собой миниатюрную телекамеру, которая посредством фотоэлемента была сблокирована с дверцей сейфа. Лампу инфраподсветки "электрик" установил на тот случай, если куклу будут возвращать в темноте. Кроме того, он вмонтировал сигнальный передатчик, приемное устройство которого осталось в комнатке дежурного 4-го полицейского участка, подчиненного Гарду. За какие-нибудь двадцать минут все эти несложные приборы были запрятаны так ловко, что их незаметности мог позавидовать клоп. Отныне комиссар имел право не волноваться. У простодушного зверя еще есть шансы избегнуть западни - у человека их гораздо меньше. Если кто-нибудь откроет сейф, ловушка захлопнется! Гарда волновало другое: зачем преступникам понадобились детские волосы? Теперь уже не оставалось сомнения в том, что они выкрадывали кукол именно из-за волос, - в противном случае они ограничивались бы целлофановыми пакетиками, в которых были не только адреса и фамилии детей, но даже их фотографии. Фас и профиль! Чего ж еще? "В средние века, - думал Гард, - такое похищение имело смысл: по волосам не то гадали, не то накликали беду на недруга. Но в двадцатом-то веке!" Покидая игротеку "Крути, малыш!". Гард сел в машину, но вместо того, чтобы включить зажигание и срочно лететь к себе в отдел, зачем-то вынул расческу и причесался. На зубчиках гребня осталось несколько волосков. Три из них были совсем седые. С минуту он тупо их разглядывал. Потом вздохнул. Господи, что может быть безобидней остриженных волос! "Если в наши дни, - подумал Гард, - случается нечто граничащее с колдовством, то консультироваться следует уж никак не со священником". И он поехал в сторону, прямо противоположную той, в которую должен был ехать. Личная лаборатория профессора Чойза, оборудованная в принадлежащем ему коттедже, выдавала себя обилием труб и запахами, которые они распространяли. Когда комиссар полиции подъехал к коттеджу Чойза, в воздухе веяло какой-то сладковатой дрянью. Никого не встретив. Гард поднялся по лестнице на второй этаж, прочел на двери лаборатории: "ПОСТОРОННИМ МЫСЛЯМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!" - прикинул, несет ли он с собой посторонние мысли, и, решив, что да, несет, постучался. Ответом было ворчание, которое при некоторой фантазии можно было истолковать в благоприятном смысле. Гард так и сделал. Окна затенялись густыми липами. На столах скупо мерцало лабораторное стекло. Синеватый факел горелки освещал большеголового лысого человека примерно шестидесяти лет в прожженном халате, который, наклонившись над клокочущим стаканом, водил в нем стеклянной палочкой. - Не помешал? - осведомился Гард. Чойз обернулся, шагнул к комиссару и пожал ему руку с силой, неожиданной для старика: - Помешать вы мне, конечно, помешали, но сегодня особенный день. Садитесь! Подтолкнув Гарда к высокому табурету, на каком сидят только химики или заядлые выпивохи в баре, Чойз с треском распахнул стенной шкаф, и комиссар полиции не успел опомниться, как у него в руках очутилась пробирка со странной бурой жидкостью. - Синтез удался только вчера, и я чертовски рад живому человеку! - воскликнул Чойз. - Вам не кажется, Гард, что мы - последнее поколение, знающее вкус чистого воздуха? Хотя вряд ли вы над этим задумывались. Мы изменяем все - химию воды, воздуха, почвы, пищи - и хотим, чтобы эти глобальные изменения внешней среды не коснулись нас? Странный оптимизм!.. Если старик Дарвин прав... "О Господи, - мысленно взмолился Гард, - зачем я все это слушаю?" - Безумно интересно, профессор! - сказал он. - Однако я пришел к вам по другому поводу. Некоторым детям сегодня... - Совершенно верно! - отрубил Чойз. - Дети наиболее восприимчивы к загрязнению воздуха. За последнюю четверть века число эмбриональных уродств возросло впятеро! Да, да! И об этом наша купленная наука молчит! Так будет продолжаться до тех пор, пока мы, ученые, не осознаем свой долг и свою силу и не последуем примеру революционеров, которые, черт возьми, умеют драться за свои права! - Ничего не слышу! - воскликнул Гард, зажимая уши. - Извините, - буркнул Чойз. - Совершенно забыл, что вы комиссар полиции... Так вот, дорогой мой Гард, с некоторых пор я решил быть слугой лишь той научной проблемы, разрешение которой даже в наших идиотских условиях не может принести людям вреда. И вчера я достиг кое-чего! - Чойз гордым победителем прошелся по комнате. - Адсорбент! - И он ткнул пальцем в пробирку. - Адсорбент, дорогой мой Гард! Будучи переведенным в газообразное состояние, он моментально и полностью очищает воздух от инородных газов. И стоит он леммы! Пусть промышленники попробуют теперь сослаться на дороговизну поглотительных устройств, пусть только попробуют! - Скажите, профессор, - воспользовавшись паузой, спросил Гард, - а этот ваш адсор... - ...бент! - помог Чойз. - Он может очистить воздух от ОВ? Отравляющих веществ? От иприта, люизита, метана? - Полагаю, что... - Чойз задумался на секунду, что-то прикидывая или подсчитывая. - Да! Конечно же да! В его составе имеются... - А вы уверены, - перебил Гард, - что адсорбентом не заинтересуются военные? Генерал Дорон, например? И не засекретят его в своих целях? И не наложат на ваше изобретение лапу? - Дорон?! Этот гангстер и преступник?! - Чойз даже позеленел от злости. - Вы серьезно говорите. Гард? О, подлый мир, в котором даже детская соска может считаться стратегическим сырьем! - Кстати, о гангстерах, - поспешил вставить Гард. - Как вы считаете, профессор, должны ли гангстеры красть волосы детей прежде, чем похитить самого ребенка? - Что? - не понял Чойз. Торопясь, чтобы его не перебили. Гард выложил профессору все. По мере рассказа удивление сменилось у Чойза недоумением, затем отвращением, а когда Гард кончил, лицо Чойза выражало негодование и даже брезгливость. - Не хочу слышать о всех этих гадостях, - сказал он резко. - На чем мы остановились? Ах да, Дорон! Вы серьезно полагаете... - Мне нужна ваша помощь, профессор, - жестко перебил Гард. - В каком смысле? - Помогите мне понять причинную связь между кражей детей и предварительной кражей их волос. - А я-то здесь при чем? - воскликнул Чойз. - Гангстеры были, есть и будут, даже если я перейду к вам в штат. А разбираться в логике их поступков - дело криминалистов, а не химиков. Кроме того, у меня нет ни капли времени. - Отлично! В таком случае я тоже умою руки! - неожиданно сказал Гард. - Ведь все равно ничего не изменишь, так? Даже сто моих советов не спасут ваш адсорбент от Дорона. Чойз задумчиво поскреб бороду. - М-да, - сказал он. - А что бы вы могли посоветовать, Гард? - Слушайте, Чойз, - тихо сказал комиссар. - Два часа назад мне пришлось заключить отвратительную сделку с одним преподлым человеком, чтобы спасти еще живого, надеюсь, ребенка и выяснить судьбу ста сорока девяти других детей. Неужели и вы потребуете у меня плату за помощь, которую можете мне оказать, и будете насиловать меня, требуя советов? Я прекрасно понял значение вашего открытия. Но в своей увлеченности мы все немного эгоисты. Не будем подписывать контракт, ладно? Богу - Богово, а кесарю - кесарево. - Что вы хотите. Гард? - Ответьте на один вопрос: что можно определить по волосам? Чойз обиженно вскинул плечи и прошелся по комнате. - Ерунда какая-то! - сказал он. - По волосам я могу определить, блондин человек или брюнет, шатен или рыжий. При чем тут химия? Хотя... - Он сделал еще с десяток мелких шажков. - У всех детей, говорите, первая группа крови? И отрицательный резус-фактор? Хм... Нелепо, конечно, но, быть может, ваших гангстеров интересует генетический код? - Что? - Код. Генетический код. Наследственные признаки. - Но зачем?! - Уж это ваше дело. - Подождите... Но ведь волосы - это, так сказать, мертвая ткань! - Кто вам сказал? Любые клетки тела обладают полным набором хромосом, в которых закодированы все наследственные качества организма. Начиная от цвета глаз и кончая предрасположенностью к сердечным заболеваниям. Любые клетки, дорогой комиссар полиции! - Это точно? Чойз возмущенно фыркнул. - Нет, я не в этом смысле, - поправил себя Гард. - Это точно, что волосы похищаются для определения наследственности? - Откуда я знаю? Спросите ваших гангстеров! - Но проверить это можно? - Пожалуй, да, - после некоторого размышления ответил Чойз. - Надо провести сравнительный генетический анализ волос похищенных и непохищенных детей. - Волосы будут у вас через сорок минут! - Это еще зачем? - Для анализа. - Что-о-о? Простите, Гард, но это уж слишком. Я не позволю запрячь себя в вашу телегу. Это, в конце концов, несправедливо! Когда гангстеры крадут одного младенца, в газетах поднимается визг и благородная полиция развивает бурную деятельность, как было с дочкой сенатора Доббса. А когда химические концерны медленно, но верно травят сотни тысяч детей, у них защитников не находится! Я вовсе не к тому. Гард, чтобы вы помогли мне, и тогда я помогу вам. Но кто-то же должен думать о тысячах, не размениваясь на единицы! У вас свое благородное дело, у меня свое. "В чем-то он прав, - уныло подумал Гард. - Скверно". - Что же мне делать? - Обратитесь в медико-генетический институт, - сказал Чойз. - Они вам не откажут. - Хорошо. - Гард встал. - Сколько надо провести анализов? И сколько они будут стоить? - Минимум десять проб. Во что это обойдется? Тысяч в двадцать, я полагаю. - Во сколько?! - Двадцать тысяч кларков! Вы что, стали плохо слышать? Увы, у Гарда был отличный слух... Двадцать тысяч кларков! Таких денег ему, конечно, не дадут. То есть дадут, если разрешит министр. Гард живо представил физиономию Воннела, слушающего доклад, и ему стало не по себе. Подобно многим чиновникам, Воннел презирал науку и не верил во всякие там гены. А уж гены в сочетании с рэкетирами (которых, как сообщила официальная пресса, в стране больше нет, и слухи о них распускаются оппозиционерами) да еще в сочетании с мистическими детскими волосами - это же анекдот! Гард и так не включал отчет о своей деятельности в ежедневную сводку на имя министра, не без основания полагая, что Воннел прихлопнет ее одним росчерком пера. А тут идти с докладом! Просить двадцать тысяч кларков! - Чойз, - печально сказал Гард, - мне не дадут таких денег. - Да? Вполне возможно. - А без анализов я не могу поймать преступников. - И это возможно, - сказал Чойз. - Кстати, как вы думаете, их много? - Шайка. - Десять человек? Двадцать? Сто? Поймаете одних - появятся другие: свято место пусто не бывает. Вы резальщик мозолей. Гард. Время от времени эта операция необходима, но мозоли-то остаются! - Да пропадите вы пропадом! - закричал Гард, свирепея. - Если вас на моих глазах будет приканчивать бандит, я пальцем не пошевелю, потому что есть еще другие бандиты! Все, Чойз, договорились! Старик определенно смутился. - Зачем же так, право, - сказал он, - у нас теоретический спор... - А детей похищают практически! И убивают тоже практически! Черт с вами! Я не намерен больше унижаться! Вы гуманист? Какой вы, к черту, гуманист, даже если вы и придумали свой адсорбент! Вы черствый и бездушный тип, которого я однажды по глупости выручил из беды, о чем буду жалеть всю свою жизнь! Прощайте! И, хлопнув дверью, Гард бросился вниз по лестнице. Уже садясь в машину, он увидел, как раздвинулись бамбуковые шторы и на балконе появился старик, держа в руках белое полотенце. - Сдаюсь! - прокричал сверху Чойз. - Тащите свои волосы! Пять образцов похищенных детей и пять образцов непохищенных! - Вы бы еще громче орали! - зловеще прошипел Гард, но сдержать довольной улыбки все же не смог... Ловушка сработала в тот же вечер. Часов около десяти в полицейском участке раздался сигнал, и дежурный, дожевывая бутерброд, небрежно ткнул пальцем в кнопку приема изображения. Удостоверившись, что аппаратура действует как надо, он включил кинокамеру, а затем вызвал Гарда. Когда тот пришел, сеанс, длившийся всего полторы минуты, уже закончился. Дежурный допивал последнюю жестянку пива и на немой вопрос Гарда мотнул головой в сторону проектора. Туда уже была заправлена магнитная лента. - Можете полюбоваться на своего зверя, господин комиссар, - сказал он, с сожалением встряхивая пустую жестянку. Таратура прибыл минут через пять. Вспыхнул экран. - Он! - воскликнул Таратура, как только появилось изображение человека с заячьей губой. - Чарльз Бент! Гард кивнул. Яркое и четкое изображение давало возможность видеть, что у старика маленькие кроткие глаза и шамкающий рот. На мгновение он исчез с экрана, видимо нагнулся. Потом появился вновь, уже с куклой Майкла в руках. Бережно поправил костюмчик, даже стряхнул пыль. Руки его дрожали, но явно не от волнения. - Пьет, - сказал Гард. - Сайрус был прав. Морщинистая шея старика напряглась: он приподнялся на цыпочки, чтобы положить куклу на место. Его заячья губа шевелилась. Уж не мурлыкает ли он про себя какой-нибудь пьяненький мотивчик? Гард угрюмо засопел. Нетрудно догадаться, что скажет этот тип на допросе. "Господин комиссар! - Голос у него, вероятно, плачущий. - Мне дают на чай за смешное и невинное дело, помилосердствуйте! Да, я беру кукол, но я же их возвращаю целенькими!.." - Вы знаете, Таратура, - сказал Гард, - у нас сейчас даже нет формальных оснований его брать. Ведь он не ворует, а кладет вещь на место! Мелькнул целлофановый пакетик, возвращенный в ячейку, и экран погас. Минута прошла в молчании. - Вам придется стать тенью этого малопочтенного старца, - сказал Гард. - Очень важно не спугнуть тех, кому он относит кукол. Брать его пока не будем. - Ясно, шеф! - сказал Таратура. "Мне бы твою ясность", - тоскливо подумал Гард. Прошел день и еще один. Таратура уже раз восемь докладывал комиссару о результатах наблюдений, и все эти доклады отличались поразительным однообразием: сидит в кафе "Синяя лошадь" с рюмкой абсента; ходил на бега и проиграл четыре кларка; снова сидит в кафе; снова ходил на бега... "Нет, не встречался, шеф. Нет, не разговаривал. Нет, не писал. Сплошное алиби, шеф, а не человек!" Ловушка тоже молчала, хотя ее размножили еще в девяти экземплярах и подсадили к каждому сейфу. "Рабочие" все еще возились с мелким ремонтом, регулярно сообщая Гарду, что Тур Сайрус ведет себя как мышь. И каждое утро в управление приходил Честер. Он ничего не спрашивал, просто садился на стул в кабинете комиссара, молча смотрел на него и сидел так до вечера. От этого взгляда Гарду хотелось сбежать хоть в Антарктиду. На третий день наконец позвонил Чойз. - Приезжайте, - буркнула трубка. В лаборатории был истинный кавардак, но относительно чистый воздух. По всей вероятности, все эти дни профессор занимался анализом, держа пахучие жидкости под замком. - Нате полюбуйтесь, - сказал он, веером швырнув на стол десяток фотографий, в которых любители абстрактной живописи наверняка признали бы репродукции с каких-то неведомых шедевров. - Замечаете разницу? Никакой разницы Гард не увидел, в чем и сознался. - Тогда поясню, - сказал Чойз. - Это гамма-рентгенограммы хромосом. В принципе все хромосомы построены стандартно. Но это только в принципе. Каждая хромосома столь же индивидуальна, как и физический облик человека. Гамма-рентгеноскопия, равно как и химический анализ, всех этих тонкостей не улавливает. Но наиболее общие отличия все же заметны. Вот смотрите: на этих пяти фотографиях данный микроучасток хромосомы построен по типу АГХ - это наше условное обозначение. А что мы видим на пяти других снимках? Гард все равно ничего не видел. - Тот же самый участок построен уже по типу АЦХ! - с нескрываемым удовольствием продолжал Чойз. - Значит, похищают только тех детей, у которых в хромосомах наблюдается конфигурация АЦХ! - Какое значение имеет эта разница? - тупо спросил Гард. - Тот, кто узнает, дорогой комиссар, получит Нобелевскую премию, - ответил Чойз. - Нам понятно одно: данный участок хромосом ответствен за характер обмена веществ. - Обмена веществ? - без энтузиазма переспросил комиссар. - Вот именно. Это довольно важная характеристика организма, во многом определяющая его энергетику, стойкость к биохимическим стрессам... Гард пришел в совершенное отчаяние. - Да объясните же мне, наконец, кому это надо! И зачем? Чойз строго поднял брови. - Не понимаю, комиссар, чем вы недовольны. Я сделал все, о чем вы просили. - Доволен, дорогой мой Чойз! Доволен! И готов целовать ваши сахарные уста в приливе искренней благодарности! Но что дает анализ для следствия? Кому нужны эти "стрессы"? - Положим, это важно знать медикам. - А гангстерам? Им-то зачем? Чойз медленно прошелся по комнате. - Я думал об этом, Гард. Проверка хромосом имела бы смысл - правда, довольно относительный, - если бы кому-нибудь потребовались рабы для урановых шахт. - Шахт? Урановых?! - Ну да. Если вы сотне людей дадите одинаковую дозу радиации, то сорок из них, предположим, умрут, пятьдесят девять превратятся в инвалидов, а один... С ним, как ни странно, ничего особенного не случится. И этим он будет обязан уникальному строению той самой штуки, о которой я вам говорил. Гард обхватил голову двумя руками. - Но это же невероятно! Рабы? В шахтах? Малолетние? Не может быть! - Согласен, - спокойно сказал Чойз. - Других гипотез у меня нет. - Послушайте, профессор!.. - Внезапно Гарду пришла довольно здравая и остроумная мысль. - Если берут детей только с этим... АЦХ, то вы не откажетесь быстро сделать еще один или два анализа? Тогда мы узнаем, кто очередная жертва, и сможем использовать ее как приманку! - Я сделаю это, - сказал Чойз. - Удивительно, комиссар, но я понял, что ваша проблема соприкасается с моей. Ведь что такое химикаты, введенные в кругооборот внешней среды? Это грабли, запущенные в генетический фонд человечества! Носители неподходящих генов безжалостно выпалываются... Речь Чойза была прервана телефонным звонком. - Это вас! - недоуменно проговорил профессор. Гард взял трубку. - Слушаю. Таратура? Есть новости? - Есть, комиссар. Серж Пуся предупредил Мердока, что готовы две куклы. Он спрашивает, вызывать ли ему Сайруса. - А как же! - воскликнул Гард. - Конечно! - И разрешать Сайрусу класть их в сейф? - Вне всяких сомнений! Но прежде пришлите кукол мне. Срочно! Действуйте!.. На следующий день, в десять часов утра, обе куклы исчезли из сейфа, что Гард наблюдал, как говорится, при помощи прямой трансляции, сидя у себя в участке. Еще через тридцать минут Таратура возбужденно докладывал: - Чарльз Бент у нас в кармане, господин комиссар! Он отнес кукол в медико-генетический институт! Точно ли? Как можно в этом сомневаться, если я шел за ним до самой лаборатории, не могу только выговорить, как она называется. Сейчас прочитаю: гамма-рентгеноскопия!.. Кому передал? Не знаю, шеф. Я побоялся войти, там было слишком мало народу. Какие будут указания? Первым желанием Гарда было немедленно мчаться в институт, но он сдержал себя. Найти человека, которому переданы куклы, конечно, несложно: элементарный обыск - и дело в шляпе. Но что это даст? А вдруг он работает за "чаевые", даже не зная, на кого? Между тем тронешь его - и затрясется вся паутина... - Таратура, вы слушаете? Теперь ваша главная задача не выдать интерес полиции к сотрудникам лаборатории. Поняли? Ничего не предпринимать! Только следить за Бентом. Действуйте, дружище! Вернее, бездействуйте! Почему так? Завтра узнаете! Нет, не завтра. Гард немного ошибся в сроках. В тот же день Чойз успел сделать анализ. У одного ребенка, у девочки, у той самой принцессы, что завивалась перед Майклом, злополучный участок хромосомы имел конфигурацию АЦХ! Таратура был немедленно вызван в управление. Говоря с ним, Гард на всякий случай запер дверь. - В ближайшие дни, - сказал он, - будет похищена некая Рони Фишер, четырех лет. Запишите адрес: площадь Примирения, 24. Объявляю высшую степень готовности! 8. ПОГОНЯ 27 мая ровно в десять утра тридцатитонный продовольственный фургон, ехавший со скоростью около ста километров в час, врезался в пассажирский автобус, заворачивающий с улицы Буль-Дайк на площадь Примирения. Автобус был перевернут и раздавлен. Четырнадцать пассажиров были тяжело ранены, одиннадцать получили незначительные повреждения, и лишь трое, в том числе шофер, отделались легким, но на всю жизнь памятным испугом. Водитель фургона оказался вдребезги пьян. Когда к месту аварии прибыл усиленный наряд дорожной полиции, он крепко спал в слегка помятой кабине своего "танка". Толпа собралась хоть и большая, но бездействующая. Люди смотрели на происходящее, судачили о последствиях, обменивались мнениями о том, кто из раненых останется жить, а кто отдаст Богу душу, оценивали убытки фирмы, говорили, что маршрут автобуса спланирован идиотски, - действительно, при повороте на площадь машина должна была выезжать на трассу, ведущую за город, и место это, трижды проклятое шоферами, всегда было чревато авариями, - и отгоняли детей, крутившихся вокруг в достаточном количестве. Среди немногочисленных добровольцев, помогавших врачам "скорой помощи" перевязывать и таскать раненых, находилась сравнительно молодая женщина по имени Элизабет Фишер. Она была одета по-домашнему, в какой-то легкий розовый халатик с желтым передником, уже запачканным кровью, а ее светлые волосы были наспех стянуты в узел шелковой лентой. Как потом выяснилось, Элизабет Фишер готовила завтрак, когда услышала визг тормозов, скрежещущий удар металла о металл и вопли пострадавших, и в чем была выбежала на площадь из своего дома, углом стоящего к месту аварии. На лице молодой женщины было написано искреннее сострадание. - Ну потерпите, умоляю вас, потерпите немного! - повторяла она, делая перевязки раненым. Изредка Элизабет Фишер отрывалась от дела, поднимала голову, находила в толпе очаровательное создание с расширенными от страха и любопытства глазами и кричала: - Немедленно иди домой, Рони, что я тебе сказала! На секунду исчезнув, обладательница прекрасных глаз вновь появлялась на прежнем месте. "Ну и задам же я тебе трепку!" - решила про себя мать. Но вот однажды, оглядев толпу, Элизабет не увидела дочери, не увидела ее и минуту спустя, и еще десять минут и подумала, что, как ни странно, Рони послушалась ее совета. Но ребенка не оказалось потом ни дома, ни у соседей, ни даже в крохотном скверике на Буль-Дайк, куда Рони категорически запрещалось ходить одной, поскольку для этого надо было пересекать площадь, и куда она постоянно стремилась. Ребенок исчез. В час дня комиссар полиции Гард все еще стоял у большой карты города, по которой медленно ползла светящаяся точка. Она ползла вот уже два с половиной часа, ни на секунду не останавливаясь, по нескольку раз минуя одни и те же перекрестки, забираясь на окраину и возвращаясь в центр, и даже попала однажды на Карен-Дайк, но быстро свернула с этой опасной улицы, на которой находилось полицейское управление. Вдруг точка замерла на одном месте, и в то же мгновение ожил селектор. - Они остановились, шеф, - сказал Мердок и через паузу добавил: - Из машины вышел тот, который в сером костюме. Идет к кафе "Нимфа". - Снова через паузу. - Зашел в кафе, комиссар. Как меня поняли? - Понял, - сказал в микрофон Гард. - Что в "бьюике"? - Остались трое. Девочка с ними, но я ее плохо вижу. - Через паузу: - Он вышел из кафе, комиссар. В руках газета. Читает. Пошел к машине. - Через паузу: - Сидят все вместе. Чего-то ждут... - Будьте внимательны, Мердок, и осторожны! - А как же, шеф? Селектор замер. - По-моему, их надо брать, - тихим, но решительным голосом произнес Честер, находящийся в кабинете Гарда. - Ты делаешь ошибку, Дэвид, я в этом убежден. - Рано, - коротко ответил Гард. - Но ведь это опасно! Ты рискуешь ребенком, а вдруг они... - "Вдруг" не позволим. Мердок вмешается в любой момент. Ты это знаешь. Без гарантии я не пошел бы на это дело, с меня хватит Майкла. - И все же! - сказал Честер. - Это последняя ниточка! Она может лопнуть, и что тогда? - Последняя, Фред, именно последняя! - повторил комиссар. Два с половиной часа преступники кружили по городу, но вовсе не потому, что заметили слежку и путали следы - группа Мердока всегда работала безукоризненно, - а чего-то выжидали. Чего именно? События развивались для них естественно и традиционно. Благополучно вышел очередной номер "Мир пять минут назад", который сообщил читателям о катастрофе на площади Примирения и о пропаже Рони Фишер. "Опять рэкетиры?!" - стояло шапкой на полосе. В этом же выпуске было опубликовано интервью с инспектором полиции Джином Моргинсом, который по долгу службы всегда занимался подобными делами, занялся и на этот раз. Он выехал на место по телефонному звонку Элизабет Фишер в то время, когда инспектор Мердок уже полчаса гонял по городу за светло-бежевым "бьюиком". Допросив мать ребенка, соседей и кое-кого из зевак, еще толпившихся на месте аварии, Моргинс официально объявил о розыске Рони Фишер и попросил газету опубликовать фотографию девочки. Одновременно с этим инспектор сообщил репортеру, что полиция, как всегда, предпримет все меры и что в ближайшие часы специальные команды накроют будто бы известные Моргинсу явочные квартиры и убежища рэкетиров, - такое заявление можно делать лишь в том случае, если никаких убежищ и квартир ты не знаешь. Собственно, на этом практическая часть деятельности инспектора Моргинса кончалась, и Гард не вмешивался в нее, позволяя 3-му участку комиссара Вутса делать обычные ошибки и создавать преступникам традиционные трудности, которые те с успехом преодолевали. Ничто не должно было их спугнуть или насторожить раньше времени - об этом прежде всего заботился комиссар Гард. Между тем у него самого возникли довольно серьезные затруднения. Ведь люди Гарда, следя за преступниками, были вынуждены скрываться и от них, и от людей Вутса. Это была "круговая оборона", как выразился Гард, формулируя задачу Мердоку, на что инспектор, рассмеявшись, ответил, что всю жизнь мечтал хоть раз побегать от "собственного брата". Но почему они выжидали? Почему бесконечно кружили по городу, возя с собой опасный груз и не расставаясь с ним так легкомысленно долго? Вновь ожил селектор. - Шеф, позади "бьюика" остановился "мерседес" с тремя пассажирами, номер 1467951, - сказал Мердок своим обычным спокойным голосом. - Человек в сером костюме вышел из "бьюика". - Через паузу: - Идет к "мерседесу", комиссар... - Похоже, что начинается, - тихо произнес Гард, беря в руки микрофон. - Четвертая, шестая и седьмая группы, подтвердите связь. Почти одновременно ответили три разных голоса, и комиссар убедился, что группы слушают друг друга, Мердока и его. - Человек в сером возвращается к "бьюику"! - сказал Мердок, сразу взяв тоном выше, как это делают комментаторы футбольных матчей, когда у ворот создается напряженная обстановка и дело может кончиться голом. - Они выносят ребенка! Несут к "мерседесу"! Передают двоим, которые сидят сзади! - Мердок почти кричал. - Возвращаются назад! Включены оба мотора! Сейчас разъедутся, шеф! - Спокойно! - на зависть Честеру, произнес Гард. - Общее внимание! Шестая группа, вы продолжаете наблюдение за "бьюиком". Остальные переключаются на "мерседес" с подчинением Мердоку. Предупреждаю посты о наивысшей готовности. Как поняли, Мердок? - Вас понял, комиссар, - сразу успокоившись, сказал Мердок. И через секунду: - Они двинулись. "Бьюик" показывает левый поворот, "мерседес" - правый, в сторону площади Вокзалов. - Сто двенадцатый, сто двенадцатый! - тут же произнес Гард. - Будьте внимательны, "мерседес" идет в вашем направлении. - Рады его встретить, комиссар, - ответил пост на площади Вокзалов. - Я выезжаю, Мердок, - сказал Гард. - Внимание, дальнейшая связь через семнадцатый. Там за рулем инспектор Таратура. Выдвинув ящик стола, Гард быстрым движением взял пистолет и сунул его в задний карман брюк. Вторично за несколько последних дней Фред Честер видел комиссара вооруженным. Когда Гард брал пистолет, это значило, что он ждет от событий любых поворотов. Направляясь к двери, Гард бросил Честеру: - Тебе лучше оставаться здесь. - Что?! - сказал Честер и вдруг остервенело преподнес комиссару дулю. Спорить и удивляться было некогда. Двигатель "Ягуара-110" работал мягко и едва слышно. Заметив вышедших из подъезда Гарда и Честера, Таратура заранее приоткрыл дверцы машины. Они еще не успели захлопнуться, как "ягуар" медленно двинулся с места, а затем, словно одумавшись, рванулся в переулок. - На площадь Вокзалов, шеф? - несколько запоздало спросил Таратура, но он, вероятно, слышал весь разговор по селектору, не выходя из "ягуара". Гард хотел что-то сказать, но зажглась синяя лампочка, и он взял в руки микрофон. - Гард слушает. Вы, Мердок? - Нет, комиссар, сто двенадцатый! Они проскочили площадь Вокзалов в направлении... "Сто двенадцатый" вдруг замялся. - В каком направлении? - нетерпеливо спросил Гард. - Простите, шеф, я всегда путаю юго-запад с юго-востоком... - Называйте улицы. - К площади Примирения... - Верно, шеф, - вмешался Мердок, - мы идем к площади Примирения. - Вот это да! - воскликнул Таратура. - Неужели они хотят возвращать ребенка? - сказал Честер. - Сто двенадцатый, немедленно свяжитесь с сотым и передайте ему, что "мерседес" движется к ним, - приказал Гард. - Мердок, куда вы пропали? - Я здесь, комиссар, - спокойно ответил Мердок. - Иду по пятам, но скорость у них приличная. Боюсь потерять. - Сократите расстояние, - посоветовал Гард. - Увидят. - Ну и черт с ними! Увидят, да не поймут! "Ягуар", повинуясь Таратуре, тоже летел к площади Примирения. "Вернуть ребенка? - подумал Гард. - Нет, не похоже. Они просто ссадили бы девочку где-нибудь на окраине, подальше от ее дома... Но кто возьмется предугадать поступки гангстеров? Кстати, как поживает наш "бьюик"?" - Шестой, шестой! - вызвал Гард. - Доложите обстановку. "Шестой" откашлялся и сказал: - Иду нормально, комиссар. Они не торопятся, я тоже. Расстояние тридцать метров. Проезжаем парк Сента-Клосс. Гард на секунду задумался, потом вдруг спросил: - У них есть антенна? - Не вижу, комиссар. Вроде как есть. - Снимите наблюдение и возвращайтесь домой, - решительно приказал Гард. - Не понял, шеф, - послышалось из динамика. - Снимите наблюдение! Дальнейшие указания ждите дома. - Хорошо, шеф. И Таратура и Честер с удивлением взглянули на комиссара. Гард был невозмутим. Он закуривал сигарету, приоткрыв ветровое стекло так, чтобы ветер, если этот жалкий поток теплого воздуха можно было называть ветром, обдувал его лицо. Было жарко. Мотор "ягуара" явно перегревался, у Гарда с Таратурой, сидящих впереди, было ощущение, что ноги их стоят в ванночке с горячей водой. - От имени гангстеров, - мрачно сказал Честер, - приношу тебе сердечную благодарность. - Весьма польщен, - спокойно ответил Гард. - Когда-нибудь на досуге я прочитаю тебе популярную лекцию о том, что нельзя одновременно гонять двух зайцев. Минуту они проехали молча. - А вдруг в "бьюике" заметят "шестого" и сообщат "мерседесу"? - сказал Гард. - Ты думал об этом? Я держал их на привязи лишь до тех пор, пока не убедился, что "мерседес" никуда от нас не уйдет. Он для нас главный! Тебе ясно, достопочтенный представитель гангстеров? Честер сконфуженно промолчал, а Таратура разразился по своему обыкновению неприлично громким смехом. - Говорит Мердок, - раздалось из динамика, - я подозреваю, шеф, что они пройдут мимо площади. Уж слишком велика скорость. - Затормозить никогда не долго, - заметил Гард. - Это верно, шеф, но логичней предположить, что они дуют на трассу. - Посмотрим. "Ягуар", срезав угол, уже въезжал на улицу Буль-Дайк, другой конец которой выходил на площадь Примирения. - Не торопитесь, - сказал комиссар Таратуре. - У нас есть в запасе несколько минут. Они остановились буквально в двух шагах от дома, в котором жили Фишеры. Трасса просматривалась отсюда метров на пятьсот в обе стороны. От недавней аварии не было и следа, если не считать четырех гранитных плит мостовой, уже замененных, но еще не вывезенных. Они лежали стопкой на краю тротуара. Мимо ходили люди, растерзанные послеполуденным жарким солнцем. На самой площади спиралью кружилась поливочная машина, все ближе и ближе подбираясь к центру - к памятнику, изображающему двух атлетически сложенных мужчин, пожимающих друг другу руки. Историки утверждали, что несколько веков назад именно на этом месте произошло примирение враждующих племен, положившее начало нынешнему государству. По этому поводу Фред Честер однажды язвительно заметил, что, если бы племена знали, какое это будет государство, они враждовали бы до сих пор. И вот уже могучие атлеты, обильно смоченные водой, заблестели на солнце, а вокруг них запрыгали, завизжали ребятишки, тоже норовя попасть под спасительные струи. И никому из пешеходов не приходило в голову, что рядом с ними идет невидимая война, что в любую секунду могут прогреметь выстрелы и пролиться человеческая кровь. Элизабет Фишер лежала в этот момент в постели, находясь в полуобморочном состоянии, и не подозревала, что в такой близости от нее сойдутся сейчас и враги ее дочери, и, возможно, спасители, впрочем, добро и зло всегда шествуют недалеко друг от друга и так близко от нас, грешных!.. - Сотый, я вас вижу, - сказал Гард, поглядывая на водителя поливочной машины. "Сотый", слегка убрав скорость и уменьшив напор воды, поспешил ответить: - Я вас тоже, комиссар! Ну и жара... Хотите окачу? - Прекрасная идея! - не без сарказма заметил Честер. - Однако внимание, - сказал Гард. - Они на подходе. Мердок, какая у вас скорость? Тут же ответил Мердок: - Девяносто пять, комиссар. - Обходите "мерседес", я возьму его сзади. - Ясно, комиссар. - Таратура, включайте! - скомандовал Гард. Мимо пронеслась машина Мердока - отличный "шевроле" трехгодичной давности, затем черный "мерседес" с высоко торчащей антенной, вплотную за ним - малолитражка, последняя модель фирмы "Норд-Вест", а еще потом, метрах в пятидесяти за малолитражкой, шел автобус. "Ягуар", точно выбрав момент, рванулся, вклинился между "норд-вестом" и автобусом и, сразу набрав скорость, понесся в общем потоке, огибающем площадь Примирения. - Четвертый и седьмой! - крикнул Гард в микрофон. - Выходите на трассу и следуйте за нами с интервалом в две минуты. Сотый, кончайте работу и возвращайтесь домой. Передайте дежурному о снятии всех постов, находящихся на главных площадях города. Теперь, надеюсь, справимся сами. Вам ясно? - Еще бы, комиссар! Погоня!.. Впрочем, какая же это погоня? Как из слагаемых - сумма, так и погоня должна складываться по крайней мере из двух компонентов: из убегающих и догоняющих. Вот когда они словно бы настраиваются на одну волну, передавая друг другу ритм и скорость движения. Вот когда их нервы вытягиваются в тонкую ниточку, готовую лопнуть в самый неподходящий момент. Вот когда рождается обоюдный азарт, и появляется жажда риска, и даже гибель кажется менее обидной, чем проигрыш в глазомере, в умении водить машину, в выдержке. А что было на этот раз? "Мерседес" ни от кого не убегал, а спокойно, подчиняясь своему собственному плану, ехал к цели. И даже не предполагал, что не только за ним, но и впереди него движутся полицейские машины. Хозяева "мерседеса" не тратили ни капли нервной энергии, не мучились страхами и не молились богам. Это был самый классический вариант слежки, ибо погоня, по убеждению Гарда, означала брак в работе - обоюдное обнаружение, когда приходится открытым способом исправлять ошибку. Гард не любил погонь, чего нельзя сказать о Таратуре. Вот и сейчас он не был самим собой, нервничал больше обычного, раздражался по пустякам, ворчал и капризничал. То ему показалось, что как-то "не так" заработал мотор, и он даже хотел остановиться и проверить, в чем там дело, но Гард приказал ему не дурить. "Они ж никуда не уйдут! - проворчал Таратура. - Ближайшие сто километров с трассы и свернуть-то некуда!" То ему стала поперек горла малолитражка, которую вел тучный усатый мужчина, - это заметили, когда пропускали "норд-вест" перед собой. Водитель малолитражки буквально вцепился в "мерседес", решив потягаться с ним в скорости и, вероятно, проверить, стоит ли его машина тех денег, которые он заплатил. То бесила Таратуру скорость, с которой "даже неприлично ехать за преступниками" и которая "была пригодна для прогулки или для похорон...". Если бы он знал, куда и к каким испытаниям приведет его эта "невинная прогулка"! - Шеф, - сказал из динамика Мердок, - вам не кажется, что цель их - аэродром? - Спасибо, Мердок, - ответил Гард. - Я тоже думал об этом. Действительно, на сто сорок пятом километре расположился самый дальний из семи аэродромов столицы. Впрочем, на девяносто седьмом километре была вертолетная станция, входившая в систему окружных станций, откуда можно было добраться до любого аэровокзала. А на сто двенадцатом километре - речной порт, связанный каналами с западным и восточным побережьем Ньюкомба. Не говоря уже о том, что шоссе приводило в конце концов к городу Орлуану, второму по величине после Нью, от которого расходились веером еще с десяток дорог в разных направлениях... И все же, повинуясь интуиции, Гард вызвал дежурного полицейского управления: - Говорит семнадцатый. Срочно доложите расписание ближайших пассажирских рейсов с аэродрома Ньюпорт-6. - Минуту, комиссар... Будете записывать или так? - Валяйте так, - улыбнулся Гард. - В пятнадцать ноль семь - Париж, прямой. В пятнадцать сорок - Аддис-Абеба, транзит. В шестнадцать десять - остров Холостяков, внутренний. В шестнадцать пятьдесят - межконтинентальный, Токио... - Пока хватит, - прервал Гард. Потом взглянул на часы. Они показывали три дня. Самолет в Париж улетал через семь минут. Стало быть... - Забронируйте мне на каждый рейс, кроме парижского, по два... - Что-о-о?! - встрепенулся Честер. - По три билета. И можете спать дальше. - Благодарю, комиссар, - ответил дежурный. На сто втором километре вся кавалькада по очереди обошла "норд-вест", который сначала пытался соперничать, но скоро сдался. Таратура, не удержавшись, показал усатому кулак, за что получил в ответ традиционный шоферский жест, означающий "сам болван": усатый повертел у виска указательным пальцем. Таратура позеленел... Миновали речной порт, далеко позади осталась вертолетная станция. "Аэродром или Орлуан?" - думал Гард. За пять километров до поворота он вызвал "четверку". - Обходите всех и дуйте вперед, - сказал комиссар. - Пойдете на Орлуан. В случае чего будете ведущим. К зданию аэровокзала машины подъехали одна за другой, через пять секунд каждая, как подъезжают дипломаты на прием к дворцу президента. Первой остановилась машина Мердока, ей в затылок - черный "мерседес", а следом за ним, совсем уже вплотную, поставил "ягуара" Таратура. Дверцы открылись почти одновременно. Нет, допрос никогда не был стихией комиссара Гарда! Он умел думать, строить логические схемы, делать выводы там, где другие не находили для них даже повода, предугадывать поступки людей и безошибочно определять по характеру поступков их исполнителей. Гард мог, наконец, организовать прекрасную ловушку, точно расставив посты и разыграв, как по нотам, варианты, один из которых непременно сбывался. Выследить преступника, взять его, получить в руки вещественные доказательства - всему этому можно было поучиться у комиссара Гарда. Но вот допрос... С женщинами он просто терялся, не умея разговаривать с существами, не признающими логики. С мужчинами Гард чувствовал себя много уверенней, но, если и мужчины тупо молчали, обнаруживая неспособность или нежелание логически мыслить, он поднимал руки кверху и говорил, что в этих случаях может помочь только комиссар Вутс со своими молодчиками. Дело в том, что единственным методом, которым комиссар Гард пользовался во время допроса, был метод убеждений. "Мой жанр - разговорный!" - шутил он в кругу друзей. Выжимать показания, а тем более выбивать их Гард не желал, не умел, никогда этому не учился и не мыслил себе даже как исключение в самых безвыходных ситуациях. Альфред-дав-Купер, учитель Гарда и великий детектив, тоже признавал только те показания, которые были получены, как говорил он, "на основе взаимности". Вот почему допрос всегда был стихией комиссара Вутса, и вот почему комиссар Вутс за какие-то пять лет сделал совершенно феерическую карьеру, поднявшись (или опустившись?) от вышибалы заведения "Милости просим на два часа!" до полицейского комиссара, имея к тому же перспективу, которая не снилась Гарду. Сидя сейчас перед тремя преступниками, хранящими упорное молчание. Гард лихорадочно размышлял, что ему делать. Ясно было одно: операцию следует завершить ювелирно тонко, так, чтобы не осталось даже шрама. Никакие графики не должны быть смещены, ничто не должно быть остановлено или отложено. Самолет, из-за которого "бьюик" кружил по городу, убивая время, обязан подняться точно по расписанию, хотя неизвестно было, какой это самолет... Их взяли в лифте - молниеносно, без посторонних глаз, что называется, с ходу. Спящую Рони Фишер - ей, очевидно, они вкололи изрядную дозу снотворного - инспектор Мердок незаметно перенес в машину к "седьмому" и оставил там под наблюдением помощника. Поднявшись в лифте на самый верхний, двенадцатый этаж аэровокзала, считающийся служебным, Гард без подробных объяснений занял пустую комнату, отделавшись от дежурного лаконичным: "Мне необходимо!" - и показав ему жетон на лацкане пиджака. Честер остался внизу и прогуливался вблизи черного "мерседеса", пока к нему не спустился Таратура. Они вместе внимательно обследовали машину, но ничего существенного не нашли, если не считать трех ампул из-под морфинила, шприца, оберток от шоколадных конфет и небольшого странного свертка, в котором лежали два полотенца. Затем Таратура вернулся к Гарду. В первые пять минут удалось выяснить, что молчаливая троица располагает документами на имя Роберта Сболла, Юджина Харри и Ли Кнехта; бумаги, разумеется, могли быть липовыми. В списках пассажиров, направляющихся в Аддис-Абебу, на остров Холостяков и в Токио, эти фамилии не значились, что тоже еще ни о чем не говорило, поскольку продажа билетов осуществлялась без предъявления документов. Было три часа тридцать минут дня. Пассажиры потихоньку подтягивались к желто-синему автобусу, который должен был доставить их к приземистому четырехтурбинному "Конкорду", идущему через десять минут рейсом в Аддис-Абебу. Наблюдая эту картину с высоты двенадцатого этажа, Таратура подумал о том, что мечта его детства опять горит синим пламенем. Гард начинал допрос по второму заходу: - Итак, кто вами руководит? Молчание. - Ваш дальнейший маршрут? Молчание. - Цель кражи? Гробовое молчание. - Хорошо, - сказал Гард. - Попробую играть с вами в открытую, господа! Господа дружно заулыбались. Тот, у которого были документы на имя Юджина Харри - сорокалетний мужчина с белыми бровями и крашеной головой, - положил ногу на ногу. - Начинайте, комиссар! Гард уже раньше всматривался в него, пристально поглядел и на этот раз. Определенно что-то вспомнив, он сказал: - Мне известно, что девочку зовут Рони Фишер, она была украдена сегодня утром на площади Примирения... - Мы тоже читаем газеты! - бесцеремонно перебил Харри. - Я знаю также, - не обращая внимания на реплику, сказал комиссар, - что в этом хищении вы не принимали участия. Ребенок был передан вам в час пятнадцать у кафе "Нимфа". Зато вы... - Гард повернулся к Юджину Харри, - вы были старшим группы, которая похитила пятилетнего Майкла Честера в парке Сента-Клосс, в районе Круглых прудов, 24 мая, в двенадцать сорок дня! - Фью-у-у! - присвистнул Харри, то ли удивляясь, то ли выражая восхищение осведомленностью комиссара. - Состав вашего преступления налицо, - сказал ему Гард. - Нам хватит этого, чтобы посадить вас за решетку. Но если вы... - Как рэкетиров? - перебил Харри. - Возможно, - сказал Гард. - Ну и валяйте! Гард понял много больше того, что хотел сказать Харри. "Конечно, из двух бед он предпочитает наименьшую..." - подумал комиссар, но взгляд его, скользнув по стене, остановился на часах. Они показывали сорок минут четвертого. Взревели турбины "Конкорда". Еще минута - и с этим рейсом, быть может, улетит последняя возможность проникнуть в тайну исчезновения детей. Или шансы сохраняются до следующего рейса? Харри тоже посмотрел на часы. Ни один мускул на его белесом лице не отразил волнения. Было похоже, что и в этой компании он исполняет обязанности старшего. "Конкорд" взмывал в воздух. Ну что ж, придется начинать новый тур, надеясь на выигрыш второго промежуточного финиша. Когда он? В 16:10? Всего тридцать минут форы? - Я знаю, наконец, - начал Гард тоном, каким актеры обычно произносят "под занавес" самые сильные и впечатляющие реплики, - что оба ребенка имеют генетический код конфигурации АЦХ! - Чего?! - вырвалось у Сболла. Троица переглянулась. Кажется, Гард знал даже больше того, что знали они, но совсем не то, что ему сейчас было нужно. Он посмотрел на Сболла, держащего руки между сжатыми коленями, на Кнехта, тоскливо смотрящего в окно, на развалившегося на стуле Харри... Пешки! Элементарные пешки в сложной шахматной партии, которую играет чья-то опытная рука! В самом деле, подумал Гард, старые "моржи" Пуся стригли детей и делали невинных кукол, даже не подозревая, что кто-то пользуется их данными. Тур Сайрус прятал кукол в сейф, понятия не имея о том, что они исчезают и возвращаются. Старик сторож таскал кукол в генетическую лабораторию, уверенный в том, что не делает ничего противозаконного. Гард мог биться об заклад, что и сотрудник лаборатории не знал истинных целей своих заказчиков, что он работал по принципу: берите ваши анализы - давайте мои деньги! Подонки, которые крали детей, тоже не догадывались, зачем их крадут: подонков устраивало то, что гонорар они получают сразу. А потом они передавали "товар" новым подонкам, обязанным всего лишь доставить его к определенному рейсу на аэродром. По логике вещей лететь должен кто-то еще, но кто? Звенья в цепи... Смешно насиловать их вопросами о том, кто ими руководит и каковы цели хищения. Пустое все это, пустое! Они знают лишь звено предыдущее и звено последующее. Но как сделать, чтобы цепь не оборвалась? Как поступить с ними? Что им сказать? Хоть лопни! Предложить им деньги? Шикарные виллы на берегу Адриатики? Яхты? Политическое убежище в Месопотамии? Свободу? За одно только слово: кто следующий в мрачной цепи преступления? Но даже если бы Гард располагал такими богатыми возможностями, он все равно был бы бессилен. Нельзя перекупить то, что уже продано сатане. Эта троица при всех случаях теряла неизмеримо больше того, что могла получить у Гарда - она теряла жизнь! Это было понятно с самого начала. Только звериный страх перед теми, кого они, вероятно, и в глаза-то не видели, но кому запродали души, мог заставить их держать язык за зубами. Они наверняка знали, что от сатаны никуда не уйдешь, не улетишь, не уплывешь и не спрячешься, что электрический стул по сравнению с муками, на которые обрекает сатана за предательство, - благо. И все же Гард сделал еще одну попытку их разговорить. - У вас есть дети? - обращаясь к Сболлу, сказал он. Сболл пожал плечами. - Не знаю, комиссар! Харри громко рассмеялся. - Сто сорок девять детей бесследно исчезли за последние два с половиной года, - жестко произнес Гард. - Смейтесь, Харри, если вам смешно! Сто пятидесятым был Майкл Честер. Сто пятьдесят первой могла стать Рони Фишер... - К чему эта арифметика, комиссар? - процедил сквозь зубы помрачневший Харри. - Везите нас в управление, там в камере хоть прохладней! Таратура так сжал кулаки, что они побелели. - Позвольте мне, шеф? - тихо сказал он, приподнимая свое могучее тело. Гард отрицательно покачал головой. У этой троицы был страх куда сильнее страха перед инспектором. Часы на стене показывали сорок минут четвертого. И вдруг открылась дверь. Вошел Честер. За его спиной стоял усатый водитель малолитражки. Фред увидел его не сразу, но, когда увидел, обрадовался, как старому знакомому. Сначала Честер любовался платной стоянкой для автомашин, куда пассажиры, отправляясь в далекие рейсы, ставили до возвращения свои "колеса". Это была не стоянка, а настоящая выставка, как будто специально организованная многочисленными фирмами в рекламных целях. Пожалуй, только "норд-вест" был представлен на ней в единственном экземпляре. Фред смотрел на машину с нескрываемой завистью: модель и в самом деле была что надо! Потом он увидел усача, который зачем-то подошел к своему "норд-весту". С этого момента Честер от нечего делать не выпускал его из вида. Усач поглядывал на часы, которые были у него на руке, и на часы, которые были на фронтоне аэровокзала, как будто хотел убедиться, что какие-то из них врут, и это вранье истолковывал в свою пользу. С некоторой надеждой на лице он устремлялся навстречу каждому, кто решительно шел в его сторону, но по мере сближения как-то растрачивал свой пыл и постепенно угасал. Однажды он приблизился к какому-то человеку с острой бородкой, что-то спросил у него, но получил в ответ недоуменное выражение лица, которое сменилось откровенным любопытством. Усач немедленно ретировался, не оглядываясь, а острая бородка, наоборот, трижды поворачивалась ему вслед. Прохаживаясь вдоль тротуара, у которого стоял черный "мерседес". Честер постепенно увеличивал количество шагов в обе стороны и однажды оказался совсем близко от усача. - Хелло! - сказал Фред, дружелюбно улыбаясь. - У вас отличная машина! Вы просто на равных тягались с нами на шоссе! Усач искусственно улыбнулся, почти не взглянув на Фреда. По всей вероятности. Честер никак не походил на человека, которого с таким нетерпением он ожидал. - Простите, - не унимался Фред, - какова максимальная скорость "норд-веста"? - Сто сорок, - коротко ответил усач. - Извините, мне некогда. - Здесь всем некогда, - философски заметил Фред, имея в виду главным образом себя и своих друзей. Усач с некоторым интересом поглядел на собеседника, проявившего странную назойливость, и осторожно спросил: - Вы тоже летите? - Боюсь, что нет, - вздохнув, откровенно сказал Честер. - А вы? - Удивительное совпадение, - ответил усач. - Я тоже еще не знаю... Кого-нибудь ждете? - Ого! - сказал Честер. - Еще как жду! - Я тоже! - как будто обрадовался водитель малолитражки. Они сделали рядом несколько шагов. В душе усача явно боролись противоречивые желания, и, посмотрев на часы, он дал одному из них победить другое. Еще раз смерив Честера с головы до ног, усач вдруг тихо сказал: - Вы не одолжите мне два полотенца? Вероятно, у Фреда было такое же выражение на лице, как у того господина с острой бородкой. Но уже в следующее мгновение Честера как будто пронзило током: в странном свертке, обнаруженном в "мерседесе", было ровно два полотенца! Не может быть! Ни в одной из нескольких сотен автомашин, стоящих на территории аэропорта, не могло быть сейчас двух полотенец, завернутых в сверток! И никому из полутора тысяч людей, снующих в аэропорте, не пришло бы в голову спросить постороннего человека, не может ли он одолжить два полотенца! Все ясно: пароль!! Лихорадочно думая об ответе, в котором было бы как можно больше нелепостей, но так ничего и не придумав, Фред крепко взял усача за рукав. - В чем дело? - сказал усач. - У меня есть два полотенца, - задыхаясь от волнения, проговорил Честер. - Они хороши слонам. - Каким слонам? - искренне удивился усач. Честер глупо подмигнул ему. - Пойдемте покажу! Усач мрачно последовал за Фредом. Открывая дверцу черного "мерседеса", Честер, как ни торопился, все же заметил, что за ним во все глаза наблюдает "четверка", стоящая визави. "Только бы не помешали, идиоты!" - авансом обругал полицейских Фред. Быстро развернув сверток, оставленный Таратурой на сиденье. Честер показал содержимое усачу. - А где метка? - тихо спросил усач. - Должна быть метка! - воскликнул Честер. - Не может ее не быть! Действительно, вывернув полотенце наизнанку, усач и Честер увидели красное клеймо, изображавшее, как это ни фантастично, слона! Тут уж Фред обалдело посмотрел на водителя малолитражки. - Чего же ты не по форме? - сразу перейдя на "ты", сказал усач. - Поменяли ответ? Или забыл, что ли? Честер опустил глаза, с одной стороны, выражая этим вроде бы смущение, а с другой стороны, боясь разоблачить свое ликующее состояние. - Первый раз, - сказал он. - Тот заболел. - Болваны! - выругался усач. Вероятно, среди преступников он стоял в табели о рангах чуть выше "того". - Дать бы вам всем разок по шее! Где груз? - Там, - сказал Фред, поднимая глаза кверху. - Пошли быстрей. Уже время. - Усач торопливо свернул полотенца и засунул их под пиджак. - Он ждать не будет. - Кто? - не понял Честер. - Кто! Кто! - передразнил усач. - Самолет! В шестнадцать пять убирают трап, вот кто! Пошли. - А как же полотенца? - играл в дурачка Честер. - Ты что, озверел? - искренне удивился усач. - Полотенца идут мне! Понимаешь? Не тебе, а мне! - Это еще зачем? - Ну и людей подбирать стали! - Усач покраснел от негодования. - Для морды, когда я на пляже буду, у меня есть собственное! Соображаешь? Чистое! А эти с меткой! Для креста! Ох, не быть тебе, парень, в нашей компании! В лифте усач неожиданно тихо и даже с какой-то теплотой в голосе спросил: - Груз спит? Ну и прекрасно. Морфинильчик действует... Потом была дверь, за которой находился Гард. Честер сделал последнюю "естественную" попытку: - А для какого еще креста? - Ты о чем? - О полотенцах. - Фред снова опустил глаза. - В Бога веруешь? - сказал усач. - Молись. Такие, как ты, любознательные, долго не живут. И они вошли. Четыре человека бежали прямо по аэродромному полю. Четвертым был Мердок. Комиссар на ходу отдал ему последние указания: - Ребенка через Моргинса вернете матери... Сегодня же договоритесь с ним, пусть даст интервью: рэкетиры, мол, обыкновенные рэкетиры! Удалось, мол, поймать. И пусть назовет две-три фамилии. Из тех, что уже сидят... На его расспросы - молчок. Вернется Гард, у него, мол, и спрашивайте. Куда уехал, тоже не знаю. Эту четверку держать под замком. От них наружу ни единого звука! Ночью аккуратно уберите машины ко мне в гараж... Стюардесса уже закрывала двери. Бегущий впереди Таратура заорал: - Подождите! - Наблюдение из парикмахерской, игротеки и лаборатории не снимать, - продолжал Гард. - Подключите инспектора Хьюса... И последнее: контрольный срок - 2 июня, двенадцать часов дня. Если нас не будет... или не будет вестей... поднимайте тревогу. Идите на доклад прямо к президенту. Это нам мало поможет, но не идти тоже нельзя. И дайте материал в прессу... Я очень на вас надеюсь, Мердок! Трап еще не убрали. Поднимаясь в самолет. Честер шепнул Гарду: - Дэвид, у меня в кармане ни одного лемма! - Ты говоришь так, как будто это впервые. - Да, но... - Не волнуйся. Ужин ты заработал честно. А там видно будет! Самолет не делал прощальных кругов, а сразу взял курс на остров. Гард смотрел в иллюминатор, но так и не увидел Мердока, одиноко стоящего на зеленом поле, перерезанном во многих направлениях бетонными полосами. Они не знали, что им не суждено больше встретиться. 9. ТРИ ХОЛОСТЯКА Пожалуй, сегодня уже не многие помнят, что остров Холостяков когда-то назывался островом Акул. Смена названия произошла лет двадцать назад при довольно любопытных обстоятельствах, наложивших решительный отпечаток на нынешний стиль жизни известного великосветского курорта. На одном из пленарных заседаний Ассоциации миллионеров-холостяков вице-президент Раул Бланкмейстер, ныне покойный, зачитал открытое письмо некоего Эдмонта Бейла... Впрочем, рассказывать об этом надо не так. Остров Акул был сам похож на акулу. Он имел восемьдесят четыре мили в длину, шесть миль в ширину, а в высоту сорок метров, если острова можно характеризовать в трех измерениях. Северная часть, заостренная и изогнутая, словно акулий хвост, выходила в открытое море. Она была голой и мрачной, сплошь состоящей из больших и малых холмов, покрытых гладкими валунами, доставшимися в наследство от ледникового периода. Многократные и утомительные попытки найти там полезные ископаемые ни к чему не привели, и эта часть острова, прорезанная, правда, отличной дорогой, была оставлена в своей первобытной дикости и признана государственной. Зато южная часть могла бы вызвать зависть лучших курортов мира. Отделенная от Ньюкомба проливом, напоминающим Ла-Манш, она полого спускалась к морю, образуя совершенно ровные многоступенчатые террасы, словно нарочно приспособленные для строительства отелей. Желтый песок, целебный воздух, прекрасные источники пресной воды, великолепное море, много солнца, тенистые пальмовые деревья, неумолчно поющие птицы и, наконец, поражающие своей стройной красотой реликтовые сосны, сохранившиеся, говорят, лишь в трех местах земного шара, - не райский ли уголок для тех, у кого есть предприимчивость и деньги в кармане? Увы, коммерцию финансовым акулам самым нахальным образом испортили акулы морские. Их было так много, что не только купаться, но даже оставлять на берегу вещи и съестные припасы было опасно, так как акулы выбрасывались из воды, успев перед смертью проглотить добычу. Остров был обречен. В его южной части открылась единственная харчевня "Петух", в которой редким гостям давали жидкое пиво, салат из морской капусты и отбивные из акульего мяса. Вот тут-то на сцене и появляется впервые Эдмонт Бейл - средней руки миллионер, но зато активный член Ассоциации миллионеров-холостяков. Собственно, появляется он не на сцене, а на острове, в харчевне "Петух", где съедает одну отбивную, а затем долго думает, решая в уме сложную задачу. Затем происходит пленарное заседание, на котором ныне покойный Раул Бланкмейстер и зачитывает открытое письмо Эдмонта Бейла. Письмо следующего содержания: "Уважаемые холостяки! Братья по кларкам! Я вынужден открыться перед вами: вот уже три года, как я женат. (Гул возмущения в зале.) Более того, у меня есть годовалая дочь. (Крики: "Позор!", "Долой его!".) Но я слишком поздно осознал ошибку и раскаиваюсь. Судьба жестоко наказывает меня одним тем, что я вынужден покинуть нашу славную ассоциацию. Но прежде чем распрощаться с вами, я хочу хоть немного облегчить свои страдания. ("Только не за наш счет!") Уважаемые холостяки! Вот уже много лет мы занимаемся тем, что изыскиваем возможность разумно тратить наши лишние кларки. Так вот, дорогие братья по кларкам, я хочу предостеречь вас от тех... ("А ты кто такой?!")... кто предложит вам создать на острове Акул курорт для холостяков! ("А почему бы и нет!", "Захотим - и построим!") Я знаю, что скажут вам совратители ваших миллионов! ("Пророк нашелся!") Объедините капитал, скажут они, и поставьте на южной части острова заградительную сетку! ("Прекрасная идея!") Это будет стоить всего шестьдесят миллионов кларков! ("Сколько?", "Сколько он сказал?!") Но позвольте дать вам искренний совет: ни в коем случае... ("Долой!", "Это уже слишком!", "Он еще смеет советовать!")... не соглашайтесь! Не осваивайте остров Акул! Это гиблое дело!.." Дальнейшее потонуло в сплошном протестующем реве, и письмо Эдмонта Бейла так и не было дочитано до конца. Тут же вопреки его совету был создан Комитет по освоению, составленный из шестнадцати отъявленных холостяков. В ближайшие три дня были выкуплены у государства (разумеется, по взвинченным ценам) участки на южном берегу острова. Полным ходом началось строительство морского порта, аэродрома, сорока трех отелей, множества ресторанов, пляжей, баров, станций обслуживания автомобилей, купальных залов, подземных гаражей, бассейнов, канатных дорог и парикмахерских салонов. Стальная сетка, словно намордник надетая на утолщенную южную часть острова, действительно обошлась в шестьдесят миллионов, если не считать пособий, выплаченных семьям тридцати шести водолазов, погибших при ее установке. Морские акулы, потыкавшись мордами в решетку, сдались, подняв кверху острые плавники и признав бесспорную победу за миллионерами, объединившими свои усилия. Спрашивается, что со всего этого имел Эдмонт Бейл, так неуклюже пытавшийся предостеречь своих братьев от рокового шага? Форменный пустяк: отель "Ум хорошо, а кларк лучше", расположенный на самой ровной террасе, у самого желтого пляжа - на участке реликтовых сосен, купленном Бейлом за бесценок у хозяина бывшего "Петуха" еще задолго до того, как ассоциация получила открытое письмо. С тех пор остров Акул и стал называться островом Холостяков. Фешенебельный курорт мог спорить своей славой с Дубровниками, Ниццой, Солерно, Золотыми Песками, Сочи и Калифорнией. Ежегодно здесь отдыхали сорок три миллионера-холостяка, до двух сотен семейных миллионеров. Президент, многочисленные министры, наследные принцы из зарубежных государств, всевозможные коронованные и пока еще не коронованные особы, а также самые могущественные короли гангстеров. Кроме того, все, у кого в кармане имелись кларки, могли приехать сюда, чтобы оставить их в карманах холостяков, и прежде всего нынешнего мультимиллионера Эдмонта Бейла. Наконец - что очень важно для понимания стиля курортной жизни, - холостяки с самого начала провозгласили принцип: "Все, что угодно, но только для одиноких!" Мужьям с женами и женам с мужьями въезд на остров был категорически запрещен. Короли и королевы, президенты и президентши, клерки и клеркши - одним словом, семейные пары всех рангов оставляли дома обручальные кольца, селились в разных номерах отелей и церемонно знакомились на пляже, как будто впервые друг друга видели. Разумеется, это была милая и пикантная условность, но играли в нее так, что даже переигрывали. Мужчины ухаживали за своими женами с пылкостью и осторожностью заядлых холостяков, а женщины кокетничали со своими мужьями с такой непосредственностью, как будто никогда не стояли под венцом. Верхом неприличия считалось не только ревновать, но и бросать ревнивые взгляды, а малейший намек на родственность приводил к необходимости покинуть остров. Дело дошло до того, что даже родные братья предпочитали не узнавать друг друга, а сестры, столкнувшись, презрительно отворачивались. Курортной газете дали название "Прекрасное одиночество". Таким образом, почти все на этом острове были друг другу родственники, хотя делали вид, что чужие, и все были воистину чужими, хотя в миру считались родственниками. И только один официальный скандал потряс два года назад нравственные основы миллионеров-холостяков. После смерти почтенного вице-президента ассоциации Раула Бланкмейстера неожиданно выяснилось, что у него имеются шесть дочерей и два сына, не говоря уже о супруге, которые тут же передрались из-за наследства. Недели две подряд центральная печать только и занималась подробным описанием судебного процесса, отпуская при этом ядовитые замечания в адрес ассоциации. Наследство, надо сказать, было немалым и состояло, кроме прочего, из очаровательной монорельсовой дороги, ведущей от аэродрома к побережью, и шикарного отеля под названием "Холостяк из принципа". Трое мужчин, прибывшие вечером 27 мая рейсом из Нью, как раз и воспользовались этим отелем. Всю дорогу Гард тщательно обдумывал план действий. Из чего, собственно, он мог исходить? Сведения были чрезвычайно скупые и сумбурные. Он знал, во-первых, что ребенка должен был сопровождать человек, у которого имелись документы на имя Боба Лангера, и что этот человек не был последним звеном в преступной цепи. Во-вторых, судя по фразе Лангера, сказанной Честеру: "Для морды, когда я буду на пляже, у меня есть собственное полотенце", он должен был (или просто хотел?) выйти на пляж. Логичным было предположить, что опасность и сложность задания, которое выполнял Лангер, не позволяют ему вести на острове беззаботную жизнь курортника. Скорее всего выход на пляж диктуется необходимостью. Но какой? Не там ли должна произойти встреча с очередным звеном? Если там, то, спрашивается, где в это время могла бы находиться Рони Фишер? Хотя детей на острове Холостяков было пруд пруди, все же появление мужчины с ребенком являлось отличным поводом для сенсационной заметки в "Прекрасном одиночестве" со всеми, как говорится, вытекающими последствиями. Не учитывать этого преступники не могли. Значит, Боб Лангер должен выходить на связь один, оставив где-то спящую Рони? Где? Очевидно, в отеле. Где ж еще? А то, что именно спящую, косвенно подтверждалось найденными у Лангера шприцем и ампулами с морфинилом. Наконец, Гарду надо было решить вопрос о том, какой из сорока трех пляжей годился преступникам для связи и в каком из сорока трех отелей мог остановиться с ребенком Боб Лангер. Вероятнее всего в том, который находится ближе всего к аэродрому, с одной стороны, и к пляжу - с другой. Чем короче эти пути, тем легче преступникам. Если так, то лучше "Холостяка из принципа" нечего и желать. Прямо на аэродроме можно сесть в закрытую кабину "раулки", как называли курортники монорельсовую дорогу, ныне принадлежащую жене покойного Раула Бланкмейстера, и прямым ходом добраться до отеля "Холостяк из принципа", а уж тут всего десять метров до пляжа. Конечно, "Ум хорошо, а кларк лучше" более комфортабельный отель, и путь от него к пляжу, хоть и длиннее, проходит через рощу великолепных реликтовых сосен. Но, как справедливо решил Гард, преступникам должно быть не до комфорта и эстетических наслаждений. В-третьих - и это, пожалуй, самое сложное, - Гарду следовало угадать, для какого креста были нужны Бобу Лангеру два полотенца с метками. То ли на пляже был какой-то крест, который он был обязан накрыть полотенцем, то ли сам обвязаться ими крест-накрест, то ли вышедшие к нему на связь преступники должны были в виде пароля положить на полотенца какие-то кресты... Вариантов рисовалось так много, что Гард перестал ломать над ними голову, тем более что все пароли традиционно строились по принципу наибольшей алогичности. Разумеется, Гард понимал, что все его предположения в известном смысле не стоят и лемма. Прямо на аэродроме Боб Лангер мог преспокойно передать ребенка в другие руки, получив взамен разрешение два-три дня поваляться на пляже. В этом наипростейшем варианте, правда, не было ясного места для полотенец и креста, но кто сказал, что место это должно быть ясным и что таинственные предметы вообще имеют отношение к передаче ребенка, а не, положим, к получению Лангером гонорара за работу? Одновременно с этим Гард понимал и то, что в его положении надо учитывать только те варианты, к которым ведет ниточка из неосторожных фраз, сказанных водителем малолитражки Фреду Честеру. Ведь после знакомства с Гардом потрясенный Боб Лангер прочно умолк, да и не было времени его допрашивать... Так думал комиссар, сидя в самолете и уже не имея возможности посоветоваться с Таратурой и Честером. С того момента, как они очутились в салоне тихоходного, но вместительного "птеродактиля", курсирующего между Нью и островом Холостяков, они не должны были знать друг друга. Внешняя независимость диктовалась тактическими и конспиративными соображениями и, кроме того, облегчала взаимную подстраховку. Все трое знали лишь о том, что жить нужно в отеле "Холостяк из принципа", по возможности в соседних, граничащих между собой номерах и кто из них какую роль должен играть. Об этом Гард шепнул Таратуре при выходе из самолета, шагая по трапу за его спиной, а Таратура сказал Честеру, сев с ним вместе в одну кабину "раулки". Вид у Таратуры уже был надменным и чопорным: он поспешил войти в роль, поскольку Гард приказал ему быть "миллионером". Честер долго не мог уснуть. Балконная дверь была распахнута настежь, доносился шум прибоя, и эти равномерные, тяжелые вздохи будоражили мозг, и без того настроенный на грустные размышления. "Кто знает, - думал Фред, - не находится ли Майкл где-то совсем близко? И тоже, наверное, не спит и мучительно соображает, что же это такое случилось, если не приходят за ним мама с папой..." Допустить, что сына нет в живых, Честер не мог. Ночью ему приснился сон. Как будто он стоит на капитанском мостике белоснежной яхты, а по веревочной лестнице быстро взбирается на фок-мачту маленький Майкл. Сердце Фреда сжимается от тоски: сын может сорваться в море, а вокруг акулы, их не видно сейчас, но всем существом своим Честер чувствует, что они ждут добычу. Еле держится Майкл, слабея на глазах, и вот уже опустил одну руку... "Майкл!" - кричит Честер. И просыпается. Фу, какой жуткий сон! Была бы рядом Линда, она бы сказала: "Не к добру это, Фреди, с Майклом что-то случится". Уже случилось... И вдруг - не во сне, а наяву - Честер отчетливо представил себе, что происходит с украденными детьми. Здесь, в курортном городе, есть тайный ночной клуб, в котором за большие деньги миллионерам показывают, как в огромном бассейне, наполненном прозрачной зеленой водой, акулы пожирают ребенка! Было уже светло. Весь покрытый холодной испариной, Честер быстро оделся и вышел из номера. В кафе за одним из столиков он тут же увидел Таратуру. Инспектор уже покончил с завтраком и нахально читал "Биржевые ведомости", попыхивая отличной гаванской сигарой. Не имея сил оставаться в одиночестве, Честер подошел к столику, близко стоящему к Таратуре, и сел так, что их спины оказались в метре друг от Друга. - Кофе и джем, - сказал Фред официанту, молодому человеку лет шестнадцати, мгновенно появившемуся рядом, - и пачку сигарет. - Может быть, сигару? - предложил официант. Фред отказался. Он мог, конечно, последовать примеру инспектора, тем более что на острове было принято жить в кредит, расплачиваясь по счетам лишь за день до отъезда, а у Гарда, надо полагать, была с собой чековая книжка. Но Честер не имел привычки курить сигары и не хотел изменять себе даже за чужой счет. Еле дождавшись ухода официанта, Фред сказал, не поворачивая головы: - Мне приснился ужасный сон! - С приятным пробуждением! - тихо ответил Таратура, переворачивая страницу "Ведомостей". - Я, кажется, понял, куда деваются дети! - Куда? Словно из-под земли вырос официант и поставил перед Честером серебряный кофейник и блюдечко с джемом. Подождав секунду, не последует ли какой-нибудь новый заказ - заказ не последовал, - он пододвинул Фреду еще одно блюдце с пачкой сигарет и мягко отошел от стола. - Их скармливают акулам в тайном клубе миллионеров-холостяков! - выдохнул Честер. Таратура поперхнулся сигарным дымом, но тут же взял себя в руки и тихо сказал сам себе: "Тс-с!" Затем спокойно повернул еще одну страницу "Ведомостей". - С перцем? - спросил он, не оборачиваясь к Фреду. - Ты осел! - возмущенным шепотом воскликнул Фред. - Я не шучу ни одной секунды! Таратура поднял голову и медленно обвел глазами кафе. То же самое сделал Честер, явно почувствовав неуместность своего громкого восклицания. Но нет, оно не вызвало ничьего интереса. Ближе всех к Фреду завтракал в одиночестве седой господин лет пятидесяти, демонстративно отвернувшись от дамы примерно такого же возраста, которая сидела за соседним с ним столиком. Они были похожи друг на друга, как могут быть похожи брат с сестрой или супруги, прожившие вместе не один десяток лет. В другом конце зала оживленно беседовали два господина, откровенно показывая окружающим свежесть своего знакомства и отсутствие между собой даже намека на родственность. Больше в кафе никого не было, если не считать мальчика лет семи, который, промокнув салфеткой губы и сделав даме незаметный жест рукой - я, мол, пошел, пока! - уже поднимался из-за стола. - У тебя есть какие-нибудь данные? - слегка умерив веселое настроение, тихо спросил Таратура. - Нет, я это понял. Таратура чуть поднял и опустил плечи. - Тогда при чем тут АЦХ? - произнес он. - Или акулы обожают детей только с таким генетическим кодом? - Ты полагаешь? - с надеждой в голосе сказал Честер. - Об этом я как-то не подумал. - Прости меня, Фред, но я иногда думаю, глядя на тебя: ну и характер! Я бы в твоем положении не улыбаться, не шутить не мог... - Считай, что это нервное, - строго сказал Честер. - Где Гард? - Не знаю, - тихо ответил Таратура, рассматривая сгоревшую треть сигары. - С утра он купался, но креста не нашел. Мы встретились с ним у лифта. Нам с тобой ведено к десяти быть на пляже. Займешь место недалеко от меня. Кстати, возьми себе купальный костюм. Это рядом, в салоне. - А ты? - Ого! - сказал Таратура. - Еще вчера вечером. А какой у меня "бьюик", Фред! Ты сдохнешь от зависти. - Напрокат? - Ну и что? Мы, миллионеры, можем позволить себе... - Таратура вдруг умолк и через паузу тихо сказал: - Фреди, закрываем фонтаны. Опять она! Действительно, в кафе входила та самая девица, которая летела вместе с ними в самолете. Еще в воздухе она не очень, правда, явно, но все же проявила интерес к Таратуре, кресло которого стояло наискосок от нее. Несколько раз обернувшись, инспектор ловил пристальные взгляды, в которых не было откровенного заигрывания, что и смутило его. Поговорить о девице "трем холостякам" подробно не удалось, поэтому каждый придумал себе наиболее подходящую версию. Таратура решил, что она определенно из "этой шайки", причем что-то заподозрила и выбрала объектом наблюдения именно его, как самого внушительного и потому, вероятно, главного; не зря девица остановилась в этом же отеле и сняла номер, соседствующий с номером инспектора. Честер, оценив внешние данные попутчицы - она была типичной голливудской красавицей, но, пожалуй, несколько крупноватой для солистки и более подходящей для роли "блондинки из кордебалета", - подумал: "Везет же дуракам!" - имея в виду Таратуру и полагая, что красавица просто ищет курортные приключения, начав уже в воздухе. Что касается Гарда, то при всех случаях он посоветовал бы Таратуре соблюдать осторожность, о чем и предупредил его, встретив у лифта. Ей было лет двадцать. Белые узкие брюки с золотыми "молниями", расклешенные внизу, белая блузка с громадным декольте, прямые светлые волосы и теннисная ракетка в чехле из шагреневой кожи - все это, естественно, не могло не привлечь внимания мужчин, находящихся в кафе. Двое, оживленно беседовавшие в другом конце зала, мгновенно умолкли, завороженные спортивным видом и здоровой красотой девушки. Седой господин тоже прервал завтрак. Блондинка на секунду задержалась в дверях, но очень быстро нашла Таратуру. Ее ресницы, покрашенные в голубой цвет, дрогнули. Решительно пройдя к столику, стоящему близко к тому, за которым сидел инспектор, она как бы случайно задела ракеткой "Биржевые ведомости". - Ах, извините, - сказала красавица. - Ничего, - буркнул Таратура и тут же удалился, даже не посмотрев на девицу. В глазах у нее на мгновение вспыхнула ярость, но Фред не понял, то ли она была вызвана уязвленным женским самолюбием, то ли явилась реакцией малоопытного сыщика на неудачу. Гард полусидел-полулежал в шезлонге, раскинув руки и подставив себя солнцу. Босой ногой он нежно гладил песок, и это было единственное движение, которое позволил себе комиссар. В остальном он казался гипсовым изваянием, выставленным на пляж для просушки. Вот уже двадцать минут Гард не шевелился, резко контрастируя со всеми, кто был вокруг него. Глаза комиссара были прикрыты дымчатыми очками-зеркалками, и Честер подумал, что даже они сомкнуты. Прямо у ног Гарда с вызывающей откровенностью лежали два полотенца метками кверху, положенные крест-накрест. "Ну что ж, - решил про себя Честер, - если Дэвид пробует этот примитивный вариант, значит, и в нем есть смысл. Чем черт не шутит!" Шагах в двадцати от Фреда - и, стало быть, в тридцати от комиссара - расположился Таратура. Он взял в салоне аппарат для загорания, который принесли на пляж два дюжих парня: длинное ложе, собранное из тонких алюминиевых трубок и снабженное системой рычажков, подставок и подвесок. Инспектор не просто лежал, а, можно сказать, возлежал между небом и землей, вставив руки и ноги в специальные отверстия, и через определенные промежутки времени, которые зависели от нажатия на крохотный рычажок, аппарат сам переворачивал его со спины на бок, с бока на живот, а потом в обратном порядке. Со стороны казалось, что мощное тело инспектора, как баранья туша, медленно крутится на вертеле, поджариваясь на горячем солнце. Таким образом, как понял Фред, Таратура обеспечил себе отличный круговой обзор, не вызывая ничьего подозрения. Вокруг сидели, лежали, стояли и ходили полуодетые люди, демонстрируя друг другу разнообразие фигур и пляжных костюмов всевозможных расцветок. Некоторые, надев легкие акваланги и вооружившись подводными ружьями, уходили подальше в море, хотя всем было известно, что стальная решетка сделала его почти дистиллированным. Впрочем, кое-какая рыбешка все же имелась - ее, говорят, ночами завозили в цистернах и выпускали в прибрежные воды. Честер лег прямо на песок, отодвинув в сторону надувную подстилку, и закрыл глаза. Увы, ни море, ни солнце, ни воздух, ни веселое разноголосье пляжа его не радовали, а скорее раздражали. Он чувствовал себя солдатом, странным образом оказавшимся не на поле боя, а на поле отдыха, и ему казалось, что все замечают это, как будто он одет не в тонкие шерстяные плавки, а носит на себе тяжелое воинское обмундирование: за спиной рюкзак, на ногах ботинки, портупея сжимает грудь, а в руках - автомат. Странная тень легла на лицо Честера, и он открыл глаза. Над ним стоял человек в широкополой шляпе, в шортах и в красном шелковом шарфике, небрежно повязанном вокруг шеи. Через плечо на длинном ремне он держал мольберт, в руках - коробочку (вероятно, с кистями и краской), а на лице его была написана нерешительность, словно он выбирал, но не мог выбрать место, где бы пристроиться. Оглядев пространство между Фредом и Таратурой, он, будто прицелившись, посмотрел на море, потом на отель - каков, мол, вид? - и, цокнув языком, пошел дальше. Точно так же он остановился в трех шагах от Гарда - комиссар не сделал ни одного движения - и вновь прицелился. Нет, не годится! Широкополая шляпа медленно удалилась, и скоро Фред потерял ее из вида. Таратура тоже коснулся рычажка, переворачивая себя в сторону, противоположную той, в которую ушел художник. Какая-то пара, выйдя из моря, прошла в непосредственной близи от Гарда, и молодой человек будто бы невзначай наступил на полотенце с меткой. Фред тут же поднял голову, и Таратура застыл на левом боку, почти не дыша. Но молодой человек нагнулся, поправил полотенце и что-то сказал Гарду. Комиссар согласно кивнул. "Наверное, извинился, - подумал Честер. - О Боже, как велики глаза у подозрительности!" Шло время. Появлялись еще какие-то люди, проходили мимо Гарда и даже обращались к нему с вопросами, неизменно вызывая напряжение мысли и нервов у Честера и Таратуры - вероятно, у комиссара тоже, - но затем исчезали, подтверждая действительную случайность своего появления. Гард трижды выкупался и трижды обсох, прежде чем на пляже вновь появился человек с мольбертом. На этот раз он был не один, а в сопровождении высокого худого господина, чем-то напоминающего главного героя из последнего нашумевшего романа Вайс-Вайса "Пришелец в никуда". Это были они, но, как часто бывает в таких случаях, то, что ждешь с особенным нетерпением и настороженностью, является незаметно и буднично. Гард уже одевался, когда Таратура повернул себя в его сторону, а Честер обратил внимание на вторичный приход человека с мольбертом. Что произошло в отрезок времени между их обращением к комиссару и его одеванием, ни Фред, ни инспектор не заметили. Аккуратно свернув полотенца и уложив их в пляжную сумку, Гард медленно пошел за человеком с мольбертом, даже не посмотрев в сторону своих помощников. Следом за Гардом шел "пришелец в никуда". Пока Честер, танцуя на одной ноге, натягивал брюки, Таратура снял себя с вертела и исчез, будто его никогда здесь и не было. Бейсболку Фред набросил уже на ходу. Набережная пустовала. Изредка проносились машины, чуть-чуть притормаживая у поворота, ведущего на трассу в глубь острова. Со стоянки, находящейся метрах в пятидесяти от пляжа, медленно сдвинулась с места и пошла в сторону Фреда белая "пантера". Когда она, уже набрав скорость, проехала мимо. Честер заметил на переднем сиденье, рядом с шофером, Гарда. За рулем был "художник", а за спиной комиссара - тот, который пришел из романа Вайс-Вайса. "Что делать? - лихорадочно подумал Честер, озираясь по сторонам. - Что делать?! Почему мы так плохое договорились? - Какой же я болван, что пропустил самое главное! Где Таратура? Он-то куда пропал?!" Но в этот момент из подземного гаража отеля буквально вырвалась на мостовую машина. Это был американский "бьюик", и за рулем сидел голый инспектор. Фред еле успел прижаться к стене дома: "бьюик", стрельнув непрогретым мотором, ушел за поворот. 10. ДОРОГА В ЛОГОВО Когда Гард заметил возвращение на пляж человека с мольбертом, он, внутренне сжавшись, замер в ожидании, и желая и не желая наступления развязки. Да, судя по тому, как человек с мольбертом кругами приближался к Гарду, это был он, да еще не один, а в сопровождении высокого и худого типа. Аналогия с "пришельцем в никуда" почему-то не возникла у Гарда, и он просто окрестил второго Худым в отличие от Мольберта, как он мысленно назвал первого. Вероятно, Мольберт сначала произвел разведку, зато теперь они будут действовать. Или что-то показалось ему подозрительным и он пригласил начальника? Чего гадать? Ждать осталось совсем немного. "Главное то, - подумал Гард, - что они явились наконец по мою душу". Оглядываться на Честера с Таратурой уже не имело смысла: в любом случае нельзя было выдавать их присутствия и хоть какого-то отношения к комиссару. Двое остановились в нескольких шагах от Гарда и о чем-то тихо переговорили между собой. Сейчас, вероятно, они скажут пароль. Гард ничего вразумительного не ответит, возникнет недоразумение, и чем оно может кончиться, неизвестно. Так решил про себя Гард, вовсе не готовый к разговору, который произошел в действительности. - Это ваши? - просто спросил Худой, вплотную подойдя к Гарду и показывая на полотенца. - Да, - коротко ответил Гард, продолжая сидеть в плетеном шезлонге. - Вы один? - Один. - Одевайтесь. И все? Гард не ждал такой лаконичности. Голос у Худого был противно-скрипучий, как будто, прежде чем выйти наружу, он пролезал через слишком узкое отверстие в горле, задевая кости. Комиссар не спеша оделся, свернул полотенца и положил их в сумку. Мольберт и Худой спокойно ждали, не проявляя ни нетерпения, ни удовольствия от медлительности Гарда. - Вы готовы? - спросил Худой. Гард пожал плечами. - Тогда идите за ним. И комиссар пошел следом за Мольбертом. Никакой властности, ни даже тени приказа не было в репликах Худого. Он говорил тихо и просто, спокойно и вежливо, но по-военному коротко. А голос его действительно был противным. Когда они вышли на набережную и подошли к стоянке автомашин. Худой тронул Гарда за плечо. - Груза, конечно, с вами нет? - Нет, - просто ответил Гард. - Ну и отлично. Садитесь. Потом мелькнуло растерянное лицо Фреда Честера - слава Богу, он не выкинул никакой глупости! - и машина свернула на трассу, ведущую в глубь острова. Игра началась, но кто в этой игре был кошкой, а кто выполнял роль мышонка, оставалось пока неясным. По крайней мере для Гарда. Уж слишком свободно они действовали, слишком уверенно и открыто! И хотя Гард добился своего и вышел на след очередного звена, он не то чтобы трусил - он побывал и не в таких переделках, - а здорово нервничал, с трудом сохраняя внешнее спокойствие. Дорога не пустовала, но и не была перегруженной. Навстречу то и дело попадались машины, а один лихой "норд-вест" - на острове, кстати, их было много - даже обогнал "пантеру", которая шла ровно, без напряжения. Курортники, как видно, любили забираться в северную часть острова, чтобы пощекотать себе нервы экзотикой мрачных акульих берегов, а затем с еще большим удовольствием вкушать прелести цивилизованного юга. Все в машине молчали, молчал и Гард. В его положении было бы глупо задавать вопросы, между тем и ответов от него тоже не ждали. Но по всему чувствовалось, что инициатива все же находится в ИХ руках. На одном из поворотов Гард бросил взгляд на боковое зеркало и увидел мелькнувший сзади "бьюик". Ну и прекрасно! Таратура принес комиссару некоторое душевное равновесие. Наконец минут через пятнадцать, когда дорога стала чаще петлять среди холмов, сидящий за рулем Мольберт нажал кнопку на приборной доске. Тотчас откинулась потайная крышка, открыв панель радиопередатчика, и Мольберт повернул одну из ручек. - "Мираж" слушает, - почти мгновенно прозвучал в машине голос. Худой приподнялся с заднего сиденья, наклонился к микрофону, вмонтированному в приборную доску, и доложил: - Я "Пантера". Мы на подходе. - Груза нет? - спросил "Мираж". - Груза нет, - ответил Худой. - Ждите. Прошла минута, в течение которой Гард вновь подумал о том, что они ведут себя как хозяева этого острова, если не боятся передавать сведения открытым текстом. Затем ожил приемник. - Следуйте в зону. Спокойный разговор, никаких восклицаний, ни малейших признаков суеты. Мольберт молча прибавил скорость. Теперь дорога запетляла над берегом, потом вдруг резко повернула в сторону, забралась на плоский холм, но вскоре, как будто заблудившись и найдя саму себя, вернулась и ровно побежала вдоль прибрежных дюн. "Бьюик" Таратуры пропал где-то сзади, и Гард стал опасаться, как бы инспектор не потерял белую "пантеру". Впереди показались какие-то строения, обнесенные высоким темно-зеленым забором. Машина свернула с шоссе, проехала мимо забора, затем миновала странный участок, выложенный квадратными бетонными плитами, и резко замедлила скорость на площадке, составляющей примерно сто квадратных метров, вокруг которой были скалы, и казалось, дальше пути нет, - тупик. Но в правом углу квадрата неожиданно открылась узкая лента шоссе, достаточная для того, чтобы проехала одна машина в ту или в эту сторону, а метров через пятьдесят "пантера" вошла в тоннель. Он не был освещен, ехали как будто на ощупь, и Гард понял, что посторонний водитель здесь шею сломает, и только тот, кто наизусть вызубрил все повороты и зигзаги, сможет беспрепятственно проехать. Наружу машина выскочила так же неожиданно, как и нырнула под землю: сразу, в одно мгновение, появился выход - ровный овал, наполненный чистым голубым небом. Еще сто метров по бетонным плитам - и "пантера" остановилась перед массивными воротами, обшитыми стальными листами. Никто не вышел к ним навстречу, не задал никаких вопросов и не потребовал пропуска. Створки ворот бесшумно разошлись, и машина въехала на территорию того, что они, вероятно, и называли "зоной". Затем ворота так же бесшумно закрылись, отрезав обычный мир от Гарда, вернее, Гарда отрезав от него. Ощущение какой-то ирреальности происходящего не покидало комиссара полиции. Оно возникло еще утром на пляже, когда он выложил дурацкие полотенца не менее дурацким крестом и стал ждать неизвестно чего. Во всем этом было что-то от фарса, от придуманной игры, от той дешевой детективности, которую Гард не терпел, потому что никогда не встречался с ней в жизни. Если учесть при этом, что полотенца, крест, человек с мольбертом, Худой, и этот мрачный тоннель, и створки стальных ворот, и "зона" - все это имело отношение к совершенно непонятному исчезновению детей с генетическим кодом АЦХ, - если учесть все это, можно понять Гарда, который нравственно и духовно был готов сейчас к продолжению таинственностей, а не к тому, что чей-то громкий голос добродушно провозгласит: "Стоп! Продолжение съемки завтра. Всего хорошего, господа!" В действительности ни юпитеров, ни декораций вокруг не было. Была таинственная вилла, исполненная в старинном стиле - со стрельчатыми окнами и множеством резных башенок, - а из дверей виллы вышел к "пантере" пожилой господин в форменной одежде, напоминающей то ли одежду швейцара из Национального банка, то ли охранника из оперы "Казнь жизнью", недавно поставленной труппой Марчелло Пиронелли. - Добрый день, - сказал охранник-швейцар спокойным голосом. - Прошу. Мольберт остался в машине, а Гард в сопровождении Худого и старика поднялся по трем ступенькам. Они прошли с десяток метров темным коридором и очутились в просторной комнате без окон, но ярко освещенной лампами дневного света. Худой молчал, засунув руки в карманы брюк, а старик близко подошел к Гарду. - Простите, - сказал он почти равнодушно, - оружие. И протянул раскрытую ладонь. Пистолет был спрятан у комиссара во внутреннем потайном кармане пиджака и находился точно под мышкой. Раздумывать о том, отдавать его или нет, было бы ошибкой. Гард по себе знал, что малейшая задержка в этом деле всегда производит невыгодное впечатление. Или - или - или, но без раздумий! Конечно, с пистолетом он бы чувствовал себя уверенней, но это была логика полицейского детектива, а не разведчика, в роли которого Гард теперь оказался. Отдать? Какие могут быть сомнения! Они и сами вооружены, чего бы тогда Худому держать в карманах руки, и пистолет у Гарда воспримут как должное, тем более что прежде он принадлежал Бобу Лангеру. Все эти мысли шли параллельно с тем, что делал комиссар. Автоматическим движением руки он вытащил блестящую игрушку, подбросил ее на ладони и протянул старику рукояткой вперед. Старик, даже не глядя на пистолет, сунул его в отворот мундира, а Худой тут же освободил карманы от собственных рук. Дверь, обитая черной кожей, отворилась. В небольшом помещении, напоминающем контору обычного коммерческого предприятия, за письменным столом, отгороженным от вошедших стойкой, сидел чиновник. Иначе его трудно было назвать, глядя на грязно-серый будничный костюм, обильно посыпанный у воротника перхотью, и кожаные подлокотники на рукавах. Лет ему было не более пятидесяти, выражение лица скучающее, пальцы в чернилах. Всей пятерней он почесал редкие седые волосы на шишковатом черепе и посмотрел на Гарда равнодушным взором. - Присаживайтесь, - сказал он, выдержав паузу. От всего увиденного на Гарда повеяло такой заурядной обыденностью, что настроение комиссара резко изменилось. На какое-то мгновение ему показалось даже, что нет никаких гангстеров и рэкетиров, что перед ним вполне миролюбивые люди и что они, извинившись - стоит только чуть-чуть прикрикнуть на них, - приведут живого и невредимого Майкла, объяснив его появление на острове тем, что ребенок заблудился, а это тихое учреждение из благотворительных побуждений подбирает заблудших. Гард досадливо поморщился и тихо выругал себя: шалили нервы. За его спиной астматически дышал старик. Чуть сбоку стоял Худой. Слева и справа подпирали стены странные субъекты в форме конечно же не швейцаров, а самых настоящих охранников! Их оттопыренные карманы сняли последнюю иллюзию безмятежности. Чиновник достал между тем из стола толстую папку и принялся неторопливо листать подшитые в ней документы, деловито слюнявя палец. Найдя что-то важное, он поднял глаза на Гарда и повторил: - Садитесь, садитесь. Стесняться нечего. Гард опустился в глубокое кресло. - Итак, вы кто? - спросил чиновник. - Ваше имя? Гард задумался, поджав губы, и одними глазами, не двигая головой, оглядел присутствующих, словно оценивая, стоят ли они того, чтобы он назвал им свое имя. Вопрос был прямой, отвечать тоже следовало прямо, но что? Может, совсем не отвечать? Но какое найти для этого оправдание? Или называться Бобом Лангером? А вдруг они знают его или имеют его фотокарточку? Глупо. - Я хорошо помню инструкцию, - сказал Гард. - Подобный вопрос мне может задать только шеф. На лице чиновника отразилось сомнение: мол, черт его знает, может, и есть такая инструкция. Во всяком случае, он сделал вид, что ответ Гарда его удовлетворил. - Допустим, - сказал чиновник. - А где груз? - Наоборот, - сказал Гард, - я прибыл за грузом. - Вышла ошибка... - У нас ошибок не бывает, - перебил чиновник, и все вокруг заулыбались. - Можете прочитать. И он, аккуратно разгладив ладонью бумагу, вынутую из папки, протянул ее Гарду. "Вылетаю слонихой, двадцать седьмого. Стив". И снова Гард удивился тому, что сообщение было передано с примитивной шифровкой да еще по цивильному адресу: "Дине Динст, отель "Холостяк из принципа", остров Холостяков". - Ну-с, - улыбнулся чиновник. - Где же "слониха"? - Не знаю, - сказал Гард с тупостью, делающей честь рядовому полицейскому, но не комиссару полиции. - Меня это не касается. Я выполняю поручение. - Какое? Он не спросил "чье", вероятно памятуя о том, что Гард все равно не будет называть фамилии. - На этой неделе сюда был доставлен "слон", - сказал комиссар, решив пользоваться их же терминологией. - Его нужно срочно вернуть. - Мальчика? - удивился чиновник. - Да, - сказал Гард. - Майкла Честера?! Они ничего не скрывали! Подобная откровенность могла быть свойственна лишь тем людям, которые не делают ничего предосудительного или уверены в абсолютном сохранении тайны. А такая уверенность возможна в двух случаях: либо они доверяют Гарду, либо решили не выпускать его из зоны никогда. Если так, значит, они располагают о нем большими сведениями, чем он может себе представить? Кошка - это они, мышь - это Гард. И сейчас их задача - установить каналы, по которым посторонний человек проник в зону. Они хотят разгадать истинную цель Гарда, чтобы обезопасить себя на будущее? Где же была совершена та роковая ошибка, которая раскрыла им карты комиссара полиции? Впрочем, гадать не имело смысла: Гард действовал вслепую, ошибок могло быть много. Но вдруг они ему доверяют? Рассчитывать на это трудно, шансов почти никаких, но надо держаться до последнего. - Имя ребенка мне неизвестно, - сказал Гард. Чиновник всей пятерней почесал череп. Потом зевнул, постучав ладошкой по открытому рту. - Та-а-ак, - сказал он. - Почему нас никто об этом не информировал? - Откуда я знаю? Начальству виднее. - Это верно, - согласился чиновник. Наступила продолжительная пауза. Разговор явно засыхал на корню, и это обстоятельство начинало раздражать комиссара. Уж лучше бы они спрашивали его с большим пристрастием, это помогло бы Гарду что-то понять, о чем-то догадаться, определить их истинное отношение к себе и выработать собственную тактику. - Послушайте, - решительно сказал комиссар, - если вы не берете на себя смелость решить это дело... - Чего вы кипятитесь? - перебил чиновник. - При чем тут смелость? Сначала подтвердите свои полномочия, а уж потом упрекайте в несмелости. Что ж, резон в этих словах был. - Разве недостаточно того, что я здесь? - сказал Гард, неожиданно вызвав дружный смех. Смеялись все окружающие. Чиновник тоже. Потом он сказал: - Это не вы нас нашли, а мы вас. Ну ладно, продолжим. Итак, кто вы? Ваше имя? Гард встал, и в то же мгновение несколько рук судорожно дернулись из карманов. Небрежным жестом отмахнувшись от пистолетов, комиссар спокойно сказал чиновнику: - Мне это порядком надоело, не знаю, как вас... - Бент, - подсказал чиновник. - Эммануил Бент. - Проводите меня к шефу, я расскажу ему все. - К шефу? - удивился Эммануил Бент и странно посмотрел на Гарда. А ведь этот Бент и в самом деле был чем-то похож на старика Чарльза Бента из игротеки "Крути, малыш!". Братья? Отец и сын? Очень интересно! - За три года работы в этом почтенном учреждении, - сказал между тем чиновник, - я ни разу не видел шефа. А вы хотите к нему. Уж лучше сразу проситься на тот свет. И вновь окружающие расхохотались. - В таком случае, - садясь в кресло, сказал Гард, - вы не услышите от меня больше ни слова. - И не надо, - миролюбиво согласился чиновник. - Вы и так не со мной разговаривали. И он пальцем, измазанным чернилами, ткнул в микрофон, торчащий из письменного прибора в виде подставки для авторучки. Гард вынул сигарету и закурил. Да, кстати: они ни разу его не обыскали! Впрочем, Гард тоже не обыскивал тех, в ком был уверен, что ничего лишнего у них все равно не обнаружишь. Своеобразный шик особо квалифицированных специалистов! Итак, что будет дальше? А пусть они сами думают! Относительная безопасность Гарду так или иначе обеспечена: пока они не выяснят его истинные цели и способ проникновения в зону, никто не посмеет пальцем тронуть комиссара. Пожалуй, на данном этапе это единственный его козырь. Воспользоваться им? Или, по крайней мере, проверить его наличие? Вот взять сейчас и решительно направиться к двери. Стрелять не будут - это точно. Будут бить? Нет, не похоже. Эти двое, что подпирают стенку, такие громилы, что могут одним ударом свалить быка. Они не бьют. Они убивают! Чиновник будет вынужден их остановить. Старик не в счет, а Худой слишком худ. Попробуем! Гард встал, повернулся лицом к двери и спиной к чиновнику, решительным жестом отодвинул старика, отшвырнул Худого, но тут же почувствовал на плече тяжелую руку охранника. - Не трогайте, - спокойно произнес Гард, даже не поворачивая головы. - Это опасно. Я выполняю задание, мне некогда точить с вами лясы. Или немедленно ведите к шефу, или я сам пойду! Ну? - Внимание! - раздался вдруг чей-то голос, грудной и мягкий, принадлежащий то ли мужчине-тенору, то ли женщине-контральто. - Прошу всех сесть! - Голос шел из репродуктора, установленного под потолком в углу комнаты, и все, не исключая Гарда, тут же ему повиновались. - Я попрошу вас, Бент, приготовить господина и доставить его ко мне по форме "четыре-А". - Вас понял, - сказал Эммануил Бент. Он нажал на крохотном пульте какую-то кнопку. Через минуту в стене отворилась потайная дверь, и в комнату вошел человек в белом халате. В руке он держал шприц, наполненный какой-то жидкостью. Не задавая вопросов, он точно определил Гарда и подошел к нему. - Руку, - коротко сказал он комиссару. Гард без колебаний засучил рукав. Последнее, что он запомнил, была короткая боль от укола. 11. ТОРЕАДОР, СМЕЛЕЕ В БОЙ! Таратура вернулся к двум часам дня. Честер отсутствовал. Ключ от его номера, как заметил инспектор, благополучно висел внизу у портье. Чертыхнувшись, Таратура отправился в тир, чтобы как-то убить время, и за полтора часа в полном одиночестве забрал почти все призы, вызвав у владельца восторг, граничащий с инфарктом. Последнюю серию он бил из лучевого ружья, двумя первыми выстрелами подняв на дыбы медведя, а следующими сорока восемью не только не выпустив его из круга, называемого "заколдованным", но и не дав опуститься на передние лапы. - Вообще-то профессионалы у нас не играют, - сказал тучный владелец тира, смахивая со лба пот. - Это равносильно тому, как если бы я был обжорой и спорил с вами,