Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Серебряный вариант

   -----------------------------------------------------------------------
   Трилогия "Всадники ниоткуда", книга третья
   ("Время против времени" - журнальный вариант).
   "Серебряный вариант". М., Центрполиграф, 1997.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 11 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


        1. СИЛЬВЕРВИЛЛЬ

   За несколько дней  до  нашего  автомобильного  путешествия  я  встретил
приехавшего в гости Дональда  Мартина  и  почти  одновременно  получил  из
Ленинграда письмо от Зернова, в котором он сожалел, что не может  оставить
работу в научно-исследовательском институте и принять участие в поездке  к
Черному морю.
   Вдвоем с Доном  мы  выехали  из  Москвы,  и  уже  через  сутки  спираль
Симферопольского  шоссе,  пробежав  среди  бледно-зеленых   виноградников,
вынесла нас к морю. До  самого  горизонта  оно  было  темно-синим,  как  в
цветном телевизоре,  -  будто  размытая  чуть  влажной  кистью  берлинская
лазурь. Церковь, только что "висевшая" над  нами,  прилепившись  к  скале,
вдруг оказалась сбоку, отороченная кустарником, растущим прямо на камнях.
   - Остановимся? - предлагаю я сидящему рядом Мартину, заметив  крохотную
лужайку между парой приютивших ее разлапистых крымских сосен.
   Мартин, все еще критически относящийся  ко  мне  как  водителю,  охотно
соглашается, и, оставив "Жигули", мы располагаемся тут же,  на  запыленной
траве, у откоса дороги. Достаю боржоми, лимонный сок и  термос  со  льдом,
упакованные в целлофан бутерброды.
   - Красота! - говорит Мартин, оглядываясь.
   Я бросаю взгляд вниз - и застываю с открытым ртом. У  Мартина  выпучены
глаза, словно он увидел чудо. Чудо и есть. Мы  видим  не  зеленые  террасы
виноградников, не асфальтовый серпантин дороги, а плоский песчаный  берег,
вздутые дюны, поросшие невысоким корявым кустарником.
   - Альгарробо, - произносит наконец Мартин. - Как в Перу.
   - Мы не в Перу.
   - А это Крым, по-твоему?
   Нет,  это  не  Крым.  Крымские  пляжи  -   галька.   А   здесь   песок.
Крупнозернистый и красный.  Евпатория?  Не  похоже.  Справа  горы,  только
низкие и волнистые, вроде севастопольских. Однако и Севастополем здесь  не
пахнет.  Город  виден  слева   у   берега,   издали   напоминающий   мазню
абстракционистов: черно-белые мазки, рыжие плеши. Ни высокого  здания,  ни
башенки.
   - Я одного боюсь, Юри, - тихо говорит Мартин. - Очень, очень боюсь.
   Я как будто догадываюсь, но все же спрашиваю:
   - Чего?
   - Мы опять там, Юри.
   - Где?
   - Зря притворяешься. Сам знаешь.
   - Не тот город, - сопротивляюсь я. - И море неизвестно откуда.
   - Город, может быть, и другой. Но ведь  Река  куда-то  впадала?  В  это
море, наверно. Вот у моря и построили. -  Мартин  повертел  головой.  -  И
машины твоей, кстати, нет.
   Машины действительно нет. Ни близко, ни далеко. Мы сидим, поджав  ноги,
на голой песчаной пустоши.
   - То, что машины нет, - к лучшему, - говорит Мартин. - Какие бы авто ни
ходили по здешним дорогам, твои "Жигули" всех удивят.
   - Пешком придется тащиться до города, - вздыхаю я.
   - Миль десять, - уточняет Мартин.
   Унылый пейзаж. Ни души вокруг.
   - Тогда лучше было. Вчетвером веселее.
   - На кой черт понадобилась опять эта метаморфоза?
   Даже спокойный Мартин раздражается. В самом деле, зачем хозяевам  этого
мира понадобился новый эксперимент? Только потому, что мы с Мартином снова
оказались вместе?..
   Нехотя встали, стряхивая песок с джинсов.
   - В таком виде и пойдем?
   - Одежда у нас  вневременная  и  вненациональная  -  штаны  да  рубаха.
Сойдет.
   Идти тяжело. Жара немилосердная. Сквозь серые  облака  палит  невидимое
солнце. Духота сильнее, чем в Крыму, и духота влажная, как в парной бане.
   Первый же человек, которого мы встречаем на протоптанной  по  песчаному
побережью дорожке, одет не лучше нас: в  рыжей  рубахе  и  неопределенного
цвета пыльных штанах, заправленных в грубые, зашнурованные до икр ботинки.
Наши джинсы не привлекают его внимания. Он, лениво покуривая вполне земную
сигарку, скрученную из табачного листа, сидит под желтым большим зонтом  у
столика с нехитрой снедью, прикрытой грязной прозрачной  сеткой.  Под  ней
пирожки с неведомой начинкой, что-то  похожее  на  овечий  сыр  и  колбаса
подозрительного оттенка, над которой кружатся  тоже  вполне  земные  мухи.
Сбоку на столе - открытая коробка, где видны мелкие медные монеты.
   - Почем пирожки? - спрашивает Мартин.
   - С ума сошел, - говорю я, - неужели будешь есть эту дрянь?
   - Почему дрянь? - обижается  продавец.  -  Пирожки  свежие,  со  свиной
тушенкой.
   Разговор, как и ранее в "раю без памяти", ведется на английском  языке,
который я знаю лучше, чем Мартин русский.
   - Я спрашиваю, почем? - повторяет Мартин.
   - Пять сантимов, как и везде, - отвечает продавец.
   Я с ужасом соображаю, что никаких сантимов у нас нет  и  взять  их  нам
неоткуда, но Мартин небрежным жестом как ни в чем  не  бывало  бросает  на
стол советский полтинник.
   - Двадцать пять  франков!  -  восклицает  продавец  и,  не  разглядывая
монету, прячет ее в ящик стола. - Берите пирожки, джентльмены, а я  сейчас
дам вам сдачу.
   Он достает из стола кулек с серебром  и  медяками,  отсчитывает  горсть
монет, похожих на пятиалтынные, гривенники и пятаки, и кланяется  чуть  ли
не в пояс.
   Я с опаской поглядываю на него.
   - Пошли скорее, пока он не разглядел твоих "франков".
   - Мне почему-то кажется, что он удовлетворился размером и весом монеты.
   - Откуда у тебя оказался полтинник?
   - У меня их еще два. Получил в московских кассах. Почти семьдесят  пять
франков - считай, что мы богачи.
   - А вдруг влипнем?
   - Кое-какая мелочь у нас уже есть. Судя по сдаче, у них должно быть сто
сантимов во франке.
   - Что-то не похоже на прежнее время. И счет другой, и монеты другие.
   Нас обогнали два велосипедиста в коротких штанах и чулках  до  колен  и
несколько верховых в широкополых фетровых шляпах, какие я видел у  ковбоев
в американских вестернах. На грубые башмаки были  надеты  шпоры  с  острым
колесиком.
   Облака уже рассеялись, и солнце палит все сильнее. Мы входим  в  город.
Он чем-то  похож  на  придорожные  американские  города.  Одноэтажные,  то
каменные, то обшитые досками здания. На некоторых - деревянные  или  грубо
намалеванные изображения булок и  бубликов,  шляп  и  ботинок,  бутылок  с
винными этикетками. Никаких тротуаров и мостовых на  окраинах,  выложенные
камнем тихие переулочки там, где дома  побогаче,  церкви  с  распятием  на
паперти и салуны с крытым широким  крыльцом.  По  улице  навстречу  мчатся
желтые пылевые вихри, из них вырастают  верховые,  запряженные  парой  или
четверкой  лошадей  экипажи,  напоминающие  старинные  ландо   и   фиакры,
велосипедисты, рикши.
   Пешеходов почти не видно. На крылечках  под  вывесками  сидят  старики,
провожающие нас любопытными взглядами. Иногда  оборачиваются  и  пассажиры
открытых фиакров.
   - Почему они так смотрят? - удивляется Мартин.
   - Как смотрят?
   - Как тот продавец, когда мы подошли.
   - Не догадываюсь...
   - Может, здесь не ходят без шляп?
   - Что за вздор.
   - Вздор не вздор, а купить будет нелишне. Да и с  торговцем  поговорим.
Вон шляпа из бересты над дверью лавки.
   Мы входим. Старик продавец с клочками седины в бороде встречает  нас  у
прилавка. Над прилавком на крючках висят шляпы разных фасонов.  Есть  даже
цилиндры - серые, черные и лиловые.
   - Пару шляп, - говорит Мартин.
   Продавец критически оглядывает наши пропыленные штаны и рубахи.
   - Ношеных или новых? - спрашивает он и зевает.
   Пожалуй, при наших капиталах лучше приобрести ношеные.
   - Полтора франка за пару, - лениво говорит продавец.  -  А  вы,  должно
быть, не здешние, новички в Сильвервилле?
   Итак, город называется Сильвервиллем. Что-то новенькое. Да и там ли мы,
куда забросило нас прошлым летом? Я решаюсь "прощупать" аборигена.
   - Путешествуем, - поясняю я. - Пешком, на пари. -  И  тут  же  пугаюсь:
вдруг он не знает,  что  такое  пари.  Но  продавец  не  удивляется,  и  я
продолжаю: - А у вас в городе мы действительно новички. Шумно здесь...
   - Порт, - подтверждает продавец, - с тремя причалами. Один  для  речных
пароходов из Вудвилля - откуда до Города по железной дороге рукой  подать,
два других для рыбацких баркасов и шхун - рыбу привозят.  Ее  здесь  уйма.
Тут же и засолка, и копчение, и погрузка. Конечно, это - не  Город.  Город
один - столица. А Сильвервилль  лучше  назвать  городком.  Ну  а  Ойлер  и
Вудвилль - городишками.
   - Ойлер - это на востоке? - интересуется Мартин.
   - На побережье к  северу.  Жилье  нефтяников  и  газовщиков.  Оттуда  -
газопровод и железная дорога к Городу. А в самый Ойлер лучше и не заходить
- нефтеперегонная фабрика, жирные черные лужи. Вонь как на помойке.
   Мы платим полтора франка за грязные соломенные шляпы  типа  сомбреро  и
покидаем этот пока единственный источник  информации  о  мире,  в  котором
неизвестно как и долго ли будем жить.
   Улица круто сбегает к морю.  Видны  рыбацкие  парусники  у  причалов  и
высокая дамба, отделяющая  от  залива  устье  Реки.  Пыли  здесь  немного,
морской ветер гонит ее вверх по улице, где за спиной у нас все еще дымятся
песчаные вихри. Почва влажнее, к  тому  же  укатана  экипажами  и  прибита
сотнями лошадиных подков. Лошадей больше, чем жмущихся к стенкам прохожих.
Одеты встречные по-разному:  парни  в  замасленных  штанах  и  куртках,  в
стоптанных туфлях или босые,  а  кто  в  знакомых  уже  высоких,  до  икр,
башмаках; девчонки с  голыми  коленками,  с  отрезанными  или  оборванными
подолами; католические священники в длинных черных  сутанах,  кое  у  кого
подвязанных грубой пеньковой веревкой. Попадаются  и  другие  -  почище  и
побогаче, главным образом в экипажах, с достоинством выезжающие  из  тихих
замощенных переулков:  мужчины  в  цветных  сюртуках  и  узких  брюках  со
штрипками, дамы в длинных, до туфель,  платьях,  кружевных  или  шелковых,
отделанных бледно окрашенными кремовыми, розовыми и голубыми лентами.
   На улицах торгуют пирогами и подозрительно мутной  -  должно  быть,  от
сушеных яблок - водой.
   Ничего не понимаю. Где мы? В какой стране, в каком веке?
   - А может быть, здесь время идет не вперед, а назад? - говорит Мартин.
   - Остришь?
   - Пытаюсь.  Но  объяснение  все-таки  есть.  Мы  вот  с  тобой  коротко
подстрижены, а ведь у нас уже многие стригутся как средневековые пажи.  Ты
уверен, что года через два не будут носить цветных  париков?  Женщины  уже
носят. Клеш возродился через полсотни лет, возродятся и штрипки. Кстати, и
на Земле цилиндр еще из моды не вышел, и не только  черный.  Англичане  на
скачки до сих пор приходят в серых цилиндрах. Здешних, может быть, тоже на
старину потянуло. А что касается ребят  в  грязных  штанах  и  широкополых
шляпах, то вспомни - у американских ковбоев и фермеров мода уже сто лет не
меняется. Почему же у этих должно быть иначе, если  они  здесь  с  лошади,
наверное, только пообедать слезают?
   Мы медленно идем по  набережной  мимо  рыбацких  баркасов.  Грузчики  в
мешковине, с деревянными крючьями на спине, перетаскивают на берег ящики с
рыбой. На другом причале у парусного грузового суденышка такие же грузчики
один за другим волокут мешки не то с зерном, не то с  солью.  За  каменной
оградой у речного причала прошлый век предстает перед  нами  в  еще  более
характерном обличье. К причалу, видимо, только что пришвартовался  большой
марктвеновский пароход с двумя огромными колесами  по  бокам.  Надпись  на
круглой корме гласит: "ГЕКЛЬБЕРРИ ФИНН".
   Я уже совсем ничего не понимаю.
   - Тут и понимать нечего, - приходит на помощь Мартин.  -  Смоделировали
они Сэнд-Сити? Смоделировали. Была в Сэнд-Сити книжная лавка? Была. Была в
ней марк-твеновская книжка? Тоже была.  Наверняка.  Вот  тебе  и  название
парохода. Скажешь: такие только в девятнадцатом веке по Миссисипи  ходили?
А какие здесь  построишь?  Для  "Квин  Мэри"  индустриальная  база  нужна.
Современные верфи.
   Пытаюсь возражать:
   - У них же Би-центр был. Тоже, наверное, помнишь. Там не только  речной
- космический корабль построить можно.
   - Ты уверен, что Би-центр уцелел?
   Я ни в чем не уверен. Может быть, здесь уже нет ни Би-центра, ни других
чудес. Может быть, оставленный без опеки,  этот  мирок  жил  и  развивался
по-своему и еще не родил ни своих Эдисонов, ни своих Туполевых.
   Но гадать не приходится. К нам подходит  мужчина  в  синей  замурзанной
куртке  и  в  соломенной  шляпе.  Он  давно  стоял  поодаль,  наблюдая  за
грузчиками и приглядываясь исподтишка к нам.
   - Видно, не здешние? - повторяет он вопрос продавца шляп.  -  Откуда  к
нам - из Ойлера или Вудвилля?
   - Из Города, - отвечает с достоинством Мартин.
   - Работы в Городе не хватает?
   - Скучно в одном месте.
   - Могу на погрузку поставить. Крючья  получите,  -  говорит  человек  в
синей куртке.
   - А платить сколько будете?
   - Как всюду. По пятьдесят сантимов в час. За день работы пять франков.
   - Что грузить? - интересуется Мартин.
   - Может, рыбу,  может,  пшеницу.  На  серебро  не  поставлю.  Слитки  с
рудников полицейские сами погрузят.
   - Почему такой почет серебру? - смеется Мартин.
   Человек в синей куртке сердито хмурится.
   - "Почет серебру"! - укоризненно  повторяет  он.  -  Самый  драгоценный
металл. Украдешь слиток - в цилиндре будешь ходить.
   Ходить в  цилиндрах  мы  не  собираемся,  красть  слитки  тоже.  Потому
соглашаемся на пять франков  в  день.  Надо  где-нибудь  добывать  деньги:
полтинники, оставшиеся у Мартина, могут в  конце  концов  навлечь  на  нас
неприятности.
   - А где здесь ночевку найти? - спрашивает Мартин.
   - У старины Вильсона в  ресторации  "Веселый  петух"  есть  номера  для
постояльцев. Два шага отсюда, - говорит человек в синей куртке, несомненно
довольный. - Скажите, что Фляшон прислал. И ночевка и  выпивка  обеспечены
даже в кредит, если я поручился. Не задерживайтесь,  ребята:  пока  народу
там кот наплакал. - Он пожимает нам руки большой, как  лопата,  мозолистой
лапой бывшего грузчика и удаляется не оглядываясь.



        2. "ВЕСЕЛЫЙ ПЕТУХ"

   Ресторацию мы находим действительно в двух шагах на главной улице.  Над
широким крыльцом висит петух, вычеканенный из  меди,  тускло-золотистый  в
лучах солнца. На крыльце лежат два детины, лица у них прикрыты ковбойскими
шляпами. Их можно принять за мертвецов, но они только мертвецки пьяны.  Мы
осторожно обходим лежащих и, толкнув дверь, попадаем в длинный  полутемный
зал. Здесь полтора десятка столиков и стойка, обитая жестью.  Столы  почти
все пусты, за исключением двух-трех, за  которыми  сидят  парни,  обросшие
колючей щетиной или уже отрастившие лохматые бороды, и пьют что-то  темное
- виски или пиво. На нас они не обращают  никакого  внимания.  Мы  на  них
тоже. Не спеша подходим к стойке, где протирает бокалы далеким от  чистоты
полотенцем лысый старик с недобрыми глазами.
   - Два виски, - говорит  Мартин,  небрежно  бросая  на  жестяную  стойку
монетку в двадцать сантимов.
   - Два виски требуешь, так и плати вдвое, - отвечает старик.
   Мартин добавляет еще одну монетку. Так мы учимся здешнему счету.
   - А как насчет ночлега, папаша? - спрашиваю я.
   Старик долго глядит на нас, как бы оценивая нашу кредитоспособность.
   - Есть комната с кроватью, - шепелявит он. - Больше трех человек лежать
в кровати не разрешается.
   - Нас только двое.
   - Все одно - три франка, и деньги вперед.
   - Мы от Фляшона, папаша.
   Старик добреет, даже улыбается, открывая беззубые десны.
   - Значит, завтра с утра на погрузку? Пароход пришел из Вудвилля,  знаю.
Что ж, можно подождать до расчета с Фляшоном. Ужинать будете?
   Ужинаем молча, хотя поговорить есть о чем. Что мы знаем  о  мире,  куда
забросила нас судьба? Что пирожок стоит пять сантимов, а полбокала виски с
теплым лимонадом - двадцать? Что за десять часов работы мы получим по пять
франков, из которых три нужно отдать за квартиру? Да и вообще,  что  можно
узнать об окружающем тебя мире, если целый день таскать на спине  мешки  с
зерном или углем, а ночью спать без просыпа на гнилой соломе?
   -  Хорошо  бы  уехать  отсюда  на  этом  марктвеновском  пароходике,  -
рассуждает вслух Мартин. - Интересно, сколько стоит билет до Вудвилля?
   - Посчитай еще железную дорогу от Вудвилля до Города.
   - Ты думаешь все-таки добраться до Города?
   - Не век же торчать в Сильвервилле.
   - А кого мы будем искать в Городе? - вздыхает Мартин. - Может, кто  жив
остался?
   Утром мы находим Фляшона там, где видели его вчера.  Он  по-приятельски
подмигивает нам, и минут через пять мы получаем всю экипировку грузчика  -
мешок из дерюги с дырками для головы и рук и пару  деревянных  крючьев  на
спину.
   - Ну а теперь на речной причал. Сейчас начнется погрузка,  -  командует
Фляшон. Ни имен наших, ни фамилий  он  не  записывает:  должно  быть,  при
расчете это не имеет значения.
   Мы становимся в цепь грузчиков к длинным штабелям мешков с пшеницей.  В
каждом мешке не меньше сорока килограммов.  С  трудом  взваливаем  его  на
спину, помогая друг  другу.  Так  же  делают  и  соседи.  Потом  движемся,
согнувшись, по деревянным сходням к трюму на нижней палубе парохода.  Трюм
неглубок. Мешки складываем внизу под наблюдением кого-то  из  команды.  Не
слышно ни шуток, ни смеха, ни ругани - все работают молча, только  кряхтят
и тяжело дышат. Мартину, идущему впереди, легче, чем мне, - он сильнее,  а
я через час начинаю задыхаться, нет сил взвалить мешок на крючья,  вот-вот
упаду. Сзади советуют дружески: "Обожди чуток, пропусти цепь,  отдохни.  С
непривычки всегда трудно, потом втянешься". Но я  понимаю,  что  лучше  не
будет, десять часов не вытяну.
   Через два часа, когда объявляют перекур, валюсь  на  мешки  полутрупом.
Наши соседи. Пит и Луи, угощают нас самодельными, скрученными из табачного
листа сигарами. Оба они студенты из  Города,  приехали  сюда  на  каникулы
подработать. Живут в порту у сторожа, где платят вдвое меньше,  чем  мы  у
Вильсона. Ухитряемся откладывать по три франка в день, сейчас уже накопили
по шесть десять на брата. Они рассказывают, что в первые два дня  чуть  не
загнулись, даже пяти часов не вынесли, только по два франка и получили. Не
надо слишком сгибаться, - советует Луи, - пусть груз ложится  на  плечи  и
крючья. Я следую его совету, и мне чуть легче.  До  второго  перекура  еле
держусь, но мешок уже с ног не валит. Утираем пот и обмениваемся  улыбками
с Луи и Питом.
   - Выдержали?
   - Как видите.
   - Я говорил: не сгибайтесь. Мешок не так прижимает.
   - Зато память отшибло.
   Луи не понимает.
   - А что забыл?
   - Все. И год, и месяц, и день. Помоги вспомнить.
   - Серьезно?
   - Вполне серьезно. Подскажи.
   - Год шестьдесят первый. Четырнадцатое июля. Пятница. Неужели забыл?
   - Смешно, правда? Даже имя забыл. Только сейчас и вспомнил. Я Жорж Ано,
а он, - я указываю на Мартина, - Дональд Мартин или просто Дон.
   - А мы - Луи Ренье и Пит Селби. Кончаем политехничку.
   Все время молчавший Пит кивком подтверждает слова товарища.
   - Ты немой? - шучу я.
   - Все здесь так думают. Просто болтовни не люблю. А вы неплохие ребята.
Даже расставаться жаль.
   - Почему расставаться?
   - В воскресенье уезжаем, - поясняет Луи. -  На  "Гекльберри  Финне".  В
Городе к выборам работа найдется.
   Я не успел спросить, что за выборы, как Луи продолжил:
   - Разыщите нас - поможем. Найти  легче  легкого.  Американский  сектор,
Сэнд-стрит, общежитие политехнички. А сейчас к мешкам:  Фляшон  уже  машет
руками.
   Передышка окончена. Снова мешки тяжело пригибают к земле, ломит  плечи,
трудно дышать. Часа два, может, еще выдержим, но больше не вытянем. Фляшон
сам  отправляет  нас  восвояси:  "На  сегодня  хватит,  иначе  завтра   не
встанете". И платит каждому по три франка. Мартин  угрюмо  молчит,  а  мне
даже весело: на целый франк в первый же день Пита и Луи переплюнули.
   Вечером   расплачиваемся   с   Вильсоном,   мгновенно   подобревшим   и
расплывшимся в улыбке. Даже лысина его, кажется, сияет ярче. Нас заботливо
приглашают к столу и  вместо  холодных  котлет  подают  жаркое  из  свиной
тушенки с бобами. "По заказчикам и заказ", - повторяет хозяин.  Но  мне  и
такого изобилия мало: надо восстанавливать силы, и я тут же заказываю  еще
одну порцию жаркого и пива.
   - Жаль только, что Луи и Пит уезжают, - говорю  я.  -  Теряем  надежный
источник информации.
   - И надежных друзей, - добавляет Мартин.
   Ресторация  постепенно  заполняется,  вскоре  все  столы  уже   заняты.
Портовики и матросы в тельняшках, усатые парни в соломенных, как и у  нас,
сомбреро, фермеры в грязных широкополых шляпах, женщины с белыми от густой
пудры лицами. Из соседней комнаты доносится стук бильярдных шаров,  чей-то
смех и возгласы: "Пять", "Десять", "Плюс десять", "Отвечаю".  Похоже,  там
идет игра.
   Мартин лениво встает.
   - Подожди минутку. Пойду взгляну.
   Третий стул за нашим столом пуст, к нему подходит худощавый человек лет
сорока в синем сюртуке и цилиндре, с вьющейся бородкой, как у  голландских
матросов.
   - Место свободно? - спрашивает он.
   Я равнодушно киваю, не замечая,  что  все  кругом  за  столиками  сняли
шляпы.
   - Вы, наверно, новичок в Сильвервилле? - Незнакомец садится напротив.
   - Допустим, - отвечаю я.
   - И меня, конечно, не знаете?
   - Нет.
   - Тогда прошу вас не удивляться тому, что сейчас последует.
   Хозяин не успевает подать ему бутылку пива, как раздается выстрел и мое
простреленное сомбреро слетает на пол. Стрелял верзила с нависшей  на  лоб
челкой, сидящий метрах в пяти от меня. Я подымаю с  пола  шляпу  и  говорю
соседу:
   - Ну и нравы у вас в Сильвервилле!
   - Просто люди привыкли, что в моем присутствии снимают шляпу. Я  бывший
шериф на серебряных рудниках.
   - То, что вы шериф и тем более бывший, мне безразлично.  Я  не  нарушаю
законов. Жаль только, оружия у меня нет.
   - А зачем? - улыбается он. - Что бы вы сделали?
   - Наказал бы этого громилу.
   - Каким образом? Он же сидит без шляпы.
   - Но с бутылкой.
   Бывший шериф любезно протягивает мне пистолет, очень похожий на  земной
"вальтер".
   - Стреляйте. Он заряжен. Только если вы убьете или раните  кого-нибудь,
вас тут же повесят, прямо на улице.
   Я беру пистолет. Позади верзилы с челкой виден пустой угол зала и косяк
входной двери: пуля наверняка никого не заденет, если  стрелять  метко,  а
стрелять я умею, золотые медали имел. Не долго думая нажимаю на  спусковой
крючок. Бутылка со звоном разлетается на куски, обливая верзилу  остатками
пива.
   - Молодец! - одобряет сосед. - Отлично стреляете. Профессионал?
   - Скорее, любитель. Охотник. Жорж Ано.  Сейчас  работаю  на  причале  у
Фляшона.
   -  Тебе  придется  самому  платить  за  разбитую  бутылку,  Пасква,   -
оборачивается бывший шериф к подскочившему верзиле с челкой, - научись  не
проявлять самодеятельности до моего приказа.
   Верзила, не взглянув на меня, почтительно отступает.
   - А вы стоите больше, мсье Ано. Это я вам  говорю,  Тур  Мердок,  глава
партии "реставраторов". Правда, пока еще не легализованной.
   - Крайне сожалею, но ни я, ни мой  друг,  который  сейчас  находится  в
соседнем зале, не интересуемся политикой и совсем не разбираемся в  борьбе
политических партий. Возьмите ваш пистолет, мсье или мистер Мердок. - И  я
отдаю оружие собеседнику.
   Он приподымает цилиндр, чуть склонив голову.
   - А мне это даже нравится, мсье Ано. Разыщите меня в Городе. Я придумаю
для вас что-нибудь получше Фляшона.
   Мой сосед встает и, бросив на стол горсть мелочи, идет к выходу. Мартин
возвращается тут же, глядя ему вслед.
   - Кто это?
   -  Некий  Тур  Мердок.  Кажется,  очень  полезное   знакомство.   Глава
политической партии.
   - Здесь, в Сильвервилле?
   - Нет, в Городе.
   - Порядок! - смеется Мартин. - Значит, пора ехать в Город.
   - На твою  сдачу  от  пирожков?  А  дальше?  Будем  откладывать  даяния
Фляшона?
   - Мы не вернемся к Фляшону. У нас с  тобой  уже  пятьсот  франков  плюс
остаток после покупки пирожков и двух шляп.
   - Играл?
   - Да как!
   И Мартин живописует историю еще более неожиданную, чем мое знакомство с
Мердоком.
   В игорном зальчике, куда он зашел, было дымно и шумно. Мартин посмотрел
карамболь на бильярде, постоял возле  покеристов,  посчитал,  сколько  раз
выпадает пятерка в игре в кости,  и  пошел  к  разменной  кассе  вслед  за
каким-то фермером в  кожаной  куртке,  от  которой  пахло  коровником  или
конюшней. Фермер бросил в окошечко на стол серебряную  монету  в  двадцать
пять франков, достаточно уже истертую. Кассир, не  вглядываясь  в  монету,
смахнул ее лопаточкой в кассу. "Пять по пяти",  -  сказал  фермер.  Мартин
тотчас вспомнил ошибку пирожника: тот тоже не разглядывал знакомую ему  по
размеру и весу монету. И Дональд решил рискнуть: заметит или  не  заметит?
Если заметит, можно выкрутиться, сославшись на  то,  что  сам  получил  ее
где-нибудь, извиниться и заменить серебряной мелочью.  Так  он  и  сделал.
Небрежно бросил на стол два полтинника, побывавшие до  этого  на  Земле  в
сотнях рук, так что на них  при  беглом  взгляде  трудно  было  разглядеть
какое-либо изображение, и сказал: "Мне столько же плюс еще  пять".  Кассир
не глядя смахнул деньги в кассу и отсчитал Мартину десять  зеленых  фишек.
Облегченно вздохнув, Мартин уже смело подошел к  покеристам,  игравшим  не
крупно, а скорее прижимисто. Один из них уступил ему  свое  место.  Мартин
играл, все увеличивая ставки, выиграл пятьсот с лишним франков и встал. "С
меня хватит, ребята", - сказал он.
   - А если б ты на шулеров налетел? - спрашиваю я.
   - Бросил бы после второго или третьего  проигрыша.  Ведь  начали-то  по
маленькой. Не пошла бы карта, значит, не пошла. Да и ребята на шулеров  не
похожи. Либо старатели с рудников, либо здешние скотоводы.
   - Что будем делать?
   Мартин загадочно усмехнулся.



        3. "ГЕКЛЬБЕРРИ ФИНН"

   В воскресенье в десять утра по местному времени мы  с  Доном,  стоя  на
самой высокопоставленной в буквальном  и  переносном  смысле  пассажирской
палубе парохода, молча наблюдали церемонию отплытия. Она такая же, как и в
любом порту. Чьи-то проворные руки снимают  канаты,  которыми  подтянут  к
причалу пароход, плеск  воды  у  ватерлинии  -  здесь  он  еще  громче  от
взбивающих воду лопастей двух огромных бортовых колес, пассажирская толчея
на палубе, провожающие на причале, возгласы на английском и французском  -
и вот уже пароход поворачивается боком к берегу...
   Мы с Мартином приоделись специально  для  "высокопоставленной"  палубы:
Дон - в новенькой клетчатой куртке, с  красным  платком  на  шее,  я  -  в
скромном синем сюртуке и светло-сером цилиндре  с  твердыми,  как  железо,
полями. Ничего, кроме каюты первого класса, мы достать не смогли: второй и
третий были проданы, оказывается, еще накануне.
   Ключи нам выдал стюард, не очень уважительно  нас  встретивший:  должно
быть,   наше   новое   платье   все   же   недостаточно    соответствовало
"высокопоставленной" палубе парохода. Да и багажа у нас не было,  так  что
не знаю, за кого он нас принял: за гастролирующих шулеров или охотников до
серебряных слитков, только вчера погруженных в трюм  парохода.  Мы  видели
эту погрузку. Полицейские с автоматами выстроились на  причале  вплоть  до
бортовых дверей трюма. Другие полицейские,  без  оружия,  тащили  один  за
другим  небольшие,  но,  надо  полагать,  не  легкие  ящики  со  слитками.
Полицейских было много. Своими зелеными мундирами, строгой  выправкой  они
скорее походили на солдат, а четкости их движений могли позавидовать  даже
профессиональные грузчики.
   Сейчас полиции на пароходе не видно, но поскольку на  кормовую  палубу,
где находится верхний люк "серебряного" трюма, никого не пускают,  значит,
все они там.
   Я иду к корме. Рыжий матрос в тельняшке преграждает мне  путь:  "Дальше
нельзя. Запрещено". Покорно бреду назад вдоль борта, рассматривая гуляющих
пассажиров. Женщины - в длинных шелковых платьях и  соломенных  капорах  с
цветными бантами у подбородка, мужчины -  в  аккуратных,  как  у  Мартина,
курточках или цветных камзолах, как у меня, только  из  лучшей  материи  и
лучше сшитых. На ногах или узкие шевровые ботинки, или длинные шнурованные
башмаки, какие до сих пор носят в Канаде и северных штатах Америки. Старый
джентльмен,  прогуливающийся  с  красивой  девушкой  в   голубом   платье,
посмотрел на меня слишком внимательно. Я даже оглянулся, заинтересованный.
Оглянулся и он, взгляды наши встретились. "Вероятно,  сбит  с  толку  моим
сходством с каким-то своим знакомым", - подумал я.
   Мартина нахожу в каюте. Он  лежит  на  койке  и  дымит  сигаретой  явно
местного производства.  Я  осматриваю  каюту.  Древняя  обивка  -  вот-вот
рассыплется шелк, древние, хотя  и  начищенные  до  блеска  медные  ручки,
истертый коврик под ногами.
   - Давненько существует старина "Гек", - сочувственно говорю я.
   - У них есть и винтовые суда, - откликается Мартин. - Ходят до Ойлера и
каких-то островов в океане.  Кое-кто  рисковал  уплыть  и  дальше,  но  не
вернулся. Другие вернулись, не обнаружив других континентов. Здешние карты
изображают Город как единственное государство одного материка, окруженного
океаном. Кстати, Городом называют и столицу и все государство.
   Может быть, это действительно так, но откуда Мартин знает об этом?
   - От корабельного механика, - охотно поясняет он. - Познакомился с  ним
в баре. Я прикинулся человеком, не постигшим  основ  науки  и  техники.  В
Городе таких много - школ  не  хватает.  Оказывается,  здесь  и  двигатель
внутреннего  сгорания  открыли,  только  автомобили  делают  кустарно,   в
маленьких мастерских, как у нас некоторые гоночные машины.  Чертовски  они
дороги - я о здешних говорю, - только миллионеры и покупают.
   - Значит, и миллионеры есть?
   - Говорит, есть.
   - Все-таки шагнули вперед за полсотни лет.
   - Даже бипланы строят, как братья Райт. Тут, пожалуй, и  мне  работенка
найдется - как-никак бывший летчик.
   Стук в дверь - стюард вежливо приглашает нас к обеду.
   В кают-компании так же шумно и пестро, как и  на  палубе.  Официанты  в
белых сюртуках, похожие на санитаров в больничных халатах, принимают у нас
и у соседей заказы. Кормят отлично. Румяный бифштекс с поджаренным,  мелко
настриженным луком, рыба под белым  соусом,  розовое  терпкое  сухое  вино
"Эдем".
   Два  места  за  нашим  столом  свободны.  Рядом   останавливается   уже
примстившийся мне седой джентльмен  с  белокурой  девушкой.  Случайно  или
нарочно?
   - Не разрешите ли присоединиться к вам старику с дамой?
   Мартин, даже не взглянув на меня, вскакивает, предлагая девушке стул.
   - Будем только рады, мадемуазель.
   - Мисс, - поправляет она. - Мисс Стил или просто Минни. А это мой дядя,
сенатор Стил. -  Последние  слова  она  произносит  подчеркнуто,  вероятно
полагая, что они не могут не произвести впечатления.
   Но ни фамилия, ни положение сенатора в первый момент не вызывают у меня
интереса. Я встаю и любезно кланяюсь элегантному старцу.
   - К вашим услугам, сенатор. Жорж Ано.
   - Дональд Мартин, - вслед за мной представляется Дон.
   Разительная перемена происходит вдруг со спокойным сенатором.  Он  весь
как бы освещается изнутри.
   - Я так и думал, джентльмены! Вы оба дети или внуки моих старых друзей.
Совсем как они в молодости - так похожи! И даже имена те же. А ведь с  Ано
и Мартином мы были в  подполье  и  вместе  освобождали  Город  от  тирании
Корсона Бойла. Только потом они куда-то исчезли. Куда? -  И  он  задумчиво
добавляет после минутной паузы: - Так же странно и непонятно исчезли,  как
и появились у нас.
   Вот эта пауза и помогла мне сымпровизировать ответ. Признаться,  сперва
я растерялся.  Ведь  то  был  Джемс  Стил,  первый  человек,  которого  мы
встретили пятьдесят лет назад в этом мире, тогда еще двадцатилетний юноша,
добрый и верный товарищ.  Но  не  мог  же  я  сразу  сказать  ему  правду.
Требовалось время, уединение,  взаимное  доверие,  взаимное  понимание  и,
главное, воображение для того, чтобы поверить, чтобы попытаться  осмыслить
непостижимое. И я нашелся.
   - Вы не ошиблись, сенатор, но боюсь, что объяснить  все  сейчас  мы  не
сможем. Это не застольная беседа. Лучше мы с вами встретимся после  обеда,
скажем, вдвоем. И я расскажу вам, что знаю. Устраивает?
   Сенатор немного рассеянно заказывает обед. Мартин  тактично  предлагает
тост "за прекрасную амазонку",  девушка  краснеет,  сенатор  улыбается,  и
опасный момент объяснения счастливо откладывается.
   - В Город? - спрашивает сенатор, поглаживая вьющуюся седую бородку.
   - В Город, сенатор.
   - Дела?
   - Пожалуй. В связи с ними у  меня  к  вам  вопрос,  -  пользуюсь  новой
возможностью отвлечь старика от воспоминаний.  -  Мы  с  Доном  далеки  от
политики. Так уж случилось - не знаем ни партий, ни их вождей.  А  вы  нам
кое-что наверняка сможете объяснить.
   - Например?
   - Кто такой Тур Мердок?
   - Тур Мердок? - удивленно повторяет  Стил.  -  Вас  он  интересует  как
личность или как политическая фигура?
   -  И  то  и  другое.  Я  познакомился  с  ним  в  кабачке  Вильсона   в
Сильвервилле.
   Рассказываю историю своего знакомства с Мердоком.
   - Значит, одним выстрелом разбили бутылку? - смеется сенатор. -  А  что
же сказал Тур Мердок?
   - Он предложил  бродяге  прекратить  самодеятельность,  и,  представьте
себе, этот громила отступил, как побитая собачонка.
   - Подобных собачонок у  Мердока  -  десятки  тысяч.  И  это  не  просто
разбойничьи шайки, хотя и таких  у  него  немало,  -  это  костяк  будущей
партии. К счастью, еще не легализованной.
   - Какой партии? - спрашиваю я.
   - Реставраторов свергнутого нами полицейского государства.
   Мне смешно.
   - Он и не родился еще в то время... Что он знает о нем?
   - Есть свидетельства очевидцев. Мердок умный  и  образованный  человек.
Бывший шериф на серебряных рудниках. Шериф жесткий и  требовательный.  Его
заметили,  пригрели  и  даже  предложили  какой-то  пост   в   руководстве
рудниками. Но он  вышел  в  отставку  и  занялся  политикой.  Сначала  был
"популистом", как и мы, потом откололся: наш демократизм его не устраивал.
Для партии "джентльменов" у него не было ни состояния, ни  положения,  вот
он и попробовал основать третью партию, еще правее. Крупным  собственникам
обещал снижение налогов, мелким - расширение торговли и земельных  угодий,
бродягам и неимущим - свободное освоение новых земель. Наша страна, как вы
знаете, огромна и необжита, но все новое, что  вы  откроете  и  захватите,
будь то земля или участки рыбачьих  и  охотничьих  промыслов,  вы  обязаны
оплатить государству - это доход и прибыль казны.  Мердок  требует  отмены
закона. Никаких доходов казне! На открываемых новых  землях  каждый  волен
захватить столько, сколько сумеет обработать и обжить. По  идее,  неплохо.
Но аграрный миллионщик может захватить и обработать в тысячи  раз  больше,
чем фермер-сотенник. А ликвидация сената и единоличная диктатура освободят
Мердока от любых обещаний.
   - На что же он рассчитывает?
   - На сенатские выборы. Но по нашим законам  кандидатов  в  сенат  имеет
право выставить только легализованная партия. Юридически  такой  партии  у
него нет. Билль о ее легализации мы провалили большинством голосов. А  для
военного путча у Мердока еще мало силенок.
   - Господи, как скучно! - восклицает белокурая соседка Мартина. - Вы все
о политике... Мистер Мартин слушает, а я скучаю.
   Мартин мгновенно находится:
   - Может быть, мы с вами пока посидим на палубе?
   - Конечно, погуляйте,  -  поддерживает  его  сенатор,  -  а  мы  с  Ано
продолжим наш разговор.
   - Он обещает быть долгим, - говорю я.
   - Тем лучше.
   Мартин с племянницей Стила уходят. Мы в  столовой  почти  одни.  Только
кое-где официанты убирают посуду.
   - Не удивляйтесь, сенатор, - перехожу я к решительному объяснению. -  Я
мог бы даже сказать: не удивляйтесь, Джемс. Перед вами не сын Жоржа Ано, а
тот самый Ано, который боролся бок о бок с вами против  Корсона  Бойла.  Я
могу напомнить все подробности наших встреч, начиная  с  первой  на  Реке,
когда вы подстрелили из арбалета черную птицу. И последнюю, когда из  того
же арбалета вы пустили зажженную стрелу в ложу Корсона Бойла.  Вы  знаете,
откуда мы тогда пришли. И сейчас мы оттуда - с Земли.
   Сказать, что сенатор удивлен, значит, ничего не сказать -  он  потрясен
до немоты.
   - Но ведь прошло уже пятьдесят лет, а вы... вы все тот же, - шепчет он.
   - На Земле другое время, Стил. Другое его течение. У вас проходит  год,
у нас - месяц. Да и этот подсчет приблизителен. Не знаем мы и того,  какая
сила перебрасывает нас на вашу планету. Несколько дней назад мы с Мартином
были еще на Земле, а сейчас плывем с вами на  "Гекльберри  Финне".  Трудно
поверить.
   - У нас не изучают латынь, - тихо говорит сенатор,  -  не  знают  этого
языка. Но отец знал. И я запомнил слова, которые он сказал мне,  когда  вы
появились у нас впервые: "Кредо квиа абсурдум", и перевел:  "Верю,  потому
что это бессмыслица".
   Я смотрю на постаревшее лицо Джемса, на незнакомую вьющуюся бородку, на
седые, зачесанные назад волосы и только по каким-то  неуловимым  признакам
узнаю старого друга.
   - Надолго к нам? - спрашивает он.
   - Все зависит от того, с какой целью  мы  опять  переброшены.  В  любом
случае я хочу выяснить, как изменился ваш мир. Уже то,  что  мы  видели  в
Сильвервилле, говорит о многом. О другой жизни, другой  экономике,  других
традициях, других нравах.
   - Сильвервилль - это окраина, Ано.
   - Тогда и его не было.
   - Многого не было. И нефти, и серебряных рудников. И не ловили тунца  в
океане. Не разводили скот. Не было  ни  боен,  ни  холодильников.  -  Стил
задумчиво перебирает пальцами и  вдруг  сжимает  их  в  кулак.  -  Мы  уже
старики,  третье  поколение  переживает  зрелость,  а  четвертое  начинает
растить детей. Кого интересует сейчас легенда о прародительнице Земле,  от
которой мы якобы оторвались? Только авторов школьных учебников.
   Я вспоминаю наш первый разговор пятьдесят лет назад по здешнему  счету.
"Вы говорите по-английски и по-французски. А слыхали о таких государствах,
как Англия и Франция?" - "Нет".  -  "А  о  частях  света,  о  материках  и
океанах?" Джемс и Люк, его брат, непонимающе смотрели на нас. "Вы в  школе
учились?" - "Конечно",  -  хором  ответили  оба.  "Есть  такой  предмет  -
география", - сказал я. "Нет такого  предмета",  -  перебил  Люк.  "Что-то
было, - остановил его брат, - что-то  рассказывали  нам  о  мире,  где  мы
живем. Кажется, это называлось географией, потом ее запретили".
   - Значит, воскресили все-таки географию? - спрашиваю я не без ехидства.
   - Давно, - говорит Стил. - На стапелях Ойлера  строятся  морские  суда.
Уже удалось обойти вдоль берегов весь наш  континент.  А  вот  по  суше  к
границам его еще не добрались. На  севере  и  северо-востоке  непроходимые
леса. Природа не меняется. Меняются люди.
   - Странно у вас теперь одеваются, - замечаю я.
   - Каприз моды. Разве  у  вас  она  не  изменчива?  Лет  двадцать  назад
какой-то художник изобразил людей в цветных камзолах и  шляпах  с  высоким
верхом. С тех пор и пошло. Хотя молодежь у нас предпочитает незамысловатые
штаны и куртки. Ну а мастеровым и фермерам просто нельзя иначе.
   - Фермерам? - переспрашиваю я. - Когда-то их называли "дикими"?
   - "Диких" давно нет. Они прародители нашего  сельского  хозяйства.  Кто
сейчас кормит Город? Фермеры и ранчмены.
   И Стил подтвердил то, что мы  с  Мартином  уже  сами  поняли.  "Облака"
уничтожили искусственное  снабжение  Города.  Технологический  управляющий
центр исчез неизвестно куда,  от  продовольственного  континуума  остались
лишь скотоводческая ферма и  склад  семенного  зерна.  Пришлось  сразу  же
ввести продовольственные карточки, а "дикие"  стали  первыми  поставщиками
хлеба, рыбы и мяса. Но и они не смогли предотвратить беды. Начался  голод.
Был обнародован закон, поощрявший охоту и рыболовство, а  также  обработку
земельных участков в новооткрытых районах.  Тысячи  людей  устремились  из
Города на реку и в прилегающие леса. Одно за другим  возникали  фермерские
хозяйства  и  скотоводческие  ранчо,  конные  заводы  и  рыбные  промыслы.
Необычайно вырос меновой  рынок,  где  обменивали  на  продукты  все,  что
угодно. Многие не перенесли голода, многие погибли,  не  сумев  преодолеть
трудностей на новых землях. Но Город оживал, он  уже  мог  сам  прокормить
себя.
   Вечером в каюте я повторяю Мартину рассказ Стила.
   - А мы при чем? Зачем мы здесь? - спрашивает Мартин.
   Дверь открывается без стука - может, и был стук, да мы не слышали, -  и
в каюту входит... Тур Мердок. Он в том же костюме,  только  без  цилиндра.
Волосы у него черные с серебряной проседью.
   - На последний вопрос могу ответить я, - говорит он. - Вы  кричали  так
громко, что было слышно сквозь полуоткрытую дверь. Вы здесь,  джентльмены,
для того, чтобы помочь мне, ну а я для того, чтобы помочь вам.
   Мы с Мартином не находим слов для ответа. Мы просто ждем, глупо  моргая
глазами. А Мердок, садясь на край нижней койки, спокойно продолжает:
   - Кто вы, я  знаю.  Прочел  ваши  имена  в  регистрационной  книге  для
пассажиров, кроме того, с мсье Ано я познакомился лично, а  мистер  Мартин
видел меня в ресторации Вильсона,  когда  выходил  из  игорного  зала.  Вы
записались как  путешественники,  но  я  бы  чуть-чуть  поправил:  скажем,
искатели приключений. Вас это не обижает, надеюсь. Ведь путь от  грузового
причала к верхней палубе "Гекльберри  Финна"  не  так  уж  короток,  чтобы
рядовой путешественник проделал его за два дня. Так вот,  у  меня  к  вам,
джентльмены, два предложения. Первое - на будущее, второе - только на  эту
ночь.
   - Что же вы предлагаете? - спрашиваю я.
   - На будущее? Участие в моих делах за достойное вас вознаграждение.
   - В каких делах? - перебиваю я.  -  Может  быть,  в  тех,  для  которых
используется мистер Пасква?
   Мердок улыбается, ничуть не смущенный.
   - У Пасквы свои обязанности и свой круг  знакомых.  А  вас  я  видел  в
обществе сенатора Стила. И разговор, судя по всему, был деловым и  добрым.
Вот это меня и привлекает.
   - Могу ли узнать почему, мистер Мердок?
   - Вполне, мсье Ано. Чем ближе вы или мистер Мартин  -  его  я,  кстати,
видел на палубе вместе с племянницей сенатора, и беседа, как мне  кажется,
также была достаточно дружеской...
   В глазах у Мартина злость - вот-вот прорвется, я незаметно наступаю ему
на ногу, но Тур Мердок опережает:
   - Дайте закончить, мистер Мартин, я не  хотел  вас  обидеть.  Я  просто
предполагаю, что знакомство мсье Ано и ваше с  сенатором  может  быть  еще
ближе... И  чем  ближе  -  тем  нужнее  вы  будете  для  меня.  О  деталях
договоримся в Городе - я сумею вас разыскать. Итак, ваш ответ?
   - Подумаем, - говорю я.
   - Надеюсь, что без участия сенатора Стила?
   - Допустим.
   - Теперь о предложении на эту ночь. Если услышите  шум  на  палубе  или
даже выстрелы, не выходите из каюты. Учтите, что ни сенатору Стилу, ни его
племяннице ничто не грозит.
   - А кому грозит? - хмурится  Мартин.  Он  явно  недоволен  и  не  хочет
скрывать этого.
   Но Мердок по-прежнему улыбается.
   - Не будьте так любопытны, мистер Мартин. Я лично  никому  и  ничем  не
угрожаю. Я просто кое-что знаю, о чем вам и  сообщу,  когда  все  стихнет.
Если вы не возражаете, считайте, что с сегодняшнего вечера вы  у  меня  на
службе. - Он встает и, открывая дверь в коридор, заканчивает: - До встречи
ночью.



        4. НАПАДЕНИЕ

   Минуту или две мы не произносим ни слова.  Наконец  Мартин  спрашивает,
тупо глядя в одну точку:
   - Ты понял что-нибудь?
   - Как не понять. Все ясно. Мердок предлагает нам  непыльную  работенку.
Вероятно, связанную с элементарным шпионажем.
   - Ты же слышал, где?
   - Ну и что?
   - И сказал: подумаем.
   - А почему бы и не подумать? Ведь мы собираемся работать со Стилом.
   - И предавать его? Я не узнаю тебя, Юри.
   - Не торопись. Общение с Мердоком еще не предательство. Может, и  Стилу
будет небезвыгодно это.
   - Не понимаю.
   - Мы должны быть в эпицентре этой игры. Нельзя  познать  нынешний  "рай
без памяти", работая загонщиком скота или грузчиком.
   - Так завтра же расскажем все Стилу?
   - Опять торопишься. Спектакль Мердока еще не окончен.
   Мартин крупными шагами меряет длину каюты по диагонали. Нервничает.
   - Ты имеешь в виду эту ночь?
   - Хотя бы.
   - И мы должны отсиживаться в каюте, когда на палубе начнется стрельба?
   - А у тебя есть оружие?
   - Иногда можно защищаться и без оружия. Ты  думаешь,  ей  действительно
ничто не угрожает?
   Мне вдруг становится ясным намек Мердока.
   - Ни ей, ни тем более сенатору, -  говорю  я.  -  И  вообще  никому  из
пассажиров.  Кроме  тех,  конечно,  кому   тоже   вздумается   пострелять.
Перестрелка будет с охранниками у кормового люка.
   Мартин все-таки не понимает: вижу по  его  глазам.  Ему  очень  хочется
узнать, почему именно у кормового люка.
   - Да потому, что в этот люк загружали серебряные слитки. Помнишь? Какой
же ты, к черту, репортер? - Заметил, так сделай вывод. Самый ценный металл
в Городе - серебро. Вероятно,  основа  его  денежной  системы.  Золото  на
планете пока не обнаружено. Если так, то как раз серебряные слитки и могут
быть целью потенциальных грабителей. Не пароходную же  публику  потрошить:
много риска и добыча невелика. А серебра в трюме  две  тонны,  не  меньше.
Могу допустить, что банда уже на пароходе,  учитывая  сказанное  Мердоком.
Сам он, разумеется, в стороне:  нельзя  пачкать  репутацию  главы  будущей
партии, но для роли закулисного организатора  ограбления  наш  джентльмен,
несомненно, подходит. Его партии нужны деньги, а когда  легальных  средств
не  хватает,  прибегают   к   нелегальным.   Впрочем,   это   только   мое
предположение. Поживем - увидим.
   - Гангстер, - говорит Мартин.
   - Возможно.
   - Что же делать?
   - Ждать.
   Мартин взбирается на верхнюю койку и ни о чем уже больше не спрашивает.
Ему, как и мне, есть над чем подумать. Я мысленно перебираю в  памяти  все
случившееся за день. Самое существенное -  появление  Мердока  и  то,  что
последует. Встреча со Стилом. Его рассказ заполнял белые пятна  в  картине
неузнаваемо  изменившегося   Города-государства.   Свои   традиции,   свое
житье-бытье, свои моды, свой  путь  к  знаниям.  Пятьдесят  лет  назад  ни
истории, ни географии не было - сейчас  к  истории  обращаются  не  только
школьники, но  и  политики,  и  географию  дописывают  местные  Магелланы.
Конечно, кое-что и не дотянули. Алгебру в школах изучают, а  до  квантовой
механики, наверно, не доросли. И в экономике, должно быть,  то  же  самое.
Как в конце девятнадцатого. Соображай, Анохин, раздумывай.  Промышленности
здешней ты еще не знаешь,  но  она  есть,  если  газопровод  построили.  И
миллионеры уже есть; значит, кончился период  первоначального  накопления.
Вышли на сцену, как у нас говорят в учебниках, помещики и капиталисты.  Ну
а рабочий класс? Коммунистов, судя по рассказу Стила, в стране  пока  нет,
но не  может  же  его  партия,  столь  разношерстная,  сохранять  во  всем
трогательное единомыслие.  Должны  же  быть  у  популистов  свои  "левые",
способные правильно оценить производственные отношения в стране. Вот их-то
и надо найти...
   Тут я снова возвращаюсь к визиту Мердока. Зачем  ему  наша  близость  к
сенатору - понятно: агентурная информация  о  сенатской  возне.  Вероятно,
кое-какая информация у него уже имеется.  Но  вдруг  нам  удастся  копнуть
поглубже? С тигриной хваткой человек, что и говорить. Знает, что, если  на
выборах опять победят популисты, никаких надежд на  легализацию  партии  у
него не останется. А вдруг будут? Неоднородна ведь партия  Стила,  есть  в
ней многие,  которым,  наверное,  симпатичен  Мердок.  Не  на  них  ли  он
рассчитывает? Да и на Стила с нашей  помощью  поднажать  можно.  Вот  этой
тактике мы должны противопоставить свою. Если уж помогать, то не Мердоку и
не Стилу, быть может, а кому - мы это еще увидим.
   Ждем, когда стрелять начнут. А выстрелов так и не слышно.  Только  шаги
по  коридору,  частые  тяжелые  шаги.  Потом  тишина.  Пароход   почему-то
замедляет ход, и я вижу в предрассветной  полутьме  за  окном  каюты,  как
приближается черная стена леса на берегу. Значит, подходим к  причалу.  Но
где?
   - Что происходит? - спрашивает, спустив ноги с верхней койки, Мартин.
   - Кажется, останавливаемся.
   Пароход действительно причаливает к пристани - летит мимо  окна  черная
змея швартового каната, и "Гекльберри Финн" замирает, покачиваясь у самого
берега.
   Вот тут-то и раздаются первые выстрелы. Несколько сразу, потом один  за
другим, как будто кто-то  рядом  открывает  десятки  бутылок  шампанского.
Перестрелка, как я и думал, доносится с кормовой палубы.
   Кто-то осторожно стучит в дверь каюты.
   - Войдите.
   Входит Мердок в сером пальто-крылатке.
   - Ну вот и все, джентльмены, - говорит он.
   - А что случилось?
   - Какие-то пьяницы затеяли перестрелку на палубе. Их усмирили.
   - Вы же знали об этом.
   - Предполагал, - пожимает плечами Мердок.
   - А где мы сейчас?
   - На полпути от Вудвилля. На лесной пристани.
   - Но ее нет в маршруте парохода.
   - Должно быть, недавно построили.
   - Специально, чтобы выгрузить серебро? - Я  не  могу  скрыть,  пожалуй,
опасной иронии.
   Мердок по-прежнему невозмутим.
   - Вы догадливы, мсье Ано.  Только  не  всегда  следует  показывать  это
другим. - Он приоткрывает дверь, чтобы уйти, и добавляет: -  К  сожалению,
должен вас огорчить, джентльмены. Пароход не пойдет в Вудвилль.
   - А куда?
   - Вероятно, обратно.
   - Но у парохода свой маршрут.
   - Он изменен.
   - И капитан согласился?
   - Его убедили.
   - Понятно, - говорю я.  -  Некто  заинтересованный  старается  выиграть
время. Вы, конечно, сходите здесь?
   - Увы, я вынужден, как и все  пассажиры,  отплыть  обратно.  Приходится
подчиниться необходимости.
   - У сенатора другие намерения, - дерзко вмешивается Мартин.
   -  Это  учтено.  Поместье  сенатора  поблизости,  вверх  по  Реке.  Ему
предоставят лодку и гребцов, чтобы он смог добраться туда.
   - Зачем гребцов? - протестует Мартин. - Мы с Ано охотно сядем на весла.
   Я, видимо, недооценивал Мартина:  он  сообразительнее.  И  Мердока  его
предложение явно устраивает.
   - Превосходно, - соглашается он, - я поговорю с капитаном.
   Так мы оказываемся на борту лодки, достаточно вместительной  и  ходкой,
чтобы преодолеть неторопливое  течение  реки,  которую  здесь  по-прежнему
называют Рекой, без имени. Она памятна нам еще с прошлого посещения.
   Сенатор Стил с племянницей Минни, укутанные в одеяла, сидят  на  корме,
не понимая, что случилось. Я не рискнул рассказать им о визите Мердока и о
государственном серебре, выгруженном на этой пристани. Очевидно,  операция
была давно задумана и подготовлена, капитана купили, а пароход  вернули  в
Сильвервилль, чтобы выиграть время, как я и сказал Мердоку. Любопытно, что
лодку спускали на воду не матросы, а молчаливые парни  в  темных  коротких
куртках и широкополых шляпах.
   - Погляди внимательно, - шепнул мне Мартин.
   - На что?
   - На повязки.
   - Какие повязки?
   - На рукавах.
   Действительно, у каждого из этих людей на рукаве  блестела  повязка  из
позументной  тесьмы  не  то  золотого,  не  то  серебряного  цвета.  "Знак
принадлежности к партии реставраторов",  -  сообразил  я.  В  причастности
Мердока к экспроприации можно было не  сомневаться.  Охранников  подавили,
матросов загнали в кубрик, выскочивших пассажиров - в  каюты,  а  серебро,
вероятно, уже начали грузить  в  обоз,  поджидающий  на  лесной  дороге  у
пристани. Хорошо, что Стил так ни о чем и не догадался, иначе не  избежать
бы ему стычки с Мердоком.  Не  вызвал  у  него  подозрений  и  растерянный
шепоток  капитана,  уверявшего   в   необходимости   вернуть   пароход   в
Сельвервилль,  поэтому  он  сравнительно  легко  принял  наше  с  Мартином
предложение добраться до его поместья на лодке.
   - Скоро? - спрашиваю я у него.
   Сенатор вглядывается в неясные очертания берега.
   - Думаю, через полчаса доберемся до устья... А что все-таки произошло с
пароходом? - возвращается он к мучившему его вопросу.  -  Капитан  твердил
какую-то несуразицу, пассажиры, выбежавшие со мной, тоже ничего не поняли.
Какие-то выстрелы, какая-то суета. Кто это стрелял?
   - Мало ли у вас в Сильвервилле стреляют? - говорю я. Открывать сенатору
суть происшедшего пока не следует.
   - В Сильвервилле - да, -  соглашается  он.  -  В  Городе  же  право  на
огнестрельное оружие имеет только полиция.
   - Когда-то вы стреляли в полицию, - не без иронии замечает Мартин.
   - То была совсем другая полиция. А эта служит народу.
   - Вы хотите сказать - государству, - поправляю  я.  Мне  очень  хочется
полнее раскрыть Стила.
   - Государство - это народ  и  его  хозяйство,  -  заявляет  он,  как  с
сенатской трибуны.
   - Но ведь народ - неоднородная масса. - Я  ищу  слова,  подходящие  для
понимания Стила. -  Это  богатые  и  бедные,  аграрии  и  мелкие  фермеры,
заводовладельцы  и  рабочие,  хозяева  и  слуги.  И  народным   хозяйством
управляют, увы, не слуги, а хозяева.
   - А как же иначе? - искренне удивляется Стил. - Правда, хозяева  бывают
разные. Одни больше заботятся о благе  народа,  другие  меньше.  У  нас  в
сенате больше Двух третей популисты - защитники народа.
   - Но не все же  популисты  единомышленники?  -  снова  подбираюсь  я  к
главному.
   Сенатор не принимает вызов.
   - Есть, конечно, горячие головы, их  приходится  остужать...  -  нехотя
цедит он. - Кстати, за этим мыском и  находится  устье  канала,  а  там  и
поместье недалеко, - меняет он  тему.  И  только  после  нескольких  наших
гребков добавляет: - По своему состоянию и положению я мог бы  вступить  в
партию "джентльменов". У меня несколько тысяч акров земли,  скотоводческое
ранчо, молочная ферма и прочные связи с оптовиками.  Но  я,  как  и  отец,
предпочитаю быть популистом. Народником.
   Нет, это был не Стил-отец,  занимавшийся  сельским  хозяйством  вопреки
полицейским   законам,    не    Стил-революционер    и    подпольщик,    а
Стил-землевладелец, Стил-сенатор, хорошо усвоивший разницу между хозяевами
и слугами.
   Так мы еще ближе подошли к пониманию современного "рая без памяти".



        5. ПРОГРЕСС ИЛИ РЕГРЕСС?

   Итак, я в том же доме, куда мы приехали пятьдесят лет назад по здешнему
времени. Тогда шел десятый год первого  века,  ныне  -  шестидесятый.  Дом
причудливой деревянной архитектуры с разновеликими окнами и дверьми  стоит
на  холме  над  бывшим  ериком.  Он  словно  совсем  не  постарел.  Та  же
кораллового цвета жимолость на стенах,  та  же  обегающая  дом  деревянная
галерея,  только  крыша  подновлена  толстым  слоем  недавно  срезанной  и
спрессованной  соломы,  выдвинутой  длинным  козырьком  над  этой  обвитой
цветущим вьюнком галереей, да вместо ступеней  из  плоских,  вдавленных  в
землю валунов к дому ведет широкая лестница из тесаного камня. И забора из
высоких нетесаных бревен с узкими бойницами уже нет, его заменил  чугунный
рисунок насквозь просматривающейся ограды.
   Одно из окон нашей комнаты выходит в густой фруктовый сад, другое  -  в
ясеневую рощицу, полукольцом охватывающую дом, - единственный лесной оазис
среди выкорчеванного на километры леса, вместо которого гектар за гектаром
тянутся пшеничные и кукурузные поля. Стил уже показал нам их, прокатив  по
проселку  в  открытой   двухколесной   "американке",   запряженной   парой
породистых рысаков. Видели мы и птицеферму, и  скотный  двор,  которому  в
свое время позавидовал бы любой российский помещик,  вместительные  амбары
для зерна, огороды и молочное хозяйство с маслобойками и сыроварней.
   Что изменило Стила, превратило из двадцатилетнего романтического парня,
почти дикого, как индеец времен колонизации  Американского  континента,  в
крупного хозяина,  знающего  цену  каждому  истраченному  и  заработанному
франку? Я застал его после поездки по имению над  бухгалтерскими  книгами,
которые он проверял в присутствии своего  ровесника-управляющего.  Но  как
различно выглядели они в этой беседе: один - жесткий и властный, другой  -
покорный и робкий...
   Когда Стил  закончил  дела  с  управляющим,  у  нас  наконец  произошел
разговор, которого я ожидал.
   - А все-таки потянуло к политике? - спросил я его.
   - Потянуло, - согласился Стил.  -  Сказалась,  должно  быть,  отцовская
кровь. Да и здешние фермеры, когда на кантоны новые  земли  разбили,  меня
сначала кантональным судьей выбрали, а потом все, как один, - кандидатом в
сенат. Так и прошел без соперников. И каждые выборы выдвигали заново, даже
если большинство в сенате переходило к "джентльменам".
   - Точнее, к правым?
   - Пожалуй.
   - Значит, вы - левые?
   - Мы - центр. Левые не сформировали собственной партии. Пока это - наше
левое крыло, обязанное подчиняться решению  большинства,  хотя  по  многим
вопросам оно и не согласно с нашей политикой.
   - По каким же вопросам?
   Стил замялся.
   - Трудно сказать, не заглядывая в протоколы  заседаний  сената.  Назову
главные. Они, например, за снижение пенсионного возраста и  за  увеличение
пенсий, а мы на это не идем - не позволяет бюджет. Они - за национализацию
железных дорог, нефтяных и газовых разработок, ну а  мы,  естественно,  не
хотим  ограничивать  инициативу  хозяев.  Интересам  государства  она   не
угрожает.
   - А интересам народа?
   - Я уже говорил, что государство - это народ и его хозяйство, -  упрямо
повторил Стил.
   Я решил не затевать спор. Еще не время. Спросил примирительно:
   - Ваши консерваторы-"джентльмены", вероятно,  не  возражали  бы  против
Мердока?
   - Возможно. Но мы сдержим и Мердока, и Донована.
   - Кто это - Донован?
   - Глава левых. Они еще называют себя марксистами. До сих  пор  не  могу
понять это слово. У них  даже  язык  какой-то  чудной.  Классовая  борьба,
производительные    силы,    производственные    отношения,    прибавочная
стоимость...
   Я не возражал сенатору, только спрашивал:
   - А кто может быть президентом?
   - Глава победившей на выборах партии становится одновременно  и  главой
государства. За истекшие полстолетия на этом посту побывали и Фляш  и  мой
отец...
   Невольно мне вспомнился  Фляш,  подпольщик.  Именно  ему,  возможно,  и
досталась та  пачка  книг,  которую  я  положил  на  грань  двух  миров  -
галактического, откуда мы вернулись на Землю,  и  нашего,  земного.  Среди
этих книг были и философский словарь, и однотомная энциклопедия, и учебник
политической экономии для советских вузов. В  них  хватало  материала  для
того, чтобы уяснить сущность капитализма  и  социализма,  их  экономики  и
политики. Однако подробно расспрашивать Стила о левом крыле  популистов  я
не стал. Его могло насторожить такое любопытство.
   - Почему популисты почти всегда побеждают  на  выборах?  Мелких  хозяев
больше, чем крупных? - так прозвучал мой новый вопрос к сенатору.
   Он ответил не сразу, чуть-чуть подумал и отрицательно покачал головой.
   - Не потому. Конечно, за нас голосуют батраки и мастеровые,  их  много.
Но хотя заводчики  в  своем  районе  вкупе  с  цеховыми  старостами  умеют
протащить  своего  депутата,  любой  фермер-хозяин,  независимо  от  того,
сколько у него земли и скота, всегда за нас. Мы страна аграрная, аграрии и
у власти.
   - Значит, законы, выгодные промышленникам, проваливаете?
   - Но невыгодные для нас - да!
   - Например?
   - Ну, скажем,  требуют  государственные  кредиты  на  постройку  нового
завода или железной дороги.  А  если  они  не  так  уж  нужны  фермерам  и
промысловикам? Вот и проваливаем - у  нас  даже  без  левых  две  трети  в
сенате.
   - Вы же тормозите прогресс. Я видел ваши  сельскохозяйственные  машины.
На Земле это древность. На лошадях у нас сто лет назад пахали и боронили.
   - Самоходные машины есть и у  нас.  Только  производить  их  невыгодно.
Чего-чего, а лошадей здесь хватает. И так они дешевле свиней. Да и  прерия
еще не освоена, а там диких табунов - тысячи.
   - И на улицах газовые фонари, как и пятьдесят лет назад.
   - В центре Города провели электричество, а на окраинах - да, газ.  Кому
нужен такой прогресс, если он втрое дороже. Может, и  впятеро.  Построили,
что необходимо, а на ветер фермер  денег  бросать  не  будет.  Понадобился
телеграф - провели, а телефон, хотя и придумали, не  прошел.  Дорого!  Кто
может поставить себе телефон? Завсегдатай  клуба  состоятельных  -  да.  А
счетовод и лавочник обойдутся посыльными. Фермеру же о  телефоне  даже  не
заикнешься. Шерифы и судьи  посылают  верховых,  когда  нужно,  а  простой
ранчмен и слова такого - "телефон" - не знает.
   Спорить с сенатором о прогрессе явно не стоило.  Стил  выражал  взгляды
большинства населения в этом аграрном Городе-государстве. Серебро  и  медь
он использует, будет лить чугун и сталь плавить, пошлет в  угольные  шахты
забойщиков и железную дорогу построит, если нужна она ему для доставки его
товаров на рынок, а вот денег на  сомнительные,  по  его  мнению,  научные
эксперименты не даст. Да и не только научные. Зачем,  скажет  он,  строить
автозавод, если автомобиль и в мастерских соорудить можно, благо  жаждущих
автомобильной роскоши не десятки тысяч, а просто десятки,  у  кого  деньги
бешеные. Надо строить  сначала  дороги,  а  не  автозаводы;  лошадь  и  по
проселку пройдет, а машина завязнет, особенно зимой или осенью, в дождевую
хлябь. Если и не сказал этого Стил, то,  весьма  вероятно,  подумал.  А  я
больше и не спрашивал.
   Вижу, как тихо-тихо приоткрывается дверь, и уже знаю,  что  это  входит
Мартин. Сто кило на весах, а ходит легко и бесшумно, как вождь из  племени
сиу - был, наверно, такой  индейский  предок  в  безупречной  американской
родословной Мартина.
   Он держит в каждой руке  по  груше,  золотистой  и  крупной,  как  наши
сухумские "дюшес". Одну из них тут  же  швыряет  мне.  Я  еле-еле  успеваю
схватить ее, иначе она шмякнулась бы в стену и растеклась по синему  шелку
обивки.
   - Ошибись ты чуток, и пришлось бы сенатору стенку перебивать.
   - У Минни точь-в-точь такое же платье, - смеется Мартин, - вот  и  дала
бы его на заплату.
   Я опускаю ноги с дивана и сурово смотрю на Мартина.
   - Не переходи границ, Дон. Не крути голову девочке.
   - А я и не кручу, - искусно разыгрывает удивление Мартин, -  мы  просто
болтаем. Я мелю всякий вздор, а ей весело. Славная девушка.
   По-мужски  я  понимаю  Мартина.  Мимо  такой  девушки   трудно   пройти
равнодушно. Понимаю и то, что Мартин интереснее и содержательнее любого из
ее здешних поклонников. Но нельзя допускать, чтобы пусть пока еще невинный
флирт  перешел  в  более  сильное  и  глубокое   чувство.   Нельзя,   если
рассчитываешь вернуться на Землю.
   - Ну а если мы навсегда здесь останемся? - пристально  глядя  на  меня,
спрашивает Мартин.
   Я молча пожимаю плечами. В каждом из нас живет тревога, но вместе с ней
и надежда, что все кончится, как в прошлый раз: вернулись, да еще так, что
на Земле и отсутствия нашего не заметили. Задавать себе снова и снова этот
мартиновский вопрос бессмысленно, а потому и не нужно.
   - Не думаю. А вот красотка Минни останется здесь, - говорю я. - Чуда не
будет.
   - Чуда не будет, - вздохнув, повторяет Мартин.
   - Конечно. Что невозможно, то невозможно. За кого бы  ты  выдал  ее  на
Земле?  За  француженку  или  американку?  Без  визы,  без  паспорта,  без
свидетельства о рождении.
   Нам обоим смешно.
   - Ладно, - кивает Мартин, - принял к сведению. Кое-что я уже  принял  к
сведению десять минут назад.
   - Что именно?
   - Твое назначение.
   - Ты о чем?
   - Все о том же. Только что сенатор Стил, встретив нас с Минни,  отослал
ее домой, взял меня под руку и этаким  беспокойным  шепотком  осведомился:
"Как вы думаете, мистер Мартин, не согласится ли мсье Ано, если я предложу
ему пост советника моей канцелярии? Сейчас у меня нет никого, кто бы лучше
его подходил для этого места".
   - Почему же он не спросил об этом меня?
   - Он боится, что ты откажешься. Говорит, что ты задал ему много дельных
и разносторонних вопросов, показывающих твой интерес к политике, но он  не
почувствовал в них симпатии к популистам.
   - Сообразительный старик,  -  усмехаюсь  я.  -  Пусть  предложит  -  не
откажусь.
   - Я так ему и ответил. А вот мне он ничего не предложил.
   Мгновенно родилась идея. Сегодня во время нашего политического  диалога
с сенатором я увидел на столе одну из здешних газет со странным  названием
"Брэд  энд  баттер",   по-русски   -   "Хлеб   с   маслом".   Обыкновенный
восьмистраничный  бульварный  листок  с  крикливыми  заголовками.  "Газета
неогалунщиков, - хмыкнул сенатор, - а владелец и  вдохновитель  ее  -  ваш
друг Тур Мердок".  -  "Почему  такое  странное  название?"  -  спросил  я,
проглотив "друга". "Хлеб с маслом для каждого" - девиз газеты,  -  пояснил
Стил, - только я бы добавил: "для каждого подонка и выродка". Я просмотрел
уголовную хронику с первой полосы до последней и понял, что сенатор прав.
   Выкладываю свою идею Мартину.
   - Ты будешь работать у Мердока.
   Мартин, не отвечая, недоуменно таращит глаза.
   - Достань из мусорной  корзины  газету,  которую  я  взял  у  Стила,  и
просмотри ее повнимательнее. Тогда поговорим.
   Мартин так и делает. Не прерывая чтения, спрашивает:
   - Газета Мердока?
   - Она.
   - Смрадная газетенка.
   - Тем лучше.
   - Ничего не понимаю. Почему я должен нырнуть в эту  политическую  нору?
Что скажет Стил?
   - Сенатора убедим в полезности акции.
   - Но я же не стану писать политических пасквилей.
   - И не пиши. Ты будешь работать в отделе уголовной хроники. В эту  нору
ты и нырнешь. На дно Города. Необъятный источник  нужной  нам  информации.
Все  подпольные  связи  Мердока.  Все  замыслы  его  банды.  Думаешь,   он
ограничивается  открытой  политической  борьбой?  У  него  есть  и  другие
средства:  от  закулисной  парламентской  игры  до  откровенно  бандитских
налетов. Все это готовится понемногу и именно на  дне  Города,  ведь  пока
Стил - сенатор, уголовные низы не подымутся наверх,  а  банда  Мердока  не
станет партией. Вот там и будет своим человеком репортер уголовной хроники
Дональд Мартин.
   Кажется, я убедил Мартина. Он больше  не  удивляется  и  не  кипит.  Он
затих. Только, перелистав еще раз все восемь газетных страниц,  говорит  с
грустью:
   - Помойка и есть помойка.
   - А разве я  не  работал  у  Корсона  Бойла?  Да  и  ты,  кажется,  там
подрабатывал. Скажешь, нет? И таких газетных помоек в вашей  Америке  тоже
нет?
   - Ладно уж, давай ближе к делу.
   - О твоем устройстве я сам позабочусь. Оно окупится  для  Мердока  моей
близостью к Стилу. Советник сенатора - не так  плохо  звучит.  Мердок  это
сразу раскусит. Меня лично беспокоит другое.  Как  мы  будем  поддерживать
связь, находясь в разных политических лагерях?
   - Придумаем что-нибудь.
   - Явки найдутся,  Мердоку,  несомненно,  потребуется  где-то  и  что-то
передать мне. Пусть и думает. А вот нам  с  тобой,  кроме  явок,  нужны  и
связные. Хорошо бы найти двух верных  парней,  которые  не  обманут  и  не
продадут.
   И тут я вспоминаю двух студентов из Сильвервилля. Пит и  Луи!  Пожалуй,
единственные, на кого мы могли бы рассчитывать.



        6. В "БЕРЛОГЕ" МЕРДОКА

   Мы ехали верхом в Вудвилль - речной  порт  в  центре  рыбных  промыслов
"Веррье и сыновья". Нам предлагали сенаторскую карету, но  мы  отказались:
верхом удобнее и легче, не нужно трястись по ухабам на лесной  дороге.  Из
Вудвилля в Город мы уже поедем по железной дороге.
   Сенатор выехал на  несколько  дней  раньше.  Документы  он  нам  выдал,
скрепив их своей подписью  и  личной  сенаторской  печатью.  Я  именовался
советником  канцелярии  Стила,  а  Мартин  -  прикомандированным  ко   мне
сотрудником для поручений. Перебросить Мартина  в  газету  Мердока  я  еще
сумею, пока же полученные документы дают  нам  право  на  существование  в
Городе.
   Днем мы ехали без  приключений,  никого  не  встретив,  ни  пешего,  ни
конного, ни кареты, а к вечеру, когда стемнело - темнеет здесь после шести
даже летом, - развели костер на придорожной полянке. Сухие  сучья  трещат,
разгораясь, головешки алеют, как раскаленное железо в кузнице, дым столбом
подымается за кроны деревьев к черному небу - ветра нет, и сквозь тучи  не
видно звезд.
   - Ни на Стила, ни на Мердока я работать не буду, - говорю я. -  Один  -
либерал, другой - авантюрист. Мне нужны настоящие  люди  вроде  Стила-отца
или Фляша.
   - А они есть?
   - Наверняка.
   - Я не коммунист, Юри, и помогать им не собираюсь.
   - Мы призваны сюда не помогать - так я  по  крайней  мере  думаю,  -  а
посмотреть, как развивается здешнее общество. А что думает об этом  народ,
лучше узнать у Донована. Полагаю, он судит вернее других.
   - Кто это - Донован? - спрашивает  Мартин,  как  я  недавно  спросил  у
Стила.
   Я объясняю.
   - Надеюсь, мы не будем здесь устраивать вторую революцию? -  усмехается
Мартин.
   - Не будем. Но мы будем работать на тех и для тех,  кто  нам  ближе  по
духу.
   - А Стил тебя не устраивает?
   - Стил - крупный землевладелец, помещик - по-русски, он так же далек от
бедняка, как твои рокфеллеры и морганы.
   - Допустим.
   - Так подбрось сучьев в костер, а то он уже гаснет.
   Из темноты леса совсем близко доносится насмешливый голос:
   - Как ни приятно погреться у костра, джентльмены, вам все  же  придется
его погасить.
   К костру  из-за  деревьев  выходят  пятеро  или  шестеро  мужчин  -  от
неожиданности я не сосчитал сколько - в широкополых соломенных и  фетровых
шляпах, с черными платками на лицах, до глаз, и с автоматами,  нацеленными
прямо на нас. Один из них, длиннорукий верзила, приблизившись, командует:
   - Руки!
   - Мы без оружия, мистер, можете обыскать, - говорит Мартин.
   Верзила   оглядывается   на   стоящего    чуть    позади    коренастого
крепыша-коротышку:
   - Обыщи!
   Мы встаем, и крепыш профессионально ощупывает наши карманы.
   - Ничего у них нет. Чек.
   -  Мсье  Ано  и  мистер  Мартин,  не  так  ли?  -  спрашивает  верзила,
по-прежнему держа палец на спусковом крючке.
   Я  успеваю  разглядеть  только  высокие  фермерские  штиблеты,  голубую
застиранную рубаху и  широкую,  расшитую  золотыми  блестками  повязку  на
рукаве. "Галун!"
   - Поедете с нами.
   - Куда? - рискует спросить Мартин.
   - Куда надо.
   Мы едем по тому же проселку, теперь  уже  в  сопровождении  вооруженных
всадников. По бокам у  меня  -  верзила  в  сомбреро  и  обыскивавший  нас
крепыш-коротышка. Мартин едет сзади с таким же "эскортом".  Верзила  вдруг
останавливается, снимает платок с лица и закуривает.
   - Узнал меня, стрелок?
   - По голосу.
   - Метко стреляешь. Если бы не хозяин, мы бы еще  пощелкали.  А  то  мне
даже пришлось за разбитую бутылку платить.
   - Могу отдать, друг Пасква.
   - Запомнил, значит? И я запомнил.
   - Тем лучше, - говорю я, - пригодится на будущее.
   Куда и зачем нас везут? Ограбить? У нас ничего  ценного  с  собой  нет,
кроме нескольких сот франков наличными.  Отнять  их  они  могли  бы  и  на
полянке у костра. Убить? Но и убить можно было там же, ведь лесная  дорога
темна и пустынна. После того, как я узнал верзилу из "Веселого  петуха"  в
Сильвервилле, все больше убеждаюсь, что  мы  нужны  не  ему.  Похоже,  его
хозяин Тур Мердок где-то поблизости...
   На развилке поворачиваем влево. Еще полчаса - и  мы  останавливаемся  у
ворот забора, уходящего в глубину леса. В сутках здесь восемнадцать часов,
и ночь, недавно  начавшаяся,  уже  тает  в  предрассветном  тумане.  Забор
отлично виден: высокий, из толстых, почти четырехметровых, бревен,  совсем
как у Стила пятьдесят лет назад. Тяжелые ворота нудно скрипят. По мощенной
камнем дороге мы подъезжаем к небольшой бревенчатой даче, покрытой толстым
слоем спрессованного и высушенного  тростника.  Нас  никто  не  встречает.
Пасква, толкнув незапертую дверь, пропускает меня и Мартина вперед в сени,
а затем в комнату с огромным камином, в котором горят целые  бревна.  Этот
огонь и является единственным освещением комнаты, где несколько человек за
непокрытым деревянным столом играют в карты.
   Пасква проходит в дверь, едва заметную в глубине комнаты, и  тотчас  же
возвращается.
   - Ано может войти, а Мартин пока останется здесь.
   - Мсье Ано, - говорю я ему, - и твердо запомните это на будущее.
   Пасква не отвечает, а Мартин садится на скамью подальше от камина - ему
и так жарко от верховой езды. Я вхожу в другую комнату,  бревенчатую,  без
обоев, но хорошо меблированную, с большим мягким ковром на полу. В комнате
светло, хотя  и  освещает  ее  только  десяток  толстых  свечей  в  грубых
деревянных подсвечниках. Встречает меня сам Тур Мердок.
   - Садитесь, мсье Ано. - Приветливая улыбка играет на его темных  губах,
и тонкие, почти женские руки указывают на  одно  из  двух  обитых  красным
бархатом кресел. - Рад видеть вас в моей летней берлоге.
   Я начинаю злиться.
   - Приглашение с вооруженным эскортом?
   - А вы бы приехали иначе?
   - Возможно.
   - Мне нужно было наверняка. Я знал, что вы поедете верхом, знал и когда
вы поедете.
   - Откуда?
   - Это мой маленький секрет, мсье Ано, но, чтобы вы не мучились над  его
разгадкой, скажу вам, что у меня есть кое-кто в сенаторском  окружении.  Я
даже знаю о вашем назначении. И самое главное - вы мне нужны.  Тем  более,
что мы договорились обо всем еще в Сильвервилле.
   Решаю, как говорится, брать быка за рога.
   - Так что же вы предлагаете, мистер Мердок, и что требуется от меня?
   - Предлагаю вам десять тысяч франков. Первую половину  вы  получите  по
приезде в Город от моего банковского агента. Остаток - по окончании дела.
   Я не спрашиваю - какого дела, пусть сам расскажет.
   - Крупно играете, Мердок, - намеренно опускаю "мистер".
   Мердок принимает вызов.
   - Чем крупнее игра, Ано, тем интереснее игрокам.
   Моя ставка в этой игре - десять тысяч. Ваша  -  голос  сенатора  Стила,
поданный за легализацию моей партии.
   - Какую цену может иметь один голос Стила?
   - Огромную. Вслед за ним проголосуют все аграрии  и  цеховые  старосты.
"Джентльмены" воздержатся, а трудовики останутся в меньшинстве.
   - Цеховые старосты - это лидеры профессиональных союзов? - спрашиваю я,
не замечая, что прибегаю уже к чисто земной терминологии.
   Но Мердок замечает.
   - Странный жаргон у вас, - кривится он, -  мы  так  не  говорим.  Сразу
ясно, что вы далеки от политики.
   - Даже не знаю, кто такие трудовики.
   -  Доновановское  крыло  популистов.  Несколько  старых  мечтателей   и
мальчишки, вообразившие себя взрослыми.
   - Вот видите, - говорю я, - с моим ничтожным опытом в  политике  трудно
согласиться на вашу игру. Предлагаю другие условия.
   - Какие?
   - Никаких авансов. Выйдет - хорошо, не выйдет - не взыщите.
   - Значит, все-таки допускаете, что можно убедить Стила?
   - Можно попытаться его убедить.
   - Так почему же отказываться от пяти тысяч? Не понимаю ваших мотивов.
   - Элементарная честность, Мердок. Я никогда не беру денег взаймы,  если
не уверен, что смогу их отдать.
   - Но в игру входите?
   - Рискну.
   - Может быть, подключить и Дональда Мартина?
   - У меня есть другое предложение о Мартине. Устройте его  репортером  в
вашу газету.
   - Но газета не моя, а Тинкросса.
   - Не будем начинать с обмана, Мердок. Я знаю,  кто  истинный  хозяин  и
вдохновитель этой газеты. А Мартину она  нравится,  и  он  просто  мечтает
стать журналистом.
   Мердок молчит. Смущен или  недоволен?  Бесцеремонно  открываю  дверь  и
кричу:
   - Мартин, войди!
   Мартин входит с искательной улыбкой - готовый к своей новой роли.
   - Вы никогда не работали в газете, Мартин?
   - Нет, мистер Мердок.
   - А что вы делали раньше?
   - Путешествовал вместе с Ано, мистер  Мердок.  Скитались  в  прерии,  в
северо-восточных лесах, у истоков Реки.
   - Вот и попробуйте написать об этом в газете. Читателям будет интересно
узнать об еще не освоенных землях.
   - Я хотел бы  работать  в  отделе  хроники,  мистер  Мердок.  Городской
хроники.
   - Хорошо. Но  о  путешествиях  тоже  напишите.  Я  дам  вам  записку  к
редактору "Брэд энд баттер". Знаете эту газету?
   - Я восхищен ею, мистер Мердок.
   - Там сильный политический отдел. Последовательная критика махинаций  в
сенате. Что же касается городской хроники...
   - Мне нравится ее подход к  событиям,  мистер  Мердок,  -  осмеливается
перебить Мартин, - опередить  полицию,  проникнуть  в  тайну  случившегося
раньше нее, раскрыть скандал  в  благородном  семействе  или  сомнительную
репутацию какого-нибудь безгрешного деятеля...
   Мердок явно польщен.
   - Пожалуй, вы для этого подходите, Мартин. Может быть, и я когда-нибудь
дам вам кое-какие поручения. А теперь оставьте нас на минуту.
   Удачно  сыгравший  свою  роль  Мартин,  склонив   почтительно   голову,
удаляется. Мердок излучает великодушие и благожелательность.
   - Довольны, Ано?
   - Мне кажется, что и я могу задать вам  тот  же  вопрос.  Я  знал,  что
Мартин годится для многого, во всяком  случае,  связь  можно  поддерживать
через него. Ему ведь понадобится по ходу работы сенатская хроника?
   - А вы умница, Ано,  -  смеется  Мердок.  -  Только  учтите  срочность.
Голосование в сенате мне нужно выиграть до начала избирательной  кампании.
Хорошо бы еще до конвенции популистов в Вудвилле.
   - Почему в Вудвилле, а не в Городе? - спрашиваю я.
   - Потому что Вудвилль - центр крупнейшего  промыслового  и  фермерского
кантона. По берегу Реки - промыслы, ближе к  лесу  -  поместья.  А  в  ста
километрах за Вудвиллем  уже  прерия  -  вотчина  ранчменов.  В  Городе  у
популистов, пожалуй, сильнее трудовики.
   На этом,  собственно,  кончается  наша  беседа.  Мы  ужинаем,  дружески
прощаемся с Мердоком, пожелавшим  подчеркнуть  напоследок,  что  Пасква  и
остальные отнюдь не слуги, а его избиратели, получаем  своих  отдохнувших,
накормленных лошадей и уже без всякого "эскорта"  покидаем  "берлогу".  Мы
здесь гости, а следовательно - союзники.
   И вот мы снова на лесной дороге с ухабами, болотцами. То съезжаемся, то
опережаем друг друга.  Разговаривать  трудно.  Размышляю  о  соглашении  с
Мердоком. Легализация реставраторов  мне  ненавистна:  когда-то  я  и  мои
друзья боролись против полицейской  диктатуры.  Не  собирался  я  убеждать
Стила и явно рисковал, обманывая Мердока. Зачем? Нет,  Мердок  мне  нужен,
как и Стил, чтобы понять политическую структуру этого  выросшего  уже  без
постороннего вмешательства мира. Даже беседуя с Мердоком, я мысленно искал
ему аналог на Земле. Может быть, это здешний  фон  Тадден,  фигура  у  нас
давно провалившаяся, обреченная на провал и здесь, потому что цель у обоих
одна и та же - реставрация прошлого.  С  фон  Тадденом  роднит  Мердока  и
политическая одержимость, почти фанатизм,  желание  действительно  вернуть
"золотой  век",  несомненный  опыт  искусного  оратора   и   политического
авантюриста. Есть в нем и черты  главарей  мафии:  сметливый,  подлый  ум,
дерзость и расчетливость игрока, жажда власти.
   Все это я высказываю Мартину.
   - Философствуешь, - говорит он, сдерживая лошадь. - А пожалуй,  похоже.
Только одного не понимаю: ты же все равно обманешь Мердока.
   - Обману, чтобы помешать.
   - Для чего? Ему и Стил помешает.
   - Мы еще не знаем соотношения сил в сенате. Может быть, Стил ошибается.
Мы вообще не знаем Города. Что здесь осталось, что родилось и что выросло.
Вот и начнем изучать. Я - сверху, ты - снизу.
   - Ну, изучим, а дальше?
   - Дальше посмотрим, с кем мы.
   - Ты уже говорил.
   - Я и повторяю. Мы еще не знаем  экономики  государства,  не  знаем  ни
промышленности, ни пролетариата. Рассказ Стила неполон. Пролетариат  есть,
но достаточно ли он вырос? Есть ли у него настоящие вожди?
   - Сразу видно коммуниста, -  замечает  Мартин.  -  Пролетариат,  Маркс,
капитализм, социализм.
   Я не сержусь на Мартина. Отлично все понимает, но притворяется.  Просто
не хочет рисковать. Проводить время с Минни куда интереснее. Но сделать  -
все сделает. Поэтому я умолкаю.
   - Послушай, а где они будут искать серебро и кого обвинят в ограблении?
- вдруг спрашивает Мартин, круто переменив тему разговора.
   - Кто это "они"?
   - Кто, кто! Правительство, полиция, розыск.
   - Полиция, - говорю я, - здесь, вероятно, наполовину подкуплена. Ничего
и никого не найдет. Мердока же вообще даже упоминать не будут.
   - А серебро-то у него в кармане, - ухмыляется Мартин.
   - Ты так уверен?
   - Зря, что ли, я сидел в комнате с камином. У стены люк в  подвал.  Его
открыли и вносили туда ящики. Я и спросил: что это?
   - Как же тебе ответили?
   - Сказали: помалкивай, пока цел. Найдем, если проболтаешься.
   - Может быть, ящики с оружием или продовольствием?
   - Я узнал их. Те самые, которые грузили с причала в кормовой люк  "Гека
Финна".



        7. ГОРОД ШЕСТИДЕСЯТОГО ГОДА

   В Вудвилль мы прибыли вечером и уехали оттуда утром на другой  день.  С
городком как следует и не познакомились.  То,  что  увидели,  проезжая  по
улицам, казалось чуточку посолиднее и  побогаче,  чем  в  Сильвервилле,  -
меньше дощатых и бревенчатых хижин, дома каменные, из розового туфа, как у
нас в Армении, некоторые отделаны гранитом и кремовым песчаником.  Вывески
ярче и крупнее. Добротно выглядела и гостиница "Веррье-отель" с колоннадой
у входа. Ее владелец Гастон Веррье, к которому мы направлялись по указанию
Стила,  любезно  предоставил  нам  комнаты  в  своей  огромной   квартире,
занимавшей весь первый  этаж  гостиницы.  Веррье,  толстенький,  разбитной
француз с чисто  выбритым  лицом  и  аккуратно  подстриженными  седоватыми
бачками, владел рыболовными промыслами  по  берегу  Реки.  Мы  видели  их,
проезжая, - бараки и хижины, опрокинутые лодки на берегу и сети, натянутые
на кольях. Ему принадлежали и виноградники на склонах холмов,  примыкавших
к городку с севера. Принял он нас гостеприимно и  радушно,  познакомил  со
своим типично французским семейством, приказал  отвести  наших  измученных
лошадей на конюшню, угостил обильным и сытным ужином. За ужином мы узнали,
что "все порядочное население города голосует за популистов". "Кого же  вы
считаете непорядочными?" - спросил я как можно серьезнее, чтобы хозяин  не
почувствовал скрытой иронии. "Рыбаков-поденщиков, - охотно пояснил  он,  -
тех, кого  нанимаешь  на  ловлю.  Ненадежные  люди".  -  "А  они  за  кого
голосуют?" - поинтересовался я. "Ни за кого, -  пожал  плечами  Веррье,  -
индифферентны. Их мог бы купить Мердок, да у него,  к  счастью,  и  партии
нет". - "А трудовики?" - "Заводов здесь нет - нет  у  трудовиков  здесь  и
базы, а приезжих агитаторов мы не любим, - сказал хозяин. - Мы,  настоящие
популисты, не очень-то жалуем своих левых".
   Утром, простившись с Веррье, Мартин и  я  уже  сидели  в  купе  первого
класса  железной  дороги  Вудвилль  -  Город.  Как  не  похоже  было   это
путешествие на первую нашу поездку в Город пятьдесят лет  назад.  Тогда  -
запряженный  шестеркой  битюгов  автобус,  облупленный  и  запыленный,  не
дилижанс, воспетый Андерсеном и Диккенсом, а именно  земной  автобус,  без
мотора,  который  выбросили   из-за   отсутствия   бензина,   с   рваными,
обтрепанными  сиденьями,  торчащими  пружинами;  пассажиры   -   несколько
запоздавших с загородной прогулки туристов, одетых совсем как земные парни
и девушки. Сейчас - роскошное купе железнодорожного  вагона,  пассажиры  в
цветных сюртуках и длинных бархатных и кружевных платьях, толстые свечи  в
медных подсвечниках,  старомодные  саквояжи  и  кофры,  обед,  принесенный
вышколенным официантом из вагона-ресторана, и медленно плывущие пейзажи за
окном - то лиственный лес, то газон на фермах,  то  коровы  на  лугах,  то
редкие трубы заводов, поближе к Городу. Так, должно быть, ездили  в  Южной
Германии или Швейцарии в восьмидесятых годах прошлого века.
   До самого вокзального перрона  меня  не  оставляла  тревожная  мысль  о
встрече с Городом. Что живо, что умерло,  что  изменилось?  Не  изменилась
каменная брусчатка у заставы и утрамбованная  сухая  глина  в  примыкающих
переулочках. Сохранилась центральная, немощеная, с рыхлой  землей  дорожка
посреди улицы - по ней, как и раньше, скакали верховые: курьеры, порученцы
государственных и частных контор, конные  полицейские  и  просто  любители
верховой езды. Остались и велорикши. Появились легкие ландо  и  фиакры,  а
проще говоря, двухместные и четырехместные кареты и  коляски  на  литых  и
дутых шинах, как у московских лихачей в дореволюционные годы. Я  увидел  и
конку - легкий, открытый  со  всех  сторон  вагон,  запряженный  четверкой
лошадей, тащивших его довольно  быстро  по  врезанным  в  камень  рельсам.
Начинался Город тогда  -  полстолетия  назад  -  с  ободранных  автобусов,
поставленных на сваи ушедшими на пенсию полицейскими,  и  "бидонвиллей"  -
самодельных хижин из пустых бидонов, канистр и ящиков,  а  сейчас  началом
его стал вокзал.  Выстроенный,  вероятно,  лет  двадцать  назад,  ныне  он
постарел,  облупился,  но  для  меня  он   был   неким   новым   явлением,
преобразовавшим въезд в Город. Отсюда расходились  длинные  серые  заборы,
почерневшие от  дыма  и  гари  приземистые  заводские  корпуса  и  высокие
каменные трубы, извергавшие в ясное прежде небо облака черной копоти.
   Ехали мы в открытой коляске. Кучер в желтой крылатке время  от  времени
взмахивал  плетеным  бичом,  странно  напоминающим  удочку.   Чем   глубже
проникали мы на территорию Города, едва уловимые изменения становились для
меня все ярче и разительнее. На улицах стало как бы просторнее и тише: мне
объяснили потом, что почти половина или по меньшей мере  треть  городского
населения - в большинстве одинокие мужчины и жаждущая романтики молодежь -
покинула  Город  в  поисках  счастья  на  необжитых   землях.   Любопытные
последствия этой миграции я  узнал  позже,  пока  же  удивляло  отсутствие
привычной уличной толкотни, памятной мне по совместным нашим хождениям  по
здешним  улицам  пятьдесят  лет  назад.  Удивляло   обилие   магазинов   и
всевозможных частных контор. Вовсю шла частная торговля и торговлишка, как
в любом земном городе, куда  еще  не  докатились  чудеса  супермаркетов  и
универсамов. Большие  магазины  и  крохотные  лавчонки,  ларьки  и  киоски
попадались  буквально  на  каждом  шагу.  Девятнадцатый  век,  как   и   в
Сильвервилле, соседствовал с двадцатым. В  центре  высились  электрические
фонари, и гирлянды лампочек украшали входы кинотеатров и кафешантанов -  я
употребляю именно это слово, потому что увидел его над застекленным входом
в дом, по фасаду которого даже днем бежали электрические  буквы.  Судя  по
всему, и кинотеатры, и этот, видимо, самый модный в  Городе  кафешантан  с
мопассановским названием "Фоли-Бержер" имели достаточно средств для  того,
чтобы позволить себе электрическую рекламу. Что показывали в кинотеатрах -
немые или звуковые фильмы, -  я  еще  не  знал,  только  позже  мне  стало
известно, что до  звукового  кино  здешний  прогресс  еще  не  добрался  и
маленькие городские киношки обходились Глупышкиным  и  Верой  Холодной  на
местный лад. По  когда-то  лесистым,  а  теперь  наголо  "обритым"  горным
склонам, продолжавшим Город, рассыпались в беспорядке улиц и переулков уже
не самодельные бревенчатые хижины, а каменные хоромы  богачей,  окруженные
садами. Город, несомненно, разбогател, подравнялся, и удивлявшая прежде  в
нем "склеенность" американского  и  французского  провинциальных  пейзажей
стала как-то менее заметной, не бросающейся в глаза.
   Отель "Омон" нас встретил бальзаковской старомодностью, характерной для
него и пятьдесят лет назад. Те же  тяжелые  плюшевые  портьеры,  старинные
канделябры, пузатая мебель, которую на Земле увидишь лишь на аукционах или
в музеях. Только вместо фотографий  Города  и  афиш,  украшавших  когда-то
стены холла, теперь висели картины. Свечи в  канделябрах  были  прежние  -
восковые, но люстра уже светила электрическими лампами. Отель, видимо, был
настолько преуспевающий, что  мог  тоже  позволить  себе  и  электрическое
освещение, и телефон, правда, не в комнатах, а только у стойки похожего на
директора банка портье.
   Сейчас,  после  недельного  бездействия,  на  которое  я  был   обречен
отсутствием Стила, неожиданно уехавшего в Ойлер  для  встречи  с  будущими
своими избирателями и не успевшего даже познакомить меня  с  обязанностями
советника канцелярии,  я  уже  вжился  в  тихий  отельный  быт,  привык  к
некрикливым  темным   краскам,   бесшумной   поступи   слуг,   к   угрюмой
неразговорчивости коридорных  и  чинной  клубной  обстановке  бара.  Отель
наполовину пуст - говорят, из-за летних  сенатских  каникул,  и  я  часами
просиживаю    за    стойкой    бара    с    единственным     собеседником,
шестидесятипятилетним барменом, помнившим и отель, и Город такими,  какими
видел их я пятьдесят лет назад по здешнему времени.
   - Да, Город тогда был другим, - приходится кое-что присочинять  мне,  -
еще отец рассказывал. Впрочем, и с  моих  мальчишеских  лет  здесь  многое
изменилось.
   - Вы долго здесь не были? - спрашивает бармен.
   - Лет десять. Теперь мне уже тридцать.  После  колледжа  ушел  в  леса.
Далеко по северо-востоку бродил.
   - Я читал о ваших приключениях в газете. Мистер Мартин писал, тот,  что
живет в тридцатом номере. Ваш спутник.
   - Теперь мы разделились, - говорю я, так как мы условились  с  Мартином
не поддерживать открыто дружеских отношений. - Ведь это  не  наша  газета,
Эд.
   - Знаю. Но в ней есть что почитать. Вот вы за эти годы многое увидели и
узнали.
   - А Город увидел и не узнал.
   - Народу поменьше. Пятьдесят лет назад до миллиона доходило,  а  сейчас
тысяч семьсот, не больше.  Я  не  считаю  пригородов.  Там  новых  заводов
понастроили.
   - Уходит, значит, народ?
   - Молодежь. Вроде вас, когда вы в леса сбежали. И теперь бегут. С луком
и стрелами, как и раньше. Не всякий может охотничью двухстволку купить. Да
и просто так уходят. С ножом, с лопатой. Земли много - только ищи да налог
плати. А уйдешь подальше, так и бесплатно  просуществуешь.  И  существуют.
Дичью торгуют, шкурками. А меха нынче в моде.
   - Значит, нуждается Город в рабочих руках?
   - Держится мастеровщинка. И в мастерских и на фабриках. Высокая  оплата
труда. Приходится раскошеливаться, если хочешь рабочих держать.
   - А сколько платят? - спрашиваю я, вспоминая о  своих  пяти  франках  в
день у Фляшона.
   - В шахтах больше пятидесяти франков за смену. Только там человека, как
лимон, выжимают. По десять часов в  день  при  двухсменной  работе.  И  на
прокатном, и на чугунолитейном, и  на  машиностроительном  -  все  то  же.
Только в мастерских  малость  полегче,  зато  и  плата  поменьше.  Цеховые
старосты регулируют.
   - Так ведь и оттуда можно уйти.
   - Пожилые и семейные не уходят. Где ни работай - проживешь, не жалуясь.
   - А ты оптимист, Эд. Платят хорошо - еще не значит, что жить хорошо.
   - Так трудовики говорят, - пожимает плечами Эд.
   - Слышал их?
   - Я на митинги не хожу.
   Информацию бармена я корректирую информацией Мартина. Он уже  несколько
дней работает в редакции "Брэд энд баттер".
   Стил, узнав об этом, сначала рассвирепел:
   - Прохвост ваш Мартин! Не ожидал...
   - Не сердитесь, сенатор. Это в наших же интересах.
   - Не понимаю.
   - Сейчас поймете. Мердок серьезный противник.  Надо  проникнуть  в  его
замыслы, в его игру. А игру он ведет крупную, я уже кое-что  знаю  о  ней.
Так вот, сенатор, пришлось пожертвовать Мартином, послав его в эту газету.
Он многое может услышать и о многом узнать. Теперь у нас свой  человек  во
вражеском лагере.
   - Грязное это дело, Ано.
   - Не очень чистое,  согласен.  Но  для  нас  полезное.  Даже  больше  -
необходимое...
   - А вы не преувеличиваете значение Мердока как политической личности?
   - Боюсь,  что  нет,  сенатор.  Личность  незаурядная.  И  думаю,  очень
опасная.
   - Возможно, вы правы, Ано. Мартин не протестовал?
   - Я убедил его, сенатор. Все в порядке. Можете спокойно ехать в Ойлер.
   ...Мы встретились с Мартином еще до приезда сенатора. Мартин не один, с
ним Луи и Пит, разысканные в общежитии  политехнички.  Внешне  -  неброско
одетые: не то студенты, не то клерки, встретишь на улице - не  оглянешься.
И  оба  сияют  -  пожалуй,  это  самое  точное  определение  их  душевного
состояния.
   - Ребята согласны, Юри. Я обещал им по пятнадцать франков в день, в три
раза больше, чем у Фляшона. Только работать будут неполный день - они  еще
учатся.
   - Одному из вас придется помогать мне  в  канцелярии,  -  говорю  я.  -
Просматривать документы, сенатские протоколы, отчеты, подбирать нужную мне
информацию. Какую именно, поясню, когда приступим  к  делу.  Другой  будет
связан с Мартином. Работа на ногах, с людьми, информаторская,  агентурная.
Кому что - выбирайте сами.
   - Человек я  неразговорчивый  -  предпочту  писанину,  -  высказывается
первым Пит.
   - А я - "на ногах и с людьми", - тут же вставляет Луи.
   Наконец Луи и Пит уходят, получив за неделю вперед,  а  мы  с  Мартином
остаемся вдвоем.
   - Выкладывай, - тороплю я его. - Что узнал?
   - Многое. Нет ни кризисов, ни экономических спадов, ни биржевой паники.
Даже безработицы нет. Без работы только  инвалиды  и  нищие-профессионалы,
которых, кстати, ловят и ссылают на рудники.
   - Знаю.
   - Зато пособия инвалидам труда ничтожны, а семьям погибших на работе ни
хозяева, ни государство вообще не платят. Пенсии начисляются с  семидесяти
лет, и только мужчинам.  Женский  труд  оплачивается  дешевле,  и  пенсией
женщины не обеспечиваются. Таков популистский  прогресс  на  практике.  За
полсотни лет построено не больше двух десятков заводов, значительная часть
мастерских реорганизована в мелкие фабрички, тяжелая промышленность только
развертывается, да и то лишь в пределах нужд сельского хозяйства, в легкой
преобладает система надомников, а фабричных рабочих всего тысяч двести. Их
здесь именуют по-старому:  мастеровые.  Никакой  техники  безопасности  на
предприятиях нет и в помине. Детский труд узаконен и не преследуется.
   - А как с наукой?
   - Кого из ученых встретишь на "дне"? Говорил я, правда, с одним  бывшим
университетским профессором  -  математиком.  Математика,  Юри,  здесь  на
уровне  девятисотых  годов.  Лучше  других  работают   заводские   научные
лаборатории,  в  частности  лаборатория   некоего   Уэнделла,   заводчика,
отпускающего на нее большие средства. Но все это редкие  исключения,  лишь
подтверждающие промышленную отсталость Города.
   Мартин рассказывает подробно и дельно. Но мне  этого  мало,  мне  нужно
связать экономическую информацию с политической.
   - А на "дне" вообще не говорят о политике, - усмехается Мартин. - Здесь
голосуют за тех, кто  платит.  Покупателей  и  перекупщиков  голосов  и  у
"джентльменов", и у популистов в одном  только  рыночном  районе  десятки.
Даже лидер "джентльменской" партии Рондель не брезгует покупкой голосов на
меновом рынке. А  привокзальные  бильярдные  и  бары  закуплены  на  корню
популистами. За партийного соратника  Стила,  сенатора  Клайна,  -  он  же
оптовый торговец рыбой в американском секторе,  -  голосовали  на  прошлых
выборах сотни  хозяев  мелких  лавчонок  и  рыбных  ларьков.  Думаешь,  из
солидарности? Нет, это стоило ему, как мне рассказали в  редакции,  больше
ста  тысяч  франков.  Мердок  единственный   не   покупает   пока   голоса
избирателей, но когда ему это понадобится, у  него  будет  все  "дно",  от
уличных забегаловок до клубных игорных домов. Тот же Пасква  приведет  ему
тысячи и в Сильвервилле, и в самом Городе, где я уже  встретил  нескольких
его друзей из памятной нам "берлоги". Кстати,  о  Мердоке,  -  тут  Мартин
понижает голос, словно боится, что кто-нибудь может подслушать, - я  почти
уверен: он замышляет что-то новенькое.
   - А конкретно?
   - Некто по  имени  Фревилл  контролирует  все  притоны  в  американском
секторе. Похоже, это - ставленник Мердока. Тут  и  питейные  заведения,  и
салуны  с  потайными  игорными  залами,  и  бильярдные  с  барами.  А   во
французском секторе правит некий Бидо, предпочитающий не делить  доходы  с
Фревиллом. Так вот, с Бидо решили покончить. Как и когда, не знаю, но один
тип проболтался, что скоро из Бидо сделают мясной пудинг. Только, я думаю,
не наше это дело, Юри.
   - Правильно думаешь. Мы не в старом Чикаго.
   Я даже не предполагал, как мы ошибались.



        8. ПЕРВЫЙ УДАР МЕРДОКА

   Сегодня приехал Стил. Я еще не видел его, но получил от  него  записку,
приглашающую меня к ужину в сенатском клубе на шесть часов вечера.  Сейчас
без четверти шесть, лошади поданы к подъезду гостиницы, и я отправляюсь  в
клуб.
   Стил опоздал на четыре дня, а за это время произошли события, о которых
необходимо рассказать. Началось все как раз четыре дня назад с  воскресной
утренней почты. Среди газет было  письмо  сенатора,  сообщавшего,  что  он
вынужден задержаться, и если я захочу, то могу ознакомиться и без  него  с
деятельностью сената. Одновременно он прислал  чек  на  тысячу  франков  и
чистый гербовый лист со своей подписью и сургучной  печатью,  куда  я  мог
вписать все, что мне заблагорассудится. Этот  знак  безграничного  доверия
полностью раскрывал отношение Стила ко мне.
   Сначала я прочитал утренние  газеты.  Интересовали  меня,  понятно,  не
объявления и не  уголовная  хроника,  а  передовицы  и  комментарии  -  их
политическое кредо.  В  частности,  внимание  привлекли  две  статьи,  обе
редакционные, без подписи. Консервативный "Джентльмен" задавал, на  первый
взгляд,  чисто  риторический  вопрос:  почему  бы  не  разрешить  создание
политических ассоциаций, которые могли бы участвовать в выборах  наряду  с
уже  действующими  партиями?  Такие   ассоциации,   не   ограниченные   ни
численностью,   ни   направлением,    способны    были    бы    объединить
евангелистско-католические  круги,  студенчество,  кое-какие  прослойки  в
обеих сенатских  партиях,  которым  уже  становится  тесно  в  официальных
партийных  рамках.  Подтекст  здесь  был  ясен.   Билль   о   политических
ассоциациях расколол бы не "джентльменов", а популистов. Церковные  круги,
получив  самостоятельность,  блокировались  бы   в   сенате   с   правыми.
Студенчество - разномастное политически - вообще не смогло  бы  образовать
единой  организации,  а  выделение  трудовиков  "джентльменам"  ничем   не
угрожало бы из-за малочисленности левого крыла. Но самое  интересное  было
не в этом. Газета не упоминала о Мердоке и  его  "реставраторах",  а  ведь
билль о политических ассоциациях именно ему и открывал путь в сенат.
   Другая наводящая на размышление статья была опубликована в мердоковской
"Брэнд энд баттер". Говорилось  в  ней  тоже  о  выборах,  только  в  ином
аспекте: о шантаже и подкупе избирателей, о  покупке  голосов  оптом  и  в
розницу в городских пивных, салунах и барах. Упрекнуть автора  можно  было
бы лишь в чересчур развязной и  крикливой  манере.  Но  писал  он  правду,
подтверждая то, о чем рассказывал Мартин, только не называя  имен.  Газета
обещала назвать имена и представить документальные доказательства подкупа,
если потребуют обстоятельства. Она выражала  надежду,  что  обе  сенатские
партии учтут  все  это  в  предстоящей  избирательной  кампании  и  сумеют
обойтись без мошенничества.
   Настораживало само обещание "назвать имена и представить документальные
доказательства". Какие цели  преследовал  такой  выпад?  Скомпрометировать
популистов и "джентльменов"? Зачем? Ведь у Мердока  еще  не  было  партии.
Только популистов? Это имело бы смысл, если бы он  рассчитывал  на  победу
правых: судя по осторожному выступлению "джентльменской"  газеты,  у  него
были  связи  и  в  их  лагере.  Но   почему   обещание   скомпрометировать
адресовалось деятелям обеих партий? Может быть,  это  -  угроза  возможным
соперникам, чтобы побудить их к принятию  билля  о  создании  политических
ассоциаций? Или Мердок заранее знал о  "джентльменской"  статье,  и  билль
этот уже кем-то придуман, отредактирован, и кто-то предложит его на  одном
из заседаний сената?..
   Кое-что я узнал чуточку позже.
   В комнату ко мне постучался лифт-бой и пригласил спуститься к  телефону
у стойки портье.
   - Говорит Мердок, - услышал я знакомый любезный  голос.  -  У  подъезда
гостиницы ждет фиакр. Через четверть  часа  вы  будете  в  моей  городской
"берлоге". Я угощу вас нежнейшим вудвилльским полусухим и отпущу с тем  же
кучером. Потеряете час,  не  больше.  Удружите,  мсье  Ано.  Не  огорчайте
отказом.
   Я не отказал и поехал.
   "Берлога"  оказалась  уютным  каменным  особняком  в  глубине  розового
цветника,  окруженного  декоративной  жимолостью.  Мердок,  в   элегантном
домашнем халате, встретил меня на крыльце и провел в кабинет.
   - Садитесь, Ано, - сказал он, поставив передо мной бокал вина.  -  Есть
дело.
   - Догадываюсь.
   - Едва ли. Сегодня вы вместе с  письмом  от  сенатора  получили  чистый
гербовый лист с его подписью и печатью. Туда можно вписать что угодно.
   - Вы отлично информированы, Мердок.
   Я вспомнил тихого старичка-управляющего с вкрадчивыми манерами.  Только
он один знал о нашем с Мартином отъезде и знал все: и по какой  дороге  мы
должны были ехать, и то, что мы поедем верхом. И только  через  него  Стил
мог отправить свое письмо с бланком.
   - Мы можем лишить вас этого источника информации, Мердок, - добавил я.
   - Охотно им пожертвую, - отмахнулся Мердок. - Слишком стар и не  всегда
расторопен. Но у меня есть свои люди и в отеле "Омон". Скрывать от вас это
я не собираюсь - лишний раз убедитесь в моих возможностях. И, как вы  сами
понимаете, я распорядился после вашего отъезда заглянуть к вам в комнату и
достать для меня этот чистый лист. Он мне понадобится скорее, чем вам.  Но
не пугайтесь - другие документы я приказал не трогать.  Все  останется  на
месте.
   - Чистого листа больше нет, - сказал я.
   Это было правдой. Прочитав статью "Брэд энд баттер", я вписал в него от
имени Стила просьбу к директору избирательных кампаний  партии  популистов
допустить  молодого  научного   работника   Питера   Селби   к   партийной
документации по прошлым выборам: Селби, мол, пишет  книги  о  популистской
партии и нуждается в изучении ее архивов. Ни один из документов  не  будет
вынесен из канцелярии директора, молодой ученый все просмотрит у  него  на
глазах.
   - Та-ак, - протянул Мердок. - Вы переиграли меня, Ано. Что-нибудь вроде
доверенности на ведение дел во время отъезда сенатора?
   - Допустим, - ответил я уклончиво.
   - Зря вы не взяли пять тысяч, Ано, - как бы мимоходом заметил он.
   - Почему зря?
   - Вы могли бы информировать меня о покупке голосов популистами.
   Я вспомнил статьи, опубликованные в "Джентльмене" и "Брэд энд  баттер",
и  понял,  куда  он  клонит:  скомпрометировать  популистов   и   получить
необходимые кресла в сенате - вот что нужно Мердоку.
   -  Не  будем  хитрить,  Мердок.  Не  вами  ли  инспирирована  статья  в
"джентльменской" газете?
   - Я не столь влиятелен, Ано, - усмехнулся он, -  но  соглашусь:  статья
работает на меня. Да и вам будет легче