Александр Бушков. Д'Артаньян -- гвардеец кардинала (книга первая) Подлинная история юности мессира д'Артаньяна, дворянина из Беарна, содержащая множество Вещей Личных и Секретных, происшедших при Правлении Его Христианнейшего Величества, Короля Франции Людовика XIII в Министерстве Его Высокопреосвященства Кардинала и Герцога Армана Жана дю Плесси де Ришелье, а также поучительное повествование о Свершениях, Неудачах и прихотливых путях Любви и Ненависти. Вступление Если бы весной 1625 года зоркий и внимательный наблюдатель мог бы пролететь над прекрасной Францией из конца в конец на высоте птичьего полета, он непременно отметил бы, что в стране царит спокойствие. Не видно было осажденных городов, по дорогам и полям не двигались войска, не дымили обширные пожарища. Повсюду, казалось, царит мир и спокойствие. Но так только казалось... К тому времени вот уже добрых семьдесят лет королевство сотрясали гражданские войны, вызванные слабостью королевской власти, своеволием дворянства, а особенно -- религиозной враждой. Еретики-протестанты, более известные нам под именем гугенотов, желали не обрести равноправие с католиками, а создать свое государство в государстве, где они могли бы править сами, не подчиняясь никому. Трижды за неполные двадцать лет они устраивали резню католикам, не щадя ни старых, ни малых, а в 1572 г. пытались захватить власть в Париже, но были разбиты во время резни, известной истории как ночь святого Варфоломея. Однако оружия они не сложили, и к моменту, когда начинается наше повествование, в их руках оставалось несколько великолепных крепостей и целые провинции Франции, где король не пользовался ни малейшей властью. Эти ожесточенные войны, порой разводившие по разные стороны даже членов одной семьи, стоили Франции неисчислимых жертв и разрушений -- и, мало того, несли смерть ее королям, одному за другим. В 1574 г. умер Карл Девятый -- внезапно и скоропостижно, и молва настойчиво приписывала его кончину отравлению. Его преемник, Генрих Третий, погиб в 1589 г. от удара кинжалом. Овладевший престолом Генрих Наваррский, прозванный Великим Повесой (одних лишь его официальных любовниц история насчитала пятьдесят шесть, а случайные не поддаются учету), многое сделал для славы и величия страны -- но и он в 1610 г. был убит. Правительницей при малолетнем короле Людовике Тринадцатом стала его мать, Мария Медичи. И тогда возле нее появился пронырливый и жадный фаворит, итальянец Кончино Кончини. Приехав во Францию без гроша в кармане и с долгами в две с половиной тысячи пистолей, он стал маршалом и маркизом, высасывая соки из страны так, что очень скоро возбудил всеобщую ненависть. Едва войдя в совершеннолетие, юный король Людовик велел его арестовать -- и во время ареста Кончини был убит к ликованию парижан. Однако это не принесло спокойствия. Буйное дворянство, хорошо вооруженные гугеноты и мечтавшие о былой воле вельможи, владевшие своими полунезависимыми герцогствами и графствами, вновь разожгли войну, и дошло до того, что бежавшая из Парижа Мария Медичи тоже qr`k` собирать силы против сына. Дважды войска матери и сына сходились в ожесточенной схватке. Доставшиеся Людовику по наследству религиозные войны продолжались с прежним ожесточением. Тогдашняя Франция была отнюдь не той страной, что нам сегодня известна, -- хотя бы потому, что ее территория составляла четыре пятых от нынешней. Но и на этих землях не было покоя. Добрая половина Франции до сих пор говорила не на французском, а на местных языках и ощущала себя прежде всего бретонцами, нормандцами, гасконцами, а никакими не французами. Всего восемьдесят лет прошло с той поры, как французский язык был признан официальным языком королевства. Одни провинции всецело подчинялись центральной власти; другие до сих пор пользовались массой былых прав и привилегий; иные не признавали на деле другой власти, кроме своих феодалов; в одних местах вся политическая, юридическая и религиозная власть принадлежала гугенотам, в других католики кое-как удерживали первенство. Трудами Генриха Четвертого были устроены мануфактуры, где ткали шелк и атлас и делали ковры; возникли хрустальные заводы, полотно из Бретани и Вандеи во множестве продавалось за границу; в другие страны продавали также пшеницу. Однако постоянные войны наносили всему этому огромный ущерб. Чтобы рассказать о положении дворянства, лучше всего будет дать слово французскому историку: "Существовало, скорее, две разновидности дворянства: знать -- настоящие властители, жадные и воинственно настроенные феодалы, набитые деньгами, с бесчисленными владениями и должностями, составляющие заговоры или уходящие в раскол по любому поводу; и мелкое дворянство -- обедневшие и разорившиеся с наступлением мира дворянчики, у которых был выбор либо прозябать в своих пришедших в запустение замках, либо податься на службу к королю или какому-нибудь могущественному вельможе. Между ними пролегла бездна, но было и то, что их объединяло: гордость своим происхождением и чувство чести, которое толкало стольких из них драться на дуэли: 2000 погибнут в одном только 1606 году!" Необходимо добавить к этой невеселой картине еще одну немаловажную деталь: мира не было не только в королевстве, но и меж королевской четой. Отчуждение меж молодым Людовиком и его супругой Анной Австрийской, сестрой испанского короля, росло и усугублялось. Все громче шептались о том, что королева все же не устояла перед ухаживаниями блистательного фаворита английского короля герцога Бекингэма во время свидания в Амьене... И в это самое время выросла фигура могучего и сильного волей первого министра при слабом и безвольном короле -- Армана Жана дю Плесси, герцога де Ришелье, умного и решительного министра, стремившегося объединить страну, покончить с произволом буйного дворянства и приструнить гугенотов, получавших помощь деньгами и оружием от исконных врагов Франции -- англичан и испанцев. Страна стояла на пороге новой войны. Воцарившаяся в ней тишина была лишь кратким затишьем перед очередной бурей, долгой и кровавой грозой. Именно в часы этого затишья по дороге к Парижу ехал молодой всадник на старом коне -- и вскоре нам предстоит с этим юношей познакомиться поближе... Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. И. В. Сталин Кружат созвездья в смене прихотливой, А мы во власти этого полета, И правят духом, что лишен оплота, Минутные приливы и отливы. То возрождая лучшие порывы, То тяготя ничтожною заботой, От поворота и до поворота Ведет нас путь, то горький, то счастливый... 1530 Хуан Боскан-и-Альмогавер  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  ПРОВИНЦИАЛ, О КОТОРОМ ЗАГОВОРИЛ ПАРИЖ Глава первая Гостиница "Вольный мельник" В первый понедельник апреля 1625 года жители городка Менга, известного разве что тем, что там триста лет назад родился поэт Гийом де Лоррис, имели мало поводов как для беспокойства, так и для развлечений. В ту буйную эпоху, когда то и дело испанцы дрались с французами, знатные господа -- то друг с другом, то с королем, гугеноты -- с добрыми католиками, а бродяги и воры -- со всеми на свете, выпадали тем не менее и спокойные дни, не отягощенные бряцаньем оружия и шумом уличной свалки. Однако справедливо замечено, что скука порою удручает даже еще более, нежели бурные стычки, мятежи, войны и смуты. А посему в часы всеобщей скуки любое, даже самое малозначащее событие способно вызвать живейший интерес. Событием таковым для городка Менга стало лицезрение молодого всадника, с четверть часа назад въехавшего через ворота Божанси и направлявшегося по Главной улице к известной только одному ему цели. Впрочем, исторической точности ради необходимо упомянуть, что самое пристальное внимание горожан привлек отнюдь не всадник. Что бы там ни думал о себе самом этот юноша, сколь бы высокого он ни был мнения о собственной персоне, в нем на первый взгляд не замечалось чего-то особенно выдающегося. Говоря по совести, это был самый обычный молодой человек восемнадцати лет, в шерстяной куртке, чей синий цвет под влиянием времени приобрел странный оттенок, средний между рыжим и небесно-голубым. Взгляд его был открытым и умным, лицо продолговатым и смуглым, выдающиеся скулы, согласно представлениям того времени, свидетельствовали о хитрости (что в данном случае, скажем, забегая вперед, оказалось совершенно справедливо), крючковатый нос был тонко очерчен, а по берету с подобием обветшавшего пера можно было сразу определить гасконца. Человек неопытный мог бы поначалу принять его за сына зажиточного фермера, пустившегося в путь по хозяйственным надобностям, но это впечатление разрушала длинная шпага в кожаной портупее, висевшая на боку юного незнакомца. Как уже было сказано, внешность молодого человека не таила в себе ничего особенно уж примечательного -- в особенности для жителей расположенных вдоль проезжего тракта местечек, привыкших лицезреть юных провинциалов, все как один направлявшихся в сторону Парижа, чей блеск и коловращение жизни манили честолюбивых отпрысков обедневших родов подобно пению сирен из знаменитой греческой поэмы. Зато конь, несший на себе очередного путника, был не в пример более примечателен -- но, увы, отнюдь не красотой и статью. Возможно, ему и случалось когда-нибудь гарцевать, грызя удила, -- но это явно происходило так давно, что этого не мог помнить нынешний хозяин сего Буцефала. Это был беарнский мерин добрых четырнадцати лет от роду, диковинной желтовато-рыжей масти, с nakegk{l хвостом и опухшими бабками, он трусил, опустив морду ниже колен, но все же способен был покрыть за день расстояние в восемь лье [Лье -- старинная мера длины, около четырех километров. ]. В те времена роман испанца Сервантеса о благородном идальго Дон Кихоте Ламанчском уже был известен тем, кто имел склонность читать книги, -- так что человек образованный без труда провел бы параллели меж престарелым беарнским мерином и Росинантом. Правда, к таковым, безусловно, не относились обитатели Менга, -- но они, не отягощенные ни грамотностью, ни тягой к изящной словесности, тем не менее в лошадях разбирались неплохо, и потому молодой всадник повсеместно вызывал улыбку на лицах прохожих. Правда, при виде внушительной шпаги и горящих глаз юноши, пылавших отнюдь не христианским смирением, улыбки эти моментально тускнели... Юноша-гасконец, не без некоторых на то оснований считавший себя неплохим наездником, прекрасно понимал, что верхом на этом коне он выглядит смешно, -- и потому воспринимал всякую улыбку как оскорбление, а всякий взгляд как вызов. На всем пути от родного Тарба до Менга он не разжимал кулаков и не менее дюжины раз за день хватался за эфес шпаги, едва ему казалось -- все равно, были или нет для того основания, -- что его гордость оскорблена насмешливым взглядом очередного праздного зеваки. Было в его взгляде нечто такое, отчего прохожие подавляли смех вовремя. Так и произошло, что до Менга юноша добрался, сохранив в неприкосновенности весь немалый запас запальчивости. Что, отметим в скобках, отнюдь не устраивало нашего героя (а надобно предуведомить читателя, что молодой человек как раз и будет главным героем повествования) -- известно, что все наперечет недоросли провинции Беарн настроены крайне воинственно, иные злословят, будто все оттого, что скудость данной провинции как раз и не дает возможности развиться каким бы то ни было иным склонностям и стремлениям... Говоря совсем уж откровенно, он не просто ждал повода обнажить, наконец, шпагу -- он прямо-таки жаждал встретить подходящий случай... Пока юный незнакомец неспешно движется в сторону гостиницы "Вольный мельник", у нас найдется немного времени, чтобы познакомить читателя с новым Дон Кихотом и обстоятельствами, заставившими его предпринять дальнее путешествие в блистательный Париж. Звали молодого человека д'Артаньян. К тому времени, как он появился на свет, это имя было известно не менее пятисот лет -- вот только давно уже не находилось среди представителей славного рода таких, чтобы смогли возвысить его звучание. Юность нашего гасконца прошла в откровенной бедности, и потому последние несколько лет он только и думал о том, как уйти на поиски судьбы, -- настроения, отнюдь не редкие в небогатом Беарне. В дорогу его вели не только удручающая бедность, но и пример тех, кому удалось, покинув эту скудную провинцию, взлететь до невиданных высот. В первую очередь на ум приходил, конечно, Генрих Наваррский, беарнец, ставший королем Франции, -- а ведь был еще ближайший сосед семейства д'Артаньянов, бедный дворянин де Труавиль, ушедший в Париж с маленьким сундучком за спиной и через годы под именем де Тревиля ставший капитаном роты мушкетеров, единственной в те времена. Легко догадаться, что перед лицом столь известных примеров честолюбивые юноши вроде нашего героя питали самые смелые надежды... Родители д'Артаньяна были настолько бедны, что не смогли дать ему в дорогу ничего, кроме вышеописанного престарелого мерина и десяти экю звонкой монетой. [Поскольку в нашем романе довольно много места будет отведено разговорам о деньгах, читателю полезно будет познакомиться с французскими монетами той эпохи, от самых мелких до самых крупных. Самой мелкой монетой считался денье. D`kee следовали: 1 лиар = 3 денье, 1 су = 4 лиара, 1 ливр = 1 франк = 20 су, 1 экю = 3 ливра, 1 пистоль =10 ливров, 1 луидор = 2 пистоля, 1 двойной луидор (он же квадрюпль) = 4 пистоля. Пистоль, собственно говоря, был испанской золотой монетой, но имел хождение в нескольких европейских государствах, в том числе и во Франции. Луидор, как явствует из названия (луи д'ор -- золото Людовика) также был золотым. Из золота до 1641 г чеканилось и экю. Ливр был серебряным, прочие монеты -- медными (хотя су иногда изготовлялось из железа). ]. Матушка, правда, еще втихомолку спорола новенький галун с парадного камзола супруга и, увязав его в узелок, украдкой сунула сыну -- а отец вручил ему свою собственную шпагу. В чем не было недостатка, так это в благословениях и напутствиях, благо запас и того, и другого неиссякаем, поскольку не зависит от материальных причин. Однако, кроме высокопарных слов, наш молодой человек получил в дорогу еще и два рекомендательных письма -- одно было написано его отцом к господину де Тревилю, другое добрым соседом к господину де Кавуа, капитану гвардейцев кардинала. Опрометчивым было бы ждать от этих писем слишком многого: известно, что достигшие высокого положения люди склонны забывать вообще о существовании в их прошлом друзей юности и былых соседей, -- но все же некоторое подспорье имелось... Таким вот образом наш герой и вступил в городок Менг -- сжегши за собой все мосты подобно герою древнегреческой (или древнеримской, быть может, д'Артаньян не силен был в подобных ученых материях) мифологии, с десятью экю в кармане и отцовской шпагой на боку, не покидавшей еще ножен за время путешествия. За его спиной горожане ухмылялись во весь рот -- но перед собой д'Артаньян видел лишь деланно-постные физиономии, ибо осторожность брала верх над веселостью повсюду, куда бы ни направлял юноша своего заслуженного Росинанта. И все же, будучи человеком неглупым, он прекрасно понимал, какое впечатление производит его мерин. Он охотнее всего миновал бы Менг без остановок и направился прямиком в Париж, где рассчитывал избавиться, наконец, от желтого Буцефала (вопреки отцовским напутствиям никогда не продавать славного боевого коня и дать ему в почете и холе умереть от старости), но хорошо понимал, что четвероногому старцу требуется отдых. Призывно распахнутые ворота гостиницы "Вольный мельник" были совсем близко, но физиономии праздно торчавших здесь же слуг и горожан показались д'Артаньяну чересчур уж невозмутимыми -- и он твердо решил проехать мимо в сторону другого постоялого двора, расположенного, как он уже знал, на выезде из городка. Однако именно тогда произошло одно из тех малозначительных на первый взгляд событий, которые, тем не менее, способны оказывать на людские судьбы (и даже судьбы династий и держав) поразительнейшее влияние... Согласно тогдашней архитектурной моде, здание было окружено открытыми галереями на испанский манер, и на первом этаже, положив узкую ладонь на резную балясину потемневших от времени перил, стояла молодая женщина дет двадцати -- двадцати двух, чья красота была совершенно необычна для южных провинций Франции, где д'Артаньян прожил безвыездно всю свою сознательную жизнь... Это была, безусловно, знатная дама, чуть бледная, со спускавшимися до плеч длинными светлыми локонами, большими cnksa{lh глазами и розовыми губками, прекрасная, как пламя. Юный возраст д'Артаньяна делал его крайне чувствительным ко всем женщинам, лишь бы они были молоды и красивы. Это обстоятельство, равно как и необычная для Гаскони красота незнакомки, послужило причиной того, что юноша моментально натянул поводья. Ни хозяин, ни конюх не озаботились тем, чтобы подержать стремя приезжего столь незначительного вида, -- а своего собственного слуги у д'Артаньяна, разумеется, не было (вообще никогда в жизни). И потому он покинул седло самым будничным образом, попросту самостоятельно спрыгнув на пыльную землю. Тогда только его соизволил заметить сонный конюх -- и повел мерина в конюшню со скоростью, которую оценила бы любая меланхолическая черепаха. Хозяин гостиницы, правда, держался несколько живее, как и было положено человеку его ремесла, вынужденного расточать комплименты всякому проезжему, даже столь непрезентабельному на вид, -- дело в том, что д'Артаньян, впервые выбравшийся в большой свет, с трактирщиками, тем не менее, был знаком (эта порода во множестве встречается и в Гаскони), а потому с самого начала, словно бы невзначай, потряхивал своим кошельком с таким видом, словно там вместо жалкого десятка экю звенела пригоршня полновесных золотых луидоров или двойных испанских пистолей. Звон этот, несомненно, был для хозяина гостиницы сладчайшей на свете музыкой, -- а потому юному гасконцу незамедлительно были предложены лучшая в Европе комната и лучший в мире обед. Первое он незамедлительно отклонил, опасаясь нанести урон своим скудным средствам, а второе охотно принял и в ожидании обеда занял место на галерее в нескольких шагах от очаровательной незнакомки, не обратившей на него, увы, особенного внимания. Д'Артаньян, хоть и происходивший из глухой провинции, все же был обучен азам этикета и был не настолько неотесан, чтобы откровенно таращиться на незнакомую даму, без сомнения, принадлежавшую к аристократическим кругам. Однако он, не чуравшийся охотничьих забав, как истый гасконец, умел и краешком глаза наблюдать за тем, что происходило поблизости, -- умение для охотника небесполезное. Его первоначальные впечатления подтвердились полностью -- молодая дама была еще прекраснее, нежели казалось на первый взгляд, и при мысли, что через каких-то пару часов их пути бесповоротно разойдутся, юный гасконец ощущал мучительную сердечную тоску. Его воображение, в родной Гаскони делавшее д'Артаньяна опасным как для смазливых горничных, так порою и для их благородных хозяек, разыгралось невероятным образом, рисуя вовсе уж несообразные с унылой действительностью картины... Плохо только, что действительность порою невероятно уныла. Д'Артаньян осознал это, когда в ворота "Вольного мельника" влетел всадник на великолепном испанском жеребце, при виде которого молодая красавица сделала непроизвольное движение, подавшись к самым перилам. Без сомнения, именно этого дворянина она и ждала. Это, конечно же, был дворянин -- человек лет около тридцати, с черными проницательными глазами, бледным лицом, крупным носом и черными, тщательно подстриженными усами, на вид решительный и опасный. Как недоброжелателен ни был к нему д'Артаньян с первой же минуты, он вынужден был признать, что незнакомца не портит даже шрам на левом виске, напоминавший старый рубец от пули. Незнакомец спрыгнул с коня, небрежно отвернувшись от благородного животного с таким видом, словно не сомневался, что о нем моментально позаботятся. Так и произошло: стряхнув сонную одурь, к коню бросились конюхи и слуги, спеша подхватить повод. Черноволосый дворянин, хотя и одетый в простой дорожный костюм и запыленные ботфорты, сразу производил впечатление человека, привыкшего требовать от окружающих внимания и почтения. Д'Артаньян nrw`mmn ему позавидовал -- и охотно проткнул бы шпагой насквозь, имейся к тому хоть крохотный повод... Позванивая шпорами, незнакомец направился прямиком к белокурой даме, торопливо раскланялся и произнес по-испански: -- Тысяча извинений, миледи. Непредвиденная задержка на дороге. -- У вас кровь на рукаве, Рошфор. Вы что, опять кого-то убили? -- произнесла молодая дама мелодично и насмешливо. -- Не считайте меня чудовищем, право... Я не старался никого убивать. Но полежать в постели кое-кому придется. Что поделать, не было другого выхода... Они все-таки ждали на Божансийской дороге, и это была не случайная стычка... -- Значит, вы полагаете, что ваш разговор... -- произнесла молодая дама, став серьезной. -- Безусловно. Молча слушавший их д'Артаньян принял решение: коли уж не было повода блеснуть шпагой, всегда оставалась возможность блеснуть истинно дворянским благородством... -- Прошу прощения, господа, -- сказал он решительно, двумя шагами преодолев разделявшее их расстояние. -- Так уж случилось, что я знаю по-испански, как всякий почти гасконец. У меня нет намерений подслушивать чужие разговоры, но я считаю своим долгом предупредить, что понимаю каждое слово, на тот случай, если ваша беседа совершенно не предназначена для чужих ушей... Красавица, которую незнакомец называл "миледи", наконец-то взглянула на него с любопытством и интересом. Ее голубые глаза были огромными и бездонными, и в сердце юного гасконца вспыхнул сущий пожар. С неудовольствием чуя собственную остолбенелость, он поторопился добавить, обращаясь уже исключительно к незнакомцу: -- Разумеется, сударь, если вы считаете себя оскорбленным моим бесцеремонным вмешательством в разговор, я готов... -- Ну что вы, сударь, -- ответил незнакомец. -- Наоборот, я в вас сразу увидел воспитанного и любезного дворянина, и ваши побуждения достойны уважения... Это было произнесено столь вежливо и доброжелательно, что даже искавший ссоры со всем миром д'Артаньян вынужден был убрать руку с эфеса отцовской шпаги -- затевать ссору со столь любезным собеседником было бы недостойно дворянина. -- Увы, вы оказались правы, шевалье, -- произнесла молодая дама с улыбкой, лишь подбросившей топлива в невидимый миру пожар. -- Наша беседа и в самом деле не предназначена для чужих ушей... Поскольку эти слова были произнесены дамой, д'Артаньян получил возможность без малейшего ущерба для собственной чести выйти из непростой ситуации: он поклонился насколько мог галантно и направился следом за хозяином в обеденный зал, успев краешком глаза заметить, что незнакомец и миледи тоже скрылись в гостинице. Усаживаясь за стол и все еще пребывая во власти этих голубых глаз, он нашел слабое утешение в мысли, что речь, вернее всего, шла отнюдь не о любовном свидании. Все поведение и незнакомца по имени Рошфор, и голубоглазой дамы свидетельствовало, что дело в чем-то другом, -- то ли чутье опытного охотника подсказывало это, то ли д'Артаньяну яростно хотелось верить, что обстоит именно так, а не иначе... -- Послушайте, любезный, -- не вытерпел он, второпях утолив первый голод ножкой утки по-ру-ански. -- Мне кажется, что я где-то уже видел эту даму... -- Вполне возможно, ваша милость, -- пожал плечами трактирщик со свойственным его ремеслу философским видом. -- Вам виднее... -- Вот только никак не могу вспомнить ее имени, -- продолжал решительно д'Артаньян с выражением лица, казавшимся ему самому sf`qmn хитроумным. -- Миледи, как бишь... -- Ну, ваша милость... -- развел руками трактирщик с тем же непроницаемым видом умудренного жизнью владельца заведения на оживленном тракте -- Если вы вспомнить не можете, я -- тем более. Мне она своего имени не называла. -- Но дама, безусловно, из знатных? -- О, это уж несомненно! -- охотно подхватил трактирщик. -- Это уж сразу видно, ваша милость, в особенности ежели живешь на бойком месте вроде моего... Жизнь и ремесло научат разбираться в проезжающих. Верно вы подметили, дама из знатных. Ее привезла карета со слугами в ливреях, но не в этом только дело, конечно, не в карете и не в ливреях, нынче хватает и таких, кто то и это получает отнюдь не по праву рождения... Вашей милости не доводилось слышать историю о достопочтенном господине наместнике нашей провинции и прекрасной мельничихе? Особа эта самого низкого происхождения, но благодаря щедротам господина наместника разъезжает... -- Черт побери! -- рявкнул д'Артаньян. -- Как вы смеете сравнивать! -- Ваша милость, ваша милость! -- заторопился хозяин. -- Я и не имел такой дерзости, как вы можете думать... Просто к слову пришлось... Так вот, к этой даме слуги обращались "миледи" -- хотя я голову готов прозакладывать, да и свое заведение тоже, что она не англичанка, а самая несомненная француженка... -- Да, мне тоже так кажется, -- сказал д'Артаньян. -- Судя по ее выговору, она француженка. -- Быть может, ваша милость видели ее при королевском дворе? -- с самым простодушным видом поинтересовался хозяин. Д'Артаньян хмуро воззрился на него, готовый при первом подозрении на издевку обрушить на голову хозяина бутылку анжуйского -- благо та была уже пуста, -- но трактирщик смотрел на него невинным взором непорочного дитяти. Если издевка и наличествовала, то она была запрятана чересчур уж глубоко, и решительные действия были бы опять-таки ущербом для дворянской чести... После недолгого размышления д'Артаньян, уже готовый было дать волю гасконской фантазии, переменил решение в последний миг. -- Мне еще не приходилось бывать при дворе, -- произнес он твердо и решительно. -- Как и вообще в Париже. Но могу вас заверить, любезный хозяин, что по прибытии в Париж немного времени пройдет, прежде чем я окажусь при дворе... Глава вторая Д'Артаньян обзаводится слугой -- Надо полагать, ваша милость, вам обещали придворную должность? -- осведомился трактирщик. Д'Артаньян вновь задумался, не почествовать ли ему его той самой опустевшей бутылкой, -- но вновь натолкнулся на исполненный невинности и крайнего простодушия взгляд, от которого рука поневоле опустилась. Начиная помаленьку закипать -- теперь уже не было никаких сомнений, что хозяин харчевни над ним издевается, -- он все же удержался от немедленной кары. Ему пришло в голову, что он будет выглядеть смешно, затеяв практически на глазах у неизвестной красавицы миледи ссору с субъектом столь низкого происхождения и рода занятий. Вот если бы выдался случай блеснуть на ее глазах поединком с достойным противником вроде Рошфора... Смирив гнев, он решил, что лучшим ответом будет подобная же невозмутимость. -- Должности при дворе мне пока что не обещано, любезный хозяин, -- произнес он, бессознательно копируя интонации Рошфора. -- Но здесь, -- он похлопал себя по левой стороне порыжевшей куртку -- лежат два письма, которые, безусловно, помогут не только попасть во дворец, но и сделать карьеру... Доводилось ли вам слышать имя господина де Труавиля? -- Простите? -- Ах да, я и забыл... -- спохватился д'Артаньян. -- Он давно переменил имя на де Тревиль... -- Капитан королевских мушкетеров? -- Он самый, -- ликующе подтвердил д'Артаньян, видя, что трактирщик на сей раз не на шутку ошеломлен. -- А приходилось ли вам слышать о господине де Кавуа? -- О капитане гвардейцев кардинала? -- Именно. -- О правой руке великого кардинала? -- Уж будьте уверены, -- сказал д'Артаньян победным тоном. -- Ну так как же, любезный хозяин? Как по-вашему, способен чего-то добиться человек, располагающий рекомендательными письмами к этим господам, или мне следует оставить честолюбивые планы? -- О, что вы, ваша светлость... -- пробормотал хозяин, совершенно уже уничтоженный. -- Как же можно оставить... Да я бы на вашем месте считал, что жизнь моя устроена окончательно и бесповоротно... -- Не сочтите за похвальбу, но я имею дерзость именно так и считать, -- заявил д'Артаньян победительным тоном истого гасконца. -- И вы имеете к тому все основания, ваша милость... светлость, -- залепетал хозяин. -- Бога ради, не прогневайтесь, но я задам вам один-разъединственный вопрос... -- Он поднялся с расшатанного стула и откровенно присмотрелся к д'Артаньяну в профиль. -- Не может ли оказаться так, что вы имеете некоторое отношение к покойному королю Генриху Наваррскому? Неофициальное, я бы выразился, отношение, ну вы понимаете, ваша светлость... Всем нам известно, как бы это поделикатнее выразиться, о склонности покойного короля снисходить до очаровательных дам, почасту и пылко, и о последствиях этих увлечений, материальных, я бы выразился, последствиях... Д'Артаньян уставился на него во все глаза, не сразу сообразив, что имел в виду трактирщик. Потом ему пришло в голову, что любвеобилие покойного государя и в самом деле вошло в поговорку, а незаконных отпрысков Беарнца разгуливало по франции достаточно для того, чтобы составить из них роту гвардии. -- Почему вы так решили, милейший? -- спросил он с равнодушно- загадочным видом, польщенный в душе. Трактирщик расплылся в улыбке, крайне довольный своей проницательностью и остротой ума. -- Ну как же, ваша светлость, -- сказал он уже увереннее. -- Я -- человек в годах, и в свое время через мои руки прошло немало монет с изображением покойного короля. Вот, изволите ли видеть, сходство несомненное... Он двумя пальцами извлек из тесного кармана серебряную монету в полфранка, вытянул руку, так что монета оказалась на значительном удалении от глаз, и взором знатока окинул сначала профиль покойного Беарнца, потом д'Артаньяна. И заключил с уверенностью, свойственной всем заблуждающимся: -- Тот же нос, та же линия подбородка, силуэт... Д'Артаньян, напустив на себя вид скромный, но вместе с тем величественный, смолчал, сделав тем не менее значительное лицо. Он не спешил объяснять трактирщику, что есть некие черты, свойственные всем без исключения гасконцам, так же как, к примеру, фламандцам или англичанам -- очертания носа и подбородка, скажем... В jnmve-то концов, сам он ни словечком не подтвердил умозаключения трактирщика, так что совесть его, пожалуй что, чиста. Вот если бы он собственной волей произвел себя в самозванные потомки Беарнца... -- Есть вещи, любезный трактирщик, о которых следует помалкивать, -- сказал он значительно. -- Негоже мне сомневаться в добродетели моей матушки... -- О, я все понимаю, ваша светлость! -- заверил трактирщик живо. -- Значит, вы изволите держать путь в Париж... -- Да, вот именно. Но я не хотел бы... -- Вы можете быть уверены в моей деликатности, -- заверил хозяин. -- Я многое повидал в жизни. Ваш скромный вид, ваша, с позволения сказать, лошадь... Что ж, это умно, умно... Никому и в голову не придет, что под личиной такого вот... -- Что вы имеете в виду? -- вскинулся д'Артаньян, которому кровь ударила в голову. -- О, не сердитесь, ваша светлость, я лишь хотел сказать, что вы великолепно продумали неприметный облик, когда пустились в путешествие... И все же... Быть может, вам понадобится слуга? Негоже столь благородному дворянину, пусть и путешествующему переодетым, самому заниматься иными недостойными мелочами... -- Слуга? -- переспросил д'Артаньян. -- А что, вы имеете кого-то на примете? Предложение хозяина пришлось как нельзя более кстати, ибо прекрасно отвечало его собственным планам. Явиться в Париж в сопровождении слуги означало бы подняться в глазах окружающих, да и в собственных, на некую ступень... -- Имею, ваша светлость, -- заторопился хозяин. -- У меня тут прижился один расторопный малый, которого я бы вам с превеликой охотой рекомендовал. Право слово, из него выйдет толковый слуга, вот только сейчас у него в жизни определенно наступила полоса неудач... Он так многозначительно гримасничал, что д'Артаньян, начиная кое-что понимать, осведомился: -- Он вам много уже задолжал? -- Не особенно, но все же... Два экю... Ощутив некое внутреннее неудобство, но не колеблясь, д'Артаньян решительно вынул из кошелька две монеты и царственным жестом протянул их хозяину: -- Считайте, что он вам более не должен, любезный. Пришлите его ко мне сию минуту. Его невеликие капиталы таяли, но сейчас были вещи и поважнее тощавшего на глазах кошелька... Хозяин, выскочив за дверь, почти тут же проворно вернулся в сопровождении невысокого малого, одетого горожанином средней руки, с лицом живым и смышленым. На д'Артаньяна он взирал со всем возможным почтением. Тот, надо сказать, представления не имел, как нанимают прислугу. На его памяти в родительском доме такого попросту не случалось, те немногие слуги, что имелись в доме, были взяты на место еще до его рождения и всегда казались д'Артаньяну столь же неотъемлемой принадлежностью захудалого имения, как высохший ров и обветшавшие конюшни. Однако он, не желая ударить в грязь лицом, приосанился, сделал значительное лицо и милостиво спросил: -- Как тебя зовут, любезный? -- Планше. -- Ну что ж, это легко запомнить... -- проворчал д'Артаньян с видом истинного барина, для которого нанимать слугу было столь же привычно и естественно, как надевать шляпу. -- Есть у тебя какие- нибудь рекомендации? -- Никаких, ваша милость, -- удрученно ответил малый. -- Потому wrn и не приходилось пока что быть в услужении. Д'Артаньян подумал, то они находятся в одинаковом положении: этот малый никогда не нанимался в слуги, а сам он никогда слуг не нанимал. Однако, не желая показать свою неопытность в подобных делах, он с задумчивым видом покачал головой и проворчал: -- Нельзя сказать, что это говорит в твою пользу... -- Ваша милость, испытайте меня, и я буду стараться! -- воскликнул Планше. -- Честное слово! -- Ну что ж, посмотрим, посмотрим... -- процедил д' Артаньян с той интонацией, какая, по его мнению, была в данном случае уместна. -- Чем же ты, в таком случае, занимался? -- Готовился стать мельником, ваша милость. Так уж получилось, что я родом из Нима... -- Гугенотское гнездо... -- довольно явственно пробормотал хозяин. -- Ага, вот именно, -- живо подтвердил Планше. -- Доброму католику там, пожалуй что, и неуютно. Вот взять хотя бы моего дядю... Он, изволите ли знать, ваша милость, поневоле притворялся гугенотом, так уж вышло, куда прикажете деваться трактирщику, если ходят к нему в основном и главным образом гугеноты? Вот он и притворялся, как мог. А потом, когда он умер и выяснилось, что все эти годы он был добрым католиком, гугеноты его выкопали из могилы, привязали за ногу веревкой и проволокли по улицам, а потом сожгли на площади. -- Черт возьми! -- искренне воскликнул д'Артаньян. -- Куда же, в таком случае, смотрели местные власти? -- А они, изволите знать, как раз и руководили всем этим, -- поведал Планше. -- Вы, ваша милость, должно быть, жили вдалеке от гугенотских мест и плохо знаете, что там творится... Особенно после Нантского эдикта, который они считают манной небесной... -- И что же дальше? -- А дальше, ваша милость, не повезло уже мне. Вам не доводилось слышать сказку про мельника, который на смертном одре распределил меж сыновей наследство таким вот образом: одному досталась мельница, второму -- мул, а третьему -- всего-навсего кот? -- Ну как же, как же, -- сказал д'Артаньян. -- В наших местах ее тоже рассказывали... -- Значит, вы представляете примерно... Вообще-то, у нас было не совсем так. Надо вам сказать, двух моих младших братьев отец отчего-то недолюбливал, бог ему судья... И мельницу он оставил мне, старшему, а им -- всего-то по двадцать пистолей каждому. Только им такая дележка пришлась не по нутру. Хоть отец мой и был открытым католиком и нас, всех трех, так же воспитывал, но мои младшие братья, не знаю уж, как так вышло, вдруг в одночасье объявились оба самыми что ни на есть гугенотами... -- Постой, постой, -- сказал д'Артаньян, охваченный нешуточным любопытством. -- Начинаю, кажется, соображать... А ты, значит, в гугеноты перекинуться не успел? -- Не сообразил как-то, ваша милость, -- с удрученным видом подтвердил Планше. -- Ни к чему мне это было, не нравятся мне как- то гугеноты, уж не взыщите... Ну вот, и поднялся страшный шум: завопили младшенькие, что, дескать, поганый папист, то бишь я, хочет подло обворовать честных гугенотов. Мол, отец им мельницу завещал, а я его последнюю волю истолковал превратно. И хоть было завещание по всей форме, на пергаменте составленное, только оно куда-то вдруг запропало -- стряпчий наш был, как легко догадаться, гугенотом. И свидетели объявились, в один голос доказывали, что сами при том присутствовали, как мой покойный батюшка торжественно отрекался и от папизма, и от меня заодно, а наследство передавал lk`dxhl... Ну что тут было делать? Еле ноги унес. Тут уж было не до мельницы -- убраться б целым и невредимым... Хорошо еще, прихватил отцовского мула, решил, что, коли уж меня мельницы лишают, мула я, по крайней мере, имею право заседлать... Подхлестнул животину и помчал по большой дороге, пока не опомнились... Вот и вся моя история, коли поверите на слово... -- Ну что же, -- величественно заключил д'Ар-таньян. -- Лицо у тебя располагающее, и малый ты вроде бы честный... Пожалуй, я согласен взять тебя к себе в услужение, любезный Планше. Вы можете идти, -- отпустил он хозяина плавным мановением руки, и тот сговорчиво улетучился из обеденного зала. Видя молчаливую покорность хозяина, Планше взирал на нового хозяина с нескрываемым уважением, что приятно согревало душу д'Артаньяна. Новоиспеченный слуга, кашлянув, позволил себе осведомиться: -- Вы, ваша милость, должно быть, военный? -- Ты почти угадал, любезный Планше, -- сказал д'Артаньян, -- во всяком случае, в главном. Я еду в Париж, чтобы поступить в мушкетеры его величества... или, как повернется, в какой-нибудь другой гвардейский полк. Наше будущее известно одному богу, но многое зависит и от нас самих. А потому... Скажу тебе по секрету, что я намерен взлететь высоко и имею к тому некоторые основания, как подобает человеку, чье имя вот уже пятьсот лет неразрывно связано с историей королевства. Скажу больше, я глубоко верю, что именно мне суждено возвысить его звучание... Он готов был и далее распространяться на эту всерьез волновавшую его тему, но вовремя подметил тоскливый взгляд Планше, прикованный к остаткам трапезы. На взгляд бедного гасконского дворянина, там еще оставалось достаточно, чтобы удовлетворить голодный желудок -- и на взгляд Планше, очень похоже, тоже. А посему, оставив высокие материи, д'Артаньян озаботился вещами не в пример более прозаическими, распорядившись: -- Садись за стол, Планше, и распоряжайся всем, что здесь видишь, как своим. Планше не заставил себя долго упрашивать, он проворно уселся и заработал челюстями. Д'Артаньян, заложив руки за спину, задумчиво наблюдал за ним. С набитым ртом Планше промычал: -- Ваша милость, у вас будут какие-нибудь приказания? -- Пожалуй, -- так же задумчиво сказал д'Артаньян. -- Пожалуй... Ты, как я понял, уже не первый день здесь? -- Целую неделю, ваша милость. -- И успел ко всем присмотреться? Обжиться? -- Вот то-то... -- Здесь, в гостинице, остановилась молодая женщина, -- сказал д'Артаньян, решившись. -- Голубоглазая, с длинными светлыми волосами. Ее, насколько я знаю, называют миледи... Полчаса назад она стояла на галерее, на ней было зеленое бархатное платье, отделанное брабантскими кружевами... -- Ну как же, ваша милость! Мудрено не заметить... Только, мне кажется, что она не англичанка, хотя и зовется миледи. По- французски она говорит не хуже нас с вами, и выговор у нее определенно пикардийский... По-английски она, правда, говорила вчера с проезжим английским дворянином, вот только, воля ваша, у меня осталось такое впечатление, что английский ей не родной... -- Интересно, ты-то откуда это знаешь? -- спросил заинтригованный д'Артаньян. -- Ты же не англичанин? -- А я умею по-английски, -- сказал Планше. -- Отец долго вел дела с английскими зерноторговцами, частенько меня посылал в Англию, вот я помаленьку и выучился... Отрубите мне голову, ваша милость, но английский ей не родной, так-то и я говорю... -- Это интересно, -- задумчиво промолвил д'Артаньян. -- Одним словом, друг Планше, когда пообедаешь, постарайся выяснить о ней как можно больше. У тебя интересная физиономия, любезный, -- и продувная, и в то же время внушает расположение... Думаю, тебе будет нетрудно договориться со здешней прислугой? -- Ничего трудного, ваша милость, -- заверил Планше. -- Я тут помогал в хозяйстве, успел со многими сойтись накоротке... -- Вот и прекрасно, -- твердо сказал д'Артаньян. -- Займись не откладывая. Я буду на галерее. И он немедленно туда отправился, втайне надеясь, что очаровательная незнакомка, вызвавшая такую бурю в его сердце, покажется там вновь. Увы, прошло долгое время, а пленительное видение так и не появилось. Д'Артаньян готов был поклясться, что ни она, ни черноволосый дворянин по имени Рошфор еще не покидали гостиницы, -- со своего места в обеденном зале он прекрасно видел весь двор и ворота. Быть может, он ошибался и свидание все же любовное? Как бы там ни было, но он, руководствуясь еще одним присущим гасконцам качеством -- а именно нешуточным упрямством, -- оставался на прежнем месте, утешая себя тем, что нет таких любовных связей, которые затягивались бы до бесконечности, а следовательно, самые пылкие из них когда-нибудь да кончаются, и это позволять фантазии по-прежнему парить в небесах... -- Есть новости, ваша милость, -- сказал Планше, появившись на галерее бесшумно, словно бесплотный дух. -- Здешняя служба -- ужасные болтуны, всегда рады почесать язык, посплетничать о проезжающих, что хорошего слугу отнюдь не красит... Впрочем, какие из них слуги, одно слово -- трактирная челядь... -- Что ты узнал? -- нетерпеливо спросил д'Артаньян. Планше чуточку приуныл: -- Не так уж много, ваша милость. Только то, что они сами знали. Эту даму и впрямь зовут миледи, миледи Кларик, и она из Парижа... Все сходятся на том, что это настоящая дама, из благородных. Платит щедро, над деньгами не трясется... От ее служанки известно, что она была замужем за каким-то английским милордом, только совсем недавно овдовела и вернулась во Францию... в Париже у нее великолепный особняк... "Значит, она свободна! -- ликующе подумал д'Артаньян. -- Свободна, очаровательна и богата... Да, и богата... Последнее немаловажно..." Читателю не стоит слишком пристрастно судить нашего гасконца за эти мысли -- в те ушедшие времена даже для благородного дворянина считалось вполне приличным и естественным искать в женщине источник не одного лишь обожания, но и вполне земных благ, от выгодной женитьбы до приятно отягощавших карманы камзола туго набитых кошельков. Таковы были нравы эпохи, а юный гасконец был ее сыном. -- Она здесь впервые, -- продолжал Планше. -- Все эти дни ждала некоего дворянина, который как раз сегодня прискакал откуда-то издалека. -- Лет тридцати, черноволосого? -- Вот именно. -- С застарелым следом от пули на левом виске? -- Совершенно верно, сударь. -- В фиолетовом дорожном камзоле и таких же штанах, на испанском жеребце? -- Вы описали его точно, ваша милость... Именно о нем она и справлялась не единожды... -- Планше почесал в затылке и сделал чрезвычайно хитрое выражение лица. -- Только, по моему разумению... а если точно, по мнению здешней челяди, речь тут идет вовсе не о k~anbmni интриге. Им, я думаю, можно верить -- на такие вещи у них глаз наметан, тут нужно отдать им должное... Тут что-то другое, а что -- никто, понятно, толком не знает... Д'Артаньян понятливо кивнул. Смело можно сказать, что его времена были ничем другим, кроме как чередой нескончаемых заговоров и политических интриг, принявших такой размах и постоянство, что их отголоски регулярно докатывались и до захолустной Гаскони. Все интриговали против всех -- король и королева, наследник престола Гастон Анжуйский и вдовствующая королева-мать Мария Медичи, кардинал Ришелье и знатные господа, внебрачные потомки Генриха Четвертого и законные отпрыски титулованных домов, англичане и испанцы, гугеноты и иезуиты, голландцы и мантуанцы, буржуа и судейские. Многим порой казалось вследствие этого, что не быть замешанным в заговор или интригу столь же неприлично, как срезать кошельки в уличной толчее и столь же немодно, как расхаживать в нарядах покроя прежнего царствования. Эта увлекательная коловерть могла привести на плаху либо в Бастилию, но могла и вывести в те выси, что иным кажутся прямо-таки заоблачными. Излишне уточнять, что наш гасконец, твердо решивший пробить себе дорогу в жизни, был внутренне готов нырнуть с головой в эти взвихренные и мутные воды... И он подумал про себя, что судьба, наконец-то, предоставляет желанный случай, -- вот только как прочесть ее указания, пока что писанные неведомыми письменами? Глава третья Белошвейка в карете парой -- Это все, что тебе удалось разузнать? -- Все, ваша милость, -- пожал плечами Планше. -- А если я чего- то не знаю, то это исключительно потому, что никто тут не знает... Да, вот кстати! Та очаровательная особа, что сейчас стоит возле кареты, на мой взгляд, особа еще более загадочная, чем ваша голубоглазая дама и ее спутник в фиолетовом... Д'Артаньян, на которого слова "загадка" и "тайна" с недавнего времени действовали, как шпоры на горячего коня, встрепенулся и посмотрел в указанном направлении. Он увидел прекрасную карету, в которую добросовестно суетившиеся конюхи как раз закладывали двух сильных нормандских лошадей, -- а неподалеку стояла та самая помянутая особа. И в самом деле очаровательная -- не старше двадцати пяти лет, с вьющимися черными волосами и глубокими карими глазами, в дорожном платье из темно-вишневого бархата. Сияние многочисленных драгоценных камней в перстнях, серьгах, цепочках и прочих женских украшениях свидетельствовало, что незнакомку никак нельзя считать ни девицей на выданье из бедной семьи, ни супругой какого-нибудь малозначительного человечка. Весь ее облик, таивший в себе спокойную уверенность, все ее драгоценности, карета и кони несли на себе отпечаток знатности и несомненного богатства. Таковы уж молодые люди восемнадцати лет -- в особенности бедные дворяне из глухой провинции, с тощим кошельком и богатейшей фантазией, -- что мысли д'Артаньяна приняли неожиданный оборот, способный показаться странным только тем, кто плохо помнит собственную молодость. Голубоглазая красавица миледи по-прежнему оставалась в его мыслях -- но в то же время он был неожиданно для себя покорен и захвачен кареглазой незнакомкой, нимало о том не подозревавшей. -- И в чем же загадка, Планше? -- спросил он незамедлительно. -- Знаете, что сделала эта красотка, когда приехала сюда два dm назад? -- Откуда же? -- Поинтересовалась, нет ли пришедших на ее имя писем. -- По-моему, вполне естественное желание, -- сказал д'Артаньян. -- И лишенное всякой таинственности. -- Быть может, сударь, быть может... Вот только она интересовалась письмами на имя Мари Мишон, белошвейки из Тура. Таковые письма нашлись, числом три, и были ей, понятно, вручены... Мало того, за эти два дня трижды приезжали самые разные люди, искавшие в гостинице опять-таки девицу по имени Мари Мишон, -- и их, согласно недвусмысленным распоряжениям, к ней и препровождали... Вы и теперь не видите тут загадки? Если это белошвейка, то я, должно быть, епископ Люсонский... -- Совершенно верно, Планше, совершенно верно... -- процедил д'Артаньян, вновь уловивший божественный аромат интриги. -- Поскольку меж тобой и его преосвященством епископом Люсонским мало общего, то отсюда, согласно науке логике, проистекает... -- Мишон! -- фыркнул Планше. -- Вы-то сами верите, сударь, что эта дама может носить столь плебейское имечко? -- Ни в малейшей степени, Планше... -- Вот видите! Интересно, какого вы теперь мнения о моей сообразительности, сударь? -- Планше, нам обоим повезло, -- великодушно признал д'Артаньян, не особенно раздумывая. -- Ты обрел господина, с которым далеко пойдешь, а я -- толкового слугу... -- Уж будьте уверены! -- Белошвейка Мари Мишон... -- повторил в раздумье д'Артаньян. -- Белошвейка, ха! -- воскликнул Планше. -- Конечно, случается, что иные белошвейки разъезжают в каретах даже побогаче, но тут совсем другое дело... Тут чувствуется порода. Взгляните на нее попристальнее, сударь! Такая осанка сделала бы честь принцессе... Говорю вам, это порода! -- Друг мой Планше, -- все в той же задумчивости произнес д'Артаньян, -- а часто ли тебе приходилось общаться с принцессами? -- Говоря по совести, сударь, вообще не приходилось. Но вы же понимаете, что я имею в виду? -- Да, кажется... -- Смотрите, смотрите! -- возбужденно зашептал Планше. -- А эти господа, никак, плотник и зеленщик? Тот, что повыше, ну прямо-таки плотник, по имени, скажем, Николя, а тот, что бледнее, право слово, зеленщик со столь же плебейским имечком? Коли уж они так церемонно и вежливо раскланиваются с белошвейкой, они и сами, надо полагать, из столь же неблагородного сословия... -- Не нужно быть столь злоязычным, друг Планше, -- ханжески сказал д'Артаньян. -- Негоже злословить о ближних своих, в особенности тех, кого видишь впервые в жизни... Но на губах его блуждала та хитрая улыбка, что свойственна даже простодушным гасконцам, -- к коим наш герой уж никак не принадлежал. В самом деле, двое мужчин, подошедших к очаровательной незнакомке с видом старых знакомых, менее всего смахивали на представителей помянутых Планше профессий, безусловно необходимых обществу, но неблагородных... В обоих за четверть лье удалось бы опознать дворян, причем отнюдь не скороспелых (какими, увы, та эпоха уже была достаточно богата). Один был мужчина лет тридцати, с лицом и осанкой, в которых было нечто величественное. Ни один плотник не мог бы похвастать такой белизной рук -- да и не всякий знатный дворянин. Хотя на незнакомце был простой дорожный камзол, в его походке, всем облике ощущался если не переодетый вельможа, то, во всяком случае, человек, обремененный длиннейшей родословной h гербами, лишенными вычурности и многофигурности, то есть безусловно древними... Второй выглядел немного попроще, но тоже был личностью по- своему примечательной -- крайне рослый и широкоплечий, с высокомерным лицом. Хотя на нем был простой, даже чуточку выцветший синий камзол, поверх оного сверкала роскошная, сплошь вышитая золотом перевязь ценою не менее десяти пистолей, а то и всех пятнадцати, а с его могучих плеч ниспадал плащ алого бархата. Оба были при шпагах, в высоких сапогах со шпорами, почти не запыленных, -- а значит, им явно не пришлось в ближайшее время ехать верхом по большой дороге. Они миновали галерею, не удостоив д'Артаньяна и мимолетного взгляда, -- и он как раз раздумывал, не является ли это тем пресловутым оскорблением, которого наш гасконец так жаждал на протяжении всего пути. -- Ну, говорите же, Атос! -- нетерпеливо сказала незнакомка с карими глазами, рекомая белошвейка. -- Удалось? -- Частично, милая Мари, -- сказал мужчина лет тридцати с грациозным поклоном, лишний раз убедившим, что д'Артаньян видит перед собой высокородного дворянина. -- Письма я получил без особого труда, но здесь неожиданно объявился Рошфор, этот цепной пес кардинала... -- Черт возьми! -- воскликнула красавица совершенно по-мужски. Разговор опять-таки велся по-испански -- обычная предосторожность в ту пору, призванная сохранить содержание беседы в тайне от окружающего простонародья. На сей раз д'Артаньян неведомо почему не спешил проявить благородство и сознаться во владении испанским. "В нем прямо-таки чувствуется вельможа, -- лихорадочно пронеслось в голове у гасконца. -- Но имя, имя! Атос... Это же не человеческое имя даже, это, кажется, название какой-то горы... Планше прав, продувная бестия, -- здесь тайна, интрига, возможно, заговор!" -- Атос, Портос, господа! -- воскликнула незнакомка чуть ли не жалобно. -- Это просто невыносимо! -- И она добавила непринужденно: -- Неужели не найдется человека, способного, наконец, перерезать ему глотку? Это благое пожелание, высказанное столь очаровательной особой прямо-таки небрежно, с безмятежной улыбкой на алых губках, окончательно отвратило д'Артаньяна от мысли громогласно признаться в знании испанского. Он успокоил свою совесть тем, что его действия никак нельзя было назвать подслушиванием украдкой, -- все- таки он открыто стоял на галерее в полудюжине шагов от беседующих, так что нимало не погрешил против дворянской чести... -- Будьте спокойны, сударыня, -- прогудел великан, которого звали Портосом. -- На сей раз ему, похоже, не уйти. Я приготовил ему хороший сюрприз на Амьенской дороге. Если только он не продал душу дьяволу, как предполагал однажды Арамис, все будет кончено в самом скором времени. Четыре мушкета -- это, знаете ли, весомый аргумент. -- Вот кстати, об Арамисе, -- живо подхватила красавица. -- Я полагала что сегодня его, наконец, увижу... Господа, не забывайте, что я женщина -- и сгораю от любопытства самым беззастенчивым образом. Любая женщина на моем месте была бы заинтригована безмерно. Он засыпает меня отчаянными письмами так давно, что пора в конце концов сказать мне все в глаза, произнести эти признания вслух... и, быть может, получить награду за постоянство. В конце концов, мы живем не в рыцарские времена, и это обожание на расстоянии выглядит чуточку смешно... -- Арамис еще не вернулся из Мадрида, -- вполголоса сказал Портос. -- Тш-ш, Портос! -- прошипел его спутник. -- Будьте осторожнее, бога ради! -- Но я же говорю по-испански, -- с некоторой долей наивности сказал великан Портос. -- Кто тут понимает по-испански? Атос вздохнул как-то очень уж привычно: -- Портос, вы меня то ли умиляете, то ли огорчаете... По- испански, да... Но вы же явственно произнесли "Арамис" и "Мадрид", а это может натолкнуть кого-нибудь на размышления... -- Кого? -- жизнерадостно прогудел великан. -- Кто из тех, кого мы сейчас видим вокруг нас, способен размышлять? Право же, Атос, вы сгущаете краски... -- Пожалуй, -- задумчиво отозвался Атос. -- В самом деле... Трактирная челядь не в счет... -- Он быстрым, испытующим взглядом окинул террасу. -- Еще какой-то молодчик, по виду горожанин, и тупой на беспристрастный взгляд юнец с соломой в волосах, от которого за туаз несет навозом... Возможно, я излишне нервничаю. Но ставки слишком высоки, Портос, и мы обязаны предусмотреть все случайности... -- Любезный Атос, -- с чувством сказал Портос. -- Я перед вами прямо-таки преклоняюсь, сами знаете. Но должен сказать прямо: порой вы бываете удивительно несносны. Обратите внимание, я учел все ваши замечания, я говорю о важных вещах исключительно по- испански... -- Господа, господа! -- вмешалась незнакомка. -- Умоляю, будьте чуточку серьезнее! Оба нехотя умолкли. Что до д'Артаньяна, то его улыбка стала прямо-таки зловещей. Он наконец-то обрел то, чего так долго ждал, -- несомненное оскорбление, высказанное, если рассудить, прямо в лицо человеком при шпаге, несомненным дворянином, несмотря даже на его странное имя, тем более произнесенное при даме, которая, хоть и выдавала себя за белошвейку, принадлежала, несомненно, к более высоким сферам... Его рука стиснула рукоять шпаги. И все же он подавил первый порыв, не ринулся с террасы сломя голову, решил выждать еще немного. Кровь его кипела -- но стремление поближе познакомиться с разворачивавшейся на его глазах интригой оказалось сильнее. "Прекрасно, -- подумал он. -- Кое-что начинает проясняться. Если незнакомец по имени Рошфор, как только что прозвучало, имеет отношение к кардиналу, кто же, в таком случае, эти люди? Ясно, что они принадлежат кпротивостоящей стороне, но таких сторон чересчур много, чтобы можно было делать выводы уже теперь..." -- Я серьезен, милая герцогиня, -- заверил Портос. -- Как никогда. "Герцогиня! -- вскричал про себя д'Артаньян. -- Вот так история! Положительно, тайн и загадок на меня свалилось больше, чем я того желал! Как бы не раздавило под этакой тяжестью! Но когда это гасконцы пасовали?!" -- Тс! -- шепотом прикрикнула красавица. -- Портос, вы, право, невозможны! Запомните же, что меня зовут Мари Мишон... Я -- белошвейка, ясно? Атос мягко произнес: -- Милая Мари, вам не кажется, что белошвейка, разъезжающая в карете парой, в блеске драгоценностей, все же рано или поздно наведет кого-нибудь на подозрения? "Он чертовски умен", -- великодушно отметил д'Артаньян. Красавица сделала гримаску, словно собиралась заплакать: -- Атос, Портос прав: вы сегодня положительно несносны. Я так привыкла к этой именно карете... Не хотите же вы сказать, что я должна была надеть рубище или что там еще носят настоящие белошвейки? Я и так оставила дома большую половину своих драгоценностей... В конце концов Портос прав: вокруг нас лишь тупое простонародье, не способное думать и подмечать несообразности... -- Вы уверены, что среди них нет шпионов кардинала? -- До сих пор я не видела никого, кто подходил бы под это определение, -- твердо заявила герцогиня. Д'Артаньян прекрасно рассмотрел, что лицо отвернувшегося от него Атоса поневоле исказила страдальческая гримаса. Тем временем во дворе появились новые лица -- двое всадников, по виду слуг, с двумя лошадьми в поводу. Судя по тому, как они остановились поодаль и терпеливо ждали, это были слуги двух незнакомцев со странными именами. Один из них глядел столь выразительно и покашливал столь демонстративно и нетерпеливо, что Атос в конце концов обратил на него внимание и скупым мановением руки велел подойти. Слуга что-то недолго шептал ему на ухо, а потом, вновь отосланный тем же красноречивым жестом, вернулся к товарищу. -- Поздравляю вас, друзья мои, -- сказал Атос сумрачно. -- Упомяни о черте... Рошфор ближе, чем мы думали. Он здесь, в "Вольном мельнике". Мало того, здесь и миледи... -- Черт меня раздери со всеми потрохами! -- вырвалось у Портоса. -- Но позвольте, господа! -- беспомощно воскликнула герцогиня. -- Почему же я ее ни разу не видела? -- Потому что она не стала попадаться вам на глаза, -- с безграничным терпением проговорил Атос. -- Она умеет при необходимости оставаться невидимой... -- Слушайте! -- пробасил великан Портос. -- Может, это враки? -- Гримо не мог ошибиться, -- лаконично ответил Атос. -- Они здесь вдвоем... -- Атос, значит, их только двое? -- Портос, вы необычайно сильны в арифметике... -- А как же, у меня был учитель, -- простодушно сказал Портос. -- Вот что... Может, это и есть наилучшее решение проблемы? Мы дождемся, пока он выйдет, вызовем его и преспокойно проткнем... Каков бы он ни был, не в его характере бежать от вызова... Какое-то время Атос, как показалось гасконцу, всерьез взвешивал это предложение. -- Нет, -- сказал он наконец. -- Неминуемо сбегутся зеваки, весь город, пойдут разговоры, кто-нибудь может узнать нас либо герцогиню... Лучше уж, Портос, предоставить все богу, и тем, кого вы оставили на Амьенской дороге. Согласен, это несколько против правил чести, но, в конце концов, Рошфор служит человеку, который сам поставил себя вне правил чести, осмелившись покуситься на привилегии и исконные вольности дворянства, обращаться с дворянами, словно с тем двуногим скотом, что копается на полях... Пусть будет Амьенская дорога. -- Его лицо на миг исказилось хищной гримасой. -- И совсем хорошо будет, если миледи решит его сопровождать... -- Фи, Атос! -- воскликнула герцогиня. -- Все-таки это женщина... -- Милая Мари, -- спокойно сказал Атос. -- Женщина, которая так рьяно и упорно вымешивается в мужские дела, занимается мужскими делами, не должна протестовать, по-моему, если с ней решат поступить, как с мужчиной... Таково мое глубокое убеждение. -- И мое тоже, -- прогудел Портос. -- Женщина, ха! Нас с Атосом эта женщина вполне способна привести на плаху, да и вам, дражайшая гер... тьфу, Мари, она способна принести немало бед... Атос, вы мудры, как тот древний римлянин Сократ! Пусть все решает Амьенская дорога... к слову, не зря же я отвалил этим молодчикам пятьдесят пистолей своих собственных денег! -- Ну, в конце концов... -- протянула герцогиня, чье очаровательное личико озарилось кроткой улыбкой. -- Учитывая обстоятельства... Что же, разъезжаемся, господа? Письма вы получили, Атос, и я могу с превеликим облегчением передать это в Париже... С Pnxtnpnl все решено... Едем? -- Да, пожалуй, -- с видимым облегчением согласился Атос. -- Я поскачу по дороге на Бриссак, вы, Портос, повернете на Сен-Жоли. Вы же, Мари, преспокойно поедете в Париж прямой дорогой. Даже самые хитрые шпионы потеряют след... Письма, разумеется, останутся у меня. -- Пусть так и будет, -- кивнула герцогиня. -- В таком случае, вперед? -- С превеликой охотой, -- сказал Портос. -- Здесь сквернейшее вино, а уж пулярки... Д'Артаньян понял, что его час настал. Глава четвертая Первая в жизни дуэль Порою опасно представлять молодому человеку чересчур уж яркие картины определенных жизненных правил, потому что у него нет еще привычки к чувству меры. К сожалению, об этом как раз и не подумал г-н д'Артаньян-отец, давая сыну последние наставления перед дорогой... "Сын мой, -- сказал тогда старый вояка. -- Коли уж вы твердо намерены выбрать военное дело, запомните накрепко: честь военного столь же деликатна, как честь женщины. Если добродетель женщины окажется под подозрением, жизнь ее станет одним бесконечным упреком, пусть даже она после найдет средство оправдаться. Именно так обстоит и с военными -- с той разницей, что потерявший честь военный человек оправдаться уже не сможет никогда. Вы еще мало знаете, как поступают с женщинами сомнительной добродетели, но поверьте, то же бывает и с мужчинами, запятнавшими себя какой-нибудь трусостью..." Г-н д'Артаньян-отец, к сожалению, позабыл уточнить, что эти поучения никогда не следует принимать буквально, а потому, как уже упоминалось, наш герой на всем протяжении своего пути так и рвался повздорить с людьми, частенько не имевшими никакого намерения нанести ему оскорбление. Вот и теперь ярость совершенно затмила ему рассудок, и он сбежал по ступенькам, цепляя их огромными старомодными шпорами, и, выхватывая на бегу шпагу, что есть сил крикнул великану по имени Портос: -- А поворотитесь-ка, сударь! Иначе мне придется ударить вас сзади! Неспешно повернувшись на каблуках, гигант усмехнулся то ли удивленно, то ли презрительно и протянул: -- Ударить м е н я ? Да вы рассудком повредились, милейший! -- Быть может, -- сказал д'Артаньян запальчиво. -- Вот только моя шпага помешательством отнюдь не страдает... Вынимайте-ка свою, сударь, вынимайте! Если, конечно, к вашему сверкающему эфесу прилажен клинок! -- Хотите убедиться? -- хищно усмехнулся великан, вмиг выхватив шпагу. -- Как видите, прилажен! -- Портос, Портос! -- предостерегающе вскрикнул кавалер по имени Атос, делая такое движение, словно собирался кинуться меж ними. -- Опомнитесь! Молодой человек, да что с вами? Не припомню, чтобы мы как-то задели вас... -- В самом деле? -- саркастически ухмыльнулся д'Артаньян. -- Насколько я могу доверять собственным ушам, этот... господин упомянул что-то насчет тупого юнца с соломой в волосах, от которого за туаз несет навозом? А поскольку он при этом смотрел прямо на меня... -- Тьфу ты! -- досадливо охнул Портос. -- Кто бы мог знать, что он понимает по-испански? Атос, явно настроенный кончить дело миром, сказал с мягкой укоризной, в которой не было и тени дерзости: -- Молодой человек, если вы дворянин, вам следовало бы знать, что подслушивать чужие разговоры -- не самое приличное на свете... Д'Артаньян, стоя с изготовленной к бою шпагой, отрезал: -- Очень жаль, сударь, что именно мне приходится вам разъяснять некоторые тонкости... Подслушивание, по моему глубокому убеждению имеет место, когда человек таится где-нибудь за углом... Я же стоял открыто, у вас на виду. Прежде чем отпускать оскорбления в адрес совершенно незнакомых людей, вашему другу стоило бы убедиться, что те его не понимают... Передайте ему, что он невежа... да и вы, сдается мне, тоже... Во взгляде Атоса блеснула молния. Он сказал спокойно, но с неприкрытой угрозой: -- Молодой человек, я не привык, чтобы со мной разговаривали подобным тоном и употребляли такие эпитеты... -- Быть может, как раз и настало время обрести эту привычку? -- задиристо осведомился д'Артаньян. Это была первая дуэль в его жизни, и он твердо решил идти до конца. Он стоял с обнаженной шпагой в руке перед двумя несомненно знатными дворянами, хотя и прикрывавшимися дурацкими прозвищами, и на происходящее смотрела красивая молодая дама, носившая титул герцогини. А посему не было в мире силы, способной заставить нашего гасконца отступить. Атос схватился за рукоять шпаги. -- Господа, господа! -- с тревогой воскликнула герцогиня. -- Не забывайте о д е л е! Вы себе не принадлежите сейчас, слышите? Вы не имеете права рисковать! Я приказываю! Шпаги в ножны! Глядя прямо на нее, гордо выпрямившись, д'Артаньян произнес со всей возможной твердостью: -- Ваша светлость, это единственный ваш приказ, который я не смогу выполнить! Что до этих господ, они вольны поступать, как им угодно. Я готов удовольствоваться извинениями... -- Он назвал ее "вашей светлостью"... -- пробормотал Портос. -- Ну да, он же понимает испанский, -- тихо ответил Атос. -- Это все ваша несдержанность, Портос... -- Атос, Портос, я вам приказываю! -- настойчиво вскричала дама. Атос так и не вынул шпагу из ножен (хотя и не убрал руку с эфеса), Портос же в некотором замешательстве опустил клинок. Чувствуя свой перевес, д'Артаньян изобразил на лице самую издевательскую улыбку, на какую был способен, и громко воскликнул: -- Ну что же, господа, можете показать мне спины в присутствии дамы... Честью клянусь, я не буду вас преследовать... -- Вы играете с огнем, юноша, -- сказал Атос, бледнея на глазах. -- Не знаю, кто вы такой и как вас зовут, но хочу предупредить, что вам выпало несчастье связаться с королевскими мушкетерами, людьми опытными в тех играх, которые вы по юношескому недомыслию нам навязываете... Услышав, что его противники принадлежат к королевским мушкетерам, юный гасконец нимало не испугался -- наоборот, он был на седьмом небе от счастья. Еще и оттого, что краем глаза заметил, как растет вокруг них толпа зевак. -- Не вижу причин скрывать свое имя, -- сказал он громко. -- Я -- д'Артаньян, гасконский дворянин из Тарба. Последние пятьсот лет это имя достаточно известно во Франции, мало того, оно ничем не было запятнано. Боюсь, что с вашими именами обстоит как раз иначе -- не зря же вы укрываетесь за кличками каких-то пастухов... Атос выхватил шпагу. -- Атос! У вас письма! -- вскрикнула герцогиня, бледная, как onknrmn. -- Умоляю! Величайшим усилием воли Атос вложил шпагу в ножны и, гордо подняв голову, произнес так, словно каждое слово рождалось в мучениях: -- Сударь, я готов вас пощадить исключительно в силу вашего юного возраста... Портос, шпагу в ножны! Я так хочу, Портос! Великан с самым натуральным рычанием вложил все-таки шпагу в ножны и повернулся, чтобы уйти. -- Подлый трус! -- крикнул ему д'Артаньян, уже совершенно не владея собой. -- Атос! -- взревел великан. -- Я и это должен стерпеть? Нет, тысячу чертей! И его шпага вновь сверкнула на солнце. -- Ну что же... -- сказал Атос задумчиво. -- Неужели Красный Герцог подослал к нам этого гасконца? Удар шпагой -- всегда удар шпагой, кто бы его ни наносил, даже такой вот мальчишка... -- Верно подмечено, сударь! -- расхохотался д'Артаньян. -- Ну так что же, будет кто-нибудь со мной драться или вы все же покажете спины? -- Ничего не поделаешь, Портос, -- сказал Атос с величайшим хладнокровием. -- Убейте этого наглого щенка и скачите... ну, вы знаете. Я отправляюсь. Он повернулся и решительными шагами направился к своей лошади. Портос кинулся на д'Артаньяна, издав сущее львиное рычание. Клинки со звоном скрестились. После первых выпадов гасконец понял, что его противник относится к схватке довольно несерьезно, -- во взмахах шпаги великана прямо-таки чувствовалось некое пренебрежение. Должно быть, Портос и мысли не допускал, что враг ему достался серьезный... Сообразив это, гасконец на ходу переменил намерения. Он уже не стремился убить противника, решив сделать его смешным, -- по разумению д'Артаньяна, это было бы гораздо более изощренной местью, нежели холодный труп у ног... Он метался вокруг великана, нападая с самых неожиданных сторон вопреки обычным приемам боя. И в какой-то миг его острому глазу открылось под роскошным бархатным плащом нечто... Не колеблясь, д'Артаньян нанес рубящий удар, и его шпага рассекла витой шнур, удерживавший плащ на плечах. Алый бархат упал к ногам дуэлянтов. В толпе зевак послышался громкий хохот. Догадка д'Артаньяна полностью подтвердилась. Портос, позер и фанфарон, не нашел достаточно денег, чтобы купить сплошь вышитую золотом перевязь, а потому она, блиставшая спереди, сзади была из простой буйволовой кожи. Для чего великану, надо полагать, и понадобился плащ в жаркую погоду... -- У вас оригинальная перевязь, сударь, лопни мои глаза! -- воскликнул д'Артаньян, хохоча. Портос, рыча что-то нечленораздельное, бросился на него, забыв о всякой осторожности. На миг д'Артаньяну показалось, что на него несется оживший горный утес. Но он не потерял самообладания -- и пустил в ход прием, которому научился от отца. Выбитая из рук Портоса шпага высоко взлетела, сверкая позолоченным эфесом, и жалобно зазвенела на пыльной земле. -- Вам не кажется, сударь, что ваша жизнь в моих руках? -- спросил д'Артаньян, играя клинком и крепко прижав ногой шпагу Портоса. Портос хмуро смотрел на него, уронив руки. -- По-моему, вам следует извиниться... -- торжествующе продолжал д'Артаньян, чья душа ликовала. -- Простите, -- проворчал Портос, глядя исподлобья. -- Сам не знаю, как у меня вырвалось... -- Я полностью удовлетворен вашими извинениями, сударь, -- сказал гасконец, поклонившись со всей возможной грацией. -- Полагаю, на этом наше дело можно считать законченным, насколько я разбираюсь в правилах чести? Портос хмурым ворчанием подтвердил, что так оно и обстоит. Следовало спешить -- Атос еще не успел выехать со двора, поскольку все вышеописанное произошло гораздо быстрее, чем кто-то мог подумать. Не теряя времени, д'Артаньян бросился к нему, крича: -- Эй, сударь, куда же вы бежите? Он успел еще заметить в стороне унылую физиономию слуги по имени Гримо -- а в следующий миг на него накинулось сразу несколько зевак из числа слуг и горожан, осыпая гасконца градом ударов. Под ударом лопаты клинок д'Артаньяна переломился, палка обрушилась на голову гасконца и рассекла ему лоб, и он упал, обливаясь кровью, чуя боль в боках и спине, куда ему угодили каминными щипцами. Он не выпустил эфеса шпаги, хотя обломок клинка был не длиннее двух ладоней. Видя спокойно стоявшего поодаль, со шпагой в ножнах Атоса, крикнул, пытаясь приподняться: -- Сударь, и вы считаете себя дворянином, если спокойно на все это смотрите?! Такое поведение не делает вам чести! Черт побери, в таком случае велите этому сброду меня прикончить -- или я, клянусь честью, непременно с вами посчитаюсь! -- Любезный, -- хладнокровно ответил Атос. -- Я не вправе командовать этими людьми. Очень жаль, что с вами такое произошло, но, право же, небольшая трепка вам не помешает. В будущем будете более мудрым, господин из Тарба... Он поклонился и твердым шагом направился к своему коню. Мимо прогрохотала карета герцогини. Взвыв в бессильной ярости, д'Артаньян совершил единственный подвиг, на какой был способен -- вонзил обломок клинка в ногу одного из стоявших над ним горожан. На него вновь обрушился град ударов -- хорошо еще, что врагов было слишком много, и они мешали друг другу, размахивая своим импровизированным оружием. Тем не менее д'Артаньян понял, что все в это может кончиться весьма печально, -- но ничего не мог поделать. Женский голос раздался, казалось, над самой его головой: -- Рошфор, быстрее, они же его убьют! Сквозь заливавшую глаза кровь д'Артаньян все же разглядел, как дворянин в фиолетовом одним прыжком перемахнул через перила галереи. Взлетела сверкающая шпага, нанеся плашмя несколько глухих ударов по спинам и головам. Вокруг лежавшего в пыли д'Артаньяна моментально стало пусто. Из последних сил приподнявшись на локте, он увидел, что обращенные в бегство враги сгрудились у ворот. Они выкрикивали в адрес Рошфора ругательства, грозили кулаками, но ни один не рисковал броситься первым. -- Дева Мария и все ее ангелы! -- яростно воскликнул пузатый человек в черном камзоле, выглядевший зажиточным горожанином. -- Пора показать этим дворянчикам, что им не все позволено! Пуэн- Мари, Жак, бегите за арбалетами! Надо сделать из этого молодчика добрую подушечку для булавок! По толпе прошел глухой одобрительный ропот. Из своего неудобного положения д'Артаньян тем не менее рассмотрел, что лицо Рошфора и его не сулившая ничего доброго улыбка казались высеченными из куска льда. Не двинувшись с места, небрежно вложив шпагу в ножны, черноволосый дворянин громко произнес: -- Эй вы, у ворот! А ну-ка, назад! Прежде чем бросаться на человека, не мешает поинтересоваться его именем... Я -- граф Рошфор, конюший его высокопреосвященства кардинала. Я всегда выполняю свои naey`mh... а потому не заставляйте меня поклясться, что я подожгу ваш городишко с четырех концов... Его слова оказали прямо-таки магическое воздействие на толпу разъяренных горожан: едва прозвучало упоминание о кардинале, сжатые кулаки разжались, на смену злости пришел испуг, даже д'Артаньяну, чье сознание туманилось из-за потери крови, стало ясно, что быстротечная кампания бесповоротно проиграна жителями Менга. Еще несколько мгновений -- и толстяк, намеревавшийся послать за арбалетами, с самым униженным видом приблизился к Рошфору, бормоча что-то насчет трагической ошибки и еще о том, что его неправильно поняли, что он был и остается вернейшим слугой его высокопреосвященства кардинала Ришелье... -- Не сомневаюсь, -- небрежно отмахнулся Рошфор. -- Что же, избавьте меня от вашего общества, милейший, и прихватите с собой свою свору... Эй вы! Живо перенесите молодого человека в дом! Лекаря, быстро! Найдется в этом городишке хоть один эскулап, которому можно доверить не лошадь, а человека? Ну, так что же вы стоите? Его приказания исполнялись с поразительной быстротой. Кто-то опрометью кинулся за лекарем, слуги проворно подхватили д'Артаньяна и внесли в обеденную залу, где, сняв с юноши куртку, уложили на широкую скамью. Любопытных следом набилось столько, что в окнах померк свет. -- Как вы себя чувствуете? -- спросил Рошфор, склонившись над гасконцем. -- Благодарю вас, все в порядке, -- браво ответил д'Артаньян, хотя готов был вот-вот потерять сознание. -- Наклонитесь ближе... Рошфор, вам не следует ехать по Амьенской дороге... Рошфор, моментально выпрямившись, громко распорядился: -- А ну-ка, все, кому не хочется висеть на воротах, вон отсюда! Послышался шум и треск -- присутствующие так спешили покинуть помещение, отталкивая один другого, что едва не вывернули дверные косяки. Когда они остались с глазу на глаз, Рошфор вновь наклонился над д'Артаньяном, меряя его проницательным взглядом: -- Что вы говорили об Амьенской дороге? -- Вам не следует по ней ехать, -- слабым голосом произнес д'Артаньян, силясь не потерять сознания раньше времени. -- Вас там будут поджидать четверо наемников с мушкетами. -- Всего четверо? -- губы Рошфора исказила хищная улыбка. -- Ну, это не так страшно... В любом случае спасибо, юноша. Как выражались древние, кто предупрежден -- тот вооружен. Откуда вы это узнали? -- Случайно услышал, -- ответил д'Артаньян. -- Вот как? -- Рошфор прищурился. -- Не от господ ли мушкетеров? -- Я не шпион, -- сумрачно произнес д'Артаньян. -- Я попросту решил вас предупредить, как дворянин дворянина. -- Ну что же, это делает вам честь, -- сказал Рошфор, по- прежнему меряя юношу испытующим взглядом. -- Вы, надо полагать, кардиналист? -- Я всего-навсего бедный гасконский дворянин, пустившийся за фортуной в Париж, -- в сердцах сказал д'Артаньян. -- В нашей глуши, собственно, нет ни роялистов, ни кардиналистов... хотя и до нас, конечно, доходят кое-какие известия о жизни в столице... -- Судя по выговору, вы, должно быть, из Дакса или По? -- Из Тарба, мое имя -- д'Артаньян. -- В Тарбе и его окрестностях, насколько мне известно, обитает несколько ветвей рода д'Артаньянов. К которой их них вы имеете честь принадлежать? -- Я сын того д'Артаньяна, что участвовал в войнах за веру вместе с великим королем Генрихом, отцом нашего нынешнего короля, W ответил д'Артаньян, гордо выпрямившись, насколько это возможно для человека, лежащего на грубо сколоченной скамье в самой беспомощной позе. -- Это достойный дворянин... -- сказал Рошфор в некоторой задумчивости. -- Значит, вы пустились за фортуной... -- Если вы усматриваете в этом нечто достойное насмешки, я готов вам доказать... -- слабым голосом, но решительно произнес д'Артаньян. -- Ну полно, полно! -- успокоил его Рошфор. -- Должен вам заметить, что вы, не будучи ни роялистом, ни кардиналистом, тем не менее ухитрились впутаться в нешуточные игры... -- Таково уж гасконское везение, -- сказал д'Артаньян как мог беззаботнее. -- Мы не бежим от опасностей, они нас находят сами... -- Боюсь, опасность сильнее, чем вам представляется. Вы чересчур рьяно выступили на стороне одних против других... -- Черт меня раздери! -- воскликнул д'Артаньян. -- Я и намерения не имел... -- Увы, судьба мало считается с нашими намерениями, -- с легкой усмешкой сказал Рошфор. -- Боюсь, вы, сами того не осознавая, приобрели могущественных врагов... но так уж устроена жизнь, что порой, обретая врагов, тем самым обретаешь и друзей... -- Врагов я уже видел, -- сказал д'Артаньян. -- А вот друзей что- то не успел заметить... -- Вот как? По-моему, вы вправе считать своим другом человека, которого предупредили о засаде... -- Быть может... -- Черт побери, д'Артаньян, неужели вы считаете меня настолько неблагодарным? -- Нет, здесь другое, -- поразмыслив, сказал д'Артаньян. -- Я боюсь показаться навязчивым. Человеку в моем положении -- с тощим кошельком, туманным будущим и полным отсутствием заслуг -- легко сделаться навязчивым... -- Вздор, -- решительно сказал Рошфор. -- Не будьте так мнительны... Что там, любезный? Да, это как нельзя более кстати... Он взял из рук робко приблизившегося хозяина бутылку вина, налил полный стакан и протянул д'Артаньяну. Гасконец осушил его единым махом, и импровизированное лекарство оказало свое действие: слабость отступила, стало теплее, появилась некоторая уверенность. -- Ну? -- нетерпеливо прикрикнул Рошфор. -- Где ваш лекарь, горе- трактирщик? Долго прикажете дожидаться? -- За ним послали, ваша милость... -- хозяин трясся, как сухой прошлогодний лист. -- Надеюсь, с молодым дворянином не случилось ничего страшного? -- Страшное случится с кем-нибудь другим, если молодому человеку не будет оказано достойной заботы, -- небрежно ответил Рошфор. -- Ну, живо, поторопите там этих болванов и раздобудьте лекаря хоть из-под земли! Глянув вслед хозяину, покинувшему помещение в полуобморочном состоянии, он вновь обернулся к д'Артаньяну: -- Итак, эти господа были настолько любезны и уделили моей скромной персоне столько внимания, что даже выслали на Амьенскую дорогу убийц... Что ж, люди они решительные. Чутье подсказывает мне, что этих господ звали Атос, Портос и Арамис... -- Вы правы только в отношении первых двух, -- сказал д'Артаньян, раскрасневшийся от вина. -- Арамиса с ними не было... Они и в самом деле мушкетеры короля? Рошфор ответил с тонкой улыбкой: -- Я бы выразился несколько иначе: мушкетеры господина де Тревиля. Бога ради, не подумайте, что я хочу сказать что-то, роняющее достоинство нашего христианнейшего короля, но вряд ли b{d`l вам государственную тайну, если уточню, что его величество кое в чем уступает своему великому отцу... Например, в решимости и воле, а также умении управлять государством... Вас, провинциала, не коробят ли, часом, такие вещи? -- Ну что вы, -- сказал д'Артаньян, отнюдь не желая выглядеть провинциалом. -- До нас доходят разговоры, что его величество, как бы деликатнее выразиться, не горит желанием взять в собственные руки бразды... -- Вот именно, -- кивнул Рошфор, понизив голос. -- К счастью, его величество достаточно умен, чтобы передать вышеупомянутые бразды тем лицам, которые по уму и решимости этого достойны... Легко понять, что я говорю о кардинале. Поверьте, д'Артаньян, это великий человек. Плохо только, что его замыслы не в состоянии оценить наша буйная знать, находящая порой поддержку у... -- Я понимаю, -- сказал д'Артаньян. Он и в самом деле понял, что Рошфор имеет в виду королеву -- кое-какие тонкости были известны и в Беарне... -- Мне показались странными их имена... -- начал он осторожно. -- Имена, как легко догадаться, вымышленные, -- сказал Рошфор. -- Сыновья из знатных родов так порой поступают, записавшись в мушкетеры. Вот, кстати, вы, случайно, не называли им свое? -- Конечно, называл, -- гордо ответил д'Артаньян. -- Это плохо, -- задумчиво сказал Рошфор. -- Теперь они вас знают... -- Не вижу ничего плохого. Я охотно с ними встречусь в Париже, мы, по-моему, отнюдь не закончили разговор... -- Вы не на шутку рискуете, -- ответил Рошфор крайне серьезно. -- Уж я-то их знаю... -- Быть может, вам известно и имя герцогини? -- Обожающей выдавать себя за белошвейку? Ну разумеется... -- Кто же она? -- жадно спросил д'Артаньян. -- Мой юный друг, -- проникновенно сказал Рошфор. -- Вы уверены, что вам стоит впутываться во все эти дела? Речь идет не о простой трактирной стычке, позвольте вам напомнить. Эти люди ведут крупную и серьезную игру, где ставками сплошь и рядом служат головы... -- Вы были со мной откровенны, граф, -- сказал д'Артаньян. -- Позвольте ответить тем же. Сама жизнь меня заставляет очертя голову бросаться в те самые игры, о которых вы упомянули. Поскольку выбор у меня небогат. Либо унылое прозябание в Артаньяне, либо... Черт побери, если нет другого пути, я вынужден рискнуть! -- Возможно, дело даже не в риске, -- сказал Рошфор, -- а в умении выбрать правильную сторону... Анна? Он обернулся. Белокурая незнакомка подошла к импровизированном ложу, глядя на д'Артаньяна с неприкрытым сочувствием. Гасконец охотно вскочил бы и принял более достойную позу, но слабость все же давала о себе знать, несмотря на вино. -- Боже мой! -- сказала она сочувственно. -- Что это мужичье с вами сделало... -- Пустяки, миледи, -- живо ответил д'Артаньян. -- У гасконцев крепкие головы, мы и не такое выносили... Итак, она звалась Анна... Отныне это имя казалось д'Артаньяну прекрасным, хотя прежде он не видел в нем ничего особенного. Под ласковым взглядом голубых глаз он взлетел на крыльях фантазии и удали в вовсе уж недостижимые выси. Положительно, жизнь на глазах обретала неимоверную остроту и несказанную прелесть. Он дрался с мушкетерами короля -- и одного из них победил; он оказался замешан в какую-то крупную интригу с участием титулованных особ -- а судя по некоторым намекам, и самой королевы; он удостоился благосклонных взглядов красавицы миледи и показал себя храбрецом oeped не менее очаровательной герцогиней, пусть и неизвестной пока по имени, и все это -- в один день. Неплохо для нищего гасконского недоросля! -- Вы должны немедленно уехать, Анна, -- сказал Рошфор вполголоса. -- Самое время. -- А вы? -- Я немного задержусь. У меня небольшое дельце на Амьенской дороге. О, не беспокойтесь, совершеннейшие пустяки... И его губы вновь тронула уже знакомая д'Артаньяну хищная усмешка, которую наш гасконец поклялся впоследствии воспроизвести перед зеркалом. -- Где они? -- раздался рядом испуганный возглас. В комнате появился сухопарый пожилой мужчина, чья длиннополая одежда выдавала в нем лекаря. Тут же стоял бледный юноша, держа кожаную сумку, из которой торчали разнообразнейшие докторские инструменты, способные ужаснуть раненого солдата в сто раз сильнее, нежели жерла орудий врага. Особенно д'Артаньяну не понравилась широкая пила, имевшая такой вид, словно не раз уже побывала в деле. -- Кто -- они, любезный? -- поднял брови Рошфор. -- Убитые и раненые, конечно, -- сварливым тоном отозвался врач. -- За мной, как сумасшедший, прибежал Пуэн-Мари, он сказал, что в "Вольном мельнике" учинилось жуткое побоище, все завалено трупами и ранеными... -- Он преувеличил, -- хладнокровнейшим тоном ответил Рошфор. -- Раненый всего один, и он перед вами, а убитых, должен вас разочаровать, нет вообще... -- Он будет жить? -- с беспокойством спросила миледи, глядя так, что гасконец готов был отдать за нее всю свою кровь. После беглого осмотра врач сообщил чопорно: -- Должен вам сообщить, милая дама, что этот юноша проживет еще очень и очень долго... если не будет ввязываться в н о в ы е стычки, которые могут закончиться не так благополучно. Пока же... Я бы рекомендовал повязку на голову, кое-какие надежные снадобья -- которых у меня обширнейший запас -- и день-другой полного покоя... Найдется тут комната, куда можно перенести больного, чтобы он не дышал кухонным чадом? -- Думаю, да, -- кивнул Рошфор. -- Эй, где там наш горе- трактирщик?! Когда д'Артаньяна выносили со всем прилежанием присмиревшие слуги, он успел еще поймать взгляд белокурой красавицы -- и то, что вслед ему была послана самая ослепительная улыбка, было не свойственным гасконцам преувеличением, а самой доподлинной реальностью. Глава пятая Обворован! Через четверть часа д'Артаньян, чья голова была уже перевязана чистым полотном, почувствовал себя настолько лучше, что уже не лежал в кровати, а сидел, опершись на подушки, и задумчиво созерцал целую шеренгу пузырьков и склянок с "надежными снадобьями", которыми врач, испытывавший к Рошфору нешуточное почтение, уставил подоконник от края и до края. Потом в дверь осторожненько протиснулся Планше с его камзолом и узелком в руках. Новообретенный слуга выглядел несколько предосудительно -- под глазом у него красовался огромный, уже посиневший кровоподтек, рукав камзола был полуоторван, а сам камзол помят и запылен. -- Черт возьми, что с тобой стряслось? -- спросил д'Артаньян удивленно. -- Можно подумать, тебя пропустили через мельничные жернова. -- И не говорите, сударь... Близко к тому. Они тут, в Менге, здоровые ребята, ну да я им показал, как умеют махать кулаками в Ниме. -- Во что ты ухитрился ввязаться? -- Ну как же, сударь, -- печально сказал Планше. -- Когда на вас набросилась вся эта свора, я почел своим долгом помочь хозяину, благо народ был сплошь неблагородный, в самый раз для меня... Поначалу дело шло удачно, но их было слишком много, и мне тоже досталось. Этот верзила, кузнечный подмастерье, знает хитрую ухватку, как подбивать под колено и валить с ног, надо будет запомнить... Ничего, я тоже кой-кому оставил добрую память, пару челюстей уж точно свернул на сторону... -- Спасибо, Планше, -- сказал д'Артаньян важно. -- Я сразу понял, что парень ты надежный... Боюсь, нечем пока что тебя вознаградить за верную службу... -- Вот тут можете не беспокоиться, сударь. Та дама, миледи, дала мне целый луидор. Она очень беспокоилась о вас... -- Ну что ты врешь, бездельник! -- сказал д'Артаньян с суровым выражением лица, внутренне ликуя в то же время. -- Не сойти мне с этого места, сударь! Клянусь богородицей, у нее даже голос дрожал, когда она сокрушалась, что вынуждена уехать и оставить вас здесь в полной беспомощности... -- Ох уж эти женщины... -- проворчал д'Артаньян с видом умудренного жизнью человека. -- Вечно они преувеличивают. Какая такая полная беспомощность, если все кончилось пустяками? Подумаешь, устроили маленькое кровопускание... Голова-то цела. -- Рад слышать, сударь, -- сказал Планше озабоченно. -- Я вижу, однако, вы к лекарствам и не прикасались вовсе? Нужно же лечиться... -- Вот то-то и оно, -- сказал д'Артаньян серьезно. -- Даже такие железные люди, как гасконцы, не отрицают медицины. Только вот что, мой любезный Планше... Собери-ка ты в мешок всю эту аптеку, всю, без малейшего изъятия, и выброси потихоньку в подходящее место... -- Но, сударь... -- Я приказываю! -- сказал д'Артаньян и добавил наставительно: -- Видишь ли, матушка дала мне с собой рецепт поистине чудодейственного бальзама, который ей когда-то открыла старуха цыганка. Бальзам этот излечивает любые раны... кроме, пожалуй что, сердечных, а порукой тому -- мой отец, который его не раз пользовал с непременным успехом... Когда расправишься с аптекой, ступай на кухню, спроси вина, масла, розмарину и еще кое-чего, что записано на этой вот бумажке... да береги ее, смотри! Мы оба будем им лечить наши раны, и ты убедишься, что цыганки не всегда бывают обманщицами... Ну, живо! -- А куда прикажете сложить ваши вещи? -- Да вот на этот стул хотя бы, -- небрежно распорядился д'Артаньян. Планше повиновался, потом, крутя головой в некотором сомнении, принялся сваливать в тряпицу флаконы и склянки. Едва он вышел, как д'Артаньян порядка ради полез в потайной карман камзола, чтобы удостовериться в сохранности своего главного достояния -- рекомендательных писем... Он раз двадцать выворачивал пустой карман, как будто это могло чем-то помочь. Он перетряхнул и ощупал камзол, как будто письма могли завалиться за подкладку, в дыру, которой не имелось. И много времени понадобилось, прежде чем он смирился с простой истиной: писем там не было... Должно быть, его яростный рев разнесся по всей гостинице -- onrnls что буквально через несколько мгновений в комнату вбежал встревоженный хозяин: -- Ваша светлость?! Д'Артаньян сгоряча выхватил из ножен шпагу, забыв, что от клинка остался жалкий обломок. Впрочем, хозяин пребывал в столь явном расстройстве чувств, что даже этот огрызок привел его в ужас. -- Ваша светлость! -- возопил он, размазывая слезы по толстому лицу. -- В чем я провинился?! -- Письма! -- вскричал д' Артаньян, все еще размахивая обломком клинка. -- Мои письма! -- Письма? -- Не притворяйся идиотом! -- взревел д'Артаньян. -- Что-то я до сих пор не встречал идиотов среди трактирщиков! Вы все себе на уме, канальи! Мои рекомендательные письма, про которые я тебе говорил, прохвост ты этакий! -- К господину де Тревилю? -- припомнил хозяин. -- И к господину де Кавуа, правой руке кардинала! -- кричал д'Артаньян. -- Итого два! Ты умеешь считать или только обсчитывать? Два письма! А сейчас нет ни одного! Он был еще довольно слаб, и эта вспышка гнева вызвала приступ нешуточной дурноты, так что д'Артаньян вынужден был выпустить бесполезный обломок шпаги и со стоном откинуться на подушки. Получив на миг передышку, хозяин, о чем-то усиленно поразмыслив, вопросил: -- Надо ли понимать так, сударь, что письма украдены? -- А ты как думаешь, болван? -- слабым голосом отозвался д'Артаньян. -- Боже мой! Репутация моей гостиницы безукоризненна... -- Боюсь, у твоей гостиницы очень скоро не останется ничего, кроме репутации, -- тихо, но достаточно грозно пообещал д'Артаньян. -- Как только мне станет чуточку лучше, я ее разнесу в пух и прах, а тебя самого... тебя самого... черт, да я тебя надену на вертел и зажарю! -- Пресвятая богородица! -- возопил хозяин с нешуточным страданием. -- Что же это творится? Господа мушкетеры грозили отрезать мне уши. Граф Рошфор обещал повесить на воротах, а теперь вот и вы... -- Позволь тебе напомнить, мошенник, -- сказал д'Артаньян, -- что и мушкетеры, и граф Рошфор далеко отсюда... а значит, я-то доберусь до тебя первым, уж будь уверен... То, что останется от твоей гостиницы, от этого притона, где грабят благородных путешественников, нужно будет, думается мне, переименовать. Лучше всего будет звучать "Трактирщик на вертеле". Как тебе? Судя по лицу хозяина, подобная перспектива не вызвала у него ни понимания, ни энтузиазма. Окончательно уничтоженный, он торчал посреди комнаты, бормоча: -- Ваша светлость, ваше сиятельство... Должно быть, вывалились в суматохе... Я сейчас всех подниму на ноги... -- И немедленно! -- заорал д'Артаньян, собрав остаток сил. Примерно через четверть часа в дверь бочком-бочком вошел Планше и доложил с опаской: -- Сударь, этот бедолага, я о нашем гостеприимном хозяине, собрался было вешаться, но я его отговорил... -- И зря, Планше, и зря... -- откликнулся д'Артаньян, уже поостыв, но все еще пребывая в сквернейшем расположении духа. -- В конце концов, "Трактирщик на веревке" ничем не хуже "Трактирщика на вертеле", сдается мне... -- Простите, сударь? -- Пустяки, это я о своем... -- сказал д'Артань-ян. -- Что же, они r`j и не нашли моих писем? -- До сих пор ищут, сударь, -- сказал Планше. -- Хозяин поднял на ноги всех, кого только мог, вплоть до конюшенного сторожа и поварят... Только я сильно сомневаюсь, что ваши письма найдутся... -- Почему? -- насторожился д'Артаньян. Планше подошел к постели и понизил голос: -- Я тут перекинулся парой слов с прислугой... Из тех, у кого глаз позорче и смекалки побольше... Они мне рассказали интересные вещи, сударь. Когда вашу милость понесли сюда и в обеденном зале никого не осталось, а ваши вещи там по-прежнему валялись, всеми в суматохе забытые, туда зашли эти два прохвоста, Гримо и Мушкетон. -- Это еще кто такие? -- Слуги тех двух мушкетеров, ваша милость. -- Гримо, Гримо... -- припомнил д'Артаньян, борясь с головной болью. -- Да, именно так его называл Атос... -- Вот именно, сударь. Гримо -- этот тот субъект с постной рожей святоши и хитрющими глазами. А второй, Мушкетон, -- толстый такой нормандец, очень даже представительный для слуги... Клодина говорит, они там пробыли несколько минут... А знаете, что самое интересное? Когда они, наконец, вышли, тот, который Мушкетон, сказал тому, который Гримо, с гнусной такой усмешечкой: "Знаешь, приятель, я не дворянин, да и ты тоже, так что с нас и взятки гладки, да и спроса никакого. Хороший слуга должен всегда ухватить мысль господина, а то и взять на себя то, что господину проделать -- против чести..." А потом добавил: "Никто и не заметит -- бешеный гасконец валяется наверху, а его слуга слишком тупой..." Тогда-то Клодина не поняла, в чем дело, но я, как только услышал, сразу догадался. Понимаете? -- Чего же тут не понять? -- уныло вздохнул д'Артаньян. -- Они решили узнать, кто я такой, посмотреть, не сыщется ли в моих вещах чего-то для них интересного... Дворянин не мог опуститься до такой низости, как воровство бумаг, зато слуга... -- Вот то-то, -- печально подхватил Планше. -- Если я правильно все понимаю, то п о т о м будет вовсе не унизительно для дворянской чести, если господин поинтересуется, что там за бумаги таскает в кармане его слуга... -- Пожалуй, -- согласился д'Артаньян. -- "Его слуга слишком тупой"! -- яростно повторил Планше. -- Ну, если нам доведется свидеться, я им постараюсь растолковать, что они насчет меня крепенько заблуждались... -- Будь уверен, любезный Планше, -- сказал д'Артаньян, надеясь, что ему удалось в точности повторить хищную ухмылку Рошфора. -- Я приложу все силы, чтобы встретиться еще разок с этими господами. Где господин, там и слуга, так что у тебя будет шанс... Ну что же тут поделаешь, если догнать их мы не в состоянии? Иди, пожалуй что, на кухню и спроси все, что нужно для приготовления бальзама, будем лечиться по-настоящему, без аптеки этого коновала... Глава шестая Гасконец в Париже Так и осталось загадкой, что именно помогло д'Артаньяну полностью оправиться и встать на ноги уже через два дня, -- то ли юношеское здоровье, то ли волшебный бальзам цыганского происхождения, то ли полное отсутствие лекарей поблизости. Быть может, все вместе. Как бы там ни было, через два дня он пустился в путь, сопровождаемый Планше на муле (хозяин "Вольного мельника" проводил его до ворот самым почтительным образом, но с нескрываемым облегчением, явно опасаясь исполнения хотя бы onknbhm{ прозвучавших в его адрес со всех сторон нешуточных угроз). Путь до Парижа был совершенно не отягощен какими-либо стычками и, откровенно говоря, даже скучен. Точности ради следует предположить: так, очень может быть, произошло оттого, что в ножнах нашего гасконца покоился вместо шпаги жалкий обломок клинка, с которым даже самый отчаянный беарнский задира не рискнул бы ввязываться в схватку. В Париж д'Артаньян въехал через предместье Сен-Антуан, где и был вынужден остановиться совершенно вопреки первоначальным замыслам. Дело в том, что он неожиданно столкнулся с новым противником, неведомым в Гаскони, мало того -- с противником многочисленным и непобедимым... Противник этот был -- парижские уличные мальчишки, весь белый день болтавшиеся под открытым небом в поисках зрелищ и объектов для издевок. С величайшим прискорбием следует поведать, что наш гасконец -- а точнее говоря, его незаурядный мерин -- моментально сделался как первым, так и вторым. Дело дошло до того, что вслед нашему герою были пропеты импровизированные куплеты, быть может, и уступавшие строфам великого Ронсара или Клемана Маро, но, должно признать, исполненные язвительного остроумия, хотя рифмы и хромали, а количество слогов в строках вряд ли соответствовало тогдашним строгим правилам стихосложения. Что еще хуже, мальчишки служили лишь, пользуясь военными терминами, запальным шнуром -- ибо привлекали