авить...
     -- А двигатели?
     -- Моторы от глиссера. Старший лейтенант пожал плечами:
     --   Все   то,   к  сожалению,  общие  фразы,  Марат.   Вы   оперируете
неопределенными величинами. Неизвестно ведь, какая будет  производительность
транспортера при малой, сравнительно, мощности  этих моторов. Надо, конечно,
вашу идею проверить до конца -- с  карандашом в руке. Хотя я и предвижу, что
вывод  получится  отрицательный,  все-таки  зайдите  ко  мне  сегодня, когда
освободитесь,-- вместе подсчитаем.
     --  Да-а-а,--  грустно  прогудел Скворешня среди  общего  молчания.  --
Торговали мы  с тобой, Маратушка,-- веселились; подсчитали  -- прослезились.
Однако,--  закончил  он,  поднимаясь из-за  стола,--  ты,  хлопец, не горюй.
Пускай свою машинку под черепом на десять десятых...  Одно не выйдет, другое
будет удачнее... Ось воно як, друже!
     Расходились  тихо,  перебрасываясь  короткими,  малозначащими  фразами.
Потом  весь  день на  корабле стояла  тишина.  Свободные от  вахты  сидели в
каютах,  погруженные  в невеселые мысли; в красном  уголке две пары играли в
шахматы,  но  зевки  портили партии и  настроение  играющих. На вахте, возле
заснувших машин и аппаратов, люди  сидели или  слонялись по отсеку без дела,
снедаемые   тоской  и  беспокойством;   некоторые  яростно  чистили  машины,
смазывали их, регулировали.
     Сравнительно  хорошо  чувствовала  себя  лишь  группа  электриков.  Они
деятельно хлопотали вокруг выпущенных из подлодки трос-батарей,  вытаскивали
их приемники на лед, укрепляли их там, следили  за контрольно-измерительными
приборами, подготовляли аккумуляторные  батареи к приему электроэнергии. Все
им  завидовали,  а  некоторые  из  свободных  от  вахты  всячески  старались
примазаться  к  их  работе, оказывали им мелкие услуги, не брезгали никакими
поручениями -- лишь бы побыть в этой живой, деятельной атмосфере.
     Позавидовать  можно  было также  Горелову и  его  помощникам  Ромейко и
Козыреву.  Подвесив  на  корме  подлодки  небольшую  площадку,  они  очищали
многочисленные  дюзы от  нагара,  от  плотно  слежавшегося слоя  проникших в
раструбы и камеры сжигания  мельчайших, всегда плавающих в  воде частиц ила.
Не вполне  закончив  очистку  дюз,  Горелов  послал  Ромейко  и  Козырева  в
подлодку,  в  камеру газопроводов,  для прочистки  труб, по которым газы  из
баллонов направлялись  в дюзы.  Оставшись один, Горелов  вытащил из  мешка с
инструментами электросверло  и  принялся  что-то  сверлить в камере сжигания
большой центральной дюзы. Это была самая большая дюза; внешняя окружность ее
раструба имела в диаметре полметра, а выходное отверстие из  камеры сжигания
в раструб -- около пятнадцати сантиметров. Из-за огромной твердости  металла
дюзы работа протекала медленно и трудно, что,  по-видимому, очень раздражало
Горелова. Впрочем, электросверла пускались им в ход лишь тогда, когда вблизи
кормы никого из команды не было. Как только в подводном сумраке показывалась
человеческая фигура в скафандре, Горелов быстро извлекал инструмент из дюзы,
принимаясь  за  прежнюю работу по  очистке,  чтобы затем, оглянувшись, опять
пустить  сверло в ход.  Наконец,  оставшись,  очевидно,  довольным,  Горелов
спрятал электросверло  в мешок, вынул  оттуда  что-то  небольшое и тяжелое и
сунул его  в шаровую камеру сгорания сквозь узкий проход  в нее из раструба.
Повозившись  немало рукой,  погруженной  до плеча  в  камеру,  над гайками и
болтами,  он облегченно вздохнул, снял подмостки с  кормы,  перекинул  через
плечо мешок с инструментами и вернулся в подлодку.
     Как раз  в это время, уже  к концу дня, Марат вышел  из каюты  старшего
лейтенанта,  и  всем   стало  известно,   что,  по  точному  подсчету,   для
осуществления   его  проекта  потребовалось  бы   не  меньше  двух  месяцев.
Настроение  во всех помещениях корабля еще больше  упало. Капитан,  почти не
выходивший  все эти дни из  своей каюты, вызвал к себе комиссара Семина. Они
долго  о чем-то беседовали, и Семин вышел оттуда с решительным и озабоченным
лицом. Через  несколько  минут  у комиссара состоялось короткое совещание  с
профоргом  Ореховым и  заведующим  культработой младшим акустиком  Птицыным.
Через   час  с  участием  этих   же  лиц  состоялось  расширенное  совещание
руководителей всех кружков, работающих при  красном уголке. Еще  через час в
красном  уголке  появилось   огромное  красочное  объявление,  изготовленное
Сидлером  и извещавшее, что "в связи с временной задержкой подлодки "Пионер"
в  закрытом  антарктическом  порту  "Айсберг"  намечается  на ближайшие  дни
расширенная  программа  работы кружков и массовых культурных развлечений  --
вечеров, концертов и т. п.". Кроме того, объявляется  широкий "конкурс идей"
на тему "Как сделать  закрытый порт  "Айсберг"  открытым хотя  бы на  десять
минут?".
     Автор  самого  практичного и наиболее быстро  осуществимого предложения
будет премирован отличным хронометром с репетицией. Жюри конкурса намечено в
составе   старшего   лейтенанта  Богрова,  главного  электрика   Корнеева  и
профессора  океанографии  Шелавина. Последний срок представления проектов --
двадцатое июля сего года.
     Вокруг живописной  афиши  быстро  собралась  кучка читающих.  Раздались
веселые шутки, слышался громкий, раскатистый смех.
     -- Марат! Марат! -- закричал вдруг Козырев, помощник механика, увидев в
открытую  дверь Марата, который  как  раз  в этот  момент поднимался из люка
машинного отделения. -- Марат! Иди скорее сюда! Тебе тут премия назначена!
     -- Какая премия? -- донесся  из коридора недоумевающий голос Марата. --
За что? Что ты там мелешь?
     --  Верно,  верно, Марат! -- подхватил со смехом Матвеев.  -- Настоящий
хронометр с репетицией. Вот счастливчик!
     -- Что и говорить, везет человеку,-- добавил кто-то.
     --  Вот-вот, смотри... Это прямо к  тебе относится!  -- потащил Козырев
Марата за руку сквозь расступающуюся толпу, под хохот и веселые выкрики.
     Марат быстро прочел  строки  о конкурсе, неподвижно  постоял  с  минуту
перед   афишей,  потом  молча,  с  иронической  улыбкой  обернулся  к  толпе
смеявшихся товарищей.
     -- С  вашего  разрешения,  дорогие товарищи,-- сказал  он,-- я принимаю
вызов. --  Улыбка с лица Марата исчезла. Он продолжал,  обращаясь  ко всем и
немного повысив голос: --  Я обязуюсь  в  двухдневный срок  представить жюри
конкурса  новый,  более  практичный проект  превращения южнополярного  порта
"Айсберг" в открытый порт...
     -- Ура, Марат! -- закричал Козырев. -- Качать его, ребята, за смелость!
     -- Брось, Козырев,-- остановил его Матвеев. -- Дай Марату кончить.
     --  Я  принимаю на себя это  обязательство,-- продолжал Марат,-- но при
одном условии...
     -- Ага!  Условие?  --  опять не удержался Козырев. --  Дело  становится
интересным, особенно если это условие невыполнимо.
     -- Зачем невыполнимо? Условие совершенно выполнимое. Я  требую, чтобы в
порядке социалистического  соревнования  такое  же  обязательство принял  на
себя.., сам Козырев!
     -- Правильно! Правильно! -- послышалось со всех сторон.
     --  Ты  с ума  сошел, Марат!  -- растерялся Козырев. -- Где мне с тобой
тягаться, жулик ты этакий!
     -- Не прибедняйся,  пожалуйста,  голубчик! Подумаешь, казанская сирота!
Мог  же  ты  предложить  и  изготовить  приспособление   для  автоматической
прочистки газовых  труб? И премию  за  это получил  не кто-нибудь другой,  а
именно ты! А сейчас в нашей комиссии  разве не рассматриваются еще два твоих
рационализаторских предложения? Что ты на это скажешь?
     -- Соглашайся скорей, чудак,--  вмешался солидный Крутицкий. -- Веселей
будет шевелить мозгами-то вперегонки.
     --  Марат прав! --  крикнул  Птицын. Его длинное,  узкое  лицо с острым
носом покрылось внезапно вспыхнувшими пятнами. -- Если Козырев отказывается,
я принимаю вызов!
     -- А кто тебе мешает третьим присоединиться к нашему договору? - весело
откликнулся Марат.
     -- Что же ты молчишь, Козырев? -- нетерпеливо спросил кто-то.
     Козырев стоял молча, опустив в нерешительности рыжую голову.
     --  Да  что говорить-то? -- промычал  он. -- Чистая провокация!  Ну, не
скрою, кое-что обдумывал про себя. Сам еще не знаю, хорошо ли получится... А
тут вдруг -- нате, выходи на сцену... Боязно... Неужели не понимаете,  черти
полосатые?  --  неожиданно  огрызнулся  он и  столь же  неожиданно  махнул в
воздухе  рукой:  --  Ладно!  Принимаю  вызов!  Держись  теперь, Маратка!  --
погрозил он ему. -- Это тебе будет не ось воно як-- водорослевая плотина...
     --  Браво,  Козырев!..  Не   робей,   Сережа!..  Не  осрами  рыжих!  --
послышались крики с разных сторон.
     Марат  протянул Козыреву свою маленькую  сухощавую руку, которая сейчас
же утонула в широкой горячей  ладони "противника". Не  выпуская руки Марата,
Козырев повернулся в сторону Птицына:
     -- Я тоже ставлю условие! Вызываю со своей стороны эту птицу. Пускай не
суется вперед папы в пекло... Цитирую Скворешню в точном переводе.


        x x x
     Что   делать?   Как  освободить  подводную  лодку   из  самой  середины
чудовищного айсберга, куда она так несчастливо попала?  Как устранить угрозу
позорного, бессрочного плена в этом ледяном корыте?
     С необыкновенной силой капитан именно сейчас  почувствовал всю огромную
ответственность, которую он несет  перед  страной,  ответственность за жизнь
двадцати семи человек,  прекрасных  детей его Родины,  которых она  доверила
ему,   ответственность  за   великолепный  корабль,   материальный   сгусток
гениальных научных и технических идей, так далеко опередивших свой век!
     Бессвязные мысли, безнадежные,  фантастические,  иногда просто  нелепые
планы проносились перед ним, но сейчас же отбрасывались.
     Телефонный гудок вызывал к аппарату. -- Слушаю! Товарищ Скворешня?
     - Позвольте  доложить,  товарищ командир. При очередном осмотре полыньи
мною и  товарищем Шелавиным замечено повышение в  ней уровня воды на  три  с
половиной  сантиметра  против вчерашнего  утреннего.  Над  полыньей держится
густой туман.
     Капитан внезапно оживился.
     -- Туман понятен,-- сказал  он,-- идет быстрое испарение теплой воды на
морозе. А вот повышение уровня? Как объясняет это явление Иван Степанович?
     -- Говорят, что,  вероятно, происходит усиленное таяние подводной части
ледяных  стен  от соприкосновения  с теплыми поверхностными  слоями  воды  в
полынье. Температура воды в этих слоях сейчас около пяти градусов выше нуля.
Между тем внизу, на стенах у дна и на дне, лед нарастает.
     --  Ах,  да! Ну  конечно,  конечно... --  Капитан  застыл  у  аппарата.
Полуопущенные веки поднялись, и глаза, большие, синие, лучистые,  неподвижно
глядели в пространство. Почти  бессознательно,  забыв о  Скворешне,  капитан
монотонно  повторял:  --  Да...  Конечно... конечно...  лед  тает...  теплая
вода... так... так...  -- Краска залила его лицо. -- Все в порядке,  товарищ
Скворешня? Все в порядке... Больше ничего не скажете?
     -- Ничего, товарищ командир!
     Выключенный нетерпеливой рукой аппарат чуть не слетел со стола. Капитан
вскочил  из-за стола  и начал взволнованно  ходить  по  каюте. Вот, наконец,
решение вопроса! Настоящее,  действительное. Как это  сразу не пришло  ему в
голову? Пушка и накал!.. Пушка и накал!.. Ура! Выход найден! Через несколько
дней подлодка очутится на свободе! Ура!
     Хотелось  по-мальчишески  плясать, кричать на  весь мир  о победе.  Но,
словно   одним  движением  невидимых  рычагов,  капитан   внезапно  притушил
радостное возбуждение.
     Спокойными, размеренными  шагами,  застегнув  почему-то китель  на  все
пуговицы,  он  подошел  к  письменному столу,  сел и, взяв в руки  карандаш,
погрузился в расчеты.




        Глава III. ПУШКА И НАКАЛ




     -- Итак, товарищи,  в  результате  расчетов, которые я вам  только  что
представил,  можно   прийти  к   следующим  выводам:   совместное   действие
ультразвуковой пушки  с накаленным до двух тысяч  градусов корпусом подлодки
гарантирует нам образование в толще ледяной стены тоннеля диаметром не менее
десяти с половиной метров.  При этом роль ультразвуковой пушки заключается в
том,  что она  разрыхляет  лед и  превращает  его  в аморфную  массу,  легко
поддающуюся действию тепла. Накаленный же корпус подлодки, напирающий на эту
массу  своей носовой частью под давлением дюз, превращает  ледяную  кашицу в
воду и  прочищает  себе таким образом путь дальше, образуя тоннель. Скорость
этого  продвижения  подлодки в  толще льда  должна  достигать  не менее трех
метров  в час.  В  результате непрерывной  работы дюз и пушки через двадцать
пять, максимум тридцать часов после начала работы "Пионер"  должен очутиться
в  свободной воде  под  ледяным полем, окружающим  наш айсберг. Вот  к  чему
сводится  этот  тщательно  разработанный  и  теоретически  проверенный  план
освобождения подлодки.  Если у кого-нибудь из присутствующих имеются вопросы
или возражения, прошу высказаться.
     Капитан  опустился в  кресло.  Лицо  его выражало крайнюю усталость, но
глаза, покрасневшие от бессонной ночи, были полны радостной уверенности.
     Ни один человек, из  командного состава подлодки, созванного  капитаном
на совещание  для обсуждения его проекта,  не пошевельнулся,  не произнес ни
звука.
     Длительное молчание воцарилось в каюте.
     Наконец  зоолог, сидевший в  углу, словно очнувшись,  вздохнул, оглядел
всех и восторженно произнес:
     --  План  гениальный! Гениальный, потому что он  ясен  и прост даже для
меня -- неспециалиста!..
     -- Ничего лучшего придумать  нельзя,-- поддержал мнение зоолога главный
акустик Чижов. Его круглое румяное лицо  сияло; он то поднимал очки на  лоб,
то сбрасывал их на коротенький вздернутый нос. -- Расчеты в  отношении пушки
сделаны   совершенно   правильно.  Она  вполне  оправдает  надежды   Николая
Борисовича. Что касается меня, то я целиком поддерживаю этот план.
     -- Да  тут  вообще  обсуждать нечего!  --  воскликнул  главный электрик
Корнеев. --  Совершенно прав профессор; план так прост и ясен, что я даже не
считаю нужным  разбирать  и проверять его расчеты,  касающиеся моей области.
Это самая обычная работа тепловых механизмов и аппаратов подлодки. Надо было
только догадаться применить их в этих неожиданных условиях...
     -- И  для работы дюз тут нет ничего необычного,-- вставил Горелов.--  В
сущности,  мы совершенно  упустили из виду, что для  нашего "Пионера" лед --
это та  же вода. И, если бы не  желание  ускорить его освобождение, мы могли
бы... не в  обиду  будь сказано товарищу Чижову...  обойтись  даже  без  его
ультразвуковой пушки. Дюз  и накала корпуса вполне достаточно, чтобы прожечь
ледяную стену,  как масло  горячей иглой.  Да  вот,  как  видите,  к  нашему
прискорбию, никто из нас не догадался о такой простой вещи.  И я могу только
поздравить  себя и  всех нас, что  мы работаем  на  такой  подлодке, как это
чудесное творение советской техники, и  под начальством такого находчивого и
изобретательного капитана, как  наш Николай Борисович! План великолепный,  и
нужно лишь скорее,  немедленно  приняться  за  его  осуществление, чтобы  не
терять драгоценного времени.
     Капитан,  до  сих  пор   сидевший  неподвижно,   с  полузакрытыми,   по
обыкновению,  глазами,  на мгновение приподнял  веки и  бросил  на  Горелова
быстрый короткий  взгляд. Уже в следующее  мгновение он с тем же  спокойным,
бесстрастным лицом слушал старшего лейтенанта Богрова.
     -- Николаи Борисович! -- проговорил старший лейтенант. -- Дело так ясно
и мнение командного  состава  подлодки  настолько  уже  определилось, что, я
думаю, можно  было  бы действительно  перейти  к  получению ваших конкретных
распоряжений о начале и порядке работ по реализации плана.
     Капитан, однако, еще раз обратился к совещанию:
     - Я очень  прошу, если у кого-либо есть малейшее сомнение или  хотя  бы
простой вопрос, заявить об этом.
     Среди  воцарившегося  молчания неожиданно в  каюту донесся приглушенный
хор  густых  и  низких  мужских голосов.  Как  будто  издалека  неудержимыми
победоносными волнами вливались в каюту величественные звуки гимна.
     -- Что это? -- посмотрел на комиссара капитан.
     -- Репетиция к сегодняшнему вечеру,-- последовал тихий ответ.
     --  А! --  проговорил  капитан  улыбаясь.  -- Вероятно,  придется вечер
отложить.
     --  Я думаю,  что концерт,  который вы организуете вместо этого вечера,
доставит команде неизмеримо больше радости,-- сказал комиссар.
     Капитан кивнул ему головой и обратился к собравшимся:
     -- Товарищи, позвольте  считать, что ваше мнение о плане положительное.
Возражений как будто не было.
     -- Правильно! Правильно!.. План  великолепный! Ничего возразить нельзя!
-- послышались голоса.
     --  Отлично!  --  сказал  капитан.  --  Итак,  предлагаю  к  исполнению
следующее. Товарищу Семину немедленно собрать всю свободную  от вахты  часть
команды. Я  сделаю ей сообщение о принятом нами плане. Сейчас полдень. После
обеда, в тринадцать  часов, старшему лейтенанту Богрову перевести подлодку и
все  механизмы  в  походное  боевое  положение.  В  четырнадцать  часов,  по
авральному сигналу, всей команде  быть  на  своих  местах.  Корпус  подлодки
держать  на  пару.  В  четырнадцать  часов  десять  минут подлодка  под моим
командованием приступит  к повороту  на зюйд. В дальнейшем руководствоваться
моими распоряжениями. Объявляю совещание закрытым.


        x x x
     Полынья  в  айсберге  оказалась  очень  узкой  для  семидесятиметрового
"Пионера".   Поворот  подлодки,   начатый  восемнадцатого   июля,   точно  в
назначенное капитаном время, требовал большой осторожности и терпения.
     Капитан стоял посередине центрального поста и, не сводя глаз  с носовой
и  кормовой   частей  экрана,  напряженно  следил   за  медленными  сложными
движениями  подлодки. От  усталости,  такой  естественной  после непрерывной
тридцатишестичасовой работы, на лице капитана не осталось и следа.
     -- На одной сотой право на борт! На одной сотой задний ход! Стоп назад!
Вперед на одной сотой! -- следовали одна за другой тихие команды.
     Пальцы лейтенанта Кравцова играли на  многочисленных клавишах, кнопках,
рычажках и маховичках щита управления труднейшую симфонию разворота подлодки
почти на месте.
     -- Стоп! Черт  возьми,-- с  веселой озабоченностью неожиданно промолвил
капитан,-- тут,  пожалуй,  не развернешься! А ведь  мы в самой широкой части
полыньи... Вот задача!
     --  Дюзы почти  упираются  в  этот  ледяной мысок,--  сказал лейтенант,
разминая  в  минуты  передышки свои почти  сведенные  от  напряженной работы
пальцы.
     --  Да, а на носу  почти у самой мембраны  ультразвукового приемника,--
ледяной берег... Черт его знает, что делать!
     -- Не послать ли Скворешню взорвать мысок?
     --  Возня с этими  взрывами.  Да еще так  близко от подлодки.  Уж лучше
разрыхлить его ультразвуковой  пушкой. Или -- нет! Вот идея! Давайте устроим
маленькую  репетицию  с  накалом. А  ну-ка, Юрий Павлович, поднять  накал до
тысячи градусов.
     --  Есть  накал  до тысячи  градусов!  Пятьсот... шестьсот... --  вслух
отсчитывал лейтенант по пирометру поднимавшуюся температуру  корпуса,-- есть
восемьсот градусов... девятьсот... есть тысяча!
     -- Так держать! Вперед  на одной сотой! Право  на борт  на одной сотой!
Так  держать!  Великолепно!  Режет!  Режет!   Так  держать!   Так   держать!
Замечательно! Как масло ножом!
     Лейтенант  не в  силах  был  удержаться,  чтобы хотя  краешком глаза не
взглянуть  на носовую  полосу экрана. Он  успел  лишь увидеть полупрозрачные
струи пара, стремительно вырывавшиеся кверху из-под носа корабля, и медленно
уходившую  налево  темную массу льда,  нависавшую  над  носом,  как козырек.
Раскаленный нос подлодки  легко и уверенно выжигал в  ледяном берегу полыньи
широкий  жолоб,  прочищая  себе  путь  направо.  Еще  минута --  и  подлодка
очутилась в свободной воде, носом к югу.
     -- Стоп! Что скажете, Юрий  Павлович, а? -- весело спросил  капитан. --
Удачная репетиция?
     -- Замечательно, Николай Борисович! -- воскликнул лейтенант. -- Пройдем
как по маслу! Обязательно пройдем!
     -- Кажется, с сегодняшнего дня из нашего лексикона исчезло  слово "лед"
и  заменилось  "маслом",-- улыбнулся  капитан. --  Когда  мы  окажемся по ту
сторону айсберга,  я внесу эту  поправку  во все свои  словари.  Ну-с,  Юрий
Павлович, к делу! Вперед на одной сотой!
     Подлодка  медленно  скользила  под  водой  на  глубине  сорока  метров,
приближаясь к южной ледяной стене .
     Через  три  минуты  во  всем   корабле  почувствовался  легкий  толчок,
содрогание, мгновенная остановка.
     Подавшись слегка вперед,  в позе необычайного напряжения, капитан стоял
посередине рубки,  не спуская глаз  с  экрана и  прислушиваясь  к  тому, что
происходит впереди. Темная масса льда медленно, едва заметно продвигалась по
передней части мимо мембран ультразвуковых приемников, расположенных на носу
корабля.  Корпус  его  содрогался  в  мелкой,  почти  неощутимой  дрожи  под
давлением работающих дюз и перед встречным сопротивлением льда.
     -- Поднять накал до двух тысяч градусов! -- отдал команду капитан.
     Уже на полутора тысячах градусов  дрожь прекратилась. На  двух  тысячах
градусов движение  темной  массы  на  экране  ускорилось и  достигло  одного
сантиметра в минуту. Сопротивление льда совершенно не ощущалось.
     -- Вперед на пяти сотых!
     Подлодка заметно двинулась  вперед. Снаружи в пост  управления проникло
низкое протяжное гудение.
     --  Что это?  --  быстро спросил  лейтенант,  оглянувшись на  капитана,
который продолжал неподвижно стоять посреди поста.
     -- Пар не успевает превратиться в воду и прорывается в узкую щель между
корпусом и льдом... -- последовал ответ и за ним новая команда: -- Вперед на
одной десятой хода!
     Гудение  за корпусом  усилилось, сделалось выше и тоньше,  как голодный
волчий вой в зимнюю ночь.  Капитан внимательно следил  за  экраном. Подлодка
медленно, но упорно  вгрызлась в  лед. Корпус ее на пять метров проник уже в
ледяную стену.
     -- Вперед на пятнадцати сотых! -- вновь прозвучала команда.
     Движение  подлодки  немного  ускорилось,  но  волчий  вой  за  обшивкой
превратился в резкий, пронзительный свист.  Опять почувствовалось содрогание
корпуса.   Лед  не  успевал  таять.  Часть  давления   дюз   была  лишней  и
расходовалась на сотрясение корабля. Надо было дать и этой части возможность
работать полезно.
     --  Подготовить носовую  пушку!  --  послышалась сквозь  свист  громкая
команда капитана. -- Звук! На полную мощность!
     Гармоничное  гудение гигантского  органа  наполнило корабль,  вступив в
борьбу  с пронзительным свистом  за оболочкой  судна.  Ультразвуковая  пушка
вступила в работу,  разрыхляя лед на несколько метров впереди и этим ускоряя
его  таяние.  Ее  лучи  захватывали  пространство  большее,  чем  окружность
подлодки в самом широком ее месте. Диаметр тоннеля увеличивался, увеличилась
щель  между  корпусом  корабля  и  ледяными  стенами  тоннеля,  пар  получил
свободный выход, и свист прекратился.
     Пушка  работала великолепно. Аморфная масса, в  которую  она превращала
лед,  таяла,  мгновенно преобразуясь в пар, не  дожидаясь даже прикосновения
раскаленного носа подлодки. Теперь уже пар, а не лед становился препятствием
для   дальнейшего  увеличения  скорости   корабля.  С   огромной  силой  пар
сопротивлялся ему,  словно подушка, сжатая до отказа. Он стремительно  несся
назад вокруг корпуса подлодки, обжигая своим дыханием ледяные своды тоннеля,
расплавляя  их и  еще  более  увеличивая  его размеры.  Огненно-красный  нос
корабля висел в пространстве, наполненном  упругим газом, лишенный уже опоры
воды. Вокруг  "Пионера" началась новая  яростная  схватка  -- между  паром и
водой. Выжимаемый упорным продвижением подлодки, пар с неистовым напряжением
гнал воду из тоннеля, ища себе выхода наружу. Под огромным давлением водяных
масс из полыньи, бешено  клокоча, вздуваясь в пене и пузырях, вода в тоннеле
яростно  сопротивлялась  напору  горячего пара. Корпус  подлодки  между  тем
углубился в толщу льда почти на восемь метров.
     -- Вперед на двух десятых! -- послышалась сквозь гудение пушки  команда
капитана.
     Это была предельная  мощность, которая  должна была довести продвижение
подлодки до расчетной  скорости  -- трех  метров в час.  Дальнейшее усиление
работы дюз было  бы бесцельно. Упругость  и сопротивление  пара  возросли бы
настолько, что оказались бы непреодолимыми для подлодки. Круглый раскаленный
таран, повинуясь команде,  с неимоверным упорством полез вперед. Вода должна
была  еще  немного  отступить  под  новым  напором пара.  Подлодка  медленно
продвигалась, все  дальше и дальше проникая в ледяное тело айсберга. По всем
отсекам машинного  отделения корабля прозвучал сигнал  о прекращении аврала.
Все шло нормально, у машин и аппаратов должна была  оставаться лишь  обычная
вахта. Из  всех  люков стали подниматься в  верхний,  жилой этаж усталые, но
взбудораженные  до крайности  люди. Никто не мог  сейчас думать  о  койке  в
каюте, об отдыхе, о сне.
     В  коридоре  запрещены  были шум и  громкие  разговоры, и все спешили в
красный уголок, перебрасываясь на ходу  короткими восклицаниями, отрывистыми
фразами.
     Красный уголок сразу наполнился движением, шумом,  звенящими под ровное
гудение  ультразвуковой  пушки  голосами.  Даже  спокойный,  всегда  немного
флегматичный  Скворешня  не  мог  устоять  на  месте.  Его  огромная  фигура
беспокойно мелькала то тут, то там, отдавливая попадающиеся  на дороге чужие
ноги. Но никто не обращал теперь на это внимания.
     -- Ой, будь ты неладен, медведь! Ну, что скажешь, Андрей Васильевич? А?
Какова подлодка? -- спросил, морщась от боли и пританцовывая на  одной ноге,
Крамер.
     "-- Хо-хо-хо! Подлодка! Та яка ж вона, к бису, подлодка? Бона теперь не
подлодка, а истинно сквозьледка! Чуешь? Сквозьледка! Сквозьледка! Хо-хо-хо!
     В избытке восторга он тряс бедного Крамера, как медведь молодое, тонкое
деревце.
     Хохот прокатился по красному уголку;
     -- Сквозьледка!
     -- Сквозьледка!
     -- Браво, Скворешня!
     -- Вот это сказано правильно!
     --  Подлодка  --  сквозьледка!  --  визжал,  заливаясь звонким  смехом,
Павлик.
     Марат отошел  в угол,  и  усталый, взволнованный, опустился в кресло. К
нему подошел с пылающим лицом Козырев:
     -- Ну что, Марат? Как поживает твой хронометр?
     -- Так  же,  как и твой... --  махнул рукой  Марат, Козырев  дружелюбно
усмехнулся и присел на корточки возле его кресла.
     -- Теперь, я так полагаю, можно уже не секретничать,-- сказал он. -- Не
скажешь ли, что ты хотел предложить? Очень меня это... того... интригует.
     -- Отчего же? Конечно, можно... Я хотел предложить  резать лед тросами,
раскаленными электрическим током. Чтобы получились гигантские, во всю ширину
ледяной стены,  глыбы в  виде скошенных,  как клинья, фигур.  Потом взрывами
заставлять  их  скатываться, соскальзывать в  воду. Дело пошло  бы, кажется,
быстро. А ты что придумал?
     --  А я...  поверишь  ли?  -- подвинулся  поближе к Марату Козырев.  --
Поверишь ли,  я задумал пробивать  стену сосредоточенным звуком пушки... Вот
как она это сейчас делает. Честное слово! А вот насчет накала, прямо говорю,
не догадался... --  Он  принялся ерошить рыжую  копну волос.  -- А может,  и
догадался бы, если бы дали время...
     В дверях показался старший лейтенант Богров.
     -- Товарищи!  --  громко  сказал  он.  -- Капитан приказал разойтись по
каютам. Отдыхать! Спать! Аврала нет,  но авральные  обстоятельства остаются.
Отдыхать! Отдыхать! Живо, товарищи...
     -- А много ли  уже  прошла подлодка во льду, товарищ старший лейтенант?
-- весело и громко спросил Матвеев.
     -- Почти двадцать метров...
     Едва лишь  старший лейтенант  успел произнести эти слова, как два почти
одновременных  громовых  удара,   сопровождаемых   оглушительным   грохотом,
потрясли весь корабль от носа до кормы.  Пол в отсеке резко наклонился,  и в
неожиданно наступившей тьме  все находившиеся в красном уголке, сброшенные с
ног,  покатились  к  передней  переборке  перепутанным  клубком  живых  тел.
Электричество  погасло, гудение ультразвуковой пушки прекратилось. Но  уже в
следующий момент, сейчас же за ударами, подлодка сделала мощный рывок назад,
что-то  страшно  заскрежетало  по  корпусу, затихло,  и пол в  отсеке  сразу
выровнялся. Живой клубок  откатился  от  переборки, и в  воцарившейся тишине
слышались  лишь  приглушенные  проклятия,  пыхтение  людей,  стоны  Павлика,
придавленного массой навалившихся на него тел...




        Глава IV. СКВОЗЬ СКАЛУ И ЛЕД




     Первый, самый сильный удар  застиг капитана в момент, когда он, сидя за
столом в центральном посту, внимательно рассматривал карту рельефа той части
Южного  Ледовитого  океана,  в  которой  мог  находиться  сейчас  айсберг  с
заключенной в нем  подлодкой. Капитана бросило с  такой силой  о край стола,
что наступившая мгновенно тьма показалась  ему следствием невыносимой боли в
груди.  В то же время  он  услышал рядом  шум от  падения чего-то  тяжелого,
дребезжащий   звон    разбитого   стекла   и    тихий   человеческий   стон.
"Столкновение...  Обвал..."  --  пронеслось  в   голове.  Вспыхнули  красные
лампочки на щите управления:
     "Авария! Авария!".  Он  вскочил на ноги, покачнулся на покатом  полу и,
задыхаясь от боли в груди, бросился а угол, громко отдавая команду:
     -- Задний ход! На десяти десятых!
     Уже  в  углу,  где  стоял  шкафчик  с  аккумуляторами  автономной  сети
освещения,  поворачивая  головку  включения,  капитан услышал  прерывистый и
тихий, почти шепотом, ответ:
     -- Есть.. задний... ход!..
     Мощный толчок назад опять чуть не сбросил его с ног.
     -- Стоп! Задний ход!
     -- Есть... -- оборвался шепот ответа.
     Одновременно  с  коротким наружным  скрежетом  вспыхнул в  лампах свет,
пропал туман в глазах, все прояснилось.
     У щита управления с залитым  кровью  лицом, на коленях стоял  лейтенант
Кравцов.  Его  руки,  поднятые  кверху,  к  кнопкам  и  клавишам,  судорожно
вцепились  в  бортик Щита. Глаза были  полузакрыты. Капитан бросился к нему,
попытался поднять, но лейтенант не отрывал рук от бортика.

     <img src="moshkow.txt-wv-1.png">

     -- Смену... -- прошептал он, опуская голову на стену под щитом.
     Дверь с шумом раскрылась, вбежал старший лейтенант Богров.
     -- Весьма кстати, Александр  Леонидович,-- сказал  капитан.  -- Смените
лейтенанта на вахте, он ранен.
     Вдвоем они  подняли лейтенанта,  усадили  его в кресло. Затем,  потирая
незаметно  грудь  и морщась  от боли,  капитан  подошел к  столу  и  включил
микрофон  в  общекорабельную  радиосеть.  Во  все отсеки  подлодки понеслись
ясные, четкие слова команды.


        x x x
     Кормовая часть подлодки находилась еще в свободной воде полыньи  далеко
от входа  в тоннель.  От ужасного  удара, заставившего носовую  часть упасть
вниз на  дно  тоннеля,  корма  стремительно  подскочила кверху,  намереваясь
описать большую  дугу.  Однако на двадцатом метре  от носа  корпус  подлодки
встретил ледяной свод у выхода из тоннеля и с невероятной силой столкнулся с
ним.  Сотрясение,  вызванное  этим  ударом  в  последних,  кормовых  отсеках
корабля, в камере  баллонов сопровождалось  оглушительным звоном и  грохотом
инструментов и запасных  частей,  висевших на  переборках  и сорвавшихся  со
своих мест.
     До Горелова  и Ромейко,  находившихся в этот момент в  камере баллонов,
первый  удар  дошел  несколько  ослабленный  расстоянием,  но  все же  круто
покосившийся пол  сбил их с ног на ряды стоявших вокруг, крепко привинченных
к  своим фундаментам  баллонов.  Следующий  удар  подбросил  их  кверху и  в
сторону, на свободную от баллонов площадку, и они в темноте покатились вдоль
переборки  под  стальным дождем падающих  инструментов  и  запасных  частей.
Ромейко вскрикнул от боли -- что-то попало в него. Горелова ударило сразу  в
грудь и в голову, захватило дыхание, перед глазами в тумане завертелись, как
карусели,  вспыхнувшие  на щите  красные  лампочки.  "Авария... дюзы..."  --
пронеслось у него в мозгу. В следующий момент, вскочив  на  ноги,  он хотя и
ударился плечом и  головой о переборку, но смутная радостная мысль заглушила
боль: "Задний ход...  Центральный пост работает... Управление  действует..."
Отчаянным усилием воли он выпрямился на выровнявшемся полу. "Свет!.. Свет!..
Где-то здесь  поблизости находился  шкафчик с  автономными аккумуляторами. В
тусклом красноватом сумраке Горелов  сделал два шага, протянул  руку и сразу
нащупал  шкафчик.  Лампы  вспыхнули. С пола поднимался Ромейко -- маленький,
бледный, с бессильно  повисшей  левой рукой. При взгляде на растерянное лицо
Ромейко Горелов вдруг почувствовал прилив неожиданной энергии и отваги.
     -- Маску и перчатки! -- громко  крикнул он. От  резкой команды Горелова
Ромейко  вздрогнул,  выпрямился и  молча  оглянулся. Сорвав  правой  рукой с
переборки около себя газовую маску с  привязанными  к ней на  длинных шнурах
жаронепроницаемыми перчатками,  он  протянул  их  Горелову.  Горелов схватил
маску, поднес  к  лицу, намереваясь  натянуть  на  себя,  как  вдруг  камеру
наполнил знакомый властный голос:
     --  Слушать  команду!  Все  по  местам! Включить ток  автономной  сети!
Электрикам -- дать  ток носовой  пушке! Механикам --  исправить ходовые дюзы
номера  двенадцать   и  семнадцать!  Спокойствие!  Подлодка  не  пострадала!
Сигнальная сеть и сеть управления в исправности!
     Застыв  на месте, Горелов и Ромейко жадно вслушивались в  этот голос, в
эти слова, возвращавшие встревоженным сердцам людей спокойную уверенность.
     -- Живем, Ромейко!  -- весело  крикнул Горелов, вытирая рукавом кровь с
лица.  --  Оправитесь -- идите за  мной! Будете плохо  себя  чувствовать  --
сейчас явится Козырев, сменит вас.  Скажите ему, чтобы подал мне трубы номер
двенадцать и семнадцать. Все в порядке.
     Он натянул маску, захватил отложенные  инструменты и  материалы и нажал
кнопку в задней переборке. Дверь отодвинулась в сторону. Горелов  нагнулся и
шагнул в открывшееся черное отверстие. Дверь за ним сейчас же задвинулась. В
непроницаемой тьме Горелов нащупал около двери шкафчик автономного освещения
и  включил  свет. Длинная, сводчатая,  суживающаяся  по  направлению к корме
камера  была  наполнена густой чашей тонких горячих труб, по которым газы из
баллонов направлялись  к  дюзам.  Извиваясь,  как уж,  в  невыносимой  жаре,
Горелов пробирался к трубе номер двенадцать. Он  быстро натянул перчатки  на
руки, нашел  трубу, отыскал на  ней  трещину,  образовавшуюся от  сотрясения
подлодки, и  с веселой  яростью принялся за работу... Проскользнул  обратно,
вставил в  шкафчик  с  аккумуляторами  вилки  от электроинструментов и с  их
помощью отвинтил один конец трубы, потом другой и, подхватив отпавшую трубу,
толкнул ее по полу к  входной двери. Как раз в этот момент дверь раскрылась,
показалась коренастая фигура Козырева  в маске. Козырев молча подал Горелову
новую трубу, которую тот начал сейчас же устанавливать вместо поврежденной.
     Через   десять  минут  из  камеры  баллонов,  стоя  перед   микрофоном,
прикрепленным  к переборке,  и  стирая с  лица пот, копоть и  кровь, Горелов
докладывал:
     --  Товарищ командир! Дюзы номер двенадцать  и семнадцать исправлены  и
готовы к работе!
     --  Что?  Уже?!  --  послышался  удивленный голос  капитана.  --  Какие
исправления пришлось произвести?
     -- Заменены две  пары  поврежденных  труб  новыми,  исправлены  клапаны
автоматического распределителя.
     --  Великолепно,  товарищ  военинженер!  Выражаю  вам благодарность  за
быструю и четкую работу в аварийной обстановке...
     Марат летел по  коридору, в каждом его  отсеке притрагиваясь на бегу  к
аккумуляторным  шкафчикам автономной  сети и  оставляя  за собой яркий  след
вспыхивавших  ламп. За Маратом неслись  из  красного уголка люди с бледными,
встревоженными лицами.
     Раскрытые зевы люков быстро поглотили людей, и в коридоре остались лишь
торопливо направлявшиеся в госпитальный отсек зоолог и Цой в белых халатах.
     Из репродуктора раздался голос старшего лейтенанта Богрова:
     --  Товарищей Лордкипанидзе и  Шелавина  -- к  капитану, в  центральный
пост!
     В  центральном  посту, освещенном немного  более  тускло,  чем  всегда,
зоолог и Шелавин увидели капитана,  старшего лейтенанта Богрова и лейтенанта
Кравцова.  У  щита  управления  сидел старший лейтенант.  Лейтенант  Кравцов
полулежал в углу,  в  кресле; он был бледен, лоб его был  перевязан  носовым
платком  с  кровавым пятном  у  правого виска,  по  щеке под бачками  ползла
струйка крови.
     --  Лорд!  -- быстро обратился  капитан  к  зоологу.  -- Окажите помощь
лейтенанту. При  толчке он слетел со  стула и головой ударился обо что-то...
Иван  Степанович!  Во  внутренней  структуре  айсберга   произошли  какие-то
изменения. Из его середины,  со свода  тоннеля, сорвалась какая-то  глыба  и
упала  на  переднюю  часть  подлодки. Дав задний ход,  нам  удалось  вырвать
подлодку  из-под  нее.  Эта  глыба,  несомненно,  более  плотная,  чем  лед.
Посмотрите  на  экран.  Видите?.. На сероватом фоне более прозрачного  льда,
отраженного почти  на  всем экране, впереди лежит темная  тень. Я думаю, что
это скала, унесенная ледником с материка в море. Как ваше мнение?
     Океанограф поправил очки,  подумал, перебирая худыми, длинными пальцами
редкие волоски своей взлохмаченной бородки, и, в то время  как зоолог уводил
лейтенанта к себе, в госпитальный отсек, спросил:
     --  Глубоко  ли,  Николай  Борисович,  проникают   в  толщу  льда  лучи
ультразвуковой пушки, позвольте вас спросить ?
     -- Заметное влияние на структуру  льда  лучи оказывают на расстоянии до
шести  метров, но проникают они,  хотя и  с  ослабленной силой, конечно, еще
глубже.
     -- Ага!.. Я  уверен, Николай Борисович, что вы правы. Это,  несомненно,
скала...  --  Океанограф  еще  раз  поправил  очки,  откашлялся  и  с  видом
профессора, собирающегося  читать  студентам лекцию,  продолжал:  -- Сползая
между горных цепей к морю, ледники часто несут на себе обломки скал, которые
или  сами падают на  них, подточенные атмосферными влияниями  -- колебаниями
температуры,  ветром, дождем,  солнцем,--  или  отрываются самим ледником  в
скалистых ущельях и долинах, по которым пролегает его путь. Эти обломки скал
за  время  длительного  прохождения  ледника  к морскому  берегу покрываются
каждый  год   новыми   и  новыми  снеговыми  отложениями,  уплотняющимися  и
превращающимися  наконец  в лед.  В  результате  обломки  оказываются уже  в
середине,  в  самой толще  движущегося льда. Когда от  спускающегося в  море
ледника откалываются  и  всплывают  на воде  ледяные горы, внутри их нередко
оказываются  такие,  с  позволения  сказать,  изюминки,  и  часто  огромного
размера. Очевидно, и наш айсберг несет в себе подобного происхождения скалу.
Ультразвуковые   лучи  и   теплота  накаленного  корпуса  подлодки,  глубоко
проникнув  в  лед,  разрушили  его  вокруг  скалы,  и  последняя,  ничем  не
сдерживаемая, обрушилась на подлодку. Таким образом...
     -- Понимаю... -- прервал эту затянувшуюся лекцию капитан, со стоическим
терпением выслушивавший ее до сих пор. -- Судя по  силе  удара, скала должна
быть  немалые размеров и немалого веса. Самое важное,  однако, заключается в
том, что она преградила нам путь...
     Капитан  задумался,  медленно  опустился  на стул перед столом и  начал
пальцами отбивать  на нем быструю дробь. Шелавин  снял очки, вынул, платок и
принялся  усердно  вытирать  им стекла,  прищуривая  близорукие  глаза.  Все
молчали.
     Наконец старший лейтенант тихо произнес:
     -- Не дать  ли задний ход, вернуться в  полынью и пробиваться  в другом
месте?
     Капитан отрицательно покачал головой:
     -- Надо сначала  испробовать здесь все возможности.  Я не могу потерять
зря двенадцать часов, которые мы уже истратили на этот тоннель.
     -- Расплавляйте скалу, Николай .  Борисович,-- сказал Шелавин. -- Самые
твердые горные породы имеют точку плавления при  температуре  не выше тысячи
трехсот  --  тысячи  пятисот  градусов.  Диабаз, например,  расплавляется  в
электрической мартеновской печи при температуре в тысячу пятьсот градусов. В
нашем же распоряжении  -- две тысячи,  а с  резервами даже две тысячи двести
градусов...
     --  Но ведь  это в печи...  А  здесь  скалу придется разогревать лишь с
одной стороны, имея кругом  охлаждающий лед. Потребуется еще больше времени,
чем на проект товарища Богрова...
     Из репродуктора прозвучал голос:
     --  Товарищ  командир!  Говорит  главный  электрик  Корнеев.  Разрешите
доложить: сеть освещения восстановлена. Носовой пушке дан ток.
     --  Отлично,-- ответил капитан. -- Дайте ток в осветительную сеть.-- И,
повернувшись  к старшему  лейтенанту,  сказал: --  Распорядитесь,  Александр
Леонидович,  о выключении  всюду автономных аккумуляторов.  У  носовой пушки
пусть ждут моих распоряжений. Я намерен,-- продолжал он, вставая со стула,--
пробивать   скалу   ультразвуковой   пушкой   и  потом  таранить   ее.  Если
сосредоточенные ультразвуковые лучи способны за час разрыхлить лед на десять
метров в  глубину, а  минерал -- вдвое, втрое  медленнее, то за два-три часа
они  справятся  и с  этой  скалой. Не  думаю, что ее толщина превышает  пять
метров.
     Шелавин одобрительно кивнул головой.
     -- Александр Леонидович,-- обратился капитан к старшему лейтенанту, уже
успевшему выполнить поручение и вернуться на свое место у щита управления,--
задний  ход!  На одной десятой!  Вывести  подлодку  из  тоннеля!  --  Затем,
переключив  микрофон  на  общекорабельную радиосеть,  произнес: --  Старшине
водолазов -- в центральный пост!
     Подлодка тронулась  с места,  когда Скворешня  быстро  вошел  в  рубку,
подошел к капитану и вытянулся во весь свой рост.
     - Товарищ Скворешня, мы выводим подлодку из  тоннеля,  так  как упавшая
сверху  скала  преградила ей  путь.  Необходимо осмотреть  скалу и  принести
образец ее. Подготовьтесь к выходу. Как только подлодка окажется в  полынье,
я вам дам знать в выходную камеру. Возьмите кого-нибудь с собой.
     -- Есть обследовать скалу и принести образцы, товарищ командир!
     Через  несколько  минут  с  выходной  площадки  снялись  три  фигуры  в
скафандрах  -- большая, средняя и маленькая  -- и  на  малых оборотах  винта
поплыли   к  огромному,   математически   круглому  отверстию,  зиявшему   в
зеленоватой, искрящейся под лучами фонарей ледяной стене. Скворешня, Матвеев
и Павлик с ломами и молотками у поясов медленно плыли под сводами гигантской
трубы с гладкими, точно отполированными, стенками. Вскоре перед ними в свете
фонарей возникла  из мрака черная масса скалы. Три водолаза опустились перед
ней на  дно,  но удержаться на покатой  внутренней поверхности тоннеля  было
невозможно. Пришлось стать гуськом на нижнем закруглении трубы.
     --  Ну,  хлопцы,-- сказал  Скворешня,--  пока я буду отбивать  образцы,
осмотрите  скалу кругом --  с  боков  и  сверху.  Постарайтесь также  добыть
образцы --  может  быть, она  не везде однородна  по составу. --  Последовал
гулкий удар его геологического молотка по выступу скалы.
     Матвеев  и Павлик, опять запустив винты,  начали  медленно  плыть вдоль
краев скалы, время от времени постукивая  по ней молотками и  поднимаясь все
выше, к своду тоннеля. У самой скалы  зияли огромные  выбоины, круглые стены
тоннеля были изломаны и исковерканы.
     Неожиданно  уронив  молоток,  Павлик  быстро  отцепил   от  пояса  лом,
размахнулся  и изо всей силы ударил  им по  выбоине  под  сводом. И  в то же
мгновение раздался его крик, полный недоумения и растерянности:
     -- Ах!..
     Лом  исчез! Едва коснувшись  скалы,  он  скользнул по ней чуть  вверх и
вырвался из рук Павлика.  Вильнув  свободным концом, он скрылся под  ледяным
сводом,   засыпав   своего  озадаченного  владельца  густой  тучей  алмазных
кристалликов.
     -- Чего ты там ахаешь?  --  послышался голос  Скворешни,  прекратившего
долбить скалу.
     -- Лом провалился! Идите сюда! Скорее! -- кричал Павлик.
     Быстро поднявшись к Павлику,  Скворешня первым  делом просунул  руку  в
пробитое  отверстие  и с помощью своего лома попробовал  определить  толщину
скалы. Она оказалась, по его расчетам, не толще двух-трех метров.
     Через  полчаса  эти  расчеты  и   многочисленные  образцы  породы  были
Скворешней  доложены  и  представлены   капитану   в   присутствии  старшего
лейтенанта,  океанографа   и  зоолога.  По  образцам   горной  породы   было
установлено,  что незначительной толщины скала  состоит  из  кристаллических
сланцев, легко поддающихся действию ультразвуковых лучей.
     Через полчаса  подлодка на  самом малом ходу  подплыла опять вплотную к
скале и нажала на нее носом.
     Капитан отдал команду носовой пушке:
     --  По кристаллическим сланцам! Двести двадцать тысяч килоциклов! Звук!
На полную мощность!
     Скала чуть смялась, как тугая, густая глина. Дюзы взрывались все чаще и
сильней,  напор   подлодки  увеличивался.   Когда   дюзы  развили  давление,
соответствующее  движению  в  свободной  воде   на   четырех  десятых  хода,
микрометрический   спидометр  отметил  продвижение  подлодки   на  несколько
сантиметров  вперед, в толщу скалы.  Ее густая, вязкая масса,  выдавливаемая
кораблем, расползалась вокруг его закругленного носа. Тогда к ультразвуковой
пушке присоединились высокая температура и усиленное давление. Накал корпуса
подлодки был поднят до двух тысяч градусов. В этом вулканическом жаре вязкая
масса скалы начала  все быстрей и  быстрей разжижаться и, как  текучая лава,
заструилась  по  обшивке  корабля.  Давление дюз  возрастало,  и, когда  оно
достигло семи  десятых  хода,  раскаленная  подлодка  в огненных  струях,  в
фейерверке горящих искр и брызг, сделав внезапный скачок, прорвала скалистую
стену  и  ринулась  в  пустоту за  ней. Еще  миг --  и  подлодка  с огромной
скоростью налетела бы на ледяную стену в  глухом  конце  тоннеля, но вовремя
данный на десяти десятых задний ход остановил ее у самой стены.
     Все на корабле облегченно вздохнули.
     Ультразвуковая пушка продолжала  работать на полную мощь без  перерыва,
накал продолжал держаться на температуре в  две тысячи градусов. Под прежним
давлением дюз, в кипящей  воде, в струях и  облаках пара со скоростью трех с
лишним метров в час подлодка  прожигала  себе  путь сквозь ледяную  стену  к
свободной воде. Часы уходили, за часами, вахты регулярно сменялись у машин и
у аппаратов,  монотонное мощное  гудение  пушки, словно вата, залегло в ушах
людей.  Уже пройдена  половина ледяной  толщи, уже  лишь  тридцать, вот  уже
двадцать  метров оставалось впереди. Напряжение на корабле возрастало. Скоро
ли? Все  ли будет  и дальше так благополучно? Не обрушится  ли  какое-нибудь
новое несчастье у самого конца?
     Когда  корпус подлодки втянулся  в тоннель на шестьдесят пять метров и,
по расчету, еще только одиннадцать метров отделяли ее от свободы, глухой гул
потряс  весь  огромный  айсберг  от  основания  до  верхнего  плато.  Грохот
чудовищного  взрыва  покатился  по  тоннелю, и в  то  же  мгновение,  словно
подхваченная вихрем, подлодка сделала гигантский скачок и ринулась вперед...
Едва устояв на  ногах от неожиданного толчка, капитан  скользнул взглядом по
экрану -- и вскрикнул.
     Темная пелена, застилавшая экран во все  время прохождения  подлодки  в
толще льда, исчезла; привычный светлый простор  раскрылся на куполе и нижних
полосах экрана; на нем быстро проносились извивающиеся тени  рыб, колыхались
медузы со  свисающими прядями щупалец. Окаменев на миг от изумления, капитан
вдруг громко, необычно звонким голосом закричал:
     -- Мы  в свободной  воде!  Нас выбросило  из  айсберга! Подводная часть
ледяной  горы была  размыта  нижними,  сравнительно  теплыми  слоями  воды и
представляла собой ряд глубоких выемок, пещер, гротов. К одной из этих пещер
приближалась подлодка, пробиваясь в толще льда. Когда ее отделяло от глухого
конца  пещеры  всего  лишь три  метра,  огромное давление пара  перед  носом
корабля  взорвало  тонкую,  разрыхленную, к  тому же,  ультразвуковой пушкой
преграду, и, словно артиллерийский снаряд, подлодку  выбросило  из пушечного
жерла тоннеля.
     Шелавин  лично  убедился, что именно так  обстояло дело,  когда, по его
настоятельной просьбе, подлодка вернулась к ледяной горе и он смог осмотреть
интересовавший   его  участок   подводного  основания   айсберга.   Впрочем,
океанографу не удалось произвести  осмотр с такой тщательностью, с какой ему
хотелось бы. Из подлодки его непрерывно вызывали скорее  вернуться и не дали
закончить  обследование  по  расширенной  программе, которую  составил  себе
ученый.
     Всем   не  терпелось,  всем  хотелось  возможно  быстрее  покинуть  это
злосчастное место, уйти подальше от этой  мрачной  ледяной тюрьмы, в которой
им угрожала позорная участь жалких пленников на долгие,  мучительные месяцы.
Как только за  Шелавиным  поднялась  выходная  площадка  и плотно сдвинулись
наружные  двери выходной камеры, двадцать первого  июля, в два часа подлодка
взяла курс на север  и,  словно  вырвавшаяся на свободу  птица, стремительно
понеслась к необъятным просторам Тихого океана .




        Глава V. ЮЖНЫЙ ТРОПИК




     В каком-то  необычно  мрачном  настроении зоолог  только  что  вышел от
капитана, с которым  имел длительную беседу о предстоящей остановке подлодки
для глубоководной станции. Остановка предполагалась в  тех  областях океана,
где  под  сороковым  градусом южной  широты холодное  Гумбольдтово  течение,
омывающее западные  берега Южной Америки, соприкасается с теплыми струями --
отпрысками Южного экваториального течения.
     Встретив почти  у  самых  дверей  капитанской  каюты  Горелова,  зоолог
спросил:
     --  Как бы  вы  отнеслись,  Федор  Михайлович,  к  небольшой,  часов на
шесть-семь,   экскурсии  по  дну  океана?  Вы  уже  давно,  если  можно  так
выразиться, не проветривались... А? Что вы скажете?
     Горелов  был,  очевидно,  застигнут  врасплох неожиданным  предложением
зоолога. На трех предыдущих станциях, которые были сделаны в Тихом океане на
пути от Антарктики, работали только зоолог, Шелавин и их обычные спутники --
Цой, Павлик, Скворешня и Матвеев. Горелов попробовал было однажды предложить
и  свои услуги, но встретил вежливый отказ со ссылкой на капитана.  Капитан,
по словам зоолога,  не соглашался отпускать в его распоряжение для участия в
научных  работах  вне  подлодки  больше  двух  человек из команды  и  притом
рекомендовал  использовать  в  первую   очередь  Скворешню  и  Матвеева  как
специалистов-водолазов.  После  этой  неудачной попытки  Горелов  больше  не
возбуждал  вопроса  о своем участии в  подводных экскурсиях.  Неудивительно,
что, получив  теперь  это приглашение, Горелов в первое мгновение  несколько
смутился, потом откровенно обрадовался.
     -- Очень вам благодарен, Арсен  Давидович,--  отвечал он улыбаясь. -- С
большим удовольствием выйду с вами... Я уже  положительно заплесневел здесь,
в этих круглых стенах.
     --  Ну  и  прекрасно!  -- сказал  зоолог.  --  Через два часа  подлодка
остановится, будьте  готовы к этому  времени.  Встретимся  в выходной камере
ровно в шестнадцать часов.
     И, повернувшись,  зоолог  торопливо  направился  по  коридору  к  своей
лаборатории.
     Горелов,  не  трогаясь  с  места,   проводил  зоолога   взглядом   чуть
прищуренных глаз и направился к своей каюте.
     В шестнадцать часов  подлодка  неподвижно повисла на глубине трех тысяч
метров, почти у  самого  дна океана.  В выходной  камере собрались участники
экскурсии. Перед тем как одеваться, зоолог попросил свою группу -- Горелова,
Цоя и  Павлика -- держаться около  него, не отплывать далеко, так как работа
будет коллективная.
     Через  несколько минут семь человек в скафандрах  готовы были к выходу.
Лишь на  Горелове и зоологе не было еще шлемов. Как раз в этот момент, когда
Крутицкий,  дежурный водолаз, помогавший  экскурсантам  одеваться, готов был
надеть на голову зоолога шлем, в камеру быстро вошли Семин и Орехов.
     --  Ну, как? Кончаете? --  обратился комиссар  к  Крутицкому. -- Вы нам
нужны. Капитан приказал проверить склад водолазного имущества.
     -- Сейчас освобожусь, товарищ комиссар, -- ответил Крутицкий, -- только
два шлема надену.
     -- Ну, ну, кончайте спокойно, не торопитесь.
     Орехов подошел к Горелову, с  любопытством  рассматривая  его  высокую,
закованную в металл фигуру.
     --  Какая  масса вещей  у  вас у пояса, --  проговорил он,  внимательно
перебирая  топорик,  кортик,  запасной  ручной  фонарь;  он  потрогал  сетку
пружинного сачка, открыл патронташ со щитком управления, заглянул во все его
щели, под крышку, потом отстегнул электрические перчатки, растянул их и тоже
посмотрел  внутрь.  -- Можете  себе представить, я  ни разу  не  выходил  из
подлодки!  Все  некогда. Хозяйство, мелочи, выдачи, ордера, расписки...  Эх,
жаль! Кончится поход, а я так и не пополощусь в океанской водичке!
     Разговаривая, он ходил вокруг Горелова, пристально осматривая  со  всех
сторон его скафандр.
     Чуть  прищурив  глаза,  Горелов  следил  за  ним,  за  его  руками,  за
простодушным лицом, потом сказал:
     -- Очень захотелось бы, нашли бы и время. Много любопытного увидели бы.
     Крутицкий кончил обряжать зоолога и поднял шлем над Гореловым:
     -- Разрешите, товарищ интендант.
     -- Пожалуйста, пожалуйста... -- заторопился Орехов  и улыбнулся.  --  А
где экскурсионный мешок  товарища военинженера?.. Ага, вот этот!  Интересно.
--  Он  открыл  экскурсионный  мешок,  с веселым любопытством  пошарил в нем
рукой,  вынул  из  его  карманов  разные мелкие  экскурсионные  инструменты,
перебрал их и положил на место.
     -- Ну,  тут  я ничего не  понимаю... Это уже  по  научному ведомству...
Кончили, Крутицкий? Приходите скорее. Мы будем ждать вас в складе.
     Помахав  приветственно  руками,  комиссар  и  Орехов вышли  из  камеры.
Крутицкий  в  последний  раз  тщательно  осмотрел  одетые  в металл  фигуры,
удовлетворенно кивнул головой и тоже вышел.  Через минуту послышалось глухое
журчание: вода начала заливать камеру.
     Не  успели экскурсанты отплыть и нескольких километров от подлодки, как
Горелов с досадой сообщил зоологу, что фонарь у него на шлеме потух.
     --  Разрешите,  Арсен  Давидович,  вернуться на  подлодку  и  исправить
фонарь.  Без  него не рискую отправляться  с вами.  Я очень вас прошу, Арсен
Давидович,  займитесь  пока  работами  здесь, недалеко от подлодки.  Я мигом
слетаю туда, исправлю фонарь и вернусь к вам. Можно?
     После минутного колебания зоолог согласился, вызвал  подлодку и сообщил
о  происшествии.  Крутицкий  получил   из  центрального  поста  распоряжение
подготовить выходную камеру к приему Горелова.
     Через  пятнадцать  минут   Горелов   уже  опять  выходил  из  подлодки.
Повреждение фонаря было пустяковое: стерженек кнопки на щитке управления был
погнут,  вероятно,  неосторожным  движением  самого  Горелова,  и  произошло
разъединение. Фонарь вновь ярко горел в то  время,  когда Горелов выходил из
камеры на  откидную площадку. Но едва он  ступил с нее в черноту глубин, как
свет  опять погас. Однако на  этот  раз Горелов никому об этом не сообщил. В
непроницаемой  тьме он тихо проплыл вокруг  подлодки, чуть  касаясь рукой ее
обшивки,  подплыл к  корме  и  нащупал  отверстие центральной  ходовой дюзы.
Осторожно, стараясь не задевать  металлом своего рукава металл дюзы, Горелов
просунул  руку в  выходное отверстие дюзы. Рука  до плеча  погрузилась в еще
горячую  камеру  сжигания и  долго  производила  там  какую-то  утомительную
работу. Наконец, так же осторожно, как и  прежде,  Горелов вытащил из камеры
руку. В ней находился небольшой кубический ящичек.
     Повозившись  немного,  Горелов  снял   с  него  нечто  вроде   плотного
металлического  футляра  и отбросил его  в сторону. Теперь в руках  Горелова
остался знакомый ящичек с бугорками, кнопками, шишечками, с прикрепленными к
нему  в  согнутом  виде  длинными  стерженьками и мотком  тонкой  проволоки.
Горелов положил ящичек в  карман экскурсионного мешка, запер мешок, забросил
его за спину и поплыл обратно к  откидной площадке у выходной камеры.  Здесь
на его шлеме  ярко вспыхнул  фонарь, и, непрерывно вызывая  зоолога, Горелов
понесся  в  темноте глубин,  среди загорающихся  то тут, то там разноцветных
огоньков подводных обитателей.


        x x x
     Группа из четырех  человек  неслась на восток. Экскурсия  протекала без
того   оживления,  веселого   азарта,   смеха   и  шуток,   которыми  всегда
сопровождались  раньше  такого  рода  научные  вылазки   из  подлодки.  Даже
жизнерадостный  Павлик  молчаливо  работал  у дна,  ограничиваясь  короткими
репликами и деловыми вопросами. Горелов чувствовал какую-то особую атмосферу
сдержанности,  даже  некоторой холодности,  окружающей его  на этот  раз. Он
тревожно  насторожился,   не  переставая,  однако,  внешне  проявлять   свое
удовольствие от  прогулки  и радость при удачных  находках. По мере того как
шло время, он все больше увлекался охотой, главным образом за рыбами, весело
гоняясь за  ними и удаляясь нередко  то вперед, то назад, то вверх на  такое
расстояние, что спутники теряли его из виду и зоологу приходилось напоминать
ему о необходимости соблюдать строй.
     --  Да  вы  бы  посмотрели, Арсен  Давидович,  какой чудесный экземпляр
стомиаса попался мне! Без длинного придатка под нижней челюстью.
     -- Вот как! Интересно, конечно,-- сдержанно отвечал  зоолог. --  Все же
прошу вас не уплывать далеко. Будьте хладнокровны.
     Но Горелов так отдавался преследованию  рыб, что  то и дело  пропадал в
подводной   тьме,  иногда  на  длительное  время.  Это,  видимо,   настолько
беспокоило  зоолога, что он наконец подплыл к Цою и,  не включая телефона, а
прижавшись своим шлемом к его шлему, сказал:
     -- Если увидишь, Цой, что он далеко заплывает, плыви за ним...
     Голос зоолога глухо звучал под шлемом Цоя. Цой коротко ответил:
     -- Хорошо, Арсен Давидович.
     По  мере  приближения к  подводному  хребту  все чаще  стали попадаться
холмы,  увалы, пологие возвышенности,  иногда круто  обрывающиеся с той  или
другой стороны.
     Вскоре один из холмов оказался между Цоем и Гореловым.
     -- Ах, черт возьми! -- воскликнул вдруг Горелов. -- Что за красота!  Ну
и рыба! Прямо как будто для праздника иллюминована!
     Никакой  рыбы перед  Гореловым не было, но,  скрывшись  за  холмом,  он
погасил   фонарь,   остановил   винт   и   опустился  на   склон,  продолжая
разговаривать:
     -- Промах!..  Ну  нет,  красавец, не  уйдешь... Пропал!.. Потушил огни,
негодяй!  Экая жалость! Теперь не найдешь, конечно... Можете и  вы пожалеть,
Арсен Давидович! Совершенно неизвестная рыба. Абсолютно круглая,  с четырьмя
рядами голубых и красных огоньков.
     --  Ну  ничего  не  поделаешь, Федор Михайлович,--  ответил  зоолог. --
Возвращайтесь...
     -- Ах, опять появилась! -- радостно перебил его Горелов, не  трогаясь с
места. -- Теперь не упущу! Я к этому ловкачу с потушенным фонарем  подплыву.
Посмотрим...
     И  он  увидел  быстро  несущийся  к  холму  голубой огонек,  все  более
разгорающийся.  Вскоре  внизу,  под  собой,  он  различил  фигуру  человека,
зигзагами, на десяти десятых хода отплывающую в пространство около холма.
     Горелов наполнил свой воздушный мешок и сразу взвился  на двести метров
над вершиной холма. Включив фонарь и запустив винт, он устремился на восток,
время от времени произнося задыхающимся голосом:
     --  Посмотрим...  не  уйдешь...  Увиливаешь,  черт?..  Не  поможет,  не
поможет... Ага! Вот дьявол разноцветный! Увернулся!..
     -- -- Да бросьте,  Федор Михайлович... -- взывал зоолог с беспокойством
в голосе. -- Будьте же хладнокровны... Но Горелов перебил его:
     -- Сию минуту, Арсен Давидович... Сию минуту... Прямо у рук вертится...
     Показалась  высокая отвесная  стена.  Горелов  всплывал  рядом  с  ней,
поднимаясь  все  выше  и выше над уровнем  дна. На высоте  около  двух тысяч
метров открылось ущелье  с  мягкими  покатыми  боками,  усеянными скалами  и
обломками, давно потерявшими под толстым слоем ила свои острые углы и грани.
Горелов приблизился к одной из этих скал, самой мощной, и скрылся за ней.
     --  Где  же вы, Федор Михайлович? --  донесся в этот момент до Горелова
голос зоолога, полный тревоги. -- Мы ждем у холма, который разъединил вас  с
Цоем.
     -- Плыву обратно, Арсен Давидович,-- ответил Горелов.
     Он  быстро  вынул   из  экскурсионного  мешка  четырехугольный  ящичек,
установил его  на  одном  из  плоских обломков, вооружил изогнутыми спицами,
натянул  между  ними  тонкую  проволочку  и  соединил  ее   с  кнопкой   для
электрической перчатки. В течение  всех этих манипуляций Горелов продолжал с
перерывами говорить:
     -- Плыву прямо  на норд... Я, кажется, уплыл от холма на зюйд... Сейчас
присоединюсь  к  вам,  Арсен  Давидович. Тысячу раз  извиняюсь за  задержку.
Охотничья  жилка разгорелась. Холма  что-то не видно... А должен  был бы уже
появиться... Что за оказия! Придется вам пеленговать мне, Арсен Давидович...
     -- Говорил  же  я  вам, Федор  Михайлович,  будьте  хладнокровны!  -- с
досадой ответил зоолог. -- Ваша глубина?
     --  Три тысячи двести десять метров от поверхности  моря... -- виновато
ответил Горелов и выключил все телефоны.
     После  этого он нажал кнопку на боковой  стенке ящичка. Часть  передней
стенки  откинулась, на ней  открылись ряды кнопок, загорелось узкое окошечко
наверху ящичка,  за  окошечками  медленно  поползла  бумажная лента.  Из-под
металлических пальцев Горелова в пространство понеслись сигналы:
     "ЭЦИТ...  ЭЦИТ...  Говорит  ИНА2...  Отвечай,  ЭЦИТ...  ЭЦИТ... ЭЦИТ...
Говорит ИНА2..."
     Донесение длилось минут  десять. Горелов  перестал работать  пальцами и
начал пристально следить за бумажной лентой, разворачивающейся  за окошечком
аппарата.  По   ленте  потянулась  ниточка   точек  и  тире.  Лицо  Горелова
изменилось,  на нем сменялись испуг и возмущение. Вдруг он вскочил и яростно
закричал задыхающимся голосом:
     -- Это уже не информация! Я не обязан! Это... это уже слишком!..
     Вспомнив,  что  его никто  не слышит,  он опустился  перед аппаратом и,
цепляясь  неповинующимися  пальцами за клавиши,  стал  выбивать ответ. Опять
потянулась  ниточка  точек  и  тире.  Пальцы  выбивали теперь  уже  робко  и
неуверенно.  Потом  за  окошечком  появилась  ниточка  --  короткая,  словно
команда,-- и оборвалась.
     Тяжело  дыша, Горелов закрыл глаза. Его лоб покрылся испариной,  лицо в
рассеянном  свете  фонаря  было бледно-синее,  как у  мертвеца; под  скулами
шевелились желваки.
     Через минуту он наклонился над аппаратом, медленно выбил несколько букв
и застыл возле аппарата с закрытыми глазами.
     Наконец он встал, с  трудом распрямляя затекшую ногу, запустил  винт на
десять десятых хода, включил телефон и  с зажженным фонарем на шлеме ринулся
на запад и вниз, ко дну.
     -- Федор  Михайлович! Федор Михайлович! -- раздался опять -- в  который
уже раз! -- голос зоолога. -- Отвечайте! Где вы? Что с вами?
     -- А? Что? --  тихо, слабым голосом  произнес Горелов, словно приходя в
себя. -- Арсен Давидович, это вы?..
     --  Да-да!.. --  обрадованно  откликнулся зоолог. -- Где вы? Почему  вы
столько времени не отвечали?
     -- Я... --  все тем  же  слабым голосом  ответил Горелов. -- Мне  стало
вдруг  плохо... Не  знаю... Лежу  на  какой-то  скале...  Я  плыл  по  вашим
пеленгам...  и вдруг...  Я, кажется, потерял сознание... Сейчас мне лучше...
Пеленгуйте, пожалуйста. Поплыву к вам...
     На полном ходу, уже почти у  самого дна, Горелов изо всей силы  швырнул
ящичек  вниз. Облачко  ила  поднялось  оттуда,  указывая  место,  где ящичек
глубоко и навсегда зарылся в дне океана.
     -- Вам стало плохо? -- переспросил  зоолог и задумчиво прибавил: -- Вот
как... М-ы-м... Да, жаль... Очень жаль... Подплывайте к нам.  Я вас направлю
с кем-нибудь  обратно на подлодку. Вам нужно отдохнуть. Пеленгую. Глубина та
же? Направление то же?
     Через  пять  минут Горелов стоял на холме рядом с  зоологом, выслушивая
его нотацию и слабо оправдываясь.
     --  Теперь  вот  нужно  пеленговать  еще Павлику  и  Цою!  -- говорил с
нескрываемой досадой  зоолог. -- Я  их разослал искать  вас. Сколько времени
зря  пропало! Прошло уже три часа,  как  мы вышли из подлодки, а  собрано --
пустяки!
     Скоро  появился из подводной тьмы огонек Павлика, а еще через несколько
минут показался Цой.  Оба  молча опустились на холм возле зоолога,  ни одним
звуком или жестом не выказывая радости или хотя бы оживления, как можно было
бы естественно ожидать при виде пропавшего и затем благополучно вернувшегося
товарища.
     Когда Цой  с  Гореловым,  отправленные  зоологом  к подлодке, скрылись,
Павлик, прижав свой шлем к шлему зоолога, волнуясь и торопясь, сказал:
     -- Я плыл с  потушенным фонарем, зигзагами, вверх и на  ост. На глубине
тысячи  пятисот  метров  увидел огонек. Он быстро  несся вниз,  на  вест.  Я
приблизился и  узнал  его.  Потом я плыл за ним, держась выше метров на сто.
Мне показалось, что он  что-то  бросил на дно, хотя не  знаю наверное: я был
далеко...
     Доставив Горелова к подлодке, Цой поплыл обратно к зоологу  и работал с
ним до конца экскурсии. Часа через четыре все  вернулись на подлодку. Зоолог
пошел к  Горелову,  чтобы, по обязанности  врача,  проведать  его, а  Цой  с
Павликом быстро направились в каюту комиссара, у которого застали и Орехова.
     -- Ну что? -- нетерпеливо спросил еще с порога Цой.
     -- Да что! -- угрюмо и нехотя  ответил  Орехов. -- Ничего!.. Не напутал
ли ты там, малец? -- обратился он к Павлику.
     Павлик растерянно переводил глаза с Орехова на Поя.
     -- Да в чем дело, наконец? -- спросил Цой. -- Расскажите, что вы нашли?
     -- Ничего не нашли. Самый простой жестяной ящичек с деталями от пишущей
машинки. Вот и все,  товарищ советский  Шерлок Холмс!  --  Помолчав,  Орехов
добавил с досадой: -- Капитану страшно неприятно -- боится, не поспешили ли.
Раньше  времени можно  спугнуть.  Говорит,  что Павлик ребенок  еще,  мог  и
ошибиться. А мы  вот доказывали,  что надо сейчас же  убедиться.  Досадно до
черта!
     -- Как  же я мог ошибиться? -- дрожащим от обиды голосом сказал Павлик.
-- Жестяной! Я же сам держал ящичек в руках... тяжелый такой...
     -- А может быть, в нем вода была?
     -- Нет! Не может этого быть! -- гневно заговорил Цой. -- Павлик  правду
сказал. Правду! Жестяной ящичек был бы раздавлен давлением воды... Вы  потом
сами убедитесь. Не будет ли только поздно?
     --  Не волнуйтесь, Цой,-- спокойно заметил  сидевший на койке комиссар.
-- Я вполне с вами согласен.  Мы не будем спускать с него глаз. На  этот раз
он нас перехитрил. Ну что же! Посмотрим, кто будет смеяться последним!


        x x x
     На другой день, двадцать пятого июля, в одиннадцать часов "Пионер" взял
курс прямо на северо-запад. Путь  лежал теперь к  родным  берегам,  наискось
через  все огромное  пространство Великого океана.  Подлодка шла  переменным
ходом, то замедляя, то  ускоряя  его, то поднимаясь в  верхние, светлые слои
океана и  останавливаясь, чтобы дать возможность Сидлеру  зарисовать богатую
субтропическую  фауну моря, то  опускаясь в  его глубины,  главным  образом,
чтобы получить для Шелавина гидрофизические материалы.
     Чем  больше  подлодка приближалась к Южному тропику и входила в области
Великого  кораллового пояса,  охватывающего в  тропиках океаны земного шара,
тем разнообразнее и  красочнее делался  животный мир  поверхностных  вод.  В
пустынных  безбрежных  пространствах этой части  океана  "Пионер" чувствовал
себя  более  свободно  и  безопасно,  он нередко поднимался и подолгу  плыл,
охраняемый  инфракрасными  разведчиками,   в  слоях   воды,  отделенных   от
поверхности всего лишь несколькими метрами.
     За раздвинутыми  наружными  шторами, сквозь окно  лаборатории,  зоолог,
Цой, Сидлер и Павлик долго, не  отрываясь, любовались мелькавшими в светлых,
пронизанных   солнцем   водах  бесчисленными   их  обитателями.   Возгласами
восхищения  встретили   наблюдатели   небольшие  стаи  кругломордых  золотых
макрелей с блестящими пурпурными телами и золотисто-желтого цвета  хвостами;
парусников,  метров   пяти  в  длину,  с   огромным,   словно  натянутым  на
многочисленные   мачты  парусом   --  спинным   плавником,   и  с  длинными,
заостренными,  как  журавлиный  клюв,  челюстями; бонитов, вызвавших восторг
Сидлера своей раскраской,  отливающей  зеленым и  красным  по сине-стальному
фону  на  спине и  боках; кузовков,  закованных в неподвижный,  окостеневший
панцирь;  щетинозубов  с рылами, похожими на короткие хоботы,  с  раздутыми,
словно  дирижабли, телами в пестрых, разноцветных полосках, пятнах, каемках;
щипоглавов-кесарей  с  черными  пятнами,  обведенными  желтыми  каймами,  на
ярко-синем туловище; кроваво-красных с черными полосками скорпен  с длинными
иглами,  которые  делали  их  похожими больше на морских  ежей,  чем на рыб;
полосатых  губанов с  толстыми,  мясистыми  губами, изукрашенных  роскошными
синими полосами по красноватому фону тела; зубчатых губанов, словно покрытых
яркой радугой; фиолетово-красных попугаев-рыб.
     Среди  этих  ярких   красок  и  удивительных,  часто  неожиданных  форм
спокойно, как парашюты  со свободно  повисшими стропами, проплывали физалии,
пульсировали    медузы    с   ярко-желтыми   прядями    щупалец,   маленькие
карминно-красные медузы, стада велелл великолепного ультрамаринового цвета.
     --  Вероятно,  подлодка  проходит  около  коралловой  отмели,--  сказал
зоолог, едва успевая называть отдельных участников  этого пестрого хоровода.
-- Только около коралловых чащ можно  встретить  этих  рыб,  так щедро, даже
расточительно окрашенных природой.
     Вдруг весь этот хаос красок и  форм  исчез, как будто унесенный ветром.
Перед окном появилось стадо черных дельфинов. Они окружили подлодку и долго,
играя и кувыркаясь, сопровождали ее.
     Через минуту рядом  с "Пионером" в  светло-зеленых сумерках  показалась
небольшая  вертлявая рыба  синевато  серебристого  цвета,  опоясанная  пятью
темно-синими  полосами.  Едва она появилась,  дельфины юркнули  в сторону  и
моментально исчезли.
     -- Неужели  эта  маленькая  рыба  так напугала  дельфинов?  -- изумился
Павлик.
     --  Это  лоцман,-- ответил зоолог. -- Значит,  тут где-то  поблизости и
акула.
     Лоцман  юрко плыл  около  подлодки,  точно обследуя ее со  всех сторон,
потом быстро исчез, но скоро  вернулся. Следом за ним  из тьмы важно выплыла
огромная, пятиметровая акула. Она медленно  приблизилась к окну и уставилась
в него  своими маленькими тупыми глазками  и  большой  дугообразной  пастью,
усеянной многочисленными зубами.
     -- Отсюда,  пожалуй, удобнее смотреть на нее,  чем со спины кашалота...
Бр-р! -- содрогнулся Павлик при этом воспоминании.
     Акула повернулась на бок и показала свое грязно-белое брюхо.
     Лоцман,   все  время  вертевшийся  вокруг  морды  акулы,  начал   вдруг
обнаруживать беспокойство.  Он  метался  во  все стороны,  исчезал  впереди,
возвращался назад к своей флегматичной повелительнице, чуть не хлеща хвостом
по  ее  рылу. Очевидно,  это беспокойство  передалось наконец  и  акуле: она
внезапно взметнулась,  повернула назад и скрылась, хлестнув огромным хвостом
по окну,  так что  от неожиданности  люди,  находившиеся за  ним,  испуганно
отшатнулись.
     После того как  хищница, наводящая ужас на всех, освободила место перед
окном,  пространство   вблизи  подлодки  осталось  пустынным,  и   никто  из
обитателей моря не появлялся в нем.
     -- Странно, неужели акула распугала все живое так далеко вокруг нас? --
удивился Сидлер.
     -- Действительно,  странно. Вы не замечаете,  что вода  стала темнее...
серее как-то? -- ответил зоолог, пристально всматриваясь и приблизив лицо  к
прозрачному металлу окна.
     -- Гм... В воде плавает масса мельчайших частиц... Откуда бы им взяться
здесь?
     Вдруг Цой предостерегающе поднял палец:
     -- Тише, Арсен Давидович! Прислушайтесь!
     Все застыли, напряженно вслушиваясь в наступившую тишину.
     Сквозь обычное,  едва  заметное в лаборатории жужжание машин доносились
откуда-то издалека глухие, неясные удары, сопровождаемые ровным гулом.
     "Пионер"  шел  на  четырех десятых  хода, и чем дальше  он  продвигался
вперед,  тем темнее  становилось  вокруг подводные сумерки,  тем  явственнее
доносились удары и отдаленный рокочущий гул.
     -- Что это может быть? -- встревоженным шепотом спросил Сидлер.
     Никто не  ответил  ему. Все продолжали вслушиваться в эти таинственные,
исходящие из  недр океана звуки. В густых сумерках вод мимо окна проносились
смутные тени странно  неподвижных рыб  с  безжизненно опущенными плавниками,
черепах, головы которых беспомощно свешивались вниз на своих длинных шеях.
     -- Трупы! -- сказал зоолог, опять приблизившись к окну и присматриваясь
к все более  темневшим водам,  среди  которых  замелькали быстро  взлетавшие
вверх черные  комочки.  -- Пемза и пепел! --  воскликнул  он.  -- Извержение
подводного вулкана!
     Подлодка между тем замедлила ход, осторожно пробираясь вперед.
     -- В центральном посту, вероятно,  давно заметили это,-- промолвил Цой.
--  Как  жаль  будет,  если  капитан пожелает  уйти  отсюда  и мы не  сможем
наблюдать такое редкое явление!
     -- Не  думаю,--  улыбнулся зоолог. -- Вероятно,  Иван Степанович уже  в
центральном посту и не упустит случая.
     Хотя удары и подводный гул  слышались все громче, но  не  было заметно,
что подлодка меняет курс. Вскоре к этому грозному шуму присоединились  новые
звуки:  послышались мелкие, все более учащающиеся удары  по обшивке корабля,
напоминающие стук  града во железной крыше. Из-под  корабля  стремительно  я
густо летели кверху мелкие и крупные комки, окутанные облачками пара.
     -- А это что? -- спросил Павлик.
     -- Это куски горячей пемзы, выбрасываемые вулканом,-- сказал зоолог. --
Они легче воды и стремятся на поверхность океана. При таких извержениях море
бывает покрыто толстым слоем плавающей пемзы и вулканического пепла на много
километров вокруг.
     Надводные  корабли  обычно избегают  тех мест, где происходит подводное
извержение.
     Поэтому,  продолжая  тихо  двигаться   вперед,  "Пионер"  всплывал,  не
опасаясь, очевидно, в  этих  условиях посторонних нескромных  глаз. Впрочем,
подлодка  скоро прекратила  подъем: почти  у  самой  поверхности океана  она
встретила слой пепла и пемзы, совершенно не пропускавший дневного света даже
в верхние слои воды. Через несколько минут "Пионер"  стал вновь  опускаться,
продвигаясь  уже  в  совершенной  темноте.  Громовые  удары,  сопровождаемые
раскатистым  грохотом,  казалось,  раздавались  совсем  близко  от подлодки.
Пемзовый град стучал по ее  обшивке все чаще и сильней. Подлодка  продолжала
опускаться.
     -- Уж  будьте спокойны,-- говорил зоолог,  довольно потирая  руки  и не
сводя  глаз с окна: --  Иван  Степанович не  упустит такого случая. Подлодка
идет на сближение с вулканом. Очень интересно! Замечательно интересно!
     -- А это не опасно? -- спросил Сидлер.
     -- Об этом уж позаботится капитан. Будьте хладнокровны.
     В лаборатории было совсем темно, но зоолог не зажигал огня.
     --  Подождите,-- громко говорил он Сидлеру, стараясь перекричать  шум и
грохот,-- скоро вы увидите  феерическое зрелище в этой подводной тьме!  Если
только капитан не изменит курса.
     Подлодка  упорно  продолжала  по  диагонали  свой  осторожный  спуск  в
глубины.  Она уже  успела опуститься не менее  чем  на две  тысячи метров от
поверхности, когда вдруг резко повернула вправо на борт.
     Далеко в  глубинах, в  стороне от корабля, разлилось  огромное багровое
зарево. Из центра этого зарева  то в одиночку, то струями  огненного фонтана
взлетали кверху огромные раскаленные пятна и, мгновенно  окруженные розовыми
облачками  пара, разрывались, подобно ракетам,  на мелкие красные  осколки и
падали вниз роем темно-багровых метеоритов.
     Подлодка   медленно  кружила  около  огнедышащего   вулкана,  осторожно
приближаясь  к  нему  по  гигантской  суживающейся  спирали.  Багровый  свет
проникал  уже  сквозь  окно  в  лабораторию и  бросал  на  лица  застывших в
неподвижности людей фантастические  краски, блики  и тени. Свет  усиливался,
переходя из багрового в красный, потом к нему присоединился оранжево-желтый,
потом в  центре зарева,  в грозовых облаках  пара,  выделилось  яркое желтое
пятно  с сетью разбросанных  вокруг него  коротких желтых  щупалец,  багрово
темнеющих у своих концов.
     -- Лава извергается и застывает на склонах вулкана!  --  кричал  сквозь
грохот  зоолог  Павлику.  --  Рождение острова! На наших глазах растет новый
вулканический  остров!  Понимаешь  ли ты  это?  --  Зоолог был  вне  себя от
восторга.
     Покружив вокруг неугасающего вулкана еще с полчаса, "Пионер" снова взял
курс  на  северо-запад и  скоро  оставил позади морские  глубины, в жестокой
борьбе огня с водой рождающие новую землю.
     Вскоре подлодка вернулась  в верхние слои, и Сидлер мог опять приняться
за прерванную работу. Однако и Сидлер и все, кто был в лаборатории, не скоро
успокоились и  долго  и горячо  делились друг с другом чувствами  и мыслями,
взбудораженными титанической картиной, свидетелями которой им довелось  быть
в течение последних часов.
     Очевидно, и все на подлодке были  крайне взволнованы этим приключением.
Во  всяком  случае,  такое  заключение  можно  было  безошибочно  сделать  в
отношении  Горелова, который  в  трудно сдерживаемом  возбуждении  ходил  по
коридору верхней,  жилой,  части  подлодки  мимо  слегка  отодвинутой  двери
центрального поста  управления.  Там уже  никого  не  было:  ушли капитан  и
старший лейтенант Богров, руководившие  трудным и опасным плаванием подлодки
вокруг вулкана; ушел  и  Шелавин, наблюдавший оттуда  его работу.  Вахту нес
лейтенант  Кравцов,  поднявший только  что над  поверхностью океана  один из
инфракрасных разведчиков и  готовившийся с  его  помощью  "поймать  солнце",
чтобы установить точные координаты подводного вулкана и будущего острова.
     Как  только  лейтенант  закончил  вычисления,  в рубку  вошел  Горелов,
улыбающийся и оживленный.
     -- Ну, что скажете, Юрий Павлович? -- весело обратился он к лейтенанту.
-- Хороша картинка? Я положительно оторваться не мог от этого зрелища!
     --   Да,  Федор   Михайлович,  спектакль  великолепный!   --  отозвался
лейтенант. --  Вот подождите минуточку, я только занесу в  журнал координаты
этого пиротехника.
     -- "Пиротехника"! --  рассмеялся  Горелов.  --  Хорошая  аттестация для
Плутона! Кстати, а какие, в самом деле, его координаты?
     --  Тридцать  градусов  двадцать  две минуты восемнадцать секунд  южной
широты и  сто  тридцать  градусов  двенадцать  минут  тридцать  пять  секунд
западной долготы,-- ответил лейтенант, захлопнув журнал.
     -- Вот  как! -- радостно удивился Горелов.  --  Да ведь  мы уже почти у
Южного тропика! Когда же мы там окажемся, как вы думаете.
     -- Если не будем останавливаться, то  на  обычных восьми десятых  хода,
курсом на норд-вест,  придем  туда  наверняка  через  восемь часов.  Завтра,
двадцать девятого июля, в четыре  часа. Минута  в  минуту!...  Нет, вы лучше
скажите,  Федор  Михайлович,-- воскликнул  лейтенант, поглядывая на  экран и
следя  за сигнальными  лампочками  на щите  управления,--  заметили вы  этот
грандиозный  фонтан из раскаленных  камней, который шел кверху сначала одним
стволом,  а  потом  на   полпути  разделился  на  четыре  ствола!  Это  была
феерическая картина!  Как  будто  гигантская  кокосовая  пальма  с  четырьмя
склонившимися багровые ветвями на верхушке. Ни один пиротехник  не придумает
такого номера!
     Несколько  минут  Горелов  разделял  восторги  лейтенанта,  потом вдруг
заторопился и, сославшись на спешное дело, быстро вышел из рубки.
     В  коридоре было тихо и пусто.  Горелов подошел к крайнему люку, ступил
было  на винтовую  лестницу,  но остановился и задумался. Лицо  его выражало
крайнее  возбуждение. С минуту он постоял  неподвижно, опустив глаза, потом,
встрепенувшись,  резко  повернулся,  поднялся  обратно  в  коридор и  быстро
направился к своей каюте. Здесь он начал торопливо раздеваться.
     -- Так нельзя... Надо отдохнуть, надо набраться сил,-- бормотал он.
     Раздевшись, он потушил свет и улегся на койку, но долго не мог  уснуть.
В темноте слышны были его вздохи, он часто поворачивался с боку на бок, пока
наконец  затих.  Сон  его  был .тяжел и тревожен, но через  четыре  часа  он
проснулся достаточно свежим и бодрым. Одевшись и  умывшись,  он почувствовал
себя совсем хорошо. Через два часа наступала его вахта: Ромейко был болен, и
Горелов  охотно освободил его  на  двое суток от работ,  взяв  их  на  себя.
Горелов вышел  из  каюты  и прошел в столовую. Там  он выпил  какао,  плотно
закусил  и  посмотрел на  часы. Было ноль  часов пятнадцать  минут  двадцать
девятого июля; до смены вахт в машинном отделении  оставалось еще пятнадцать
минут. Горелов вышел из столовой и направился  к центральному посту. Подойдя
к его двери, он оглянулся: в коридоре никого не было. Слегка нажав на дверь,
Горелов чуть отодвинул ее, заглянул в узенькую  щель и  довольно  улыбнулся:
как он и рассчитывал, на вахте опять был лейтенант Кравцов.
     -- Доброй ночи, Юрий Павлович! Уже вступили на вахту?
     -- Да, только что сменил старшего лейтенанта.
     -- Как идем?
     -- Отлично. Прямо на норд-вест.
     -- Приветствую  от всей  души этот курс.  До чего  душа  рвется  домой,
передать трудно!
     -- Дело понятное. Не вы один...
     -- Пересечем  экватор,  а  там  уж совсем близко  будет. До тропика еще
далеко?
     Лейтенант посмотрел на часы:
     -- Ровно через три часа будем там. Горелов вскинул глаза на часы:
     -- Ну, прощайте! Спешу сменить Козырева. Ромейко-то болен.
     -- Прощайте, Федор Михайлович!
     Отпустив  Козырева, Горелов  прошел по всем находящимся  в его  ведении
отсекам и камерам. В камере  водородных баллонов он задержался. Один  из них
работал; его  насос гнал по изогнутой трубе газ через газопроводные трубы  к
дюзам. Горелов подготовил к работе  и соседний баллон, очевидно,  не надеясь
на автоматический переключатель. То же самое он проделал  в  соседней камере
кислородных баллонов. Вынув  из кармана небольшой  открытый ящичек и сняв со
стены герметически  закрытый  мешок,  кое-какие  инструменты, Горелов  надел
газовую  маску,  асбестовые  перчатки и вошел в камеру газопроводных труб. В
камере, пробравшись сквозь чащу горячих труб к левой  стене, Горелов занялся
сигнализационной системой.  Сигнализатор давления  газов он накрыл  ящичком,
вынул  из мешка  ленту  размягченной резиновой прокладки и проложил  ее  под
нижними краями ящичка. Жар в камере быстро схватил размягченную прокладку, и
ящичек с сигнализатором внутри оказался герметически закрытым.

<img width="103" height="175" src="moshkow.txt-wv-19.png">

     Захваченный  им воздух из камеры будет теперь неизменно  сохранять свой
прежний  состав  и  прежнее  нормальное  давление.  Какие  бы  изменения  ни
произошли потом  в  самой  камере, заключенный  в ящичке сигнализатор  будет
посылать  на  щит  управления центрального  поста одни  лишь  успокоительные
сигналы.
     Покончив с этой кропотливой работой,  Горелов  вынул из кармана плоскую
металлическую коробку  с мотком прикрепленных  к  ней  тонких  проводов.  На
плоской  стороне  коробочки  виднелся  под  стеклом часовой  циферблат и две
стрелки. Из  коробочки слышалось тихое  ровное тикание часов. Горелов  нажал
кнопку на  узкой грани коробочки и осторожно отпустил  крышку.  Под  крышкой
оказался   простой   аппарат   старинных  бензиновых   зажигалок:   фитилек,
пропитанный бензином, и около него маленькое шершавое колесико,  вращающееся
над кремнем. Горелов завел часы и поставил стрелки на четыре часа пятнадцать
минут. После этого  он положил зажигалку на ящичек с сигнализатором внутри и
соединил   ее  проводом   с  аккумуляторным  шкафчиком  от  автономной  сети
освещения. Покончив и с этим, Горелов вышел из камеры.
     Тяжело дыша, стирая пот со лба, он присел на стул в углу возле баллонов
и  посмотрел на  часы. Стрелки показывали три часа  тридцать  минут. Посидев
немного,  Горелов вскочил  и начал  быстро  ходить по узкому  проходу  между
баллонами, потом  опять  сел,  но  через минуту  снова вскочил и  возобновил
хождение по камере, то и дело поглядывая на часы.  Без десяти четыре Горелов
сорвался  со стула, бросился  к кнопке,  открывающей  дверь в  газопроводную
камеру, вывинтил ее фарфоровую головку, сломал под нею пластинки замыкания и
ввинтил головку обратно в гнездо. Затем он кинулся  к  ранее подготовленному
баллону с кислородом и соединил  его трубу непосредственно с  камерой, минуя
газопроводные трубы.  То  же  самое  он  сделал  и с водородным  баллоном  в
соседней камере.  Потом присел  на стул, вынул часы и  напряженно,  не сводя
глаз, следил за движением стрелок над  циферблатом.  Ровно в четыре  часа он
вскочил  со стула,  закрыл краны  в баллонах,  посылающие газ  в  дюзы. Дюзы
перестали работать, подлодка двигалась уже только по инерции.
     Бледный, взволнованный, Горелов спешил через отсеки  и камеры машинного
отделения,  по  винтовой лестнице,  по  коридору  --  к  центральному  посту
управления.
     -- Юрий Павлович!  --  задыхаясь, обратился он  к лейтенанту  Кравцову,
стоявшему  с  встревоженным  лицом  у  микрофона   и  готовившемуся  кого-то
вызывать. -- Дюзы остановились! Что-то  неладное с ними.  Это работа  вашего
пиротехника, черт бы  его  побрал! Наверно, пемза и пепел набились  в камеры
сжигания.  Дайте  скорее  пропуск  на  выход  из подлодки.  Надо  немедленно
прочистить их.
     -- Ах, вот что! -- вскричал  лейтенант. -- Я никак не мог понять, в чем
дело. Собирался уже будить капитана...
     -- Давайте скорее пропуск! Каждая минута дорога! Там скопляются газы, и
им  выхода нет! Грозит взрыв! Скорее, Юрий Павлович!  Скорее! Потом вызовете
капитана...
     Волнение  Горелова передалось  лейтенанту. Он  быстро написал пропуск и
передал его Горелову.
     Через минуту Горелов был уже возле выходной камеры.
     -- Живо, товарищ  Крутицкий!  -- обратился  он  к  вахтенному водолазу,
предъявляя ему пропуск. -- Одеваться! Авария с дюзами!
     --  Есть одеваться,  товарищ  военинженер!  --  бросился  к  скафандрам
Крутицкий.
     --  Кислород,  питание,  аккумуляторы  на  полной  зарядке?  --  быстро
спрашивал, одеваясь, Горелов.
     -- Теперь всегда на полной, товарищ военинженер!  -- ответил Крутицкий.
-- Уж мы следим за этим...
     Как ни  быстро наполнялась забортной водой выходная камера,  Горелов не
мог устоять на месте  от нетерпения. Наконец открылись  широкие, как ворота,
двери,  откинулась  площадка, и Горелов на десяти  десятых  хода  ринулся  в
подводную тьму. Но, едва  удалившись от подлодки,  метрах в двухстах от нее,
Горелов остановил винт и повернулся в ее  сторону. В то же мгновение из тьмы
сверкнул длинный яркий сноп пламени, раздался оглушительный взрыв, и в свете
огня,  окруженная  облаком  пара,  на один лишь  миг мелькнула перед глазами
Горелова огромная  тень подлодки и исчезла, ринувшись  носом вниз, в  черные
глубины океана.




        Глава VI. НА БОРТУ КРЕЙСЕРА




     Тропическое  солнце  давно перешло через  зенит, но продолжало палить с
неослабевающей  силой.  При чистом, безоблачном небе над океаном дул  слабый
ветер, наводивший небольшое волнение.
     Уже двенадцать  часов Горелов  с бешеной скоростью носился  среди волн,
безуспешно, с отчаянием в глазах, осматривая пустынный горизонт.
     Он задыхался в своем скафандре. Прозрачный шлем раскалился до того, что
каждое прикосновение к нему лбом  или  щекой  ощущалось  как  ожог. Время от
времени,  изнемогая от духоты и жары,  почти теряя сознание,  он опускался в
прохладные  глубины,  освежался  там,  приходил  несколько в  себя  и затем,
запустив винт на  все десять десятых хода, высоко, с разбегу, поднимался над
поверхностью океана,  чтобы в один миг  осмотреть  его вокруг  себя и  вновь
продолжать свое  бесконечное блуждание среди захлестывавших его волн.  Много
сотен километров во всех направлениях проделано было им за двенадцать часов,
протекших с момента взрыва на подлодке -- с того момента,  когда она исчезла
в водной  пучине и сам  он  остался  одиноким среди  безбрежных  пространств
океана.  Мучительные часы проходили в лихорадочном  движении то на север, то
на юг, то на восток.  Горелова томили уже  голод  и жажда,  но  при мысли  о
горячем какао его охватывало непреодолимое отвращение, а жалкий остаток воды
в другом термосе  внушал  беспокойство.  Надолго ли хватит его?  Он  слишком
легкомысленно пользовался  своим запасом. Духота в скафандре изнурительна...
Голова -- словно  в горячем тумане, мысли путаются... Надо чаще опускаться в
глубины,  но можно пропустить...  Нет,  это было бы ужасно!.. Надо искать...
непрерывно искать... быть на виду... на поверхности...
     И Горелов  продолжал свой  стремительный  бег  под  палящим равнодушным
солнцем. Но, как  ни ужасен  был  дневной зной, Горелов  с содроганием  и  с
замирающим от страха сердцем следил  за движением  солнца к западу. Пока оно
разливало вокруг свой ослепительный  свет, оставалась  надежда; ночь несла с
собою гибель.
     Ночь Горелов не надеялся пережить: иссякнет  энергия аккумуляторов и --
самое главное --  не  хватит кислорода.  Даже  жидкого.  Тогда  --  быстрая,
неотвратимая смерть. Разве лишь, если утихнет ветер,  успокоится океан... Но
и  в  этом случае он останется без  электрической энергии,  будет осужден на
неподвижность. Он не сможет искать...
     Голова  горела,  губы  от  жажды спеклись... Горелов сделал  маленький,
скупой глоток воды, погрузился  на несколько десятков  метров  в  глубину и,
едва почувствовав ее свежесть и прохладу, вновь  устремился  на поверхность.
Приподнявшись над ней  на одно лишь  мгновение,  он осмотрел жадными глазами
по-прежнему пустынный горизонт и круто повернул с запада на север, наперерез
волне.  Теперь она  непрерывно накрывала  его шлем, плыть приходилось, почти
ничего  не  видя вокруг себя, и это заставляло его часто погружаться, высоко
выскакивать  из  воды и  осматриваться. Правда, шлем охлаждался,  было легче
переносить зной, но мучительно тревожило отсутствие видимости, слепота...
     Солнце упорно, неуклонно склонялось к  западу. До заката уже оставалось
всего лишь четыре часа. Четыре коротких часа и  затем -- тьма! Под тропиками
сумерек  не  бывает, день почти  сразу  переходит  в ночь. Что будет с  ним?
Переживет ли он эту ночь? Неужели  смерть?  Тогда зачем все  это было? Зачем
нужна была эта цепь предательств, измен? Анна! Анна!.. В памяти всплыло, как
живое,  красивое надменное лицо. Зачем  он сразу не увез  ее тогда к себе на
родину? Проклятый  старик!  Проклятый Маэда!  Опутал золотом,  расписками...
Анна  жаждала развлечений,  нарядов,  богатой,  широкой  жизни... Бездельной
жизни!." Нет, она не поехала бы с ним  на его родину... Там нужно трудиться.
Анна! Анна! Он  любил ее. Он не мог бы расстаться с ней... Знает ли она, где
он теперь?.. Он умирает за нее... Зачем, зачем это нужно? ..
     Остановившимися глазами Горелов  смотрел  вперед сквозь хлещущие в него
волны, и в их трепещущей, переливающейся пелене он видел возникающие из тьмы
глубин,  встающие,  как  призраки,  фигуры  и  лица  людей,  жизнерадостных,
смеющихся,  увлеченно  работающих, всего лишь  несколько  часов назад живших
вместе с ним в уютных отсеках "Пионера". Вот  великолепный капитан Воронцов,
задумчиво  перебирающий пальцами бородку, вот умница  Марат с вечно торчащим
хохолком  на  темени, вот  добродушный великан Скворешня, доверчивый Лорд  и
простодушный, в вечной ажитации Шелавин...  милейший Шелавин, спаситель его,
Горелова. Как  он отплатил  ему за это  спасение!  И Павлик смеется. Павлик,
вечно путавшийся под ногами.  Вот скуластый,  с бачками возле ушей лейтенант
Кравцов.  Дурак!  Правил  службы  не  знает!  Болтун!  Щеголь  пустоголовый!
Выпустил из подлодки...  Попался,  как мальчик,  на удочку...  Ведь  был же,
наверно, приказ капитана, чтобы без его разрешения не  выпускать Горелова из
подлодки. Горелов давно уже каким-то чутьем чувствовал, что ему не доверяют,
что какие-то неясные подозрения возникают и все более сгущаются вокруг него.
Если  бы  этот простофиля  не  выпустил  его,  может,  все  было  бы  теперь
по-иному... Хотя нет... Часы уже были поставлены,  кнопка у  входа в  камеру
испорчена. Машина гибели  была  пущена в ход, ничто уже не  могло остановить
ее. И вот -- солнце уходит, и с ним уходит в тьму его, Горелова жизнь...
     Запекшимся, пересохшим ртом Горелов жадно ловил воздух. Он задыхался. В
голове  проносились  неясные  образы,  смутные  тени,  обрывки мыслей, слова
жалоб,  упреков, сожалений... Он сделал два скупых глотка  драгоценной воды,
но свежести и ясности сознания они  не принесли. Горелову становилось дурно.
Нажав  одну из  кнопок на щитке управления и выгнав  кислород из  воздушного
заспинного  мешка, Горелов опустился  в  глубину.  Ему  стало  легче, воздух
вливался освежающей струей  в  легкие,  сознание прояснялось  Но  надо  было
спешить  кверху, нельзя было  упускать  ни одной из оставшихся светлых минут
умирающего  дня. Горелов нажал  другую кнопку,  чтобы вновь наполнить  мешок
кислородом. Испуг охватил его:  обычного быстрого и легкого  подъема Горелов
не почувствовал. Он  медленно  и  тяжело  всплывал, как  будто перегруженный
каким-то новым, добавочным грузом. Тогда он, ничего еще не понимая, запустил
винт, выскочил до груди из воды, осмотрелся и продолжал путь на север.
     Что  же случилось там,  в  глубине?  Почему он  так  медленно всплывал?
Испортилось что-нибудь  в  механизме наполнения мешка? Горелов  закинул руку
назад, за  спину, и  попробовал  ощупать мешок. Пальцы  не почувствовали  за
спиной обычной  высокой упругой выпуклости.  Мешок был дряблый,  податливый,
почти плоский, как будто пустой. И одновременно вернулось прежнее удушье, не
хватало  воздуха...  Нет,  воздух  был,   но  словно  лишенный  живительного
кислорода...  Кислород?..  Крутицкий! Мерзавец!  Негодяй! Неужели он зарядил
скафандр  патронами со сжатым, а  не  с  жидким кислородом?! О  предатель!..
Предатель?.. Кто  сказал  это слово?.. Конец!..  Даже до  заката  солнца  не
хватят... Нет! Нет! Пусть  ветер!.. Пусть хлещут  волны!.. Надо попробовать,
хотя бы грозила опасность захлебнуться, утонуть...
     Задыхаясь, спазматически  ловя воздух широко открытым ртом,  с багровым
лицом  и готовыми выскочить из  орбит глазами,  Горелов заметался, забился в
воде,  стараясь  на  полном  ходу  перевернуться на  спину,  грудью  кверху.
Остановить винт он  боялся:  он не  был уверен,  что  без  его работы сможет
удержаться на поверхности. В помутившемся сознании мерцала, как спасительная
звезда, лишь одна мысль о последнем средстве...
     Раскинув ноги и балансируя ими, чтобы удержаться на спине, он с трудом,
плохо повинующимися  пальцами вынул из гнезда в щитке управления медную иглу
на  длинном тонком проводе и медленно занес ее  на грудь, к среднему шву  на
скафандре. Слабеющий, судорожно шарящей рукой  он искал этот шов -- и не мог
найти. Перед  глазами  сгущался черный туман,  грудь работала, как кузнечные
мехи.  Багровая синева медленно разливалась  по лицу.  Рука с  зажатой иглой
замерла на скафандре...
     В  далеком  уголке потухающего сознания  возникло  тихое, чуть  слышное
жужжание.  Жужжание  приближалось, росло,  превратилось  в  мощное  гудение,
заполнило ревом  шлем  и  уши Горелова  и  вдруг разом,  словно  оборванное,
умолкло.
     Горелов потерял сознание...


        x x x
     Человек говорил на прекрасном английском языке, изысканно вежливо:
     -- Лейтенанту Хасегава  пришлось в этом деле затратить немало усилии, и
мы   выражаем   ему   большую   благодарность   за   столь   удачный   исход
рекогносцировки. Из всех наших гидропланов, ежедневно осматривавших огромные
пространства над океаном, на долю именно его машины выпал успех.
     Один из стоявших вокруг койки сдержанно и почтительно поклонился.
     -- Но и другим вы задали у нас не меньше работы,-- с чуть заметной,  но
благожелательной   улыбкой   на   широком  коричнево-желтом  лице   с  резко
выдающимися, острыми скулами  продолжал говорить человек, сидевший на стуле.
В  его  косо  поставленных  глазах  за большими  роговыми  очками  мимолетно
блеснуло довольство  собой и своими подчиненными.  -- Нужно было извлечь вас
из ваших неприступных, словно заколдованных рыцарских доспехов и вернуть вам
жизнь. Да-да! Именно  вернуть жизнь,  так как все говорило за  то, что вы ее
давно  потеряли. Первое  сделал  наш  электротехник  майор  Ясугуро Айдзава,
которому, правда, вы дали намек, как это сделать. В сжатом кулаке вы держали
медную иглу как раз возле грудного шва на скафандре. А второе сделал наш маг
и  чародей  доктор  Судзуки,  какими-то  чудодейственными  вливаниями  после
двухчасовой  работы ожививший ваше сердце. Я очень рад нашей  новой встрече,
мистер Крок, и тому, что могу предложить вам гостеприимство на моем корабле.
Встреча со  старым другом всегда овеяна ароматом  цветущей вишни,  говорят в
моей  стране. Ваше первое сообщение я  еще вчера послал  по радио в  главный
штаб. А теперь отдыхайте, набирайтесь  сил.  Завтра, если  позволите,  я вас
опять навещу, и мы поговорим о  подробностях  вашего  удивительного подвига.
Позвольте  пожелать вам, мистер Крок,  спокойствия и здоровья,  которое  так
драгоценно для нас.
     Капитан Маэда  встал и  протянул маленькую  руку с желтовато-коричневой
ладонью.
     Со  времени  последнего,   столь  памятного  разговора  с  Гореловым  в
Ленинграде и своего ареста капитан  много потерял в решительности и смелости
обхождения. Морской  атташе  державы,  считавшей  себя  владычицей Востока и
азиатских  морей,  так  "легкомысленно"  давший  себя  захватить с  поличным
советской власти,  был  освобожден  ею  лишь  по  причинам  дипломатического
характера и,  вконец  скомпрометированный  арестом,  немедленно  отозван  на
родину. Командование крейсером, которому  была  поручена связь с Гореловым и
наблюдение за  советской подлодкой, несмотря на важность  этой миссии,  было
явным понижением для капитана Маэда.
     Горелов слабо пожал руку капитану и тихо сказал:
     -- Я бесконечно благодарен вам, капитан...  Я никогда не забуду... имен
моих спасителей --  и летчика лейтенанта Хасегава... и  майора  Айдзава... и
доктора Судзуки... Еще раз благодарю вас. ..
     Капитан Маэда и все сопровождавшие его вышли из корабельного госпиталя.
Горелов откинулся на белоснежную подушку и закрыл глаза.
     С  того момента, как потерявший сознание Горелов был подобран  летчиком
лейтенантом Хасегава  и доставлен на крейсер, он был  окружен исключительным
вниманием и  заботами.  Капитан  Маэда не преувеличивал: нужно  было особое,
необыкновенное  .упорство,  чтобы  добиться  спасения Горелова  при  наличии
препятствий,  казалось  --  непреодолимых.  Но  капитан  Маэда  кое-чего  не
досказал: инструкции главного  штаба недвусмысленно связывали всю дальнейшую
карьеру  капитана  с  отысканием  и  благополучной   доставкой  Горелова.  В
сущности,  жизнь  капитана  оказывалась  таким  образом  связанной с  жизнью
Горелова:  призрак  харакири неотступно следовал за капитаном  все  двадцать
часов,  в  течение которых шла  отчаянная непрерывная борьба за освобождение
Горелова из скафандра и оживление его тела. Капитан Маэда имел все основания
считать майора Айдзава и доктора Судзуки также и своими спасителями.
     Уход  за  Гореловым  был  необыкновенно  внимательный;  доктор  Судзуки
применял самые современные методы для быстрого восстановления сил организма.
На  третий  день  его  пациент мог  уже  без особых  усилий вести длительный
разговор с капитаном Маэда, пришедшим вторично навестить его.
     На этот  раз капитан  явился  в  сопровождении  лишь  одного  человека,
который принес с  собой диктофон, установил его возле койки Горелова и затем
удалился. После  первых изысканных  фраз  с  изъявлением  радости по  поводу
быстрого хода выздоровления Горелова, расспросов  о его  самочувствии, новых
соболезнований по поводу перенесенных им испытаний капитан приступил к делу:
     --  Главный штаб был бы вам очень, признателен, мистер Крок, если бы вы
сообщили нам некоторые сведения о конструкции подводной лодки, на которой вы
находились, ее вооружении, источниках двигательной силы, движителях и вообще
обо всем, что отличает ее от современных подводных лодок обычного типа.
     Горелов, очевидно, ждал этих вопросов. Он быстро ответил:
     --  Простите,  капитан, но все  эти  сведения я передам лично  главному
штабу, как только мы прибудем в порт... Кстати, где мы сейчас находимся?
     Капитан  был,  видимо,   неприятно  удивлен.   С  застывшим   лицам   и
полузакрытыми глазами, он с минуту помолчал и затем тихо произнес:
     Могу заверить  вас,  глубокоуважаемый мистер  Крок,  что  я  действую в
данном случае не из простой любознательности, а именно по поручению главного
штаба.
     --  Очень  сожалею,  капитан,  и  еще раз  прошу у  вас  извинения,  но
некоторые очень важные соображения заставляют меня воздержаться от ответа на
ваши вопросы. Свои сообщения я могу  сделать только  непосредственно, только
лично  главному штабу. И чем скорее я буду доставлен в порт, тем лучше будет
для дела. Именно поэтому я интересуюсь вопросом о движении корабля.
     Капитан опять помолчал.
     --  Вы  вправе поступать,  мистер  Крок,-- ответил  он  наконец,--  как
считаете необходимым. Я  ни в коем случае не позволю  себе настаивать,  если
это  ваше окончательное  решение. Считаю  лишь необходимым довести до вашего
сведения, что это решение, если вы его не измените, причинит штабу некоторые
затруднения.  Я  был  бы  вам  очень  признателен,  если   бы  вы  учли  это
обстоятельство  в   ваших  дальнейших  размышлениях...  Впрочем,--  поспешно
добавил капитан, заметив легкое движение досады  на лице Горелова,-- я опять
повторяю,   что   нисколько   не   настаиваю   и  все  предоставляю   вашему
благожелательному суждению... Что же касается нашего корабля, то в настоящий
момент  он  все  еще  находится  на  том  же  месте,  на  котором  мы  имели
удовольствие принять вас на борт.
     --  Как!  На  том же месте?  -- с удивлением  и  беспокойством  спросил
Горелов, приподнявшись на локте. -- Почему?
     --  По  инструкции  главного штаба, мы  обязаны, приняв  вас  на  борт,
полностью  удостовериться   в  гибели   подлодки.  Мы  должны   иметь  самые
убедительные  доказательства  и  ждали  лишь  вашего выздоровления  и  вашей
помощи, чтобы получить их.
     --  Доказательства?! -- в полном смятении повторил Горелов. -- Какие же
доказательства?  После  взрыва  на  поверхности  океана показались  масляные
пятна,