к его горлу: -- У нас в Беарне сказали бы, сударь, что ваша жизнь в моих руках... Интересно, как эта ситуация именуется в Париже? -- Так же, сударь, -- сдавленным голосом ответил Арамис, изо bqeu сил сохраняя достоинство. -- Любезный Арамис, -- сказал д'Артаньян, которому кое-что вспомнилось вдруг. -- А что, если в обмен на вашу жизнь я потребую назвать настоящее имя очаровательной белошвейки Мари Мишон? Арамис вздрогнул, но отозвался непреклонно: -- Это не та сделка, сударь, на которую согласится настоящий дворянин. -- Прах вас побери, быть может, вы и правы... -- задумчиво сказал д'Артаньян, отводя клинок. -- Ладно, дарю вам жизнь без всяких условий, но вашу шпагу вынужден потребовать... кажется, я имею на это право? -- Несомненно, -- сказал Арамис, все более бледнея от потери крови. Д'Артаньян, гордый победой и оттого великодушный, помог ему подняться, отвел к Люксембургскому дворцу и, усадив на ступени, позвонил в колокол у входа, справедливо рассудив, что обитатели дворца уже свыклись с подобными подкидышами не хуже монахинь, коим подбрасывают под ворота незаконнорожденных младенцев. -- Ну вот, любезный Арамис, -- сказал он покровительственно. -- Все, что мог, я для вас сделал, так что честь моя не задета. А сейчас, с вашего позволения, я вас покину, пока не заявилась стража по мою душу... И на прощанье позвольте дать вам ценный совет: постарайтесь впредь серьезнее относиться к дворянам из Гаскони... -- Я непременно учту ваш совет, -- слабым голосом ответил Арамис. -- И, в свою очередь, дам свой: не считайте себя самым ловким в этом городе... -- Помилуйте, я и не собираюсь! Я просто хочу доказать, что кое-что значу... и это у меня пока что получается. -- До поры до времени, милостивый государь... Мы еще встретимся. -- Со своей стороны приложу к этому все усилия, -- сказал д'Артаньян, вежливо раскланявшись. Он услышал, как в ограде дворца с визгом открывается калитка, и с чувством исполненного долга заторопился прочь, унося с собой шпагу Арамиса. Бедняга книготорговец выпучил глаза так, что они, право слово, коснулись стекол очков: -- Вы вернулись?! А где же тот дворянин? -- С ним произошла небольшая неприятность, -- сказал д'Артаньян. -- Могу вас заверить, что вскоре он будет здоров, но, даю вам честное слово дворянина, за книгой он в ближайшие дни определенно не явится. Полагаю, т е п е р ь я могу ее у вас попросить? -- О, разумеется, сударь... -- пролепетал торговец. -- Двадцать два ливра за Боккаччио и двадцать восемь за "Дон-Кихота"... итого с вашей милости пять пистолей... -- Дьявол! -- воскликнул д'Артаньян, вытащив из кошелька два жалких экю. -- Я и не думал, что так потратился... Может, вы примете долговую расписку? -- О, что вы, сударь! -- воскликнул с превеликим жаром книготорговец, явно горевший желанием поскорее увидеть спину беспокойного покупателя. -- Я немедленно же отправлю книги по названному вами адресу, а вам открою неограниченный кредит... Заплатите, когда сочтете нужным... Так отрадно видеть, что молодые люди из гвардии находят время для изящной словесности... -- А как вы думали, милейший? -- внушительно сказал д'Артаньян. -- Надобно вам знать, что в Королевском Доме служат не одни вертопрахи и волокиты, проводящие время в праздных забавах... Настоящий гвардеец не чужд изящной словесности, вот именно! -- Он оглянулся по сторонам и, видя, что они одни, понизил голос. -- Любезный, возможно, я что-то напутал... Вы меня чрезвычайно обяжете, nazqmhb, жив ли гениальный литератор синьор Боккаччио... Хозяин осторожно ответил: -- Сударь, с прискорбием должен вам сообщить, что господь призвал его к себе ровным счетом двести пятьдесят лет назад... -- Черт возьми, как медленно доходят новости до Беарна! -- не моргнув глазом, вскричал д'Артаньян. -- А у нас его полагали живым... Ну что же, всего вам доброго, сударь... Выйдя на улицу со шпагой Арамиса под мышкой, он пробормотал себе под нос: -- Положительно, мне везет! Гвардия, очаровательная любовница, успешная дуэль с мушкетером -- и, как венец всего, неограниченный кредит в книжной лавке! Есть повод задрать нос... хотя, честно говоря, я предпочел бы неограниченный кредит не в этом складе мышеяди, а в каком-нибудь уютном кабачке вроде "Сосновой шишки"... но что поделать, не годится с ходу требовать от фортуны чересчур много... Глава одиннадцатая Поединок с людоедом и новый друг Когда д'Артаньян, все еще от души пыжившийся своей победой -- и, надо сознаться, к тому были все основания, -- въезжал в ворота, гордо подбоченившись так, что напоминал бронзовый монумент королю Генриху Четвертому, навстречу ему попался человек в черном, шагавший так уверенно и горделиво, словно его только что назначили канцлером королевства, изгнав г-на де Сегье. Однако вид у него был отнюдь не благородный, и д'Артаньян, считая простого горожанина пустяковым препятствием, и не подумал сворачивать, направив своего каракового конька прямо на субъекта, чья физиономия к тому же крайне не понравилась нашему гасконцу. По его глубокому убеждению, находившемуся в полном соответствии с нравами той эпохи, человек, не имевший права носить шпагу, не имел равным образом права и на столь горделивую осанку -- гордыня хороша только в том случае, если имеешь возможность ее отстоять (гасконец искренне полагал, что сделать это можно исключительно при посредстве шпаги, ибо не был искушен в других средствах вроде судейского крючкотворства, в особенности подкрепленного тугим кошельком...). Враз потеряв кичливый вид, субъект в черном выскочил из-под копыт с проворством вспугнутого перепела и проводил д'Артаньяна злобным взглядом. Не обратив на это ровным счетом никакого внимания, д' Артаньян передал английского жеребца конюху, поднялся к себе и с внешне безразличным видом сказал, подавая Планше шпагу: -- Планше, повесь-ка эту рапиру на стену... Нет, погоди. Можешь раздобыть где-нибудь подходящий крюк? -- Запросто, сударь. -- Найди, пожалуй что, три, -- приказал д'Артаньян. -- Вколотишь их в стену где-нибудь на видном месте, на один повесишь эту самую шпагу, а два других пусть пока остаются пустыми. Ну, а я уж постараюсь, чтобы и для них побыстрее нашлись украшения... -- Никак, сударь, вас можно поздравлять со славной победой? -- Пустяки, любезный Планше, -- сказал д'Артаньян с тем же наигранным безразличием. -- Особенно и нечем гордиться -- один- единственный королевский мушкетер, не бог весть какой подвиг... Вот кстати, у тебя есть повод выпить за мое здоровье... И он с царственным видом протянул слуге экю -- одну монету из двух, остававшихся в его кошельке. Славный малый рассыпался в благодарностях, а д'Артаньян, не мешкая, отправился к хозяйке. -- Луиза! -- радостно воскликнул он, врываясь в гостиную с той бесцеремонностью, какую в отсутствие Бриквиля полагал своей ophbhkechei. -- Поскольку я привык выполнять свои обещания, особенно данные очаровательным женщинам, могу вас обрадовать касаемо испанского романа... Черт побери, да вы плачете! Что случилось? В самом деле, глаза прекрасной нормандки были заплаканы, и выглядела она совершенно потерянной. "Уж не вернулся ли Бриквиль с полдороги и не устроил ли сцену? -- пронеслось в голове у д'Артаньяна. -- Ревнивцы, особенно бессильные в постели, способны на самые грязные выходки..." -- Это все из-за Бриквиля, -- произнесла Луиза, всхлипывая. -- Черт возьми, значит, он все-таки вернулся? -- воскликнул д'Артаньян, хватаясь за шпагу. -- Пожалуй, вы правы, Луиза, его и в самом деле следует... -- Вы не поняли, Шарль, -- сказала Луиза. -- Беда не в том, что он вернулся, как вы решили, а именно в его отсутствии... -- Уж не осмелился ли кто-то вас обидеть? -- воинственно вскричал д'Артаньян. -- Скажите только имя... -- Вы тут ничем не поможете, Шарль... Обида того рода, когда обидчик пользуется покровительством закона... Бывают такие случаи... -- Что за вздор, не должно быть таких случаев вовсе! -- Вы еще так плохо знаете жизнь... Ко мне приходил Перраш, что живет на углу Старой Голубятни и Феру, ростовщик... -- Ага, ага! -- сказал д'Артаньян, начиная кое о чем догадываться. -- Невысокого роста, пожилой субъект самого гнусного облика? Я только что видел, как он выходил в ворота... -- Вот именно, -- печально сказала Луиза. -- Видите ли, Бриквиль прекрасно помнит о тех деньгах, что сам давал в долг или должен с кого-то получить -- тут он не ошибется ни на одну минуту, ни на одно су... Совсем по-другому обстоит с теми деньгами, которые он сам кому-нибудь должен... Короче говоря, он так и уехал, запамятовав, что подошел срок уплаты по векселю. О чем Перраш и нагрянул объявить. Я в жутком положении, в доме нет такой суммы... -- Сколько же он требует? -- Полторы тысячи ливров. -- Черт побери, сто пятьдесят пистолей! -- уныло протянул д'Артаньян. -- Отроду не держал в руках таких денег... Что же делать? У вас нет родственников или знакомых, которые могли бы выручить? -- Увы... -- А договориться с ним нельзя? -- Не получится, Шарль. Он с родной матери стребовал бы долг через судейских... -- Ну да, он сразу показался мне душевным и добрым... -- сказал д'Артаньян, лихорадочно пытаясь что-нибудь придумать и горестно осознавая, что найти выход он не в состоянии. -- Вы говорите, на углу Феру? Нужно что-нибудь придумать... -- Что? -- Вот что, Луиза, -- многозначительным тоном сказал д'Артаньян, в голову которому пришла великолепная идея. -- Не отчаивайтесь, я скоро вернусь... И он выбежал из гостиной. По его глубокому убеждению, истинный дворянин в такой ситуации не должен был сидеть сложа руки. Коли уж делишь с женщиной постель, следует принимать близко к сердцу и ее злоключения... Поднявшись к себе, он засунул пару пистолетов за пояс и взял длинный хлыст. Неплохо было бы ради пущего устрашения прихватить с собой Планше с мушкетом, да вот беда, у Планше пока что не было мушкета ввиду печального состояния финансов его хозяина... К дому Перраша он подошел, нахлобучив на нос шляпу и грозно помахивая хлыстом. Шпоры отчаянно звенели при каждом шаге, блестели новехонькие пистолеты, шпага колотилась о ботфорты -- а из- ond нахлобученной шляпы сверкали нешуточной решимостью глаза и не обещавшая ничего доброго усмешка, старательно скопированная у Рошфора. Д'Артаньян не без оснований подозревал, что выглядит весьма внушительно -- должно быть, это мнение разделял и привратник, шарахнувшийся с дороги, жалобно что-то пискнув. Ободренный первой победой, д'Артаньян без церемоний вошел в дом и оказался в обширном помещении, судя по всему, игравшем роль приемной, -- на стульях у стен сидели с видом просителей несколько человек, в том числе даже один несомненный дворянин. Зрелище это разозлило д'Артаньяна еще больше. "Приемная, прах меня побери! -- взревел он про себя. -- Как будто этот паршивый буржуа -- принц крови!" К нему тут же подошел слуга и без всякого почтения поинтересовался независимым тоном: -- Что вам угодно, сударь? Вид у него был столь спесивый и чванный, словно он служил кому-то из герцогов, а то и принцев крови. Однако такого обращения д'Артаньян не стерпел бы и от лакея Королевского Дома. -- Мне нужно немедленно видеть вашего хозяина, -- сказал он столь же независимо. -- Кажется, его зовут Перраш? -- Господин Перраш сейчас изволит быть занят, -- сказал слуга, загораживая дверь. -- Черт побери, вы имеете дело с дворянином! -- сказал д'Артаньян, закипая не на шутку. -- Знали б вы, сударь, как часто господину Перрашу приходится иметь дело с дворянами... -- сказал слуга, едва ли не зевая ему в лицо. -- Присядьте, что ли, и подождите, а я посмотрю, удастся ли для вас что-нибудь сделать... -- С дороги! -- рявкнул д'Артаньян. -- Немедленно! -- Сударь, если вам нужда ссуда, ведите себя пристойнее... -- Ну хорошо, -- сказал д'Артаньян вкрадчиво. -- Судя по вашему выговору, милейший, вы откуда-то из Оверни? -- Предположим, сударь... -- А значит, вы плохо знакомы с обычаями гасконцев, любезный... -- тем же тоном, который кто-то по недоумию мог бы даже назвать ласковым, продолжал д'Артаньян. -- Чтоб вы знали, в наших краях не принято пасовать перед столь наглыми и незначительными препятствиями. Если на дороге у меня стоит такой олух, как ты, мешающий мне пройти туда, куда я непременно желаю попасть... -- Ну, ну! -- подначивал слуга, и в самом деле плохо знакомый с гасконскими нравами. -- ... я попросту отшвыриваю негодяя и высаживаю дверь, -- сказал д'Артаньян решительно. И тут же претворил обещанное в жизнь -- могучим ударом кулака отправил слугу в угол приемной и наподдал по двери ногой так, что она распахнулась, с грохотом ударившись о стену. Не теряя времени, д'Артаньян ворвался в комнату и захлопнул дверь за собой с видом разъяренной богини мщения из греческой мифологии, о коей он краем уха что-то такое слышал в те времена, когда отец в меру финансов и разумения пытался еще приобщить сына к азам науки. Жаль только, что на господина Перраша столь шумное и неожиданное вторжение вооруженного до зубов незнакомца не произвело, нужно признать, особенного впечатления. Он так и сидел за столом, заваленным испещренными цифирью бумагами, кучками монет различного достоинства и гусиными перьями, взирая на гасконца словно бы с некоторой скукой. Именно это как раз и ввергло гасконца в некоторую растерянность. Столкнувшись с бранью или вооруженным отпором, он сумел бы проявить себя должным образом, но это ленивое безразличие сбивало с толку почище, чем любые проявления враждебности. Впрочем, он быстро овладел собой. Ростовщиков не любят нигде, а в Гаскони особенно. Деньги для захудалых дворян -- большая редкость, сплошь и рядом, чтобы их раздобыть, приходится, наступив на глотку гордыне, обхаживать таких вот субъектов, набитых пистолями, и отсюда проистекают разные унизительные коллизии, а если вспомнить о существовании вовсе уж оскорбляющих дворянское достоинство мерзости вроде процентов, закладных, просроченных векселей и торгов, не говоря уж о налагаемых на имущество должника арестах... Одним словом, ярость очень быстро взяла верх над растерянностью. -- Вы, сударь, даете деньги в долг... -- процедил д'Артаньян ядовито. -- Совершенно верно, -- сказал г-н Перраш. -- Если у вас есть необходимость в займе, для этого вовсе не нужно так шуметь, молодой человек, и портить стены... -- Я вам не молодой человек! -- рявкнул д'Артаньян. -- Я -- дворянин из Беарна, кадет рейтаров... -- Здесь у меня бывали и гвардейцы, и особы титулованные, -- как ни в чем не бывало сообщил г-н Перраш. -- Изложите ваше дело взвешенно и по существу... -- Вы не можете не знать господина Бриквиля, хозяина меблированных комнат... -- Могу вас заверить, молодой человек, -- всех своих должников я прекрасно помню... Вас это удивляет? -- Он вам должен полтораста пистолей... -- Вот именно. И срок уплаты истек. -- Ну да, я знаю. Вы имели наглость привести госпожу Бриквиль в совершеннейшее расстройство... Она рыдает, черт побери! Что вы себе позволяете? -- Я?! -- изумился г-н Перраш, подняв брови в нешуточном удивлении. -- Я всего лишь напомнил ей, что срок уплаты истек, и я в соответствии со своими законными правами могу выставить на торги их домашнюю обстановку... -- Вот об этом и речь! -- воскликнул д'Артаньян. -- Как вы посмели надоедать женщине? -- Надо вам знать, юноша, что по законам французского королевства жена вправе произвести уплату по векселям мужа в случае, если последний отсутствует... -- Но у нее нет сейчас таких денег! -- В таком случае, придется распродать обстановку... Все грозные взгляды д'Артаньяна и его вызывающий тон разбивались о ледяное спокойствие этого субъекта, словно волны о стену берегового укрепления. Д'Артаньян с неудовольствием отметил, что теряет инициативу. -- Послушайте, как вас там, Перраш... -- сказал он тоном ниже. -- В конце концов, нет таких положений, из которых нельзя было бы найти выход... Вскоре Бриквиль вернется и уплатит вам сполна... Его жена тут совершенно ни при чем, а вы довели ее до слез... Перраш с любопытством воззрился на него бесцветными глазками: -- Любопытно бы знать, отчего вы столь близко к сердцу принимаете горести и треволнения госпожи Бриквиль? А! Я понял! Вы, должно быть, ее кузен из провинции или другой близкий родственник, только что прибывший в Париж, исполненный родственных чувств, но совершенно незнакомый со столь скучными материями, как векселя и закладные? Все это было произнесено с видом крайнего простодушия, но д'Артаньян, несмотря на молодость, кое-что повидал в этой жизни и был убежден, что простодушный ростовщик -- явление столь же редкое, как человек с двумя головами или чиновник, не берущий взяток. -- Что за глупости вы несете! -- воскликнул д'Артаньян, чуть onjp`qmeb под проницательным взглядом ростовщика и, мало того, сознавая, что тот это заметил. -- Долг всякого подлинного дворянина -- встать на защиту дамы... -- Такое поведение делает вам честь, молодой человек, -- с непроницаемым видом сообщил Перраш. -- Послушайте, -- сказал д'Артаньян. -- Я вам настоятельно предлагаю: дождитесь возвращения Бриквиля... -- Один бог знает, когда он соизволит вернуться, -- ответил Перраш. -- Ну, а ежели, не дай-то бог, он по дороге утонет в реке или станет жертвой разбойников? -- Похоже, затронутая тема пришлась ему по вкусу, и он с некоторым даже воодушевлением продолжал: -- Путник может сломать шею, упав с лошади, отравиться насмерть трактирной пищей, стать мишенью молнии, умереть от удара, заполучить... -- Вы надо мной издеваетесь? -- зловеще поинтересовался д'Артаньян. -- Помилуйте, как я смею? Я просто добросовестно перечисляю все дорожные случайности... Кто мне заплатит, если с Бриквилем что- то подобное стрясется? Лучше уж не рисковать и получить свое, пока есть возможность. И потом... Молодой человек, в каждом ремесле есть свои незыблемые правила. Если станет известно, что я простил одного должника, все остальные тут же решат, что меня можно разжалобить первой с грехом пополам придуманной сказочкой или причитаниями... Нет, такого нельзя допускать! Дело не в очаровательной госпоже Луизе, а в принципе! -- Да вы просто людоед! -- Я, сударь? -- воскликнул задетый не на шутку Перраш. -- Клянусь телом Христовым и смертными муками Спасителя нашего, что я ни разу не набрасывался на людей из-за угла где-нибудь в темном переулке и не приставлял им нож к горлу, требуя принять от меня некую сумму взаимообразно! Провалиться мне на этом месте, ко мне всегда приходят сами! -- Значит, вы отказываете? -- С прискорбием, молодой человек, с величайшим прискорбием! Д'Артаньян, опершись обеими руками на край стола, навис над ним: -- Да я вам уши отрежу! -- Вынужден вам заметить, юноша, что у вас чересчур бедная для уроженца Гаскони фантазия, -- ответил Перраш, зевнув от скуки. -- Уши мне обещали отрезать раз двести. А также -- повесить вверх ногами на моем же собственном крюке для лампы, четвертовать, удавить, содрать кожу, набить из меня чучело, разорвать на кусочки, стереть в порошок... Прямо-таки удручает порой бедность выдумки... -- Ах ты, каналья! -- взревел д'Артаньян. -- Ты попросту до сих пор не имел дела с гасконцами... Одному богу ведомо, что за жуткие вещи произошли бы в кабинете ростовщика мигом позже, но в эту самую секунду дверь с треском распахнулась, вновь избороздив тяжелой медной ручкой многострадальные обои из тисненой кордовской кожи, и на пороге показался побитый слуга в компании трех или четырех сотоварищей, прихвативших в качестве убедительных аргументов для беседы кто каминные щипцы, кто кухонный вертел. -- Ах, вот как? -- воскликнул д'Артаньян, поворачиваясь к ним лицом и подбоченясь так, чтобы они в должной мере могли оценить его арсенал. -- Нет уж, второй раз такая штука со мной не пройдет! Я вам сейчас покажу, канальи, как нападать на гвардейца! И он, не колеблясь, схватился за шпагу. -- Гильом, Жан! -- укоризненно произнес г-н Перраш. -- Вы подумали, что будет говорить о нравах этого дома наш юный гость? Op`bn же, он решит, что Перраш держит в услужении неотесанную деревенщину! Сейчас же убирайтесь вместе с этими сугубо мирными приспособлениями... а вы, Эсташ, задержитесь, на случай, если мне придется послать за полицией... После короткого замешательства все, кто был, если можно так выразиться, вооружен, покинули комнату с недовольным ворчанием, а наглый слуга, скрестив руки на груди, привалился к косяку двери с самым многозначительным видом. -- Передайте вашей... родственнице, молодой человек, -- победительным тоном начал Перраш, -- что ваш визит только укрепил меня в прежнем решении. Ни минуты отсрочки, слышите? А вам я посоветую побыстрее удалиться из моего дома, иначе этот вот расторопный слуга мигом сбегает за комиссаром полиции, а уж он-то вам втолкует, что мы живем при таком правлении, когда не позволено являться грозить человеку, одолжившему свои собственные деньги с самыми добрыми намерениями... И получившему взамен визит наемного бретера... -- Эй вы, полегче на поворотах! -- вспылил д'Артаньян. -- Я вам не наемный бретер! -- О, прошу прощения! -- моментально сбавил тон Перраш. -- Я и забыл, что вами руководят самые благородные побуждения. Ах, эта счастливица Луиза! Благородные господа наперебой спешат встать на ее защиту... Увы, молодой человек, каковы бы ни были ваши побуждения, они не меняют дела. Вы сами уйдете или все-таки сбегать за комиссаром? Д'Артаньян не убоялся бы и десяти комиссаров, не считая прочих судейских крючков, но благоразумие напомнило ему, что он явился сюда не разбивать головы и мебель, а договориться об отсрочке взыскания по векселю -- каковая миссия, должно признать, с треском провалилась... А посему он, гордо задрав голову и сжимая эфес шпаги, величавой поступью покинул обиталище современного людоеда, грохоча ботфортами со всем возможным презрением, -- единственное, что он мог сделать в столь безнадежной ситуации. Как ни унизительно, пришлось отступить -- этот чертов Париж был полон полиции и стражников, готовых без всякого почтения к фамильным гербам накинуться на всякого возмутителя спокойствия и нарушителя их клятых законов, несомненно выдуманных такими вот лихоимцами для защиты от справедливого возмездия... У ворот его ждал тот самый дворянин, что сидел в приемной, пока д'Артаньян уговаривал слугу допустить его к ростовщику. -- Черт возьми, сударь, вы славно проучили этого кровопийцу! -- сказал он одобрительно. -- Будет впредь знать, как связываться с благородными людьми... Сразу видно королевского гвардейца! Хотя д'Артаньян, строго говоря, и не одержал никакой победы, лесть ему была приятна, как всем смертным. -- Пустяки, -- сказал он скромно. -- Какой-то буржуа... С кем имею честь, сударь? -- Я маркиз де Пишегрю, дворянин из Нормандии, служу в роте швейцарских гвардейцев. -- Черт возьми, вы тоже из Королевского Дома! -- обрадовался д'Артаньян. -- Я -- д'Артаньян из Беарна, служу в рейтарах. -- Очень рад знакомству, -- раскланялся маркиз. Это был человек лет тридцати, худой и подвижный, с длинной рапирой на боку, грозно закрученными черными усами и чрезвычайно юрким взглядом. Одет он был довольно скромно (по чести говоря, определение "потертый" подходило к нему как нельзя лучше), но д'Артаньян, сам не блиставший богатством гардероба, не склонен был считать обтрепанное перо на шляпе и выцветший камзол чем-то постыдным для дворянина. -- Искренне вам сочувствую, д'Артаньян, -- сказал маркиз с самым дружеским участием. -- Простите, но вы так шумели, что вся приемная оказалась в курсе вашего дела... -- Я в отчаянии, маркиз, -- сказал д'Артаньян. -- Только подумать -- все упирается в какие-то жалкие полтораста пистолей... Честное слово, я уже начинаю подумывать ограбить кого-нибудь... разумеется, не дворянина, -- добавил он торопливо. -- Грабеж, любезный д'Артаньян, это серьезное ремесло, требующее навыка и хватки, -- рассудительно сказал Пишегрю. -- Иначе вы в два счета окажетесь на галерах, а то и на эшафоте... Я, знаете ли, давненько обитаю в Париже. Случалось видеть, как молодые глупцы, считающие себя ловкачами, избирали карьеру ночного грабителя... и дорого платились. Поверьте человеку искушенному: уличный грабеж -- не ремесло для дворянина... В особенности неопытного в этих делах. -- Помилуйте, я выразился чисто фигурально, для красного словца. Чтобы выразить глубину своего отчаяния, -- пристыженно сказал д'Артаньян. -- Но мне и в самом деле позарез необходимы эти полторы сотни пистолей... -- Но ведь есть вполне честные способы, вполне достойные дворянина! -- живо сказал маркиз. -- Любезный Пишегрю, назовите их, немедля! -- Вы, должно быть, недавно в гвардии и вообще в Париже, мой друг? -- Увы... -- признался д'Артаньян. -- Я сразу так и подумал... Будь вы получше знакомы с Парижем, знали бы, что здесь есть немало мест, где дворянин может совершенно законно, не погрешив против чести, составить себе состояние. -- А именно? -- Игорные дома, любезный д'Артаньян! Что с вами? Вы переменились в лице так, словно я вам предложил заключить письменный договор с дьяволом... Д'Артаньяну стыдно было показаться в глазах своего нового знакомого неотесанным провинциалом, но он все же признался: -- Мой отец категорически наставлял не иметь дела с подобными заведениями... -- Отцовские заветы, не стану спорить, дело святое, -- сказал Пишегрю вкрадчиво. -- Вы только не поймите меня превратно, но наши отцы, боюсь, не всегда представляют во всей полноте те изменения, что произошли со времен их собственной молодости... -- Клянусь небом, вы читаете мои мысли! -- Вот видите, д'Артаньян! К тому же ваш почтенный отец, без сомнения, имел в виду какие-нибудь подозрительные притоны... и предостерегал вас от игры ради самой игры, то есть от бесцельного разгула. Разве он мог предполагать, что вам деньги понадобятся для того, чтобы выручить из беды женщину, заслуживающую всяческого уважения? -- Вряд ли он мог это предвидеть, -- в задумчивости произнес д'Артаньян, которому новый друг нравился все больше и больше. -- Вот видите. Ради благородной цели можно и отступить от родительских предписаний... Слышали ли вы, что в Лувре есть зал, именуемый Прихожей короля? -- Разумеется. -- Там каждый день идет игра, -- сказал Пишегрю деловито. -- Легко догадаться, что общество, которое там собирается, состоит отнюдь не из завсегдатаев подозрительных притонов... Почему бы вам не отправиться туда и не попытать счастья? Новичкам, знаете ли, везет. -- Я бы не прочь, но... -- Что же на сей раз вам мешает? -- У меня остался в кармане один-единственный экю, -- сконфуженно признался д'Артаньян. -- Хотя я не искушен в азартных играх, но подозреваю, что столь мизерные ставки непозволительны, тем более в Лувре, где собирается знать... -- Полноте, д'Артаньян! -- с мягкой укоризной сказал его новый друг. -- Разве это препятствие для дворянина? Я вам охотно одолжу хоть пять пистолей, хоть десять. В последние дни мне, знаете ли, везло. -- Вы тоже там играете? -- Частенько. И успешно. Вообще-то, внешний вид маркиза находился в некотором противоречии с его последними словами, но д'Артаньян, опасаясь показаться неучтивым, не стал задавать неуместных вопросов. Он попросту был рад, что судьба свела его со столь любезным кавалером, без сомнения, отличным знатоком Парижа и всех тех удовольствий, что предоставлял желающим этот многоликий город. -- Черт возьми, вот вам моя рука! -- воскликнул д'Артаньян. -- Ведите меня, любезный маркиз, кратчайшей дорогой! Очень быстро д'Артаньян убедился, что судьба послала ему поистине бесценного друга. Маркиз де Пишегрю был прямо-таки кладезем знаний о Париже и тех его обитателях, что только и могут интересовать дворянина из провинции, намеренного сделать карьеру и стать заметным. Пишегрю, казалось, был в курсе решительно всех любовных историй, поединков, скандалов в благородных домах, поверенным всех тайн, обычно тщательно скрываемых от смертных. На д'Артаньяна обрушилась сущая лавина имен, любовных связей, мелких и крупных секретов титулованных особ, чьи имена в провинции обычно произносились едва ли не со священным трепетом. Д'Артаньян, правда, так и не смог определить, является ли его новый друг роялистом или кардиналистом. Пишегрю тщательно избегал, при всей своей словоохотливости и всеведении, касаться как короля с королевой, так и кардинала. То ли он не был еще до конца уверен в д'Артаньяне, то ли выбрал себе жизненную позицию, позволявшую стоять в стороне от будораживших Париж политических страстей и интриг, на что, по мнению гасконца, имел полное право. Когда они добрались до Прихожей короля, д'Артаньян обнаружил там столько людей, сколько, наверное, не мог бы собрать на свои выступления самый искусный проповедник Парижа. Он поначалу робел, но Пишегрю (многим здесь знакомый) подтолкнул его к выбранному столу и уверенно заставил делать ставку. Державший кости шевалье де Моншеврей, дворянин из французского Вексена, состоявший в свите герцога де Лонгвиля, ставку гасконца принял благосклонно, без малейшего неудовольствия. Кости застучал по столу... Все познания д'Артаньяна в игре сводились пока что к тому, чтоб понять, выиграл он или проиграл. По совету Пишегрю он принялся удваивать ставки -- при неудаче он терял все, зато при фортуне и выигрыш удваивался... То ли выбранная тактика не подвела, то ли сыграло свою роль пресловутое везение, свойственное новичкам. Как бы там ни было, часа через два д'Артаньян стал полноправным обладателем целых девяноста шести луидоров -- и решительно отказался, вопреки уговорам Пишегрю, от дальнейшей схватки, твердо заявив, что новый друг обязан вспомнить о причинах, толкнувших его испытывать судьбу. Пишегрю был несколько разочарован, но настаивать не стал. Вернув ему долг, д'Артаньян помчался на улицу Старой Голубятни, словно на крыльях. Увы, на сей раз он застал хозяйку не просто заплаканной -- p{d`~yei в три ручья. -- Господи! -- воскликнул он в ошеломлении. -- Неужели стряслось что-то еще? -- Вы все испортили, Шарль... -- сообщила Луиза. -- Перраш опять приходил, так и пыша злобой... Он меня упрекал в том, что я, по его собственным словам, натравила на него то ли наемного бретера, то ли нахального любовника, который его едва не зарезал в собственном доме... Все слуги могут подтвердить, что бешеный гасконец угрожал шпагой и пистолетами самому хозяину и его домашним... -- Черт возьми, но ведь все было совершенно не так! -- Шарль, порой все решает не истина, а количество свидетелей... Перраш сразу после вашего ухода побежал к комиссару полиции нашего квартала и сделал жалобу по всей форме, требуя, чтобы вас послали на галеры или по крайней мере засадили в Шатле и продержали там подольше... -- Выходит, я должен теперь спасаться от полиции? -- Ну, не все так плохо, -- улыбнулась Луиза сквозь слезы. -- С нашим комиссаром я давно знакома. Очень приличный и справедливый господин, дворянин из старого, хоть и обедневшего рода. Уж он-то никак не склонен без тщательной проверки давать ход наглым жалобам какого-то буржуа. Я сумела ему объяснить, что вы -- воспитанный и благонравный молодой человек, и если разок погорячились, то исключительно из лучших побуждений и по юношеской запальчивости... Преследования против вас возбуждено не будет, комиссар мне обещал твердо. Однако во всем прочем он не властен. Перраш назначил на завтра торги, всю мою обстановку продадут... -- Успокойтесь, -- сказал д'Артаньян с видом победителя. -- Пусть продают, я знаю человека, который ее немедленно купит исключительно для того, чтобы она осталась на своем месте... И он принялся пригоршнями выгребать из карманов выигранные луидоры, со звоном усыпая золотыми монетами стол. -- Боже мой, Шарль! -- просияла Луиза, с непросохшими глазами бросаясь ему на шею. -- Вы лучший мужчина в мире! Скромность заставляет нас воздержаться от детального описания того, что происходило в гостиной возле усыпанной золотом скатерти в красно-синюю клетку. Мы можем упомянуть лишь, что корсаж прекрасной нормандки оказался безжалостно расшнурованным, ее русые локоны пришли в совершеннейший беспорядок, а д'Артаньян, считавший, что ему открыты все тайны любви, тем не менее узнал еще кое-что новое о женщинах. Учитывая, что стоял еще светлый день и дом был полон слуг, все произошедшее было совершеннейшим безумием, но накал страстей, охвативший любовников, был очень уж велик... Когда молодые люди вернулись в здравый рассудок, д'Артаньян вновь поразился, каким самообладанием и остротой ума обладают дочери Евы: Луиза, быстренько приведя себя в порядок, выглядела так, словно ничегошеньки не произошло, и они занимались вдвоем чтением богословских книг или другим не менее благонамеренным занятием. -- Шарль, мне пришла в голову великолепная идея... -- сообщила Луиза с тем же самообладанием. -- Вовсе не нужно, чтобы нашу обстановку выкупали вы... -- Отчего же? Я ее незамедлительно куплю и подарю вам... -- А в какое положение вы меня этим поставите? Приличную замужнюю женщину? Бриквиль отнюдь не болван, и он вряд ли поверит, что вас к этому подарку подтолкнуло лишь желание сделать ему приятное... Да и противный Перраш, чует мое сердце, постарается ему наговорить черт-те что... Нужно их упредить. -- Каким образом? -- Я все продумала, -- решительно заявила Луиза. -- Нужно сделать так, чтобы это я заняла у кого-нибудь деньги, понимаете? B{ для роли кредитора не годитесь, это опять-таки чересчур явно... Приведите мне кого-нибудь из ваших знакомых, на кого можете положиться, и я по всем правилам выпишу ему заемное письмо на эти деньги. Представляете, в каком положении окажется Бриквиль? Даже если Перраш ему что-нибудь гнусное наговорит -- а это уж будьте уверены, -- мой муженек не успеет задать мне выволочку. Я первая перейду в наступление. Выскажу ему все: как эгоистичен и непредусмотрителен он был, забыв о долге и сроке уплаты, в какое положение он меня поставил своей забывчивостью, сколько трудов мне пришлось приложить, пока я, в отсутствие хозяина взвалив на хрупкие женские плечи груз забот, отыскала сговорчивого кредитора... -- Черт возьми, а ведь ему будет не до нападения! -- расхохотался д'Артаньян. -- И уж никак не до попреков и подозрений! -- Вот именно, Шарль... Есть у вас кто-нибудь на примете? "О женщины, вам имя -- вероломство! -- подумал д'Артаньян. -- Право слово, недурно подмечено! И фразочка неплоха! Нужно будет ее запомнить и при случае предложить кому-нибудь из тех, что пишут пьесы для театра..." -- Луиза, -- сказал он решительно. -- Все будет улажено быстрее, чем вы себе представляете! Он незамедлительно поднялся к себе, крикнул Планше и, не теряя драгоценного времени, спросил: -- Планше, как ты думаешь, кто ты таков? -- Слуга вашей милости, -- незамедлительно ответил малый. -- Главным образом, -- сказал д'Артаньян. -- Главным образом... Но есть еще и другая сторона твоей славной личности. Да будет тебе известно, что в данный момент ты -- алчный ростовщик, лихоимец, ссуждающий деньги в долг... -- Я, сударь?! -- воскликнул Планше в совершеннейшем изумлении. -- Да у меня и денег-то нет! Тот экю, что я, согласно вашим приказаниям, должен был пропить за ваше здоровье, уже остался в кабачке "Сосновая шишка"... -- Друг мой, ты пребываешь в совершеннейшем заблуждении, -- сказал д'Артаньян, загадочно ухмыляясь. -- В гостиной, на столе, лежит куча золотых монет, которые ты под заемное письмо ссудил нашей любезной хозяйке... И он вкратце посвятил Планше в тайны задуманного предприятия, ставившего своей целью посадить дражайшего г-на Бриквиля на невидимую миру цепь и напялить на него столь же невидимый намордник. -- Ну что же, сударь, -- вздохнул Планше. -- Коли вы приказываете... Откровенно говоря, не лежит у меня сердце к ростовщикам, даже дикие турки, я слышал, их не любят и ущемляют всячески, даром что безбожные агаряне... А у нас в Ниме одного ростовщика опустили головой вниз в выгребную яму, причем до сих пор неизвестно, кто его так искупал... Но, коли уж мой господин приказывает... Я, знаете ли, не слепой и кое о чем догадываюсь, но язык буду держать за зубами, как хорошему слуге и подобает... -- Планше, ты образец слуги, -- сказал д'Артаньян. -- Когда я стану маршалом Франции, отдам тебе в управление все ветряные мельницы в какой-нибудь провинции... -- Благодарю вас, сударь, но у нас в стране нет такой должности... -- Что за важность? -- фыркнул д'Артаньян. -- Мы ее изобретем специально для тебя! Пошли, нужно послать за стряпчим и быстренько составить заемное письмо... План Луизы был претворен в жизнь незамедлительно -- уже через час Планше был сделан заимодавцем, что подтверждалось соответствующей бумагой, а назавтра выставленная на торги обстановка была им куплена и, разумеется, так и осталась на месте. -- Черт возьми, а если Бриквиль привезет кучу денег, выиграв- таки процесс о наследстве? -- спросил д'Артаньян ночью, пребывая, как легко догадаться, в супружеской постели помянутого господина. -- И быстренько расплатится? -- Нам нечего беспокоиться, Шарль, -- сообщила Луиза. -- Наследство это заключается в земельном участке и недвижимости. У Бриквиля всегда было туговато с наличностью... И больше о деньгах в эту ночь не было сказано ни слова. Глава двенадцатая Перевязь Портоса Положительно, сам бог послал д'Артаньяну в друзья столь искушенного и всезнающего человека, как Пишегрю. Так полагал сам гасконец, чья жизнь со времен нового знакомства изменилась самым решительным образом. Прежде всего, он открыл для себя новый удивительный мир, заключенный внутри Парижа, как семечко в яблоке, и неизвестный людям непосвященным, -- целую Вселенную игорных зальчиков, укрытых в задних комнатах кабачков, ресторанов и даже лавочек, торговавших вроде бы исключительно галантереей или шорным товаром. Пишегрю, не ограничиваясь Прихожей короля, был своим человеком во всех этих местах, куда ввел и д'Артаньяна как полноправного члена Братства игроков, по своей многочисленности и неимоверно далеко простиравшихся связях, пожалуй, превосходившего даже таинственный орден иезуитов. Д'Артаньян, пользуясь высоким слогом авторов старинных триолетов, отдался этому вихрю удовольствий со всем пылом новичка. Его довольно быстро выучили играть не только в кости, но и в карты -- в пикет, ландскнехт, экарте. Гвардейские обязанности отнимали не так уж много времени, и д'Артаньян чуть ли не все свободное от караулов время проводил, странствуя с Пишегрю по всему Парижу, со всей юношеской завзятостью гордясь тем, что там и сям его после условленных фраз или попросту узнав в лицо пропускают в укрытые от посторонних глаз помещения, куда может попасть не всякий герцог, если только он не входит в Братство. Жизнь игрока была неустойчивой и переменчивой, как ветер: д'Артаньян то покупал Луизе драгоценные безделушки и жаловал Планше полновесными пистолями, когда его карманы трещали от тяжести выигранного, то вынужден был за полцены продавать что-то из своего пополнившегося гардероба, а то и оставлять заемные письма ростовщикам, вившимся вокруг игроков, как мухи. Однако, как ни удручит это иных моралистов, именно такая жизнь, богатая впечатлениями и эмоциями, щекочущими нервы почище любой дуэли, притягивала д'Артаньяна несказанно. Впрочем, дуэлей тоже хватало -- точнее, тех быстрых и безжалостных поединков в глухих тупичках, что случаются чуть ли не ежедневно, когда за игорным столом вспыхивают ссоры. Нужно добавить, что далеко не всегда д'Артаньян острием клинка расплачивался за собственные обиды -- он считал своим долгом непременно вставать на защиту своего друга Пишегрю (каковой, упомянем втихомолку, особенной храбростью не отличался, сплошь и рядом предоставляя д'Артаньяну улаживать вспыхивавшие скандалы с помощью шпаги). За короткое время гасконец, к его тайному удовольствию, приобрел в определенных кругах репутацию опасного бретера, задевать которого себе дороже... Очень быстро Пишегрю посвятил его и в другие стороны жизни Парижа, которые, впрочем, в отличие от тайных игорных комнат, не особенно и таили свое местопребывание. Речь идет о тех кварталах, где обитали веселые и сговорчивые девицы, которые, заслышав звон lnmer, приходили в совершеннейший восторг и старались сделать все возможное, чтобы заглянувший к ним кавалер остался доволен. Многие из них были по-настоящему красивы и остры на язычок, причем, что немаловажно, проводивший время в их обществе дворянин был свободен от всяких последующих обязательств вроде обещаний жениться или просто уделять красотке время. Быстро преодолев робость, д'Артаньян, опять-таки ведомый оборотистым Пишегрю, стал своим и в иных из этих заведений. На сей раз совесть его была совершенно спокойна: отец д'Артаньяна ни словечком не упомянул о подобных веселых домах, не говоря уж о том, чтобы предостерегать сына от их посещения. Теперь д'Артаньян не на шутку подозревал, что его почтенный родитель, никогда не бывавший в Париже и других больших городах, попросту не ведал о существовании таких заведений, -- но, как бы там ни было, коли нет запрета, нет и его нарушения... Так что с формальной точки зрения все обстояло благолепно. Случилось так, что Пишегрю, несмотря на всю свою осторожность и благоразумие (именуемые иными циниками трусостью), все же получил однажды удар шпагой в бок и оказался прикован к постели. А потому д'Артаньян, нежданно-негаданно оставшийся без своего Вергилия (впрочем, по невежеству в изящной словесности наш гасконец никогда и не прилагал к другу этого имени), в одиночестве отправился бродить по Парижу. Случаю было угодно привести его в кабачок у Люксембургских конюшен, где был устроен зал для только что изобретенной игры под названием бильярд (игра эта была настолько новой, что никто не додумался пока, даже склонные по любому поводу заключать пари англичане, делать денежные ставки). По причине той же новизны игроков вокруг массивного стола, крытого зеленым сукном, было совсем мало. Большая часть присутствующих выступала в роли зрителей, намереваясь сначала хорошенько присмотреться к правилам и приемам игры, чтобы не оконфузиться, поспешив, -- и внимательно следила, как мелькают палки, именуемые киями, и щелкают большие костяные шары. Зрелище это было настолько новым и занимательным, что господа дворяне из исконно враждующих меж собой гвардейских рот, вопреки обычной практике, даже почти не бросали косые взгляды на извечных соперников, полностью сосредоточившись на увлекательном зрелище. Однако д'Артаньян зорким глазом охотника почти сразу же высмотрел среди игроков знакомую фигуру -- не кто иной, как Портос браво действовал кием с таким видом, словно пытался поддеть на копье какого-нибудь испанца. Впрочем, мудрено было не заметить издали эту огромную фигуру, знаменитую перевязь, сиявшую ярче солнца, и плащ из алого бархата, призванный скрыть кое-какие недостатки помянутой перевязи. Судя по этому плащу, Портос по- прежнему страдал насморком не на шутку... Д'Артаньян подумал, что ему сегодня несказанно везет. Дождавшись момента, когда очередной тур (или как там это называлось) новомодной игры закончился и Портос, передав кий соседу, отошел от стола, гасконец направился прямо к нему -- но с видом отнюдь не вызывающим, а вполне мирным. Вежливо раскланявшись перед Портосом и стоявшими рядом с ним дворянами, д'Артаньян учтиво произнес: -- Сударь, не откажите в любезности... Я -- провинциал, совсем недавно приехавший в Париж. К стыду своему должен признаться, что в нашей глуши, как вы понимаете, далеки от последних веянии столичной моды... Меж тем вы, сударь, судя по вашему облику, безусловно являетесь одним из признанных законодателей моды... Не расскажете ли, где можно приобрести столь великолепную перевязь? Портос, насупясь, мрачно взирал на д'Артаньяна с таким видом, словно готов был не просто вызвать гасконца на дуэль, а сожрать его со всеми потрохами, подобно дикому туземцу из Африки. Что до d'Артаньяна, то он улыбался великану доброжелательно и смущенно, как и подобает робкому провинциалу. Пауза затянулась, так что окружающие, не посвященные в суть их взаимоотношений, стали удивленно переглядываться. -- Черт возьми, Портос! -- воскликнул один из мушкетеров. -- Что с вами такое? Молодой человек, несомненно воспитанный, вежливо задал вам вопрос... Неучтиво столь долго держать его в ожидании. Как ни зол был Портос, он, несомненно, понял, что, ответив грубо, будет понят окружающими неправильно. Сделав над собой превеликое усилие, он произнес: -- Перевязи такие, сударь, продаются у Марго на улице Вожирар... -- Благодарю вас, -- еще галантнее раскланялся д'Артаньян. -- И, должно быть, стоят они не менее сотни пистолей? -- Ну, в любом случае недешево, молодой человек, недешево, -- ответил Портос с тем же усилием, словно грыз невидимые удила. Видно было, что он лихорадочно размышляет, силясь усмотреть повод для ссоры, -- но найти таковой было бы трудновато, не объяснив предварительно присутствующим, в чем тут дело. А этого- то, крепко подозревал д'Артаньян, Портос ни за что не сделает... -- Благодарю вас, сударь, -- еще раз поклонился он и, отойдя в сторону, принялся наблюдать за игроками. Он стоял совсем близко от стола. Видел, как Портос вновь взял в руки кий, но поначалу не заподозрил ничего плохого... И успел уклониться в самый последний момент, когда большой костяной шар, пущенный могучей рукой великана, просвистел у самого его виска. Д'Артаньян, несмотря на всю свою храбрость, вынужден был отпрянуть: тяжелый шар, пожалуй, мог проломить голову, словно мушкетная пуля... В нескольких местах послышались смешки. А следом раздался оглушительный бас Портоса: -- Ничего удивительного, что этот юнец испугался шарика... Самым грозным, что он видел в провинции, наверняка были исключительно гадящие ему на голову воробьи... Он выпрямился, с хищным любопытством глядя на гасконца. Однако д'Артаньян, у которого молниеносно родился великолепный план, сделал над собой усилие и, убрав руку с эфеса, бочком-бочком отошел в сторонку с робкой улыбкой сконфуженного провинциала. Смех усилился, но гасконец стоически вытерпел и это. Портос, хохотнув и пожав плечами, вновь склонился над бильярдным столом, целясь в очередной шар... Д'Артаньян тщательно рассчитанным маневром зашел ему за спину и наступил на край алого плаща, что есть сил прижав его к полу каблуком. Не заметивший этого Портос сделал выпад кием, резко наклонившись вперед... Послышался треск лопнувшего шнура, удерживавшего плащ на плечах. Туго натянувшийся бархат моментально сполз с плеч великана, открыв на всеобщее обозрение потаенную часть перевязи, отнюдь не блиставшую великолепием. Портос повернулся к гасконцу, еще не осознав в полной мере, что произошло, -- и тут грянул всеобщий хохот, причем его мишенью был уже вовсе не д'Артаньян. -- Дьявол! -- воскликнул гасконец громко. -- У нас в Беарне и не подозревали, сколь прихотливой может быть парижская мода! Это ее очередной изыск, не так ли, сударь, -- обильное золото впереди и простая буйволиная кожа сзади? Хохот крепчал -- и поводом опять-таки был не д'Артаньян. Красный как рак, Портос подхватил плащ и быстренько задрапировался в него, подобно римскому патрицию, но дело было сделано, тайна выплыла на свет божий, и д'Артаньян, еще не достав шпаги, одержал oepbs~ победу... -- Черт возьми! -- прорычал великан, судорожно нашаривая в складках алого бархата эфес шпаги. -- Сударь, вы невежа! -- А вы, надо признать, -- записной модник, -- кротко ответил д'Артаньян. -- Страшно подумать, каких высот вы достигли бы, став сущим законодателем мод, будь у вас в кармане лишняя пара пистолей... -- Ага! -- сказал кто-то рядом. -- Дело принимает интересный оборот! Пожалуй, это все неспроста... -- Вы удивительно наблюдательны, сударь, -- сказал д'Артаньян, обернувшись к говорившему и отвесив ему поклон. -- Когда мы последний раз встречались с этим господином... Он едва успел отскочить -- Портос ринулся на него, как бешеный бык. -- Портос, Портос! -- закричали несколько голосов. -- С ума вы сошли? Если хотите его проткнуть, соблюдайте правила... -- Сударь! -- взревел малость опомнившийся Портос. -- Я вас насажу на шпагу, как куренка на вертел! -- Ого! -- сказал д'Артаньян хладнокровно. -- Не слишком ли сильно сказано? -- Сказано человеком, привыкшим грудью встречать опасность! -- Ну еще бы, -- усмехнулся д'Артаньян. -- Не сомневаюсь, что все опасности вы встречаете исключительно грудью. Как же иначе, коли у вас есть весомейшие причины не показывать никому спину... -- Достаточно! -- крикнул Портос. -- Я вас вызываю! -- У вас та же шпага, которую я выбил во время нашей последней встречи? -- с деловым видом спросил д'Артаньян. -- Если так, быть может, вам стоит послать за другой? Эта как-то не приносит вам удачи... Быть может, какая-нибудь цыганка наложила на нее порчу? -- Достаточно! -- взревел Портос. -- Если хотите драться, пойдемте на улицу! Кто ваш секундант? -- Боюсь, у меня нет здесь знакомых... -- с искренней озабоченностью сказал д'Артаньян. -- Сударь, могу ли я предложить вам свои услуги? -- спросил молодой человек лет двадцати пяти, судя по одежде, гвардеец кардинала. -- Меня зовут граф де Вард... -- Охотно, граф, -- поклонился д'Артаньян. Портос оглянулся, поводя налитыми кровью глазами: -- Кто-нибудь здесь... Черт побери, Атос, вы как нельзя более кстати! Мушкетер с величавой осанкой выступил вперед, недружелюбно глядя на д'Артаньяна. Тот тоже его узнал с первого взгляда и преспокойно сказал, обращаясь скорее к собравшимся: -- Ну что же, господин Портос, ничего не имею против такого секунданта... Хотя... Должен заметить, что этому господину если и пристало участвовать в дуэлях, то исключительно в качестве секунданта. В любой другой роли он, безусловно, не на месте... -- Поосторожней, молодой человек! -- воскликнул стоявший рядом мушкетер. -- Вы оскорбляете человека, участвовавшего во множестве поединков... -- Неужели? -- с наигранным изумлением воскликнул д'Артаньян. -- Право, сударь, вы меня несказанно изумили! Мне дважды приходилось самым недвусмысленным образом вызывать этого господина, и оба раза он уклонялся... -- Черт раздери, что вы такое говорите! -- Спросите у господина Атоса, -- сказал гасконец. -- Всецело полагаюсь на его откровенность. -- Атос, вы слышали, что несет этот юнец? -- удивился мушкетер. -- Что же вы молчите? Д'Артаньян злорадно сказал: -- Должно быть, господин Атос столь молчалив оттого, что на сей раз в его распоряжении нет толпы простолюдинов с жердями и вилами. -- Достаточно! -- сказал Атос, побледнев. В его взгляде сверкнула молния. -- Молодой человек, вы мне немедленно ответите... -- Я всецело к вашим услугам, -- поклонился д'Артаньян и добавил с неподдельным огорчением: -- Правда, слово "немедленно" тут не вполне уместно, ибо это зависит не от меня... Прежде мне нужно уладить маленькое дельце с господином Портосом. Впрочем, если он вам уступит свою очередь, я охотно... -- Да ни за что на свете! -- зарычал великан. -- Атос, я для вас готов на что угодно, но этот наглый сопляк -- мой! Уж простите, но я его убью, не откладывая и не уступая никому это удовольствие! -- Вот совпадение, я думаю о происходящем точно теми же словами! -- сказал д'Артаньян. -- Господа! -- негодующе воскликнул кто-то. -- Вы, право, мешаете играть! Идите деритесь и дайте нам закончить партию. -- Пойдемте, господа? -- предложил д' Артаньян. Глава тринадцатая Плечо Атоса Они вышли на пустырь, и д'Артаньян немедленно обнажил шпагу: -- Ну что же, любезный Портос, посмотрим, так ли вы ловко щелкаете шпагой, как щелкаете по шарам... Шпага великана сверкнула на ярком солнце, и он ринулся в сторону гасконца очертя голову -- но держась, правда, гораздо осмотрительнее, чем в прошлый раз. Уже по его первым выпадам д'Артаньян понял, что поражение в Менге кое-чему бахвала все-таки научило. После обмена ударами, нескольких выпадов и перемещений д'Артаньян вдруг ощутил, что ему совершенно не хочется не то что убивать этого глуповатого великана, но и вообще наносить ему телесный урон. Победить Портоса без всякого пролития крови отчего- то было гораздо занятнее... А посему он в последний миг отказался от уже намеченного удара и, сделав вид, что оплошал, занял оборону. Портос наседал, приняв игру д'Артаньяна за чистую монету, его шпага сверкала перед лицом гасконца, отступившего ровно на три шага, как и наметил поначалу. Воспрянувший Портос напирал, рискнув сбросить плащ по причине полного отсутствия зрителей. -- Ах, как сияет ваша перевязь! -- проговорил сквозь зубы д'Артаньян, снова сделав вид, что дрогнул перед противником и вообще устает. -- Я еще погляжу, как засияют твои кишки! -- откликнулся Портос. -- Если не секрет, сколько вы все же заплатили за перевязь? Я себе непременно хочу такую... -- Дороже, чем ты стоишь! -- Господа! -- поморщился Атос. -- Не превращайте поединок в балаган! И не забывайте, что я жду своей очереди. Деритесь всерьез! -- Черт возьми, вы совершенно правы! -- сказал д'Артаньян. И, нанеся несколько ударов уже в полную силу, со всей быстротой юности и гасконским проворством, вновь пустил в ход испытанный прием, справедливо рассудив, что есть вещи, которые ничуть не обесцениваются от частого употребления, наоборот. Как и в прошлый раз, шпага Портоса, сверкая золоченым эфесом, bgkerek` высоко вверх, описала дугу -- весьма изящную, заметим -- и полетела прямехонько в прошлогодний бурьян, широкой полосой окаймлявший пустырь. Портос, определено кое-чему научившийся за время тесного общения с д'Артаньяном, на сей раз не потерял ни мига -- он опрометью кинулся было в ту сторону, куда упала шпага, спеша ее подобрать, на что имел полное право согласно дуэльному кодексу. Вот только д'Артаньян не расположен был затягивать события сверх всякой меры. Он сделал ложный выпад под воротник, потом молниеносно приставил острие шпаги к животу Портоса, заставив того замереть перед лицом неизбежного. -- Вам не кажется, сударь, что самое время для вас просить пощады? -- осведомился он с торжеством. -- Или хотя бы извинения? Я готов удовольствоваться как раз последним, право... Портос оглянулся на своего секунданта в полной растерянности. -- Ничего не поделаешь, Портос, -- пожал тот плечами, не столько даже удрученный постигшим друга поражением, сколько просияв от радости, потому что сообразил, что ничто не мешает теперь ему схватиться с д'Артаньяном. -- Вы проиграли... -- Извините, -- пробормотал Портос. -- Дьявол вам ворожит, что ли... -- Да, конечно, если считать дьяволом моего отца, научившего меня этому приему, -- сказал д'Артаньян. -- Но, уверяю вас, нет решительно никаких оснований отождествлять этого почтенного дворянина и врага рода человеческого... Полагаю, я могу взять вашу шпагу? -- Разумеется, можете, -- нетерпеливо сказал Атос. -- Эй, эй! Портос на нее не покушается более, она так там и будет лежать, оставьте ее в покое, черт подери! Мы с вами еще не закончили! И он с решительным видом обнажил свою. -- К вашим услугам, сударь! -- поклонился д'Артаньян. Клинки со звоном скрестились. На сей раз д'Артаньян сам оказался в роли Портоса -- он, памятуя подсознательно, как Атос дважды уклонялся от схватки, отчего-то решил, что и впрямь имеет дело с робким и неуверенным противником, и в первую минуту пустил в ход далеко не все свое умение и проворство. За что и был немедленно наказан -- шпага Атоса раз и другой сверкнула в столь опасной близости, что д'Артаньян моментально опомнился и сообразил, что следует, по гасконскому присловью, из шкуры вон вывернуться, если он хочет выйти живым из этой истории. Увы, первая ошибка сплошь и рядом влечет за собой и последующие. Д'Артаньян пропустил удар, и острие шпаги Атоса вонзилось ему в левое плечо. К счастью, большую часть удара приняла на себя перевязь, и клинок лишь по касательной проник под кожу. -- У него кровь! -- воскликнул де Вард. -- Но он, как я вижу, не намерен выйти из боя, -- отозвался Атос, наседая. -- Вот именно! -- крикнул д'Артаньян, сосредоточив все внимание на клинке противника и не видя ничего более вокруг. Сверкающая паутина мастерских ударов вновь и вновь сплеталась вокруг него, но д'Артаньян, собрав все свое умение, успешно оборонялся. А там и перешел в наступление. Он вызвал в памяти воспоминание о позорной неудаче в Менге, о презрительной усмешке Атоса, обращенной к нему, распростертому в пыли во дворе, -- и это придало нечеловеческие силы. Он словно бы отрешился от всего сущего, в мире больше не было ничего, кроме острого мелькания шпаг -- вот только над схваткой сиял еще взгляд огромных синих глаз... Д'Артаньян нанес удар -- и его клинок пронзил правое плечо Атоса. Мушкетер, проворно отступив, перебросил шпагу в левую руку h довольно мастерски пробовал обороняться, но гасконец налетел на него, как вихрь, в свою очередь, сплетая сеть молниеносных ударов. Не прошло и полминуты, как Атос был вторично ранен, на сей раз в левый бок. Он бледнел на глазах от потери крови, взмахивая шпагой все неувереннее, и д'Артаньян уже пару раз мог бы покончить с ним. Однако ему вновь пришло в голову, что победа над противником вовсе не обязательно должна заключаться в том, чтобы тот свалился у твоих ног бездыханным трупом... Он задержал руку -- и, окончательно измотав противника, выбил у него шпагу тем же отточенным приемом. Атос, шатаясь, опустился в траву. Д'Артаньян не стал наседать на него, требуя громко умолять о пощаде или хотя бы извиниться, -- он и так был вполне удовлетворен исходом. Он лишь спросил: -- Полагаю, я могу взять вашу шпагу? Сидевший в сухой прошлогодней траве Атос кивнул, стараясь сохранять достоинство, насколько это возможно для человека, находящегося в столь невыгодной позе. Портос приблизился, что-то ворча со свирепым и в то же время унылым видом -- сочетание, из-за своей несомненной несовместимости немало повеселившее д'Артаньяна. -- Господа, я считаю себя удовлетворенным, -- поклонился он весело. -- Надеюсь, наша сегодняшняя встреча заставит вас несколько изменить мнение о гасконцах... или, по крайней мере, об одном- единственном гасконце... -- Пожалуй, -- слабым голосом отозвался Атос. -- Но мы еще встретимся, сударь... -- Вот именно, -- подхватил Портос. -- Ничего не имею против, -- сказал д'Артаньян. -- Вот кстати, передайте привет господину Арамису и скажите, что я преклоняюсь перед его страстью к изящной словесности вообще и к испанским романам в особенности... А теперь, любезный Портос, отведите вашего друга туда, где ему окажут помощь... и накиньте сначала плащ, бога ради, иначе ваша простуда опять обострится... Ответив ему полным бессильной ярости взглядом, Портос, однако, накинул плащ и, подняв Атоса, повел его в сторону кабачка. Д'Артаньян, подобрав обе шпаги, безмятежно улыбнулся. -- Благодарю вас, сударь, за то, что вызвались мне секундировать, -- сказал он графу де Варду. -- Не стоит благодарностей, -- ответил тот со всем расположением. -- Правда, я охотно поменялся бы с вами ролями, ну да не все еще потеряно... Однако должен вам заметить, д'Артаньян: вы вели себя, как благородный человек, и все же крайне неблагоразумно было с вашей стороны отпускать их живыми. -- Черт побери, я вполне удовлетворен... -- Не сомневаюсь. И все же вы поступили безрассудно. Следовало их прикончить, на что вы имели полное право согласно дуэльному кодексу, и ни один ревнитель чести вас не упрекнул бы... -- Извините, но в этом было бы что-то от палачества, -- с негодованием прервал д'Артаньян. Де Вард вздохнул: -- А вы уверены, что они в схожей ситуации пощадили бы вас? -- Не вполне... -- Вот то-то... Вы нажили себе опасных врагов, мой благородный юноша. Собственно говоря, против вас отныне не только Трое Неразлучных... -- Кто, простите? -- О господи, как вы еще несведущи в столичной жизни! Атоса, Портоса и Арамиса давно прозвали Тремя Наразлучными. Арамис непременно был бы с ними сегодня, но он лежит в постели после недавнего удара шпагой... -- Не просто шпагой, -- гордо сказал д'Артаньян. -- Вот этой q`lni шпагой... -- и он погладил эфес отцовской рапиры. Вопреки его ожиданиям, граф де Вард не только не поздравил его с победой, он стал еще более озабоченным: -- Ах, так это были вы... Бога ради, не обижайтесь, д'Артаньян, но ситуация еще более усугубляется. Эти люди и без того горой стоят друг за друга, а в особенности теперь, когда вы ухитрились за два поединка нанести поражение всем троим... Против вас отныне не только эта троица, но и вся рота королевских мушкетеров. Можете мне поверить, я знаю нравы этого преторианского легиона... Всякий мушкетер короля отныне будет считать своим долгом свести с вами счеты, помните об этом и не давайте застигнуть себя врасплох. Вы -- один в этом городе, у вас нет ни покровителей, ни друзей... если вы только не согласитесь считать меня одним из таковых. -- Охотно, граф, -- сказал д' Артаньян. -- Вот вам моя рука... А впрочем, у меня уже теперь двое друзей. Вы не знаете, но у меня все же есть хороший друг, маркиз де Пишегрю. -- Пишегрю? -- переспросил де Вард с непонятным выражением лица. -- Ну что же... Позвольте дать вам еще один совет... Он замолчал и обернулся, услышав отчаянный топот сапог по сухой земле, покрытой жухлой прошлогодней травой. Д'Артаньян положил было руку на эфес шпаги, но его новый друг не проявлял ни малейшего беспокойства, и гасконец разжал пальцы. К ним, придерживая шпагу, подбежал очень рослый, широкоплечий дворянин, лишь немногим уступавший в статях Портосу. Поверх камзола на нем красовался плащ гвардейцев кардинала, такой же, как на графе де Варде. -- Что случилось, Каюзак? -- обеспокоенно спросил граф. -- Господа, господа! -- выкрикнул гвардеец, силясь перевести дыхание. -- Вам нужно немедленно отсюда убираться! Кто-то позвал стражников, и они совсем близко... -- Черт возьми, я им покажу, с кем они имеют дело!.. -- вскричал д'Артаньян, вновь хватаясь за шпагу. -- Оставьте! -- решительным тоном распорядился де Вард. -- Где- нибудь на окраине, в сумерках, это еще сошло бы, но средь бела дня, почти в самом центре Парижа... Поверьте, д'Артаньян, вы только навредите себе. Лучше нам всем скрыться, поскольку бежать от стражи -- дело для дворянина нисколько не позорное, вполне житейское... Поздно! Поздно! Со стороны особняка герцога де Ла Тремуйля показалась целая орда лучников королевской стражи, а с противоположной стороны -- столь же внушительный отряд их собратьев, сомкнувший вокруг троицы кольцо со сноровкой, свидетельствовавшей о богатом опыте охоты на двуногую дичь. Д'Артаньян, сумрачно глядя исподлобья, пришел к выводу, что всякое сопротивление бесполезно: не столько оттого, что его убедили увещевания де Варда, сколько от осознания того простого факта, что противник превосходил количеством многократно, и не в человеческих силах одолеть такую ораву. Ну, а сложить голову в безнадежном бою с презренными альгвазилами [Альгвазил -- в Испании должностное лицо, выполнявшее в том числе и судебные или полицейские функции. Во Франции это слово исстари приобрело переносный смысл как символ держиморды.] было бы величайшей глупостью, на которую и гасконец не способен... -- Господа, по крайней мере, вы здесь совершенно ни при чем... -- успел сказать д'Артаньян, когда вокруг них окончательно сомкнулось кольцо стражников, судя по их физиономиям, пылавших самым низменным охотничьим азартом. -- Честное слово, я попытаюсь сделать все, что в моих силах, -- одними губами ответил де Вард. Вперед протолкался королевский сержант, очевидно, самое крупное на данный момент присутствующее здесь начальство, bnnpsfemm{i, кроме шпаги и грозного вида, еще и жезлом с медной королевской лилией, который он держал перед собой так важно, словно полагал его маршальским, -- или волшебным щитом, способным оградить его от оскорбления действием. -- Вы арестованы, господин гвардеец, -- сказал он, пыхтя от быстрого бега. -- Извольте отдать вашу шпагу. -- Которую, не будете ли столь любезны уточнить? -- с сарказмом поинтересовался гасконец, имевший собственную шпагу в ножнах и еще две в руках. -- Эту? Или эту? А может, эту вот? На щекастом лице сержанта отразилось немалое умственное усилие -- ситуация, безусловно, выходила за рамки обычной. Правда, он очень быстро просиял: -- Отдавайте все, прах меня побери! -- На каком основании? -- с ледяным спокойствием осведомился д'Артаньян, не сдвинувшись с места. -- Не прикидывайтесь дурачком, ваша милость, -- зловещим тоном протянул сержант. -- Нам сообщили благонадежные и благонамеренные люди, что вы были зачинщиком дуэли... -- И где же пострадавшие? -- А кровь, кровь на земле? -- торжествующе возопил сержант, тыча толстым пальцем в успевшие уже подсохнуть пятна на том месте, где сидел Атос. -- Вы полагаете, что это неопровержимое доказательство? -- столь же хладнокровно вопросил д'Артаньян. -- Я, сударь, ничего не "полагаю", -- грозно пыхтя, заявил сержант. -- Я попросту исполняю свои обязанности, а они таковы, что вас следует немедленно задержать как лицо, злонамеренно нарушающее королевские эдикты! Извольте не умничать и отдать шпагу... тьфу, черт, три шпаги! -- А если я не подчинюсь? -- Справимся! -- пообещал сержант, чувствуя себя в полнейшей безопасности с тремя дюжинами подчиненных за спиной. -- И не с такими фертиками справлялись... Эй, кто там с веревками, давайте сюда! Де Вард сделал д'Артаньяну знак не противиться. -- И все же! -- строптиво сказал гасконец. -- Как вы можете арестовывать дворянина на основании столь зыбких улик? Где трупы или хотя бы раненые? Где другие участники? Мы просто прогуливались здесь с моими друзьями... Сержант преспокойно спросил, ухмыляясь: -- Вы, милсдарь, всегда гуляете этак вот, с парочкой шпаг в руках, помимо своей на поясе? -- А как же, -- невозмутимо ответил д'Артаньян. -- Такие уж привычки у нас в Беарне -- чем древнее и благороднее род у дворянина, тем больше он с собой прихватывает шпаг, отправляясь на прогулку. Иные, случается, с целой охапкой изволят гулять, и никто не подумает удивляться, не говоря уж про претензии со стороны полиции. Так что я еще скромно выгляжу для истинного гасконца с этим вот убогим арсеналом... -- Тут вам не Гасконь, а Париж, -- насупился сержант, заподозривший, наконец, что над ним издеваются. -- Если каждый тут начнет щеголять провинциальными обычаями, гасконскими или там бургундскими -- выйдет форменная неразбериха и хаос, а мы не для того его величеством поставлены блюсти... Ну, отдадите вы, наконец, шпаги? -- Держите, -- сказал д' Артаньян со вздохом расставаясь и с отцовским подарком, и с трофеями. -- Только учтите вот что: эти господа здесь совершенно ни при чем, они случайно тут оказались... -- К ним у нас претензий нет, -- заверил сержант, облегченно вздохнув при виде того, как арсенал д'Артаньяна перекочевал в veojhe руки его подчиненных. -- Про них нам указаний не было, а вот вашу милость описали так, что ошибки быть никакой не может... Извольте проследовать! Он мигнул сыщикам, и они тотчас образовали вокруг д'Артаньяна настоящее пехотное каре, из которого не было никакой возможности вырваться. Напоследок де Вард послал ему выразительный взгляд, и гасконец, вздохнув, зашагал под неусыпным надзором десятков глаз. -- Вы, милсдарь, не переживайте, не стоит оно того, -- ободряюще сообщил сержант, пыхтя ему в затылок. -- На галерах трудно только первые двадцать лет, а потом, утверждают знающие люди, как-то привыкаешь... Д'Артаньян с чувством ответил: -- Любезный, вы и представить себе не можете, как я тронут вашим дружеским участием в моей судьбе... Если я сейчас разрыдаюсь от умиления, это не будет противоречить каким-то вашим полицейским предписаниям? -- Рыдайте хоть в три ручья, мне-то что? -- пробурчал сержант. -- Не запрещено... -- Мы прямо в Бастилию сейчас? -- осведомился д'Артаньян с наигранным безразличием. -- Ишь! -- проворчал сержант. -- Эк вас всех в Бастилию тянет почета ради... Нет уж, милсдарь, позвольте вас разочаровать! В Бастилию, надобно вам знать, препровождают серьезных преступников, а ежели туда пихать каждого дуэлянта, Бастилия, пожалуй что, по швам треснет... Довольно будет с вашей милости и Шатле! Как ни удивительно, но в первый момент д'Артаньян ощутил нешуточную обиду -- чуточку унизительно для человека с его претензиями было узнать, что он недостоин Бастилии... Глава четырнадцатая В узилище Тюрьма, безусловно, не принадлежит к изобретениям человеческого ума, способным вызывать приятные чувства, конечно, если не считать тех, кому она дает кусок хлеба и жалованье. Однако д'Артаньян, как легко догадаться, в их число не входил, наоборот... По дороге к крепости Шатле он бахвалился, как мог, шагая с таким видом, словно прибыл инспектировать войска, а стражники стали его почетным сопровождением, но, оказавшись под сводами старинной тюрьмы, в густой и словно бы промозглой тени, казавшейся изначальной и существовавшей еще до начала времен, поневоле ощутил закравшийся в сердце холодок неуверенности и тоски (слава богу, о настоящем страхе говорить было бы преждевременно). Печальная процессия, где д'Артаньян имел сомнительную честь быть центром внимания и единственным объектом зоркой опеки, миновала обширный крепостной двор, где д'Артаньяну тут же шибанул в нос омерзительный запах трупного разложения, -- здесь по старинной традиции выставляли для возможного опознания подобранных на парижских улицах мертвецов, чью личность не смогли удостоверить на месте (провожатые гасконца, в отличие от него, восприняли это удручающее амбре со стоицизмом завсегдатаев -- то есть, собственно говоря, и не заметили вовсе). Охваченный странной смесью любопытства и подавленности, д'Артаньян прошел по длинному полуподземному коридору, поторапливаемый конвойными скорее по въевшейся привычке, чем по реальной необходимости (впрочем, надо отметить, обращение с ним, как с человеком благородным, все же было не таким уж грубым). Совершенно несведущий в данном предмете, он ожидал каких-то долгих церемоний и возни с бумагами, но его, столь же равнодушно onrnp`okhb`, повели по выщербленной лестнице, затолкали в обширную комнату -- а мигом позже дверь захлопнулась с тягучим скрипом, заскрежетал засов и звучно повернулся ключ в громадном замке. Теперь только до д'Артаньяна дошло, что он оказался в тюремной камере, вовсе не походившей на представления гасконца о данной разновидности жилых помещений, где люди, за редчайшими исключениями, не обосновываются добровольно. Он полагал, что всякая тюрьма -- это расположенная ниже уровня земли темная яма с охапкой гнилой соломы, кишащая пауками, крысами и прочими издержками шестого дня творения, а каждого, оказавшегося в камере, немедленно приковывают к стене тяжеленной цепью. Действительность оказалась все же несколько пригляднее: цепей нигде не было видно, в зарешеченное окошечко, пусть и находившееся на высоте в полтора человеческих роста, скуповато проникал солнечный свет, камера была выложена тесаным камнем, как парижская мостовая, а вместо кучи соломы имелась широкая лежанка. Из мебели имелись еще стол и скамейка, а также лохань непонятного назначения, источавшая отвратительный запах. Не ведая того, д'Артаньян повел себя так, как множество его предшественников: обошел камеру, обследовав с неистребимым любопытством новичка абсолютно все, что только можно было осмотреть и потрогать (за исключением, понятно, мерзкой лохани), добросовестно попытался допрыгнуть до зарешеченного окошечка (ничуть в том не преуспев), и в конце концов уселся на лежанку, охваченный крайне неприятным и тягостным чувством вольного доселе человека, чья свобода вдруг оказалась стеснена в четырех стенах независимо от его желаний. Только теперь до нашего героя дошло, что он всецел о зависит от своих тюремщиков, которые могут принести еду, а могут и забыть, вообще отопрут дверь, когда им только заблагорассудится. Он попытался было утешить себя напоминанием, что в подобном положении оказывались не просто благородные особы, а коронованные, но рассуждения эти были хороши тогда лишь, когда человек философствует над биографической книгой, пребывая на свободе. Когда же усядешься на жестких неструганых досках тюремной лежанки, не обремененной не то что подобием постели, но даже и пресловутой соломой, мысль о предшественниках, пусть и коронованных, не придает душевного спокойствия. Откуда-то из угла выскочила жирная крыса, проворно пересекла мощеный пол по диагонали и уселась в двух шагах от д'Артаньяна столь непринужденно, будто фамильярно набивалась в друзья. Гасконец шикнул на нее, топнув ботфортом, -- и крыса, оскорбленная в лучших чувствах, не спеша поплелась назад в угол, выражая всем своим видом удрученность оттого, что ее обществом так решительно пренебрегали. От яростного отчаяния у д'Артаньяна родилась было блестящая идея -- схватить скамейку и дубасить ею в дверь, чтобы явились тюремщики и внесли в его жизнь хоть какую-то определенность. Однако здешние архитекторы, должно быть, давным-давно предусмотрели такие побуждения у своих постояльцев и приняли соответствующие меры: и скамейка, и стол оказались намертво прикреплены к полу с помощью ржавых железных скоб и барочных гвоздей. Одна лишь непонятная лохань годилась в качестве стенобитного орудия, поскольку стояла свободно, но взять ее в руки было выше сил гасконца. Он встрепенулся, заслышав, как прежние звуки повторились в обратной последовательности: сначала с хрустом повернулся ключ в замке, потом заскрежетал отпираемый засов и, наконец, с пронзительным скрипом распахнулась дверь. Первыми в камеру вошли два стражника с алебардами и заняли места по обе стороны стола. Следом появился обтрепанный писец, вмиг разложивший на столе бумаги и утвердивший на нем огромную медную чернильницу. Когда все приготовления были закончены, в камеру с величественным видом небожителя вошел пожилой полицейский комиссар в черной судейской мантии, с бесцветными глазами и черепашьей шеей, предосудительно торчавшей из черного засаленного воротника. Усевшись за стол напротив д'Артаньяна, он огляделся со столь подозрительным и унылым видом, словно полагал решительно всех вокруг, в том числе своего писца и стражников, закоснелыми злодеями, скрывавшимися от кары исключительно благодаря своей недюжинной пронырливости. -- Ваше имя и звание, -- произнес он невыразительным голосом, напоминавшим шуршание шерстяной ткани. -- Шарль де Батц д'Артаньян де Кастельмор, дворянин из Беарна, -- ответил д'Артаньян с разозлившей его покорностью. -- Занятие? -- Кадет второго батальона роты рейтаров Королевского Дома, -- ответил д'Артаньян, с грустью констатировав, что эти слова не произвели на комиссара никакого впечатления. -- Имеете ли образование? -- Домашнее, пожалуй что, -- сказал д'Артаньян чистую правду, уже немного овладев собой. -- Но и оно, по чести признаться, осталось незавершенным. Увы, мой домашний учитель, как ни бился, не смог добиться того, чтобы его усилия вошли в гармонию с моей натурой и своеобразием ума. Когда его видели последний раз, он с изменившимся лицом бежал к пруду -- а пруды, надо вам знать, сударь, у нас в Гаскони глубокие, иные даже с водяными... С тех пор беднягу в наших краях не наблюдали... -- Ваши местные власти были поставлены в известность об исчезновении данного господина? -- с каменным лицом спросил комиссар. Д'Артаньян, сбившийся с мысли, удивленно уставился на него, но вскоре вынужден был признать, что г-н полицейский комиссар не отвечает шуткой на шутку, а спрашивает вполне серьезно. Растерянно помотал головой: -- Вроде бы нет, не помню... -- Напрасно, -- сухо сказал комиссар. -- О внезапном исчезновении лица, имеющего постоянное проживание в данной местности, следует, согласно предписаниям, немедленно заявлять властям... Итак... Ваш парижский адрес? -- Предместье Сен-Жермен, улица Старой Голубятни, меблированные комнаты Бриквиля под номером восемнадцать. -- Женаты или холосты? -- Холост. -- Вероисповедание? -- Католическое. Писец, склонив голову к левому плечу и высунув от усердия кончик языка, скрипел скверно очиненным пером, которое запиналось и брызгало ему на рукав, и без того покрытый засохшими пятнами чернил. Воспользовавшись паузой, д'Артаньян, наконец, решился и спросил довольно-таки негодующе: -- Соблаговолите объяснить, сударь, на каком основании меня сюда засадили и в чем, собственно говоря, обвиняют! -- В злоумышленном нарушении одного из положений Нантского эдикта, -- преспокойно ответил комиссар, не выказав никакого раздражения. -- То есть в том, что вы с заранее обдуманным намерением вызвали на дуэль сразу двух дворян... Д'Артаньян мгновенно воспрянул духом: как-никак речь зашла о bey`u, которые любой дворянин, живший в то беспокойное время, знал назубок... -- Нет уж, сударь, позвольте! -- решительно прервал д'Артаньян. -- Не знаю, насколько вы сведущи в таких делах, но я-то, я, честное слово, могу вас поучить! Дуэль -- это заранее подготовленный поединок, когда один вызывает другого, назначает время, место, оружие, уточняет насчет секундантов... В моем же случае имела место несомненная ветреча. То есть непредвиденная, вовсе не готовившаяся заранее стычка. С тех пор, как стоит мир, не было такого, чтобы осуждали дворян, попавшихся на встрече! Он ожидал взрыва ярости, но плешивый инквизитор с черепашьей шеей, вот диво, закивал ему с видом доброго учителя, довольного ответом прилежного ученика: -- Вот именно, шевалье, вот именно... Вы очень точно обрисовали разницу меж дуэлью и встречей... но как быть, если есть заслуживающие всякого доверия свидетели, которые единогласно показывают, что произошла как раз дуэль? -- Да где они, эти свидетели? Покажите! -- А вот этого я вовсе не обязан делать, -- мягко сообщил комиссар. -- Согласно законам королевства, достаточно и того, что их показания, соответствующим образом записанные, находятся вот здесь, -- и он похлопал ладонью по груде зловещих бумаг перед собой. -- Этого вполне хватит, чтобы вам предоставили пожизненный стол и квартиру в тихом доме под названием Бастилия... а то и, что вероятнее, отвезли опять-таки за казенный счет на одну из парижских площадей, Гревскую или Трагуарского креста... -- Да что вы такое говорите... -- севшим голосом промолвил д'Артаньян, начиная терять уверенность в себе. Он настолько пал духом, что даже не возмутился при упоминании площади Трагуарского креста -- что для столь родовитого дворянина было несомненной обидой, ибо там казнили приговоренных исключительно низкого звания. -- Всего лишь объясняю, что ждет нарушителя королевских эдиктов вроде вас... в конце. А в ближайшем будущем вам предстоит столкнуться с весьма неприятной процедурой под названием Supplice des brodequins... -- Это еще что такое? -- Испытание сапогом, -- любезно разъяснил комиссар. -- Ноги допрашиваемого вкладывают в деревянные колодки, а потом меж ними неторопливо забивают деревянные клинья, пока мясо не смешается с раздробленными костями... Если мы с вами не договоримся ладком, вы прямо отсюда отправитесь в подвал, где сведете знакомство накоротке с мастером этих унылых церемоний... И не козыряйте вашим дворянством, право. Эти сапожки надевали людям и познатнее вас, а на плахе оказывались и герцоги, и маршалы... Неужели вы об этом не знаете? Д'Артаньян понурил голову, чувствуя, как в душу понемногу закрадывается отчаяние. -- Но это же несправедливо! -- вырвалось у него помимо воли. -- Почему, в таком случае, схватили меня одного? -- До остальных еще дойдет очередь, -- пообещал комиссар. -- Что вам толку о них думать? Вам следует побеспокоиться о себе, пока не оказались в подвале. Здесь не шутят, молодой человек. Вы попали в прескверную историю! Злонамеренно вызвали на дуэль мушкетеров нашего христианнейшего короля... -- Это была встреча! -- У нас другие сведения. Особенно когда свидетели показывают против вас... -- Это какой-то дурной сон! -- воскликнул д' Артаньян. -- Ничего подобного, молодой человек. Это -- правосудие... -- Он bdpsc изменил тон, теперь его голос звучал вкрадчиво и медоточиво: -- Однако надобно вам знать, что правосудие видит свою высокую задачу отнюдь не в том, чтобы непременно обрушить топор на шею человека, а и в том еще, чтобы помочь ненароком сбившемуся с пути молодому, неискушенному провинциалу вроде вас... -- Что вы имеете в виду? -- Молодой человек, -- сказал комиссар, прямо-таки источая доброжелательность и сочувствие. -- Я, знаете ли, вот уже четвертое царствование встречаю на своем неблагодарном посту. Служил и при Генрихе Третьем, и при Генрихе Четвертом, и при правлении королевы- матери, а вот теперь имею честь служить Людовику Тринадцатому, да продлит господь его дни... Всякое повидал -- и заматерелых злодеев, и оступившихся юношей вроде вас... Честное слово, я хочу вам помочь. Но для этого нужно, чтобы и вы пошли мне навстречу... -- То есть? Комиссар доверительно наклонился к нему: -- Поговорим, как разумные люди... Мы оба прекрасно понимаем, что за господ королевских мушкетеров найдется кому заступиться -- у капитана их роты нешуточное влияние и немалые связи... А у вас? Есть у вас покровитель, к чьей помощи можно прибегнуть? Вот видите, вы молчите... Вам не на кого положиться... кроме меня. Я -- ваш единственный друг. -- Что вы от меня хотите? -- настороженно спросил д'Артаньян, усматривая за мнимым радушием очередную ловушку. Комиссар заговорил еще доверительнее: -- Если что и может вас спасти, так это ваша юность и неискушенность... а также -- откровенность. Человеку с моим опытом совершенно ясно, что вам самому ни за что не пришло бы в голову вызывать на дуэль королевских мушкетеров. Вас подучили, это несомненно. Некто, опытный и коварный, воспользовался вашей горячностью и простодушием, чтобы с вашей помощью, вашими руками свести счеты с верными гвардейцами короля. Потому что наш некто близок к людям, которые в гордыне своей пытаются занять неподобающее им место возле короля... К людям, которые слишком много на себя берут и потому вызывают всеобщую неприязнь... Лукавые временщики... -- Уж не на министра-кардинала ли вы намекаете, сударь? -- спросил д'Артаньян решительно. На морщинистом лице комиссара мелькнуло нечто похожее на страх. -- Тс! -- шепнул он, оглянувшись на дверь. -- Не будьте так прямолинейны, юноша... Скажем так: вы правильно усмотрели тенденцию и направление мой мысли... Некоторую тенденцию и некоторое направление. Вот что, вы мне кажетесь вполне разумным человеком... К чему вилять? Если мы с вами договоримся и вы дадите полные, искренние показания об иных приближенных иных временщиков, участь ваша моментально облегчится... Д'Артаньян, уже видевший, куда клонится дело, стал задумываться, не пришло ли время использовать в качестве единственного оружия ту самую мерзкую лохань. Он явственно ощущал, как его затягивает в исполинские шестерни какого-то равнодушного и оттого еще более ужасного механизма... Дверь неожиданно распахнулась, ввалился озабоченный стражник, без алебарды, и, с ходу склонившись к уху принципала, что-то горячо зашептал. -- Черт побери, Майяр, не брызгайте слюнями мне в ухо! -- раздраженно отстранился комиссар. -- Говорите спокойнее... И где он? -- Да вон, уже... -- и стражник ткнул большим пальцем через плечо. В следующий миг порог камеры решительно переступил Луи де J`bs`, капитан мушкетеров кардинала. Опираясь на украшенную лентами трость с золотым набалдашником, он остановился в дверях, словно в раме картины, и, держа на отлете свиток пергамента, принялся разглядывать всех присутствующих с видом небрежным и высокомерным. -- Кто здесь будет комиссар Бертион? -- осведомился он, глядя поверх голов с аристократическим прищуром. Это было произнесено так, что комиссар невольно встал из-за корявого стола: -- Сударь... -- Вот здесь у меня королевский приказ, -- сказал де Кавуа, одним движением развернув свиток. -- Его величество повелевает немедленно освободить господина д'Артаньяна, кадета рейтаров Королевского Дома. Не угодно ли ознакомиться? -- и он, встряхнув норовивший вновь скататься в трубку пергаментный лист, сунул его под самые глаза комиссара. -- Поскольку этот юноша, как мне доподлинно известно, и есть господин д'Артаньян, извольте озаботиться, чтобы его немедленно освободили и вернули шпагу... -- Три шпаги, -- громко поправил приободрившийся д'Артаньян. И с трудом подавил детское желание показать на всю длину язык своему мучителю, ощущая себя в совершеннейшей безопасности. -- Но... -- Вы имеете дерзость сомневаться? -- в голосе де Кавуа за мнимым благодушием звенел металл. -- Позвольте уточнить, в чем -- в подлинности королевской подписи или моей личности? -- О нет, что вы, ни в том, ни в другом, ваша личность мне прекрасно известна... -- Тогда? -- произнес де Кавуа, неподражаемо изогнув левую бровь. Побагровев, комиссар тоненьким бабьим голоском вскричал: -- Что вы стоите, болваны? Немедленно принесите шпагу этого дворянина... -- Три шпаги, -- копируя интонации де Кавуа, насколько удалось, поправил д'Артаньян. -- Три шпаги! -- завопил комиссар в совершеннейшем смятении чувств. -- Живо, бездельники, живо! Стражники, сталкиваясь алебардами, кинулись в дверь, за ними, подчиняясь общему настроению, метнулся писец. -- Примите мои извинения, господин капитан... Недоразумение... Недобросовестные свидетели... -- бормотал комиссар, из багрового становясь бледным. -- Молодой человек, простите, бога ради, я вас убедительно прошу, забудьте все, что вам здесь сдуру наговорили... Вы ведь не в претензии? Д'Артаньян, высокомерно задрав подбородок, принял из рук вспотевшего от страха писаря все три шпаги и торопливо направился следом за де Кавуа, опасаясь, что его избавитель улетучится, как сон, оставив юношу наедине с тюремщиками. Во дворе стояла карета, запряженная парой могучих мекленбургских лошадей. Де Кавуа любезным жестом пригласил в нее гасконца и неторопливо поднялся следом. Кучер моментально прикрикнул на лошадей, и карета с грохотом покатила по мощенному булыжником двору мимо череды уложенных на наклонных досках безымянных трупов -- на сей раз д'Артаньян пребывал в таком волнении, что даже не обратил внимания на запах. -- Вы вовремя явились, господин де Кавуа... -- сказал он с облегченным вздохом. -- Вам следует поблагодарить графа де Варда и Каюзака. Они тут же кинулись ко мне... -- Вовремя, -- повторил д'Артаньян. -- От меня уже начали добиваться показаний, что напасть на мушкетеров меня подучили люди j`pdhm`k`. Я, правда, не успел узнать, кого они имели в виду... Но главное, черт побери, прозвучало... -- Это весьма интересно, -- сказал де Кавуа, и его румяная добродушная физиономия словно окаменела. -- Весьма. Я не я буду, если мы не разберемся, кто стоит за подобной интригой. Сам по себе этот ваш комиссар -- чересчур ничтожное насекомое... Право же, вы бурно начинаете жизнь в Париже, д'Артаньян. Вы уже ухитрились оказаться в центре какой-то опасной интриги... -- Могу вас заверить, я не прилагал к тому никаких усилий, -- горестно вздохнул д'Артаньян. -- Я всего лишь хотел проучить этих господ, Атоса и Портоса... -- Ну да. А кто-то увидел удобный случай через ваше посредство проучить нас... Вам следует быть осмотрительнее, мой юный друг. Подобные события имеют дурную привычку продолжаться и затягиваться... -- Куда мы едем? -- В Лувр. -- К кому? -- К его величеству. -- Вы шутите?! -- Ничуть, -- сказал де Кавуа, усмехнувшись. -- Вам повезло дважды, любезный д'Артаньян. Во-первых, его величество был в Париже, в Лувре, потому и удалось все проделать так быстро, а во- вторых, что важнее, король переживал очередной приступ неодолимой скуки, который знатоки латыни называют, помнится, ученым словом melancholic... Пребывая в подобном состоянии, его величество бывает рад любой возможности развеять скуку... Так что вы подвернулись как нельзя более кстати. Нашлись люди, которые поторопились донести его величеству о злодейском нападении неких кардиналистов на мушкетеров де Тревиля... но были и другие, представившие положение дел в ином свете, более близком к истине. -- И короля заинтересовала моя скромная персона? Де Кавуа доверительно понизил голос: -- По правде говоря, в приступе скуки его величество рад любому событию, нарушающему хандру... Так что не ждите чересчур много от этой аудиенции. Но постарайтесь произвести на короля самое лучшее впечатление, какое только сможете. "В Лувр! -- восторженно и горделиво подумал д'Артаньян. -- В Лувр! И прямо из Шатле! Кто же мои таинственные благодетели?" -- Вы, случайно, не знаете, где сейчас граф де Рошфор? -- спросил он, оживившись. -- Его нет в Париже. -- И где же он? -- Д'Артаньян, я к вам неплохо отношусь, но будьте любезны запомнить следующее, -- непререкаемым тоном изрек де Кавуа. -- Если графа нет в Париже, то, за редчайшими исключениями, только он сам и господин кардинал знают, где он находится... и еще господь бог, конечно, но отец наш небесный ни с кем не делится своим всеведением... Глава пятнадцатая Его величество у себя дома Возможно, кому-то из наших читателей, отличающихся особенными монархическими убеждениями, покажется несколько печальным тот несомненный факт, что д'Артаньян вошел в Лувр с малого подъезда, не испытывая ни волнения, ни трепета перед аудиенцией у короля. Однако в оправдание нашего героя стоит привести сразу несколько beq|l`, думается, весомых соображений. Во-первых, гасконцы не приучены трепетать перед кем бы то ни было. Во-вторых, в те времена меньшей свободы, но большей независимости, когда десятилетия оставались еще до правления Короля-Солнца, окончательно претворившего в жизнь заветы Ришелье по усмирению буйного дворянства, всякий дворянин считал короля лишь первым среди равных, и не более того. В-третьих, трепет и преклонение перед монархом сохранились разве что в глухой провинции, где королевская особа, так никем в жизни и не увиденная, порой являет собою лишь отвлеченную, блистающую идею. Д'Артаньян же успел, пребывая в кругу столичных гвардейцев и завзятых игроков, наслушаться достаточно, чтобы понять: этот король -- лишь бледная тень своего великого отца, не совершивший в своей жизни ничего не то что выдающегося, но мало-мальски примечательного... Сохранивший, по выражению остряка Бассомпь-ера, лишь половину пороков Валуа при том, что добродетелей Бурбонов он не сохранил вообще, король Людовик Тринадцатый, его христианнейшее величество, по общему мнению, был неблагодарен, скареден, жесток и пошл, поскольку убивал время на жалкие забавы, казавшиеся ему государственными делами. Единственно из скупости он самолично проверял ведомости дворцовых расходов, безжалостно вычеркивая те статьи, что казались ему разорительными. Все при дворе помнили недавний случай с супругой генерала Коке и де Л а Вилльером. По традиции им всякий раз во время их дежурства при дворе отпускались лакомства: первой -- тарелка взбитых сливок, второму -- блюдо бисквитов. Король, узнав о таком расточительстве, повелел немедленно прекратить "эти излишества". Имелись ли у короля достоинства? Да, несомненно. Он отлично стрелял, прекрасно дрессировал собак подобно своему предку, незадачливому Карлу Девятому, мастерски плел охотничьи тенета, чинил ружейные замки не хуже цехового ремесленника, вытачивал резьбу на прикладах, а порой выковывал ружейные стволы. Он мастерски умел чеканить медали и монеты, в чем ему усердно помогал незаконный внук Карла Девятого д'Ангулем, частенько говаривавший: "Что бы нам объединиться, ваше величество, и работать вместе, пополняя казну? Я бы вас научил приготовлять сплавы, заменявшие в монетах золото и серебро, такие, что никто их не отличит от настоящих. А вы бы за это берегли меня от виселицы". Он самолично разводил в парниках ранний зеленый горошек и, как рачительный буржуа, посылал слуг продавать его на рынке. Он отлично стряпал, особенно умел приготовлять варенье. Он прекрасно владел цирюльным мастерством и частенько брил дежуривших во дворце офицеров. Он недурно играл на лютне и сам сочинял музыкальные пьески -- впрочем, дрянные. Он хорошо делал "римские свечи", "бураки", шутихи и прочие пиротехнические забавы для фейерверков. Вот и все, пожалуй. Иных добродетелей, талантов и свершений за королем не водилось. Нельзя же было считать добродетелью то вынужденное целомудрие, в котором он, чуждый постельных баталий, держал свою молодую супругу? Добродетелью подобное воздержание можно считать лишь у лиц духовного звания, но никак не у юных супругов, к тому же обязанных позаботиться о наследнике престола... В оправдание короля можно добавить лишь, что он был невероятно одинок. Никто не любил его, и он никого не любил. Его мать, Мария Медичи, откровенно его презирала (и король ее ненавидел еще со времен убийства Генриха Четвертого). Его родной брат, герцог Гастон Анжуйский, спал и видел во сне, как некая qw`qrkhb` случайность освобождает для него самого французский трон (что не было секретом для Людовика). Его супруга, Анна Австрийская, откровенно предпочитала ему блистательного герцога Бекингэма, что стало явным после истории в амьенских садах (и король ненавидел ее, презирал, как, впрочем, и прочих особ женского пола, сколько их ни есть). И, наконец, над обстоятельствами рождения короля, подобно черной грозовой туче, нависала мрачная, многим известная и, безусловно, постыдная тайна. Шептались, что чертами лица и смуглостью кожи его величество напоминает как раз покойного фаворита Марии Медичи, презренного итальянца Кончи-ни, чем, кстати, как раз и объясняется полнейшая несхожесть характера и привычек короля с его венценосным батюшкой Генрихом. Тот самый запойный остряк, маршал Бассомпьер, в свое время отпустил на этот счет непереводимый каламбур: "Чего же вы хотите, господа? Ребенок потому так черен, что дело все в чернилах" (нужно объяснить, что по-французски слова "чернила" и "Анкр" созвучны, а именно титул маркиза д'Анкра носил Кончино Кончини). Таков был король, от чьего имени Францией безраздельно правил министр-кардинал Ришелье, в описанные времена еще не получивший титула генералиссимуса. У короля хватало здравого смысла передоверить все дела по управлению государством его высокопреосвященству, но это еще не означало, что кардинал чувствовал себя спокойно, -- капризный, переменчивый и слабохарактерный король всегда поддавался чужим влияниям, так что должность первого министра при нем была отнюдь не синекурой... Д'Артаньян, вошедший в сопровождении де Ка-вуа, увидел перед собой молодого человека двадцати четырех лет, одетого с несомненным изяществом, но с лицом, в сущности, незначительным, отнюдь не вдохновлявшим, надо полагать, резчиков монет. К тому же лицо короля было отмечено неизгладимой печатью того самого недуга, что происходит от разлития черной желчи*. Правда, при появлении новых лиц король проявил некоторую живость и, едва дождавшись, когда д' Артаньян выпрямится после почтительного поклона, воскликнул: -- Подойдите ближе, господа, подойдите ближе! Кавуа, кого вы мне привели, черт возьми? -- Это и есть Шарль де Батц д'Артаньян де Ка-стельмор, о котором докладывали вашему величеству и которого вы изволили освободить из Шатле час назад... -- И вы не шутите? -- Я бы не осмелился перед вашим величеством... -- с грацией истинного придворного поклонился де Кавуа. -- Поразительно! -- воскликнул король и обошел вокруг почтительно застывшего д'Артаньяна, разглядывая его, словно античную статую, извлеченную из недр земных. -- Мне говорили, что некий гас-конский бретер злодейски напал на моих мушкетеров, вызвал обширные беспорядки и чуть ли не мятеж... Но это же сущий ребенок! * Буквальное значение слова "меланхолия" -- "черная желчь". -- Отсюда ваше величество с легкостью сделает вывод: иные люди, имеющие к королю доступ, пользуются этим отнюдь не для того, чтобы говорить правду... -- Вы правы, де Кавуа, -- грустно согласился король. -- Всюду ложь. . , Кругом ложь... Короли -- самые несчастные люди на земле, потому что никому так не лгут, как королям... Ну что же, мы во всем разберемся. Меня не зря называют Людовиком Справедливым! Д'Артаньян не шелохнулся, сохраняя почтитель-нейшее выражение лица, хотя прекрасно знал уже, что Справедливым короля именуют не b силу присущего ему данного достоинства (скорее, будем честны, обстоит как раз наоборот), а из-за того только, что его величество изволил появиться на свет в сентябре, когда Солнце находится в знаке Весов, символе правосудия... -- Поразительно! -- повторил король. -- Что же, именно этот юнец победил Атоса, нанеся ему удар шпагой? -- Совершенно верно. -- И Арамиса? -- Да, государь. -- И выбил шпагу у Портоса? Д'Артаньян, поклонившись, поправил: -- Даже дважды, ваше величество. В Менге и здесь, в Париже. -- Каждый случай, взятый в отдельности, еще можно было бы объяснить стечением обстоятельств, -- задумчиво произнес король. -- Но когда они следуют один за другим... Говорите правду, юноша: это были дуэли? -- Всякий раз это были встречи, -- сказал де Кавуа. -- Посудите сами, ваше величество: как неопытный юноша из провинции за считанные дни набрался бы достаточно дерзости и умения, чтобы самому вызывать господ мушкетеров? -- Вы хотите оказать, что мои мушкетеры -- бессовестные задиры? -- О, что вы, ваше величество! -- запротестовал де Кав