аваться не стал. x x x Майор ловко спустился с крыши баньки на грешную землю. -- Молодец, Васятка, -- ласково пробасил он, потрепав мальчонку по непослушным вихрам. -- Это ты хорошо придумал сюда перебраться. И мост, как на ладони, и село видать, и дорога между ними. А оставаться на сеновале, конечно, было рискованно. -- А не пора ли перекусить? -- деловито осведомился Васятка. -- Да-да конечно, -- охотно согласился майор, -- хватит об искусстве, пора и о животе подумать. Уже сидя за крохотным столиком и со смаком уплетая деревенское сало с чесночком, майор все же вернулся к теме "военного искусства": -- Васятка, ты мне так и не рассказал поподробней о том, что ты в селе интересного видел? -- Инте... какого? -- нахмурил лоб Васятка. -- Странного-то точно видел немало. -- Ну и? -- нетерпеливо спросил майор. Васятка отпил чаю из жестяной кружки и задумчиво уставился в окно. -- Эти люди из вашей страны, -- наконец произнес он. -- С чего это ты взял? -- несколько удивился майор. -- У них говор такой же, как у вас. -- А, понятно, -- кивнул майор. -- Ну, этому-то я не удивлен. Этих наемников Каширский в наших краях набирал. Майор откусил знатный кус сала с черным хлебом и ухмыльнулся: -- Вот потому-то и я здесь. Как говорится -- клин клином надо вышибать. -- Оружие у них странное, -- озабоченно сказал Васятка. -- Ничего, -- радостно осклабился майор, -- у меня такого странного оружия -- полный рюкзак. И мне уже доводилось эту шелупонь гонять в Придурильщине. Это в наших краях место такое. Ох и неспокойное! -- Но у них в повозках еще и чародейские всякие гадости. Эти повозки они строго охраняют. -- Откуда ты знаешь? -- приподнял бровь майор. -- Да двое из ихних, хлебнув самогона, бахвалились, а я подслушал. -- Гм, чародейства, говоришь? -- насупился майор. -- Ох уж надоела мне вся эта магия. Но задницу-то мы им все равно надерем. О, пардон, я хотел сказать -- уши. -- Да ладно, -- улыбнулся Васятка, -- я ж не маленький. x x x Едва предночная мгла опустилась на улочки Новой Мангазеи, Дубов со скоморохами снарядились в путь. Перед отправкой детектив еще раз вынул компас, но теперь стрелка, к некоторому его удивлению, показывала уже не на юго-запад, а по направлению, близкому к восточному. "Значит, монетки переехали", подумал детектив, а вслух сказал: -- Ну, бог нам в помощь! Неукоснительно следовать указаниям стрелки в густо застроенном районе города было невозможно, и "юным следопытам" приходилось выдерживать направление лишь очень приблизительно. Вскоре чудо-компас вывел их на окраину Мангазеи, а пройдя по почти деревенской улочке, Василий и его спутники оказались на старом кладбище. Глядя на мрачные надгробия, Антип машинально перекрестился, а Мисаил что-то забормотал -- не то молитву, не то монолог из какой-то пьесы. Василий не очень-то разбирался в кладбищах, но если бы рядом с ним оказалась баронесса Хелен фон Ачкасофф, то она сходу определила бы, что в Новой Мангазее -- городе, в котором смешались стили и традиции разных народов, верований и эпох -- и некрополь представлял собой нечто многостилевое, или, выражаясь научным языком, эклектическое. Тут живописно чередовались и заросшие травой неряшливые холмики с покосившимися деревянными крестами, и монументальные статуи, и солидные каменные гробницы. Однако Василий обращал внимание на все эти сооружения лишь постольку, поскольку они препятствовали ему продвигаться в направлении, указанном стрелкой. Однако с огибанием каждого очередного препятствия колебания стрелки становились все заметнее -- это говорило о том, что цель близка. И когда Дубов со спутниками подошли к мрачного вида часовне, стрелка резко напряглась, будто охотничий пес, почуявший дичь. Василий обошел вокруг часовни, но стрелка упорно указывала внутрь этого сооружения. -- Здесь, -- кратко сказал Дубов. -- Нет, туда, конечно, не полезем, но теперь я точно знаю, где это находится. Скоморохи по-прежнему не очень понимали смысл поисков, но кладоискательская лихорадка, похоже, захватила и их. -- Можно и внутрь, -- вдруг предложил Антип, пытаясь разглядеть заржавевший замок на дверях, ведущих в усыпальницу. -- Да, почему бы и нет? -- С этими словами Мисаил зажег огнивом свечку и поднес ее поближе к замку. -- Ломать дверь? Никогда! -- решительно заявил Василий. -- Во-первых, аморально тревожить покой мертвых, а во-вторых, мы можем спугнуть крупную щуку... -- Ерунда, -- перебил Антип, доставая из сумы какой-то хитрый инструмент. -- Откроем и закроем так, что никто не заметит! Черт, да его, кажется, уже сто лет не отпирали... x x x Как всегда по вечерам, глава Царь-Городского сыскного приказа Пал Палыч читал сводку событий за день. Читал скорее по привычке, так как с каждым днем явственнее ощущал, что все это уже становится никому не нужным. Только что он получил неофициальные, но вполне достоверные сведения, что войска князя Григория перешли границу и, не встретив никакого сопротивления, расположились в деревне Каменка. Значит, все кончено, и падение столицы -- вопрос считанных дней. Не добавляли оптимизма Пал Палычу и сообщения о том, что он и без того уже прекрасно знал -- бегство Каширского, нападение на боярина Андрея и... О нет, это что-то новенькое: минувшей ночью осквернена могила князя Владимира. Утром посетители кладбища увидели, что могила грубо раскопана, а гроб с телом покойника исчез. -- Что за чертовщина! -- возмущенно покачал головой Пал Палыч. -- Неужели Серапионыч? Принесла же нечистая этого чужеземца. Конечно он, кто же еще! Ведь именно Серапионыч успел первым выскочить на крыльцо и спугнуть того, кто нападал на боярина Андрея. Хорошо, конечно, что успел, но как это получилось? Ясно -- он даже не ложился после нечестивых дел на кладбище. Узнать бы, куда он девал мертвое тело?.. А, ерунда, и так все летит в тартарары. -- И глава приказа продолжил чтение: -- "Женщина в черном, постоялица Гостиного Двора, сразу после завтрака отбыла в наемной повозке в неизвестном направлении". Ну и бес с ней, -- прокомментировал это сообщение Пал Палыч. -- Ага, вот что-то из Боярской Думы: "Боярин Илюхин вновь был выведен из Думы за непотребное поведение. Сей боярин, бранясь матерно, обвинил Рыжего в осквернении могилы князя Владимира и в убиении боярина Андрея, а царя Дормидонта -- в потворстве безобразиям Рыжего". Значит, им еще не известно, что боярин Андрей остался жив, -- отметил Пал Палыч. -- А впрочем, теперь все это уже не имеет ровно никакого значения... x x x Колеблющееся пламя свечи выхватывало из кромешной тьмы мрачные каменные своды, покрытые вековым влажным мхом, и уходящие вниз ступени, сложенные из грубо обтесанных валунов. И хоть всем троим стало явно не по себе, они тем не менее двинулись вниз. Первым шел Дубов, машинально ощупывая ногой склизкие ступеньки. Его опыт подсказывал, что в таком месте можно ожидать всяческих неприятных ловушек. Василию казалось, что они идут уже целую вечность, а лестнице все не было конца -- будто она уводила в самые недра земли. Но вот ступеньки закончились, и искателям приключений открылась обширная зала, в центре которой на возвышении стоял мраморный гроб с четырьмя каменными факелами по углам. Вдоль стен располагались такие же факела, только поменьше, и возле каждого из них были проемы, ведущие в узкие коридоры -- и пугающие, и завораживающие своей неизвестностью. Василий сверился с компасом и решительно направился в проход слева от гроба. Скоморохам ничего не оставалось, как следовать за ним. Проход представлял собой каменный туннель, который то сужался, то опять расширялся, то уходил вверх, то вниз, то разветвлялся, то в него вливались другие, столь же зловещие коридоры. Через некоторое время наши путешественники потеряли всякую ориентацию в пространстве, и уже не знали, где и на какой глубине они находятся. И лишь только стрелка указывала им путь. Время от времени в стенах возникали ниши, в которых иногда стояли гробы, покрытые паутиной и пылью, иногда лежали чьи-то истлевшие останки с обрывками погребальных одежд на белесых костях, а иногда и хорошо сохранившиеся мумии людей, умерших много веков назад. Убеленные сединами старцы, благочестиво сложившие узловатые руки на груди. Юные девы в белых саванах, которые, казалось, лишь уснули и готовы пробудиться от векового сна и восстать со смертного ложа. Воины в потускневших доспехах, готовые обнажить мечи и покарать нарушителя их вечного безмолвия. -- Кем брошены булатные мечи Здесь, на пороге вечного покоя? -- завороженно произнес Мисаил, и его слова поглотили сочащиеся влагой камни стен. Дубов с Антипом посмотрели на него так, что Мисаил смутился и всю остальную часть пути лишь что-то бормотал себе под нос, с суеверным ужасом косясь на покойников... И когда им стало казаться, что пути не будет конца, после очередного поворота коридор привел их в просторную залу, точно такую же, как та, откуда они начали свой путь. Здесь были такие же, как и там, каменные факела, только на постаменте стоял не гроб, а саркофаг. Стрелка компаса недвусмысленно указывала прямо на него. Василий приблизился к саркофагу, обошел вокруг, постучал по гулкому мрамору, попытался поднять крышку, но даже с помощью скоморохов это не удалось. Дубов устало прислонился к одному из факелов, и тот под его весом вдруг начал съезжать куда-то в сторону. Крышка саркофага со зловещим шорохом поднялась, и взору Василия открылось его содержимое -- монеты: золотые и серебряные, аглицкие и гишпанские, совсем новые и уже изрядно потертые... Небрежно перебирая монеты и нередко узнавая среди них свои "лягушачьи", Дубов обнаружил в головах саркофага пергаментный свиток. -- Посвети мне сюда, -- попросил Василий Антипа и принялся вслух читать. А скоморохи заглядывали внутрь саркофага и буквально пожирали взглядом невиданные сокровища. То, что читал Василий, по своему содержанию мало напоминало трагедию "Завоевание Мангазеи" и другие произведения мировой классики -- скорее, это был бухгалтерский учет прихода-расхода денег в могильном тайнике. Дубов перевернул свиток на другую сторону и медленно, с трудом разбирая непривычную для себя письменность, прочел: -- "Манфреду Петровичу за боярина Лужка -- двенадцать золотых. Ему же за Геннадия Андреича -- десять золотых и три серебряных. Анисиму и Вячеславу за Манфреда -- двадцать золотых. Прости, Петрович, но ты слишком много знал"... -- Что за бред! -- удивился Антип. -- Жаль, нет бумаги все это переписать, -- с сожалением вздохнул Дубов. -- Мне кажется, что этот бред содержит очень важные сведения... -- Читай дальше, Пахомыч, -- оторвался от созерцания злата Мисаил, -- я все запомню! -- Да? -- недоверчиво глянул на него Василий. -- Ну ладно. "Вячеславу и Анисиму за...". Черт, ничего не разобрать! -- Дай мне! -- Мисаил чуть не силой выхватил у Василия свиток и стал читать про себя, неслышно шевеля губами. А Дубов с интересом разглядывал диковинные монеты с чеканными профилями неведомых ему европейских, азиатских и даже африканских правителей, стараясь не думать об обратном пути через мрачный лабиринт мертвого царства. x x x ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ СРЕДА. ЗЛОПОЛУЧНАЯ ДОСКА Утром Василий проснулся чуть позднее обычного -- вообще-то он принадлежал к числу "жаворонков", но после столь бурных ночных приключений следовало хорошенько отоспаться. К его немалому удивлению, скоморохи уже бодрствовали: Антип хлопотал по хозяйству, а Мисаил что-то быстро писал на клочке бумаги. "Ясно, сочиняет какую-нибудь новую скоморошью мистерию", подумал детектив -- но ошибся. Мисаил отложил перо и протянул листок Дубову: -- Вот, Савватей Пахомыч, список с того свитка. -- О, спасибо, -- обрадовался Василий, -- я его сегодня же изучу. А что это вы вскочили ни свет ни заря? -- Мне, как заснул, тут же стали сниться всякие гробы, могилы да покойники, -- признался Мисаил. -- А когда мертвец вылез из гроба и схватил меня за горло, то я так завопил, что тут же проснулся. -- А мне приснилось, что меня живьем закопали в гробу, -- добавил Антип. -- Нет, лучше уж вовсе не спать! -- Да уж, путешествовать на сон грядущий по гробницам -- не самое приятное занятие, -- посочувствовал Дубов. -- Но работа -- лучшее лекарство от ночных ужасов. -- Что за работа? -- заинтересовались скоморохи. -- Мы пойдем на кладбище... -- Опять?!! -- чуть не хором взвыли Антип и Мисаил. -- Нет-нет, в гробницу на сей раз не полезем, -- несколько успокоил их детектив. -- Мы займемся наружным наблюдением. -- А это еще что за непотребство? -- насупился Антип. -- Это значит, что нам с вами, не спускаясь в склеп, нужно будет выяснить, каким образом туда попадают только что сделанные монеты, -- объяснил Василий. -- Я достаточно ясно выражаюсь? -- Достаточно, -- вздохнул Мисаил. -- Ну что же, на кладбище, так на кладбище... x x x Войдя в царскую залу, Серапионыч увидел, что на сей раз Дормидонт Петрович просматривает какие-то бумаги. Некоторые он не глядя подписывал, а некоторые пробегал и откладывал в сторону. -- А, эскулап, -- усмехнулся царь, подняв взор от бумаг, -- проходи, проходи. Не стесняйся, усаживайся... Челобитных всяческих пруд пруди, -- проворчал он, откладывая очередную бумажку, -- ну прям как малые дети. Тятя, дай то, тятя, дай се. Самим надобно жить и своим умом. Верно я говорю, эскулап? -- Если ваши подданные своим умом жить научатся, то зачем им будет нужен царь? -- протирая пенсне платочком, в свою очередь спросил Серапионыч. -- Э нет, братец, -- тут же отвечал Дормидонт, -- царь им всегда нужен будет. Для того, чтоб на него можно было все свалить. Я вот, мол, пьяница и лодырь, и царь наш батюшка такой же, как я, дурень, только он в царском тереме живет, а я в избе с худой крышей. Кто виноват? Конечно, царь! -- Но мне всегда казалось, Ваше Величество, -- осторожно начал Серапионыч, -- что правители для того и существуют, чтоб заботиться о своих подданных. Чтоб они не жили в избах с прохудившимися крышами. Царь небрежным жестом смел все бумаги со стола и выставил на него графин и рюмки. -- Выпьем! -- сказал он мрачно. Выпили. Посидели, смакуя ласковое тепло, растекающееся по телу. -- Да брось ты, эскулап, -- в конце концов нарушил молчание царь. -- Ну не полезу же я крыши дырявые латать, право слово. Сам человек токмо свою жизнь строит. Если он человек, конечно, а не быдло какое-то. Наливай, эскулап, по второй. Снова выпили. Посидели. -- Я ж раньше добрый был, -- усмехнулся царь, -- то бишь дурак. Помогал всем, как мог. От чистого сердца, вот те крест! -- При этом царь быстро перекрестился. -- Так однажды надо мной бояре так смеялись... И поделом мне, дурню. А вышло вот как. Шел один боярин по улице и видит -- мужик сидит возле своей избы да семечки лузгает. А на избе-то половину дранки бурным ветром, незадолго до того случившимся, посорвало. Ну, боярин-то и спрашивает мужичка: "Ты чего это сидишь, семечки лузгаешь, а крышу-то не чинишь?" А мужичок ему эдак весело и отвечает: "А зачем, мил человек, мне самому надрываться? Я вот челобитную царю отписал. На бедственный ветер сослался и, думаю, царь-батюшка деньгами мне поможет. А я на те деньги плотника найму, пусть он на крышу и лезет". И боярин тот рассказал эту историю остальным, и смеялись они надо мной, почитай, три дня, пока и до моих ушей эта история не дошла. Давай-ка, эскулап, еще по одной выпьем. За глупость мою. -- Если доброта уже стала глупостью, то выпьем за нее, родимую. -- Постой-ка братец, -- насупился царь, -- и ты, никак, надо мной, понимаешь, смеешься? -- Упаси бог, Ваше Величество, -- развел руками Серапионыч, -- я только имел в виду, что вы поступали правильно. Другое дело, что одни глупцы пользовались вашей добротой по-глупому, другие же глупцы над вами насмехались. -- Ладно, выпьем, -- мрачно подвел черту царь. -- Хотя я думаю, что скорее были правы они, а я... -- Не докончив фразы, Дормидонт Петрович махнул рукой и резко опрокинул чарку в рот. Вдруг входная дверь распахнулась, и в залу вбежала высокая и стройная девушка в длинном сером платье. Приглядевшись к ее лицу, Серапионыч увидел, что она вовсе не так молода, как ему показалось издали. -- Опять выпиваешь, батюшка? -- с неодобрением произнесла девица, указывая на графинчик. -- Говорили же тебе все лекари и знахари, что пить вредно! Помрешь, и останусь я бедная сиротинушка... -- Да ладно, Танюшка, не причитай, тут все свои, -- устало махнул рукой царь. -- Это вот лекарь, боярин Владлен. А это моя наследница, сиречь царевна Татьяна Дормидонтовна. Серапионыч молча поклонился. А Государь, нахмурившись, обернулся к Танюшке: -- Что ж ты, понимаешь, ходишь тут где не велено? Я тебя помиловал, в Симеонов монастырь не отослал, разрешил дома остаться, но с уговором, чтобы сидела в своих горницах и носу без особого зову не казала, а ты... -- Как же, так я и стану в горнице сидеть, -- не осталась в долгу царевна, -- а ты тут будешь водкой заливаться! -- Цыть, непутевая! -- Дормидонт в сердцах грохнул посохом об пол. -- Знаю я, зачем ты сюда, понимаешь, пожаловала! Надеялась Рыжего своего тут встренуть, али не так? Серапионыч деликатно кашлянул: -- Извините, дорогой Государь и дорогая царевна, у вас тут семейные дела начинаются, не дозволите ли мне вас покинуть? -- Оставайтесь, боярин Владлен, -- тут же попросила Танюшка. -- Ведь батюшка же сказал, что тут все свои. -- При этих словах царевна хитро улыбнулась. -- Ох, непутевая девка, непутевая, -- ласково вздохнул царь, -- вся в батьку... Ступай, эскулап, но завтра непременно приходи. Еще поговорим. Серапионыч незаметно выскользнул из залы. Танюшка же с напором продолжала: -- Батюшка, ну разреши ты мне выйти за Рыжего! Не сидеть же век в девках. -- За Рыжего не выдам, -- отрезал Дормидонт. -- Не тот он человек, чтоб на царской дочке жениться. -- А Григорий? -- не без ехидства подпустила царевна. -- За него выдать ты меня почему-то не отказывался! -- Так Григорий -- он все же какой-никакой, да князь, -- объяснил царь. -- Окстись, батюшка, да какой он князь! -- возмутилась Танюшка. -- Вурдалак он и больше никто. А Рыжего ты сам из темницы выпустил -- значит, не так уж он и плох! -- А как же не выпустить, когда ты все уши про него прожужжала, -- возразил Дормидонт Петрович. -- И вообще, такова была наша царская воля. Хочу -- казню, хочу -- милую, понимаешь. -- Ну так захоти дать нам свое родительское благословение, -- подхватила царевна. -- За Рыжего не выдам, -- повторил Дормидонт. -- И вообще, понимаешь, отправлю-ка я тебя, дочка разлюбезная, в наш загородный терем от греха подальше. Все равно он пустой стоит... -- Как -- в терем? -- опешила царевна. -- В терем -- и дело с концами! -- вновь пристукнул посохом царь. -- А пущай попробует твой Рыжий хоть на версту к терему приблизиться, так я его, того-этого... Ладно, царевна, ступай. В дорогу готовься. Низко поклонившись, Танюшка с покорностью вышла из залы, а Дормидонт, печально вздохнув, подлил себе в чарку еще водки. x x x При дневном освещении кладбище выглядело хотя и не слишком весело, но все же не столь мрачно, как ночью. По причине бездействия чудо-компаса, который, как известно, работал только в ночное время, Дубову и его спутникам пришлось довольно долго искать нужную гробницу. Она в самом деле выглядела очень старой и заброшенной -- ее стены и крыша заросли мхом, кирпичи кое-где обвалились, и некому было привести это массивное мрачное сооружение в лучший вид. Кругом часовни вольготно раскинулись многочисленные могилы -- и более-менее ухоженные, и совсем заброшенные -- но теперь Василий знал, что прямо под ними находились многоэтажные лабиринты древних захоронений. -- "Родовая усыпальница князей Лихославских", -- с трудом разобрал Антип полустершуюся надпись над входом. -- Тихославских, -- поправил Мисаил. -- А черт их знает, -- не стал спорить Антип, -- может, и Тихославских. Тут не поймешь. -- Довольно странно. -- Василий присел на покосившуюся скамеечку возле одной безымянной могилки. -- Князья Лихославские-Тихославские, как можно понять из многочисленных захоронений, весьма обширный род -- и куда же, в какую бездонную пропасть он провалился, если уже сто лет, если не больше, тут не только не хоронят, но даже некому привести часовню в приличный вид? Дубов обвел взором смиренное кладбище -- и был вынужден прикрыть глаза, так как его малость ослепило солнце, отразившееся в позолоченном куполе некоего сооружения шагах в тридцати от княжеской усыпальницы. -- Вот достойный пример, как надо держать в порядке место последнего упокоя, -- с некоторой завистью заметил Мисаил. -- А вот ежели я, к примеру, помру, так ведь зароют где-нибудь при дороге и даже отходной не споют... -- Скоморох тяжко вздохнул. -- А, ну ясно -- это не просто гробница, а храм-усыпальница, -- отметил Антип, внимательно оглядев белокаменное здание с золотым куполом. -- Это наподобие семейного храма -- наверху что-то вроде церкви, а внизу покойнички. -- "Гробница Загрязевых", -- прищурившись, прочел Мисаил надпись над узорной дверью. Сделать это оказалось тоже нелегко, но по иным причинам, чем в случае с Лихославскими -- буквы, как и купол, были покрыты золотом, отсвечивающим на солнце. -- Должно быть, богатые люди эти Загрязевы, -- уважительно заметил Антип, -- раз такую храмину отгрохали. А видите там изваяние перед входом? Это ведь, как я понимаю, дело рук самого маэстро Черрителли, а он задешево работать не станет. -- Не уверен я, что это работа маэстро Черрителли, -- возразил Мисаил. -- А кого же еще? -- удивился Антип. -- Я его творения завсегда узнаю. Мисаил подошел к изваянию и, осмотрев постамент, был вынужден согласиться: -- Да, твоя правда. Там так и написано: "Дорогому и любимому Мелхиседеку Иоанновичу Загрязеву -- от вдовы, сына и дочери. Ваятель Джузеппе Черрителли". -- Ну ладно, -- Василий поднялся с лавочки, -- оставим пока Загрязевых вместе с Черрителли в покое. Я отправлюсь по делам в город, а вы побудете тут и постараетесь что-нибудь узнать о гробнице князей Тихославских. Средств не жалейте -- я вам оставлю десять золотых на сбор информа... то есть ценных сведений. В общем, если заметите что-то подозрительное -- запоминайте. -- Не беспокойся, Савватей Пахомыч, все выполним, -- заверили детектива скоморохи, и Василий покинул погост -- ему нужно было торопиться на рандеву к своей новой возлюбленной. x x x После обеда майор Селезень взобрался на свой наблюдательный пункт. То бишь на крышу баньки. И стоило ему прильнуть к окулярам бинокля, как в поле видимости оказался новый интересный объект. Объект представлял собой роскошную карету, которая быстро катила по дороге в сторону села. И, естественно, на окраине она была остановлена блок-постом. -- Кому-то, похоже, не повезло, -- пробормотал Селезень. И действительно, события развивались не лучшим образом для путешествующих. Двое солдат держали лошадей, а их командир, распахнув дверцу, с гнусной ухмылкой предлагал пассажирам покинуть экипаж. -- Да уж, это вам не Соловей с друганами-душегубами, -- покачал головой майор. И тут из кареты появилась дама, одетая во все черное. И ситуация резко изменилась. Дама жестикулировала, топала ногами и, похоже, подкрепляла свои действия соответствующими выражениями. Командир, вначале даже опешивший от такого напора, пришел в себя и попытался схватить даму за руку. Да не тут-то было. Дама извернулась и, подхватив юбки, со всей силы врезала своей изящной ножкой обидчику по единственному доказательству его мужского достоинства. -- Ай-яй-яй, -- поморщился майор, -- ну это уж совсем круто. А командир тем временем постепенно скукоживался, сгибался пополам, пока не плюхнулся перекошенным лицом в придорожную пыль. Солдаты, вместо того чтобы придти ему на помощь, осклабились в гнусных улыбочках. -- Сброд, -- констатировал майор. И тем не менее было ясно, что скоро их командир очухается, и уж тогда этой дамочке не поздоровится. И тут в поле зрения майора оказалась новая фигура. Это был маленький толстенький человечек на кривых ногах, но зато его кафтан был расшит золотыми галунами, а на правом боку висела здоровенная сабля. При его появлении солдаты перестали скалиться. -- Ага! -- довольно пробормотал майор. -- Высший командный состав. А "генерал" тем временем о чем-то поговорил с дамой в черном, после чего тоже пнул уже пытавшегося подняться командира. От чего бедолага снова пропахал физиономией дорогу. -- А! -- удивился майор. -- Значит, баба из кареты своя! И действительно -- генерал поцеловал даме ручку, и та, погрузившись в экипаж, преспокойно поехала дальше. Селезень же раздосадовано стукнул кулаком по трубе. Ему так и не удалось разглядеть лица дамы, поскольку оно было скрыто вуалью. Да и лицо генерала из-за огромных темных очков рассмотреть не вышло. x x x Дубов неспеша брел по Мангазейским улицам и предавался размышлениям. Однако на сей раз они носили не дедуктивный, а скорее морально-этический оттенок: хорошо ли Василий делает, вступая в интимный контакт с Миликтрисой Никодимовной? И вообще -- допустимо ли использовать Миликтрису, какова бы она ни была, в целях сбора информации? Ведь она, кажется, влюбилась по-настоящему. Или все это тоже игра? Детектив остановился возле витрины стекольной лавки, имевшей вид приличного фирменного магазина, и оглядел себя в роскошном зеркале с узорчатой серебряной рамкой. Как обычно в последние дни, Василию стало немного не по себе от вида собственного лица. Впрочем, он уже начал понемногу привыкать с своему новому облику. Физиономия, которую сыщик обрел благодаря Чумичкиной мази, ему даже нравилась: немного заостренные черты, высокий лоб мыслителя, глаза с проницательным прищуром, небольшие залысины... Порой Дубову казалось, что в его внешности появилось что-то от артиста Василия Ливанова из телесериала о Шерлоке Холмсе, а иногда -- нечто от Вячеслава Тихонова из "Семнадцати мгновений весны". И то и другое Дубову, несомненно, даже слегка льстило. -- Ну ладно, будем считать, что Наде изменяю не я, а ты, -- сказал детектив своему отражению. Конечно, в глубине души Василий сомневался в уважительности такого оправдания, но другого у него на данный момент не было. А не идти к Миликтрисе Никодимовне Дубов никак не мог -- ведь она после трагической гибели Данилы Ильича оставалась единственной ниточкой, которая могла вывести на ново-мангазейских заговорщиков. "Кладбищенский след" Василий, конечно же, со счетов не скидывал, однако его разработкой пока что занимались Антип с Мисаилом. За раздумьями Василий и сам не заметил, как ноги довели его до "собственного дома" Миликтрисы Никодимовны в Садовом переулке. Входные двери оказались лишь прикрыты, и Василий без звонка вошел в дом. Однако в полутемных сенях он остановился: из гостиной явственно доносились два приглушенных голоса, один из которых принадлежал хозяйке, а другой -- незнакомому человеку. -- Парень он пустой и бесшабашный, -- говорила Миликтриса Никодимовна, -- ни на какое сурьезное дело не годный. "Кого это она так?" -- подумал Василий. А хозяйка продолжала: -- Корчит из себя виршеплета и скомороха, а деньгами сорит, как не знаю кто. Наверняка ведь кого-то пограбил на большой дороге, а то и еще чего похуже, своими бы так не базарил. "Так это ж она про меня! -- смекнул Дубов. -- О женщины, женщины!.." -- Ну что ж, Миликтриса Никодимовна, я думаю, что он мне вполне подойдет, -- ответил неизвестный собеседник. Его голос был очень мягкий и приятный, хотя чуть не половину звуков гость Миликтрисы Никодимовны или вовсе не выговаривал, или вместо одних произносил другие. Так что первая услышанная Дубовым фраза незнакомца звучала примерно так: -- Ну ушто же, Мывиктьиса Никадимауна, я думаю, што он мне уповне подойдет. -- И что от меня требуется? -- деловито спросила Миликтриса. -- Пьигвасите ево на заутва, ну, так ускажем, на заутвак, но не слишком рано, и скажите, что с ним хочет поговоить один чевовек, который может пьедвожить хоуошую работу и пвиличный заваботок. -- Договорились, Димитрий Мелхиседекович, так и скажу -- хорошую работу и приличный заработок. "Как-как, Мелхи-чего? -- подивился Дубов. -- Ну и имечко, без ста грамм не выговоришь". -- Ну што жа, Мивиктриса Никодимауна, мне пора, -- стал собираться гость с труднопроизносимым отчеством. -- Дева, знаете, дева... -- А, ну дела -- это, конечно, вещь нужная, -- весело откликнулась хозяйка. -- Погодите, я вас провожу... Василий начал лихорадочно соображать, как ему быть -- ретироваться, пока не поздно, или сделать вид, что только что вошел, но тут голоса стали как бы удаляться -- очевидно, хозяйка выпустила гостя через другой выход, детективу не известный. Выждав несколько минут, Дубов неслышно выскользнул из сеней на двор и принялся во всю мочь названивать в дверной колокольчик. Вскоре вышла Миликтриса Никодимовна. -- О, это ты, Савватей Пахомыч! Ты и не представляешь, как я тебе рада, -- защебетала радушная хозяйка. При этом она сладко зевнула, будто только что встала с постели. -- Знаете, Миликтриса Никодимовна, а ведь у меня вышли все деньги, -- печально сообщил Василий, проходя следом за хозяйкой в гостиную. -- Боюсь, теперь вы не захотите любить меня. -- Ну как ты можешь такое говорить! -- возмутилась Миликтриса, и Василий поймал себя на мысли, что почти ей верит. -- Ведь я ж полюбила тебя вовсе не за деньги!.. -- Спасибо, дорогая, -- признательно прижал руку к груди Василий. -- А деньги -- это пустяки, -- продолжала Миликтриса Никодимовна. -- Нынче они есть, завтра нет, а потом, глядишь, снова появятся... Но о делах потом, а сейчас -- прошу! -- И с этими словами она гостеприимно распахнула дверь в "будуар". x x x Рыжий настойчиво расспрашивал уже почти оправившегося после нападения боярина Андрея: -- Неужели князь Длиннорукий так и сказал -- всех соберу и подожгу? -- Именно так и сказал, -- отвечал боярин Андрей. Он уже отчасти поправился и даже мог передвигаться, только голос еще полностью не восстановился. -- Поначалу я подумал, что он шуткует, но потом понял -- какие тут шутки! Тогда я потихоньку вышел из его терема и побежал сюда, но они, видать, оказались хитрее -- послали вдогонку своего убивца. -- Кстати, ты запомнил хоть какие-то его приметы? -- спросил Рыжий. -- Да где уж, -- вздохнул боярин Андрей, -- едва успел по башке огреть, и все -- больше ничего не помню. Все-таки этот крест и вправду чудотворный -- если бы не он, то мне гроб! -- Между прочим, господа, -- вклинился Серапионыч, сидевший чуть поодаль и внимательно прислушивавшийся к беседе, -- я провел, как бы это понятнее объяснить, в общем, исследование остатков крови на кресте. -- И что же? -- заинтересовался Рыжий. -- Что показал анализ? -- Результаты таковы -- кровь с подобным составом ни физически, ни биологически, ни как хотите, не может принадлежать человеку или какому-либо живому существу. -- А кому же? -- вскочил с кресла боярин Андрей. -- Не знаю, -- совершенно искренне пожал плечами доктор. -- Ну ладно, это вопрос скорее научного порядка, -- заметил Рыжий. -- Однако сейчас перед нами стоит более важная и неотложная задача -- обезвредить князя Длиннорукого. -- Надо открыть глаза царю! -- воскликнул боярин Андрей и глухо закашлялся. -- Моей первой мыслью как раз и было бежать к Государю и все ему сообщить, -- ответил Рыжий, -- но доказательств-то у нас нет. Государь прекрасно знает о моих отношениях с Длинноруким и подумает, что я просто пытаюсь его оболгать. -- Признаться, я бы тоже не поверил, -- заметил Серапионыч. -- То, что он собирается сделать -- это просто за всеми пределами. -- Я сам пойду к царю и все скажу, как было! -- заявил боярин Андрей. -- Тем более не поверит, -- совсем погрустнел Рыжий. -- Да и вообще, боярин Андрей, тебе появляться на людях опасно. Уж не знаю, в кого метили прошлой ночью -- подозреваю, что тебя из-за лисьей шапки в потемках приняли за меня, но теперь, если Длиннорукий и его шайка пронюхали, где ты находишься... А, знаю -- царский загородный терем сейчас пустует, мы тебя туда и переправим! -- Но что делать с Длинноруким? -- напомнил боярин Андрей. -- Может, расправиться с ним его же оружием -- подослать кого-нибудь с ножиком... -- Это не эстетично, -- поморщился Серапионыч. -- Ядиком его, что ли, угостить? У меня в аптечке найдутся все нужные компоненты... -- Что вы такое говорите!.. -- завозмущался хозяин. -- А что? Это очень гуманный метод -- все произойдет быстро и безболезненно, -- возразил доктор. -- Только без уголовщины! -- решительно воспротивился Рыжий. -- Вы представляете, что начнется, если мы с вами засыпемся... Тут в комнату вошел старый слуга и молча передал хозяину какой-то запечатанный свиток. Рыжий сломал печать и пробежал послание, отчего лицо его совсем омрачилось: -- Произошло худшее. Войска князя Григория перешли границу и расположились в селе Каменка. Дальше пока не идут, но имеются подозрения, что у Григория есть какое-то секретное оружие. Зная подлый нрав князя Григория, я могу догадываться о его планах -- он специально не пойдет дальше, а подождет, пока его сторонники подготовят почву в Царь-Городе. Таким образом, Длиннорукий может осуществить свой злодейский замысел в любой момент. И, кстати, не обязательно таким огненным способом. -- Что же делать? -- растерянно пробормотал боярин Андрей. Рыжий развел руками: -- Это первый раз, когда я действительно не знаю, что делать. Но скажу одно -- промедление смерти подобно. -- Ничего, что-нибудь придумаем, -- оптимистично заявил Серапионыч. x x x Вырваться из цепких объятий Миликтрисы Никодимовны детективу Дубову удалось не так скоро -- только часа в три пополудни. На сей раз он и не пытался что-то выведать у своей новой возлюбленной -- становилось ясно, что она всего лишь посредница, поставляющая то ли клиентов, то ли исполнителей своим высокопоставленным хозяевам. С одним из таких Василию предстояло встретиться завтра утром, а нынешним вечером детектив надеялся устроить себе нечто вроде тайм-аута. Правда, до вечера нужно было сделать еще одно дело -- пополнить "золотой запас", почти исчерпанный за два с половиной дня пребывания в Новой Мангазее. Так как "лягушачья" лавочка Данилы Ильича на базаре сгорела вместе с хозяином, то Василию пришлось идти в центр города, на Кузнецкий ряд, где в одном из торговых домов имелся отдел, торгующий лягушками и прочей живностью. Торговый дом представлял собою роскошное здание, с фасада чем-то напоминавшее Зимний дворец в несколько уменьшенном виде. Внутри же оно скорее было похоже на Пассаж -- такая же толчея среди мелких лавочек и магазинчиков, в живописном беспорядке расположенных вдоль многочисленных проходов. Узнав от разбитного приказчика, где находится отдел живности, Дубов неспеша стал туда пробираться. Проходя мимо одной из лавок, где, в отличие от прочих, почти не было покупателей, Василий увидел, что там торгуют довольно своеобразным товаром -- песочными часами различных форм и размеров. Так как у детектива в кармане бренчали несколько остатних монет, то он решил заглянуть в лавочку. -- Куплю какую-нибудь безделушку, будет сувенир для Наденьки, -- сказал он сам себе. Встав возле прилавка и разглядывая товар на полках, Василий почти машинально прислушался к разговору продавца и двух покупателей -- похоже, все трое были давними знакомыми. -- Да, время идет, -- говорил, задумчиво глядя на медленно сыпящийся песок, один из посетителей, пожилой человек в скромном синем кафтане, -- и ничего не меняется. -- Как это ничего не меняется, Илья Матвеич? -- возразила другая покупательница, цветущего вида дама в ярком платье. -- Каждый день что-то меняется. Вот позавчера еще молочная лавка Сидора Поликарпыча процветала, вчера он разорился, а сегодня там уже ведрами и корытами торгуют, будто и не было никаких сыров да простокваш. Продавец, еще довольно молодой парень в красной косоворотке, заискивающе-доверительно заметил: -- Между прочим, я имею верные известия, что дружина князя Григория перешла границу и вторглась в Кислоярское царство. -- Во как! -- радостно откликнулась дама, а Илья Матвеич скорбно покачал головой: -- Ай-яй-яй, это добром не кончится... И что, они уже дошли до Царь-Города? -- Да нет, -- чуть понизил голос продавец, -- они встали в приграничной деревне и ждут, пока положение в столице созреет настолько, чтобы брать ее голыми руками. А начали с того, что в церкви конюшню устроили. "Бедный отец Нифонт, -- подумал Василий, -- хорошо, что он этого не видел..." -- Глядишь, скоро и до нас доберется! -- еще больше обрадовалась дама. -- Да что вы такое говорите, Дарья Алексевна! -- возмутился Илья Матвеич. -- А что? -- пожала полными плечами Дарья Алексевна. -- Он же, князь Григорий то есть, пишет в своих воззваниях, что главная его забота -- вернуть Мангазее положение вольного города. -- Да здравствует свободная Мангазея-с, -- подобострастно вклинился в беседу продавец. -- Я не против независимости Мангазеи, но мне доподлинно известно, что из себя представляет князь Григорий, -- грустно покачал головой Илья Матвеич. -- И скажу вам одно: лучше уж зависимость от Царь-Города, чем такая, с позволения сказать, воля. -- Вы всегда так -- ни во что честное и благородное не верите, -- фыркнула Дарья Алексевна. -- Но я просто убеждена, что князь Григорий наведет у нас порядок. А то на улицу после заката выйти невозможно... Василий уже хотел было вмешаться в спор и высказать все, что он думает по поводу князя Григория, а также его честности и благородства, но удержался и, так и не сделав покупки, выскользнул из песочно-часовой лавки. x x x Со стороны Царь-Города по столбовой дороге шел мужичок с котомкой за плечами. Он что-то бормотал себе под нос -- то ли напевал, то ли просто сам с собой разговаривал. И, видимо, так сильно был занят собственными мыслями, что даже не заметил, как оказался лицом к лицу с Петровичем и его душегубами. -- Ага! -- радостно взвизгнул Соловей. -- Попался! -- Кто? -- удивленно спросил мужичок. -- Ты! -- уже с легкой досадой отвечал Соловей. -- Я? -- переспросил путник. -- А то кто же! -- осклабился атаман. -- Что-то я не уверен, -- с сомнением покачал головой мужичок. -- Зато я уверен! -- топнул ножкой Соловей. -- Я всегда и во всем уверен. -- Ну-ну, -- снова покачал головой мужичок. -- Да, я такой! -- гордо заявил атаман и даже привстал на цыпочки. -- Потомственный лиходей и душегуб Соловей Петрович. Можете звать меня просто Петрович. -- Рад познакомиться, -- спокойно отвечал мужичок. -- Моя фамилия Каширский. Только мне, извините, Петрович, торопиться надо. Как-нибудь еще встретимся. -- И мужичок, поправив котомку, пошел дальше по дороге. -- Эй! -- взвизгнул Грозный Атаман. -- Мужик, ты куда? Стой! -- Ну что еще такое? -- спокойно обернулся путник. -- Куда ты потопал? -- обиженно сказал Соловей, -- Мы же тебя сейчас будем грабить и убивать. -- И, обернувшись к долговязому, уже открывшему было рот, поспешно добавил: -- Но насиловать не будем. -- А почему насиловать не будешь? -- удивился путник. -- Да знаешь, -- смутился Петрович, -- чевой-то не хочется. -- А, ну понятно, -- кивнул мужичок. -- А какать ты не хочешь? -- Да нет вроде, -- еще более смутился Соловей. -- А ты потужься, -- предложил мужичок, -- я тебе помогу. -- Да спасибо, не надо, -- окончательно сконфузился Соловей. -- Ничего, ничего, -- обаятельно улыбнулся мужичок, -- сейчас помогу. -- И он вытянул руки в сторону Петровича. -- Даю установку... -- Ой, маманя! -- сдавленно вскрикнул Соловей. А мужичок, поправив лямки, деловито потопал дальше по дороге. -- Петрович, что с тобой? -- озабоченно спросил долговязый. Но грозный атаман не отвечал ему. Он стоял, широко расставив ноги, и жалобно подвывал: -- Всех зарежу!.. Всем кровь пущу!.. А по его давно не мытым щекам катились скупые разбойничьи слезы. x x x Вернувшись с полным жбаном лягушек на постоялый двор и переодевшись по-домашнему, Василий взялся было за восстановленный Мисаилом список с "могильного" свитка, но тут в комнату ввалились скоморохи. Были они в легком подпитии, однако детектив, не терпевший пьянства при выполнении рабочего задания, отложил антиалкогольную лекцию на потом, так как почувствовал, что Антип с Мисаилом переполнены не только вином, но и ценной информацией, каковую просто не в состоянии держать под спудом. Василий сел верхом на стул и приготовился слушать. -- Для начала мы выбрали могилку позаброшеннее неподалеку от нашей усыпальницы и стали ее приводить в порядок, -- степенно сообщил Антип, -- выпололи сорняки, поправили крест... -- Но вскоре к нам подошел кладбищенский смотритель и предложил грабельки и лопатку, -- нетерпеливо подхватил Мисаил. -- Ну, мы его тут же спросили о гробнице князей Тихославских. Смотритель что-то нехотя пробурчал, но тут я сказал, что куплю и грабельки, и лопатку, и показал ему золотой... -- Тут он стал сама любезность, -- добавил Антип, -- и сходу выложил все, что знал. И даже то, о чем мы вовсе не спрашивали. Он порывался провести нас по кладбищу и рассказать обо всех захоронениях, так что мы едва от него отвязались... -- Ну хорошо, а что он сказал о гробнице князей Лихославских? -- с нетерпением перебил Василий. -- А ничего, -- развел руками Мисаил. -- Оказалось, что он уже тридцать лет и три года состоит при кладбище, но не помнит, чтобы хоть кто-нибудь к усыпальнице приходил, не говоря уже, чтобы хоронить. -- Ну, это мы и без того знаем, -- с некоторым разочарованием заметил Дубов. -- Зато смотритель зело хвалил господ Загрязевых, -- сообщил Антип. -- Ну, тех, что в часовне с золотым куполом и изваянием синьора Черрителли. Он сказал, что туда чуть ли не каждый день приходит один человек, очень набожный, и подолгу молится в семейной часовне. -- Как раз при нас он туда входил, -- добавил Мисаил. -- Сразу видно -- изрядный господин. Должно быть, из богатого купечества -- в дорогом кафтане и при бороде. -- И долго он там пробыл? -- без особого интереса спросил детектив. -- А мы не видели, когда он вышел, -- махнул рукой Антип. -- Как только поняли, что ничего нового об усыпальнице Лихославских не узнаем, так сразу отправились в прикладбищенский кабачок "Веселый покойник". -- И вот уж там-то как раз кое-чего и разузнали! -- радостно выкрикнул Мисаил. -- Насчет Лихославских, -- уточнил Антип. -- Не успели мы налить по первой чарке, как к нам за стол подсела некая дама... -- Ну какая она дама, -- пренебрежительно перебил Мисаил, -- настоящая Кьяпсна. -- Кто-кто? -- переспросил Дубов. -- Это что, имя такое, или фамилия? -- Да прозвище, -- хмыкнул Антип. -- Так здесь зовут тех, кто слишком злоупотребляет кьяпсом. В общем, горьких пьяниц. Ну вот, мы ей налили чарочку, она ее лихо выпила и начала нести какую-то чушь о том, что вот уже без малого полвека побирается на кладбище и что здесь ее всякий покойник знает. -- Тогда мы спросили ее о князьях Лихославских, -- нетерпеливо подхватил Мисаил, -- и знаешь, что она сказала? Оказывается, один из них был городским старейшиной, когда Новую Мангазею завоевал царь Степан. За строптивое поведение царь повелел высечь князя на конюшне, и тот, не стерпев позора, закололся кинжалом. После чего всех его ближних и дальних сородичей Степан выслал из Мангазеи -- кого посадил в темницу, а кого отправил в разные отдаленные монастыри. -- Так что, выходит, Джон Уильям Свамп вовсе не врал в своем "Завоевании Мангазеи", -- с некоторым ехидством отметил Антип. -- Ну что же, теперь нам хотя бы ясно, почему усыпальница князей Лихославских пришла в такое запустение, -- подытожил Василий. -- Остается только выяснить, каким образом ее используют под... Но договорить сыщик не успел, так как из коридора донесся неясный шум вперемежку с причитаниями. Антип выглянул в коридор: -- Там, похоже, с нашим соседом священником что-то стряслось. И Василий Николаевич понял, что никакого тайм-аута нынче вечером у него не будет. x x x Клонящееся к западу солнце припекало и размаривало, но майор Селезень терпеливо лежал на крыше баньки и, героически борясь с дремой, оглядывал в бинокль окрестности. На въезде в село со стороны моста солдаты валялись в тени большого амбара, курили и болтали. У моста плескалась в реке ребятня. А совсем недалеко от баньки неспеша проползало деревенское стадо под неусыпным руководством Васятки. Майор направил бинокль в ту сторону -- что-то там было не так. И действительно, за стадом плелась худосочная фигура в форменном кафтане. -- Ба, кого я вижу! -- ухмыльнулся майор, -- Мстислав. Твоя любовь к животным тебя погубит. -- И Александр Иваныч бесшумно, но быстро спустился на землю. Коровы и овцы, мирно пощипывая травку, продвигались в сторону баньки. Справа от них степенно вышагивал аист, время от времени наклоняясь за лягушками в высокую траву. Слева от стада неспеша шел Васятка с большим кнутом на плече и зорко поглядывал на своих подопечных, а иногда украдкой и на странного гостя. Мстислав же шел позади, насвистывая себе что-то под нос и помахивая веточкой от назойливых деревенских мух. Его глаза сладострастно взирали на мерно покачивающиеся коровьи крупы и полные молока вымени. Похоже, ничто на свете не могло вывести его из этого благостного состояния. Но, как нередко это бывает в лучшие минуты нашей жизни, идиллия была разрушена появлением непрошеного гостя. Это майор личной персоной внезапно возник перед Мстиславом из высокой травы. -- Селезень! -- побледнев, пробормотал Мстислав. -- Кря! -- ехидно ухмыльнулся майор, и его грозный кулак врезался в челюсть наемника. Свет померк в глазах любителя зверушек и международных конфликтов. И вот же ирония судьбы -- ни одна буренка даже не обратила внимания на исчезновение ухажера. Только Васятка да аист посмотрели в ту сторону, но кроме колышущегося разнотравья ничего не узрели. "Померещилось", решил Васятка. x x x Александр Иваныч Селезень был человеком, который умело скрывал под маской грубоватого солдафона свою скромную и даже застенчивую сущность. Например, он так смущался в присутствии дам, что порой начинал с перепугу вести себя просто развязно. О чем, правда, впоследствии сожалел, но ничего с собой поделать не мог. Армия с ее жестким порядком была для него единственным прибежищем. Там все было просто и понятно. Не то что хотя бы с той же религией. Ну не мог майор поверить в эдакого доброго дедулю, сидящего на облаке и раздающего пряники своим внучкам. Господь представлялся майору старым седым командующим, постоянно корпящим в своем штабе над стратегическими планами вечной войны со злом. А себя он видел его солдатом. Не хуже и не лучше других. И весь смысл своей Веры он видел в исполнении поставленной перед ним небесным командующим боевой задачи. И сделать надо все, а если потребуется, и жизнь отдать за то, чтобы на твоем рубеже зло не прошло... А потом командующий призовет тебя в свою заоблачную ставку и спросит: -- Что же это ты, братец, -- хитро прищурив добрые глаза, -- в тылу, значится, отсиживался? Сладко ел, да мягко спал. А мои приказы и в голову не брал. -- Никак нет, товарищ командир, -- немного смущаясь, отвечал бы ему майор, -- Боевую задачу выполнял в силу своего разумения, а уж справился ли, не мне судить. -- Знаю, знаю, майор, -- усмехался в седые усы командующий. -- Все знаю -- должность у меня такая. Да ты присаживайся, не стесняйся. Папироску хочешь? Сейчас дневального архангела кликну -- чайку нам сварганит. И поговорим мы с тобой, Александр Иваныч, о том, как нам дальше с мировым злом воевать. Как-никак, ты прямо с передовой прибыл. Небось жарко там было? Но ты-то молодцом держался. -- Служу... -- вскочил майор и запнулся. Краска смущения залила его лицо. -- Да не красней ты, майор, как девица, -- засмеялся седой командир, -- не в названиях суть, лишь бы сам ты в душе своей за правое дело был. За доброту, за правду, за любовь. И не стесняйся, майор, служить советскому союзу, коли под этим у тебя честь и совесть подразумевается. А подхалимы с их сладкими "аллилуями" отправятся потом на вечную гауптвахту. Вот так вот. А теперь давай чай пить будем. Да о делах толковать. Зло-то все наглее и изворотливее становится, что-то предпринимать надо, Александр Иваныч... x x x Баба Яга сидела пригорюнившись на пороге собственной избушки, когда над самой крышей пронеслось что-то черное и огромное. Это что-то сделало боевой разворот над лесом, снося верхушки елок, и резко пошло на посадку, явно целясь в саму Бабу Ягу. Та с перепугу рванула в избу с истошным криком: -- Спасайся, кто может! Кот, читавший в это время на сундуке какую-то потрепанную книжку, удивленно посмотрел на Бабу Ягу и только успел открыть рот, видимо, для того, чтобы спросить, в чем дело, как раздался оглушительный грохот, и изба зашаталась. Но устояла. Кот неспеша слез с сундука, осторожно приоткрыл дверь, усмехнулся и, распахнув ее уже настежь, вышел на порог. -- Ну ты даешь! -- весело промурлыкал он. -- Не рассчитали маненько, -- раздался утробный голос в ответ. Баба Яга, видимо, уже пришедшая в себя после первого испуга, выглянула из избы вслед за котом. А перед избой сидело здоровенное чудище, весьма похожее на динозавра, но только с тремя головами и перепончатыми крыльями. Чудище попыталось изобразить улыбку всеми тремя крокодильими мордами: -- С добрым вечерочком, Ягоровна. - Ах ты гад летучий, -- взвилась в ответ Яга, -- залил все свои шесть бельм и летает тут, понимаешь. Чуть избу не снес! А опосля этого -- с добрым вечерочком, Ягоровна! -- Ну чего ты раскричалась? -- нахмурились все три рожи. -- Я что, нарочно? -- При этом нежданный гость развел маленькими передними лапками. -- А вообще-то могу ведь и дыхнуть! Так что ты меня не зли. Того-этого... -- Это ты меня не зли! -- смело отвечала Ягоровна. -- А во ща как дыхну... -- пробасила правая голова. Но Яга упредила ее и, сложив пальцы в жменю, щелкнула. И из руки вылетела небольшая шаровая молния. Правая голова мотнулась в сторону на длинной шее и, слава богу, увернулась. -- Ну ты чего, Ягоровна, -- примирительно пробасила голова, -- я ж так, шуткую. -- Да не бери ты его в голову, -- протянула лирическим баритоном левая, -- он сегодня не в духе. -- Я уже две сотни лет как не в духе, -- буркнула правая. -- А до того был в духе? -- рассмеялась Яга. -- А то как же, -- грустно протянула правая голова, -- я ж тогда воеводой был. -- Что-то ты мне раньше этого не рассказывал, -- удивилась Яга. -- Да рассказывал, -- махнуло лапкой чудище, -- рассказывал, да ты, Ягоровна, видать, просто запамятовала. -- Может, и запамятовала, -- пожала плечами Яга, -- а ты еще раз расскажи. -- А самогону нальешь? -- спросила правая голова. Баба Яга вопросительно глянула на своего помощника. -- Сейчас принесу, -- деловито отвечал кот и скрылся в избе. x x x Отец Нифонт лежал в своей комнате на кровати, прикрытый простыней. Сыскной пристав сидел за столом и деловито составлял опись немудреного имущества, два его помощника у двери переминались с ноги на ногу, ожидая, когда можно будет унести тело, а Ефросиния Гавриловна, почтенная хозяйка постоялого двора, ходила из угла в угол и при этом горестно причитала: -- Ох, господин пристав, да как же это!.. Никогда у меня ничего такого не бывало... -- При этом хозяйка размахивала руками и театрально хваталась за голову. -- Говорили же вам, Ефросиния Гавриловна, -- пристав оторвался от писанины и строго оглядел хозяйку, -- чтобы вы привели в порядок эту доску. Я сам, идя по ней, едва не оступился! Мостик бы какой построили, что ли. -- Построю, обязательно построю, все приведу в порядок! -- с трагическими придыханиями отвечала Ефросиния. -- Завтра же плотников позову... -- Я сам прослежу, чтобы это безобразие прекратилось, -- сказал пристав. -- А то знаем мы вас: пока гром не грянет... В двери постучали. -- Да-да, входите! -- крикнул пристав. В горницу вошел скромно, но опрятно одетый человек: -- Извините, что отвлекаю. Меня зовут Савватей Пахомыч, я сосед отца Нифонта. -- Пристав Силин, -- не отрываясь от бумаг, буркнуло должностное лицо. -- Вы что, имеете нечто сообщить по поводу несчастного случая? -- А разве это был несчастный случай? -- несколько удивился Савватей Пахомыч. -- А что же еще? -- Силин оторвался от бумажной рутины и с интересом посмотрел на вошедшего. -- Если человек шел по плохо закрепленной доске, -- тут он выразительно глянул на Ефросинию, -- и свалился вниз, то в этом ничего счастливого я не нахожу. -- Да-да, конечно, царствие ему небесное, -- благочестиво перекрестился Савватей Пахомыч. -- Скажите, господин пристав, что будет с его останками? Покойник ведь человек приезжий, в Мангазее никого из близких у него нет. -- Что будет? -- вздохнул пристав. -- Подержим несколько дней в покойницкой, а если никто не явится, схороним на казенный счет в общей могиле для бедняков. -- А нельзя ли как-нибудь иначе? У него осталась сестра в Каменке, если ей сообщить, то, может быть... Пристав на минутку задумался: -- Можно похоронить во временной гробнице, но это будет стоить немного дороже. -- Одну минуточку! -- Савватей Пахомыч поспешно вышел из комнаты и тут же вернулся с несколькими золотыми монетами. -- Я был должен отцу Нифонту некоторую сумму. Не могли бы вы, господин Силин, распорядиться, чтобы тело похоронили хотя бы в этой, как вы сказали... -- Во временной гробнице? Да-да, разумеется, Савватей Пахомыч, -- почти радостно отвечал пристав, отправляя золотые в широкий карман служивого кафтана. -- Не извольте беспокоиться, все будет сделано в наилучшем виде. -- И, обратившись к своим помощникам, Силин велел: -- Выносите! -- Благодарю вас, не буду мешать. -- Сопровождаемый тоскливым взором Ефросинии Гавриловны, Савватей Пахомыч бочком выскользнул в коридор. x x x Глава Царь-Городского сыскного приказа за долгие годы службы привык добросовестно и основательно исполнять свои обязанности. Вот и сейчас, стараясь не думать об угрозе, нависшей над Кислоярским царством, Пал Палыч внимательно читал сводку за минувший день. Особое его внимание привлекло следующее сообщение: "Было проведено разыскание среди торговцев мылом, и некий городской коробейник, именем Петрушка, показал, что около трех недель назад продал одному прихрамывающему человеку вельми мрачного вида три куска мыла, одинакового с тем, которое было использовано при нападениях на князя Владимира и боярина Андрея. Сказал оный Петрушка также, что после того несколько раз видел вышеозначенного человека и готов его распознать". -- Хорошо бы, -- вздохнул Пал Палыч. -- Чую, что это как-то связано и с осквернением могилы князя Владимира. Пал Палыч продолжил чтение: "Вблизи пятнадцатой версты Белопущенского тракта замечен летающий предмет -- ступа, управляемая женщиной с помощью метлы". -- Что за чепуха! -- изумился Пал Палыч. -- Ягорова же сидит в темнице и до сих пор не бежала, -- тут он печально вздохнул, -- в отличие от Каширского. Или верно говорят, будто нечисто место пустым не бывает. -- И глава приказа стал читать свои любимые сообщения из Боярской Думы: "Едва началось очередное заседание, боярин Илюхин вскочил с места и потребовал дать объяснения по поводу того, куда Рыжий девал тела убиенных близ его терема князя Владимира и боярина Андрея. Не дождавшись вразумительного ответа вследствие отсутствия в Думе господина Рыжего, боярин Илюхин обвинил в убийствах лично царя Дормидонта и призвал бояр и воевод поднимать стрельцов и народ, дабы идти к царскому терему и вздернуть Государя, Рыжего и Борьку на копья и секиры. Когда председатель повелел в очередной раз вывести боярина Илюхина из Думы за непотребное поведение, то охранники отказались это делать и высказали союзность с Илюхиным и его единоумышленниками". -- Все, это конец, -- обреченно прошептал Пал Палыч. x x x Лишь поздно вечером Дубов смог наконец-то приняться за список со свитка, найденного в гробнице. И, глянув на последнюю строчку, где значилось "Анисиму и Вячеславу за попа -- семь золотых задатка", горестно взвыл. -- Что с тобой, Савватей Пахомыч?! -- всполошились скоморохи, которые уже готовились отправиться ко сну. -- Дьявол, что мне стоило прочесть эту бумагу чуть раньше! -- жестоко корил себя Дубов. -- Тогда отец Нифонт остался бы жив. Ах я дурак!.. -- Да не убивайся ты так, Пахомыч, -- стал успокаивать его Мисаил. -- Скажи, мы чем-нибудь можем тебе помочь? -- участливо спросил Антип. -- Можете. -- Василий уже преодолел приступ отчаяния и был как никогда деловит и собран. -- Устройте мне встречу с вашей подругой, с Ефросинией Гавриловной. И как можно скорее. -- Нет ничего проще! -- Скоморохи выскочили из горницы, а уже через несколько минут возвратились вместе с хозяйкой постоялого двора. Она выглядела встревоженной, но уже не жестикулировала, как незадолго до того в комнате покойного. -- Скажите, почтеннейшая Ефросиния Гавриловна, -- приступил к расспросам Василий, -- то, что случилось с отцом Нифонтом -- это и вправду несчастный случай? -- Да как вам сказать, Савватей Пахомыч, -- чуть замялась хозяйка. -- Слава богу, господин пристав именно так и считает. -- А вы считаете иначе? -- многозначительно понизил голос Василий. -- Ну право и не знаю, -- задумалась хозяйка. -- Сколько помню, с этой доски никто еще не падал. Даже в самом горьком подпитии. А отец Нифонт уж на что был тверезый человек. -- Вы не замечали ничего подозрительного? -- напрямик спросил Дубов. Ефросиния молчала. -- Вы что-то видели?! -- чуть не вскричал Василий. -- Умоляю вас, ответьте! Это зачтется вам там, на высшем суде. -- Последнюю фразу детектив произнес столь вычурно театрально и произвел при этом столь выразительный жест, что Константин Сергеич Станиславский наверняка сказал бы свое знаменитое "Не верю!". Однако Ефросиния Гавриловна не была знакома с теориями великого реформатора театра, и ее старое скоморошье сердце дрогнуло: -- Сегодня тут чуть не весь день околачивался какой-то очень уж противный господин. Я еще заметила, как он разговаривал с отцом Нифонтом, царствие ему небесное. -- Как он выглядел? -- спросил Дубов. -- Ну, одет прилично, с тонкими усиками, лицо такое длинное, а волосы как будто чем-то напомажены. Ах да, еще синяк чуть не с полрожи. "Это он!" -- мелькнуло в голове детектива. Приметы совпадали с тем субъектом, с которым его судьба свела позапрошлой ночью на узкой улочке. "А отец Нифонт говорил, что у его племянника было двое друзей, по имени Анисим и Вячеслав. И один из них тоже показался ему очень неприятным типом..." Василий бросил взгляд на листок -- последние строчки так и мелькали двумя этими именами. -- Савватей Пахомыч, что с вами? -- оторвал его от раздумий голос хозяйки. -- Я вам говорю, а вы как будто ничего не слышите. -- Ах, извините, -- оторвался Дубов от своих мыслей. -- И вы все это сообщили господину приставу? -- Да ну что вы! -- замахала руками Ефросиния. -- Я еще жить хочу. -- Ну а мне зачем рассказали? -- Сама не знаю, -- вздохнула хозяйка. -- Хотя нет, знаю -- отец Нифонт нынче несколько раз спрашивал вас. Будто бы собирался сказать вам что-то очень важное. Но не дождался и куда-то ушел. А когда вернулся... -- Ефросиния снова горестно вздохнула. -- Ну, я пойду. Спокойной вам всем ночи. -- Погодите минуточку, -- остановил ее Василий. -- У меня будет к вам маленькая просьба, Ефросиния Гавриловна. Не сдавайте хотя бы до завтра комнату отца Нифонта. Я хочу там побывать -- может, узнаю, о чем он хотел мне сообщить. -- Да-да, конечно, -- закивала хозяйка, -- если постоялец умирает, то обычно я его горницу неделю никому не сдаю. -- Ну и второе. Есть ли у вас на примете... -- Дубов слегка замялся, подбирая нужные слова. -- В общем, такие лихие молодцы, которые охраняют ваш постоялый двор от других лихих молодцев? Ефросиния сразу поняла, о чем речь: -- Есть, как не быть. Пьяного утихомирить, или там поговорить с должником, чтобы за постой заплатил. А как же без них! -- Не могли бы вы устроить с ними встречу, и как можно быстрее? -- Да сколько угодно! Как раз утром они придут сюда за месячной платой. -- Ну вот и прекрасненько! -- радостно потер руки детектив. -- Спокойной ночи, Ефросиния Гавриловна, и спасибо вам за помощь. Еще раз пожелав спокойной ночи Савватею Пахомычу, Антипу и Мисаилу, хозяйка удалилась. Ее тяжелые шаги долго еще раздавались по затихшему коридору. А Василий мысленно корил себя, что для нейтрализации киллеров вынужден прибегать к помощи рэкетиров. Но, похоже, другого выхода для него сейчас просто не оставалось. x x x ГЛАВА ПЯТАЯ ЧЕТВЕРГ. ПОСЛЕ ДОЖДИЧКА Утром Василий встал пораньше, когда скоморохи еще спали, и, вооружившись одолженным накануне у Ефросинии ключом, отправился в номер, который до вчерашнего дня занимал отец Нифонт. Правда, детектив не очень-то рассчитывал на успех -- хотя бы потому, что все сколько-либо ценные вещи, включая медальон его племянника, были увезены вместе с покойником и теперь хранились в сыскном приказе до той поры, пока объявятся родные и близкие. Первым делом Дубов полез в платяной шкаф, но там обнаружил только запасную рясу отца Нифонта, которую пристав Силин или просто не заметил, или не счел нужным брать на хранение. Однако же, внимательно осмотрев рясу, детектив не нашел там ничего, что могло бы его заинтересовать. Тогда он открыл дверцу прикроватной тумбочки -- и оттуда выпал наполовину исписанный листок. С трудом разобрав первые строки, Василий понял, что это -- письмо отца Нифонта к его земляку, некоему Ивану Сидорычу: "Многоуважаемый и почтеннейший Иван Сидорыч! Я должен был бы обратить это письмо к своей сестре, но у меня не хватает духа написать ей то, что я должен сообщить. Если письмо придет раньше, чем я возвращусь в Каменку, то прошу тебя -- осторожно, исподволь, как ты умеешь, подготовь ее к тому страшному для любой матери сообщению, что ее ждет. Как ты прекрасно знаешь, любезнейший Иван Сидорыч, я много лет неустанно воспитывал своих прихожан в Божеском духе, и навряд ли кто-либо может упрекнуть меня в отступничестве от христианских заповедей. Но, похоже, я оказался плохим пастырем: племянник мой Евлампий, оказавшись в Новой Мангазее, сием Содоме Кислоярского царства, забыл Божеские наставления и нарушил одну из главнейших заповедей. И Господь его за это жестоко, но справедливо покарал. Это я узнал почти наверняка -- и сегодня, должно быть, получу решающее доказательство: ко мне на постоялый двор должен придти один из тех, кто именовал себя друзьями Евлампия. После встречи с ним я продолжу письмо..." На этих словах рукопись обрывалась. Василий извлек из-за пазухи копию "могильного" свитка и стал внимательно перечитывать: "...Анисиму и Вячеславу за Манфреда -- двадцать золотых. Прости, Петрович, но ты слишком много знал. Садовой за (тут следовало примечание Мисаила: "Имя тщательно замазано") -- десять золотых; "имя замазано" за воеводу -- двадцать пять золотых; Анисиму и Вячеславу за "имя замазано" -- пятнадцать золотых; им же за Данилу -- двадцать золотых". И последняя строчка -- "Анисиму и Вячеславу за попа -- семь золотых задатка". -- Все это как-то связано, я непременно должен разобраться! -- в возбуждении пробормотал Дубов, но тут за окном отчетливо заслышался цокот копыт. Василий выглянул в окно (комната отца Нифонта выходила на улицу) -- прямо перед входом на постоялый двор стояла телега, запряженная тройкой черных рысаков. Колеса телеги слегка поблескивали -- Василию даже показалось, что они были обиты позолотой. С телеги слезли два человека, и Дубов сразу понял, что это те самые "лихие молодцы", с которыми его обещала "сосватать" Ефросиния Гавриловна. Они были одеты в одинаковые тулупы, подбитые кожей, а на ногах у обоих красовались огромные, явно не по размеру, кожаные сапоги. Прошло пару минут, и их тяжелые шаги прогремели по доске. Василий спрятал бумаги за пазуху и вышел в коридор, чтобы встретить "новых мангазейских", как он про себя окрестил господ из позолоченной телеги. Когда гости появились в коридоре, Дубов сумел разглядеть их получше: оба среднего роста, с широкими сытыми ряхами и с коротко остриженными волосами, причем одинаково и на голове, и на лице. Только у одного волосы были темными, а у другого -- рыжеватыми. На бычьих шеях у обоих болтались одинаковые цепи из дутого золота, с той лишь разницей, что у темноволосого на цепи висел огромный золотой крест, а у его товарища -- несколько бубенчиков, также золотых. -- Ну, хозяин, в чем вопрос? -- тут же деловито заговорил темноволосый, едва они прошли в комнату. -- Выкладывай скорее, время -- деньги. -- Нужно проучить одного, -- столь же деловито, хотя и несколько неопределенно отвечал Василий. -- Кто таков? -- попросил уточнить рыжеволосый. -- Имени не знаю, но в последнее время он часто здесь крутится. Такой из себя... -- И Василий весьма толково описал приметы человека, который -- теперь детектив уже не сомневался в этом -- следил за ним ночью на базаре, а вчера вечером столкнул с доски отца Нифонта. -- А, знаю! -- уверенно заявил темноволосый. -- Это ж Аниська. То бишь Анисим. Будет сделано. -- А еще у него есть такой приятель, по имени Вячеслав, -- осмелел детектив. -- Нельзя ли и его тоже того?.. -- Знаю и его, -- повторил "новый мангазейский". -- Сделаем. Деньги гони, хозяин. Дубов запустил руку себе в карман и извлек оттуда заранее приготовленные десять золотых: -- Надеюсь, хватит? -- Хватит, -- мотнул головой рыжеволосый, отчего бубенчики на его цепи жалостно забренчали, и недвусмысленно приставил руку себе к горлу. -- Нет-нет, этого не надо, -- пошел Василий на попятный. -- Проучите их эдак на шесть, на семь монет. Ну, чтоб неделю из дома не могли выйти. -- Как закажешь, -- несколько разочарованно кивнул темноволосый. А его товарищ вынул из кармана замусоленный листок -- как чуть позже сообразил Дубов, это был прейскурант предоставляемых услуг. -- Пять монет, -- сказал рыжеволосый, поводив по бумажке толстым пальцем, который украшал увесистый перстень с бриллиантом. -- Ну вот и прекрасненько. -- Василий протянул пять золотых. -- Когда? -- отрывисто справился темноволосый, почесав себя крестом по стриженому затылку. -- Желательно побыстрее, -- сказал Дубов. -- Лучше бы прямо сегодня. -- Еще одну за срочность, -- опять заглянул в "прейскурант" рыжеволосый. Василий протянул золотой, и гости удалились, громко топоча и скрипя сапожищами. -- Так, одно дело сделано, -- детектив удовлетворенно потер руки. -- Ба, совсем забыл -- мне же пора на завтрак к Миликтрисе Никодимовне! -- И Василий, аккуратно заперев комнату отца Нифонта, бросился в свой номер. Ему еще нужно было подобрать в скоморошьем гардеробе наряд, в котором не стыдно было бы показаться на глаза к неизвестному пока работодателю. x x x Соловей Петрович стоял посреди дороги и бормотал себе под нос: -- Всех зарежу... Всем кровь пущу... -- При этом он вжикал свои кухонные ножи один о другой. Девица в кожаном армяке сплюнула в придорожную пыль: -- Слушай, Петрович, может, хватит скрипеть? Петрович посмотрел на нее исподлобья. -- Ты меня лучше не трогай, -- тихо проговорил он, -- я сейчас на все способен. И ежели кого сей миг не пограблю, то за себя не ручаюсь. И тут очень удачно (смотря для кого, конечно) из-за поворота вылетела богатая карета, запряженная тройкой черных коней. При виде кареты Петрович воспрянул духом. -- Зарежу! -- завопил он -- Кровь пущу!... -- И вихляющимся аллюром припустил навстречу экипажу. То ли от удивления, то ли еще почему, но кучер резко осадил коней. -- Фто там есть такое? -- раздался из кареты раздраженный мужской голос с заморским акцентом. -- Здесь есть я! -- гордо выкрикнул Петрович, подскакивая к дверце. -- Ща буду резать и убивать! -- Их бин спешить, -- снова заскрипел господин из кареты. -- Кто там мешать? И дверца кареты открылась. В ней появился странный человек с длинным лицом и прилизанными черными волосами. Шею его опоясывал белый гофрированный воротник, а на груди блистал и переливался массивный золотой кулон, усыпанный драгоценными камнями. Взгляд Петровича уперся в сокровище. -- Сейчас будем грабить, -- мечтательно произнес он. -- Ну и, конечно же, убивать. -- А насиловать? -- подал голос долговязый злодей. -- И насиловать будем... -- как эхо, откликнулся Петрович. -- А штаны потом стирать? -- ухмыльнулась дама в армяке. -- И штаны... Кто сказал -- штаны? -- встрепенулся грозный атаман и поднял глаза чуть выше кулона. А сверху с жутковатой улыбкой, достойной разве что крокодила, смотрел на него заморский путник. -- Ты кто? -- насторожился Петрович. -- Барон фон Херклафф к фашим услугам, херр разбойник, -- все так же улыбаясь отвечал тот. -- Петрович, -- подал голос длинный, -- он тебя обозвал! -- Сам слышу, -- огрызнулся Петрович. -- Не нравлюсь я ему, поди. -- О найн! -- еще пуще расплылся господин. -- Найн, я люблю таких маленьких и румяненьких. Их бин хуманист. -- Пора рвать когти, -- пробормотала девица, но было поздно: длинная сухая рука вцепилась Петровичу в рубаху. -- Сейчас я буду тебя... как это гофорят? -- прошипел заморский гость. -- Ах да -- ку-у-ушать. -- Что? -- вскрикнул Петрович. -- Ням-ням! -- уточнил улыбчивый господин. -- Спасите! -- заверещал Петрович. -- Помогите! Убивают! Но все его злодеи уже неслись беспорядочной толпой в сторону леса. -- Ой, маманя! -- продолжал голосить Петрович. -- Не надо! -- Надо, майн херц, -- ощерился длинными и острыми зубами кровожадный иноземец. -- Надо! И спасла Петровича от страшной погибели его гнилая рубаха. В самый смертельный момент она порвалась. А иначе быть бы Соловью главным блюдом на обеде заморского людоеда. Сначала он плюхнулся на дорогу, но тут же подскочил и с небывалой прытью понесся вослед за своей бандой, все так же продолжая голосить: -- Убивают!!! Помогите!!! А господин из кареты с досадой осмотрел кусок холстины, оставшийся в его когтистой руке. -- Качестфо -- гофно, -- грустно пробормотал он и кинул тряпицу на дорогу. -- Такой фкусный есть убежать. Шайсэ! И карета, волоча за собой пыльный шлейф, покатила дальше. А бледный и трясущийся Соловей сидел на верхушке дуба, вцепившись в дерево мертвой хваткой. -- Я же невкусный, -- бормотал он, -- совсем невкусный... -- Эй, Петрович слезай! -- кричали ему снизу злодеи. -- Он уже укатил. Не боись! Но Соловей будто не слышал их: -- Я совсем невкусный лиходей и душегуб... Зачем меня ням-ням?.. x x x Барон фон Херклафф, столь непочтительно обошедшийся с Грозным Атаманом, следовал в Белую Пущу аж из самой Ливонии, где почитался персоной уважаемой и влиятельной. И о его влиятельности весьма красноречиво говорит история, случившаяся в Риге несколько лет назад. Заполучив мешок с золотом, господин Херклафф сдал его на хранение под проценты двум солидным рижским купцам -- герру Лунду и герру Трайхману, а сам отправился в одно из своих длительных путешествий. Откуда он взял этот мешок и какого рода были его длительные путешествия -- это вопрос отдельный, к которому мы возвратимся чуть позже. Что же до почтенных купцов, то они сразу по отъезду господина Херклаффа угодили в весьма неприятную переделку. Во все времена и во всех странах находятся такие люди, для которых деньги являются не просто ценными бумагами или металлическими кружочками, но Идолом. Страшным языческим идолом, требующим кровавых жертв в свою честь. И имя этому идолу -- золотой телец. Так вот, в Риге в ту пору был такой человек, который фанатично поклонялся этому божеству. Звали его Хейнер фон Трепш, но что самое скверное -- он служил хранителем Рижской городской казны. Был он худосочен телом и изворотлив умом. А уж в душе его просто мухи дохли. Так вот, этот хитрый казначей возжелал ограбить и обесчестить преуспевающих купцов. Для этого он стал распускать по Риге слухи, что их предприятие является дутым и что его хозяева, прибрав к рукам денежки простодушных горожан, собираются сбежать к псковскому князю. Это было, конечно же, грязной ложью, так как купцы вели свои дела честно и толково. И именно поэтому господин Херклафф вложил свои деньги в их дело: не только сохранятся, но и приумножатся. А с псковским князем купцы действительно вели дела, но сбегать к нему, естественно, не собирались: Рига была куда как более выгодным местом для торговых дел. Через нее двигались товары из восточно-славянских земель в Европу: меха, мед, икра, водка. И во встречном направлении: дешевые яркие одежды, уже вышедшие из моды у куртуазных галлов; "чудодейственные" лекарства, сваренные немецкими алхимиками. Да в огромных количествах неочищенный спирт "Рояль", что значило по-ихнему -- королевский. Хотя ни один монарший двор Европы к этой отраве руку не прикладывал. Разве что какой-нибудь доморощенный король бродяг и проходимцев Робин Гуд. А коварный фон Трепш, затевая черное дело против купцов, решил к тому же совратить и их супружниц, почтенных купчих. Это было не слишком трудно, потому что сами купцы мало уделяли внимания женам -- они большую часть времени проводили в своей конторе, иногда там же и ночуя. Они трудились не покладая рук над приумножением своего дела и денег, вложенных как крупными вкладчиками вроде барона Херклаффа, так и мелкими городскими обывателями, которые вносили по несколько талеров и получали по ним скромные дивиденды: кому жене на сапожки, кому на новую бричку. И трудолюбивые купцы даже не подозревали, что их степенные жены бегают к их будущему палачу в городскую ратушу, что на площади Лучников. Там у этого хитрого негодяя был за кабинетом устроен тайный будуар, где он и занимался дикими непотребствами с купчихами. Мы не будем здесь описывать их развратные оргии, но по городу ходили вполне близкие к истине слухи, в которые никто не верил -- правда всегда звучит неправдоподобно. К тому же совершенно непонятно, для чего казначей это делал -- ведь совращение и растление купчих не имело отношения к его денежным делам. Значит, остается предположить, что он делал это из любви к разврату в сочетании с мелочной подлостью. Мало ему было ограбить людей, так нет: надо было их еще и самих очернить, и жен их превратить в уличных девок. В то время церковь св. Иакова приобрела за двести рижских талеров новый колокол. Для лучшей слышимости его повесили снаружи под небольшой кровлей, вроде голубятни. Видимо, поэтому колокол и прозвали "голубиным". Так вот, с этим колоколом было связано поверье, что он начинал звонить сам по себе всякий раз, когда мимо проходила неверная жена. Наши купчихи, уже растленные подлым казначеем, уговорили своих мужей посодействовать в съеме "голубиного" колокола. И простодушные купцы герр Лунд и герр Трайхман приложили все свое влияние на это дело, и в их головах даже мысли не возникло, что их жены им не верны. А коварный фон Трепш уже готовил последнюю сцену этой драмы. И вот когда распускаемые им слухи наконец вылились в первые проблемы торгового дома наших купцов, он и возник на сцене. Казначей предложил Лунду и Трайхману принести ему на сохранение всю имевшуюся наличность, обещая выдать им грамоту, гарантирующую поддержку со стороны городской казны. Но большая часть денег находилась в обороте, и купцы передали фон Трепшу как раз тот самый мешок с драгоценностями, который оставил им барон Херклафф. Заполучив в свои алчные руки вожделенный мешок, двуличный казначей пригласил купцов в подвал Рижского замка, дабы отведать славного мозельского. И вот все трое спустились в мрачное подземелье замка. Впереди шествовала худосочная и согбенная фигура жадного казначея. В его скрюченных от скаредности пальцах дрожал жестяной фонарь, озарявший неверным светом сырые своды подвала. И откуда вдруг в этом истощенном стяжательством и развратом тщедушном теле взялась такая ловкость и сила? Одного из компаньонов он толкнул в бочку с мозельским, где тот и захлебнулся, а второго ударил по голове черпаком. Затащив еще теплые тела в отдаленный угол винного погреба, злодей засыпал их всяким хламом: рыцарскими штандартами и ржавыми доспехами. Сделав свое черное дело, Трепш вернулся к вожделенному мешку золота. Он блестящими от возбуждения глазами разглядывал небольшие слитки со странными буквами "ц.ц.ц.п.". На следующее утро горожане, придя к торговому дому герра Лунда и герра Трайхмана, обнаружили на дверях огромный замок и сообщение городского рата, что оба купца с деньгами исчезли в неизвестном направлении. Бюргеры, вложившие свои кровные трудовые талеры, пришли в крайнее возмущение и тут же устроили стихийный митинг. Этот митинг перерос в беспорядки, распространившиеся по всему городу. Во время беспорядков была, в частности, разрушена резиденция Магистра Ливонского ордена -- Рижский замок, который был потом восстановлен лишь через несколько лет, как раз за год до описываемых в нашей книге событий. Во время ремонтных работ старые подвалы были засыпаны, и останки трудолюбивых, но доверчивых купцов были погребены окончательно. Однако радость преступного казначея оказалась недолгой -- вернувшись и не обнаружив в городе ни купцов, ни мешка с золотом, господин Херклафф тут же отправился в городскую ратушу, в кабинет к фон Трепшу. А точнее -- в его тайный будуар, где подлый казначей как раз приятно проводил время с почтенными фрау Лунд и фрау Трайхман. Ныне безутешными вдовами. Они втроем барахтались по огромной постели и занимались совершенными непотребствами. И вдруг массивная дверь затрещала и упала вовнутрь казначейского вертепа, а на пороге возник собственной персоной господин Херклафф. Его глаза метали шаровые молнии, а клыки хищно лязгали, будто наточенные дамасские кинжалы. Обе купчихи, дико заверещав и прихватив что успели из верхней и нижней одежды, кинулись в соседнюю комнату, но страшный гость, не обращая на них ни малейшего внимания, грозно двинулся к побледневшему и съежившемуся казначею. -- Чем могу служить, господин Херклафф? -- дрожащим голосом осведомился фон Трепш. -- Отдавай золото, мошенник! -- нетерпеливо зарычал Херклафф. -- Какое золото? -- пролепетал казначей. -- То, которое ты взял у Лунда и Трайхмана. Меня не волнует, куда ты девал этих купцов, давай золото! Трепш мелко дрожал, обуреваемый одновременно страхом и жадностью, причем второе явно брало перевес над первым... Когда шум стих и почтенные купчихи решились вернуться, то они застали лишь раскиданную по комнате казначейскую одежду, а на кровати, где они только что предавались невинным утехам, лежал тщательно обглоданный скелет фон Трепша... А господин Херклафф, как ни в чем не бывало выходя из ворот городского рата, ковырял в зубах изящной зубочисткой и печально приговаривал: -- Кашется, их бин погорячиться. Теперь я так и не узнаю, куда этот фкусненький казначей подефал мое золото... x x x Миликтриса Никодимовна отворила, едва Дубов позвонил в дверь. -- Ну где ты шатаешься! -- вполголоса напустилась она на Василия, -- мы тебя уже давно ждем! Стол в гостиной был накрыт белой скатертью. A на столе красовался блестящий самовар в окружении дорогих вин и разных вкусных разносолов. За столом непринужденно восседал потенциальный работодатель -- и Дубов сразу же его узнал. Вернее, узнал его бороду, которую просто невозможно было перепутать ни с какой другой. Борода эта, в основе седая, но с отдельными, расположенными безо всякой симметрии темными вкраплениями, принадлежала тому самому господину, которого Василий видел при въезде в Новую Мангазею в компании с Царь-Городским головой князем Длинноруким. "Стало быть, от меня что-то понадобилось самому Мангазейскому мэру", -- не без удивления и, что греха таить, некоторой доли тщеславия подумал детектив, как ни в чем не бывало присаживаясь за стол. Предполагаемый градоначальник глядел на него открытым и дружелюбным взором. А Миликтриса Никодимовна заливалась соловьем: -- Дорогие господа, позвольте вас познакомить. Это -- Савватей Пахомыч. А это... -- Ну што вы, Мывиктьиса Никодимауна, -- смущенно перебил ее седобородый, -- не надо угромких имен. -- И, обернувшись к детективу, добавил: -- Зовите меня просто Седой. Так меня увсе тута зовут. За гваза, конешно. "Какой скромный человек, -- с симпатией подумал Василий. -- Ведет себя естественно, не козыряет своим высоким положением". Вслух же заметил: -- Извините, но мне это прозвище напоминает, еще раз прошу прощения, воровскую кличку. -- При этих словах детектив искоса глянул на своего собеседника, однако тот остался столь же спокоен и непринужденен: -- Ну, тогда зовите меня... -- Он на мгновение замялся. -- Уж соусем по-пвостому -- дядя Митяй. -- Согласен! -- широко улыбнулся Василий. "А ведь он не врет, -- промелькнуло в голове сыщика, -- в тот раз Миликтриса как раз величала его Димитрием... Вот отчества не припомню -- какое-то мудреное". Тем временем Миликтриса Никодимовна встала из-за стола: -- Ах, господа, извините, я должна вас ненадолго покинуть! Но я скоро вернусь. -- С этими словами хозяйка, подметая пол подолом красного шелкового платья, отплыла в направлении "будуара". Дядя Митяй отставил в сторону недопитую чарку: -- Ну што жа, Савватей Пахомыч, давайте певейдем к деву. Я свышал от Мивиктрисы Никодимауны, што у вас твудности с деньгами. И я могу пьедвожить вам возможность немного заваботать. -- И что это за работенка? -- живо заинтересовался Дубов. -- Надеюсь, ничего предосудительного? Дядя Митяй задумчиво подергал себя за бороду: -- Это смотвя как увзглянуть, Савватей Пахомыч. Но по большому шшоту -- совсем не пьедосудительно, а очень даже наоборот. Ведь вы, конешно же, знаете, в каком состоянии находится наше госудавство? -- Вообще-то я не интересуюсь такими вещами, -- равнодушно откликнулся Дубов. -- Тогда я поясню. Под угвозой единство Кисвоярского царства и даже само ево шушествование. -- Седой замолк, как бы ожидая отклика со стороны Савватея Пахомыча. Однако и тот внимательно молчал. Тогда дядя Митяй продолжил: -- Вы, конешно, свышали о подметных письмах этого мевзавца князя Григория? -- Дубов молча кивнул. -- Но этого мало -- его подвучные убирают с пути увсех, кто может помешать их зводейским замысвам! И смевть воеводы Афанасия тоже на их совести, ежели утаковая у них есть. Дядя Митяй произносил все это настолько искренне и убедительно, что Василий склонен был ему поверить. Единственное, что его смущало -- так это то, что встреча происходила в доме Миликтрисы Никодимовны, которую весьма нелестно аттестовали и покойный воевода Афанасий, и его сподвижник Данила Ильич, тоже покойный. А дядя Митяй заговорил как раз о Даниле Ильиче: -- У Афанасия быв помощник -- и того убиви, когда он отказался им помогать! -- Да, все это весьма печально, -- разомкнул уста Василий, -- но чем я-то могу вам помочь? -- О, можете, можете! -- дядя Митяй так взмахнул рукой, что чуть не снес со стола тарелку с капустным салатом. -- В наше время твудно на ково-то повожиться, а вы -- чевовек надежный, я это вижу, я это чувствую. И ваш священный довг перед Очечеством -- высведить этого негодяя и вырвать у него изо рта змеиное жало! -- Какого негодяя? -- слегка опешил Василий. -- Того, котовый пытался подкупить Данилу Ильича, ну, то есть бывшего помощника воеводы, на выдачу госудавственных тайн, а когда тот отказався, то поджег его лавочку увместе с ним самим. И ежели мы с вами его не остановим, то сами понимаете, чево он еще натворит! -- Ну что же, если это зависит от меня, то я готов помочь вам в поимке этого негодяя, -- проникновенно сказал Василий. -- Но, почтеннейший дядя Митяй, известно ли вам, кто он? Хотя бы каково его имя? -- Спасибо, довогой Савватей Пахомыч! -- вскричал дядя Митяй. -- Я знал, что могу на вас ращщитывать. А имя -- оно давно известно: Васивий Дубов. Василий Дубов ожидал чего угодно, но только не этого. Однако очень быстро пришел в себя: -- Вы располагаете какими-то приметами этого Василия Дубова? -- Вот девовой разговор! -- одобрительно кивнул дядя Митяй. Осторожно, стараясь не помять, он извлек из кармана какую-то бумагу и, развернув, протянул ее Дубову. Это был портрет не то чернилами, не то тушью, Василия Николаевича Дубова в его первоначальном виде -- то есть до того, как он изменил внешность с помощью чудо-мази. Лишь много позднее детектив сообразил, что этот портрет был перерисован с фотографии годовой давности из газеты "Вечерний Кислоярск", опубликовавшей о Дубове статью. -- Возьмите этот рисунок, Савватей Пахомыч, -- говорил Седой, -- и не расставайтесь с ним ни на миг. Он поможет вам разыскать этого зводея и захватить его живым... Или мертвым, -- многозначительно добавил дядя Митяй. -- А как лучше? -- небрежно спросил Дубов, уже догадываясь, каким будет ответ. -- Вучше мертвым, -- ответил Седой то, что Василий и ожидал услышать. -- Постараюсь оправдать доверие, -- с чувством произнес Дубов. -- Очечество ждет от вас подвига! -- патетически воскликнул дядя Митяй. -- И оно хорошо запватит, особенно есьви вы исповните задание побыстрее. -- Ну как вы можете! -- решительно возмутился Дубов. -- Я иду на это исключительно ради любви к Государю и Отечеству, а не... -- Ну, денежки-то вам не помешают, -- с хитроватой и вместе добродушной улыбочкой перебил дядя Митяй. -- Мивиктриса Никодимауна мне по-тихому поведала, што вы собиваетесь пожениться, стало быть, на первое обзаведение средства понадобятся, не так ли? -- Так, -- несколько упавшим голосом согласился Дубов. Предстоящая женитьба на Миликтрисе Никодимовне была для него новостью, но опровергать ее он не стал, а заговорил о другом: -- Дядя Митяй, а этого, как его, Данилу Ильича, еще не похоронили? -- Сегодня хоронят, -- тяжко вздохнул дядя Митяй. -- Как раз в полдень, на Старом кладбище. Жаль, сам я не смогу туда пойти, отдать посведнюю почесть этому преквасному чевовеку... -- А давайте я пойду заместо вас, -- вызвался Дубов. -- Сходите, конечно, -- несколько удивился Седой, -- но для чего? Ведь вы даже не были с ним знакомы. -- Понимаете, я где-то слышал, что преступников часто тянет к их жертвам, -- стал объяснять Дубов, -- и многие именно на этом и "засыпались". А если Дубов придет на похороны, то я смогу проследить, куда он отправится потом, и вывести на чистую воду не только его, но и тех, кто с ним связан. Наверняка же он работает не один. -- А ведь верно! -- согласился Седой. -- Мивиктьиса Никодимауна описывала вас как способного скомороха и стихоплета, но я вижу, что из вас мог бы повучиться хороший сыскарь. -- Покорнейше благодарю, -- вежливо кивнул Дубов. -- И вот еще: куда мне нести голову Дубова, если, м-м-м... дело будет сделано? -- Куда нести? -- чуть задумался дядя Митяй. -- Сюда, пожалуй, не стоит. Ко мне домой -- тем бовее. Ага, я вам сообщу одно место, где и буду ждать по ночам. -- Седой что-то черкнул на обороте портрета. -- Можете приходить и без "головы Дубова" -- просто чтобы довожить о ходе поисков. -- Договорились! -- Василий бережно сложил портрет и сунул себе за пазуху. x x x Серапионыч уже сидел на краешке кресла, когда в залу вошел царь Дормидонт. Доктор почтительно встал. Царь глянул на него так, будто хотел испепелить взором. Но ничего не сказал. Сел. Сам налил водки. -- Садись, эскулап. Выпьем, -- глухо сказал он. Выпили. Помолчали. И тогда царь заговорил вновь, только теперь в его голосе появилась неестественная для него горькая, долго таимая тоска: -- Я старый больной человек. Выписал бы ты мне какое лекарство, эскулап. -- Единственное лекарство, какое я могу вам предложить -- это быть честным по отношению к самому себе, -- деловито отвечал Серапионыч. -- Ты вместо того, чтоб о моем здоровье озаботиться, жилы мои на локоть мотаешь! -- сверкнул глазами царь. Серапионыч на это ничего не отвечал, лишь молча внимательно смотрел на Дормидонта, ожидая продолжения. И тот, не выдержав молчания, заговорил вновь. -- Чего ты от меня хочешь, эскулап? -- уже срываясь на крик, вопрошал царь. Но Серапионыч продолжал хранить молчание. Тогда царь вскочил со своего кресла и заметался по зале, бормоча себе под нос проклятия. В конце концов он подскочил к Серапионычу и ухватил его за галстук. И притянул к собственному лицу. Так близко, что, казалось, у царя три глаза вместо двух. -- Я старый человек! -- тихо, но грозно заговорил он. -- Я хочу спокойно дожить свои дни и предстать перед Богом! Серапионыч слегка придушенным голосом отвечал: -- А сможете ли вы, Ваше Величество, сказать Господу, что сделали на этом свете все, что могли и что должно? Дормидонт зарычал, как разъяренный лев. Он отбросил галстук Серапионыча, и тот столь резко опустился в кресло, что чуть не упал. Царь с проклятиями смел со стола графин и грохнул кулаком. -- Что ты хочешь от меня, эскулап? Чего добиваешься?! -- с тоской и яростью выкрикнул он. Но Серапионыч молчал, поправляя галстук. Тогда царь склонился через стол и прямо в лицо выкрикнул: -- Чего тебе от меня надобно?! -- Мне ничего не надо, -- спокойно отвечал Серапионыч, -- это народу надо. -- Что ему надо? -- снова выкрикнул Дормидонт. -- Народу, всего-навсего, нужен царь, -- развел руками доктор. -- Отец и заступник. Чтобы он вышел и сказал всю правду о надвигающейся опасности. Чтобы люди знали, что царь думает о них, печется о них неустанно. А не заперся в своем тереме, как говорят злые языки, и водку пьет. Дормидонт устало осел в свое кресло. Прикрыл глаза рукой. В зале повисла тягостная тишина. Серапионыч встал, поправил еще раз галстук и двинулся к дверям. Под его ногами захрустело стекло разбитого графина, но царь даже не поднял взгляда в его сторону. Серапионыч задержался в дверях, глядя на массивную фигуру Дормидонта, застывшую в золоченом кресле. Тихо прикрыл за собой двери и пошел, улыбаясь чему-то своему, чему-то хорошему. В коридоре Серапионыча перехватил Рыжий: -- Ну как, доктор? -- с надеждой спросил он. Серапионыч неспешно протер пенсне и водрузил на место. -- Лечение было кардинальным и нелегким, -- деловито отвечал он. -- Но пациент оказался человеком крепким. Так что жить будет. Произнеся это, Серапионыч с довольной улыбкой двинулся дальше, а Рыжий так и остался стоять в недоумении. Но тут из залы раздался грозный рык, разнесшийся эхом по коридорам и лестницам: -- Рыжий! Подь сюда! Рыжий вздрогнул, но не от неожиданности, а от удивления. Это был голос царя. Настоящего царя. Отца и заступника верноподданных своих. Царя, понимающего всю ответственность, лежащую на его плечах, и готового достойно нести это бремя во имя Народа и Отечества. x x x -- А неплохой человек ваш градоначальник, -- как бы между делом заметил Василий, когда они с Миликтрисой остались вдвоем. -- Не знаю, я с ним не знакома, -- равнодушно повела плечами Миликтриса Никодимовна. -- А разве дядя Митяй не... Миликтриса искренне расхохоталась: -- Дядя Митяй -- градоначальник! Но с чего ты это взял? -- Ну, не знаю даже, -- смутился Василий. -- Он мне показался таким... -- Детектив запнулся, подбирая подходящее слово. -- Солидным, импозантным -- в общем, представительным. -- Вообще-то он человек при должности, но чтобы градоначальник -- это уж ты хватил... Постой, Савватей Пахомыч, куда ты? Уютная постелька ждет нас! -- Никаких постелек, любимая! -- ласково, но твердо пресек Василий любовные поползновения. -- Лично меня ждет не постелька, а важное задание. -- Да благословит тебя Господь! -- Миликтриса Никодимовна набожно поклонилась образам и осенила крестным знамением спину Дубова, который уже шел к выходу. От обладательницы "собственного дома в Садовом переулке" детектив решил направиться прямиком на кладбище. Правда, с несколько иными намерениями, чем те, о которых он сказал дяде Митяю. Во всяком случае, вряд ли он ожидал встретить на погребении истинных убийц Данилы Ильича. Во-первых, если бы Анисим и Вячеслав ходили провожать в последний путь всех, кого загубили, то они, скорее всего, просто не вылезали бы с кладбища. А во-вторых, Василий надеялся, что "новые мангазейские" уже отработали даденные им шесть золотых -- пять за исполнение и один за срочность. На похороны Василий шел с иной целью. После гибели Данилы Ильича он, подобно Штирлицу после провала Кэт, остался безо всякой связи с Царь-Городом. Посылать донесения Рыжему с обычной почтой или специально нанятым вестовым он не хотел -- это было бы и долго, и рискованно. Дубов помнил, что Данила Ильич собирался отправить в столицу "верного человека", и надеялся вычислить его среди тех, кто придет отдать долг старому воину. x x x Майор Селезень неспеша, как бы растягивая удовольствие, выложил на стол два туза. -- Взял, -- мрачно отозвался Мстислав. -- А теперь две шестерки на погоны, -- шлепнул по столу картами майор и плотоядно ухмыльнулся. -- Вот черт, -- прошипел Мстислав, -- ну не везет, так не везет. -- Подставляй уши, -- подвел резюме Селезень. -- Да опухли уже уши, -- взвился Мстислав, -- мать твою... -- Ты сам сел играть, -- с деланным сочувствием развел руками майор. -- Ты не имеешь права подвергать меня пыткам, -- продолжал хорохориться Мстислав. -- На меня как на военнопленного распространяется действие Женевской конвенции! -- Насколько мне известно, -- с ленцой потянулся Селезень, -- ни князь Григорий, ни царь Дормидонт никакую Женевскую конвенцию не подписывали. Да и вообще, здесь про такую фигню никто даже и не слыхивал. Мстислав открыл рот, но не нашелся, что сказать. Только уныло глянул в окно баньки. А майор тем временем все с тем же нарочитым спокойствием продолжал: -- В этом мире с тобой могут поступить, как в нашем с командос. Если ты представляешь ценность, могут обменять. А если нет... Майор быстрым движением прихлопнул муху, ползшую по столу. Двумя пальцами он поднял ее за крылышко и поднес к самому носу Мстислава. Тот, побледнев, отпрянул. А выражение лица Селезня внезапно сменилось с наигранно благодушного на полное мрачной решительности: -- Фамилия, звание, род войск и так далее, и быстро! -- Мстислав Мыльник, младший лейтенант запаса, участвовал в боевых действиях в Придурильской республике, награжден... -- Отставить! -- рявкнул майор. И уже тише, но с нажимом продолжил: -- Звание в армии князя Григория? -- В этой армии нет званий, -- позволил себе ухмыльнуться Мстислав. -- Поясни! -- Мы все здесь солдаты, вроде как. А они командиры. -- Кто вы такие, я знаю, а вот кто такие "они"? -- А хрен их знает, -- с неприязнью передернул плечами Мыльник. -- Мы их между собой называем -- "нелюди". -- А, понятненько, -- протянул майор. -- Да, младший лейтенант Мыльник, хороших ты себе хозяев нашел. Нечего сказать... -- Да я бы с этими уродами, -- взвился Мстислав, -- и на одном поле срать бы не сел, если бы они не обещали потом и нам помочь. -- Ах вот даже как, -- мрачно усмехнулся Селезень, -- и это чем же помочь? -- Да я и не знаю, -- стушевался наемник. -- Так я тебе подскажу, -- жестко отвечал майор. -- Тем секретным оружием, что в крытых телегах хранится. И вы охраняете его пуще собственной задницы. Мстислав снова побледнел, как полотно. -- Откуда ты знаешь? -- пробормотал он. -- От верблюда! -- ответил майор и захохотал так, что из стен баньки сухой мох посыпался. Но смех его оборвался столь же внезапно, как и начался. И майорский кулак грохнул по столу: -- Что за оружие? Количество, способ применения, радиус действия. Быстро! -- Не знаю, -- съежился Мыльник. -- Значит, в Царь-Городе тебе отрубят голову, -- развел руками Селезень. -- Я действительно не знаю, -- затараторил наемник, -- эти козлы все от нас в секрете держат. Я даже не знаю, как сюда попал. Нас привезли на какую-то дачу, потом завязали глаза, опять куда-то повезли, потом повели, потом опять повезли... Сначала говорили: "Вот Царь-Город возьмем, и тогда..." А теперь, когда мы уже в это дерьмо по уши влезли, они вообще оборзели: "Пошел на хрен, а не то в морду получишь". Паскуды. Жидовские морды. Мразь чеченская. Всех бы к стенке поставил... -- А ну заткни фонтан, -- брезгливо прикрикнул на разошедшегося наемника майор. -- А свои фашистские взгляды засунь себе в задницу, а не то я сейчас действительно нарушу Женевскую конвенцию. -- И после паузы многозначительно добавил: -- Которая здесь не действует... x x x Моросил мелкий дождик. На кладбище небольшая группа людей провожала в последний путь Данилу Ильича. Чуть поодаль среди могил бродил человек в ярком кафтане, совсем не подходящем к похоронной процессии и вообще к месту последнего упокоения многих поколений жителей Новой Мангазеи. -- Прощай, Данила Ильич, -- вполголоса сказал он, глядя на скромный гроб, установленный перед разверстой могилой. -- Ты был честным человеком, до конца исполнившим свой долг. -- И Василий скорбно снял головной убор, напоминающий шутовской колпак. -- А не подаст ли почтенный господин что-нибудь бедной бабуле на корочку хлеба? -- вдруг раздался позади него незнакомый пропитой голос. Дубов обернулся и увидел пожилую женщину -- судя по описаниям скоморохов, это была ни кто иная как кладбищенская побирушка Кьяпсна. Дубов пошарил в кармане и протянул ей золотой. -- О, господин так щедр! -- обрадованно зашамкала Кьяпсна, небрежно отправляя монетку в залатанную торбу, висящую на ветхих ремешках поверх разноцветных лохмотьев. -- Не могу ли я быть вам чем-то полезной? -- Можете, -- смекнул детектив. -- Я слыхивал, что вы знакомы чуть ли не со всеми городскими п