ипичный осенний удар грома по двенадцатому разряду! Рвущееся полотно! Вы понимаете? И это - весной! Между тем готов провалиться сквозь землю, что в это время года гром бывает лишь шестого разряда, в крайнем случае не выше седьмого... - Какого седьмого? - недоуменно спросил Гард, переглянувшись с Таратурой, который в свою очередь, стоя за спиной жильца, повертел у виска пальцем. Человек в махровом халате будто и не слышал вопроса комиссара. Он продолжал: - Я вскочил. Прислушался... Тихо. Глянул в окно - небо чистое! Моя квартира стеной к стене соседа. Странный человек, но это уж ваша забота, господин комиссар. Тогда я выглянул на лестницу. Никого. Ну, думаю, опять приснилось. - Что значит - опять? - быстро спросил Гард, но и этот вопрос был оставлен без внимания. - И лег спать, комиссар. Глаза открыты. И тут меня вроде толкнуло! Ну не может гром по двенадцатому разряду быть весной! Не может! Накинул, простите, халат - и к телефону... - Одну минуту... - Гард тронул человека рукой за плечо и повернулся к Фуксу. - Что у вас? - Немного терпения, комиссар, - сказал Фукс. - Мне уже ясно, что семью семь - сорок девять. Гард улыбнулся: старик в своем репертуаре. Если он говорит "семью семь - сорок девять", дело идет к концу. - Так что же значит "опять"? - повернулся Гард к махровому халату, но того уже не было рядом. Странный жилец, жестикулируя одной рукой, повторял свой рассказ Таратуре, разумеется не зная, что помощник Гарда никогда не отличался изысканной вежливостью. - Вы мне мешаете, - сказал Таратура резко и отошел к Фуксу. - Надо поторапливаться, старина. Фукс поднял на Таратуру страдальческие глаза. - Чего только люди не придумывают, - сказал он мягко, с философскими интонациями в голосе, - чтобы усложнить мне работу! Как будто они не знают" что Фуксу уже не шесть лет и даже не шестьдесят, а хлеб не становится дешевле, чем был в Одессе, когда Фукс был ребенком. С этими словами он пристроил к замку очередную хитроумную отмычку. Упрямый замок не поддавался, но вдруг, будто из сочувствия к Фуксу, прекратил сопротивление. Внутри его что-то мелодично звякнуло. Дверь отошла на миллиметр, а Фукс осторожно взял Таратуру за локоть, предупреждая его намерение ринуться вперед. Агенты немедленно положили руки в карманы плащей, а человек в халате встал за спину комиссара Гарда. Когда Фукс ногой резко толкнул дверь, отпрянув при этом в сторону с легкостью и прытью, никак не свойственной семидесятилетнему старику, Гард увидел, как в дверном проеме промелькнуло сверху вниз что-то блестящее и с силой грохнулось об пол. Толпа жильцов, с трудом сдерживаемая агентами, откликнулась общим выдохом, а Фукс, присев на корточки, вроде бы разочарованно произнес: - Домашняя гильотина. Примитив. Фонарь Таратуры осветил темную переднюю. Толпа на лестнице с новой силой подалась вперед. Гард первым переступил порог и наклонился над телом. Рядом опустился на корточки врач-эксперт. Вдвоем они осторожно перевернули труп на спину. - Здравствуй, Пит, - тихо и почему-то грустно произнес комиссар Гард, когда свет, включенный Таратурой, дал возможность разглядеть лицо мужчины. - Я знал, что рано или поздно нам предстоит такая встреча... Убит током? - Да, комиссар, - подтвердил врач. - По всей вероятности, через дверной замок. Ваш знакомый? - Пожалуй. Быть гангстером, доктор, тоже небезопасно. - Убийство совершено довольно распространенным способом, - заметил Таратура. - Подключение переносного разрядника. - Распространенным? - саркастически сказал Фукс, рассматривая в то же время входную дверь, обшитую изнутри стальным листом. - Это же не квартира, а настоящий блиндаж! Я уверен, господа, что в скором будущем убийства из-за угла начнут совершать с помощью индивидуальных мегабомб. Гард отошел в глубь комнаты, сопровождаемый экспертом. - Вы можете точно установить, когда наступила смерть? Врач пожал плечами: - Часа два-три назад. - Мне нужно точно. Эксперт промолчал. - Таратура, - сказал Гард, - где этот махровый халат? Искать обладателя халата не пришлось, он уже был рядом. Гард решительно подошел к нему: - Когда вы слышали треск? - Что? - наклонив голову, переспросил жилец. - Я спрашиваю: в котором часу вы проснулись от вашего грома по какому-то там разряду? - Я как раз прилег, - вновь начал жилец, как начинал не впервые в этот вечер, - и вдруг слышу сквозь сон... - В котором часу это было, черт возьми? - вмешался Таратура. Но Гард остановил поток красноречивых слов, уже готовых ринуться наружу после такого начала: - Спокойно, Таратура, он, кажется, глух как пень. - В таком случае, - резонно заметил Таратура, - как он мог слышать треск? И оба они внимательно посмотрели на хозяина махрового халата. Странный жилец тоже умолк, почувствовав какую-то неувязку, но лицо его сохраняло гордую улыбку, долженствующую, по-видимому, выразить его удовлетворение тем интересом, который он вызвал своей персоной у полицейских чинов. - Вы меня слышите?! - вдруг заорал Таратура в самое ухо жильца. - Да! - радостно воскликнул махровый халат. - Но вы глухой? - нормальным голосом спросил Гард. - Что? - спросил жилец. - Вы глухой?! - заорал Таратура. - Да! - не меняя радостной интонации, ответил жилец. - Как же вам удалось услышать треск, похожий на гром? - прокричал Таратура. Человек в халате закивал уже в середине вопроса, давая понять, что догадался, о чем его спрашивают. - Дело в том, - сказал он, - что я действительно ничего не слышу. Кроме грома. Я, видите ли, заведую громом на телевидении. Цех шумов. Двенадцатый разряд - это осенний гром, а тут положено не менее шестого, но и не более седьмого, который бывает лишь весной, и когда я услышал... - В котором часу? - перебил Гард, напрягая голосовые связки и показывая при этом для верности на свои часы. Хозяин халата развел руками, с беспокойством глядя на полицейских. Таратура с досадой махнул рукой. - Придется опрашивать жильцов, - сказал Гард. - Их все равно придется опросить. Займитесь, Таратура. Через десять минут помощник Гарда сообщил, что никто из жильцов не замечал сегодня ничего подозрительного. О треске или тем более о громе вообще никто понятия не имел. Правда, все единодушно утверждали, что следует поговорить с какой-то Паолой с третьего этажа, девчонкой шустрой и все примечающей. Гард поманил за собой Таратуру, и они поднялись вверх по лестнице. Из-за полуоткрытой двери одной из квартир доносились звуки телевизионной передачи. Таратура постучал, но никто не отозвался. Тогда они тихонько вошли внутрь. У телевизора, впившись глазами в экран, сидели двое: тоненькая черноволосая девушка и курчавый рыжеватый парень. На полицейских они не обратили никакого внимания, хотя не могли не заметить их прихода. Сейчас вся жизнь для них переместилась в плоскость телевизионной трубки. - Уголовная полиция, - сухо сказал Гард. Парень медленно повернул голову и посмотрел на комиссара затуманенным взором. - Какая уголовная! - сказал он полушепотом. - Это гангстеры из "Бурого медведя", разве вы не видите? Верно, Паола? - Конечно, - ответила девушка. - Это мы из уголовной полиции, - почему-то тоже полушепотом сказал Гард, но его уже никто не слушал. Комиссар никогда не смотрел гангстерских фильмов. Из принципа. Он считал их пародией на жизнь и на то серьезное дело, которым ему приходилось заниматься. И сейчас он лишь мельком взглянул на экран, успев увидеть серию пистолетных вспышек и множество тел, падающих на землю вокруг тонконогого парня в джинсах. В гораздо большей степени комиссара привлекло выражение лица Таратуры. Инспектор полиции, словно загипнотизированный, замер на месте, всматриваясь в экран. По лицу Таратуры можно было безошибочно определить все, что там происходит. Никогда бы Гард не подумал, что один из его ближайших помощников увлекается подобной ерундой. Наконец револьверная мелодия сменилась музыкальной. На экране вспыхнула реклама новых бездымных сигарет, и увлеченные зрители вернулись к действительности. Таратура смущенно посмотрел на своего начальника и, видимо желая исправить впечатление о себе, энергично двинулся к хозяину квартиры. - Мы из уголовной полиции, - произнес он громче, чем это требовалось. Парень и девушка переглянулись, но ничем не выразили своего удивления. "Фьють", - лишь тонко свистнула девушка. - К вашим услугам, - сказал парень, не двигаясь с места. - Вы не замечали чего-нибудь подозрительного в последние три-четыре часа? - спросил Гард. - Как же! - невозмутимо произнес рыжеватый парень, как будто говорил о чем-то само собой разумеющемся. - Ровно в семь ноль-ноль на экране телевизора наблюдались сильные помехи. Секунд пить все мелькало, ничего нельзя было разобрать. - Вы точно помните время? - спросил Гард. - Еще бы, я заметил его специально. - Специально? Но для чего? - Ведь даже Паоле ясно, что такие помехи бывают в тот момент, - поучительным тоном сказал парень, - когда кто-то действует электрическим разрядником. - Возможно, с преступными целями, - вставила Паола. - Точно! - подтвердил парень. - Откуда вы это знаете? - удивился Гард. - Джо Слоу трижды пытались убить таким способом, - сказал парень. - Джо Слоу, комиссар, это тот парень в джинсах, - счел необходимым пояснить Таратура. - Поразительно! - только и смог сказать Гард. Оказывается, и гангстерские фильмы могут приносить пользу! Впрочем, кто может точно сказать, кому первому пришла в голову плодотворнейшая мысль приспособить для убийства современную технику: гангстерам или изобретательным авторам телевизионных фильмов? Как бы там ни было, а сейчас одной загадкой стало меньше. Спасибо Джо Слоу... Инспектор и комиссар вновь спустились на второй этаж, где все еще хозяйничала полиция. Двое агентов рылись в письменном столе убитого, а третий разговаривал с кем-то по переносному радиотелефону. - Вот что, Таратура, - распорядился Гард. - Берите Джонстона и немедленно отправляйтесь на квартиру Эрнеста Фойта. Знаете, где это? Таратура кивнул: - Еще бы! - Как только он появится, везите его ко мне. - Вы думаете, комиссар... - Почерк не его, но они давно конкурируют. Власть в корпорации можно было поделить только таким способом. - Пожалуй, - согласился Таратура. - Комиссар, - вмешался один из агентов, - сегодня у нас с вами будет веселая ночь: еще одно происшествие. Обстоятельства чрезвычайно загадочные... "Загадочные"! - повторил про себя Гард, беря трубку переносного телефона. Если говорить откровенно, по-настоящему комиссара полиции Гарда интересовала лишь одна загадка: дата собственной смерти. - Старина, - услышал Гард в трубке голос своего давнего друга, дежурного инспектора, - сегодня мы, кажется, выполним недельный план, если все пойдет так, как началось. - Чем ты хочешь меня порадовать? - спросил Гард. - На даче, что по шоссе в сторону Вернатика, в пятидесяти километрах от города придушили парня. - Почерк знакомый? - В том-то и дело, комиссар, что из трех миллионов жителей города такой грубой работой могли бы похвастать почти все. - Худо, худо, - сказал Гард. - Вот что, Роберт, с меня хватит того, что есть, а на дачу пошли... ну, хоть бы Мартенса. Он у тебя под боком? - В баре. Ты думаешь, справится? - Если дело обстоит так, как ты говоришь, то у него не меньше шансов, чем у меня. Дай ему с собой собак и десяток агентов. Больше ничего нет? - Слава Богу! - Да, Роберт, а кто убит? - Сейчас гляну. - Прошло секунд пять. - Какой-то Лео Лансэре, тридцать два года. - Кто он? - Сотрудник Института перспективных проблем. - Да? - На этот раз паузу выдержал Гард. - Подожди, Роберт, это несколько меняет картину. Дай мне подумать. Гард почесал трубкой затылок. Институт перспективных проблем был давно известен комиссару еще по делу профессора Миллера, и по делу, связанному с пропажей Чвиза, и по убийству Кербера - короче говоря, если бы у Гарда спросили, какие люди или организации причиняли ему наибольшее количество хлопот, он, не задумываясь, ответил бы: притон госпожи Биренштайн, в котором периодически собирались все крупные гангстеры страны, и Институт перспективных проблем. Гарду было уже не двадцать пять лет. Пора бы и утихомириться - такое решение подсказывало элементарное благоразумие, но там, где начиналось благоразумие, кончался комиссар Гард. - Роберт, ты меня слышишь? Давай Мартенса сюда ко мне, здесь его встретит Джонстон и все объяснит, а я сам поеду к этому, как его... - Лео Лансэре, - подсказал Роберт. - Ну и прекрасно. Высылай тогда собак, а количество агентов уменьши вдвое. Ясно? - Как Божий день. Гард выключил рацию. Таратура уже был готов двигаться дальше, он все понял и без специального разъяснения, и у него, как и у Гарда, забилось сердце и ноздри раздулись в предвкушении охоты. Таратура однажды чуть не лишился жизни из-за этого дурацкого Института перспективных проблем, не говоря уже о том, что по природе своей он был азартный игрок. В течение трех минут Гард отдал необходимые распоряжения и вышел, сопровождаемый Таратурой. Получасом позже черный "ягуар" комиссара уже тормозил у въезда в загородную дачу. Здесь царила атмосфера, характерная для подобных случаев, но она не способна была удивить Гарда или хоть как-нибудь возмутить его профессиональное спокойствие. Небольшой темный двор был освещен фарами полицейских машин, успевших прибыть чуть раньше комиссара. Слышался приглушенный говор множества людей, тот самый, который режиссеры кино называют "гур-гуром". Ходили полицейские в штатских костюмах, хлопали двери, работали видеокамеры, вероятно снимающие все подозрительное, что бросалось в глаза. И между тем Гард знал, что где-то там, в доме, есть комната, в которую никто не входит - по крайней мере с тех пор, как туда вошел убийца, а затем первый обнаруживший преступление человек. Там покойник. Все разложено на столе в полном порядке, не сдвинута мебель, не перевернуты бумаги, нет никаких пятен крови - никаких следов борьбы. Гард тут же оценил это обстоятельство, стоя у порога, еще не переступив его. Молодой человек, неестественно высоко закинув голову за спинку кресла и вытянув вперед ноги, сидел перед своим рабочим столом. Глаза были открыты. Их стеклянный взгляд произвел на комиссара неприятное впечатление: это были глаза самоубийцы, отлично знающего, на что он идет, и принимающего смерть как должное. Но вот - открытое окно, порванная штора, грязные следы на подоконнике: через это окно ушел убийца. Он действовал в перчатках, это видно по расплывшимся следам на шее у погибшего, но действовал грубо, прямолинейно, решительно. Лео Лансэре не успел, вероятно, даже привстать с кресла, к нему подошли сзади и без слов схватили за горло. - В морг, на вскрытие, - коротко приказал Гард. - Кто из свидетелей есть в доме? - Вас ждет супруга убитого, - сообщил агент. - Она в соседней комнате. Говорит, что знакома с вами. "Возможно, - подумал Гард, направляясь в указанную ему комнату. - Хотя, впрочем, чем выше занимаемый пост, тем меньше знакомых..." На кушетке полулежала женщина, которой на вид можно было дать не менее сорока лет. Комиссар сразу узнал ее и тут же понял, что час мучительных переживаний на целые годы состарил лицо этой миловидной дамы. - Луиза? - сказал Гард, подходя и присаживаясь на край журнального столика. - Меньше всего ожидал встретиться с вами после дела Кербера... Ну успокойтесь, не надо плакать, теперь уж ничего не исправишь. "Напрасно, напрасно я все это говорю, - подумал про себя Гард. - Ее ничто сейчас не успокоит. Бедняжка..." С момента их последней встречи прошло не менее пяти лет. И - нате вам, такая неожиданность: Луиза - супруга Лео Лансэре! Н-да, человечек она не простой, быть может, несколько авантюрный. Но сейчас, в эту минуту. Гард был далек от подозрения, видя распухшее от слез лицо Луизы. - Я пришла к нему в комнату... - начала было рассказывать женщина, но Гард остановил ее: - Не надо, Луиза, вам следует прийти в себя, успокоиться, потом поговорим. Луиза несколько раз всхлипнула, тяжело вздохнула и вдруг резко села на кушетке: - Комиссар, я, кажется, знаю, кто это сделал! - Спокойно, спокойно, Луиза, я никуда не тороплюсь, - сказал Гард. У него был неисчерпаемый запас доброжелательности. Другой полицейский, зная прошлое Луизы, немедленно "взял бы ее на мушку", как говорил покойный Альфред-дав-Купер. Но за тем пределом доброжелательности, за которым у прочих людей начинается подозрительность, у Гарда еще был кусочек терпения. - Не надо, Луиза, я никуда не тороплюсь, - еще раз сказал Гард. 2. ДНЕВНИК Было за полночь. Чистое ночное небо заволокли тучи, и по стеклам застучал совсем не весенний дождь. Гард сидел за столом и молча рассматривал толстую тетрадь - записи Лео Лансэре, найденные в одном из ящиков стола среди бумаг. Мягко светила неяркая лампочка под зеленым колпаком. В гостиной, обставленной с довольно наивной претензией на шик, затаилась тишина, и можно было подумать, что комиссар полиции проводит в этом уютном местечке свой очередной уик-энд, если бы не полицейский, стоящий неподвижно у окна, и еще один - у двери, и еще трое, сидевших в креслах, расставленных по темным углам. И еще оцепеневшая Луиза, сжавшаяся в комочек на диване. Пожалуй, больше ничего не напоминало о трагедии, разыгравшейся здесь несколько часов назад. Комиссар вновь попробовал представить себе, как это было. Неизвестный неслышно проник в кабинет, подкрался к сидевшему за письменным столом Лансэре и сомкнул на его горле пальцы в перчатках. Через какие-то мгновения Лансэре исчез, остался лишь труп, безразличная ко всему мертвая оболочка. И в это время за дверью неизвестный услышал шаги - это были шаги Луизы. Что еще успел сделать убийца за те секунды, которые понадобились Луизе, чтобы открыть дверь? Неизвестно. Во всяком случае, Луиза увидела только, как он выпрыгивал в окно и как его длинная тень скользнула по слабо освещенному двору. Долго ли преступник находился в кабинете? Три минуты, час, сутки? Пришел, чтобы убить, или долго сидел, спрятавшись за портьерой, и терзался сомнениями? К сожалению, обо всем этом Гард не мог знать. Следов убийцы не было. Никаких. Даже на клумбе, что была внизу под окном. Очевидно, убегая, он сумел сразу допрыгнуть до твердой каменистой дорожки. Ну что ж, довольно сложный прыжок уже можно расценивать как своеобразную улику, как чрезвычайно слабый, но все же след! И еще одна загадка. Убийца ничего не взял: ни денег, что лежали в незапертом ящике письменного стола на самом верху, ни дорогого обручального кольца с пальца жертвы, ни даже крохотной гравюры кисти Реальда Кира. Впрочем, одну вещицу преступник все же захватил с собой: старинные карманные часы, напоминающие по форме луковицу. Это была сущая безделушка, не имеющая никакой стоимости, - память о деде Лео Лансэре, который несколько десятков лет назад еще пользовался этой серебряной луковицей. Пропажу часов довольно скоро обнаружила Луиза, после того как комиссар попросил ее внимательно осмотреть все вещи и предметы, находящиеся в комнате. Она бы не заметила и этой ничтожной пропажи, если бы не знала о том, что покойный последние три-четыре месяца играл часами, как играют малые дети. Зачем убийце понадобилось это старье? Возможно, часы просто попали ему под руку, а большее опустошение он не успел сделать, напуганный приходом Луизы? Или это был трюк, долженствующий своей алогичностью увести полицию на ложный путь расследования? Или, преследуя какие-то особые цели, личные или политические, преступник имитировал ограбление, - и такое бывало в практике Гарда. Увы, обо всем этом можно только гадать без всякой надежды на успех. Вот только дневник Лео Лансэре, о существовании которого не знала даже Луиза, - быть может, он прольет какой-нибудь свет на происшедшее? Гард подвинул тетрадь поближе и открыл первую страницу. "15 апреля 19... года. Я начинаю дневник, - прочел комиссар слова, написанные твердым, четким почерком. - Я начинаю его, потому что боюсь: меня убьют. Если это произойдет, пусть мои записи послужат предостережением..." Гард поднял голову: - Скажите, Луиза, у вашего мужа есть сейф? Луиза пошевелилась в своем углу, потом до комиссара донесся ее тихий голос: - Нет, комиссар, но некоторые документы или еще что-то он запирал в левом ящике стола. Этот ящик несгораем. - А ключ? - Всегда носил на шее, вы же видели, иначе мы не открыли бы ящик. - Благодарю вас, Луиза. Простите, что я вынужден иногда задавать вам такие вопросы... Кстати, вы знали, над чем работал ваш муж? Луиза помолчала. - Нет, комиссар, - наконец сказала она, - свои занятия он держал от меня в секрете. - Только от вас? - Не знаю. Гард вернулся к столу и стал читать дальше: "Это волновало меня давно. Почему один человек легко сочиняет стихи, другой умеет рисовать, третий оперирует сложнейшими формулами, а мне все это никогда не дано испытать? Я знаю математика, способность которого ориентироваться в неразберихе абстрактных символов просто поразительна. Как он это делает? Величайшая, непостижимая тайна другой личности! Я думал об этом много, но только сейчас нашел путь. Кажется, верный. Бинарная сигма-реакция с четырехмерной переориентацией унитарных триплексов!.." - Луиза, что такое триплексы? - спросил Гард. - Простите, комиссар, но этого я тоже не знаю. "Я убежден, что именно в этом все дело, - читал дальше Гард. - Сегодня приступаю к опытам. При этом отчетливо сознаю, чем мне это грозит. Но я вступил на этот страшный путь и пройду по нему до конца. Если со мной что-либо случится, дневник кое-что объяснит. Разумеется, все, что я напишу в этой тетради, будет записано с помощью терминов, значение которых известно только мне. Я не хочу, чтобы кто-нибудь мог повторить мои опыты. Это слишком опасно. Но я знаю, что когда-нибудь люди научатся расшифровывать любые загадки. К тому времени человечество будет гуманным, ему не страшна станет даже моя раскрытая тайна. Тебе я пишу, завтрашний день мира!" "Он не лишен сентиментальности, - подумал Гард, переворачивая страницу за страницей. - Но какова же его тайна, черт возьми? И способно ли ее раскрытие пролить хоть капельку света на Преступление?" Дальше, почти на десяти или пятнадцати страницах, шло подробное описание каких-то непонятных Гарду экспериментов. Значки, цифры, формулы, иносказания, восклицательные и вопросительные знаки, странные термины... Наконец, ближе к концу появились записи, которые Гард назвал про себя "человеческими". "Сегодня Он поинтересовался, чем я занимаюсь дома и по вечерам в лаборатории. Я что-то ответил, скорее всего невразумительное, и Он, конечно, стал что-то подозревать. К сожалению, у меня нет другого выхода: эти опыты я могу ставить только в лабораторных условиях, а Он редко уходит раньше меня". Затем снова шли цифры и формулы, и каждый столбик венчался лаконичным: "Провал", "Провал", "Провал!", "Провал!!" И наконец: "Кажется, придется посвятить Его в мои дела. Детали и самое главное останутся известны только мне, и без меня Он все равно ничего не сможет сделать. Но основную идею придется Ему сообщить. Мне необходима Его помощь, хотя я прокляну тот момент, когда увижу его кривую улыбку, обращенную ко мне после признания!" Последние три страницы состояли из одних цифр и знаков. Последняя страничка содержала две лаконичные записи: "Я сказал Ему. Он вникнул. Он дал совет. Я олух! Как я не сообразил, что сигма-реакцию надо вести в отрицательном режиме! Я попробую. Но теперь Он знает почти все... Попробовал. Получилось!!! Правда, не совсем то, на что я рассчитывал, но все равно грандиозно! Люди, вы нашли то, что всегда искали и чего всегда боялись!!! Я могу дать вам в руки надежду и страх!" На этом дневник обрывался. Гард в задумчивости поднял голову, посмотрел в темень за окном, прислушался к перестуку дождевых капель о карниз. Что прибавило ему чтение дневника, осложнило или облегчило решение загадки? Ясно, что убийца не был случайным человеком, он действовал умышленно, заранее обдумав преступление. Его целью могло быть либо устранение конкурента, либо завладение самим открытием, что, впрочем, не исключало и убийство Лео Лансэре. В таком случае преступник должен был знать о дневнике или предполагать, что запись экспериментов ведется. Если так, он должен был более тщательно подготовить свою акцию, но почему-то не подготовил, если дневник сейчас находится не у него, а в руках комиссара Гарда. Стало быть, либо преступник действовал неумело, либо ему помешали довести задуманное до конца. Но если помешала Луиза - а кроме нее и спящего ребенка, в доме никого не было, - матерый преступник пошел бы еще на одно убийство, благо цель у него была безмерной важности. Почему же удрал, испугавшись слабой женщины? А если не хотел ее убивать, то лишь по одной причине: действовал с ней заодно. С другой стороны, если они были в сговоре, то почему не воспользовались ключом, о существовании которого Луиза знала? "Стоп, пора остановиться в своих подсчетах, - решил Гард. - Вариантов так много, что дальнейшие рассуждения лишь принесут вред". Он внимательно осмотрел ящик стола. Ни царапин, ни трещин, никаких следов, говорящих о попытке открыть ящик без помощи ключа. Ну-с, а что же Луиза? Гард поднялся и вновь подошел к кушетке. - Вы уверены, Луиза, что ваш муж всегда носил ключ на шее? - Как носят крест верующие, - сказала Луиза. - Вы когда-нибудь сами открывали этот ящик? - Нет. - И вас не интересовало, что там лежит? - Простите, комиссар, но я никогда не ревновала Лео. "Н-да, - подумал Гард, - она непробиваема". - В таком случае я прочитаю вам его дневник. Женщина всплеснула руками: - Не надо, комиссар, умоляю вас! Мне кажется, там написано нечто такое, что может изменить мое мнение об отце моего ребенка! Умоляю вас, комиссар, если я права, дайте мне возможность сохранить о муже самые добрые воспоминания! - О нет, Луиза, не беспокойтесь, там нет ни слова из того, что вы сейчас придумали. Там всего лишь описание опытов... - Они меня уже давно не интересуют, комиссар. - Ну что ж, прекрасно. Тогда перечислите мне всех сослуживцев супруга по лаборатории, которых вы знаете. - Начать с шефа? - Как вам угодно. Выражение лица Луизы стало жестким и неприятным, но ровно через секунду оно приняло свое обычное выражение. - Профессор Грег Грейчер, - лишенным окраски голосом произнесла Луиза. - Научный сотрудник Берток, научный сот... - Минуту, - прервал Гард. - Скажите откровенно: вы не любите шефа? Луиза молчала. - Вы боитесь его? - быстро спросил Гард. - Ну, отвечайте, отвечайте же! - Да, комиссар. Боюсь и не люблю. - Почему? - Не знаю. Наверное, из-за того, что так же к нему относился Лео. - А Лео почему? - Не знаю. - Как называл шефа ваш супруг? - спросил Гард. - Шефом. - А по имени? - Иногда по имени. - А говорил о нем "он" или "ему", "его"? - Не понимаю. - Ну, он с удовольствием произносил его имя? - Вы шутите, комиссар? Гард умолк. Ему казалось, эта женщина искренне стремится помочь, и между тем где-то подсознательно у комиссара вновь возникла мысль о ее непробиваемости. - Ладно, Луиза, оставим этот разговор. Последний вопрос: шеф бывал когда-нибудь в этом доме? - Нет, комиссар. Во всяком случае, при мне. И Лео никогда не говорил о его визитах. - Вы очень устали? - Да. - Джонстон, проводите Луизу в спальню. - Я хотела бы остаться здесь, комиссар. - Пожалуйста. Спокойной ночи. - Гард направился к двери, увлекая за собой полицейских агентов. Остановившись в дверях, он в последний раз повернулся к Луизе: - Прошу прощения, Луиза, но вы когда-нибудь видели, как улыбается шеф? - Не помню. - Не так? - И Гард скривил губы в улыбке. Луиза долго глядела на комиссара недоумевающим взором, а потом тихо произнесла: - Я не хочу вас обидеть, комиссар, но вам не кажется, что вы ведете себя глупо? Быть может, впервые за сегодняшний вечер комиссар Гард смутился. Он убрал кривую улыбку со своего лица и, пробормотав какие-то извинения, вышел из комнаты. Впрочем, дойдя до машины, он уже был самим собой и даже успел представить себе почтенного профессора Грега Грейчера, душащего своего ассистента, а затем выпрыгивающего в окно. Малая правдоподобность картины не ухудшила настроения комиссара. "Чем больше тайн и загадок, тем проще их решение". Он уже давно понял справедливость этой мысли, высказанной еще Альфредом-дав-Купером. 3. АЛИБИ Профессор Грег Грейчер встретил комиссара, стоя посреди обширного кабинета, почти сплошь устланного мягкими коврами и со всех сторон заставленного книжными полками. - Комиссар полиции Гард, - представился вошедший. - Чем могу служить? - сухо произнес профессор. Гард рассыпался в извинениях. В кабинете была зажжена большая люстра под потолком, два настенных бра и еще настольная лампа. "К чему такая иллюминация? - успел подумать Гард. - Возможно, профессор специально хочет подчеркнуть, что абсолютно чист: так сказать, смотрите, мне скрывать нечего. Или он просто боится сумрака? И в том и в другом случае это подозрительно. В усиленном освещении "сцены" есть нечто театральное, а театральное в жизни всегда нарочито. Что же касается страха перед темнотой, то для человека, только что совершившего преступление, такой страх вполне закономерен. Впрочем, - тут же остановил себя Гард, - я почему-то для себя решил, что Грейчер - преступник, а это еще слишком преждевременный вывод. В конце концов, есть тысяча причин, по которым можно включать все лампы в собственном кабинете". - Только, пожалуйста, говорите тише, - все с тем же недовольным, почти брезгливым выражением лица произнес Грейчер. - Жена и дочь уже спят. Правда, они в дальних комнатах, но я не хотел бы их случайно потревожить. Так в чем дело, комиссар? Грейчер не предлагал Гарду сесть и продолжал стоять сам, как бы подчеркивая этим, что рассчитывает на кратковременность визита. И поскольку Гард не торопился задавать вопросы, профессор откровенно нервничал, что показалось Гарду естественным. Грейчер явно успокоился лишь тогда, когда комиссар, попросив разрешения закурить сигарету, спросил его о Лео Лансэре. Сотрудник лаборатории Лео Лансэре? Что ж, талантливый молодой человек, хороший ученый, подает большие надежды. О нем профессор не мог сказать ничего плохого. Аккуратен, исполнителен, отлично выполняет любое задание. Это все, что интересует комиссара полиции? - У Лансэре самостоятельная научная тема или он только ваш ассистент, профессор? Грейчер снисходительно улыбнулся, и Гард с некоторым неудовольствием отметил, что улыбка профессора вполне нормальна. - Должно быть, комиссару полиции неизвестно, - сказал Грейчер, - что в институте собственные темы имеют только руководители лабораторий. Когда Лансэре дорастет до самостоятельной работы, он, вероятно, тоже получит свою лабораторию. Однако... - Благодарю вас, я действительно этого не знал, - с невинным видом признался Гард. - Но я имею в виду ту работу, которой сотрудники посвящают свое свободное время. Признайтесь, профессор, ведь вы по ночам тоже занимаетесь чем-то для души? Вот и сегодня, например? У вас освещение как при киносъемке. - Одни любят темноту, другие свет. А ночные дела моих сотрудников меня не интересуют. "Так, - отметил про себя Гард. - Ложь номер один". - А в связи с чем, позвольте спросить, вас интересует Лео Лансэре? - несколько запоздало поинтересовался профессор. И комиссар не преминул отметить, что это опоздание могло быть вызвано как естественной тактичностью интеллигентного человека, так и боязнью проявить слишком большой интерес к опасной теме. - Я хотел бы знать, господин профессор, - сказал Гард все тем же почтительно-просительным тоном, которого он придерживался с самого начала, - где вы были сегодня вечером между девятью и десятью часами? Разумеется, - добавил он, - я приношу свои искренние извинения за столь бесцеремонный вопрос, но такова моя служба. - Я не даю отчета даже собственной жене, - резко сказал Грейчер, но тут же взял себя в руки. Разумеется, он ответит на вопрос, если комиссар настаивает. - Дело в том, - профессор вновь улыбнулся, на этот раз смущенно, - что в интересующие вас часы я находился в клубе "Амеба", где - ради Бога, не удивляйтесь - играл в вист. Вист - моя страсть. И короткая вспышка профессора, и то, как он сдержал себя и как ответил, - все это выглядело естественно. Из абстрактного "подозреваемого" профессор все более превращался в живого, нормального человека. - Ну что ж, - мягко сказал Гард, - я не могу вам не поверить, но вынужден, к сожалению, задать еще вопрос: когда вы вернулись домой? Про себя же Гард подумал, что если профессор все же противник, то противник, бесспорно, умный и отлично владеющий собой. - Я вернулся домой... - профессор задумался, припоминая, - около десяти часов. Из клуба же уехал в половине десятого, если это вас интересует. - Кто может подтвердить ваши слова? - Они нуждаются в подтверждении, комиссар? - искренне удивился профессор. - До сегодняшнего вечера все верили, что если я говорю, то говорю правду. - И я не смею не верить. Отнеситесь к моим сомнениям как к чистой формальности. Грейчер вновь задумался. - Слава Богу, - сказал он, - что в вист одному играть невозможно. Иначе вы поставили бы меня в затруднительное положение. Со мной за столом сидели... - И он назвал несколько фамилий, небезызвестных комиссару Гарду. - Надеюсь, вы найдете достаточно тактичный способ расспросить этих людей, дабы не бросать на меня тень подозрений, не знаю уж, право, в связи с чем? - Можете не беспокоиться, профессор, - сказал Гард. - А когда вы пришли в клуб? - Приблизительно около девяти... - Профессор снова задумался, и это раздумье тоже было естественным. Итак, ясно: у профессора Грега Грейчера абсолютно надежное алиби, поскольку убийство Лансэре произошло между девятью и десятью вечера. И ведет он себя без тени волнения. Гард невольно взглянул на руки собеседника. Руки часто выдают то, что удается скрыть поведением, голосом и выражением лица. Но руки профессора с длинными, тонкими пальцами скрипача спокойно отдыхали на спинке кресла. Трудно было представить себе, что эти музыкальные пальцы несколько часов назад сжимали смертельной хваткой горло человека. - Вы не играете на скрипке, профессор? - спросил вдруг Гард. - Простите, комиссар, - холодно ответил Грейчер, - но мне надоела наша беседа. В чем, наконец, дело? "Пора сказать", - решил Гард. Он сделал шаг по направлению к Грейчеру и, глядя ему прямо в глаза, произнес: - Дело в том, что четыре с половиной часа назад у себя на даче был убит Лео Лансэре. Да, Грейчер побледнел. Но это еще ни о чем не говорило. Как иначе мог вести себя профессор, выслушав сообщение о трагической гибели своего ассистента? - Как это произошло? - глухо спросил Грейчер. - Его задушили. - Кто? - Я скажу вам об этом чуть позже. - Но вы-то знаете кто? Гарду показалось, что где-то в глубине глаз профессора мелькнуло нечто похожее на беспокойство. Быть может, только показалось? - Простите, профессор, но мое служебное положение позволяет задавать вопросы, а не отвечать на них, - сказал Гард. - Возможно, мне еще придется прибегнуть к вашей помощи. - Буду рад, - сухо ответил Грейчер и вновь улыбнулся, и холодные мурашки пробежали по спине комиссара Гарда: саркастическая кривая улыбка на мгновение сделала лицо профессора неузнаваемым. Не всегда человек способен определить, какими путями приходит к нему та или иная мысль. Далеко не во всех случаях счастливая мысль всходит на дрожжах логики, иногда она возникает сама собой, внезапно, подобно вспышке молнии, а иногда ее формируют сложные и отдаленные ассоциации. Гард уже собрался было переступить порог кабинета, как вдруг что-то заставило его обернуться. Профессор Грейчер стоял на том же месте, полный спокойствия. Лицо его ничего не выражало. Оно было непроницаемо холодным. И тем не менее Гарда словно обожгло. "Грег Грейчер, вы - убийца!" - чуть не сказал он, совершенно уверенный в непостижимой справедливости этих слов. Снова черный "ягуар" стремительно промчался по пустынным ночным улицам города, тревожно подмигивая оранжевым сигналом, установленным на крыше. В кабинете комиссара уже был Таратура. Гард, не снимая плаща, уселся в кресло, затем вопросительно взглянул на инспектора. Таратура утвердительно кивнул. - Разумеется, ты ему ничего не сказал? - на всякий случай спросил Гард. - Конечно, сэр. - Ну что ж, приступим к загадке "номер два"? Или, если считать в порядке поступления, "номер один"? Через минуту в кабинет входил невысокий человек лет сорока пяти, одетый с подчеркнутой небрежностью преуспевающего бизнесмена. Это был Эрнест Фойт. Не дожидаясь приглашения, он опустился в кресло напротив комиссара, любезно кивнул ему. Эрнест Фойт вел себя так, словно явился на свидание с близким другом. Они и в самом деле были довольно хорошо знакомы - полицейский комиссар Гард и глава одной из самых влиятельных гангстерских корпораций Эрнест Фойт. Странные между ними сложились отношения. Гард отлично знал, кто такой Фойт, но вот уже десяток лет ничего не мог с ним поделать. Сам Фойт не нарушал законов. Ни поймать его за руку, ни доказать его связи с людьми, совершающими дерзкие и крупные преступления, полиция не могла, хотя все отлично понимали, что сценарии преступникам писал Эрнест Фойт. Сперва эта гримаса правопорядка выводила Гарда из себя, но постепенно он привык к Фойту, как привыкают к неизбежному. Комиссар и Фойт с некоторого времени стали относиться к сложившемуся положению с известным юмором. - Вот что, старина, - сказал Гард, - возникла ситуация, при которой мне придется снова пощекотать вам нервы, вы уж простите. Фойт поклонился, приложив руку к груди: вхожу, мол, в ваше положение, комиссар, и выражаю искреннее сочувствие. - Сигарету? - любезно предложил он комиссару, щелкнув массивным золотым портсигаром. - Если не ошибаюсь, вы курите "Клондайк"? Гард с удовольствием принял сигарету, предложенную Фойтом. - Что же касается щекотки, - добродушно улыбаясь, продолжал Фойт, - то я не против. Надоела пресная жизнь, комиссар! Но, полагаю, вы не забыли, что всякий раз, когда вы щекотали мне нервы, расстраиваться приходилось вам? - Увы! - вздохнул Гард. - И все же я надеюсь, что подберу к вам ключик. Вдруг сейчас, а? - Ах, комиссар, - укоризненно улыбнулся Фойт, - проходит время, а вы все еще очень молоды! Не знаю, что у вас сегодня случилось, но я в этом не виноват. - А я разве что-нибудь сказал? - в тон Фойту произнес Гард, улыбаясь. - Но не буду интриговать понапрасну. Сегодня вечером был убит - скрывать все равно нет смысла, крепись, старина! - Пит Морган. Фойт не скрывал своей радости. - Комиссар! - воскликнул он, приподнимаясь с кресла. - Ваши люди привозят меня сюда, я жду несколько часов, думаю Бог знает о чем, а вы скрывали так долго приятную новость! Нехорошо. Быть может, это и не по-христиански, но лучшего подарка вы не могли бы мне преподнести. Я слишком уважаю вас, комиссар, чтобы сказать по этому поводу что-нибудь другое. Гард молча выслушал тираду Фойта. Когда тот умолк, комиссар с величайшим вниманием стал разглядывать свои ладони. Словно бы между прочим сказал: - А теперь, Эрнест, я хотел бы услышать от вас четкое и ясное изложение вашего алиби. - Вы плохо ко мне относитесь, комиссар, - серьезно сказал Фойт. - Неужели вы до сих пор не оценили мои умственные способности и сообразительность по достоинству? - Что вы имеете в виду? - Я с удовольствием изложу свое алиби, но предварительно хотел бы знать, когда именно мой бедный друг Пит Морган покинул этот грешный мир. Вы, разумеется случайно, забыли сообщить мне часы. - Это случилось, Эрнест, ровно в семь вечера. - Прекрасно. Пит благороден, как всегда: он умер в тот самый час, когда я был вне всяких подозрений. Итак, комиссар, записывайте. В четыре дня у меня было совещание. В пять я просматривал заказной фильм, - кстати, он был бы полезен и вам, поскольку касается вашей профессии. Что же потом? Ну конечно. Пит - истинный джентльмен! Фойт с детской улыбкой посмотрел на Гарда. - У меня не очень много времени, Эрнест, - спокойно произнес комиссар. - Прошу прощения. Так вот, от шести до восьми вечера я сидел в кафе "Золотой лист" и пил... Если потребуется, я могу припомнить, что именно я пил, комиссар. - Лучше припомните с кем. - Подтвердить это обстоятельство может, например, Билл, но вы ему не поверите. Филе тоже не годится в свидетели. Верно я говорю, комиссар? - Я жду, Эрнест. - Прошу прощения. - Фойт галантно поклонился, явно издеваясь над Гардом, который уже понял, что ключика к Фойту и на этот раз не будет. - О, как же я мог забыть! У меня есть отличный свидетель. Надеюсь, вы доверяете Хьюсу? Гард посмотрел на собеседника, прищурив глаза. - Но, если вас устроит Круазо, я могу ограничиться им. Круазо был хозяином "Золотого листа", Гард знал этого человека. - Такой ход не по правилам, Эрнест, - сказал он. - Продолжайте разговор по поводу Хьюса. - Надеюсь, вы ему потом скажете, что сами вынудили меня прибегнуть к его помощи? Отлично! Со мной за столиком сидел почтенный Хьюс. Гард поднял телефонную трубку: - Хьюса. Алло? Это я, Гард. Ты уже протрезвел, Хьюс? Хм, тебе уже пора привыкнуть к тому, что я всегда все знаю... Что?! В порядке служебных обязанностей?! Допустим, ты был в "Золотом листе" по служебным делам. Когда? Так. Прекрасно: мой агент пьет за одним столиком с Фойтом. Поздравляю! Комиссар бросил трубку. "Еще одно алиби, - тоскливо подумал он. - Хорошенький вечерок!" Фойт внимательно глядел на задумавшегося комиссара, чуть-чуть покачивая носком ботинка. Гард думал долго, и Фойт успел несколько раз переложить ногу на ногу. Он очень не любил, когда комиссар умолкал. Он вообще не любил молчащих людей, угадывая большую опасность в них, нежели в говорящих. Кто его знает, что творится в голове молчащего человека, какие логические выкладки он там делает, к какому выводу придет? Когда же мысли человека на кончике языка, живется много спокойней, не говоря уже о том, что мысли вслух дают возможность подготовить достойный ответ... Гард думал. Он думал о том, что слишком надежное алиби не менее подозрительно, чем его отсутствие. Надо же устроиться так, чтобы в момент убийства Пита Моргана сидеть в кафе за одним столиком с самым верным агентом Гарда! Алиби Грейчера тоже непробиваемо, хотя... хотя от сотрудников Института перспективных проблем можно ожидать всего, чего угодно. - Только умоляю вас, комиссар, не увольняйте Хьюса, - сказал вдруг Фойт, не выдержав гнета молчания. - И не подумаю, - спокойно сказал Гард. - Ведь вы же во сне видите его уволенным, Фойт. Вы его боитесь. С Хьюса хватит элементарной взбучки. 4. ТУПИК В ЛАБИРИНТЕ Гибель гангстера волновала Гарда меньше, нежели смерть Лео Лансэре. Девять против десяти, что корни этого дела уходят в преступный мир, который для полиции, слава Богу, не потемки. Кроме того, нельзя гнаться сразу за двумя зайцами. Убийство Лансэре оставалось полной загадкой. Дневник его был необычен, образ жизни - зауряден, скрытая от всех работа - таинственна, намек на шефа - зловещ, способ убийства - банален. Но быть может, у Лансэре были приступы вялотекущей шизофрении? Ну что ж, задание определить его психическую полноценность уже дано, надо дождаться результата. Но, предположим, появление дневника объясняется шизофренией - что тогда? Дневник становился тривиальным бредом, важная работа - мифом, а смерть - еще более загадочной. Впрочем, возможны и другие перестановки: жизнь - самая высшая из математик. На рассвете Гарду доставили медицинскую карточку Лео Лансэре, обязательную для всех сотрудников Института перспективных проблем, поскольку они часто имели дело с повышенной радиацией. Просмотрев сложенную в восемь раз картонку, в которой типографский шрифт перемежался записями врача. Гард разочарованно вздохнул. За последние три года Лансэре ни разу не обращался к врачам по собственной инициативе. Данные последнего профилактического осмотра свидетельствовали о легком неврозе - недомогании столь же обычном для современных людей, как элементарный насморк. Комиссару после бессонной ночи никак не хотелось ехать к жене покойного, но ехать было необходимо. Заключение психиатра, изучающего дневник Лансэре, каково бы оно ни было, следовало подкрепить и собственными впечатлениями. Откуда их черпать, как не из беседы с Луизой? ..."Ягуар" мягко притормозил возле дачи. К машине подошел дежурный полицейский. - Происшествий не было? - поеживаясь от утреннего холода, спросил Гард, совершенно уверенный в том, что вопрос напрасен. - К ней кто-то приехал, комиссар, - быстро произнес полицейский, - но, как вы распорядились, я не стал задерживать. - Правильно, - вяло заметил Гард. - Какой он из себя? - Она встречала его у ворот. Коренастый, стриженый, лет тридцати пяти... - Ага... Ну ладно. Не удержавшись, Гард зевнул. У полицейского дрогнули мускулы щек, ему тоже зевалось, и он с трудом сдержался при комиссаре. Гард понимающе кивнул, и полицейский улыбнулся. Сквозь густые кусты сирени едва проступала веранда. На ней жалко и ненужно горела под потолком электрическая лампочка. Гард неторопливо побрел по бетонной дорожке, с наслаждением дыша чистым воздухом и приглядываясь ко всему так, словно он был не официальным лицом, а ранним гостем, не уверенным, стоит ли будить хозяев. Дневной свет, отогнав мрачную таинственность ночи, превратил дачу и все вокруг нее в тихий, мирный уголок. Он стукнул негромко, но стекла веранды отозвались мелким дребезжаньем. Внутренняя дверь стремительно распахнулась, и в темном проеме возникла Луиза, прижимая у шеи ворот халата. - Это я, Гард, - сказал комиссар. Луиза и без того узнала Гарда, и на ее лице отразилось облегчение. Она поспешно пересекла веранду, повернула головку замка, но тот не поддавался, и ей пришлось налечь плечом на дверь. - Прошу вас, входите, - сказала Луиза, смахивая с ближайшего стула детские игрушки. - Хотите чаю? - Не откажусь, - сказал Гард. - Но лучше кофе, если вам все равно. Луиза вышла кивнув. Гард сел за круглый столик, покрытый пластиковой клеенкой, и огляделся. На полу веранды были разбросаны вещи - так, словно их начали упаковывать в чемоданы, да и бросили. Комиссар решил не торопиться с выяснением, а вести себя так, будто он зашел без всякой цели - просто проведать бедную женщину. Луизе предстояло освоиться с приходом комиссара полиции. Ее внешнее спокойствие не обмануло Гарда, он знал нервную подоплеку такого покоя, способного в любую секунду взорваться истерикой, слезами или оцепенелым молчанием. Но вот раскрылась дверь, за которой исчезла Луиза, и к Гарду вышел широкоплечий, коротко стриженный молодой человек в мятой рубашке, домашних туфлях, которые были ему малы. Не выпуская дверной ручки, он молча поклонился Гарду, и Гард тоже поклонился ему, подумав при этом, что туфли на ногах гостя явно принадлежат покойному Лео Лансэре. Стриженый человек, исподлобья глянув на комиссара, неуклюже отступил назад. Дверь захлопнулась за ним сама, отсекая его угрюмый взгляд. - Н-да, - произнес Гард и отвернулся. За стеклами веранды посвистывали птицы. Лужайку осторожно пересек дымчатый кот, мягко забрался на клумбу, которую миновал убийца, прыгая из окна, и удалился за угол дома. Вошла Луиза, неся в руках поднос с пустой чашкой, кофейником и бутербродами, прикрытыми бумажной салфеткой. - А вы? - спросил Гард. - Не могу. Поставив поднос на стол, она села, сложив руки на коленях и устремив на них ничего не выражающий взгляд. Ее лицо было серым, как папиросная бумага. Комиссар налил себе неважно сваренный кофе. - Уезжаете? - кивнул он на разбросанные вещи. - Да. - Вы правильно сделали, что вызвали брата, - сказал комиссар. - Да, это мой брат. - Луиза даже не удивилась осведомленности Гарда. Помолчали. Птицы пели не в тон настроению. - Здесь неплохое место, если все хорошо, - сказал Гард. - Я бы тоже снял такую дачу. - Мы это сделали из-за Юла. Он такой... - Луиза запнулась. - Он у нас такой бледненький. - Дорого? - Вы хотите о чем-нибудь спросить меня, комиссар? - тихо сказала Луиза. - Да нет, я просто так... Быть может, попутно о чем-нибудь и спрошу... - За что его убили? - тихо спросила Луиза. Гард вздохнул и пожал плечами. Луиза едва удерживала слезы. - Врагов у него не было... - прошептала она. - Он был добрый. - Отличный кофе, - сказал Гард. Луиза вздохнула. Она все еще напряженно ждала, что комиссар скажет ей что-то важное. - В наше время человек, у которого нет врагов, - редкость, - заметил Гард. - Вы не знаете Лео, - прошептала Луиза. - Он был не таким, как все. Он целыми днями думал о своем. - О чем же? - Не знаю. Он злился, когда я расспрашивала его о работе. Я ненавидела его работу, как могла бы, наверное, ненавидеть его любовницу. Вы не хотите спросить меня, комиссар, как вышло, что немолодая женщина женила на себе человека младше ее на пять лет? Ему просто некогда было гулять с девушками, ну а я... Женщины в моем возрасте многого не требуют. Знаете, у меня с самого начала было к нему материнское чувство. Когда он был занят своими мыслями, он мог выйти на улицу в домашних туфлях. В такие часы он слышал только комариный звон. - Звон? - Здесь много комаров, он не мог спать, если они звенели, но и не мог убить даже комара. Я перед сном сама била их газетой. Видите? Она показала на низкий, оклеенный бумагой потолок, на котором пятнами темнели раздавленные комары. - Разве мог такой человек причинять кому-либо зло? - сказала Луиза. - Он был как ребенок... - Ребенок... - машинально повторил Гард. - Вы правы, Луиза, он действительно был ребенком. - Вы знаете об этом?! - с нескрываемым ужасом воскликнула женщина. - Откуда вы знаете?! Тогда не ходите вокруг сложными кругами, я не хочу и не желаю быть вашей или чьей-нибудь добычей, я все сама скажу, если это надо! И, залившись слезами, Луиза выбежала с веранды. Гард закурил. "Ну вот, - подумал он, - случайно задето нечто важное. Теперь нельзя торопиться. Но странное дело, какой неожиданный взрыв! Спокойно, комиссар, спокойно". Через несколько минут Луиза вошла, села напротив Гарда, испуганно посмотрела на него страдальческими глазами. - Простите меня, комиссар, но вам должно быть понятно, почему я так... - Успокойтесь, Луиза, - сказал Гард. - Я никуда не тороплюсь. Ваш муж говорил вам что-нибудь о замке? - Каком замке? - На этой двери. - Ах, комиссар, не надо меня мучить! Спросите сразу, ведь я готова подтвердить то, что вы уже знаете... - Нет, нет, Луиза, об этом поговорим потом, - спокойно произнес Гард, напоминая сам себе рыболова, который зацепил рыбу и теперь хочет применить всю осторожность, чтобы она не сорвалась с крючка. При этом Гард ощущал всю разницу между собой и рыболовом: тот знает, что у него под водой рыбешка, а Гард даже догадаться не может, какой улов скрывается под невзначай брошенным им словом "ребенок". - Итак, вернемся к замку. - Нет, комиссар, он никогда не говорил мне о замке. Мы вообще не знали, что такое запираться. Какой в этом смысл? Все наше богатство - это мы сами... Мы жили тихо и скромно. Ну, завидовали, конечно, тем, у кого много денег, а Лео еще завидовал людям, обладающим какими-либо талантами. Вы знаете, однажды он мне сказал, что хочет быть собакой, чтобы познать... Впрочем, это неважно. А нам никто не завидовал. Его убил сумасшедший! - вдруг закончила Луиза. - Кому еще он был нужен, комиссар? Кому? - Я думаю, - осторожно сказал Гард, - эта история прольет свет на тайну убийства. - Что вы?! - воскликнула Луиза, расширив от ужаса глаза. - Какое это имеет отношение к убийству! Вы ошибаетесь, комиссар! Я не хочу! Да ведь это просто моя галлюцинация! - Меня как раз интересуют ваши личные ощущения, - сказал Гард. - Постарайтесь успокоиться и по порядку все мне рассказать. - Но вы же не психиатр, комиссар? - И вы, Луиза, не больная. Давайте разберемся. Слегка взволнованный ее состоянием, Гард инстинктивно положил руку на плечо женщины, и это прикосновение внезапно кинуло Луизу к комиссару. Она уткнулась ему в плечо и разрыдалась, как девочка, напуганная темнотой, но теперь получившая защиту, - отчаянно и облегченно. - Я не могу... я никому не говорила... это страшно... Откуда и почему вы знаете?.. как это страшно!.. Гард вынул из кармана носовой платок и вытер ей заплаканные глаза. Она выпрямилась, набрала в легкие воздух и, запинаясь, горячо и бессвязно, почти на одном дыхании, стала говорить: - Вы знаете, это случилось три дня назад... Из лавки я вернулась рано... Приготовила кофе... Вхожу к нему... Тот самый кабинет... Он сидит... но это не он! Увидел меня, засмеялся, протянул руки... И вдруг сказал: "Мама!"... Из носа течет... И костюм!.. Он сидел мешком, как на чучеле... Я уронила кофе... Не помню, как выскочила... Навстречу - Юл, и как-то боком, боком, и побелел весь... Одежда порвана, вся разошлась по швам!.. И вдруг: "Где мой кофе, Луиза?" И тут выскочил из кабинета Лео... Они встали рядом, и я не могла понять, кто же из них Юл, кто Лео, кто отец, а кто сын... О Боже, как страшно!.. У меня потемнело в глазах... Они схватили друг друга, бросились в кабинет, заперлись... Оттуда - крик! Когда я очнулась, сорвала крючок, Лео зачем-то переодевал сына... Хотя нет, Юл переодевал отца! Это было так невероятно!.. А потом я ничего не помню, потом все было хорошо... Это сон, комиссар? Скажите мне, ради Бога, это был сон? Галлюцинация? Я просто сходила с ума? Почему вы молчите?! - Что было дальше, Луиза? - закричал Гард, потрясенный собственным криком. - Дальше! Дальше! - Ничего, - с неожиданным спокойствием сказала женщина, остановив на комиссаре полные ужаса глаза. - Ни-че-го. Я просто больна. Мне нужно к врачу. Я боюсь Лео. То есть Юла. У меня отобрали обоих. Верните мне их, комиссар! Верните! Верните!! Верните!!! И она потеряла сознание. Дверь на веранду быстро растворилась, вошел брат Луизы и бережно поднял на руки сестру, сползшую со стула. Он даже не взглянул на Гарда, а комиссар не мог пошевелиться, все еще находясь в каком-то странном оцепенении. Когда дверь за ним закрылась. Гард медленно встал и побрел к машине. - Ну как, созналась? - весело спросил шофер. Гард издал какое-то рычание. Ровно в десять утра Гард уже стоял у дверей кабинета профессора Грейчера в Институте перспективных проблем. Спустя две минуты появился профессор. Он сухо поздоровался с комиссаром и с нескрываемой брезгливостью осведомился, чем еще может быть полезен полиции. - Консультацией, - коротко ответил Гард. - Прошу. Они вошли, сели. Грейчер сразу же бросил красноречивый взгляд на лежавшие перед ним бумаги, давая понять Гарду, как дорого ему время. Гард пропустил мимо намек Грейчера. Минуту они сидели молча. Грейчер - с недовольным видом. Гард - изучая лицо профессора. Обыкновенное лицо с усталым, слегка надменным выражением знающего себе цену человека. Безукоризненная одежда, подстриженные скобкой усы, манеры английского джентльмена, вышколенного воспитанием. Гард все еще испытывал странное состояние, появившееся после сумасшедшего рассказа Луизы. Разумеется, он не мог в него поверить, но и не мог освободить свои мысли от черного покрывала, которым они застилались. Состояние Гарда усугубилось заключением психиатра, изучившего дневник Лансэре. Оно было уклончивым, в нем говорилось об отклонении от нормы, но утверждалось одновременно, что психическим заболеванием автор дневника не страдает. Неясность казалась Гарду зловещим предзнаменованием и подстегивала его, толкая на решительные поступки. - Итак? - Кажется, они одновременно произнесли это слово. - Я все же хотел бы уяснить, - спокойно и решительно произнес Гард, - чем конкретно занимается ваша лаборатория и чем мог заниматься ваш покойный коллега. Профессор скучающе посмотрел в окно, затем на Гарда: - Моя тематика секретна, комиссар. - Знаю, - сказал Гард. - Вот разрешение на знакомство с научной тематикой вашего института. Вас устраивает документ? - Простите, кто вы по специальности? - вместо ответа сказал Грейчер, прочитав, однако, бумагу. - Криминалист. - Н-да. Этим "н-да" профессор словно бы воздвиг между собой и комиссаром стену, с высоты которой мог снисходительно наблюдать за стараниями жалкого дилетанта, карабкающегося по головокружительной крутизне. - Вы все равно ничего не поймете. - Пускай вас это не волнует, профессор. - Ну хорошо, - согласился Грейчер. - Моя лаборатория занимается проблемами трансфункций биоимпульсов тета-ритма и реформацией организма по конгруэнтным параметрам. "Успокоился? - как бы сказал насмешливый взгляд профессора. - А теперь иди спать!" Гард проглотил слюну и через силу спросил: - Что это значит? - Чтение лекции, надеюсь, не входит в мою обязанность? - Но вы не можете отказывать полиции в помощи, - сухо сказал Гард. - Я могу расценить ваш отказ как умышленный. - Зачем же? - добродушно произнес Грейчер. - Если позволите, я представлю себе, что передо мной сидит первоклашка, и в течение пяти минут популярно объясню то, что любому студенту давно известно. - В вопросах криминалистики вы были бы тоже новичком, - не удержался Гард. - Возможно, возможно, - с улыбкой сказал Грейчер. - Итак, вы что-нибудь слышали о биополе? - Нет. - Похвальная откровенность. Биополе - это, в крайнем примитиве, это... Не знаю, как и объяснить! Ладно, попробую. Итак, механическим остовом организма служит скелет. Информационным же костяком является биополе. Представьте себе, что организм - это здание. Кирпичи его связаны друг с другом цементом. Но кирпичи образуют здание не только благодаря цементу, а еще и благодаря чертежам архитектора. Понятно? Гард кивнул, подумав при этом, каким великолепным панцирем служит ученому его специальность. Такой панцирь проницаем лишь для специалиста же. Но в глазах профана внешняя оболочка ученого кажется величественной, независимо от того, что под ней скрывается: гений или ничтожество, мудрец или... преступник. - Я спрашиваю: понятно? - повторил Грейчер. Гард вновь кивнул. - Слава Богу. Так вот, и у организма должен быть свой чертеж, как у здания, и свой цемент, скрепляющий клетки воедино. Вначале думали, что "чертеж" - это только генетический код клеток... Простите, вы знаете, что такое генетический код? - Пожалуйста, продолжайте. - Отлично. Что же касается "цемента", то прежде полагали, будто это электрохимические связи молекул. Но еще в тридцатых годах нашего столетия возникла идея биополя, которое одновременно является и "чертежом", и "цементом" организма. Впрочем, не совсем так... - Грейчер, увлекшись, встал и принялся ходить по кабинету, как ходят профессора по кафедре. Его определенно занимала роль учителя, поскольку комиссару полиции в этой ситуации отводилась роль ученика. - Да, не так. Листы чертежа не тождественны овеществленному чертежу: построенное здание есть здание, а чертеж на бумаге остается чертежом. Это понятно? Прекрасно. Примерно так же относится генетический код к биополю. - То есть биополе - это организм? - тупо спросил Гард. - Да нет же! - поморщился Грейчер. - Это нечто вроде... ну, вроде... - Я понял вас так, профессор, что вы работаете над уяснением сущности биополя? - Вы полагаете, что сам себе я эту сущность пока не уяснил? Благодарю вас, вы очень любезны! Они отвесили друг другу джентльменские поклоны. "Один - один", - не без ехидства подумал Гард. - В сущности, вы правы, комиссар, - неожиданно согласился профессор. - Изучение всего биополя не под силу даже целому институту. Моя лаборатория занята определением некоторых его функций, лишь некоторых. - Прекрасно, - сказал Гард, меняясь с профессором ролью, как это бывает в хоккее, когда обороняющиеся вдруг переходят в нападение так стремительно и неожиданно, что даже забывают сами об обороне. - Частный интерес Лео Лансэре тоже лежал в области биополя? - Господин комиссар, я уже прошлый раз объяснял вам, что в частные увлечения своих сотрудников я не вмешиваюсь. - То есть вы не знаете, чем занимался Лансэре? - Не знаю. - Это ложь, профессор. - Что вы хотите этим сказать? Они стояли посреди кабинета, чуть наклонившись друг к другу. - Мне известно, профессор Грейчер, - четко произнес Гард, - что вы знали о сигма-реакции при отрицательном режиме. Профессор упал в кресло. - Откуда вам известен этот термин, комиссар?! - По долгу службы мне приходится узнавать даже то, что я предпочитал бы не знать никогда в жизни. - Но... Впрочем, это не важно, - быстро сказал Грейчер. - Ко мне часто обращаются сотрудники за советом. Лео Лансэре не был исключением. - Почему вы прежде отрицали это обстоятельство? Каковы резоны скрывать от полиции ваше знакомство с работой ассистента? Я слушаю вас, профессор Грейчер! - Надеюсь, комиссар, все это не дает вам основания подозревать меня... - Почему же не дает? - спокойно перебил Гард. - Не исключено, что эти резоны как-то связаны с гибелью вашего ассистента. - Ну знаете... Грейчер по-прежнему восседал в кресле, по-прежнему был похож на английского джентльмена, но он уже был не целым джентльменом, а как бы собранным из осколков. Он любезно предложил Гарду сесть, но в голосе его уже исчезли нотки превосходства и бесстрашия. - Ладно, - сказал он устало. - Я все объясню. Я действительно знал о работе Лансэре. И я скрыл это намеренно. Возможно, это моя ошибка, но в ней виноваты вы, комиссар. Каково невинному человеку оказаться в шкуре подозреваемого убийцы? Вы тогда напугали меня, комиссар Гард, своим неприкрытым подозрением. В такой ситуации пойдешь на все, лишь бы откреститься от обвинения. Какое счастье, что в тот злополучный вечер меня угораздило быть в клубе! - Да, это ваше счастье, - сказал Гард. - Но вы заявили мне тогда, что незнакомы с работой Лансэре, еще не зная, что он убит! Да, профессор! Как это понимать? Грейчер отшвырнул ручку, она с треском прокатилась по столу. - Потому что Лансэре взял с меня слово, что я никому и никогда не скажу о его работе! Ясно? Когда я не знал, что он убит, я молчал из этих соображений, а когда узнал - из других. Вы довольны моим объяснением, господин криминалист? "Крепкий ответ!" - с невольным уважением подумал Гард. - Извините, профессор, я не хотел вас оскорбить ("Отступаю, отступаю", - тоскливо подумал комиссар), но моя обязанность проверить все ходы и варианты. Оба умолкли не сговариваясь, чтобы передохнуть после первого тура борьбы. То, что они защищают разные ворота, что от количества забитых голов зависит судьба нераскрытого преступления, понимали, вероятно, они одинаково. И как только раздался неслышный удар гонга, они вновь заняли свои места, едва успев залечить полученные раны. Второй тайм начался атакой комиссара Гарда: - Вернемся к работе Лео Лансэре. Итак, в чем ее сущность? - Дорогой комиссар, в науке есть вещи, о которых постороннему, неподготовленному человеку, как вы правильно заметили, лучше не знать. Спокойней спится. - Я не из пугливых. Грейчер пропустил замечание мимо ушей: - Работа Лансэре в числе именно таких работ. Если я изложу вам ее сущность, вы откроете дверь не из лабиринта, а в лабиринт. - Об этом я догадывался и прежде, профессор. Не стесняйтесь, я вас слушаю. - Хорошо. Я постараюсь быть точным и искренним. Когда имеешь дело с таким проницательным умом, как ваш, понимаешь, как опасна неискренность. - Грейчер улыбнулся, видимо надеясь вызвать ответную улыбку. Но Гард не ответил. - Позвольте задать вам вопрос: что вы делаете, когда вам нужно переписать магнитофонную запись с одной ленты на другую? - Подключаю магнитофон к магнитофону, - как школьник, ответил Гард. - Правильно, - учтиво похвалил Грейчер. - В этом и заключается сущность поистине великого открытия Лео Лансэре. Да, да, комиссар, великого! И оно умерло вместе с ним... Такая трагическая, нелепая смерть! К сожалению, я знаю о его открытии лишь в общих чертах. О многих важнейших тонкостях Лансэре благоразумно умолчал. Благоразумно ли, комиссар? Не исключено, если бы он посвятил всех нас в тонкости своего изобретения, ему не было бы смысла умирать? Впрочем, я, кажется, касаюсь не своей области знаний... - В чем же сущность открытия Лансэре? - перебил Гард. Профессор наклонился к комиссару: - В перевоплощении одного человека в другого. Голос Грейчера звучал глухо. Гард вздрогнул, и профессор уловил это движение. - Вот так же и я реагировал в первое мгновение, - понимающе сказал он. - Я тоже подумал, не сходит ли бедняга с ума... Так вот, когда вы подключаете магнитофон к магнитофону, вы тем самым переводите информацию, содержащуюся в одном аппарате, в другой. Но, как я уже говорил, вся информационная совокупность человеческого организма, определяющая его физический облик, заключена в биополе. Лансэре, примитивно говоря, удалось осуществить перезапись этой информации с одного организма на другой. Точно так же, как если бы запись нашего первого магнитофона переходила на ленту второго магнитофона, а запись второго - одновременно на ленту первого. - То есть двое людей как бы меняются биополями? - Голос Гарда снова выдавал его волнение. - Не как бы, - поправил профессор, - а именно меняются! Ваш организм, если в него вложить мое биополе, перестроится так, что вы примете мой облик, а я - ваш. - А сознание останется прежним, - сказал Гард утвердительно. - Откуда вы знаете? - удивился профессор. Гард не удостоил его ответом. - Скажите, Грейчер, - сказал он, - идея Лансэре практически осуществима? Или это гениальная догадка? - Клянусь, мне неизвестно, достиг ли он успеха. Думаю, на современном этапе развития науки и техники... - Я могу догадаться, что вы хотите сказать, но тут уж можете мне поверить: Лансэре был близок к осуществлению задуманного. - Гард встал со стула, закурил, подошел к окну. Не оборачиваясь, спросил: - И если это действительно так, то прикиньте, пожалуйста, профессор Грейчер, какую форму могла бы иметь установка, осуществляющая перезапись биополя? - Я не знаю множества важных деталей... - Это я уже слышал. Но пофантазируйте, пофантазируйте! Ученые любят фантазировать, не правда ли? - Какую форму? - переспросил Грейчер. - Ну да, займет ли установка целое здание или поместится в комнате или в портсигаре? - Полагаю, размеры комнаты будут наиболее реальными... - Благодарю вас. Грейчер промолчал. Перед уходом Гарда он еще раз попробовал улыбнуться: - Я же говорил вам, комиссар, что вы открываете дверь в лабиринт. - Я попытаюсь найти и выход из него, - серьезно сказал Гард. Покидая кабинет профессора, он подумал еще о том, что они проговорили не менее часа и все это время их странным образом ни разу не побеспокоили ни телефонными звонками, ни приходом сотрудников. Впрочем, желание избежать свидетелей и необходимость сосредоточиться могли быть у Грейчера вполне естественными... "Размером с комнату, - думал Гард, садясь в машину. - Ах, профессор, все же неважный вы психолог! Я бы на вашем месте для большей убедительности поместил бы всю установку на острие иглы!" - Луиза, опишите мне подробно часы, которые пропали вчера вечером. Кроме того, заметили ли вы, чтобы ваш муж собирал какой-нибудь аппарат? У Гарда уже не было возможности учитывать состояние Луизы, измученной допросами. Решительность и властность, с которых он начал разговор, применялись им даже в тех случаях, когда он добивался ответов от умирающих, торопясь обогнать смерть. Вероятно, тон комиссара был столь непререкаем, что Луиза мгновенно оценила важность обстановки. Она ответила сразу и четко: - Никаких аппаратов Лео дома не собирал, комиссар. Часы были серебряными, перешли по наследству от деда Лео. Большая луковица. Механизм испорчен... Что-нибудь случилось, комиссар? В последней фразе уже звучал испуг. - Нет, Луиза, все идет как надо. Когда вы видели часы в последний раз? - Дней пять назад. Да, дней пять... Лео спал, Юл играл в его комнате часами. Я вошла, разбудила Лео, он увидел часы в руках сына и рассердился, и на меня тоже: почему я недоглядела. Потом... - Потом? - Он убрал часы в ящик стола... Нет, не убрал. Сделал движение, словно хочет туда их положить, а положил ли, я не помню... Это важно, комиссар? - Больше вы часы не видели? - Нет. - А сын? - Не знаю. - Спросите, Луиза. - Сейчас? - Да. При мне. - Юл! - позвала Луиза. - Юл, иди сюда! За Юлом все же пришлось сходить. Он оказался не по возрасту длинным и тощим мальчиком, очень похожим на Лео Лансэре, если судить по фотографиям. Когда Юл предстал перед комиссаром, Гарду на мгновение стало не по себе: он подумал о том, что должна была почувствовать Луиза, увидев перевоплощение отца в сына. Юл исподлобья глядел на комиссара. - Скажи, сынок, - мягко произнесла Луиза, чуть наклонившись к Юлу, - ты не видел папины часы? Помнишь, после того как папа отобрал их у тебя. - Вчера, - сказал мальчуган. - Что - вчера? - быстро спросил Гард. Юл вцепился в юбку матери и испуганно посмотрел на Гарда. - Не мешайте, пожалуйста, комиссар, - тихо сказала Луиза. - Ты видел часы вчера, Юл? - Ага. - Где? - У папы. Он показал мне их и сказал... - Что? - в один голос спросили Гард и Луиза. - Мама, а что такое "слава"? - Папа сказал это слово? - Ага. - А еще что он сказал? - А еще он показал мне часы. Гард с Луизой переглянулись. - Мам, а папа скоро придет? Гард поморщился, увидев слезы на лице Луизы. Он с трудом переносил мелодраматические сцены, даже если для них был повод. Спустя пять минут, сидя в "ягуаре", он чуть ли не вслух произнес: "К черту! Аппарат был вмонтирован в часы? Часы похищены? Алиби Грейчера непробиваемо. Пропади все пропадом, надо выспаться!" Выход из тупика пока не находился. 5. ЛОГИКА И ИНТУИЦИЯ Пожалуй, в профессии сыщика Гарда более всего привлекала та блаженная пора, когда можно было подводить итоги. Сидение в засадах, ночные бдения в чужих домах, где только-только произошли убийства, допросы и погони, - разве все это могло идти в сравнение с тишиной гардовской квартиры, когда, лежа одетым на тахте, комиссар связывал и развязывал узелки противоречий и доказательств, совершая в уме многочисленные построения, сложностью могущие поспорить с абстракциями математиков. Гард никогда не славился действием, он плохо стрелял, неважно правил автомобилем, не обладал феноменальной физической силой и способностью валить противника с ног одним ударом. Но для своих подчиненных и для начальства он был человеком, обладающим таинственной способностью догонять не догоняя и попадать в цель без единого выстрела. В наш современный век борьба с преступным миром уже немыслима без ума: схватить преступника за руку можно лишь в тех случаях, когда убийца бывал глуп или когда сыщик бывал удачлив. И так же как преступники научно разрабатывали свои действия, так же научно их следовало расшифровывать. Вот почему злые языки утверждали, что у Гарда есть какая-то тайная агентура, какие-то свои "глаза и уши", рассованные всюду и везде, всегда приносящие ему успех. Никто из ближайшего окружения комиссара, кроме разве верного Таратуры, не мог понять, что период накопления фактов сменялся у Гарда периодом обдумывания и размышления, где логика окрылялась интуицией, которая, в сущности, та же логика, но только более своенравная и менее осознанная. А поскольку изыскания Гарда совершались "при закрытых дверях", в полном одиночестве и, как правило, в ночные часы, его коллеги и пустили слухи о гардовской агентуре, так как в мистику сегодня никто уже не верил. В самом деле, вечером, уходя из управления, комиссар оставлял полицейских в состоянии прострации и полной беспомощности, а утром мог прийти, собрать всех в своем рабочем кабинете и спокойно дать точный адрес убийцы или, по крайней мере, верный путь поиска. Обычно, как и на этот раз, Гарда поднимал на ноги будильник. Он ставил его на три часа ночи, чтобы до этого времени слегка освежиться сном, и по первому звону вскакивал на ноги, лихорадочно одевался, застегивался на все пуговицы, выпивал чашку холодного кофе, приготовленного еще с вечера, и садился за письменный стол. На столе не должно было лежать ни одной бумажки. Мыслить, пользуясь записями. Гард не умел. Он считал, что лишь тогда возможен эффект от размышлений, когда все детали и факты преступления "отлежались", "осели" в голове, обеспечивая ту легкость перетасовок и перестановок, без которых невозможно построить ни одной версии. Горела настольная лампа, и еще над кроватью, у самого изголовья, мягко светило бра. Шторы на окнах были приспущены, так что свет уличного фонаря, расположенного напротив комнаты Гарда, не отвлекал внимания комиссара. Всеобщий покой и тишина были как бы внешней оболочкой, не пропускающей в мозг Гарда ничего постороннего, но и не выпускающей из него ни единой мысли. "Два загадочных убийства подряд, - думал Гард, - это уже третья загадка!" Пожалуй, эта мысль была ключевой ко всем последующим рассуждениям комиссара. Действительно, практика показывала, что в среднем из двенадцати убийств, совершаемых в городе за неделю, почти все, за исключением, быть может, какого-нибудь одного, раскрываются почти немедленно. Или преступник не успевал далеко уйти и его хватали в ближайшем кабачке, где он пропивал награбленные деньги, или оставались четкие следы, указывающие направление поиска, или всевидящие свидетели давали точные приметы, или... А тут в один вечер - две загадки! Такого не было давно. Наиболее загадочным Гард считал убийство Лансэре. Все было бы просто, если бы не алиби Грейчера. Кому, кроме профессора, могла потребоваться смерть Лансэре? И часы? Никому. А раз никому - значит, преступником мог быть кто угодно. Тут хоть бери кофейную гущу: она подскажет тебе ровно столько вариантов, сколько может подсказать реальная действительность. Если исключить Грейчера, то Лансэре могли убить ВСЕ - самая страшная для криминалиста версия. В число подозреваемых включались и Луиза, и полицейский, первым вошедший в дом, и даже Таратура, и любой прохожий, которого можно было остановить на улице и с равным успехом проводить допрос, и предводитель гангстеров Эрнест Фойт. И лишь два человека наверняка оставались вне подозрения: Пит Морган, который погиб на час раньше гибели Лансэре, и сам комиссар Гард, который мог за себя поручиться. Ну а если бы Гарда вызвал на допрос другой комиссар полиции? Где был Гард в момент убийства Лео? Пожалуйста: он был в квартире Пита Моргана. Морган был убит в семь вечера, комиссар прибыл туда час спустя, а в девять тридцать пальцы сомкнулись на шее Лансэре. Алиби Гарда - налицо. "Нате-ка, выкусите!" - неожиданно подумал Гард, представив себя на допросе у комиссара полиции. Но - стоп! Эрнест Фойт не мог убить Пита Моргана, потому что с шести до семи тридцати сидел в кафе. Профессор Грейчер не мог убить Лео Лансэре, потому что с девяти до десяти тридцати был в клубе "Амеба". Но что первый делал через час после гибели Моргана, а второй за час до смерти Лео? На это время у каждого из них не было алиби - во всяком случае, они его не предъявляли. Стало быть, каждый из них... Нелепость! Вот до чего может довести всеобщая подозрительность. Даже совпадение становится доводом... Совпадение? Еще раз - стоп! Какая связь между этими двумя убийствами? Та, что оба произошли в один и тот же вечер. Та, что оба представляют собой загадку. Та, что оба потенциальных преступника - по крайней мере люди, имеющие причины убить, - как нарочно представили неопровержимое алиби. Но это не связь, это только сходство, почти зеркальное. Наоборот, с позиций формальной логики оба преступления - как те две одинаково прямые параллельные линии, которые нигде не пересекаются и пересечься не могут. А в неевклидовой геометрии очень даже могут... То есть должны, обязаны пересечься... Гард накинул плащ и вышел из дому. Он еще не знал, что способность логически мыслить, сделавшая ему славу среди полицейских и среди преступников, отлично сработала и на этот раз. Эрнест Фойт был дома. В отличие от Пита Моргана он не пользовался стальными дверями и гильотинами. Его квартира была современна, и такими же современными были средства самозащиты. Стоило Гарду, предварительно обошедшему особнячок Фойта, остановиться перед парадным входом, как у Эрнеста в комнате вспыхнула красная сигнальная лампочка и тревожно загудел зуммер. Рука Фойта мгновенно потянулась к бесшумно стрелявшему пистолету. Затем он поднялся, подошел к окну и убедился в том, что у подъезда стоит Гард. Узнать его ничего не стоило по приземистому росту и характерной позе, которую всегда занимал комиссар, чего-либо ожидая: согнутые локти рук и ладони, упертые в бедра. Дверь открылась сама собой, и Гард прошел в переднюю. Через секунду навстречу ему вышел Фойт, неся на лице приветливую улыбку. Он был тщательно причесан, выбрит, как будто вернулся с вернисажа или с банкета и еще даже не успел переодеться. Кто не спит в большом городе ночью или, по крайней мере, спит очень чутко? Воры и полицейские! Об этом написано немало книг, снято немало фильмов, это многократно подтверждено реальной жизнью. Гард был озабочен и не скрывал этого от Фойта. Кто-кто, а гангстеры лучше других понимают трудности полицейских, как, впрочем, и наоборот. В эту ночь они наверняка могли рассчитывать на взаимное сочувствие. - Дела? - спросил Фойт, провожая Гарда в свой кабинет. - И да и нет, - осторожно ответил комиссар. - С ордером на арест? - мягко осведомился Фойт. - Даже без оружия, - в тон ему ответил Гард. - Ну и прекрасно. Сигарету? Кофе? Гард отрицательно покачал головой. Они сели в кресла, расположенные у низкого столика, заваленного журналами и газетами, и на несколько минут погрузились в размышления. Никто из них никуда не торопился или, во всяком случае, не выказывал нетерпения. Помолчим? Хорошо, помолчим. Будем разговаривать? Хорошо, будем разговаривать. Они были стоящими друг друга врагами, и каждый из них прекрасно знал цену другому. Так молчать и сидеть, а потом мирно беседовать могут два солдата воюющих армий, оказавшиеся на ничейной земле и решившие отложить оружие в сторону хотя бы на несколько мирных часов. Так могут сосуществовать два спортсмена за десять минут до старта, после которого из друзей они мгновенно превращаются в конкурентов. Так отдыхают два боксера, уставшие от изнурительного поединка, кончившегося вничью, и собирающие силы для нового боя. Впрочем, ничьей между ними не было. Интересы Гарда и Фойта были диаметрально противоположными: один заботился о том, чтобы ускользнуть, другой - чтобы настигнуть. И победителем в этой гонке пока выходил Фойт. Как победитель, он имел в эту ночь право быть большим джентльменом, нежели Гард. И потому он с еще большей, чем Гард, выдержкой ждал начала разговора. - Простите меня, Эрнест, но я, кажется, оказался в тупике, мне нужна ваша помощь, - наконец сказал Гард. Фойт дружески улыбнулся и сделал движение, должное означать, что он весь внимание и готов приложить максимум усилий, чтобы помочь комиссару полиции. - У вас бывали ситуации, при которых вы оказывались в западне, но оставался единственный выход, хотя и трудно было на него рискнуть? - сказал Гард. - Вы имеете в виду дело Каснера? - спросил Фойт. - Пожалуй. - Мне было сложно тогда, комиссар, и вы это прекрасно знаете. (Гард улыбнулся, услышав откровенное признание Фойта.) Минуло уже лет десять, не так ли? Могу сказать, что выход я нашел случайно... - Я не успел предусмотреть этой возможности, - как бы извиняясь, перебил Гард. - Бывает, господин комиссар. Но лазейка была столь узкой, что, всунув голову, я мог застрять в ней всем туловищем. И все же пролез! - Вот на это я и не рассчитывал. Фойт добродушно засмеялся: - А я рискнул. Что было мне делать? - Вот и я хочу рискнуть, - сказал Гард. - В отличие от вас, Эрнест, в случае неудачи я теряю работу... - В случае неудачи я теряю свободу, комиссар, - заметил Фойт. - Вам легче. - Как сказать. - И что же вы хотите сделать? - осторожно спросил Фойт, беря сигарету. - Предположить самое невероятное и бросить на эту версию все силы, - сказал Гард. - Что же предположить? И оба они почувствовали, как обострился их слух и напружинились мускулы. В конце концов, безобидно беседуя, каждый из них преследовал собственные цели. Фойт тщательно скрывал за внешней непринужденностью страстное желание узнать что-либо из того, что комиссар знает о нем. А Гард "прощупывал" Фойта, делая вид, что просто беседует на отвлеченные темы, как могут беседовать люди, которым есть что вспомнить. - Я хочу предположить, Фойт, что к убийству Пита вы не имеете прямого отношения, - откровенно сказал комиссар. - Это можно было бы и не предполагать, поскольку так и есть на самом деле. - Я говорю: прямого отношения, - подчеркнул Гард. - Но в тот вечер у вас были и трудные часы. - У кого их нет, комиссар? - И я хочу рискнуть! - Не понимаю, - сказал Фойт, - что заставляет вас мучиться. Разумеется, надо рисковать, уж поверьте мне. Быть может, вы говорите мне об этом, чтобы я реагировал на ваши слова поступками? Гард поморщился. - Вот именно, - заметил Фойт. - Я все равно обдумаю каждый свой поступок, а вы давно уже поняли, что имеете дело с умным человеком. Так что бы вы хотели, комиссар, от меня? - Того же самого, Фойт, что и вы от меня: хоть маленькой неосторожности, хоть крохотного просчета! И оба они дружно расхохотались. Гард мог позволить себе быть откровенным с Эрнестом Фойтом. Они не боялись друг друга: на стороне Фойта, как это ни парадоксально, был закон, хотя он и являлся оружием Гарда, а на стороне Гарда оставалось одно благоразумие. Фойт понимал, что Гард вряд ли придет к нему домой один и без оружия, не предупредив помощников, - стало быть, Гард неприкосновенен. Но откровенность Гарда была откровенностью мышеловки! Вот, мол, тебе и кусочек сала, и открытость приема, и невинность конструкции, - только кусни, только коснись, только просунь голову! Нет, Фойт - не мышонок. Он понюхает, даже полижет отлично пахнущий кусочек, но ни за что не вопьется в него острыми зубками. - В тот вечер, Эрнест, было еще одно таинственное убийство, - сказал Гард, откровенно цепляя приманку на крючок. - Для непосвященных, комиссар, два убийства в один вечер - событие, - сухо сказал Фойт. - Но мы-то с вами знаем, сколько убийств бывает каждую ночь. При чем тут я? - И я, - сказал Гард. - С таким же успехом и я могу быть убийцей второго человека. Но у меня есть алиби. В момент второго убийства я был в квартире Пита Моргана. А где были вы, Эрнест? Фойт взял новую сигарету. Помолчал, улыбнулся: - Вы нарушаете условия, комиссар. Ведь это беседа, а не допрос? - Ну кто ж вас неволит, Эрнест! - тоже улыбнулся Гард. - Уход от ответа уже есть ответ. - Зачем же так? Я попытаюсь вспомнить... Стало быть, после кафе, о котором вы знаете, я отправился... да, я три часа провел у себя в гараже. - С семи тридцати до девяти тридцати? - спросил Гард. - Приблизительно. - Вы были один? - Один. - Вы сами чините свою машину? - Я понимаю и люблю технику. Кроме того, машина - это мои ноги. Я всегда хочу быть уверенным в том, что ноги меня не подведут. Парашютист, комиссар, тоже предпочитает сам складывать свой парашют. - Это не алиби, Эрнест, - сказал Гард. - Но и у вас нет улик, комиссар. Они вновь умолкли. Гард внимательно посмотрел на Фойта, пытаясь угадать его состояние. Увы, лицо гангстера было невозмутимым. Он выдержал взгляд комиссара, и лишь странная интуиция, которой обладал Гард, позволяла ему продолжать строительство здания, в основе которого лежала версия о причастности Фойта к убийству Лансэре. - Эрнест, вы служили когда-нибудь в армии? - спросил Гард. - Моя биография вам больше известна, чем мне, комиссар. - В таком случае вы должны знать, что такое отвлекающий маневр. - Знаю. - Второе убийство было таким маневром? - Отвлекающим? - переспросил Фойт. - В жизни все возможно. - Так вы знаете о нем? - Конечно. Вы сами мне сказали. За окнами начинался рассвет. Гард посмотрел на часы и встал. На прощанье он приготовил последний вопрос Фойту. Скорее даже не вопрос, а предложение. Стоя в дверях, он произнес: - Не хотите, Эрнест, посмотреть на второй труп, появившийся в тот вечер? - Если бы решение зависело от меня, я бы отказался. - Почему? - Потому, комиссар, что я терпеть не могу голые мужские тела. Гард весь напружинился: - Почему мужские, Эрнест? А может, речь идет о женщине? Откуда вы знаете? Фойт мрачно усмехнулся, глядя Гарду прямо в глаза: - Вы хотели оплошности, комиссар? Вы ее получили. Но не радуйтесь преждевременно. Мне совершенно безразлично, мужчина у вас в морге или женщина... - Знаете, старина, - прервал Гард, - накиньте на себя что-нибудь приличное и вместе прогуляемся до управления. Фойт послушно наклонил голову. 6. СЕРЕБРЯНЫЕ ЧАСЫ - Комиссар, я выражаю свой протест по поводу столь бесцеремонного обращения ваших людей со мной. Полагаю, что... - Доброе утро, профессор. - Когда вас поднимают спозаранок с постели и не дают выпить даже чашки кофе... - Одну минуту, профессор. - Гард нажал кнопку вызова дежурного. - Это мы легко исправим... Прошу вас, чашечку кофе нашему гостю, - обратился он к вошедшему дежурному. - Извините, профессор, это я распорядился пригласить вас в полицию. - Пригласить?! - возмутился Грейчер. - У нас с вами разные представления об одних и тех же вещах! - Возможно, - миролюбиво согласился Гард. - Сегодня ночью мне явились любопытные мысли, которыми я хотел бы поделиться с вами. - Если вы страдаете бессонницей, рекомендую микстуру "Паникина". Помогает. - Благодарю. Обязательно воспользуюсь. - Гард достал записную книжку и что-то пометил в ней. - Видите, старею, профессор, вынужден записывать. Но, быть может, прекратим пикировку? У нас есть дела поважней. Открылась дверь, и вошел дежурный. На столе перед профессором появилась чашка кофе. - Подкрепитесь, - сказал Гард. - Я готов подождать. - Мне кажется, меня доставили в полицию не для того, чтобы кормить завтраками. Я к вашим услугам. - Хорошо, начнем. Они смерили друг друга взглядами, как два мушкетера перед дуэлью, и каждый отметил про себя силу противника. - Профессор, - сказал Гард, - у меня не вызывает сомнения то обстоятельство, что вы были в клубе "Амеба" в злополучный вечер и играли в вист. - У меня тоже нет сомнений по этому поводу. - Тогда не будете ли вы столь любезны и не припомните ли, что вы делали до виста? С шести до восьми? - Как - что? Я... ушел из института часов... кажется, в шесть. Болела голова, и я прогуливался в Сентрал-парке... - Один? - Один... Но позвольте!.. - Не позволю! Сейчас я хочу представить вам одного человека, заранее предупредив, чтобы вы держали себя в руках, что бы ни произошло. - А что может произойти? - Не знаю. Меня это тоже интересует. По лицу профессора Грейчера пробежало беспокойство, но тут же сменилось выражением полной невозмутимости. Гард нажал кнопку. Дверь открылась, на пороге стоял Эрнест Фойт, а за его спиной виднелась мощная фигура Таратуры. - Доброе утро, комиссар. - Фойт слегка склонил голову. Заметив Грейчера, Фойт кивнул и ему. Профессор вежливо ответил. - Вы знакомы, господа? - вежливо спросил Гард. Фойт улыбнулся: - Если я не ошибаюсь, передо мной известный киноактер, который играл в "Жизни по ту сторону"? - Вы ошибаетесь, сударь, - неприязненно перебил Грейчер. - Я не имею чести быть вашим знакомым. - У меня плохая память на лица. Прошу великодушно меня простить. - Пожалуйста. - Благодарю вас, господа, - поспешил произнести комиссар. - Вы можете быть свободны, Фойт. - Вы имеете в виду мою камеру? - Вы не ошиблись. - Спасибо. - Фойт улыбнулся и, повернувшись к Таратуре, добавил: - Инспектор, если вам не трудно, проводите меня. Они вышли. Гард откинулся в кресле. Грейчер полез в карман и вынул пачку сигарет. - Что это значит, комиссар? - спросил он, закурив. - Сейчас все узнаете. - Гард тоже закурил. - Произошла одна очень странная история, профессор. Человек, которого вы сейчас видели, известный гангстер, и знакомство с ним было бы вам полезно... - Я не люблю таких шуток, комиссар, - резко прервал Грейчер. - Если вы не желаете коротко и ясно объяснить мне, что скрывается за появлением этого человека, прошу освободить меня от дальнейшего участия в беседе. На Гарда глядели холодные, непроницаемые глаза. - Хорошо, - сказал комиссар. - Слушайте меня внимательно. В нашем городе существует отлично организованная гангстерская шайка. Даже не шайка, а трест, корпорация. На ее счету множество убийств, ограблений и так далее. Но действует она так искусно, что у полиции пока нет возможности... - Все, что вы говорите, имеет ко мне отношение? - вновь перебил Грейчер. - Не могу скрыть от вас, что я удивлен. - Не торопитесь, профессор. Кажется, у вас сдают нервы. Будем считать, что я пригласил вас, чтобы посоветоваться. - Найдите себе иных советчиков. Я не гожусь. Я человек науки, у меня другая профессия. - И все же вам придется дослушать меня до конца. Итак, шайка прекрасно организована, отличается хорошей дисциплиной и тщательностью в разработке преступных операций. Ситуация, при которой мы бессильны что-либо предпринять против гангстеров, может считаться национальной трагедией. Наш с вами гражданский долг, профессор... - У меня другие долги, комиссар, - опять не сдержался Грейчер. - Вы полицейский, вы и занимайтесь гангстерами. Я же не прошу вас помогать мне! Гард встал из-за стола в полный рост и тоже резко сказал: - Профессор Грейчер, сейчас не я нахожусь в вашем кабинете, а вы в моем. Прошу вас не забывать, что вы имеете дело с полицией, ведущей расследование уголовного преступления. Вы - подозреваемый нами человек, и ваше неповиновение дает нам повод применить к вам строгие меры. Извольте выслушать меня до конца! - Я выслушаю, комиссар Гард, - зло сказал профессор. - Но я буду жаловаться, вы определенно рискуете своей карьерой. - Знаю, - тихо ответил Гард, опускаясь в кресло. - И тем не менее буду делать то, что задумал. Пейте кофе, профессор, он уже окончательно остыл. - Кажется, я тоже начинаю остывать. - Тем лучше для вас и для дела. - Гард вдруг отчетливо понял, что "благородное возмущение" Грейчера было от начала до конца искусственным. - Итак, профессор, я коротко повторяю: хорошо организованная и дисциплинированная шайка гангстеров сумела быть удачливой главным образом за счет своих руководителей - Пита Моргана и Эрнеста Фойта. Оба они умные, ловкие, хитрые и знающие люди. Но в последние несколько месяцев между ними разгорелась конкуренция за единоличное руководство группой. Дело завершилось вынужденным миром, потому что головка шайки пригрозила своим руководителям, что, если один из них убьет другого, оставшегося в живых прикончит сама шайка. Как вы понимаете, группу вполне устраивали два руководителя, поскольку они мешали друг другу возвыситься в диктаторы. Не буду скрывать от вас, профессор, что ровно два дня назад Пит Морган был убит у себя на квартире с помощью переносного конденсатора. Скажите, профессор, логично ли заподозрить в преступлении Эрнеста Фойта? - Я плохой криминалист, - ответил нехотя Грейчер, - но, вероятно, вы правы. - Далее. Фойт тут же предъявил алиби. Это и понятно: он не так боялся полиции, как своих собственных друзей, а потому в час убийства благополучно пировал с ними в кафе. Но то обстоятельство, что он с такой скрупулезностью подготовил себе алиби, говорит о том, что он точно знал, когда должно произойти убийство конкурента. Логично, профессор? - Да, - сухо ответил Грейчер. - Но, комиссар, я уже вышел из того возраста, когда люди интересуются детективными историями... - Как знать, профессор, - перебил Гард. - Не исключено, что в конечном итоге эта история вас заинтересует. Однако предположим, что Фойт наверняка знал о готовящемся убийстве Моргана. Но Фойт мог знать об этом лишь в одном случае: если он это убийство организовал. Верно, профессор? - Не знаю. Убийство могло быть и случайным. - Когда убивают током, точно знают, кого убивают. К такому преступлению надо готовиться. - Током? Тогда... пожалуй, вы правы. - Прекрасно, профессор, вы делаете успехи на криминалистическом поприще. Согласитесь ли вы далее со мной, что Фойт должен был нанять убийцу, не имеющего ничего общего с его средой? Что он мог довериться лишь такому человеку, который, пользуясь вашей терминологией, никогда не интересуется детективными историями. - Это не так-то просто, - сказал Грейчер. - Ну а если человек, нанятый Фойтом, тоже нуждался в его услугах? Положим, тоже замышлял убийство и тоже не мог его сам осуществить. Грейчер промолчал. - Логично ли, профессор, что Фойт просто поменялся с этим человеком объектами преступления? Что они просто договорились и поменялись жертвами. Ведь это сулило каждому из них полную безнаказанность, так как оба получали алиби, а никому и в голову не пришло бы, что они могут договориться. И на этот раз Грейчер промолчал. - Меня, профессор, сейчас интересует лишь одно обстоятельство: как вам удалось договориться с Фойтом и как вы рискнули убить Пита Моргана? Сидите спокойно, я еще не кончил. Наконец, меня интересует, зачем вам понадобилось убирать Лео Лансэре? Чтобы завладеть его открытием? Зачем вам оно, что оно вам сулило? Не торопитесь с ответом, профессор, вы можете подумать. Я почему-то убежден, что опровергать мои логические построения вы не станете. Гард устало откинулся на спинку кресла. Грейчер, не меняя позы, закурил, выпустил тонкую струю дыма и спокойно проследил, как она уходит под потолок, завиваясь кольцами. "Потрясающая выдержка", - даже с некоторой завистью подумал комиссар. Наконец профессор посмотрел на Гарда: - Идея парноубийства принадлежит мне. - Браво, профессор! - воскликнул Гард и хлопнул ладонью по столу. - А этот термин - тоже ваше изобретение? - Как вам будет угодно. Эрнеста Фойта я знаю давно. Последнее время он выполнял кое-какие мелкие поручения мои... и более крупные генерала Дорона. - Почему вы столь откровенны со мной, профессор? - спросил Гард. - Вы не боитесь помянуть даже генерала? - Для моей откровенности есть причины. Ни я, ни тем более генерал Дорон вам не по зубам, комиссар. Я просто вознаграждаю вас за ваше криминалистическое искусство. Вы достойный противник, но вам следует знать, что ваши усилия на этот раз бесплодны. - Предположим, - согласился Гард. - Но хотя бы Фойта я смогу зацепить на убийстве Лео Лансэре? Как вы считаете? - Не считаю, хотя мог бы легко пожертвовать Фойтом. К сожалению, он будет вынужден тогда открыть рот, а я не хотел бы, чтобы дело предавалось огласке. - Вы боитесь? - Сейчас она преждевременна. И вот почему... Но прежде я хотел бы попросить у вас еще чашечку кофе. Гард мгновенно нажал кнопку вызова дежурного. Через несколько минут, прошедших в полном молчании, Грейчер получил желаемую чашку кофе. Отхлебнув несколько глотков, он продолжал: - Вы наивно полагаете, комиссар Гард, что я затеял парноубийство, чтобы присвоить открытие Лансэре. Смешно! Украсть идею можно сотнями способов, не прибегая к уголовщине. Больше того, Лансэре даже не был мне конкурентом, этот цыпленок, обладающий умом гения. Он просто мешал мне осуществить дальнейшие планы, поскольку был излишне щепетилен. Им двигали научные цели, мною - чисто человеческие. Они не всегда совпадают. - Какова же ваша "человеческая" цель, профессор? - Слушайте. Она может коснуться и вас, если пожелаете. Вам лет пятьдесят, не так ли? Вы скоро умрете, но вы можете вернуть себе молодость, силу, здоровье. Хотите? - Конечно. - Считайте, что эта мелочь у вас в кармане. - Вы говорите языком, очень близким к языку Фойта. - Но вы его понимаете? И прекрасно. Так вот, сейчас весь мир помешан на операциях по замене сердца, почек и так далее. Люди готовы платить любые деньги, чтобы купить себе чужое сердце или кусочек чужого тела. О чужой крови я уж не говорю, это банально. Нищенская возня, комиссар! Аппарат перевоплощения дает неизмеримо больше. Он дает своему владельцу чужое ТЕЛО! Целиком! Любое! Вот там, по улице, сейчас идет рослый и красивый молодой человек лет двадцати. Хотите взять его тело? Берите! Но и это пустяки, комиссар. Аппарат перевоплощения дает БЕССМЕРТИЕ! Вы можете менять тела, как обносившиеся платья, вечно живя в молодом и прекрасном теле, сохраняя при этом свое сознание, свою память, свои чувства и эмоции - свое собственное "я". Но и это еще не все. Владение аппаратом дает ВЛАСТЬ, по сравнению с которой власть всех тиранов мира, существовавших на земле и существующих, - ничто! Вы можете перевоплотиться в миллиардера, и все его миллиарды - ваши. Вы можете стать президентом и управлять страной всю вашу многовековую жизнь, самому себе передавая власть по наследству. Вы можете дарить тела и отбирать их. Молодого превратить в старика, красавца - в урода, богача - в нищего, здорового - в прокаженного и как угодно наоборот. Кто не склонится перед такой могущественной властью? Кто? Кто не станет ее рабом? Люди, деньги, бессмертие - все это может принадлежать вам. Гард. - Каким образом? - До сегодняшнего дня я думал, что буду единолично пользоваться аппаратом. Но вы проявили качества, достойные компаньона. Я предлагаю вам союз. - Программа действий, профессор? - Вы серьезно? Я полагал, что вы попросите хоть несколько минут на размышление. Впрочем, способность решать быстро и безошибочно - ваша сила. Программа такова. На первых порах - и здесь ваша роль неоценима - мы выберем нескольких подходящих людей, спрячем их, будем о них заботиться, кормить их и поить, мыть и чистить. Ведь их тела - наши платья, которые мы будем носить по мере надобности, а потом вновь складывать в гардероб. К роли Бога надо привыкнуть, комиссар! - Скорее к роли дьявола. - Вы шутите? - Зачем? Но скажите, профессор, какие вы можете дать гарантии, что меня не ждет судьба Лео Лансэре, если я покажусь вам "щепетильным"? - Я ждал этого вопроса и, честно говоря, не понимал, почему вы с ним медлите. А какие гарантии можете дать вы, комиссар? - Аппаратура в ваших руках, профессор, она спрятана вами и, вероятно, не в том доме, где вы живете, и даже не в вашей лаборатории. - Разумеется. - Вот вам и гарантия вашей безопасности. А моей? - Вам придется, комиссар, поверить мне на