д спящим
Багдадом  дурманно сияли  огромные восточные  звезды. Базар давно  утих, все
лавочки,  палатки и сарайчики были закрыты на замки  и  засовы.  В  узеньких
окнах домов не мелькал ни один огонек, а голоса ночной стражи, раздававшиеся
вдалеке,  были  едва различимы.  Начинающий вор  осторожно  вывел  за  собой
сонного ослика, обмотав  ему  копытца какими-то  тряпками,  и предупреждающе
приложил палец к губам:
     -  Не  вздумай  орать  невовремя,  кругом  люди  спят.  Иногда  у  нас,
преступников, рабочий день ненормированный, а график выхода  на производство
скользящий.  Сегодня  придется  поработать ночью... Так, давай глянем бегло,
где у нас тут  в контролируемом  районе наиболее богатые лавочки? Правильно,
те, на которых висят самые большие замки, тут  ты угадал... У нас на все про
все пара часов, потом надо бодро рвать когти вдоль по улице,  вниз до арыка,
налево  третий  дом  от  угла.  Я  хочу  очень  ненавязчиво склонить  одного
потенциального     домулло     к      вынужденному     сотрудничеству      в
добровольно-принудительной форме! Р-раз пошли на дело я и Рабинови-и-ч...
     Ослик понятливо кивнул и  постарался пристукивать  копытцами в заданном
ритме.

        x x x

     Моя юрта с краю, ничего не знаю, почтеннейшие...
     <i>Вежливый туркменский отказ.</i>

     Предупреждаю сразу - я  не намерен  спорить ни  с одним востоковедом по
поводу правдивости описываемых здесь  историй! Как не намерен и переделывать
заново эпохальный  труд  "Тысячи  и одной ночи", давая собственную трактовку
уже  давно хрестоматийного произведения. Я  лишь последовательно и аккуратно
пересказываю хаотические воспоминания моего хорошего друга, убирая из текста
наиболее  крепкие выражения и  придавая  ему некую толику  художественности.
Желающим  уличить  меня  во вранье так  или  иначе придется иметь дело  и  с
Оболенским. А связываться одновременно с тринадцатым ландграфом и Багдадским
вором  я  никому  не порекомендую. Просто из врожденного человеколюбия.  Лев
редко вступает в диспуты с самоубийцей, посмевшим обвинить его во лжи.
     Я - чуть  более терпелив, но все-таки советую сто раз  подумать. А пока
спокойно вернемся к нашим баранам... прошу прощения, героям!

     В  то розовое утро Ходжу  Насредцина  разбудил  настойчивый крик  осла.
Наглое  животное старалось изо всех сил, и звук периодически достигал такого
резонанса, что в  старом домике сыпалась побелка с потолка. С трудом оторвав
голову от подушки и наскоро набросив халат, бедный хозяин выскочил в дверь и
буквально  замер  на  месте  -  в  его  маленьком  дворике  стоял совершенно
незнакомый   осел   и   надрывно,   без   причины   орал  на   одной   ноте:
"Иа-иа-иа-иа-а!.."
     -  О аллах, откуда тут  это серое несчастье?  - буркнул  себе  под  нос
Насреддин, еще раз продрал глаза и медленно шагнул за порог. Ослик никуда не
делся,  но  кричать  перестал. Обойдя притихшее  животное по кругу,  будущий
мулла даже ткнул его пальцем в бок и заглянул в глаза - бок был упругим, а в
глазах  отражался живой  укор  бессмысленности  бытия,  то есть осел казался
настоящим.
     - Калитка на запоре, забор высокий, неужели ты прилетел сюда на крыльях
любви, о мой лопоухий друг? - Ходжа присел на корточки и задумчиво обратился
к небесам. - А может быть, это Аллах, всемилостивейший и всемогущий, услышал
наконец мои молитвы и ниспослал недостойному рабу своему серое благодеяние с
четырьмя копытцами и  хвостом? Вах,  вах,  вах... видимо, мир  действительно
катится в тартарары, раз уж даже такой грешник, как я, удостаивается подарка
свыше. Или  я  праведник?!  Ни  за  что  бы не подумал, но  там, на небесах,
виднее... Воистину жизнь то шербет, то отстой вина! Что ж, почтеннейший отец
моей возможной жены будет счастлив узнать, что  имущество его  будущего зятя
увеличилось на одного осла
     - Угу... - ровно подтвердил незнакомый голос сзади, - ибо теперь в этом
доме ослов стало уже двое.
     - Изыди,  шайтан!  -  не  оборачиваясь, попросил домулло.  -  Не  порть
праздник мусульманину...
     - Не  будем  преувеличивать, о  мой недогадливый  друг, я не шайтан,  я
только  учусь... Но поверь мне на слово, даже с ним у тебя не было бы  таких
серьезных проблем, а я в каких-то вопросах гораздо менее сговорчив.
     На этот  раз Ходжа  Насреддин  обернулся так резко,  что  едва не упал,
запутавшись  в полах своего же халата.  В  дверном проеме  его  собственного
дома, привалившись плечом к косяку, стоял рослый  детина в дорогой, но мятой
одежде Голубые глаза смотрели насмешливо и чуть  высокомерно, на темно-русых
кудрях  с  трудом  удерживалась  расшитая  тюбетейка,  а пальцы  незатейливо
поигрывали   мелкой   монеткой:   орел-решка,    решка-орел,   аверс-реверс,
верх-низ...  У  слегка  озадаченного   домовладельца  это  невинное  занятие
почему-то вызвало раздражение и даже легкую боль в висках.
     - Кто ты такой и как посмел незваным переступить порог моего жилища?!
     - А где вежливое "садам алейкум, Левушка-джан"?!
     - Ах ты нахал! Да я сейчас крикну соседей и...
     - Кричи! - дружелюбно предложил голубоглазый  здоровяк, одним небрежным
кошачьим прыжком  очутившись  рядом.  - Дай мне возможность  собственноручно
свернуть  тебе  шею,  как  излишне   болтливому  куренку.  Люблю  превышение
самообороны...
     Ходжа Насреддин затравленно оглянулся - серый  осел  злобно прижал уши,
заслоняя крупом засов на  калитке.  Выхода не было, домулло  ощутил  себя  в
полной  власти двух  отпетых негодяев... А Лев,  в свою очередь,  оценивающе
рассматривал  низкорослого толстеющего парня  лет  двадцати  семи,  с бритой
головой и  наркомовской бородкой. Халат не из  парчи, но вполне новый, белые
нижние  шаровары  с  вышивкой, босой, узкие глазки бегают, но  что приятно -
страха в них нет. Скорее некоторая растерянность и удивление, но не страх...
     -  Ладно,  слушай сюда,  и,  возможно,  сегодня  мы  ограничимся  одним
воспитательным  подзатыльником.  Меня  направил  к  тебе  мой  достопочтимый
дедушка, да продлит Аллах его годы, аминь...
     - А... так ты пришел учиться?! - прозрел без пяти минут мулла, - Что же
ты сразу не сказал, о необразованный? Твой уважаемый дед наверняка  наслышан
о том, что  никто не читает Коран лучше меня, недостойного! Но я приложу все
силы, чтобы обучить тебя  грамоте, счету, врачеванию, составлению гороскопов
и даже...
     - Притормози. Во-первых, у меня  такое  ощущение, что чистописание  я и
без  тебя знаю, а открывать в Багдаде поликлинику с полисами  медстрахования
вообще  дело гиблое. Видел я, как один умник на базаре лечил от  зубной боли
какого-то сельского простофилю - всучил ему  обычную дорожную пыль под видом
импортного порошка и  содрал  четыре монеты... С таким врачеванием только  и
жди, когда в тюрьму заметут. Нет, меня прислали совсем по другому делу...
     - Какому же?
     - Надо, образно выражаясь, насовать мух в плов вашего эмира.
     Ходжа схватился за сердце и рухнул навзничь.
     -  Ну,  это  несерьезно...  это  ты  поторопился...  это  ты  зря...  -
сочувственно прогудел Оболенский, присев и легко приподнимая  несчастного за
грудки. - Рабинович, подсоби!
     Рабинович  (а именно так беззаботный Лев  окрестил украденного  ослика)
тут же процокал вперед и  повернулся задом,  обмахивая малахольного  домулло
кисточкой хвоста.
     -  Напарник,  ты  уверен, что  твой  крик слышали соседи?  Можешь  дать
стопроцентную  гарантию? Отлично,  мы  сработаемся... Главное,  чтобы  любой
честный мусульманин в районе двух кварталов в обе стороны подтвердил наличие
угнанного осла на частной территории некоего Насреддина.  Мешки с товарами я
уже разложил в художественном  беспорядке,  так что осталось вызвать стражу.
Или  предоставим эту  возможность нашему  негостеприимному  хозяину? Смотри,
смотри, сейчас очнется и будет лаяться...
     Ходжа дернулся, открыл глаза и жалобно застонал:
     -  Изыди  с  глаз  моих,  злокозненный  сын шайтана!  Бесстыжий  кафир!
Бесхвостый дэв! Белая обезьяна,  лишенная не  только шерсти,  но и мозгов! Я
скорее умру, чем помыслю  о причинении  малейшего вреда нашему достойнейшему
правителю...
     -   М-да...  надо  же,  как  меняются   люди...  -  задумчиво  протянул
Оболенский,   вставая  с  колен  и  разжимая  руки.   Приподнятый  Насреддин
опрокинулся назад, больно треснувшись затылком об утоптанную землю. - А ведь
когда-то   был   неподкупным  голосом  народа,  другом  бедноты,   отчаянным
пересмешником и  борцом с  угнетателями. О  нем  слагались  песни и легенды,
простой  люд  в  чайхане и на  базаре рассказывал друг другу  его анекдоты о
глупом бае,  жадном  визире, трусливом султане... Люди ему верили! Возлагали
большие надежды и считали честью угостить его лепешкой, пусть даже последней
в доме...
     - Что ты от меня хочешь?! Что тебе вообще надо, берущий за  душу злодей
с лукавым языком  змеи... - завизжал бедолага,  вскакивая  на ноги.  Видимо,
какая-то совесть у него еще осталась, и мой друг решил повторить попытку:
     -  Имею  честь представиться  - Лев  Оболенский!  Внук  и  единственный
наследник старого Хайяма ибн Омара. Дедуля с джинном Бабудай-Агой отправился
на Канары, а меня  слезно попросил восстановить в этом  городишке социальную
справедливость.  Велел  зайти  к  тебе -  дескать, только с твоей помощью  я
одолею великого эмира... Так что прошу любить и жаловать!
     -  Ты... ты... О аллах, неужели  выживший из ума пьяница  действительно
это  сделал?!  -  ошарашенно  забормотал  Ходжа  Насреддин, пятясь  спиной к
забору. -  Старый  дурак... я  же говорил  ему,  что  с прошлым покончено! Я
потратил  столько  сил,  заплатил  столько  денег,  перенес  столько  мук  и
страданий,  а он... Он все-таки нашел себе замену и... подставил мою шею под
ятаган палача! Люди! Соседи! Мусульмане! Зовите стражу, я поймал Багдадского
вора-а-а!!!
     Оболенский скромно потупил глазки. Пока все шло по его плану...

        x x x

     В одиночку и тонуть скучно.
     <i>Леонардо Ди Каприо.</i>

     Соседи появились далеко  не сразу. То ли  было еще слишком  рано, то ли
бежать  за  стражниками  никому не улыбалось, то ли общественная  активность
населения резко упала и народ ни в какую не хотел видеть на плахе очередного
несчастного  вора...  Насреддину пришлось  орать  довольно  долго,  взывая к
благочестию  и законопослушанию сограждан. Лев даже позволил ему взять  себя
за шиворот, что очень напоминало забавную картинку типа:
     " - Батя, я медведя поймал!
     - Так тащи сюда.
     - А он не пускает!"
     В конце  концов  на  вопли  уже  почти  охрипшего домулло  из-за забора
показались  два загорелых  юноши  с  небритыми  физиономиями.  Наспех оценив
обстановку, они оба бросились сообщать властям. Минутой позже  из-за калитки
высунулся старый дед с  лицом, похожим  на  обветренную курагу. Сочувственно
посмотрев на  "пойманного"  вора,  он  плюнул в  сторону Ходжи,  пробормотав
что-то  вроде:  "Креста  на  тебе нет",  но,  естественно,  в  мусульманском
контексте.  Постепенно подходили и другие  любопытные, кто-то злорадствовал,
кто-то  свистел, кто-то молча сжимал  кулаки, так что за какие-то  десять  -
пятнадцать минут забор  оказался облеплен  свидетелями.  Оболенский даже  не
ожидал  такого количества благодарных зрителей, а  потому, прикинув, сколько
времени может понадобиться страже, спокойненько повернулся к Насреддину:
     - По-моему, славные жители Багдада не очень одобряют твой поступок...
     - Молчи, неверный!  Долг  каждого  благоразумного  мужа,  исповедующего
ислам, подчиняться законной власти. У меня нет на  тебя  зла, но если  я  не
предам тебя сейчас, то потом пойду в зиндан как укрыватель.
     - Логично...  -  признал  Лев,  но  как  бывший  юрист  поправил:  - Не
укрыватель,   а   соучастник.  Подельник,   так  сказать,  член   преступной
группировки.
     - Не морочь мне голову! Скоро сюда придет стража...
     - Очень на это  надеюсь. Ты, видимо, уже достаточно повеселился, я тоже
развлекусь, не возражаешь?
     -  Что  ты задумал?  Хочешь  бежать?!  Ха, так ведь  сказано мудрецами:
"Сбежавший от меча да будет задушен собственным страхом!"
     -   Глубоко   и  символично...  Дружище,  ты  сегодня   просто  сыплешь
афоризмами. Хочешь одну  загадку? Маленькую, пока не пришла стража... Откуда
здесь этот осел?
     -  Осел?  При  чем  тут  осел?!  -  раздраженно  смутился  покрасневший
Насреддин. -  Он...  это... мой он. Его  послал мне  сам Аллах  в награду за
праведный образ жизни.
     - Уф... надеюсь, стражники тоже любят сказки,
     -  Что ты  хочешь  этим  сказать, о  голубоглазый  лис,  терзающий  мою
селезенку?!
     - Ослик ворованный, - участливо  пояснил Лев. - Его  ищут со вчерашнего
дня. Мне безумно интересно, как ты будешь объяснять его появление  у себя во
дворе вон тем неулыбчивым мордоворотам с копьями наперевес...
     У  калитки  мелькнули  медные  шишаки городской стражи,  черный  ястреб
Шехмета на щитах ясно показывал, кому они служат.
     - А... но... тогда это не мой осел! - в ужасе пролепетал домулло.
     - Ну-ну... -  ободряюще ухмыльнулся Оболенский  и подмигнул Рабиновичу.
Понятливый ослик тут же  занял выжидательную позицию слева от Ходжи, умильно
опустив реснички и  всем  видом показывая,  кто  здесь  его любимый  хозяин.
Бедолага   вновь   закатил   глаза,  собираясь   в  очередной   раз  уйти  в
несанкционированный обморок, но не успел...
     - Кто звал городскую стражу?
     - Он, - честно указал пальцем Лев, спокойный, как слон (это шутка).
     Стражников было трое: широкоплечий крепыш с ятаганом на поясе и сединой
в бороде да  плюс  двое парней  помоложе с доверчивыми лицами  и длиннющими,
неповоротливыми копьями.
     - Эй,  ты!  А ну  говори,  сын шелудивой собаки,  зачем ты  прервал наш
дневной обход?!
     -  А... э...  э...  уважа...  почтеннейш...  -  Беспомощный,  Насреддин
переводил жалобный взгляд  с  осла  на стражника,  с зевак на Оболенского  и
никак  не  мог совладать с  языком. - Но...  клянусь аллахом... он  - вот! В
смысле, вот он... Я и это...
     - Он - Аллах?!  - недопонял бородач.  -  Да я сию же  минуту велю своим
молодцам  дать   тебе  пятьдесят  палок  за  богохульство!  Прямо  по   этой
выдолбленной тыкве, что сидит у тебя на плечах...
     -  Минуточку!  -  снизошел  Лев.  -  Давайте  не  будем  опускаться  до
банального  милицейского произвола. Мой друг Ходжа  Насреддин вызвал вас для
того, чтобы сдать властям нового Багдадского вора.
     - Ва-а-х...  -  удивились все, а минутой позже в адрес стукача полетели
упреки и оскорбления.  Перспективный  мулла стоял опустив голову, с красными
ушами,  под  градом народного негодования, пока наконец старший  стражник не
навел хоть какое-то подобие порядка.
     - И где же этот ваш Багдадский вор?
     -  Это я, - сделал  книксен  Лев. Все присутствующие разом  заткнулись.
Было слышно, как летают  мухи,  но они,  к сожалению,  существа неразумные и
театральную паузу держать не умеют. Бородач недоверчиво  оглядел Оболенского
и потрепал его по плечу:
     - Да уж... с  такими  особыми  приметами,  как у  тебя, молодец,  глупо
становиться вором. Вторых голубых глаз не сыскать во всем Багдаде. Ну, и что
ты украл?
     - Одежду, ранее находящуюся в собственности некоего  купца Гасан-бея из
Бухары,  несколько  монет у  незнакомого мне торгаша на базаре и  вот  этого
прекрасного серого осла, еще вчера принадлежавшего двум братьям.
     Один  из молодых стражей хлопнул  себя  по лбу и начал что-то торопливо
шептать  на ухо  старшему.  Тот кивал,  хмуря брови...  Горожане  и  соседи,
облепившие  забор,  недоумевающе  переглядывались,  не  понимая, зачем  этот
безумец сам на себя наговаривает. Но хуже всех пришлось  Ходже Насреддину...
Как  бы Лев Оболенский  избавил его  от необходимости объяснять  "скользкое"
появление  краденого  ослика  во  дворе своего дома. Этот  невероятный  внук
старого поэта-пьяницы взял всю вину на  себя. Получается,  что он, Ходжа, ни
за  что ни про что взял и предал хорошего человека, а жестокие  муки совести
способен перенести не каждый...
     -  Похоже,  ты  говоришь правду, -  решил  наконец  бородатый стражник,
демонстративно кладя мозолистую ладонь на рукоять кривого ятагана. - Пойдешь
с нами, суд эмира праведен и скор. Украденный тобой осел будет взят в уплату
за труд судии, писца и палача.
     Оболенский  притворно  склонил  голову и  сделал первый шаг к  калитке,
пареньки с  копьями  неловко  выстроились  сзади.  Народ  заохал  и  заахал,
приговор  ни у кого не  вызывал  сомнений, и  тут... несчастный Насреддин не
выдержал.
     - Прости меня! Прости  мою  подлость, Лева-джан! И вы... вы все. добрые
мусульмане,  простите меня, недостойного! - завопил он,  падая  на  колени и
пытаясь на ходу поцеловать край халата Оболенского.
     -  Да  простит  тебя Господь,  как  я прощаю, -  царственно  задержался
кудрявый аферист. - Ибо сказано в Писании;  "Прощай  обидчикам своим и  тебе
простится на небесах". Я уже почти возлюбил тебя, сын мой!
     - Какой сын? - оторопел Ходжа.,
     - Ну, не сын, брат...  -  поправился Лев, улыбчиво пояснив для старшего
стражника: - Ведь все мы братья во Христе.
     - Что?! - побагровел тот. - Так этот неверный баран тебе еще  и брат по
вере?
     - Почему же только по вере... Вообще-то у нас, реальных братанов, целая
система конкретных взаимоотношений. Все по  уму и по понятиям:  я ворую,  он
продает. Укрыватель и соучастник...
     -  Не-е-е-ет!!!  -  взвыл  почти  обезумевший  домул-ло,  но Оболенский
спокойно предложил:
     - Не верите? Идите в дом и посмотрите...
     В скромный домик Насреддина вломились все,  включая наиболее любопытных
соседей. Бедный хозяин наконец-то на самом деле потерял сознание - по стенам
висели  дорогие ковры, по углам валялась парча  и шелк,  на полу  сгрудилась
серебряная  чеканная  посуда,  а  на  самом  видном  месте  стоял  большущий
раскрытый мешок дорогого пакистанского опиума. С таким поличным стражники не
брали еще никого...

        x x x

     На чужую кучу неча глаз пучить.
     <i>Это о жадности, честное слово.</i>

     Сам  Оболенский  уверял  меня,   что  никакого  особенного  стресса  не
испытывал. Не сейчас, а вообще... Тьфу, ну, я  имею в виду не когда им обоим
вязали руки, намереваясь вести в зиндан, а  вообще  - в связи  с неожиданным
перемещением на средневековый, сказочный Восток. Так  вот, стресса никакого!
Нормальные люди кричат, бьются в истерике, рвутся домой,  к  маме, - словом,
ведут  себя  как  все реальные  (невымышленные) перемешенцы  во времени. Это
только у плохих писателей-фантастов героя  перебрасывают черт-те  куда,  а у
него  даже нос не  почешется. Можно  подумать, ему в собственном мире терять
было нечего... А как  же дом, друзья, учеба,  работа, семья и  родственники?
Им-то каково, когда их сослуживец, друг или законный муж исчезает неизвестно
куда?!  Тут такое поле для классических мексиканских трагедий, что уже не до
фэнтези...  Нет,  дорогие  мои, нормальный  человек  от  перемещения  всегда
испытывает стресс и страдает всегда  - это я вам заявляю вполне авторитетно.
Но  Лев явление  уникальное...  Никакого  страха,  никакой  паники,  никакой
истерики с  выжиманием  слез и битьем себя коленом в  грудь  - ни-че-го! Ну,
разве что  огромное любопытство... Он  с наслаждением впитывал  в  себя саму
атмосферу  нового  и  забытого  (как  ему  казалось)  мира, искренне  считая
волшебный  Восток   своей   единственной  родиной.   Незнакомым   словечкам,
периодически  у него  выскальзывающим, мой  друг значения  не придавал. Он и
смысл-то их помнил весьма приблизительно, изо всех сил убеждая самого себя в
том, что он непременно должен завоевать законное  "место под солнцем".  Или,
вернее, отвоевать его назад, ибо его род - род Багдадских воров Оболенских -
наверняка заслуживал большего, чем тюрьма и плаха...
     - Ходжа? Ну, улыбнись, перепетуля, к тебе обращаюсь...
     - Чего тебе надо, о погубитель?
     - Знаешь, зачем я все это сделал?
     -  Чтобы  тебе  не было  скучно  сидеть в кандалах в одиночку... Любому
шайтану ясно, что вдвоем веселее кормить вшей в эмирском зиндане. Можно даже
поспорить, кто из нас больше придется по вкусу...
     - У тебя черный юмор, будь оптимистом!
     - Не знаю,  что  ты называешь  этим словом, но оно наверняка вредно для
печени...
     - Все,  не смеши меня  больше,  а  то я  забуду, с  чего  начал. Сейчас
стражники малость придут в себя и потащат нас к вашему местному прокурору. А
там, как мне помнится, обитается некий злой дядя по  кличке Шехмет. Так вот,
поверь мне, он себя  судебным  разбирательством утруждать не будет - повесит
нас обоих за милую душу, и все!
     - Да, господин Шехмет -  человек горячего нрава...  Но вешать никого не
станет,  он  нас  обезглавит или  четвертует. Говорят,  ему  нравится  запах
крови...
     - А-а... вот  тут-то мы, кажется, начинаем понимать друг друга. Подхожу
к сути: если ты  настоящий Ходжа  Насреддин,  то избавь  нас обоих от  столь
дебильной смерти!  На  всякий случай намекаю - лично меня эти смешные узелки
на запястьях не удержат.
     - Ты -  наглый, лукавый,  коварный,  хитроумный,  бессовестный  отпрыск
великого змия-искусителя, обладающий в придачу ко всем перечисленным порокам
упрямством лопоухого осла!
     - Не трогай Рабиновича! Он мой напарник...
     - Нет, это мой осел! Мой, мой, мой...
     - Должен ли я понимать это как твое безоговорочное согласие?!
     Ответить  Насреддин не  успел,  так  как именно  в эту минуту стражники
наконец-то  определились с примерным  планом действий. Один молодой напарник
оставался   охранять  "место   преступного   сговора"  (то  есть   маленький
однокомнатный  домик,  набитый украденным добром). Старший бородач  и второй
юноша  должны  были  отконвоировать "злодеев" в  зиндан, где  их,  возможно,
пожелает увидеть тот самый  грозный начальник, чей  суд скоротечен и страшно
справедлив. "Страшно" - здесь ключевое слово, а "зиндан" - специальная яма с
узкой  горловиной,   куда   задержанных  ослушников  опускают   на  веревке.
Классических  тюрем,  как  в цивилизованной Европе,  в  древнем  Багдаде  не
практиковалось.
     По счастью, более опытный  стражник повел их в зиндан окольной дорогой.
Она,  конечно, была  более  длинной,  но зато  на  пустынных  старых улочках
исключалось   столкновение  с   другими   стражниками,   которые   могли  бы
присоединиться к  конвою  и, соответственно,  потребовать свою часть награды
(хотя, по правде говоря, у  бородача  уже лежали за  пазухой два  серебряных
блюда,  а  под  шитом  через  руку был  переброшен изрядный кусок шелка...).
Позабытый ослик осторожно цокал копытцами сзади.
     Как  только любопытные слегка отстали, окончательно разнюнившийся Ходжа
Насреддин ударился в скорбный плач:
     -  О,  Аллах, прости  меня, недостойного! Зачем я крал?! Зачем  укрывал
вора?! Это  все злобные  происки шайтана, попутавшего,  сбившего с истинного
пути доверчивого  мусульманина... О, позор на  мою  бедную голову!  Зачем  я
перепродавал  краденое?!  Зачем  копил   эти   бесчестные  деньги,   нажитые
неправедным трудом? О мои бедные родители... они бы восстали из  могил, если
бы узнали, чем занимается их  единственный сын, навеки опозоривший имя отца!
Разве принесли счастье мне, ненасытному, эти три тысячи таньга?!
     - Сколько-о-о?!! - Стражники дружно споткнулись на ровном месте.
     Домулло закатил глаза, тяжело  вздохнул и незаметно  пихнул Оболенского
локтем. Лев удовлетворенно хрюкнул и поддержал комедию:
     - Молчи! Ничего им не говори! Это твои... мои... наши таньга!!!
     -  Вай  мэ! Безумец, как  ты можешь  думать о презренных деньгах, когда
наши грешные души вот-вот предстанут перед престолом Аллаха?!
     - Точно, точно...  - торопливо закивали  стражники.  -  Облегчите  свое
сердце, и всемилостивейший дарует вам путь к гуриям рая!
     - Какие, к чертям, гурии?! - вовсю  веселился Лев. -  Молчи, Ходжа, они
просто хотят забрать наши деньги!
     - Как  смеешь  ты такое  говорить?!  Эти  достойные люди, что  служат в
городской страже нашего эмира, под  благословенной рукой  самого Шехмета,  -
гордость и честь  Багдада! Не чета нам,  преступникам и  негодяям... Я хочу,
чтобы моя совесть была чиста! Три тысячи таньга, две сотни дихремов...
     - Ва-а-а-х!!!
     -  Не   перебивайте,   уважаемые...  -   вежливо   попросил   Насреддин
остолбеневших слуг закона, - я еще ничего не сказал о золоте.
     -  Ну  хоть о золоте-то не  говори! - театрально  взмолился Оболенский,
мгновенно  схлопотав древком  копья  по голове.  Это  здорово  охладило  его
творческий  пыл,  и  он вынужденно заткнулся, предоставив  возможность герою
многих  сказок   и   легенд  доиграть  эту  авантюру  самому.   Чем   тот  и
воспользовался в полной мере...
     -  О доблестные и отважные герои, я вижу, что сердца ваши так же чисты,
как сталь эмирского  ятагана. Позвольте же мне,  закоренелому  преступнику и
презренному обманщику, совершить хоть один праведный поступок перед тем, как
закончится мой бесславный  жизненный путь! Возьмите все спрятанные деньги  -
три тысячи таньга, две сотни дихремов и... я точно могу вам довериться?!
     Стражники  с  выпученными  от воодушевления глазами страстно  поклялись
всем  на  свете,  что только им  можно  доверять. У обоих  от  алчности  уже
тряслись руки, бежала слюна и подкашивались ноги в коленях.
     -   На   другом  конце   города...  -  торжественно-замогильным   тоном
заговорщика  начал  Ходжа,  выдержав  долгую  паузу,  -  у  старого минарета
Гуль-Муллы, под  третьей плитой  от края тени крепостной  стены,  в тот миг,
когда солнце встанет в зените и...
     - Что "и...", уважаемый?!
     - Я...  О, Аллах, всемилостивейший  и всемогущий!  Как  я мог забыть...
Пять  шагов  на  север или  восемь  на юг?!  Нет,  нет,  нет...  Может быть,
двенадцать на восток и рыть  землю под чинарой? Не помню... Будь ты проклят,
шайтан,  запутавший мою бедную  голову! Как я теперь  объясню этим праведным
мусульманам,  где  закопаны  три тысячи  таньга,  двести дихремов серебром и
девяносто пять динаров золотом?!
     Сумма решила  дело. Бородач,  как старший, быстро договорился с зеленым
напарником, что-то  ему  пообещав,  и тот, едва не плача, повел  Оболенского
куда  следовало.  А  Ходже  Насреддину  пришлось  топать  в  противоположную
сторону, и его крики еще долго разносились по проулку:
     -  Заклинаю  вас построить  на эти деньги мечеть! Самую  большую, самую
красивую мечеть во всем Багдаде! Чтобы любой мусульманин, от самого эмира до
простого базарного башмачника, поминал мое имя добрым словом! Запомните,  от
эмира и до башмачника...
     -   Место  встречи   изменить  нельзя,   -  сентиментально  пробормотал
Оболенский.  Молоденький  стражник  осторожно подталкивал  его тупым  концом
неудобного копья. Ослик увязался за Насреддином...

        x x x

     Научи дурака Аллаху молиться,
     он во время намаза лоб расшибет.
     <i>Общая проблема новичков в медресе.</i>

     Помню  первый шок  Маши Оболенской, когда  после  очередного  визита  к
бессознательно лежавшему в  коме мужу ее остановили на выходе из больничного
отделения. Двое милиционеров  и страшно смущающаяся медсестра очень  вежливо
попросили  предъявить сумочку.  Ничего не  понимающая Маша безропотно  сдала
вещи и даже позволила работникам органов поверхностно ощупать карманы своего
полупальто. Не обнаружив ничего  особо интересного  (читай:  особо  ценного,
подозрительного,  наркотического, огнестрельного  или запрещение-валютного),
милиционеры   принесли  соответствующие  извинения,  и  медсестра  самолично
проводила госпожу Оболенскую к выходу. По дороге она счастливо  проболталась
(под большим секретом,  разумеется), что  в их  больнице стали обворовывать.
Причем не  больных,  а  исключительно  медицинский  персонал  любого  ранга!
Сначала  пропадали какие-то  мелочи  типа  ручек,  градусников, блокнотов  и
брелков.  Поначалу никто и не тревожился  - ну мало ли куда могла закатиться
дешевая  авторучка или затеряться телефонная книжечка? Согласитесь,  это еще
не повод бить тревогу... Но вот когда начали исчезать деньги, кошельки, часы
и  кольца,  главврач решился прибегнуть  к  услугам  опытных  оперов.  Да  и
решился-то, к  слову,  только после  того, как  в один из обходов  "оставил"
неизвестно  где дорогой "роллекс" и фамильную печатку с алмазиком. Последние
два дня  в здании больницы постоянно  дежурил  милицейский наряд.  Проверяли
практически всех. Ничего из  пропавшего  или украденного обнаружено не было.
Зато успешно задержали  зав.  больничной  столовой  при попытке вынес  ги за
территорию  двенадцать   килограммов  диетического  мяса.  Это  внесло  хоть
какие-то надежды на справедливость "высшего суда", но таинственный вор так и
не был обнаружен...

     С храбрым азиатским юношей Оболенский  управился  минут за пять. Причем
без эффектных каратистских  ударов  ногами в вертикальном прыжке, на  полном
шпагате, пяткой в ухо. Нет, все оказалось гораздо проще и практичнее...
     -   Алло,   служивый!   Глянь-ка,  что-то  у  меня  веревки   на  руках
развязались...
     - О шайтан!
     - Вот и я говорю, поправить бы надо, а то сбегу еще...-Лев повернулся к
стражнику  спиной  и  пошевелил  сваливающимися  с  пальцев путами. Парнишка
доверчиво прислонил  к заборчику долгомерное  копье и взялся за веревки. Что
произошло  дальше,  он, по-видимому, так и не осознал -  одно  мгновение,  и
тугие  узлы стянули  его  собственные запястья! Каким образом, стоя спиной и
ничего  не  видя,  можно  было провернуть  такой  фокус  -  остается  только
догадываться...  Думаю, что всех чудес  воровского  таланта, дарованного ему
черным джинном Бабудай-Агой, не знал даже сам Оболенский.
     - Что... что ты наделал, злодей?!
     -  К  незнакомым  людям  старшего  возраста  надо обращаться на "вы"! -
наставительно поправил Лев и, примериваясь, взялся за копье.
     - Пощадите! - приглушенно пискнул стражничек, от великого испуга  падая
на колени. - Уважаемый Багдадский  вор, не убивайте  меня,  а? Мама  плакать
будет...
     -  Да уж,  старушка  бы  огорчилась... Ладно, позверствую как-нибудь  в
другой раз, с кем-нибудь еще и
     не в этом  месте.  Так и быть,  отпущу тебя живым-здоровым,  но  за это
выполнишь одно мое поручение.
     - Все, что захотите, почтеннейший! Папой своим назову!
     - Ну, это лишнее... - великодушно отмахнулся Лев. - Просто передавай от
меня  привет  господину  Шехмету,  уточни, понравилось ли  ему мое  вино,  и
попроси, чтобы  он сегодня же сообщил вашему  эмиру  о том, что  я вернулся!
Запомнил? Пусть знает: Багдадский вор в городе и имя ему - Лев Оболенский!
     -  Шехмет... вино... эмир... вор... Оболенский-джан!  - торопливо выдал
парнишка, боясь, что "злодей"  передумает.  Но нет,  Лев  лишь  одобрительно
кивнул и,  чуть оттянув локти стражника  назад,  просунул  меж ними и спиной
древко его же копья.
     -  Молодец!  Пересказал  все,  как  на экзамене, немножко по-своему, но
очень близко к тексту. Теперь можешь идти с докладом к начальству.  Копье  я
тебе прицепил, не потеряешь... Только не спеши, для такого проулочка слишком
уж оно длинное - а то еще споткнешься, нос  себе расшибешь. Что я маме твоей
скажу?
     После чего Лев заботливо  поправил  стражнику съехавший  набок  шлем  с
чалмой и, насвистывая, отправился восвояси. Не успел  он отойти и  на десять
шагов, как сзади раздался характерный грохот. Юноша попытался встать слишком
резко, въехал тупым концом древка в чью-то глинобитную стену и теперь лежал,
задрав  ноги под оригинальным углом. "Растыкай бог не помогает..." - с чисто
русской философией бытия отметил Лев, так же неторопливо продолжая путь.
     Где-то после  полудня в скромную  лавчонку  башмачника Ахмеда наведался
солидный  седобородый муфтий.  Белые одежды сияли натуральным  шелком, четки
вращались на пальце со скоростью пропеллера, а голубые  глаза из-под высокой
чалмы  играли  нахальными  искорками  Башмачник  сначала  вскочил,  кланяясь
духовному  лицу и пытаясь поцеловать  край его одежд,  потом  пригляделся...
Некоторое время Ахмед просто стоял соляным столбом,  пока степенный аксакал,
обогнув  его,  без  приглашения шагнул в  сарайчик  и,  высунув руку,  щедро
сыпанул за  пазуху хозяину горсть серебряных монет. Башмачник вслух  помянул
безмозглого  шайтана,  скорбно  прикрыл  лицо  руками,  после  чего  свернул
торговлю  и отправился  в обжорный ряд.  Вездесущие соседи  поспешно  гадали
насчет нежданной удачи  своего  товарища, вот уже второй  день  принимающего
богатых гостей. "Видимо, в  своих путешествиях он научился заводить полезных
друзей... -  кивали  они. - Бухарский купец на  осле,  почтеннейший  муфтий,
словно только что пришедший из медресе. Наверняка ему щедро платят за ужин и
ночлег. Уж не решил ли башмачник открыть здесь свой постоялый двор?"
     ...  Осторожные поскребывания  с наружной стороны  сарайчика раздались,
едва друзья присели к столу. К столу - это, впрочем, громко сказано: большой
поясной платок был  расстелен прямо на полу, а уж поверх него дымились блюда
со свежей бараниной,  пирожками в масле, шанхайским рисом и прочими вкусными
сытностями.
     - Свои! - глянув в щелку, с ходу определил Оболенский, хотя скребущийся
был одет в платье городской стражи, - Ходжа, заходи! Ахмед, будь другом, еще
один прибор и пиалу для почтеннейшего гостя.
     - Домулло?! - искренне поразился башмачник, впуская стражника.
     -  Был  домулло,  да  весь  вышел! - бегло  огрызнулся Насреддин и,  не
дожидаясь  приглашения,  бухнулся  на  пол,  скрестив  ноги. Левой  рукой он
ухватил баранью  лопатку с  еще теплым  мясом,  а  правой  зачерпнул  полную
пригоршню  плова.  Оболенский вытер  руки  собственной фальшивой  бородой  и
подмигнул  Ахмеду. Тот  так и стоял в изумлении, не сводя глаз с обжористого
визитера.
     -  А  я  как  раз  закончил  рассказывать  веселенькую  историю  о юном
стражнике, сопровождавшем  Багдадского вора  в тюрьму.  Надеюсь, парнишке не
слишком влетит  за бегство  такого ценного арестанта? Ей-богу, я бы на месте
Шехмета не наказывал новобранца, он  ведь не знал, с кем имеет дело... А ты,
дорогой товарищ, как управился со своим конвоиром?
     Ходжа бросил на Оболенского  злобный взгляд,  цапнул с блюда  половинку
курицы и рвал ее кусками, почти не прожевывая. От жира его покрасневшее лицо
казалось покрытым лаком...
     -  Костюмчик  мой,  бухарский,  успел  примелькаться, а  тут  иду  мимо
приличного коттеджика и вижу, как упитанный такой дедуля омовение совершает.
Нет,  не во дворе,  в домике,  но  мне при моем росте и через  забор  видно.
Бросил ему монетку медную в тазик - он  так  и обалдел! Выскочил с тазом  на
порог, смотрит на небо, вроде еще ждет чего-то... Я  одежонку  праздничную с
крючка снял  и тем же макаром, через забор, на улицу. Переоделся в уголочке,
у  чьей-то пегой кобылы на ходу полхвоста отрезал  - стал весь из себя такой
уважаемый саксаул! А ты где прибарахлился?
     Ходжа перестал жевать, долгую минуту смотрел прямо в глаза Оболенского,
ничего утешительного не высмотрел и переключился исключительно на плов.
     - Здоров жрать,  приятель! Ладно,  вижу  по лицу,  что  у тебя  большое
горе...  Но не совершай распространенной  ошибки  - горе надо не заедать,  а
запивать. То  есть топить его  в  вине,  как  блудливого котенка!  Ахмед, не
жмись!  Ну,  не жмись,  я  же  давал  тебе два  кувшина. Посмотри,  в  каком
состоянии человек...
     -  Аллах  не  дозволяет  мусульманам...  -  начал  было  башмачник,  но
небольшой  кувшин  достал. Насреддин махом вырвал его  из хозяйских  рук  и,
запрокинув  голову, не отрываясь,  вылакал  почти  половину.  Крякнул, вытер
рукавом губы и, обращаясь в никуда, с чувством заявил:
     - Ох и сволочь ты, Лева-джан!
     - Как вы... выговариваете... такие слова, домулло?!
     - Пусть  говорит, - благодушно отмахнулся Лев,  делая  долгий глоток из
того  же  кувшина.  -  Мужики, ну  че вы как не родные,  елы-палы?  Все  все
понимают, а  туда же... Не было у меня  иного выбора!  И у него не было! И у
тебя! А теперь все мы... по самую  шею... и  хрен бы  с  ним! Ахмед, поставь
назад пиалы, что мы, забулдыги какие - из горла хлебать?!

        x x x

     Что у трезвого на уме, а у пьяного на языке?
     <i>Простая персидская загадка.</i>

     - Ну... рас-с-с-кжи, еще раз!
     - Не проси! Ты пьяный...
     - Сам ты... это слово! Расска-а-жи, а...
     -  Ходжа,  я  тебе  говорил,  чтоб Ахмеду  не наливал? Ты глянь,  его ж
развезло в стельку!
     - Ну, дому-му-му...ло! О! Выг-варил... расс-к-жи!...
     - Уговорил, отвяжись только...  - Ходжа поудобнее привалился  спиной  к
согнутому колену  Оболенского  и  в третий,  если  даже не в  четвертый, раз
поведал благородным  слушателям  свою душещипательную историю. Трое,  теперь
уже  закадычных,  друзей  возлежали  на старом тряпье, заменявшем башмачнику
постель,  и  лениво  потягивались после сытного обеда.  Ахмеду действительно
хватило полторы  пиалы  местного  терпкого  вина, чтоб упиться до свинячьего
хрюканья. Лев и Насреддин ощущали лишь легкую эйфорию,  говорившую о хорошей
закалке в тяжком деле потребления крепленых жидкостей...
     - Начнем с того, что всю дорогу этот внебрачный сын каракумского шакала
клялся, что построит  на мои деньги самую большую мечеть. А сам выучится  на
муллу, будет по  утрам залезать на  минарет и  своим  козлоподобным  голосом
славить бессмертное имя Аллаха...  Я  был терпелив и не  разубеждал беднягу,
ибо  доподлинно известно: "Кто  имеет медный  щит,  тот имеет медный лоб". К
старым развалинам Гуль-Муллы дотопали где-то к полудню, по пути я еще убедил
его купить мешок побольше для откопанных денег. Так этот  предусмотрительный
пасынок  безрогой  коровы взял  такой, что  в него можно было запихнуть даже
Тадж-Махал!
     - Тадж-Мх...мх...мыхал... Ой, не могу! - опять затрясся в пьяном хохоте
счастливый башмачник.  Оболенский  благодушно сунул ему  в рот  недоделанный
чувяк (слишком  громкий смех  был  не в их интересах). Ходжа покачал в своей
пиале остатки вина, зачем-то по-собачьему лизнул его и продолжил:
     - Мы зашли  за минарет, и он битый час  обкапывал своим ятаганом чью-то
могильную плиту.  Это, конечно,  очень грозное оружие, но в  качестве мотыги
никуда  не годится.  Я, кажется, даже  задремал  в тенечке,  пока взмыленный
бородач окончательно не стер себе руки до мозолей.  От жары и пота он снял с
себя все,  кроме нижних штанов...  И все  равно сдвинуть такой кусок камня в
одиночку  ему было не  под  силу. Пришлось признаться, что  я  делал  это  с
помощью  ночных  дэвов, хранителей развалин, и поэтому заклинание  их вызова
надо произносить в темноте...
     - А... пщему в тем...н... те?!
     -  Ну  они  же  ночные  дэвы... Из тех дэв, что приходят  по  ночам, по
вызову. Их еще называют путанами, вокзальными феями  или  вот,  как  у  вас,
ласкательно - "дэвушки"... - охотно просветил Лев.
     - Клянусь чалмой пророка,  от тебя ничего не  скроешь, о мой  вороватый
друг! - восхищенно  прищелкнул языком Насреддин. - Хотя я имел в виду других
дэвов, но  к твоим "ласкательным" мы тоже вернемся в свое время... По  моему
совету,  этот недобритый брат башкирского барана полез в мешок, дабы во тьме
читать заклинание. Для пущей надежности  он освободил мне  руки,  чтоб я мог
затянуть мешок для исключения попадания, даже случайного, солнечного лучика.
Конечно,  я  не мог  не уступить страстной  просьбе мусульманина... Потом он
усердно учил слова (пока я переодевался в его платье) и старательно  оглашал
окрестности правдолюбивыми рубай твоего уважаемого дедушки Хайяма: "Мы чалму
из  тончайшего   льна   продадим,   и   корону   султана  спьяна   продадим.
Принадлежность   святош,  драгоценные  четки,  не  торгуясь,  за  чашу  вина
продадим!" О  Хызр благословенный, голос у недалекого громче, чем  у  нашего
Рабиновича...
     - Да, кстати, а где мой осел?
     -  Мой!  - сухо напомнил Ходжа. - Когда ты втравил  меня в это дело, то
сознательно  пожертвовал мне осла. Я давно  просил  у  Аллаха ниспослать мне
именно такого. Между прочим, он привязан у задней стены...
     - А дальше... ну-у... че он... с ним... дальше-то?!
     - Я говорил, больше ему не наливать?
     - Я и не наливал, он втихаря из твоей пиалы перелил.
     - Вот пьянь! - ахнул Оболенский. - Нашел у кого красть...
     - Да  уж, похоже,  башмачник Ахмед -  первый человек, ограбивший самого
Багдадского  вора! Ладно, ляг на место, о нетрезвый  отпрыск случайной любви
торопливых родителей, я поведаю тебе конец этой истории.
     - Ты уже три раза поведывал.
     - Вах! Стыдись, Лев! Не тебе же рассказываю...  Мне, может быть, самому
приятно лишний раз  вспомнить?!  Так  вот, потом я вышел к мечети, остановил
двух благопристойных  юношей, идущих из  медресе, и приказал им  посторожить
мешок с богохульником и злодеем. Один обещал вслух читать над ним молитву, а
другой  - бить по мешку палкой, если раскаяние грешника не  будет достаточно
искренним. Надеюсь, все трое с пользой проводят время...
     Добросовестного  рассказчика прервал торопливый стук копытцем в  стену.
Переглянувшись с  Ходжой,  Оболенский  встал и  осторожно выглянул наружу  -
ослик вовремя  поднял  тревогу: по базару  шли  мрачные  стражники  с черным
ястребом  на  щитах. Они  переворачивали все лотки, заглядывали  в  палатки,
врывались в лавки, с бульдожьим упрямством кого-то разыскивая. Впрочем, кого
именно, нашим героям объяснять не пришлось  - на этот счет у них было только
одно предположение, и оно было верным...
     - Шухер, братва! Нас ищут!
     - О шайтан!  Сколько же  меднолобых  нагнали  по наши  головы...-только
присвистнул Насреддин,  лихорадочно нахлобучивая на макушку шлем с чалмой. -
Лева-джан, от меня сильно пахнет вином?
     -  А  ну,  дыхни!  Вау-у... попроси  у Ахмеда  сырого лука  или "Дирол"
ментоловый, а то даже мне от твоего перегара петь хочется.
     - Вай мэ! Да на себя бы посмотрел... - в тон  отмазался Ходжа. - Бороду
поправь,  она у  тебя  почему-то  прямо из левого уха растет,  и нос  намажь
кислым молоком - горит, как...
     -  ...лампочка Ильича! - утвердительно  закончил Оболенский, быстренько
наводя  необходимый  макияж. - Берем Ахмедку, грузим  плашмя на Рабиновича и
делаем  ноги.  Аллах  не  выдаст,  верблюд не съест!  Насчет  верблюда  могу
поклясться, сам проверял...
     -  Да, как говорили мудрецы:  "Не знающий укуса  пчел  не оценит  вкуса
меда". Ахмед...  Ахмед! О нечестивый внук нетрезвой  лягушки, как  ты можешь
спать в такое время?!
     А   бедолагу-башмачника,   свято   соблюдавшего    строку   Корана   и,
соответственно,  давно  не принимавшего  "за воротник", развезло  в никакую!
Благо что  пьяных  дебошей он  пока не учинял,  а  смирненько храпел себе  в
уголке, обняв пустой кувшин и сопя носом в холодные "останки" плова.
     - Не надо, не  буди! - Оболенский перехватил руку замахнувшегося Ходжи.
- Грузим его так, меньше брыкаться будет. Я за руки, ты за нога, взя-а-ли...
О, какой же ты тяжелый, худосочный производитель кустарных тапок с загнутыми
носами! Рабинович?! Ты хоть не зли, нашел время для шуток...
     Видимо, ослик все-таки осознал значимость возложенной  на него задачи и
перестал  брыкаться.  Но  в  детских  глазах лопоухого  животного  затаились
огоньки невысказанной  обиды,  ибо  возить на  себе пьяниц  он явно  почитал
недостойным!  На  этот  раз  Рабинович смолчал и подчинился... Льву не очень
понравилась  такая подозрительная  покорность,  но рассуждать  было некогда.
Перебросив блаженствующего Ахмеда на спину ослика,  друзья шагнули навстречу
неумолимой  судьбе.  Почему  уже  друзья?  Да,  я  помню,  что  сначала  они
совершенно не понравились друг другу,  но поверьте, в среде настоящих мужчин
уважение завоевывается  быстро. Общие враги  порой  объединяют  сильней, чем
кровные  узы. И Ходжа Насреддин в  этой  долгой, неравной схватке  с  честью
доказал свое право  носить высокое  имя "возмутителя спокойствия" в веках! А
Лев... что ж, он всегда  слишком легкомысленно относился к славе. Думаю, что
только из-за  этого  затерялось  у неблагодарных потомков его настоящее имя,
оставив нам лишь неотразимый титул - Багдадский вор!

        x x x

     Настоятель храма просто обязан заниматься боксом!
     <i>Золотое правило шаолиньских монахов.</i>

     Уйти с базара незамеченными они не могли, стражники Шехмета  знали свое
дело,  и  все  уголочки-проулочки  были  перекрыты основательными  пикетами.
Поодиночке нашим героям наверняка  бы удалось удрать,  но бросить в лавчонке
пьяного Ахмеда - означало навлечь  на башмачника справедливые подозрения. Не
говоря уж  о том, что  пьянство - большой грех в исламе, несчастный  в таком
состоянии разом бы выболтал все. Поэтому  авантюристы пошли ва-банк, внаглую
двинувшись через весь базар навстречу ожидающим их стражам порядка. Торговцы
и  покупатели,  местные и приезжие,  нищие  и  дервиши, женщины  в  чадрах и
босоногие  мальчишки -  все возмущенно  галдели, толкались, путались друг  у
друга под  ногами,  но  революций  не устраивали,  видимо,  народу  подобные
"базарные чистки" были не в новинку.
     - Лев!
     - Во имя Аллаха... - царственно продолжал Оболенский,  почему-то  мелко
крестя каждого, кто кланялся ему как лицу духовному.
     - Лев! Чтоб тебе опупеть раньше времени... Ты хочешь нас погубить?!
     - Конкретизируйте ваши инсинуации.
     - Какого шайтана ты делаешь?!
     - Я их благословляю.
     - Крестным  знамением?! - на полушепоте взвыл Ходжа, он шел чуть сзади,
обливаясь потом, и придерживал пьяного Ахмеда,  так и  норовившего сползти с
ослика. - Тут же все вокруг правоверные мусульмане! Один ты... Слушай, а ты,
часом, не тайный христианин?!
     -  Пресвятая   богородица,  конечно  же  нет!  -  искренне   возмутился
Оболенский, но  в душе засомневался.  Уж  слишком естественным было для него
упоминание  православных святых и ощущение нехватки серебряного  крестика на
шее.   Но  спорить   с  самим  собой  в   такое   отчаянное  время  казалось
непростительной  глупостью,  а потому первого же вставшего  у  них  на  пути
стражника  Лев  уже  не  перекрестил,  а...  по-отечески  обнял,  троекратно
расцеловав в обе щеки! Шестеро боевых товарищей обласканного героя буквально
остолбенели  на  месте... Ну, и в результате Оболенский, естественно, прошел
через караул беспрепятственно. Никому и в голову не взбрело даже задать хоть
один невежливый вопрос такому любвеобильному муфтию, не говоря  уж о попытке
задержать... А вот Ходжу Насреддина, разумеется, остановили...
     - Из чьего ты десятка, собрат наш?
     -  Ха, да разве не видно по моей осанке  и горделивому виду?! -  храбро
ответствовал домулло, бледнея от страха. - Наш десятник человек мужественный
и суровый, с сердцем снежного  барса и норовом сибирского тура, он не любит,
чтобы его имя трепали попусту...
     - Тьфу, шайтан! Если ты из людей этого зазнайки Махмуда, так и скажи, а
то навертел тут... - сразу "угадали" стражи. Ходжа безропотно кивнул, ему-то
уж  точно  было  без  разницы.  Главное,  что   приняли  за  своего,  дальше
посмотрим...
     - Кого это ты тащишь?
     - Поймал  нарушителя заповедей  Аллаха  -  этот наглец не только посмел
пить вино,  недозволительное  истинным  мусульманам, но еще и упился  им  до
визга презренной свиньи!
     -  Уй, нехороший  сын  шакала... - однообразно  ругнулись стражники, но
допрос не  прекратили. -  Брось его в арык,  нам поручили более важное дело.
Разве твой начальник тебе не сказал?
     - А... м... ну вы же знаете нашего Махмуда!
     -  Да уж,  знаем... Вся городская  стража  поднята  по приказу грозного
Шехмета, да  продлит Аллах его  годы! В Багдаде появился странный чужеземец,
оскверняющий  самим  своим дыханием благословенный  воздух  наших улиц. Этот
злодей  ограбил целый  бухарский караван,  украл стада ослов у двух братьев,
жестоко   обманул  и  избил   самого  юного  стража   и  в  довершение  всех
преступлений... попытался отравить самого господина Шехмета!
     -  Ва-а-а-х...-невольно вырвалось у обалдевшего  Ходжи.  - Так этот гад
упер столько добра и даже не поделился с товарищем?!
     - Не болтай лишнего! О том, как, чем и с кем делится Далила-хитрица или
Али Каирская ртуть,  запрещено  даже думать!  Что-то  плохо  вас  учит  этот
тупоголовый Махмуд...
     - О  благороднорожденные  друзья,  -  отдышавшись и  хоть  как-то  уняв
безумно  бьющееся сердце, заговорил  Ходжа. - Я  сейчас же  последую  вашему
совету, сброшу недостойного в арык, отведу его осла в наши казармы и усердно
примусь за розыски чужеземца. Молю об одном - скажите, где мой десяток?
     - Да вон же, разуй глаза! - сочувственно посоветовал кто-то.
     Насреддин  повернул голову, глянул,  изменился в лице  и, не вдаваясь в
объяснения,  размашистым  шагом  рванул  с  базара. Стражники  Шехмета  чуть
удивленно  воззрились ему вослед,  пока  шестеро других стражей с  полуголым
человеком не подбежали к ним, возмущенно вопя:
     - Зачем  вы  отпустили злодея?!  Это  же  коварный  обманщик Насреддин,
фальшивый мулла и бесстыжий плут! Он украл всю одежду бедного Фарида...
     Теперь  уже все тринадцать городских стражников, таким вот несчастливым
числом,  развернулись  в  погоню.  И  надо  признать, догнали бы  фальшивого
"собрата"  достаточно  быстро  (тот не  мог  бежать, вынужденно  придерживая
постоянно сползающего башмачника),  но на пути преследователей непоколебимой
скалой встал высоченный муфтий в белых одеждах:
     -  Во имя Аллаха, остановитесь, еретики! Еще шаг  - и я  тут же всех от
церкви понаотлучаю на фиг!
     Стражники невольно замерли, сраженные мощью  львиного  голоса и опасным
русским весельем., заигравшим в голубых глазах представителя  мусульманского
духовенства.  Оболенский, как вы  помните,  беспрепятственно прошедший  мимо
оцепления,  повернул  назад,  как  только увидел,  что  его  друзьям  грозит
опасность. Прикрывая  широкой  спиной отход Ходжи,  Ахмеда  и Рабиновича, он
воздел руки к небесам и  постарался возвысить голос так,  чтоб  его услышало
полбазара:
     - Именем  Господа нашего,  принявшего смерть  на  кресте, и пророка его
Мухаммеда, прокляну каждого, кто только вякнет слово против! Это до  чего же
вы  тут  дошли  без духовного пастыря?!  Своим же правоверным морду бьете...
Можно подумать, у вас на  роль боксерской груши других вероисповеданий мало?
А преподобные  Муны, Шри-Чинмои бритоголовые, гуру Нахабы,  Ваджры всякие, я
уж молчу о Роне Хаббарде... Вот где разгуляться чешущемуся кулаку  истинного
мусульманина! Покайтесь, дети мои...  Покайтесь в грехах своих публично! Или
я за себя не отвечаю...
     -  Это...  он! - почему-то  тонюсеньким  голоском  пропищал  тот  самый
бородач, что арестовывал Льва  и "одолжил" свой костюмчик Насреддину. Теперь
он белел среди разодетых в шелка и  доспехи  товарищей нижними шароварами и,
дрожа, махал в  сторону  Оболенского руками.  - Это  он - Багдадский вор!  Я
запомнил его по глазам...
     Стражники  нервно склонили  копья,  народ со  всех  сторон  окружил  их
плотной стеной, ожидая развязки.  Прочие  слуги закона бросили  свои  посты,
освободив все проходы, и также двинулись к месту развития  основных событий.
Убедившись, что на него  все  смотрят и бежать в общем-то некуда, Оболенский
поучительно покрутил пальцем у виска:
     -  Дожили... Нет,  граждане багдадцы, вы  только  гляньте,  что тут  за
произвол творится?!  Меня,  честного  православного  муфтия,  какая-то шавка
полицейская во всех грехах обвиняет...
     - Да он же это! Точно - он, клянусь аллахом! - Осмелевший от численного
превосходства Фарид бодро прыгнул  вперед, вцепился в белую бороду Льва и...
оторвал  ее напрочь. Народ  испуганно ахнул...  Но вместо того чтобы упасть,
обливаясь  кровью, "православный  муфтий" почесал гладко выбритый подбородок
и, повернувшись к людям, заявил:
     - Вот! Видели?! При всем базаре опозорили уважаемого человека  - бороду
оторвали...  И  кто?!  Извращенец  в  нижнем  белье,  горилла с  тараканьими
мозгами!  Ну, че? Так никто и  не заступится за мое  духовное  лицо?  Ладно,
тогда я сам...
     Никто  и  моргнуть не  успел, как  мощный  свинг  Оболенского  отправил
раздетого  стражника   в  короткий  полет.  Для  остальных  шехметовцев  это
послужило сигналом к бою... Нет,  как бы то ни было,  один против двенадцати
Лев бы не выстоял. Он только-только успел всласть дать в ухо самому резвому,
как  над  базаром  взлетел  истошный крик  какого-то  фанатичного  поборника
истинной веры:
     - Что же мы стоим, правоверные?! Муфтия бьют!!!
     Это было первое всенародное гулянье за многие годы...

        x x x

     Зиндан - театр, а воры в нем - актеры.
     <i>Лирика.</i>

     Лев рассказывал, что ему в этот день здорово досталось, но  и  он,  как
водится, отвел душу.  Вообще,  жители Востока гораздо более  законопослушные
граждане, чем, например,  европейцы или, не приведи господи, россияне. Это у
нас  с вами  чуть что не  так -  народ  разом в  обиженку,  и очередной бунт
обеспечен. О  крупных исторических  восстаниях (типа разинщины,  пугачевщины
или,  тем более, Октябрьской революции)  речь даже не идет.  Если полистаете
страницы учебника истории, то поймете, что мелкие бунты, на уровне губерний,
уездов, городков и  деревень,  в России  вспыхивали едва ли не с  помесячной
периодичностью.  Прямо  какие-то регулярные  "критические  дни"  для страны,
прошу  прощения за вульгарность... На Востоке, в Персии или Аравии, все было
гораздо более благопристойно  (по  крайней  мере  внешне). Может  быть,  там
законы пожестче, может, люди умеют учиться на чужих ошибках,  но вот то, что
произошло  на  багдадском базаре,  было  для города из  ряда  вон  выходящим
событием.  Учинить  грандиозную  драку, выступив против  стражи  Шехмета,  а
значит,  и  против самого  эмира...  это круто!  Держу  пари,  разгоряченные
багдадцы и сами не поняли, куда влезли... Мусульмане  приучены к  покорности
"властям   предержащим"   и  решились  на  активное  противодействие  закону
исключительно  потому,  что усмотрели в  поведении стражи  явное оскорбление
ислама.  Факт  избиения  ни  в  чем  не повинного  "муфтия"  (то  есть  лица
духовного, облеченного доверием Аллаха) подрывал в глазах народа  сами устои
истинной  веры.  На чем, как вы  видели,  и удалось  сыграть  беспринципному
голубоглазому  мошеннику.  И  о  чем  Лев, кстати, ни разу не  пожалел, хотя
размышлять об этом ему пришлось в тюрьме...
     Зиндан. Красивое, загадочно-звенящее слово, а на деле - сырая,  вонючая
яма  за конюшней,  на задворках  глинобитного  барака,  гордо именовавшегося
казармой.  Оболенского повязали чисто случайно,  кто-то из стражников сломал
тяжелое  копье о  его  кудрявую голову, и бессознательного  святошу,  словно
пойманного гиппопотама, под шумок уволокли с  базара. Его честно  тащили  на
собственных горбах  четыре  стражника, все  прочие  так завязли в драке, что
явились  уже  под  вечер,  хромая и  поддерживая  друг  друга.  Высокородный
господин Шехмет тут же  приказал посадить Багдадского  вора  на кол, но  был
срочно  вызван  к эмиру  и перенес казнь на утро. Таким образом,  Оболенский
пришел в  себя  спустя  довольно долгое время от  боли  в голове  и ломоты в
пояснице.   Вокруг  кромешная   тьма...  Где-то  высоко  маленькое,  круглое
окошечко, прикрытое  деревянной решеткой, и  сквозь него струится слабенький
лунный свет.
     - Какого шайтана  я здесь делаю? Неужели сам заполз  с похмелюги... - К
чести нашего героя, стоит признать, что он ни от чего не открещивался и, как
попал  в  столь незавидное  положение,  вспомнил  быстро.  - Ах  ты,  стража
шехметовская, мать  вашу за ногу  да об стенку!  Запихнул  и -  таки  ясного
сокола  в  камеру  одиночную,  срок  безвинно  мотать... Ой,  ешкин  кот,  а
условия-то тут какие свинские!
     Кое-как встав  на  ноги  и убедившись, что на  первый взгляд ничего  не
поломано, не откусано и не  отрублено,  Лев попытался осмотреть место своего
заключения. Результаты  показались ему не  очень утешительными:  большая яма
без малейших намеков на удобства (нет ни нар. ни туалета, ни питьевой воды),
стены  гладкие  из  обожженной глины  (изнутри зиндан  заполняли  ветками  и
запаливали  огромный   костер,  укреплявший  глину  на  стенах  до  крепости
стандартного кирпича),  выход  один  -  через  отверстие сверху, но оно  так
высоко,  что  подняться  без  веревки   или   лестницы  -  задача  абсолютно
невыполнимая.  На холодном  полу нашлось немного перепрелой соломы,  обрывки
тряпок и чьи-то кости. Ну, и воздух...  соответственный. От  столь ужасающей
антисанитарии Лев впал в глубокую депрессию. Он грузно уселся прямо на пол и
очень тихим голосом,  сдержанно, без  истерики, попытался поговорить  сам  с
собой. Обычно это считается первым признаком сумасшествия,  но, поверьте, не
в нашем случае.
     -  Тихо,  Левушка,  не  плачь,  не  утонет в  речке мяч1  Надо  мыслить
позитивно,  так  и  дедушка Хайям учил, чтоб  ему...  Отдыхает  старый  хрен
где-нибудь на Карибском  побережье,  коктейли через трубочку  пьет, девиц  в
бикини любовными рубай охмуряет, а я  тут сижу  по  уши в вонизме,  как граф
Монте-Кристо! Ох, ох, ох...  что ж я  маленьким не сдох?! Конечно, таланты у
меня, как у самого крутого уголовника. Могу украсть... все, что хочешь, могу
украсть! Даже эту долбаную тюрьму, но для этого мне надо оказаться вне ее, а
не внутри.  Внутри  красть нечего,  следовательно,  профессиональные  данные
пропадают  всуе...  Хотя,  с  другой стороны, руки-ноги целы,  голова... еще
болит, но пока на месте, а значит  - жизнь продолжается!  Эх,  любо, братцы,
любо! Любо, братцы, жить! С вашим атаманом не приходится тужить...
     Раздумчивое пение Оболенского прервал мелкий камушек, стукнувший его по
макушке.  Первоначально   он  не  уделил  этому  особого  внимания.  За  что
соответственно получил по маковке вторично.
     -  Грех смеяться  над больными  людьми!  - громко  объявил Лев,  шмыгая
носом. Больной  не  больной, но насморк от такой сырости  почти неизбежен...
Наверху раздалась приглушенная перепалка. Кто-то с кем-то яростно спорил,  и
смутные обрывки фраз заставили-таки обиженного узника поднять голову.
     - Живой... А ты не верил! Ну, так что, где моя таньга...
     - Ты с ума сошел, клянусь аллахом!
     - Да никто не узнает...
     - Три таньга?! Мы спорили на четыре!
     - Господин Шехмет нас убьет...
     - Ва-а-й, ну ты  сам  посуди, куда ему со  двора деваться?! Хорошо, еще
две таньга...
     - А я думал, муфтий не может быть вором...
     - Ни за что у нас не сажают! Сам решетку поднимай...
     - Где лестница?
     - На твои таньга, подавись!
     -  Вах,  зачем  так  ругаешься?  Ты  мне  их  честно  проспорил...  Эй,
уважаемый! Эй!
     "Уважаемый" - это, видимо, относилось к Оболенскому. Когда он допетрил,
то сразу откликнулся, не дожидаясь третьего камушка. Мелочь, а неприятно...
     - Что надо, кровососы?
     - Ай-яй, почтенный человек, духовное  лицо, а говоришь такие невежливые
вещи... - Решетка над отверстием наверху  исчезла, на фоне  фиолетового неба
четко вырисовывалась голова в необычном, конусообразном тюрбане. - Скажи нам
правду, о сидящий в зиндане, ты ли на самом деле настоящий Багдадский вор?
     - Ну, допустим...
     - Что он сказал? Кого допустим? Куда?! - ветревоженно вмешались еще два
голоса,   но   тот,  что  расспрашивал   заключенного,  поспешил   успокоить
неизвестных товарищей:
     - Он  сказал  "да"!  Не  позволяйте  пустым  сомнениям  отвлечь вас  от
истинной причины  нашего  спора. Вспомните, сколько денег поставлено на кон!
Эй, достойнейший Багдадский вор,  а это правда, что ты можешь украсть все на
свете?
     - Ну, в принципе...
     -  Где?! - теперь впал  в легкое замешательство даже говоривший, и  Лев
вынужденно уточнил:
     - Я могу украсть все, что угодно, но для этого мне необходима некоторая
свобода действий.
     -  А-а...  -  облегченно выдохнули  все три голоса сразу.  Потом голова
пропала, решетка  опустилась  на  место,  а  спорщики, видимо, удалились  на
совещание. Спустя пару минут все вернулось на круги  своя, а человек в чалме
торжественно спросил у Оболенского:
     - О  великий  вор, отмеченный  хитростью  самого шайтана,  можешь ли ты
поклясться именем Аллаха, что не причинишь нам вреда, если мы тебя ненадолго
выпустим?
     - А зачем?! - на всякий случай крикнул Лев.
     -  Мы  с  друзьями  поспорили  и  хотим   воочию   убедиться   в  твоем
непревзойденном искусстве...

        x x x

     Мал золотарь, да ароматен.
     <i>Рекламная распродажа.</i>

     В  ту судьбоносную  минуту наш  герой  не думал ни о чем,  кроме  как о
возможности покинуть это темное,  сырое и смрадное место. Он охотно поклялся
светлым именем Аллаха, всемилостивейшего и всемогущего (а если бы попросили,
то и любым дополнительным божеством в придачу, ибо ничего святее свободы для
него в тот момент не было). Впрочем, врожденная московская  смекалка и  опыт
юридических  уверток  позволили  ему  исключить  из клятвы  слово  "вред", а
сконцентрировать  обещание на стандартных: "не убью, не покалечу, не ударю в
спину..." и так далее. Ведь под понятием "вред" можно было бы предположить и
логичный  побег   с  шехметовского   подворья,  а  Лев  скрытно  намеревался
воспользоваться для этого любым шансом.  Итак, в изукрашенном звездами круге
над головой узника показалось бревно. Или, правильнее сказать, толстая жердь
с набитыми поперечными брусьями. На Востоке это сооружение смело именовалось
лестницей. По ней Оболенский  с замиранием  сердца и  выкарабкался наверх, к
долгожданной свободе. Почему долгожданной? А вот вас бы засунуть в такую яму
хотя бы на пару  часов, и я охотно послушал  бы,  какие ласковые и красочные
эпитеты вы  придумали  бы  этому  месту.  Лев  ощущал себя узником Бастилии,
томившимся  в  застенках  как  минимум сорок лет! Лестницу тут  же  вытянули
обратно, зиндан прикрыли деревянной решеткой, а Оболенскому связали ноги. Он
не  протестовал,  просто стоял  не  шевелясь,  жадно,  полной  грудью вдыхая
прохладный воздух  ночи. Кто-то  тронул его за  плечо, и блаженно жмурящийся
Лев ощутил легкий запашок... вокзального туалета!  Диссонанс с благоуханиями
восточной ночи был так велик, что бедного  вора аж передернуло от омерзения.
Он наконец-то спустился с благословенных небес на грешную  землю и соизволил
оглянуться...  Его  окружали   три  человека.  Двое  в  стандартных  одеждах
городской стражи, без копий  и щитов, но  с ятаганами за поясом, а третий...
странный  какой-то. Вроде бы упитанный, хотя одет в рванину, на голове чалма
уложена конусом  сантиметров на  шестьдесят  в высоту, левая щека перевязана
платком, наверное, флюс, и запах... Запах шел именно от этого третьего!
     - Поклянись именем Аллаха, что ты не  приблизишься к нам и не  нанесешь
нам обиду! - потребовал вонючий тип.
     - С превеликим удовольствием, - честно ответил Лев, отступая в сторону.
-  Да я  к  тебе  под угрозой расстрела не прикоснусь...  Мужики,  из какого
унитаза вы его выловили?
     -  Это новый золотарь, - хихикнув, просветили  стражники.  -  Он чистит
отхожие места и увозит на своем осле мусор.
     - Ясненько... Ну, и чего от меня надо друзьям ассенизатора?
     -  Видишь  ли,  уважаемый,  -  опять  вмешался  в  разговор  чистильщик
сортиров. - Я имел дерзость поспорить  с этими  высокородными господами, что
истинный  Багдадский вор  способен  за  одну  ночь  обчистить  все  подворье
великого Шехмета.. - А мы клянемся, что это не под силу никому!
     - Как скажете, благородные воины... но я поставил на этого человека все
двенадцать таньга и своего осла в придачу.
     - Угу... ты еще штанишки свои положи сверху,  и парни сами откажутся от
выигрыша...  - душевно посоветовал  Лев,  но общую суть  проблемы  уловил. -
Итак, если я награблю тут у  вас целую гору добра и никто даже не почешется,
ты, санперсонал, получаешь?..
     - Двадцать четыре таньга, - хором подсказали стражники.
     -  А  если  хоть  кто-то  проснулся  или  кучка  награбленного  слишком
маленькая, то весь барыш (монетки плюс осел) идет доблестным слугам закона?
     - Истинно так, - кивнул золотарь.
     - Ну а что, собственно, с этого поимею я? - резонно вопросил практичный
россиянин. Вопрос поставил спорщиков в тупик, но не надолго.
     -  Независимо  ни  от  чего  ты  будешь  гулять  под  луной,  счастливо
наслаждаясь чистым воздухом этой последней  ночи. Но  до утренней смены тебе
придется вернуть все украденное на  свои  места! Утром ты  примешь смерть  с
легким сердцем...
     -  М-да...  должен признать,  предложение  заманчивое,  -  поразмыслив,
согласился наш герой. - Но при одном условии: этот яйцеголовый тип с больным
зубом держится от меня подальше. Иначе чистым воздухом подышать мне никак не
удастся!
     Активных  протестов не  было,  таким  образом,  все  четверо  пришли  к
взаимоприемлемому  соглашению.  Оставалось обсудить  рабочие детали типа:  у
кого что и, главное, в какой очередности красть? Золотарь помалкивал, видимо
все-таки  обиженный на  Левину  брезгливость, а  вот  стражники расстарались
вовсю.  Не  будучи  знакомы  даже с  первоосновами воровского  ремесла,  они
поназаказывали  такого, что  у  Оболенского  попервоначалу  едва  не  отпала
челюсть.  Во-первых,  следовало  выкрасть всех лошадей, во-вторых - ограбить
кухню, в-третьих - извлечь войсковую казну, а в-четвертых - утащить парадную
чалму самого Шехмета! Честно говоря, последнее предложение внесли не стражи,
-  противный  ассенизатор почему-то настоял на  непременной краже у  высшего
начальства, хотя вроде бы это было и не в  его интересах. Территориально все
подворье представляло собой правильный квадрат,  обнесенный  высоким забором
из  камня и глины. Большие  деревянные ворота запирались на засов, справа от
ворот  находился двухэтажный  особняк  Шехмета,  рядом плац  для  занятий  с
оружием, слева  -  казармы, конюшня  и кузница.  В  принципе,  все рядом, и,
прикинув общий план действий, Лев  решил,  что, пожалуй, все-таки справится.
Если, конечно, немного поменяет порядок действий...
     - Итак, парни, прошу внимания - я начинаю!
     - Давай-давай! Да сохранит  тебя Аллах,  сын  шайтана!  - воодушевленно
напутствовали спорщики. Оболенский резво шагнул вперед  и... рухнул  носом в
пыль - веревки на ногах позволяли лишь семенить мелкими шажками.
     - Не, братва... так  дело не пойдет.  Я вам не ежик какой-нибудь  и  не
расписная  китайская  невеста!  Вор  должен  двигаться  быстро,  а с  такими
условиями я отсюда до казармы только к утру доберусь... Развязывайте на фиг!
     - Ай, а вдруг ты захочешь нарушить клятву и убежать?!
     - Тогда меня покарает безжалостная десница небес. Они о-о-ох как суровы
с клятвопреступниками!
     - Вай  мэ, какой умный нашелся...  - быстренько скумекали  стражи.  - А
господин Шехмет утром  накажет нас,  не  дожидаясь божественного правосудия!
Нет уж. - Мы, пожалуй, развяжем тебе ноги, но накинем аркан на шею,  чтоб...
ты не поддался искушению.
     Оболенский едва не искусился другим грехом - сквернословием,  но как-то
сдержался.  Ему почему-то  показалось,  что  местные  жители не  поймут  тех
грязных и  сочных обозначений, вроде  бы естественных  вещей и деяний, коими
так  богат русский мат.  Получилось почти в рифму, и  Лев обрадовался, решив
как-нибудь  на  досуге попробовать себя в сочинительстве классических рубай.
Ведь его дедушка Хайям ибн Омар слыл здесь признанным поэтом...
     -  Ну,  так  что,  ты согласен,  о вороватый предмет  нашего  спора?  -
Подоспевший золотарь уже разматывал длиннющую волосяную веревку.
     - Шакал багдадский тебе товарищ... - смачно сплюнул наш герой и  кивнул
стражникам: - Нате, вяжите,  душите, водите на поводке, как пекинеса, только
уберите подальше этого  ароматизированного труженика. Вам же после него весь
двор проветривать придется...
     Чистильщик  скрипнул зубом  и  сжал кулаки. На  мгновение  щелочки  его
черных  глаз блеснули очень знакомым огоньком. Но у Льва,  как вы понимаете,
не было времени выспрашивать и уточнять...

        x x x

     Небо в алмазах появляется только
     после качественного удара о землю...
     <i>Астрологическая поправка Авиценны.</i>

     С  кухней особых  хлопот  не намечалось,  на дверях даже  не  оказалось
замка. Видимо,  никому и  в  голову не могло  прийти покуситься  на  остатки
вчерашнего ужина. Грязные  котлы,  закопченный очаг,  черные  вертела, чан с
отбросами и погреб. Вот  погреб  как раз и оказался запертым, ибо именно там
хранилось  то  единственное,  что  стоило  украсть,  -  вино!  Целых  четыре
огромных, почти ведерных, кувшина, каковые Лев и вынес аккуратненько наружу.
Веревка  немного  давила  шею,  но  в общем  позволяла двигаться  достаточно
свободно. Не  сомневайтесь,  затарившись  среди кухонной утвари двумя вполне
сносными ножами, Оболенский легко мог избавиться  от унизительного ошейника,
но  не хотел. Пока не хотел... Когда  он  выволок наконец четвертый кувшин и
остановился на пороге  перевести дух, троица спорщиков  уже вовсю помахивала
пиалами. Причем, как наметанно определил опытный в таких делах Левушка, пили
в  основном стражники, а  золотарь подливал и  произносил  тосты. Если это и
отдавало чем-то  слегка  подозрительным,  то  не настолько, чтобы  чрезмерно
заострять внимание...
     - Братва, а мне не плеснете на помин души?
     - Не наглей, уважаемый... - вежливо, но строго ответил разливающий. - У
тебя  своя работа,  у нас своя.  Имеют право  честные мусульмане  празднично
отметить победу или проигрыш?
     - Да, но ведь Аллах запреща...
     - А мы по чуть-чуть!
     Оболенскому ничего не оставалось, как  захлопнуть варежку и направиться
к апартаментам Шехмета. Лично у  меня во время всего  рассказа  чесался язык
спросить Льва,  почему же нигде (ни у конюшни, ни  у казарм, ни при входе  в
штаб-квартиру начальника  городской  стражи!) ему не встретилось  ни  одного
часового?! Неужели все подворье, кроме двух легковерных любителей поспорить,
спало беспробудным  сном? Оказывается  -  да!  Часовые были,  но  совершенно
бесстыже  спали  на своих  постах в  обнимку  с копьями, укрываясь  круглыми
щитами. Двое  у входа  в казарму, один у конюшни, четверо у главных ворот, а
еще двое на пороге шехметовского особняка. Почему спали, вопрос отдельный...
Но  мы  еще к  этому вернемся, а  пока наш герой, беспроблемно  проникнув  в
помещение, едва  ли  не ногтем открыл длинный  кованый сундук и вынес  шесть
тяжеленьких  мешочков  с денежками.  То есть практически всю войсковую казну
городской  охраны.  Четыре  мешка  он  положил  перед  восторженно  икающими
стражниками,  а  два тихонечко припрятал  под  мышками. Если  золотарь что и
заподозрил по несколько раздувшейся  фигуре Багдадского вора, то возникать с
обличениями  не  стал,  а  просто  предложил за  это  выпить! По  чуть-чуть,
по-мусульмански... Льва такое  развитие  событий даже устраивало, ибо  в его
душе зрел план. То есть попросту удрать через забор он мог уже раз двадцать,
но уйти из шехметовской темницы и ничего не взять на память... это было выше
его сил!  Причем следовало так взять на память это что-то для себя, чтоб оно
на  веки  вечные  врезалось  в  память  не  ему,  а  всем  прочим.  (Длинное
предложение  и немного сумбурное  выражение мысли,  но я стараюсь  сохранять
стиль рассказчика...) Так вот, делая вид, что он кругами движется к конюшне,
Оболенский  исподволь усеивал двор серебряными дихремами. За ним не особенно
следили, ходит на веревочке, и ладно...  Когда  деньги кончились, даже  луна
покосилась в удивлении -  вся  территория городской охраны напоминала теперь
звездное  небо!  Холодный  матовый  свет,  отражаясь в  серебряных  монетах,
создавал  полную иллюзию  Млечного Пути и  прилегающих созвездий. Оболенский
удовлетворенно  подмигнул бледной  спутнице  Земли  -  его  творческой  душе
нравились  подобные  параллели...  С  лошадьми  тоже  проблем  не было,  Лев
обматывал им копыта тряпками  и  выпускал по  одной, хотя на тряпки пришлось
рвать свою  же чалму муфтия и  халат: Собственно, там и было-то всего десять
скакунов.  Городская  стража  ходила  по  узким улочкам  пешком,  а  десяток
всадников использовался крайне  редко, как  мобильный, вспомогательный отряд
быстрого  реагирования. Хлопоты  доставил  только злобный  арабский  жеребец
белой  масти, подарок Шехмету от самого эмира.  Капризная зверюга попыталась
лягнуть Оболенского, а  когда  дважды промахнулась,  то успешно цапнула  его
зубами  за полу  уже порядком укороченного  халата.  Не вступая  в  диспуты,
конокрад просто врезал  кулаком  по бесстыжей морде, и, мигом  присмиревший,
озорник пошел за Львом, как  собачонка.  Факт разгуливания  лошадок по двору
"отмечающие" правоверные  встретили удовлетворенным  гулом. Видимо,  понятие
"по чуть-чуть"  у них  немного сместилось  в сторону "еще  чуть-чуть  и...".
Краса воров Багдада понял, что  пришло его время. Золотарь  куда-то исчез, а
двое умиленных стражников, повизгивая, уже вовсю "делили" выигрыш.
     - Ты...  не справился, да...  Не  оправдал... мало украл!  Совсем мало,
ай-яй... у Шехмета ничего не сумел взять...
     - Алло, парни! Кончайте  пить,  а то нахрюкаетесь так, что даже хрюкать
не  сможете  (пардон  за каламбур!).  Иду  я  к  вашему  начальству,  иду...
Напомните только, что именно я должен там спереть?
     - Чалму!
     - Шаровары...
     - Не-е-т, чалму...
     -  Да шаровары же, раздери шайтан твою душу! - уперлись оба  стража, но
лишний шум абсолютно не входил в сценарий Оболенского:
     -  Кончайте  бузить,  наимудрейшие!  Будь  по-вашему, я принесу  и то и
другое.
     -  А  мы...  будем  тянуть тебя  за веревку!  -  посовещавшись,  решили
стражники. - Ты... упадешь и... всех разбудишь, а... а мы заберем осла!
     - Не  спешите,  почтеннейшие, -  холодно  осадил  хитрецов  подоспевший
чистильщик  сортиров.  - Вот мой осел и вот мои  деньги, но недостойно таких
благородных воинов  мешать честному спору. Подумайте, если  великий господин
Шехмет  проснется и обнаружит в  своих покоях Багдадского вора,  то на  кого
обратится его гнев?
     -  На... наши  головы... -  покаянно признали оба.  - А  и... че же нам
делать?
     - Идти с ним и держать веревку крепче, - деловито посоветовал золотарь.
- Если кто-то проснется - вы скажете, что поймали вора, накинув ему аркан на
шею!
     -  Вай мэ-мэ! Ты  в-воистину мудр!  Хоть  одежда  твоя... зловонна,  но
разум... светел, ик!
     Лев только пожал плечами, разделяя нетрезвый восторг стражей порядка, и
безропотно взял их с собой.  Уже подходя  к распахнутому окну, он обернулся,
краем  глаза отметив,  как  в  двух чанах, висящих  по  бокам  у крепенького
ослика,  быстро  исчезли  все  четыре мешочка  с  войсковой  казной.  Больше
удивляться было нечему...  Оставалась мелочь - проникнуть внутрь и совершить
акт  кражи.  Спальню  главы  городской  стражи  Оболенский нашел  быстро,  а
поднадоевшую петлю с собственной шеи снял заранее, но не  выбросил. Господин
Шехмет,  утомясь  от  дневных  трудов,  праведно  храпел, утопая  в шелковых
подушках, а в это  время  его бессовестно грабили. Лев взял  самый  красивый
халат, расстелил  его  на полу и набил всем ценным,  что только попалось под
руку. Потом аккуратнейшим образом завязал  конец  веревки  на  голой лодыжке
спящего  и,  закинув  узел  с  вещами  за  спину, прошел  через весь  дом на
противоположную  сторону. Там  отыскал окно,  выходящее на улицу, и, высунув
нос, увидел ожидающего внизу чистильщика.!
     -  Лови! - Тюк  с краденым плюхнулся в сильные руки  Насреддина. - А ты
думал, я тебя не узнаю?
     - Там, на базаре, ты спас мою жизнь, а  сейчас я спасаю - твою. Клянусь
аллахом,  на этом мы в  расчете!  Может быть,  разбежимся,  пока не  поздно,
Лева-джан?
     - Поздно, Ходжа...

        x x x

     Юность, увы, быстротечна.
     Старость, впрочем, тоже не навсегда...
     <i>Бытовое наблюдение.</i>

     О  том,  что  произошло  во дворе  городской стражи,  наутро  знал весь
Багдад.  Шум был такой,  что скрыть произошедшее  не  оказалось  ни малейшей
возможности.  Сам  эмир  потребовал  немедля вызвать  к  нему  высокородного
Шехмета для получения полного отчета о бегстве  закоренелого  преступника  и
страшном  переполохе,  взбудоражившем  весь  квартал. Благородный  начальник
городской стражи заявился  по приказу, отчаянно хромая на левую ногу. Что он
мог рассказать? Где-то под утро, еще до пения петухов и муэдзинов, неведомая
сила сдернула его  спящего с  постели и,  проволочив за ногу по  всему дому,
буквально вышвырнула  во  двор!  От  его  диких воплей из  казармы  высыпали
заспанные стражники. По двору  бегали возбужденные криками кони, а вся земля
была усыпана серебряными дихремами. Может быть, поэтому причину тревоги было
трудно установить... Вроде  бы за  веревку, на которой выудили  командира из
его же дома, держались  двое страшно удивленных охранников. Впрочем, оба тут
же  сумели затеряться в толпе,  подбирающей монеты. Навести порядок сразу не
удалось, ибо воплями мученик сорвал себе голос, а ногу так вообще едва ли не
вывихнул. (К  слову сказать,  определенную  роль сыграл и  тот  факт, что  в
нижнем   белье   господин  Шехмет  уже   не   производил   такого   грозного
впечатления...) Встревоженные соседи прибежали кто в чем, с палками в руках,
думая,  что  началась война. Когда общая толкотня кое-как угомонилась,  было
проведено  тщательное  расследование  первопричин.  Оно привело  к печальным
результатам: из погреба в кухне вытащены все кувшины с вином (в одном - едва
на  донышке,  три  прочих -  в целости), похищена  вся войсковая  казна  (за
исключением  того, что осело за пазухой у стражи); из конюшни  выпущены кони
(впрочем, все на месте, во дворе), а из покоев самого Шехмета пропало: шесть
халатов   парчовых,  шесть  кальянов  серебряных,  шесть  сабель,  усыпанных
бриллиантами,  шесть пар дорогих сапог, украшенных жемчугами, и шесть ночных
горшков из чистого золота. (Общий список был  представлен пострадавшим лично
эмиру, который тут  же приказал выплатить компенсацию  за счет казны.) Также
нашли девятерых  часовых,  опоенных банджем  (сильнодействующим  наркотиком,
вызывающим  глубокий  сон).  Кроме  того,  обнаружилось бегство того  самого
Багдадского вора. Не иначе как ему помогли бежать безбожные дэвы или иблисы,
ведь зиндан был прикрыт  решеткой и заперт  на засов. Виновных - традиционно
нет... Это самое главное, остальное - детали... Согласитесь, что если в дело
замешаны "нечистые  силы",  то  говорить действительно  не  о чем, ибо  их к
ответу не призовешь?!  Говорят,  в  тот день эмир Багдада,  величественный и
осененный благодатью Селим  ибн Гарун  аль-Рашид, впервые  познал  некоторое
беспокойство и даже слегка поерзал на своем троне из слоновой кости...

     Оболенский и Ходжа Насреддин отсыпались в дешевом  караван-сарае, среди
грузчиков и погонщиков верблюдов. От пережитых волнений прошлой ночи они оба
повалились как убитые, привязав Рабиновича  в уголке у забора. Осел золотаря
не  являлся  завидным  объектом  для  угона, и  краденые деньги в его  чанах
находились  в полной сохранности.  Шехметовские  веши, завязанные  в помятый
халат Оболенского,  использовались как общая подушка. Двух друзей теперь уже
вряд ли что могло рассорить,  но  даже  во сне Лев  все-таки поворачивался к
Ходже спиной. Оно и правильно, на этот раз "домулло" явно переусердствовал с
маскировкой, и  хозяин  караван-сарая  даже  поначалу  вообще  не  хотел его
пускать. Зловонный запах пришлось компенсировать тремя таньга вместо обычной
одной.
     ...  Встали  уже  после обеда. Их разбудил башмачник Ахмед,  он  принес
новую  одежду для Оболенского, ибо вновь появляться на улицах  в  изорванном
платье   муфтия  было  рискованно.  Вкратце  пересказав  базарные   сплетни,
"изготовитель качественной обуви" поспешил  обратно, захватив с собой тюк  с
краденым добром. Пока его "явочная квартира" была еще довольно "чистой", все
порешили на время переселиться туда и "залечь на дно".
     - Слушай, Ходжа, когда ты мне сказал "новая одежда", ты пошутил? Это  у
тебя юмор  такой специфический, да?!  - не переставая ворчал  Лев, плетясь в
хвосте у  Рабиновича.  На  его  широких  плечах косо сидела  грязная кожаная
безрукавка,   а   бедра  были  попросту  обернуты  дряхлой  козьей   шкурой.
Единственно достойным предметом являлся  длинный,  в десять метров, пояс  из
грубой  красной  ткани,  обмотавший  крепенькое  пузо  Багдадского  вора раз
восемь.
     -  Ты  - нищий грузчик, - терпеливо  напоминал  Насреддин,  по-прежнему
изображающий золотаря. - Опусти голову, согни спину и ссутуль плечи - у тебя
походка визиря!
     -  Но  я  и  есть  потомок  древнего  дворянского  рода!  -  огрызнулся
Оболенский, взбивая босыми белыми ногами пыль.
     - Ай,  клянусь  Мухаммедом, я впервые слышу о ворах-аристократах! Да не
выпячивай грудь  и не задирай  подбородок - люди твоего сословия  не  должны
высовываться...
     - Ха,  вот ты бы видел, как одевают грузчиков в престижных инофирмах, я
вот... где-то видел... Но не помню: где?!
     - Тогда заткнись и улыбайся с покорностью,  о сын  греха...  -  елейным
полушепотом пропел "золотарь". - Не видишь, к тебе идет наниматель!
     И  вправду,  к  ним навстречу  чинно  шествовал  старичок,  худой,  как
кочерга,  но,  судя  по  одежде, человек состоятельный. Его  лицо напоминало
переспелую  коричневую грушу, узкий  лоб был  изрезан морщинами, а костлявый
подбородок  украшен  длинной  профессорской  бородкой.  Вкупе   с  неприятно
сверлящими  глазками  и  желтым зубом,  торчащим напоказ,  дедуля откровенно
напоминал находящегося на  задании пожилого и траченного молью демона. Такие
вот  и шастают  по азиатским базарам, предлагая  доверчивым мусульманам весь
мир, если только те отступятся от ислама и продадут свою бессмертную душу...
     - Так вот они какие - саксаулы... - понимающе протянул Лев.
     - Аксакалы! - сквозь зубы выдохнул Ходжа. - Когда же я тебя выучу самым
простым понятиям?!
     -  Джинн -  учил, дед - учил,  башмачник -  учил,  теперь еще и  всякий
ассенизатор  учить  будет... - скорбно буркнул наш вор и  сделал  ангельское
лицо - потенциальный наниматель вперился в него узкими, колючими глазками.
     - Ты  пойдешь со мной!  -  Богатый старик удовлетворенно оценил рост  и
руки мнимого грузчика. Оболенский кинул косой взгляд на  друга, тот  опустил
ресницы - соглашайся.
     - А что, собственно, надо делать?
     - То, для чего тебя предназначила природа, глупое животное...
     -  Не  может  быть...  -  едва  не  взвыл  от   счастья  воодушевленный
Оболенский. - Поправь меня, о благословенный пророк пенсионного возраста,  -
мы идем в гарем?!
     У старца  от удивления  чуть не воспарила чалма. Ходжа понял, что  пора
брать дело  в  свои руки,  не дожидаясь,  пока  аксакал  призовет на  голову
оскорбителя городскую стражу.
     - Не  волнуйтесь, почтеннейший,  этот  несчастный идиот  - мой  младший
брат.  Аллах  наградил  его  недюжинной  силой,  но  злобный  шайтан отобрал
последний  ум,  и  бедолага  с  детства заговаривается.  Склады и  сараи  он
называет гаремами, мешки с товаром - прекрасными пэри, меня, недостойного...
     - Ах ты, пенек, собаками помеченный! - обомлел Лев.
     - Вот, слышали? - страдальчески всплеснул руками Насреддин, - Я денно и
ношно молю небеса возвратить ему разум, но, увы, они безмолвствуют...
     - А он не опасен?
     - Что вы, уважаемый! Во всем остальном мой брат даже мухи не обидит! Да
и  труженик  он,  каких поискать... Большой, сильный,  послушный!  Только не
слушайте его болтовню...
     - Хорошо,  - важно кивнул подозрительный  старик,  - пусть  он идет  за
мной. До вечера я найду ему работу в доме...
     Как только "золотарь" обсудил все условия оплаты и получил за каторжный
труд "младшего брата" две таньга вперед, он напустился на Оболенского:
     -  Иди и трудись! А  греховные помыслы о чужом  гареме гони из головы в
шею!
     -  Я  не  могу  трудиться, это  нарушение  воровской этики...  -  хмуро
отбивался "потомок дворянского рода". - И что я  такого  сказал? С гамадрила
седобородого уже  песок сыпется, а  мне хоть  поглядеть на  этих... ваших...
гурий!
     - Зачем, о несносный зуд в моей пояснице?!
     - Гормон пришел... - Но,  видя,  что Ходжа  не разделяет его страданий,
Оболенский   шмыгнул   носом   и  покорился   судьбе.  Их  ищут,  а  значит,
действительно  имеет смысл разделиться. Лавку башмачника Ахмеда на базаре он
теперь и сам отыщет без труда...

        x x x

     На чужой гарем - штаны не разевай.
     <i>Табличка при входе.</i>

     Помню,  как  я звонил  Маше в  Москву,  и  она радостно  поведала,  что
"больничного  вора",  видимо,  скоро  поймают. Доблестные работники  милиции
совершенно случайно получили очень важные улики... Не угадали? Да было сразу
найдено все  краденое! И где?!  Под  матрасом у  безнадежно лежащего  в коме
Оболенского!  Медперсонал наконец-то  решил поменять  постельное белье, а  в
результате под несчастным был найден  целый склад. Разумеется, все вещи были
опознаны  и возвращены законным владельцам. Общественное мнение  негодовало:
это ж насколько надо быть законченным мерзавцем, чтобы прятать ворованное  в
постели обездвиженного больного, который не то что слова сказать - и глаз-то
открыть не может. Теперь  вся клиника с надеждой ждала поимки бесчеловечного
злодея.  Увы,  радость  была  преждевременной...  На  какое-то  время  кражи
действительно  прекратились,  но  спустя  недельку  все   началось  вновь...
Повторяю, что лично я сам знаю о  тех событиях исключительно понаслышке. Все
происходившее было описано мною со слов Маши Оболенской, и у меня нет причин
ей  не  доверять.  Но  вернемся  к  главному  герою,  да  извинит  меня  его
почтеннейшая  супруга,  и  да  продлят небеса годы ее благоденствия...  Черт
побери,  еще десяток  глав  этого  романа  -  и  я  даже  в троллейбусе буду
обращаться к кондуктору преувеличенно-вежливым слогом  восточного рубай! Это
все  из-за  Льва... Я пытался понять, каким именно  способом он  намеревался
опозорить  эмира? Ну, не опозорить, а вообще хоть что-то ему сделать... Мне,
стороннику  традиционных взглядов на историю, казалось, что вход в  эмирский
дворец должен  охраняться не хуже Московского Кремля. Сам властитель Багдада
наверняка  окружен  не  одним  десятком телохранителей,  а  по всему  зданию
взад-вперед снуют слуги, стражи, рабы и царедворцы. Готов  принять обвинения
в  грубом скептицизме, но неужели  нельзя было сочинить более правдоподобную
историю, ограничившись противостоянием менее величественному противнику? Ну,
не верю я, что эти двое ходили по городу, как у себя в ванной, и никто их не
задерживал!  И  то,  что  они  учинили  с   бедняжкой  Селимом  ибн  Гаруном
аль-Рашидом, тоже выглядит
     чрезмерно фантастичным...  Сам Оболенский объяснял происходящее  весьма
убедительно  и  логично,  но об этом позднее.  На данный момент мы вроде  бы
оставили  его на  базаре  со  странным  старичком.  О,  это оказался еще тот
старик... По этому случаю я возьму на себя  смелость озаглавить эту историю,
как <i>"Сказ  о  Багдадском  воре, страшном  пустынном гуле  и одной бедной, но
храброй девушке"</i>...
     Всю дорогу Оболенский то в шутку, то всерьез уточнял насчет гарема. Его
наниматель оказался человеком  крайне несловоохотливым  и  отвечал жестко, в
одно предложение, так клацая  зубами, словно  откусывал точку в конце каждой
фразы.  В результате  выяснить удалось  немногое... Конечным  пунктом похода
является богатый дом на отшибе  самой окраины  Багдада. Конечной целью найма
грузчика - перенос скопившихся  мешков  с  костями мелкого рогатого скота  и
зарытие их в землю  за  крепостной стеной. Там находилось печально известное
кладбище  неверных,  где хоронили бродяг,  путешественников,  прокаженных, а
также всех представителей немусульманских религий, застигнутых неразборчивой
смертью  в  стенах  благословенного  Аллахом города.  Как понял  Оболенский,
Багдад имел  не  только  парадные ворота, кое-где  можно было выйти  и через
незаметную калиточку (заплатив  за это  кое-кому  и кое-что,  разумеется). В
идеале тяжелая работа по переноске  мешков и маханию совковой лопатой должна
была закончиться к вечерней молитве. Льва обещали накормить и выдать на руки
еще две  таньга,  если  управится  к  сроку.  Не будем врать,  что  его  это
обрадовало,  но одна случайная фраза старичка  вселяла робкую надежду  - "не
вздумай заглядываться на моих жен, когда будешь носить мешки из Дому!". Жен,
по словам старика, раньше было шестеро,  седьмая, самая молоденькая, перешла
в  жилище  мужа  буквально  три  дня  назад.  Оболенский  воспрянул  духом и
почувствовал  знакомый  огонек  в жилах,  широта его  шага  выдавала степень
желания так, что дедок даже завистливо покосился. Впрочем, ничего не сказал.
А где-то через полчасика показались окраинные трущобы. Двухэтажный белый дом
на отшибе выделялся, как небоскреб.  Ноги сами несли  нашего героя навстречу
одному из самых кошмарных приключений в его жизни...
     - Что-то тихий  у тебя домик, хозяин... - Оболенскому с первого взгляда
не понравились  высокий забор, узенькая  калитка, более  напоминавшая крышку
гроба, и совершенно пустой двор. - У других  людей куры бегают, собаки лают,
детишки  чумазые туда-сюда с визгом носятся. Ты  что ж, при семи женах и все
без детей?!
     - Замолчи!
     - Не, дедуль... Я ж как лучше  хочу,  посодействовать от  всей души!  В
твои-то годы, понятно, храни  аллах, до туалета вовремя добежать - какая, на
фиг, любовь?! Так я  к тому, что, может, мне тут переночевать? Дело быстрое,
Аллаху  угодное,  оплата  по  факту, фамилию  крошкам дашь  свою  -  я  не в
претензии...
     -  Хорошо,  -  неожиданно  согласился  старик,  и  его  узкие глаза  на
мгновение  блеснули  отточенно-красным.  Он  поманил  "грузчика"  за  собой,
открывая медным ключом тяжелую дверь дома. - Зови меня Ай-Гуль-ага!
     - Айгуль?! - простодушно удивился Лев. - А разве это не женское имя?
     - Как посмотреть, глупец...
     Если бы  мой друг, имеющий за плечами весьма  достойное университетское
образование,  чуть  больше  интересовался мифами и  легендами Востока  -  он
бросился  бы  бежать,   едва  услышав  это  имя.  Или,  правильнее  сказать,
аббревиатуру, но общий  смысл  от этого  не  меняется.  Если старику удалось
навскидку  обмануть  даже  Ходжу  Насреддина,  выросшего на страшных сказках
караванщиков  и бродячих дервишей, что уж говорить о современном россиянине?
К  стыду  моему, даже я не сразу  догадался, в  чей дом попал наш Багдадский
вор-Хозяин сразу повел его по коридору направо, в кухню. Там щедро предложил
пресные лепешки, козий сыр и  немного фруктов. На вопрос Льва насчет мясного
только  таинственно  улыбнулся,  демонстрируя  неровные,  но  крепкие  зубы.
Оболенскому  пришлось мрачно набивать желудок предложенным. Общую  атмосферу
на  кухне  портил  огромный казан, впечатляющая выставка вывешенных на стене
ножей и  топоров  да  лениво  летающие толпы  безобразно  раскормленных мух.
Поэтому он был даже  рад, когда  старик быстренько вернулся и призвал  его к
делу.  Они  прошли еще  в  одну  комнату,  где  все  было  украшено  пышными
персидскими  коврами  и, откинув один  из них с пола,  открыли потайной люк.
По-русски  поплевав  на ладони, Оболенский бодро спустился  вниз и по одному
выволок четыре тяжеленьких мешка, явно набитых костями.
     - Слуг не было. Пришлось копить, - скупо пояснил  Ай-Гуль-ага.  -  Съел
крупного барашка - кости в мешок.
     - Ну  ты и жрать,  прости  господи... - только крякнул  Лев,  взваливая
трещащий мешок себе на спину.
     - Свадьба была. Много ели, много пили, гостей мно-о-го было...
     Дальше пошла работа, и времени на болтовню, естественно, не оставалось.
Сначала Оболенский таскал  все  мешки из дома во двор,  потом тягал их же со
двора  за забор, а  там  уж,  метров сто вдоль  крепостной стены,  к заранее
предупрежденному стражнику. Поняв, что еще и за стенами Багдада все это надо
переть  на  себе с добрый  километр  до  кладбища иноверцев, он едва  не пал
духом.  Но выстоял и только шумно ругал  Насреддина за то, что  тот  коварно
свел его осла. Помощь Рабиновича в деле транспортировки тяжелых грузов могла
оказаться  неоценимой.  Увы,   длинноухий   друг   отсутствовал,  а  значит,
приходилось волочь  все  это на собственном горбу... А ведь пришлось  еще  и
копать яму, да не лопатой, а мотыгой! Вот уж  воистину  садовый инвентарь, о
котором выросший в центре Москвы Лев не  имел ни малейшего понятия.  Короче,
когда  все  было  закончено, его  аристократические руки покрылись кровавыми
мозолями,  поясница ныла, как про клятая,  а от особо  насыщенных  выражений
покойные  христиане  восторженно переворачивались в гробах.Когда солнце  уже
садилось за багдадские стены, а с далеких минаретов муэдзины стали призывать
право  верных к вечерней  молитве, Лев Оболенский, еле волоча ноги, шатаясь,
протискивался  в узкую  калиточку дома Ай-Гуль-аги. О гуриях он в  ту минуту
совершенно  не   думал.   Гормон  ушел   далеко,  но,   как  оказалось,   не
безвозвратно... И ненадолго, кстати...

        x x x

     Тушканчиков бояться - в пустыню не ходить!
     <i>Узбекская охотничья мудрость.</i>

     - Загонял ты меня, хозяин...
     - Будешь крепче спать. Хочешь лепешку?
     - Ох, я бы лучше щей тарелочку, со сметанкой... или блинчиков!
     - Это пища неверных.."...
     -  Не заводи, саксаул, я сейчас грубить начну... Ладно, давай сюда свою
лепешку! Вегетарианцы, чтоб вас...
     Поверьте,   даже  шевеление   челюстями   казалось  бедному  "грузчику"
непосильным  трудом.  Заботливый  хозяин  предложил  ему  кислое молоко, чем
заработал  тяжелый  взгляд  и пожелание  доживать последние  годы  на  одном
кефире. А вот Ай-Гуль-ага  нисколько на него не обиделся и, более того, весь
лучился  желанием посытнее напотчевать ценного работника. Он  даже  намекнул
пару  раз,  что готов устроить Льва на ночлег  в свободной  комнате  второго
этажа, прямо напротив гарема. Как истинный  мусульманин, он, конечно, обязан
следить за своими женами, но сегодня тяжелый день, его клонит в сон, а  юная
Джамиля так своенравна и шаловлива, ей вечно не спится... Если бы Оболенский
не был так измотан, то, несомненно, обратил бы внимание на  явно завлекающую
болтливость неразговорчивого старца. Но, увы... Стоп, я тоже больше  не буду
запугивать вас раньше времени, иначе станет неинтересно. Хотя лично мне было
страшно...
     -  Иди   наверх.  Ложись.  Спи,  -  напутствовал   старик,  нетерпеливо
подталкивая Оболенского в спину. Медная  аладдинистая лампа чадила и шипела,
но освещала темные коридоры дома.
     - Полегче там... Ой-е, ноги, как ватные...
     - Джамиля не спит. Ждет.
     -  А-а... так ты  бы шел  баиньки, дедуля?! - разом выпрямился Лев, чье
воображение  мгновенно  нарисовало ему  бесцельно нежащуюся на подушках юную
адалиску в прозрачных шароварах. - Я уж сам разберусь, ты только покажи, где
моя постелька, а где - Джамили.  Ну,  чтоб я во тьме не перепутал, а то  еще
попаду не туда...
     - Туда попадешь, - уверенно хмыкнул хозяин,
     - Угу... вообще-то всегда попадал - женщины не жаловались, - раздумчиво
припомнил Лев. - Вот было иду я как-то по проспекту, а на улице холод,  снег
под ногами хрустит, светофоры  мигают, от  метро  до  общаги  метров  двести
будет.  У  меня  шампанское в пакете,  конфетки-трюфели  всякие -  к  нам  в
университет по обмену опытом эфиопская  делегация  приехала. И была там одна
кучеряшечка  - фигурка,  как  из черного дерева!  Короче, мечта  мартовского
мурзика, выдающаяся во всех местах и, главное, без моральных устоев. А какой
облом получился?! Я ж до сих  пор заикаюсь, как  вспомню...  но в  последнее
время реже... не помню потому что.
     - Пришли. - Старик дрожащей рукой постучал  в простую деревянную дверь.
- Джамиля-а-а! Не спишь?
     - Нет, мой господин...-еле слышно донеслось в ответ.
     Оболенский привстал  на цыпочки и  вытянул шею, его ноздри раздувались,
как у  сибирского  изюбра во  время гона. Ай-Гуль-ага откинул засов и сильно
толкнул его внутрь:
     - Джамиля, к тебе гость!
     -  Э...  здрасте, - вежливо  сказал  Лев в дурманную  темноту. Дверь за
спиной захлопнулась,  запор лязгнул, а глаза, привыкшие к  свету  лампы,  не
различали ни зги. Он осторожно сделал шаг вперед, на что-то налетел, едва не
растянувшись  на  полу,   извинился  по-английски   и   ощупью  добрался  до
маленького,  узенького  окошка,  забранного  решеткой.  Именно  сквозь  него
проливался хоть какой-то свет...
     - Кто ты, бедный человек?  - совершенно бесцветным  голосом спросили из
самого темного угла.
     -  Я?  А...  позвольте  представиться, милая  девушка, меня  зовут  Лев
Оболенский.  И  должен признать,  я -  человек  не  бедный.  Этот  костюмчик
вшивенький... он вроде маскировки, а так я уже... думаю, довольно богатый!
     Всматриваясь  изо  всех сил,  он  наконец-то  сумел  смутно  разглядеть
вжавшуюся  в  угол девичью фигурку. Она сидела  прямо  на полу, в  рубашке и
шароварах,  подняв   колени   к   подбородку  так,  что  были  видны  только
настороженно блестящие глаза.
     - А вы, как я  понимаю, Джамиля? Вот и салам алейкум! Будем друзьями...
- Лев открыто протянул ей руку,  но девушка только вздрогнула, отшатнувшись.
- А  может, и  так... просто знакомыми. Тут  ваш супруг, в  смысле, муж ваш,
он...
     - Он страшный человек...
     -  Да   ну?  -  как   можно   обаятельней   улыбнулся  Оболенский,  его
"нереализованный пыл"  незаметно пропал, уступив место жалости и  пониманию.
Девушка  казалась  такой  безнадежно  обреченной,  что  наш  герой  тактично
постарался разрядить тревожную напряженность.  -  На вид  вполне  безобидный
старичок! Благообразный, как пасхальный кулич. Не болтливый опять же...
     - Он плохо говорит, - подтвердила Джамиля,  - ему зубы мешают,  слишком
острые...
     - Как у волка в "Красной Шапочке"?
     -  Зачем  ты  здесь?  -  Девушка порывисто  вскочила и шагнула к  окну,
пристально вглядываясь в открытое лицо ночного гостя. Она действительно была
очень хорошенькой.  - Ты  сильный, у тебя  большое  сердце, и ты зовешь себя
Львом!  Почему ты не  убежал? Ты мог  спрятаться  в пустыне, а теперь...  Он
придет за тобой...
     - Кто? Дедуля давно спит, крошка! Он сам просил меня, чтобы...
     - О нет! Нет, мой храбрый юноша,  гуль заманил тебя!  Я видела  в окно,
как  ты  носил  эти  страшные  мешки, и  молила Аллаха, чтоб  он  помог тебе
бежать... увы!
     - М-м-р, но разве так уж  плохо, что я тут несколько задержался? - чуть
шаловливо мурлыкнул Лев, незаметно обнимая  скуластую  красотку за  талию  и
ненавязчиво тоже намереваясь перейти на "ты".
     - Ты не понял меня... У гуля кончилось мясо! - отстранилась девушка.
     - Видимо,  не  понял, объятия отложим  на  послезавтра... Но мясо точно
кончилось,  этот  седобородый скупердяй  пичкал меня  пересохшими лепешками,
прелыми овощами и прокисшим молоком! Нет, представляешь?!  И это после того,
как я на него полдня вкалывал, не разгибаясь...
     - Теперь он съест тебя...
     - Кто?!
     - Гуль.
     -  Твой престарелый  муженек  Ай-Гуль-ага, что  ли?! - не понял  вконец
запутавшийся  Оболенский. Его не стоит ругать, скорее он достоин сочувствия.
Всего слишком много и сразу, к тому же во всех сказках мира герой-спаситель,
как  правило, отличается  не умом, а шириной  плеч  и тяжестью кулаков.  Это
имелось  в  наличии, поэтому Джамиля чисто  по-женски взяла проблему в  свои
руки и быстренько понарасставила все нужные акценты:
     - Хозяин этого дома - ужасный гуль.  Гули -  это страшные исчадия  ада,
вышедшие на свет  из смрадного чрева самого шайтана!  Они  живут в норах или
пещерах, а  по  ночам нападают на одиноких  путников, отставших от каравана.
Пьют кровь  правоверных мусульман и  оставляют  от  тела только  обглоданные
косточки.
     - И... что, этот наш... ваш... муж, он тоже гуль?!
     -  Он самый старый,  самый  опытный  гуль среди  всех  кровососов  семи
аравийских  пустынь! Потому  и живет  в Багдаде...  Его не пугает  солнечный
свет, он  мудр  и  хитер, а остальные почтительно зовут его Ай-Гуль-ага. Что
означает: "Ай-яй, наш уважаемый дедушка гуль!"
     -  А  у  тебя-то откуда  такие сведения? - чуть отстранился не на шутку
встревоженный Оболенский.
     Девушка  глубоко  вздохнула  и  посмотрела  на  него  долгим   взглядом
печальных карих глаз:
     -  Я давно здесь живу. Гуль заплатил большой калым моему бедному отцу и
уже пять лет держит меня как приманку для заезжих гостей. Он заманивает их в
эту комнату,  а потом убивает... Иногда приглашает на  кровавый той гулей со
всех окрестностей.
     - Мать моя женщина, так этих тварей здесь много?!!
     - Семь или восемь, живут  за кладбищем неверных... Конечно, бывает, что
попадается отважный джигит или принц  с заколдованным  ятаганом, гуль боится
только дамасского клинка с гравированной  молитвой  из Корана, прошлым летом
люди убили двух...
     - А как насчет чеснока, карманного распятия,  святой воды и  серебряной
пули? - быстренько припомнил Лев, но Джамиля покачала головой:
     - Говорят,  эти средства хороши против кошмарных вампиров Запада, но мы
на  Востоке.  Гуль  очень силен, и  в ярости способен разорвать мусульманина
пополам. Нам остается только взывать к помощи и защите Аллаха...
     - А как же другие жены?
     - Больше никого нет, тебя обманули.
     Багдадский  вор страшно обиделся, шагнул к узенькому окну, высунул  нос
наружу,  несколько  раз страстно втянув ноздрями свежий ночной воздух. Потом
его  лицо  неожиданно  побагровело,  брови  грозно  сошлись  на  переносице,
подбородок  нервно задрожал,  и  над спящими  окраинами  Багдада,  громыхая,
раскатился львиный рев:
     - Ну-у, Насреддин,  карданный вал тебе в  заднюю дверцу!  Удру-ужил!  Я
тебе  все  припомню-ю-ю... (Далее  непереводимая колоннада тонко подобранных
друг к другу  чисто  московских ругательств, не имеющих дословного аналога в
древнеаравийском  и  повседневного употребления в интеллигентских кругах,  к
каковым  я  и причисляю  вас, уважаемые  читатели.  На  пару минут  заткните
уши...)

        x x x

     Хорошая драка всегда найдет благодарного зрителя...
     <i>От посетителей пивных баров.</i>

     Когда Джамиля  поняла, что этот здоровенный детина с царственным именем
намерен драться, - ее удивлению не было предела! Любой житель Востока знает,
что в  одиночку одолеть гуля абсолютно невозможно. Как уже упоминалось,  это
делается  специально  обработанным  оружием,  да  и то  является  редкостью,
достойной упоминания в  легендах. Мой друг  в такие  тонкости  не  вдавался.
Когда  Оболенских  обижали -  они  давали  сдачи! Так  повелось  исстари, из
поколения в поколение,  и никто  на свете не сумел бы  внятно объяснить Льву
необходимость покорно опуститься на колени, сложить ручки и вознести мысли к
престолу Аллаха,  всемилостивейшего  и  всемогущего...  Первый  вор  Багдада
профессионально перерыл всю комнатку, но, к сожалению, ничего пригодного для
нанесения  увечий не  обнаружил.  Ковер,  матрас,  четыре  подушки, стеганое
одеяльце,    медный   таз   для   омовения   и    маленький    шестиугольный
столик-дастархан. Мелкая