Дорон не может иметь ко мне претензий. А если я найду Миллера и перепрячу его от Дорона, генералу - крышка и он ничем не сможет мне угрожать. Фред с уважением посмотрел на Гарда. - Теперь я понимаю, - сказал он, - почему ты, оставаясь порядочным человеком, все же ухитряешься делать карьеру, старина. У меня так не получается... Как ты будешь искать Миллера? - К сожалению, в этом деле ты мне плохой советчик... Но помощником быть можешь, одному мне вообще не справиться. - А может, Миллер совсем не спрятался, а удрал? - Все может быть, старина, все может быть... - Тогда ищи ветра в поле. - Попробую. Придется для начала выяснить, где его жена, где Таратура... - Он в городе, - сказал Честер. - Вчера я говорил с ним по телефону. - Ну-ка, ну-ка! - оживился Гард. - Он разыскал меня в "Указующем персте", когда я мило беседовал с президентом, и обещал прийти, но не пришел. - Почему? - Не знаю. Гард. Я прождал его лишних полчаса, а потом понял, что он не придет. - Таратура сказал что-нибудь такое, что заострило твое внимание? - Нет, Гард, ничего особенного. Он очень удивился, что я сижу рядом с президентом. - Странно... И про Миллера ничего? - Ни единого слова. - Жаль. Там, где Таратура - там и Миллер... Как ты думаешь все же, остался двойник или настоящий? - Ну, Дэвид, ты всегда был мастер задавать вопросы. - Но что подсказывает твоя интуиция? Честер задумался: - Иногда мне кажется, что двойника вообще не было. Был просто кошмарный сон. И все. - Но ты же видел одного из них в гробу? Там, у Бирка! - сказал Гард. - И это могло быть сном. - Знаешь, Фред, я все понимаю умом, однако никак не могу смириться с тем, что двойники похожи друг на друга, как близнецы. Даже у настоящих близнецов могут быть разные глаза, рябинки не там... А тут - копия? Ты уверен, что тот, в гробу, был копией? - Это было страшно, Дэвид, - признался Честер. - Прошло уже три года, но физиономия покойника стоит перед моими глазами, хотя, наверное, в действительности он давно уже сгнил. - Сгнил? - сказал Гард и вдруг остановился как вкопанный. - Фред, ты дал сейчас великолепную мысль! Если Миллеров действительно было двое и если один из них - химический, то процесс разложения трупа, возможно, происходит как-то иначе! Нейлон, например, остается целехонький, а полотняная рубашка сгниет дотла, - так и тут, и мы можем... - Ты хочешь сказать, что Двойник из нейлона? - Нет, Фред, я хочу сказать, что Двойник - химический и что ему от роду всего три года, а не под сорок, как настоящему Миллеру! - Ах, Дэвид, чтобы строить гипотезы, надо быть специалистом. А что мы понимаем с тобой в химии? - Да ошибаешься, старина, - это дело не столько химии, сколько криминалистов. Не будем терять времени. ...Хозяина фирмы "Спи спокойно, друг!" мучила бессонница. В последние дни хоронили довольно влиятельных в столице людей, и он был вынужден присутствовать на всех церемониях. Теперь же, едва закрыв глаза, Бирк видел им же придуманные факелы, слышал траурную музыку и не мог отделаться от красных фейерверков, букетом расцветавших в небе, когда гроб медленно опускали в землю. Потом, когда праздник похорон заканчивался, из темноты выплывало плачущее лицо старшего смотрителя. Он рыдал так искусно, что Бирк был вынужден платить ему на сто кларков больше, чем остальным смотрителям, фальшивость слез которых была видна даже неискушенному. Несмотря на запрет, они регулярно пользовались слезоточивыми каплями. А старший... Он плакал по-настоящему, без капель, может быть, из-за того, что ему платили всего на сто кларков больше? Бирк искренне завидовал жене. Она тоже присутствовала на церемониях, но, видно, нервы у нее были крепче. Ее даже радовали эти процессии, потому что она могла демонстрировать свои траурные наряды, сделанные лучшими портными страны. Чтобы не мешать жене, Бирк осторожно поднялся с постели и вышел в кабинет. Он решил поработать. Последние три месяца он писал для издательства "Веселая жизнь" большую книгу "Торжество загробного мира", в которой обобщалась деятельность его фирмы. Бирк зажег свечи, стоящие на письменном столе, достал из ящика новое гусиное перо и склонился над листом чистой бумаги. Подражая великим мыслителям прошлого, он не пользовался электричеством и автоматическими ручками, этими грубыми достижениями двадцатого века. В начале пятого утра у особняка Бирка затормозила машина. Два человека пересекли палисадник и остановились у двери. Бирк услужливо распахнул двери. Он привык к ночным визитам. - Прошу извинить нас, Бирк, - сказал один из вошедших, - мы подняли вас с постели, но дело не терпит отлагательств. Бирк пригляделся и узнал обоих: комиссара полиции Гарда и репортера уголовной хроники Честера. - Если дело не ждет, я к вашим услугам, господа, - вежливо ответил Бирк. - Вам, очевидно, нужны мои клиенты? - Да, - подтвердил Гард, - один из них. - Через минуту я буду в вашем распоряжении. Бирк вышел, а когда вернулся, каждая складочка его черного костюма излучала элегантность. Они сели в машину: Бирк рядом с Гардом, а Честер устроился на заднем сиденье. Машина мягко летела по чуть посветлевшим улицам. - А почему нет света? - удивился Бирк, впервые заметив, что погашены уличные фонари и рекламы. - Неужели война? - До этого еще не дошло, - бросил с заднего сиденья Честер. - Так что работы вашей фирме не добавится. - Я не об этом беспокоюсь, дорогой Честер. - Бирк улыбнулся, обнажив свои большие, как у оперного певца, зубы. - Забот у нас и сейчас много. Даже ночью беспокоят, - намекнул он. - Кстати, чем я обязан вашему визиту? - Нам нужно взглянуть на одного нищего, - сказал Гард. - Того самого, за которого я заплатил вам однажды сто пятьдесят шесть кларков двадцать пять леммов, - съязвил Честер. - Помню, помню, - Бирк продолжал улыбаться, - клиент номер 24657. С седьмого участка. Полицейскому управлению это обойдется бесплатно, хотя за три года и земля слежалась, и могила благоустроилась. - Неужели вы помните всех клиентов? - спросил Честер. - Как заботливая мамаша имена своих детей, - ответил Бирк. - Особенно тех клиентов, которые хоть изредка приносят доход, будь они хоть президенты, хоть нищие. - Нищие тоже доходны? - поинтересовался Честер. - Каждый покойник - капитал. И он надежней, чем акции алмазной компании. Сегодня он нищий, а завтра его сын богатеет. Ему неприятно посещать седьмой участок, и он просит перевести папашу на первый. Фирма получает восемь тысяч кларков плюс пятьсот за установку громкоговорителя, триста в месяц за лучшее обслуживание... Вот так, дорогой Честер. Подходя к глиняному холмику, выросшему среди цветочной клумбы, они услышали бой часов на ратуше. Честер насчитал пять ударов. - Слава Богу, - сказал Бирк, - после пяти утра нечистая сила уходит спать. Один из рабочих спрыгнул вниз и маленьким топориком чуть-чуть приподнял крышку гроба. - Стоп! - сказал Гард. - Уберите лишних, Бирк. Хозяин фирмы отдал распоряжение, и рабочие во главе со смотрителем удалились. Гард сам опустился на дно могилы и осторожно снял крышку. С сухим потрескиванием она отделилась от гроба, вызвав у Честера возглас удивления, а у Бирка - растерянность и потрясение. Гроб был пуст. Только в том месте, где когда-то была голова покойника, Гард заметил какой-то блестящий предмет. Это была золотая коронка. - У меня никогда не воруют трупы, - ошалело перекрестившись, сказал Бирк, - тем более нищих! - А уж если воруют, то золотые коронки, а не трупы, - произнес Гард, вылезая из могилы и отряхиваясь. Затем он спрятал коронку в нагрудный карман и сказал: - Здесь был не обычный вор, Бирк. Очевидно, та самая нечистая сила, которая в пять утра уходит спать. Но вы можете не волноваться. Мы не подорвем вашей коммерции, если вы дадите слово молчать. - Сенсационный материальчик можно сделать! - воскликнул Честер. - Господа, - заволновался Бирк, - я, ей-богу, не знаю, как это случилось... - Прощайте, Бирк, - сказал Гард, - вам лучше молчать об этом прискорбном случае. - Конечно, комиссар, конечно, - поспешил с заверениями Бирк. - И верните мне сто пятьдесят шесть кларков, которые я давал вам в долг три года назад, - неожиданно потребовал Честер. Бирк тут же достал бумажник и отсчитал деньги... - Ты правильно сделал. Честер, - сказал Гард, когда они покинули кладбище. - Но подведем итоги. Ты получил сто пятьдесят шесть кларков, а я... Если я найду Миллера, Фред, я задам ему всего один вопрос, и для меня все будет ясно. 14. СОЮЗ ПРЕЗИДЕНТОВ Бурные переживания могут достичь такого уровня, что человек, только что находившийся в состоянии высокой нервной перегрузки, вдруг разом успокаивается и как-то сникает. Когда Воннел перед началом Совета Богов свел вместе четырех президентов в кабинете рядом с Круглым залом, они неистовствовали часа два, наскакивая как петухи друг на друга, и каждый тщетно попытался доказать другим, что он, именно он, является подлинным сыном своей мамы. Но к тому времени, когда Воннел препроводил туда же пятого президента, крепкий сон которого после выпитого в "Указующем персте" пива был потревожен взволнованными голосами членов Совета, первые четыре президента уже как-то полиняли и сникли. Вновь вошедший, все еще будучи под легким хмельком, увидев себя в четырех экземплярах, не выказал не только какой-либо враждебности, но, как ни странно, даже удивления. - Забавно! - улыбнулся новый президент. - Нет, просто отлично! Послушайте, господа, где вас всех отыскали? Четыре президента устало фыркнули. Заново объяснять все этому типу в "их" ночном колпаке и "их" халате было уже выше сил. А потом - кто знает! - может быть, следом придет шестой? - Президент издан массовым тиражом? - сказал новенький, еще не понимая, что он попал точно в цель. - Ну вот что, друзья, до утра все свободны, - он сделал тот доступный немногим повелительный жест, каким обычно Цезари пускали в бой легионы, а кинорежиссеры распускали массовки, - утром я вас вызову. Разберемся. - Он запахнул халат и вышел столь быстро, что остальные четверо не успели и рта раскрыть. Усадьба президента - сооружение доброй старой архитектуры, не зараженной еще микробом рационализма, с его просторными холлами, кабинетами и гостиными, спальнями для гостей и обширными вспомогательными помещениями - рассосала президентов как-то незаметно. Начальники личной охраны президента О'Шари и Грегори были торжественно назначены начальниками личной охраны президентов с представлением последним самых широких полномочий на территории усадьбы и с непременной обязанностью каждые пятнадцать минут информировать Воннела обо всем, что на этой территории происходит. Сказать по правде, ничего из того, что в действительности произошло, ни О'Шари, ни Грегори не поняли, про себя считая, что пять президентов - штука, придуманная Воннелом для их проверки, что-то вроде учебной боевой тревоги в казарме. Но уже утром они сообразили, что если это и проверка, то, очевидно, самая сложная и хлопотная за все годы их безупречной службы. "Видит Бог, мы не заслужили к себе такого отношения", - сказали они друг другу и обиделись. Утром первым в доме, как всегда, проснулся Джекобс. Воспоминания о событиях вчерашнего дня поначалу вызвали у секретаря президента легкое головокружение, и он лежал, стараясь отыскать в этих воспоминаниях какие-либо штрихи, убедительно и окончательно доказывающие, что множественность президентов - не старческая галлюцинация. Неопровержимых доказательств он не обнаружил, но дать себе право считать все происшедшее сном Джекобс - человек трезвого ума - тоже не мог. Полежав и поразмыслив, он пришел к выводу, в данных обстоятельствах единственно правильному: существовало ли пять президентов на самом деле или ему это только казалось, необходимо сохранять полное спокойствие и продолжать поддерживать у окружающих иллюзию своей абсолютной осведомленности, короче, не удивляться ничему. "Тише едешь, - как сказал Ларошфуко, - так едешь дальше всех". Впрочем, не исключено, что это была мысль самого Джекобса, взятая им из альбома в шкуре анаконды: при такой путанице в государстве чего только не перепутаешь! Так или иначе, подобная программа, по мнению Джекобса, наилучшим образом отвечала как интересам страны, так и интересам его собственной нервной системы. Он быстро поднялся, оделся и решил тихонько пройтись по усадьбе. Однако усадьба проснулась раньше обычного и жила жизнью странной и невероятно нервной. Если бы Джекобс ничего не знал о существовании "ряда президентов" (он не хотел даже для себя ограничивать их числа), то он мог бы подумать, что страна внезапно вступила в войну или подверглась ударам какой-либо грозной стихии. Все смешалось в доме президента. Издерганные дежурные метались из кабинета в кабинет. Потребовалось пять комплектов утренних газет, а их, разумеется, не было, не говоря уже о "Жизни с мячом", еженедельнике регбистов, без которого президент N_3 не желал завтракать. С завтраками тоже произошла изрядная кутерьма: готовили-то на одного. Президент N_4 требовал к кофе коньяку, чего никогда прежде не было. Совсем сбились с ног связисты, ибо каждый президент требовал сверхсрочной секретной связи, хотя всем было ясно, что сверхсрочная секретная президентская связь не рассчитана на одновременное пользование несколькими людьми, не говоря уже о том, что Воннел вообще приказал ею не пользоваться. Короче, все в усадьбе малость обалдели, а главное, никто ничего не понимал и толком не знал: сколько же их все-таки, президентов? Кто говорил - трое, кто - пятеро, а дежурный у телефона войны и мира, проснувшись, сразу сказал, что "президентов одиннадцать человек, я знаю точно". Однако, наблюдая все это, Джекобс лишний раз убеждался, как глубоко прав был древний мыслитель, утверждавший, что нет обстоятельств, столь печальных, из которых умный или ловкий человек не смог бы извлечь некой выгоды. Такие люди обнаружились довольно быстро. Джекобс скоро установил, что некий Коме - скромный механик, досматривающий за телетайпами, - уже успел выпросить у каждого из президентов по три дня добавочного отпуска и чуть было не укатил, не ожидая ответа на вопросы, сколько же президентов управляет его родной страной, если бы не Воннел, который задержал его отпуск. И все-таки - сколько их? - это волновало всех. Джекобс с удивлением и даже с замешательством отметил: сам факт, что президент не один (!), дебатируется гораздо реже, чем вопрос - сколько их? Качественная сторона дела явно уступала количественной. В охране заключали пари, как на скачках. Одна из горничных утверждала, что видела вместе трех президентов, а буквально через несколько секунд - еще одного, выходящего из туалета, и еще двух, входящих в туалет. Подсчитали, получалось, что, очевидно, пять президентов, хотя всех и смутил слишком короткий срок пребывания их в туалете. Обсуждение этого вопроса было прервано диким хохотом садовника, с которым приключилась истерика, когда он увидел одновременно трех президентов на двух разных балконах. Садовника привели в чувство, посадив под дождевальную машину. Наконец, пополз невероятный слух, что настоящего президента нет вовсе, а все эти - жулье. Назревал крупный скандал, и чтобы пресечь его, по просьбе О'Шари на ранчо приехал Воннел. Он попросил Джекобса быстро и тихо собрать всю прислугу в вертолетном ангаре, где и выступил с краткой, яркой и необычайно емкой речью. Двумя штрихами обрисовав контуры красной опасности, он бегло отметил основные этапы мирового общественного прогресса, которыми человечество обязано президенту, и наконец, как говорится, взял быка за рога. - Происки наших внешних противников, - заявил он, - ожесточение предвыборной борьбы внутри страны, губительная для нации активность оппозиции, помноженная на распространение наглого свободомыслия цветного, экономически слаборазвитого, но физически и умственно отсталого населения, потребовали в настоящее время от правительства принятия самых срочных и решительных мер для обеспечения мира и спокойствия во всем мире. Одна из них - гарантирование полной безопасности главы государства, для чего и были созданы еще четыре президента-двойника. Прошу запомнить, что все пять президентов... (В этот момент в группе охраны можно было заметить оживление: хлопали по плечу и жали лапу рыжему детине, который, вероятно, и выиграл пари.) Все пять президентов, - повторил Воннел, косясь на охрану, - одинаковы и равноправны со всеми вытекающими отсюда последствиями. Может быть, кто-нибудь сомневается в целесообразности такого решения? - ласково спросил министр внутренних дел, улыбнувшись в пол-лица, и подождал ответа. Ласточки весело щебетали под крышей ангара. - Ну и прекрасно, - сказал Воннел. - Мне остается предупредить вас, что всякий намек на то, что президент, как бы сказать... не один, будет рассматриваться как разглашение жизненно важных оборонных секретов и караться сообразно этому военным трибуналом без права апелляций и пересмотра приговора. При отсутствии утечки информации жалованье всей прислуге возрастает в пять раз в связи с увеличением объема работы. Выход из усадьбы категорически воспрещен. Ответственность за поддержание порядка возлагается на начальников личной охраны президентов командоров О'Шари и Грегори. Оба командора щелкнули каблуками. После выступления министра все поняли, что дело серьезное и что можно неплохо подзаработать. Затем все внимательно выслушали командора О'Шари, зачитавшего "приказ по усадьбе N_1". В приказе были наворочены всяческие глупости: вертолетчикам было объявлено о том, что в течение двух часов они обязаны снять с вертолетов и сдать под расписку командорам все наличные винты; из соображений секретности блокировалась канализация; определялись (никто не знал, зачем это и почему) специальные места для курения и т.п. В те минуты, когда О'Шари изощрялся в административном идиотизме, в большом парадном кабинете президента сошлись все пять высокопоставленных старичков. С полчаса поворчав друг на друга для приличия, они быстро перешли к воспоминаниям молодости, и тут каждый из них, разумеется, не мог найти более интересных собеседников. - Как приятно все-таки поговорить с образованными людьми! - воскликнул президент N_1. - Вы совершенно правы, - убежденно закивал N_2. - И в самом факте нашей множественности я вижу прежде всего доказательство неустанного труда Господа нашего, возблагодарить которого мы обязаны в любом случае. - Прежде чем решать этот вопрос, - суховато заметил пятый президент, - необходимо решить более существенные проблемы. Хочу напомнить, что день выборов президента близок... - Вот именно - президента, а не президентов! - заносчиво воскликнул N_1, который когда-то и был единственным. - Не будем уточнять, - твердо сказал пятый. - Я считаю нынешнюю политическую обстановку в стране чрезвычайно благоприятной для нас. Ярборо, наш главный соперник, - один. Нас - пятеро! - Все мы братья во Христе, - сказал второй, но третий тут же перебил его: - Если мы встанем поплотнее вокруг президентского кресла - представляете? Никакой Ярборо не найдет лазейки к нашей защите. - Так выпьем, господа, за нашу победу! - предложил N_4. - Я рад, что нашел в вашем лице единомышленников, - с казенным волнением в голосе сказал пятый. - Вторая проблема, стоящая перед нами, представляется мне еще более важной. Я имею в виду отношение к нам Совета Богов. Все мы прекрасно знаем достойнейших людей нашей страны, его составляющих. Надеюсь, я выражу общее мнение, если скажу, что те посильные услуги, которые мы оказывали им (в интересах прежде всего благоденствия нации), мы и впредь готовы оказывать. Но сам факт решения нашей судьбы без нас, за закрытыми дверьми, наводит меня на весьма грустные размышления. - Они перетопят нас поодиночке, как котят, - предположил N_4. - Мы не позволим! - перебил его регбист. - Господь не допустит этого, - перекрестился N_2. - Вы думаете, и меня они могут... того? - изумленно спросил первый у пятого. - Сегодня утром я составил проект послания Совету Богов, - твердо сказал пятый. - Не буду утомлять вас чтением этого документа. Скажу только, что в нем указано: в случае уничтожения или отстранения от власти любого из пяти президентов оставшийся или оставшиеся моментально обнародуют не только все происшедшее, но и некоторые другие сведения, о которых, кстати, не мне вам, господа, напоминать. Если вы согласны с такой постановкой вопроса, прошу подписаться. Пять совершенно одинаковых подписей легли под рукописными строками послания. - Я послал за Воннелом, - продолжал пятый. - Он скоро будет здесь. Ему мы поручим вручить этот документ Совету. А пока Воннела нет, необходимо оговорить уже частные, чисто бытовые, вопросы. Дело в том, что у нас... жена и сын. - Как это - у нас? - спросил первый президент. - У вас, у него и у него - у всех нас, черт побери! - пояснил регбист. - Деликатность положения состоит в том, - продолжал пятый президент, изрядный политик и дипломат, - что жена и сын одни, а нас пятеро. Нам необходимо регламентировать нашу семейную жизнь. Очевидно, в лоне семьи мы будем пребывать по очереди... - Как - по очереди? - возмутился первый. - Дитя мое, укротите плоть свою, - порекомендовал второй. - Господа! О чем речь! Неужели мы будем ссориться из-за таких пустяков? - добавил третий. - Я полагаю... - начал было пятый, но в этот момент в комнату вошел министр внутренних дел. - Ну и прекрасно, - закончил N_5. - Отложим, господа, решение этого вопроса на потом. Воннел, потрудитесь прочитать сей документ. Воннел молча прочитал послание Совету Богов, сохраняя на лице выражение государственной озабоченности, затем внимательно оглядел президентов и сказал с легкой, впрочем весьма почтительной улыбкой: - Здесь написано: "В случае уничтожения или отстранения от власти любого из пяти президентов оставшийся или оставшиеся моментально обнародуют..." А почему, собственно, господа, вы думаете, что обязательно будут "оставшиеся"? 15. ПОЛТОРЫ МИНУТЫ ХОДЬБЫ По дороге в "Указующий перст", где в семь утра должна была произойти встреча с Честером, Гард принял все необходимые меры, чтобы избавиться от "хвостов". В это утро ему пришлось невольно возвращаться мысленно к тому странному и не совсем обычному положению, в котором он оказался. Опытный сыщик, инспектор, а затем и комиссар уголовной полиции, он всю свою жизнь занимался тем, что кого-то разыскивал, выслеживал, преследовал. А теперь впервые сам очутился в роли преследуемого: ведь очень могло быть, что тем, кто ведет охоту за Миллером и следит за Дороном, все же удалось засечь Гарда во время встречи с генералом. В таком случае за ним наверняка установлено наблюдение. Было бы совсем некстати привести за собой в "Указующий перст" "хвост". Чертовски неприятное ощущение. Кажется, что кто-то все время смотрит тебе в спину... Ярко светило утреннее солнце. Его косые лучи играли на стеклах домов и в лужах, оставшихся от вчерашнего дождя. Небо сияло безукоризненным бледно-голубым цветом. Но почему-то все это безмятежное великолепие начинающегося летнего дня наполняло комиссара ощущением неясной тревоги. Гард усмехнулся: оказывается, многое в мире зависит от точки зрения, от того, какое место ты в данный момент в нем занимаешь. У самого входа в кабачок он еще раз задержался и, пользуясь витриной как зеркалом, снова придирчиво обозрел улицу. И лишь убедившись, что никто за ним не следит, быстро скользнул вниз по лестнице. Честер уже был "на посту" - в дальнем конце погребка за "своим" столиком, который теперь, после воскресного визита президента, мог когда-нибудь сделаться историческим. Перед Фредом стояли три большие пустые кружки. - Гард, - сказал он, - совершенно не представляю, как ты собираешься искать Миллера. По-моему, найти человека в такой стране, как наша, ничуть не легче, чем попасть в космическую ракету из духового ружья. - Ну а если эта ракета еще стоит на старте? - Что ты имеешь в виду? - Миллер в городе. По крайней мере, еще вчера вечером он был здесь. - Откуда ты знаешь? - удивился Честер. - Ты сам мне сказал. - Я?! - Тебе же звонил Таратура. А Таратура не может находиться далеко от Миллера. Профессор сейчас больше чем когда бы то ни было нуждается в охране. Честер хлопнул себя по коленке: - Черт возьми, знаешь, когда я разговаривал с Таратурой, мне послышался в трубке чей-то голос. Теперь мне кажется, что это был голос Миллера. - Это очень важно, - сказал Гард. - Впрочем... - Честер наморщил лоб и отодвинул от себя кружку с пивом. - Таратура не мог звонить из другого города? - Ты спрашиваешь меня? - сказал Гард. - Я с большим удовольствием спросил бы это у самого Таратуры. - Что он говорил? - Оживился, когда узнал, что я сижу с президентом. Какой я идиот! - вдруг воскликнул Честер. Гард вопросительно посмотрел на него: - Лично я в этом никогда не сомневался. - Таратура сказал, что хотел бы взглянуть на президента собственными глазами, - продолжал Честер, не обратив внимания на реплику Гарда. - Так, так, - напрягся Гард, - и что дальше? - Дальше ничего не было, - пожал плечами Честер. - Он не пришел. - Или ты его не дождался? - Сколько можно было ждать? Я прождал лишних полчаса, а он просил всего полторы минуты... - Что?! - Гард насторожился. - Повтори, что ты сказал, и в деталях вспомни свой разговор с Таратурой! - Подожди, не нажимай на меня так сильно... Ну да, он сказал, что находится где-то неподалеку, что от него до "Перста" полторы минуты ходьбы. - Нет, Честер, ты не идиот, - сказал Гард. - Ты король идиотов! Полторы минуты... Гард быстро прикинул: за час человек быстрым шагом проходит что-то около шести километров. Днем в городе это, пожалуй, максимум возможной скорости. Сто метров в минуту. За полторы минуты - сто пятьдесят. В крайнем случае - двести. Бежать Таратура, конечно, не собирался, это привлекло бы к нему внимание. Значит, круг с радиусом около двухсот метров с "Перстом" посередине. Это уже кое-что! Впрочем, даже не круг, а что-то вроде овала. Ведь "Указующий перст" расположен на склоне. С восточной стороны город подступает к нему из низины, оттуда добираться до кабачка дольше. Зато с запада человеку, направляющемуся в "Указующий перст", нужно спускаться вниз. Через несколько секунд Гард и Честер склонились над подробнейшей полицейской картой города, которую предусмотрительный комиссар всегда держал при себе. Гард аккуратно очертил карандашом замкнутую линию вокруг кабачка. К счастью, застройка в этом месте была не очень плотной, и внутри зоны оказалось всего лишь около двух десятков зданий, в которых мог бы скрываться Миллер. Некоторые из них сразу можно было отбросить - например, районное полицейское управление и пансионат для слабоумных. Трудно было также предположить, что профессор нашел себе пристанище в пошивочном ателье мадам Борвари. Была еще маленькая лавочка под претенциозным названием "Часы нашей жизни", которую содержал старый чудаковатый еврей Вано Рабинович, по прозвищу Ренникс. Он был так древен, что никто из местных жителей при всем желании не мог припомнить того времени, когда он был молодым. Вано Рабинович жил тем, что скупал старинные, давно заржавевшие часовые механизмы, с большим искусством и изобретательностью реставрировал их, а затем продавал таким же неисправимым чудакам, как он сам. Дважды в год, с интервалом приблизительно в шесть-семь месяцев, лавочку обворовывали. Ни всевозможные хитрости Рабиновича, вроде сирен, долженствующих выть во время кражи, ни постоянный полицейский пост, ни, наконец, бдительность всего района не спасали лавочку от разграбления. Воры подчищали ее, как голодные коты миску со сметаной, благородно оставляя хозяину только рабочие инструменты. Ограбление производилось с такой роковой и потрясающей неизбежностью, что лет двадцать назад Рабинович прекратил всякое сопротивление, хотя никуда не уехал, ибо был верующим и полагал, что от судьбы бегать неприлично. Оставшись в одних подштанниках, но зато с инструментами, он после каждого грабежа возрождался, как птица Феникс из пепла, и к очередной краже у него опять поднакапливались новые заказы и новые сбережения, которые он старался не копить, а быстрее тратить. Вот почему Вано Рабинович жил на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая, не трясясь над каждым леммом и не превращаясь в скрягу. Вообще не было бы ничего удивительного, если бы часовщик предоставил убежище Миллеру. Он мог сделать это хотя бы из чувства справедливости или просто из любви к необычному. - Исключается, - сказал Гард, когда его карандаш уперся своим острием в маленький квадратик на карте, изображавший "Часы нашей жизни". - Там, где воры чувствуют себя как в своем заповеднике, Миллеру делать нечего. Скоро внутри овала, очерченного Гардом, осталось всего четыре здания. В одном из них находилось районное полицейское управление. Когда карандаш комиссара полиции добрался до него, Честер был абсолютно уверен, что Гард пропустит его. Но Гард поставил возле знак вопроса. - Это еще почему? - удивился Честер. - Если ты хочешь спрятаться, - наставительно сказал Гард, - прячься там, где тебя заведомо искать не будут. 16. ЗАПАСНОЙ ВАРИАНТ - Ну что же, не будем терять времени, - сказал Честер, поднимаясь. - Отправимся? - Минуту, - остановил его комиссар. - Мы обязаны предусмотреть запасной вариант. У нас слишком мало времени, чтобы ошибаться. Над этим вариантом Гард размышлял почти весь остаток ночи. Он лежал на спине, подложив ладони под голову, и рассеянно наблюдал, как по оконным занавескам беспорядочно бродят разноцветные краски рассвета, - так лучше думалось. "Если в живых остался двойник профессора, - размышлял Гард, - то у него, вероятно, имеются далеко идущие политические цели. Поэтому-скорее всего он будет отсиживаться в своем убежище до тех пор, пока обстановка не накалится в достаточной степени. Но, предположим, действует настоящий профессор - что тогда? Трудно предположить, что все это - просто веселая рождественская шутка. В таком случае вся мистификация с президентами предпринята для того, чтобы заставить сильных мира сего отказаться от осуществления идеи массового дублирования людей. Но если так, можно ожидать, что Миллер, добившись нужного эффекта, выйдет из укрытия. Он должен рано или поздно появиться на сцене и, как принято говорить с легкой руки великого Альфреда-дав-Купера, "ткнуть пальцем в суть". Не исключено, что профессор предъявит что-то вроде ультиматума. Ведь не будет же он в самом деле до конца дней своих сидеть в подполье! Маловероятно также, что Миллер попытается бежать за границу, бросив на произвол судьбы жену, друзей, коллег по работе и саму установку. Кому же он будет предъявлять ультиматум? Президентам? Нет. Дорону, от которого непосредственно зависит его судьба ученого, вот кому. Хотя в поступках Миллера, как и в поступках любого другого человека, нельзя быть уверенным заранее... Впрочем, даже если он явится не к Дорону, а к президентам, он все равно окажется в руках финансовых воротил, и те постараются захватить профессора. А если они его перехватят, он в лучшем случае окажется в руках у Дорона. Но еще неизвестно, можно ли считать этот случай действительно лучшим. Так думал Гард, и приблизительно так он изложил сейчас Честеру свои предположения. - Это только догадки, - закончил Гард. - Но кое-какие меры мы все же должны принять. - Убей меня Бог, чтобы я хоть что-нибудь понимал! - честно признался Фред. - Необходимо одновременно с поисками Миллера организовать его перехват на тот случай, если он действительно явится к Дорону. - А-а-а, - сказал Честер. - Тебе нужны люди? Гард кивнул: - Своих обычных помощников, как ты понимаешь, я не могу привлечь. - Хорошо, - коротко сказал Честер, - буду через час... Он вернулся в сопровождении двух скромно одетых молодых людей. - Знакомьтесь, - сказал Честер. - Ральф Уорнер, шофер моей бывшей редакции. Мы с ним немало поездили в свое время, не правда ли, Ральф? - Бывало, - бодро произнес маленький широкоплечий крепыш в берете и кожаной куртке. - А это, - продолжал Честер, похлопывая по плечу гиганта в толстом вязаном свитере, - мой товарищ по армии, Бенк Норрис. Он был отличным боксером, а сейчас служит грузчиком в торговой фирме "Крептон и Кь". Ручаюсь за обоих, как за самого себя. - Отлично, - сказал Гард. - К сожалению, я не могу сейчас посвятить вас во все подробности. А потребуется вот что... И комиссар как можно подробнее описал им приметы Миллера и Таратуры. Один из парней должен был занять позицию неподалеку от входа в особняк Дорона, а другой - в парке возле люка потайного хода. Разумеется, Гард отлично понимал, что оба парня понятия не имеют о методах сыска. Однако это не очень смущало комиссара. Во-первых, чем меньше традиционно поднятых воротников, газет, прикрывающих лицо, глупых улыбок при столкновении с человеком, за которым установлена слежка, тем меньше подозрений. Ну а если на Уорнера и Норриса все же обратят внимание, то в той перепутанной толчее конкурирующих друг с другом сыщиков, которая, вероятно, происходит сейчас возле дома Дорона, их просто примут за чьих-то людей. - Теперь за дело! - сказал комиссар, когда Ральф и Бенк распрощались, уговорившись обо всем. Гард и Честер вышли поодиночке и как бы невзначай встретились у одного из боковых входов первого намеченного к осмотру дома. Здесь рос густой кустарник, и они могли войти незаметно для жильцов, даже если бы те вели наблюдение из окон. - Ничего не поделаешь, - тихо сказал Гард. - Придется осмотреть все квартиры подряд. - Но ведь у нас нет разрешения на обыск, - возразил Честер. - Его редко кто-нибудь осмеливается спрашивать, - заметил Гард. - Ну да что-нибудь придумаем. ...Через несколько часов они были у последнего, четвертого дома. - Ну, еще одна решительная попытка, - удрученно проговорил Гард и шагнул к одному из двенадцати подъездов. В этот же момент чья-то фигура метнулась из-за угла в соседний вход и мгновенно скрылась внутри дома. - Ты видел? - вырвалось у Честера. - Тише... Может быть, это кто-нибудь из тех. - Гард ткнул пальцем куда-то в небо. Перепрыгнув через ступеньки, они побежали по полутемному коридору. Впереди мелькнула чья-то тень. 17. ВСТРЕЧА У ДВЕРЕЙ Если бы Таратура знал, чем кончится для него сегодняшний день, он, наверное, не вышел бы из крохотной квартирки Чвиза. Словно предчувствуя недоброе, старый профессор, провожая Таратуру к двери, сказал: - Может, послать к черту Дорона и сыграть нам партию в лото? А, Таратура? - Я-то готов, профессор, - улыбнулся Таратура, - тем более что... - Вам нужно торопиться, - резко прервал Миллер. - Учтите, Таратура, письмо должно быть вручено генералу. Никому другому. Понятно? - Яснее ясного, шеф, - покорно ответил Таратура. Теплый летний день плыл над городом, бурлящим и шумящим больше обычного. Даже не очень внимательным взглядом можно было заметить, что люди возмущены, что полицейских на улице столько, сколько бывает во время выборов или забастовок, что в магазинах стихийно выстраиваются очереди, что город живет в ожидании каких-то необычайных и далеко не веселых событий. "Ну и муравейник разворошил мой профессор", - подумал Таратура. Напротив особняка Дорона за одним из столиков кафе, раскинувшегося прямо на тротуаре, Таратура сразу же засек подозрительного типа с газетой в руках. Вдалеке маячила фигура еще одного, и тоже с газетой. У папиросного киоска и закрытого входа в метро стояли двое, у каждого через руку были перекинуты плащи. Таратура мгновенно оценил ситуацию: дом Дорона под неусыпным наблюдением. Таратура, приняв вид беззаботного прохожего, лихорадочно соображал, что же ему делать. Продолжая идти, он поравнялся с тачкой, возле которой возился какой-то парень в берете. Огромное деревянное колесо тачки лежало на тротуаре, немногочисленные прохожие осторожно обходили его. - Алло, приятель! - окрикнул работяга Таратуру. - Будь любезен, подержи-ка... - Он показал пальцем на колесо. Предложение было как нельзя кстати. Таратура быстро поднял колесо и подтащил его к тачке. Пока парень загонял шплинт, Таратура внимательно осмотрелся. Кажется, за домом Дорона только наружное наблюдение. В саду, примыкавшем к дому, его опытный взгляд не заметил ничего подозрительного. - Вот спасибо, выручил, - поблагодарил парень и пристально посмотрел в лицо Таратуры. - Понимаешь, я уже два часа мучаюсь, и все без толку. Ты торопишься? - неожиданно спросил он. Таратура не ответил. - Торопливость - неважная штука, - добавил парень, понижая голос. - Не на тебя ли направлены эти глаза? Он осторожно кивнул в сторону молчаливых и неподвижных фигур, которые, как по команде, уставились на Таратуру, а потом, словно повинуясь чьему-то приказу, двинулись в его сторону. - Ныряй во двор! - зашептал парень. - Не отставай от меня! Он быстро покатил тачку к углу дома. Таратура заколебался, а затем решительно метнулся в прямо противоположную сторону и перемахнул через забор. В три прыжка он перелетел через клумбу и рванул дверь особняка. К счастью, она была открыта. Парень тем временем осторожно завел тачку на тротуар, прислонил ее к стене и медленно зашагал к темному проему между домами. За углом он так же спокойно и неторопливо зашел в будку телефона-автомата. - Помощник нашего друга пришел в гости, - сказал он и повесил трубку. ...Увидев Дорона, Таратура вдруг оробел. Он иначе представлял себе эту встречу. Ему казалось, что, подавленный случившимся, генерал сникнет, станет подобострастным, если хотите, угодливым. Но перед ним сидел холодный, подтянутый человек, сознающий свое величие и могущество. - Прошу вас. - Генерал показал Таратуре на кресло. - Я очень рад, что вы наконец пришли. Как поживает ваша матушка? Таратура ничего не понял. Он настолько растерялся, что не ответил. - Я вижу, вы очень взволнованы. Генерал вызвал Дитриха и, когда тот появился в дверях, приказал: - Коньяк, пожалуйста! Вы не возражаете? - спросил он у Таратуры. - Я... я... люблю кофе, - наобум сказал Таратура. - И чашечку кофе... - добавил генерал, обращаясь к Дитриху. - Я давно не помню такой жары. - Дорон встал и подошел к окну, за которым творилась тихая паника. - Словно в Сахаре. Говорят, солнце вредно для здоровья. В избытке, конечно. Раковые заболевания и прочее. - И мух много, - добавил Таратура. Он почувствовал, как холодные струйки пота побежали по его спине. - Совершенно верно, - сказал Дорон. - И мух. Дитрих принес коньяк и кофе. Таратура лихорадочно схватил чашку, но не смог сделать и глотка. - Генерал, - сказал Таратура, - я явился к вам... Он не успел закончить фразы, как Дорон приложил палец к своим губам. Таратура сразу все понял и, сделав лишь короткую паузу, добавил: - ...по поручению матушки. Она просила узнать, нет ли у вас средства от мух. Дорон осторожно постучал пальцем о свою голову, а затем об стол. Таратура смутился. Тогда Дорон что-то быстро написал на листке бумаги. "Ни слова! - прочитал Таратура. - Следуйте за мной". На душе Таратуры было муторно. Но страха перед генералом он не испытывал, твердо веря, что как бы там ни было, а пока что хозяин положения он. Сопровождаемые Дитрихом, они спустились вниз. Дверь убежища медленно открылась. Этого Таратура не ожидал. "Попался как кролик, - со злостью подумал он. - Дорон не может достать до Миллера; он теперь посадит меня в этот бункер и будет допытываться, где они прячутся. А я, дурень, сам пришел". Злость росла, пока они медленно шли по длинному подземному переходу. "Даже если я его сейчас стукну по голове кистенем, - думал Таратура, глядя на голову Дорона, шедшего впереди, - мне отсюда не выбраться". Миновав несколько дверей и комнат, они вошли в подземный кабинет Дорона. Таратура искренне поразился тому, что он был точной копией главного кабинета. Даже из окна та же панорама. "Оптическая иллюзия, - сообразил Таратура. - Ну ладно, у тебя обо мне иллюзии не будет". - Скажите, генерал, - твердо произнес Таратура, - зачем мы пришли сюда? У меня разговор короткий. - Там нас могут подслушать, Таратура, - сухо сказал Дорон. - Здесь же никто, кроме Бога. У Таратуры отлегло от сердца: Дорон разговаривал с ним на равных. - Я к вам от профессора Миллера, - сказал он. - Шеф просил передать вам это письмо. И Таратура протянул пакет Дорону. Тот осторожно, двумя пальцами взял пакет, достал из ящика стола ножницы и надрезал бумагу. Доставая письмо, он как бы невзначай спросил: - Где сейчас Миллер? Далеко? - У него менее удобное убежище, генерал, чем у вас, но достаточно надежное, - усмехнулся Таратура. - Благодарю за исчерпывающую информацию. Дорон раскрыл письмо. - Странное послание, - сказал Дорон, дочитав. - Я не понимаю, чего хочет профессор Миллер. Нам лучше встретиться и обо всем договориться. Уверен, он будет удовлетворен. - Я передам шефу все, что вы сказали, - заверил Дорона Таратура. - Мне можно идти? - Не торопитесь, - сказал генерал. Таратура едва заметно улыбнулся. Дорон поморщился. Затем, глядя прямо в глаза Таратуре, спросил: - Где Миллер, Таратура? Вы должны мне сказать. Таратура принялся насвистывать мотив "Тридцати девочек". - Вы разумный человек, Таратура. Два миллиона кларков. Заранее. Сейчас. - Благодарю, генерал, - ответил Таратура. - Я вам буду признателен за столь щедрый подарок. - Таратура явно издевался, и Дорон понял это. - Вы будете моей правой рукой, Таратура, - сказал генерал. - Мне кажется, вы тоже понимаете, что игра ведется уже не на деньги и почести. Зачем лишние слова, генерал? - Неужели Миллер даст вам больше? - Генерал, вы доверяете изменникам? - Я плачу им деньги. - И отбираете у них самоуважение. Дорон задумался. - Хорошо, - наконец сказал он. - Вы выйдете отсюда потайным ходом прямо в парк. Учтите: я жду Миллера. Если мы договоримся, он получит все, что хочет, и даже больше того. А чтобы он доверял мне, я открою вам, как проникнуть сюда из парка. Впрочем, он может сам вызвать меня куда угодно. Я приду один. Идите, Таратура. Но берегитесь: вас ищут. - Я это знаю, - улыбнулся Таратура. - Кстати, наверное, и ваши люди тоже. Я должен вам сказать, что с ними труднее всего работать. - Благодарю за комплимент. - Дорон склонил голову. - Но сегодня за вами "хвостов" не будет, по крайней мере моих. Не беспокойтесь об этом. "Так я и поверил", - подумал Таратура. ...Дитрих проводил Таратуру. Выскользнув из люка, Таратура отряхнул с костюма комочки земли и направился к выходу из парка. Кто-то схватил его за запястье железной хваткой. - Таратура, стой! - сказал незнакомец. - Пойдешь со мной. - Хорошо, - неожиданно согласился Таратура. Рыжий детина задумался, но руку все же отпустил. - Так-то лучше, - пробормотал он. - Бенк Норрис не любит, когда его не слушаются. Они медленно шли по аллее парка. Таратура чуть впереди, Норрис сзади. - Подожди, - остановился Таратура, - у меня развязался шнурок. Он нагнулся. Норрис слегка наклонился, пытаясь разглядеть, что делает его спутник. Сильный, резкий удар правой сбил Норриса с ног. Он грохнулся об землю, как чушка металла. Деревья поплыли в сторону, откуда-то из-за них выплыло лицо Чарлза Квика, "короля Эфитрии", который все-таки побил Норриса в той решающей схватке. Точно таким же ударом в солнечное сплетение. Когда Норрис очнулся, в парке никого не было. Таратура не один раз ходил "хвостом" за преступниками всех мастей и поэтому отлично знал, как нужно от них избавляться. Заскочив в кабачок "Старый моряк", он поздоровался с хозяином и, подмигнув ему, направился к черному ходу. Хозяин не сказал ни слова: он отлично все понимал и молчал, когда его клиенты предпочитали черный ход парадному. Пройдя дворами, Таратура вышел на главную улицу и, миновав несколько домов, вновь исчез в одном из подъездов. Пройдя на второй этаж, он остановился и прислушался. "Хвост" не появлялся. В конце коридора был балкон - о его существовании Таратура знал. Он открыл стеклянную дверь и вышел на балкон. Во дворе трое ребятишек возились возле кучи песка. Больше никого не было. Таратура спрыгнул вниз и поморщился от боли. Правая рука ныла. Он ударил Норриса настолько сильно, что, кажется, вывихнул кисть. Сейчас, когда он оперся на руку, острая боль пронзила тело. Таратура пересек двор, очутился в одном из переулков, примыкающих к дому, где скрывались Чвиз и Миллер, и облегченно вздохнул. Его нелегкая миссия была закончена. Только сейчас Таратура понял, насколько он устал. Он хотел уже было войти в подъезд, когда заметил у одного из входов в дом двух человек. Кажется, они не смотрели в его сторону, но даже если бы смотрели, все равно необходимо было предупредить ученых: дом обнаружен! Эти двое были чужаками, один из них - полицейским. Таратуре даже показалось, что он знает его, настолько знакомой была фигура этого человека. Метнувшись в подъезд, Таратура бросился в левую галерею. И даже не услышал, а скорее понял, что те двое кинулись за ним. Таратура добежал до конца галереи, а затем - вверх по лестнице. Его окутали сумрак и прохлада бетонных перекрытий. Он прислушался. Сзади доносился топот. Оставался единственный выход - наверх. Таратура, перепрыгивая через две ступени, побежал туда. Вот и третий этаж. Один из преследователей, вероятно, отстал. Он что-то крикнул, но Таратура не разобрал слов. Дверь на чердак была закрыта. Таратура растерялся: он оказался в ловушке. Преследователи близились, они тоже перепрыгивали через ступени. Не раздумывая, Таратура навалился плечом на чердачную дверь. Прогнившие доски треснули, и он упал на рухнувшую дверь. Острая боль вновь резанула тело - рука, поврежденная в парке, давала о себе знать. Таратура вскочил и, опрокидывая на пути какие-то корзины, ящики, стулья, побежал к светлому пятну - это было слуховое окно. Он выбил стекло и протиснулся на крышу. За ним катился шум преследования. Те двое уже приближались к окну. Черепичная крыша была очень скользкой. Балансируя руками, Таратура осторожно шел по коньку. В двадцати шагах начиналась крыша другого дома, а там пожарная лестница и - спасение. - Таратура, стой! - услышал он знакомый голос Честера. - Вернись! Таратура остолбенел. "Честер? - мелькнуло в голове. - Почему он?" Левая нога заскользила, и Таратура упал. Тело медленно поехало по крутому склону крыши. Судорожным движением Таратура попытался дотянуться до стойки телевизионной антенны. Но, когда пальцы почувствовали металл, сознание помутилось от пронизывающей боли. "Как глупо..." - успел подумать Таратура, скользя к пропасти. ...Когда Честер и Гард сбежали вниз, возле распростертого на земле тела собирался народ. 18. ЧЬЯ ВОЗЬМЕТ? Осторожный стук в дверь заставил Миллера и Чвиза переглянуться. Миллер стоял у окна, Чвиз сидел в кресле. Оба они не пошевелились. Стук повторился. - Это не Таратура, - стараясь говорить спокойно, произнес Миллер. - Что будем делать? - спросил Чвиз. Миллер ничего не ответил, лишь нервно закурил сигарету. В дверь снова постучали, и теперь в стуке определенно чувствовалось нетерпение. - Он мог потерять ключ, - сказал Чвиз. Миллер пожал плечами: - Спросите. Приблизившись к двери, Чвиз строго спросил: - Кто там? - Полиция! - мгновенно ответил жесткий мужской голос. Чвиз оглянулся на Миллера. - Открывайте! - шепнул Миллер. - В противном случае они просто выломают дверь. Я буду за шкафом. Чвиз повернул замок. Дверь распахнулась. На пороге стояли Честер и Гард, держа руки в карманах. - Комиссар полиции Гард, - сказал Дэвид. - Мне нужно осмотреть квартиру. Честер остался в дверях, а Гард решительно шагнул в комнату мимо Чвиза. И тут же увидел Миллера. Мгновенно побледневшее лицо профессора не выражало, однако, никакого страха. - Я знал, Гард, что, если нас обнаружат, это будете вы, - сказал Миллер. - Прикажите своему человеку закрыть дверь. Терпеть не могу сквозняков. - Там Честер, - сказал Гард. - Вы с ним знакомы. Простите, я очень устал. - И Гард с явным удовольствием опустился в кресло. Честер, слышавший этот разговор, закрыл дверь и вместе с Чвизом вошел в комнату. - Позвольте представить вам, господа, профессора Чвиза, - сказал Миллер. При этих словах Гард, несмотря на всю свою выдержку, не усидел на месте. Честер с изумлением смотрел на Чвиза. Зло улыбнувшись, Миллер сказал: - Коллега, это тот самый Гард, о котором я вам говорил. - Затем, повернувшись к Гарду, он спокойно спросил: - Что вы намерены с нами делать, комиссар? - Еще не знаю, - ответил Гард. Наступила долгая и томительная пауза. Каждый лихорадочно продумывал линию дальнейшего поведения. Но слишком много неизвестностей, возникших в эти первые минуты странной встречи, мешали выработать четкий план. Предстояло, вероятно, произнести еще несколько прощупывающих фраз, прежде чем хвататься за пистолеты или, как говорится, броситься друг к другу в объятия. - Я видел вас, профессор, лишь на фотографиях, - сказал Гард, нарушив молчание. - И никак не ожидал встретить вас здесь. - Я очень изменился? - ехидно заметил Чвиз. - За минувший год я тоже не помолодел, - жестко сказал Гард. - Хотя и не жил в заточении. - Вы легки на помине, - обернувшись к Честеру, произнес Миллер. - Не ранее как вчера мы о вас вспоминали. - Благодарю, - без тени иронии ответил Честер. - Очень жалею, что Таратура не пришел в "Указующий перст". Я долго его ждал, и, приди он, все бы сложилось иначе... - Увы, ему пришлось уехать по срочному делу, - осторожно сказал Миллер. - Но он вернется и встретится с вами, поскольку считает вас порядочным человеком. - Он не вернется, - сказал Гард. - Как вас понимать? - насторожился Миллер. - Таратура принял нас за своих преследователей, пытался увести от этой квартиры и... сорвался с крыши, - грустно сказал комиссар. Чвиз тут же схватился за сердце и начал тихо массировать грудь. - Вам плохо? - спросил Честер, но старик не удостоил его ответом. - Когда это случилось? - прошептал Миллер. - Полтора часа назад, - ответил Гард. Они вновь умолкли. Миллер стоял посреди комнаты, понурив голову и тупо глядя перед собой. Наконец он встряхнулся: - Где... где он сейчас? - Его увезли, по всей вероятности. Мы были в толпе, но очень недолго, так как понимали, что рядом могут оказаться люди, которые интересуются вами. И не хотели рисковать. - Чем? - Скорее кем, - сказал Гард. - Вами. Они могли обнаружить квартиру прежде, чем это сделали бы мы. - За кого же вас принимать? - нахмурившись, спросил Миллер. - Такой же вопрос вертится у меня на языке, профессор, - сказал Гард. - Но я задам его в иной форме. Скажите, три года назад у вас была золотая коронка? - Глупо, - устало произнес Миллер. - Поверьте, мне сейчас не до шуток и тем более не до загадок. Если хотите, спрашивайте в открытую. Гард отрицательно покачал головой: - В открытую не могу, Миллер. Особенно теперь, когда я понял, что вы обманули меня в деле профессора Чвиза. В открытую я вам пока не верю. - Предположим, - ответил Миллер. - Но какое отношение ко мне имеет золотая коронка? - Вы хотите знать правду? Обещаю сказать ее, как только получу ответ на свой вопрос. Итак, была ли у вас три года назад золотая коронка? Я имею в виду время до того, как случилось дублирование. Честер обратил внимание на то, что Чвиз тоже с нетерпением ждет ответа Миллера. - Коронки никогда не было, - нехотя ответил Миллер. - У меня, я помню, когда-то болел зуб, и пришлось его впоследствии удалить. Если вам достаточно этих стоматологических данных, я жду вашей правды. Гард широко и добро улыбнулся. - Отлично! - Он еще сдерживал радость, которая была готова вот-вот хлынуть наружу. - Вы не представляете, профессор, сколько пудов сомнений вы сняли с меня своим ответом! Так вот: вы - и я узнал об этом только сейчас - настоящий Миллер! Вы - не двойник! И потому можете располагать мною и Честером как своими друзьями! - Ничего не понимаю! - искренне сказал Миллер. - В своей истинности я никогда не сомневался. - Да что тут понимать! - не выдержав, вскочил на ноги Гард. - Несколько часов назад мы с Честером были на кладбище у Бирка и видели труп двойника! - Это ложь! - вдруг яростно сказал Чвиз. - Никакого трупа видеть вы не могли! - Совершенно верно, - спокойно подтвердил Гард. - В гробу было пусто. Но в нем лежала золотая коронка! Чвиз подошел к Гарду, остановился перед ним и долго, долго смотрел на него. Потом повернулся к Миллеру и сказал: - Коллега, он умный человек. И честный человек. Ему можно и нужно верить. - Ничего не понимаю! - с досадой воскликнул Миллер. - Но чувствую, Чвиз, что у вас есть какая-то тайна, которую вы опять скрываете от меня... - И которая только что блестяще подтвердилась! - с жаром сказал Чвиз. - Господа, - спокойно сказал Гард, - прежде всего нам следует немедленно покинуть эту квартиру. В более надежном убежище мы попытаемся разгадать все наши тайны. А пока - в путь! Казалось, внезапное появление Гарда повергло Миллера в какое-то оцепенение. Он больше не задал ни одного вопроса, не расспрашивал, куда и зачем ведет их комиссар, и послушно сел в машину, которую Гард предусмотрительно оставил неподалеку от дома в одном из тупичков. Его движения были скорее машинальными, чем осознанными. Молчал и Чвиз, думая о чем-то своем. Они не замечали, что творилось на улицах, по которым они ехали. Зато Гард замечал все. Может быть, впервые за всю многовековую историю столицы ее жители в будний день остались без работы. Не было тока - стояли заводы. Замерла связь, остановились троллейбусы, метро и трамваи, погасли экраны телевизоров. Миллионы людей вдруг были вышвырнуты из привычного распорядка. Многие из них пережили кошмарную ночь, наполненную тревогой, неизвестностью, страшными и фантастическими слухами о надвигающейся войне, диверсиях на электростанциях, антиправительственном заговоре, высадке марсиан... Не было такой глупости, которая бы не распустилась махровым цветом в эту ночь паники. День не принес облегчения. Официальное сообщение о крупных поломках в энергосистеме, переданное правительственной радиостанцией, которой на это время рискнули дать ток, не столько успокоило, сколько вызвало гнев. Для тех, кто ему не поверил, это стало доказательством, что в стране происходят какие-то тревожные и таинственные события. Поверившие (их было меньшинство) задали себе один и тот же вопрос: чего же стоят власти, если они допустили такое? На магистральных улицах машин всегда было больше, чем людей. Так по крайней мере казалось. Сейчас было наоборот. Те сотни тысяч людей, которые днем сидели в конторах, работали в цехах, а вечером смотрели телевизор, сегодня очутились на улице. Не только потому, что в толпе они чувствовали себя лучше. Каждый искал правду о происходящих событиях, и потому любая информация - достоверная или недостоверная - разносилась по городу как на крыльях. Домыслы о начале войны, высадке марсиан очень скоро испарились, не получая абсолютно никакого подтверждения. Зато все более крепли слухи об остром неблагополучии в правительстве, о том, что кто-то с помощью двойников президента хочет захватить власть и установить диктатуру. Наконец, пополз слух, которому сначала не поверили ввиду его абсолютной фантастичности, но который тем не менее креп и обрастал реальными подробностями: кто-то сделал несколько искусственных президентов. (Если бы Гард и Честер появились в "Указующем персте" на три часа позднее, они бы обнаружили у дверей толпу, жаждущую лично удостовериться у Сэма Крайза и его прислуги, что президент действительно был в его кабачке вчера днем.) Увеличившиеся наряды полиции еще более накалили обстановку, вместо того чтобы ее успокоить. И к тому времени, когда Гард вывел ученых из убежища, в настроении людей произошел перелом. - Что это? - вышел из оцепенения Миллер при виде возбужденной толпы на площади, куда они въехали. Люди размахивали руками, что-то кричали. Их было так много, что Гарду пришлось притормозить. - По-моему, это пузырьки пара, - спокойно заметил комиссар, пытаясь развернуть автомобиль. - Как, как? - не понял Миллер. - Ну, вы, физики, должны знать это лучше. Кипение воды всегда начинается с появления пузырьков. - А недовольство - с демонстраций, - догадался Честер. - Недовольство? - Гард пожал плечами и до упора нажал на тормоз. Его машина, как и соседние, уже была в плотном кольце людей. - Недовольство - это постоянное состояние нашего общества, или я, комиссар полиции, ничего не понимаю в своем деле. Вы даже не представляете, до чего у нас непрочно в стране. Люди озлоблены, потому что впереди нет ясной и обнадеживающей перспективы, потому что жить трудно, потому что в промышленности постоянно возникают временные затруднения, потому что доверия к правительству нет, потому что кругом лицемерие и обман, потому что над всеми висит угроза войны... А вы, Миллер, поставили этот котел недовольства на жаркий огонь. Мне непонятно ваше удивление. - Позвольте! - воскликнул Миллер. - Еще вчера... - А кто сказал, что вода закипает мгновенно? Нужно время и температура. Лучше послушайте, что они кричат. - Это напоминает мне дни моей молодости. Все посмотрели на дотоле молчавшего Чвиза. - И это бодрит, - продолжал, не смущаясь, Чвиз. - Когда-то я тоже орал на площадях, да, да, когда-то я был молод... Что смотрите на меня так? Потом я убедился, что люди в глубине души обыватели и никаких перемен к лучшему у нас не будет. Тогда я кинулся к науке, как жаждущий к источнику. И все было опять хорошо, вернее, я убеждал себя, что все хорошо, пока не появилась эта проклятая установка и пока Дорон не наложил на меня свою лапу. Он отнял у меня науку, а с наукой и смысл жизни. С тех пор мне все равно, жив я или умер. Но все-таки перед концом приятно видеть начало цепной реакции и сознавать, что ее вызвали мы. И чем бы теперь это ни кончилось, мир уже не останется прежним. - Чушь, - сказал Миллер. - Революции у нас никогда не будет. - Тогда почему же вы, коллега, своими действиями подталкиваете - и не без успеха - к ней народ? Миллер помолчал. - Просто об этой возможности я как-то не думал, - наконец сознался он. - А чего же вы тогда хотели? - сказал Гард. - Я хотел их обжечь! - с яростью сказал Миллер. - Я хотел, чтобы они на своей шкуре почувствовали, как больно жжется научное открытие. Чтобы они поняли, с каким огнем играют! - Они - это президент? - тихо спросил Честер. - Да. Честер разочарованно присвистнул. - Знаете что, - вдруг сказал он, - я выйду сейчас на одну из этих площадей и расскажу людям все. Вот тогда начнется! - Никуда ты не выйдешь, - отрезал Гард. - Ты можешь рисковать своей головой, но не нашими. Тем более, мы приехали. - Но это же твоя квартира, Гард! - Вот именно, - сказал комиссар. - Прятаться нужно там, где искать заведомо не будут. Идемте... Обойдя все три комнаты, Гард опустил шторы на окнах и лишь после этого разрешил спутникам покинуть прихожую. Нераспакованный чемодан все еще стоял у двери, и Гард, показав на него, сказал: - Повторяю: вы будете здесь пока в полной безопасности. С одной стороны - я в отпуске, с другой - "человек Дорона". - Вот как? - сказал Миллер. - Не беспокойтесь, последняя должность у меня чисто символическая. - Кроме того, - добавил Честер, - я обещаю вам в случае чего просто свернуть ему шею. Миллер натянуто улыбнулся. Он все еще не мог избавиться от подозрительности, хотя прекрасно понимал, что теперь в ней нет никакого смысла. Словно чувствуя состояние ученых. Гард поторопился рассказать им о своей встрече с Дороном. При этом он дал понять, что, вмешавшись в дело, был готов и к роли гостеприимного хозяина, и к роли человека, способного подвергнуть их принуждению. - Я бесконечно рад тому, - сказал Гард, - что случилось первое. - Простите, господа, - добавил Честер, - но, как мы ни гадали, мы не могли заранее предположить, что у вас благородные цели. На что Чвиз мрачно заметил: - Ни у кого на лбу не написаны достоинства. Особенно у людей, занимающих пост комиссара полиции. Гард рассмеялся: - Признаться, я уже принял решение подать в отставку, как только "вернусь" из отпуска. Особенно если в стране произойдет что-нибудь серьезное. Мы с Честером откроем частную сыскную контору. Не возражаешь, Фред? - Побойся Бога! Ведь только тогда у меня появится реальный шанс сыскать себе приличную работу! - Но мы отвлеклись, господа, - сказал Гард. - Я хотел бы знать, какие шаги вы уже предприняли и что намерены делать в будущем. Миллер пожал плечами и поправил воротничок рубашки своим характерным движением шеи. - К несчастью, - сказал он, - мы лишены какой бы то ни было информации. Мы знаем лишь, что в городе вырублено электричество и что там происходят... м-м... волнения. Вмешаться в события мы сейчас не можем. Единственное, что мы сделали, это отправили Дорону ультиматум, как только почувствовали признаки хаоса. Но нам неизвестно даже, удалось ли Таратуре... - Удалось, - сказал Честер. - Уорнер и Норрис звонили нам. Это наши люди, они видели Таратуру входящим в особняк Дорона, а затем выходящим в парке из колодца, причем Норрис еще долго будет помнить этот выход. - А что за ультиматум? - спросил Гард. - Копии нет, - ответил Миллер. - Могу вспомнить основной смысл. В письме было написано, что я - о профессоре Чвизе, разумеется, там нет ни слова - пойду на крайние меры, если Дорон не примет моих условий. Условия такие: полная независимость в работе и дальнейшем усовершенствовании установки, использование ее только в благородных целях и абсолютная гарантия свободы, которую я требую от лица всей науки. На размышления я дал Дорону десять часов. Честер снова разочарованно присвистнул, а Гард покачал головой. - Сколько прошло времени? - спросил он. - В девять утра Таратура вышел из дома. Думаю, часов в одиннадцать он был у Дорона... - Ваш срок истекает, - заметил Гард. - А сколько времени прошло с тех пор, как были созданы президенты? - вдруг спросил Чвиз. - Первый был создан в воскресенье утром, - сказал Миллер. - Второй - спустя час, а третий - где-то около полудня. Вот и считайте, коллега. А что? - Так, - сказал Чвиз. - Первому, выходит, уже около сорока часов жизни. - Простите, - вмешался Гард. - Как я понял из ваших слов, вы сделали трех новых президентов? Он подчеркнул слово "трех". - Да, - сказал Миллер. - Хотели сублимировать четырех, но с последним почему-то получилась осечка. Я даже не знаю почему. Матрицы, с которых осуществлялось печатание, были в порядке, Таратура заранее доставил их в кабинет президента... - Каким образом? - поинтересовался Честер. - Увы, он не сказал нам, и теперь это останется тайной... И, поскольку мы готовили матрицы в разное время, делая снимки с президента в разных местах - когда он молился, когда был на матче регбистов, на банкете и, наконец, один снимок, который сорвался, во время предвыборного митинга, - у нас должны были получиться четыре президента с гипертрофированием определенных человеческих качеств. Нам казалось, что именно это обстоятельство приведет к полному разнобою в управлении государством и, следовательно, к хаосу. - А что потом? - спросил Честер. - Вас интересует наш план? Или то, что случилось в действительности? - План, план, - нетерпеливо сказал Гард. - Я же говорил. Они должны были понять, что обращаются с нашим открытием, как дети со спичками. Надо было научить их благоразумию. - И это все? - сказал Честер. - Разве этого мало! - Ах Боже мой! - воскликнул бывший репортер. - Эти детки должны обжечься, а потом дуть на свои бедные пальчики и плакать крупными слезами?! Простите, господа, но это счастье, что они не знают вашего плана. Как вы наивны, если ведите в благоразумие акул! Убежден, что всем этим доронам и гангстерам из Совета Богов мерещится страшный заговор, чуть ли не революция, но никак не ваши пасторальные надежды! - А что сделали бы вы на нашем месте? - спросил Чвиз. - Дело в том, что даже эту идею Миллера я считал авантюрой. - Я бы? Я бы... Я бы напечатал несколько тысяч Уорнеров, и Норрисов, и даже Честеров, которые к чертовой матери разнесли бы... - Стоп, стоп! - сказал молчавший до сих пор Гард. - Все это наивно, но что сделано, то сделано. А потому постараемся извлечь максимум пользы из сделанного. Итак, господа, прежде всего должен сообщить вам, что из разговора с Дороном я понял, что в стране сейчас не четыре, а пять президентов. - То есть? - сказал Миллер. - Мы зафиксировали четырех! - Дорон сначала тоже. И когда ваша лаборатория была обесточена, он заверил Совет Богов, что дальнейшее дублирование невозможно. Тогда-то и явился пятый президент, который перепутал им карты. Миллер задумался. - Вероятно, - сказал он после паузы, - произошла какая-то случайность... - Гадать нет смысла, - сказал Чвиз. - Что бы там ни произошло. Гард прав. Надо думать, как использовать это обстоятельство. - Вы действительно не можете продолжать дублирование? - спросил Гард. - Сейчас нет, - ответил Миллер. - Установка в чужих руках. - Но они думают, что можете! - воскликнул Честер. - И это наш козырь, - добавил Гард. - Второй наш козырь тот, - продолжал Честер, - что они уверены в заговоре и дрожат за себя. Следовательно... - И главный наш козырь, - вставил слово Гард, - волнения в стране. Миллер посмотрел на него с недоверием: - Простите, но как вы, комиссар полиции, один из оплотов власти, можете радоваться волнениям? - А как вы, профессор Миллер, один из научных оплотов власти, могли планировать потрясение основ этой власти? По-моему, Чвиз уже задавал вам этот вопрос. - Обстоятельства... - буркнул Миллер. - Я тоже исхожу из обстоятельств. А они подсказывают мне, что в сложившейся обстановке мы заинтересованы... - Гард запнулся, - в революции. Это наш единственный козырь. - Не надо считать козыри, - сказал вдруг Чвиз. - Через несколько часов все равно не будет ни одного. Он сказал эти слова так спокойно и убежденно, с такой жуткой размеренностью, что по спинам у каждого пробежали мурашки. - Чвиз, - тихо сказал Миллер, - прошу объясниться. - Скажите, Гард, - вместо ответа спросил Чвиз, - каким образом по золотой коронке вы угадали происхождение профессора Миллера? - Извольте, - начал Гард. - Я прежде всего предположил, что синтетический труп должен разложиться как-то иначе, нежели естественный... Простите, Миллер, что я столь циничен в вашем присутствии. Но, обнаружив пустой гроб, а в гробу золотую коронку, я понял, что при всех случаях коронка была естественной. Или профессор поставил ее до сублимации - и тогда я подумал бы о странных ворах, которые украли полуразложившийся труп, нарочно выбросив золотую коронку. Или Двойник поставил ее в период после сублимации до своей смерти - и тогда естественно, что от него осталась лишь коронка. Логично? - С одной поправкой, - медленно сказал Чвиз. - Тело Двойника не поддается гниению. Оно просто исчезает. Десублимируется. Превращается в ничто. - Так я был прав! - воскликнул Гард. - Постойте, постойте, - сказал Миллер. - Для меня это новость. В какие же сроки, коллега? - В том-то все и дело, - сказал Чвиз. - Теоретические расчеты, которые я провел здесь, показывают, что, в отличие от кроликов, сублимированные люди должны существовать в среднем около пятидесяти часов! Сначала все ошалело посмотрели на Чвиза, а потом, как по команде, перевели глаза на часы. Первым пришел в себя Гард. - В таком случае, - сказал он, - для успешной организации вашего побега мне нужно, чтобы правительству на несколько часов стало не до нас. Миллер, снимите, пожалуйста, телефонную трубку. 19. МЕСТЬ ПРОФЕССОРА МИЛЛЕРА С того момента, как у парадного подъезда плавно затормозила первая машина с опущенными занавесками, и до того, как бесшумно скользнула последняя, десятая, прошло не более минуты. Говорят, точность - вежливость королей. Особенно когда их подгоняет страх... Воннел приехал на усадьбу еще раньше. Он знал о разворачивающихся в стране событиях куда больше, чем знали о них Миллер и Гард, видевшие лишь краешек происходящего. Из немногочисленных донесений агентов явствовало, что затаенное недовольство теперь прорвалось наружу и что многочисленные митинги и демонстрации смогут оказаться прелюдией к чему-нибудь гораздо более серьезному. Пока волнения были неорганизованными, люди еще не думали о целенаправленных действиях, просто ими владели растерянность и гнев. Но Воннел отлично был осведомлен о способности людских масс к самоорганизации, особенно когда есть люди, мечтающие о перемене социального порядка. А что таких людей много и что они вооружены опытом, Воннел нисколько не сомневался. Но как ни странно, на первый взгляд больше всего министра волновало сейчас не это. Он покрывался холодным потом лишь при одной мысли о том, что именно ему предстоит сообщить Совету обо всех событиях, он знал, что первые лавины гнева выльются на его голову, как это бывало еще в незапамятные времена с гонцами, приносившими правителям горькие вести. Дорон прибыл самым последним. Он подкатил на белом лимузине, сидя рядом с шофером. За его спиной теснились люди Воннела. И хотя они проворно выскочили из машины, чтобы любезно отворить Дорону переднюю дверцу, он не обольстился этой предупредительностью: конвоир тоже кажется вежливым, когда первым пропускает в камеру заключенного. Однако Дорону хватило выдержки сделать вид, что ни под каким домашним арестом он не находится и по-прежнему самостоятелен. Легким кивком он поблагодарил стоящего к нему ближе агента и с невозмутимым выражением медленно, почти торжественно стал подниматься по ступенькам. Чуть сзади неотступно шествовали два дюжих молодца, но Дорон шел так, будто его сопровождал почетный эскорт. Несмотря на двусмысленность своего положения, генерал был единственным из собравшихся в Круглом зале, кому удалось сохранить бодрый вид. Он справедливо рассудил, что поскольку в данный момент все зависит не от него и не от членов Совета, а от Миллера, Гарда, сыщиков Воннела и Господа Бога, то лучшее, что он может сделать, - это использовать вынужденное домашнее заключение для того, чтобы отдохнуть и хорошо выспаться. Дорон всегда был рационалистом, умеющим даже из неприятностей черпать хоть какую-нибудь пользу. Короли выглядели далеко не такими свежими. Видимо, необычайная угроза, нависшая над ними, оказалась сильнее новейших успокоительных средств. Заметив это, Дорон еще более приободрился: он чувствовал, что при нынешней неопределенности лучшие шансы выиграть у того, кто обладает более крепкими нервами. "А что, если мне действовать так, будто Миллер уже в моих руках?" - подумал он, усаживаясь в кресло. Тем временем Воннел приступил к докладу. Торжественно-многозначительным тоном, вовсе не соответствующим характеру достигнутых результатов, он сообщил присутствующим о принятых чрезвычайных мерах по обнаружению профессора Миллера. - Увы, Миллер еще не найден, - сказал Воннел, - но зато, - его голос в этот момент взвился до победной интонации, - удалось наткнуться на Таратуру, телохранителя и секретаря профессора, когда Таратура проникал в особняк генерала Дорона. Затем последовала заранее отрепетированная пауза, в течение которой члены Совета должны были, по мысли Воннела, насладиться сообщением и проникнуться к Воннелу некоторой признательностью, очень необходимой ему в дальнейшем. - Назад Таратура не вышел, - продолжал Воннел, - по всей видимости, он и сейчас скрывается в особняке, но приняты меры, которые не допустят его дальнейшего исчезновения. Уж будьте на этот счет спокойны. Воннел, а вслед за ним и все члены Совета недвусмысленно посмотрели в сторону Дорона. Дорон даже не опустил глаз, он продолжал сидеть каменным изваянием, словно не о нем шел разговор. - Что касается профессора Миллера, - закончил министр, - не исключено, что и он скрывается у генерала, и я прошу членов Совета санкционировать обыск особняка! Воннел вновь смерил Дорона уничтожающим взором. "Благодарю за ценную услугу, - подумал про себя Дорон, не дрогнув ни единым мускулом. - Редкий болван!" Министр глубоко вздохнул: пора было переходить ко второй части доклада. Члены Совета терпеливо ждали. Дорон отлично представлял себе, какая буря происходит сейчас в их головах, решающих вопрос о проведении обыска у почти равного им хозяина страны. О прочих событиях Воннел сказал вроде бы между прочим, скороговоркой и таким тоном, каким обычно сообщают пустяки. Но тон не помог. По выражению лиц членов Совета, мгновенно изменившихся, Дорон понял, что вопрос о нем уходит на второй план, так как возникает опасность более серьезная. - Вам следовало начать доклад с сообщения о событиях в стране! - грозно произнес король Стали, как только Воннел умолк. - Вы чрезвычайно легкомысленны, министр! - добавила Нефть. - Хоть какие-то меры вы принимаете?! - рявкнул кто-то еще. - Я полагаю, господа... - начал было Воннел, но его перебили. - Полагаю, нужно немедленно дать стране электричество! - решительно сказал король Стали. - Связь парализована, а это обстоятельство мешает нам вести борьбу против волнений. Кроме того, в дальнейшем ограничении я вообще не вижу смысла, если Миллер, как явствует из доклада министра, уже взят на прицел. Разумеется, если этому сообщению можно верить! Воннел сжался в комочек и затаил дыхание. Предложение не голосовалось. Как всегда, оно отражало общее мнение, и, как обычно, исполнять его нужно было немедленно. Воннел вышел, через секунду вернулся, а еще через какое-то короткое время заработали установки кондиционирования воздуха, которые, вероятно, в спешке не были выключены в ту ночь, когда вырубалось электричество. Воздух сразу посвежел, но общая атмосфера от этого не стала лучше. Арчибальд Крафт, взяв слово, выразил надежду, что полиция и служба безопасности уже приведены в готовность. Кроме того, сказал Крафт, на всякий случай нужно дать соответствующее указание военному министру, чтобы и войска были готовы "сдержать лишнюю энергию неустойчивой части населения". Приказ военному министру можно было отдавать прямо из Круглого зала, воспользовавшись ожившим телефоном. Воннел включил динамик, и потому, его разговор с военным министром транслировался с помощью усилителей для всех. Команда была дана, и члены Совета отчасти успокоились, так как привыкли считать, что нажатие одной кнопки, один телефонный разговор или даже само принятие решения уже снимает проблему: нет в стране ни паники, ни волнений, ни опасности забастовки - ничего нет! Тишина в стране! Покой и благодать! Приказ отдан... Затем члены Совета сменили позы, скинув с себя, как слишком узкие пиджаки, напряжение, но почувствовали при этом, что легкость не пришла, так как сорочки тоже не были просторными, а воротнички сдавливали шеи. Оставалась "проблема Дорона", она вновь вышла на первый план, и все посмотрели, как по команде, на генерала. "Пора! - в ту же секунду подумал Дорон. - Ни в коем случае нельзя отдавать инициативу в чужие руки!" Приняв такое решение, он, однако, еще несколько мгновений молчал. Медленно повернув голову в сторону Воннела, он даже слегка приоткрыл рот, но комок вдруг закупорил ему глотку. У Дорона теперь был только один настоящий враг на всем белом свете, но самый сильный и могущественный: он сам. И в борьбе со своей собственной нерешительностью и страхом он не мог рассчитывать ни на деньги, которые у него были, ни на верных людей, наемных убийц, шантаж и угрозы. Один на один. Дорон против Дорона. Ум против глупости. Страх против смелости. Уверенность против нерешительности... Сознание генерала на какое-то мгновение помутилось. Он вдруг почувствовал, будто проваливается в бездну, как это бывает в кошмарном сне. Но тут раздались слова, произнесенные чьим-то размеренным и спокойным голосом: - Господин министр, пригласите сюда президентов. Дорон обвел присутствующих мутным взором. На лицах королей было откровенное недоумение, но взгляды их казались прикованными к Дорону. "Это я сказал?!" - с ужасом и одновременно с чувством облегчения подумал Дорон. Воннел был растерян, но короли уже надели на себя каменные маски. - Я должен повторять, господин министр? - четко произнес Дорон. Воннел осторожно выскользнул за дверь. Несколько минут в зале стояла тишина, нарушаемая лишь шипением кондиционных установок. Дорон позволил себе встать с кресла и медленно пройтись вдоль стола и обратно. При этом он заложил руки за спину, и каждый из королей получил возможность заметить его высоко поднятую голову. Наконец дверь открылась. Появился Воннел во главе невиданной процессии. Вошли пять президентов, пять совершенно одинаковых людей, имеющих каждый свое собственное выражение на лице. Членам Совета могло показаться, что это ожили фотографии какого-то великого актера, изображающего на страницах иллюстрированного журнала свои мимические способности. Процессию торжественно замыкал Джекобс. Он был, как всегда, философически настроен, а потому выглядел не то сонным, не то мудрым. Дорон тоже разглядывал лица президентов, чуть сощурив глаза. Потом неожиданно перевел взгляд на их одежду и еле сдержал улыбку. За истекшие сутки почтенные главы государства, предоставленные, вероятно, самим себе, успели внести некоторые изменения в свои туалеты, соответствующие их вкусам и наклонностям. От этого зрелище сделалось еще более нелепым и невероятным. Впереди шагал президент в узеньких, не по возрасту, джинсах и в легкомысленной спортивной курточке, на рукаве которой красовалось изображений ядовито-желтого продолговатого мяча. Следом шея президент, одетый в безукоризненную темно-синюю пару, ослепительно белую сорочку с туго накрахмаленным воротничком и в галстуке бабочкой. Третий был одет во фланелевую рубаху без галстука и в простой твидовый пиджак; столь демократичный вид делал его похожим скорее на коммивояжера средней руки, нежели на президента могущественнейшего государства. Четвертый, взгляд которого был устремлен куда-то вверх, словно он молился, был облачен в строгую черную одежду, которая определенно гармонировала с изящными четками слоновой кости, нервно перебираемыми сухими пальцами. Наконец, последний, пятый президент, опустив голову, семенил позади всех; у него была нетвердая походка, плохо отглаженный костюм и явно несвежая рубашка с помятым воротничком говорили о том, что он был самым неухоженным, - либо о нем в суматохе забыли, либо он сам пожелал оказаться забытым. Все пять президентов чинно уселись во главе стола, а чуть позади них примостился Джекобс. Весь его вид не выражал никакого желания выполнять приказы своих хозяев, а говорил скорее о любопытстве старого слуги. Во всяком случае, на лице Джекобса была написана вся бесконечность вселенной. Какое-то время никто не сделал ни одного движения, не произнес ни единого слова. Все ждали, что скажет Дорон, понимая, что скажет он что-то чрезвычайно важное. Генерал встал. По привычке он на мгновение вытянулся, как на параде, но только на мгновение, чтобы затем принять вольную позу. Присутствующие оценили это обстоятельство как желание Дорона подчеркнуть, что отныне он не намерен вытягиваться в присутствии президентов и даже королей. На самом деле Дорон вновь потерял связь между реальным своим положением и тем, которое хотел занять. Он понимал, что неожиданно получил власть над всеми этими людьми, с которыми не мог поставить себя рядом даже в тайных мечтах. Играть с ними было опасно. Равносильно тому, чтобы забавляться атомной бомбой на складе водородных. Генерал не строил иллюзий. Он отлично понимал, что его миллионы - ничто в сравнении с их миллиардами. И если ему даже посчастливится продлить свою власть над ними, то это все равно будет власть для них... Но, Боже, много раз организуя смену правительств и перевороты в зависимых странах, Дорон, как ни странно, практически не знал. Как это делается в натуре, с помощью каких слов и каких конкретных действий. Впрочем, подобное неведение скорее диктовалось не тем, что генерал не умел осуществлять перевороты, а тем, что он не был уверен в необходимости этого шага именно сейчас, в данный момент. Достаточно ли у него для этого оснований? Не слишком ли рискованно он действует? Может, лучше поискать какие-то более мягкие пути? А вдруг сейчас откроется дверь, войдут агенты Воннела и положат прямо на пол перед круглым столом связанного по рукам и ногам профессора Миллера? Что будет тогда? Акция Дорона немедленно превратится в мыльный пузырь, и спасения уже никакого не будет... - Господа! - сказал Дорон, понимая, что молчать уже невозможно, но еще не зная, что будет говорить дальше. - Нам пора, господа, учитывая происходящие в стране события - наличие пятерых президентов, неизвестность местоположения Миллера и общую критичность ситуации, - принять соответствующие меры для того, чтобы, по крайней мере, стабилизировать власть и... И вдруг раздался телефонный звонок. Как в хорошо отработанном сценарии. Прямо тут, в Круглом зале, звенел телефонный звонок, что произошло впервые после той злополучной ночи при свечах, и почему-то все решили - все, кроме Дорона, - что звонок имеет прямое отношение к его речи. Между тем сам генерал мог воспользоваться телефонным звонком как передышкой для осмысления последующих своих слов - и никак иначе. Дорон умолк. Джекобс, в обязанности которого всегда входило поднимать первым телефонные трубки, поднял ее и на этот раз. Полагая, что Дорон знает сценарий лучше остальных и, несмотря на это, не возражает против вмешательства Джекобса, никто из присутствующих тоже не посмел возразить, в том числе и Воннел. Все еще включенные усилители донесли до присутствующих во много крат увеличенный голос Джекобса: - Секретарь господина... - Джекобс запнулся, но, видимо, решив, что уже не выдает никаких государственных тайн, тут же поправился: - Секретарь господ президентов слушает! - Срочно министра внутренних дел господина Воннела! - донесся чей-то взволнованный голос. Дорон похолодел. "Вот оно, - подумал он. - Они нашли Миллера! Что делать? Что делать?" Впору было бросаться вперед, хватать трубку и хоть на несколько минут, хоть на секунды оттянуть обнародование страшной вести. Но Воннел уже держал трубку в руках: - Я слушаю! - Господин министр, докладывает агент семьсот сорок восьмой. У меня срочное секретное сообщение... - Говорите! - приказал министр. - Есть сообщение, что погиб Таратура... - Где? - Район Строута. Двор меблированных комнат... Вдруг раздался сигнал отбоя - по всей вероятности, агент звонил из автомата и ему помешали вести дальнейший разговор. Несколько раз произнесенное Воннелом "алло!" было бессмысленным. Бросив трубку на рычаг, он почему-то сокрушенно произнес, ни к кому не обращаясь: - Ускользнул! - А Миллер? - воскликнул кто-то из членов Совета. - Я не понял, господа, - произнес Воннел, - он сказал "труп" или "трупы"? Все переглянулись и промолчали, но было заметно, что ангел надежды пролетел по залу, потому что лица членов Совета оживились. - Трупы! - сказал вдруг Джекобс, научившийся в последнее время отдавать предпочтение множественному числу перед единственным. На Дорона уже никто не обращал внимания. Генерал сел в кресло, закрыл глаза и представил себе собственное будущее настолько отчетливо, что, будь при нем какой-нибудь яд, он принял бы его непременно. - Господа, - сказал президент, одетый в помятую рубашку, - нам хотелось бы определенности, и, очевидно, назрел вопрос... И вновь раздался телефонный звонок. На этот раз Воннел опередил Джекобса и схватил трубку. - Сейчас будет определенность! - быстро оказал Арчибальд Крафт. Дорон продолжал сидеть с закрытыми глазами. - Воннел слушает! - сказал министр. - Отлично! - произнес чей-то голос. - Если вы тот Воннел, который является министром внутренних дел, немедленно передайте трубку генералу Дорону! - Кто говорит? - спросил министр. - Профессор Миллер! У Воннела отвалилась челюсть. Члены Совета, как по команде, встали со своих мест. Дорон, двигаясь почему-то боком, приблизился к телефонному столику. Нервы его были на пределе. С трудом сохраняя контроль за своими движениями, он сомнамбулическим жестом взял трубку. - Да, - сказал он тихо. - Я слушаю. - Господин генерал, - сказал Миллер, - рад сообщить вам, что матрицы членов Совета приготовлены. Жду ваших дальнейших указаний! - Что? - сказал Дорон. - Я говорю, - повторил Миллер, - что вы можете объявить членам Совета о том, что я жду ваших указаний по поводу их дублирования. - Так, - сказал Дорон, пытаясь сориентироваться в этой невероятно изменившейся обстановке. - Вы... там же? - Глупее вопроса он задать не мог. Миллер откровенно расхохотался в трубку: - Почти, генерал. На присутствующих этот смех произвел гнетущее впечатление. "Ну конечно, - решил каждый, - они в сговоре! Это ясно как Божий день..." Дорон тем временем уже взял себя в руки. "Вероятно, Гард сделал свое дело. Или Миллер открылся сам? В конце концов, сейчас важно то, что он предлагает мне сотрудничество, да еще в момент как нельзя более подходящий..." Крафт, опустив низко голову, кусал кончик платка, торчащего из нагрудного кармана. "Вот когда начал действовать их сценарий! - подумал он. - Не в тот раз, когда был непредвиденный звонок, а именно сейчас! Дорон опасен, как черти в аду!" - Ну, генерал? - спросил Миллер. В голосе Дорона появились властные нотки: он уже почувствовал способность на равных участвовать в игре. - Профессор, - сказал Дорон, - если в течение часа от меня не поступит никаких указаний, приступайте к дублированию! - Хорошо, генерал. И вот еще что. Полиция и армейские части пытаются разогнать митинги протеста. Это обостряет обстановку в стране и ведет к напрасным жертвам. Отдайте распоряжение о соблюдении властями конституции. Иначе я приступлю к дублированию немедленно. Вы поняли? - Разумеется, - сказал Дорон и повесил трубку. Затем, сделав паузу, он обвел присутствующих торжествующим взглядом. - Воннел, будьте любезны выполнить распоряжение Миллера. Он прав. Незачем накалять обстановку, мы все решим полюбовно. Садитесь, господа! Все сели. Воннел опрометью бросился выполнять приказ. Дорон же так и остался стоять у телефонного столика. Свободное пространство, которое теперь пролегало между ним и членами Совета, как бы подчеркивало существо создавшегося положения. По лицу генерала пробежала еле заметная улыбка. Он вновь принял вольную позу, медленно полез в карман, медленно вытащил портсигар, неторопливо щелкнул зажигалкой и с откровенным наслаждением пустил облако сизого дыма. - Я заметил, господа, - произнес Дорон, - что вы приехали сюда в черных машинах. Мне очень жаль, что вы избрали для своих автомобилей столь опасную окраску... Моя машина выкрашена в светлый цвет. И это не случайно, господа. Остерегайтесь черных автомобилей! Статистика показывает, что из каждых ста катастроф девяносто четыре происходят именно с черными машинами... Но это, господа, между прочим. Он явно издевался над членами Совета. Ну а что делать дальше? - Мне кажется, господа, - произнес Дорон, - ситуация вполне созрела для выводов. Кто первый? Первым был Крафт. - Генерал совершенно прав, - сказал он. - Наш либерализм и игра в демократию привели к распылению власти. Им необходимо противопоставить единую и твердую силу, и кандидатура генерала Дорона мне кажется подходящей. Члены Совета промолчали. "Так вот как это происходит! - подумал вошедший на цыпочках Воннел. - Звонит какой-то профессор, провозглашает диктатором генерала, и прежнее правление летит вверх тормашками! Ни выстрелов, ни крови, никакой резни... Да, перевороты в банановых республиках осуществляются куда эффектней!" Воннел отлично помнил один такой переворот, к которому и сам приложил руку, когда три человека в масках явились среди бела дня на заседание Совета министров, у всех на глазах спокойно застрелили премьера и двух его заместителей и тут же заняли вакантные должности. В первые минуты, управляя страной, они даже забыли снять маски... - Ну что ж, господа, - сказал Дорон. - Если возражений нет, я думаю, нам прежде всего следует поблагодарить наших президентов за их труды. Господин министр, проводите их, пожалуйста! Воннел вытянулся перед Дороном: - Куда, господин... генерал? - Что - куда? - Проводить. - Куда хотите. Воннел, вы отвечаете за каждого головой, пока сами занимаете пост министра. Господа, приступим к первоочередным делам... - Но их не пять!.. - воскликнул вдруг Воннел. - Их только четверо, господа! Дорон резко повернул голову. Крайнее кресло, в котором только что сидел президент, перебиравший четки, было пусто. Впрочем, не совсем. На столе лежали четки, а в кресле - жалкий комочек одежды, в которую только что был облачен президент. Никто не заметил, когда он успел раздеться и куда вышел, и в зале началась паника. И тут пропал второй президент! И вновь никто не заметил, как это случилось! Дорон почувствовал, как на его голове поднимаются волосы. Бред какой-то, типичное наваждение! Президента в спортивной курточке не было, но сама курточка лежала в кресле. И в этот момент Дорон, как и все присутствующие, увидел совершенно фантастическую картину: растворился третий президент! Он никуда не ушел, не бежал, не взвился под потолок и не провалился под пол. Он сделался прозрачным настолько, что сквозь него стала отчетливо видна спинка кресла, потом пропали его очертания, и наконец он беззвучно рассеялся, как эфирное облако, оставив в кресле бесформенную горку одежды. Столь же тихо и деловито прекратил свое существование четвертый президент. Все ошеломленно смотрели на пятого, не в силах вымолвить ни единого слова. Лишь Джекобс философски заметил: - Бог дал - Бог взял... Пятый президент, одетый в несвежую рубашку, судорожно вцепился в ручки кресла, словно надеялся с их помощью удержаться в этом обманчивом мире. Воннел за всю свою долгую жизнь еще никогда не видел, чтобы кто-нибудь так буквально и так крепко держался за президентское кресло. Внезапно тишину нарушил Джекобс. - Кен, - сказал он президенту, - мы с вами опять одни? По членам Совета словно прошел удар током. - Генерал, - прохрипел Крафт, - объясните! Дорон судорожно глотнул воздух. Спасительно - о, как спасительно! - сзади проскрипела дверь. Оттуда высунулась рука и сделала Воннелу энергичный знак. Как зачарованные, члены Совета уставились взглядами на эту кощунственную руку. Воннел метнулся к двери. Президент, ни на что не обращая внимания, лихорадочно ощупывал себя. Со стороны могло показаться, что президента одолели блохи. - Господа, - лицо Воннела дергалось, когда он обернулся, - некоторым образом... осмелюсь сообщить... сообщить... - Ну?! - теряя самообладание, завопил Крафт, и члены Совета вскочили, тоже готовые завопить, заорать, закричать. - К усадьбе движется колонна машин с демонстрантами! - выпалил Воннел. - Они близко! - Кто допустил?! - Крафт сгреб министра за отвороты пиджака. - Войска! Почему не стреляют?.. - Это Дорон! - пискнул министр. - Он отдал приказ соблюдать конституцию! - Господи, упокой его душу! - вздохнул Джекобс. ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ОБОРОТЕНЬ ПРОЛОГ Событие, описанное в прологе, с очевидной бесспорностью наблюдал со стороны Всевышний, на глазах которого вообще происходит все, что происходит. Но Господь Бог по старой традиции никогда не выступает в качестве официального свидетеля. Его невозможно пригласить в кабинет комиссара полиции Гарда и предложить рассказать все по порядку, предварительно угостив сигарой. Стало быть, если нет других свидетелей, лишь человеческое воображение способно воссоздать утраченную действительность. Картина не всегда будет совпадать в деталях с той, что была на самом деле, но так ли важны детали, когда речь идет о восстановлении целого? Итак, было то особенное время суток, о котором Земля узнала лишь с появлением цивилизации и которое всюду и везде называется часами пик. Прозвенели звонки, возвестив всем живым, что они свободны от работы. Разом открылись тысячи шлюзов, выплеснув наружу нескончаемый людской поток. Он мгновенно захлестнул русла центральных проспектов, растекся по каналам боковых улиц и разветвился многочисленными ручьями по переулкам. Если бы движение пешеходов поручили описать физику, он сказал бы, пожалуй, что в обычное время суток оно подчиняется распределению Максвелла: можно встретить и бегущих прохожих, и неподвижно стоящих перед витриной. В часы же пик человеческая река течет одним общим потоком: почти нет обгоняющих, нет и отстающих. В этот вечер один человек несколько выпадал из общего ритма. Он шел не торопясь, с трудом переставляя ноги. По виду он напоминал неудачливого коммивояжера, измотавшегося за день от бесплодных попыток сбыть свой товар, причем сходство с торговым агентом усиливалось еще тем, что в руках у человека был небольшой черный чемодан, в каком обычно носят образцы изделий. Обгоняя незнакомца, прохожие то и дело задевали его, но он, казалось, не обращал на это никакого внимания. Время от времени он поглядывал на часы, но, вместо того чтобы ускорить шаг, двигался еще медленнее. Наконец он свернул с главного проспекта на поперечную улицу, а затем углубился в лабиринт переулков. Чем больше он удалялся от центра, тем реже встречались ему прохожие. Скоро человек оказался в узеньком безлюдном переулке, неведомо как сохранившемся в этой части города. Это был тупичок, своеобразный аппендикс, притаившийся позади новых высоких зданий, укравших у него изрядную долю солнечного света. Здесь даже в ясный весенний день сизым дымом клубился сумрак, и от этого ветхие, все в пятнах сырости, покосившиеся домики казались еще более убогими и зловещими. Незнакомец несколько раз приостанавливался, пытаясь прочесть на фонариках номера домов. Наконец ему удалось разобрать номер, хотя цифры и были съедены ржавчиной. Тогда он уверенно, но с предосторожностями, как будто его подстерегал снайпер, направился к стоящему в конце тупичка трехэтажному особняку с обвалившимся карнизом. Переулок был в этот момент тих и пустынен, лишь в отдалении простучали кастаньетами чьи-то каблучки. Подойдя к подъезду и убедившись, что на лестнице никого нет, незнакомец торопливо поднялся на второй этаж и остановился перед дверью, на которой была прибита эмалированная табличка с цифрой "З". Вдруг где-то на третьем этаже скрипнула дверная пружина, и резкий мужской голос прокричал: - Паола, начинается! Незнакомец окаменел. Тот, кто звал Паолу, должно быть, не собирался долго ее разыскивать. Дверь наверху захлопнулась, и вновь воцарилась тишина. Незнакомец медленно вытащил из кармана черного плаща черные перчатки и стал натягивать их на руки. Делал он это весьма обстоятельно, расправляя каждый палец в отдельности. Трудно было понять, руководила ли им привычная аккуратность или желание хотя бы ненадолго, пусть на минуту, оттянуть главный момент. Затем он раскрыл чемодан, вытянул толстый резиновый шнур и, шагнув к двери, решительно прикрепил его свободный конец к скважине замка. Теперь он действовал точными, хорошо рассчитанными движениями. Проверив, хорошо ли держится шнур, незнакомец заглянул внутрь чемодана, повернул там какую-то ручку и, мгновение помедлив, нажал на кнопку звонка. За дверью проскрипели шаги. Низкий голос спросил: - Кто? - Телеграмма, - глухо ответил незнакомец. - Прекрасно, - сказал низкий голос. - Обождите минуту. - Паола! - вновь позвали наверху. - Ты идешь? Человек с чемоданом замер, вобрав голову в плечи. За дверью послышался характерный металлический звук: хозяин квартиры взялся за головку замка. И в то же мгновение человек на лестничной площадке быстро нажал внутри чемодана какую-то кнопку. В тишине дома отчетливо прозвучал короткий сухой треск, напоминающий звук разрываемого полотна. За дверью ему тотчас ответил вскрик и мягкий стук упавшего тела. Тогда незнакомец, не снимая перчаток, осторожно отцепил шнур, аккуратно защелкнул чемодан и быстрыми шагами стал спускаться по лестнице. Жалобно скрипнула парадная дверь. - Паола, да где же ты! - прокричал голос с верхнего этажа. - Я только что чуть не умер от страха! И все стихло. ...Если бы у случившегося был живой свидетель, то даже он вряд ли смог предположить, что странное происшествие в заброшенном переулке послужит началом целой цепи невероятных событий. 1. ДВЕ ЗАГАДКИ В ОДИН ВЕЧЕР Пока Фукс возился у запертой двери, комиссар Гард, облокотившись о перила, рассеянно наблюдал за тем, что происходит на лестничной площадке. Картина была привычной: там волновались жильцы, возбужденные приходом полиции. Их удерживали на почтительном расстоянии два агента, которые действовали с такой серьезной решительностью, как будто именно от них теперь зависела судьба расследования. Внимание Гарда неожиданно привлек один жилец, пожалуй, самый нетерпеливый в толпе. Он уже предпринял несколько отчаянных попыток прорваться ближе к двери, что-то объясняя агентам и жестикулируя правой рукой. Это был пожилой человек, худой и костлявый, в махровом халате, полы которого то и дело распахивались. Агенты, не меняя выражения лиц, что-то отвечали ему - вероятно, "не ведено" или "нельзя" - с тупым лаконизмом, свойственным одной лишь полиции. Сделав знак Таратуре, Гард глазами указал ему на человека в махровом халате. Помощник с полувзгляда понимал комиссара, и через секунду махровый халат уже был по эту сторону границы. Не дожидаясь вопросов, он первым делом и не без гордости сообщил, что именно ему полиция обязана своим приездом. В подтексте это должно было означать, что теперь полиция напрасно не желает признать его право находиться в центре событий. Фукс еще колдовал у двери, а потому Гард располагал некоторым временем. Он не стал прерывать жильца, хотя, впрочем, тот и сам не собирался давать Гарду передышки. Азартный жилец сразу признал в нем "главного", хотя Гард был в обычном гражданском костюме, состоящем из серой пары, в мягкой серой шляпе и в плаще, который он сразу же по приезде снял и держал теперь на сгибе левого локтя. Но, очевидно, что-то специфическое было в его лозе, взгляде, спокойно и достойно приподнятой левой брови, во всем его облике и манере. Это специфическое выражение не было свойственно Гарду в обычной обстановке, оно волшебным образом появлялось лишь при исполнении служебных обязанностей, и Гард знал об этом, хотя и предпринимал иногда попытки сохранить цивильное "я" в служебные часы - увы, безуспешно. Закурив сигарету. Гард покорно слушал человека в махровом халате. Тот говорил: - Я только прилег, как вдруг слышу сквозь сон треск! Т