого баса воскликнул тоненьким бабьим голоском, себя не помня от растерянности: -- Что вы стоите, болваны?! Живо, бегите в конюшню, найдите Пьера и Грегуара, пусть седлают коней! Пусть сломя голову летят в Пале-Кардиналь и к капитану де Кавуа! Стражники, мешая друг другу и сталкиваясь боками, выскочили в узенькую дверь. Комиссар, с удивительным для такой туши проворством приплясывая вокруг д'Артаньяна, запричитал: -- Простите дурака, ваша милость, кто же знал, кто мог предполагать, что тут не нахальная дуэль, а кардинальская служба... Уж не гневайтесь, душевно прошу! Пока они управятся -- бургундского, а? Тушеных голубей, а? Фаршированных болонской колбаскою с каперсами? Мигом слетают... -- Оставьте эти глупости, -- сказал д'Артаньян значительным тоном. -- Дайте лучше простой воды, в горле пересохло... ...Неизвестно, что говорили посланцы комиссара и какие аргументы они пустили в ход, но уже через полчаса, показавшиеся д'Артаньяну вечностью, в коридоре зазвенели шпоры, и в комнатушку энергичным шагом вошли двое мужчин: капитан де Кавуа и граф Рошфор, судя по их виду, мчавшиеся верхами. На лице Кавуа отобразилось горькое разочарование, даже нешуточная обида: -- О господи, это вы, д'Артаньян! Если вы опять влипли в какую- то неприглядную историю, вам, черт меня побери, придется выпутываться самому... Что это за выдумки насчет кардинальской службы? -- Подождите, -- сказал Рошфор, окинув д'Артаньяна проницательным взглядом черных глаз. -- Шевалье, откуда у вас мушкетерский плащ, и что означает весь этот маскарад? -- Подождите за дверью, -- приказным тоном обратился д'Артаньян к комиссару. -- Вас позовут, когда будет в вас надобность... Комиссар, после реплики капитана де Кавуа засомневавшийся было в неких мрачных и грандиозных полномочиях д'Артаньяна, покосился на графа Рошфора, но тот согласно кивнул -- и толстяк проворно выкатился за дверь с самым разнесчастным видом, окончательно запутавшись в сложностях жизни. -- Итак? -- с непроницаемым видом спросил Рошфор. Д'Артаньян, подойдя к ним вплотную и понизив голос, сказал: -- Господа, жизнь его величества и кардинала в опасности! Глава шестая Кардинал Ришелье у себя дома -- Я отчего-то полагал, что вы несколькими годами старше, -- сказал кардинал Ришелье, почти бесшумно прохаживаясь по кабинету, -- но кардинальские коты, ухоженные, пушистые, благодаря своей mebepnrmni чуткости ловившие настороженными ушами малейший звук, то и дело провожали его загадочными прищуренными взглядами. Д'Артаньян был наслышан о них, но видел впервые -- и старался сидеть, не шевеля ногами, потому что парочка избалованных созданий непринужденно разместилась у его пыльных ботфорт, время от времени пробуя их на прочность когтями, таращась снизу вверх со столь серьезным и озабоченным видом, словно хотели понять, друг это хозяину или враг. -- В таком случае, оба мы оказались в одинаковом заблуждении, монсеньер, -- сказал д'Артаньян. -- Я тоже, уж не обижайтесь на провинциала, представлял вас убеленным сединами стариком. В провинции только и разговоров о вас... Но ваш возраст молва как-то обходила стороной... -- Вы разочарованы? -- Наоборот, -- сказал д'Артаньян. -- Свершения выглядят особенно грандиозными, когда их инициатор в расцвете лет и сил... -- Вас уже научили в Париже говорить льстивые комплименты? -- усмехнулся Ришелье. -- Помилуйте, монсеньер, вы же не дама, а духовное лицо, какие могут быть комплименты... -- простодушно ответил д'Артаньян. -- Просто о вас говорят повсюду... -- Хотите сказать, одну похвалу? -- Нет, конечно, и худое тоже... Но разве эта молва делает погоду? -- Д'Артаньян, резко меняя тему разговора, постарался вернуться к мучившему его вопросу: -- Монсеньер... Я до сих пор озабочен всеми этими клятвами, что пришлось тогда дать... -- Успокойтесь, -- решительно сказал кардинал. -- Клятва, данная убийцам и заговорщикам, не имеет силы. Я вас отрешаю от всех клятв -- властью, данной мне святым римским престолом, тем престолом, что выше любого королевского... -- Он поднял руку, словно для благословения, и произнес несколько слов на латыни, в которых д'Артаньян понимал не больше, чем если бы они звучали на каком- нибудь наречии дикарей из Нового Света. -- Ну что же, господин д'Артаньян... Вы оказали огромную услугу -- и не просто человеку, а государству. Скажу вам по секрету, у меня есть свой человек среди заговорщиков -- и еще один из их же собственных рядов совсем недавно кое о чем донес. Рассчитывая, надо полагать, что это его спасет... Он будет неприятно удивлен, когда после разгрома заговора ему отрубят голову вместе с остальными. -- Можно спросить, монсеньер, почему? Ведь он оказал услугу... -- Услугу оказали вы, любезный шевалье. Вы -- обличитель, а не доносчик. Это совершенно разные вещи. Обличитель, едва услышав нечто, представляющееся ему гнусным, решительно сообщает тем, кому надлежит ведать безопасностью государства. Доносчик -- это другое... Человек, о котором идет речь, был вовлечен в заговор довольно давно, получил изрядную сумму денег и рассчитывал при удаче взлететь гораздо выше, чем он того заслуживает. Но потом... Деньги имеют свойство кончаться -- а хотелось еще. Кроме того, его измучил страх за собственную шкуру, он стал бояться, что все раскроется, что всех настигнет кара... Другими словами, если бы он был уверен в победе заговорщиков, если бы ему дали больше денег, он остался бы на прежнем месте в прежней роли... Таких не стоит щадить. Теперь о вас, д'Артаньян. Я высоко ценю вашу искренность, вы оказали и мне, и другим нешуточную услугу, но... Мне хотелось бы понять ваши мотивы. Не ответите ли на несколько вопросов? -- Как на исповеди... -- Почему -- "как"? -- На лице кардинала появилась мимолетная усмешка. -- Вы сами только что вспомнили, что я не только министр, но и духовное лицо... Так вот, дорогой д'Артаньян, ничто не мешало вам и далее оставаться в заговоре. То, что вы не Арамис, не имело mhj`jncn значения. Предположим, им удалось бы сместить меня, заточить в монастырь -- и, несомненно, тут же убить -- короля, претворить в жизнь все задуманное... И тут выясняется, что никакой вы не Арамис, а д'Артаньян. Неужели они прогнали бы вас и отдали все причитающиеся вам блага настоящему Арамису только потому, что именно за него себя выдавали вы? Действовал-то человек, а не имя! Я думаю, вас не только не прогнали бы с позором, но, наоборот, приблизили -- ведь вы показали бы себя крайне ловким человеком, какие людям вроде герцога Анжуйского и принца Конде необходимы, и чем они бессовестнее, тем лучше. Одним словом, то, что вы приняли на себя чужое имя, нисколько вам не помешало бы на пути к преуспеянию. И вы не могли об этом не думать... -- Я думал, монсеньер, -- честно признался д'Артаньян. -- Примерно то же самое приходило мне в голову. -- Но вы пришли ко мне... Почему? До сих пор ничто в вашем поведении не показывает, что вы ждете от меня золота, почестей, иной награды. Отчего же? Простите за назойливость, но в таких делах необходима полная ясность... -- Так просто и не объяснишь, монсеньер, надо подумать... -- сказал д'Артаньян, ожесточенно скребя в затылке в надежде, что это старое и испытанное средство поможет побыстрее постичь истину. -- Понимаете ли... То, что они задумали, -- неправильно. Так не полагается. Это против законов божеских и человеческих. Простите, что я подхожу с нашими провинциальными мерками, но это все равно, как если бы я или кто-то из моих братьев, устав дожидаться наследства, заточил отца в подвале... И потом... Знаете, я до того, как выбрался из захолустья, плохо представлял себе, что такое государство. Мне казалось, что жизнь в нем налаживается сама собой, что страна живет, будто ручей течет -- по проторенному руслу... Ну вот, а потом я немного присмотрелся. Оказалось, государством необходимо управлять, словно нашей рейтарской ротой. И очень много тут зависит от того, какой командир. У плохого не будет порядка, шеренги не научатся держать строй, каптенармус пропьет доверенное ему имущество, солдаты разболтаются... А у хорошего командира -- о, у него наоборот. Так вот, сдается мне, вы -- хороший командир. У Франции не было денег -- вы наполнили казну. У Франции не было флота -- вы его создали. В провинциях власть сеньоров была выше любого закона -- уж я-то знаю, кое-кто из наших родственников и знакомых оттого и пострадал, что они были правы, но бедны, а сеньоры тех земель -- неправы, но сильны... Вы назначили в провинции интендантов и губернаторов, которые приструнили самодуров... И, наконец, вы -- сущий гасконец, монсеньер! Вас ненавидит столько влиятельных и могущественных особ, против вас плетут столько козней и заговоров -- а вы невозмутимо возвышаетесь, как утес, о который разбиваются волны! Это совершенно по- гасконски! Пусть даже весь мир идет войной -- плечо вперед, навстречу пулям! -- Иными словами, я -- образец добродетели? -- с тонкой усмешкой закончил за него Ришелье. -- Ну что вы, монсеньер! -- с тем же простодушием воскликнул д'Артаньян. -- Есть кое-что, чего я не могу понять и принять, хоть в Бастилию сажайте... Ну как это можно, простите на дерзком слове, запрещать дуэли? Дворянин и дуэль -- это... это... это нечто изначальное, как небо над головой! Черт побери, если так пойдет и дальше, то... Мне поневоле приходят в голову вовсе уж идиотские, ни с чем не сообразные вещи... Если так и дальше пойдет, чего доброго, дворяне когда-нибудь будут ходить без шпаг, а если их обидят, они побегут к судейским с жалобой... Видите, какая чушь лезет в голову! Нет, с дуэлями вы определенно дали маху... Он спохватился и умолк, страшась собственной дерзости. Однако j`pdhm`k задумчиво смотрел на него без видимых признаков гнева. -- Любезный д'Артаньян, -- сказал он мягко. -- Известно ли вам, например, сколько дворян погибло от дуэлей в царствование Генриха Четвертого? -- Ну, человек двести... Или целых триста... -- Четыре тысячи. -- Черт побери меня... о, простите, монсеньер! А тут нет никакой ошибки? -- Нет. Разве что число преуменьшено. Оно впечатляет? -- Да конечно, ясное дело... -- протянул д'Артаньян растерянно. -- И все же дуэль есть дуэль, испокон веку так заведено... Он чуть-чуть не ляпнул: "Но вы-то, монсеньер, вы-то ничего не имеете против, когда ваши мушкетеры задают трепку королевским!" -- но вовремя опомнился. У всякой непринужденной беседы есть свои границы, в особенности если ваш собеседник -- лицо, обладающее большей властью, чем сам король... -- Итак... -- задумчиво сказал Ришелье. -- Вы сделали выбор меж мною и теми господами... -- Так уж получилось, монсеньер. Случайно... а может, и не случайно. Вы знаете, меня по-доброму принимали в доме капитана де Кавуа -- а граф Рошфор выручил из нешуточной передряги, когда неисчислимые толпы неотесанного мужичья набросились на меня с лопатами и вилами... Я вдруг понял: все те, кого я уважаю, кому обязан, находятся по одну сторону, а эти господа -- по другую... Вот так я и оказался на кардинальской службе... -- Прекрасно, что вы с а м и это признали, не дожидаясь моего предложения, -- сказал кардинал. -- Правда, у вас еще есть возможность отказаться. Прежде всего потому, что люди на моей службе далеко не всегда сходятся в честном бою с противником. Увы, моя служба -- это еще и лицедейство, коварство, игра, притворство, чужая личина... Насколько было бы просто, наступай наши враги открыто, со шпагами наголо... К сожалению, чаще всего обстоит как раз наоборот. Подумайте хорошенько, если вы ищете моей службы. Кое- что может показаться вам несовместимым с дворянской честью... -- А мне наплевать, -- упрямо сказал д'Артаньян. -- Мы, гасконцы, не любим шараханий в симпатиях и антипатиях... да и потом, вы, монсеньер, надо полагать, не заставите своих слуг губить хорошего человека... А там, бог даст, выдастся и случай позвенеть шпагой. -- Он может настать быстрее, чем вы думаете. -- сказал Ришелье. -- Видите карту? -- Это, по-моему, Ла-Рошель... -- Именно. Но у гугенотов в руках не одна Ла-Рошель. Катр, Мильго, Прива, Але, Андюз -- во всех этих превращенных в крепости городах, исконно французских, французский король, посмотрим правде в глаза, совершенно не волен распоряжаться. Чем и пользуются враги. Английское золото потоком течет в ту же Ла-Рошель... -- Бледное лицо кардинала на миг исказилось гримасой непритворного гнева. -- Видит бог, с этим необходимо покончить... Гугеноты -- вечный источник раздора. Бедненькие, ущемляемые гугеноты... До сих пор, через полвека, слышен плач по безвинным гугенотам, убитым в Варфоломеевскую ночь, -- и мало кто помнит, что сами гугеноты до того трижды устраивали резню католиков, не щадя ни старых, ни малых... Да и Варфоломеевская ночь... Вам известно, что это гугеноты готовили заговор с целью убить короля и захватить власть? -- Нет, -- сказал д'Артаньян. -- Но ничуть не удивлюсь... -- Заговор был, -- сказал Ришелье. -- В ближайшем окружении адмирала Колиньи и других гугенотских вождей находился доверенный человек королевы-матери Екатерины Медичи, он оставил обстоятельный доклад. [Все, что рассказывает Ришелье о нравах гугенотов (как и Ok`mxe, кстати), -- исторический факт. Последнюю по времени резню католиков гугеноты устроили в Ниме всего за три года до Варфоломеевской ночи. Доклад де Бушавана о парижском заговоре 1572 г., готовившемся вождями гугенотов, сохранился до нашего времени.] Гугенотов просто упредили, вот и все... Так что, коли уж вам, господа мои, не терпится позвенеть шпагами, я вам предоставлю для этого удобный случай... Война начнется скоро. Совсем скоро. Вам не приходило в голову, отчего герцог Бекингэм отправился к королеве на любовное свидание только спустя неделю после приезда в Париж? Ничто не мешало ему сделать это сразу же -- король лежит больной в Компьене, у королевы хватает доверенных слуг... -- А ведь верно! -- воскликнул д'Артаньян. -- Отчего же он медлил, коли сгорал от любви?! -- Потому что он в первую очередь политик, а уж потом -- беззаветно влюбленный. Всю эту неделю он трудился, как пахарь. Раздавал полновесное английское золото, вербуя сторонников английской короны... и, как легко догадаться, отнюдь не среди третьего сословия. -- Среди дворян?! -- Дорогой д'Артаньян, вы слишком молоды и не успели свыкнуться с некоторыми вещами... -- Черт меня... о, простите! Монсеньер, я еще понимаю гугенотов -- они открытые враги веры и престола, нет ничего удивительного в том, что они берут иностранное золото и приглашают на французскую землю чужеземных солдат... Но когда парижская знать... Ришелье усмехнулся: -- По-вашему, когда тридцать семь лет назад испанские войска заняли Париж, с захватчиками сотрудничали исключительно люди нетитулованные? Как вы наивны, шевалье... -- Ах, вот оно что... Он раздавал золото... -- И немало, смею вас заверить. В Париже уже составилась проанглийская партия. Это политика, любезный д'Артаньян. Там нет чувств и идеалов -- одна целесообразность. Если смерти министра или свержения законного короля можно добиться только с помощью чужеземного золота и чужеземных же войск -- будьте уверены, заговорщики без колебаний возьмут и то, и другое... -- Вот еще одна причина, чтобы не отказываться от вашей службы, -- сказал д'Артаньян, упрямо выпятив челюсть. -- Знаете, монсеньер, мне раньше казалось, что весь мир состоит из нашего прекрасного Беарна. А оказалось, Гасконь -- это только часть Франции... Но что же мне в этой ситуации делать, ваше высокопреосвященство? -- То есть как это -- что? -- поднял брови Ришелье. -- Возьмите эту записку. Мой казначей незамедлительно выдаст вам триста пистолей. Вы заберете назад вот это, -- он повертел в тонких сильных пальцах особым образом изуродованную монету. -- И немедленно отправитесь в Нидерланды, в гостиницу "Зваарте Зваан"... А как же иначе? Поручения особ столь высокопоставленных, как герцог Анжуйский и принц Конде, и столь очаровательных, как герцогиня де Шеврез, следует выполнять со всей скрупулезностью и надлежащим рвением... А если без шуток, д'Артаньян, -- мы обязаны действовать. Никто, кроме вас, не подобрался столь близко к самому центру заговора... Глава седьмая, где молодой живописец самым честным образом зарабатывает пятьдесят пистолей, а молодому гасконцу предлагают значительно больше, но за дела гораздо более бесчестные... Быть может, гостиница "Зваарте Зваан" и располагавшийся на первом ее этаже трактир с тем же названием и считались самыми первосортными в славном городе Зюдердаме. Даже наверняка. Не во всяком парижском заведении для благородной публики встретишь столь роскошную обстановку: просторный зал, выложенный плиткой, балки под потолком натерты воском, окна вручную раскрашены разноцветными пейзажами и цветами, столовые приборы великолепны, имеется даже оркестр, пристойно услаждающий слух господ посетителей... Вот только развлечения здесь были какие-то предосудительные. В соседнем зале, вместо того, чтобы играть в мяч или в шары, как все приличные люди, шумела и гремела странная, на взгляд д'Артаньяна, забава -- там протянули под потолком веревку, привязали к ней бочонок с живехоньким котом внутри, и господа присутствующие по очереди метали в означенный бочонок тяжеленные дубинки, отчего грохот стоял несказанный, словно при осаде крепости, но остальные относились к этому с полнейшим равнодушием. Д'Артаньян поначалу решил, что встретился с шайкой каких-то пьяных гуляк, перепробовавших все мыслимые развлечения и воспаленными своими мозгами измысливших нечто извращенное, но из расспросов выяснилось, что никакое это не извращение, а обычная, можно сказать, ежедневная трактирная игра, в которой принимают участие люди из самого благородного общества, азартно делая ставки, а выигрывает тот, кто окончательно прикончит несчастную животину, каковую продолжают осыпать градом дубинок и после того, как бочонок разлетится на клепки. Д'Артаньян никогда не питал особой любви к котам, предпочитая, как многие провинциальные дворяне, лошадей, охотничьих собак, а то и, если средства позволяли, ловчих птиц, но такое вот мучительство было ему никак не по сердцу. "И что они к бедному животному прицепились? -- думал он, попивая неплохое вино. -- Если нужно тебе прикончить кота, поступай, как все нормальные люди -- возьми за хвост да приложи башкой об стену, вот и все дела. И нечего устраивать из этого публичное зверство. Ха! И эти люди еще упрекают нас, что мы порой спалим на костре -- по приговору суда, между прочим -- пару-другую гугенотов или еретиков... Впрочем, они тут все сами гугеноты, что с них взять... Видела бы госпожа де Кавуа, столь старательно отвращавшая меня от азартных игр, эту! А видел бы монсеньер, любитель кошек! Войну бы им объявил, наверное, и завоевал бы к чертовой матери!" Вообще страна, где ему довелось пребывать, была, по сложившемуся уже у д'Артаньяна стойкому убеждению, какая-то нелепая. Дома кое-где расположены ниже уровня моря, и паруса кораблей виднеются выше черепичных крыш; крестьяне покупают картины, словно господа; у них тут есть правитель, тот самый статхаудер, из благородного дома принцев Оранских, но власти у него, пожалуй что, нет никакой; страна помешалась на цветах вроде тюльпанов, и за редкую луковицу платят столько, что в Париже на эти деньги можно было бы купить домик; садовникам, будто они благородные шевалье, даровано право ношения шпаги, но вызовов на дуэль они, извращенцы, решительно не принимают (д'Артаньян уже осторожненько наводил справки), так что решительно непонятно, зачем им нужна шпага на боку, грядки пропалывать, что ли, или в камине ворошить?! И почти они все тут гугеноты -- даже не гугеноты, собственно говоря, а кальвинисты, начиная с принца Оранского, и есть еще какие-то анабаптисты, меннониты, ремонстранты, арминиане и даже приверженцы загадочной армянской церкви -- полюшко непаханое для святой инквизиции... Впрочем, справедливости ради д'Артаньян признавал за здешней страной и ее обитателями и кое-какие положительные стороны. Вино тут было отличное, пиво неплохое, девицы, как прошлой ночью b{qmhknq|, не ломаки и недорогие, а, кроме того, курение травы никотианы в Нидерландах процветало несказанно. Чем д'Артаньян пользовался беззастенчиво -- ведь госпожа де Кавуа вовсе не брала с него клятвы не заниматься этим в Нидерландах, все запреты касались исключительно Франции... Дым стоял в зале, словно над артиллерийскими редутами. Достаточно было поманить услужающего и согласно лексикону той эпохи распорядиться: "Любезный, я хочу испить трубочку никотианы!", как тебе мгновенно доставляли заказанное. Д'Артаньян, торчавший тут уже три дня, успел узнать, что в здешних домах обустроены особые комнаты, куда хозяйка сгоняет всех курильщиков, а иные невесты, выходя замуж, требуют внести в брачный контракт пункт, согласно которому будущий супруг никогда не будет пить в доме никотиану, или тобакко, как здесь еще называют американскую траву. Еще одно несомненное достоинство -- тут каждый второй говорил по-французски, что очень облегчало жизнь "шевалье де Лэгу". Увы, в настоящий миг ему казалось, что трехдневному безделью пришел конец, и на горизонте обозначилась несомненная опасность... Д'Артаньян давно уже приглядывался к столику в углу, где сидел молодой, не старше его самого, человек в скромной одежде и, то и дело бросая на гасконца -- именно на него, никаких сомнений! -- пристальные, пытливые взгляды, что-то упорно царапал на листе желтоватой бумаги новомодным приспособлением под названием карандаш. Это продолжалось уже довольно долго, и д'Артаньян всерьез стал подозревать, что имеет дело со шпионом, беззастенчиво, в открытую записывавшим какие-то свои наблюдения. Вполне возможно, что уже вскрылась история с фальшивым Арамисом, и за д'Артаньяном следили агенты заговорщиков, -- то-то три дня никто не дает о себе знать... "Может, выманить его под благовидным предлогом на улицу, завести в темный уголок и проткнуть шпагой? -- по-деловому размышлял д'Артаньян. -- Пока-то хватятся... А труп, пожалуй что, можно скинуть в канал. В городе, где на каждом шагу текут каналы, словно нарочно созданные для утопления убранных с пути шпионов, грех не использовать такую возможность... Точно, шпион. И вон тот капуцин с нахлобученным на нос капюшоном, что второй час сидит над стаканом вина, тоже выглядит крайне подозрительно -- где это видано, где это слыхано, чтобы монах цедил жалкий стаканчик вина битый час?! Да настоящий монастырский житель обязан за это время с парой кувшинов управиться! И это шпион, ясное дело!" Он пытался, как мог, угомонить разошедшуюся фантазию, но ничего не удавалось с собой поделать, -- как всякому новичку тайной войны, ему повсюду мерещились шпионы, в невероятных количествах сновавшие вокруг. Все подмеченные жесты казались тайными знаками, а невинные реплики окружающих -- исполненными двойного смысла. Рошфор, наскоро объяснивший ему кое-какие ухватки, которыми должен владеть опытный лазутчик, как раз и предостерегал от подобных крайностей, но сейчас д'Артаньян, удрученный, раздосадованный и удивленный тем, что за три дня никто к нему так и не подошел, не назвал пароля и не показал монету, особым образом продырявленную и изрезанную, сидел, как на шильях... И он в конце концов не выдержал -- отложив погасшую трубку, встал, направился прямехонько к юноше с бумагой и, останойившись над ним в вызывающей позе, решительно спросил: -- Эй вы, что это вы там пишете? И почему при этом глаз с меня не сводите? Юноша, испуганно подняв на него глаза, сконфузился -- тоже, надо полагать, начинающий лазутчик вроде самого д'Артаньяна, лицом bk`der| не умеет... -- Видите ли, сударь, я... Он окончательно смешался и, замолчав, показал д'Артаньяну лист, на котором был изображен какой-то очень знакомый человек, ну просто близко знакомый... -- Черт меня раздери со всеми потрохами! -- сказал д'Артаньян, сразу позабыв о прежних подозрениях. -- Так вы что же это, сударь, меня изобразили? Ну в самом деле, это же я самый! То-то мне сразу стало казаться, что я уже где-то видел эту рожу! В зеркале, вот где! Нет, положительно, это я! -- Именно так, сударь, -- чуть осмелев, сказал молодой человек. -- Понимаете ли, у меня нет денег, чтобы нанять натурщика... -- Кого-кого? -- Такого человека, который дает рисовать себя за деньги... Здешний хозяин мой дальний родственник, и он великодушно позволяет рисовать посетителей... Вы, надеюсь, не имеете ничего против? -- А с чего вдруг? -- изумился д'Артаньян. -- Это мне даже интересно, меня отроду не рисовали, даже в тюрьмах ограничивались тем, что описывали внешность своим корявым полицейским наречием... -- Неужели вы сидели в тюрьмах, сударь? -- А как же! -- гордо сказал д'Артаньян. -- Законы у нас во Франции, друг мой... -- тут в нем взыграл патриотизм, и он резко изменил тон, -- то есть законы у нас лучшие в Европе, если не считать эдиктов о дуэлях. Можете себе представить, незнакомец: не успеешь проткнуть шпагой какого-нибудь нахала на парижской улице, как тебя тут же хватают и волокут в тюрьму! Но не на того напали, да будет вам известно! Д'Ар... Арамиса, -- торопливо поправился он, -- голыми руками не возьмешь! Как приволокут, так и отпустят! Послушайте, а что это за шлем вы у меня на голове нарисовали? Вы, вообще-то, мастер, это видно, но у нас во Франции таких шлемов в войсках не водится... -- Это древнеримский шлем, сударь... -- робко пояснил юноша. -- Древнеримский? -- Ну да. Уж простите за такую вольность... Но лицо у вас столь решительное, профиль так резко очерченный, что вы мне показались форменным древнеримским воином... Если вас это оскорбляет... -- Да ну, отнюдь! -- запротестовал д'Артаньян. -- Наоборот, в этом определенно что-то есть... Многие, дамы особенно, отмечали в моем лице эту вот решительность, но я и не подозревал, что она древнеримская. Черт возьми, я уважаю древнеримских воинов! Они были неплохие вояки! Особенно этот, как его, Мурлыций, который всем побежденным врагам отрубал левые руки, за что его и прозвали Мурлыций Сцевола, то бишь Левша... [Как ни прискорбно, но наш герой снова попал впросак: Муций Сцевола получил прозвище Левша за то, что, попав в плен и показывая стойкость, сжег собственную левую руку.] И еще Щипион Африканский, получивший это имя за то, что молодецкими ударами щепил щиты врагов вдребезги! [Надо полагать, гасконец имеет в виду победителя Ганнибала, полководца Сципиона, и в самом деле прозванного Африканским.] Читал я про них, как же! -- Значит, сходство несомненное? -- с надеждой спросил молодой человек. -- А как же! -- заверил д'Артаньян. -- Уж себя-то я сразу узнаю! Эй, а что это у вас на столе жалкий стаканчик пива? Так не пойдет, не пойдет! Эй, господин услужающий! Перенесите-ка сюда с моего стола все, что там есть, да принесите господину живописцу того же самого, я за все плачу! Значит, вы изволите быть живописцем? -- Я еще только делаю первые шаги, -- признался юноша, покраснев от смущения. -- Мое имя Рембрандт-Гарменц Ван Рин, можете называть меня просто Рембрандт... Я, собственно, нигде и ни у кого не учился, у меня нет покровителей и мэтров, есть только страстное fek`mhe стать живописцем... -- Ну-ну, не скромничайте, любезный Римкрант! -- сказал д'Артаньян. -- Видно птицу по полету! Я вон у вас получился, как живой! Подумаешь, нигде не учились... Я тоже нигде не учился, а успел уже пощекотать шпагой полдюжины парижских бретеров и удостоиться аудиенции у короля! Тут не в учебе дело, а в жизненном упорстве! А ну-ка выпьемте бургундского! Клянусь плащом святого Мартина, из вас выйдет настоящий живописец! Эк вы стакан-то лихо осушили! -- Убедившись, что шпионажем тут и не пахнет, д'Артаньян стал благодушен, дружелюбен и словоохотлив. -- Попомните мои слова: из человека, способного осушить стакан единым махом, выйдет мастер живописи! Уж я-то и в этом знаю толк. Я, понимаете ли, три дня маюсь тут от безделья, и от нечего делать прочитал забытую кем-то книгу про знаменитых живописцев. Черт возьми, они мне понравились! Умели люди радоваться жизни во всех ее проявлениях. Мне, правда, не по нутру этот самый да Верцелли, что вместо женщин жил с юношами, за что и получил кличку Содома, но вот Торриджано очень даже нравится -- он однажды одним ударом кулака сломал нос какому- то Микелеанжело, а потом на войне захватил знамя и прослыл доблестным офицером. Ваятель Сильвио тоже был человек своеобразный, он, изволите ли видеть, однажды в целях искусства выкопал покойника, нарисовал его во всех видах, а потом содрал с него кожу и сшил себе нательную рубашку... Вот этого я решительно не понимаю. Зато некий Фра Филиппе, лихой, должно быть, малый, похитил монахиню из монастыря, бежал с ней, и они потом даже произвели на свет сына. А еще мне нравится такой Триболо -- он, пишут, нарисовал с натуры трех повешенных за ногу капитанов, бежавших с солдатским жалованьем. Черт побери, так с ними и надо поступать! Но более всех восхитил меня Бенвенуто Челлини. Вот был человек! Средь бела дня прикончил на улице своего врага, пробившись через целую ораву его телохранителей, вообще перебил кучу народу, бежал из тюрьмы, совращал дам, подделывал античные фигуры! Когда я про него прочитал, мне страшно захотелось вызвать его на поединок -- пусть он и не дворянин, но с таким сорвиголовой всякому лестно подраться, хоть он и простого звания! [Как ни удивительно это может показаться читателю, но на сей раз д'Артаньян излагает исторически достоверные сведения из биографий знаменитых итальянских живописцев и ваятелей.] И, вообразите себе, милейший Ремпрант, я узнаю вдруг, что он уж лет с полсотни как помер! Меня взяла такая тоска и разочарование, я будто осиротел в одночасье... Знаете, что? Только не обижайтесь, право... По моему мнению, вам бы нужно взять себе имя поблагозвучнее, на манер всех этих итальянцев. Джотто, Леонардо, дель Сарто -- так легко запомнить! А если вы и дальше будете зваться Римкрант... Рембрандт, то это никак за слух не зацепится. Возьмите да и наименуйтесь... скажем, Рембрачио. Отличие невелико, а запомнить гораздо легче. Сравните сами: где Рембрандт, а где Рембрачио! -- Я об этом подумаю, сударь, -- вежливо согласился собеседник. -- Простите за назойливость, но, быть может, нарисовать с вас настоящий портрет? -- Это как, цветными красками? -- Именно. -- Рисуйте, любезный Ремпрант! -- решительно воскликнул д'Артаньян. -- С меня еше никогда не рисовали портретов, особенно разноцветными красками. Вот удивятся в Париже! Чуточку подумав, он решительно распустил завязки кошелька и стал выкладывать на стол золотые пистоли. Отсчитав пятьдесят монет, придвинул зазвеневшую кучку к юноше и спросил: -- Этого будет достаточно? -- О да, сударь! -- у растроганного юноши даже слезы появились m` глазах. -- Вы -- мой первый настоящий заказчик... -- Ну-ну, милейший, к чему эта влага? -- сказал польщенный д'Артаньян с видом умудренного опытом человека. -- Рисуйте, рисуйте. Потом пришлете портрет в Париж на улицу Могильщиков, номер одиннадцать. "Ничего он не пришлет, конечно, -- подумал д'Артаньян. -- Пропьет со здешними краснощекими девицами. Ну ладно, как бы там ни было, я нашел неплохое применение пистолям принца Конде. Многие владетельные особы покровительствовали живописцам -- короли, римские папы, герцоги. Грех отставать. Деньги все равно дармовые, а юнец, глядишь, не все пропьет, на краски останется. Д'Артаньян, покровитель живописцев, -- это звучит. Это хороший тон. В Париже не грех и ввернуть в обществе, пусть знают, что я не только вино пью, в карты играю и на дуэлях дерусь..." -- Любезный господин Арамис, -- вкрадчиво произнес кто-то над его плечом. -- Не уделите ли мне несколько минут? "Ага! -- вскинулся д'Артаньян, словно пресловутые шилья впились-таки пониже спины. -- Явились наконец!" -- Я вас покидаю, любезный Рембрандт, -- сказал он собеседнику. -- Пейте себе на здоровье, я за все уплатил... Желаю оседлать Фортуну! -- Спасибо, сударь! Портрет ваш я непременно пришлю... -- Ну как же, как же, я и не сомневаюсь... -- благодушно сказал д'Артаньян, помахал ему рукой и отошел вслед за незнакомцем в надвинутой на глаза шляпе. -- Присядем здесь, если не возражаете? -- Не возражаю, -- сказал д'Артаньян, ожидая, когда будут произнесены условные слова. Однако он их так и не дождался. Незнакомец попросту сдвинул шляпу на затылок -- и д'Артаньян присвистнул от удивления. -- Ловко! -- сказал он, улыбаясь во весь рот. -- Милейший лорд Винтер? -- Тс! Я здесь под чужим именем... -- Понятно, понятно... Как там наш герцог? -- Он в добром здравии, -- тихо сказал лорд Винтер. -- Вот что, Арамис. За вами сейчас придет человек, к которому вы сюда и прибыли... Я опередил его буквально на четверть часа. У меня к вам будет интересное и серьезное предложение... -- Слушаю. -- Так уж получилось, что я в курсе всех ваших замыслов. О, не нужно хвататься за шпагу... Я вовсе не намерен вас выдавать. Во- первых, доносить позорно для дворянина, во-вторых, это было бы крайне невыгодно... Я, знаете ли, всей душой желаю успеха и победы вам и вашим друзьям, полного осуществления ваших замыслов... -- Спасибо на добром слове, -- настороженно сказал д'Артаньян. -- Но о чем вы, в таком случае, хотите со мной говорить? Лорд Винтер перегнулся к нему через стол, понизил голос до шепота: -- Арамис, я просто-напросто хотел попросить вас внести в ваши планы некоторые изменения, довольно-таки пустяковые... -- А именно? -- Я же говорил, что знаю практически все, -- сказал Винтер с загадочной улыбкой. -- Я вовсе не собираюсь вас просить внести какие-то изменения в судьбу некоего недалекого рогоносца по имени Луи... Но что касается других... -- Извольте выражаться яснее, -- сухо сказал д'Артаньян. -- Охотно. В конце концов, мы друг друга стоим, потому что оба сейчас -- отъявленные заговорщики... Дорогой Арамис, вы ведь почти незнакомы ни с герцогом Анжуйским, ни с принцем Конде, верно? -- Пожалуй... -- Вы их почти не знаете. Они ничего не успели сделать для вас -- одни лишь обещания. О, конечно, они их когда-нибудь сдержат, но я могу предложить вам гораздо более приятное будущее... -- И что я для этого должен буду сделать? -- Сущие пустяки. Вам даже не понадобится делать это самому, если не лежит душа. Вам нетрудно будет подыскать себе подручных среди заговорщиков... Итак, Арамис, я знаю, что кардинала Ришелье ваши друзья задумали убить в его замке Флери. Они явятся туда словно бы в гости во главе с герцогом Анжуйским и принцем Конде, а за столом разыграют мнимую ссору, шпаги появятся из ножен, и в суматохе с полдюжины их проткнут кардинала... Как видите, я знаю все. Но тут-то и начинаются те изменения, которые мне крайне желательны... Что, если суматоха продлится чуточку дольше, чем ваши друзья задумывали? Всего на пару минут дольше. Но в результате окажется, что сраженным оказался не только кардинал, но еще и герцог с принцем... Это ведь сущая безделица, Арамис: два-три удара шпагой, пара пистолетных выстрелов... И останется только ее величество, Анна Австрийская. Только она одна. И править она будет безраздельно. Ну к чему тут в этой комбинации герцог и принц? Тем более, что вы лично не теряете ничегошеньки, наоборот, приобретете еще больше. Вот вам доказательство серьезности моих намерений. -- Он извлек из-под плаща и положил на стол большой и тяжелый мешочек, издавший стук, словно приличных размеров булыжник. -- Здесь тысяча пистолей -- в испанских двойных, и это лишь, если позволено так выразиться, скромный первоначальный взнос... В дальнейшем моя благодарность неизмеримо превзойдет этот скромный залог дружбы. Поместья в Англии, с которых можно получить изрядный доход, орден Подвязки или Бани, титул... Мои полномочия, не сочтите за похвальбу, можно смело назвать неограниченными. Ваше будущее, согласись вы на мое предложение, можно считать устроенным, так что вам позавидуют многие... "Интересное предложение, -- цинически подумал д'Артаньян. -- И насквозь понятное, без малейших загадок. Нетрудно понять, кто будет набиваться в соправители к королеве при этаком-то раскладе. Лопни моя селезенка, речь идет об одном хорошо мне знакомом английском герцоге, недавно наставившем рога самому королю Франции. Недурную каверзу вы замыслили, господа англичане! В Столетней войне нас не победили, так, стало быть, решили попробовать с другого конца?" Но вслух он сказал, сохраняя на лице полнейшую невозмутимость: -- Интересное предложение, милорд... -- Могу дать вам честное слово дворянина, что я сдержу все свои обещания... -- Ну конечно, -- сказал д'Артаньян. -- Как же без честного слова в таких вот делах? -- Итак? -- напряженно спросил лорд Винтер. "Что тут думать? -- сказал себе д'Артаньян. -- На тысячу пистолей батюшка не только отстроит Артаньян и прикупит утраченные земли, но, пожалуй, сможет приобрести и заливные луга у горы Понс -- отличное подспорье в хозяйстве, сколько раз я об этом слышал... Если, как учит его высокопреосвященство, не имеют значения клятвы, данные заговорщикам и убийцам, то и деньги у них можно брать со спокойной совестью. Предназначались они для дурного дела, а пойдут на благое. Да и потом, грех не обмануть англичанина, еретика чертова, врага исконного..." -- По-моему, на такое предложение следует сразу отвечать согласием, -- сказал он, постаравшись придать себе самый коварный и зловещий вид, какой, по его убеждению, и должен быть у приличного заговорщика. -- Уговорили. Вы и мертвого уговорите, милорд, nqnaemmn с помощью таких вот увесистых аргументов... И он по-хозяйски придвинул к себе тяжеленный кошелек, подумав при этом: "Буду отсылать батюшке деньги, обязательно напишу, чтобы сколько-нибудь на церковь пожертвовал, тогда уж и вовсе никакого греха на душе..." -- Вы, надеюсь, сумеете все организовать? -- спросил Винтер озабоченно. -- Будьте уверены, -- сказал д'Артаньян. -- С такими деньгами это будет нетрудно. -- Но имейте в виду, что руки у нас длинные... -- Не сомневаюсь, -- сказал д'Артаньян. -- Что же, я постараюсь сделать все, что велит мне мой долг перед Францией, клянусь! "Ловко, д'Артаньян! -- подумал он восхищенно. -- Такую клятву не грех и соблюсти в точности. Я ведь ни капельки не лгу, я и в самом деле сделаю все, что велит мне долг перед Францией..." -- У вас мало времени, -- сказал лорд Винтер. -- Как только вернетесь в Париж, принимайтесь за дело... Ну вот и ваш человек. Мне пора удалиться, никто не должен видеть нас вместе... И он выскользнул из-за стола, словно бесплотный дух, во мгновение ока исчезнув в клубах заволокшего зал никотианового дыма... Казалось, он вообще не появлялся здесь -- но увесистый кошелек являл собою крайне весомый довод в пользу того, что разговор действительно состоялся, а намерения англичан, как обычно, были самыми коварнейшими... Д'Артаньян поторопился прибрать кошелек в карман. Глава восьмая О том, какое применение порой находили в Зюдердаме вареным ракам Едва он успел это сделать, как к его столику с самым невозмутимым видом приблизился человек при шпаге, судя по покрою одежды, несомненный французский дворянин, прибывший оттуда совсем недавно. -- Я имею честь видеть перед собой шевалье де Лэга? -- спросил он негромко, но с совершенно невозмутимым лицом. -- Да, -- кратко ответил д'Артаньян, придавая себе столь же невозмутимый вид, чтобы сразу показаться человеком серьезным и уж никак не новичком в многосложной науке заговоров. -- Мадрид и Зюдердам, -- произнес незнакомец. -- Флери и Париж, -- немедля ответил д'Артаньян. Незнакомец показал в согнутой ковшиком ладони испанский мараведис, изуродованный тем же манером, как тот, что лежал в кармане гасконца, -- и д'Артаньян незамедлительно предъявил для обозрения свой, с теми же предосторожностями. После чего незнакомец облегченно вздохнул: -- Наконец-то, Арамис... -- Черт побери, я вас жду уже три дня! -- обиженно заявил д'Артаньян. -- Простите, шевалье, но все окончательно решилось только сегодня. Граф вам расскажет остальное... -- Граф? Значит, это не вы -- граф де Шале? -- Я вас к нему проведу, -- сказал незнакомец. -- Пойдемте немедленно. Вы не заметили, чтобы за вами кто-нибудь следил? -- Вроде бы нет, -- сказал д'Артаньян. Капуцин, до сих пор клевавший носом над стаканом вина, все еще казался ему подозрительным, но он промолчал, помня, как только что обманулся с юнцом-художником. Черт побери, бывают же и мало пьющие капуцины, надо надеяться?! -- Слава богу, -- вздохнул незнакомец. -- Получив письма, вам надлежит спешить в Париж, не теряя времени. У вас остались в гостинице какие-нибудь ценные вещи? -- Никаких. Одни пустяки. -- Тем лучше. Где ваша лошадь? Слуга? -- Лошадь в конюшне неподалеку от гостиницы, там же и слуга... -- И вовсе прекрасно... -- сказал незнакомец. -- Когда поговорите с графом де Шале, седлайте лошадь и скачите в Париж, не возвращаясь в гостиницу. Не стоит рисковать зря, особенно когда при вас будут письма... -- Что-нибудь случилось? -- с небрежным видом опытного заговорщика спросил д'Артаньян. -- Пока нет, но... Красный чулок что-то определенно пронюхал. Его ищейки уже в Нидерландах. Я только что расстался с вашим другом Атосом, да-да, он тоже здесь, выполняет свою часть обязанностей... Насторожившись, д'Артаньян спросил елико мог беззаботнее: -- И что говорит мой друг Атос? -- В Зюдердам, очень похоже, приехал этот чертов д'Артаньян, один из любимчиков кардинала. Гримо, слуга Атоса, его видел вчера на набережной канала Медемблик... "Ага. -- подумал д'Артаньян. -- Когда я возвращался от красотки Елены..." -- Нет сомнений, что он примчался сюда вынюхивать наши секреты. Этот гасконец совсем молод, но дьявольски изворотлив и не на шутку опасен... "Спасибо на добром слове, -- подумал польщенный д'Артаньян. -- Вы, сударь, очень точно меня обрисовали..." -- Где он остановился, пока неизвестно. Гримо ищет его по всему городу и, я уверен, найдет. А уж тогда... Атос со своим дурацким благородством ни за что не одобрил бы иных задумок, но я всерьез думаю: а не прикончить ли этого гасконца и не скинуть ли труп в какой-нибудь канал? Одним шпионом меньше... -- Вы совершенно правы, сударь, -- серьезно сказал д'Артаньян. -- С этим проклятым гасконцем так и следует поступить, чтобы не вынюхивал тут, ищейка проклятая... -- Значит, и вы того же мнения? -- обрадовался незнакомец. -- А как же, -- сурово сказал д'Артаньян. -- Этого чертова д'Артаньяна давно следовало бы прикончить... -- Не можете забыть тот удар шпагой? -- усмехнулся незнакомец. -- Дело не в моих личных обидах, -- сурово ответствовал д'Артаньян. -- Речь, черт возьми, идет о судьбе Франции, какое может быть благородство? В канал кардиналиста! -- Вы ничего не имеете против, если я передам ваши слова Атосу? -- Наоборот, -- сказал д'Артаньян, размашисто шагая следом за провожатым по набережной одного из многочисленных каналов. -- Так и передайте -- Арамис настроен самым решительным образом. В канал этого д'Артаньяна, в канал! А до того -- нож ему в спину! -- Ну, это уже по части Гримо... Он, я надеюсь, справится. Если только Атос не заартачится. Поистине, он слишком большой чистоплюй, наш Атос, он предлагал более мягкий план, имеющий целью лишь лишить д'Артаньяна свободы... Д'Артаньян украдкой оглянулся, сделав вид, что поправляет перевязь съехавшей на спину шпаги. И приуныл несколько. Сбывались его худшие подозрения -- на значительном отдалении от них в том же направлении шагала примечательная фигура, тот самый монах-капуцин, коему вроде бы полагалось мирно подремывать над своим стаканом в трактире "Зваарте Зваан". Сердце у него упало, но он ничего не сказал спутнику -- лишь ono{r`kq определить, не похож ли этот навязчивый монах на переодетого Гримо, но так и не пришел к однозначному выводу. Трудно узнать даже кого-то знакомого, когда на нем не привычное платье, а скрывающая очертания фигуры монашеская ряса, вдобавок с нахлобученным на лицо капюшоном... Прошагав еще парочку улиц, провожатый свернул направо и остановился перед таверной "Зеленый дракон", из двери которой, как легко догадаться, валили густые клубы никотианового дыма. Они вошли, и незнакомец уверенно повел д'Артаньяна в дальний угол огромного общего зала, к невысокой двери с полукруглым верхом, обитой вычурными полосами кованого железа. Д'Артаньян последовал за ним без малейшего колебания или страха -- он просто-напросто передвинул шпагу так, чтобы была под рукой, и хорошенько осмотрелся, запоминая расположение помещений и выхода на случай скоротечного отступления, не имеющего ничего общего с тем, что принято именовать бегством. За дверью обнаружилась большая комната со сводчатым потолком и неизбежными навощенными балками, посреди которой за длинным столом сидело человек семь. Здесь никотиану не пили, д'Артаньян не усмотрел ни единой струйки дыма, зато к вину относились, как все нормальные люди -- стол был уставлен бутылками, по виду старыми, с благородным содержимым, не каким-нибудь пикетом. Прямо посреди стола красовалось странное сооружение -- крепко связанная из прутьев виселица, точная копия настоящей, размером с добрый парижский фут, и на ней на толстой крученой нитке болтался, временами легонько вращаясь вокруг оси, здоровенный ярко-красный вареный рак. -- Забавники у вас тут, я смотрю... -- тихонько сказал д'Артаньян спутнику, глазами показывая на багрового речного жителя, которому любитель поесть давно нашел бы лучшее применение. -- Это, как я понимаю, символизирует одного нашего общего знакомого? Тот расхохотался: -- У вас острый ум, милый Арамис! Ну конечно же, мы тут символически пока что вздернули Ришелье! "Боюсь, с настоящим кардиналом это будет проделать несколько труднее", -- подумал д'Артаньян. Сидевшие за столом их не заметили -- один из них, низенький и отчаянно толстый, напоминавший фигурой репку, вскочил, сбросив локтем стакан, и, воздев руку, словно ведущий в бой полки генерал, принялся декламировать, визжа и захлебываясь: -- Его уж нет! Исчез наш кардинал! Для всех его друзей -- ужасная потеря, Но не для тех, которых угнетал, Преследовал, тиранил, обижал... Они теперь избавлены от зверя! Исчез наш кардинал! И тот, кто за железную решетку Других с таким усердием сажал, Сам, наконец, в дубовый гроб попал! Когда кортеж чрез мост переезжал, Наш медный всадник, верно, во всю глотку Взглянув на этот гроб, захохотал! Исчез наш кардинал! "Под медным всадником он, надо полагать, имеет в виду конную статую великого Генриха на Новом мосту, -- подумал д'Артаньян. -- Что ж, все правильно: если кардинала и впрямь убили бы в замке Флери, гроб непременно повезли бы через Новый мост... Интересно, кто это? Угнетенный, преследуемый, только что из оков... То-то thghnmnlh жиром заплыла, щеки вот-вот лопнут... Самый что ни на есть несомненный и неподдельный изможденный узник..." -- Кто это? -- шепотом спросил он спутника. -- О, это совершеннейшее ничтожество, -- ответил тот пренебрежительно. -- Писателишка из Парижа, Андре... то ли Буроскью, то ли Бурлескью, самого подлого происхождения субъект, хотя и именует себя то немецким дворянином, то шведским графом, то даже потомком знатного еврея из Толедо, ведущего род прямиком от праотца Авраама... Ничего не поделаешь, любезный Арамис, в наши времена приходится вовлекать даже таких вот мизераблей -- простолюдины порой незаменимы, чтобы, собравшись стадом, одобрительным гулом поддерживать те решения, которые вкладывают в их дурацкие головы благородные господа. Кроме шпаг, нынче есть еще и типографский станок -- а этот вот парижский прощелыга умеет, что ни говори, складно сочинять вирши, памфлетики и тискать их на станке... Пусть его повеселится, потом отошлем назад на то место, которого он заслуживает... К тому же, скажу вам по свести, у него есть молодая проказливая женушка, а в этом случае подлое происхождение благородных господ отвращать не должно... Подождите минутку. Он прошел к столу и, склонившись над одним из сидящих, что-то зашептал ему на ухо. Тот, оглянувшись, живо вскочил и подошел к д'Артаньяну, а остальные, увлеченные вином и визгливыми виршами, и внимания не обратили на вошедших. На сей раз гасконец, несомненно, имел дело с дворянином -- совсем молодым, стройным, изящным. -- Вы и есть Арамис? -- спросил он отрывисто, как человек, принужденный спешить. -- Я -- граф де Шале, маркиз де Талейран- Перигор, служу ее величеству королеве. Надеюсь, вы простите мне, что не приглашаю вас к столу? Я бы выставил перед вами все вина и яства Зюдердама, но обстоятельства таковы, что вам следует немедленно отправляться во Францию. В городе... -- Рыщут кардинальские ищейки, я уже осведомлен, -- сказал д'Артаньян. -- Мне они пока что не попались, а жаль, был бы случай обнажить шпагу... -- Забудьте об этом! -- прошептал молодой граф. -- Интересы дела выше подобных забав... Письма, которые вы повезете, -- итог долгих и тягостных переговоров с испанцами... Впрочем, там все сказано. Он достал из-под колета [Колет -- камзол без рукавов.] довольно толстый свиток из доброй полудюжины свернутых в трубку бумаг и сунул д'Артаньяну. -- Возьмите и ненадежнее спрячьте под камзол! -- Я должен передагь что-нибудь на словах? -- Ну разве что... Пока они там будут расшифровывать письма... Передайте, пожалуй, что все в порядке. Испанцы дают деньги, их войска уже выдвигаются, чтобы согласно уговору занять пограничные города, а испанский король готов всеми имеющимися в его распоряжении средствами поддержать свою сестру, нашу королеву, вплоть до занятия Парижа... Первым делом, как и договаривались, следует покончить с кардиналом, тогда другого можно будет взять голыми руками -- насчет де Тревиля все решено... Кардиналу на сей раз пришел конец... "Э, сударь! -- воскликнул про себя д'Артаньян. -- Как выражаются у нас в Беарне -- не стоит жарить непойманного вепря..." Вслух он сказал: -- Я передам все в точности, граф. -- Торопитесь, бога ради! Я не хочу, чтобы вас видели эти... -- Он оглянулся в сторону расшумевшихся гуляк. -- В заговор втянулось столько случайного народа, от которого надо будет избавиться по миновании в нем надобности, а пока мне -- мне! -- приходится сидеть g` одним столом с подобными скотами, -- кивнул он в сторону толстяка, вдохновенно извергавшего рифмованные поношения кардиналу, коего этот субъект самонадеянно полагал уже покойным. -- Не возвращайтесь в гостиницу... -- Да, меня уже предупреждали. -- Отлично. Где-то тут рыщет д'Артаньян. Атос взялся с ним покончить, но это не тот случай, когда нас способно выручить дурацкое благородство Атоса. Бьюсь об заклад, он по всегдашнему своему обыкновению полагает покончить дело дуэлью, -- как будто сейчас допустимы обычные правила чести! Нет, не тот случай! "Ну, после таких слов моя совесть чиста совершенно", -- подумал д'Артаньян, пряча письма под камзол и тщательно застегивая пуговицы. -- Вперед, черт возьми! -- энергично поторопил его молодой граф. -- Письма передайте в руки герцогине... Удачи, Арамис! Глава девятая О разнице меж каббалистикой и наукой Д'Артаньян не заставил себя долго упрашивать -- он нахлобучил шляпу, кивнул на прощанье графу и побыстрее выскочил из комнаты, прежде чем на него успели-таки обратить внимание эти болваны, отчего-то искренне полагавшие, что кардинала Ришелье можно уничтожить посредством дрянненьких, бегущих впереди событий виршей и детских забав с повешенными раками. Оказавшись на улице, он огляделся. Капуцина в пределах досягаемости взора не наблюдалось. "Черт бы их побрал, опытных шпионов, -- подумал д'Артаньян. -- Может, они как-нибудь ухитряются, без всякой помощи нечистой силы, следить так, что их самих вовсе не видно? Нет, в конце концов, тут не беарнские леса, где можно затаиться в кустарнике, за деревом, на ветках наконец..." Он быстрыми шагами направился в сторону конюшен, где дожидался Планше с лошадьми. Трое выскочили ему навстречу из узенького кривого переулочка так быстро, что д'Артаньян в первый миг принял их за некое подобие чертей, -- но тут же спохватился: с каких это пор черти бросаются на христианина, хоть и нерадивого, средь бела дня, пусть и в насквозь еретической стране? И выхватил шпагу -- поскольку на него уже было нацелено сразу три. У каждого к тому же были и даги, длинные узкие кинжалы. Судя по их гнусно-решительным физиономиям, эти господа, если только тут уместно столь вежливое определение, намеревались действовать вопреки всем правилам дуэли (о коих, быть может, не слыхивали от рождения). На д'Артаньяна, направляемые недрогнувшими руками, устремились сразу шесть стальных жал. Хорошо еще, что в тесном переулочке они не смогли напасть сомкнутой шеренгой и мешали друг другу, ожесточенно сталкиваясь боками, а то и клинками, бросаясь вперед с тупой яростью, вызванной, без сомнения, особо щедрой платой. Первое время д'Артаньян довольно удачно отмахивался своей длинной рапирой, уклоняясь и делая финты -- кругообразные движения клинком. Однако, как опытный боец, он быстро понял, что дело его заведомо проигрышное: пока он стоял, прижавшись спиной к бугристой глухой стене, он был почти неуязвим, но нельзя же стоять так вечно. Рано или поздно которое-то из шести жал его достанет, потому что он лишен главного -- всякой возможности маневра. К тому же под распахнувшимися плащами у двоих из них блеснули рукояти пистолетов. В горячке первых минут они забыли о своем огнестрельном оружии, но как только вспомнят... Это не дуэль, никто me будет соблюдать правила чести... Спасение пришло столь же неожиданно, как выскочили нападавшие. За спинами хрипло дышавших наемных убийц показалась фигура в монашеской рясе братьев-капуцинов; трехфутовая сучковатая палка, увесистая и толстенная, лишь отдаленно напоминавшая пастырский посох, с каким подобает странствовать смиренному служителю божьему, взметнулась, описала короткую дугу и соприкоснулась с затылком одного из нападавших так удачно, что тот моментально рухнул без движения. С невероятным проворством монах сунул палку меж ногами второго, отчего тот растянулся на булыжнике мостовой во всю длину с невероятным шумом, а еще через миг обрушил свое нехитрое, но страшное оружие на запястье третьему, враз вышибив у того шпагу. Убийца взвыл, как иерихонская труба, -- но капуцин, уже не обращая на него внимания, схватил д'Артаньяна за рукав и поволок за собой лабиринтом кривых переулочков, мимо аккуратных домиков, каких-то бочек, шарахавшихся детей, повозок, тупичков, остолбеневавших почтенных горожан, куда-то чинно шествовавших с чадами и домочадцами... Гасконец не сопротивлялся, уже видя, что это -- друг. Наконец они остановились перевести дыхание -- и, повинуясь мановению руки капуцина, почти сразу же двинулись дальше нормальным шагом, не привлекая ничьего внимания. -- Спасибо, святой отец... -- растерянно промямлил д'Артаньян. -- Вас мне послал сам господь... -- Скорее уж один из его земных слуг, носящих кардинальские мантии... -- раздался знакомый голос. Капюшон на миг откинулся, д'Артаньян встретил проницательный взгляд черных глаз, увидел непревзойденную хищно-удалую улыбку графа Рошфора -- и тут же капюшон опустился вновь, оставив для обозрения лишь подбородок, выбритый, как и подобает смиренному монаху, не имеющему права щеголять модной бородкой вроде "рояльки". [Та самая бородка, что более известна нам под именем "эспаньолки". Во Франции именовалась "роялька", т. е. "королевская", поскольку ее, забавляясь парикмахерским ремеслом, выдумал именно Людовик XIII.] -- Рошфор! -- Тс! Брат Бруно, скажем... -- Вы здесь?! -- И не только я, -- загадочно сказал Рошфор. -- Во слишком неопытны, чтобы оставлять вас одного на столь непривычной стезе... Черт меня побери, д'Артаньян, вам еще многому предстоит научиться! Когда я увидел, с каким дурацким видом вы озираетесь на улице, явно пытаясь высмотреть, не следят ли за вами, у меня сердце упало... -- Тьфу ты, -- обиженно сказал д'Артаньян. -- А мне-то казалось, что я действовал очень ловко... -- Ничего подобного, уж простите. Не унывайте, со временем научитесь многим полезным премудростям... -- Вот, кстати, о премудростях, -- сказал д'Артаньян. -- Где вы научились так виртуозить посохом? Это что-то невероятное, прямо- таки сверхъестественное... -- Ничего сверхъестественного, -- усмехнулся Рошфор. -- Всего- навсего бой на пастушьих посохах. Научился в Каталонии. Даже у простонародья, знаете ли, можно почерпнуть много полезного. Для тех случаев, когда противник вместо честного боя на шпагах измышляет самые подлые приемы... -- Черт возьми! -- спохватился д'Артаньян. -- У наших пастухов, в Беарне, есть ведь нечто подобное! Но мне и в голову не приходило поближе присматриваться к забавам простонародья... -- И совершенно зря, -- серьезно сказал Рошфор. -- Ничего, будет bpel, я вам покажу, на что способны в умелых руках пастушеская палка, американская веревка с петлей и даже, не удивляйтесь, обычный сапог... Насколько я понимаю, вы получили письма от Шале? -- Да, вот они, у меня под камзолом... -- Отлично. Эта скотина Гримо почти достиг цели... -- Гримо? -- Да, я видел неподалеку его характерную физиономию, которую ни за что с другой не спутаешь... Ничего, не унывайте. Главное, они наткнулись на вас достаточно далеко от "Зеленого дракона". А потому, я уверен, долго не сопоставят одно с другим, будут полагать, что рыщущий по Зюдердаму д'Артаньян и курьер герцогини де Шеврез -- два разных человека. Когда они откроют, что речь шла об одном и том же, будет слишком поздно. -- Черт побери, но Атосу скажут, что здесь -- Арамис! -- Ну и что? События должны развернуться сразу после того, как вы прибудете в Париж. Ваша задача -- обскакать Атоса в прямом смысле. Ну, и вдобавок я позабочусь, чтобы этот достойный шевалье подольше не смог пуститься в путь. Даже если он догадается, что это вы выдавали себя за Арамиса, которому сейчас полагается мирно лежать в постели с раненым плечом, будет, повторяю, слишком поздно... -- Куда мы идем? -- Ко мне, -- сказал Рошфор. -- Здесь есть домик, хозяин которого мне всецело предан, там я могу быть самим собой, да и вы тоже... Нужно просмотреть письма. Чтобы и вы, и я знали их содержание -- мало ли что может случиться в дороге и с письмами, и с кем-то из нас... Так что лучше предусмотреть досадные случайности... В гостиницу вам возвращаться нет смысла -- слишком опасно. -- Да там у меня нет ничего ценного... нет, черт возьми, я совсем забыл! Деньги все при мне, но в гостинице -- подорожная на имя де Лэга и рекомендательное письмо к статхаудеру! Вдруг да понадобятся... -- Не беспокойтесь, -- сказал Рошфор. -- Там уже нет ваших бумаг... -- А где они? -- Где следует, д'Артаньян. Где следует, можете мне поверить... Ну вот, мы пришли. Он остановился перед небольшим домиком на берегу одного из многочисленных каналов, достал из недр рясы ключ и повернул его в украшенном медными пластинами замке. Дверь отворилась. Никто их не встречал. Д'Артаньян впервые столкнулся с диковинной планировкой, присущей нидерландским домам, -- все комнаты и комнатушки тут были расположены в разных уровнях, соединенные сложной системой лестниц и ступенек: домик совсем небольшой, но, право, заблудиться можно... Следуя за Рошфором, д'Артаньян поднимался все выше, пока они не оказались на чердаке, ютившемся под потемневшими от времени огромными стропилами. С первого взгляда д'Артаньяну показалось, что они попали в мастерскую алхимика: на железном листе в углу еще слабо курились дотлевающие угли, и над ними на треноге висел котелок с чем-то горячим, откуда пахло резко и неаппетитно. На старом столе выстроились в ряд несколько медных и стеклянных сосудов с разноцветными жидкостями -- но цвета эти не вызывали у гасконца никаких привычных ассоциаций. -- Прекрасно, -- удовлетворенно сказал Рошфор, сбрасывая рясу и оставшись в обычном дорожном платье. -- Корнелиус уже все подготовил... Давайте письма. Быть может, я поторопился, приказав Корнелиусу приготовить эту адскую кухню, но, судя по моему опыту, мы имеем дело с настоящими заговорщиками, матерыми, а у таких господ обычно принято использовать надежные меры предосторожности. H если человек не искушен в некоторых вещах... ну, давайте быстрее письма! -- Черт побери! -- ошарашенно воскликнул д'Артаньян, достав из- под камзола свиток и быстренько развернув его, после чего тот распался на полдюжины листов бумаги... Девственно чистых листов. -- Что такое? -- Они меня провели! -- воскликнул д'Артаньян горестно. -- Подсунули чистую бумагу! И пока мы тут торчим, настоящий курьер... -- Д'Артаньян, вам еще многому предстоит научиться... -- рассмеялся Рошфор. -- Это и есть письма. Гасконец озадаченно осмотрел все листы, один за другим, покачал головой: -- Вы шутите, Рошфор? -- Отнюдь. -- Но тут же не видно ни единой строчки, ни единой буквы! -- Глядишь, и появятся... -- весело пообещал граф, забирая у него бумаги. -- Для начала попробуем самое простое средство... Он высек огонь и одну за другой зажег восемь свечей в громадном кованом подсвечнике, после чего, к превеликому изумлению д'Артаньяна, принялся сосредоточенно и старательно водить одним из листов над колышущимися огоньками, держа бумагу совсем близко. При этом он, не отрываясь от странного занятия, не оборачиваясь к гасконцу, говорил: -- Есть особые чернила, которые, после того как ими напишут письмо, высыхают и делаются невидимыми. Иные из них проявляются под воздействием огня... но не в нашем, сдается мне, случае. Ничего, попробуем луковый отвар... Он аккуратно разложил лист на столе и принялся осторожно капать на него содержимым одной из склянок. Без всякого видимого результата. Точно так же не оказали никакого действия и жидкости из других сосудов, всех до единого. Наблюдая за бесплодными усилиями Рошфора, д'Артаньян все сильнее склонялся к мысли, что его самым коварным образом провели. Однако граф не походил на проигравшего. -- Одно из двух, -- сказал он задумчиво. -- Либо буквально за последнюю неделю выдумали какое-то новое хитрое средство, что маловероятно, либо остался верный, испытанный метод, который я специально оставил напоследок, сейчас вы сами поймете, почему... Вы себя, часом, не относите к неженкам? -- Да нет, я бы не сказал... А чего мне ждать? -- Серьезного испытания для вашего носа, -- с ухмылкой сказал Рошфор, направляясь в дальний угол чердака. Он принес оттуда полную самых обычных яиц корзинку и две миски. В одну, пошире и пониже, положил письмо, тщательно расправив лист, во вторую, повыше и пообъемистее, разбил первое яйцо... Д'Артаньян поневоле шарахнулся, зажимая нос, -- от яйца шибануло невыносимым смрадом. -- Шерт побери, -- прогнусавил гасконец, по-прежнему зажимая нос двумя пальцами. -- Оно ше тухлое! -- Тухлейшее! Как и все остальные! -- весело подтвердил Рошфор, крутя носом и морщась, но не прекращая своего занятия. -- Между прочим, это и есть самое трудное -- раздобыть дюжины три на совесть протухших яиц. Крайне своеобразный товар, его обычно незамедлительно выкидывают в отхожие ямы... Но старина Корнелиус постарался на совесть. Какова вонища, а? Шибает, как из пушки! -- Сачем? -- осведомился д'Артаньян, не решаясь отойти, чтобы не пропустить что-то интересное. -- Зачем непременно тухлые? Боюсь, я не смогу ответить, потому wrn сам не знаю толком. Тут нужно быть ученым химиком... Мне, в конце концов, важно не научное объяснение, а результат. Что до результата, он всегда одинаков: в тухлых яйцах содержится некое вещество, определенным образом действующее на определенный вид тайных чернил. Вот и все. Если нам повезет... Высоко поддернув манжеты, он с безмятежным видом принялся тщательно размешивать содержимое миски длинной деревянной палочкой, отчего чердак заполнился столь невыносимым зловонием, что д'Артаньян едва не кинулся опрометью прочь, но героическим усилием справился с собой, любопытство пересилило брезгливость, и он даже придвинулся вплотную к столу. -- Ну вот... -- сказал Рошфор. -- Думаю, достаточно... С загадочным видом фокусника он поднял обеими руками миску и осторожно стал лить ее содержимое в другую, стараясь равномерно распределить клейкую омерзительную массу по всей поверхности бумаги. Д'Артаньян, вытянув шею и уставясь через его плечо, даже убрал пальцы от носа, кое-как смирившись с запахом. -- Пресвятая дева! -- вскричал он, старательно, размашисто перекрестившись. -- Честное слово, граф, это сущее колдовство! На листе стали понемногу проступать некие знаки, становясь все четче, все темнее, все разборчивее... -- Это не колдовство, а всего-навсего наука, -- сказал Рошфор убедительно. -- Как видите, иногда и от господ ученых бывает польза -- не все из них, как выяснилось, занимаются отвлеченными высокими материями, неприменимыми в реальной жизни... -- Черт меня побери со всеми потрохами! -- воскликнул д'Артаньян, но, присмотревшись, продолжил упавшим голосом: -- Ну и что? Увидеть-то мы увидели это ваше тайное письмо, но его же нельзя прочитать. Тут какая-то каббалистика. Так и знал, что не обошлось без нечистой силы, у меня давненько были предчувствия, что добром дело не кончится, еще когда собирался в эту еретическую страну. Они тут все колдуны, вкупе с нашими заговорщиками... Действительно, там не было привычных букв, пусть даже складывавшихся бы в слова чужого, незнакомого гасконцу языка, -- лист покрывали аккуратные ряды цифр и каких-то загадочных значков, твердо сочетавшихся для д'Артаньяна с чернокнижием и прочим письменным колдовством. -- Успокойтесь, -- усмехнулся Рошфор. -- Письмо попросту написано шифром. Неужели вы ничего не слышали про шифр? -- Ах, вот оно что... -- пристыженно улыбнулся Д'Артаньян. -- Слышал, конечно, доводилось. Но я думал, шифр... это что-то такое... а он, оказывается, этакий... Но тут же ничего невозможно понять! -- По моему глубокому убеждению, на свете есть только одна вещь, которую невозможно понять, -- сказал Рошфор. -- Ход мыслей женщины и ее сердце. Все остальное пониманию поддается, пусть порой и с великими трудами. Что написал один человек, другой всегда сумеет прочитать. -- Так читайте же! -- Дорогой д'Артаньян, мне лестно, что вы столь высокого мнения о моих способностях, но сейчас и я бессилен. Ничего, мы преодолеем и эту трудность... А пока давайте сюда остальные листы. Вряд ли наши друзья из "Зеленого дракона" были столь изощренны, что каждое из полудюжины писем писали разными чернилами. Если первое поддалось тухлому яйцу, разумно предположить... Ну да, так и есть! Как тут же убедился д'Артаньян, остальные письма представляли собой ту же смесь цифр с каббалистическими знаками. Рошфор тщательно прополоскал их в ушате с водой, но запах все равно чувствовался. Покосившись на крутившего носом гасконца, Рошфор усмехнулся, спрятал листы себе за пазуху и взял свой могучий o`qr{pqjhi посох. -- Пойдемте. Попробуем разгрызть этот орешек... а заодно и познакомитесь с крайне примечательной личностью. Они вышли на улицу и минут пять петляли по узеньким улочкам, удалившись от канала, зато выйдя к другому, почти совершеннейшему близнецу первого, -- та же застоявшаяся темная вода, дуновение сырости, шаткие деревянные мостки, парочка отрешенных от всего сущего рыбаков, замерших над удочками... На сей раз, выйдя к небольшому узкому домику с островерхой крышей, Рошфор постучал медным дверным молотком. Им открыла старуха, столь полно отвечавшая представлениям гасконцев о ночных ведьмах, что д'Артаньян добросовестно повторил про себя молитву, -- лицо старой карги сморщенное, как печеное яблоко, крючковатый нос смыкается с крючковатым подбородком, дружелюбная улыбка обнажает парочку желтых зубов, ухитрившихся пережить всех своих собратьев... Однако Рошфор вошел без малейших колебаний. Вздохнув, гасконец последовал за ним по привычному уже лабиринту лестниц, лестничек и крутых ступенек в недра домика -- пока они не добрались до обширной комнаты. Точнее, некогда обширной. Сейчас чуть ли не все свободное пространство занимали толстенные фолианты и груды исписанной бумаги, лежавшие штабелями, кучами, чуть ли не достигавшими потолка, грозившими ежеминутно рассыпаться от легкого прикосновения локтем и рухнуть на голову неосторожному гостю, погребя его, словно снежная лавина в горах Беарна. В полной мере осознавая эту угрозу, д'Артаньян остановился на пороге, не решаясь двинуться с места без долгой предварительной рекогносцировки. Рошфор же уверенно направился в глубины бумажных лабиринтов. Впрочем, и он, откинув капюшон, зорко следил, чтобы ненароком не задеть книжно-бумажные стены и не погибнуть столь унизительной для дворянина смертью -- от удара по макушке увесистыми томами... Кто-то тронул д'Артаньяна за локоть, и он шарахнулся было, но вовремя опомнился, замер в неудобной позе, чудом не обрушив достигавшую его макушки стену из пахнущих пыльной кожей книг. Перед ним стоял низенький неопрятный старичок с круглыми глазами филина и припорошенной пылью лысиной, обрамленной венчиком всклокоченных седых волос. Глаза его горели совершеннейшим безумием, а в руке он сжимал большой лист усыпанной цифирью бумаги, коим без лишних церемоний потряс перед носом д'Артаньяна: -- Все сходится! -- воскликнул он ликующе, так непринужденно, словно они были знакомы с давних пор. -- Жизнеописание великого Александра Македонского укладывается в те же числовые закономерности! Число Зверя, деленное пополам! Понимаете вы, что это означает? Да посмотрите сами! Д'Артаньян представления не имел, о чем идет речь, но твердо помнил одно: сумасшедшим ни в коем случае нельзя противоречить, дабы не привести их в ярость... -- Э-э... конечно... -- сказал он осторожно, едва удержавшись от того, чтобы не кликнуть на помощь Рошфора. -- Как же тут не понять? Все столь ясно и достоверно изложено, что завидки берут... Кажется, он угодил в точку -- безумный старичок расплылся в дружеской улыбке: -- Рад, сударь, встретить столь проницательный ум, пусть в сочетании со столь юным возрастом. Я в вас сразу почуял подлинного ученого... -- Он надвинулся, прижал д'Артаньяна к стене и, потрясая у него перед лицом своей бумагой, горячечно заговорил: -- Все прежние историки были жалкими неучами и болванами, потому что тупо заполняли свои хроники убогим перечнем событий, не подозревая о существовании Великой Системы! И только я, я один, -- впервые! Вот вам подлинная хронология всех событий от Адама до наших дней! Onqjnk|js несовершенный наш мир создан богом, но руководим дьяволом, в основе непременно должно лежать Число Зверя -- 666! Лишь великая наука нумерология способна создать Систему! Если разделить Число Зверя пополам, если взять число 360, божественное число, положенное богом в основу движения земного шара, если привлечь магическое, священное число 9, мы достигнем гармонии! Тут нет места неразберихе! От завоевания Константинополя крестоносцами должно пройти ровно 333 года, а кто утверждает иначе -- тот неуч, тупица и болван! Должно пройти 333 года! От завоевания Константинополя до... -- Э-э, сударь... -- осторожненько попытался вставить слово д'Артаньян. -- А почему Число Зверя нужно непременно делить на два? -- А на сколько еще его прикажете делить? -- несколько обиделся старичок. -- Это же очевидно! Непременно на два! Всякая империя в существовании своем не может превышать числа лет, равного сумме квадратов и кубов числа 12 -- великого и фатального числа Платона. Римляне, ассирийцы и прочие воплощают это число в точности! От основания Рима до разрушения империи обязано было пройти совершенное число лет -- квадрат семи и сумма семидесяти... -- А почему? -- растерянно повторил д'Артаньян. -- Потому что эти числа совершенны, и именно ими, а вовсе не дурацким перечнем событий обязана руководствоваться мировая история! Это же лежит на поверхности! "Сейчас начнет кусаться, -- обреченно подумал д'Артаньян. -- Черт, в какой же стороне дверь, куда бежать?" К его великому облегчению, послышался спокойный голос Рошфора: -- Ага, вы уже мирно беседуете? Любезный господин Скалигер, для вас есть любопытная задачка... -- Нет ничего любопытнее цифр и чисел! -- О том и речь, -- терпеливо сказал Рошфор. -- Вот тут у меня зашифрованные письма, которые... -- Ни слова более! Давайте сюда! Так бы сразу и сказали! Старичок выхватил у него свиток и убежал куда-то в дальний угол. -- Граф, -- шепотом произнес д'Артаньян. -- Куда вы меня привели? Это же сумасшедший! -- Ну разумеется, -- с полнейшим самообладанием ответил Рошфор. -- Законченный безумец. Этого бедолагу зовут Жозеф Скалигер, он гугенот, астролог и математик... и свихнулся на том, что вся мировая история, изволите ли видеть, может быть рассчитана каббалистическими методами на основе каких-то "совершенных чисел" и манипуляций с вычислениями... Ну да вы сами слышали. -- Зачем же мы пришли? Его нужно срочно запереть в смирительный дом... -- Ну что вы, -- с тонкой усмешкой сказал Рошфор. -- Кому мешает один свихнувшийся астролог, если он не опасен для окружающих? Пусть себе забавляется с цифрами и ищет закономерности там, где их нет. Когда умрет, эту груду бумаг слуги продадут в бакалейные лавки -- нельзя же всерьез поверить, что бред этого бедняги что-то значит. Однако... Д'Артаньян, он безумец во всем, кроме вычислений. Каковые, надо отдать ему должное, проделывает с невероятной быстротой. Нет такого шифра, к которому... Из-за груды книг выскочил старичок, ликующе размахивая письмом. -- Вот и все, стоило огород городить! Ну конечно же, метод замещения цифрами букв французского алфавита вкупе с обозначением абзацев особыми знаками! -- У вас получилось что-то осмысленное? -- спросил Рошфор живо. -- А? Понятия не имею, посмотрите сами. Вроде бы что-то такое qjk`d{b`knq|, но мне это уже неинтересно.. Рошфор взял у него бумагу и тихо прочел: -- "Ваше высочество, господин герцог Анжуйский! Спешу сообщить, что переговоры с испанцами..." Пожалуй, это вполне осмысленно! -- Да? -- отозвался старичок без малейшего интереса. -- Ну, вам виднее, а поскольку это не имеет никакого отношения к Великой Системе расчета подлинной истории, я и голову себе не собираюсь забивать этими вашими житейскими глупостями! Не мешайте, мне надо работать... -- Милейший господин Скалигер, -- вкрадчиво сказал Рошфор. -- Я был бы вам весьма признателен, если бы вы подобным образом разделались со всеми шестью письмами... -- А зачем? -- Я дам вам целых пятьдесят пистолей, и вы себе купите много бумаги и чернил, незаменимых для расчетов... для ваших гениальных расчетов! -- Вы, пожалуй, правы, -- неохотно признался старичок. -- Эти проклятые торговцы никак не хотят давать бумагу даром, сколько я им ни растолковывал значение Великой Системы для грядущих поколений... Давайте сюда ваши глупости! Он вырвал у Рошфора свитки и вновь скрылся за грудами книг. Слышно было, как он громко бормочет под нос о ничтожестве житейских мелочей пред лицом великой и стройной хронологии, которая когда-нибудь непременно овладеет умами всего человечества. Глава десятая, в которой д'Артаньяну вновь приходится вспомнить об одной своей старой проказе Примерно через четверть часа д'Артаньян вынужден был признать, что Рошфор вновь оказался прав: выскочивший из бумажного лабиринта безумный старичок сунул им письма, сгреб пистоли и опрометью помчался назад к столу. Хватило одного взгляда, чтобы удостовериться: этот гениальный безумец -- или безумный гений -- вмиг расшифровал послания, не вникая в их смысл. Все планы заговорщиков были теперь, как на ладони -- с точным перечнем имен, обязанностей, замыслов и привлеченных для их реализации сил. Сумасшедший астролог по имени Скалигер так и не узнал, что его усилия помогут спасти короля Франции и его первого министра... Уже на улице д'Артаньян сочувственно вздохнул: -- Бедняга... Скажите мне, Рошфор, правда ли, что, как я слышал, земля круглая, как шар... -- Но она и в самом деле круглая, д'Артаньян, -- сказал Рошфор. -- И представляет собой огромный шар. -- Бросьте шутить! -- воскликнул гасконец. -- На всем пути от Беарна до Парижа я, уж поверьте, не заметил ничего подобного -- земля везде плоская, как доска. Конечно, кое-где попадаются возвышенности и горы, не без того, но я никогда не поверю, что ехал по шару! И потом, будь земля шаром, с нее тут же стекла бы вода, свалились люди с животными... Улыбаясь, Рошфор сказал: -- Даю вам честное слово дворянина, д'Артаньян, что земля -- шар. -- Ну, это другое дело, -- уныло произнес д'Артаньян. -- Коли дворянин что-то подтверждает своим честным словом, этому должно верить... Но я все равно не возьму в толк, как это может быть .. -- Мы об этом поговорим как-нибудь в другой раз, -- сказал Рошфор. -- Сейчас нам обоим пора поспешить, нужно убираться и из }rncn города, и из этой гостеприимной страны. Давайте поделим письма ровно пополам -- на случай, если с кем-то из нас что-то произойдет. Пусть половина бумаг, но попадет к кардиналу. Нужно только поделить их так, чтобы обе половины содержали достаточно улик... Пожалуй что, я отдам вам эту... и эту... а себе возьму... да, и эту... Мы разделимся и отправимся разными дорогами -- я поеду через Западную Фландрию в Лилль, а вам, пожалуй, лучше всего будет скакать в Сен-Кантен через Брабант. Знаете дорогу? -- Да, -- сказал д'Артаньян. -- От Мехельна через Брюссель, а далее большая дорога идет через деревушку... как ее... ужасно смешное название... ага, Ватерлоо! -- Вот именно. Удачи! Он дружески кивнул д'Артаньяну, опустил на лицо капюшон и вмиг скрылся за ближайшим углом, словно растаял. Д'Артаньян, оглядевшись в поисках шпионов, -- он искренне надеялся, что на сей раз это вышло у него не так неуклюже, -- пошел в противоположную сторону. -- Эй, сударь! Уже наученный горьким опытом, гасконец первым делом схватился за шпагу, но по некотором размышлении решил подождать. Окликнувшие его больше походили на стражников, чем на наемных убийц из здешних притонов. Четверо с алебардами перегородили ему дорогу, еще трое выстроились сзади во всю ширину улочки, а восьмым был субъект без алебарды, но со шпагой и каким-то жезлом вроде тех, что во Франции носили некогда королевские сержанты. Все восемь были одеты в одинаковые желтые кафтаны, и перья на шляпах у них одинаково черные... За их спинами мелькнула вдруг знакомая физиономия, вытянутая, бледная и постная. Моментально узнав Гримо, д'Артаньян невольно выдвинул из ножен шпагу на две ладони -- но слуга Атоса уже исчез в ближайшем проулке, а стражники с большим проворством, свидетельствовавшим о недюжинном опыте, склонили алебарды так, что с двух сторон образовался стальной горизонтальный частокол. -- Черт знает что... -- проворчал д'Артаньян, ладонью загнав шпагу обратно в ножны при виде этой многозначительной демонстрации. -- Ухватки у вас, господа мои, в точности как у ваших собратьев в Париже, будто всех вас, полицейских крыс, где-то в одном месте натаскивают... Сударь! -- громче воскликнул он, обращаясь к человеку со шпагой, некоторым образом выделявшемуся на фоне тупых физиономий. -- Отчего вы мне заступили дорогу и что от меня хотите? Не кошелек ли? -- Вовсе даже наоборот, сударь, -- ответил человек со шпагой. -- Мы не разбойники, а служители закона. Я -- Ван Бекелар, бальи второго ранга, начальник полицейских агентов Зюдердама, а это -- алебардисты из городской милиции. Вам придется пойти с нами в ратушу, и без глупостей, иначе... -- Я иностранец! -- сказал д'Артаньян. -- Я знаю. Вас-то нам и нужно... Извольте, сударь, смирнехонько шагать в середине строя! Я не стану забирать у вас шпагу, к чему эти церемонии, но и вы уж не вздумайте дурить... Передние довольно слаженно повернулись на месте, так что д'Артаньян видел лишь их спины, а задние придвинулись, держа алебарды так, что их острия посверкивали в опасной близости от гасконца. Сопротивляться или бежать не было никакой возможности. -- Ладно, я покоряюсь силе, -- сказал он, двинувшись вслед за стражниками. -- Посмотрим, каковы у вас тюрьмы... -- Мы пока что в ратушу, сударь. Но оттуда и до тюрьмы недалеко, -- обнадежил бальи. Д'Артаньян шел, не испытывая особенного беспокойства. Еще в Париже Рошфор ему кое-что рассказывал о нравах здешней полиции, не lemee продажной, чем в Париже, а то и поболее. Старший бальи, глава всех служителей закона, принадлежал обычно к одной из местных богатых фамилий, выкладывал за свое тепленькое местечко кругленькую сумму -- и, как легко догадаться, с надеждой быстро эти денежки вернуть. Пачкать руки, занимаясь самолично грязными делишками, он не желал и обычно передавал свои полномочия этому самому бальи второго ранга -- сплошь и рядом личности сомнительной, со столь скверной репутацией, что перед ним закрывались двери домов всех мало-мальски добропорядочных буржуа. Мало того, у жителей Нидерландов имела хождение уже не раз слышанная д'Артаньяном поговорка: "Продажен, как бальи". Такое положение дел позволяло человеку предприимчивому враз обернуть ситуацию в свою пользу -- как-никак у д'Артаньяна было при себе множество самых убедительных аргументов круглой формы, отчеканенных из испанского золота... В ратуше его, предварительно отобрав-таки шпагу, незамедлительно провели в комнату, где за пустым, не оскверненным ни единой казенной бумажкой столом восседал рослый толстяк в богатой одежде, с физиономией спесивой и недоброжелательной. Стражники остались за дверью, но Ван Бекелар последовал за ним и встал обок стола с таким видом, словно подозревал д'Артаньяна в намерении вцепиться зубами в глотку сановника за столом. Тот, сверля д'Артаньяна неприязненным взглядом маленьких глазок, сказал: -- Я -- Ван дер Маркен, бальи города Зюдердама. А вы кто такой? -- Я? -- с простодушной улыбкой переспросил д'Артаньян. -- Я -- шевалье де Лэг из Парижа, путешествую по своим делам... -- И у вас есть документы? -- Да, конечно... -- сказал д'Артаньян. -- Впрочем, нет... Они остались у моего слуги, одному богу ведомо, где этот болван сейчас шляется... -- Где вы остановились? Не стоило, пожалуй что, наводить их на "Зваарте Зваан" -- там уже мог побывать Атос или кто-то из заговорщиков. Д'Артаньян сокрушенно сказал: -- Не помню названия... Простите великодушно, но вашего языка я не знаю и не помню, как это название звучит... Запамятовал. Такая большая гостиница, в три этажа, с вывеской и трактиром внизу... -- Очень точное описание, -- фыркнул бальи. -- У нас в городе, знаете ли, много гостиниц в три этажа и с трактиром внизу... Значит, у вас нет бумаг, а названия гостиницы вы не помните... А знаете что? У нас, в Нидерландах, есть масса приспособлений, позволяющих освежить память даже самым рассеянным. У нас есть дыба, раскаленное железо, кнут, стол для растягивания... что там еще, Ван Бекелар? -- Воронки, чтобы лить воду в глотку ведрами, -- с неприятной улыбкой добавил тот. -- Тиски для пальцев рук и ног... Наши судейские различают пять степеней пытки, но могу вас заверить, незнакомец, что уже первая не содержит ничего приятного... А слышали ли вы о наших казнях? Мы нимало не отстаем от остальной Европы, вы не в каком-нибудь захолустье, а во вполне передовой стране! У нас привязывают к стулу и обезглавливают ударом сабли, сжигают живьем, закапывают опять-таки живьем, топят в бочке... Ну, и вешают, конечно, как же без этого... Вы не могли не видеть виселицы, через какие бы ворота ни въехали в Зюдердам, -- они у нас возле каждых ворот стоят... -- Да, я обратил внимание, -- кивнул д'Артаньян. -- Там еще болтались какие-то бедолаги, так что свободных крюков вроде бы не было... -- Ничего, -- пообещал младший бальи. -- Для вашей милости, так h быть, мы крюк освободим... Хотите познакомиться с магистром высоких дел? -- Это еще кто? -- В других странах этого господина вульгарно именуют палачом. Но вы в Нидерландах, незнакомец, здесь население тяготеет к высокому решительно во всем... У нас -- магистр высоких дел. Этот господин славно умеет выкалывать глаза, брать щеки клещами, протыкать язык раскаленным железом, клейма класть... Оба они старались произвести грознейшее впечатление. Но д'Артаньян, хотя и очутился в прескверной ситуации, падать духом отнюдь не торопился. "Комедианты, -- подумал он с оттенком презрения. -- Шуты гороховые. Видывал я такие ухватки! Я, господа мои, чуть ли не все парижские тюрьмы посетил, за исключением разве что Бастилии, меня и почище пугали. Незнакомы вы с парижскими полицейскими комиссарами, вот где людоеды! А вы по сравнению с ними -- щенки писючие!" -- Господа, -- сказал он вслух. -- Я слыхивал о пресловутом нидерландском гостеприимстве, но такого, право, все же не ожидал... Бога ради объясните, отчего вы намерены ко мне применить все эти премилые выдумки? -- Потому что вы -- испанский шпион, -- сурово сказал старший бальи. -- Я? -- изумился без наигрыша д'Артаньян. -- Вот уж навет, клянусь... Он хотел было поклясться чем-то католическим, но вовремя вспомнил, что в протестантской стране это не только не поможет, но еще более укрепит их в подозрениях. -- Я -- испанский шпион? -- продолжал он, от души рассмеявшись. -- Да кто вам сказал такую глупость?! -- У нас верные сведения, -- многозначительно произнес старший бальи. -- Советую вам сознаться самому, не доводя до печального знакомства с магистром высоких дел. Это, безусловно, смягчит вашу участь и сделает нас с вами добрыми друзьями... Мы умеем ценить искреннее раскаяние совсем еще молодого человека, которого запутали в свои сети какие-нибудь злокозненные иезуиты... "Пой, соловей, пой! -- подумал д'Артаньян. -- Эти полицейские штучки мне насквозь знакомы, их на мне такие прохвосты пробовали, что не чета вам! Одно и то же, даже скучно..." -- Господа, -- сказал он решительно. -- Вы тут давеча упоминали, что ничем не отличаетесь от всей Европы и даже кое в чем ее превосходите. Что вы -- передовая страна... Черт возьми, но ведь в приличных странах так с путешественниками не поступают! Если я чей- то там шпион, приведите свидетелей, которые меня уличат, или предъявите какие-нибудь убедительные доказательства... Он зорко следил за выражением лиц этой парочки -- и подметил, что в быстром взгляде, коим они обменялись, определенно присутствовала некая растерянность, отчего душа д'Артаньяна мгновенно возликовала: есть такая уверенность, что нет у них ни надежных свидетелей, ни весомых улик! Общими фразами пугают пока что... -- Так в чем же мое преступление, господа, объясните? -- воскликнул д'Артаньян, решив, что сейчас самая пора перейти в наступление. -- Кто и в чем меня уличает? Что я сделал? Укрепления изучал? Пушки в арсенале считал? Секреты выведывал? Совращал какого-нибудь доброго протестанта перейти в лоно этой поганой римской церкви? При последних его словах оба вновь переглянулись, но уже с совершенно другим выражением лиц. Развивая успех, д'Артаньян продолжал уверенно: -- Или у вас все-таки есть свидетели, уличающие меня в одном hg этих гнусных преступлений, а то и всех сразу? Приведите хоть одного, вдруг я при его виде дрогну и раскаюсь? Молчите? -- Подождите, -- неуверенно сказал старший бальи. -- Вы так верно сказали о римской церкви... Надо ли понимать, сударь, так, что вы -- протестант? Д'Артаньян саркастически рассмеялся: -- А кто же я, по-вашему?! Мерзкий католик? -- Вовремя вспомнив, что в качестве доказательства ему могут устроить экзамен по каким-нибудь гугенотским тонкостям, в которых он не разбирался нисколечко, гасконец спешно добавил: -- К великому моему сожалению, протестант я по молодости лет нерадивый, ни одной молитвы толком не помню, не разбираюсь, откровенно говоря, в богословских хитросплетениях, но на то богословы есть... Главное-то -- я убежденнейший протестант, и точка! Да я... я... У него вдруг -- как всегда бывало с д'Артаньяном в минуты нешуточной опасности -- родился в голове великолепный план. Точнее, пришли на ум воспоминания об устроенной в Менге проказе. Не колеблясь, д'Артаньян размашистыми шагами прошел к ближайшему окну, повернулся в профиль и, постояв так некоторое время безмолвно, громко спросил: -- Вам не кажется, что я похож на своего отца? -- Ну... -- растерянно промолвил старший бальи. -- Всякий похож на своего отца -- и я, и Ван Бекелар, как говорят... -- Тут все дело в том, какой отец, -- грустно признался д'Артаньян. -- Неужели не замечаете? Странно, мне многие говорили... Тут все дело в том, какой отец, господа! Я -- сын великого государя Генриха Четвертого! Присмотритесь хорошенько. Охотно допускаю, что вы не видели его вживую, но монеты-то с его незабываемым профилем не могли не видеть! Присмотритесь ко мне как следует, говорю я вам! И застыл, горделиво выпрямившись, так что бьющее в окно солнце освещало его профиль во всей красе. Старший бальи что-то быстро проговорил младшему по-голландски -- для д'Артаньяна, не владевшего здешним языком, это звучало как нечто похожее на "бре-ке-ке-кекс". -- Бре-ке-ке-кекс... -- произнес младший и сломя голову выбежал из комнаты. Он почти сразу же вернулся, неся что-то перед собой в сжатом кулаке. Передал этот предмет начальнику -- д'Артаньян уголком глаза рассмотрел монету. Держа ее перед собой двумя пальцами вытянутой руки, старший бальи принялся сосредоточенно водить головой вправо-влево, глядя то на монету, то на д' Артаньяна, с гордым видом скрестившего руки на груди. Вскоре оба вновь затянули свое "бре-ке-ке-кекс". Не разбирая ни слова, но чуя в интонациях удивление, растерянность, ошеломление -- и даже, о радость, некоторое почтение! -- д'Артаньян победительно улыбнулся. И громко произнес, не глядя на них: -- Вы убедились, господа мои? Странно, что не заметили раньше столь очевидного сходства... -- Это так неожиданно... -- произнес старший бальи. -- Да уж, я думаю, -- сказал д'Артаньян, возвращаясь к столу и бесцеремонно усаживаясь в одно из кресел. -- Вы тоже можете сесть, господа, давайте без церемоний... Как вы, должно быть, прекрасно понимаете, я -- незаконный сын. Истина требует уточнить, что подобных сыновей у моего великого отца было, как вам, должно быть, известно, превеликое множество... но разве это, черт побери, что- либо меняет? Коли в моих жилах течет та же кровь великого короля, что и у раззаконнейших сыновей! Не законный, но родной! Батюшка lem любил по-настоящему, я помню его ласковые руки и орлиный взор... -- Значит, вы изволите быть протестантом? -- осторожно спросил старший бальи, уже совершенно переменившись в лице, -- он явно не представлял себе, как держаться со столь неожиданным визитером и что в таком случае следует предпринять. -- Ну конечно, я же