яды борцов за правду? - Мне надоело непрерывно врать, птица. Театр для себя... Если хочешь, я устал. - С каких пор, железный Стасик? - Я не железный. Я гуттаперчевый. Это меня и губит. А так хочется быть железным! Как, знаешь, что? Как мой "жигуленок". - Наташка сказала, что он сильно помят. - Зато он летал, птица. И еще чуть-чуть плавал. - Позавидовал "жигуленку"? - В некоторой степени. - Стасик, ты псих! - Психи - люди вольные, бесконтрольные! Вот выправлю себе справку - и лови меня!.. Да, кстати, ты куда сейчас? - Домой. Потом в театр. У меня "Ковалева из провинции". - Оставь ключик. - Ради бога! Но прости за наглость: как твоя Кошка сочетается с любовью к правде? Это театр для кого? - Ах, птица ты моя мыслящая! Спасибо за информацию к размышлению. Я пораскину тем, что осталось у меня после полета над Москвой. - Что осталось, то сдвинулось, - сказала Ленка вставая. - Ключ будет в почтовом ящике, как всегда. Чао!.. Да, тебя подвезти? - Я теперь пешеход. Или не знала? - Наталья сказала, но я, честно, не очень поверила. Надолго хватит? - Посмотрим, - Стасик все сидел за пластиковым столом, снизу вверх глядел на Ленку хитрым голубым глазом, второй по обыкновению сощурил: утверждал, что так, в полтора глаза, ему собеседник понятнее. И Ленка вдруг спросила: - Стасик, а ты не притворяешься? - В чем? - Да во всем. В пешеходстве, в правдолюбии, в рыцарстве своем малиновом. - Не понял. - А ты подумай. - В голосе Ленки, до того озабоченном, вдруг зазвучала нахальная насмешка, будто что-то поняла Ленка, до чего-то додумалась, до чего-то, никому неведомого, и легко ей стало, легко и весело. - И я подумаю. Еще раз чао! - И постучала каблучками по линолеуму, скрылась в телелабиринте. - Какао, - ответил Стасик в никуда, помолчал, потом серьезно сказал себе: - Я подумаю... Из автомата внизу он позвонил Кошке и договорился встретиться у Ленки в пять часов. Кошка, правда, спросила: - Ты за мной не заедешь? - Не на чем. - Что случилось? - Леденящая душу история. Встретимся - доложу. И отправился, как некогда писали стилисты-новеллисты, утюжить московские улицы. Кто-то умный сказал: литература не может копировать жизнь. Литература отражает ее, но и дополняет; так сказать, реставрируя, обогащает. Придуманное ярче увиденного... Наверно, это верно, простите за идиотский каламбур. Но что делать прозаику, если его герой вдруг попадает в абсолютно банальную ситуацию? Описывать - стыдно, коллеги по жанру упрекнут в отсутствии фантазии. Не описывать - нельзя, поскольку ситуация здорово "работает" на характер героя... Альтернатива ясна: описать, но как можно короче, буквально в несколько абзацев, как недавно, историю с подъемом из воды политовского "жигуля". Было так. Шел Стасик в элегантных - сухих! - мокасинах по Красноармейской улице, засунув руки в тесные карманы вельветовых штанов, расстегнув до пупа рубашонку - по причине африканской жары чуть ли, как и Политов, не сошедшего с ума сентября. Шел он себе, насвистывал мелодийку из репертуара ансамбля "Дюран, Дюран", ни о чем не помышлял - весь в ожидании встречи с Кошкой - и вдруг в районе аптеки узрел двух юных граждан, возможно, тех, кто спрашивал у телеманан совета, как стать актером. Два будущих созидателя общества, похоже, ровесники Ксюхи или чуть помладше, выясняли отношения с девушкой того же возраста, выясняли громко, не обращая внимания на публику, и малоцензурные выражения сильно покоробили поющую в данный момент душу Стасика. Претензии к подруге звучали примерно так: - Что ж ты, трам-та-ра-рам-пам-пам, ушла вчера с этим та-ра-ри-ра-ру-ра-ра, повидла гадкая? И вроде бы даже собирались врезать изменившей подруге в район глаза. А народ шел мимо и делал вид, что эти трое из народа вышли, как поется в старой хорошей песне, и уже не имеют к нему никакого отношения. А посему любое вмешательство извне алогично. А Стасик так не считал. Сегодня. Еще вчера он тоже прошел бы мимо, не задев молодежь отцовским советом, а вернее, даже проехал бы, не заметив конфликта, по причине высокой скорости отечественных легковых автомобилей. Но, повторяем, сегодня его что-то подтолкнуло к компании, и он, вынув на всякий случай руки из тесных карманов вельветовых штанов, сказал именно по-отечески: - Поспокойнее нельзя, сынки? Люди кругом, дети... Вроде он не за девушку беспокоился, вроде он за окружающих детей волновался, за их несформировавшийся лексикон. - Вали отсюда, старый! - на миг обернувшись, бросил Стасику один из ребяточек. И определение "старый" весьма покоробило обидчивого Стасика. Он резко взял парнишек за шиворота ковбойских рубашек - на первый взгляд фирмы "Рэнглер": не слабо одевались мальчики! - рванул на себя и резко сдвинул их крепкие лбы. Лбы стукнулись, как бильярдные шары, издав звонкий костяной звук. Парням, этого не ожидающим, стало больно, и один, извернувшись, ухитрился вмазать Стасику по скуле. Мухи не обидевший Стасик, не любящий вмешиваться в уличные конфликты, наблюдающий жизнь из окна личного авто, вдруг оказался в ее гуще и понял, что там, в гуще, тесно, там иногда даже бьют... И от всей души, до сих пор поющей нечто из репертуара ансамбля "Дюран, Дюран", Стасик рубанул парням ребром ладони по мощным шеям, рубанул по очереди, но практически не задержавшись, а ладошка у Стасика, отметим, была хорошо набита долгими тренировками. Шеи не выдержали... Чтоб не утомлять читателей подробностями уличного боевика, быстренько закруглимся. Невесть откуда взялась желто-синяя машина ПМГ, из оной неторопливо вышли трое в серых... чуть было по традиции не написал "шинелях", но вовремя вспомнил о температуре по Цельсию... рубашках с погонами, Стасик немедленно "слинял", избегая контакта с органами власти по одной причине: мог из-за протокольных подробностей опоздать к Кошке... ...Итак, как герой стихотворения С.Я.Маршака ("ищут пожарные, ищет милиция"), Стасик покинул поле битвы, остался неизвестным и лишь поймал на прощание томный взгляд, многообещающий, зазывный промельк глаз спасенной им незнакомки, которая тоже быстро сбежала с места происшествия: в ее планы явно не входило общение с передвижной милицейской группой, тут они со Стасиком были едины. А скула болела, и, возможно, там намечался кое-какой синячок. Стасик поспешил к Ленке, чтоб посмотреть на себя в зеркало прежде, чем показаться Кошке. Если вы попросите одним словом описать его состояние после... э-э-э... легкой разминки, то можно уверенно ответить: удовлетворительное. Как в смысле физическом, так и в моральном. А проще - Стасик был доволен собой... Синяк на скуле виднелся, но не очень. Юный ковбой вмазал Стасику снизу, и, если не задирать голову, синяка можно и не заметить. Кошка и не заметила, бросилась Стасику на шею, обцеловала, будто и не было позавчерашней размолвки, не было непонятной холодности Стасика - для нее, для Кошки, непонятной, - в ответ на ее вполне объяснимые претензии. Для нее, для Кошки, объяснимые. Совершив целовальный обряд, Кошка уселась в Ленкино рабочее кресло у письменного стола, положила ногу на ногу - зрелище не для слабонервных! - закурила ментоловую сигаретку и спросила: - Так почему ты без машины? Что стряслось? Стасик рассказал. Ни одной подробности не упустил. Особенно напирал на выпадение сознания и наступившие затем необратимые изменения в психике. Это Стасик сам для Кошки диагноз поставил - про необратимые, никто ему, как вы знаете, сие не утверждал. Но раз все кругом, как заведенные, твердят: сошел с ума, спятил, сбрендил, с катушек слез, то любой на месте Стасика сделал бы единственный вывод и поделился бы им с близкой подружкой. - Я абсолютно нормален, - заявил Стасик. Так, впрочем, считают все сумасшедшие. - А вокруг сомневаются. Жена сомневается. Ленка сомневается. Мананка сомневается. - Кто такая Мананка? - подозрительно спросила ревнивая Кошка. Жену она терпела постольку-поскольку, к Ленке относилась в общем-то с симпатией, но еще какие-то конкуренты - это уж чересчур! - Режиссерша на телевидении, - объяснил Стасик. - Что у тебя с ней? - У меня с ней телепередача. - Стасик, когда надо, умел проявлять воловье терпение. - То есть, похоже, _была_ телепередача. Теперь Мананка меня попрет. - За что? - За правду... И Стасик выдал на-гора еще один рассказ, суть коего мы уже знаем. - Бе-едный, - протянула Кошка, аккуратно загасила в керамической пепельнице белый, в розовой помаде, сигаретный фильтр, протянула Стасику две длинные загорелые руки, на тонких запястьях легко звякнули один о другой золотые браслеты. - Иди сюда... Кто устоял бы в подобной ситуации, скажите честно? Кто?! Только исполины духа, могучие укротители плоти, хранители извечных моральных устоев. Стасик не был ни тем, ни другим, ни третьим, но устоял. - Минуточку, - сказал он Кошке и сделал ладонью расхожий знак "стоп": поднял ладонь, отгородившись от Кошкиных притязаний. - Нам надо расставить кое-какие точки над кое-какими "i". - Зачем? - торопливо спросила Кошка, уронив прекрасные руки на еще более прекрасные колени. Ей не хотелось ставить точки, ей хотелось иного, да еще она а-атлично помнила, чем закончился позавчера подобный "синтаксический" процесс. - Не я начал, птица моя скандальная. Мы расстались с тобой, не договорив или, как сказал поэт, "не долюбив, не докурив последней папиросы". - Если Стасик на минуточку становился пошляком, то, значит, он замыслил что-то серьезное и ему требовались какие-то отвлеченные фразы, чтобы не задумываться, чтобы сосредоточиться на главном: - Ты искала ясности, я верно понял? - Стасик, прекрати нудить... Ну что ты нудишь и нудишь? - А чего ты прошлый раз нудила?.. Нет, птица, понудим еще немножко. Понудим на тему нашей нетленной любви. Скажи: ты меня любишь? - Очень, - быстро сказала Кошка. Вероятно, Кошка не слишком врала: она любила Стасика _по-своему_. А что Кошка вкладывала в понятие "любовь", никто объяснить не смог бы, даже она сама. Абстрактным оно для нее было, понятие это вечное и земное. Как бесконечность, например. Все мы знаем, что Вселенная - бесконечна. Знаем точно, верим Эйнштейну на слово, а представить себе бесконечность - плоскую лежачую восьмерочку в Эвклидовом трехмерном пространстве - тут нашего здравого смысла не хватает. Только и остается - верить... Кошка верила в любовь, как в бесконечность: привычно и не задумываясь над глубоким смыслом темного понятия. - Умница, - одобрил Стасик. - И я тебя тоже люблю. Говоря эту фразу, Стасик малость хитрил. Он имел в виду любовь плотскую - раз, любовь к прекрасному - два, любовь к привычке - три, а все вместе, будучи сложенным, вполне укладывалось в классическое признание Стасика. Дешево и сердито. - Так в чем же дело? - опасливо спросила Кошка. Она боялась Стасика, как мадам Грицацуева - бессмертного героя бессмертного романа. Когда Стасик начинал _говорить_, ни к чему хорошему это не приводило. Кошка сие поняла на собственном опыте. Пусть небольшом, но все же... - Дело в следующем, - жестко начал Стасик. - Выслушай меня и запомни. Захочешь - сделай выводы. Сегодняшний сеанс выяснения отношений последний, больше мы ничего выяснять не станем. Просто будем жить, будем встречаться, будем любить друг друга - кто как умеет, - но ничего требовать друг от друга не стоит. Не получится. Я обещал уехать с тобой в Пицунду - не получится. Я обещал встречаться с тобой как минимум через день - не получится. Я обещал выводить тебя "в свет" - не получится... Пойми, я люблю тебя, прости за термин, избирательно: только здесь, у Ленки. За пределами ее квартиры, за дверью моей машины, которой, к слову, у меня теперь нет, ты исчезаешь. Пусть не из памяти, но из жизни. Там я люблю работу, жену, дочь, своих немногочисленных друзей. Там тебя нет. Ты - здесь. И все... Ты хотела ясности - яснее некуда. Не обижайся на прямоту, мне надоело врать. - Стасик! - Кошка прижала к матово просвечивающим щекам тонкие пальцы в фамильных бриллиантах и изумрудах. - Что такое ты говоришь, Стасик? - То, что думаю. - Ты сошел с ума! - Наконец-то, - довольно сказал Стасик. - А я все жду и жду: когда же ты заметишь? Устал даже... - От чего устал? - Не от чего, а почему. Ждать устал. - Кого ждать? Стасик знал по-бабски точную и расчетливую манеру Кошки нелепыми, не к месту, вопросами увести собеседника от опасной темы, заставить его разозлиться на _другое_, забыть о главном. Не на того напала! - Ты мне зубы не заговаривай, птица. Ты мне ответь: поняла меня или еще разок болтануть? Я терпеливый, я могу и еще... - Не надо, - быстро сказала Кошка. - Я все поняла. - А коли так, прекрасно! Стасик, как давеча Кошка, протянул к ней руки, пальцами пошевелил, подманивая, но Кошка резко поднялась, перебросила через плечо крохотную, плетенную из соломки сумочку на бессмысленном длинном ремешке. - Ничего не прекрасно, - зло сказала она. - Ты, видимо, сам не понимаешь, что оскорбил меня, оскорбил глубоко и больно, до глубины души! - Ах, ах, - подбросил дровишек в огонь Стасик. И огонь вспыхнул пожаром. - Дурак! - крикнула Кошка. - Кретин! Ты еще пожалеешь! Не провожай меня! - И бросилась к двери. Там притормозила, добавила: - Я тебе не девка уличная! И ушла. Так дверью саданула, что штукатурка об пол шмякнулась. Здоровый кусок, Ленка вычтет за ремонт. - А с другой стороны, на чем бы я ее проводил? - задумчиво спросил себя Стасик, подходя к окну. По улице внизу бежала Кошка, размахивая рукой проезжающему частнику-"волгарю", калымщику и хапуге. "Волгарь" притормозил и увез Кошку, чтобы заработать не учтенный финорганами рубль. Странно, но Стасик не чувствовал ни огорчения, ни тем более раскаяния. Если уж говорить о каких-то его чувствах, то надо упомянуть облегчение. Будто камень с души свалился. И, следуя Кошкиной логике, глубоко ранил ее душу. Закон сохранения вещества. Или закон сообщающихся сосудов. Одно из двух... Но пора идти домой. Пешком от "Аэропорта" - путь неблизкий. Пока дойдешь, мамуля свое радиоговорение завершит. Ввалился в квартиру, сбросил запыленные ботиночки, прямо в уличном, в любимый свой халатик не переодеваясь, повалился на диван. Устал как собака. Сравнение взято из В.И.Даля, но, считал Стасик, требовало уточнений. Какая собака? Дворовая? Комнатная? Охотничья?.. Стасик устал, как борзой пес, с рассвета до полудня гнавший косого по долинам и по взгорьям. Радиоточка, слышная из кухни, голосом мамули сообщила: "В торжественной обстановке представители лучших бригад стройки уложили первый кубометр бетона в русловую часть плотины". Потом - про тружеников села, потом - про соревнования по спортивному ориентированию, потом - про капризы погоды, милые капризы сентября в разных краях нашей необъятной страны. Мамулина трудовая вахта подходила к концу. В квартире плавала настоянная на дворовой пыли тишина. - Есть кто дома? - громко спросил Стасик. В дверях гостиной неслышно, как кентервильское (или кентерберийское, Стасик точно не помнил) привидение, возникла, материализовалась, телетранспортировалась Ксюха. - Чего тебе? - неуважительно спросило привидение. - Интересуюсь, - нежно объяснил Стасик, ложась на бок, подтягивая под щеку декоративную строчевышитую подушечку, изделие народных умельцев. - Будем ужинать или маму подождем? - Экий ты стал благородный! - с деланным восхищением произнесла Ксюха. - Раньше ты не спрашивал - орал, как оглашенный: "Еды мне, еды!" - Мало ли что раньше было! Раньше вон и погода в необъятной стране стабильно развивалась: летом - лето, зимой - зима. А сейчас? Слыхала, как мамуля по радио волновалась? В Закавказье снег выпал, а в Архангельске загорают. Непорядок... Ты садись, садись, поговори с отцом, родной все-таки, не исключаю - любимый. - Любимый, потому что единственный. Не с кем сравнивать, - сказала Ксюха, усаживаясь напротив дивана в кресло, ноги под себя поджимая, сворачиваясь в клубок, что указывало на недюжинную пластику будущей актрисы, на гибкость членов, удивительную при таком росте. - А хотелось бы сравнить? - Легкая переброска теннисного мячика через сетку, тонкий звон клинков, осторожный обмен ударами в перчатки. - Не отказалась бы. Ради спортивного интереса. - Порол я тебя мало, пока поперек лавки лежала. - Папуля, поезд ушел, я теперь вдоль лавки не умещусь. - И в кого ты такая наглая, птица? - В тебя, в кого еще. - Да, ты права, я бесстрашен и ловок. - Качества, далекие от понятия "наглость", но Стасика сейчас не очень заботила логика беседы. - Знаешь, я сегодня совершил небольшой подвиг. Я спас девушку из лап хулиганов. - Как же тебе удалось?.. Ах да, я забыла, ты у нас теперь пехом топаешь!.. Подробности, папуля, подробности! - Видишь синяк? - Стасик с удовольствием задрал голову и показал небольшой, размером в пятак, кровоподтек. - След коварного удара... - И он в красочных подробностях, в отличие от автора, описал случай на Красноармейской улице, несколько, впрочем, приукрасив и свое поведение, и внешние данные спасенной. Рассказал все и вдруг сообразил: а чего это, интересно, он делал на Красноармейской улице, в дальней дали от учреждений культуры? Вдруг да полюбопытствует Ксюха. Но Ксюха пропустила мимо ушей географические подробности, Ксюху иное заинтересовало. - Папуля, ты и впрямь заново родился! Ты же у нас зря на рожон не лезешь, ты же сам меня учил: неоправданный риск неоправдан, а значит, глуп. Не так ли? - Во-первых, что считать неоправданным риском... Ты ухватила форму, но не поняла суть. Если бы там было двадцать хулиганов с винчестерами, я бы не полез в драку, я бы милицию вызвал - с танками и базуками. Но их было только двое. А с двумя, птица, ты знаешь, я справлюсь походя. Это физическая сторона дела. Теперь о морально-этической. Девушка беззащитна? Факт. Хотя, не исключаю, она чем-то провинилась перед собеседниками, но так оскорблять даму, прилюдно... Фи!.. Тем более, птица, пешеходы - все-все! - шли мимо, старательно делая вид, что ни-че-го не происходит. Мне стало очень противно, очень, и я влез... Теперь Стасик перевернулся на живот и задрал ноги на спинку дивана: гудели они поменьше, вполне активно шевелились. - Ты растешь в моих глазах, папуля, - сказала Ксюха. - С ходу, без репетиций, войти в непоставленную драку - тут необходимо мужество. - Я такой, - скромно согласился Стасик и, сочтя отвлекающую артподготовку законченной, перешел к делу, к тому, собственно, ради чего он и усадил Ксюху напротив, развлекал ее почем зря. - Ну-ка расскажи мне, птица, кто он такой? - Ты о ком? - Ксюха сделала вид, что не поняла. - Не прикидывайся дурочкой. Все-таки ты моя дочь... Я о твоем парне. - Ну и выраженьице: мой парень... - Ксюха даже причмокнула в восхищении, а скорее всего, оттягивала ответ. - Еще скажи: суженый. Стиль ретро. - К сути, птица, к сути. - Кто-кто... Обыкновенный человек. Инженер... - Ты поразительно немногословна! Я буду задавать тебе конкретные вопросы, а ты отвечай сжато и точно. Как на допросе... Профессия? - Механик. - Должность? - Начальник цеха. - Место работы? - АЗЛК. Ну, где "Москвичи" делают. - Знаю, не маленький... Возраст? - Двадцать девять. - И уже начальник цеха? Толково... Родители? - Отец - полковник, мать - домохозяйка. - Знакома? - Удостоена. - Впечатление? - Люди как люди. Жить-то не с ними. - Логично... Жилищные условия? - У родителей или у него? - Конечно, у него! - Однокомнатная в Марьиной Роще. - Не густо. Но близко. Любит? - Говорит... - Не врет? - Надеюсь. - А должна быть уверена! А ты? - Тоже вроде бы... - Как у вас все расплывчато, неконкретно: надеюсь, вроде бы... Решили уведомить государство о своих отношениях? - Не спешим. - Вот и не спешите, никто не подгоняет... Познакомь меня с ним при случае. Но именно при случае - не специально. Лады? - Лады. Вопросов больше нет? - Ксюха, процитирую тебя: жить ему не со мной. Ты выбирала, тебе и отвечать. Согласна? - Папуля, а ты так изменился, так изменился... - Ксюха даже задохнулась от полноты чувств. - Как? - Стасик помог ей, подтолкнул к точному ответу. Но Ксюха "не подтолкнулась". - Как не знаю что! - выдохнула наконец нечто невразумительное. - Небольшой словарный запас - беда для актрисы, - скорбно констатировал Стасик. - Хоть к лучшему изменился? - Похоже на то... Только останься таким, ладно? - Слушай, может, я и вправду... того... изменился? Все кругом - в один голос... Может, каждый человек в сорок лет просто обязан попасть в аварию и перенести кратковременное эпилептиформное расстройство сознания? Ты не согласна? - Я-то согласна. - Тон у Ксюхи стал чуть пожестче, какие-то металлические нотки в нем появились. - Но если это твоя новая роль... - Ксюха, у меня к тебе просьба: быстро пойди к черту, - слабым голосом попросил Стасик. Она нагнулась, чмокнула отца в щеку, потерлась носом о невысокую жесткую щетинку, пробившуюся к вечеру. - А зовут его знаешь как?.. - И, не дожидаясь встречного вопроса, сообщила: - Стасик, вот как! - Легко вскинулась и упорхнула из комнаты в кухню, чем-то там загремела, воду из крана пустила, захлопала дверцами шкафчиков. - Пти-ца... - раздельно выговорил Стасик. Он был явно доволен разговором. - Какая мне разница, как его зовут?.. Это он себе сказал, а не Ксюхе. Ксюха ужин готовила: Наталья вот-вот должна была появиться. Ночь была с ливнями, и трава в росе. Стасик с утра ушел в театр на репетицию "Утиной охоты", за завтраком был по-прежнему нежен и куртуазен. Наталье ручку поцеловал, щечку не обошел, сообщил, что после спектакля - сразу домой, чтоб, значит, ждала и верила сердцу вопреки. От постоянного пещерного страха перед Небывалым, Неведомым, Неизвестным у Натальи все время болела голова. Она приняла очередные две таблетки анальгина, в который раз за минувшие дни позвонила Ленке, проконсультировалась с ней и собралась в поход. У нее вне графика случился отгул: Стасика она ждала к ужину, а днем решила сходить в поликлинику, попасть на прием к психоневрологу, поделиться с ним, с незнакомым, сомнениями, не дожидаясь приезда друга Игоря из города-курорта Сочи. Просто врачу, так сказать, врачу-инкогнито, Наталья не доверилась. У Ленки нашелся знакомый, а у того - еще один, а уж там - некое близко знакомое медсветило, чуть ли не профессор, специалист по пограничным состояниям: то есть по таким, когда клиент еще не псих, но уже - не того... Светило принимало в платной поликлинике на Житной улице. Наталья, не страдающая транспортофобией, добралась туда на метро и, отсидев минут тридцать в стыдливо молчащей очереди, вошла в кабинет. Светило было седовато, интеллигентно на вид, с округлым животом, заметным даже под свободно парящим халатом. - Здравствуйте, - вежливо сказала Наталья. - Я от Ирины Юльевны по поводу мужа. Светило посмотрело в настольный блокнот, нашло там, видимо, Ирину Юльевну и неизвестного мужа, предложило благосклонно: - Присаживайтесь. Ну, и что у вас с мужем? Наталья завела канитель про аварию, про выпадение сознания, про инспектора Спичкина, про врача "Скорой помощи". Светило слушало внимательно - повышенное внимание входит в прямые обязанности психоневролога - и согласно качало головой, время от времени вставляя нечто вроде: - Так-так... Ага... Понятно... Ну-ну... Да-да... Когда Наталья закончила сбивчивый рассказ, светило спросило: - Что же вы хотите?.. Эпилептиформное расстройство сознания - собственно, еще не болезнь... Говоря непрофессионально: расстроилось и настроилось. И может сто лет не расстраиваться, ваш муж напрочь забудет об этом случае. - А последствия? - задала коварный вопрос Наталья. - Есть последствия? - заинтересовалось светило. - Ну-ка, ну-ка... - Он стал совсем другим. - Говорите-говорите. Каким? - Он стал каким-то... вежливым, нежным, благодарит меня все время, ручки целует... - Наталья всхлипнула от жалости к себе и к Стасику, отлично понимая при сем, что светило - в полном недоумении, что оно уже сомневается в ее, Натальином, разуме. В самом деле: приходит к психиатру дура и жалуется, что муж ей "спасибо" говорит и ручки целует. А не повязать ли дуру и не отправить ли ее в соответствующую клинику? - Простите, - нервно сказало светило, - я не очень понимаю: что вас не устраивает в поведении мужа? - Все, все не устраивает! - запричитала Наталья, с ужасом осознавая собственное словесное бессилие. - Раньше занудой был, орал на меня с дочкой, то ему не так, то ему не то, а вот мне звонили, что он на телевидении свое мнение начал высказывать прямо в камеру, а моей подруге и вообще сказал, что ему ужас как врать надоело... - Послушайте себя со стороны, милая моя женщина. - Светило запело вкрадчиво и ласково, просто-таки заворковало, как и следует, наверно, поступать с нервными дамами, которые не ведают, чего хотят: - Вы утверждаете, что в результате кратковременного эпилептиформного расстройства сознания ваш муж приобрел иные, доселе несвойственные ему черты характера. И это вас пугает. Так? - Так. - Но по всему выходит, что характер его изменился к лучшему. Так? - Выходит. - Значит, вы должны радоваться... Припадки не повторяются? - Нет. - Он не буйствует, не бьется головой о стену, не возомнил себя Наполеоном, Цезарем, генералом Брусиловым? - Что вы такое говорите! - возмутилась Наталья. - Он абсолютно нормальный человек. - Видите: вы сами себе противоречите. Вы пришли к психоневрологу в странной надежде, что он поможет психически здоровому человеку. А надо ли? - Поймите меня правильно. - Наталья наконец обрела всегда свойственное ей разумное спокойствие. - Меня волнует не то, что он стал лучше, а то, что он вообще изменился. Ведь все это может быть только началом какой-то болезни. Ведь может, верно? Светило задумалось, вертя в пальцах паркеровскую золотую авторучку, машинально рисуя на рецептурном бланке кружочки, квадратики и пирамидки, что, как слышал автор, тоже не говорит об абсолютном душевном здоровье. - Честно говоря, - осторожно начало светило, - и то минутное выключение сознания, и сама авария не должны были дать никаких изменений в психике. Не должны! - Но дали! - настаивала Наталья. - Это меня и удивляет... Знаете что, я не могу лечить на расстоянии. Приведите ко мне мужа, я с ним побеседую. Если понадобится, мы его положим на недельку в наш институт, всесторонне исследуем, энцефалограммы снимем. Ну, и так далее. И тогда я вам точно скажу, здоров он или нет. - Он не пойдет. - То есть? - опешило светило. - Не захочет. Сам-то он считает себя здоровым и свое поведение - разумным и единственно возможным. - Но сознает, что изменился? - Сознает. Но решил, что раньше жил неправильно. - А теперь правильно? - Теперь - да. - И пусть живет, - заключило светило. - Но он перестал пользоваться транспортом, - бросила Наталья последний козырь. - Он ходит пешком! - Шок, - немедленно отреагировало светило. - Пройдет. Он кто по профессии? - Актер. - А-акте-ер! - протянуло со всепонимающим удивлением светило. - Интересно-о-о!.. А как, простите, фамилия? - Политов. - Станислав Политов? Как же, как же! Хороший актер, популярный. Дочка моя им очень увлечена... - Не только ваша, - мрачно констатировала Наталья. - Да, да, судьба актерская... - посочувствовало светило. - Знаете что? Не обращайте внимания. Актеры - народ особый. Э-э-э... непредсказуемый. Академик Павлов говорил: кончу, мол, опыты на собачках, начну на актерах. Оч-чень восприимчивая публика... А где он сейчас снимается, если не секрет? - "Ариэль", по Беляеву. Фантастика. Летающего человека играет. Главную роль. - Наталья поняла, что светило больше ни в чем ей не поможет, оно уже само спрашивать начало. Поднялась. - Спасибо, доктор. - Не за что, - вполне искренне сказало светило. - Думаю, вы зря беспокоитесь. Но если что - приходите опять. Только с мужем, заочно не лечу... Прямо снизу, из автомата, Наталья позвонила Ленке. - Але, Ленк, это я... Ленк, я была у твоей знаменитости, а он меня выгнал. - Как выгнал? - искренне изумилась Ленка на том конце провода. - Сказал, что не может лечить заочно. Еще сказал, что все случившееся не должно было дать каких-либо последствий. - Так и сказал? - заинтересовалась Ленка. - Так и сказал. - Ладно, Наталья, иди домой. Мы сегодня в одной бодяге играем, я с ним потолкую. - Ой, потолкуй, потолкуй, Ленк! И позвони мне сразу. А то он вон и Ксюхе замуж разрешил выйти. - Как так? - А так. Сказал: живите, только не регистрируйтесь. - Благословил? - Я Ксюху видела, она - в легком шоке. - Ее понять просто: деспот папуля нежданно стал демократом. Чудеса!.. Ладно, чао! - И трубку повесила. Стасик сидел в гримуборной, разгримировался уже, смотрел на себя, умытого, в трехстворчатое зеркало, вполуха слушал скворчащий на стенке динамик: оттуда еле-еле доносилось происходящее на сцене. Спектакль еще не кончился, но Стасика убили в первом акте, и он мог бы в принципе смотаться домой, не выходить на поклон, отговориться перед главрежем недомоганием, тяжкими последствиями ДТП (эта аббревиатура - из протокола: дорожно-транспортное происшествие). Но Ленка, которая доживала в спектакле до прощального взмаха занавеса, просила задержаться: о чем-то ей с ним пошептаться хотелось, о чем-то серьезном и жизненно важном, о чем-то глобальном, как она сама изволила выразиться. Стасик сиднем сидел на продавленном стуле и думал думу о Кошке. Он прикидывал: позвонит она ему завтра, послезавтра или с недельку характер выдержит? А вдруг вообще не позвонит? Вдруг она порвала с ним, со Стасиком, смертельно обиделась, раненая душа ее трепещет и жаждет мщения. И пойдут анонимки в местком, мамуле, главрежу... Стасик подумал так и немедленно устыдился: Кошка - баба умная и, главное, порядочная, нечего на нее напраслину возводить. Нет, позвонит она, конечно, позвонит, куда денется! Но, с другой стороны, Ленка права: как совместить Кошку с новым курсом? Ах, как трудно, как страшно, как невозможно!.. Одернул себя: разахался, как барышня. Ты же мужик, найди выход, придумай компромисс, наконец... Опять компромисс?.. Вот бы друга сейчас, друга верного, который все-все поймет, не станет усмехаться, подзуживать: мол, не выдержишь, старичок, не вытянешь, сломаешься, как твой "жигуленок"... Но нет такого! Нет и быть не может! А Ленка?.. И увидел в зеркале, как она прошла _сквозь_ дверь, бросила автомат в угол, а он чуть задержался над полом, не грохнулся, как ожидал Стасик, а мягко лег на паркет. Ленка стянула с плеч телогрейку, развязала теплый шерстяной платок. Тяжело опустилась на стул - тоже напротив зеркала, вытянула ноги в грубых кирзовых сапогах. - Устала? - спросил Стасик. - Очень, - просто сказала Ленка, провела ладонью по лицу, не заботясь, что грим размажется. А он, странно, не размазался. Как была Ленка партизанкой, так и осталась. Это шло ей - быть партизанкой. Это так по нутру ей было - хоть на вечер почувствовать себя партизанкой. Стасик, не поворачивая головы, видел ее лицо в зеркале - жесткое, словно высеченное из камня. - А ты не устал? - спросила она. - Меня же убили в первом акте, - ответил Стасик. - Я не о том, - жестковато усмехнулась Ленка. - Я о твоей игре. - О какой игре? - В нового Стасика Политова. - Я не новый, Ленка, я тот, которым должен был стать, если бы не... - Продолжай. - Долго перечислять. Если бы не - раз! Если бы не - два. Если бы не - тысяча, сто тысяч, миллион! - А теперь? - А теперь я сам с усам, ни во что не играю. - Для этого надо было упасть в Яузу? - Для этого надо было упасть в Яузу. - А сначала выключить сознание? - А сначала выключить сознание. - И включиться другим? - Другим? Нет, самим собой. - Выходит, без аварии нельзя стать самим собой? - Авария может быть всякой, не обязательно автомобильной. С нами каждый день происходят аварии, только мы не успеваем заметить их, поймать момент. - Чтобы выключить сознание? - А потом включиться вновь. - Это трудно, Стае. - Но ведь вышло... - Зато все считают тебя сумасшедшим. - Плевать! Привыкнут. И будут считать сумасшедшими тех, кто не похож на меня. - Но сейчас тебе трудно... - Нет, Ленка, легко. Никогда так легко не было! Ты веришь: я даже могу летать. - Как Воланд? - Я Ариэль, - почему-то обиделся Стасик. - Летающий человек. Ты что, забыла? - Забыла, - сказала Ленка. - А это обязательно - летать? - Не знаю. Пока не пробовал по-настоящему. В кино - там комбинаторы, "блуждающая маска". Фуфло... А тут - не знаю. Хочешь, попробую? - Хочу, - сказала Ленка. Она встала, тяжко постучала по паркету подкованными каблуками кирзовых сапог, подошла к окну, распахнула его в ночь. Стасик медленно-медленно, словно во сне, поднялся над стулом, повис, чуть покачиваясь от напряжения, потом потянулся выше, уложил в воздухе тело горизонтально земле, прижал к бедрам ладони и вылетел в окно. Сначала, привыкая к незнакомому ощущению полета, он осторожно и плавно сделал длинный круг над Театральной площадью, пронесся мимо окна, за которым, прижавшись щекой к раме, застыла Ленка, помахал ей рукой и вдруг, обретая невероятную свободу, почти не ощущая ставшего невесомым тела, рванулся ввысь, прошел над крышей соседнего дома, чуть не задев телевизионную антенну, и двинул на юго-запад Москвы - туда, где далеко-далеко, за длинной и рваной лентой огней Профсоюзной улицы, светились одинаково ровные кварталы бывшей деревни Ясенево. Он очень быстро долетел до них, гораздо быстрее, чем предполагал, спустился ниже, пошел над крышами на бреющем, увидел дом и двор внизу, где он раньше ставил машину, спланировал до десятого этажа, нашел знакомое окно, мертво повис в воздухе. В комнате горел торшер. В кресле сидела Кошка. Издалека, из темноты, Стасику было плохо видно, но почему-то показалось, что она плакала. - Не плачь, - тихо сказал Стасик, так тихо, что сам не услышал своего голоса. А Кошка услышала. Она подняла маленькую головку на тонкой длинной шее, повернулась к окну, и глаза ее, как два пограничных прожектора, прорезали ночную тьму, пошли шарить по округе, отыскивая того, кто сказал ей: "Не плачь!" Она не успела поймать Стасика в перекрестье своих пронзительно ярких лучей. Он резко взмыл к небу, прошептав-подумав на прощание: - Не бери лишнего в голову. Кошка! Он поднялся так высоко, что почти не видел внизу города, только россыпь огней, как светляки в траве. Мимо, обдав его горячим воздухом, промчался ТУ-154, идущий на посадку в аэропорт Внуково. Стасик догнал его и пристроился на крыле, держась за какой-то выступ, за какую-то закрылку или, может быть, элерон, перевел дыхание: все-таки с непривычки летать тяжко. Но и сидеть было непросто: крыло тряслось и норовило скинуть Стасика. Он мельком взглянул в иллюминатор. В кресле, ткнувшись рыжей бородой в грудь, смотрел сон замечательный психоневролог Игорь, загорелый и отдохнувший во всесоюзной здравнице друг-исцелитель, мамулина тайная надежда, мирно смотрел цветной предпосадочный сон и не ведал, кто за ним наблюдает. Стасик хотел постучать в иллюминатор, но передумал: пусть спит, намаялся на отдыхе, бедолага... Стасик оттолкнулся от крыла и нырнул вниз, стараясь уйти от страшных реактивных струй, от всяких аэродинамических турбулентностей. Это ему удалось. Он нутром чувствовал, где север, где юг, где восток и где запад. Взмахнул руками, как крыльями, взял точный курс на северо-восток, зажмурив глаза, шел в прохладном воздухе, как по сигналу локатора, и скоро-скоро очутился над темным беспросветным пятном, над большим лесным массивом, нырнул вниз, пролетел над крышей-линзой Дворца спорта "Сокольники", поднялся до уровня двенадцатого этажа своего дома - как раз напротив Дворца, присел на алюминиевые перильца балкона. За стеклом увидел Наталью. Наталья стояла у плиты и жарила блинчики. Она брала ложкой из эмалированной миски жидкое белое тесто, выливала его на сковородку аккуратными кругляшами, и они шипели, брызгались маслом и подпрыгивали. Наталья терпеливо ждала Стасика к ужину. Она знала, что блинчики у нее уже получаются хорошо. А на столе стояла ополовиненная Стасиком банка клубничного варенья. - Я скоро буду, мамуля, - опять полусказал-полуподумал Стасик, и Наталья, как и Кошка, тоже услыхала его, замерла на секунду с блином в измаранной мукой ладошке, бросилась к окну - поздно! Стасик летел дальше, и луч теплого света, легко вырвавшийся из окна, еще долго провожал его. Вдруг внизу, на скамейке в парке, Стасик увидел двоих. Тихо, чтоб не спугнуть, слетел к ближайшему дереву, уселся на ветку, спрятался за листвой. На скамейке сидела Ксюха, вжавшись под мышку длинному, довольно-таки красивому парню из этаких отечественных селфмейдменов, современному деловому парнишке, начальнику цеха на АЗЛК, где делают не любимые Стасиком автомобили "Москвич". А вот и он, парнишкин "москвичок", зелененький жучок, стоит тихонько, притаившись в кустах, и пофыркивает глушителем от нетерпения, скребется об асфальт сверхпрочными шинами "металлокорд"... Стасик не стал ничего шептать, просто снялся с дерева и улетел назад, к театру, где еще даже не успели выйти на площадь зрители, где по-прежнему стояла у раскрытого окна Ленка-партизанка и ждала Стасика. Он влетел в окно, изящно и плавно опустился на стул, перевел дыхание. - Ну, как я летал? - спросил горделиво. - Во! Настоящий Ариэль! - Ленка-партизанка показала ему большой палец и спросила: - Всех увидал? - Всех, - кивнул Стасик. - Счастливый, - сказала Ленка. - А я вот летать не умею. - Просто ты еще не поймала своей аварии, - успокоил ее Стасик. - Еще заметишь... - Наверно... Только знаешь, никому об этом не говори. - О том, что я летал? - Нет, об аварии. - Даже тебе? - спросил Стасик. - Даже мне, - сказала Ленка. Сняла со спинки стула телогрейку, надела ее, аккуратно застегнулась, подхватила за ремень тяжелый ППШ. - Ну, чао... - Какао, - ответил Стасик. И Ленка ушла, как пришла, - _сквозь_ дверь. Стасик закрыл лицо руками, сильно нажал на глаза - белые круги пошли перед ними! - а когда отпустил, отнял руки, увидел в зеркале Ленку. Она стояла перед ним в своем точеном костюмчике, в своей воздушной блузочке, в своих туфельках-босоножках с позолоченными цепочками-перепоночками, сорокалетняя женщина-девушка, стояла она так и монотонно приговаривала: - Ста-асик, Ста-асик, Ста-асик... - Ты что бубнишь, птица? - спросил Стасик, постепенно приходя в себя, удивляясь, когда это она успела переодеться. - Я уже целую минуту бубню: Стасик, Стасик. А Стасик спит, как убитый. Устал? Тяжко без машины?.. Ладно, пошли, довезу: такси подано. Я сегодня добрая. - Спасибо, Ленка, но я пешком. - Слушай, оставь на вечер свою замечательную принципиальность. Я никому не скажу, что ты ехал. Просто поговорить надо. Стасик встал, подошел к двери, открыл ее, задержался на пороге. - Не надо, - сказал он. - Ты же сама запретила. - Когда?! - Только что. - Ты что, сумасшедший? - Это уже неоригинально, - грустно сказал Стасик и, не дождавшись ответной реплики, вышел из гримуборной, вниз по лестнице, хлопнул дверью, смешался на площади с толпой зрителей - неузнанный в темноте кумир молодых "каштанок", пошел, торопясь, в родные Сокольники: путь неблизкий, а у мамули блинчики простывают.