т к выходу из лаборатории. Кажется, трое инопланетян и впрямь ощутили незнакомые доселе муки ревности. Ухмыляясь, Багдадский вор позволил сопроводить себя к так называемому выходу. В рифленом полу открылся круглый люк, снизу ударило предзакатным отсветом и прохладой. - Эй, Казаковы, а вы ничего не забыли? Я ведь не горный орел и с такой высоты без парашюта сигать не намерен. - Мы спустим тебя, - торопливо засуетились яйцеголовые. - Как воду в унитазе?! - Аллегория не ясна. - Это шутка. Надеюсь, там, под нами, город? - Да. Ты будешь доставлен на крышу одного из высотных зданий. Встань сюда. О результатах эксперимента мы сообщим... Оболенский послушно шагнул на красную ступеньку, сверху вспыхнули огни, и все его тело охватил знакомый холодок антигравитационного луча. Хотел было стырить пистолет-парализатор, но одежды нет, куда его сунешь? Переноса он не почувствовал... А что все это время творилось в клинике, это, я вам скажу, в двух словах не описать. Машу Оболенскую срочно вызванивали и дома, и на работе. Из двух институтов были приглашены профессора, студенты-медики гурьбой лезли посмотреть на живое чудо. Относительно живое... То есть чудо на данный момент пребывало в состоянии медленного выхода из комы. Больной подавал большие надежды и уверенно шел на поправку, вселяя в окружающих врачей уверенность в превосходстве отечественной медицины. И тут вдруг ни с того ни с сего - нате вам - здрасте! Выздоровливающий резко вернулся к исходному состоянию, прекратил отзываться на любые раздражители и, что хуже всего, - весь покрылся непонятными цветными пятнами. Да еще такими яркими, словно беднягу вымазали финской краской "Тиккурилла"! Тело больного было четко поделено на четыре цветовых зоны: голова и плечи - синие; грудь, живот и локти - красные; бедра и кисти рук - желтые, а ноги - изумрудно-зеленые. Подобного регресса не знала даже мировая медицина... Предусмотрительные нянечки и медсестры помоложе внаглую фотографировались на фоне кровати с разноцветным Львом. С телевидения спешили корреспонденты, иностранные врачи срочно покупали билеты в Россию, но увы... примерно через час лафа кончилась. К больному настолько быстро вернулась естественная окраска, что у четверых доцентов буквально обвисли хвостики... Ярких люминесцентных пятен как не бывало! Прибывшие светила недоуменно пожимали плечами, разводили руками и глубокомысленно удалялись в курилку. Гипотез было много, однозначного ответа - ни одного. Оболенский вновь стал шевелить рукой и даже более активно поворачивать голову. Медики так и не пришли к более-менее логическому выводу, что это было. Но мне теперь абсолютно ясно, что в этом деле как-то замешаны инопланетяне. И Лев, лежащий в клинике, наверняка был просвечен теми же лампочками, что и его двойник в летающей тарелке. Хотя вот... был ли двойник? Как уже упоминалось в самом начале - это один из вопросов, так и по сей день оставшийся неразгаданным. Могла ли душа человека, лежащего в коме, путешествовать по параллельным мирам? Вполне! Но почему же тогда она не вселилась в кого-нибудь, а разгуливала в своем собственном теле Льва Оболенского?! Он же лежал в клинике! Ей-богу, если кто-нибудь из знатоков не раскроет эту загадку - в клинику попаду я сам. Просто от неудовлетворенного любопытства... Наш герой пришел в себя, потягиваясь на теплой, нагретой солнцем площадке среди оранжерей... эмирского гарема! Как только до него дошло, куда он опять влип, Лева-джан молитвенно опустился на колени, проникновенно обращаясь к небесам: - О, Аллах, всемилостивейший и всемогущий! Ни чего не скажу, удружил... Это ж такой подарок! Просто слов нет... но ты знал, ты зна-а-л! Большое тебе мусульманское сенкью! Не буду задерживать, еще раз спа сибо, я пошел... x x x Стеной тот город окружен, И в нем имеют общих жен. Почти В. Хлебников. Почти "Хаджи - Тархан". Вечера на Востоке короткие, муэдзины объявляют вечернюю молитву до заката солнца. В идеале таких молитв должно быть пять, но... Какой же бай позволит своим работникам "отдыхать" трижды в день, тратя драгоценное время на общение с Аллахом? Ни торговля, ни пахота, ни военная служба таких перерывов тоже не подразумевали, поэтому багдадцы ограничивались утренней и вечерней молитвами. Кто мог себе позволить пять - хвала Аллаху, а кто нет... В конце концов, важно не количество молитв, а их искренность! Голый Оболенский благодарил Всевышнего совершенно искренне, так что у него даже слезы на глазах выступили от религиозного экстаза. Не подумайте, что в свой прошлый визит в это благословенное место Лев стыдливо прикрывал глазки. Ничего подобного! Кроме рыжекудрой Ириды он присмотрел еще не менее двенадцати роскошных телочек и был полон решимости разгуляться от души. То гостеприимное окошечко, в которое его "пригласили" в предыдущий раз, он нашел довольно быстро и, свесившись с крыши, деликатно постучал в узорчатую раму. Удивленная красотка, выглянувшая в окно, едва не взвизгнула от восторга, только подняв глаза. Лев сыто облизнулся и, целомудренно прикрываясь ладошкой, на одной руке попробовал соскользнуть вниз. Сверзился бы сразу... Увы, порок восторжествовал, любителя гаремов подхватили и утроенными усилиями втянули внутрь. Здесь наше повествование обрывается аж на целых три дня. Ибо о трех днях, проведенных в эмирском гареме, мой друг не мог сообщить ничего вразумительного. Он только закатывал глаза, тихо вздыхал, и на лицо его набегала такая романтическая дымка, словно его только вчера выкинули из рая. Причем за неуспеваемость... Там было больше пятидесяти женщин, даже если выбирать через одну, то все равно - как успеешь?! Теперь-то уж он точно знал, какие бывают гурии и на что они способны... Эмир в эти дни гарем не посещал, был занят на пирах, устраиваемых в честь избавления города от Багдадского вора. Евнухов девицы обводили вокруг пальца просто играючи. К особо верным и любящим женам Оболенский не совался, вполне довольствуясь молоденькими и особенно обделенными вниманием девчонками от восемнадцати до двадцати пяти. В общем и целом ему было так хорошо, что он даже ни разу не вспомнил о своих друзьях... А проблемы рухнули романтично, как снег на голову. Как-то утром Лев сибаритствовал, наслаждаясь тайским массажем и танцем живота, когда одна из прелестниц вбежала в комнату с воплем ужаса: - О аллах, защити нас, сюда идет эмир! - Я занят... - отмахнулся Оболенский, еще не до конца осознав размеры катастрофы, но девушки соображали быстрее... - Сюда?! - Сюда, сюда! Прямо сюда, в гарем! - О глупая... В гарем - это одно, а прямо сюда - совсем другое, - успокоили паникершу подруги. - Что угодно нашему сиятельному мужу? - Говорят, он удивлен тем, что уже три дня мы ничего не просим, не докучаем капризами и не стремимся даже выйти погулять по саду. Наш господин в хорошем расположении духа и хочет уделить внимание всем. - Это правильно. - Встав, Лев подошел к окну, аккуратно выглянув наружу. - Bay! Да он сюда со всей стражей приперся... Держу пари, рыбки мои, нас кто-то круто заложил! - Это не я! - И не я! - Я тоже никому ничего не говорила! Все и так знают... - Повисшее молчание было тяжелым, как чугун. Никто не понял, кто именно ляпнул последнюю фразу, но всем стало ясно, что визит эмира не случаен и ничего хорошего их не ждет. - Э-э... пожалуй, загостился я тут у вас, - поразмыслив, решил Оболенский, - Пора Ходжу навестить, Ахмеда проведать, к Джамиле в гости заглянуть... - К какой такой Джамиле?! - мгновенно вскинулись девицы. - Без комментариев! - цыкнул Лев. - Уважайте шариатское право мужчины на личную жизнь. Кого же я еще позабыл? А, мой Рабинович! Мой верный ослик, чудо мое с раскидистыми ушами! Как же я по тебе соскучился... В дверь без стука влетели еще две красотки: - Лева-джан, беги! Наш муж и господин в гареме! - Уже улетучиваюсь... но вот только куда? - Ах, куда захочешь... главное, ненадолго! Действительно, из здания особо не выскочишь, в коридоре увидят, на крыше заметят, иных вариантов практически нет. На этот раз Оболенский опередил девушек в плане принятия единственно верного решения: - Женское платье пятидесятого размера, две подушки под грудь, косметику, духи и вуаль поплотнее - живо! - Так ты остаешься, о наше неутомимое счастье?! - восторженно взвизгнули девушки, Багдадский вор царственно кивнул: - Только мне надо передать срочную записку на волю. Кто сумеет "перебросить" через забор? - У Зухры и Фланмы есть знакомые стражники, они отнесут. Записка Льва на куске белого шелка сурьмой была предельно короткой: "Я - в гареме". Больше он не уместил - выводить пальцем арабскую вязь вообще чертовски трудно. Девочка с письмом умчалась прочь, при удачном исходе операции клочок ткани непременно должен был попасть в руки башмачника, а уж Ахмед поймет от кого и найдет способ предупредить Насреддина. Если, конечно, он уже вернулся от аль-Дюбины. А домулло, соответственно, из одной зависти не даст другу бесследно сгинуть в сладком плену эмирского гарема... Сам Селим ибн Гарун аль-Рашид в это время со всей свитой, при полном параде, торжественно отпирал двери "женского общежития". На самом-то деле он действительно шел с праздничным настроением и карманами, набитыми подарками. Эмиру не доложили, что в последние три дня со второго этажа здания стражники постоянно слышат подозрительный шум, более всего напоминающий крики страсти и стоны удовлетворенных женщин. Будучи людьми опытными, евнухи принимали эти доклады, но к правителю не обращались, понимая, что в отсутствие законного мужа у женщин могут быть "свои секреты". Однако последовавшие за этим жалобы от старших жен на "чужеродный запах мужского тела" и, главное, весомое улучшение аппетита молоденьких наложниц, уносящих еду целыми подносами, возбудили в хранителях гарема логичное недоумение. Посовещавшись, они толпой направились к правителю Багдада, деликатно поведав ему о необходимости навещать своих благоверных хотя бы иногда, ибо если "боевой конь долго томится без дела, то падает на колени"... Эмир опомнился, принял целебный отвар из секретного набора алтайских трав и выразил желание провести ночь вне мужской части дворца. О том, чтобы с ним отправились верные нукеры, благоразумные евнухи позаботились заранее. Они же и утвердили план встречи высокого гостя... - О благочестивые дочери мусульман, радуйтесь - ваш муж стоит у входа! Надевайте лучшие одежды, доставайте дорогие украшения, берите индийские благовония, ибо сегодняшней ночью эмир может войти к каждой! Встречайте своего мужа и господина, согласно заповедям Аллаха, с кротостью и благоговением, с любовью и лаской, с уважением и почтением! Не прошло и десяти минут, как дисциплинированные мусульманские женщины уже стояли в ряд соответственно возрасту и ранжиру. Сначала старшие жены, потом любимые, затем фаворитки, наложницы, танцовщицы, певицы и просто "девушки приятные повсюду"... Вот где-то среди них и затесалась совершенно новая "жена" почти двухметрового роста, с богатырским разворотом плеч и сорок третьим размером туфелек. Она единственная не склонила головы при виде вошедшего в гарем эмира, а лишь вскинула массивный подбородок, демонстративно скрестив руки на арбузной груди. Оболенский был не очень хороший актер, хотя... эмир тоже оказался не лучшим театральным критиком. В любом случае его взгляд зажегся не подозрением, а любопытством... x x x Законопослушная девушка всегда рада помочь главе государства. Моника Левински. Одним движением бровей Селим ибн Гарун аль-Рашид дал понять, что все остальные свободны. Внимательные евнухи быстро разогнали недовольно попискивающих женщин по их комнатам. Лев остался один посреди чистого зала, как дуб в грозу. По знаку эмира двое евнухов склонились - перед правителем в подобострастных поклонах. - Кто эта гордая чинара? - А... о... уй, наш благородный господин, видимо, совсем забыл эту красавицу... - кое-как промямлил главный "зэвгар" (домашнее сокращение от "заведующий гаремом"). - Ее прислал халиф самаркандский как знак дружбы и военного союза против неверных. Давно, еще до Ночи Бесстыжих Шайтанов... - Вай мэ, действительно забыл... - виновато улыбнулся эмир. - А что она умеет? - О, все на свете! - Евнухам было некуда отступать. Признайся они, что впервые видят эту кряжистую дылду, - им бы просто отрубили головы за халатность. - Она танцует, поет, играет на свирели и знает все тайны возлежания по-самаркандски! - Как ее имя? - Сию минуту, светлейший... - Завгар бросился к хладнокровно ожидающей девице, едва не падая от усердия и страха. - Как твое имя, о дочь моего позора?! - Ну, положим, Фекла... - Вай дод!... О блистательный эмир, имя твоей новой наложницы Положим Фекла-ханум! - Шайтан побери этих самаркандцев за такие странные имена...-удивился Селим ибн Гарун аль-Рашид. - Неужели я уже сочетался с ней законным браком? Евнухи беспомощно уставились на Оболенского. Он кокетливо откинул с плеча россыпь искусственных косичек, приподнял вуаль, подмигнул эмиру и честно признался: - Нет, дорогой мой, руку и сердце ты мне еще не предлагал и марш Мендельсона для нас пока не играли. - Тогда покажи мне свое умение, и я уединюсь с тобой, и случится мне войти в тебя, если ты бусина несверленая и кобылица другими не... - Ты меня еще верблюдицей обзови, ага... - неожиданным басом рявкнула самаркандка. - Войдет он. как же... Да я сама тебе так войду! Я, между прочим, девушка из приличной семьи и до свадьбы себя лапать не позволю! А приставать к девственницам с такими охренительными предложениями Шариат не позволяет... Сказать, что эмир малость обалдел, значит не сказать ничего. В идеале Коран дарует женщине с мужчиной равноценные права, но на практике все прекрасно понимают, как далек идеал от действительности. Впечатлительные евнухи, например, без слов рухнули в обморок, ибо на их глазах было совершено величайшее оскорбление законов Шариата - женщина противоречила мужчине! Причем кому?! И при свидетелях... Лев же без тени смущения шагнул к остолбеневшему эмиру и, ласково потянув его за бородку, интимно предложил: - Но если хочешь, я для тебя станцую. А может, еще и спою... Эй, эпилептики, подъем! И усадите куда-нибудь моего сиятельного ухажера - я плясать буду! Судя по тому, что завгар с подчиненными не отреагировали, их обморок был предельно искренним. Оболенскому пришлось дважды хлопнуть в ладоши перед носом эмира, прежде чем со второго этажа набежали его любопытствующие подружки и усадили правителя Багдада на гору пуховых подушечек. Они же мгновенно принесли бубен, пару дудочек, а дудар и некое подобие двадцатиструнной арфы - для аккомпанемента. Лев чувствовал себя как Остап Бендер на пике вдохновения, по уши в адреналине, и, не приведи аллах, остановить не вовремя! Дудар он забрал себе, перехватив на манер бас-гитары, и хотя совершенно забыл полный текст песни, но припев исполнили с большим чувством и бешеным энтузиазмом: Мне другой награды не надо! Ты один - мой смех и награда! Быть твоей рабыней я рада, А другие - кыш, кыш, кыш!!! Остановившиеся глазки Селима ибн Гаруна аль-Ра-шида быстренько оживились, и даже увлажнились некоей восторженной сентиментальностью. Он явно испытывал большое удовлетворение, глядя, как на повторе припева "самаркандская чинара" перехватила дудар за гриф и размахивала им над головой, "отгоняя" от его царственной особы "ненавистных соперниц". Оболенский действительно разошелся не на шутку! Его глаза метали молнии, привязанные косы свистели в воздухе, а сам танец все больше напоминал вдохновенную помесь "казачка" и шаманской пляски. Под конец он еще рухнул перед повелителем на колени и по-цыгански потряс плечами: Па-а-целуй меня, ты мне нравишься! Па-а-целуй меня, не отравишься! Такого в эмирском дворце не слышали со времен его сдачи в эксплуатацию. Муж и господин попятился задом... Одно дело - намекать даме на возможность более близких отношений и совсем другое - когда дама прет на тебя, как бронетранспортер, недвусмысленно угрожая изнасиловать в зюзю! Евнухи не делали даже попыток поднять бритые головы, им давно все было ясно. Не подумайте, что эмир отличался таким уж скудоумием, то, что перед ним слишком мужеподобная женщина, он понял сразу. Просто в его феодальном мозгу не могла зародиться сама мысль о том, что под личиной женщины скрывается настоящий мужчина. Ибо это было бы полным крушением всех устоев и мгновенно сделало бы его посмешищем не только Багдада, но и всего мусульманского Мира. Получилось, как в сказке Андерсена "Новое платье короля". Король не хотел знать, а прочие знали, но молчали... - Уф... - Оболенский в изнеможении плюхнулся рядом с эмиром, панибратски обнимая его за плечи. - Ну, как тебе, брильянтовый наш? - О, этот танец воистину послужил усладой моему сердцу...-робко выдохнул Селим ибн Гарун аль-Ра-шид. Многие мужчины, гордые своей храбростью и твердостью в делах власти, совершенно беспомощны, когда их прижимает женщина втрое крупнее. - А возлежание по-самаркандски? - Я ж говорю - только после штампа в паспорте. - Воистину ты мудра и благочестива, о Положим Фекла-ханум! - поразился правитель, а завгар приподнялся на четвереньки, старательно кивая в такт словам эмира. - Я не обижу тебя и не унижу себя настаиванием на ночи любви в твоей комнате. Но пусть завтра же нас свяжут брачные узы! - В смысле, мы оформим юридический брачный договор? - разом вскинулся Лев. - Имей в виду, я буду настаивать на шестидесяти процентах совместно нажитого имущества даже в случае отсутствия детей! - Ты родишь мне сына, - покровительственно улыбнулся повелитель Багдада и ласково потрепал "красавицу" по бедру. - Ой, чей-то в этом пункте у меня здоровые сомнения... - Вот, возьми это кольцо в знак моего расположения. Я пока проведаю старших жен, а вам должно подготовить мою новую невесту к завтрашней церемонии, - поднимаясь, кивнул эмир, евнухи подобострастно склонились в поклонах. - Пусть халиф самаркандский знает, что я не оставил его дар без внимания... - Все равно не буду сына рожать! - упрямо буркнул Оболенский вслед удаляющемуся владыке. Присутствующие девицы прыснули в безудержном хохоте... x x x У невесты эмира ВСЕГДА много родственников. Закон жизни. В ту ночь мой друг "реально оторвался по полной программе". Понимая, что завтра они его уже не увидят, наложницы и фаворитки плюс две юные жены устроили Оболенскому настоящий праздник! Вино текло рекой: одежда слетала, как шелуха; халва с орехами валялась горками, а поцелуи были столь частыми, что и вздохнуть-то толком некогда... Жар страсти и неистовство стонов заставили двух евнухов помоложе экстренно задуматься об отставке, а четырех охранников у дверей довели-таки до греха... Что делать - Восток есть Восток, и отношение к чувственным наслаждениям там несколько иное, чем у нас. Если в Сибири это служит лишь способом согреться, то в Индии и Персии искусство любви считается даром Всевышнего и величайшим благодеянием для человека. Утро этот человек встретил, так и не сомкнув глаз... Завгар осторожно скребся под каждой дверью, извиняясь и выспрашивая, где тут, собственно, обитается прекрасная пэри - Положим Фекла-ханум? Оболенский заскрипел зубами, но менять прозвище было поздно, оставалось только достойно доиграть свою роль до конца. Рыдающие девушки вырядили его так, что хоть сейчас мог бы претендовать на звание первой красавицы бразильского карнавала. Главный евнух терпеливо ждал его у дверей: - Эмир требует, чтобы ты, о почтеннейшая, явилась к нему, дабы при свидетелях отметить ваш брачный... - Знаю, знаю! - раздраженно отмахнулся Лев, поправил вуаль на носу и, не оборачиваясь, пошел по коридору. Бедный завгар бежал следом, не успевая за широким шагом "невесты из Самарканда": - О благороднейшая Положим Фекла-ханум, а не расскажешь ли ты мне, скромному служителю эмира, в какой день и месяц какого года ты попала в наш гарем? - Не помню, - на ходу огрызнулся Лев, - нам, красивым бабам, это без надобности. - О блистательная и восхитительнейшая роза эмирского сада, а в какой же комнате и кто тебя поселил, ибо память все чаще изменяет мне, а на евнухов помоложе никогда нет надежды. - На евнухов вообще надежды нет! Не мужики, а тьфу - сплошное недоразумение! Хуже голубых, ей-богу... - Такими нас создал Аллах! - попытался оправдаться заведующий гаремом, но получил в ответ только короткий взрыв издевательского басовитого хохота: - Что, вот так, своей собственной рукой и создал?! Не срамись, дедуля, Аллаху больше делать нечего, чем таких бородатых телепузиков кастрировать... И вообще, че ты ко мне пристал? Не видишь, какая я раздражительная... - Вижу, понимаю, опыт есть... - уныло повесил го лову евнух, а Оболенский прошествовал мимо двух страшно суровых стражников, не удержался и свистнул у обоих по кошельку (у одного из-за пояса, у другого из-за пазухи). - Ладно, отец, извини за грубость. Прими в качестве презента, не такая я уж сволочная стерва... - Пересыпав монеты из кошельков в трясущиеся руки старого евнуха, он позволил беспрепятственно проводить себя в мужскую часть дворца, где трое невольников с обнаженными мечами торжественно отвели их в церемониальную залу. Эмир возлежал на низкой кушетке, утопая в шелковых подушках, и медленно посасывал кальян. Вокруг плотной толпой стояли придворные, из знакомых лиц выделялся только господин Шехмет, начальник городской стражи Багдада. Здесь же стояла парочка имамов и невысокий благообразный старец с необычайно длинной бородой. - Сапам алейкум, граждане! - Мой друг так и не понял, почему после его общего приветствия в зале повисла нехорошая тишина. - Это она? - прозвучал наконец ровный голос эмира, и старец с бородой рухнул ему в ноги. Собственно, специально он этого делать явно не собирался, просто запнулся ногой о полы своего полосатого длиннющего халата. Или ноги сами собой подкосились, это вернее... - Она! О Аллах, благослови великого и мудрого правителя города Багдада за то, что он вернул мне мою давно потерянную дочь! Эмир глянул на Оболенского, Оболенский на эмира, что-то где-то шло не по плану. Вместо ожидаемой свадьбы смутно вырисовывалась пародия на телепередачу "Моя семья". Впрочем, она и так является пародией... - Мы с моей благопристойной супругой Айшой жили в большом доме, в самом центре Бухары. Я тогда был знаменитым купцом, и мои караваны ходили во все стороны света!.. Когда Всевышний подарил нам дочь, вся Бухара плясала на этом празднике... - M-м... но ведь эта девушка из Самарканда? уточнил владыка. - Воистину так! Ибо сразу же после первого месяца мы переехали в этот замечательный город, где у меня жили бедные родственники. Аллах заповедал помогать ближнему - и моя маленькая Фатима... - Положим Фекла, - еще раз поправил эмир. - Какого шайтана? - не выдержал старец. - Кто мог так обозвать мою возлюбленную дочь?! - Она сама сказала! - Вай мэ... премудрый и ученейший из всех мужей, великий Сзади как-то сказал: "Слова женщины - истина лишь для самой!" Разве отец не лучше знает имя, которое он дал своему ребенку? Оболенский украдкой оглядел присутствующих. Вроде бы все были согласны... Старик подмигнул ему и продолжил тем же менторским тоном: - Иди сюда, о дочь моя, украденная злыми разбойниками Кадиса и воспитанная в беззаконных землях франков, откуда тебя вовремя спасли вольные сыны моря - пираты Алжира, и доставили халифу Самарканда девственной, что уже само по себе есть великое чудо Всевышнего! Все ли ты поняла, карданный вал тебе в заднюю дверцу?! - Мог бы и не разжевывать... - удовлетворенно мурлыкнул Лев и с разбегу бросился "на ручки" вставшему с пола другу. - Папа! Сколько лет, сколько зим, как я скучала, кто бы знал... Ой-е, шире вселенной горе мое! Прижми меня покрепче, я твоя маленькая зайка... - За-а-души-шь... - едва не поперхнулся бородой несчастный Насреддин. - Слезь, зараза!... Я же живот надорву... - Вах, вах, вах... - искренне умилились все присутствующие. Встреча двух родственников после долгой разлуки казалась безмерно мелодраматичной. Вид двухметровой "девицы" на руках у почти падающего "папочки" вызывал слезы на глазах и обращал взоры к высоте небес, соизволивших пролить на землю такое счастье... - Клянусь бородой пророка, когда стражники доложили мне, что благообразный старец ищет свою дочь в моем гареме, я не сразу поверил, - начал Селим ибн Гарун аль-Рашид, когда ахи и охи несколько приутихли. - Но ныне стыжусь своих подозрений... Хотя всякому правоверному свойственно совершать ошибки, ибо шайтан не дремлет! - Как ты узнал, что я - твоя дочь? - не разжимая зубов, спросил Лев. - "Я - в гареме!" Кем еще ты там мог вырядиться?! - так же, не снимая улыбки, пояснил Ходжа. - Но сегодня у всех нас будет радостный день, - тем же тоном продолжал эмир, - ибо намерен я взять эту девушку в жены! Достойно истинной мусульманке во всех странствиях и напастях сберегла она свою честь и готова принести ее мне на брачном ложе. - Ты не говорил, что выходишь замуж за эмира, - тихо процедил домулло. - Можно подумать, меня спрашивали?! - скорбно ответил Оболенский и приветливо помахал правителю рукой. По знаку эмира вперед вышли два имама, на чалме каждого сверкал кусок зеленого шелка - знак паломничества в Мекку. Один ловко установил нечто вроде пюпитра, а другой торжественно возложил на него Коран. Брачная церемония на Востоке проводится быстро и по-деловому... x x x Герой делает трупы, а трупы делают из него героя. Парадокс, но факт. А вы обратили внимание на то, что в этом романе еще ни разу никого не убили? Во всех моих предыдущих книгах трупы если и не громоздились горами, то уж по меньшей мере без трех жмуриков повествование никак не складывалось. Фэнтези - литература сильных страстей и ярких характеров, соответственно, без убийств в ней ну никак нельзя обойтись! Если уж не главный герой и не его возлюбленная, то хоть какой-нибудь второстепенный злодей точно должен примерить белые тапки. "А как же Ай-Гуль-ага?" - скажете вы и будете уличены в невнимательности. Старого вампира никто не убивал - он сам отравился. Так же как и прочие гули, решившие полетать с минарета под воздействием опиумных паров. Вот видите, это еще одно весомое доказательство, что весь роман не выдуман, а почти дословно списан со слов прямого очевидца. Ведь сочиняй его я, Багдадский вор уже давно бы избавил город от деятельного эмира посредством волшебного ятагана с именем, ничего не говорящим непосвященному лицу. На самом деле никакой брачной церемонии не было. Ходжа только взглянул в помутившиеся глаза друга и содрогнулся - в небесной голубизне посверкивали знакомые искорки. И значит, грозовые тучи неумолимо собираются над головой Селима ибн Гаруна аль-Ра-шида! Красное с золотым люрексом платье невесты уже едва не лопалось на напряженных плечах Оболенского - потомственный русский дворянин ни за что не хотел выходить замуж! Даже чуть-чуть. даже в шутку... даже за эмира... Всем присутствующим тоже вроде бы показалось, что "дочь купца" как-то странно покраснела, и эта краска скорее означала гнев, чем стыд. Всесильный владыка махнут рукой, первый имам открыл Коран, и тут домулло решительно шагнул вперед - О великий и могущественный правитель! Ты оказываешь мне, безродному, великую честь, становясь моим сиятельным зятем. Но пусть и все гости твоего дворца, и слуги, и рабы твои, и визири, и прислужники, и нукеры, и стражи знают, что не последнее чучело отдал тебе бедный бухарский купец из Самарканда. Люди! Взгляните на нее. У кого есть дочь лучше, выше и сильнее моей?! - Пусть говорит, - милостиво качнул бородой эмир, - купеческая натура всегда берет верх - он не может не похвалить свой товар... - Глядите же, правоверные мусульмане, и пусть взоры ваши видят истину, ибо дочь моя заметней, чем знамя! Тело ее подобно чистому золоту, мягкому шелку и свежему курдюку! (На этом эпитете Оболенскому, уже расплывшемуся в довольной улыбке, резко поплохело, а это было еще только начало). Щеки ее равны степным макам, живот втянутый, с тремя складками, пупок вмещает полстакана подсолнечного масла, бедра похожи на подушки, набитые павлиньими перьями, а между ними находится вещь, которую бессилен описать язык... - Какая вещь? - едва сдерживаясь от рыка, прошипел Лев - Которую бессилен описать язык, и при упоминании ее наворачиваются слезы! Этому нет названия. - Ах, вот ты о чем. Ну почему же нет? - Вешний бутон, распустившаяся роза, благоуханный тюльпан! - продолжал надрываться Ходжа. - Хм... вообще-то у нас все гораздо проще и приземленнее. - Молчи, о неразумное дитя! Опусти свой взгляд и не смей поднимать его на великого эмира, доколе не станет он мужем твоим, а ты женой его. И тогда войдет он, подобно финику, в твою пшеницу, и будет кусать тебе щеки, и ложиться на грудь движениями каирскими, заигрываниями йеменскими, вскрикиваниями абиссинскими, истомой индийской и похотью нубийской, жалобами деревенскими, стонами дамасттскими, пылом астраханским, наскоками самаркандскими, резвостью городскою, толчками бухарскими, жаром саадииским, томностью александрийской и ревностью корсиканской! К концу перечисления все, от последнего раба до первого визиря, в изумлении раскрыв рты, уставились на великого эмира. Селим ибн Гарун аль-Рашид еще никогда не чувствовал себя столь неудобно. Подобные восхваления не редкость на пышнословном Востоке, однако обычно венценосные особы выслушивают оды другого рода. О победе над врагом, например... О храбрости, силе, милосердии и сыновней почтительности. Но не о феерических возможностях в плане гольного секса! - Откуда ты все это знаешь? - "Дочь" незаметно пихнула коленкой отца. "Старец" потер ушибленную задницу, огрызнувшись сквозь зубы: - Книжки надо читать, о бестолочь, бесполезно-необразованная... Для тебя же стараюсь! - Чем? Готовишь меня к прелестям замужней жизни?! - Тяну время-а! О пророк, дай мне еще немного терпения и силы. Я верну, я очень долго не буду тебя беспокоить из-за этого неблагодарного отпрыска глупых сибирских барсуков! - Довольно, старик! - Огромным волевым усилием эмир набрал в голос металла и требовательно поднял руку. - Нам надо покончить с церемонией побыстрее, на сегодня есть и другие, не менее важные для правителя, дела. - Слушаю и повинуюсь, но если мне будет позволено... Поздно, домулло уже никто не слушал. Стражники ударили мечами в щиты, и первые слова извечной молитвы Корана уже срывались с богопослушных губ имамов: - Алла-а! Биссмилле, ир рэхим ин рехмен! Воистину велик и мудр Аллах и деяния его подобны... - Великий эмир! Срочная весть для великого эмира!! Благая весть!!! - В зал вбежал мокрый от усердия стражник. - На базарной площади нашего благословенного города пойман сам Багдадский вор! - Не может быть... - прошелестело по толпе придворных. - Ты забылся, воин... - Селим ибн Гарун аль-Рашид чуть нахмурил брови. - Глава городской стражи, благородный господин Шехмет, уверял меня, что Багдадского вора забрала на небо сверкающая колесница святого Хызра! - Так то был молодой вор, - охотно пояснил вестник. - А мы задержали старого. Помните, он еще стихи о пьянстве и греховной любви проповедовал? - Хайям ибн Омар?! - От изумления эмир даже вскочил на ноги, раскидав во все стороны вышитые подушки. - Неужели нам удалось наконец поймать этого старого развратника, чьи бесстыжие стихи губят нравственность и веру в молодых, неокрепших сердцах... - Воистину так, о сиятельный! Царедворцы шумно поздравляли друг друга с успехом, Лев и Ходжа молча выпялились на счастливого стражника, не в силах поверить, что все, сказанное им, правда. Может быть, охрана ошиблась? Может быть, это вообще совсем другой старик? Ведь дедушка Хайям давно должен был загорать на курорте, спокойненько передоверив весь план посрамления эмира - своему великовозрастному внуку... И ведь нельзя сказать, что Оболенский с задачей не справился. Он изо всех сил старался выделиться, и уж действительно только что не женил эмира на себе. Не успел, если быть объективным... - Все на площадь! Привести в порядок место казни. Собрать весь Багдад, пусть люди видят, чья твердая рука защищает законную власть и порядок! Позовите палача, пусть возьмет самый большой ятаган... Свора прихлебателей, кланяясь, бросилась к выходу. О "бедном купце" с нескладной "дочерью" все разом подзабыли. Кто бы поспорил - грядущее зрелище было куда интереснее традиционной свадьбы. Причем свадеб-то уж всегда и везде полно, а по Шариату все это делается очень просто. У молодых выясняют их обоюдное согласие, читают над ними Коран, и... все, хвала аллаху - они уже муж и жена. - Я так понял, братан, свадьбы не будет? - Если не поспешим, Лева-джан, то будут похороны. - Селимушка, погоди! Не бросай свою суженую! Куда пошел, стой, тебе говорят! Сто-о-й! Ходжа, за мной! Мы все равно его поймаем... x x x Обижающий поэта упрекнет и Аллаха. Догмат Корана. Экстренный выезд Селима ибн Гаруна аль-Рашида был обставлен с надлежащей помпой и двинулся за ворота примерно через час. Понятное дело, надо же было одеться соответственно случаю, подготовить лошадей, снарядить повозки, выстроить стражу, эскорт, конвои, перекусить перед выходом... Час - это еще рекордная скорость, в обычном режиме парадный выезд властителя готовится за неделю вперед. Если бы там и преступников ловили такими же темпами, волна бандитизма захлестнула бы Багдад в течение месяца... Лев и Ходжа тоже зря времени не теряли, перехватив того самого молодца, что докладывался эмиру. Парень впал в болезненную "звездность", высокомерно отказываясь отвечать на вежливые вопросы "какого-то там старого купца"... Оболенскому пришлось брать проблему в свои руки: после выкручивания запястья и двух омоновских пинков по почкам стражник раскололся. Не осуждайте моего друга, в иной ситуации он бы не распускал кулаки, но сейчас на карту была поставлена жизнь его деда! Оказалось, что Хайям ибн Омар практически сам сдал себя в руки городской охранки. Старый пьяница, будучи абсолютно трезвым, подошел к двум стражникам, осуществляющим дневной обход базарной площади, и прямо спросил у них: где его внук, Багдадский вор - Лев Оболенский? Те, естественно, радостно ответили, что уже на небесах! Старик охнул, начал рвать на себе одежду, бить себя кулаками в грудь и всячески поносить благочестивое правление эмира. На том его, собственно, и повязали... Стража утверждала, будто бы Хайям оказал сопротивление, даже кого-то там ударил. Скорее всего, это была грязная ложь, грубо сляпанная в надежде на большую награду за задержание "особо опасного преступника". Сверх этого никакой полезной информации выбить не удалось. Молодого стражника отпустили, он вроде бы побежал кому-то жаловаться, но передумал. Оно и правильно, стыдно признаваться, что тебя побила девушка... почти двухметровая... с косой саженью в плечах. Однако после выяснения сути дела нашим героям легче ничуть не стало, То есть разумного плана спасения старого Хайяма ибн Омара ни у кого не было. На площадь они попали вместе со всем эмирским парадом (выкинув из второй повозки двух каких-то особенно визгливых царедворцев). А народу вокруг видимо-невидимо! Вся площадь от края и до края волновалась многоцветным ковром, словно поле пшеницы, где каждый колосок был живым человеком. Кто-то что-то кричал, размахивал руками и ощущал себя незыблемой частичкой того огромного тысячеликого организма, носящего красивое и вольное имя - народ! Весь Багдад, от старого до малого, собрался по зову глашатаев, и никто на свете не мог бы сейчас сказать, что его переполняет: радость или горе, слезы или смех, гнев или печаль? Лица людей были суровыми и напряженными. Если эмир рассчитывал казнью пожилого человека укрепить свой престиж, демонстрируя, каким образом можно заботиться о нравственности молодежи... либо он не знал свой народ, либо не уважал его. Толпа способна качнуться в любую сторону - построить храм и разнести город. Но народ - не толпа, и уж тем более не быдло. Старого поэта многие знали, его стихи гуляли по рукам и заучивались наизусть, передаваясь из уст в уста. Чтобы убить человека, прежде надо убить его славу! Эмир этого не учел... Одной стороной базарная площадь прилегала к крепостной стене, в тени которой был установлен большой помост с черной плахой посередине. Ближе к стене на помосте высились ряды скамей наподобие амфитеатра. В центре, под балдахином, уже устанавливали переносной трон для правителя. Пленника держали в небольшом караульном помещении у той же стены. Больше половины шехметовской стражи стояло здесь боевым порядком с обнаженными ятаганами. Перед эскортом эмира народ послушно разошелся в стороны, давая место для прохода. Селим ибн Гарун аль-Рашид прогарцевал на редком андалузском жеребце иссиня-черной масти, приветливо помахивая плетью направо-налево. Багдад встретил его молчаливыми поклонами. Оваций не было, приветственные крики изображала исключительно стража. Помост окружили тройным кольцом всадников, а места вокруг эмира быстро разобрали шустрые придворные. Седобородый купец с наглой дочерью бесцеремонно уселись в первом ряду и даже цыкнули на помощника визиря, пытавшегося их оттуда согнать. Под барабанный бой и рев длинных труб на "ковер крови" был выведен злостный нарушитель нравственности - поэт, пьяница и вор Хайям ибн Омар. Вся площадь невольно зароптала, видя перед собой высохшего старика в поношенном халате и застиранной чалме. Но дух его не был сломлен, глаза горели обжигающим пламенем, а в поступи чувствовалось врожденное величие образованного человека. Такого можно казнить, но нельзя заставить служить власти... Эмир милостиво качнул пальчиком, и подобострастный казий бросился изображать мирового судью: - О великий владыка Багдада, и вы все, правоверные мусульмане, внемлите мне, ибо тяжек грех человека, стоящего передо мной, и горько мне видеть бездну его падения. Дожив до седых волос, он презрел мудрость аксакалов и толкнул своими грязными рубай десятки доверчивых юношей на стезю порока! Я не хочу обвинять его, хотя Коран учит нас говорить правду в лицо, ибо только так мы можем спасти сбившегося с истинного пути мусульманина. Мне достаточно лишь громко прочитать эти бесстыжие строки, и тогда каждому из вас станет ясно, за что будет наказан этот Человек. Мы скорбим о нем! Мы оплакиваем его, ибо демоны Зла заберут его душу, навеки лишая ее возможности услышать пение райских гурий! Итак, Хайям ибн Омар, признаешь ли ты за собой написание стихов, прославляющих пьянство: Под мелодию флейты, звучащей вблизи, В кубок с розовой влагой уста погрузи. Пей, мудрей, и пускай твое сердце ликует, А непьющий святоша - хоть камни грызи! - Признаешь ли ты, старик, эти строки своими?! - Да. Вся площадь примолкла, и тихий голос Хайяма долетал до самых дальних ее уголков. - Но восславления греха, запрещенного Кораном, тебе было мало... Ты хвастливо написал о своем самом страшном для истинного мусульманина проступке - о воровстве! И где?! В святом месте - в мечети! Да, правоверные, этот человек ограбил мечеть! Его стихи выдают его с головой: Вхожу в мечеть. Час поздний и глухой. Не в жажде чуда я и не с мольбой. Когда-то коврик я стянул отсюда, Истерся он, хочу стянуть другой. - И это я написал. После такого признания над Багдадом пронесся недоуменный ропот. Довольный собой казий еще раз поклонился эмиру и продолжил: - Но это не все! Человек, стоящий перед вами, создал сотни стихов, восхваляющих греховную похоть. Не любовь! Ибо, как написано в Коране, мужчина любит лишь своих законных жен, а в рубай этого безрассудного старца нет ни слова о законной жене! Он разрушает сами основы семьи и брака! Он призывает юношей пить вино и развлекаться на лужайках с музыкантшами, танцовщицами и продажными девками! Вот его слова: Я терплю издевательства неба давно. Может быть, за терпенье в награду оно Ниспошлет мне красавицу легкого нрава И тяжелый кувшин ниспошлет заодно... - Я признаю эти стихи. Теперь уже не ропот, а рокот возмущенных голосов повис в воздухе. Оболенский слушал все обвинения в адрес дедушки, опустив голову. Как бывший работник прокуратуры, он не мог не признать их весомость и состоятельность. Хотя... все равно бы не вспомнил, что такое "прокуратура". - О Аллах, всемилостивейший и всемогущий! Если бы только этим ограничивались прегрешения этого человека, мы бы простили его, снисходя к его почтенным годам. Но он посмел поднять руку на... самого Всевышнего! Он, в своем слепом ничтожестве, попытался свалить на Аллаха всю ответственность за свои же грехи. Он бесстыдно обвиняет самого Господа в нарушении законов Шариата. Вы только послушайте, правоверные: Ко мне ворвался ты, как ураган, Господь, И опрокинул мне с вином стакан, Господь![ ]Я пьянству предаюсь, а ты творишь бесчинства? Гром раздери меня, коль ты не пьян, Господь! Дальше обвинителю пришлось кричать в полную глотку, дабы хоть как-то перебить фанатичный рев толпы. Хайям ибн Омар только молча кивнул, в очередной раз подтверждая свое неотъемлемое авторство, и остановить вой оголтелых фанатиков было уже невозможно. Не будем врать, что в вину старика поверили все, для большей части народа его стихи были абсолютно близки и понятны своим истинным, а не поверхностным смыслом. Но были и другие... Дураков, как правило, много не бывает. Но они шумны, энергичны и полны нечеловеческой злобы к любому творцу, пытающемуся жить своим умом - вне понимания их узколобого мира. Поэтому, когда казий патетично бросил в толпу: "Виновен ли этот человек?" - нашлись те, кто счастливо завопил: "Виновен!" Селим ибн Гарун аль-Рашид был очень доволен. Огромный волосатый палач положил тяжелую пятерню на хрупкое плечо старика... x x x Все лучшее о себе я тоже услышу после смерти... Автор. Вот мы не так давно рассуждали с вами о похожести религиозных догматов, а теперь коснемся одного, очень яркого, различия. Помните, как сказано у христиан: "Тому, кто ударит тебя по правой щеке, подставь левую..." Это, видимо, для того, чтобы бьющему стало как-то стыдно и он больше не дрался. А может, и извинился в придачу... Но честно предупредим: на пьяниц, наркоманов, садистов и душевнобольных это правило не распространяется! В исламе все иначе, там официально разрешено "отвечать на зло равноценным злом". Хотя "простивший и смирившийся будет возвышен Аллахом"! Вот видите, им, восточным людям, это можно, а нам... Может быть, именно поэтому мы так легко забываем добрые христианские законы и с присущим русскому человеку смирением, получив по правой щеке, размашисто сворачиваем зачинщику челюсть! Всю челюсть. Чего уж там на пощечины размениваться... - Ты хочешь что-нибудь сказать? - Эмир поднял руку с холеными пальцами, посверкал перстнями, и над площадью разом воцарилась тишина. - Говори, ибо следующие слова ты будешь произносить уже перед престолом Всевышнего! - Я... старый, выживший из ума глупец... - Хайям ибн Омар высоко поднял голову, чтобы никто не видел его слез. - Я писал свои стихи для людей, обладающих тонким умом, чувствующих шутку, и если над кем и смеялся, так лишь над самим собой. Но я виновен перед Аллахом... И вина моя столь велика, что не имеет прощения! Я... своими руками... послал в Багдад самого прекрасного, самого умного, самого почтительного из всех юношей - своего внука Льва Оболенского... Здесь стоит сделать короткий перерыв ради описания выражений лиц присутствующих. Должен признать, что все многообразие чисто человеческих эмоций разом проявилось в исключительной полноте и первородной яркости. Народ вытянул шеи и разинул рты - оказывается, ловкий Багдадский вор был внуком знаменитого поэта! Эмир вытаращил глаза, до боли в пальцах впиваясь в подлокотники трона, - ему совсем не хотелось, чтобы на площади, прилюдно, вспоминали о том, как этот молодец украл рыженькую танцовщицу Ириду! Благородный господин Шехмет молил небеса, взявшие Льва Оболенского, чтобы те его ни за что не возвращали! А сам Багдадский вор шумно рыдал на плече у Ходжи Насреддина, вытирая мокрый нос его же фальшивой бородой, потому что "таких хороших слов он от дедушки с детства не слышал"... - Да, мой бедный внук был вором... это я сделал его таким. Ибо если у народа нет своего героя, то и неуловимый солнечный зайчик может разить его врага страшнее удара молнии! Мой мальчик был высоким, сильным, голубоглазым, его нельзя было не заметить в толпе. Быть может, он жил грехом, но у него было большое сердце... Скажите, правоверные, разве он хоть кого-нибудь довел до нищеты? Разве украл последнюю лепешку у бедной вдовы? Разве он обидел ребенка? Разве не раздавал все ворованное простым людям? - Воистину так... - прошелестело над базарной площадью, а эмир посмотрел на начальника городской стражи таким взглядом, что тот начал икать. - Багдадский вор клеймил жадность, глупость и чванство. Он был для вас звуком праздничного бубна, потаенным смехом в ночи, глотком свободы в тисках безжалостного закона. Закона - единого для всех, а потому карающего без разбора... Стражи сказали, что мой внук уже... на небесах... Зачем мне жить? Пусть и моя стариковская голова падет к неумолимым стопам Закона, разучившегося смеяться. - О чем ты говоришь, вздорный старик?! - рискнул вставить свое слово казий. - Закон - праведен и дан нам Всевышним для укрепления души и смирения страстей. Тот, кто нарушает законы, идет против воли Аллаха! - Ты прав, о почтеннейший... - печально подтвердил Хайям. - Мудрость предпочтительнее беззаботного смеха. Я низко склоняюсь перед каждым мудрецом, учащим в своих книгах юношей правде жизни. Пища для ума, как и пища для тела, должна быть и правильной, и полезной. Мой внук был насмешкой над вашими мудрыми речами... и это плохо! Но что будет с человеком, если его поить только молоком и медом? Они очень полезны. Но иногда... редко... всего один глоток ароматного вина способен принести в сердце несказанную радость! Багдадский вор был тем, что заставляло народ улыбаться и... верить. - Он был вором! - Увы... но у него была добрая душа, и его забрала на небеса сияющая колесница святого Хызра! - Уж не думаешь ли ты, старик, что от этого мы сочтем его праведником?! - наигранно расхохотался казий. Его смех прозвучал как-то особенно одиноко, напоминая скорее кряканье полузадушенной утки. - Господин Шехмет, лично присутствовавший при этом, убежден, что злодея забрали, дабы избавить от него землю Востока и бросить великого грешника пред грозные очи всесильного Аллаха! - Что ж, тогда и мне пора отправляться вслед за ним, - покорно кивнул поэт, опускаясь на колени перед палачом. - Но почему ты не хочешь просить о помиловании? - неожиданно поднялся эмир. - Разве твоя жизнь и твоя смерть не в моей воле?! - О нет, великий эмир, все в руках Аллаха... Когда-то давно он дал мне эту жизнь в долг и сегодня лишь заберет обратно. Кто я такой, чтобы судить деяния Всевышнего? - Ответ, достойный мудреца... Но не уподобляйся торопливому юноше - я мог бы не только пощадить твою жизнь, но и наградить тебя! Лучше впасть в нищету, голодать или красть, Чем в число блюдолизов презренных попасть. Лучше кости глодать, чем прельститься сластями За столом у мерзавцев, имеющих власть! неожиданно громко, отчеканивая каждое слово, словно серебряный дихрем, ответил старик. Восхищенный гул пронесся над площадью, и Селим ибн Гарун аль-Рашид с каменным лицом опустился на трон. - Правоверные мусульмане! Вы сами видите закостенелое упрямство этого седобородого безумца. Наш добросердечный эмир сам предлагал ему прощение, - но он отверг его милости. Пусть же ятаган палача станет последним укором тому, кто выпустил на наши улицы бесстыжего шайтана, именуемого Багдадским вором! Пусть... - Довольно! - Густой, благородный бас прервал суетливую речь казия. В первых рядах царедворцев встала могучая фигура девушки в чадре и подвенечном платье. Она подошла к палачу, еле слышно бросив ему пару слов сквозь зубы. Мужчина ахнул, отбросил ятаган и поспешно ретировался, прикрывая обеими руками то, что так старательно прячут футболисты во время штрафных ударов. А девушка, не обращая внимания ни на кого, легко подняла старого Хайяма, ласково прижимая к своей необъятной груди. Стоптанные пятки несчастного бултыхались в воздухе... - Что происходит? - искренне удивился правитель. - Багдадский вор - Лев Оболенский не умер! - громогласно оповестила "невеста из Самарканда", поставив старика на место. - Он жив! Отпустите дедушку, и я покажу вам Багдадского вора. Селим ибн Гарун аль-Рашид сделал нервный жест левой рукой, что было оценено как согласие на сделку. В ту же минуту к его ногам полетела чадра, фальшивые косы, красное платье и пышные шаровары. По эффекту разорвавшейся бомбы этот стриптиз превзошел все "укусы пчелы", вместе взятые. - Будем знакомы, я - Лев Оболенский! x x x Смех - это не оружие. Это - обезоруживание. Практика пацифистов. После утреннего обхода главврач чуть не уволил двух молоденьких медсестер. Причина увольнения - надругательство над пребывающим в состоянии комы больным! Согласитесь, это что-то... Нет, в наше противоречивое время младший медицинский персонал мог быть уволен за взятки (хотя вряд ли...), за невнимание, за преступную халатность, за... да за что угодно, но не за это! Главврач больницы, а с ним еще четверо специалистов застукали девушек за абсолютно непотребным занятием - они наносили макияж на лицо беззащитного пациента. Вообще, подобное деяние даже трудно с ходу классифицировать... Издевательство, глупая шутка, подготовка к будущей практике в морге? Доподлинно никому не известно... Обе девицы, рыдая на весь этаж, клялись Гиппократом, что они ничего такого не делали. Совсем наоборот, пытались ватками и носовыми платочками стереть с больного непонятно откуда появившуюся косметику. Это не они, а кто-то другой подвел пациенту глазки, накрасил реснички, нарумянил щеки и жутко извозил помадой губы. Естественно, им никто не поверил... Макияж был нанесен абсолютно профессионально и явно женской рукой. Кое-как главврач сдержал праведный гнев и дал медсестричкам испытательный срок... Ай, какое яркое солнце горело в тот день над притихшим городом... Какое синее небо раскинулось сияющим шатром так высоко, что даже верхушки минаретов не доставали его, как ни тянулись... И какой человек блистал на самой известной сцене Багдада - грубом помосте, куда мог ступить каждый, но оттуда еще никто не уходил своими ногами... - Ну, все... все, дедуль... не надо. - На Льве оставались лишь белые нижние шароварчики, чуть ниже колен, да пара ниток недорогих бус. Старый Хайям припал к его груди, и наш герой продолжил неуклюжие утешения: - Живой я, живой! Что со мной сделается... Ты-то как здесь оказался? За каким шайтаном тебя понесло в Багдад... сидел бы себе в санатории, в шашки с Бабудай-Агой резался. А, саксаул? - Аксакал! Глупый мальчишка! Никуда я не ездил... - тихо признался Хайям. - Так и сидел в пустыне. Джинн приносил вести о тебе, одну чудеснее другой... Потом ты пропал... я пошел в город... - Вот это зря! Я ж не младенец на прогулке, извилинами шевелить умею, не потерялся бы... Кстати, а где наш черный друг? Я ему пиво обещал. - Они... отобрали кувшин. - Кто, стражники? - Лев обернулся и грозно поманил пальцем господина Шехмета. - Да, да, вас, почтеннейший! Это что же получается? Подчиненные вам блюстители порядка задержали и обобрали прямо посреди улицы пожилого, уважаемого человека. Где дедушкин кувшин, а?! Шехмет сначала немного опешил, потом подошел поближе к Оболенскому, присмотрелся повнимательнее и, выхватив кинжал, тонко завопил: - Стража-а! Взять его! Он тот самый Багдадский вор! Придворные засуетились, двое рослых телохранителей мгновенно прикрыли правителя, а народ на площади прямо-таки взвыл от восторга! Вот стража никуда не набежала... Зачем бегать? Преступник и так стоит почти голый, без всякого оружия перед судом великого эмира, в окружении десятков нукеров и всадников с ятаганами. А самое главное, что при таком скоплении народа это было совсем небезопасно. Оболенский меж тем, не говоря дурного слова, усадил старого поэта на свое место и беззастенчиво обратился к эмиру: - Дорогой наш Селим ибн Гарун аль-Рашид, давай сначала ты меня выслушаешь, а потом начнешь домогаться с претензиями. Раз уж я здесь, перед всем народом, нигде не прячусь и ни от чего не отпираюсь, гак начнем показательный судебный процесс над Багдадским вором прямо тут! Граждане-багдадцы, возражений нет? - Только не уходи! Останься, ради аллаха! Под давлением выкриков из толпы великий эмир сдержанно кивнул. Он ведь был поборником истины и верным слугой Закона, а значит, никак не мог отказать даже самому закоренелому преступнику в справедливом суде. - Итак, во-первых, торжественно и официально заявляю: все, что было здесь высказано в качестве обвинений моему уважаемому дедушке, - ложь и брехня! Если судить о личности поэта по его стихам, то Пушкин с няней гасил кружками, по-черному! Блок ломал коням тяжелые крестцы, Есенин сосал глазами синь, Маяковский сверлил флейты из позвоночников, а Хлебников вообще пинь-пинь-пинькал зинзивером! Есть еше Вознесенский, но он такое писал, мне повторить неудобно... Любому филологу ясно, что дедуля писал образно, на философско-отвлеченные темы, без обязательной проекции на себя лично. Кто готов выступить декадентствуюшим оппонентом, прошу сюда вместе с контраргументами! На до-о-о-лгую минуту повисла гробовая тишина. По-моему, Ходжа Насреддин был одним-единственным человеком, который хоть что-то понял, Ну, по крайней мере, уловил общую суть... - Возражений все еще нет? Отлично. Селим Гарунович ибн Рашидович, если ты тоже не против, то мой дед полностью оправдан! Молчишь? Хорошо, в большинстве культурных стран - это общепринятый знак согласия. Теперь переходим к главному. Какие у тебя претензии лично ко мне? На этот раз эмиру было некуда отступать. Становилось совершенно ясно, что именно здесь и сейчас решается судьба всего правопорядка, на всем Востоке. Если какому-то наглому вору удастся склонить на свою сторону общественное мнение - нравственность погибнет навеки! Порок будет неискореним даже самыми жестокими репрессиями. Если же в споре победит буква Закона, уже никто и никогда не посмеет упрекать великого эмира в злоупотреблении властью, и его имя восславят в веках! - Что ж, будь по-твоему, Багдадский вор... Я сам зачитаю длинный список твоих прегрешений, от одного упоминания которых сердца истинных мусульман содрогаются от ужаса! Вот твой первый проступок: ты украл четыре перстня благородного господина Шехмета, а его самого опоил... - Ни в одном глазу! - клятвенно заверил Лев. - Но если есть сомнения, спросим у него самого. Так чем это я вас опоил? - А... эм... великий эмир, он говорит... правду, - краснея, как свекла, выдавил начальник городской стражи, - Все перстни мне вернули, и я ничего не пил! Клянусь бородой пророка! Я только понюхал и сразу все... понял. Я не выпил! Над площадью пронесся чей-то сдержанный гогот. Эмир бросил на Льва самый строгий взгляд и продолжил: - А разве не ты убежал из зиндана, украл всю казну городской стражи, распустил лошадей и вытащил во двор самого господина Шехмета в одних... - Смилуйся, о великий и справедливый!., - в полный голос взвыл Шехмет, падая на колени. - Все, о чем ты говоришь, сотворили бесстыжие демоны-иблисы! Человек не сумел бы такого сделать... А уж тем более этот неуклюжий медведь! - Есть еще какие-нибудь обвинения? - ровно спросил Лев, победно подмигивая начинающим хихикать людям. - Ты обманул и опозорил Далилу-хитрипу и ее дочь, мошенницу Зейнаб! Теперь они прячутся в изгнании, а молодой Али Каирская ртуть от стыда бежал в родной Каир. Признаешь ли ты это? - Вы о Ночи Бесстыжих Шайтанов? Так там, как я понимаю, тоже похозяйничали барабашки... Весь город в свидетелях, правда? - Истинно так! - дружным хохотом откликнулся народ. - Но это был ты! - взвился оскорбленный эмир. - Ты и твой проклятый дружок, осквернитель морали - Ходжа Насреддин! Оболенский открыл было рот, но ответить не успел. С переднего ряда гордо поднялся невысокий благообразный старик и величаво прошагал к Багдадскому вору: - Здесь прозвучало мое имя? И, клянусь одеждами Мусы, Исы и архангела Джабраила, прозвучало осуждающим тоном. - Ходжа, ты рехнулся, сядь на место! - Не мешай, Лева-джан, я тоже хочу высказаться. - Седая борода, длинные усы и подушка, выуженная из-под халата, упали с помоста вниз. - Ва-й мэ-э... - дружно выдохнули все. Домулло повертелся то тем, то этим боком, давая возможность людям посмотреть на себя во всей красе. - Раз уж нас с моим великорослым другом обвиняют в грехах, которых мы не совершали, позвольте мне покаяться в грехе, по сей день тяготящем мое больное сердце. Я хочу рассказать вам, о правоверные мусульмане, о маленькой рыжеволосой танцовщице. О той, что плясала для вас на базаре, где ее и заметил наш великий и милосердный... - Нет! Ничего этого не было! - вовремя вмешался побледневший Селим ибн Гарун аль-Рашид. - Неужели не было? - хором удивились Лев и Ходжа. - Так, значит, в случае с Иридой Епифенди мы невинны? - Я ни в чем вас не обвиняю! - дрожащим от ярости голосом торжественно объявил эмир. - О наш благородный правитель, тогда заплати нам, и мы терпеливо отвалим... - ласково предложил Оболенский. Сразу никто ничего не понял, пришлось объяснять очевидное, - Ты ведь каких-нибудь пару часов назад обещал сочетаться со мной законным браком? Вытащил меня из гарема, заставил вырядиться, как белку новобрачную, с папулей моим при всех договорился, а теперь на попятную? Ладно, я тоже не страсть как горю замуж... Но по законам столь любимого тобой Шариата ты должен выплатить нам приличную компенсацию, чтоб мне как "честной девушке" было не стыдно глядеть в глаза соседям. Ну, так что, эмир?! Будешь платить, или все-таки поженимся? Думаю, в твоем гареме меня снова примут с радостью... Последние слова моего друга потонули в таком гоготе, что деревянный помост закачался! Казалось, разом засмеялась вся площадь... Люди, лошади, бродячие собаки, голуби на крышах, минареты и здания, деревья и облака - все задохнулось в едином порыве нечеловеческого хохота! Селим ибн Гарун аль-Рашид пробовал что-то объяснить, но его никто не слушал. Неуправляемое веселье овладело душами, и если бы в этот момент кто-то умер от смеха, то он предстал бы пред взором Всевышнего с улыбкой до ушей! Народ катался, схватившись за животы, стражники ржали, даже не прикрываясь Щитами, царедворцы и нукеры висели друг на друге, не в силах остановить распирающий гогот. Не смеялся только один человек. Вы знаете - кто, и ему действительно было совсем не смешно. Криками и пинками эмиру кое-как удалось поднять своих же стражников, заставляя их взять в кольцо двух возмутителей спокойствия. - Вы будете казнены сию же минуту! - За что? - хихикнули оба, народ успокоился довольно быстро и посерьезнел, видя, что события принимают совсем нежелательный оборот. - Ничего не хочу знать, казнить, и все! - А как же закон? - Казни-и-и-ть!!! - взвыл Селим ибн Гарун аль-Рашид, площадь возмущенно замерла. Лев ободряюще похлопал Насреддина по плечу и спокойно уточнил: - Шайтан с тобой, не ори только... Но прежде, чем мне отрубят голову, я могу попросить, чтобы дедушке Хайяму все-таки вернули его законное имущество в размере одной емкости для алкогольных напитков? - Можешь... - скрипнул зубом эмир. - Где этот проклятый кувшин? Кто-то из стражи быстренько сбегал в караулку и притащил совершенно обычный глиняный кувшин для вина. Эмир потряс им, понюхал горлышко, не обнаружил ничего подозрительного и попытался сунуть себе под мышку: - Твой дед получит его после твоей смерти. - Э нет... - Никто не мог бы сказать, каким образом кувшин вдруг оказался в ловких руках Оболенского. - Такие дела надо доводить до конца собственноручно. Эй, Бабудай-Ага! Ты где? А ну, вылезай... Мгновение спустя из горлышка кувшина повалил черный дым, и над базарной площадью вырос двадцатиметровый джинн! Кто-то успел взвизгнуть... x x x Смех - это знак равенства между царем и нищим. Марк Твен. На этот счет в одном из хадисов прямо сказано: "Тот из вас, кто видит нечто непотребное, должен исправить это с помощью руки своей. Если же у него не хватит на это сил, тогда он должен постараться исправить это словом уст своих. Но если у него и на это не хватит сил, то он по меньшей мере должен ужаснуться этому всем сердцем своим!" Лев всегда считал, что эмир Багдада в своей борьбе против греха изрядно перегибает палку. А значит, ему, Льву, как истинному мусульманину вменяется в обязанность беспременно вмешаться. Дабы честно и нелицеприятно поправить все рукою своей, словом из уст своих, ну и конечно же сердцем! - Что тебе угодно, о неисправимый Багдадский вор? - пророкотал джинн, изо всех сил стараясь выглядеть предельно крутым и впечатляющим. Это стоило сделать, ибо не будем врать, что все горожане при виде здоровенного монстра впали в истерику и бледность. Вовсе нет... Ну, многие, конечно, пригнулись, кое-кто даже зажмурился от страха, но не убежал ни один. То ли джинны на Востоке не такая уж диковинка, то ли здесь, на базарной площади, становилось слишком уж интересно, а любопытство - самый большой двигатель прогресса и самая сильная слабость человеческой души. - Здорово, Бабудай-Ага! Сто лет не видались, как жизнь, как дети, как супруга? - Хвала небесам, все в порядке... - Джинн наклонился пониже и шепотом доложил: - Ты все перепутал, уважаемый! Меня мог вызвать только твой дед, и потом, для этого надо хотя бы потереть кувшин. Я бы не настаивал, но традиции есть традиции... - Ладно, приму к сведению. Дедушка Хайям, ты не против, если я загадаю одно желание? - А у меня и осталось всего одно, - прямо с места крикнул старик. - Трать его, о мой бесшабашный внук! - Так, так, так... и чего бы мне эдакого пожелать? - Лев Оболенский изобразил на челе мучительную работу мысли. - Вообще-то, в свете последних событий, когда нас вот-вот обезглавят, наверное, стоило бы... Эй, эмир! Ты, случайно, не передумал нас казнить? - Вы... свободны, - тупо выдавил Селим ибн Гарун аль-Рашид, опустив голову в знак признания своего поражения. - Хвала аллаху за такое правосудие! - счастливо возопил Ходжа Насреддин, подпихивая друга в спину. - Бери дедушку и пойдем отсюда в ближайшую чайхану самого дальнего города. В какую-нибудь Басру, например... айда! - Не пойду. - Что ты сказал, Лева-джан? - Ты иди, а я пока задержусь. Мне кажется, у вас тут надо кое-что поправить... - сощурясь, заявил Лев, странно посматривая на эмира. Тот сидел ни жив ни мертв, белее потолка, и вся площадь совершенно ясно поняла, ЧТО сейчас произойдет. Не думайте, будто бы на Востоке дворцовые перевороты чрезмерная редкость... Просто обычно их совершают лица, так или иначе приближенные к реальной власти. Всякие внебрачные принцы, опальные сыновья султанов, дети купцов и, на худой конец, великие герои из народа. Но не уличный жулик... Первым опомнился все тот же Насреддин: - Ва-а-х, так ты, о подлейший из соучастников, вознамерился сам стать эмиром?! - Ходжа, я не... - Молчи, лукавый преступник с языком пустынной гюрзы! Ты сразил меня стрелой обиды прямо в печень, и она вот-вот выйдет через... нет, это неприлично. Оставим стрелу в покое... Как ты посмел хотя бы помыслить о присвоении себе законного трона эмиров Багдада?! - Слушай, может, ты все-таки меня... - И не надейся, о голоштанный преступатель клятв! Я больше не поверю ни единому твоему слову... Легко ниспровергать эмира, имея за плечами самого большого из всех джиннов! А кстати, у тебя там не будет свободного места визиря? - Я не буду эмиром. - А я как раз был бы очень неплохим визирем от народа, потому что... Что ты сказал? - споткнулся домулло. - Как это не будешь эмиром?! - Да так... не хочу. - Лев благодушно пожал плечами. - Я ведь вор. А всякая политика, дипломатия, интриги, перевыборы... Не, на главу государства долго учиться надо. На фига мне такой геморрой в ранней юности? У меня были совсем другие планы... - Ка... какие? - не выдержав, пролепетал Селим ибн Гарун аль-Рашид. Кажется, он понял, что власти его лишать все-таки не будут, но вполне могут сотворить что-нибудь неприятное. А к помосту тем временем активно проталкивалась маленькая, храбрая девушка в платье обеспеченной простолюдинки. Ее вез очень убедительный ослик, нагло кусающий всех, кто не успевал сойти с пути. Вместо обычной чадры лицо всадницы было полуприкрыто дорогой вуалью, а глаза горели, как у голодного гуля. - Джамиля? - не сразу поверил Оболенский, пока девушка, спрыгнув, проскользнула между стражниками и ловко вскарабкалась на помост. Первым делом она немножко повисела у него на груди, обозвав "бесчувственным" и "бессердечным", потом всхлипнула и, повернувшись лицом к эмиру, бухнулась на колени: - О великий и справедливый правитель Багдада! Я, твоя верная раба и несчастная вдова, прошу милости для этого человека. Не убивайте его, пожалуйста, а? - Да... мы... собственно... как бы... ну, я не очень и собирался, - затравленно оглядевшись, пояснил Селим ибн Гарун аль-Рашид. - Тоща почему же вы его не отпускаете? - Я не отпускаю?! Да пусть идет, ради аллаха! Хоть на все четыре стороны из моего благословенного города. Я не отпускаю... Это он меня не отпускает!!! - Левушка... - Джамиля посмотрела на Оболенского, на кивающего домулло, на здоровенного джинна, произвела в голове несложные математические вычисления и... бросилась на Льва с кулачками. - Так ты сам захотел стать эмиром?! Ты говорил мне о свободе, о демократии, о равноправии, о конституции и других непонятных вещах, а сам только и ждал своего джинна, чтобы стать эмиром! Тебе так нужен его гарем?! - Солнышко, - шутливо отбивался Лев под нарастающие смешки толпы, - но согласись, гарем - это единственный плюс во всей работе президента. Где еще ему расслабляться после споров о Курильских островах или опохмелки в Ирландии? - Лева-джан, - даже обиделась Джамиля, - но там же полно старух и всяких разукрашенных дур, которые сами и тарелку вымыть не смогут, и в ком... компь...ютере ничего не смыслят! А я уже слова "Микрософт Ворд" и "Пейдж Мейкер" выучила... - Ты у меня прелесть! Раз такое дело, какой, к лешему, гарем?! Я отказываюсь от эмирства! Эй, Селим ибн Гарун аль-Рашид, ты меня слушаешь? - Только этим и занимаюсь... - сухо буркнул эмир. - О, да у тебя начинает проявляться сарказм, - искренне удивился Лев, - а от сарказма уже недалеко до иронии, ты выздоравливаешь на глазах. Вот, собственно, нечто подобное я и намеревался пожелать. Граждане багдадцы! Ваш эмир по сути своей человек неплохой и неглупый, просто чересчур серьезный. А потому менять его мы не будем! Мы его... подкорректируем... Бабудай-Ага! Доселе молчавший джинн послушно склонился к Багдадскому вору, внимательно вслушиваясь в его указания. Вся площадь ждала, затаив дыхание и вытянув шеи. Потом по широкоскульному лицу Бабудай-Аги пробежала довольная улыбка, он снисходительно кивнул, хлопнул в ладоши и... исчез. Если зрители ждали каких-то шумных спецэффектов с громом, молниями и конфетти, то вынуждены были разочарованно развести руками. Селим ибн Гарун аль-Рашид, зажмурившийся и вжавшийся в кресло, осторожно ощупал себя и открыл глаза. Ничего такого зримого с ним не случилось... В смысле, рога на лбу не выросли, уши не удлинились и речь вроде бы осталась по-прежнему человечьей, а не ослиной, к примеру... - Ну и чего ты добился? - краем рта прошипел Ходжа. - Сейчас увидишь, должно сработать... - точно так же отмазался Лев. - Расскажи ему какой-нибудь анекдот. - Кому ему? - Балда, эмиру! - За твои анекдоты у нас сажают на кол, - душевно пояснил Насредцин, улыбаясь так, словно у него перекосило лицо. - Я еще очень молод, я могу исправиться, доучиться на муллу, в конце концов... Лева-джан, давай скажем, что мы пошутили, и скромненько попросим прощения?! Стоящая рядом Джамиля восприняла тихую панику Ходжи по-своему и, загородив собой массивного Льва, вновь бухнулась на колени перед оживающим эмиром: - О мудрый и благородный владыка Багдада! Я, бедная вдова, припадаю к твоим стопам с мольбой о справедливости. Пощади жизнь этого человека! Он спас меня и многих честных мусульман сразу от восьми пустынных гулей. И еще одного, моего бывшего... но тоже очень страшного! - Каких гулей? Почему спас? Ничего не понимаю... - нервно отмахнулся правитель, и все поняли, что сейчас он способен как казнить, так и помиловать. Раз глупый Багдадский вор отпустил могучего джинна, то теперь все зависит от настроения эмира... - Я расскажу! - быстро затараторила Джамиля, ее речь то и дело перемежал выразительный ослиный рев ("Иа!"). - У меня был старый муж, и он был гуль! Он всех к себе заманивал, кусал и ел. А потом Леву заманил и стал пугать, а Лева - с ним драться, а я его подносом по голове, а он как зазвенит, и на нем до сих пор вмятина. ("Иа?! Иа-а-а...") Тогда мой муж укусил Льва за плечо и сразу помер! Наверное, отравился... ("Иа. Иа-а...") А потом другие гули пришли, сразу все восемь! И Лева-джан с Ходжой-эфенди пошли меня спасать. Лева украл армянского принца с саблей, чтобы он их по...погасил?! ("И-и-а-а-а-а...") И всех гулей аракой напоили. А они не пьяные! Потом мы им опиума на угли насыпали, и они все нанюхались... И Ходжа-эфенди тоже, у него уже двоилось и глаза в кучку сошлись. ("Иа! Иа!") Лев его на улицу понес, я гулей сторожила, а принца мы туда еще раньше затолкали, и я тоже нанюхалась... Вот тут он нас всех и спас! Лева-джан тоже в комнату пошел, тоже опиуму нанюхался и всех гулей повел с минарета летать. ("Ий-а-а-а?!") Так и кричал, как на голубей: "Гуль, гуль гуль! Кыш, кыш, кыш!" Но они плохо летали... а падали хорошо. Даже красиво падали! Я не видела, мне домулло рассказал... "Муха больше не жужжит, в мусорном ведре лежит..." А Лев прищемил хвост шайтану, он же не виноват, что гули не летают. Не казните его, пожалуйста... ("Иа?") Левушка говорил, что это не... не... не педагогично! Вся площадь схватилась за голову, все взоры были умоляюще устремлены на эмира. А Селим ибн Гарун аль-Рашид сидел на своем троне, прикрыв лицо ладонями. Его плечи судорожно вздрагивали, изредка слышались прерывистые всхлипы, но когда встревоженные визири склонились над ним с утешениями - он просто сполз с трона, едва дыша от... хохота! И весь Багдад своими глазами увидел самое невероятное чудо - их эмир научился смеяться... А в эту судьбоносную минуту небеса содрогнулись от грохота, и прямо с облаков на город рухнула летающая тарелка. Мгновенно опознанная как "колесница святого Хызра", она косо замерла метрах в пяти над помостом, дрожа и заваливаясь набок. - Человек. Лев Оболенский. Спаси нас... - Ровный металлический голос одновременно отозвался в мозгу каждого присутствующего. - В чем проблемы, знойные прибалтийские мачо? - задрав голову, крикнул Лев. - Забери эту женщину! Мы не можем с ней возвращаться, она сломала системы навигации. И потом... она это... всех уже... - Не понял? - притворился идиотом Оболенский. Тарелка дернулась, и голос подробно пояснил: - Она всем нам вставила отрицательные электроды, перекрыла подачу топлива и, невзирая на растраченные ресурсы, увеличивает обороты, а в результате наши функциональные детали стираются быстрее, чем мы успеваем их регенерировать! Вряд ли до кого дошло... По-моему, Лев был единственным, кто вычленил из этой псевдонаучной белиберды смысл истинной трагедии. Потому и осел прямо на плаху, гогоча, как сумасшедший! Глядя на него, эмир вновь подхватил бациллу смеха. Обиженная "колесница", не оборачиваясь, рванула ввысь, а на главной площади Багдада в голос хохотали два таких непохожих человека - эмир и вор... x x x Все писатели ВСЕГДА ВС╗ ВЫДУМЫВАЮТ. СП России. - Слушай, Лев... - продолжал я, потому что конец этой истории меня, как литератора, не устраивал. - В целом все замечательно - ты ходишь по Багдаду, мочишь корки на каждом шагу, шалишь по всем направлениям, а смысл? Что-то мне не очень верится, что ты вот так легко отказался стать новым эмиром... Ты же потомственный дворянин, у тебя борьба за власть генетически в крови заложена. - Андрюха, у тебя, как помнится, тоже в предках дворяне были? - У меня много кто был... - уклончиво парировал я, - но не обо мне речь. Ты хочешь сказать, что тебе были абсолютно до лампочки и дворец, и гарем, и поклонение народа? - Скучно это... В сказках - красиво, а в жизни скучно. - Оболенский демонстративно зевнул. Было около часа ночи, мы тихо спорили на кухне, стараясь, чтобы наши голоса не беспокоили его семью. - Я же говорю, у них там был не самый плохой эмир. Налогообложение - терпимое; внутренняя политика - как у всех, ни шатко ни валко; пару раз ходил на войну, кого-то там успешно отбил - чего ради мне его менять? Нет, конечно, на волне народного энтузиазма и моей бурной популярности вполне прокатило бы. Но что потом? Я уж молчу о реакции соседей, всяких там падишахов, султанов и прочих государственных деятелей... Новый эмир Багдада - бывший вор! - В чем-то ты прав. - Во всем! Давай еще кофе налью? - Знаешь, я почему-то думал, что ты разберешься с эмиром как-то иначе. Осмеешь прилюдно так, что он сам от трона откажется и харакири себе сделает. А возрожденным Багдадом станет править его опальный брат, подросший сын или какая-нибудь из молоденьких жен. Читатель любит сентиментальные концовки. - Вай мэ! Концовку ты, в конце концов (о тавтология!), можешь придумать сам, я не обижусь. Но знаешь, этот Селим ибн Гарун аль-Рашид в тот день так изменился, прямо как в сказке! Был жабой надутой, а стал... - Луи де Фюнесом? - хмыкнул я. - В одном из писем моя добрая знакомая из Питера написала: "Смех посрамляет пафос". Хорошая мысль, если вдуматься... Не уничтожает, а именно посрамляет. Подстригает, как газон. Ибо буйно разросшийся пафос - это уже пошло, а пошлость - лишь неправильно понятая ценность. Только смеющийся человек способен расставлять правильные акценты. - Очень умная девочка, познакомишь? - Иди ты... - Ой, ой, ой! Какие мы собственники... ... В тот "жаркий" день они ушли с площади триумфаторами! Народ едва не носил их на руках, причем всех четверых, включая Рабиновича. Маленький ослик тоже справедливо считался героем дня, хотя вся его заслуга на этот раз исчерпывалась исключительно фактом доставки Джамили. Без него юной, скромной девушке ни за что бы не удалось пробиться сквозь плотные толпы народа. У всех был праздник! Люди обнимались прямо на улице, везде звучала музыка, и сам город, впервые за несколько последних лет, словно бы распрямил плечи. На базаре раздавали персики и изюм даром, бродячие акробаты и канатоходцы вовсю веселили публику, а счастливые дети носились с визгом, играя в "воров и стражников", и никто их за это не наказывал... Маленькая компания наших друзей довольно долго плутала по узеньким улочкам, пытаясь как можно деликатнее оторваться от толпы восторженных почитателей. Это удалось далеко не сразу, народ ни в какую не хотел отпускать своих любимцев. В результате к лавке башмачника Ахмеда добрались уже после полудня. Притомившаяся Джамиля клевала носом, сидя на Рабиновиче и крепко держась обеими руками за его холку. Лев в чьем-то халате и Ходжа в новой чалме тихо обсуждали произошедшее на площади - события последних часов и впрямь были судьбоносными не для них одних... - А ты небось думал, что больше меня не увидишь? - Я очень на это надеялся, Лева-джан... Когда колесница святого Хызра живым вознесла тебя на небеса, мое сердце исполнилось просто неземного блаженства! Если бы я был весь покрыт струпьями и у меня двадцать лет беспрерывно болели все зубы сразу, а потом, милостью Всевышнего, я получил полное излечение, то и тогда не испытал бы сотой доли того удовлетворения, какое посетило меня при виде твоего вознесения... - А если то же самое, но короче? - попросил Лев. - Аллах не внял моим молитвам... - Вот это уже понятнее. Я тебе про эту колесницу как-нибудь поподробнее расскажу. Сейчас она больше похожа на экспериментально-принудительный дом терпимости межгалактического масштаба. Но это мелочи... Главное, я был в гареме! - Ты так орешь, чтобы Джамиля тоже услышала? - укоризненно покосился Ходжа. - Уп... миль пардон, нет, конечно... Это я для того, чтоб ты тут с ног до головы обзавидовался. - Скажи лучше, с чего это эмир решил на тебе жениться? На взгляд правоверного мусульманина, девушка из тебя получилась, как из половинок кирпича - серьги! - Между прочим, вашему правителю, видимо, такой вот массивной крали и не хватало! - беззлобно огрызнулся Лев. - Как ты помнишь, лично я в невесты никому не набивался! Даже больше, если бы он полез с поцелуями, я бы... - Охотно верю. Пожалей эмира, ему и так сегодня досталось... - Ты-то сам за каким поперся во дворец изображать моего седобородого папочку, сумаркандец из Бухары... Кстати, откуда такое подозрительное название, там все бухают? - О, напомнил! - хлопнул себя по лбу домулло. - А почему твой дедушка с нами не пошел? - Он сейчас в эмирском дворце, приглашен как независимый консультант по вопросам сохранения альтернативных культурных ценностей. - Значит, пьет... - Пьет, - согласился Оболенский, - у него есть повод. От казни спасся, внука нашел, во дворец пригласили, как же тут не выпить... И кстати, мы тут к Ахмеду намылились, а он вообще дома? - Какая разница? - уклонился Ходжа. - Ты лучше мне скажи: так мы посрамили эмира или нет? - Круче! Я убедил джинна даровать ему чувство юмора. - О аллах, и только? По-моему, стоит пойти и досрамить... - Нет, дружище, - Мой друг остановился мимоходом свистнуть с чьего-то прилавка большой кусок халвы. Джамиля ее очень любила. - Я сам проверял: принес извинения за ночевку в гареме и попросил, чтоб он уж там со всеми подряд не разводился... - А эмир? - А ваш Селим ибн Гарун аль-Рашид подумал, дал мне по шее, хихикнул и заявил, что завтра же женится еще на десятке таких молодых курочек. Вот это ответ настоящего мужчины! Я его уважаю... В лавке Ахмеда их ждал сюрприз - за накрытым столом сидел не только нарядный башмачник (вот почему он не был на площади при всех разборках!), но и спешно вызванная госпожа аль-Дюбина и ее рыжеволосая сестра! Пьянка и веселье затянулись аж до ночи... Сколько смеха, сколько воспоминаний, сколько слов любви... Но, как ни странно, в тот вечер Льву почему-то было грустно. Необъяснимая, невнятная печаль тяжело легла на его ресницы и затаилась, как тень. Нет, он так же пил розовое вино, смеялся и шутил, отгоняя дружескими улыбками непонятную тревогу от сердца. Что-то шло не так... Или, наоборот, что-то уходило из его жизни, что-то очень важное, имеющее колоссальное значение, что никак нельзя отпускать и даже просто выпускать из рук! Лев нервно встал, едва не опрокинув глиняное блюдо с фруктами, сам посмеялся над своей неуклюжестью и, сославшись на больную голову, вышел освежиться. На Востоке короткие вечера и дурманные ночи. Аромат цветов трепетал в воздухе, легкий ветерок щекотал листики чинар, а звезды... падали. Много-много, самых разных звезд, больших и маленьких, колючих и ласковых. Они, вздрагивая, бросались вниз, оставляя за собой короткий сияющий след. И в этом чарующем звездопаде было что-то чистое, трепещущее и обновляющее душу. Лев даже вытянул руки вперед, сложив ладони ковшиком, но увы - ни одна, даже самая крохотная, звездочка туда не упала... - Тебе пора, Лева-джан... - За плечом Оболенского неслышно возник черный джинн с печальными глазами. - Да, да... - рассеянно ответил Лев. - Слушай, Бабудай-Ага, а вот почему так бывает - ведь вроде все весело было, а сейчас... грустно. Даже больно... - Мои долги уплачены. Я выполнил три желания, но мне нельзя оставлять тебя здесь. - Почему? Здесь мой дом, мои друзья, моя родина... - Нет, - Джинн виновато опустил голову, - ты не отсюда. Я не мог взять тебя насовсем, есть законы, которые непозволительно нарушать даже нам, джиннам. - Так я что, не багдадец? - тупо выдохнул Лев. - Вот хренотень подберезовая... Может, ты скажешь, что еще и не мусульманин?! - Бог един. Иди, тебя ждут. - А... если... ну, ты понимаешь... - Иди, - Бабудай-Ага легонько подтолкнул его в плечо. - Если понадобится, Багдадский вор вернется снова. Я обещаю. Оболенский кивнул, сдвинул тюбетейку на затылок и смело зашагал по пустой базарной площади навстречу судьбе. На мгновение из сарайчика Ахмеда высунулась раскрасневшаяся Джамиля. Следом за ней показался и Насреддин. - Лева-джан, не надо ничего воровать, всего полно! Пойдем, там сейчас Ирида танцевать будет! Лев обернулся и помахал им рукой. - Левушка... - растерянно вскинула бровки девушка, но домулло потянул ее внутрь: - Не волнуйтесь, госпожа, он сейчас вернется. Он всегда возвращается... И только маленький лопоухий ослик, видевший все своими глазами, тихо плакал в закутке, пока могучая фигура его любимого хозяина незаметно таяла в жасминовом аромате ночи... P.S. О Аллах, знающий самые сокровенные тайны наших сердец, выведи меня из тьмы к Свету. Пророк Мухаммед. - Врачи говорили, что я удивительно легко отделался. Ну, ключи там и безделушки всякие пришлось по углам раскидать, думаю, их нашли. Меня сначала отпускать никак не хотели, вроде лежал себе человек почти месяц, а тут взял и за одну ночь встал живой-здоровенький! Пришлось давать расписку и буквально бежать, меня Маша едва ли не зубами из той клиники выгрызала... Лев говорил что-то еще, но я уже слушал его вполуха. Он заразил меня Багдадом, и до чего же не хотелось прерывать ставшую такой родной сказку... Что потом? Опять быт, работа, зарплата, мелкие проблемы, суета на пустом месте. Творчество, книги, бессонные ночи в Интернете и редкие прогулки. Неужели какой-то мелкий уголовник за несколько дней сумел оставить такой след в истории? А мы... а как же мы, честные, умные, правильные, пишущие серьезные книги и думающие о будущем страны?! Останется ли что-нибудь после нас... Лев прав, вся эта история начиналась очень весело, а заканчивается почему-то грустно. - Ладно, я пойду. Поезд уже через час, а мне еще надо зайти в камеру хранения. - Ладно, Андрюшка, до встречи! Жду тебя в Москве, ничего не обещай, получится книжка. - с тебя автограф. - И тебе счастливо. Часы верни. - Какие часы? - Мои часы, Лева-джан! - Ах, эти... - На секунду глаза моего друга совсем по-азиатски сощурились, он улыбнулся и вытащил из-за пазухи мой паспорт, авторучку, расческу, серебряный крест на цепочке и золотисто-розовый билет в Астрахань. Часы на ремешке легли сверху. Долгую минуту я пристально глядел в безмятежные небесно-голубые очи моего друга, пытаясь отыскать там хотя бы капельку раскаяния или стыда. Увы... мне везло не более, чем другим. Уже потом, в метро, я вспомнил, что Лев просил не указывать его настоящего имени (все-таки теперь он солидный человек, работает в престижной фирме, и какие-то моменты могут оказаться не совсем этичными...). Мои губы разъехались, мстительно улыбаясь самым черным мыслям... Я представил, как Оболенский открывает первую страничку и... Хвала Аллаху, воздающему по заслугам - каждому! Файл из библиотеки OCR Альдебаран: ║ http://aldebaran.com.ru/