внимание своей суетой и воплями уже вполне взрослых парижских зевак самого неблагородного происхождения, против которых не годилось обнажать шпагу (которой, собственно говоря, и не было), а попытки воздействовать на них с помощью кулаков ввиду многочисленности зевак неминуемо привели бы к повторению недавних событий на дворе "Вольного мельника", причем в неизмеримо более опасных масштабах. Д'Артаньян очень быстро уяснил как это, так и то, что дальнейшее его продвижение по парижским улицам на желтой лошади приведет исключительно к тому, что следом за ним потянется многолюднейшая процессия, отнюдь не похожая на свиту древнеримских триумфаторов... Последние события уже несколько поубавили у гасконца безрассудной бравады, и он начал понимать, что, кроме лихих выпадов шпагой, в жизни существуют еще такие вещи, как тщательно обмысленные военные хитрости. А посему он, величайшим усилием воли проигнорировав раздававшиеся за спиной куплеты и шуточки, свернул в ворота первого же попавшегося на дороге постоялого двора. Именно там и развернулась бурная деятельность, ставившая целью сделать его вступление в Париж и менее заметным, и более приемлемым для дворянина, исполненного самых честолюбивых замыслов... Для начала Планше был отправлен на набережную Железного лома, где к шпаге д'Артаньяна был приделан новый клинок. Вслед за тем верный слуга был усажен за портняжную работу -- обшивать единственные запасные штаны и камзол хозяина тем самым галуном, пропажу которого, сдается, д'Артаньян-отец все еще не обнаружил, поскольку его единственный выходной костюм хранился на дне дальнего сундука в ожидании каких-нибудь особо уж выдающихся событий, ожидать коих в беарнской глуши было, прямо скажем, чересчур оптимистично... Потом настал черед заслуженного мерина. Он был продан первому попавшемуся лошадиному барышнику за три экю -- вполне приличную цену, если учитывать возраст почтенного животного и выпавшие на его долю жизненные испытания. Правда, с небрежным видом пряча в карман вышеназванную сумму, д'Артаньян ощутил легкий укол совести, дословно вспомнив напутствия отца. "Сын мой! -- сказал тогда достойный дворянин. -- Конь этот увидел свет в доме вашего отца тринадцать лет назад и все эти годы служил нашему семейству верой и правдой. Не продавайте его ни при каких обстоятельствах, дайте ему умереть в почете и старости и, если вам придется пуститься на нем в поход, щадите его..." Всякий почтительный сын должен свято исполнять отцовские наставления, -- но д'Артаньян вынужден был признать про себя, что его отец, отроду не бывавший в Париже, будем откровенны, плохо представлял себе тот мир, куда отправил сына. Пуститься в поход на заслуженном четвероногом ветеране необычного цвета было вещью прямо-таки невозможной -- а скудные средства д'Артаньяна никак не позволяли обеспечить мерину не то что "почет и покой", но мало- мальски сытое существование... Так что с тяжестью в сердце, но пришлось отступить от иных родительских наставлений... Следующим шагом д'Артаньяна стало то, что он отправил Планше подыскать подходящую, но недорогую квартиру, а сам тем временем еще более уменьшил свои скудные капиталы, приобретя фетровую шляпу вместо потрепанного берега с огрызком пера, с намерением придать себе более парижский вид. Все эти усилия, с радостью отметил он двумя часами позже, принесли плоды -- когда Планше вернулся и они направились в Париж через Сен-Антуанские ворота, ни уличные мальчишки, ни великовозрастная праздная чернь, наполнявшая улицы, не проявили к нашему гасконцу особого интереса, и он понял, что может, в общем, сойти за парижанина. -- Мне вот что пришло в голову, сударь, -- сказал Планше, прилежно шагавший сзади, как и положено воспитанному слуге. -- А не продать ли мне этого самого мула? Негоже как-то на нем разъезжать, когда хозяин идет пешком... -- Ну, ты на нем не разъезжаешь, а ведешь в поводу, -- подумав, заключил д'Артаньян. -- А во-вторых, могу тебя заверить, что пешком я намерен ходить недолго. Какой-нибудь счастливый случай да подвернется, Планше, уж точно подвернется... Долго еще нам идти? -- Не особенно, сударь, почти уже и пришли. Это место, как говорят, именуется Сен-Жерменским предместьем, а это вот -- улица Старой Голубятни. Между прочим, дом господина де Тревиля, как я узнал, на этой же улице, совсем неподалеку... "Быть может, это доброе предзнаменование? -- подумал д'Артаньян. -- Что же, всякое почти что событие может нести двойное толкование. Либо удастся найти опору и протекцию у капитана королевских мушкетеров, либо мне придется бродить слишком долго, чтобы отыскать господ Атоса и Портоса, с которыми есть еще о чем поговорить..." Потом эти мысли вылетели у него из головы, потому что вышедшая ему навстречу хозяйка означенных меблированных комнат отнюдь не подходила под тот сложившийся в уме гасконца образ пожилой и костлявой супруги парижского буржуа, занятой выжиманием денег из тех, кто имел неосторожность задержаться под ее кровом... Прежде всего, эта исключительно прелестная молодая женщина была старше д'Артаньяна всего-то на четыре или пять лет, а ее темно-русые волосы, выразительные серые глаза и гибкий стан, затянутый в зеленое домашнее платье, могли бы привлечь и человека, имевшего гораздо более богатый опыт сердечных историй, нежели наш юный гасконец... Посему вряд ли стоит упрекать юношу за то, что воспоминания о синеглазой миледи и кареглазой герцогине моментально улетучились, по крайней мере, на время. Юность, как известно, крайне эгоистична и умеет восторгаться лишь тем, что оказалось перед глазами, -- так и д'Артаньян был всецело очарован улыбкой хозяйки, тем временем произнесшей с изрядной скромностью: -- Боюсь, сударь, что столь блестящему дворянину наш скромный дом покажется чересчур убогим... Уже опомнившись, д'Артаньян браво ответил, нисколько не промедлив: -- Сударыня! Как только я вас увидел, я готов снять даже чердак, лишь бы не лишиться столь очаровательной хозяйки! Он боялся, что его комплимент покажется очаровательной особе ужасно провинциальным, -- но, должно быть, те слова, что приятны женским ушкам, одинаковы что в провинции, что в столице христианнейшего королевства. Не зря же наш гасконец был вознагражден за него ослепительной улыбкой. Осмотрев предназначенную ему комнату, где имелись прихожая для слуги и удобный гардероб (а во дворе обнаружилась еще и конюшня), д'Артаньян был крайне всем этим доволен, но его воодушевление мгновенно улетучилось, едва он услышал цену, которую предстояло регулярно платить за эти апартаменты. -- Вы все же недовольны, шевалье? -- спросила хозяйка, увидев набежавшую на его лицо тень. -- Сударыня... -- произнес д'Артаньян, решив быть откровенным. -- Хотя я и гасконец, то есть происхожу из той страны, где неохотнее всего признаются в собственной бедности, но именно эта причина мешает мне принять ваше предложение. Эти апартаменты слишком хороши для меня, точнее, чересчур обременительны для моего кошелька... я всего лишь бедный дворянин из Беарна, приехавший в столицу буквально три часа назад в поисках фортуны... С гардеробом и конюшней мне попросту нечего делать -- другого платья у меня нет, а в конюшню я могу поставить пока что лишь мула моего слуги... И он приготовился к тому, что ему самым решительным образом укажут на дверь. Трудно было бы ждать иного от женщины, занимавшейся ремеслом, которое заставляло ее требовать денег, и регулярно... Однако очаровательная хозяйка после короткого раздумья предложила: -- Сударь, не окажете ли честь пройти в гостиную и отведать вина? Мы могли бы многое обговорить... Д'Артаньян не заставил себя долго упрашивать -- даже если ему предстояло отправиться восвояси, он, по крайней мере, смог бы отведать вина, не платя за него. К тому же, как выяснилось вскоре, вино молодой женщины оказалось хорошим. -- Дело в том, сударь, что мой муж, кроме меблированных комнат, решил еще открыть ресторан на улице Феру, -- пояснила она тут же. -- И поневоле, несмотря на свою скупость, вынужден был закупить в провинции немало доброго вина -- кто же станет посещать вновь открывшееся заведение, если там подают кислятину, невыносимую для господ с тонким вкусом? При упоминании о том, что она оказалась замужней, д'Артаньян не на шутку приуныл -- его взбудораженная фантазия (свойственная гасконцам, надо полагать, в компенсацию за отсутствие в карманах презренного, но столь необходимого металла) уже начала было рисовать картины одна заманчивее другой... Впрочем, дела определенно обстояли не так мрачно. От д'Артаньяна не укрылась та чуточку презрительная, исполненная скуки гримаска, с которой молодая красавица упомянула о законном супруге. А потому он вновь воспрянул душой и с галантной улыбкой поведал: -- Ваш муж?! Сударыня, вы показались мне настолько юной, что я и предполагать не мог о таком вот обстоятельстве... Вы так очаровательны и юны, клянусь честью рода д'Артаньянов -- именно это имя я ношу, -- что я и подумать не мог... Наливая ему вина, очаровательная хозяйка призналась с милой гримаской: -- Сударь, юность мужская и женская -- разные вещи... Если мужчина может пребывать в холостом состоянии хоть до седых волос, то нашей сестре, увы, приходится гораздо раньше устраивать жизнь... Надобно вам знать: я, хоть и занимаюсь подобным ремеслом, но родилась не горожанкой, а настоящей мадемуазелью и происхожу из довольно древнего рода в Нормандии... -- Вот она, разгадка! -- воскликнул д'Артаньян, как заправский волокита. -- С первого же мига, как я вас увидел, я сказал себе, что дело тут нечисто: юная дама, обладающая такой красотой и статью, просто не имеет права оказаться обычной буржуазкой... Услышав, что ее титуловали "дамой", молодая особа потупилась от удовольствия, кончики ее ушек порозовели: -- Ваша проницательность делает вам честь, шевалье д'Артаньян... Увы, наш дом пришел в совершеннейший упадок, и, как ни печально в этом признаваться, причиной стало предосудительное поведение моей матушки. Случилось так, что она влюбилась в одного дворянина из их соседства, и он в нее также, и, что гораздо хуже, они стали искать тех встреч, что способны вызвать роковые последствия, если охваченные страстью особы состоят в законном браке... Отец мой, застигнув однажды соперника в собственном доме, проткнул его шпагой, и это убийство разорило оба дома, зажиточных прежде. Они пустили на ветер свое достояние, одни -- стремясь покарать моего отца, другие, то есть наша фамилия, -- защищаясь. И суды, и наемники проглотили все, что нашлось в сундуках и кошельках... -- Что ж, это мне знакомо, -- сочувственно сказал д'Артаньян. -- Такие истории -- не привилегия одной Нормандии, в Беарне случалось нечто подобное. И чем же все кончилось? -- В конце концов мой отец, собрав последние средства, выкупил себе помилование у правосудия, а также принял меры, чтобы избавить себя от мстителей. Мою матушку он заточил в монастырь и сам взялся за воспитание детей. А нас у него было восемь: три мальчика и пять девочек. Мальчики недолго его обременяли -- едва они вошли в возраст, батюшка отправил их на военную службу. Нас, девушек, он сначала рассчитывал также раскидать по монастырям. Однако -- и молодая хозяйка улыбнулась так лукаво и многозначительно, что фантазии д'Артаньяна достигли высшей точки, -- однако мы, должно быть, чересчур уж любили мирскую жизнь со всеми ее радостями... Ни одна из нас не пожелала вступить в монастырь. Отец, немало этим раздосадованный, выдал нас замуж за первых встречных. Не имея состояния, не станешь придирчиво выбирать зятьев, будешь счастлив принять тех, что замаячат на горизонте... Одна моя сестра теперь замужем за бедным дворянином, он соблюдает обычно пост длиной в полгода и заставляет следовать этому жену -- вовсе не из набожности и не по какой-то заповеди церкви, а потому, что есть ему не на что. Другая стала супругой одного крючкотвора, исполняющего в суде в наших местах ремесло адвоката и прокурора... -- Ну, должно быть, она не самая несчастная из сестер? -- усмехнулся д'Артаньян. -- Люди такого сорта обычно неплохо устраиваются за счет других, я о судейских крючкотворах... -- Вы совершенно правы, шевалье, несмотря на молодость, вы прекрасно знаете жизнь (д'Артаньян при этих ее словах сделал значительное лицо и гордо подбоченился). Пожалуй, эта моя сестра -- самая из нас благополучная... Две других моих сестры устроились ни так и ни этак -- живут их мужья не блестяще, но, по крайней мере, дело не доходит до полугодовых постов... -- И как же обстояло с вами, очаровательная... -- Луиза, -- сказала она с обворожительной улыбкой. -- Так звучит имя, данное мне при крещении. -- Должен сказать, что оно великолепно, -- сказал д'Артаньян, уже освоившийся в ее обществе. -- И как же обстояло с вами, nw`pnb`rek|m` Луиза? -- Откровенно говоря, мне трудно судить о своей участи, -- сообщила Луиза с кокетливой улыбкой. -- С одной стороны, я получила в мужья, во-первых, дворянина, пусть и захудалого, во-вторых, обладателя некоторых средств. Муж мой, дослужившись до лейтенанта пехоты, сменил ремесло и занялся сдачей внаем меблированных комнат, а нынче вот и открывает кабаре, то есть винный ресторанчик... С другой же... -- и она одарила гасконца откровенным взглядом. -- Столь хороший знаток жизни, как вы, несомненно понимает, как должна себя чувствовать молодая женщина, наделенная мужем старше ее на добрую четверть века, к тому же добрых шесть дней в неделю проводящего в деловых разъездах... "Черт меня раздери! -- подумал д'Артаньян. -- Преисподняя и все ее дьяволы! Неужели мои фантазии не столь уж беспочвенны и оторваны от реальности?! Когда женщина так играет улыбкой и глазками..." -- Вам, должно быть, невыносимо скучно живется, Луиза, -- сказал он с насквозь эгоистическим сочувствием. -- Вы и представить себе не можете, шевалье д'Артаньян... -- Вдвойне жаль, что я не смогу у вас поселиться... Не хочу быть самонадеянным, но питаю надежды, что мне удалось бы скрасить вашу скуку рассказами о великолепном Беарне... -- Выпитое вино и благосклонные взгляды хозяйки придали ему дерзости, и он продолжал решительно: -- И, быть может, служить вашим кавалером в прогулках по этому городу, чьи достопримечательности заслуживают долгого осмотра... -- Дорогой шевалье, -- решительно сказала Луиза. -- Сейчас, когда мы так мило и умно побеседовали и, кажется, узнали друг друга поближе, я не вижу для этих апартаментов иного жильца, кроме вас. -- Но мои стесненные средства... -- Забудьте об этом, шевалье! Дайте мне за комнаты столько, сколько сами пожелаете... а то и совсем ничего можете не платить. Не удручайтесь платой, право. Заплатите мне сполна, когда составите себе состояние -- я убеждена, что это с вами случится гораздо быстрее, чем вы думаете. Столь умный и храбрый дворянин, как вы, очень быстро выдвинется в Париже. В нашем роду никогда не было, слава богу, ни ведьм, ни гадалок, но я уже убедилась, что предначертанные мною гороскопы всегда сбываются... -- Я очарован столь доброй любезностью, -- сказал д'Артаньян уже из приличия ради. -- И все же... -- Д'Артаньян, д'Артаньян! -- шутливо погрозила ему пальчиком очаровательная Луиза. -- Разводя подобные церемонии, вы изменяете вашей родине! Неужели существуют гасконцы, которые, будучи на вашем месте, не были бы счастливы воспользоваться столь доброй фортуной?! Или вы лишь притворяетесь гасконцем? -- Никоим образом, -- сказал д'Артаньян, чрезвычайно обрадованный таким поворотом дела. -- Что ж, я вынужден капитулировать перед лицом натиска, который у меня нет желания отражать... -- Вот и прекрасно, шевалье! -- просияла очаровательная хозяйка. -- Я чувствую, мы станем добрыми друзьями... -- Со своей стороны клянусь приложить к этому все усилия! -- браво заверил д'Артаньян. Увы, совершенного счастья в нашем мире доискаться трудно. Когда д'Артаньян, приятно взволнованный обретением и удобной квартиры, и прелестной хозяйки, приканчивал бутылку анжуйского, в гостиной появилось новое лицо, имевшее, к сожалению, все права тут находиться, поскольку это и был законный супруг очаровательной Луизы, отставной лейтенант пехоты, человек, как легко догадаться, ker пятидесяти, невыносимо унылый и желчный на вид субъект, одетый в черное платье на манер судейских чиновников. Поначалу на его кислой физиономии все же появился некоторый намек на улыбку -- когда он узнал, что видит перед собой занявшего лучшие апартаменты постояльца. Однако вскоре, перекинувшись с д'Артаньяном парой фраз, он вновь впал в прежнее состояние обиженного на весь свет брюзги. Должно быть, был неплохим физиономистом и умел рассмотреть содержимое чужих кошельков через сукно камзола -- и сразу понял, что платежеспособность д'Артаньяна находится под большим сомнением. Гасконцу показалось даже, что г-н Бриквиль (именно такое имя носил супруг красавицы Луизы) намерен решительно опротестовать заключенную женой сделку, и потому наш герой принял самый гордый и независимый вид, как бы ненароком поглаживая эфес шпаги, всем своим видом показывая, что в случае попытки претворить свои намерения в жизнь отставной лейтенант будет вызван на дуэль в этой самой комнате вопреки всем королевским эдиктам. Должно быть, г-н Бриквиль был не только физиономистом, но и умел порою читать чужие мысли -- он по размышлении уныло согласился с происшедшим вторжением гасконца. Правда, всем своим видом показывал, что кто-кто, а уж он-то вовсе не собирается быть не то что добрым другом д'Артаньяна, но хотя бы приятным собеседником. Но поскольку это, во-первых, не сопровождалось чересчур уж явными проявлениями враждебности, подавшими бы повод для дуэли, а во- вторых, д'Артаньяну было достаточно и общества хозяйки, он решил про себя быть философом. То есть стоически выдерживать скрытую неприязнь г-на Бриквиля, обладавшего, тем не менее, одним несомненнейшим достоинством, а именно тем, что его шесть дней в неделю не бывало дома... Оказавшись, наконец, в своей комнате, д'Артаньян растянулся на постели и, размышляя над событиями этого дня, пришел к выводу, что пока что жаловаться на судьбу грешно. Он нежданно-негаданно стал обладателем отличной квартиры, новой шляпы с пером и нового клинка. Мало того, его квартирная хозяйка оказалась не костлявой мегерой из третьего сословия, а очаровательной молодой особой дворянского происхождения, чьи улыбки и пылкие взгляды, как подозревал гасконец, таили намек на то, о чем так вдохновенно повествовал в своей книге синьор Боккаччио, -- а надо сказать, что именно эта книга была единственной, которую д'Артаньян за свою жизнь одолел от корки до корки и, мало того, прочитал трижды... Жизнь по-прежнему была обращена к нему своей приятной стороной -- хотя будущее было исполнено неизвестности. Именно последнее обстоятельство очень быстро заставило д'Артаньяна перейти от романтических мечтаний к действиям. Хотя он лежал на том боку, где в кармане камзола покоился кошелек, последний ничуть не создавал неудобств, не давил на тело, поскольку был тощим, словно пресловутые библейские коровы из проповеди, которую он однажды прослушал, будучи в Беарне (справедливости ради следует уточнить, что в церкви он оказался не столько движимый религиозным рвением, сколько застигнутый ливнем неподалеку от нее). Какое-то время он взвешивал шансы, выбирая направление, в коем следовало отправиться, делая первые шаги на поприще карьеры. Выбор ему предстояло сделать из двух домов -- де Тревиля, капитана королевских мушкетеров, и де Кавуа, капитана мушкетеров кардинала. Для обоих предоставлявшихся ему шансов существовали как плюсы, так и минусы, но по размышлении д'Артаньян решил, что, поскольку г-н де Тревиль обитает на этой же улице, совсем неподалеку, с него и следует начинать... Глава седьмая Капитан королевских мушкетеров Пройдя во двор через массивные ворота, обитые длинными гвоздями с квадратными шляпками -- архитектурная деталь, отнюдь не лишняя во времена, когда на парижских улицах еще случались ожесточенные сражения и пора их еще не отошла, -- д'Артаньян оказался среди толпы вооруженных людей. Далеко не все из них носили мушкетерские плащи -- в ту эпоху ношение военной формы еще не стало непременной обязанностью, да и самой формы, строго говоря, не существовало. За исключением буквально нескольких гвардейских частей, где носили форменные плащи, в большинстве прочих полков ограничивались тем, что старались попросту придать солдатской одежде хоть какое-то единообразие (чаще всего стараясь, чтобы цвет ее сочетался с цветом знамени полка или роты). Однако, судя по разговорам и по самому их здесь присутствию, это все были либо мушкетеры, либо ожидавшие зачисления в роту -- не зря перья на их шляпах при всем разнообразии нарядов были одинаковыми, белыми и малиновыми, цветов ливреи Королевского Дома. Толпа напоминала бушующее море, где неспешно и грозно перекатываются волны. Люди расхаживали по двору с уверенностью завсегдатаев, то затевая ссоры, то занимаясь шуточным фехтованием. Чтобы пробиться через это скопление и при этом с равным успехом не уронить собственной чести и избежать вызова на дуэль, требовалось приложить недюжинную ловкость. А чтобы самому не вызвать того или другого, нужно было запастись величайшим терпением. Для д'Артаньяна стало нешуточным испытанием путешествие сквозь эту толкотню, давку, гам и суету. Многие оглядывались ему вслед так, что не оставалось сомнений: в нем опознали провинциала, мало того, хуже того, считают жалким и смешным. Вся уверенность д'Артаньяна сразу улетучилась -- и пришлось напоминать себе, что кое с кем из скопища этих бесшабашных удальцов он уже успел переведаться самым тесным образом, оставшись, строго говоря, победителем. В этот миг, как ни странно, он искренне радовался, что не встретил ни Атоса, ни Портоса. При таковой встрече он ни за что не удержался бы, непременно затеял бы ссору первым -- и уж, безусловно, не достиг бы не только приемной де Тревиля, но даже лестницы. И потому он вопреки своей гордыне смотрел в землю, чтобы ненароком не увидеть знакомые лица... То ли благодаря этому вынужденному смирению, то ли тому, что Атоса с Портосом здесь и вправду не оказалось, д'Артаньян добрался до приемной хоть и не скоро, но избежав всех подводных камней, и его шпага осталась в ножнах... В обширной приемной, разумеется, уже не дрались даже в шутку -- зато собравшиеся там оживленнейшим образом, нимало не понижая голоса, сплетничали как о женщинах, так и о дворе короля. Даже самую малость пообтесавшись в пути -- то есть наслушавшись вещей, о которых в Беарне и не ведали, -- д'Артаньян все же испытал форменный трепет, поневоле слушая все эти разговоры. Здесь с самым непринужденным видом перечислялись столь громкие имена и обсуждались столь сокровеннейшие подробности как любовных интриг, так и политических заговоров, что голова кружилась, как от вина. Потом стало еще хуже. Собравшиеся были настроены по отношению к кардиналу не просто недоброжелательно -- оставалось впечатление, что Ришелье был личным врагом буквально всех здесь присутствующих. И политика кардинала, заставлявшая трепетать всю Европу, и его личная жизнь были здесь предметом для подробнейших пересудов и самых беззастенчивых сплетен. Великий государственный деятель, jncn так высоко чтил г-н д'Артаньян-отец, служил здесь попросту посмешищем. Правда, со временем д'Артаньян, наслушавшись вдоволь этих пересудов, подметил своим острым умом одну примечательную особенность. Если г-н д'Артаньян-отец восхищался кардиналом вовсе не бездумно, а мог подробно аргументировать все поводы к уважению и перечислить свершения кардинала, пошедшие только на пользу Франции, то здешние пересуды были лишены как логики, так и аргументов. Не было ни малейших попыток беспристрастно взвесить все, что сделано кардиналом для государства, ища как слабые стороны, так и сильные. Собравшимся здесь кардинал попросту не нравился, вот и все. Его ненавидели, если рассудить, как ненавидят строгого учителя, требующего порядка в классе, или пристрастного командира, вздумавшего искоренить в своей роте беззастенчивую вольницу и ввести строгую дисциплину. Д'Артаньян был согласен с отцом в том, что произвол и ничем не сдерживаемые буйные выходки дворянства были опасны для государства еще более, нежели разлад в налаженном хозяйстве, и мог бы, как ему представлялось, аргументирование и логично поспорить кое с кем из присутствующих. Беда только, что он успел уже понять -- собравшимся здесь не нужны ни аргументы, ни логика. Кардинал Ришелье осмелился посягнуть на повсеместную анархию -- и этого для многих было достаточно... Никто из них понятия не имел ни о рычагах управления государством, ни о финансах, ни о большой европейской политике, но давно подмечено, что критиковать чьи-то действия, не предлагая взамен своих рецептов, -- дело слишком легкое и увлекательное, чтобы от него отказался хоть один напыщенный болван или светский горлопан... Д'Артаньян понял, что, пожалуй, напрасно считал себя до сих пор человеком, которого нечем смутить. Разговоры здешние были таковы, что, казалось, сюда сию минуту должна ворваться королевская стража, засадить половину присутствующих в Бастилию, а другую половину колесовать на Гревской площади, у Трагуарского креста или у церкви святого Павла, где обычно расставались с жизнью узники Бастилии. А сам д'Артаньян, как ему представлялось, неминуемо разделил бы их участь как сообщник, поскольку молча слушал все эти речи... Однако шло время, а все эти невероятно вольнодумные и оскорбительные для кардинала разговоры продолжались с прежним накалом, как будто никто из присутствующих не верил, что окажется похороненным на кладбище святого Иакова, где, как известно, бесчестно погребали государственных преступников. Понемногу и д'Артаньян стал успокаиваться, понимая, что это, вероятнее всего, обычные, ежедневные сплетни, так и не наказанные Бастилией... -- Что вам угодно? -- высокомерно обратился к нему некий раззолоченный господин. -- Я вижу, вы здесь человек совершенно новый... Не назовете ли ваше имя и цель прихода? Нервы д'Артаньяна настолько были расстроены и взбудоражены всем услышанным, что он едва не назвал этого вельможу почтительно "сударем", но вовремя сообразил, что это не более чем лакей г-на де Тревиля, пусть и сверкавший золотыми галунами. Изо всех сил пытаясь держаться независимо -- ибо лакей любой важной особы все же не более чем лакей, -- он ответил, с неудовольствием отмечая, что голос его дрожит: -- Я -- д'Артаньян, дворянин из Беарна... земляк господина де Труавиля... -- Кого? -- с неподражаемой интонацией осведомился раззолоченный павлин. -- Господина де Тревиля, -- торопливо поправился гасконец. -- Не будете ли вы так добры, любезный, исходатайствовать мне у вашего хозяина несколько минут аудиенции? Он несколько овладел собой -- и его горящий взгляд medbsql{qkemmn напомнил обладателю раззолоченной ливреи, что слуга всегда слуга, а дворянин со шпагой на боку всегда дворянин, и забвение этой немудреной истины чревато порой нешуточными последствиями... Уже чуть более почтительным тоном лакей спросил: -- У вас есть какие-нибудь рекомендательные бумаги, которые я должен буду передать господину де Тревилю? -- Нет, -- кратко ответил д'Артаньян, вздохнув про себя. Лакей поднял бровь, однако ответил вежливо: -- Я доложу. -- Мне бы не хотелось ждать долго... Лакей, обозрев его с ног до головы, сказал: -- Простите, с у д а р ь, но в данную минуту у господина де Тревиля имеет честь пребывать канцлер Сегье, первый чиновник короны. Так что ваша милость наверняка не будет в претензии немного обождать... И, задрав нос, скрылся в кабинете. Совершенно ясно было, что следует изготовиться к долгому ожиданию, -- и д'Артаньян покорился неизбежному, напряг глаза, всматриваясь в дальний угол зала: показалось вдруг, что там мелькнула знакомая перевязь, расшитая золотом, правда, исключительно с одной стороны... -- Господин де Тревиль ожидает господина д'Артаньяна, -- послышался вдруг зычный голос лакея. Наступила тишина -- как обычно в то время, когда дверь кабинета оставалась открытой, -- и молодой гасконец торопливо пересек приемную, спеша войти к капитану мушкетеров. Оказавшись в кабинете, он поклонился чуть ли не до самой земли и произнес довольно витиеватое приветствие, но де Тревиль, ответив довольно сухим кивком, прервал его на полуслове: -- Соблаговолите подождать минутку, любезный д'Артаньян, я должен покончить с предыдущим делом... "Интересно, почему же вы в этом случае поторопились меня пригласить?" -- подумал д'Артаньян то, что, конечно же, не осмелился бы произнести вслух. Вежливо склонив голову, он встал в стороне от стола, краешком глаза наблюдая за стоявшим перед де Тревилем канцлером королевства -- высоким худым мужчиной, чья одежда намекала как на его духовное, так и судейское прошлое. -- Итак, вы не собираетесь прикладывать печать? -- вопросил де Тревиль, потрясая какими-то бумагами. -- Не собираюсь, -- кратко ответил канцлер. -- Простите, не собираюсь. -- Позвольте освежить вашу память, -- суровым тоном начал де Тревиль. -- Ее величество королева соблаговолила данными грамотами оказать мне некую милость. И ваша обязанность сводится лишь к тому, чтобы приложить печать... -- Именно этого я и не собираюсь делать, -- спокойно сказал канцлер. -- Господин де Тревиль, я далек от того, чтобы вмешиваться в военные дела, но во всем, что касается государственного управления, извольте уж считать более компетентным меня. Милость, вам оказанная, вызовет нешуточный ропот среди множества людей, чьи интересы эти грамоты затрагивают, и последствия могут оказаться самыми непредсказуемыми. Стоит ли ради удовлетворения ваших прихотей вызывать смуту, которая... Де Тревиль перебил его самым неприязненным тоном: -- Интересно, вам придает смелости то, что вы в милости у кардинала, или это упрямство присуще вам изначально? "Я бы непременно оскорбился, -- подумал д'Артаньян. -- Такой тон даже для гаскониа непозволителен, когда говоришь с канцлером королевства..." Канцлер Сегье невозмутимо ответил: -- Смелости, дорогой де Тревиль, мне придает многолетний опыт государственного чиновника, привыкшего всегда просчитывать последствия тех или иных поступков, в особенности когда речь идет о милостях, выпрошенных из сущего каприза... "А он не трус, хоть и похож на святошу, -- одобрительно подумал д'Артаньян. -- Неплохой ответ". -- Позволю вам напомнить, что этот "каприз" одобрен ее величеством, -- сурово сказал де Тревиль. -- Милейший капитан, -- проникновенно сказал канцлер, -- королева еще так молода и не особенно искушена в делах государства. Для того и существуют опытные чиновники, чтобы думать о последствиях... Если вы соблаговолите несколько смягчить суть своих претензий... -- Смягчить? -- саркастически усмехнулся де Тревиль. -- Нет уж, предпочитаю поступить иначе. Что ж, не будем возвращаться к этому разговору... И он с треском разорвал грамоты, небрежно швырнув обрывки на стол перед собой. Даже провинциалу вроде д'Артаньяна было ясно, что капитан мушкетеров, пожалуй, несколько занесся, говоря таким образом с первым чиновником короны. -- Вот видите, дело разрешилось само собой... -- как ни в чем не бывало произнес канцлер. -- Что ж, разрешите откланяться... Он повернулся и величаво прошествовал к двери, вызвав молчаливое одобрение д'Артаньяна, признавшего в душе, что он, пожалуй, не смог бы на месте канцлера сохранить столь гордую невозмутимость... Де Тревиль, сразу видно, кипел от сдерживаемой ярости. У д'Артаньяна возникли подозрения, что всемогущий капитан мушкетеров для того его и пригласил в кабинет, чтобы провинциал стал свидетелем того, как независимо держится де Тревиль даже в с высшими сановниками королевства. Однако, обманувшись в своих ожиданиях касаемо неведомых д'Артаньяну милостей или привилегий, де Тревиль впал в нешуточную злобу, что было видно невооруженным глазом... Он все же попытался сделать над собой усилие, спросил почти любезно: -- Итак, вы -- сын моего старого друга д'Артаньяна... Чем могу быть вам полезен? Говорите кратко, время у меня на исходе... Д'Артаньян, следуя совету, сказал: -- Уезжая из Тарба в Париж, я рассчитывал просить у вас плащ мушкетера... -- И только-то? -- поморщился де Тревиль, пребывая в самом дурном расположении духа. -- Молодой человек, я не хочу быть резким, однако вынужден вам пояснить: по личному становлению его величества никого не зачисляют в мушкетеры, пока он не испытан в нескольких сражениях, или не совершил каких-то особо блестящих подвигов, либо, наконец, не потаскал пару лет мушкет в каком-то более скромном гвардейском полку или роте... Д'Артаньян признавал справедливость его слов -- беда лишь, что они были сказаны, на его взгляд, не самым любезным тоном, а известно ведь, что порой интонация важнее содержания... Неловкость, пережитая д'Артаньяном в приемной и во дворе, настроила его самого отнюдь не на мирный лад, и он закусил удила. К тому же де Тревиль добавил еще более сварливым тоном: -- Конечно, если вас, любезный провинциал, заботит не суть, а быстрый результат... В этом случае вас с распростертыми объятиями примут, скажем, у мушкетеров кардинала, где склонны раздавать налево и направо гвардейские плащи первому попавшемуся... -- Сударь! -- сам ужасаясь своему тону, произнес д'Артаньян. -- Не будете ли вы столь любезны повторить ваши последние слова... И замолчал, испугавшись того, что мог наговорить. На лице де Тревиля появилось нечто похожее на смущение, и он сказал примирительно: -- Бога ради, юноша, простите мою резкость. Я очень уж зол... Разумеется, я не имел в виду вас, когда упомянул о "первых попавшихся". Я лишь имел в виду, что мушкетеры кардинала во многом уступают кое-каким другим ротам... Если разобраться, это было форменное извинение капитана королевских мушкетеров перед никому не известным юным провинциалом. Однако д'Артаньян думал о другом: теперь, когда стало ясно, что вожделенный плащ ускользнул из его рук, это, как ни странно, придало юноше решимости. И он громко произнес: -- Прошу прощения, господин де Тревиль, вы уверены в справедливости вашего утверждения? Де Тревиль, уже считавший, очевидно, разговор оконченным, резко поднял голову: -- Что вы, черт побери, имеете в виду, д'Артаньян? -- Совсем недавно в Менге мне пришлось столкнуться с двумя из ваших мушкетеров... по крайней мере, они выдавали себя за таковых. Одного я победил в поединке, а второй показал мне спину, не доводя до боя. Мне известны лишь их странные прозвища -- Атос и Портос... Как видите, иногда мушкетеры уступают не только гвардейцам кардинала, но и первому встречному юному провинциалу. -- Атос и Портос? Что за вздор! -- Возможно, они были самозванцами, -- кротко сказал д'Артаньян. -- В этом меня убеждают последующие события. После отъезда обоих господ у меня пропали рекомендательные письма, адресованные как вам, так и господину де Кавуа... -- Вот как. Вы знаетесь с кем-то, кто знается с Кавуа? -- спросил де Тревиль и только теперь осознал всю фразу. -- Что вы себе позволяете, юноша? Вы осмелились обвинить моих мушкетеров в краже бумаг у дворянина?! Положительно, для никому не известного провинциала вы слишком много себе позволяете! Черти и преисподняя! В конце концов, откуда я могу быть уверенным, что вы и в самом деле сын моего старого друга д'Артаньяна, а не наглый самозванец? Д'Артаньян, поклонившись, ответил преспокойно: -- Мою личность помогли бы засвидетельствовать те самые бумаги, что таинственным образом пропали после отъезда господ мушкетеров из Менга... -- Довольно, -- резко распорядился де Тревиль. Широкими шагами пересекши кабинет, он яростно распахнул дверь и крикнул в прихожую: -- Атос! Портос! В кабинете сразу же появились двое мушкетеров, при виде которых д'Артаньян вновь добросовестно скопировал хищную усмешку Рошфора, ибо это были именно те дворяне, с кем он столкнулся в Менге. -- Вам знаком этот юноша? -- неприязненно осведомился де Тревиль. -- Ну, мы имели случай с ним беседовать... -- ответил Атос бесстрастно. -- Господин Атос употребляет не самые подходящие слова, -- сказал д'Артаньян с неприкрытым торжеством. -- Результатом нашей с ним беседы стало то, что он уклонился от боя, предоставив местной челяди напасть на меня с вилами и лопатами... Что до господина Портоса, то он-то шпагу как раз обнажил, не могу упрекнуть... но его никак нельзя назвать победителем в нашем поединке, ибо это означало бы погрешить против истины... Взгляд де Тревиля казался острее кинжала: -- Атос, Портос! Что скажете? -- Мой капитан, произошла досадная случайность... -- пробормотал bekhj`m, глядя на д'Артаньяна с лютой злобой и раздувая ноздри. -- Никто не застрахован от того, что споткнется на случайном камне... Вы мне сами рассказывали из древней истории про этого перса, Ахилла, которому стрела нечаянно попала в пятку... -- Другими словами, вы оказались побеждены? Вот этим юнцом? -- Я же говорю, роковая случайность... -- пробурчал Портос, опуская глаза. -- Нога подвернулась на камне... -- А мне помнится, я выбил у вас шпагу, -- сказал д'Артаньян безжалостно. Портос, насупившись, ответил яростным взглядом. -- А вы, Атос? -- в сердцах притопнул ботфортом де Тревиль. -- Этот мальчишка осмелился обвинить вас в том, что вы показали ему спину. -- Мне пришлось именно так и поступить, капитан -- ответил Атос с полным достоинством. -- Поскольку бывают ситуации, когда дворянин настолько не принадлежит себе, что вынужден пренебречь даже правилами чести... Дело, напоминаю, было в Менге... -- В Менге... -- как эхо, повторил де Тревиль, обменявшись со своим мушкетером понимающим взглядом. -- Ну да, я как-то не сообразил... -- И его лицо, когда он повернулся к д'Артаньяну, стало недружелюбным еще более. -- Так это вы помогали Рошфору? -- Совершенно не припомню, чтобы я хоть в чем-то помогал графу Рошфору, -- сказал д'Артаньян, явственно ощущая воцарившиеся в кабинете холодок и напряжение. -- Скорее уж граф был настолько любезен, что разогнал сброд, напавший на меня... о, не буду говорить "по указке этих вот господ". Попросту так уж совпало... Роковая случайность, пользуясь терминологией господина Портоса. Так уж вышло, что сброд с лопатами и палками напал на меня аккурат в тот миг, когда я намеревался призвать к ответу господина Атоса, решившего уклониться от схватки... -- Господин Атос только что объяснил причины, по которым он был вынужден так поступить, -- ледяным тоном сказал де Тревиль. -- И должен заметить, что его объяснения меня полностью устраивают. В самом деле, бывают ситуации, когда дворянин не принадлежит себе... -- О, помилуйте, кто я такой, чтобы оспаривать это утверждение? -- с полнейшей беззаботностью вопросил д'Артаньян. -- Я и не пытаюсь... Я всего лишь рассказал вам, как встретился в Менге с двумя из ваших мушкетеров... и господа мушкетеры были настолько любезны, что, собственно говоря, подтвердили мой рассказ... Не так ли, господин Атос? Господин Портос? Оба достойных шевалье молча смотрели на него с сумрачным видом людей, получивших нешуточное оскорбление -- и намеренных в самом скором времени за него расплатиться. Д'Артаньян, осознававший всю серьезность ситуации, тем не менее улыбался во весь рот: кому еще удавалось так вот оконфузить двух мушкетеров в присутствии их капитана? Пожалуй, удовольствие это стоило крушения надежд на мушкетерский плащ... -- Вот видите, господин де Тревиль, господа молчанием выражают свое согласие, -- сказал д'Артаньян. -- Все было именно так. Но были еще пропавшие письма... -- Он обвиняет вас в том, что вы похитили его письма, -- с бесстрастным видом произнес де Тревиль. -- Меня, должно быть, неправильно поняли, -- торопливо поправил д'Артаньян. -- Я вовсе не говорил, что подозреваю самих господ мушкетеров в столь недостойном поступке. Я сказал лишь, что мои письма исчезли после их отъезда... -- По-моему, это одно и то же, -- сказал де Тревиль. -- Как бы вы ни играли словами подобно вашему учителю Рошфору... Атос? Портос? Атос, подняв правую руку, произнес с тем же хладнокровием: -- Даю слово дворянина, что я не похищал писем этого... юноши и d`fe не держал их в руках. -- Вот именно! -- сказал Портос. -- Вот именно! Я тоже клянусь! -- Не сомневаюсь, господа, что именно так все и обстояло, -- сказал д'Артаньян. -- Но можно ли сказать то же самое о ваших слугах? Можете ли вы поручиться за них в том, что они... -- Сударь, вы невежа, -- сказал Атос, бесстрастностью тона лишь подчеркнувший оскорбление. -- Сразу видно, что вы приехали издалека. У дворян столицы королевства нет и не может быть привычки ручаться за слуг. Ручаться за слугу? Фи! Где вы воспитывались? -- Откровенно говоря, я вовсе и не воспитывался, -- сказал д'Артаньян. -- Ну что вы хотите, господин Атос, от Тарба? Какого такого воспитания? Очень рад, что вы посвятили меня в тонкости столичного этикета. Что мне ответить на "невежу"? Ну, разве что... Я и в самом деле считаю вас большого ума человеком... -- Дьявольщина! -- прорычал Портос. -- Убьет его кто-нибудь наконец? И он сделал движение, словно собирался выхватить шпагу. -- Вы еще не излечились от простуды, вынудившей вас носить плащ даже в нынешнюю жаркую погоду? -- кротко спросил д'Артаньян. Портос, издав нечленораздельный рык, на ладонь вытянул клинок из ножен, но де Тревиль резко приказал: -- Шпагу в ножны, Портос! Оставайтесь оба на месте. Теперь я полностью согласен с вами, что этого юношу, о котором неизвестно даже, кто он такой, следует хорошенько проучить... Но вы подумали, что будут говорить в Париже, если его проткнут здесь? У меня в кабинете? У меня в доме? Черт возьми, посмотрите на него! Все назовут моих мушкетеров детоубийцами... -- Те, кто видел меня в Менге, в деле с господином Портосом, вряд ли станут употреблять такое определение, -- сказал д'Артаньян хладнокровно, чувствуя себя победителем в этой странноватой стычке. -- Извольте замолчать, сударь! -- прикрикнул на него де Тревиль. -- И, будьте так любезны, покиньте немедленно мой дом, где ваше пребывание, согласитесь, является не вполне уместным... Господа мушкетеры не двинутся с места и уж, безусловно, не станут ввязываться в драку... -- Ну да, им не привыкать, -- сказал д'Артаньян. -- Сударь, не вынуждайте меня кликнуть лакеев... -- зловеще-тихо произнес де Тревиль. -- Не знаю, что за игры вы ведете, но участвовать в них я не намерен. Если вам так уж приспичило быть убитым, пусть это произойдет где-нибудь в другом месте... -- Что ж, это вполне справедливо, -- сказал д'Артаньян ему в тон и вежливейшим образом раскланялся со всеми тремя. -- Примите мои уверения в совершеннейшем к вам почтении... и не сочтите за обременительный труд передать мое восхищение очаровательной белошвейке по имени Мари Мишон... Это касается вас, господин Атос... Впрочем, если мое поручение возьмется выполнить господин Портос, я не буду в претензии. Всего наилучшего! -- Минуту, любезный д'Артаньян, -- сказал Атос. -- Относите ли вы себя к поэтическим натурам? -- Простите? -- По вкусу ли вам изящная словесность? -- Черт возьми, да! -- сказал д'Артаньян. -- Особенно мне по душе "Декамерон" синьора Боккаччио, хоть он и написан не рифмами... -- Прекрасно, -- сказал Атос. -- В таком случае, душевно вас прошу, озаботьтесь в ближайшее же время отыскать в Париже какого- нибудь рифмоплета -- их тут полно, берут недорого -- и закажите ему красивую, прочувствованную эпитафию на собственную могилу. Разумеется, если считаете, что обычной эпитафии вам будет mednqr`rnwmn. Только умоляю вас, не медлите... -- Когда мы встретимся с вами вновь, любезный Атос, -- сказал д'Артаньян, кланяясь, -- вы поймете, что вам самому следовало бы воспользоваться тем, что вы предложили мне... Честь имею, господа! Он раскланялся и вышел, решив не испытывать далее судьбу. На сей раз он миновал приемную и двор гораздо быстрее, без дипломатических ужимок. Лишь оказавшись на улице, он трезво подумал, что в одночасье нажил себе чересчур уж могущественных врагов, в то время как друзей поблизости по-прежнему не наблюдалось. Но гасконец ни о чем не сожалел, наоборот, был доволен собой, как только может быть доволен беарнский недоросль, богатый лишь бравадой и не научившийся по молодости лет беречься опасностей. Удручали его даже не внезапно нажитые враги, а то, что одна из дорог, по которой он намеревался было шагать к успеху и карьере, оказалась совершенно непроходимой... Но разве эта дорога была единственной? -- Что же, -- проворчал себе под нос д'Артаньян. -- Самое время вспомнить какую-нибудь подходящую гасконскую пословицу. Что бы такое... Ну как же! "Если тебе не удалось напиться из озера, ступай к роднику"... Черт меня подери, самое оно! Глава восьмая Капитан мушкетеров кардинала Особняк на улице Сен-Оноре, где держал свою штаб-квартиру капитан мушкетеров кардинала Луи де Кавуа, во многом напоминал резиденцию де Тревиля -- точно так же и обширный двор, и приемная были полны господ самого бретерского вида, развлекавшихся шутливыми поединками и последними придворными сплетнями, среди которых главное место отводилось самой знаменитой любовной интриге королевства тогдашнего времени -- недвусмысленным ухаживаниям за Анной Австрийской блестящего герцога Бекингэма, фаворита и первого министра английского короля. История эта столь широко распространилась по Франции, что д'Артаньян слышал кое о чем еще в Тарбе, -- но здесь она обсуждалась с той смелостью, какой не могли себе позволить провинциалы. Господа гвардейцы без малейшего стеснения соглашались, что после известного свидания в амьенских садах его величество король, несомненно, стал обладателем того невидимого украшения на челе, что видно всякому, кроме его обладателя. Если и были какие-то частности, требовавшие дискуссий, то касались они вещей глубоко второстепенных -- например, сколько всего раз королевский лоб оказался увенчан теми развесистыми отростками, что составляют неотъемлемую принадлежность четвероногого сподвижника св. Губерта... [Животным святого Губерта во Франции издавна считался олень.] Поскольку в ближайшие недели во Францию должно было прибыть английское посольство, дабы торжественно увезти на свой туманный остров предназначенную в жены королю Карлу Первому принцессу Генриетту Марию, сестру Людовика Тринадцатого, сходились на том, что глава означенного посольства, герцог Бекингэм, надо полагать, приложит все усилия, чтобы выполнить еще одну миссию, не обозначенную в верительных грамотах... Впрочем, все, даже самые злоязычные, признавали, что нельзя очень уж строго судить молодую королеву -- ведь известно, что его величество в некоторых вопросах является полной противоположностью своему славному отцу Генриху Наваррскому, обрекая молодую и пылкую испанку на унизительное целомудрие. Коли уж дошло до того, что его христианнейшее величество особым эдиктом запретил при дворе не только чересчур смелые вырезы платьев, но даже и наряды, чрезмерно narchb`~yhe фигуру, дабы, как он выражался, "не поощрять откровенных приглашений к сладострастию и избыточной вольности нравов"... Собственно говоря, насколько уяснил д'Артаньян, прислушиваясь к разговорам, неудовольствие здесь вызывало, конечно же, не стремление королевы найти маленькие любовные радости на стороне, а то, что она для этих целей выбрала не кого-то из славных французских дворян, а заезжего англичанина, традиционного врага Страны Лилий. С этой точки зрения предыдущая королева Мария Медичи, даром что итальянка, показывала себя французской патриоткой -- если, конечно, не считать презренного Кончини... Нужно отметить -- быть может, с прискорбием, -- что д'Артаньян уже не шарахался так от этих разговоров, как это имело место в особняке де Тревиля. Он уже перестал ждать, что вот-вот ворвется королевская стража и поволочет всех присутствующих в Бастилию. Начал понемногу привыкать, что столичные пересуды чрезвычайно вольны и, что немаловажно, караются колесованием или Бастилией в исключительно редких случаях... Когда лакей провел его в кабинет капитана, он увидел перед собой мужчину тридцати с лишним лет, чуть располневшего, с румяным лицом, не лишенным известного лукавства, -- и буквально сразу же по выговору опознал в нем уроженца Пикардии. -- Прошу вас, садитесь, шевалье, -- предложил де Кавуа с той чуточку отстраненной вежливостью, что служит признаком человека безусловно светского. -- Итак, вы -- д'Артаньян... из Беарна. Подобно многим провинциалам вы... да что там, и ваш покорный слуга в том числе, пустились в Париж за фортуной... Мне следовало бы поинтересоваться вашими рекомендательными письмами, но я слышал, что вы их утратили при странных обстоятельствах... -- Ваша милость! -- воскликнул д'Артаньян в непритворном удивлении. -- Неужели слухи о злоключениях ничем не примечательного дворянина докатились и до Парижа?! -- Его высокопреосвященство кардинал обязан знать все, что творится в стране, -- сказал де Кавуа уклончиво. -- А следовательно, и его слуги обязаны не ударить в грязь лицом... Итак, вас угораздило столкнуться с этими головорезами Атосом и Портосом... -- И, между прочим, даже остаться победителем в поединке! -- заявил д'Артаньян, гордо подняв голову. -- Да, и это мне известно... Вы, часом, не пытались ли найти на них управу у господина де Тревиля? -- Господин капитан, вы, честное слово, ясновидец, -- сказал д'Артаньян, заметно поскучнев. -- Как раз пытался, но... В общем, мои надежды оказались напрасны. -- Этого следовало ожидать, д'Артаньян. Мушкетеры короля, начиная с их капитана, -- тесно спаянная компания, кое в чем подобная, увы, алжирским пиратам... Человеку со стороны нечего искать справедливости там, где ущемлены их интересы. -- Я это уже понял, -- сказал д'Артаньян. -- Ну что же, у меня остается еще шпага, с которой вышеупомянутые господа уже знакомы... И я знаю, где их искать... -- Послушайте моего совета, молодой человек, -- серьезно сказал де Кавуа. -- Конечно, при быстрой ходьбе обычно одолевают изрядный кусок пути -- но и больнее всего расшибают себе ноги, излишне торопясь вперед... Вы сейчас не более чем одинокий храбрец -- а эти господа многочисленны, спаяны традициями роты и, что еще опаснее, имеют неплохую поддержку в Лувре. Так что, умоляю вас, воздержитесь от опрометчивых решений. Я не сомневаюсь в вашей храбрости, но даже славные герои прошлого не рисковали выходить в одиночку на целое войск... -- Вот об этом и разговор! -- живо подхватил д'Артаньян. -- Onbep|re, любезный капитан, я не настолько самонадеян, чтобы в одиночку противостоять всему свету. Собственно говоря, я и прибыл в Париж, чтобы, смирив гасконскую гордыню, стать частичкой некой силы... -- Догадываюсь, -- кивнул де Кавуа. -- Вероятнее всего, вы станете просить о зачислении в роту? -- Вы, положительно, ясновидец, -- поклонился гасконец. -- В самом деле, я имею дерзость просить вас именно об этом. Де Кавуа посмотрел на него с хитрым прищуром: -- И вас не останавливает то, что гвардейцы кардинала, как бы это дипломатичнее выразиться, не всегда окружены всеобщей любовью? Увы, большей частью обстоит как раз наоборот... -- Черт побери! -- сказал д'Артаньян. -- Какое это имеет значение, если сама служба столь выдающейся личности, каков кардинал, искупает все неудобства? Знаете, мой отец крайне почтительно отзывался о его высокопреосвященстве и ценит в нем государственного мужа... И то, что я видел и слышал по дороге сюда, лишь укрепляет меня в этом убеждении. И, наконец... -- дерзко ухмыльнулся он. -- Эта самая неприязнь, что порой высказывается окружающими, как раз и служит великолепным поводом... -- Почаще обнажать шпагу? -- Прах меня побери, вот именно! -- Сударь... -- сказал де Кавуа. -- Если надо быть бравым, для этого совсем не обязательно быть задирой. Бывают порой случаи, когда поручения кардинала как раз заключаю н я не в том, чтобы звенеть шпагой... -- Охотно вам верю. -- И запомните еще вог что, любезный провинциал, -- продолжал де Кавуа. -- Не хотелось бы, чтобы ваше буйное воображение сыграло с вами злую шутку. В конце концов, и мушкетеры короля, и мушкетеры кардинала служат одному королю, одному знамени. Конечно, случаются порою... прискорбные инциденты, вызванные чрезмерной запальчивостью. Однако стычки таковые, безусловно, осуждаются как его величеством, так и его высокопреосвященством, рука об руку трудящимися на благо королевства... -- Ну да, я знаю, -- сказал д'Артаньян с видом величайшего простодушия. -- Я кое о чем наслышан был в дороге... Мне говорили достойные доверия люди, что господин кардинал порою рассылает по провинциям специальных людей, чтобы они отыскали ему тамошних знаменитых бретеров, достойных пополнить ряды мушкетеров его высокопреосвященства... Речь, разумеется, идет о том, чтобы таковые господа проявили себя исключительно против испанцев или иного внешнего врага... И он не удержался от улыбки, прекрасно уже зная, что как король, так и кардинал кичились отвагой своих гвардейцев -- которую те, конечно же, проявляли в стычках меж собою, к явному негодованию своих господ и по скрытому их поощрению... -- Положительно, мне говорили о нем сущую правду, -- пробормотал де Кавуа в сторону. -- Этот гасконец и неглуп, и хитер... И он громко произнес: -- Не стану скрывать, любезный д'Артаньян, кое в чем вы все же правы... Шпагу приобретают не для того, чтобы она пылилась в ножнах где-нибудь в чулане. Однако, боюсь, именно те обстоятельства, о которых вы поминали, как раз и преграждают вам путь в мою роту... по крайней мере, пока... -- Что вы имеете в влду? -- не без обиды спросил д'Артаньян Де Кавуа встал, обошел стол и, приблизившись к гасконцу, дружески положил ему руку на плечо: -- Мой дорогой д'Артаньян, прошу вас, не обижайтесь и выслушайте меня с должным благоразумием. Я ничуть не собираюсь qr`bhr| под сомнение вашу отвагу. Наоборот, вы прекрасно показали себя в Менге. Совсем неплохо для неопытного юноши. Черт побери, выбить шпагу у Портоса -- не столь уж никчемное достижение... -- И обратить в бегство Атоса, не забывайте! -- вновь гордо задрал голову д'Артаньян. -- Вот этим я бы не советовал вам гордиться, -- мягко сказал де Кавуа. -- Господин Атос кто угодно, только не трус. И коли уж он показал вам спину, у него были весомейшие причины. -- Что ж, я не настолько туп, чтобы этого не понять, -- кивнул д'Арганьян. -- Ну да, конечно, у него были какие-то письма, из-за которых он даже рисковал прослыть трусом... Ну что же, постараюсь с ним встретиться, когда он никуда не будет спешить. -- Мы несколько отклонились or предмета беседы, -- решительно прервал де Кавуа. -- Я подвожу вас к несколько иной мысли... Видите ли, д'Артаньян, вы и в самом деле неплохо показали себя... но, знаете ли... лишь поначалу. Понимаете, иногда финал битвы еще более важен, нежели она сама. Еще раз прошу, не обижайтесь... но чем, в итоге, закончилась ваша гасконада? Тем, что шпага ваша была сломана, что вы с разбитой головой лежали в пыли и были унесены в состоянии полнейшей беспомощности... -- Черт побери! -- воскликнул д'Артаньян, выпрямляясь на стуле, точно в седле боевого коня и ища эфес шпаги. -- Господин д'Артаньян... -- сказал де Кавуа с укоризной, хотя и не сразу, но несколько успокоившей гасконца. -- Повторяю, я считаю вас недюжинным храбрецом... Я хочу лишь объяснить вам, что именно этот финал несколько повредил вашей репутации. Перед всеми вы, как ни печально, предстанете отнюдь не победителем двух знаменитых мушкетеров... В людском мнении запоминаются не какие-то эпизоды, а непременно финал всего дела... -- Что ж, в том, что вы говорите, есть своя справедливость, -- признался д'Артаньян, понурив голову. -- Не могу этого не признать... Простите, что отнял у вас время... И он, видя полное крушение всех надежд, попытался бы по встать, но де Кавуа, сжав его плечо неожиданно сильной рукой, принудил остаться на месте. -- Мой вам совет, д'Артаньян, -- сказал он повелительно: -- избавьтесь от глупой обидчивости. И научитесь выслушивать собеседника до конца. Наш разговор далеко не закончен... Вам и в самом деле рановато пока надевать плащ моей роты. Но это отнюдь не значит, что я намерен отправить вас восвояси. Черт возьми, у вас есть задатки. Наберитесь же терпения и ждите случая их проявить. А что до службы... Что вы скажете о зачислении кадетом в одну из частей Королевского Дома? Право же, для бедного гасконского недоросля это не столь уж плохая первая ступенька... Что скажете? Д'Артаньян про себя признал, что слова капитана полностью справедливы, -- Королевский Дом, или Старые Корпуса, как еще именовались гвардейские части, был неплохим карьерным началом для нищего приезжего из Тарба... С похвальной скромностью он спросил: -- Позволено ли мне будет выбрать меж конницей и пехотой? -- Пожалуй, да, -- подумав, кивнул де Кавуа. -- Итак? Что вы выбираете -- телохранители, стражники или рейтары? -- А не объясните ли провинциалу, -- сказал д'Артаньян, -- в которой из этих рот больше людей, разделяющих мое отношение к господам королевским мушкетерам? -- Пожалуй что, в рейтарах, -- не задумываясь, ответил Кавуа. -- В таком случае соблаговолите считать меня рейтаром. -- Охотно, -- сказал де Кавуа и, вернувшись за стол, придвинул к себе письменные принадлежности. -- Я сейчас напишу записочку к господину де Ла Селю, который, получив ее, немедленно зачислит вас j`dernl к рейтарам. По этой же записке вам выдадут седло рейтарского образца, кирасу и шлем. Об остальном, увы, вам следует позаботиться самостоятельно... У вас есть конь? Д'Артаньян ответил унылым пожатием плеч. -- Не удручайтесь, -- сказал де Кавуа с веселыми искорками в глазах. -- Так уж случилось, что некий неизвестный благотворитель, чье имя я никак не могу назвать, поскольку связан словом, желает оказать вам некоторую помощь... И он, открыв ящик стола, выложил перед собой приятно зазвеневший кожаный мешочек. -- Здесь сто пистолей, -- пояснил капитан. -- Вполне достаточная сумма, чтобы обзавестись подходящей лошадью и кое-какими мелочами, необходимыми гвардейцу... Я надеюсь, вам не свойственна чрезмерная щепетильность? -- Ну что вы, господин капитан, -- живо сказал д'Артаньян, проворно сунув в карман столь неожиданный подарок судьбы. -- Как говорят у нас в Беарне, если перед тобой упала с ветки груша, не следует пинать ее ногой, в особенности если она спелая... Передайте мою горячую и искреннюю благодарность неизвестному дарителю... -- Тут в голову ему пришла неожиданная мысль, и он решительно продолжил: -- А то слово, которым вы связаны, не позволяет ли все же уточнить -- о неизвестном дарителе идет речь... или о неизвестной дарительнице? -- Увы, не позволяет, -- с непроницаемым видом сказал де Кавуа. -- Могу лишь сказать, что данная особа искренне к вам расположена... Д'Артаньян понял по его решительному виду, что ничего более не добьется, -- и распрощался, рассыпаясь в выражениях, полных благодарности. Отсюда он первым делом направился на Пре-о-Клер к лошадиным барышникам и после ожесточенного торга стал беднее на семьдесят пистолей из нежданно свалившихся с небес ста -- но и обладателем весьма неплохого английского коня, которого с важным видом велел отвести в казармы рейтаров, куда немедленно направился и сам. Господин де Ла Сель, встретивший его крайне любезно, вмиг уладил нехитрые формальности, так что д'Артаньян не просто вышел оттуда кадетом -- выехал на коне под рейтарским седлом. Памятуя о двух еще гасконских пословицах, как-то: "Хоть карман пустой, да бархат густой" и "Если в кармане ни единого су, позаботься о цветном плюмаже", он незамедлительно отыскал галантерейную лавку, где обзавелся шелковым галстуком с полудюжиной цветных бантов к нему, а также пряжками, цепочками и лентами для камзола. И лишь потом поехал к оружейнику на улицу Железного Лома, где после долгого и вдумчивого изучения отобрал себе пару пистолетов рейтарекого образца. И в первой лавке, и во второй он выкладывал на прилавок монеты с таким видом, словно по всем карманам у него были распиханы туго набитые кошельки, а управитель его поместий по первому распоряжению мог прислать хоть бочонок денег. Надо сказать, это произвело впечатление на господ торговцев, принимавших его за переодетого принца крови, -- по крайней мере. так казалось самому д'Артаньяну, с величественным видом указывавшему, по какому адресу ему следует доставить покупки... Глава девятая, где обнаруживается, что литература и жизнь все же тесно связаны меж собой На сей раз д'Артаньян совершенно не имел никаких причин опасаться, что его вид послужит предметом насмешек для уличной wepmh и дерзких парижских сорванцов. Со всех точек зрения он выглядел вполне достойно, восседая не на самом лучшем в Париже коне, но все же на таком, коего грех стыдиться любому гвардейцу. Жаль только, окружающие и не подозревали о том, что видят перед собой новоиспеченного гвардейца из Дома Короля, и д'Артаньян твердо решил разбиться в лепешку, но раздобыть в ближайшее же время денег на новое платье, сразу открывавшее бы его принадлежность к полку. Хотя от ста пистолей неизвестного благотворителя или -- хотелось верить -- прекрасной благотворительницы остались жалкие крохи, у гасконца уже созрел великолепный план, как приумножить скудные капиталы. В дороге он сам, свято выполняя наказы родителей, ни разу не поддался соблазну усесться за игру, но за время пути наслушался историй про невероятное везение, сопутствующее новичкам, рискнувшим впервые поставить деньги на кон. Приличные места, где можно было претворить план в жизнь, уже были ему известны. Конечно, это означало бы вновь нарушить родительские запреты -- но д'Артаньян, как и в истории с продажей желтого мерина, успокаивал свою совесть тем, что, во-первых, родительские напутствия не вполне учитывали жизненных реалий, а во-вторых, что важнее, он собирался играть не ради азарта или всеобщей моды, а в силу суровой необходимости, чтобы раздобыть денег на экипировку. Почтенный родитель никак не подозревал, какие суммы понадобятся молодому человеку, обосновавшемуся в Париже и записанному в гвардию... Свернув на улицу Старой Голубятни, он заставил английского скакуна гарцевать, и тот, стряхивая пену с губ, выгнув шею и грызя удила, сделал все, чтобы его молодой хозяин выглядел как нельзя более блестяще. Воодушевленный успехом, д'Артаньян поклялся себе завтра же отправить Планше за отборным овсом -- пусть даже им самим придется попоститься. А впрочем, прекрасная Луиза вряд ли позволит, чтобы постоялец, к которому она отнеслась столь радушно, чах от голода у нее на глазах. А значит, и Планше что-нибудь да перепадет... Подъехав к воротам, он увидел, что там ведутся несомненные приготовления к отъезду. Слуги проворно грузили в повозку чемоданы и дорожные мешки, а г-н Бриквиль наблюдал за ними со своей всегдашней кислой миной, словно подозревал, что на отрезке дороги длиною всего-то в десяток шагов нерадивые лакеи успеют украсть и пропить пожитки в ближайшем кабачке. Здесь же стоял конюх, держа в поводу оседланную лошадь хозяина, настолько уступавшую новому приобретению д'Артаньяна, что тот лишний раз испытал приятное чувство превосходства. Все усмотренное вкупе со шпагой на боку г- на Бриквиля, занимавшей это место лишь в исключительных случаях, многое сказало бы и менее наблюдательному человеку, нежели наш гасконец. Он с радостью отметил, что стоявшая тут же Луиза вовсе не походила на женщину, собравшуюся пуститься в путешествие. С важным видом он спрыгнул с седла и бросил поводья одному из слуг: -- Отведи моего коня в конюшню, Клеман, да смотри, вытри его как следует! -- Господи! -- воскликнула Луиза с живейшим интересом. -- Какой великолепный конь, господин д'Артаньян! -- Пустяки, -- ответил гасконец с наигранной скромностью. -- Можно было подобрать и получше, но время поджимало -- завтра утром следует явиться в казармы гвардейской кавалерии, представиться командиру, выяснить, в какую именно роту меня зачислили... -- Сударь! -- воскликнула прекрасная нормандка в совершеннейшем восхищении. -- Вы уже в гвардии! -- Ну, вы же знаете, что я явился в Париж делать карьеру... -- qj`g`k д'Артаньян, внутренне распираемый гордыней. И обратился к г- ну Бриквилю тем покровительственно-радушным тоном, каким всегда говорят с пожилыми унылыми мужьями молодых красавиц: -- Что я вижу, любезный хозяин! Никак, изволите путешествовать? -- Вот именно, -- мрачно ответил Бриквиль со своим всегдашним кислым видом. -- В Бургундию, знаете ли. Там у меня процесс в парламенте Дижона, по поводу наследства. Каковое, между прочим, выражается кругленькой суммой в семьсот пистолей, -- добавил он примерно с той же едва скрытой гордыней, с какой д'Артаньян объявил о своем вступлении в гвардию. -- А я-то решил, судя по обилию багажа, что вы собрались не иначе как к антиподам... -- ответил д'Артаньян. -- Я думаю, ради такого наследства стоило бы отправиться и к антиподам, -- сухо заверил г-н Бриквиль. -- А вы, я слышал, были настолько опрометчивы, что встали под военные знамена? Ах, господин д'Артаньян, молодо-зелено! Охота вам была взваливать на плечи такую обузу... Гордо подбоченившись, гасконец ответил: -- Хотел бы уточнить, что я записан не в какой-нибудь провинциальный полк, а в рейтары. Которые, как известно, принадлежат к Дому Короля... -- Ах, д'Артаньян, это все едино, -- ответствовал г-н Бриквиль с гримасой, способной заставить молоко створаживаться не хуже ведьминых заклинаний. -- Это все едино... Пустой карман, нерегулярно выдаваемое жалованье, муштра и выговоры, а если начнется, не дай бог, война, все еще более усугубится -- погонят куда-нибудь по непролазной грязи под мушкетные пули и ядра... Послушайте моего совета, подыщите более безопасное ремесло. Гораздо более скучное, но более выгодное. Все мы грезили сказочками о блестящих отличиях на глазах короля, маршальских жезлах и ослепительных карьерах. А жизнь -- она проще, любезный д'Артаньян, и гораздо скучнее... -- Он печально вздохнул: -- По крайней мере, не торопитесь хотя бы жениться. Иначе получится так, что, пока вы месите грязь где- нибудь во Фландрии, вокруг вашей супруги будут увиваться волокиты и вертопрахи... Глянув через его плечо на очаровательную Луизу, имевшую сейчас вид воплощенной добродетели, д'Артаньян усмехнулся: -- Плохого же вы мнения о человечестве, любезный хозяин... -- Просто я, в отличие от вас, юноша, искушен в жизни и умудрен опытом, -- печально ответствовал г-н Бриквиль. Д'Артаньяну крайне не понравился взгляд, которым его квартирохозяин как бы связал воедино на миг гасконца и Луизу, упомянув о волокитах и вертопрахах. Ревнивцы -- народ своеобразный и способны на самые непредсказуемые поступки. А потому гасконец решил с ходу увести мысли хозяина от опасного направления. -- Вот кстати, -- сказал он беззаботно. -- Меня, едва я услышал ваше имя, крайне занимает один любопытный вопрос... Вы, часом, не родня ли известному Рожеру де Бриквилю, приближенному маршала Жиля де Рэ, сподвижника Жанны д'Арк? Похоже, он угодил в яблочко. Хозяин прямо-таки расцвел: -- Я и не думал, любезный д'Артаньян, что вы столь сведущи в генеалогии и истории Франции, вы мне поначалу показались крайне легкомысленным юнцом, уж не посетуйте... Ну что же, пусть я и не могу представить вещественных доказательств -- учитывая, какие бури пронеслись над королевством за эти двести лет и сколько бумаг погибло в пожарищах, -- но в нашем роду никогда не сомневались, что со славным Рожером нас связывают родственные узы... "Совсем славно будет, ежели окажется, что и остальные это мнение разделяли", -- подумал гасконец. Проследив, как увязывают его багаж, г-н Бриквиль напоследок d`k жене и слугам массу советов, насколько многословных, настолько и бесполезных, ибо они сводились к банальностям -- сохранять дом в порядке, плату взыскивать вовремя, избегать мотовства, вовремя тушить огни, стеречься пожара, воров и нищих... Обогатив остающихся столь мудрыми наставлениями, он, наконец, сел на коня и тронулся в путь. Любезность д'Артаньяна простерлась до того, что он добросовестно махал вслед носовым платком, пока поводка и всадник не скрылись за поворотом, -- искренне надеясь, что кто-нибудь из прохожих примет его за благонравного сына, почтительно прощающегося с пустившимся в странствия отцом... -- Ах, господин д'Артаньян, -- сказала растроганно Луиза, -- как благородно с вашей стороны вот так тепло провожать Бриквиля... Гасконец браво ответил: -- Луиза, долг любою гвардейца -- относиться со всем возможным почтением к супругу столь очаровательной женщины... -- Интересно, -- сказала Луиза, лукаво прищурясь, -- а каково же в таком случае должно быть отношение гвардейца к самой женщине? Д'Артаньян окинул ее внимательным взором -- но личико прекрасной нормандки было совершенно невинным, взгляд лишен легкомыслия, лишь в уголках алых губ таилось нечто, заставлявшее вспомнить поговорку о тихом омуте, издавна известную и в Беарне. -- Я полагаю, опять-таки со всем возможным почтением, -- сказал он в некоторой растерянности. -- Вы полагаете... -- фыркнула Луиза, решительно отвернулась и вошла в дом. Д'Артаньян в некотором смущении ретировался в свою комнату, где некоторое время забавлялся новехонькими пистолетами, примеряясь, насколько они удобно лежат в ладони, целясь во всевозможные предметы домашнего обихода, проверяя колесцовые замки и кремни. За окном понемногу сгущались сумерки, и пора было посылать Планше к хозяйке за свечой -- обычно в Беарне он в это время уже видел десятый сон, но сейчас, взволнованный всеми происшедшими в его жизни изменениями, ложиться не собирался. -- Любезный господин д'Артаньян! -- послышался вслед за деликатным стуком в дверь голосок хозяйки. -- В том ли вы виде, чтобы к вам можно было войти? -- Разумеется, -- ответил он с готовностью. Непринужденно войдя в комнату, Луиза огляделась и сделала испуганную гримаску: -- Господи, эти военные игрушки... Уберите их куда-нибудь, а то еще выстрелят ненароком... -- Исключено, сударыня, -- ответил д'Артаньян со снисходительностью старого вояки. -- Для производства выстрела необходимо, чтобы... -- Бога ради, избавьте меня от этих ужасных подробностей! -- зажала она пальчиками уши. -- Скажите лучше, можете ли прямо сейчас помочь мне в мелких домашних делах? -- С превеликой охотой! -- заявил гасконец браво. Он только сейчас заметил, что очаровательная нормандка избавилась от корсажа, обычно стягивавшего ее стан, и пленительные округлости, коих не мог не заметить любой зоркий наблюдатель, были благодаря вырезу платья и отсутствию шнуровки открыты нескромному взору так, что г-на Бриквиля это, безусловно, не привело бы в восторг. "Черт побери! -- подумал гасконец, направляясь следом за хозяйкой. -- Неужели я настолько здесь обжился, что меня уже по- семейному не стесняются? Что бы это могло означать?" Вообще-то, у него были подозрения насчет того, что это может означать, но он помнил: то, что могло в Беарне оказаться простым и ясным, в Париже, не исключено, означает совершенно другое... -- Слуги, бездельники, уже завалились спать, -- щебетала ungij`, решительно направляясь в сторону гостиной. -- А я вдруг вспомнила, что сегодня совершенно необходимо достать серебро, чтобы его завтра с утра почистили... "Суетливая у них тут жизнь, в Париже, -- думал д'Артаньян, поспешая следом. -- У нас в Беарне преспокойно достали бы серебро из буфета и утречком, куда оно денется..." Войдя в гостиную и остановившись у высоченного прадедушки нынешних сервантов, именуемого дрессуаром, хозяйка пояснила: -- Мне придется встать на табурет, чтобы дотянуться до верхней полки, а вы будете меня поддерживать, я ужасно боюсь высоты... В некотором противоречии с только что сказанным она довольно ловко вспрыгнула на табурет и потянулась к верхней полке, бросив, не оборачиваясь: -- Поддержите же меня, а то я непременно упаду! Д'Артаньян после секундного колебания крепко поддержал ее за талию обеими руками -- и следует сказать, что подобные домашние заботы ему крайне понравились. -- Ах! -- воскликнула вдруг молодая женщина. -- У меня кружится голова, я, кажется, падаю... И она в самом деле рухнула с табурета прямо на руки д'Артаньяна, поневоле вынужденного крепко схватить ее в объятия. Ему стало тем временем приходить в голову, что в некоторых отношениях жизнь схожа что в Париже, что в Тарбе... Но додумать до конца он не успел -- вокруг его шеи обвились две стройные ручки, и нежный голосок прошептал на ухо: -- Милый д'Артаньян, а можете ли вы отнестись ко мне ужасно непочтительно? Я вам приказываю быть со мной непочтительным... -- Гвардеец в таких случаях слепо повинуется, -- сказал д'Артаньян, покрепче прижимая ее к себе и с бьющимся сердцем ощущая гибкое, сильное тело под тонким татьем. -- Вот и прекрасно. А теперь проводите меня в спальню. Мы же не глупые подростки, чтобы целоваться посреди гостиной. Только не стучите так сапогами. Слуги отправлены со двора, но все равно -- береженого бог бережет... А лучше снимите их сразу... Вмиг сбросив сапоги, д'Артаньян последовал за Луизой в спальню, где был незамедлительно увлечен на массивную супружескую постель под балдахином, так и не успев этикета ради сказать какой- нибудь куртуазный комплимент, коего, по его мнению, требовали приличия. Вместо этого ему было предложено помочь очаровательной нормандке избавиться от платья, после чего события приняли пылкий и недвусмысленный оборот. Д'Артаньян, как любой выросший в деревне, имел некоторый опыт в общении с прелестницами, склонными позволять мужчине вольности. Правда, опыт таковой был им приобретен на лесных полянах, в стогах сена и заброшенных строениях, так что он впервые оказался наедине с лишенной предрассудков дамой в натуральной спальне, на широкой постели с самым настоящим балдахином. Но это, в общем, дела не меняло, и он приложил все усилия, чтобы следовать на сей раз не родительским заветам, а наставлениям синьора Боккаччио, благо эга ситуация, пришло ему в голову, словно была взята прямиком из бессмертного "Декамерона". А это свидетельствовало, что изящная словесность и жизнь все же теснее связаны меж собой, чем это кажется иным скептикам. К сожалению, пришлось очень скоро признать, что его опыт не так богат, как представлялось доселе. Кое-какие уроки, преподанные ему очаровательной и пылкой нормандкой, это, безусловно, доказали, приведя в восторг и некоторое оторопение. Похоже, свою фантазию он зря считал такой уж бурной -- прекрасная парижанка, руководя событиями без малейшего смущения, ввергла гасконца в такие шаловливые забавы, что он, повинуясь дразнящему шепоту и нежным no{rm{l ручкам, сам себе удивлялся, проделывая то, что от него требовали, и, в свою очередь, подвергаясь не менее удивительным атакам. Черт побери, так вот каковы нравы в Париже! Куда там беарнским резвушкам с их неуклюжей прямотой... К сожалению, самые приятные вещи обладают свойством оканчиваться. Настал момент, когда столь упоительные забавы пришлось прервать по причинам отнюдь не духовным, а самым что ни на есть земным, -- и д'Артаньян блаженно вытянулся на обширной супружеской постели, держа в объятиях обнаженную прелестницу так, словно имел на это все законные права. "Гром меня разрази, -- подумал он в блаженной усталости. -- Положительно, везет так, что жутко делается. Ну никаких тебе препятствий на дороге, одни достижения. Вот так вот поневоле задумаешься: а что, если трактирщик из Менга был прав и сходство мое с королевским профилем на монете отнюдь не случайное? Что, ежели... Прах и преисподняя! С одной стороны, конечно, некрасиво и даже грешно подозревать собственную матушку в недостаточной добродетели... с другой же... Персона короля, как известно, возвышается над всеми установлениями и правилами приличия, ибо монарх сам определяет, что считать добродетелью, а что -- пороком. Недалеки те времена, когда люди еще указывали с гордостью в официальных бумагах титул вроде: "Сякой-то, королевский бастард"... [Бастард -- незаконный отпрыск.] Нет, а вдруг? Как бы это узнать дипломатичнее? Не обретался ли в наших местах великий Генрих? Не может же так везти сыну простого захолустного дворянина..." -- Вы не уснули, мой рыцарь? -- нежным голоском осведомилась Луиза. -- Помилуйте, -- спохватился д' Артаньян. -- Какой гвардеец может уснуть, пребывая в подобном обществе? -- И осведомился с хорошо скрытым беспокойством: -- Я надеюсь, Луиза, вы не разочарованы? -- Вы очень милый мальчик, д'Артаньян, -- ответила прекрасная нормандка. -- И я не сомневаюсь, что под руководством опытной учительницы вы еще станете по-настоящему опасны для дам... Пока д'Артаньян обдумывал ее слова, пытаясь догадаться, что здесь от комплимента, а что -- от той дерзости, на которую всегда имел право слабый пол, Луиза мечтательно протянула: -- Д'Артаньян... Как вас назвали при святом крещении? -- Шарль, -- сказал д'Артаньян. -- Собственно, если уж стремиться к точности, то мое полное имя звучит как Шарль де Батц д'Артаньян де Кастельмор... Вообще-то, он не стремился к предельной точности, а потому не стал добавлять, что Батц и Кастельмор, собственно, давно уже представляют собой пришедшие в совершеннейший упадок клочки земли, дикие пустоши, единственным достоинством которых осталось то, что они дают владельцу право на соответствующие титулы... В конце концов, скрупулезность -- качество стряпчего, а не дворянина, не правда ли? -- Шарль д'Артаньян... -- тем же мечтательным голосом произнесла Луиза. -- Луиза де Батц д'Артаньян де Кастельмор... Право, это звучит гораздо более звучно и красиво, нежели Луиза де Бриквиль... На всякого мужчину, даже самого неискушенного, любая тень подобных намеков испокон веков действовала, как рев охотничьего рога на пугливую дичь. А потому д'Артаньян, тревожно встрепенувшись, поторопился напомнить: -- Прелесть моя, но ведь помянутый де Бриквиль -- ваш законный супруг... Перед богом и людьми... -- Ах, милый Шарль, если бы еще перед лицом этой вот постели... Стыдно вам признаваться, но свои законные супружеские права мой дражайший супруг берется осуществить форменным образом пару раз в cnd -- и если бы вы знали, как кратки и скучны эти редкие свидания! Никакого сравнения с вами, дорогой Шарль, уж вы-то знаете, как ублажить даму... Нет, вы в самом деле полагаете, что я была бы вам плохой женой? Я молода, смею думать, красива и отнюдь не бедна... И к тому же дворянского рода... "Караул! -- в совершеннейшем смятении возопил про себя д'Артаньян. -- Меня, кажется, хотят окрутить?! Черт, окно высоко над землей, да и пожитки остались в комнате..." -- Неужели, милый Шарль, я вас напугала? -- невинным голоском поинтересовалась Луиза, шаловливо давая волю рукам. -- Ну что такого страшного в моем предложении? -- Однако ваш муж пребывает на этом свете в полном здравии... Позвольте вам напомнить, Луиза, что по законам королевства двоемужие, как и двоеженство, карается виселицей, на коей придется болтаться и "пособнику", как выражается судейская братия, то есть мне... -- Помилуйте, Шарль, к чему упоминать о таких ужасах? -- рассудительно прервала Луиза. -- Вы так храбры и ловки... Что вам стоит, вызвав де Бриквиля на дуэль, сделать меня вдовой? -- Черт побери, это просто еще один способ попасть на виселицу, столь же надежный... -- Ну, не преувеличивайте, Шарль! В Париже ежедневно случается столько дуэлей со смертельным исходом... А кара постигает виновных в исключительно редких случаях. У вас наверняка найдутся заступники при дворе... И вообще, я не тороплю вас сделать это немедленно. Просто поставьте перед собой такую задачу... -- Непременно, моя радость, непременно, -- торопливо заверил д'Артаньян, радуясь некоторой отсрочке. -- В конце-то концов, все может решиться и более естественным образом, -- проворковала ему на ушко Луиза. -- Бриквиль, как многие брюзги и скряги, пренебрегающие к тому же супружеской постелью, страдает регулярными разлитиями желчи, и лекарь по секрету мне сообщил, что следующий удар может оказаться роковым... "Господи боже и пресвятая дева Мария! -- взмолился про себя д'Артаньян, не на шутку устрашенный подобной перспективой. -- Молю вас: в неизреченной милости вашей пошлите долгие годы жизни де Бриквипю... тому Антуану де Бриквилю, что держит меблированные комнаты на улице Старой Голубятни в Сен-Жерменском предместье... Чтобы уж никакой ошибки не случилось..." -- Вот именно, предоставим все природе и богу, -- сказал он со вздохом облегчения. -- В конце концов, разве плохи такие вот отношения? В них есть та поэтическая прелесть, которой уделил столько внимания самый замечательный писатель современности, синьор Боккаччио, автор бессмертного "Декамерона"... -- Возможно, -- согласилась Луиза. -- Вот только... Мне казалось, что Боккаччио, автор "Декамерона", умер лет триста тому... Впрочем, возможно, это был какой-то другой Боккаччио... -- Черт меня раздери, -- сказал д'Артаньян. -- Неужели, Луиза, вы читаете романы? -- Хочу вам напомнить, милый Шарль, что я происхожу из старого рода, а значит, учена читать и писать. В конце концов, если мадемуазель де Скюдери, особа безусловно светская, пишет романы, отчего другая особа дворянского происхождения не может романы читать? Я читала "Кира Великого", "Клелию", а также "Декамерон", "Амадиса Галльского", стихи господ Маро, Ронсара и Полиде... Конечно, этого недостаточно, чтобы сравниться со столь серьезным знатоком изящной словесности, как вы -- а в вас сразу чувствуется таковой, -- но и невежественной, смею думать, меня нельзя назвать... Вот вам еще одно мое ценное качество как супруги -- вы всегда сможете поговорить со мной о романах и поэзии... -- Это, конечно, достоинство... -- растерянно пробормотал д'Артаньян, не на шутку встревоженный тем, что разговор вновь свернул на опасную дорожку. -- А что вы читали последнее? -- Увы, последний мой роман остался недочитанным, -- печально поведала Луиза, -- поскольку ко мне в руки попали лишь полсотни первых страниц без переплета. Но история эта меня крайне заинтересовала, и я охотно одолела бы роман целиком... Написал его испанец по имени Мигель де Сервантес, и повествовалось там о благородном шевалье Дон Кихоте... -- Знавал я в Гаскони одного де Сервантеса, -- сказал д'Артаньян. -- Правда, звали его не Мигель, а Хорхе-Арандиго-Лусия- Фадрике, и кто-кто, а уж он-то безусловно не мог написать романа, поскольку читать и писать не умел совершенно. Он, видите ли, считал, что подобное умение попросту оскорбительно для знатного идальго и должно оставаться лишь уделом неблагородного народа... Так что это, конечно, не он... Хотя дворянин был безусловно достойный, спесив так, как может быть только испанец, как ни печально признавать подобное гасконцу... Он спохватился и прикусил язык, чтобы ненароком не проговориться о горничной того, беарнского де Сервантеса: при всей своей неискушенности он вдруг подумал, что Луиза без всякого восторга выслушала бы иные его воспоминания о родных краях... -- И о чем же шла речь в том романе? -- О пылкой любви благородного идальго к простой пастушке, кою он воображал себе принцессой... "Ну, это в испанском стиле", -- подумал д'Артаньян, а вслух, разумеется, сказал: -- Клянусь честью, Луиза, я вам раздобуду этот роман, пусть даже для этого придется обойти всех книготорговцев Парижа... Он пообещал бы сейчас и Луну с неба -- лишь бы только отвлечь свою очаровательную любовницу от совершенно ненужных мыслей касаемо обзаведения новым мужем. "Не по-христиански это, -- ханжески сказал себе д'Артаньян, -- отнюдь не по-христиански -- стремиться к новому супружеству, когда первого мужа еще не унесли черти..." -- Вы меня крайне обяжете, Шарль! -- промурлыкала Луиза, и ее голос вдруг исполнился шаловливой загадочности. -- А коли уж речь зашла об изящной литературе, не припомните ли вирши господина Ронсара об аленькой маленькой пещерке? Покраснев в темноте, гасконец, отроду не бравший в руки никаких виршей, подумал, что, кажется, уловил все же ход ее мыслей... Глава десятая О том, какими терниями порой покрыт путь к изящной словесности Выйдя ранним утром во двор -- он еще не отвык от беарнской привычки вставать засветло, -- д'Артаньян увидел там свою очаровательную хозяйку, домовито приглядывавшую за разгрузкой тележки мясника. Если у него самого от некоторой неловкости припекало кончики ушей, то прекрасная Луиза смотрела на него столь спокойно и невинно, выглядела такой безмятежной и благонравной, что наш гасконец на какой-то миг засомневался: не приснилось ли ему, что ночью он побывал в постели г-на Бриквиля, на его законном месте? -- Доброе утро, господин д'Артаньян! -- ангельским голоском поприветствовала его Луиза, выглядевшая свежей и совершенно неприступной, сущим олицетворением супружеской верности. -- Как вам qo`knq| на новом месте? -- Прекрасно, -- сказал гасконец. -- Всю ночь видел чудесные сны... -- Интересно, о чем? -- прищурилась Луиза. -- Да как вам сказать, госпожа Бриквиль... Всю ночь снились иные главы из бессмертного романа синьора Боккаччио... -- Интересное, должно быть, было зрелище? -- как ни в чем не бывало спросила она. -- Вы, господа гвардейцы, -- люди легкомысленные, и сны ваши, должно быть, вам под стать... Воспользовавшись тем, что слуги находились на значительном отдалении, д'Артаньян тихонько сказал: -- Ах, как я сожалею, Луиза, что мы с вами сейчас не среди беарнских полей, где полно стогов сена... -- Вот как? -- еще сильнее прищурилась она с дразнящей улыбкой. -- И что же со мной произошло бы в стогу беарнского сена? -- Черт знает что, милая Луиза, -- сказал д'Артаньян мечтательно. -- Черт знает что... -- Тс! -- шепнула она, став серьезной. -- Не дай бог, слуги услышат, они возвращаются. Вы не знаете Бриквиля, он оставил шпионов... -- Луиза! -- Молчите, глупец, -- потребовала она настойчивым шепотом. -- Нынче ночью мне все скажете... -- И добавила громко: -- Шевалье, помнится, вы обещали мне раздобыть роман некоего испанца... Д'Артаньян поклонился: -- Мадам, не зря говорится -- чего хочет женщина, того хочет бог. Посему я отправляюсь немедленно... По его небрежному знаку Планше подвел ему вычищенного должным образом английского жеребца, и д'Артаньян прямо-таки величественно выехал за ворота. Правда, первым делом он направился не на поиски лавки книготорговца, а поехал на улицу Кассет и приобрел там кожаный камзол, а также белое перо на шляпу -- по меркам той эпохи этого было вполне достаточно, чтобы недвусмысленно обозначить свою принадлежность к гвардейской кавалерии. Если экипироваться должным образом было нетрудно, то отыскать место, где торгуют книгами, оказалось не в пример более трудной задачей -- подобных заведений было тогда в Париже не в пример меньше, чем трактиров или зеленных лавок. Даже иные коренные парижане задумчиво чесали в затылках. Наконец после чуть ли не двухчасовых плутаний по улицам д'Артаньян обнаружил искомое неподалеку от Люксембургского дворца и, оставив коня на попечение одного из вездесущих уличных мальчишек, храбро вошел внутрь. Он оказался в обширном помещении, где вдоль стен тянулись до самого потолка массивные книжные полки из мореного дуба, уставленные внушительными томами в кожаных переплетах, иные -- с золотым тиснением. Было тихо и пусто, только у конторки спиной к нему стоял незнакомый человек -- судя по висевшей на боку шпаге, дворянин -- и с отрешенным видом перелистывал страницы толстого фолианта. Увидев на незнакомце плащ мушкетеров короля, синий с золотыми лилиями, д'Артаньян ощутил себя собакой, нос к носу столкнувшейся с кошкой в чужом дворе. Его рука невольно дернулась к эфесу, но д'Артаньяна смутила необычность места, где они сейчас находились. Благолепная атмосфера учености, царившая в этом величественном и тихом, словно собор, помещении, подействовала даже на задиристого гасконца. -- Что вам угодно, сударь? -- вежливо осведомился пожилой человечек в черном, вынырнувший неведомо откуда. Он смотрел с r`jhl видом, словно подозревал, что блестящий гвардеец забрел сюда по ошибке. Д'Артаньян с любопытством принялся было разглядывать красовавшиеся на торговце очки -- диковинную новинку по тем временам, состоявшую из пары круглых стекол в массивной оправе, удерживаемых на носу сложным приспособлением вроде щипцов, но вовремя спохватился и произнес с видом знатока: -- Видите ли, любезный... Мне нужен "Декамерон" синьора Боккаччио -- на французском языке, понятно, и чтобы он был полный, со всеми днями и страницами... Он впервые в жизни покупал книгу и потому отчаянно боялся сделать что-нибудь не то, но хозяин как ни в чем не бывало покивал лысой головой: -- Вам повезло, ваша милость, у меня как раз остался один экземпляр, который вам обойдется всего в двадцать два ливра... "Интересно, а тут торгуются или как? -- стал лихорадочно размышлять д'Артаньян. -- Двадцать два ливра -- это, пожалуй, чересчур... Ну, а вдруг торговаться в книжной лавке категорически не принято и противоречит дворянской чести? Черт побери, не обзаботился узнать заранее!" Он все же решил не торговаться, величественно кивнув: -- Благодарю, милейший. Книгу отошлете на улицу Старой Голубятни в меблированные комнаты г-жи Бриквиль, для д'Артаньяна, кадета рейтаров... Он видел краем глаза, что незнакомый мушкетер при этих словах вдруг с явным интересом поднял глаза от книги, разглядывая его украдкой, -- но и в этом опять-таки не было пока повода для ссоры. А потому д'Артаньян преспокойно продолжал: -- Вы хорошо запомнили адрес? -- Разумеется, ваша милость. Вы любите творения Боккаччио? -- Люблю ли? -- негодующе воскликнул д'Артаньян, нимало не кривя душой. -- Да попросту обожаю! Надо вам знать, любезный хозяин, что я однажды имел даже случай перекинуться парой слов с этим талантливым сочинителем! Мушкетер вдруг засмеялся, достаточно громко. Как ни сдерживал себя д'Артаньян, но этого было достаточно... -- Сударь! -- сказал он, поворачиваясь к незнакомцу. -- Не соблаговолите ли сказать, над чем это вы так потешались, чтобы нам посмеяться вместе? -- Охотно, сударь, -- вежливо ответил мушкетер. -- Меня рассмешило одно место в этой вот книге... Впрочем, вас оно может и не рассмешить, ибо вкусы и пристрастия -- вещь тонкая, индивидуальная... Все это было произнесено с должной учтивостью, не дававшей даже записному бретеру повода для вызова, -- однако в глазах мушкетера определенно таилась насмешка. Д'Артаньян поневоле задумался: а что если он вновь дал маху со своим гасконским краснобайством и этот самый Боккаччио, как уверяла тогда Луиза, и в самом деле давненько уж помер? -- Вполне с вами согласен, сударь, -- церемонно ответил д'Артаньян, окинув незнакомца быстрым и пытливым взором. Это был молодой человек лет двадцати двух или двадцати трех, с простодушным и несколько слащавым выражением лица, черными глазами и румянцем на щеках. Тонкие усы безупречно правильной линией о пеняли верхнюю губу. Во всем его облике было, однако, нечто неуловимое, вызывавшее ассоциации с особой духовного звания. Видя, что д'Артаньян не намерен продолжать разговор, молодой человек, чуть заметно пожав плечами, вновь уткнулся в книгу. Гасконец же повернулся к хозяину: -- А есть ли у вас испанский роман некоего де Сааведра об hd`k|cn по имени Дон-Кихот? -- Ну как же, ваша милость! -- поклонился хозяин. -- Извольте! "Доблестный Дон-Кихот де Ла Манча", переведенный на французский Сезаром Уденом, секретарем и переводчиком нашего короля, издание этого года, едва покинувшее печатный станок! Особо подчеркну, что это уже четвертое издание за одиннадцать лет, ибо роман сей... -- Дайте же мне его, черт побери, любезный! -- нетерпеливо воскликнул д'Артаньян. -- Сию минуту... -- и книготорговец спохватился вдруг: -- Тысяча извинений, господин гвардеец, но в моей лавке остался один- единственный экземпляр, и его сейчас перелистывает господин мушкетер... -- Ах, вот как! -- громко произнес д'Артаньян в пространство. -- Ну, я не сомневаюсь, что этот господин сейчас вам его вернет и возьмет с полки что-нибудь другое... -- Можете не рассчитывать, сударь, -- не оборачиваясь, произнес мушкетер, медленно переворачивая страницы. -- Послушайте, -- сказал д'Артаньян нерешительно. -- Дело в том, что я обещал одной даме сегодня же принести именно этот роман... -- Вот совпадение, сударь! -- все так же стоя к нему спиной, отозвался мушкетер -- Абсолютно то же самое я могу сказать о себе... -- Сударь! -- Что, сударь? -- Вы не думаете, что вашу обращенную ко мне спину я могу расценить совершенно недвусмысленно? -- задиристым тоном произнес д'Артаньян, уже не боясь нарушить благоговейную ученую тишину этого места. -- Это как же, сударь? -- осведомился мушкетер, оборачиваясь с быстротой молнии, и его глаза сверкнули гневом, изгнав всякие ассоциации с духовным лицом. -- Вы уступите мне книгу? -- спросил д'Артаньян вместо ответа. -- Сударь, я пришел первым. -- Я пришел вторым, но это ничего не значит, -- сказал д'Артаньян решительно. -- Если меня не обманывают глаза, у вас на левом боку висит вещичка, которую испанцы называют "эспада", ну, а мы, французы, попросту "шпага"... -- Совершенно верно, сударь. Желаете поближе рассмотреть клинок? -- Почему бы и нет? -- Ого! -- произнес мушкетер насмешливо. -- Да вы, пожалуй, ищете ссоры, милейший? -- Вы только сейчас это поняли, сударь? -- Ну что вы! Мне просто в голову не могло прийти, что юнец вроде вас отважится задирать мушкетера короля, который пользуется некоторой известностью в городишке под названием Париж, -- и отнюдь не по причине кроткого нрава... Д'Артаньян, поклонившись по всем правилам, произнес: -- Мне уже доводилось встречаться в Менге с парочкой мушкетеров короля, и у меня осталось впечатление, что их доблести явно преувеличены... Одного фанфарона, помнится, звали Атосом, другого -- Портосом... Во взгляде молодого мушкетера сверкнула угроза: -- Ах, вот как? Значит, вы тот д'Артаньян... -- Вы хотите знать, тот ли я д'Артаньян, что задал трепку двум буффонам из вашей роты? Я самый! Д'Артаньян из Беарна. Можно поинтересоваться вашим именем? Бьюсь об заклад, оно способно удивить человека постороннего. Почему-то имена всех мушкетеров, с которыми мне довелось встречаться, напоминают то ли названия гор, то ли турецких городов... -- Меня зовут Арамис, -- с ледяным спокойствием сообщил молодой weknbej. -- Ба! -- воскликнул д'Арганьян. -- Вы уже успели обернуться из Мадрида? По воздуху вас, что ли, черти несли? Арамис недоброжелательно прищурился: -- Поначалу я принял вас за очередного невежу, но, сдается мне, вы заслуживаете большего... Вам никогда не говорили, что язычок ваш чересчур длинен? -- Черт побери, не вам его укорачивать! -- Как знать, любезный д'Артаньян, как знать? -- Не покинуть ли нам это почтенное заведение? -- живо предложил д'Артаньян. -- Охотно, -- кивнул Арамис и обернулся к хозяину. -- Любезный, не убирайте книгу со стола. Я только убью этого человека и сейчас же вернусь за нее расплатиться... -- Смешно, дорогой хозяин, но от меня вы услышите то же самое, -- сказал д'Артаньян через плечо, направляясь к выходу вслед за мушкетером. Шагая бок о бок так, что издали казались добрыми друзьями, они вышли на огороженный пустырь за Люксембургским дворцом, где чуть ли не каждый день решались меж дворянами дела подобного рода. Сейчас, правда, на пустыре мирно паслись козы. Арамис дал пастуху какую-то мелочь, и тот быстрехонько удалился. -- Приступим? -- осведомился д'Артаньян, кладя руку на эфес. -- Не кажется ли вам, что кожаный камзол дает вам некоторые преимущества? Это не кольчуга под одеждой, но все же... -- Дьявол вас разрази, вы правы! -- сказал д'Артаньян, сбрасывая камзол с перевязью на траву. -- Но мне кажется, я вправе просить вас ответить той же любезностью. Случается, что иные фальшивые смельчаки поддевают кольчугу... -- Вы смеете подозревать меня в таких вещах?! -- Но вы же мушкетер короля, а эта публика... -- Черт вас побери! -- прорычал Арамис, сбрасывая плащ и камзол так молниеносно, словно они вспыхнули на нем. -- Довольны? А теперь к бою, сударь, к бою! Клинки скрестились. Д'Артаньян сразу определил, что Арамис предпочитает итальянскую манеру, при которой не дают клинкам расцепиться. Сам он предпочитал, выражаясь современным языком, более маневренную схватку -- и, улучив подходящий момент, отразив несколько сильных ударов, сам сделал выпад, едва не отправивший мушкетера к праотцам. Арамис парировал удар, но клинки уже бесповоротно разомкнулись. Д'Артаньян напал в своей излюбленной манере: осыпая врага градом ударов со всех сторон, так что тот, хотя и более опытный в схватках, явно растерялся при виде гибкого и ловкого гасконца, обратившегося, казалось, в целую толпу блиставших остриями уроженцев Беарна. Разъяренный тем, что ему не удается справиться с противником, коего он поначалу счел неопасным юным бахвалом, Арамис стал делать ошибку за ошибкой, а д'Артаньян, мастерски используя промахи мушкетера, уже не на шутку теснил его. Еще через несколько секунд острие шпаги д'Артаньяна пронзило плечо Арамиса. Тот, бледнея на глазах, попытался было переложить шпагу в левую руку, но гасконец, выбив ее тем самым отцовским приемом, столь грозно взмахнул клинком, что Арамис, отступив на шаг, уже обезоруженный, поскользнулся на истоптанной траве и рухнул на землю. Одним прыжком д'Артаньян оказался рядом и приставил острие