плохо прыгает. Бим так считает. - Бим с ним и носится, на меня - ноль внимания. - А ты и обиделся. Ой, сиротка... - Думаешь, не обидно? Я как спортсмен сильнее, мне знания тренера необходимы. - Он их слабому отдает. - Помогут они слабому как мертвому припарки... И ведь понимал, что глупость говорит, гадкую глупость, а не мог остановиться, несла его нелегкая: злость подавила разум. И откуда она взялась - чертова злость? Копилась подспудно: злость на неудачи (не идет высота...), злость на Бима (даже не заглянет в спортзал, как будто не существует никакого Радуги). Пустая и вздорная злость - от непривычной усталости, от постоянного нервного напряжения. И подавить бы ее, посмеяться вместе с Дашкой над не слишком ловкой шуткой, забыть... Поздно. - Знаешь, о чем я думаю? Завидует мне Фокин. И Бим завидует, - вскочил, заходил по комнате. - Один - успеху, а другой - тому, что не он этот успех подготовил... - Алик, ты с ума сошел! - закричала Дашка. - Прекрати сейчас же! Ты сам не веришь в то, что говоришь. Не верил. Конечно, не верил... - Не верю? Еще как верю. А если ты Фокина с Бимом жалеешь, не по пути нам с тобой. Сказал и увидел, как наливаются слезами Дашкины синие глаза-блюдца. - Не по пути? И пожалуйста! - резко соскочила с подоконника, оттолкнувшись от него руками, и, видно, задела бидон - непрочно он стоял, сдвинутый к самому краю. Алик так и замер на мгновение с открытым ртом, увидев, как покачнулся тяжелый бидон. Потом рванулся к окну, оттолкнув Дашку, и - не успел. Только упал грудью на подоконник, обреченно смотрел вниз: бидон медленно, как в рапидной съемке, перевернулся в воздухе - только плеснулась по сторонам белая масляная краска из широкого горла - и грохнулся на ящик внизу у стены. И в немую доселе картину нежданно ворвался звук: мерзкий хруст раздавленного стекла. Алик вспомнил: в ящике хранились оконные стекла, с трудом "выбитые" прорабом на складе управления. Вчера утром на планерке он с гордостью сообщил о том бригадирам. Алик тоже был на планерке, слышал. - Что я наделала? - Дашка лежала рядом на подоконнике. Слезы, что грязноватой дорожкой прошлись по ее щекам, мгновенно высохли - от испуга. Алик взял ее за руку, притянул к себе, погладил по волосам - осторожненько. И она опять заплакала - в голос, по-бабьи, прижалась лицом к замасленному комбинезону Алика. Алику было не очень удобно: разводной ключ за поясом больно впился в живот. Но он стоял не шелохнувшись. Забыты все слова, только что сказанные, зачеркнуты напрочь - не было их. И ссоры не было. А был только день, обычный летний день, а посреди дня - двое. Он и она. Как в кино. Ну и, конечно, - разбитое стекло внизу. Этого не зачеркнешь, как ни старайся. Алик нехотя отодвинул Дашку. - Перестань реветь. Подумаешь, стекло. Не человека же ты убила? - Да-а, "поду-умаешь", - всхлипывала Дашка, вытирала грязными ладошками слезы. Скорее - размазывала по щекам. - Что теперь будет? - Ничего не будет. Слушай меня. Я - железный, сама говорила, - и подтолкнул ее к выходу. - Пошли вниз. Там уже хватились. У ящика со стеклом стояла, казалось, вся стройка. Стоял прораб. У него было лицо человека, только что приговоренного к повешению: веревка намылена и спасения нет... Стояли бригадиры, вполголоса переговаривались, соболезнующе поглядывая на приговоренного прораба... Стоял Бим, явно взволнованный. Во всех неполадках на стройке он тайно подозревал своих учеников и панически боялся, что подозрения когда-нибудь оправдаются. До сих пор он ошибался - до сих пор... Стоял Фокин, тяжко задумавшись о собственном будущем. Он работал со стекольщиками, и с завтрашнего дня они как раз собирались приступить к замене расколотых стекол в квартирах. Теперь придется передохнуть... Стояли Торчинский с Гулевых. Этим было просто любопытно знать, как развернутся события: шутка ли - такое ЧП!.. Алик протиснулся сквозь плотную толпу любопытствующих и подошел к прорабу. Громко, чтобы все слышали, сказал: - Моя работа, товарищ прораб. - Не мешай, парень. Не до тебя, - отмахнулся прораб. - Как раз до меня, - настаивал Алик. - Это я сбросил бидон со второго этажа. Тут до прораба дошел наконец смысл слов Алика. Он оторвал взгляд от любезного ему ящика и уставился на школьника, как будто впервые увидел. - Каким образом? - только и спросил, потрясенный откровенным признанием. - Нечаянно. Какой-то идиот оставил его на подоконнике, окно было раскрыто. Я хотел переставить бидон на пол - от греха подальше - и не удержал. - Ты-ы... - прораб глотнул воздух, словно ему его не хватало, хотел добавить что-то крепкое, соленое, но сдержался, только рукой махнул. - Я найду деньги, - быстро сказал Алик. - Я заплачу. - Деньги... - сказал прораб. - При чем здесь они? Ты мне стекло найди. Последний ящик со склада выбил, надо же... Чем теперь окна забивать? Фанерой? - Подождите, стойте! - к месту действия продиралась зареванная Дашка, до которой (далеко стояла, не решалась подойти ближе) только сейчас дошел смысл происходящего. - Это не Алик! Это я толкнула. - Нечаянно? - с издевкой спросил прораб. - Нечаянно. - Тоже переставить на пол хотела? - Нет, я с подоконника спрыгнула, а он упал. - Подоконник? - Да бидон же... - Не слушайте ее, товарищ прораб, - твердо вмешался Алик. - Несет чушь. Дев-чон-ка! - постарался вложить в это слово побольше презрения. - Я свалил и - точка, - и подмигнул Фокину: мол, уведи Дашку. И верный Фокин мгновенно понял друга, схватил плачущую Дашку в охапку, потащил прочь, приговаривая: - А вот мы сейчас умоемся... А вот мы сейчас слезки вытрем... Дашка вырывалась, но Фокин держал крепко. Еще и Гулевых с Торчинским вмешались - помогли Сашке: тоже не дураки, сообразили, что Дашка Алику сейчас - помеха в деле. - Погоди, прораб, - вмешался бригадир слесарей, руководитель практики у Алика. - У смежников на доме третьего дня я видел такой же ящик. А они, как ты знаешь, сдавать дом не собираются. Кумекаешь? Прораб взглянул на бригадира с некой надеждой. - Точно знаешь? - Не знал бы - не лез. - Бери мою машину и - пулей к ним. Проверишь - позвонишь. А с их прорабом я договорюсь, - потер в волнении руки. - Неужто есть спасение? Публика потихоньку расходилась. Прораб строго посмотрел на Алика, сказал: - Хорошо, что честно признался, не струсил. А заплатить, конечно, придется. В конце практики твой заработок подсчитаем и вычтем, что положено. Понял? - Понял, - с облегчением ответил Алик. Он был искренне рад: история заканчивалась благополучно. В том, что у смежников стекло найдется, не сомневался даже прораб: знал, что бригадир впустую не говорит, не обнадеживает. И Алик это давно понял: не первый день с бригадиром трудится. Бим к нему подошел. - Скажи честно, Радуга, взял грех Строгановой на себя? - А если бы и так? - запетушился Алик. - Если так, то неплохо. Мужчина должен быть рыцарем. Что это все стараются Алику объяснить, каким должен быть мужчина? То Пащенко свой взгляд на сей счет доложил, теперь Бим. А Алик, выходит, - копилка: что ни скажут - собирает и в себе суммирует. А Бим - с чего бы? - похлопал его по плечу, бросил, уходя: - Растешь в моих глазах, Радуга. Не по дням - а по часам. Как будто Алику так уж и важно, растет он в глазах Бима или нет. А все-таки приятными показались Алику последние слова педагога. Что за примитивное существо - человек: обычной лести радуется... Потом к Фокину подошел, спросил: - Куда Дашку дел? - Домой отвел. - Брыкалась? - Не то слово. Просто психическая... - Спасибо тебе. - Рады стараться, ваше благородие! И все. Ни слова больше. Старая и крепкая дружба не терпит лишних слов, боится их. Гласит поговорка: сказано - сделано. У Сашки с Аликом - все наоборот: сделано - значит, сказано. Разошлись по рабочим местам: еще целый час до звонка. Алик думал с раскаянием: "Подонок ты, Радуга. Заподозрил друга черт знает в чем, наговорил Дашке с три короба. Выдумал тоже: завидуют тебе... Скорее ты Сашке завидовать должен: это он - настоящий мужик, а ты - истеричная баба..." Таскал на этаж радиаторы центрального отопления, представлял, как позвонит вечером Дашке, что они скажут друг другу. 17 Под городские соревнования отвели Малую спортивную арену в Лужниках. Каков уровень! Поневоле зазнаешься... Наро-оду на трибунах - пропасть! Места бесплатные, погода отличная, зрелище любопытное - отчего же не посетить. Свистят, орут знакомым на поле, едят мороженое. Репродукторы надрываются: "Мы хотим всем рекордам наши звонкие дать имена..." Алик вышел из раздевалки, посмотрел по сторонам, послушал - даже поежился. Привык он бороться один на один с планкой, в пустом школьном зале, куда только нянечка иногда заглянет, скажет: "Еще не отпрыгался, болезненький?" И никого больше. А тут - зрители. Хлеба и зрелищ им подавай. Хлеба они дома поели, а за зрелищами сюда явились. Будет им зрелище. На футбольном поле возле ворот одиноко сидел Пащенко. Алик увидел его, закричал обрадованно: - Валерка! - помчался к нему. Обнялись, похлопали друг друга по спинам - давно не виделись, нынче уже третий день пошел, как Алик к Вешалке домой заезжал, книгу отвозил. - Как самочувствие? - строго спросил Пащенко. - Жалоб нет. - Какие прогнозы? - Думаю всем рекордам дать мое звонкое имя. - "Имя рекорда - Радуга". - Пащенко произнес это и прислушался: как звучит? Звучало красиво. Заметил с сожалением: - Не то что - "Имя рекорда - Пащенко". Скучная у меня фамилия. - Прыгнешь на двести сорок - зазвучит царь-колоколом. - Лучше ростовскими колоколами. Царь-колокол никогда не звонил, если ты помнишь. Алик засмеялся. Опять уел его всезнайка Пащенко. Знал Алик историю самого большого колокола, который так и не удалось повесить в звоннице, знал, да запамятовал. А Пащенко ничего не забывает, тягаться с ним бессмысленно. - Где Леший? Пащенко огляделся по сторонам. - Только что был здесь... Придет, куда денется. Он помнит, что у вас, сэр, сегодня дебют. - И у вас дебют, сэр, - в том же стиле ответствовал Алик. - Куда нам, грешным... Вы, сэр, - премьер, а мы - статисты в вашем спектакле. - Валерочка, не лицедействуй, - опять смеялся Алик, но шутливое замечание Вешалки было ему приятно. "Мания грандиоза", - сказал бы в таком случае отец. Невесть откуда вынырнул Александр Ильич в своем "соревновательном" костюме: синяя куртка и красная водолазка, на шее - секундомер болтается. - Готовы, отцы? - Немного есть, - ответил Алик. - Плохо, - поморщился Леший. - Скромность, конечно, украшает, но злоупотреблять ею не следует. Какой последний результат на тренировке? - Сто девяносто восемь, - ответил Пащенко. - Отлично. А у тебя? - Двести пять, - сказал Алик. Леший даже присвистнул. - Ну, отец, ты дал! Никак, на рекорд мира замахнулся? - Не буду злоупотреблять скромностью. - И правильно. Если не остановишься, годика через три-четыре начнем штурмовать. А пока с осени - оба в мою группу. Возражения есть? Возражений не было. - Кто из сильных сегодня выступает? - спросил Алик. - Советую присмотреться к двоим, - сказал Леший. - Номер семь - Баранов и номер одиннадцать - Файн. - Ты их знаешь? - обратился Алик к Пащенко. - Фаина знаю. Длинный такой, в очках. Стилем "фосбюри" прыгает. - Спиной к цели, - презрительно протянул Алик. - Когда цель не видишь - не так страшно, - пошутил Леший и, посоветовав напоследок: - Бойтесь Фаина, опасный конкурент, - умчался дальше - другим советы раздаривать. Репродуктор потребовал участников соревнований к построению на парад. Построились. Под гремящий металлом марш прошествовали мимо трибун, встали на футбольном поле. Выслушали три кратких речи, вытянулись по стойке "смирно", пока флаг поднимали. Все как в районе, только поторжественнее. Разошлись кто куда. Бегуны - к месту старта. Метатели - к своему бетонному кругу. Прыгуны - в сектор для прыжков. Судей на сей раз за алюминиевым столом было побольше, знакомых среди них что-то не видно. Обеспечено максимальное беспристрастие. У Алика - семнадцатый номер, у Вешалки - третий. - Не повезло, - посетовал Валерка. - Не бери в голову, - утешил его Алик. - Борись не с соперником, а с планкой. Она без номера. Начальная высота - сто шестьдесят сантиметров. Детские игрушки... Никто не сбил планку. Даже вторая попытка никому не понадобилась. Сразу видно: собрались лучшие в городе. Сто шестьдесят пять. Ветерок откуда-то возник, нагонял тучу. - Как бы дождь не полил, - сказал Валерка. Вот когда придется пожалеть о том, что не в шиповках прыгаешь. Размоет сектор, начнут тапочки по грязи елозить - разве прыгнешь? Станешь думать, как бы не упасть... Нет, зря Алик шиповками пренебрег. Говорил ему Александр Ильич: пожалеешь, намаешься в тапочках, не в зале прыгаем. Кто не в зале, а Алик как раз в зале тренируется. Решил: с завтрашнего дня переходит на шипы. Просит у отца деньги, едет в магазин "Динамо" и отоваривается. Хватит кустарничать! А тренировки перенесет на свежий воздух, на площадку в саду. И плевать на малышню: пусть смотрят на "дядю чемпиона", не сглазят... Сто семьдесят на табло. Осмотрелся: борьбу продолжают все, никто не вылетел. Однако новая высота пошла труднехонько. Кому-то три попытки для ее одоления потребовалось, а кому-то и трех не хватило. - Меньше народу - больше кислороду, - пошутил Пащенко, и по неожиданно плоской шутке Алик догадался, что друг волнуется. - Все будет тип-топ, Валера, держи хвост трубой. Самому Алику тревожиться не о чем. Прыжки идут, как отрепетированные. Да они и вправду отрепетированы. Сто семьдесят пять. А занятно Файн прыгает. Разбегается по дуге к планке, взвинчивается в воздух штопором, зависает на долю секунды, прогнувшись, и - взял высоту. С первой попытки. Пижонит: толчковая нога - в шиповке, правая - в одном носке. Алик примерился к высоте, отсчитал шаги до места начала разбега, пошел на планку. Толкнулся сильно, взлетел хорошо, а при переносе тела задел планку коленом, упал на маты вместе с ней. - Толчок слабый, совсем без запаса прыгнул, - сказал Валерка. - Что с тобой, Радуга? Сам-то он высоту одолел, не поскользнулся. - Спасибо за совет, - буркнул Алик, не надевая тренировочный костюм, побежал по полю: двадцать метров вперед, двадцать назад - для разминки. Догадывался: не в толчке дело. Хороший толчок был, как обычно. Не почувствовал тела - вот беда. Соберись, Алик, не расслабляйся... Вторая попытка. Разбег... Толчок... Есть! Пошел на место, недовольный собой. Натянул костюм, сел, ноги вытянул. - Опять запас минимальный, - недоумевал Пащенко. - Силы бережешь? Алик промолчал. Сил он не берег, прыгал "на полную катушку". Что-то не срабатывало в отлаженном механизме прыжка. Что? И откуда-то вдруг появилось волнение, мандраж какой-то. В животе засосало. От голода? Встал, сделал несколько наклонов, приседаний. Вроде отпустило. Пащенко на него с удивлением поглядывал, но в разговор не вступал: захочет Алик - сам заговорит, а пока пусть отмалчивается, если такой стих напал. Тактичный человек Вешалка... Высота - сто восемьдесят. Человек десять в секторе осталось. Пащенко уже первый прыгает. Взял с первой попытки. Красивый у него полет. Все-таки "перекидной" - это вам не "фосбюри-флоп", тут - естественность, легкость, стремительность. А "фосбюри" - придуманный стиль, вымученный. Файн так не считает. Берет высоту "вымученным" стилем с первой попытки. Алик еще раз разбег проверил: двенадцать с половиной шагов - точно. Когда он прыгал, не видел никого, даже трибун не слыхал - начисто выключался. Но в голове словно контролер включился. Следил за тем, как Алик бежал, даже шаги подсчитывал, учел силу толчка, положение тела при взлете. И, как бесстрастный свидетель, отметил холодное прикосновение планки к левому колену. Сбил! Сороконожку спросили: с какой ноги ты начинаешь идти? Сороконожка задумалась, принялась считать, перебирать варианты и... не сумела шагнуть. Она не знала, с какой ноги начинать. Алик сейчас напоминал себе эту сороконожку. Просчитывает, как бежит, как летит, а в результате - фиг с маслом. Отключить бы проклятого контролера, не думать ни о чем - только прыгать. Автоматически, запрограммированно... И все же: где ошибка? Что-то не получается при переходе через планку... Не скоординированы движения. Как? Маховая нога идет над планкой... Здесь все в порядке. Дальше - таз и толчковая нога. Вот где ошибка! Не успевает вытащить ногу. Надо резче... Но во время прыжка - не думать о нем. Приказал себе: слышишь? Не думать! Легко сказать - не думать. Пошел на вторую попытку, сконцентрировал внимание только на планке. Вон она - тоненькая, матовая, легкая. А если представить себе, что нет ее вовсе? Прыгай для собственного удовольствия и - повыше... Нет, есть планка, лежит она на крошках кронштейнах, чуть подрагивает... Взял высоту. Но как тяжко идет дело! И вроде спал нормально, никаких волнений не наблюдалось, с Дашкой не ссорился, с родителями - мир и благолепие... Перетренировался? А Валерка Пащенко уже впереди Алика - по попыткам. И летающий Файн впереди. А у Баранова тоже два завала имеются. Остальные участники - подальше, отстали. Сколько остальных? Раз, два, три... Пятеро. Алик - шестой. Высота - сто восемьдесят пять. Еще вчера - тренировочная высотка. Как сегодня будет? Пащенко... Зачастил ногами-ножницами, рыжие кудри - в разные стороны под ветром, толчок... Молодец, Валерочка! Чистым идет, все рубежи - без осечек. Очередь Алика. - Отец, толкайся на полстопы ближе к планке. Обернулся. Александр Ильич стоит, лицо сердитое... Не оправдывает ваш талантливый ученик надежд... А совет испробуем. На полстопы ближе - значит, отсюда. Вернулся к началу разбега, сосредоточился. - Резче разбег! Это уже в спину крикнул Леший. И Алик припустился к планке, оттолкнулся, перелетел через нее и, видно, задел напоследок: закачалась она, одним концом даже запрыгала на полке. Удержится?.. Удержалась. Алик полежал секундочку на теплых матах, успокаиваясь. Что ж, вторая попытка на сей раз отменяется. Может, пошло дело, вырвался из заколдованного круга? Будем надеяться... Вернулся, молча посмотрел на Александра Ильича: как, мол? Тот сердит по-прежнему. - Облизываешь планку. Силы где? Шлялся по ночам? - Спал дома. - Так я тебе и поверю... Такое ощущение, что ты потерял прыгучесть. Прыгаешь, как приготовишка... Ушел. Всего хорошего, Александр Ильич. У вас одно ощущение, у Алика другое. Ощущает он, что любите вы одних чемпионов-рекордсменов. Двести пять - такой результат вас устраивает. Сто восемьдесят пять сантиметров - побоку ученика, бездарен он, неперспективен. Обидно... - Распрыгался, наконец? - спросил Пащенко. - Надеюсь. - А может, ты хочешь мне первенство уступить? Спасибо, не приму подарка. Только в день рождения. - А я авансом. - Скорее долг отдаешь. День рождения у меня в апреле был. Посмеялись, и вроде легче стало. И следующая высота уже не казалась Алику неодолимой. Подумаешь - сто девяносто сантиметров. Брали - не промахивались... Между прочим, хваленый Баранов выбыл из соревнований. Пошел отдохнуть. Похоже, еще одна надежда Лешего не оправдала себя. А почему, собственно, еще одна? Алик-то прыгает и сдаваться не собирается. Сто девяносто, говорите? Подать сюда сто девяносто!.. Пошел Пащенко. Раз, два, три - высота наша! - Хорошо, Валера! - Тебе того же, Алик. Спасибо... Разбежался. Толчок... Ах, черт, опять ногу не вытянул вовремя... - Алик, у тебя зад не поспевает за всем прочим. - Чувствую. Прав Пащенко. А почему не поспевает? Не хватает толчка? Сильнее надо? А сильнее вроде некуда... Файн, между прочим, тоже сбил планку. И тоже задом. Хоть слабое, но утешение. Вторая попытка. Разбег... Не получилось. На этот раз Алик сбил планку грудью, даже не допрыгнул до высоты. Пришел страх. Что-то больно сжималось в груди, как перед экзаменом - бывало такое знакомое ощущение! - когда из тридцати билетов пять не успел выучить. И думаешь с замиранием сердца: а вдруг попадется как раз один из пяти? Здесь то же: а вдруг не возьму высоту? Утешал себя: вздор, высота обычная, привычная высота. Но сороконожка уже принялась за отвлекающий внимание подсчет, а страх делал ноги ватными, беспомощными: не то чтобы толкнуться как следует - и разбежаться-то трудно... Короче, не взял высоту. Снова сбил планку, пошел к своему стулу, молча одевался. - Уходишь? - спросил Пащенко. Он понимал, что товарищу сейчас не нужны утешения. Особенно от того, кто счастливо продолжает прыжки, претендует на победу. А ведь все вышло по-пащенковски: подарил ему Алик первенство в счет грядущего дня рождения. Нет, не подарил - в борьбе уступил, с великой неохотой, с душевными муками. Уступил, потому что оказался слабее - он, Радуга, который Пащенко до сих пор за равного соперника не считал!.. - Пойду. Счастливо допрыгать. - Я позвоню. - Ага. Пошел вдоль гаревой беговой дорожки к раздевалкам. Уже ныряя под трибуны, обернулся, увидел: Пащенко преодолел сто девяносто пять сантиметров, бежал от планки, высоко, по-чемпионски, подняв руки. Алик не понимал, почему он, одолевавший на тренировках два метра пять сантиметров, не сумел показать здесь хотя бы близкий результат? Двадцати сантиметров до собственного рекорда не допрыгнул. Почему? Почему? Почему?.. А если... Нет, не может быть! Алик даже головой затряс, как намокший кот. Здесь что-то иное - обычное, спортивное. И все же другого объяснения не было: дар пропал. Без предупреждения, без снисхождения - как и было обещано. Когда Алик нарушил условие? Вроде не было такого - не солгал никому. И вдруг вспомнилось: стройка, комната на втором этаже, бидон с краской, разбитое стекло... Он же обманул прораба, спасая Дашкину честь! Ну и что с того? Главное - обманул, а причины обмана никого не интересуют. Как сказано: "ни намеренно, ни нечаянно, ни по злобе, ни по глупости, ни из жалости, ни из вредности". Но ведь три дня с тех пор прошло, а дар исчез только сегодня. Сегодня ли?.. В Алике боролись двое: один - испуганный, сопротивляющийся, не верящий в беду; другой - холодный, рассудительный, все понимающий. И этот "холодный" знал точно: в последние дни на тренировках Алик в высоту не прыгал. Только - бег, перекладина, физические нагрузки на воздухе. А дар, естественно, исчез как раз в тот момент, когда Алик произнес сакраментальное: "Моя работа, товарищ прораб!" Хотел быть рыцарем? Будь им, на здоровье! Только прыгать-то уже не придется. Ходи по грешной земле, дорогой рыцарь Радуга... И, только подъезжая к дому, сообразил: а как же сто восемьдесят пять сантиметров? Взял он их или нет? Выходит, что взял: дело наяву происходило, при большом скоплении свидетелей. Без всякого дара взял, сам по себе... 18 А ночью Алику снова приснился вещий сон - пятый по счету за такое короткое время. В самом деле, другим за всю жизнь и одного вещего сна не положено, обычные донимают, а пятнадцатилетнему гражданину - сразу целых пять. Да приплюсуйте к тому сеанс телепатии - на уроке по литературе, когда "нечистая сила" общалась с Аликом посредством школьного сочинения. Явный перебор. И тем не менее - пятый сон. Будто послала мама Алика на рынок - картошки купить, редиски, лука зеленого, петрушки, укропа. Помидоров - если недорогие. А Алик двугривенный в кармане заначил - на семечки. Идет он вдоль рядов, выбирает редис покрупнее. У одной тетки хорош, крепок, да мелковат. У другой - крупный, но стриженый - без хвостиков. А Алику редиска в пучках нравится. И вдруг - есть, голубчик. Как раз то, что хотел, что доктор прописал, как говорится. - Почем редиска? - спрашивает. - Пятачок пучок, - слышит в ответ. Удивился: что за цена такая странная? Больно дешево. Посмотрел на торговку - ба, знакомые все лица! - Здрасьте, бабушка. - Здоров, коли не шутишь, - отвечает ему торговка, в которой - как мы уже поняли - Алик признал веселую старушку из трубинского леса, могущественную бабу-ягу, властительницу Щелковского района, а может, и всего Подмосковья. Кто знает?.. - Поговорить надо. - Алик строг и непреклонен. Но и бабка не сопротивляется. - Да я для того и на рынок вышла. - А редиска как же? - удивляется Алик. - Камуфляж, - бросает бабка, - чтоб не заподозрили враги. Алик не выясняет у нее, каких врагов она опасается. Просто спрашивает: - Где побеседуем? - А здесь и побеседуем, - чуть ли не поет бабка. - Ты за барьерчик зайди, сядь на бочечку. Она хоть и сырая, зато крепкая. Алик ныряет под прилавок, ощупывает бочку. - Что там? - Огурчики, - суетится бабка. - Тоже для камуфляжа. - Малосольные? - Они. Никак, хочешь? Любит Алик хрупать малосольным огурцом, трудно отказаться от искушения. - Пожалуй, попробовал бы, - борясь с собой, говорит он и тут же сурово добавляет: - Для камуфляжа, конечно. - Да разве я не понимаю? - Бабка достает огурец - крепкий, лоснящийся от рассола, в мелких пупырышках, а к нему - горбуху черного хлеба. Царская еда! Алик даже забыл, зачем ему баба-яга понадобилась. Но ничего, зато она помнит. - Как соревнования прошли? - интересуется. - Плохо, - отвечает Алик с набитым ртом. А бабка-иезуитка хитренько спрашивает: - Что так? - А вот так. Ваша работа? - Отчасти моя, - серьезно говорит бабка. - Отчасти - коллеги постарались. - Какие коллеги? - Ты с ними знаком. Почтенный джинн Ибрагим Бекович Ибрагим-бек и уважаемый профессор, доктор наук Брыкин. - А вы и Брыкина знаете? - Не имею чести, - поджимает губы баба-яга. - У него другие методы волшбы - современные, научные. И другой круг общения - чисто академический. Чувствовалось, что бабка не одобряет ни научных методов Брыкина, ни его коллег-академиков. Не любит нового, по старинке жить предпочитает. - Чем же я вам помешал? - В голосе Алика слышится неподдельное горе. - Прыгал себе, никому о вас не рассказывал... - А рассказал бы - поверили? - Нет. - То-то и оно. Ты нас, внучонок, сюда не приплетай. Предупреждали тебя: соврешь - прощайся с даром. Предупреждали или нет? - Ну, предупреждали... Что ж я, нарочно соврал? - А то нечаянно? - возмущается баба-яга. - Все продумал, прежде чем на себя напраслину взять. - Так ведь напраслину... - А нам какая разница? Есть факт. - Даже суд не берет в расчет голый факт, всегда рассматривает его в совокупности обстоятельств, - сопротивляется Алик. - А у меня налицо - смягчающие обстоятельства. Баба-яга ловко отрывает от пучка головку редиса, трет ее о рукав телогрейки, кидает в рот, хрустит. Говорит равнодушно: - Обратись в суд. Так, мол, и так, обдурила меня баба-яга, отняла умение прыгать через палку, не вникнув в суть дела. Подойдет? - и хрустит редиской, и хрустит. Прямо как орехи ее лопает. Алик отвечает: - Вы меня не поняли. Я про суд для примера сказал. - И я для примера. Пример на пример - копи опыт, пионер. - Я - комсомолец, - почему-то поправляет Алик. А она и рада поправке. - Тем более. Где твоя комсомольская совесть? Обещал условие блюсти? Обещал. А нарушил - плати. В ее руке, откуда ни возьмись, появляется еще один огурец. Она протягивает его Алику, и он машинально начинает хрустеть - не тише, чем баба-яга редиской. - И потом, чего ты суетишься зазря? - спрашивает она. - Тебе дар просто так отвесили, а ты его зачем-то начал тренировками подкреплять. Наподкреплялся до того, что и без дара выше головы сигаешь. А ведь еще месяц назад не мог. Не мог, внучок? - Не мог. - А сейчас можешь. Ну и прыгай себе на здоровье, Дашке на радость. Тренируйся - "по мастерам" запрыгаешь. Без нашей помощи. - Не запрыгал же... - Да ты, милый, совсем обнаглел. За паршивый месяц Брумелем захотел стать? А вот фиг-то! Вокруг них живет базар, живет своей угодливо-равнодушной жизнью. Вокруг них продают и покупают, разменивают десятки на рубли, а рубли на гривенники. Вокруг них спорят и ссорятся, милуются и ругаются, ликуют и страдают, и никому нет дела до крепкой бабки в телогрейке и валенках и ее внучка-переростка. Но вот кто-то останавливается рядом, щупает бабкину редиску. - Почем овощ? - Обед у меня, - огрызается баба-яга. - Не видишь, любимый внучок мне полдник притаранил. Имею я право на обеденный перерыв, имею или нет? Перепуганный страстным напором покупатель немедленно соглашается, теряется в толпе, а довольная баба-яга обращается к Алику: - Вот что, милый, иди-ка ты домой, отоспись как следует - без сновидений. Забудь о неудаче на этих... состязаниях. Бери поутру свою Дашку распрекрасную, катай ее на речном трамвае, редиской угощай. Отдыхай, в общем. А отдохнув, начинай прыгать. Ведь есть у тебя план, что лесной тренер составил, ведь есть? - Есть. - Осваивай. Под лежачий камень вода не течет. И забудь о вещих снах напрочь. Не будут они тебе больше сниться. Никогда в жизни. Она гладит Алика по волосам заскорузлой, разбитой работой крестьянской рукой. Да и в самом деле, откуда у нее маникюру взяться? Дрова наруби, печь протопи, редиску-картошку прокопай, прополи, корову подои - тяготы. А колдовство - это так, забавка... - А зачем вы мне явились? - недоумевает Алик. - Зачем эти сны? - Глупый, - улыбается баба-яга. - Очень ты своей слабостью в физкультурной науке расстроен был. Помнишь: мщения возжаждал? Ну, решили мы тебе помочь... - Помогли, называется, - саркастически замечает Алик. - Неблагодарная ты скотина, - возмущается баба-яга. - А то не помогли? Работать мы тебя научили, а это - главное. А насчет высоты - не расстраивайся. Что тебе твой Фокин сказывал? Брумель в пятнадцать лет всего на сто семьдесят пять сантиметров прыгал. А ты у нас сто восемьдесят пять запросто убираешь, - помолчала, вспомнила: - Да, кстати: ты Фокина держись, друг он настоящий... Да и рыжий энтот - тоже ничего. Хотя и пижон... Ну, а Дашка - совсем золото. Сколько людей хороших мы тебе подсунули... Поморщившись от неблагозвучного "подсунули", Алик замечает: - Фокина с Дашкой я и раньше знал. - Знал, как же. Знаком был, а не знал. Это, внучок, глаголы са-авсем различные. Ну иди, иди, тебе просыпаться пора. Возьми редисочки в сумку, отсыпь поболе - для камуфляжа... И Алик уходит. Но вспоминает что-то, возвращается. - Бабушка, а почему вас трое было? Неужто кто-то один не справился бы? Скажем, вы... - Почему трое? - вопрос явно поставил бабу-ягу в тупик. Она даже в затылке поскребла - через платок. - Кто его знает... Видать, для таинственности, для пущей наглядности. - Вдруг рассердилась, закричала: - Трое - значит, трое! Три - число волшебное. Три медведя. Три богатыря. Три желания. Три толстяка. Три товарища... А ну, дуй отсюда, пока не сварила! И тут Алик уходит окончательно. И просыпается. 19 Великая сила - привычка. Казалось бы: каникулы, валяйся - не хочу. А проснулся в семь утра. Зарядку сделал. По набережной побегал. Покряхтывая, стоял под холодным душем, вызывая уважение у отца (он еще в постели нежился) и щемящую жалость у матери (она завтрак готовила). Только-только из-за стола встали - звонок в дверь. Лучший друг Фокин явился - не запылился. - Привет! - Здорово. - Что случилось? - А что случилось? - Ты мне невинность не строй, - рассердился Фокин. - Докладывай: почему проиграл? - Знаешь уже? - В "молодежке" информация напечатана. - Что пишут? - Первое место у Пащенко. - Достал из кармана смятую газету, прочитал вслух: - "К сожалению, юный и перспективный спортсмен Александр Радуга, о котором наша газета рассказывала читателям, не сумел показать хорошего результата и не попал в тройку призеров". Почему не попал? Версия имелась, придумывать нечего. Да и врать нынче можно без опаски. - Перетренировался. - Говорил я тебе... Алик не помнил, чтобы Фокин говорил о том, но удобней согласиться, не спорить. - Дураком был, не слушал умных речей. - Теперь слушай. Собирайся - едем в Серебряный бор купаться. - Не-а, - лениво сказал Алик. - Дома останусь, - подумал, еще раз соврал: - Отец просил в бумагах помочь разобраться. - Надолго? - На весь день. (Врать так уж врать.) - Жалко... А может, выберешься? Попозже... - Если только попозже. Скорей бы уходил лучший друг, хотелось побыть одному, подумать кое о чем, а поедешь с Фокиным - разговоров не избежать, всяких бодреньких утешений, восклицаний типа: "Все еще впереди!" - Постарайся, старикашка, будем ждать. Скрылся. Только дверь за ним захлопнулась - телефон трезвонит. Вешалка прорвался. - Привет! - Здорово. - Что случилось? - А что случилось? Сложилось неплохое типовое начало беседы-соболезнования. Но дальше Пащенко ушел от фокинского варианта. - Я тебе вечером звонил, а ты уже спать улегся. - Устал как собака. - Видно было. - Поздравляю тебя с победой. - Надолго ли? Ты к осени совсем озвереешь, на двести десять летать станешь. Как кенгуру. - Кенгуру прыгают в длину, а там другие рекорды. Боб Бимон: восемь метров девяносто сантиметров. Теперь Алик уел Пащенко. Пустячок, а приятно. Хотя кто его знает: Вешалка мог с кенгуру нарочно подставиться - для утешения... - Сдаюсь, эрудит. Двинули в Нескучный сад? Конец разговора - по типовому варианту. - Не могу. Отец просил помочь разобраться в бумагах. - Вечерком увидимся? - Звони... Сострадатели... Что-то Дашка запаздывает, не звонит - пора бы. Она тоже "молодежку" выписывает. А, вот и она, Дарья свет Андреевна... - Алик, что ты делаешь? Ни тебе "здрасьте", ни тебе "что случилось?"... - Говорю с тобой по телефону. - Неостроумно. - Зато факт. - Алик, поехали к нам на дачу, шашлыки будем жарить, в лес пойдем, там лес хороший, светлый, хулиганов нет... Умница Дашка! Ни полсловечка о вчерашних соревнованиях. Чего-чего, а такта ей хватает. - Дашк, не могу я. - Почему? Врать Дашке по шаблону Алик не собирался. - Есть дело. - Какое? Секрет? Ну, какие у Алика от нее секреты? Но говорить не стоило: увяжется с ним, а хотелось побыть одному. - Потом скажу. Вечером. - Тогда я тоже не поеду на дачу. Дома посижу. Дождусь, пока позвонишь. Такой жертвы Алик принять не мог. - Не выдумывай глупостей. Поезжай, тебя родители ждут. А часам к семи вернешься. Сможешь? Обрадовалась: - Конечно, смогу. - Тогда я вас целую. Физкультпривет. Собрал отцовскую сумочку, с недавних пор перешедшую к сыну по наследству, закинул ее за спину. - Ма, к обеду буду. И отправился знакомой дорожкой в школу. Поздоровался с нянечкой, спросил: открыт ли зал? Переоделся в пустой раздевалке. Никто сюда не заглянет. Нянечка информировала: безлюдно в школе. Половина учителей в отпуск разошлись, а остальные - кто не успел уйти - раньше полдня не заявятся: нечего им здесь делать. Притащил из подсобки в зал маты: тяжело, конечно, одному, но посильно. Установил стойки. Высоту определил: сто семьдесят пять сантиметров. На ней вчера впервые споткнулся, с нее и шагать решил. Размялся хорошенько. Отмерил разбег. Пригляделся, где толкаться станет. Пару раз с места на планку замахнулся: вроде руки-ноги шевелятся. Можно начинать. Разбежался, стараясь держать шире шаг, толкнулся в полную силу - шел, как на рекорд. И прошел над планкой - не шелохнулась она. Полежал на матах, улыбался, смотрел на высокий потолок - весь в грязных разводах, как небо в облаках. Лето - время ремонтов. Забелят маляры облака на потолке - смотреть не на что будет. Вскочил, снова разбежался, полез на высоту и... Что за чертовщина: только что одолел планку с привычной легкостью, а сейчас - вот она, лежит рядом на матах. Почему? - Левая нога у тебя, как чужая... Резко вскочил с матов: кто сказал? У стены на низкой скамеечке сидел Бим. Алик уставился на него, спросил глупо: - Откуда вы взялись? - Из двери, - сказал Бим и встал. - Будем прыгать по порядку. Начнем с техники. Она у тебя минимум пять сантиметров съедает. Спусти планку на метр шестьдесят. - Не мало ли? - попытался сопротивляться Алик, но Бим мгновенно пресек сопротивление: - В самый раз. Не до рекордов пока. И не спорить со мной! И Алик покорился Биму. Более того: покорился с непонятной радостью, как будто отдавал свою судьбу в хорошие руки. Как щенка. Только спросил: - Как вы думаете, что-нибудь получится? - Из чего? - не понял Бим. - Ну, из меня... Бим по-прежнему недоумевал: - Ты же прыгал на двести пять сантиметров? - Прыгал... - не объяснять же ему, с чьей помощью прыгал. - А будешь выше. Иначе я на тебя время не тратил бы. И чтоб осенью обставить Пащенко! Не как вчера... - А откуда вы знаете про вчера? - спросил и сам удивился: что ни вопрос - глупость несусветная. А ведь вроде малый - не дурак... - На трибуне сидел, - язвительно сказал Бим. - Ряд двенадцатый, место тридцать второе. Еще вопросы ожидаются? - Нет, - засмеялся Алик. Легко засмеялся, без напряжения. Как будто и не было вчерашнего провала и жизнь начиналась только сейчас - в этом светлом и прохладном школьном зале. - А раз так, начнем помаленьку. И они начали. И тренировались всего полтора часа; больше Бим не разрешил. Сказал: - Хватит надрываться. Нагрузки надо прибавлять постепенно. Придешь завтра в десять ноль-ноль. Идею уяснил? - Уяснил, - ответил Алик. А после обеда закрылся в своей комнатенке и написал стихи. Такие. Один сантиметр - как прелюдия боя. Один сантиметр - и кончается планка. Разбег и... паденье, как плата за плавность Полета. А планка уже под тобою... Трибуны кипят торопливой рекою Под небом, смешно облаками измятым. Один сантиметр остается невзятым. Один сантиметр до чужого рекорда. Так в планах - как с планкой. И в спорах - как в спорте: Без жалости схватка и без сантиментов. Но вдруг не хватает всего сантиметра (Проклятая планка!..) для взятья рекорда. И что остается? Постыдность побега? Беспечность уступки? Покорность расплаты? Нет! Снова упрямо взлетаешь над планкой... Какое желанное слово: победа! Прочитал себе вслух, подумал: неплохо получилось. И главное, с ходу, залпом. Есть, конечно, шероховатости, рифма не везде удалась. Отец скажет: мыслишка - из банальных. Так ведь не для печати писал - для себя. А для него сия банальная мыслишка сейчас - самая важная, самая главная. Кто прыгнет выше Радуги? Да сам Радуга и прыгнет. Сам. Без помощи вещих снов, без мистики, без антинаучной фантастики. А кто не верит - пусть кусает локти: приятного аппетита. На радостях позвонил Дашке. - Ты дома? А я стих написал... - Ой, Алик, прочитай! - Когда? - Немедленно. - Тогда жду тебя во дворе через минуту. - Через полминуты... - повесила трубку. Через полминуты - это он успеет. Сунул в карман листок со стихами, хлопнул дверью - чуть штукатурка не обвалилась. Помчался вниз, перепрыгивая сразу через три ступеньки - все-таки шестой этаж, а не четвертый, у Дашки - преимущество в расстоянии. Бежал - улыбка в поллица. Шуму - на весь подъезд, как только жильцы терпят. Выскочил во двор, а Дашка уже стоит ждет, тоже улыбается. Ох, и счастливый же человек, этот Алик Радуга, позавидовать можно!..