во-первых!  Немедленно
выяснить, где Миллер.
   Когда секретарь вышел, Дорон схватил со стола пустотелую гипсовую копию
статуи Неповиновения и изо всех сил запустил ею в стену.  Она  с  грохотом
разлетелась на мелкие осколки. Генерал недаром изучал научную  информацию.
Он знал, что психологи рекомендуют нервам именно такую разрядку.
   Ла-Ронг мог еще неделю спать спокойно. Дорону было теперь не до него.
   - Выяснили? - встретил он Дитриха вопросом, как только  тот  переступил
порог.
   - Прислуга отвечает, что профессор не был дома  со  вчерашнего  вечера.
Его супруга третьего дня уехала к своим старикам в  Паркинсон  и  вернется
только в субботу.
   - Достать из-под земли!
   - Да, генерал, - поклонился Дитрих.
   - Целым и невредимым!
   И тут на пульте снова зажегся желтый огонек. Дорон покосился на него со
страхом.
   - Вас слушают, - сказал Дитрих, щелкая рычажком. - Даю.
   Он зажал ладонью микрофон:
   - Господин генерал, это он сам.
   - Президент?
   - Миллер.
   "Надо обратить серьезное внимание на телепатию,  -  машинально  подумал
Дорон. - Она существует!"
   - Профессор Миллер, хорошо, что вы позвонили.  -  Голос  Дорона  звучал
почти спокойно. - У меня к вам всего один вопрос, я ищу вас с самого утра.
   - Насчет президента?  Ставлю  вас  в  известность,  генерал,  что  мной
синтезировано три новых.  Вместе  с  оригиналом  в  стране  сейчас  четыре
президента.
   - Что-о?! Где вы находитесь?!
   - Хотел бы я знать, господин генерал.
   - Зачем вы так шутите? Вы понимаете...
   - А вы, господин генерал?
   - Вы рискуете многим.
   - Вы тоже, если сообразите, что вас тоже можно дублировать.
   Дорон окаменел.  Трубка  выскользнула  из  его  рук,  но  Дитрих  сумел
подхватить ее. На безмолвный вопрос генерала он тихо ответил:
   - Звонит из автомата. Район Строута.
   - Миллер, - прошептал Дорон, - вы меня слышите?
   - Да.
   - Чего вы от меня хотите?
   - Узнаете немного позже. Всего хорошего.
   Телефон дал отбой.



        5. ЗА КРУЖКОЙ ПИВА

   "Денег у меня на одну маленькую кружечку, а выпить я хочу  минимум  две
больших", - рассуждал Фред Честер. Что же предпринять? Клуб прессы? Там не
хотелось брать в кредит: надо держать марку. Занять у  знакомых?  Странное
дело: у тех, которые бы дали, нет денег, а у тех,  у  кого  они  есть,  не
хочется занимать. Бар  в  "Скарабей-паласе"?  Дорого.  "Титанус"?  Это  не
пивная,  а  какой-то  конвейер  по  изготовлению  пьяных  людей.   Значит,
"Указующий перст". Милый и добрый "Указующий перст", где ему. Честеру, без
особых переживаний всегда давали несколько кружек в кредит.
   Честер и сам не заметил, что уже шагает по  направлению  к  "Указующему
персту". Это была  маленькая  пивная,  простая  пивная  без  модернистских
выкрутасов и стилизации под океанский корабль  или  море.  Сюда  снобы  не
ходили.
   В "Персте" Фред взял газету, кружку  пива  и,  дожидаясь,  пока  осядет
пена, принялся читать.
   Речь президента на благотворительном обеде.  "Наш  папа  плодовит,  как
лабораторная мышь, - подумал Фред. - Час назад старик говорил по  радио  о
регби и вот уже успел..." Он пробежал статью:
   "Мы слишком внимательны к телу, забыв  о  духе...  Спорт  и  косметика,
автомобили и авиация, целые отрасли промышленности  заняты  телом...  даже
пластические операции... где эквивалент духа?.. Вознесет ли  авиация  наши
принципы?.. Устранит ли  косметика  изъяны  морали?..  Кто  и  чем  сможет
сделать  пластические  операции  наших  нравов?..  Сейчас,   перед   лицом
воинствующего атеизма Ярборо и его  единомышленников,  мы  обязаны  прежде
всего в интересах нации подумать о горизонтах процветания духа..."
   До чего же гнусный старик! Ведь час назад он кричал по радио о том, что
нация погрязла в мелком самокопании, порицал культ  узкогрудых  грамотеев,
этих лазутчиков туберкулеза, агитировал за регби как  за  наиболее  полное
выражение национального здоровья и политического  здравомыслия  и  упрекал
Боба Ярборо в строительстве библиотек вместо стадионов.
   Честер опустил газету, чтобы взять свою кружку и... остолбенел. За  его
столиком сидел президент с женой...
   - Свежее пиво? - учтиво осведомился президент у безработного репортера.
   "Неужели моя прелестная Линда права и  я  действительно  допрыгался  до
белой горячки?" - пронеслось в голове Честера,  но  на  всякий  случай  он
ответил:
   - Здесь всегда свежее пиво.
   - Разрешите представиться: Карл Бум, коммерсант. Моя жена.
   "Может, и в самом деле Бум?" - подумал Честер, но тут же  заметил,  как
президент слегка подтолкнул  свою  супругу  локтем.  "Ну,  погоди,  старый
лицемер,  -  решил  тогда  про  себя  Честер.  -  Я  отучу  тебя   корчить
Харун-аль-Рашида и бегать "в народ"!
   И он воскликнул:
   - Не может быть!
   - Уверяю вас, - растерянно сказал президент, оглянувшись на Клару.
   - Значит, мы однофамильцы.
   - То есть?
   - Я тоже Бум, - представился Честер. - Феликс Бум, зубной техник.
   - Очень приятно. - "Коммерсант" и его супруга натянуто улыбнулись.
   - Как вам нравится вот это? - Честер  протянул  газету  с  "горизонтами
процветания".
   - А что? - осторожно спросил президент.
   - А то, что теперь уже всем ясно, что старый болван в глубоком маразме!
   - Вы кого имеете в виду? - с некоторым беспокойством спросила Клара.
   - Одного нашего общего знакомого, - не моргнув глазом, ответил Честер.
   Журналист  ликовал.  Он  понял,  что  ему  представился   наконец   тот
фантастический, лишь  в  сновидениях  доступный  случай,  когда  он  может
сказать самому президенту все, что о  нем  думает.  В  состоянии  большого
душевного подъема Фред осушил кружку пива, тут  же  потребовал  вторую  и,
навалившись грудью на липкий столик, начал:
   - Объясните мне, пожалуйста, кого мы поселили в Доме  Власти?  Кто  это
такой? Нет, нет, не надо мне перечислять знаменательные даты его биографии
с предвыборного плаката, от которого тошнит каждого приличного гражданина,
- надеюсь, вас тоже. Что он за человек? Каковы его взгляды?
   - Ну, как же... - смущенно  сказала  жена  президента.  -  Он  истинный
христианин, любящий муж и отец...
   -  Отцом  может  быть  любой  негодяй,  -  перебил  Честер,   даже   не
догадываясь,  какую  глубокую  травму  он   нанес   жене   президента.   -
Согласитесь, мадам Бум: чтобы стать президентом, недостаточно  быть  всего
лишь отцом, как недостаточно быть только президентом, чтобы превратиться в
отца!
   Клара, по лицу которой пронесся  весь  спектр  существующих  в  природе
цветов, чуть не упала со стула.
   -  Наш  президент  -  демократ!  -  сказал  президент,   очнувшись   от
потрясения.  -  Он  тонкий  политический  стратег,  теоретик   в   области
финансов... - И президент напряг склеротическую память, вспоминая сведения
из предвыборных агитброшюр.
   - И гуманист, - добавила жена.
   - И гуманист, - согласился президент.
   - Этот зажравшийся сноб - демократ? - воскликнул Честер. - За всю жизнь
он не пожал руку ни одному рабочему человеку, за исключением тех  случаев,
когда его фотографировали. Этот демократ  за  все  свое  президентство  не
преодолел по земле и мили собственными ногами.  А  зачем  демократу  целая
шайка телохранителей, вооруженная огнеметами, газами и лазерами?
   - Но политические враги... - начал было робко президент.
   - Какие враги? - горячо перебил Честер. - Вы верите в эти сказки?  Как,
по-вашему, господин Бум, можно ли всерьез говорить о вражде кукол в театре
марионеток?
   - Вы забываетесь! - выдохнула Клара.
   - Ничуть! Ссориться могут лишь актеры, дергающие за ниточки.
   - Уж не хотите ли вы сказать, что я... - перебил президент.
   - Помилуй Бог, - в свою  очередь  перебил  Честер,  -  вы  мне  глубоко
симпатичны, и я никоим образом не хотел бы обидеть вас, господин Бум.
   - Я хочу сказать, что из ваших слов  явствует,  что  президент  -  лицо
пассивное и ничего не решающее?
   - Совершенно верно!  -  улыбнулся  Честер.  -  Я  рад,  что  помог  вам
разобраться в этой простой проблеме.
   - Но если президент ничего не решает,  как  объясните  вы  ожесточенную
борьбу за этот пост? - не скрывая неудовольствия, спросила Клара.
   -  Так  ведь  Боб  Ярборо  -  такой  же  законченный  кретин.  У   него
единственное преимущество: он моложе. Если же  исключить  физиологию,  они
абсолютно одинаковы: два близнеца из одной политической банды.
   - Но Ярборо... - начал было президент, однако  Честер  тут  же  перебил
его:
   - Не рассказывайте мне о Ярборо. Я уже все о нем знаю. Вот, читайте!  -
Честер сунул под  нос  президенту  газету.  -  "Тонкий  стратег  на  полях
политических битв... Демократ, в жилах которого бьется пульс его народа...
Знаток  права...  Теоретик  юриспруденции..."  И  разумеется,  гуманист!..
Прочитали? Каково? А? Я спрашиваю:  каково  бедному  избирателю,  которому
приходится выбирать между этими двумя близнецами? Неужели  им  так  сложно
хоть чуть-чуть пофантазировать?
   - Кому - им? - осторожно спросил президент.
   - Ну, тем, кто дергает за ниточки.
   - Если бы я был президентом... - торжественно начал президент, но в это
время официант попросил Фреда к телефону.
   - Простите, мистер Бум, - извинился Фред, - подождите одну минуту.  Мне
страшно  интересно  было  бы  узнать,  что  бы  вы   предприняли,   будучи
президентом. - И он встал из-за стола.
   "Кто бы это мог звонить? - думал Честер, шагая к телефонной будке. - По
всей вероятности, кто-нибудь из друзей, которым известны  две  мои  тайны:
отсутствие денег и  кредит  в  "Указующем  персте".  Только  бы  не  уполз
президент, пока я буду говорить по телефону!"
   Он поднял трубку:
   - Алло! Честер слушает.
   - Привет, старина! - Этот голос он узнал сразу.



        6. МИНИСТР ИЗОБРЕТАЕТ ЗАГОВОР

   Обе машины, стрельнув по фасаду бликами  ветровых  стекол,  въехали  во
двор президентской  усадьбы  почти  одновременно.  Дорон,  ковыряя  носком
трещину в асфальте, ждал, пока  вылезет  министр.  Из  распахнутой  дверцы
второй машины наконец показались ноги, обутые в дешевые сандалии. Дрыгнув,
сандалии  утвердились  на  пыльной  земле;  следом  вылез  и  сам  министр
внутренних  дел  Эрик  Воннел.  Он  отчаянно  щурился.  Круглые  очки   на
крючковатом носу, перышки седых волос, торчащие в разные  стороны,  делали
его похожим  на  вспугнутого  филина.  К  груди  министр  прижимал  пухлый
портфель.
   - Э... э... дорогой генерал...
   Переваливаясь, Воннел подошел к Дорону и, взяв его под локоть, увлек  в
тень от дома.
   - Уф! - Он вытер платком пот. - Я все еще не могу прийти в  себя  после
вашего звонка. Рассказывайте.
   Дорон  покосился  на  министерскую  машину.  Из  окна  вились   струйки
сигаретного дыма. Четверо дюжих молодцов на заднем сиденье, уперев локти в
колени, затягивались, как по команде, разом вспыхивая  четырьмя  огненными
точками. Раскаленный двор  был  пуст.  Только  на  крыльце  стоял,  широко
расставив ноги, охранник и выжидающе глядел на министра и генерала.
   - Все, что мне известно, я доложил вам по телефону.
   Воннел хмуро кивнул:
   - Согласитесь, однако, что это похоже на бред.
   - Буду рад, если это окажется бредом.
   -  Невероятно!  Все  так  спокойно...  Мы  можем  попасть  в   дурацкое
положение.
   - Вы скажете, Эрик,  что  приехали  с  экстренной  проверкой  состояния
охраны.
   - И прихватил вас, Артур, чтобы потом вместе  отправиться  на  рыбалку?
Блестящий вариант.
   Он поманил охранника. Тот приблизился с достоинством каменной статуи  и
металлическим голосом, четко, по-уставному меняя тональности, произнес:
   - Господин - министр - прикажете - доложить - о -  вашем  -  приезде  -
господину - секретарю - господина - президента?
   Секунду министр разглядывал охранника.
   - Галстук! - зловеще прошептал он. (Охранник вздрогнул и живо  подтянул
узел галстука.) - Вижу, вижу,  как  вы  тут  распустились!  Собрать  всех.
Быстро и тихо.
   - Осмелюсь - заметить - ночная - смена - спит!
   - Разбудить. Общего сигнала не надо. Поодиночке. В  Мраморную  комнату.
Президент у себя?
   - Так точно!
   - Не беспокоить. Где Джекобс?
   - В приемной!
   - Вызвать его первым. Веж-ли-во! На время разговора  подменить.  Служба
государства! Все ясно?
   - Так - точно!
   - Исполнять. Что ж, генерал. - Воннел повернулся к  Дорону.  -  Идемте.
Там хоть прохладно. Ох, что будет, если вы... Что будет!
   - Ничего не будет, - мрачно сказал Дорон. - Просто  вы  заявите,  Эрик,
что я сошел с ума.
   - А что, я так и сделаю... - сказал министр.
   Воннел пошел к ранчо, на ходу подняв руку и щелкнув пальцами.  Сигареты
в автомобиле разом потухли. Дверцы бесшумно распахнулись, и четыре  фигуры
безмолвно двинулись вслед за министром.
   Опустившись в кресло-качалку, Воннел поставил рядом с  собой  портфель,
снял очки и слегка помассировал веки кончиками пальцев.  В  мятых  брюках,
сандалиях, рубашке с короткими рукавами, он походил теперь  на  заурядного
дачника, невесть как попавшего в эту комнату с  высоким  лепным  потолком,
гладкими стенами "под  мрамор"  и  бронзовыми  подсвечниками  на  каменной
полке, двоящимися в старинном тусклом зеркале.
   - У вас, генерал, -  тихо  сказал  Воннел,  -  еще  осталось  несколько
секунд, чтобы подумать, не померещилась ли вам эта сказка с дублированием.
   - Это не сказка, Воннел. Это наука.
   - Тем хуже. Входите, входите, Джекобс! Как ваше здоровье, старина?
   - А ваше, господин Воннел? И господин генерал тут? Вы один?
   Министр посмотрел на Дорона, Дорон - на министра. Джекобс с безоблачной
улыбкой смотрел на обоих. Из кармашка его жилета торчал окурок сигары.
   - Один ли я? - переспросил Дорон. - Разве я могу быть сам-два?
   - Почему бы и нет? (Дорон  вздрогнул.)  "Я",  как  известно,  есть  "я"
материальное и духовное, а потому...
   - Да вы присядьте, сядьте, Джекобс! - Министр вскочил с кресла-качалки.
- Вот сюда, отличное кресло. Ах, как жарко на улице!  Президент,  надеюсь,
чувствует себя хорошо?
   - Прекрасно, Воннел, даже слишком! - Джекобс кивнул. - Они  будут  рады
вас видеть.
   - Они... что?
   - Разве я сказал "они"?
   - Да, сказали.
   - Ах, это  все  лекарства  Креера.  "Мы,  Божьей  милостью"...  Туманят
голову.
   - Какие лекарства?
   - Президентские, я тоже их выпил.
   - А почему их пил президент? - спросил Воннел. - Ведь вы  сказали,  что
он прекрасно себя чувствует?
   - Смотря кто, - загадочно произнес Джекобс.
   Разговор явно зашел в тупик.
   - Скажите, Джек, - мягко начал Дорон, - президент  куда-нибудь  сегодня
уезжал?
   - Конечно. Они уехали на благотворительное собрание, выступать на радио
и с сыном в зоопарк. В трех машинах. А сейчас президент  сидят  у  себя  в
кабинете.
   - Нет, нет, Джекобс! - Воннел  прижал  к  груди  портфель,  словно  ища
защиты. - О Боже мой! Он всякий раз уезжал отсюда?
   - Ну да, господин министр. Уехать можно  только  оттуда,  откуда  можно
уехать. И он был бы рад вас видеть, если бы с утра, как он мне сам сказал,
не был занят чтением бумаг.
   - С самого утра?
   - Разве я могу не верить своему президенту?
   Министр и Дорон переглянулись.
   - Джекобс, - осторожно сказал министр, - как  может  президент  с  утра
быть в кабинете, если он уехал?
   - Может. Если философы говорят "может", значит, так оно и есть.
   - Какие философы?
   Джекобс скромно промолчал.
   - К черту! - воскликнул Дорон. - Расскажите все  по  порядку,  когда  и
куда уезжал президент.
   Джекобс стал  добросовестно  называть  время  каждого  отъезда.  Воннел
поспешно  застегнул   верхнюю   пуговицу   рубашки,   щелкнул   портфелем.
"Магнитофон, - тотчас понял Дорон. - Предусмотрителен,  бестия!"  Не  было
больше дачника. Не было больше человека с лицом вспугнутого филина.  Перед
Джекобсом  стоял  министр  внутренних   дел   при   исполнении   служебных
обязанностей. Но старик будто не замечал перемены.  Он  светло  и  ласково
смотрел на Воннела, как  дед  смотрит  на  внука,  целящегося  в  него  из
игрушечного автомата. И министр смутился:
   - Благодарю вас, Джекобс. Пожалуйста, пройдите  в  соседнюю  комнату  и
подождите.
   - Я могу потребоваться президенту.
   - Не можете.
   - Блажен тот, кто думает, будто он думает за других...
   - Государственная служба, Джекобс! - строго произнес министр.
   - Ах служба! В воскресный день! Сочувствую. Такая жара... Может, хотите
освежительного?
   Воннел чуть не вытолкал Джекобса за дверь.
   - Вы правы, Дорон, - сказал он почему-то шепотом. -  Типичный  заговор!
Ну погодите!.. - И  он  потряс  в  воздухе  кулаком.  Потом  нажал  кнопку
селектора, соединяющего с комнатой охраны. - Командира ночной смены  -  ко
мне!
   У командира ночной  смены  О'Шари  было  заспанное,  отекшее  лицо.  Но
достаточно было одного взгляда министра, чтобы оно разгладилось,  как  под
утюгом.
   - О'Шари! - В голосе министра звенел металл. - Куда президент отбыл  во
время вашего дежурства?
   - На собрание благотворительного общества! - бодро отчеканил О'Шари.
   - Кто с ним в охране?
   - Пэл и Андерсон.
   - Вернулись?
   - Никак нет.
   - Были другие вызовы?
   - Не могу знать. Я сменился в десять ноль-ноль, и с тех пор...
   - Вы отметили выезд в журнале?
   - Так точно.
   - Кто заступил смену?
   - Грег.
   - Ко мне!
   - Слушаюсь.
   Грег, полный человек  добродушного  вида,  сразу  смекнул,  что  сейчас
потребуется вся его находчивость. Но внешне это никак не отразилось на его
лице: он казался олицетворением спокойствия.
   - Грег! Куда отбыл президент во время вашего дежурства?
   - На радио, господин министр.
   - А еще?
   - В зоопарк, господин министр.
   - Охранники вернулись?
   - Нет.
   - Вы знали о том, что  до  вашего  дежурства  президент  отбыл  еще  на
благотворительное собрание?
   - Конечно. По книге регистрации.
   - Вас не удивил короткий промежуток времени между вызовами?
   - Я исполняю приказания, господин министр.
   - Но вы думали об этом?
   - Я обязан думать об охране президента.
   - Где же сейчас президент?
   - В своем кабинете.
   - А ваши люди, которых послали с ним на собрание, на радио и в зоопарк?
   - В городе.
   - С президентом?
   - Совершенно верно.
   - Вы в этом убеждены?
   - С ними поддерживается радиосвязь. По инструкции.
   - Значит, президент находится сейчас сразу в трех местах?
   - В четырех. Вы забыли, что он у себя в кабинете.
   - Грег! Как может президент быть одновременно в четырех местах?!
   - В связи с этим у меня имеется жалоба сенату.
   - Жалоба?! Сенату?! На кого?
   - На вас, господин министр.
   Министр подпрыгнул.
   - Так точно. Не мое дело знать государственную  необходимость,  которая
заставила президента  поступать  таким  образом,  как  он  поступает.  Но,
поскольку его планы затрагивают вопросы охраны, ваш секретариат обязан был
информировать нас заранее. А он не информировал.  Налицо  явное  нарушение
сенатской инструкции.
   Дорон едва удержался от смеха: так забавно выглядел потерявший дар речи
Воннел.
   - Да, вы правы,  -  судорожно  глотнув  воздух,  сказал  министр.  -  Я
разберусь. Идите.
   - Слушаюсь.
   Грег круто повернулся.
   "Хорошая все-таки вещь бюрократия", - подумал он.
   - Не сказка! Не сон! - Воннел забегал из угла в угол, снова прижимая  к
себе портфель. - Один президент в кабинете. Второй смотрит кенгуру. Третий
где-то   на   радио.   Четвертый   пьет   на   благотворительном   банкете
антиалкоголиков. Четыре президента! О Бог мой, что же делать?
   - Убрать лишних, пока об этой истории никто не узнал.
   - Как вы сказали? Убрать? - Министр остановил свой бег и  подозрительно
посмотрел на Дорона. - Вот что, генерал. Я не знаю, как  появились  лишние
президенты. Я не знаю, кто их создал. Я не знаю, зачем.  Я  знаю  одно:  в
этом деле замешаны вы!
   - Я? Но позвольте, Воннел...
   - Профессор - ваш. Не так ли? Установка - ваша. Не так ли?
   - Но ведь я...
   - Сообщили об  этом.  Разберемся.  Я  далек  от  подозрений,  но,  сами
понимаете, государственная служба!
   - Что вы собираетесь делать?
   - Сейчас узнаете.
   Воннел коснулся одной из пуговиц своей рубашки, и четверо приехавших  с
ним людей разом вошли в комнату. Сразу стало тесно.
   - Вот! - Министр покопался в портфеле и вынул оттуда какую-то  бумажку.
- Срочно пригласите всех  по  этому  списку.  Сюда.  Инструкции,  как  это
сделать, там есть. Далее:  немедленно  вызвать  в  усадьбу  команду  "АС".
Президентской охране передать приказ: исполнять  обязанности  как  обычно.
Охрану шоссе, Дома Власти, радио,  телеграфа,  всех  аэродромов  и  банков
возложите на своих людей. Группе "АС" взять на себя правое  крыло  здания,
вашим людям - левое. Дополнительные распоряжения я дам, когда потребуется.
Супругу президента пригласить ко мне. Полк "Моргинг" привести в  состояние
боевой готовности. И еще... - Министр понизил голос так,  чтобы  Дорон  не
смог расслышать ни слова. - Ясно? Действуйте!
   Четверо вышли так же безмолвно, как и вошли.
   - Воннел, можно задать вам один вопрос? - сказал Дорон.
   - Догадываюсь какой и потому сразу на него отвечу: арестовывать  вас  я
не собираюсь.
   - Я хотел спросить не это, поскольку знаю, что нет закона, по  которому
вы могли бы меня арестовать.
   - Вы правы, генерал. Формально я не могу  задержать  ни  вас,  ни  даже
вашего Миллера, пока не будет установлен факт заговора. Но к  чему  нам  с
вами эти формальности?
   - Вам, может быть, и ни к чему, - обескураженно начал Дорон, но  Воннел
его бесцеремонно перебил:
   - Вы что-то хотели спросить?
   - Да. Как вы решили поступить с президентом?
   - Решать буду не я. Решать будут... - И министр ткнул  пальцем  куда-то
вверх.
   - Совет?
   - Совет.
   - Ну что ж...
   Дорон снял трубку телефона.
   - Алло! Мне... Что? Вот как... Поздравляю,  -  буркнул  генерал,  кладя
трубку, - у вас расторопные ребята. Но мне нужно связаться с городом.
   - После решения Совета.
   - А если я не...
   - Не советую.
   - Воннел! Вы забыли, что я - Дорон!
   - Генерал! Не забывайте, что я - министр.
   В дверь постучали. Просунулась  коротко  стриженная  голова  одного  из
людей Воннела.
   - Госпожа президентша, шеф,  по  свидетельству  ее  горничной,  с  утра
отбыла в город.
   - В город? Передайте Джекобсу: когда она вернется, пусть он ей  скажет,
что неотложные дела помешают президенту быть с ней сегодня ночью.
   Голова исчезла.
   - Я отправляюсь к президенту, генерал, - сказал Воннел. - К  тому,  что
здесь, в кабинете. Можете не сопровождать меня.
   Шаг министра был тверд, а в мыслях была решительность.
   Но, когда он вошел в кабинет,  и  президент  поднял  голову,  и  Воннел
увидел знакомое до мельчайших черт лицо, его взяла  оторопь.  Несмотря  на
объяснения Дорона, он  никак  не  мог  поверить,  что  копии  тождественны
оригиналу: он ожидал встречи с чем-то поддельным, фальшивым, с  двойником,
которого нетрудно будет взять за шиворот. Но на него -  Воннел  был  готов
поклясться - выжидающе и зло смотрел настоящий президент.
   - Однако... - сказал президент, постукивая костяшками пальцев по столу.
- Чем вызвано ваше появление, Воннел, да еще без сопровождения Джекобса?
   - Простите. - Воннел зачем-то снял очки, повертел их, надел обратно.  -
Я хотел только сказать...
   - Разве вам не сказали, что я занят?
   Воннел сжал ручку портфеля, будто  портфель  у  него  уже  отбирали,  и
принялся  лихорадочно  искать  в  чертах  президента  чего-то  необычного,
чего-то такого... Он и сам не знал чего. Наверное, чего-то, что  позволило
бы ему выйти из-под гипноза привычного  подчинения,  что  помогло  бы  ему
низвести президента с престола власти  и  превратить  его  в  двойника,  в
копию, в человека, стоящего вне закона.
   - Поистине сегодня день чудес! - не дождавшись ответа, сказал президент
и откинулся на спинку кресла. - Ну, уж раз пришли  -  докладывайте,  а  не
молчите.
   - Как вы сказали, господин президент? День  чудес?  -  Невидимая  броня
вокруг президента треснула, и Воннел почувствовал  некоторую  твердость  в
ногах. - Господин президент, - выпалил он, - раскрыт заговор против вас!
   - Заговор? - Президент удивленно поднял брови. - Раскрыт? Это  что  еще
за веселые картинки?
   - Прошу отнестись к факту серьезно, - нервно сказал Воннел,  поглядывая
на часы. - Вам придется перейти в правое крыло здания. Тут небезопасно.
   - Прежде доложите, в чем дело. И позовите сюда  Джекобса.  Я  уже  пять
минут нажимаю кнопку, но он оглох, старый индюк!
   Этой минуты Воннел боялся больше всего. Кем бы ни был человек,  сидящий
перед ним, - копией, двойником или даже авантюристом, но он сидел в кресле
президента, он был президентом, главой государства. Воннел замахивался  на
святая святых любого чиновника - на власть! Поэтому на мгновение им  вдруг
овладела трусливая мыслишка - сбежать,  предоставив  событиям  течь  своим
чередом. Но умом он понимал, что это уже невозможно.
   - Пока не имею права, - глухо  сказал  Воннел.  По  его  спине  щекотно
побежали струйки пота. -  В  силу  обстоятельств  сейчас  вступил  в  силу
(Воннел в отчаянии уже не следил за речью) пункт  инструкции  о  мерах  по
вашей безопасности, господин президент,  которому  вы,  как  и  я,  должны
подчиняться и который на несколько часов потребует  принятия  чрезвычайных
мер...
   - Ничего не понимаю! - раздраженно замахал руками  президент.  -  Пункт
"в", что ли?
   - Именно он, господин президент!
   - Но я не хуже вас  знаю  эти  пункты.  Там  не  сказано,  что  министр
внутренних дел не должен информировать президента.
   Путей к отступлению  у  министра  уже  не  было.  Или  -  или.  Воннел,
внутренне похолодев, пошел ва-банк:
   - Господин президент! Мы теряем драгоценное  время!  Я  все  потом  вам
объясню, но у меня нет сейчас ни секунды, все зависит от срочности мер!
   И он, решительно вцепившись в рукав президента, чуть ли не потащил  его
за собой.
   - Не сходите с ума, Воннел! - Президент брезгливо  высвободил  руку.  -
Будь я президентом какой-нибудь банановой республики, я бы решил, что  мой
министр  задумал  осуществить  государственный  переворот,  снюхавшись   с
каким-нибудь Бобом Ярборо.
   - Как вы могли подумать?!
   - А я и не думаю так. Но согласитесь, ваше поведение выглядит  странно.
Я полагаю, независимо от каких бы то ни было заговоров, вы представите мне
прошение  об  отставке.  А  сейчас  исполните  свой  последний  долг,  как
гражданин моей страны, и покиньте кабинет президента. Я никуда  отсюда  не
уйду!
   - И я тоже, - неожиданно твердо произнес Воннел.
   - Что же будет? - спросил президент, кисло улыбнувшись и подумав о том,
что в минуты мрачных  предчувствий  он  совсем  не  так  представлял  свое
свержение.
   ...Когда через десять минут Воннел спустился в  Мраморную  комнату,  он
был уже не министр, а тень министра. Его рубашку можно было выжимать.
   - Разрешите  доложить!  -  Воннел  бессмысленно  уставился  на  коротко
остриженного молодого человека с  холодным,  энергичным  лицом.  -  Машина
президента подъезжает к усадьбе.
   Воннел закрыл глаза и тихо застонал.
   - Разрешите доложить! - раздалось ровно через секунду. -  Члены  Совета
вылетели сюда!
   Министр встрепенулся, как лягушка от удара электрическим током:
   - Срочно ко мне домой за костюмом!
   ...Спустя сорок минут, затянутый в черную пару, министр внутренних  дел
Воннел переступил порог президентского  конференц-зала.  Едва  держась  на
ослабевших ногах, он все же стал навытяжку, как до этого стояли перед  ним
охранники.
   - Господа члены Совета, - осевшим, но  твердым  голосом  сказал  он,  -
должен сообщить  вам  экстренную  новость.  Здесь,  в  этом  доме,  сейчас
находятся четыре президента нашей страны...



        7. НАЧИНАЕТСЯ!

   Огромные старинные часы с причудливым маятником, которые весь последний
год служили обыкновенной бутафорией, вдруг замысловато пробили три раза.
   Чвиз вздрогнул, выронив карты, а Миллер недоуменно  оглянулся  на  угол
комнаты, где стоял оживший механизм.
   - Я знаю, - сказал он,  -  что  ружье  само  стреляет,  но  чтобы  били
испорченные часы...
   Профессор Чвиз, ничего не ответив, вновь углубился в  пасьянс,  который
он раскладывал на красно-буром столе.
   - Однако, - сказал Миллер, - время действительно не стоит на месте.
   - А наш выстрел, похоже, произведен вхолостую, - добавил Чвиз.
   Миллер принялся ходить по комнате из угла в угол.
   - Целых полдня страной управляют четыре президента, - продолжал Чвиз, -
и никто не обращает на это внимания, никто ничего не замечает! Не  странно
ли это?
   - Весьма, - отозвался Миллер. - Я тоже отказываюсь что-либо понимать.
   - Люди всегда были  для  меня  самой  большой  загадкой,  -  философски
заметил Чвиз, отложив в сторону  карты,  к  которым  он,  как  видно,  уже
потерял интерес. - В их поведении есть что-то иррациональное.
   - Все в мире имеет свои причины, коллега, - энергично возразил  Миллер.
- В том числе и поступки людей. Но мы не всегда их знаем.  Вот  и  сейчас.
Эти причины ускользают от нас, хотя нам, казалось бы, все ясно: еще  утром
президент в одной речи говорил одно, а спустя  час  -  совершенно  другое.
Между тем народ...
   - Наивный вы человек, Миллер, - покачал головой старый Чвиз. -  Неужели
вы думаете, что кто-нибудь всерьез обращает внимание на слова  президента,
да еще во время предвыборной кампании?
   - Но такие противоречия! Они сами бросаются в глаза!
   - Ну и что? - спокойно сказал Чвиз. - Все давным-давно привыкли к тому,
что сегодня говорится одно, завтра - другое, а делается совсем  третье.  И
если уж стоит  серьезно  относиться  к  чему-то,  так  лишь  к  тому,  что
делается. Вы-то сами, коллега, каждый день читаете газеты?
   - Как вам сказать... - замялся Миллер.
   - А радио регулярно слушаете?
   - Только музыку.
   - Так что вы хотите от других?
   Миллер в несколько раз сложил газету, аккуратно проглаживая каждый сгиб
двумя пальцами.
   - Вы знаете, в тот вечер, когда я разыскал вас в подвале вашего дома...
   - Кстати, - перебил Чвиз, - только вам могла прийти шальная мысль,  что
я там.
   - А вам - шальная мысль  прятаться  от  Дорона  на  самом  виду!  Не  в
какой-нибудь гостинице, не на вокзалах, не в катакомбах, а  в  собственном
доме!
   - Я просто учитывал их психологию, коллега, - улыбнулся Чвиз. -  Но  не
учел вашу.
   - Жалеете?
   - Откровенно? Да. Потому что вы опять втравили меня в авантюру.
   В этот момент отворилась дверь, и в комнату бесшумно вошел Таратура. Он
был  спокоен,  но  выглядел  несколько  обескураженно.   Миллер   и   Чвиз
вопросительно посмотрели на него.
   - Все тихо, - сообщил Таратура, подходя к столу и присаживаясь на  край
стула. - В городе и, судя по всему, по всей стране - все как обычно.
   - Ну хорошо, - сказал Миллер. - Предположим, большинство  действительно
ничего не видит. Но есть же в стране умные люди!
   - Не знаю, не знаю, - проворчал Чвиз.
   - Вы с кем-нибудь говорили, Таратура? Кого-нибудь расспрашивали?
   - Да, - сказал Таратура, -  прощупывал.  Разумеется,  очень  осторожно.
Ведь теперь, после  нашего  звонка  Дорону,  и  мне  надо  быть  предельно
внимательным. Уж Дорон, я это точно знаю, раскрутит всю свою машину!
   - Так с кем же вы говорили?
   - С буфетчиком, шеф, в баре. С шофером такси. Старался  навести  их  на
эту тему. Намекал. Результат - ноль.
   - Буфетчик, шофер... -  протянул  Миллер.  -  А  к  кому-нибудь  рангом
повыше?
   - Скажите, шеф, - неожиданно спросил  Таратура,  -  Честер,  по-вашему,
умный человек?
   - Да, - после некоторой паузы твердо сказал Миллер.
   - Кто этот Честер? - живо поинтересовался Чвиз.
   - Бывший журналист, -  сказал  Таратура.  -  Замечательный  парень!  Уж
этот-то все знает и все понимает. Я могу позвонить ему, шеф.
   - Ну что ж, это идея, - сказал Миллер. - Она мне нравится еще и потому,
что нам сейчас важно столкнуть хотя бы один камень, чтоб начался обвал.  И
ваш Честер - вполне подходящая фигура. Звоните, Таратура!
   - Отсюда?! - воскликнул Таратура.
   - Ничего, звоните. При всем своем могуществе прослушивать сразу  восемь
миллионов телефонных аппаратов Дорон не может. А брать на  особую  заметку
этот... С какой стати?
   И он протянул телефонную трубку Таратуре. На том конце  провода  трубку
подняла Линда. Таратура сразу узнал голос супруги Честера.
   - Добрый день, Линда, - сказал он. - Мне нужен Фред.
   - Мне он тоже нужен, - ответила Линда. - А с кем я говорю?
   - Со старым его другом, поэтому я вас знаю, но мое имя  вам  ничего  не
скажет.
   - Если вы действительно его старый друг, - сказала жена Честера,  -  вы
можете найти Фреда по количеству денег, с которыми он вышел на улицу.
   - Сколько же миллионов он взял с собой? - спросил Таратура.
   - Все мое состояние, - ответила Линда. - Пять леммов. Будьте здоровы.
   И в трубке раздался щелчок.
   - Ну? - спросил Миллер.
   - Будем искать, - ответил Таратура. - Однако  где  же  его  искать?  Он
вышел из дому, имея пять леммов в кармане,  это  значит,  на  одну  кружку
пива. Следовательно, ни в "Титанус", ни в  "Скарабей-палас"  он  пойти  не
мог. Нужно звонить в "Золотой зуб".
   Таратура извлек из кармана записную книжку, пролистал две-три странички
и вновь поднял телефонную трубку. На этот раз ему пришлось  изменить  свой
голос.
   - "Золотой зуб"? У вас нет Фреда Честера? Не заходил? Благодарю вас. Не
позвонить ли мне в "Указующий перст"? -  сказал  Таратура,  безрезультатно
набрав номера еще двух или трех заштатных кабачков. - Алло! "Перст"?  Если
вы хотите доставить мне крохотную радость,  поищите  под  столиками  Фреда
Честера.
   И ровно через три секунды Честер взял трубку:
   - Слушаю.
   - Здорово, Фред! - воскликнул Таратура. - Я  очень  рад  тебя  слышать,
старина!
   - Таратура? - удивился Честер. - Как тебе удалось меня разыскать?
   - Я звонил сначала Линде.
   - Что она тебе сказала?
   - Она сказала, что у тебя пять леммов в кармане.
   - Преувеличила ровно вдвое.
   - А потом мне пришлось покрутить телефонный диск, - сказал Таратура.
   - Что-нибудь случилось? - спросил Честер.
   - Как тебе сказать? У меня - ничего, но я хотел спросить, не знаешь  ли
ты каких новостей.
   - Ты что же, решил отбивать у меня хлеб и поступил в репортеры?
   - Мне не до шуток, Фред. Я потом тебе все объясню.
   - Ну что ж, если хочешь серьезно, так вот тебе потрясающая новость:  за
два лемма я наливаюсь пивом по самое горло.
   - Ну, у тебя же в "Персте" кредит, Фред, я серьезно...
   - Ах, как ты недогадлив, Таратура! При чем тут кредит! Знаешь,  кто  за
меня платит?
   - Знаю, - сострил Таратура. - Президент.
   - Ты что, с ума сошел? - потрясенным голосом ответил Честер. - Ты  тоже
был в "Персте"?
   - Почему - с  ума?  -  возразил  Таратура.  -  Сейчас  президентов  как
нерезаных собак.
   - А я-то обрадовался! - перебил Честер. - Понимаешь, увидел  президента
с его Кларой и думаю...
   - Подожди, Фред, - ничего не понял Таратура, - какого президента? Где?
   - Здравствуйте,  -  сказал  Фред.  -  Начнем  все  сначала.  Я  сижу  в
"Указующем персте" и наливаюсь пивом за президентский счет. А президент со
своей очаровательной супругой - рядом. Ты понял?
   - Не может быть! - воскликнул Таратура и, зажав  трубку  рукой,  быстро
сообщил Миллеру и Чвизу невероятный факт. - Старина, ты не ошибаешься?
   - Как и в том, что говорю именно с Таратурой, а не с Линдой.
   - Спросите его, что сейчас делает  президент!  -  возбужденно  произнес
Миллер. - И как выглядит!
   - Кто это у тебя там путается в разговор? - сказал Честер.
   - Я звоню от приятеля, - ответил Таратура, энергично показывая  знаками
Миллеру, чтобы тот говорил тише. - А что делает президент?
   - Боюсь, пока мы тут болтаем, он смотает удочки, тем более  что  я  уже
успел сказать ему, что он кретин.
   - Да ну?!
   - Он выдает  себя  за  какого-то  коммерсанта  Бума,  и  это  дает  мне
некоторые возможности. Но его Клара, скажу тебе, - это женщина!
   - Послушай, старина, я хотел бы взглянуть на них собственными глазами.
   - Не успеешь. Они собираются уходить. Ты на машине?
   - Задержи их, Фред, ровно на полторы минуты. Я в двух  шагах  от  тебя,
мне ходу секунд сто.
   - Ну, если так, валяй, я что-нибудь изобрету.
   Таратура бросил трубку  на  рычаг  и  стремительно  поднялся.  Но  Чвиз
сказал:
   - Если вы собираетесь туда идти, я посоветовал бы вам обдумать это.
   Таратура и сам понимал, что  предприятие  было  рискованным.  В  охране
президента могли быть люди Дорона, знающие Таратуру, и скрыться  потом  от
них будет невероятно сложно. Открывать же место,  где  прячутся  Миллер  и
Чвиз, равносильно самоубийству.
   - Кроме того, какой вообще смысл туда идти? - сказал Чвиз. -  Проверять
вашего приятеля? Я не думаю, чтобы он обманывал... Но президент - и  сидит
в  каком-то  захудалом  кабаке,  да  еще  за  одним  столом  с   отставным
репортером!..
   - Да,  да,  господа,  -  торжествующе  произнес  Миллер,  -  в  обычных
нормальных условиях  такое  решительно  невозможно.  А  если  это  все  же
произошло, значит, что-то уже нарушилось. Начинается, господа, начинается!



        8. ПОЯВЛЕНИЕ ПЯТОГО

   Последней фразой "коммерсанта Бума" было:
   -   Молодой   человек!   Образ   ваших   мыслей   представляется    мне
антипатриотичным и недостойным гражданина великой страны! Но  вас  прощает
ваша молодость! (Хотя Честер, имея за плечами ровно тридцать три года, уже
давно не считал себя мальчишкой.)
   После этого президент  чопорно  выставил  локоть,  на  который  тут  же
оперлась Клара, и направился к выходу. Супруга президента тоже не  одарила
Честера своей знаменитой улыбкой, потому что, во-первых, не разделяла  его
взглядов на президента и, во-вторых, Честер, откровенно говоря, никогда не
считался красавчиком.
   А Таратуры все не было. "Вот болван! -  подумал  Честер,  так  как  ему
пришлось буквально выворачивать себя наизнанку, чтобы задержать президента
на лишние десять минут. - Метал бисер, и все, оказывается, зря!"
   Между тем негодование президента и его супруги было  отчасти  успокоено
невероятно  экзотическим  финалом  этого  невероятно  экзотического   дня:
поездкой в такси. Как и утром, они тут же остановили машину с тремя синими
шашечками на желтом  фоне  и  получили  возможность  еще  раз  насладиться
потрясающей поездкой.
   Президент, право, не мог припомнить, сколько  десятилетий  назад  он  в
последний раз пользовался такси (и пользовался ли вообще?), и  потому  вся
процедура остановки неизвестной машины с неизвестным  шофером,  посадка  в
нее, когда шофер не позволил  себе  даже  пошевелиться,  чтобы  распахнуть
дверцу,  щелканье  счетчика  -  решительно  все  сделало   поездку   жгуче
любопытной. В  своем  автомобиле  президент  ездил  обычно  с  несравненно
меньшими удобствами, потому что со всех сторон бывал зажат телохранителями
и ужасно  потел  в  тесноте.  Тут  же  было  просторно,  уютно,  не  гудел
радиотелефон, а шофер и не думал каменеть  от  ответственности  за  судьбу
главы  государства,  поскольку  не  понимал,  что  его  нога,  упертая   в
акселератор, держит эту судьбу, образно говоря, в своих руках.  Президенту
втайне хотелось, чтобы шофер узнал его, он все поворачивал к нему  лицо  и
много раз начинал  заговаривать,  но  шофер  лишь  мычал  в  ответ  что-то
нечленораздельное, явно пренебрегая разговором с этим навязчивым и шустрым
пассажиром. Короче говоря, он так и не признал  в  президенте  президента,
даже когда они подъехали к усадьбе и потрясенная охрана взяла под козырек.
   Первый человек дома, которого увидел президент, был Джекобс.
   - Добрый вечер, Джи, - бодро  приветствовал  глава  государства  своего
секретаря, поскольку дело действительно шло уже к вечеру, и вдруг  добавил
фразу, которую сегодня еще не произносил, ибо еще  не  видел  Джекобса:  -
Старина, ты преотлично выглядишь!
   Джекобс посмотрел на супругов странно туманным взглядом,  потом  светло
улыбнулся и сказал:
   - Господа, весьма польщен, но для всех вас у  меня  уже  нет  достойных
ответов.
   И, закрыв глаза, низко поклонился, чего с гордым Джекобсом  никогда  не
случалось.
   - Вы  себя  плохо  чувствуете,  Джи?  -  участливо  спросила  Клара,  и
искренняя тревога действительно прозвучала в ее голосе.
   - Я? - спросил Джекобс и приоткрыл один глаз. - Я-то что! Вы  спросите,
Клара, как чувствует себя сенат, биржа и генеральный штаб!
   Он открыл наконец оба глаза.
   - Какие-нибудь новости? - быстро спросил президент.
   - О Матерь Божия! - воскликнул  старый  слуга.  -  Он  еще  спрашивает!
Воистину родитель новости узнает о ней  в  последнюю  очередь,  поскольку,
рожая, не знает, что это - новость, а знал бы, так не стал бы рожать.
   - Кого рожать? - не поняла Клара.
   - Ларошфуко,  -  не  моргнув  глазом,  ответил  Джекобс.  -  Эта  мысль
принадлежит ему.
   - Да что случилось,  наконец?  -  не  выдержал  президент.  -  О  каких
новостях ты говоришь, выживающий из ума болван?
   - Благодарю покорно, - сказал Джекобс обиженным тоном. - Вы уже  давно,
господин президент, не обласкивали меня такими словами, но сегодня вы сами
все посходили с ума. Да, Клара, чуть не забыл! Мне  велено  передать  вам,
что сегодня господин президент не будет с вами ночевать, хотя эта новость,
надеюсь, вас не очень убивает.
   -  Кто  посмел  "велеть"?!  -  вскричал  президент,  почувствовав,  что
одновременно задета и его честь мужчины, и его честь главы государства.
   - Не горячитесь, Кен, - печально улыбнулся старый  Джекобс.  -  Я  тоже
могу погорячиться, но у нас просто неравные силы! Я - один, а вас - много.
   - Не понимаю, - вмешалась Клара, - кого - вас?
   - Кенов, - невозмутимо произнес Джекобс.
   - Он и впрямь свихнулся, - шепнул президент  супруге.  -  Иди  к  себе,
дорогая, я сам разберусь в случившемся. Впрочем, я так устал сегодня,  что
отложу-ка я дела на потом. Мы идем вместе, Клара! Джи, проводи нас наверх.
   - Простите, Кен, - сказал вдруг Джекобс, - вам не  кажется,  откровенно
говоря, что президентов слишком много даже для такой большой  страны,  как
наша? А секретарь у них всего лишь один.
   - С ним бесполезно сейчас объясняться, - шепнула Клара президенту.
   - Глав государства ровно столько,  -  официально  сказал  президент,  -
сколько положено по конституции. А ты, Джи,  пока  неплохо  справлялся  со
своими обязанностями.
   - Кен, скажите, мы с вами друзья? - грустно спросил Джекобс.
   - Конечно, Джи! - демократично воскликнул президент.
   - Тогда скажите по совести: какой вы по счету президент?
   - Что значит "какой"? - оторопел  глава  государства.  -  Это  же  всем
известно!
   - Уже?! - воскликнул Джекобс. - И Клара тоже знает?
   - Чуть ли не в первую очередь, - смеясь, сказала Клара.
   -  Я  -  тридцать  восьмой!  -  не  без  гордости  произнес  президент,
совершенно не понимая, почему Джекобс,  воскликнув:  "О  Матерь  Божия!  Я
этого не перенесу!" - вдруг повалился на пол без чувств.
   Пока длился весь этот разговор, тщетно пытающийся примирить официальную
историю государственности с теорией матричной  стереорегуляции  профессора
Чвиза, на втором этаже дома, в Круглом зале  для  заседаний,  за  огромным
круглым  столом  белого  дерева  сидели  восемь   пожилых   и   достаточно
симпатичных людей  в  скромных  костюмах  и  незаметных  галстуках  и  два
относительно молодых человека, имеющих внешность киноактеров.
   Из скорбных старческих ртов  (а  также  из  ртов  молодых)  не  торчали
тигриные клыки, из белоснежных тугих  манжет  не  высовывались  ястребиные
когти, никто из присутствующих не ел сырое мясо и не пил теплую кровь.  Но
это были самые опасные хищники, которых  только  можно  было  отыскать  на
планете. Все кровожадные твари  с  древнейших  времен,  все  ихтиозавры  и
вампиры были в сравнении с ними  плюшевыми  игрушками  из  детских  яслей,
среди которых царь Ирод мог претендовать только на место доброй нянечки.
   Эти восемь трусливых старичков, скрестивших  на  дорогих  набалдашниках
тростей свои  подагрические  ручки,  и  два  молодых  пижона,  то  и  дело
поправляющих какую-нибудь часть своего туалета, жгли  напалмом  деревни  в
джунглях, обматывали колючей проволокой черные резервации, взводили  курки
в дни военных путчей в банановых республиках и  т.д.  и  т.п.  За  дорогим
столом белого дерева  сидели  десять  самых  крупных  мировых  воров.  Они
воровали нефть в Азии, ананасы в Америке, уран в Африке, шерсть в  Австрии
и  руду  в  Европе.  Они  выворачивали  страны  и  государства,  как   вор
выворачивает карманы. Они покупали банки, газеты, министров и президентов.
Они решали, чем  должна  кончиться  предвыборная  возня,  на  которую  они
смотрели, как на возню щенят, понимая, что щенятам нужно иногда  разрешить
повозиться. Они были всемогущи, эти короли нефти, стали, ракет, нейлона  и
напалма. Они редко собирались вместе, потому что слишком  ненавидели  друг
друга. Но, когда обстоятельства требовали и они  собирались,  их  единству
могли бы позавидовать самые верные друзья. Ибо в эти минуты  их  объединял
страх. Они боялись только трех вещей на этом свете:  людей,  влюбленных  в
свободу, друг друга и смерти. Чрезвычайные обстоятельства собрали их  этим
чудесным  летним   вечером   в   усадьбе   президента,   -   чрезвычайные,
необыкновенные, фантастические,  не  поддающиеся  их  старческому  и  даже
молодому воображению, не укладывающиеся в привычные рамки  политических  и
экономических  коллизий:  в  стране  было  четыре  совершенно   одинаковых
президента!
   - ...Таково положение на двадцать часов сегодняшнего  дня,  -  объявил,
заканчивая свой доклад, министр внутренних дел Воннел. - В настоящее время
все четыре президента находятся в  усадьбе,  здесь,  на  втором  этаже,  в
соседней комнате. Они поручены моей личной охране. Вызван врач, потому что
все четыре президента, увидев друг друга, почувствовали себя плохо.
   Министр стоял  у  холодного  камина,  в  тени,  вытянувшись  по  стойке
"смирно", идеально выбритый и в идеально подогнанном френче. Воннел  днем,
в сандалиях, и Воннел вечером, у  камина,  походили  друг  на  друга,  как
деревенская дворняга на сенбернара-медалиста. Рядом с Воннелом, в  той  же
стойке "смирно", застыл и генерал Дорон. Больше в  зале  никого  не  было:
совещание было сверхсекретным и не предназначалось даже для ушей преданных
личных секретарей.
   Чарлз Роберт Пак-младший (сталь, алюминиевая корпорация, вся  добыча  и
выплавка титана, компания по использованию лазеров в металлургии,  рудники
меди в Чили, рудники олова в Малайе и  т.д.)  пожевал  потухшую  сигару  и
совсем тихо - это был не голос, а шорох - спросил:
   - Ну?
   Все молчали.
   - Может быть, вы потрудитесь отвечать на вопросы, генерал? - проскрипел
наконец Мохамед Уиндем-седьмой (нейлон, силиконы, пластмассы, химия моющих
средств, краски, специальные  химические  инертные  покрытия,  жаростойкие
эмали, промышленность синтетических пленок и т.д.).
   Дорон вытянулся так истово, что казалось, вот-вот лопнет от внутреннего
напряжения, но не проронил ни слова.
   - Институт перспективных проблем находится в вашем ведомстве,  генерал?
- прошипел "Джон Уайт и сыновья" (нефть и многое  другое).  -  Мы  требуем
объяснений.
   - Действительно, - глухо  начал  генерал,  -  установка  биологического
дублирования, точнее, матричной стереорегуляции находится...
   - Не перегружайте нас научной терминологией, генерал, - перебила Сталь.
   - ...находится в Институте перспективных проблем, - продолжал Дорон,  -
и работает...
   - ...постарайтесь не говорить уже известное нам, - сказал Нейлон.
   - ...работает в течение трех  лет.  Установку  создал  профессор  Чвиз,
затем к работе подключился известный вам профессор Миллер.
   - Какой Миллер? - спросил Цемент  (железобетон,  строительная  техника,
дорожные машины и подъемные краны).
   - Я вас не понял, - быстро сказал Дорон.
   -  Какой  из  двух  Миллеров,  генерал?!  -  взревела   Сталь.   -   Не
прикидывайтесь дурачком!
   - Этого никто не знает, - тихо и спокойно ответил генерал. -  Даже  сам
Миллер. Ведь оба считали себя настоящими.
   - Почему вы не подняли тревогу, когда появился второй Миллер? - спросил
Нейлон. - Ведь тогда мы были бы  гарантированы  от  чрезвычайных  событий,
которые привели нас сюда.
   - История с Миллером была чистой случайностью. Мой человек в  институте
гарантировал...
   - Что сейчас гарантирует ваш человек? - язвительно перебила Нефть.
   - Он погиб  в  автомобильной  катастрофе  несколько  месяцев  назад,  -
ответил Дорон.
   - Мы отвлекаемся, - поправил Нейлон. - Итак,  в  институте  эти  работы
вели профессора Миллер и Чвиз. Где они?
   - Чвиза нет. Я ищу его, - ответил Дорон.
   - А Миллер? Может быть, их осталось два?
   - Нет, - ответил Дорон. - Один из Миллеров обезврежен и устранен. Я сам
видел его труп. У меня все эти три года не было  оснований  сомневаться  в
оставшемся Миллере. Он был очень  послушен  и  исполнителен.  Но  куда  он
исчез, пока не знаю. Буду искать.
   - Неважные перспективы,  генерал.  Один  исчез,  другой  погиб,  третий
затерялся... - задумчиво проговорил  самый  молодой  член  Совета,  король
ракет и самолетов.
   - Меня интересует другое, Дорон, -  перебила  Сталь,  -  зачем  Миллеру
потребовалось создать четырех президентов?
   - Я думаю, он сошел с ума, - ответил Дорон. - Других объяснений пока не
вижу.
   - А я вижу! - взвизгнула Сталь. - Я вижу!  Сегодня  четыре  президента,
завтра - сорок четыре президента! И все в стране летит вверх тормашками! И
над нами смеется весь  мир!  А  вы  знаете,  генерал,  сколько  миллиардов
кларков стоит одна улыбка общественного мнения?!
   - Можно прожить хоть с сотней президентов, - спокойно  сказал  один  из
молчавших до сих пор  членов  Совета.  У  него  не  было  ни  заводов,  ни
рудников, ни ракет, ни железных дорог, ни даже пошленького игорного  дома.
Он изучал  спрос  и  предложения,  доходы  и  расходы,  прибыли  и  убыли,
направления развития и тенденции упадка:  он  владел  информацией,  а  его
специальностью был прогноз будущего,  и  остальные  девять  членов  Совета
всегда слушали его с особым вниманием. -  Можно  прожить  даже  с  тысячей
президентов, - продолжал он, - и сотни две из них я берусь прокормить сам.
Это чепуха. Но что будет, если появится пять Доронов, генерал? Или  десять
Воннелов отдадут десять разных приказов службе безопасности? Или...  -  он
вдруг поднялся, и всем стало как-то не по себе, жутко  и  муторно,  -  или
появятся два Чарлза Роберта Саймака-младших, три  Мохамеда  Уиндема,  пять
Джонов Уайтов с сыновьями? Что будет тогда? Дробление капитала, ликвидация
всякого контроля за деловой активностью. Один Саймак - это сталь полумира,
а тысяча Саймаков - это кучка негоциантов средней руки. Прошу прощения, вы
понимаете, о чем я говорю. И речь идет сейчас не об улыбках  общественного
мнения, - он обернулся к молодым Ракетам и самолетам-снарядам,  -  сколько
бы они нам ни стоили, а о стабильности самих  устоев  нашего  общества.  Я
надеюсь,  что  мне  не  потребуется  рисовать   перед   вами   все   ужасы
бесконтрольного дублирования деловых людей.
   Он сел, и в течение целой минуты никто  не  мог  не  только  произнести
слово, но даже пошевелиться.
   - Где гарантия, генерал, что опыты  Миллера  уже  прекращены?  -  резко
крикнули Атомные электростанции, урановые рудники и заводы изотопов.  -  Я
требую немедленных и абсолютных гарантий!
   -  Я  уже  отдал  приказ  об  отключении  института   от   всех   линий
энергопитания, - ответил Дорон.
   - Института?! - подскочили на своем месте Ракеты. -  Вы  с  ума  сошли!
Вырубить всю энергетическую сеть! Все до единой лампочки! Откуда мы знаем,
где сейчас Миллер, что он может, а главное,  что  он  хочет?  Пока  мы  не
найдем Миллера, все источники энергии должны быть отключены!
   - Это, по самым предварительным подсчетам, приведет к убыткам в размере
двух с половиной миллионов кларков в минуту, - быстро подсчитало Будущее.
   - Вы слышите, Воннел? - Сталь повернулась к министру внутренних дел.  -
Вы слышите, Дорон, сколько стоит каждая минута поисков профессора Миллера?
(Оба у камина склонили головы.) Вы ручаетесь, генерал, - продолжала Сталь,
- что четыре президента  -  это  первый  и  последний  сюрприз  профессора
Миллера?
   - Да, - глухо ответил Дорон. - Ручаюсь,  поскольку  лаборатория  лишена
тока, блокирована  и  полностью  мной  контролируется.  Между  тем  другой
аппаратуры,  способной  осуществлять  дублирование  из   иных   мест,   не
существует...
   - Послушайте, что за шум, что  здесь  происходит?  -  послышался  вдруг
спокойный, даже сонный голос.
   Все обернулись и увидели президента. Он стоял в тяжелом дорогом халате,
под которым белели  худые  ноги  в  шлепанцах.  Кисточки  ночного  колпака
вздрагивали, когда президент, щурясь  от  света,  обводил  взглядом  своих
нежданных ночных гостей.
   - Чем обязан, господа, в столь  поздний  час?  -  спросил  президент  с
сонной улыбкой.
   - Пятый! - громко сказал Воннел.



        9. ИГРА В ЛОТО

   - Ваш любимый стерфорд, шеф, - произнес Таратура, извлекая из  портфеля
бутылку вина. - А это, - он подмигнул Чвизу, -  отличное  средство  против
скуки.
   На стол легла коробочка, на которой  зелеными  буквами  было  написано:
"Лото".
   - В детских магазинах, -  продолжал  Таратура,  -  бывают  удивительные
вещи. Заходишь и сразу превращаешься в ребенка. Готов  биться  об  заклад,
что за этой штуковиной мы отлично скоротаем  время  и  даже  забудем,  что
президенты должны передраться.
   - Чепуху вы говорите, Таратура! - резко перебил Миллер. - При  чем  тут
ваше лото?
   - Таратура, вы  настоящий  психолог!  -  вмешался  Чвиз,  беря  в  руки
коробочку. - В самом деле, Миллер, иногда не мешает сбросить с  себя  этак
годков пятьдесят.
   - В городе по-прежнему  спокойно?  -  спросил  Миллер,  хотя  прекрасно
понимал, что спрашивает напрасно:  Таратура  начал  бы  не  с  лото,  а  с
новостей, если бы они были.
   - Спокойно, шеф, - вздохнул Таратура и  серьезно  добавил:  -  Если  не
считать того, что "Шустрая" родила трех щенят.
   Чвиз громко расхохотался. Словно бы оправдываясь, Таратура сказал:
   - Профессор, клянусь вам честью,  весь  магазин  был  занят  "Шустрой",
когда я покупал лото!
   - Ах, лото! - подхватил Чвиз, мечтательно подняв глаза. - Я помню,  как
мы с покойной моей супругой играли в лото, когда были еще  детьми,  и  моя
теща отчаянно переживала, когда ей не выпадали... эти...
   - Фишки, - подсказал Таратура.
   - О! Фишки! -  обрадовался  Чвиз.  -  Сколько  слов  уходит  из  нашего
обращения с годами... фишки, теща... Забавно:  у  меня,  Миллер,  когда-то
была теща!
   Все умолкли, погрузившись в собственные мысли, как будто  Чвиз  помянул
не тещу, а Бога. Таратура не знал, о чем думают в этот момент  ученые,  но
сам  он  подумал,  что  еще  неизвестно,  кто  более  счастлив:  тот,  кто
вспоминает о теще, или тот, кто только мечтает о ней.
   - Начнем, - сказал Чвиз, садясь за стол с таким видом, с каким  садятся
главы семейств, окончив молитву и разрешая семье приступать к трапезе.
   Таратура  мгновенно  сел,  но  Миллер,  пожав   плечами,   нерешительно
придвинул к себе стул.
   - Очень успокаивает нервы, шеф, - сказал ему  Таратура,  вытаскивая  из
портфеля мешочек с фишками.
   - Почем? - спросил Чвиз, азартно потирая руки.
   - По кларку за карту, не меньше! - убежденно произнес Таратура. - Иначе
интереса не будет.
   - Чепуха какая-то, - вновь сказал  Миллер,  садясь  за  стол.  -  Дайте
мне... четыре карты.
   - По количеству президентов, шеф? - неуклюже сострил Таратура, но  Чвиз
больно толкнул его коленкой. - Простите, шеф, сорвалось...
   Мешочек с фишками уже был в руках Чвиза, и как только монеты звякнули о
дно чашки, стоящей на столе, он  жестом  фокусника  выудил  первую  фишку,
отдалил ее  на  почтительное  расстояние  от  своих  дальнозорких  глаз  и
торжественно провозгласил:
   - Пятьдесят семь!
   На ближайшие десять минут все общество,  казалось,  с  головой  ушло  в
игру. Таратура сопел, с трудом поспевая за быстрой сменой цифр,  Миллер  с
внешним равнодушием заполнял свои карты, а  Чвиз  успевал  и  говорить,  и
фокусничать с фишками, и заполнять клетки, и даже ревниво присматривать за
картами партнеров:
   - Два!.. Тридцать шесть!.. На второй карте, Миллер, вам осталась  сорок
девятая  фишка...  Восемьдесят  четыре!..  А  где  же   моя   двадцатка?..
"Барабанные палочки"!.. Коллега, вы невнимательны...
   - Чепуха какая-то! - в третий раз произнес Миллер. -  Вам  не  кажется,
господа, что все это выглядит как в водевиле?
   Он решительно встал со стула, неловким движением сбросив свои карты  на
пол.  Таратура  тут  же  закурил  сигарету,  а  Чвиз  стал   разочарованно
поглаживать свою бороду.
   - Вместо того, - сказал Миллер, - чтобы срочно  предпринимать  какие-то
действия, от которых зависит развитие событий, а в  конечном  итоге,  быть
может,  и  наша  жизнь,  мы  занимаемся   этими   дурацкими   "барабанными
палочками"!
   - Но какие действия, шеф? - сказал Таратура.
   - Надо бежать, - убежденно произнес Чвиз. - Бежать, пока не поздно.
   - У вас, коллега, побег - идефикс, - сказал Миллер. - Уже надоело.
   - А мне надоела ваша беспрерывная жажда деятельности, хотя вы  сами  не
знаете, чего вы хотите!
   - Я хочу немедленно информировать общественное мнение, Чвиз! - с  жаром
воскликнул Миллер. - Поднять  на  ноги  прессу,  позвонить  в  посольства,
расклеить по городу объявления...
   - Вам никто не поверит, шеф, - спокойно произнес Таратура. - Или сочтут
за остроумную шутку, или признают вас за сумасшедшего.
   - Прав! Тысячу раз прав! - подхватил Чвиз.  -  Новость  о  том,  что  в
стране четыре президента, должна исходить от самих президентов,  и  только
тогда она будет достоверной. Мы выпустили джинна из бутылки, и  теперь  мы
лишились власти над ним. Вам понятно, Миллер, хотя бы это?
   - К сожалению, я вынужден это понимать.
   - Но кое-что еще вы поймете несколько позже, - вдруг загадочно произнес
Чвиз. - Не хочу вас разочаровывать раньше времени...
   Он не успел договорить, как в комнате погас свет. Таратура тут же зажег
фонарик, а Миллер сказал:
   - Вероятно, перегорели пробки.
   - А где щиток? - спросил Таратура.
   - Откуда я знаю? - ответил Чвиз. - Это же не моя квартира.
   Таратура стал шарить лучом по стенам, а Миллер тем временем  подошел  к
окну. В доме напротив тоже не было света. Не горели даже  уличные  фонари.
"Странно, очень странно..." -  подумал  Миллер,  и  вдруг  острая  догадка
пронзила его.
   - Чвиз, поднимите телефонную трубку! - воскликнул он.
   Профессор нащупал в темноте аппарат и поднял трубку. Телефон был мертв.
   - А радио? - воскликнул Миллер.
   Молчало и радио!
   - Друзья мои, - не сдерживая волнения, сказал Миллер, -  они  выключили
электричество!..
   - Вы думаете? - спросил Чвиз. - Во всем городе?
   - Может быть, даже во всей стране!
   - Но почему? - удивился Таратура.
   - Они нас лишают электричества! Они боятся  нас!  Они  хотят  сохранить
статус-кво! И это - начало хаоса, уже определенно, господа, определенно!
   Когда  Таратура,   обшарив   несколько   ящиков,   обнаружил   случайно
завалившийся с каких-то  доисторических  пор  огарок  и  маленький  язычок
пламени, чуть-чуть разгоревшись,  потеснил  темноту  и  без  того  мрачной
комнаты, Миллер решительно сел за стол и тоном полководца произнес:
   - Пора!
   - Что вы намерены делать? - спросил Чвиз.
   - Бумагу мне, Таратура! Дайте мне бумагу! Наш час, господа, пробил!



        10. ПОЯВЛЕНИЕ ПЯТОГО (ОКОНЧАНИЕ)

   Получасом раньше  в  Круглом  зале  президентского  ранчо  развернулись
события, которые  внесли  такую  ясность  в  создавшуюся  обстановку,  что
полностью ее запутали.
   Пятый президент, появившись столь неожиданно в дверях,  оглядывал  всех
присутствующих, резко поворачивая голову то вправо, то влево. Кисточка его
ночного колпака, подвешенная на длинной тесемке, с каждым поворотом дважды
обкручивалась вокруг головы, издавая в  последний  момент  странный  звук,
напоминающий  звук  поцелуя.  Наконец  президент  понял,  что  только  два
человека  из  собравшихся  здесь   двенадцати   способны   перенести   его
раздраженный тон. Поэтому он, наградив членов Совета совершенно неуместной
в данном случае улыбкой, строго посмотрел в  сторону  камина,  где  стояли
Дорон и Воннел, после чего сердито произнес, обращаясь определенно к  ним,
но и не называя их по фамилиям:
   - Господа, потрудитесь дать объяснения!
   Дорон даже не пошевелился, поскольку чутьем опытного  интригана  понял,
что ситуация может оказаться для него либо смертельной,  либо  выигрышной,
но и в том, и в другом случае она не зависела от  него.  Надо  было  ждать
развития событий, а уже потом решать: либо  спасаться,  либо  выходить  на
сцену в качестве исполнителя главной роли.  Дорон,  закусив  губу,  бросил
взгляд на Воннела, как бы призывая его выкручиваться из нелепого положения
самому.
   Воннел так же быстро вспотел, как и высох.
   - Присядьте, господин президент, - сказал он,  чувствуя  себя  сапером,
дотронувшимся до взрывателя мины. - Пожалуйста, присядьте.
   Курс был дан - Воннел определил отношение к появившемуся президенту,  и
теперь он мог передать штурвал тем, кто должен был вести  корабль  дальше.
Если бы министр  внутренних  дел,  сардонически  улыбнувшись,  воскликнул:
"Что-о-о? Объяснение?! Давать тебе, пятому дубликату,  отштампованному  из
воздуха, нулю без палочки, пятой спице в колеснице, объяснение?! Много вас
тут!.."  -  то,  возможно,  члены  Совета  в  две  секунды  вышвырнули  бы
самозванца за шиворот из Круглого зала.
   Теперь  же  им  пришлось  на  какое-то  время  признать  в   президенте
президента и продолжить начатую игру.
   - Прошу вас. - Будущее любезно  указало  на  пустующее  рядом  с  собой
кресло. - Сейчас мы вам все объясним,  но  прежде  я  прошу  принять  наши
извинения за то, что мы оказались в вашем доме без вашего разрешения.
   Декорум был соблюден, хотя  все,  в  том  числе  и  президент,  отлично
понимали, что никаких разрешений на  сбор  члены  Совета  ни  от  кого  не
требуют и что не только дом, но даже кресло, в которое президент сел,  ему
не принадлежат.
   - Генерал, - после некоторой паузы сказала Сталь, - вы  умеете  считать
до пяти?
   Дорон промолчал,  не  дрогнув  ни  единым  мускулом,  хотя  можно  себе
представить, что было бы, если бы он вдруг ответил: "Виноват, господа,  не
умею!"
   - Вы нас сознательно вводили в заблуждение или сами ничего не знаете? -
резко спросили Ракеты, поправляя галстук.
   - Я могу проверить, господа, в чем  дело,  -  сказал  наконец  Дорон  и
сделал попытку шагнуть к выходу из зала.
   Но из десяти членов Совета восемь,  способных  стоять  без  посторонней
помощи, мгновенно встали, как будто их пронзило током.
   - Дорон! - проревела Сталь, выплевывая изжеванную сигару прямо на  пол.
- Вы никуда не уйдете отсюда!
   Воннел при этих словах уже готов был  прикоснуться  к  пуговице  своего
костюма, чтобы срочно вызвать необходимых для такого случая людей. Но  все
обошлось. Дорон лишь качнулся, не двигаясь с места, и вновь застыл, слегка
пожав плечами.
   Президент, наблюдавший всю эту странную сцену, мучительно пытался  хоть
что-то понять.
   - Господа, - сказал он наконец, - я все же хотел бы знать...
   - Одну минуту, - довольно бесцеремонно перебили его Ракеты. -  Генерал,
у вас есть язык? Я уж не спрашиваю, есть  ли  у  вас  голова  и  насколько
дорога она вам.
   Дорон неожиданно улыбнулся - это была его  давняя  привычка  прикрывать
мушкетерской улыбкой бурю, происходящую в душе, - и презрительным взглядом
смерил самого молодого члена Совета.
   - Между прочим, - сказал он с деланным  спокойствием,  -  ваши  головы,
господа, тоже мне дороги.
   Это  была  неслыханная  дерзость,  но  генерал  уже  не  давал   никому
опомниться:
   - Мне известно, что на каждого из вас профессором Миллером  заготовлена
матрица, и я не уверен, что в эту минуту он не приступает к  осуществлению
своей программы.
   Дорон откровенно переходил в наступление, решив, вероятно,  что  терять
ему уже нечего.
   - Своей программы? - сказала Сталь, сделав упор на слово "своей". - Или
вашей, генерал?
   Дорон  предпочел  пропустить  этот  вопрос  мимо  ушей,   как   и   все
последующие:
   - Вы знали, что их пятеро?
   - Где сейчас Миллер? Вам известно его местонахождение?
   - Это ваш заговор, генерал?
   - Вы с ним заодно?
   Вопросы сыпались со  всех  сторон,  и,  когда  наступила  пауза,  вновь
раздался голос президента:
   - Господа, я все же не понимаю, что случилось?
   - В стране сейчас пять одинаковых президентов, -  сказал  Дорон.  -  Вы
продублированы профессором Миллером. Ваши...
   - То есть как?! - простонал президент, чуть не лишаясь чувств.
   Но Дорон, не меняя тональности, продолжал:
   - Ваши двойники находятся здесь же, в соседнем зале, и вам,  президент,
есть смысл отправиться к ним и не мешать нам наводить порядок в стране.
   Когда Дорон сказал "нам", члены Совета сделали движение,  какое  обычно
делают  театральные  зрители  после  открытия  занавеса,  когда  каждый  в
последний раз пытается найти себе удобную точку для обзора.
   Воннел молча подошел к президенту, тот молча встал и, шлепая  тапочками
по паркету, медленно вышел из  зала.  Через  минуту,  вернувшись,  министр
внутренних  дел  уже  увидел  Дорона  сидящим  за  круглым  столом  в  том
единственном пустующем кресле, где только что сидел президент.
   Но "круглого стола" явно не получалось. На одной стороне его были члены
Совета, на другой - Дорон. Это можно было определить хотя бы по  взглядам,
которые они дарили друг другу.
   Дорон отлично понимал, что в любой войне с могущественными финансистами
он немедленно проиграет, как, впрочем, проиграет и в мире с ними. И потому
он сказал:
   - Господа, прошу прощения за  то,  что  я  так  решительно  вмешался  в
события. Я человек военный, а не штатский. Прошу также поверить мне, что я
намерен действовать в наших  общих  интересах.  Вы  спрашивали  меня,  где
сейчас  Миллер.  Отвечаю:  в  данный  момент  будем   считать,   что   его
местонахождение  мне  неизвестно...  -  (Дорон  вдруг  перехватил   взгляд
Прогнозиста будущего, недвусмысленно обращенный к Воннелу.) "Пора!" -  тут
же подумал Дорон. - Я понимаю, господа, что вы можете подозревать  меня  в
причастности к той игре, которую ведет Миллер. Это ваше право,  и  у  меня
нет возможности  немедленно  вас  переубедить.  Следовательно,  вы  вольны
арестовать меня, связать мне руки и заткнуть мне глотку и даже убрать меня
вообще, но... - Он сделал паузу, во время которой все  отчетливо  услышали
астматическое дыхание угольного короля. - ...но я прошу вас иметь в  виду,
что и сам не уверен, я ли перед вами или мой дубликат!



        11. ПРИ СВЕЧАХ

   Арчибальд Крафт - владелец ракет, самолетов-снарядов, баз и  прочего  и
прочего, способного убивать, - был весьма практичен. Он  мыслил  обычно  с
удивительной  прямолинейностью,   не   допускающей   никаких   нюансов   и
кривотолков, и любое событие вызывало его точную и прямую  реакцию.  Когда
же событий случалось много, он ухитрялся из  многочисленных  прямых  линий
выстраивать поступки, такие же стройные и целеустремленные,  как  Эйфелева
башня в Париже. По всей вероятности, в делах комбинаторских иначе  строить
было и невозможно.
   Во всяком случае, у Крафта не вызывало сомнения то обстоятельство,  что
генерал Дорон  являлся  непосредственным  участником  проделок  профессора
Миллера. Институт перспективных проблем  -  его  институт.  Миллер  -  его
человек. Установка по дублированию - его установка. В чем же сомневаться?
   "Из этого, - решил Крафт, - и надо исходить!" И в свою "Эйфелеву башню"
он вставил первую прямую балку вывода.
   Какова же цель  Дорона?  Крафт  много  раз  видел  этого  человека,  но
взглянул на него еще раз, чтобы окончательно убедиться: желание власти.  С
таким ростом, как у Дорона, с  металлическим,  несмотря  на  его  солидный
возраст, каркасом мышц, с такими сухими и тонкими губами, прямым  носом  и
маленькими зоркими глазами, человек вряд ли стремится к тому, чтобы  иметь
галантерейную лавочку на площади Отдохновения.
   Это  -  вторая  балка,  положенная  в  основание  башни.  Теперь  можно
возводить и всю конструкцию.
   Конечно, Дорон сразу знал, что президентов  пятеро.  На  всякий  случай
одного  он  припрятал,  и  правильно  сделал.  Совет  мог  решить   убрать
президентов и тем покончить  с  делом,  объявив  стране  о  скоропостижной
кончине  главы  государства.  Тогда  бы  Дорон  воспользовался  пятым  как
ракетоносителем, чтобы выйти в диктаторы.
   Кстати, надо заложить в конструкцию и эту балочку, потому что на случай
хаоса и неразберихи Дорон действительно неплохая кандидатура в  диктаторы,
и его можно будет поддержать, тем самым ограничив его возможности.
   Но пока  что  у  Дорона  явно  сорвался  какой-то  крючок,  если  пятый
президент появился раньше времени. "Эксцесс исполнителя", - подумал Крафт,
прекрасно разбирающийся в юридической терминологии. Что же из всего  этого
следует? А то, что Дорона пока нельзя трогать.  Во-первых,  у  него  может
быть в запасе еще  один  президент.  Во-вторых,  он  сам  может  оказаться
дублем. В-третьих, если его убрать, Миллер тут же начнет  печатать  членов
Совета.  В-четвертых,  убрать  никогда  не  поздно,  куда  важнее  держать
человека на мушке. Такова третья балка для башни выводов.
   Наконец,  четвертая.  Если  захватить  Миллера  с  его   установкой   и
нейтрализовать Дорона, в крайнем случае войти с ним в деловую сделку, -  а
куда он денется, ведь деньги  ему  будут  нужны  в  любых  случаях!  -  то
открываются захватывающие дух перспективы, о которых даже думать страшно в
присутствии этих волкодавов, состоящих членами Совета.
   Так думал Арчибальд Крафт, то  и  дело  поправляя  какую-нибудь  деталь
своего туалета.
   - Господа, - сказал  Чарлз  Роберт  Саймак-младший,  нарушая  молчание,
словно он  каким-то  прибором  успел  отметить,  что  Крафт  уже  закончил
строительство  своей  "Эйфелевой  башни",  -  я  предлагаю  приступить   к
выработке наших решений.
   Все  девять  прочих  членов   Совета,   сбросив   с   себя   оцепенение
задумчивости, с готовностью переменили позы.
   - Прежде всего, - сказал первым Крафт, -  я  считаю  нужным  немедленно
вырубить по всей  стране  электричество,  чтобы  предупредить  возможность
дублирования кого бы то ни было.
   Все согласились,  и  прямо  из  Круглого  зала  король  электроэнергии,
получив заверение других членов Совета в том, что они покроют его  убытки,
отдал по телефону приказ погрузить страну в темноту.
   Воннел  не  без  труда  добыл  несколько  канделябров  со  свечами,   и
дальнейшее заседание Совета продолжалась  уже  при  свете  робких  язычков
огня.
   Совет быстро согласился с предложением Мохамеда  Уиндема-седьмого,  что
необходимо употребить всю мощь государственного розыскного аппарата, чтобы
в течение суток найти Миллера "живым или мертвым".
   - Лучше живым, - сказал Уиндем-седьмой после недолгой паузы.
   И Крафт подумал: "А ты, бестия, имеешь на него виды".
   В свою собственную "Эйфелеву башню" он добавил при этом особую балочку:
пустить на розыски Миллера и  своих  собственных  людей,  чтобы  опередить
Воннела и прочих членов Совета. То, что каждый из  них  поступит  так  же,
Крафт понял, когда внимательно оглядел физиономии  присутствующих,  уловив
при этом столь же внимательные взгляды.
   "Придется раскошеливаться", - подумал  Крафт,  прикидывая,  во  сколько
обойдется ему поиск Миллера, не говоря  уже  о  слежке  за  каждым  членом
Совета в отдельности.
   Когда два главных решения были приняты, Крафт перевел взгляд на Дорона,
и все члены  Совета  сделали  то  же  самое.  Пришла  пора  решить  судьбу
генерала.
   -  Генерал,  -  торжественно  произнес  тогда  Крафт,   еле   сдерживая
раздражение, - я полагаю, что выражу мнение всего Совета, если скажу,  что
мы хотели бы верить в вашу преданность  нам  и  в  вашу  непричастность  к
действиям Миллера.
   Половина того, что  надо  было  сказать,  было  сказано.  Члены  Совета
молчали, склонив чуть-чуть головы в знак согласия с Крафтом.
   - Кроме того, генерал, - тщательно подыскивая слова, произнес Крафт,  -
мы хотим быть уверенными, что вы не совершите  ни  одного  поступка  и  не
отдадите ни одного распоряжения, не согласовав их прежде  с  нами  (головы
членов Совета, как по команде, дружно  закивали).  Для  связи  с  нами,  -
сказал Крафт, - вы будете пользоваться нашими людьми, которые, я  полагаю,
вас не оставят в трудную минуту, а также людьми ведомства Воннела.
   Все, кроме Дорона, не изменившегося в лице, облегченно вздохнули.
   - Воннел, - сказал Уиндем-седьмой, - вам понятно решение?
   - О да, господа, - с готовностью произнес министр  внутренних  дел,  не
ожидая удара, который готовил ему Уиндем-седьмой.
   - Кроме того, Воннел, мы хотели бы  обеспечить  постоянную  связь  и  с
вами, а потому наши люди тоже будут находиться постоянно при вас.
   Крафт кивком головы подтвердил правильность этой мысли. Как и все члены
Совета, он тоже подумал: "Знаем мы и тебя, голубчик Воннел, тебе  палец  в
рот не клади!"
   Воннел покорно выслушал решение Совета. За то время, пока он  руководил
министерством внутренних дел, ему пришлось второй  раз  присутствовать  на
заседании Совета, и он вновь убедился в совершенно невероятной способности
его членов принимать общие решения без каких бы  то  ни  было  обсуждений.
"Будто у них внутренние телефоны!" - подумал Воннел, готовый поверить хоть
в нечистую силу.
   Наконец молчавшее до сих пор Будущее взяло слово:
   - Я думаю, господа, нам стоит сейчас  же  принять  решение  о  создании
акционерного общества по эксплуатации установки Миллера, когда  она  будет
обнаружена.
   Секунду-вторую  все  молчали,  поскольку  никто  из  присутствующих  не
додумался до этой мысли и должен был ее оценить. Это была чужая балка,  но
Крафт нередко прибегал к подобным материалам, строя свои высотные  выводы.
Он первым сказал:
   - На равных паях, разумеется?
   - Конечно! - сказало Будущее, и  члены  Совета  дружно  поддержали  это
предложение.
   Крафт заметил, что поддержка была высказана всеми с  такой  же  внешней
радостью, с какой ее высказал он сам, хотя Крафт поторопился  с  согласием
лишь для того, чтобы никто не подумал, что у него есть собственные виды на
установку. "В конце концов, - подумал Крафт, - если ее обнаружу не я и  не
кто-нибудь из этих волкодавов, а Воннел, акционерное  общество  на  равных
паях нейтрализует членов Совета. Молодец Прогнозист!.. Впрочем, потому  он
и Прогнозист, что молодец..."
   Дорон во время  всей  процедуры  не  пошевелил  даже  рукой.  Он  сидел
каменным изваянием, переводя взгляд с одного  лица  на  другое,  испытывая
удовольствие от того, что заранее угадывает каждое  решение  Совета.  "Вот
сейчас они предпримут шаги, чтобы нейтрализовать Миллера, -  думал  он.  -
Теперь перейдут к его  поискам.  Затем  примут  решение  о  моем  домашнем
аресте, - интересно, в какой форме это будет  ими  высказано?  Теперь  они
возьмут на мушку этого болвана Воннела. Что,  акционерное  общество?"  Эта
мысль  была  неожиданной  даже  для  Дорона,  хотя  и  представилась   ему
достаточно эфемерной и уж по крайней мере преждевременной: шкура неубитого
медведя. Дорон никогда и никого в жизни не боялся,  кроме...  Это  "кроме"
неотступно сопровождало его все пятьдесят четыре года жизни.  Ребенком  он
не боялся никого, кроме точильщика ножей, который  никогда  не  переступал
порог его дома, а лишь один раз в месяц  проходил  по  улице  мимо,  крича
зловещим  голосом:  "Точу  ножи!"  Маленький  Дорон  забивался  тогда  под
кровать, дрожа от страха и вызывая смех окружающих. Юношей  он  не  боялся
никого, кроме смерти, мысли о которой  появились  где-то  в  пятнадцать  -
шестнадцать лет и преследовали его вплоть до совершеннолетия,  после  чего
вдруг исчезли, перейдя в некую философскую категорию. Молодым человеком он
боялся только отца - его дурацкого  сумасбродства,  которое  могло  лишить
Дорона наследства. А затем, когда  наследство  было  получено,  он  вообще
никого и ничего не боялся, кроме... Совета Богов.
   Они были страшнее точильщика ножей,  эти  десять  гангстеров,  страшнее
сумасшедшего отца и, конечно же, страшнее смерти, потому что  в  наказание
могли сохранить жизнь, но какую страшную жизнь!..
   И вот - впервые в жизни - Дорону удалось "примерить седла к их спинам",
как любил говаривать покойный Дорон-старший, когда был еще в здравом  уме.
Генерал Дорон отлично понимал,  что  он  сейчас  не  по  зубам  Совету,  а
человек, который был Совету не по зубам, уже  одним  этим  обстоятельством
возвышался в ранг зубастых.
   "Следовательно, - думал Дорон, - мне нужно и  впредь  делать  вид,  что
Миллер у меня в руках, а сам я - двойник Дорона". Кстати, эта выдумка была
одним из самых блестящих ходов Дорона, которые приходили ему когда-либо  в
голову. С другой стороны, он не мог не понимать,  что  его  зубастость  не
вечна. Как только Миллер будет найден, ей придет конец, а Дорон и так  уже
зашел слишком далеко, чтобы ждать от Совета пощады.
   Опередить! - такова главная  и  основная  забота  Дорона  на  ближайшие
сутки. Опередить всех, захватить Миллера  и  перепрятать  его  в  надежное
место.
   Что потом? Потом убедить  профессора  в  необходимости  сотрудничать  с
Дороном и захватить с его помощью власть. Но если Миллер откажется...  его
придется нейтрализовать, а если понадобится, то и убрать вообще. Пока  что
нужно позаботиться о побеге в самом крайнем случае.
   - Господа, пока, кажется, все? - сказал Прогнозист.
   Члены  Совета  поднялись,  церемонно  раскланялись  друг  с  другом   и
направились к выходу. У западного входа в  ранчо  их  ждали  десять  машин
разных марок и личная охрана каждого.  Хлопнули  десять  дверок,  зажглись
почти одновременно десять пар подфарников, и  бесшумно  заработали  десять
моторов. Одна за другой машины выехали с территории и уже там,  на  шоссе,
показали друг другу все, на что они были способны.
   В  голове  каждого  члена  Совета   дозревали   собственные   планы   и
выстраивались собственные "Эйфелевы башни". В этих сложных конструкциях не
было ни одной балочки, посвященной президентам.
   Судьба людей, формально стоящих у власти, никого не волновала.



        12. СТАВКА НА ГАРДА

   Луна то и дело выглядывала из прорези облаков, словно из амбразуры.  Ее
свет  не  в  силах  был  уничтожить  темноту  равнин.   Но   лента   шоссе
высвечивалась луной, как лезвие ножа, и по этому  слабо  белеющему  лезвию
едва ползли две черные капли; с высоты казалось немыслимым, что эти  капли
мчатся со скоростью  сто  миль  в  час  и  что  одну  из  них  переполняло
нетерпение, а другую - тупое упорство соглядатаев.
   Впрочем, внешне Дорон не выглядел  ни  озабоченным,  ни  встревоженным.
Волнение было привычно загнано им глубоко внутрь; в летящей  машине  сидел
просто усталый, задумавшийся человек с чуть  покрасневшими  от  бессонницы
глазами и обмякшими складками  морщин  властного,  крупного  лица.  Он  не
оборачивался. Он и так знал, что чужой взгляд  будет  теперь  сопровождать
каждый его шаг, а чужие уши ловить любое его слово. Он был  еще  свободен,
но уже связан. Только его мысли оставались никому не подвластными, и Дорон
спешил воспользоваться этим единственным своим оружием.
   Машину слабо потряхивало, лучи фар сметали  с  дороги  кисейные  полосы
тумана,  пирамидальные  тополя  с  заломленными  к   небу   руками-сучьями
выскакивали из-за поворотов, словно вспугнутые дозорные. Дорон  ничего  не
замечал. Он был не здесь, на дороге, он упреждал время, он был  там,  куда
стрелке часов еще предстояло идти и идти.
   Не далее как утром он являлся хозяином жизни, и от его решения зависела
судьба многих. Теперь его собственная жизнь зависела от других. От Миллера
и его необъяснимых поступков. От Совета. От случайных  людей,  наконец.  И
чем он дольше думал, тем яснее ему становилось, что  он  должен  поставить
себя в зависимость - на этот раз сознательно - и от  человека,  с  которым
придется иметь дело, превратившись в скромного просителя.
   Этим человеком был комиссар полиции Гард. Его собственная служба сейчас
немногого стоила, каждое его движение - Дорон это отлично понимал -  будет
парализовано людьми членов Совета. Но Гард был  вне  подозрений  Совета  и
министра внутренних дел. Гард уже не раз занимался Миллером,  и  потому  у
него было больше шансов отыскать профессора, чем у кого бы то ни  было.  К
тому же Гард был умен, опытен  и  обладал  интуицией  -  качеством  весьма
редким в  грубом  ремесле  сыщика.  Правда,  Гард  не  имел  бесценного  в
теперешней ситуации качества - он не был верен ему, Дорону. В какой-то миг
размышлений генерал искренне пожалел, что в свое время держался  с  бывшим
инспектором, а ныне комиссаром  высокомерно,  но  сделанного  не  вернешь.
Просто урок на будущее: с людьми, обладающими самостоятельным характером и
талантом, лучше быть в дружбе, вне зависимости  от  того,  как  низко  они
стоят по сравнению с тобой.
   Итак, на преданность Гарда рассчитывать нечего. И для угроз  сейчас  не
время. Остаются деньги. Купить Гарда, может  быть,  и  нельзя.  Но  кто  с
легким сердцем откажется от денег, которые обеспечат все его будущее? "Да,
деньги, - решил Дорон. - Только они всесильны и всемогущи в нашем мире".
   Приняв решение, Дорон с облегчением откинулся на спинку сиденья.
   Розовое зарево не  встало  перед  машиной,  когда  она  приблизилась  к
городу. Безмолвные дома  по  обеим  сторонам  улицы  походили  на  склепы.
Льдистым блеском мерцали окна. Лишь  в  некоторых  теплился  жидкий  огонь
свечей. Кое-где по тротуарам метался растерянный  луч  фонарика,  какие-то
тени выпархивали из-под фар, но в общем было безлюдно. Над улицами  мрачно
нависали громады небоскребов, облака затянули луну, и даже  на  проспектах
стояла жуткая темнота, как на дне ущелий.
   Наконец машина остановилась перед особняком. Дорон не сразу узнал  его,
так непривычно выглядела улица. По одну сторону, на фасадах и на тротуаре,
лежал какой-то  странный  синевато-белый  химический  блеск.  Он  клиньями
вдавался в мостовую, и Дорон в первую минуту не мог понять, что это такое.
Лишь подняв голову, он сообразил, что это выскользнула  из  облаков  луна.
Она висела над скатами крыши, и на небе четко и черно  выделялась  паутина
проводов.
   Рокот мотора эхом прокатился по улице; из-за угла выскользнула еще одна
длинная машина, погасила фары и замерла в пяти метрах от машины  Дорона  и
его "хвоста". Черные фигуры в плащах и шляпах, не скрываясь,  высыпали  из
кузова. Неторопливо окружили особняк. Мимо  генерала  они  проходили,  как
мимо пустого места. Их каблуки твердо печатали шаг, они  двигались  четко,
как автоматы, и это было так же дико,  как  яркий  лунный  свет  в  центре
большого города.
   На ощупь, спотыкаясь, Дорон поднялся по лестнице в свой кабинет.  Шторы
были опущены, на столе среди вороха донесений оплывала свеча, прилепленная
к массивной,  оптического  стекла  пепельнице.  Колебания  язычка  пламени
зажигали в гранях пепельницы тусклую радугу. За столом, положив голову  на
руки, спал верный Дитрих.
   Дорон  осторожно  коснулся  его  плеча.  Секретарь  вскочил  и   тотчас
вытянулся, растерянно моргая. Дорон махнул рукой: садись. Сам он тоже  сел
и секунду молча глядел на коптящий огонек свечи, который вызывал в  памяти
какие-то давние детские и почему-то щемящие душу ассоциации.
   - Кофе? - Дитрих посмотрел на Дорона.
   - Нет. Спать.
   - Вам звонил...
   Но Дорон вдруг поднял вверх палец  предостерегающим  жестом,  и  Дитрих
осекся.
   - Никаких дел, Дитрих, - устало произнес Дорон и повторил: - Спать. Все
дела - завтра.
   Затем он на листочке блокнота, лежащего на столе,  энергичным  почерком
написал одно слово.  Дитрих  взглянул,  прочитал:  "Уши!"  -  и  понимающе
склонил голову.
   - Генерал, - сказал он после паузы, - вы будете спать,  как  всегда,  в
кабинете или в спальной комнате?
   - Сегодня там, - ответил Дорон  и  жестом  показал  Дитриху:  внимание,
Дитрих!
   На листочке блокнота появилась новая запись: "Мне нужен  Гард".  Дитрих
кивнул. "Немедленно!!!" - вывел Дорон.  Дитрих  подумал  и  вновь  кивнул.
"Чтобы никто не знал!" - Дорон трижды подчеркнул слово "никто".  Секретарь
кивнул. "Учтите, за домом следят". -  "Понял",  -  сказали  губы  Дитриха.
Дорон задумался и медленно вывел еще одну фразу: "Это не приказ, а больше,
чем приказ: моя человеческая просьба". Дитрих чуть-чуть расширил  глаза  и
приложил руку к сердцу, давая понять, что он тронут доверием генерала.
   Затем, взяв в руки перо, секретарь четко вывел  на  листочке  блокнота:
"Разрешите использовать бункер?"
   На этот раз решительно кивнул Дорон и громко сказал:
   - Спать, Дитрих, я еле стою на ногах!
   ...Об убежище Дорона знали лишь самые доверенные люди. Оно  лежало  под
домом и садом, его перекрывали пять метров железобетона  и  десять  метров
земли. Словом, это было построенное по всем правилам фортификации домашнее
атомоубежище, пригодное для жизни, даже  если  весь  город  превратится  в
радиоактивные развалины.
   Дитрих набрал на  циферблате  условный  шифр.  Часть  подвальной  стены
медленно стронулась, открыв толстую массивную  дверь,  ведущую  в  тамбур.
Вторая дверь тамбура открылась после того, как закрылась первая, и секунду
Дитрих стоял замурованный, полуослепленный вспышкой тотчас зажегшейся  под
потолком  лампочки.  О  том,  что  у  Дорона  была  собственная  небольшая
электростанция, тоже никто не знал.  Лампочка  светила  тускло,  но  после
темного коридора и электрического фонарика ее свет  казался  необыкновенно
ярким.
   За тамбуром открылся узкий коридорчик, выстланный кафелем. Под потолком
тянулась четырехугольная труба с отверстиями, забранными решеткой.  Легкое
шипение воздуха  в  них  показало,  что  вместе  со  светом  автоматически
включилась воздухоочистительная установка; организм  убежища  ожил  и  был
готов принять человека, переступившего его порог.
   Коридор шел ломаными углами и потому казался еще длиннее, чем он был на
самом деле. От коридора отходили тупички, за  дверями  которых  находились
помещения, где было  все  необходимое,  вплоть  до  искусственной  погоды,
искусственных закатов, запаха леса. Все это превращало комнатки в  подобие
загородной виллы. Одной из причин безусловной верности Дитриха Дорону было
сознание, что в случае чего этот подземный мир  скроет  его  от  всеобщего
уничтожения.  Дитрих  не  очень   верил   в   новоизобретенную   установку
нейтронного торможения атомных взрывов. Будучи на службе Дорона, он  знал,
что есть  еще  облака  отравляющих  газов,  биологические  яды  и  вирусы,
способные уничтожить  все  живое  ничуть  не  хуже  лучей  радиации.  А  в
благоразумии людей, варясь в котле службы Дорона, он вовсе не был убежден.
   Однако вид голых бетонных стен, унылый отзвук собственных шагов, низкий
потолок, как и всегда, подействовали на Дитриха давяще. Он поспешил пройти
коридор, без задержки проманипулировал с очередным циферблатом и  очутился
на дне тесного, как в  средневековой  башне,  спирального  хода.  Сотня  с
лишним ступеней наверх, затем прикосновение к еле заметной кнопке, и  круг
потолка над головой уплыл в сторону, открывая проколотый  звездами  зрачок
неба. Дитрих поспешно выскочил наружу, и люк колодца сам собой задвинулся.
Капельки росы слабо поблескивали  на  траве,  там,  где  только  что  было
отверстие.
   Это был городской парк, расположенный на площади  Вознесения,  у  самой
ратуши, что в трех кварталах от дороновского  особняка.  Озираясь,  Дитрих
перешагнул изгородь, как хорошо  тренированный  спортсмен,  и  зашагал  по
тротуару - запоздалый прохожий, отрезанный от дома бездействием городского
транспорта. Луна, к счастью, снова была  за  облаками,  и  мрак  скрыл  бы
бесшумный прыжок Дитриха от любого, кто стоял бы даже в десяти  метрах  от
ограды парка.
   Гард жил неподалеку, всего полчаса ходьбы, но Дитрих скоро  понял,  что
спокойно дойти до жилища Гарда будет не так-то  просто.  Едва  он  пересек
Центральную улицу, как в одном из переулков раздался душераздирающий  крик
женщины, зовущей на помощь. Дитрих мгновенно нырнул в ближайший подъезд, и
очень скоро мимо протопали,  тяжело  дыша,  какие-то  люди,  запихивая  за
пазуху только что награбленные вещи. Прошло минут пять, в течение  которых
не хлопнула ни одна дверь и не донесся звук ни одного голоса. Дитрих вновь
вышел на улицу, но пошел в сторону, прямо противоположную той, что вела  в
зловещий переулок: его следов на месте ограбления быть не должно.
   Сделав крюк, он остановился на углу какой-то улочки, достал  фонарик  и
зажег его, чтобы выяснить, где он находится. Но тут же на  свет  фонарика,
как бабочки на луч, сбежались  какие-то  жалкие  существа,  трясущиеся  от
страха, - две молодые  женщины,  мальчишка  лет  пятнадцати  с  порванными
брюками и здоровый парень  спортивного  вида,  у  которого  зуб  форменным
образом не попадал на зуб. Дитриху пришлось солгать, сказав,  что  он  уже
пришел домой и потому не может  сопровождать  перепуганных  людей,  и  они
разочарованно поплелись дальше, кроме здорового парня, который сказал:  "Я
останусь в вашем подъезде: я не могу, здесь на каждом шагу грабят".
   С трудом отделавшись от него, Дитрих зашагал вперед, думая о  том,  как
это страшно - одиночество. Именно о нем он думал, потому что не боялся  ни
темноты, ни мрачных переулков, ни  грабителей,  ни  даже  смерти,  которая
может явиться сейчас из-за любого угла. Он думал об  одиночестве,  которое
преследовало его даже в самых освещенных залах дороновского особняка в  те
вечера, когда генерал давал обед многочисленным гостям.
   Дитрих был до такой степени одинок, что не принадлежал даже себе, боясь
сам с собой разговаривать, чтобы не сболтнуть лишнего. Он потерял  все  на
свете, когда пришел работать к Дорону, хотя были у него и мать, и  сестра,
и какие-то друзья. Все это исчезло, все это пришлось  забыть,  стереть  из
памяти. Ему было, вероятно, немало лет, хотя  он  выглядел  человеком  без
возраста. Худой, остроносый, весь  состоящий  словно  из  пружин,  которые
могли натягиваться в минуты опасности и сжиматься,  когда  он  существовал
рядом с Дороном, всегда покорный ему и беспощадный.
   Сказать, что жизнь потеряла для него смысл, было  нельзя,  потому  что,
получая много денег, он зачем-то копил их, вероятно  надеясь  на  какие-то
изменения в своей судьбе. Но откуда они могли прийти,  эти  изменения,  не
знал сам Господь Бог.
   Итак, он шел по ночному городу без  всякого  страха,  заботясь  о  том,
чтобы  точно  и  быстро  выполнить  приказание  Дорона.  Он  понимал,  что
случилось что-то сверхисключительное, если генерал в собственном  доме  не
может говорить вслух, но не хотел и не умел связывать неприятности шефа  с
отключением электроэнергии  во  всем  городе,  с  погруженными  в  темноту
улицами  с  вспыхнувшими,  как  эпидемия,  грабежами,  с  хаосом,  который
подкрадывался к его стране огромными шагами. У него была  цель,  четкая  и
ясная, и он шел к своей цели, как амок, не способный сбиться с  пути,  как
бы и кто бы его ни сбивал.
   ...Гард спал без сновидений - вероятно, потому, что у него были крепкие
нервы,  хотя  и  очень  нервная  работа.  Еще  покойный   учитель   Гарда,
небезызвестный  Альфред-дав-Купер,  говорил:  "Сыщику  по  горло   хватает
реальных кошмаров, чтобы еще видеть их во сне!"
   В прихожей маленькой квартирки Гарда, состоящей всего из  трех  комнат,
стоял упакованный чемодан, который оставалось только взять в  руки,  чтобы
выкинуть из головы всякие мысли о службе, заботах  и  кошмарах.  Все,  что
делал Гард, он делал обстоятельно, и потому он предпочел  заранее  уложить
чемодан, хотя утром у него было бы достаточно времени до  самолета.  Билет
был в кармане, такси подали бы точно в указанное время, а спать позже семи
утра Гард все равно не мог, даже если ложился глубокой ночью.
   "Ах, черт возьми! - подумал он за минуту до того, как заснуть.  -  Черт
возьми, дождался-таки первого дня отпуска!.." - и  блаженство,  разлившись
по всему телу, окончательно освободило Гарда от служебных  дум.  Когда  он
погасил свет и закрыл глаза, ему тут же замерещилось  море,  и  аккуратная
вилла на самом берегу, и безмятежность, и счастье неведения, и  желанность
безделья.
   Проснулся он  от  осторожного  стука  в  дверь  и  тут  же  понял,  что
проснулся: во сне ему никто постучать не мог, так как Гард  не  знал,  что
такое сновидения. Он прислушался. Стояла мертвая тишина, и  первой  мыслью
его было: "Неужели служба?" - хотя странно, что посыльный стучит в  дверь,
вместо того чтобы позвонить. Померещилось? Увы, всегда,  когда  мы  только
произносим это слово, все стуки немедленно повторяются,  чтобы  услышавший
их мог сказать сам себе: "Нет, не померещилось".
   "И вряд ли со службы", - еще  подумал  Гард,  поскольку  в  полицейском
управлении прекрасно знали его телефон.
   Он дернул шнурок бра, но свет почему-то не  зажегся.  Тогда  он  встал,
ощупью добрался до  выключателя,  но  лампа  под  потолком  все  равно  не
зажглась. А стук уже стал более резким и настойчивым.
   Тогда Гард достал из письменного  стола  браунинг,  набросил  на  плечи
халат, сунул оружие в карман и уже  перед  тем,  как  двинуться  к  двери,
глянул на фосфоресцирующие  стрелки  часов.  У  Гарда  давно  выработалась
привычка смотреть на часы всякий раз, когда он просыпался ночью:  а  вдруг
потом для кого-нибудь это окажется важным, и когда тебя спросят, что  было
в три часа ночи, когда ты проснулся, и ты ответишь, что  ничего  не  было,
кроме тишины, кто-то сделает вывод, что убийство произошло не в это время,
а раньше или позже, и это поможет уличить убийцу.
   Итак, часы показывали  начало  четвертого.  Гард  подошел  к  дверям  и
повернул замок. Спрашивать "кто там?" было бессмысленно. Грабители  обычно
не стучат, а открывают дверь отмычкой. Убийцы стреляют в окна,  а  достать
окно гардовской квартиры,  находящееся  на  втором  этаже,  им  ничего  не
стоило, если взобраться на любое из трех деревьев,  растущих  прямо  перед
домом. Полиция была Гарду  не  страшна,  друзьям  он  был  всегда  рад,  а
просители так поздно не приходят по пустякам. Наконец, на случай ошибки  в
кармане халата лежал браунинг, пользоваться которым Гард умел.
   Дверь  открылась,  в  переднюю  стремительно  вошел   человек,   быстро
произнес: "Закройте дверь, пожалуйста" - и щелкнул фонариком, направив его
не на Гарда, а на свое лицо.
   - Я Дитрих, секретарь Дорона. Простите за беспокойство,  Гард.  У  меня
поручение от генерала.
   - К сожалению, - сказал Гард, - в квартире перегорели пробки...
   - Вы ошибаетесь, - прервал его Дитрих. - Электричество выключено везде.
   - Вот как?!
   - Гард, Дорон хочет вас видеть.
   Комиссар полиции ничего не ответил, а лишь молча взял Дитриха под  руку
и провел в гостиную. Фонарь, который Гард взял  из  рук  Дитриха,  осветил
кресло.
   - Присядьте, мне неловко говорить с вами в таком виде.
   Через три минуты, наскоро одевшись. Гард вошел в комнату к Дитриху. Сев
в кресло напротив, он прикрыл глаза и произнес:
   - Так я вас слушаю, Дитрих.
   - Я уже сказал, комиссар, - повторил Дитрих, - генерал...
   - Он не мог прислать за мной хотя бы завтра днем?
   - Вероятно, нет.
   - Очень жаль, - сказал Гард. -  Завтра  днем  я  был  бы  отсюда  очень
далеко...
   Дитрих не оценил шутки и серьезно сказал:
   - Я думаю, Гард, мне пришлось бы ехать за вами даже на край света.  Как
я понял, вы так нужны Дорону, что мне ведено без вас не возвращаться.
   Гард закурил предложенную Дитрихом сигарету и задумался. Было похоже на
то, что отпуск повисает на волоске: от Дорона пока еще  никто  не  получал
пятиминутных заданий, если они  не  сводились  к  производству  одиночного
выстрела из-за угла.
   - Хорошо, - сказал Гард. - Мне нужно  переодеться.  Мое  управление  не
должно знать об этой встрече?
   - Нет, - коротко ответил Дитрих.
   - Отлично, - сказал Гард.
   В спальне, где он переоделся, все осталось нетронутым  -  ни  раскрытая
постель, ни пижама, небрежно брошенная на спинку стула, ни  теплые  ночные
тапочки, стоящие у кровати. Ко всему прочему Гард быстро написал на листке
бумаги: "3:15 ночи. Дитрих от Дорона. Иду" -  и  сунул  его  под  подушку.
Когда имеешь дело с людьми типа Дорона, предосторожность необходима.
   Еще через минуту они молча шагали по темному городу. За все время  пути
и даже тогда, когда Дитрих привел Гарда в парк, открыл  колодец,  а  затем
провожал до самого бункера, комиссар не задал ни одного вопроса, прекрасно
понимая, что с ответами все равно придется подождать до встречи с Дороном.
   Генерал ждал их  в  бункере,  стоя  на  середине  крохотного  кабинета,
скопированного с того большого, в котором Гарду уже приходилось бывать.
   - Я рад, - сказал Дорон, движением руки приглашая Гарда сесть в кресло.
- Я рад. - Он помолчал, затем кивком отпустил  Дитриха  и  неожиданно  для
Гарда сказал: - Я буду играть с вами в открытую. Это  тоже  маневр,  но  я
хочу одного: поймите, Гард, что откровенность с  вами  -  моя  единственно
выигрышная тактика.
   Затем он  спокойно  и  неторопливо  рассказал  Гарду  о  всех  событиях
сегодняшнего дня, не утаив ни одной мелочи, даже  того,  что  член  Совета
Саймак-младший кричал на него: "Не прикидывайтесь  дурачком,  генерал!"  С
невольным уважением Гард смотрел на Дорона, который  ухитрился  не  терять
достоинства и ума в такой опасный момент.
   Когда генерал умолк, Гард сказал:
   - Вам нужен Миллер?
   - Да, - сказал Дорон.
   - Его должен найти я?
   - Да, - сказал Дорон.
   - Вы понимаете, генерал, что это чрезвычайно трудно сделать?
   - Я не беспокоил бы вас, комиссар, если бы думал, что это легко. Задача
по плечу лишь талантливому человеку.
   И Гард понял, что Дорон  не  льстит  ему,  что  это  не  комплимент,  а
истинное убеждение генерала.
   - Благодарю вас, - сказал Гард.
   - Вы, конечно, понимаете, - продолжал Дорон, - что после вашего  успеха
я буду неоплатным должником...
   - Задача не просто трудная, - как бы размышляя вслух, сказал Гард, - но
и опасная.
   - Знаю, - подтвердил Дорон. - И потому дело не в том миллионе  кларков,
которые вы получите. Они не окупят риска. Но  согласитесь:  более  важной,
интересной и ответственной операции у вас до сих пор не было.
   - Что вы хотите сделать с Миллером? - спросил Гард.
   - Надежно спрятать. Эти ученые не умеют скрываться. День, ну, два  его,
может, и не найдут, а потом...
   - Но Чвиз, генерал...
   - Случайность. И потом, Чвиза я искал в тысячу раз менее  усердно,  чем
теперь ищу Миллера.
   - Допустим, я найду Миллера и вы его перепрячете. А потом?
   - Я уверен, он поймет, что нам нужно стать союзниками.
   - Зачем?
   - Затем, чтобы реальная власть в государстве оказалась в наших руках.
   - Диктатура?
   - Да. Но диктатура двоих.
   - Вы уберете Миллера, когда достигнете цели, генерал?
   - Нет. Без него я бессилен.
   - А если он откажется?
   - Разумный человек отказаться не должен.
   - Вы уверены, генерал, что Миллер именно такой?
   - Надеюсь.
   - Значит, я должен помочь вам сесть в седло?
   - Да.
   - И спасти?
   - Да.
   - Разрешите подумать?
   - Конечно.
   ...Это крупная игра, в которой ничего не стоило сломать себе шею. Дорон
откровенен, он умный  человек  и  прекрасно  понимает,  что  сейчас  иначе
говорить нельзя. Миллион кларков получить, конечно, можно, но что будет со
страной потом? Предусмотреть, как поведет  себя  Дорон,  став  диктатором,
невозможно. Как поведет себя Миллер - тоже. Это зависело  от  того,  какой
Миллер из тех двух остался. Судя по всему. Двойник, но все может быть... С
другой стороны, отказаться от  его  поисков  сейчас  уже  невозможно:  нет
гарантии, что тогда удастся выбраться из этого убежища живым. Кроме  того,
судьба страны  Гарду  тоже  не  безразлична,  а  его  вмешательство  может
привести к существенным коррективам плана Дорона.
   - Генерал, - сказал Гард, - гарантировать успех, как вы понимаете, я не
могу.
   - Понимаю.
   - Но Миллера я искать буду.
   - Спасибо.
   Дорон встал и пожал комиссару полиции  руку.  Потом  вынул  из  кармана
толстую пачку банкнотов:
   - У вас будут расходы.
   - Конечно.
   Гард взял деньги:
   - Сроки?
   Дорон развел руками:
   - В идеале - час назад. - Дорон нашел в себе силы улыбнуться.
   И тут же бесшумно появился Дитрих.



        13. ЗОЛОТАЯ КОРОНКА

   - Фред, нам лучше выйти на улицу, - сказал Дэвид Гард. - У меня к  тебе
очень сложное дело, и чрезвычайной секретности.
   - Если ты мне скажешь,  что  расследуешь  преступление  самого  Господа
Бога, я не удивлюсь, - сказал Честер. - Сегодня очень странный день...
   - Чем же?
   -  Днем  я  удостоился  чести  разговаривать  с  нашим  президентом   в
"Указующем персте", а ночью ко мне является сам комиссар полиции. Разве не
странно?
   - Ты прав, Фред. Выйдем.
   Кромешная тьма окружила их, и только над  ратушей,  в  восточной  части
города, чуть-чуть обозначился рассвет. Это было время самого крепкого  сна
и самых кровавых преступлений.
   Они сделали несколько шагов по улице, и Честер сказал:
   - Ты уверен, что мы не налетим на столб?
   - Ты действительно видел президента? - спросил, останавливаясь, Гард.
   -  Как  тебя  сейчас,  -  ответил  Фред,   хотя   лица   Гарда   он   в
действительности разглядеть не мог.
   - Это был, Фред,  один  из  пяти  президентов,  существующих  сейчас  в
стране.
   - Что-что? - сказал Честер. - Ты серьезно?
   - Работа Миллера, - ответил Гард. - Слушай, старина, внимательно.
   И Гард коротко изложил Фреду свой разговор с генералом Дороном.
   - Дэвид, - выслушав, сказал Честер и коснулся рукой плеча Гарда, - я  в
полном твоем распоряжении. Что мне делать?
   - Я думаю, - сказал Гард, - у Миллера могло быть лишь  две  цели:  либо
захват власти, либо желание наказать сильных мира сего...
   - А может, он просто шутник? - сказал Честер.
   - Так не шутят, Фред. Если бы Миллер хотел посмеяться, он сделал бы  не
пять президентов, а пять Линд.
   - Убедил! - воскликнул Честер. - Но я потерял нить рассуждении.
   - Сейчас восстановим. У Миллера могут быть две цели. Какую  из  них  он
преследует, зависит от того, каков сам Миллер. Мы пришли,  Фред,  к  тому,
что остается для нас извечной загадкой...
   Они помолчали, сделав несколько шагов по тротуару. Затем Честер сказал:
   - Предположим, действует настоящий Миллер. Если  ты  его  найдешь,  его
нельзя передавать в руки Дорона. Тебе это ясно, Дэвид?
   - Так же, как и то, что нельзя передавать Дорону Миллера-двойника.
   - Объясни.
   - Они же мгновенно сговорятся!
   - Это не так просто, Дэвид, - сказал Честер. - Если они не договорились
прежде, почему ты думаешь, что найдут общий язык теперь?
   - Потому, что прежде они не были равными.
   - Тогда Миллер сам найдет путь к Дорону, став  ему  равным.  Без  твоей
помощи. О, это будет хорошая пара коней в одной упряжке!
   - И тогда, Фред, моей задачей должна стать задача помешать их единению.
   - Пожалуй, ты прав.
   - Подводим итог: если я нахожу Миллера, я должен  начинать  собственную
игру. Верно?
   - Ты крепко рискуешь, Дэвид.
   - Нет! Посуди сам, Фред: если Миллера найдут без меня,