ании и даже не в Америке. - На Марсе он, что ли, сделан? Или, может, в Южной Африке? - А-а-а! - надрывно завыл Ангел, и Ильин всерьез взволновался. Похоже, вышла промашка. Похоже, исправлять ее поздно. Ангел всегда выл, когда было поздно, когда он. Ангел, не успевал заткнуть рот Ильину. - Фигец котенку. - Ангел оборвал фермату и деловито сообщил: - Сам подставился, сам и выбирайся. - В самую точку! - торжествующе сказал Олег Николаевич. - Именно в Южной Африке. Скорее всего в Южной Африке. Иначе почему он маркирован знаком конструкторского бюро Микояна? А? Как вы сей факт объясните, Иван Петрович? - А никак, - заявил малость припупевший Ильин. - Никак не объясню. Да и как, в самом деле, мог он что-либо объяснить, если даже сам Ангел воскликнул ошарашенно: - Вот тебе и раз! Кто ж знал, что Артем Иваныч и в Этой жизни выберет социализм? Самолет, на котором Ильин чего-то там прорвал в пространстве-времени и сверзился в Черную лужу, и впрямь сделан был в знаменитом бюро Героя и лауреата Микояна Артема Ивановича, сделан был его наследниками и учениками, поскольку сам конструктор в Той жизни почил в бозе аж в семидесятом, Ильин его уж и не застал. А в Этой тоже почил? Или не почил?.. - Знал бы, где упасть, соломки подстелил бы, - оригинально заявил Ильин Ангелу. - Чего будем делать? Уйдем в несознанку? - Из любой ситуации, даже самой безвыходной... - наставительно начал Ангел, но закончить тоже оригинальную мысль не успел. С тяжким грохотом раскололось задымленное оконное стекло, осколки посыпались на пол, на столы, прямо в супы, жульены и иные герихты, в бокалы и стаканы, на головы вкушающих, на плечи и за шивороты, за декольте, на брюки и на юбки, и вот уже кто-то крикнул от боли, а кто-то от страха, и вот уже чья-то кровь красиво обагрила накрахмаленную скатерть, и боковым зрением Ильин поймал какое-то скоростное движение в ресторанном пространстве-времени, будто рассек его немедленный самолет конструкции Героя и лауреата. Но то был не самолет. - Ложись! - гаркнул Ангел. И Ильин бросился на пол, на осколки, подобрал под себя колени и закрыл голову руками. Тут как раз раздался взрыв. Ильин естественно и вмиг исчез из Этой жизни, но в Ту, к сожалению, не попал, а через малое мгновение вернулся назад, в ресторан, и увидел разбитое окно, перевернутые столы, панически орущих мужчин и женщин, развороченный взрывом паркет. А еще он увидел Олега Николаевича, неудобно, с подвернутой ногой, лежащего поодаль и, по-видимому, тоже исчезнувшего из Этой жизни. На время исчезнувшего или навсегда - Ильин проверить не успел. Сверху, может быть даже с неба, стремительно падал какой-то блестящий неопознанный объект. Ильин понял, что бомбежка не Закончилась, только и смог резко откатиться в сторону. Объект бухнулся рядом, но не взорвался, а из него плеснулась черная страшная начинка, мгновенно и больно обожгла щеку. "Кислота!" - панически подумал Ильин. "Размечтался", - ернически подумал Ангел. И Ильин увидел рядом мельхиоровый кофейник, вокруг которого разливалась горячая густая жижица. Стало смешно, но щека горела. Откуда-то издалека слышались сирены то ли полиции, то ли пожарных машин, они явственно приближались, и Ангел, совсем от взрыва не пострадавший, не преминул вставить свое: - Так я не закончил. Из любой ситуации, даже самой безвыходной, умный человек всегда найдет один-два выхода. Два есть: окно и дверь. Вали отсюда, пока можно. - Куда? - спросил Ильин. - Куда глаза глядят, - философски заметил Ангел. И Ильин недрогнувшей ногой перешагнул через несчастного гебиста и пошел к одному из двух выходов. Почему не к оконному пролому, который был куда ближе? Да потому, что, зорко увидел Ильин, к пролому через Тверскую неслись давешние крутые качки, а в гардеробе висела куртка Ильина, а идти куда глаза глядят без теплой одежды было вредно для здоровья. - Помнишь, о чем я утром предупреждал? - скромно спросил Ангел. - О том, что ошпаришься. Вот и ошпарился, поздравляю. ВЕРСИЯ Пришла пора поговорить о той малопонятной роли, которую играет в жизни этой России (вообще) и в жизни _этого_ Ильина (в частности) серьезная организация с несерьезным названием "гебе". Хотя почему _этого_ Ильина? Россия - да, иная. Политика, экономика, быт - все иное. Мир - не тот, к которому Ильин привык за почти сорок лет нормальной (до мига с "МИГом") жизни. Но Ильин-то, Ильин, извините, тот же самый! А что ему, высококлассному инженеру-испытателю, почему-то удобно прикидываться здесь чуркой-слесарем - так это, опять же извините, его личное дело. Его и, естественно, гебе... Как ясно показывает история нашего века, любая диктатура может держаться и тем более процветать, если опорой для нее служит либо сильная армия, либо сильная партия. Причем партия, как опять-таки не скрывает честная дама История, для диктатуры надежнее армии. Но ни диктатура партии, ни диктатура армии (Личность внутри диктатуры подразумевается...) не может существовать без системы тотального сыска, пронизывающей как партию и армию, так и нацию в целом, не исключая старцев и младенцев. То есть без вульгарного животного страха, который вселенский сыск, иначе - подозрение всех и вся во всем, рождает у любого нормального гражданина, не выдюжит никакая уважающая себя диктатура. Помянутая в скобках. Личность, руководящая страной, партией, армией, должна вызывать у народа любовь, круто замешенную на страхе. Причем страх этот не обязательно должен быть страхом перед физической расправой. Куда эффективнее страх перед потерей житейских благ! Так сказать, перед отлучением от Общенародного Корыта. Создание такого Корыта - огромная заслуга диктатуры в странах, где означенные блага зарабатываются не трудом, не талантом, не подвигом даже, но - чинами. Чин гражданину дает партия (или армия, коли диктатура - _военная_), сообразуясь с лояльностью персоны, а уж лояльность определить не может никто, кроме как раз аппарата сыска. Иными словами, в таких системах диктатура держит в руках и воспроизводство житейских благ - по максимуму, на который способна, и их распределение - по минимуму, который определен ею же для каждого чина. Задачка из курса школьной алгебры: к некоему бассейну, то есть к Корыту, подведены две трубы, в одну все вливается, из другой кое-что выливается. Кому положено, тот котелок и подставит... И вот вам закономерность. Как только диктатура переходит от системы распределения по чинам к системе распределения по труду, то есть от мнимого социализма к истинному, то постепенно сама слабеет, сдает позиции, даже вырождается, ибо исчезает у людей страх потерять место у Корыта, каждый сам себе лудит собственное корытце - по труду и по способностям, а даже оставшийся страх перед физической расправой (тюрьма, психушка, смертная казнь, наконец...), на коем продолжает стоять диктатура, весьма абстрактен для индивида. Где она, психушка? Какая она, тюрьма? Кто их видел?.. Известно: пока гром не грянет, индивид не перекрестится... И постепенно служба тотального сыска, как бы она где ни называлась, становится государством в государстве, с нею - несмотря на любую демократию! - приходится считаться всем: и тем, кто правит, и тем, кем правят. Эта служба, то есть государство в государстве, предельно замкнута, закрыта от внешнего мира, живет по своим законам. И не дай бог кому-то нарушить какой-либо! Если эта служба строилась десятилетиями, если диктатура не жалела на нее ни средств, ни людей, если давала ей волю и бережно отгораживала от официальных законов, то пусть диктатура сдохнет - сыск останется жить! Он будет жить _самоцельно_. Он изо всех сил будет притворяться _нужным_. И юная доверчивая демократия поверит ему, потому что трудно не верить тому, кто изо всех сил-и жутко искренне хочет тебя, молодую и наивную, охранить от всяких врагов. Юная демократия с пеленок усекла, что ее со всех сторон окружают несдавшиеся и затаившиеся враги, юная демократия хочет, чтобы ее защищали - пусть даже старый и прожженный сыскной аппарат, который к тому же для виду круто почистился. Говоря казенно: освободился от элементов, скомпрометировавших святое дело сыска в тяжкие годы диктатуры. Как тут не поверить! Ситуация, знакомая с детства: Красная Шапочка и Серый Волк. Юная демократия, конечно, дура... А когда она окрепнет и поумнеет, она уже привыкнет к партнеру, да и он привыкнет к ней, притрется к ее смешным лозунгам, станет, конечно, осторожнее, на рожон почем зря не полезет, но и афишировать свои действия по-прежнему не будет. А что он там делает - разве за всем углядишь! Тем более что все официальные, демократической конституцией утвержденные законы _внешне_ соблюдаются партнером, это он и при диктатуре умел делать - _внешне_, дело нехитрое. А в пылу разных политических кампаний, до коих дура демократия весьма охоча, такой партнер очень даже необходим: ничто так не ценится в тесных коридорах любой власти, как знание людей. А кому их лучше всего знать, как не службе сыска... Другое дело, если речь идет о странах, где демократия не билась насмерть с диктатурой, где и диктатуры не было, а коли была, то недолго и не успела означенную службу сформировать и укрепить. Так ведь это - не о Германии и не о России. В одной был Гитлер, НСДАП и гестапо. В другой - Сталин, ВКП(б) и НКВД. Когда СССР капитулировал в сорок втором, умные гестаповские начальники не стали ломать и корежить отлаженный энкаведешный многотысячный аппарат, просто кого-то поначалу посадили, кого-то отпустили в Африку (в Африке - гориллы, злые крокодилы стали их кусать, так те там быстро-быстро свою службу сыска восстановили), а остальных - профессионалов! - использовали по их прямому назначению. Да и тех, кого посадили, попозже выпустили и тоже к делу пристроили. Ну, были они социалистами, стали национал-социалистами - большая ли разница! Вывески меняются - дело остается. А опыт энкаведе плюс опыт гестапо - такая арифметическая сумма дорогого стоит! От нее откажутся только полные идиоты, которых, к счастью, не было у власти ни в свободной Германии, ни в еще более свободной России. Как, кстати, не было их и в руководстве Совсем Свободных Соединенных Штатов Америки, где профессиональные защитники демократии из эфбеэр вполне могли конкурировать с русскими и немецкими коллегами. Что изо всех сил и делали. Так что прав был гебист Олег Николаевич, не захотевший принять от Ильина цитату из песни про бойцов невидимого фронта. Пусть "на первый взгляд" их служба казалась ненужной в мире свободного, демократического, плюралистического, гласного и перестроечного национал-социализма, но кто же умный довольствуется _первым_ взглядом?.. ФАКТ В Москве Тит лечил Ильина у экстрасенса. Ильин еще в деревне прилично окреп и, хотя по-прежнему страдал головкой, по-прежнему влетал время от времени в черные провалы памяти, когда не то что происхождения - собственного имени не помнил, но вне означенных провалов чувствовал себя хоть куда. Так уж счастливо случилось, что речь к нему вернулась в последнюю очередь, практически уже в Москве, и не без помощи экстрасенса, поэтому Ильин и хотел бы, да не мог выдать себя дурацкими вопросами типа: "Где у вас тут ближайший военный аэродром?" или: "Как позвонить в Москву, в Генштаб?" А вопросы эти просились с онемевшего языка, но вот вам милый медицинский парадокс: немота - гарантия политической бдительности. Задай их Ильин, где бы он сейчас был?.. Это только вслух и прилюдно так считается, что в свободной России за инакомыслие не преследуют. За инакомыслие, может, и не преследуют, но если сие инакомыслие выдает... кого?.. шпиона, например, или кого?.. сумасшедшего, например, то для первых существуют исправительные лагеря, а для вторых - уже известные читателю психиатрические больницы. В этом смысле Ильину, надо сказать, отменно повезло. Если курва фортуна и завела его в дыру в пространстве-блин-времени, то в дальнейшем она вела его (и себя) вполне пристойно. Сначала вернула Ильину сознание. Он стал соображать, что жив, что лежит не у врагов (а где взять врагов в мирное время?), что действие происходит в деревне, на какой-то фермерской базе (термин военный), это не удивило его, потому что до катастрофы с "МИГом" все газеты социалистической Родины славили приватизацию и фермерство, полагая их панацеей от экономического бардака. Тит и его сестра, а также ее домочадцы пахали (в буквальном и переносном смыслах) с рассвета и дотемна, однако и за убогим приглядывали: кормили, поили, обтирали, а здоровый Тит и до ветру носил. Руки-ноги двигались скверно, но глаза видели, уши слышали, а в комнате, где лежал Ильин, имелся малоэкранный телеящик "Блаупункт" и довольно мощный радиоприемник "Грюндиг", из коих Ильин мало-помалу узнавал вещи для него фантастические (а для кого, любопытно, они б реальными показались?..). Нет смысла вдаваться сейчас в давно миновавшие психологические стрессы, ошарашивавшие Ильина в те тяжкие дни, - что было, то было. И не понимал ни фига сначала, а потом понимал, но не верил, не хотел, не мог верить, а потом тыщу раз умирал оттого, что влезала в него эта безнадежная и упрямая вера в реальность за окном, за экраном телевизора, да и как в нее, в реальность, не поверить, когда она - реальность! Короче, проехали. А проехав, начали смиряться. И привыкать. Тут как раз руки стали послушнее и в них можно было вложить то книгу, то газету. Газет на ферме было вдосталь - на любой вкус, поскольку вкусов хватало. Тит читал одно, сестра его - другое, ее сыны вообще третье предпочитали. Информация. И посему первыми словами однажды заговорившего Ильина были вполне уместные в любой социальной системе: "Доброе утро!" Утро, когда Ильин заговорил, было и впрямь добрым. Весна в Москве гуляла зеленая, солнце с рассвета уже припекало, птицы пели, розы цвели, а тут еще Ильин заговорил. Лепота! Тит сильно обрадовался, а экстрасенс, пользовавший больного, загордился от зримого успеха своей темной науки. Ильин, повторимся, заговорил так, как надо, потому что был уже, к горю своему, готов осознанно и невесть на сколь долгий срок (выходило - навечно!) начать веселенькую игру в красного героя Штирлица, у которого злые люди отняли любимый Центр с любимым Юстасом - или кто там у него начальствовал? Впрочем, если уж пошли литературные аллюзии, то тут-то и стоит вспомнить фантастическую книжку про человека в высоком замке. Ильин ее быстро вспомнил и тут же начал сравнивать _придуманное_ с _реальным_. Кстати, он потом частенько хвалил себя за звериную осторожность, рожденную первыми же телепрограммами новостей, потому что он ведь мог, будучи немым, _письменно_ задать указанные выше оригинальные вопросы. А здешнее гебе, как он впоследствии выяснил, любило письменные доказательства, мягко заметим, нелояльности. Но Ильин сказал: "Доброе утро!" Больше он ничего сказать не мог - по его же рожденной в долгой лежке легенде. Поэтому, когда обрадованные донельзя московские гебисты припорхали в квартирку Тита (а кто их позвал? Да Тит и позвал! Не мог не позвать: они аж с самого момента появления Ильина в деревне Боково ножонками вокруг одра сучили: когда? когда? И вот - свершилось! Грех было не позвать, а то бы они сами пришли и Титу два-три яйца повырывали бы), когда примчались они на всех парах, то ничего толкового из заговорившего подозреваемого не выудили. Он помнил себя лишь с того мгновения, когда впервые осознал себя на пуховой перине в доме Титовой сестры. А что было до того, не помнил. Извините. И вот вам реальные плоды демократии. Что при Сталине, что при Гитлере гебисты (или гестаповцы - не суть важно!) пытали бы беспамятного, иголки бы под ногти загоняли, ребра ломали, упекли бы на сколько-то лет в дальние холодные лагеря, а нынешние вежливые гебисты и пальцем больного не тронули, потолкались около, потом время от времени вновь возникали, потом выправили Ильину документы на то имя и ту фамилию, которые он сам себе придумать захотел (Иван Ильин Петров сын - так он захотел, простое русское сочетание, кто докажет, что это его настоящие позывные?), выдали паспорт, страховку, прописали являться к районному офицеру гебе. Выжидали. Ну, об этом здесь уже говорилось... ВЕРСИЯ Лежа на перине и глядя в телевизор, а позже - читая книги по местной истории, столь отличной от той, которую Ильин столько лет зубрил в школе и вузе, он пришел к нехитрому выводу. Почему постсоветская демократия, от которой Ильин противу воли вырвался сквозь дыру в пространстве-времени, так тяжко приживалась в его мире, в его эСэСэСэРе сначала, эСэНГэ позже и в эРэФ потом? Так не хотела приживаться, сопротивлялась сверху и снизу, слева и справа, все сворачивала то на славно пройденный административно-командный путь, то на митинговую вольницу, то на гражданские войны местного значения? Да потому, что экономика в его старом мире была начисто, до фундамента, развалена десятилетиями правления придуманной большевиками Системы. Имеется в виду Система так называемого "социалистического ведения хозяйства", когда насквозь фальшивая, из чьей-то грязной фиги высосанная рабская идеология диктует столь же рабской экономике все и вся - от того, как резать гайку, до того, как сеять хлеб. И, диктуя, на самом деле нимало не заботится ни о гайке, ни о хлебе, но единственно - о неколебимой "верности идеологическим принципам". Естественно, что "народным массам", покорно и в страхе блюдущим верность этому монстру, уже не до прочной гайки и не до вкусного хлеба: лишь бы сварганить поскорее и быть бы живу. Так это, так, потому что ни хорошо сделанная гайка, ни вовремя выращенный хлебушек не перевесят в глазах Хранителей Идеологии (аббревиатура: ХИ) даже малой неверности оной. Кстати, за несделанную гайку - если ты громко и вовремя орешь идейно выдержанные лозунги! - тебя не накажут, а, скорее, повысят по идеологической линии. Выдвинут, блин, в ХИ! Так было, так есть, оттого ХИ в покинутой Ильиным державе становились, как правило, крикуны и бездельники. Работа, известное дело, вольготная, не пыльная. Поэтому на кой хрен ее, гайку, делать? Проще орать громко: заметят. И отлично заплатят: служение маме-идеологии ценится куда выше, нежели верность падчерице-экономике... Вот и катилась падчерица под откос крутым накатом, рушилось, сыпалось все в означенной державе, извините, конечно, за гаечно-булочную примитивность рассуждении. А на разрушенном экономическом фундаменте (воспользуемся еще некими строительными терминами: на плывунах, на песке...) никакая демократия не удержится: рухнет. Потому что народ хочет хлеба, а зрелища в виде митингов и съездов быстро надоедают. Возникает ненависть к словоблудию на государственном уровне и острое ожидание "сильной руки", которая болтливых и бездеятельных демократов скрутит, выкинет, введет железную дисциплину и вскоре накормит, напоит, оденет и обует народ. Только могучая эта, стальная даже рука должна иметь место не при выхолощенном социализме, а при нормальной экономике - с частной собственностью на все и вся, с конкуренцией, полной свободой предпринимательства, с поощрением инициативы и тэ дэ и тэ пэ. Ублюдочная идеология вселенского равенства меняется на идеологию (все-таки идеологию!) предприимчивости, здоровой силы (есть такая идеология - _силы_? Ильин не знал, но термин нравился...) - во всех ее проявлениях, экономической не исключая. Вот тогда, обеспеченная "сильной рукой" (какой рукой? Полуграмотный Сталин был единоликим диктатором, а за экономистом Пиночетом стояла просто армия плюс армия сильных предпринимателей...) и верной все же рукой, дисциплина (плюс страх, который, к слову, и должны насаждать недреманные органы), круто добавленная к экономической, производственной, торговой, научной и прочая и прочая инициативе (-вам), сделает чудо: вытащит несчастную страну из векового слоя дерьма. Как это произошло, например, в памятной Ильину Южной Корее. Как это произошло, например, на некоммунистическом Тайване. Как это произошло, наконец, в столь ненавистном всем бывшим соотечественникам Ильина, всем людям доброй воли Чили под игом генерала Пиночета, о светском - экономическом, повторим, образовании коего люди доброй воли даже и не слыхивали... А вот когда не сдерживаемая идеологией экономика разовьется настолько, что войдет в противоречие с диктатурой (читай: с "сильной рукой"), то она эту диктатуру легко и естественно умнет. Отодвинет. Уничтожит. Как, к слову, в Южной Корее. Как, к слову, в том же Чили. И тогда столь же естественно и уже ко времени придет на руины диктатуры долгожданная демократия. Которой, как уже говорилось, понадобятся недреманные органы. Зачем понадобятся? Да затем, чтобы владеть информацией. Ибо владеющий информацией владеет страной. А информация демократии нужна не меньше, чем диктатуре. Крепнет она от такого владения, крепнет и расцветает, не сочтите за парадокс. Так, по мнению Ильина, и произошло в России, побежденной гитлеровской Германией. А что? Диктатура национал-социализма, сменившая диктатуру просто социализма (читай: диктатуру пролетариата...), выпустила российскую (и немецкую, кстати!) экономику из цепких объятий войны на мирный выпас. Та и поперла, вестимо, ибо идеология национал-социализма отнюдь не отрицала частную собственность, свободу предпринимательства, рост частных же капиталов, инициативу и сметку, et cetera, а напротив, все это поощряла. Российские люди, всегда умеющие и любящие отменно работать, работали отменно. Поначалу не без привычного за минувшие два с половиной ленинско-сталинских десятилетия страха, который вмиг не исчез, как не исчезли, повторим, и не собирались исчезать органы, его "генерирующие", а позже - рядом со страхом, вслед за страхом! - естественно возникла адекватная труду отдача: деньги - раз, возможность их отоварить - два, короче, так и не осуществленный коммунистами принцип социализма: каждому по труду. И страх умер. Он стал _не нужен_. Маркс дураком не был, как не были дураками люди, взявшие освобожденную от военной повинности экономику в свои руки. Потенциально богатую страну можно и должно было превратить в реально богатую. Они знали, как это сделать, в отличие от большевиков. Им начхать было на любую идеологию - будь то коммунизм, будь то фашизм, будь то удачно привитый к русскому гордому национальному древу _национал_-социализм. Им лишь бы дело делать не мешали. А взращенная большевиками госбезопасность (плюс опыт гестапо...) знала все остальное. Аксиома: полное и отменное знание - залог трудовых побед! Впрочем, госбезопасность не делилась всем знанием, это противоестественно для такой замкнутой системы, какой она являлась (а в супердемократических странах? а эФБеэР? а ЦеэРУ? а эМАй-6 в консервативной до дрожи Англии?.. Они что, тайн своих не имеют?..), но отмеряла лишь столько, сколько требовалось для общего государственного дела. А лишнее... Да помилуйте, разве бывает в мире _лишнее_ знание? Госбезопасность вовсе так не считала, потому и осталась могучей силой в стране, закономерно победившей демократию. Государством в государстве. Впрочем, об этом здесь уже говорилось... И таинственно - из ниоткуда! - возникший Ильин был госбезопасности в принципе подозрителен, ибо никакого знания о нем у нее не имелось. Отсутствие знания о предмете (человек есть предмет знания! Трюизм. Но может быть и поговоркой...) небезопасно для государства, которое рыцари щита и меча по-прежнему (по-своему) охраняли. Извините за обилие скобок. Да, что касается "сильной руки". Ее, как выяснилось, не обязательно персонифицировать. Рук может быть много. Главное, чтоб они тащили державу в одну сторону. Или толкали - кому как нравится... ДЕЙСТВИЕ Стремно было на Тверской. Все мчалось, орало, гудело, колбасило и взаимозаменялось. Взрыв в центре города - факт экстраординарный, пардон за иностранное слово, и бездельный среди дня народ спешил посмотреть на сей факт, эмоций не сдерживая. А еще и "скорые помощи", а еще и полицейские "фольксвагены" и "мерседесы" с мигалками синими и красными, а еще и огненные "фойермашин", с которых спорые пожарники разматывали брезентовые рукава и уже поливали несчастный "Максим" холодной водой. Качки не заметили Ильина, скромно вышедшего из двери, качки, как все нормальные зеваки, рванули к оконному пролому и, не исключено, уже обнаружили раненого начальника, лежащего без сознания среди остывших улиток. Тут надо было скорее о нем позаботиться, а уж потом о пропавшем подозреваемом думать. Да и, может, подозреваемый тоже где-нибудь рядом притулился, может, вон под той столешницей либо под стенным зерцалом скучает. Куда ему деваться, если все вокруг искорежено и опошлено?.. Поэтому подозреваемый Ильин довольно спокойно, хотя и быстро, пошел по Тверской, свернул в кованые ворота у городской мэрии - в Большой Чернышевский переулок (бывшая улица Станкевича, подзабытого здесь философа-идеалиста) и поспешил вниз - к Большой Никитской. Так он себе и шел бы, ни о чем серьезном не думая, не анализируя неоконченный разговор с гурманом-гебистом, и лишь одна примитивная мыслишка вела его: скорей бы смыться подальше. Куда ему смываться - об этом он тоже не думал, хотя, кроме родного полуподвала и квартиры Тита, идти было некуда, но в полуподвале и в квартире Тита его легко было обнаружить и снова завести опасный разговор о найденном в Черном болоте "МИГе". Разговаривать о "МИГе" он пока не хотел. Не знал - _как_. И в это время (в какое время? Что за расхожий штамп?..) рядом с ним у тротуара, гадко скрипя шинами и воняя отработанным бензином, лихо затормозил зелененький жучок-"фольксваген", правая дверь гостеприимно распахнулась, и голос из жучка надрывно воззвал: - Садись! Скорее! И что вы себе думаете? Ильин таки сел! - Вот это решение ты принял сам, - немедленно открестился Ангел. - За последствия я не отвечаю. - А что будет? - глупо спросил Ильин. - Пива дадут. А потом догонят и еще дадут. Раз Ангел отделывался глупыми прибаутками, значит, предвидеть он ничего не мог. Значит, ситуация впереди была темной и, не исключено, опасной. Ильин взглянул на своего... На кого "своего"?.. Спасителя?.. Похитителя?.. На водителя своего он взглянул, вот на кого. Водитель гнал "народный вагон" по узкому Большому Чернышевскому, едва не задевая бампером за углы домов, гнал, вплотную прижавшись к рулю, глядя на дорогу сквозь близкое ветровое стекло и еще более близкие очки в круглой ученической оправке. Водителю на вид было лет двадцать с малым, был он заметно прыщав и рыж, а редковатые пейсы выдавали в нем нелюбимую в России национальность. Впрочем, Ильину плевать было на водительскую национальность. - Кто вы? - спросил он наконец, параллельно хватаясь за держалку над головой, потому что водитель чересчур резко, с заносом, свернул на Большую Никитскую и помчался по ней к Никитским же воротам. - Куда вы меня везете? - Спохватился, - сказал Ангел. - Киднепнули тебя, флюгер, фигец котенку Машке. Готовь выкуп. - Па-прашу па-амалчать! - фальцетом взорвался водитель, не отвлекаясь, впрочем, от дороги, на рысях перелетая бульвары - только мелькнули слева золотые маковки Большого Вознесения, на которые Ильин непременно перекрестился бы, если бы правую руку свободной имел. Перекреститься при такой вонючей езде - сам Бог велел... Велел, но не дал. И Ильин тоже заорал: - А ну тормози, гад! Или я тебя убью! Прыщавый гад оторвал левую руку от баранки, пошарил ею где-то под сиденьем (и это все на недозволенной скорости, перемахивая на зеленый свет через Кудринскую площадь и влетая на Пресню, которая давно уже не звалась Красной), а пошаривши, достал оттуда большой вороненый "вальтер" с длинным патроном глушителя на стволе, наставил на Ильина, не отвлекаясь от ведения авто - вот такой он был ас! - и тем же поганым фальцетом подвел итог спору: - Сидеть тихо! Будешь возникать - прострелю плечо! Сам гад! Был бы ты нам не нужен, убил бы враз!.. Кому "нам", спрашивать было, ясное дело, бессмысленно. Ильин не любил наставленных на него "вальтеров", Ильин даже в прежней жизни положенное ему табельное оружие из служебного сейфа ни разу не доставал. Да и зачем оно, оружие, мирному летчику-испытателю?.. Поэтому Ильин временно смирился под дулом с глушителем, затаив мысль при случае скрутить водилу и врезать ему промеж рогов. Ведь остановятся они когда-нибудь! Ведь не век же им гнаться по старым московским улицам, нарушая правила дорожного движения. Кстати, гебист тоже их нарушал. Ох, давно Ильин на авто с ветерком не гонял, автобусом пользуясь и метро, ох, отвык он от лихой езды! А ведь умел и любил. Ну да что вспоминать зря!.. А сумасшедший псих свернул направо и погнал "жука" куда-то в глубь Грузин, опять направо сворачивая, налево, направо, налево, направо, а пистолет между тем с Ильина не сводил, ухитряясь точно держать прицел. Ну, ас, ас! Чтоб он в столб врезался, безнадежно думал Ильин, и Ангел ему вторил. Но ас в столб не врезался, а затормозил наконец в тихом переулочке у тихого двухэтажного домика, оставшегося на Грузинах с тех, быть может, былинных пор, когда они (Грузины, естественно, а не поры...) еще застраивались небогатым людом, и пережившего одну войну, одну революцию, другую революцию, другую войну и дождавшегося-таки Ильина. - Приехали, - уже спокойно, будто не верещал только что, сообщил водила, убрал пистолет и, пока Ильин расчухивался, выпорхнул на волю, подбежал к входной двери и позвонил в пупочку. Дверь немедленно, словно звонка ждали, распахнулась, на пороге возник пожилой, шкафистого вида дяденька в черном свитере и с черной бородой, помахал Ильину рукой и весело крикнул: - Вылезайте, Иван Петрович. Чувствуйте себя как дома. Вы у своих. ФАКТ Ильин здесь много читал - больше, чем в Той жизни. Не газет, о газетах уже сказалось, но книг - романов там, рассказов, повестей. Литературы. Времени было больше, больше желания узнать мир, в который чертом занесло... Книги стоили дорого, зато издавались шикарно - в твердых с золотом переплетах, на толстой бумаге, в пестрых суперобложках. Но для таких, как Ильин, все роскошные бестселлеры дублировались дешевыми карманными изданиями, вот их-то Ильин и покупал. Раньше, в Той жизни, он ловил новинки, о которых спорили в так называемых "толстых" журналах. Здесь тоже выходили "толстые" журналы, на самом деле очень толстые, сотни, может быть, ежемесячно, ежеквартально, даже еженедельно, но за всеми не уследишь, да и тиражи у них были крохотные - для узкого круга гурманов. То, о чем здесь спорили (если спорили - литература не входила в список тем для споров. Читал то-то? Читал. Или не читал. Понравилось? Да. Или нет. И весь спор. Может, в гуманитарных кругах споры были иными, бурными, только Ильин-то совсем в других кругах вращался...), а точнее будет - то, о чем писали в газетах серьезные колумнисты и вещали с телеэкранов умные комментаторы, выходило сразу книгой, сначала - в дорогом варианте (для нетерпеливых), позже - в дешевом (для всех). И готовилось издание таких книг загодя, толковая реклама каждодневно вбивала в сознание потребителя (книга - товар, ее тоже потребляют...): жди, жди, завтра, завтра. А когда "завтра" наступало, то рекламный бум достигал пика, и потребителю уже казалось, что без этой книги он - нищ. Духом, естественно. А быть нищим духом в России стыдным считалось всегда. Вот так, и не захочешь, а купишь. Ильин хотел. Ильин всегда покупал книги на Кузнецком мосту - в тесном двухэтажном магазинчике отца и сына Лифляндов, где в прежней жизни Ильина была Лавка писателей. Ильин хорошо знал суровую директоршу Лавки, наверно, потому и вошел сюда, когда однажды, в Этой жизни, забрел на Кузнецкий. Знакомой директорши он, вестимо, не обнаружил, зато познакомился с младшим Лифляндом - человечком лет сорока, русскую литературу отлично знающим. Ильин бережно хранил самую первую книгу, купленную в Этой жизни. Книга называлась "Хождение во власть", и написал ее неведомый тогда Ильину писатель Собчак. Это был так называемый политический крутой роман о хождении по коридорам власти пятидесятилетнего боевого офицера, только-только прошедшего ад войны в Ливии и ставшего - волею демократии! - членом российского парламента. Почему Лифлянд присоветовал ему купить этот вовсю разрекламированный, но все ж не шибко высокой литературной пробы триллер, Ильин до сих пор не знал. Может, принял не за того? А что? Наверно, так. Ильин, впервые после болезни попавший в книжный магазин - _чужой_ книжный магазин! - выглядел абсолютной деревенщиной: глаза выпученные, челюсть отвисла... Чего ж такому советовать, кроме детективчика?.. Это уж потом, когда они с Лифляндом поближе сошлись, тот стал откладывать Ильину и нобелевского лауреата Стахова, гордость русской литературы - раз, общемировой - два, и знакомых незнакомцев Аксенова с Беловым, совсем не похожих на тех, прежних Аксенова и Белова, просто незнакомцев Рогова и Шага, пишущих сложную игровую прозу - с первого чтения не продерешься, и переводных Белля, Доктороу, Капоте, Ле Мина, Добсона, Берже, и черных философов братьев Араловых, и злую, но мудрую даму Валентину Распутину - куда как серьезные книги! Но крутой Собчак пошлому Ильину все же нравился, он его всего перечитал, вяло отбрехиваясь от эстетского осуждения Лифлянда-юнгера. Собчак напоминал Ильину оставленного в Той жизни американца Роберта Ладлэма, которого в Этой жизни почему-то не было. Или был, но его в России не переводили, своих крутых хватало. В России своих писателей - хороших и разных - было завались! И чем больше Ильин читал их - таких свободных, таких бесцензурных (один Эдуард Лимонов, провинциальный кумир, чего стоил!), таких высокопрофессиональных, таких всесветно известных (их, Ильин знал, на черт-те сколько языков переводили!), таких, наконец, всерьез талантливых! - тем больше влезал в ту вольную или невольную идеологию, которую несли их прекрасные книги. Да-да, идеологию, без которой литература мертва. И нация мертва - без идеологии плюс литературы. Стоило продираться сквозь неоднократно помянутую дыру в пространстве-времени, чтобы это понять! Другое дело, что это была за идеология!.. Исподволь, _крадучись_, не исключено - работой авторского не сознания, но подсознания, влезала в податливую читательскую башку нормальная, здоровая идея российской силы, российской воли, российского благородства и российской широты духа, нежности и страсти, смелости и таланта, словом, всех тех качеств, которые еще классики русской литературы в своих героях воспевали. А всемирная критическая элита (та, что осталась в _прежней_ жизни) вплоть до планового отлета Ильина (с неплановой посадкой. Шутка!) стонала по русской душе и русскому характеру, утерянным в суетливое время Советов. Этот стон и со страниц отечественных газет доносился: мол, где же, где же новые Толстые и Достоевские, что ж это они все не рождаются и не рождаются? А они, может, и рождались, да только совковость вбивалась в их, не исключено, гениальные головы с ясельных и детсадовских хоровых припевок. Встанем как один, скажем: не дадим! Единица - вздор! Единица - ноль! Голос единицы тоньше писка. За столом никто у нас не лишний! Нам нет преград!.. Один из поэтов - современников Ильина, ликуя от причастности к большинству, вякнул: по национальности я - советский! А он, поэт, русским родился, но совковое воспитание убило в нем, в его жизни, в его судьбе, в его литературе простенькую, но единственно верную идею величия России. Как для грузина - идея величия Грузии. Для латыша - Латвии. Для туркмена - Туркмении. И тэ дэ, и тэ пэ. Скажут: национализм чистой воды? А чем, простите, плох национализм, если только в его основе не лежит говеннейшая мыслишка о _примате_ одной нации над остальными? Смешно предположить, но взросший в России после поражения в войне национал-социализм изначально отличался от его фашистского родителя в гитлеровской Германии. Он никого не давил, не ломал через колено, но, поставив во главу угла национальную идею вообще, дал толчок для развития идеи русской, татарской, башкирской, удмуртской, не говоря уж о тех нациях, которые, отбившись от России, создали свои государства. Итак, отбросив лошадиные шоры придуманного большевиками пролетарского интернационализма, российская литература естественно избавилась и от двух комплексов, которые означенный интернационализм неизбежно вырабатывает. И, кстати, у прежних соплеменников Ильина в избытке имевшихся. От комплекса "большого брата", который (брат, а не комплекс) прямо-таки обязан всех вокруг окормлять и крылом осенять. И тут же, как ни парадоксально, от комплекса собственной национальной недостаточности: мол, коли ты старший, то не выпячивай себя, поскромнее будь, молчи в тряпочку. Восемь почти десятилетий истории покинутого Ильиным эСэСэСэР страшно доказали, во что могут превратить страну и народ (и народы!) эти два миленьких комплекса. Ильину тем более страшно, больно, горько - что еще? - было Ту жизнь вспоминать, что он ее всю дорогу Этой поверял. В чью пользу, догадайтесь с трех раз?.. Пролетарский интернационализм, сочиненный дедушкой Лениным, сказался вульгарным имперским эгоцентризмом, не подкрепленным ничем - только "всебратскими" и "всепланетными" амбициями. Мы наш, мы новый мир построим. И писатели, верные, блин, подручные партии большевиков, вместо того чтобы лудить нетленки, кучно и радостно создавали Голема по имени "Советский Характер". Он, Голем, мог быть русским, грузином или чукчей (только, упаси Бог, не евреем!) - неважно! Важно, что он, Големушка, был советским, то есть лишенным _национального_... И к литературе эти Големы (как и их создатели) никакого отношения не имели. К настоящей, а не подручной партии... Литература, всегда подсознательно считал, а теперь и вовсе уверился Ильин, просто обязана быть национальной - по духу, по форме, по сути, по чему там еще! Тогда она - Литература, а не халтурный учебник по прикладным способам выживания. И не надо меня (то есть автора) и Ильина (то есть героя) упрекать в национализме. Национализм - это мета. Кровь. Пот. Князь Мышкин и Раскольников, Пьер Безухов и Печорин, Базаров и Гришка Мелехов - русскими они были, _узнаваемо_, до боли русскими! А Тевье - евреем, и никем иным. А Жюльен Сорель или Эмма Бовари - французами. А всезнающий доктор Хиггинс - англичанином. А Флем Сноупс или Скарлет О'Хара - американцами, и только американцами, потому что единственно Америка смогла родить абсолютно новую нацию, слив воедино негров, евреев, англичан, французов, русских, китайцев, индусов и еще множество народов, научив их гордиться тем, что они - американцы. И дай ей, Америке, Бог здоровья и счастья, коли так! Они в интернационализм не играли, они - американцы - все вместе строили свою страну. Какая национальность у Павлика Морозова? У Павки Корчагина? У Мересьева? У Кавалера Золотой Звезды? (Кто, любопытно, помнит его фамилию?..) У Строителя Города-На-Заре?.. Нет у них национальности, нет корней, они безродны и, не исключено, бестелесны. И Родина у них - не Россия или Литва, не Грузия или Молдавия - Голем эСэСэСэР, который силой заставлял себя любить, а тех, у кого не получается, - тех к стенке, к ногтю, к кайлу, к шприцу с аминазином... Вот почему, попав в букладен на старом Кузнецком мосту и окунувшись с головой в накопленное за десятилетия без войны (без него, Ильина...) богатство, Ильин, всегда влюбленный читатель, ощутил в современных ему книгах могучие токи (или соки? что менее заштамповано?..), идущие в Сегодня из Вчера и Позавчера российской и русской литературы. И славно ему было почувствовать гордость за свою национальность, ибо гордость эта рождается из Поступка (Человека, Нации, Страны), а закрепляется Словом (писательским, и ничьим больше). Правда, тот же Лифлянд как-то говорил Ильину, что в далекой Африке, среди кактусов и агав, тоже родится кое-какая изящная словесность, но поскольку южноафриканские комми существуют в изоляции от остального мира (и ООН к тому руку, то есть голос, приложила...), то узнать, насколько она изящна, не представляется возможным. Границы на замке. ДЕЙСТВИЕ Пуст был переулочек, пуст и глух, ну хоть бы какой-нибудь полицейский на своем желто-синем "мерсе" для смеха сюда зарулил, чтоб Ильин ему сдался, а этого рыжего террориста чтоб повязали. Так нет! Куда смотрит гебе, и не хотел, а удивился Ильин, какого фига оно недешево пасет безвинного слесаря-котельщика, а явных террорюг из очередных "ротенбригаден" бездумно терпит посреди Москвы? Или террорюги - сами из гебе?.. Мысль тенью скользнула по какой-то неглавной извилине в трахнутом взрывом мозгу Ильина, но не испарилась вовсе, а зацепилась за что-то в мозгу, за случайный синапс, и осталась там - до поры. - Проходите, Иван Петрович, - повторил бородатый, в бороду же и улыбаясь, и еще ручкой пополоскал перед собой: - Милости просим. - А если не окажу милости? - Ильин стоял посреди тротуара, засунув руки в карманы, и праздно задавал праздные вопросы. - Если я домой хочу? Если вы, милейший, мне подозрительны, а ваш бездарный водила и вообще мерзок? С каких это пор безвинного человека среди бела дня суют в лилипутскую машину, влекут невесть куда на опасной скорости и еще пинают в шею "вальтером", калибр 9 мм, с глушителем?.. - Неужто? - изумился бородач. - Миша, это правда? Пейсатый Миша тут же мелко приплясывал, будто рвался в сортир, вулканически распираемый изнутри, а его, блин, не пускали, вопросами мучили, потому он и заныл торопливо и склочно: - Он меня убить грозился. Борода. Честно! Вы на его руки гляньте. Гляньте, гляньте! У него же кулак с голову скаута, он бы и убил, если б не мой "вальтер", не мой "вальтерчик" золотенький... - И вдруг завыл на высокой ноте: - Ой-ей-ей-ей-ей... Ильин отошел подальше, Ильин уже был сегодня в психушке, а Борода (фамилия? Прозвище? Кличка?..) спросил: - Ты чего? Рыжий прервал вопль и деловито сообщил: - Молоко. Молоко и огурцы. Мочи нет совсем... - Ну, беги, - разрешил Борода, все, по-видимому, поняв, и рыжий снялся с места и сразу исчез, вроде бы телетранспортировался. Как Ильин со своим "МИГом". - Понос у него, - объяснил Ильину Борода. - Обожрался, гад. Вы понимаете, Иван Петрович, с каким материалом приходится работать? Но другого нет. В революцию, любезнейший, всегда тянуло убогих, обиженных Богом и людьми, закомплексованных, ибо что может быть лучшим ключом к собственным комплексам, как не стихия революции, позволяющей тем, кто был никем, стать всем... - И эдак-то он за талию Ильина прихватил, мягко-мягко повел по ступенькам, тираду свою излагая, и ввел в прихожую, где помог снять куртку и повесил оную на оленьи рога, торчащие из стены. Олень, похоже, остался по ту сторону стены, проткнул ее с ходу да так и сдох, не выбравшись на волю. - Как бы и мне здесь не сдохнуть, - праздно посетовал Ильин. А Ангел согласился: - Болотом пахнет, чтой-то мне здесь не нравится. - Из-под машины ты меня спас, паром я обварился - в "Максиме", что теперь по предсказанию? В околоток? - Ильин отлично запоминал прорицательства Ангела, привык запоминать, потому что они все - как один! - сбывались. Или не сбывались, если Ангел успевал вмешаться. - Или "Максим" и психушку в Сокольниках можно считать околотком? - Не знаю, - сказал Ангел с сомнением в голосе. - Пожалуй, нельзя считать. Ресторан - это ресторан, а околоток - совсем другое... - Высказав сию мудрость, он предположил: - Может, это вот и есть околоток? А Борода - главный околоточный... - засмеялся. Закончил: - Бди, Ильин. Я с тобой. Прозвучало, по-бухгалтерски отметил Ильин, вредное слово "революция". Рыжий дристун, оказывается, шел, Шел и пришел в революцию, а ее, оказывается, Борода делает. И материала для делания не выбирает. Доброму вору все впору (В.И.Даль, естественно). А что? Пресня же, в прошлом - Красная, издревле революционный район!.. только _какая_ революция ковалась Бородой со поносны товарищи в покосившемся особнячке на Пресне? Буржуазная али социалистическая?.. Если честно, Ильину очень неинтересен был ответ на сей праздный вопрос, плевать он хотел на любую революцию. Кроме плевать он еще хотел есть и смыться отсюда подальше, потому что ему в принципе не нравился киднеппинг, а особливо когда киднепают его самого. И Ангелу киднеппинг не нравился. Но Борода шел сзади, смрадно дышал, мерзко буравил пальцем спину Ильина, и, не исключено, под толстым свитером у него торчал из портков какой-никакой "смит-энд-вессон-энд-магнум-энд-кольт". Энд-что-нибудь-еще... - Лады, - осторожно решил Ильин, - потерпим малек, время пока есть. - Ага, - лаконично подтвердил Ангел, - потерпи. Да и кто тебя станет искать в этой дыре? Если, конечно, все заранее не подстроено... Но тогда тала-а-антливо! Масштаа-абно! Операция "Буря в болоте". Кто бы, правда, объяснил: на кой ляд столько шухеру? Одних гебистов на тебя - сколько? В рентхаусе, потом в "Максиме", санитары еще вон... А если еще" и эти революционеры оттуда же - мама моя родная, которой у меня не было!.. Ты же ведь всего-навсего - слесарь чокнутый рядовой, а не президент США... - Думаешь, подстроено? - заволновался Ильин. Он-то решил, что временно оторвался от гебистов, хвосты обрубил, и, хотя и попал в очередной местный дурдом, все ж условия игры в нем, в дурдоме этом р-революционном, другие, нежели в гебе, попроще - под стать району, дому, переулочку, палисаднику. Одно слово - не "Максим". Да и привык он в прежней жизни к р-революционной ситуации, в прежней жизни все были р-революцией вскормлены (с меча), вспоены (со щита) и сильно ею вздрочены. А уж р-революционной терминологии Ильин за летно-командно-политически-идейные годы наслушался до смерти. Даже амнезия не помешала кой-чего запомнить. Можно попробовать на чужой сдаче вистов набрать... Но если все и вправду подстроено... Из-за чего? Опять из-за "МИГа" в трясине?.. - Ангел, овладей ситуацией, - сильно заволновался Ильин (и все это, заметим, пока шли с Бородой по длинной прихожей до двери в комнату. Обмен информацией с Ангелом проходил на суперскоростях синапсической связи между нейронами - вот так мы завернуть можем! - ни одному гебе не засечь!). - Хранитель ты иль не хранитель? Что там за дверью, говори!.. - Нечаянно получились стихи. Но больное воображение рисовало и красивую засаду с базуками и автоматами типа "стэн", а во главе засады - давешнего гебешника с ядовитой улиткой типа эскарго во рту. - Едят за дверью, - коротко ответил Ангел, вроде бы косвенно подтверждая наличие улитки. На стихи он внимания не обратил, чужд был высокой поэзии. - Жрут, хавают, берляют, вот и вся ситуация. А кто они - не понимаю. Для гебистов - слишком примитивны. Но, может, так надо - чтоб примитивны. Чтоб твое, то есть мое, внимание усыпить. А вот им всем!.. - В данный момент Ангел, имей он телесный облик, показал бы "им всем" известную фигуру оскорбления, но телесного облика он не имел, фигура осталась в воображении, а Борода толкнул дверь в комнату и вежливо (что ж они все такие вежливые - прям спасу нет! Что гебисты, что революционеры!.. Это-то и настораживало...) пригласил: - Проходите, Иван Петрович. За столом никто у нас не лишний... - Стоп! - рявкнул Ангел. - Молчи! Провокация! Да Ильин и не стал бы дурачком восторженным реагировать на цитатку из древней советской песни про то, как широка страна моя родная и как золотыми буквами мы пишем всенародный сталинский закон. Да Борода, может, и не провоцировал его ни фига - так, к месту цитатку вспомнил. Ему - лет пятьдесят семь, из счастливого детства цитатка, намертво в памяти. Но Ангелу - данке шен. За бдительность... А за круглым столом, крытым льняной белой скатертью, да под желтым низким абажуром, да вокруг золотого (медного) пузатого электросамовара (Лансдорф унд Павлофф, инк., Тула) сидели соратники Бороды по р-революционной борьбе, конспираторы и мечтатели. Они не встали из-за стола, чтобы аплодисментами встретить Ильина, вырванного ими из цепких (штамп) лап госбезопасности, они лишь оторвались на секунду от тарелок со снедью и несинхронно поприветствовали пришлеца - кто вилкой со "шпроткой", кто коротким кивком с полным ртом, а кто и полной рюмкой со шведской лимонной водкой "Абсолют". Ангел не ошибся: они ели. И пили. - Прошу к столу, - сказал Борода. Прежде чем сесть (о Господи, ведь так с утра толком и не пожрал: из котельной увезли в "амбулансии" еще до обеда, из "Максима" взрывом недоевшего выбросили...), Ильин внимательно осмотрел сотрапезников. (Сотоварищей? Сокамерников? Согебешников?..) Место Бороды было под образами, туда он немедленно и уселся. Образами служили: фотопортрет В.И.Ленина (Ульянова) с котом (с кошкой) на коленях, хитрого дядьки, уже усекшего про себя, что он такое страшное с родной страной наворотил; фотопортрет Л.И.Троцкого (Бронштейна) на какой-то трибуне, откуда он, Троцкий (Бронштейн), нес народу острейшую революционную истину, то есть врал; а третьим образом... нет, не может быть!.. Но ведь похож-то как!.. А третьим образом - цветной фотопортрет благообразного лысого дядьки лет пятидесяти - шестидесяти (ретушь возраст смывала), с доброй улыбкой, мягкими глазами гонимого пророка и странным малиновым пятном на лысине, очертаниями слабо напоминающим остров Сулавеси (Индонезия). - Не может быть! - воскликнул Ильин. - Все может быть, - философски заметил Ангел. - Это же какой-то юаровец! - сопротивлялся Ильин. На лацкане синего пиджака человека с фотки, мучительно похожего на недавнего лидера брошенной Ильиным страны четырех революций, на квадратном лацкане добротного джекета негасимым огнем горела звезда с серпом и молотом посреди. Если верить памяти - вульгарная "Гертруда", которой у лидера (ну-ка, умники, мастера кроссвордов, угадайте с трех раз его фамилию!) при Ильине не было. Но если верить средствам массовой информации свободного мира (и России в том числе), сия звезда - высший южноафриканский орден, которым награждаются в Иоганнесбурге (Иванграде) особо правоверные комлица. - И это может быть, - не отступал Ангел. - Я щас заплачу, - всерьез сообщил Ильин, и вообще на слезу слабый, а уж как знакомого либо дружбана в телевизоре встретит - удержу нет. Когда, к примеру, портрет форварда Федора Черенкова впервые в "Спорте" узрел - рыдал аки младенец. А тут не форвард, тут забирай круче... Даже имя всуе поминать не хочется. - Ладно, я тебя утешу, - сказал Ангел. - Это не тот. У того пятно больше на остров Суматра смахивало, а здесь - типичный Сулавеси. Не тот. Но похож. - Так ведь все одно - Индонезия! Морями теплыми омытая, снегами древними покрытая... - Кончай вопить, - грубо оборвал Ангел все-таки сумасшедшего, все-таки слабого умом Ильина. - Время рассудит, кто прав, а кто слева. Шутка. - Повторил грозно: - Бди. Не расслабляйся. И успокоил-таки Ильина. Своего рода психотерапия. Может, и впрямь только похож. Может, в этом мире гонимый лидер отмененной перестройки так и остался комбайнером на Ставрополье или в крайнем случае окончил юрфак МГУ в новой России и служит юрисконсультом в какой-нибудь фирме. А его главный гонитель с лицом бульдозера фирмы "Катерпиллер" - строителем в Екатеринбурге... Может быть. Ильин утер невидимую миру слезу и принялся разглядывать революционеров. Ошую Бороды сидел добрый молодец с мордой девять на двенадцать, волосики русые, прямые, алой лентой на лбу забранные. Добрый молодец сей миг ошарашил стопку "Абсолюта" и шарил вилкой - чем заесть. Обнаружил миногу, уколол ее и отправил в пасть. Кулаки, отметил Ильин, у молодца боксерскими были. Тяж или полутяж, не менее. Одесную Бороды имел место мелкий, но жилистый кореец, этакий, скорее всего, московский Брюс Ли, жестко наблюдающий за Ильиным. Кореец не пил, держал тонкой лапкой свежий побег зеленого лука, макал его в солонку и культурно хруптел, глаз с Ильина не сводя. Карате, ушу, тхэквондо, высший дан - знаем, знаем! Тут же пристроился пейсатый водила, наскоро отдриставший и рвущийся добавить горючего в желудок. Этот на Ильина не смотрел, этот на Ильина насмотрелся. А рядом с добрым молодцом сидела - вестимо! - белокура красна девица лет двадцати пяти, семи, девяти (не умел Ильин определять дамский возраст!), элегантно грела в ладошке пузатенький бокал (с коньяком? с виски?..) и уж ела Ильина своими голубыми: то ли она его убить хотела, то ли переспать с ним. Ильин предпочел бы последнее. Как и все малорослые мужики, Ильин тащился от белокурых и голубоглазых гигантш, но вот вам встречная странность: гигантшам не был чужд Ильин, всего-то и достающий им порой что до носа лысинкой. Эта исключения не являла. - Кто таков? - томно спросила она в пространство, и Борода (из пространства) ответил: - Как и обещали, Ильин Иван Петрович. Слесарь-котельщик в доходном доме на Знаменке. Больной человек. - Чем же это он болен? - продолжала допрос красавка, но - допрос Бороды. - Не по мужской ли части? Тогда - фи. А Ильин помалкивал, сам про себя известное слушал. Бдел. - Не "фи". Не по мужской, - пояснил Борода. - Хотя, хрен его знает, может, и по мужской чего есть, не проверял, сама понимаешь. ЭЙД, сифон, канарейка, простатит... Но точно - амнезия. Полная потеря памяти. - Налил себе "Абсолюта" и Ильину тоже в рюмку "Абсолюта" плеснул. - Ваше здоровье, Иван Петрович! Кстати, вы по мужской части как? - Нормально, - не стал распространяться на скользкую тему Ильин. Надо будет, приспеет случай - он себя в деле покажет. Хоть бы этой сильфиде. Чокнулись. Выпили. Хорошо пошла. Заели по-разному. Борода - сморчком, Ильин - соленым огурчиком. Ильин себе на тарелку еще мясного салату наложил - никто не упрекнул. - А что ж он такое забыл? - продолжала красавка, да так и ела Ильина глазами, так и расчленяла его по-вурдалачьи. - Атас! - успел вставить Ангел. - Пошел в штопор. - Все забыл. Откуда пришел - забыл. Зачем пришел - забыл. К кому пришел - тоже забыл... Сказав это. Борода усмехнулся в бороду, подмигнул Ильину, а викингу-боксеру шутейно ткнул пальцем в бок. Викинг даже не колыхнулся. Образа над Бородой смотрели на Ильина осуждающе. Особенно - дружбан с индонезийским островом на башке. Чего они осуждали? Что Ильин все забыл? Так его ли в том вина? - Его ли в том вина? - Красавка словно подслушала Ильина. - Может, он и не приходил ниоткуда, ни за чем, ни к кому... - Да? - спросил Борода. - Ох уж эти мне бабы! Не скажу, чем думают, дети кругом, да только уж не мозгами... А самолет свой он в озере зря притопил, зря? - Был самолет? Какой? "Боинг"? "Сесна"? "Мессершмитт"? - Если бы! Неизвестной конструкции, но известного конструктора, если верить сведениям, полученным от нашего человека в гебе. Все смешалось в доме Облонских, не соврал Толстой. "Наши" люди просочились всюду - от революции до ее гонителей, а может, и нойереволюцию в России опять ковали спецы с Лубянки, 2? Их при Ильине временно прижали послепутчевые лидеры четвертой революции, но, как уже было сказано и здесь (и много раньше - подслеповатым поэтом соцреализма): эту песню не задушишь, не убьешь... А и верно, кому в здравом уме могла помститься очередная соцреволюция в нормально капиталистической стране? Только психам, только провокаторам, только наймитам кое-кого... А кому в таком случае она помстилась в семнадцатом?.. Или в девяносто первом, когда самые демократические лозунги легко покрыли своим хотя и выцветшим, но еще крепким сатином абсолютно р-революционно-большевистские методы?.. Вопросы риторические, ответа не имеют. Но молчать было глупо и подозрительно. - Интересно, кто этот ваш человек в гебе? Я его знаю? - вроде бы в никуда, вроде бы в пространство-время спросил Ильин. - Хороший вопрос, - одобрил Ангел, - провокационно, я бы сказал, отточенный. Можешь ведь... - Что значит знаете? - настороженно спросил Борода. - Встречал... - туманно объяснил Ильин. - В гастштадте обедали. Оперу в четыре руки писали. За зарплатой вместе стояли. Мало ли... - Какую оперу? За какой зарплатой? - Не какую оперу, а какому оперу. Оперуполномоченному гебе. Я ж к нему, как в Москву приехал, прикрепленный. Отмечаюсь раз в положенный срок. А зарплата - это к слову, может, он, ваш человек, тоже зарплату получает. - Перебор, - с сожалением сказал Ангел. - Все-таки не можешь. И красивая-умная Ангелу подыграла, о том не ведая: - Чего ты его слушаешь, товарищ Карлов? Он же нас дурит, под ненормального косит, а ты всерьез! Пусть товарищ Иван с ним чуть-чуть поработает, яйца ему на уши натянет, тогда он нам про свой "МИГ" все вмиг доложит. Насчет переспать можно было забыть: товарищ женщина хотела только оперативных данных, но не оперативных удовольствий. Причем оперативные данные в этом подполье выявлялись истинно р-революционными методами. Как в семнадцатом и как в девяносто первом. Товарищ Иван, человек-гора, даже очередную рюманьку отставил, понимая, что должен будет сейчас иметь чистые руки, горячее сердце и холодную голову, чему шведский "Абсолют" не способствует. - Товарищи! - совершенно искренне напуганный, вскричал Ильин. - Камрады! О чем вы таком говорите? Я не хочу яйца на уши. Я сам сочувствующий и даже сразу признал товарищей вон там Ленина и вон там Троцкого, хотя третьего товарища признать не могу, не встречал. Я готов рассказать все, что знаю, но вот вам парадокс, камрады: я вообще не понимаю, о чем рассказывать. Сначала гебисты с самого с ранья морочили мне башку каким-то самолетом, но морочили, замечу, ничего толком не объясняя: что за самолет, откуда самолет, куда самолет, почему именно я о нем должен вспомнить. Одни намеки. А теперь вот вы... Да растолкуйте мне все с начала и до конца, и я постараюсь вспомнить, если сумею, но поподробнее растолкуйте, поподробнее, я намеков не понимаю, у меня на сей счет справка имеется... - Иван, - тихо и кратко произнес Борода, не отвлекаясь, однако, от осетринки с лимоном, наворачивая ее на вилку и отправляя эту скатку в пасть. Иван встал, и Ангел не удержался: - Ни фига себе!.. Ильин готов был простить Ангелу невольное восхищение перед человеком-горой, Ильин и сам тащился от киноактера Арни Шварценеггера, как там, в минувшем, тащился, так и здесь, где Арни совершил столь же крутую карьеру, но тащиться - одно, а видеть, как человек-гора идет к тебе, чтобы делать очень больно, - это, знаете, другое, тут, знаете, не до праздных восхищений. Посему Ильин панически заверещал, адресуясь единственно к Ангелу: - Придумай что-нибудь! Скорей! - Сдавайся, - философски посоветовал Ангел. И Ильин быстро сказал: - Сдаюсь. Иван остановился рядом. Ильин глянул-таки на него снизу вверх и почувствовал, что кружится голова. Не сочтите сие метафорой: метр с кепкой Ильина рядом с двумя с лихом метрами Ивана - как все семь холмов Москвы рядом с Джомолунгмой. Иван чуть покачивался над Ильиным, как Останкинская телебашня, и в этой жизни возведенная над усадьбой графа Шереметева: видно, под потолком гуляли незаметные снизу турбулентные потоки. - Чего говорить? - спросил Ильин, опять наливая в рюмку "Абсолюта" и скоренько опрокидывая вкусное в рот. - Закуси, - брезгливо поморщился Борода. Ильин послушно закусил салатом. - Давай все про самолет, - сказал Борода. - С нашим удовольствием, - услужливо согласился Ильин и зачастил: - Значит, самолет. "МИГ", значит. Я на нем, видимо, летел-летел, потом произошла авария, и я с него, видимо, упал-упал. А он утонул, как мне сказали. А я выжил и вот - перед вами. Хотя сам ничего не помню. Амнезия. Тяжелая болезнь. - Не прохонже, - заметил Ангел. Прав был, гад. - Иван, - повторил Борода. Чтобы описать происшедшее, придется потратить времени больше, нежели оно (происшедшее) заняло в реальности. А его, время, жаль. Посему отметим лишь начальный и конечный этапы. Начальный - это когда Иван резко и грубо схватил Ильина за плечи. Конечный - это когда Ильин выплыл из больного небытия и обнаружил себя на стуле в другой - видимо, соседней - комнате. Ильин был привязан к стулу капроновой веревкой, чтоб не упасть, поскольку ни руки, ни ноги не работали, позвоночник, не исключено, совсем развинтился и дико болел, а еще болели желудок, почки, печень, селезенка, поджелудочная железа, диафрагма и голова. Бит, похоже, был сильно и умело. К слову, в комнате никого не наличествовало. - Ангел, - позвал Ильин, но Ангел не откликнулся. То ли ему досталось больше, чем Ильину, и он торчал в бессознанке, то ли временно вообще слинял, не перенеся издевательств над Ильиным; с ним, с хранителем фиговым, такое и раньше случалось. Вернется, поэтому не расстроился Ильин. Комната изобилием мебели не отличалась, стул вот в ней имелся, к коему Ильина приторочили, еще койка с металлическими шарами на спинках, еще крошечный письменный столик с перекидным календарем - и все, пустой совсем стол! - а над ним висела карта Южной Африки плюс Мадагаскара. Дверь в комнату была закрыта, может даже на ключ, и никаких звуков из-за нее сюда не долетало. То ли звукоизоляция в квартире соответствовала аудиостудийным параметрам, то ли гулянка в зале приумолкла. Сколько Ильин без сознания находился - один Ангел знает, а он, повторим, исчез. Ильин подергал руками: не прав был, двигались они, не отмерли. Но что с того, что двигались?! Капроновая веревка прочно стягивала запястья позади спинки стула. Ильин повертел головой. Она хоть и раскалывалась, но тоже шевелилась. Над столом под картой далекой чужой родины, не замеченный поначалу Ильиным, а теперь к моменту увиденный, висел африканский кривой меч или кинжал в плетенных из какого-то дерьма ножнах. Ильин напряг развинченный-товарищем Иваном позвоночник и запрыгал на стуле к стене. Тех читателей, кто хотел бы подробнее ознакомиться с процессом передвижения в пространстве человека, привязанного к стулу, отсылаем к бессмертному роману Джерома К.Джерома "Трое в одной лодке", там все это смачно описано, повторяться смысла нет. Итак, Ильин допрыгал до стола. Стул, к коему его привязали, был венским по типу и легким по весу. Ильин оперся на связанные в лодыжках ноги, встал (если это действие можно обозвать таким точным словом), согнутый буквой "Г", уперся пузом о край стола - для прочности - и попытался зубами дотянуться до веревочки, на которой держался меч или кинжал. Нежный позвоночник не выдержал, Ильин клюнул носом вниз и ткнулся в календарь. Попал точно на металлические скобы, держащие страницы, - больно. Но не заорал, сдержался. Собрался с духом и силами, рывком дернул скрюченное тело вверх и тут же, пока не потерял инерции, резко прижал лицо к стене - вроде как дополнительный упор. Хорошо еще, что глазом не вляпался в гвоздь, на коем висел кинжал. Впрочем, до гвоздя надо было еще добраться. Упираясь животом в стол, а лбом - в стену, Ильин начал рывками двигать голову к веревке, к заветному гвоздю, тихонько постанывая, поскольку рывки эти болезненно отдавались во всех вышеперечисленных поврежденных органах. Ко терпения ему было не занимать стать. И ведь добился своего. Ухватился зубами за мохнатую веревку, потянул ее на себя и стащил-таки меч-кинжал с гвоздя. Картиночка со стороны выглядела, вероятно, мило: скрюченный в три погибели, притороченный к стулу клиент с кинжалом в зубах. Кинжал к тому ж - на вервии простом. Джигит. Воин. Еще бы кремневое ружье между ног... Однако план следовало довести до ума. Ильин сел, то есть поставил стул вместе с собой на пол, чуть раздвинул колени - насколько позволили путы, и сунул рукоять кинжала (меча) между ног. Зажал крепко - тут уж путы позволяли, отпустил веревочку и ухватил зубами кончик ножен. Ножны были сплетены в знойной Африке из каких-то лиан или змеиных хвостов - черт его разберет. На вкус - гнусно. Стащил ножны с лезвия, выплюнул их на пол и, не разжимая ног, с кинжалом торчком поскакал к койке. Там он повалился на бок - на ворсистое синтетическое покрывало, ухитрился уложить кинжал посередке и Заполз на него спиной - связанными кистями. Ловил веревкой острое лезвие, пилил, елозя стулом по покрывалу, калеча не только веревку, но и руки. Резал их почем зря. Но боли не чувствовал. Не верите - попробуйте привязать себя к стулу и покувыркайтесь на пружинном матрасе: болеть будет все. Как писал поэт: от гребенок до ног... Боль в руках он ощутил, когда, наконец, веревка пала. Выхватил, вырвал руки из-под спинки стула - кровь капала на рубаху, на свитер, на светлое покрывало. Лег на бок, нашарил кинжал и разрезал путы на ногах. Не выпуская из окровавленных рук кинжала (ну, прямо чистый фильм ужасов!), подкрался к двери и прислушался. По-прежнему тишина обитала в доме. Приоткрыл дверь, увидел полутемный коридорчик, нырнул в него, прошел на цыпочках (ноги все ж ныли) и остановился у другой двери. Куда она вела?.. - Куда она ведет? - машинально поинтересовался. И невесть откуда - не из рая ли? - вернувшийся Ангел тотчас отреагировал: - В столовую ведет, куда ж еще. - Ты где это был? - строго спросил Ильин. - Дела... - сильно затемнил Ангел. - То да се, понимаешь... Гиммельсгевольб, как говорится, гешефт, небесные, значит, делишки, тебе не понять... - Где уж нам! - вроде как согласился Ильин. - Мы ж люди темные... - И рявкнул: - Струсил, гад? Слинял, дампф поганый?.. Какие у тебя дела, кроме меня? Нету! Взялся охранять - охраняй. Неотлучно. А то откажусь от тебя к едрене фене, и ты сдохнешь без тела... - Ангел помалкивал, вину за собой ведал: Ильин подуспокоился, перешел к делу: не век же орать? Все равно Ангела не переделать... - Кто за дверью, чуешь? - Один персонаж. Спит. - Кто именно? - Не знаю. Я их там особо не разглядывал, не успел, верзейх мир. Уж очень быстро тебя повязали. - Ладно, смотри... - непонятно сказал Ильин и медленно, остерегаясь, повернул ручку двери. Пахло дурным детективом. За дверью и впрямь была давешняя столовая комната, и стол, как и раньше, был накрыт: революционный народец выпил, закусил и на потом оставил. Однако сам народец куда-то исчез, может, пошел на баррикады или "Искру" печатать, а на диване мирно похрапывал бородатый вождь и, вполне вероятно, видел во сне сильно светлое будущее. Честно говоря, Ильину все было непонятно. Какой-то пошлый сюрреализм сопровождал его с самого утра, когда свихнувшийся "мере" чуть не сшиб убогого на Большом Каменном мосту. Потом, вместо того чтобы забрать подозреваемого в лубянские подвалы, учинить там интеллигентную и надежную (фирма "Блаупункт" гарантирует!..) электронную пытку и вынуть из больных мозгов все про самолет, гебисты возили Ильина на экскурсию в психушку, кормили дорогими улитками в "Максиме", нежно уговаривали расколоться, а потом легко сдали в какое-то тухлое подполье, которое, не исключено, гебистами и слажено. И ведь в подполье на Пресне тот же сюрреализм имел свое место. Ну, врезали по мозгам, вырубили на время из действительности, ну, приторочили к стулу - так и ждите, когда клиент очухается, берите его тепленьким и расслабленным от страха. Нет, они частью ушли, частью спать легли. Необъяснимо!.. Спавшая часть подполья хрюкнула во сне и почмокала губами. Спавшая часть спала крепко. Ленин, Троцкий и псевдоиндонезийский дружбан смотрели со стены одобрительно. Наклюнулась дилемма: то ли рвать когти, то ли пробудить спящего и малость попытать его насчет отмеченного выше сюрреализма. - Как поступим? - спросил Ильин. - Пока опасности не вижу, - отозвался заметно приободрившийся Ангел. - Время вроде имеется. На полу возле дивана валялась газетка: видно, Борода почитал масс-медиа чуток и сморило его. Ильин поднял газетку, развернул: впервые в этой жизни видал такую, да и в прежней жизни ее не было. Название - "Свободная правда", текст - на русском языке. Под названием - пояснение: "Орган Центрального Комитета Африканской партии труда и свободы. Издается с апреля 1942 года". Фотография на три колонки: мужик с индонезийским островом на башке жмет лапу какому-то черному типу, мучительно напоминающему бывшего узника совести Нельсона Манделу. Только моложе. А рядом улыбается еще один белый. Над фотографией - шапка: "Мирная конференция в Иоганнесбурге: лидеры сторон накануне подписания межреспубликанского экономического соглашения". Передовая: "Приватизация набирает темпы". Колонка информации: "Вести со всего света". В вестях: американский империализм опять наращивает свое присутствие в районе Персидского залива; президент Ирака Задам Хувсем посетил завод по производству бактериологического оружия, построенный с помощью специалистов из Южно-Африканской республики; вождь Ливийской джамафигии Захренар Муддафи отрицает причастность своих спецслужб к нападению на аэропорт Шарля де Голля в Париже; российский нефтяной концерн "Шелл-Сайбириа" нагло диктует странам - членам ОПЕК цены на нефть; в Восточной Пруссии ожидают визита папы Иоанна-Павла VI; восстание узников совести в страшном пермском лагере N_354-бис в России; Германия отказала Анголе в просьбе о продаже партии оружия; еще из России: в Москве с помпой готовится очередной, XII по счету, шабаш русских национал-социалистов... Начало большой - похоже, установочно-теоретической - статьи "Кому выгодна изоляция ЮАР?"... И как топором по темечку: "Новый сверхзвуковой истребитель поступил в военно-воздушные силы ЮАР". И на маленькой фотке - его, Ильина, "МИГ". Утонувший в болоте. Сочиненный в Той жизни в конструкторском бюро имени Артема Ивановича Микояна. Испытанный Ильиным. Уже взятый кое-где на вооружение - в Приволжском, например, военном округе, опять-таки в Той жизни. А в Этой - построенный в ЮАР. В том же, как явствует из подписи под фоткой, КБ имени Микояна. - Вот оно, оказывается, в чем дело, - сказал Ангел. - С опозданием, однако, работают в Африке авиаконструкторы из одноименного кабэ, - сказал Ангел. - Лажа-то, блин, какая, - сказал Ангел. - Если они открыли в болоте твою тачку, то ты - шпион ЮАР. Без всяких сомнений. И судить тебя будут как в прежней твоей жизни - американского летчика-шпиона Пауэрса. Пятнадцать лет в страшном пермском лагере N_354-бис. Узником совести. - Рви когти, - сказал Ангел, - пока Борода не прочухался. - Куда рвать-то? - откликнулся наконец Ильин. С великой тоской в голосе. - Пока прямо. А там поглядим. Я с тобой, кореш, где наша не пропадала!.. Ильин уронил на диван "Свободную правду", посмотрел на Бороду. Тот спал. Ильин встал и порулил к выходу, машинально цапнул со стола пирожок - тот с мясом оказался. Так ведь нигде толком и не поел, просто заклятье какое-то, тоже машинально подумал Ильин, жуя на ходу холодный пирожок. Прошел через прихожую, отпер входную дверь и очутился в знакомом тихом переулочке, еще, оказывается, день был, хотя и смеркалось. Ильин пошустрил по переулку, который неожиданно быстро вывел его на Большую Грузинскую, а тут к тротуару, к остановке, очень вовремя подкатил автобус под номером 76, открыл дверцы с гидравлическим ффуком, Ильин на порог и запрыгнул. Сказал громко: - Абонемент. Он у него был - месячный, на службе выдавали. Прошел вперед, посмотрел на схемку на стекле водительской кабины. Конечная у семьдесят шестого номера была на кругу в Сокольниках. Сокольники так Сокольники, подумал Ильин и сел на ближайшее сиденье: пустым был автобус. Сокольники - это даже символично, подумал Ильин, поскольку там они с Ангелом сегодня уже были. Оттуда началась фантасмагория, которая пока заканчиваться не желала. Все по-прежнему оставалось непонятным, хотя кое-что и прояснилось. Если гебисты выловили "МИГ" из болота (а они, похоже, его выловили), то для них он - типичный пришелец из вражеской страны. А Ильин, без памяти найденный у кромки болота, неизбежно должен быть связан с вражеским аппаратом тяжелее воздуха. Иначе какого хрена он там оказался и при сем ничего не помнил? Тут даже в гебе служить не надо, чтоб до такого дотумкать. Другое дело, как это радарщики и слухачи из ПэВэО проморгали самолет? Летел-то он, по размышлениям гебистов, издалека, посадки неизбежно делал - ну пусть в Ливии, ну пусть в Ираке, но потом-то он границу пересек, полдержавы с юга отмахал. И упал. И никто о нем - ничего. Это точно. Когда Ильина допросами мурыжили - ни слова о воздушном транспорте сказано не было. Не знали тогда про "МИГ" гебисты. То есть Ильину-то ясно было, почему не знали. Ильин свалился там, где прорвал... что?.. ну вот хотя бы тот самый пресловутый пространственно-временной континуум. Иными словами, ни километра он над здешней Россией не пролетел, никому никого засекать не пришлось. Но гебисты про континуум не знают. А узнали бы - не поверили. Они - реалисты, а не фантасты. Значит, для них непонятно следующее: как он долетел до центра России незамеченным - раз, зачем прилетел - два, почему никак себя не проявляет - три... Есть, наверно, и четыре, и десять, и двадцать пять - не то Ильина волновало. А то Ильина волновало, что все, кого он так внезапно и скоро заинтересовал, действовали, мягко говоря, по-идиотски. Все! А идиотами они не были, это Ильин точно знал. Тогда почему? - Сам мучаюсь, - всплыл Ангел. - У меня от всех этих фантасмагорий - голова кругом. Так не бывает. - Но ведь так есть, - здраво заметил Ильин. Автобус перемахнул площадь Белорусского вокзала (он так и остался Белорусским) и выехал на Бутырский вал. - А быть не должно, - упрямо сказал Ангел. - И чую я, что вся эта мистика еще не кончилась. Впереди еще - навалом бессмысленностей. Почему? Откуда? Куй продест?.. - Я еще в околотке не был, - напомнил Ильин. - А вот давить не надо, не надо, - обиделся Ангел. - Я слов на ветер не бросаю. Околоток будет, будет, а вот каким он будет - тут, камрад Ильин, извини: не ведаю. Хотя мистика - это по моей части. Автобус постоял на остановке, никого не ссадил, никого не взял. Двери закрылись, и водитель сказал в микрофон: - Следующая - Савеловский вокзал. ВЕРСИЯ Что Ильин знал о Южно-Африканской республике? Довольно мало. В русских газетах о ней старались особо не распространяться, как прежде - в сталинско-хрущевско-брежневские годы совковые средства массовой дезинформации не баловали читателя историями из жизни русской эмиграции. Ну разве что самую малость: как они бедствуют, сирые, на чужбине. Что там у нас на дворе? Социализм, капитализм, демократия такая-растакая, густой плюрализм мнений - как все было, так все и будет: что начальникам невыгодно, что им не по шерсти, то никакое вышеуказанное массовое средство не опубликует. Кроме сильно оппозиционных. А на оппозиционные у начальников есть гебе, эФБеэР, эМАй-файв, et cetera. И попробуй, например, предложить в "Нью-Йорк таймс" статью о преимуществе социалистического метода ведения хозяйства над капиталистическим... где?.. ну, скажем, на заводах "Дженерал моторс". И кто это напечатает?.. А уж демократии в Америке - выше головы, она ее по всему миру развозит на пароходах и самолетах. Или в брошенной Ильиным революционно-перестроечной Москве: предложи в посткоммунистическую сверхдемократическую газету, в "Куранты" какие-нибудь забойные, опус о положительных сторонах застойного периода - хорошо, коли не побьют каменьями! А Ильин в том периоде довольно долго жил, отменно работал и работой своей, ее результатами гордился. И ничего застойного в ней не находил. Но разве против власти и ее высочайшего мнения попрешь?.. Так и в обретенной им Москве: о ЮАР - либо ничего, либо скверно. А ведь там, в ЮАР этой, - как и всюду, не надо провидцем быть! - жизнь у всех по-разному протекает. От режима и идеологии независимо... "Либо ничего" - ничего и есть. Неизвестность. "Либо скверно" - это можно перечислить. Это читано и видано по "тиви". Возьмите атлас мира, найдите карту Африки, гляньте на юг - туда, ближе к Антарктиде, к пингвинам и айсбергам (ничего жидомасонского, чистое совпадение звукописи...), и обнаружите страны социалистического лагеря, который находится в крутой изоляции от остального мира. В экономической и политической изоляции. (К слову: понятия "лагерь" и "мир" сохранились в новой России с давних социалистических - гулаговских - времен). В "лагерь" вошли: ЮАР, Намибия, Южная Родезия, как и в докатастрофной реальности ставшая Зимбабве, Мозамбик и... и, пожалуй, все. Гражданско-партизанские бои за идеалы социализма шли в Ботсване и Анголе, но цепные псы империализма с помощью платных агентов ЦээРУ (псы - черные, агенты, естественно - белые, пришлые...) удерживали ненавистный прогрессивной части человечества статус-кво. (Терминология использована та, к коей Ильин привык в подзабытые застойные годы. Как и весь советский народ.) Королевство Лесото посреди огромной территории ЮАР оставалось королевством, хотя и марионеточным: через него удобно было торговать с "остальным миром". "Остальной мир" хотел торговать, сохраняя красивую мину, а статус королевства в качестве торгового партнера мине сей способствовал весьма. И кому какое дело, что король Лесото был, не исключено, тайным членом Африканской партии труда и свободы (с ЦК в Иоганнесбурге)! Тайный - не явный, демократия такое позволяет... Это политический расклад. Никакого серьезного влияния на умы и сердца граждан "остального мира" социализм с юга Африки не оказывал, но пованивал крепко. К нему тяготели вроде бы не социалистические, но откровенно тоталитарные режимы в Ливии, Ираке и на Кубе. Его славили (лицемерно или нет - Ильин не знал...) террористы Палестинской организации освобождения и бойцы Ирландской революционной армии, члены нигде, ни в какой стране не прописанных авантюрно-безжалостных "красных бригад" и такого же крутого Общества Льва Троцкого, а также куцые компартии, влачившие кое-где по миру (Испания, Италия, Индия, Китай...) полуголодное существование. Это в прежней жизни Ильина мировой социализм худо-бедно подкармливал своих единоверцев. В нынешней ему самому жрать было нечего - опять же сведения из газет, других Ильин не имел. Хотя и верил им: юг Африки - не восток Европы, а африканские свободолюбивые народы и в прежней жизни работать не шибко рвались. Палки на них не было... Но это уже экономика, а тут надо быть справедливым: алмазы, золото, урановые руды - все это в обилии водилось в соцлагере и неявно вывозилось через помянутое королевство Лесото. Во всяком случае, знаменитый алмазный концерн "Де Бирс" и в Этой реальности не маялся от нехватки товара, время от времени в разных периодических изданиях Америки и Европы появлялись скандальные статьи, разоблачающие его связи с "красным режимом ЮАР". Но статьи статьями, а алмазы алмазами. "Де Бирс" плевать хотел на обвинения, держал монополию, вон и в Россию влез, вопреки жуткому сопротивлению Германии - на Чукотку, в Архангелогородскую губернию... Так что денежки у ЮАР со товарищи были, было на что строить светлое африканское будущее. Американский журнал "Нэйшнл джогрэфик" так подавал национальный состав республики: африканцев - 22,6 миллиона человек (зулусы, коса, бечуаны и прочие банту), лиц европейского происхождения (африканеры и англичане) - 4,5 миллиона, русских - 1,8. И вот эти-то русские, слинявшие из эСэСэСэРа за период с сорок второго по сорок четвертый годы, разбавленные кое-какой эмиграцией из Европы - не прижившиеся там эмигранты первой волны и их дети, военнопленные и угнанные немцами из России в короткую военную пору, кто не захотел расстаться с идеалами коммунизма, - эти сильные русские обжили Иоганнесбург (на Преторию, на столицу, они не претендовали...), обнаглели до того, что всерьез называли его Иванградом, создали мощную колонию, где под именем Африканской партии труда и свободы возродилась по сути ВэКаПэбэ, сумели объединить под ее знаменами (красно-зелено-желтыми: красный цвет - кровь рабочих борцов за свободу, зеленый - цвет надежды и жизни, желтый - песка и, не исключено, золота...) немалое число африканцев из разных племен, втиснулись в парламент и постепенно захватили в нем большинство. Произошло сие, если Ильину память не изменяет, году эдак в пятьдесят шестом-седьмом, с тех пор там социализм и строится. И своей победной поступью завоевал еще кое-какие вышеназванные соседние страны. А президентом там - тоже русский, Ильин его фамилию забыл. Незнакомая фамилия, не из прежней жизни. То ли Пухов, то ли Махов, то ли вообще Иванов. А вот мужик с пятном на башке - ну точно из прежней, хотя Ангел и не согласен. Помнится, Президент ЮАР и генсек АПТС - лица разные, это Ильин где-то читал или слыхал, однако фамилии генсека никогда не встречал в свободной от всего (в том числе и от принципов) прессе России. И вот вам пожалуйста: есть там и самолеты, сравнимые по летным характеристикам с родными "МИГами", а может, они так и зовутся - иначе чего б гебистам и пресненским революционерам так суетиться по поводу отловленного в Черном озере аппарата тяжелее воздуха... Впрочем, об этом в российских масс-медиа тоже не пишут. Пока. То, чем впрямую интересуется гебе, для журналистов - табу. Если только какой особо пронырливый сам откуда-нибудь не нароет. А так о политике наращивания военного потенциала в ЮАР и сопредельных ей государствах публикуют навалом. Наращивание, судя по всему, огромное. Иначе чем оправдать немаленькие военные расходы великих держав "остального мира"?.. ФАКТ Жалованье в своей спецкотельной Ильин получал хорошее - три с половиной тысячи рублей в месяц. По нынешнему курсу рубль стоил чуть меньше дойчемарки, а если сравнивать с главным мировым валютным эквивалентом - с долларом, - то за доллар в банках России или Германии, без разницы, платили два рубля. Но и жизнь была не шибко дорогой, трех с половиной тысяч на месяц хватало с лихом. Жил, как уже говорилось, без выпендрежа, за полуподвальчик убогий, из коего никуда переезжать не хотел, как Тит ни уговаривал, за комнатку-спальню, комнатку-гостиную, комнатушечку-кухню и комнатеночку-ванну-с-сортиром он платил домохозяину всего семьсот пятьдесят. Домохозяин был из детей "бывших совков", папанька его до войны служил в ХОЗУ Министерства черной металлургии, воровал там посильно, отоваривал ворованное золотишком и камнями - так догадывался Ильин, и Ангел с тем не спорил, - после оккупации не пропал, а мирно пристроился в немецкой фирме, застолбившей какие-то российские металлургические же заводики, а потом как-то сразу купил в Москве несколько домов и стал зарабатывать денежки, сдавая внаем жилплощадь. Надо отдать ему должное, за своими домами он следил. Сынок папино наследство круто приумножил, уже не покупал - строил дома. Почему Ильин все это знал? Не из праздного любопытства полуподвального жильца, заглядывающего в хозяйские окна, но - вовсе наоборот. Любопытство имело место со стороны хозяина. Однажды он вместе с домоправителем явился на порог полуподвала, как раз когда Ильин валялся в койке" глушил "Туборг" и смотрел по телевизору миллионную (ну, не миллионную, пардон за гиперболу, ну, сотую...) серию американского муви "Даллас", явился в законный выходной Ильина и возжелал познакомиться с временно прославленным газетами гебистским поднадзорным. Славно тогда посидели, миллионер оказался симпатичным мужиком, ровесником Ильина, пивка попили, о житье-бытье покалякали. Хозяин предложил Ильину теплое место у себя в бюро, но Ильин отказался: Тит его только что пристроил в котельную, в куда более теплое место. Хозяин не обиделся, еще пивка выпил, ушел, утолив любознательность, а домоправителю наказал платы Ильину не повышать. Благородно! Домоправитель так и заявил Ильину: мол, во как благородно поступил сильный мира сего. Ильин не спорил. Итак, семьсот пятьдесят свободно конвертируемых рубликов уходило доброму миллионеру. Мура! На харчи, на пиво, на кафе по субботам - еще около тысячи. На одежду... К одежде Ильин стал почему-то равнодушен. Сам себе изумлялся: в прежней жизни слыл пижоном и повесой, кучу "бабок" тратил на шмотки, а ведь в прежней-то жизни сие хобби было куда как трудным, особенно после восемьдесят пятого - восемьдесят шестого, когда одержимый вождь дураков с Суматрой на кумполе пустил державу в рискованную мертвую петлю под названием "перестройка", а его конкурент с железным лицом бульдозера фирмы "Катерпиллер", врун, болтун и поддавала, убив перестройку, лихо повел нищую родину Ильина из петли прямо в пике. Вышла она из пике или нет - Ильин так и не узнал. Извините за неуместные летные параллели. Короче, в магазинах прежней любимой отчизны Ильина ни черта, кроме цинковых корыт, не было, и Ильин - с его крутыми заработками - позволял себе отовариваться в коммерческих лавках по заоблачным ценам. За кордон он не ездил по причине топ-секретности. А здесь, обитая в России (пусть не родной, но все же, все же...), он чувствовал себя за кордоном, ибо жизнь вокруг ничем не отличалась от прежних теоретических представлений Ильина о заграничном рае. И вот вам типичный совковый синдром: попав (хоть и сквозь брешь в пространстве-времени, а не через шереметьевские законные рубежи...) в капитализм, типичный совок Ильин стал скрягой. А может, это пространство-время так его надломило, кто б знал... Итак, ответа не знал никто, включая самого Ильина. И не искал он никакого ответа, даже Ангела о том не спрашивал. Покупал вещи на аусверкауф, на распродажах - каждый сезон мощные суперладены типа "Мюра и Мерилиза", "Карсштадта" или "Поль Корытофф", не говоря уж о бывшем ГУМе (а его, как ни странно, по-прежнему все так и называли...) со множеством магазинов, бутиков, лавочек на всех трех этажах, все эти царства не очень дорогих вещей выставляли в своих залах прилавки и вешалки с вещами, ко времени подешевевшими, доступными, - вот там Ильин и покупал себе все, что надо. А что ему было надо? Джинсы рублей за сорок, легкие сапоги (любил он сапоги на зипперах), рубаха-другая (это вообще рублей за двадцать - тридцать), свитер (это чуть дороже - шестьдесят - восемьдесят рублей, если не хочешь, чтоб он через месяц протерся на локтях), носки, трусы - всего этого добра Ильину на год хватало, а стоило в сумме - самую муру. Теплую зимнюю куртку он носил давно, менять не собирался, и осенняя у него была. Ну кепка еще. Ну перчатки. Мокасины - на лето. Что еще?.. Ильин с его нехитрыми запросами даже и не рвался в совсем дешевые торговые районы Москвы - в Фили, где вросли в землю двухэтажные ангары, доверху набитые лавками с дерьмовым, но почти дармовым шмотьем, или на Таганку, где торговлю для нищих туристов из нищих стран вели наглые и вальяжные бизнесмены из чересчур свободных государств Закавказья, которые прочно осели в Москве и в свои свободные государства возвращаться не желали. Там просто было дураку туристу наколоться на фальшивом золотишке, там совсем легко было недорого ширануться или курнуть марихуанки, а девочки там торчали в глухих и страшноватых подъездах не с одиннадцати вечера, как в культурном Столешниковом или в фешенебельных верховьях Кузнецкого, а с шести: малую фигню брали с легкого клиента, поэтому много и долго пахать им приходилось... Ильин, если честно вспоминать, в Филях вообще никогда не был, не добирался, а на Таганку попадал всего раза три: не по делу, но из чистого любопытства. Ну а девочек для утоления снулой плоти, как уже говорилось, он ловил на демократичной Драчовке, где цены соответствовали его демократичному заработку. Семьсот пятьдесят плюс тыща, да плюс триста - не больше! - на вышеперечисленное шмотье, да плюс двести на кино, книги, газеты, девочек, наконец, - вот вам две тыщи двести пятьдесят рубликов в месяц. Ну, добавим к ним еще двести пятьдесят - на всякую непредвиденку. И получится, что скряга совок Ильин ежемесячно из своей получки откладывал в банк 1000 (прописью: одну тысячу...) рублей. Что в сумме уже составило пристойную цифру. Заметим, к слову, что такое позволить себе мог и впрямь лишь одинокий и абсолютно неприхотливый человек. Тит спрашивал Ильина: на что копишь? Ильин отшучивался: на старость, мол. А иной раз думал всерьез: ведь и вправду на старость, на что еще? Хотел он, взяв в банке кредит, купить себе домик в ближнем Подмосковье, обязательно - с участком, и ни хрена там не разводить, а посеять траву, косить ее машинкой под бобрик, ну разве что цветы посадить, и не розы-пионы-гвоздики, а нечто простое, деревенское, из полузабытого счастливого пионерского детства совка Ильина - сирень, золотые шары, шиповник - все, как вы заметили, неприхотливое, не требующее ухода. И жить, глядя в небо. Ища там вышеописанную дырку в пространстве-времени. До домика с участком было еще далеко. Хороший домик, даже и крохотный: спальня, кабинет, гостиная с непременным немецким камином, веранда - эта радость стоила (где-нибудь по Ярославскому автобану, где-нибудь за Сергеевым Посадом) не менее двухсот тысяч, а кредит на такую сумму давали лишь под постоянный заработок (он-то был, Ильин ни сном ни духом не собирался уходить из котельной: от добра, как известно, добра не ищут...) и под хотя бы полета тыщонок на личном счете. Так много пока не набежало, хотя Ильин и имел счет в Российском коммерческом банке, ходил в его районную контору на Большой Ордынке, даже кредитные карточки завел: "визу" и "мастер-кард". Что и говорить: даже при копеечных тратах Ильина удобнее было пользоваться карточками, а не наликом. Налик вообще таскать в карманах не стоило: нынешняя Москва по уровню уличной преступности мало чем отличалась от Москвы, оставшейся по ту сторону дыры; А Ильин ни карате, ни кунфу не занимался, и, хотя и был в прежней жизни не хилым мужиком, мог в драке и полидировать, здесь заметно ослаб и притих - после аварии. И не драться, как Брюс Ли, мечтал, а спокойно дышать воздухом с сиреневым настоем на собственной даче. К чему, повторим, и стремился не торопясь. ДЕЙСТВИЕ Автобус добрался наконец до сокольнического круга, мягко затормозил и пуфкнул дверьми. Водитель вежливо сказал в микрофон: - Конечная. Ильин вышел, вслед за ним вышло еще человек шесть-семь. Разошлись кто куда. Кто домой, кто в магазины, кто в церковь, в храм Воскресения Господнего. А Ильин пошел в парк. Когда шел, почему-то подумал: надо провериться. Чтение детективных романов даром не минуло. Нагнулся, вроде бы завязывая шнурок, хотя и в сапогах с зипперами был, бдительно закосил назад. Никто его, конечно, не пас. Площадь перед входом в парк гляделась пустой, даже на всегда набитой личными карами автостоянке между сквером, ведущим к древней станции метро, и еще более древним красным зданьицем театрика "Палиндром" (там в прежней жизни располагался не то райком комсомола, не то еще что-то сильно молодежное, Ильин уж и не помнил...), даже на этой бесплатной (редкость для Москвы!) стоянке торчало всего с десяток авто. - Чтой-то нас сегодня в Сокольники властно влечет неведомая сила, - прорезался Ангел. Пока Ильин ехал в автобусе от Пресни до Сокольников, пока Ильин размышлял о том о сем, Ангел тактично не лез с разговорами. А сейчас счел, что размышлять о том о сем - праздно. И влез. - Где ты здесь собираешься прятаться? - Во-первых, от кого? - резонно спросил Ильин. - Во-вторых, зачем прятаться? Что это даст? - Отвечаю по мере поступления вопросов. От кого? От преследователей и похитителей, коих в нашей таинственной истории - явный перебор. А вот зачем?.. Сам не знаю. Аналогичный ответ и на третий, тобою не пронумерованный вопрос... Ильин походя удивился: нечасто Ангел чего-то не знал. А уж признавался в незнании и того реже. - Я прятаться не собираюсь, - сказал он, просачиваясь сквозь стальные "людорезы" у входа (мир иной, строй иной, жизнь иная, а приспособления для рассеивания широких народных масс - те же примитивные). - От гебе прячься не прячься, а все одно словят. Хоть в загранке. Так туда еще попасть надо... - Не ушел бы от своих братьев по идеологии, они б тебя куда надо переправили. В Ирак, например. Через вольные республики Средней Азии и Афганистан. Там гебе нет. - Братья... - недовольно протянул Ильин, руля по центральной аллее парка ко впавшему в предзимнюю спячку фонтану, руля мимо киосков с хотдогами, мороженым, сувенирами, газетами и журналами, руля мимо скамеек, на которых скучали младые мамы и небдительно пасли пока еще сопливый завтрашний день России, руля мимо означенного завтрашнего дня, который орал, бегал, плакал, дрался лопатками и ведерками, катался на трехколесных фахрадах, руля куда глаза глядят. - Тоже мне, братья... Их идеология мне еще там - во!.. - резанул на ходу ладонью по горлу, машинально глянул на ладонь: не пошла ли кровь. Крови не было. - Кстати, Ангелок, ответь: на кой ляд братьям по идеологии мой "МИГ"? Если такой же делается в ЮАР, причем теми же клиентами делается, то что эти братья хотели из меня вытянуть? Материальную часть? Я ее не помню, как в том старом анекдоте, а в ЮАР ее и так знают, без меня. Ну, гебе - понятно: самолет, конечно, шпион, я, конечно, резидент, засланный, конечно, коммуняками... А этим-то местным коммунякам что надо?.. - Куклы, - Ангел был лаконичен. - Театр теней. - Что ты имеешь в виду? - Они были неживыми. - Что ты имеешь в виду? - уже раздраженно повторил Ильин. - Я, конечно, не Кассандра, - осторожно начал Ангел, что тоже на него не очень походило, - но не увидел я в них, в революционерах этих липовых, положенной революционерам всех времен и народов истовости, духа, что ли, революционного не увидел я вовсе. Не буревестники они, нет. Горький плюнул бы и ни фига не написал. Едят и "Абсолют" глушат - это да, это в охотку, а все остальное... Константин Сергеич немедля сказал бы свое классическое: "Не верю!" - А зачем они меня вырубили? - Тоже странно. Сунули тебе в пасть чего-то химического, невкусного, отключили напрочь, к стулу привязали и ушли "Абсолют" допивать. - Потом и из дому ушли... - дорисовал картинку Ильин. - Во-во, - подтвердил Ангел. - А о чем-нибудь важном они говорили, пока я отключенный сидел? - Ты как придурок какой! - обиделся Ангел. - Сколько мы уже вместе склеены, а ты все равно чушь лепишь! Невнимательный, нечуткий, мужлан... Ну как, скажи, я могу что-нибудь толком слышать, когда твои беды и муки с тобой делю. Всегда. Как в песне: тебе половина и мне половина. - Ты откуда эту песню знаешь? - не совсем ко времени заинтересовался Ильин. - Ее же здесь не поют... - Как будто ее _там_ поют, - усмехнулся Ангел несколько свысока. Может, даже из горних высей. - Там, Ильин мой драгоценный, поют сейчас песни протеста. Или про тесто. Которого нет. Как и всего остального тоже... - Скаламбурил, успокоился, смилостивился, спустился с высей, объяснил в миллионный раз тупому Ильину: - Ты же знаешь, что я знаю все, что знаешь ты, пардон за невольную тавтологию. А вот чего я не знаю, того и ты не знаешь. А я, увы, не знаю, о чем они без тебя и меня говорили. Может, о своей зарплате в гебе?.. - Ты все-таки думаешь... - всполошился Ильин. Он немедленно еще больше всполошился, поскольку навстречу по аллее чинно выступали два башнеобразных полицая, каждый - под два метра с кепкой, только таких и набирали в столичную полицию. Резиновые дубинки, притороченные к бедрам, качались в такт командорским шагам, в расстегнутых по патрульному уставу кобурах чернели рукояти смертельных "вальтеров", а осеннее холодное солнце тускло горело в серебряных нагрудных бляхах. Впрочем, про солнце - это Ильину с перепугу почудилось. Никакого солнца не было. Тучи были. Ильин не хотел, чтобы третье предсказание Ангела сбылось. Ильин сделал умное лицо, расслабился, прикинулся шлангом и прошел мимо полицаев чин чинарем, они его даже не заметили. - Смотри не обоссысь, - понасмехался Ангел, - штаны мокрые станут, холодно... А вот что я все-таки думаю, - он вернулся к оброненной Ильиным мысли, - так это то, что все сегодня происходящее ни в какие логические ворота не лезет. Уж на что я существо возвышенное, надэфирное, а и то в тупике. Мистика. Тут, блин, не ангел требуется, а... - Не объяснил, кто требуется, потому что Ильин внезапно узрел ресторацию. Такая уж ему фишка выпала в сей необъяснимый день, что средь всех необъяснимых событий одно повторялось с необъяснимой постоянностью: Ильин трижды приступал к принятию пищи, извините за казенный оборот речи, и трижды его от этого святого процесса безжалостно отрывали. А жрать между тем хотелось зверски. В таких обстоятельствах даже ангелы умолкают. Ильин, еще разок повторим, любил Сокольники, парк любил, знал его по прежней жизни преотлично, хотя в новой жизни бывал здесь не слишком часто. И, пожалуй, именно старое знание, а вернее - подсознание привело его на эту аллейку позади умолкшего по осени луна-парка, где в мокрых, почти уже голых деревьях спрятался маленький деревянный ресторанчик о двух этажах, одновременно похожий на придорожную типично европейскую гостиничку. А может, так оно и было: на втором этаже хозяева держали, не исключено, пять-шесть аккуратных комнат для случайных и недолгих постояльцев. Для Ильина, например... Ресторан назывался романтично - "Лорелея". А что до _старого_ знания Ильина, вернее до подсознания, так вот вам занятное совпадение: в прежней жизни на месте "Лорелеи" стоял тоже деревянный, зеленой масляной краской крашенный кабак-кабачок с не менее романтичным названием "Фиалка". Подсознание Ильина сюда привело, и, как видите, не ошиблось. Пусто было в этот час в парке. - Иди, не бойся, - сказал Ангел. - Никто за тобой не следит. Хоть поешь по-людски... Ильин поднялся по ступенькам, толкнул дверь. Она тихонько тренькнула колокольцем, оповещая кого надо о приходе всегда жданного клиента. В тесноватом, жарко натопленном холле Ильина встретила пожилая благообразная дама с серо-голубыми волосами. Мальвина из "Золотого ключика". А и то верно: рядом с ней встал, выплыв невидимо из-за шторы, белый-белый сенбернар, разверз пещерных размеров пасть, свесив наружу красный язык: милости, значит, просим. - Добрый день, - сказала дама, чуть склонив "мальвинную" голову. - Рады видеть вас в "Лорелее". Сегодня прекрасный эскалоп по-венски с каштанами, вам понравится. Вы один? Она взяла у Ильина куртку, будто и не куртка это вовсе, а бобровая, например, шуба, повесила ее на плечики в стенной шкаф, повела рукой: - Прошу вас. Сенбернар снялся с якоря и поплыл впереди, лавируя между пустыми столиками, чинно ждущими гостей: вот вам крахмальные брюссельские скатерти, вот вам столовое серебро, тарелки мейсенского фарфора, вот вам белые розы в белых китайских вазах... Ильин шел за сенбернаром и не хотел стряхивать сладкое наваждение. Не хотел знать, что фарфор не мейсенский и вообще не фарфор никакой, а недорогой фаянс Дулевской фабрики, а столовым серебром удачно прикинулись мельхиоровые ножи и вилки, что рылом парковый ресторан не тянет на серебро и фарфор, тем более - на брюссельское полотно. Не хотел, потому что тепло ему, Ильину, гонимому, было здесь, тепло и уютно, и Ангел притих, разнеженный, а сенбернар уже