вижно стоял в траве, а легким ветерок в крыльях дохнул и улетел прочь. Мы открыли фонарь и вдвоем свободно покинули тело планера, летая на котором, мы пережили в этот день столько приключений. Один из нас - практик, другой - романтик, но мы обитали в одном теле пилота. Воздух казался легким и свежим. Мы могли слышать пение луговых птиц. Завтра, конечно, мы снова полетим, но сейчас было очень приятно полежать некоторое время, растянувшись на траве, и подумать о том, что мы живы. Дар тому, кто рожден летать За всю свою жизнь я был лишь на четырех вечеринках, и эта была пятой на моем счету. Вот почему внутренний голос не мог мне этого простить. На каком таком основании, говорил он, ты пришел сюда? Ради Бога, скажи мне, почему ты оказался в этом месте? Ведь среди всех присутствующих в этой комнате только один человек имеет, и то весьма туманное, представление о полете. У тебя есть только один друг в этой толпе чужих людей, которые увлечены поверхностными разговорами о национальной экономике, политике и государственном устройстве. Ты сильно удалился от своей авиаторской среды. В этот момент какой-то мужчина возле камина, одетый в двубортную яркую фланелевую куртку с блестящими позолоченными пуговицами, говорил о кинофильмах. - А мне понравился "Хлам", - сказал он голосом культурного человека и начал описывать сцену, скучность которой заставила бы лягушку примерзнуть к камню. Что я здесь делаю? Именно здесь, а не на расстоянии пятидесяти футов отсюда, по ту сторону стены, где ветер, ночь и звезды. Было как-то странно, что я стою, освещенный со всех сторон электрическими лампочками, в этой комнате и слушаю болтовню этого мужчины. Как ты можешь терпеть это, спросил я себя. Ты обманщик. Твое лицо обращено к нему, но ты думаешь, что он глупее кирпича, и если бы у тебя была хотя бы капля честности, ты бы спросил, в чем он видит смысл жизни, если все его ценности показаны в "Хламе". Ты должен спокойно выйти из этой комнаты, уйти из этого дома и держаться как можно дальше от вечеринок. Rебе пора уже усвоить этот простой урок и никогда больше не появляться на таких мероприятиях впредь. Для кого-то это, быть может, и хорошее времяпровождение, но не для тебя, нет. Затем люди в комнате как-то перетасовались, как всегда бывает раз в несколько минут, и я оказался в углу с женщиной, которая сокрушалась по поводу своего сына. - Ему только пятнадцать, - сказала она, - а он не хочет поступать в колледж, курит марихуану и совсем не хочет задуматься о том, как следует жить. Он обвиняет меня. Через год он погибнет, я уверена. Я не могу сказать ему ничего, он угрожает тем, что уйдет из дома. Он просто ничего не хочет слушать: Это была первая настоящая эмоция, которую я встретил в этот вечер. Это было первое свидетельство того, что в комнате есть кто-то живой. Слова этой женщины, сказанные первому встречному незнакомцу в отчаянии, спасли меня от утопания в море скуки. Воспоминания унесли меня в те времена, когда мне было пятнадцать, потом восемнадцать, когда, я думал, что мир - это жестокое одинокое место, где нечего делать молодому человеку. Но приблизительно в это время я открыл для себя полет, который был для меня вызовом, который сказал мне так: "Я предлагаю тебе полную внутреннюю свободу, если ты сможешь быть в небе один; ты никогда не будешь одинок, если поднимешься над землей и познаешь, кто ты такой". - Летал ли ваш сын когда-нибудь на самолете? Хотя бы один раз? - Нет. Конечно, не летал. Ему только пятнадцать. - Вы говорите, что он погибнет через год, поэтому можно подумать, что он уже пожилой человек. - Я сделала все, что было в моих силах. Я пустила в ход все свои аргументы, но Билл и слушать не хочет: Я продолжал думать о себе, когда мне исполнилось восемнадцать, о том, как изменилась моя жизнь, когда я сел в двухместный легкий самолет, который под звук маленького двигателя взлетал в семь часов утра над травой, а вокруг из пригородных дымоходов поднимался в спокойное безоблачное небо легкий голубой дым. - Послушайте. Вот что я скажу вам: У меня в аэропорту стоит самолет, и я улетаю только завтра вечером. Почему бы вам не сказать об этом Биллу? Если он заинтересуется, я полетаю с ним на Кабе, он сможет попробовать, как работают рычаги управления, узнает, что значит быть пилотом. Может быть, это ему не понравится, но если захочет, пусть приходит, я буду ждать его там. Почему бы вам не сказать ему, что его ожидает полет в аэроплане, если он придет? Мы еще немного поговорили, и в голосе женщины появилась некоторая надежда, она ухватилась за эту соломинку, чтобы спасти сына. Затем вечеринка закончилась. Этой ночью я думал о мальчике. И о том, что тот, кто летает, должен выплатить свой долг. Мы не можем прямо отблагодарить нашего первого полетного инструктора, который повернул всю нашу жизнь в иное русло. Мы можем уплатить этот долг, лишь передавая дальше этот дар, который мы получили, в руки тех, кто ищет свое место в жизни и свою свободу так, как когда-то это делали мы. Если ему это понравится, думал я, паренек сможет мыть и вытирать Каб в уплату за получаемые уроки. Он будет делать так же, как и все ребята, которые помогали летчикам с тех пор, как появились первые самолеты. И когда-нибудь он сам поднимется в небо, и часть моего долга будет уплачена. Рано утром на следующий день я пришел в аэропорт, надеясь на то, что он тоже придет, и мы полетим вместе. Кто знает? Может быть, он окажется одним из тех врожденных пилотов, которые постигают идею полета одним интуитивным озарением и понимают сразу же, что в самолете есть что-то такое, на чем может быть построен весь образ жизни. Через час он уже будет летать прямо по горизонтали, набирать высоту, планировать к земле и поворачивать, он сможет даже заходить на посадку: Я думал об этом, отвязывая Каб, проверяя его перед полетом, разогревая $"(# b%+l. Конечно, может быть и так, что ему не понравится летать. Почему- то в мире встречаются люди, которые не находят, что самолет - это прекрасная, очаровательная вещь, которые не имеют ни малейшего желания оказаться один на один с царственным величием голубого неба и взглянуть оттуда на землю. Возможно, мальчик принадлежит к их числу. Но по крайней мере я предложу ему дар, и он точно будет знать, что полет - это не то, что он ищет. В любом случае это как-то ему поможет. Я прождал весь день. Он не появился. Он не пришел даже для того, чтобы посмотреть на самолет. Я никогда так и не узнаю, был ли он прирожденным пилотом или нет. - Вот это да! - сказал я позже своему штурману, летя над пересеченной местностью домой. - Это просто чудо! Человек приходит с неба, садится на землю и предлагает бесплатно познакомиться с полетом - ведь с этим ничто другое никогда не сравнится - и мальчик не желает даже попробовать! Если бы я был на его месте, я бы пришел еще до восхода солнца и ходил бы взад- вперед, томясь в ожидании! Некоторое время прошло, пока я искал ориентир, а затем штурман спросил: - Ты задумывался хотя бы раз над тем, как он получил это приглашение? - Какая разница, как он его получил? Важно его содержание, а не то, как он о нем узнал. - Ему сказала об этом мать. Его мать! Как ты думаешь, внимательно ли отнесется пятнадцатилетний сорванец к тому, что говорит его мать? На этот вопрос можно было не отвечать. Истина обладает свойством доходить даже под рев мотора и шум ветра. На этом история заканчивается. Возможно, к этому времени мальчик уже нашел свой путь в жизни, а, может быть, он привязался к героину или уже мертв. У него была своя жизнь в этом мире, и он жил ее так, как хотел. Мы можем предложить другому человеку дар, но мы не можем заставить его принять этот дар, если он сам этого не пожелает. Я не разочарован. Я попытаюсь еще раз, когда появится подобная возможность, и может быть, я когда-то начну выплачивать свой долг старому Бобу Кичу, моему первому инструктору, который однажды утром встретил меня в аэропорту и изменил всю мою жизнь, улыбаясь и говоря: "А эту штуку мы называем крыло": Удивительное соревнование Это было самое странное соревнование, в котором я когда-либо принимал участие. Оно было таким необычным, что это вполне мог быть и сон. Умопомрачительно лазурное небо казалось не совсем реальным. Кое-где по нему были разбросаны бархатные полупрозрачные облака (они не затеняли солнце, оно просвечивало сквозь них лимонным светом). Шелковистая зеленая трава служила для приземления, а белый и твердый, словно слоновая кость, бетон - для взлета. Вокруг росли большие деревья, которые создавали густую тень для людей, сидящих под ними и наблюдающих за полетами. Сэндвичи. Прохладный оранжад. Разбросанные то тут, то там, по этой немножко наклонной лужайке, стояли аэропланы. Их было около двадцати, некоторые из них находились в тени деревьев. Большинство из них были двухместными самолетами с высокими крыльями. Я сидел на поляне под крылом своего Каба, наблюдая эту необычную панораму. Я как раз смотрел, как приземляется чья-то Цессна, когда возле меня остановился этот парень. Он тоже следил за посадкой Цессны, а затем сказал: - У вас, я вижу, прекрасный Каб. Вы будете принимать участие в Испытании? Как и всякий, кто считает, что принадлежит к числу самых искусных летчиков в мире, я легко становлюсь жертвой соревнований. Мне показалось, что Испытание тоже является каким-то соревнованием, хотя я никогда раньше не слышал, чтобы это слово использовалось в таком смысле. - Конечно, - ответил я. - Я рад, что вы согласились, - сказал он и записал в свой блокнот номер моего самолета. Он не спросил моего имени. - У вас двигатель на шестьдесят пять лошадок? - поинтересовался он. - На восемьдесят пять. - Высота винта? Довольно странный вопрос. - Высота винта? Зачем она вам:? Семь футов, кажется. Он покачал головой и достал мерную ленту. - Как вы относитесь к пилотам, которые решают участвовать в Испытании и даже не знают высоту винта своего самолета? Он подошел к носу Каба. - Надеюсь, вы будете не против, если я измерю. - Ничуть. Я сам хотел бы узнать. Мерная лента зашуршала, разматываясь, а затем аккуратно растянулась в руках парня от верхнего до нижнего кончиков винта. - Девять футов и четыре с четвертью дюйма, - сказал он и записал это число у себя в блокноте. - Нам нужен также коэффициент. - Коэффициент? - Технический показатель. Отношение нагрузки крыла к тяге двигателя. Скажите, это первое Испытание, в котором вы участвуете? - Он, кажется, был удивлен. - Когда речь идет о соревнованиях, где нужно знать высоту винта и показатели, я вынужден признать, что первое. - О! Тогда извините меня! Добро пожаловать к нам! Надеюсь, вам понравится. - Он стал листать какую-то связку бумаг. - Давайте посмотрим. Рид Клип-Уинг Каб, восемьдесят пять лошадиных сил: а вот и то, что нам нужно. Нагрузка крыла - восемь и пять, тяга двигателя четырнадцать и три. Ваш коэффициент равен один и семь. - Он записал это в своем блокноте. - Но не думайте об этом, - сказал он и улыбнулся. - Ваше дело - просто летать. Первым идет Клин. Советую заранее разогреть двигатель. Желаю успеха. - Он вручил мне тоненький буклет и ушел со своим блокнотом к целиком белому Тейлоркрафту, стоящему возле покрывала, расстеленного на траве на противоположной стороне поляны. На покрывале вокруг корзинки с едой сидели люди. Заглавие буклета было аккуратно отпечатано темно синим цветом, словно приглашение к обеду. ИСПЫТАНИЕ ПИЛОТОВ 14 ОКТЯБРЯ 1972 ГОДА Я был настроен пессимистично. Я не люблю так основательно организованных соревнований. Те, кто не любит так основательно организованных соревнований, - было написано в буклете в конце первой страницы, - могут обратиться к странице девятнадцатой, где перечислены все обычные соревнования, которые проводятся поблизости. Эта встреча предназначается для тех авиаторов, которые считают себя принадлежащими к числу лучших летчиков в мире. Этот слет является Испытанием, которое дает возможность убедиться, так ли это. Дальше шла короткая заметка об истории этого мероприятия, некоторая техническая информация о коэффициентах и правилах судейства, а затем a+%$. " +. описание целой серии необычайных заданий, о которых я раньше ни разу не слышал. Буклет указывал на то, что большинство пилотов приобретает опыт только после длительной практики, но, как бы то ни было, единственная возможность получить хорошую сумму очков в Испытании состоит в том, чтобы показать подлинное мастерство в полете. Когда я прочитал это, у меня пересохло во рту. Мне нравилось причислять себя к лучшим пилотам, но очевидно, что у меня всегда были основания для того, чтобы не слишком часто заниматься полетом на точность. В конце концов, человек должен зарабатывать себе на жизнь. В конце вводной части буклета было еще одно замечание, которое, наверное, должно было казаться ироничным: Оправдания в связи с плохими результатами будут выслушаны благосклонно, но не повлияют на окончательно решение судей. Я проглотил слюну и перевернул еще несколько страниц. КЛИН Задание: контроль высоты. Клин представляет собой тоннель- препятствие, которое сооружается с помощью нескольких рядов лент, натянутых поперек взлетно-посадочной полосы. Самая высокая лента находится на высоте пятнадцати футов, тогда как другие располагаются на меньшей высоте, которая убывает по три дюйма на каждую очередную лепту. Ленты находятся на расстоянии десяти футов друг от друга вдоль полосы, образуя клинообразный тоннель длиной двести сорок футов. Высота самой нижней ленты равняется высоте винта аэроплана участника плюс два дюйма: Дальше следовали подробности о том, в каких случаях считается, что участник не справился с заданием: если он коснулся колесами полосы, если он отклонился от центральной линии. Кроме того, не разрешалось вначале описывать круг для осмотра, а также делать вторую попытку. Каждый пилот, который разорвет больше чем четыре ленты, должен был поставить бутыль охлажденного оранжада команде служащих, которая их устанавливает. Это было замечанием в скобках, как своеобразная традиционная хохма, но стоимость оранжада нигде не была указана. Я почувствовал, как пот выступает у меня на лбу, когда представил себе эту надвигающуюся на меня ловушку из разноцветных лент. Затем, когда я вспомнил, что Клин - это только самое первое задание, в котором пилоты участвуют просто для разминки, мой лоб похолодел, как у мертвеца. Высота винта плюс два дюйма. Я быстро пролистал буклет, и поскольку самоуважение во многом зависело для меня от способности мастерски летать на своем аэроплане, меня снова из холода бросило в жар еще сильнее, чем перед этим. Единственным соревнованием, которое я наблюдал до этого, были низкоскоростные гонки, происходившие на великолепном ежегодном празднике Лена фон Клемма на известном аэродроме в Уотсонвилле, штат Калифорния. В этих гонках очки начислялись в соответствии с тем, сколько времени понадобится пилоту, чтобы пролететь над центральной линией взлетной полосы между двумя отметками. При этом учитывались технические характеристики самолета, и побеждал тот, кто смог пролететь за большее время. При этом пилот должен был не просто уметь медленно летать, он должен был быть знаком с медленным полетом вблизи земли, который очень сложен. Если задание "Клин" было весьма непростым, то остальные элементы Испытания были просто фантастическими. Например, должен был состояться Слалом, в ходе которого будет определен пилот, который сможет пролететь по ужасно извилистому маршруту длиной в одну милю, обозначенному гигантскими воздушными шарами на привязи. Соревнование на самый короткий взлет проводилось на площадке, которая заканчивалась фанерным щитом высотой шесть футов. Пилот сам выбирал для себя минимальное расстояние до щита, а затем разгонялся, не отрываясь хвостовым колесом от земли (то есть, подняв передние колеса, как утверждал буклет: в соревновании принимали участие шесть аэропланов с двумя /%`%$-(, ( колесами), и прыгал со щита, как с трамплина. Если аэроплан участника полностью оторвался от земли еще до щита, или если его колеса коснулись земли еще раз за ним, его даже не внесут в список претендентов на успешное выполнение задания. Кроме того, было соревнование по посадке с выключенным двигателем. При этом винт должен был быть полностью неподвижным уже на высоте тысячи футов над полем и в дальнейшем - вплоть до приземления между двумя четырехфутовыми заборами из лент. Следующим было еще одно соревнование, связанное с остановкой двигателя. Каждый самолет заправляли таким количеством горючего, которого хватило бы ему только на полет в течение десяти минут в обычном маршевом режиме. Затем засекали время пребывания самолета в воздухе, и победителем оказывался тот, кто находился в воздухе дольше всех. Затем шли гонки между препятствиями, обозначенными воздушными шарами и лентами, в ходе которых пилот должен был на виражах пролетать между объектами, находящимися друг от друга на меньшем расстоянии чем размах крыльев его самолета. Он должен был пролетать над красными лентами и нырять под синие; кроме того, как минимум три раза на его пути встречались участки, где крутой поворот влево и вверх сразу же сменялся крутым уходом вправо и вниз. Список заданий продолжался и дальше. Здесь были акробатические номера, командные полеты целыми группами и даже один элемент с высокоскоростным буксированием. Нигде не упоминалось о тех, кто не может выполнить то или иное задание; нигде не упоминалось о тех участниках, которые заявили о том, что могут, а затем не смогли подтвердить это. На какой-то миг у меня возникла мысль, что я могу оказаться среди последних, но в этот момент была запущена зеленая сигнальная ракета, и судья спокойно произнес в микрофон: - Разогревайте свои моторы для участия в "Клине", если желаете участвовать. Белый Тейлоркрафт на противоположной стороне лужайки ожил, его пилот бодро помахал на прощание симпатичной молодой девушке, которая осталась вместе с покрывалом под деревом. Его, казалось, совсем не пугает тоннель из лент. Он совсем не выглядел испуганным. Он взлетел в своем маленьком самолетике, один раз развернулся, как пловец, легко оглядывающийся в конце своей водной дорожки, и нырнул в Клин одним плавным движением. В течение нескольких секунд он находился в окружении развевающихся лент, а затем снова показался над землей. Ленты еще некоторое время полоскались и волновались в спутанной струе его самолета, но ни одна из них не была повреждена. В горле у меня было очень сухо. Затем поднялся в воздух Эйркуп, он развернулся и, лениво приблизившись к Клину, сделал в точности то же самое, что и Тейлоркрафт. Ленты не были даже задеты. Я завел двигатель своего Каба, исполненный уверенности, что проскочить сквозь тоннель, как это только что сделала и Цессна-140, должно быть, намного легче, чем кажется. Ведь я же, в конце концов, летаю на аэропланах уже многие годы: Ленты не скользят равномерно по обтекателю двигателя. Винт рассекает их на такие маленькие кусочки, что нужно изловчиться, чтобы взять их пальцами. Когда я снова сел на лужайке, я решил, что для того, чтобы отработать Клин в спокойной домашней обстановке на своем поле, достаточно установить одну ленту. А потом летать под ней до тех пор, пока это не перестанет быть затруднением. Затем можно немножко понизить уровень ленты. Все другие ленты нужны только для того, чтобы испытать хладнокровие пилота. Если забыть обо всем, кроме того, как пролететь под самой нижней лентой, все остальные и подавно останутся целыми. Но когда летишь прямо на этот колышущийся в воздухе шелк, испытываешь неподдельный ужас (мне, должно быть, повезло меньше других, потому что, когда я подлетал к препятствию, налетел внезапный порыв ветра). Мне кажется, что я даже пригнул голову и "a*`(*-c+ от неожиданности, когда налетел на ленты. Соревнование продолжалось своим чередом, словно появление таких неумелых участников, как я, было обычным делом. Ведь в конце концов смысл Испытания в том и состоит, чтобы выявить, кто хороший пилот, а кто не очень хороший. Все остальные происшествия не считались важными, хотя, возможно, они и позабавили зрителей. Лишь с некоторыми исключениями (одним из которых были гонки на небольшой высоте по десятимильному маршруту) все задания Испытания проводились в поле зрения наблюдателей, которые разместились по полю: с буклетами ИСПЫТАНИЕ x x x СВЕДЕНИЯ ДЛЯ ЗРИТЕЛЕЙ где было указано, как оцениваются выступления асов и посмешищ. В течение всех состязаний не было спешки. Везде чувствовалась спокойная неформальная атмосфера. Между мероприятиями было достаточно времени, чтобы пилоты могли поговорить друг с другом о только что выполненном задании и о предстоящем, сидя с сэндвичами и картофельными чипсами в руках. Моей наградой был старый девиз соревнующихся о том, что больше всего узнают те, кто менее всего подготовлен. Трудно описать восторг, когда спокойно стоишь на боковой линии площадки и слушаешь слова того, кто только что своим полетом доказал, что знает, о чем говорит. Вот, например, пилот Эйркупа. Этот маленький аэропланчик, на который так много клеветали, в его руках превратился в газель, которая резвится на большой поляне весной. - Не все, что о нем говорят, соответствует действительности, - сказал он, когда я задал ему свой вопрос. - Это хороший аэроплан. Нужно только некоторое время поработать с ним, начать заботиться о нем, и ты скоро обнаружишь, что он может показать несколько фокусов, если ты ему позволишь. Именно Эйркуп победил в "Развороте": подлетая вплотную к стене из гофрированной бумаги, а затем, устремляясь вверх с одновременным поворотом вокруг кончика крыла и улетая в обратном направлении. Я готов был держать пари, что Эйркуп не может летать так. Несмотря на все трудности в соревновании, в конце не вручали никаких призов и не чествовали победителей. Для пилотов, казалось, самое главное заключалось в том, как хорошо они выступили по сравнению с тем, как хорошо они желали выступить. Наградой пилоту был не приз, а некоторое новое знание, высоко ценимое каждым участником. Всем пилотам раздали запечатанные конверты, которые они не задумываясь положили в карманы, чтобы прочесть потом на досуге, если возникнет такое желание. В конвертах содержались сведения о том, как полет каждого участника выглядит по сравнению с другими. Мне, в частности, не показалось необходимым открывать свой конверт. Не думай, читатель, что я стану подробно рассказывать о своем выступлении на Испытании, потому что, как ты можешь заметить, рассказ не о моих качествах пилота, а об этом необычном соревновании со всеми этими диковинными заданиями для участников и об этих других пилотах, которые каким-то образом смогли достичь удивительных успехов в управлении своими аэропланами. В действительности я не уверен в том, что все это мероприятие не было в конечном итоге сном, необыкновенно ярким сном. Конечно, я бы летал намного лучше во всех видах Состязания, если бы они происходили в реальном мире, а не в каком-то самоосуждающем фрейдистском сновидении, которое посетило меня, вероятно, в связи с небольшой ошибкой во время одного из недавних, во всех остальных случаях идеальных приземлений Каба. Должно быть, так и было. Скорее всего, ничего подобного никогда не /`. (ae. $(+.. Нет такого места на земле, где летное поле отлого опускается до взлетно-посадочных полос и где можно отдохнуть в тени деревьев. Нет такого неба, какое возвышалось тогда над нами; нет такой травы. Но прежде всего, не может быть таких пилотов, как тот мужчина, который летал на Тейлоркрафте, или тот, который участвовал в соревнованиях на Цессне-140. Не может быть и приятного седовласого пилота, который победил в "Развороте" на своем Эйркупе и показывал чудеса в "Слаломе", оставляя за собой лишь шелест шелковых лент. Я сам не такой уж и плохой пилот, чтобы срывать ленты с препятствий. Если хотите, я расскажу вам о том, как я летал на Скайхоке. Это настоящая история, а не какой-то глупый сон, который ничего не значит, потому что ничего подобного никогда не происходило в действительности. Однако если мы когда-нибудь встретимся и если ты захочешь получить намного более правильное представление о том, какой я хороший на самом деле пилот, напомни мне о том случае со Скайхоком, когда двигатель заглох на высоте десять тысяч футов, и единственным местом для посадки было маленькое крохотное поле между деревьями. Был ли я испуган? Я совсем не был испуган, потому что я знаю свой аэроплан, и для меня подобный инцидент - все равно, что детская игра, даже если масло залило ветровое стекло: Напомни мне когда-нибудь об этом случае со Скайхоком. Я с удовольствием расскажу тебе о нем. В один прекрасный день египтяне научатся летать Несомненно, карфагеняне могли бы летать. Или этруски, или египтяне. Четыре тысячи лет назад, пять тысяч лет назад они могли бы подниматься в небо. Если бы мы с тобой жили тогда, зная все то, что мы знаем сегодня, мы бы построили летательный аппарат из одного лишь дерева. Кедр и бамбук пошли бы на лонжероны и нервюры, которые мы бы скрепили шпунтами, склеили бы казеиновым клеем, связали бы ремнями, покрыли бы бумагой или легкой тканью и украсили бы узорами, нарисованными с помощью красителей, добытых из корней растений. Свитые веревки послужили бы в качестве управляющих тросов, шарниры бы мы сделали из дерева и кожи. Вся наша конструкция была бы легкой и ширококрылой. Нам бы совсем не понадобился металл и даже проволока, мы бы прекрасно обошлись также без резины и плексигласа. Первый планер мы бы построили быстро. Он был бы груб, но надежен, и поднимался бы в воздух с помощью рельсов, которые были бы проложены к крутому обрыву с вершины холма. Оказавшись на ветру, наш планер сразу же попал бы в восходящий поток вблизи обрыва и парил бы в небе не один час. Возможно, мы бы вначале запускали с обрыва макет планера, чтобы убедиться, что восходящий поток достаточно силен. Затем бы мы обратились к фараону и показали бы ему, что полет в небе возможен, и приступили бы к сооружению целого воздушного флота планеров, в чем нам, быть может, помогли бы умелые мастера фараона. Усвоив основные принципы полета, люди вокруг нас открыли бы для себя это искусство. Они бы помогали нам, и через несколько лет мы бы уже летали на высоте двадцать тысяч футов над пересеченной местностью со скоростью двести миль в час или даже больше. А между тем, для интереса мы бы начали обрабатывать металлы, добывать топливо и строить моторы. Все эти предшествующие годы полет на планере был возможен. Он мог бы быть осуществлен. Но не был. Никто не воспользовался принципами полета, потому что никто не понимал их, - никто не понимал их, потому что люди не верили в то, что человек вообще может летать. Однако независимо от того, верили люди или нет, принципы полета существовали. Выпуклая аэродинамическая поверхность в движущемся воздухе (a/kbk" %b воздействие подъемной силы, независимо от того, движется воздух сегодня, тысячу лет назад или через тысячу лет. Принципам нет до этого дела. Они сами знают себя и всегда истинны. Именно мы, человечество, стремимся к тому, чтобы достичь свободы с помощью знания. Поверь в то, что нечто возможно, найди соответствующие принципы, используй их на практике, и voila! Свобода! Время ничего не значит. Время - это лишь способ измерять промежуток между незнанием и знанием или несделанным и совершенным. Небольшой биплан Пипс Спешел, который собирают теперь в гаражах и подвалах по всему миру, столетие назад был бы проявлением чудесного всемогущества Бога. В наш век десятки Пипсов летают в воздухе, и никто не считает их полет сверхъестественным. (Кроме тех, для кого двойная вертикальная бочка, за которой следует внешняя равносторонняя петля, казались сверхъестественными с самого начала). Могу поспорить, что среди нас есть больше чем мы думаем, таких людей, для которых идеал полета не может быть достигнут с помощью аэроплана Пипс. Возможно, некоторые из нас лелеют тайную мысль о том, что в идеальном варианте полет должен осуществляться вообще без аэроплана, что мы должны открыть принцип, с помощью которого сможем свободно парить в небе без всяких приспособлений. Парашютисты ближе всего подходят пока к этому идеалу, но они тоже не совсем соответствуют ему, потому что могут лететь только вниз, к земле. Обо всех механических приспособлениях, таких, как летающие платформы или сидения с реактивной тягой, можно сказать, что они не соответствуют нашей мечте - без жестянки ты не можешь ничего; закончилось горючее, и ты возвращаешься на землю. Я предполагаю, что в один прекрасный день мы научимся летать без аэропланов. Я считаю, что уже сейчас существует некоторый принцип, который не просто делает это возможным, но и довольно прост. Есть люди, которые утверждают снова и снова на протяжении истории человечества, что это уже осуществлялось. Я не знаю принципа, который лежит в основе такого полета, но думаю, что он каким-то образом дает нам доступ к энергии, которая порождает всю нашу вселенную изнутри. Законы аэродинамики представляют собой лишь одно из проявлений этой энергии, которое мы можем наблюдать с помощью глаз и измерять нашими приборами. Неудивительно, что при этом мы можем подняться в небо только на неуклюжих, грубо сколоченных железных летательных аппаратах. Если подключение к этой энергии должно произойти без помощи механических приспособлений, значит мы должны открыть ее в мире наших мыслей. Исследователи сверхчувственного восприятия и телекинеза, а также те, кто изучает философские системы, утверждающие, что человек - это бесконечная идея космической энергии, избрали интересное направление. Возможно, уже сейчас люди где-то летают по научной лаборатории. Я не могу этого отрицать, хотя в настоящее время это и кажется сверхъестественным. Точно так же наш первый планер показался бы ужасно загадочным для египтян, угрюмо стоящих в маленькой долине и всматривающихся в небо. Еще некоторое время, пока мы будем изучать эту проблему, старый грубый заменитель из заводской стали, называемый аэроплан, будет стоять между нами и воздухом. Но рано или поздно - я твердо верю в это - все мы, египтяне, каким-то образом научимся летать. Рай - нечто сугубо личное Я видел, как они направляются через несколько акров бетона к своим большим самолетам с черными кожаными летными сумками в руках, или как они, подобно серебристой молнии, рассекают небо на высоте четыре тысячи футов четырехструйным следом инверсии. И я всегда думал, что пилоты транспортных a ,. +%b. " - это самые высокооплачиваемые, а это в свою очередь означает - лучшие. Я бы никогда не стал утверждать, что принадлежу к числу лучших среди ныне живущих пилотов, если бы не полеты на самолетах транспортной авиакомпании. И кроме того, деньги: Вот как ложно вырисовывается ситуация, в которую попадают многие летчики. После многих лет отказа от того, что, как я боялся, сделает меня водителем воздушного автобуса, скучнее чего не может быть ничего на свете, я пришел к выводу, что, возможно, мое отношение к авиакомпаниям - обычный предрассудок. Если я действительно хорошо знаю самолеты и небо, - думал я, - единственно подходящее для меня место - в кабине какого-нибудь Боинга, и чем скорее я там окажусь, тем лучше. Я раз уже подал заявление о поступлении на работу в Юнайтед Эйрлайнз. Я предоставил им список всех самолетов, на которых летал, с указанием числа часов и номеров пилотских удостоверений. Когда я подавал документы, я даже не упомянул о своем опыте, потому что знал, что если я могу вообще что-либо делать, то это значит, что я могу летать на самолете. На зарплату командира экипажа транспортного самолета я сразу же собирался купить Бич Стэггервинг, Спитфайр, Миджит Мустанг и Либелл. Среди экзаменов, которые нужно было пройти при приеме на работу, был один, который проверял мои личные качества. Пожалуйста, ответьте "да" или "нет": существует ли только один истинный Бог? "Да" или "нет": важны ли подробности? "Да" или "нет": всегда ли нужно говорить правду? Да или нет. Гм. Я надолго призадумался, отвечая на вопросы экзамена на должность летчика авиакомпании. И завалил его. Мой друг, пилот Юнайтед, грустно улыбнулся, когда я подавленно рассказал ему о случившемся. - Дик, тебе нужно было подготовиться к этому экзамену! Тебе нужно было сходить в школу, дать им сотню долларов, и они бы сказали тебе все ответы, которые авиакомпания хочет от тебя услышать. Ты бы ответил как полагается, и тебя бы взяли. Неужели ты сам отвечал на эти вопросы? Да или нет: голубой цвет красивее, чем красный? Ты отвечал на это сам? Итак, я решил разделаться с этим экзаменом. У меня не было ни малейших сомнений, что я мог бы быть прекрасным командиром экипажа, но этот экзамен был камнем преткновения на моем пути. Но как раз перед тем, как я собирался заплатить деньги и получить ответы, я шутки ради спросил о жизни пилота авиакомпании. Не такая уж и плохая жизнь. Несколько лет ты чувствуешь себя виноватым, что приносишь домой столько денег за то, что всегда казалось тебе просто приятным времяпрепровождением. Естественно, ты должен быть на хорошем счету у служащих авиакомпании, только так ты сможешь продолжать занимать свою должность. Твои туфли должны сверкать, и на тебе должен быть галстук. Конечно же, ты следуешь всем инструкциям, вступаешь в профсоюз и делаешь себе прическу в соответствии с политикой авиакомпании. Кроме того, недальновидно было бы с твоей стороны подсказывать пилотам, которые работают дольше тебя, возможности улучшить технику управления самолетом. Список обязанностей продолжался, но, начиная с этого времени, я стал чувствовать в себе какое-то странное глубинное беспокойство, словно зашевелилось мое внутреннее я. Ведь может быть, у меня самые лучшие в мире способности для того, чтоб изучать строение и функционирование отдельных узлов самолета, думал я, может быть, у меня лучше, чем у остальных, развиты неординарные навыки управлять им в воздухе, может быть, я могу летать с абсолютным совершенством. Но если при этом мои волосы не так коротко подстрижены, как того требует политика компании, будет считаться, что я недостаточно хорошо справляюсь со своими обязанностями. А если я откажусь носить на своей одежде эмблему компании, как это ни странно, я никогда не буду хорошим летчиком. А если я когда-нибудь подскажу начальнику, как лететь: Чем дальше я слушал, тем больше понимал, что экзаменаторы Юнайтед были /` "k. Чтобы быть пилотом авиакомпании, нужно не просто знать рычаги и педали, приборы и системы. Я никогда не смогу стать хорошим служащим авиакомпании, и к тому же, если учесть мою врожденную подозрительность в отношении политики всех компаний, можно с уверенностью сказать, что я буду никудышным пилотом авиакомпании. Авиакомпании всегда казались мне какими-то загадочными Эльдорадо, которым всегда нужны хорошие пилоты. Этим пилотам всегда предлагают золотые россыпи за то, что они несколько часов в месяц полетают на прекрасно-оснащенном-и-великолепно-ухоженном реактивном авиалайнере. А мой маленький рай стоит у моего окна. В конце концов, они - далеко не самые лучшие. Они - просто пилоты авиакомпании. Итак, я вернулся к своему маленькому биплану, сменил масло, завел двигатель и порулил на взлетную полосу с расстегнутой пуговицей на воротничке, в потертых туфлях и с волосами, которые уже две недели не стрижены. И оказавшись высоко над землей, зависнув над кромкой летнего облака и выглядывая из своей кабины на мирные зеленые поля, блестящие от солнечного света и окруженные бесконечным прохладным небом, я вынужден был признать, что если мне не довелось побывать в раю пилотов авиакомпании, то тот рай, который у меня уже есть, вполне удовлетворит меня еще на некоторое время, пока не подвернется что-то получше. Родом с другой планеты Я летал на Клип-Уинче, отрабатывая ради развлечения небольшую последовательность элементов: мертвая петля, бочка, хаммерхед, а затем иммельман. Я был рад, что в этот день не теряю высоты после иммельмана. Весь фокус в том, чтобы подать ручку управления вперед до отказа, поднимаясь носом вверх, а затем немного нажать на одну из рулевых педалей для поднятия соответствующего элерона на первой половине переворота, заканчивая переворот нажатием на другую педаль. Это не самая приятная фигура высшего пилотажа, которую можно себе вообразить, но после некоторой практики начинаешь получать от хорошего маневра большее удовольствие, нежели от обычного полета по горизонтали. Когда-то пилоты, которые видели мой иммельман, говорили мне: Ну, у тебя очень плохой переворот. Мне приходилось объяснять им, что в ВВС меня никогда не обучали маневрам с переворотами, поэтому мне приходилось отрабатывать их самостоятельно. И поскольку мое самообразование движется медленно без помощи зубастого летного инструктора, который сидел бы рядом со мной, я рад, если мне удается перевернуть машину к тому моменту, когда уже приходит время садиться. Я закончил свою работу над этой довольно замысловатой последовательностью элементов, в которой иммельман у меня получался не так уж плохо, и полетал еще некоторое время, поглядывая из кабины на людей, которые работали на земле, шли в школу или ехали в своих жестяных автомобильчиках, похожих на ракушки, по дорогам, на которых им едва хватало места, чтобы не столкнуться. Затем посадка, и через мгновение двигатель был уже таким же безжизненным, как пятьдесят минут назад, до взлета. Это обычное окончание обычного полета. Я вылез из кабины, отвел ручку управления до упора, закрепил веревками шасси и хвост и установил на место фиксатор рулей направления. Но внезапно в этот момент у меня возникло очень странное чувство, хотя я и занимался самыми обычными будничными делами. Аэроплан, солнечный свет, трава, ангар, зеленые деревья вдали, фиксатор рулей у меня в руке, земля под ногами: все это показалось чужим, странным, загадочным, далеким. Это не моя планета. Я родом не отсюда. Ничего подобного со мной раньше не случалось. Это был один из самых непонятных моментов в моей жизни. У меня по телу забегали мурашки, когда я /. gc"ab". " +, как неловко руки держат фиксатор рулей. Этот мир показался мне странным, потому что он действительно таинствен. Я живу в нем совсем не долго. Я храню в подсознании тайные воспоминания о других временах и других мирах. Эти мысли внушают суеверный страх, сказал я себе, давай не будем об этом, друг. Но я не мог прекратить их. Я даже вспомнил туманные проблески этого чувства, которое посещало меня и раньше по возвращении на землю после полета - каждый раз возникала очень убедительная мысль о том, что эта планета вполне может быть школой, уроком, испытанием для нас, но наш дом - не она. Я пришел из других мест, и наступит время, когда я туда вернусь. Я так увлекся этим странным чувством, что уходя, забыл поставить колодки под колеса аэроплана, вызвав недовольство самим собой, когда пришел к самолету полетать в следующий раз. Рассеянный растяпа, который забывает поставить колодки под колеса, - ведь он может в будущем еще и не такого натворить! Однако это призрачное чувство иногда охватывает меня с тех пор, когда это случилось впервые после описанного мной полета на Кабе. Я не знаю, что и думать о нем, но мне все время кажется, что в этом чувстве есть что-то подлинное. И если оно подлинно, если все мы проходим через эту планету для того, чтобы чему-то научиться или сдать какой-то экзамен, что все это значит в таком случае? Если все это верно, возможно, не о чем беспокоиться. Быть может, я могу посмотреть на то, что кажется мне таким неизбежным и роковым в этой жизни, глазами пришельца с другой планеты и увидеть, что все это не имеет ко мне никакого отношения. И это даст мне возможность жить дальше совсем по-другому. Я не думаю, что представляю собой единственного пришельца, который стоял ошеломленный с фиксатором рулей в руке, приземлившись после нескольких переворотов Иммельмана. Наверное, другие пилоты тоже переживали подобные озарения, которые открывали им, что всю сложность мира невозможно свести к осмотру аэроплана перед взлетом и нажатию на педаль в полете. Я знаю, что каждый из тех, кто летает, может иногда сталкиваться с этим знанием, с этим ощущением таинственности мира, который под давлением здравого смысла кажется нам знакомым и родным. И я был прав. Однажды после группового полета в над летними облаками, удивительно красивыми в этот день, мой друг заговорил об этом сам. - Ты слышал, конечно, все эти разговоры об уходе в другие миры. В такие минуты, как сейчас, я чувствую себя так, словно я только что пришел оттуда. Такое странное ощущение, понимаешь, будто я пришелец с Венеры или с какой-нибудь другой планеты. Тебе это знакомо? С тобой такое бывало? Ты когда-нибудь задумывался об этом? - Возможно. Иногда. Да, я задумывался об этом. - Значит, я не сумасшедший, думал я. По крайней мере, я такой не один. Теперь это чувство посещает меня все чаще и чаще, и я должен признаться, что не так уж неприятно - быть родом с другой планеты. Интересно было бы узнать, как там летают. Приключение на борту летающего дачного домика Он продавал мне свой аэроплан, потому что ему нужны были деньги, но за три года он успел к нему привыкнуть и любил его, и ему хотелось думать, что я полюблю его тоже. Казалось, что он считает аэроплан живым существом и желает, чтобы оно было счастливо в этом мире. Вот почему после того, как он убедился, что я умею осторожно летать на нем, и после того, как я вручил ему чек, Брент Браун не мог больше сдерживать себя. Он повернулся ко мне и спросил: - Ну, что ты о нем думаешь? Он тебе нравится? Я не мог ответить. Я не знал, что сказать ему. Если бы аэроплан был Пипсом или Чемпом, или моторным планером из стекловолокна, я бы воскликнул: - Вот это да! Какой великолепный аэроплан! Но самолет был Рипаблик Сиби 1947 года выпуска, и его красота подобна очаровательной глубине глаз женщины, которая не похожа на кинозвезду с обложки журнала, - прежде чем ты почувствуешь ее обаяние, ты должен понять, что она за человек. - Я не могу тебе сказать, Брент. Аэроплан летает хорошо, но я еще к нему не привык, он кажется мне большим и незнакомым. Даже когда установилась хорошая погода, и я в конце концов улетел подальше от снежного Логана, штат Юта, я не мог искренне сказать Бренту Брауну, что буду всегда любить его аэроплан. Теперь, когда я перелетел на нем через всю Америку зимой, путешествовал во Флориду, на Багамские острова и снова возвратился на континент, где как раз была в разгаре весна, когда я провел на нем в воздухе почти сотню часов, я могу начать отвечать на его вопрос. Мы с этим аэропланом летали вместе на высоте тридцать тысяч футов над острыми, как изломанная сталь, горными вершинами, где любая поломка двигателя означала бы довольно большие неприятности. Мы с ним взлетали с поверхности океана, когда начинало штормить, и где с моим опытом новичка в управлении гидросамолетами океанские волны несколько раз чуть было не отправили нас на дно, разломив аэроплан на большие куски. После всех этих испытаний я пришел к выводу, что Сиби во всех отношениях можно доверять; возможно то же самое он мог бы сказать обо мне. И возможно, если бы я оказался снова в Логане, штат Юта, Бреет Браун мог бы сказать, что я действительно полюбил этот самолет. Чтобы появилось доверие, нужно преодолевать препятствия. Вот, например, одно из них. Би - самый большой аэроплан, которым я когда-либо владел. С расширенными крыльями и наклоненными законцовками крыльев его размах равен почти пятидесяти футам. Киль расположен так высоко, что я не могу даже помыть хвост аэроплана без лестницы. При полной заправке он весит больше, чем полторы тонны: Я сам не могу откатить его на расстояние, равное ширине рулежной дорожки, и даже два человека не могут оторвать заднее колесо от земли. Полети на этой машине в Рок-Спрингз, штат Вайоминг, например, возьми ее с собой туда, а затем посади против ветра, дующего со скоростью двадцать узлов с порывами до тридцати (благодари Бога за то, что сплетни о посадке Сиби против ветра не соответствуют действительности), после больших усилий привяжи ее к щиту (проклиная дьявола за то, что сплетни о езде по земле против ветра верны) и дай ей замерзнуть в течение ночи так, чтобы масло стало густым, а тормоза - словно сделанными из камня. А теперь попробуй поднять ее в небо, давай, попробуй добиться этого. Это все равно, что заставлять летать замерзшего мамонта. Для того, чтобы завести двигатель Каба или Чемпа не нужна ничья помощь, но для Сиби она иногда необходима. Я налегал на гладкую алюминиевую гору Сиби всем своим телом, как отчаянная снежинка, пытаясь расшатать ее туда-сюда, но она не сдвигалась ни на дюйм, хотя я выбился из последних сил. Затем из ветра вынырнул Фрэнк Гарник, управляющий аэропорта, и поинтересовался, не помочь ли мне. Мы зацепили мамонта снегоуборочной машиной и оттянули его на такое расстояние, чтобы колеса прокатились некоторое расстояние от того места, где они вмерзли в землю. Затем мы включили обогреватель моторного отделения и зарядили батарею. Через полчаса мамонт стал олененком, а его двигатель загудел, словно мы были не в Рок-Спрингз, а в Майями. Ты не можешь всегда обходиться без посторонней помощи - усвоить этот нелегкий урок мне помог парень, который не оставил меня в беде. Летая на больших самолетах, учишься тому, как устроены его системы и как они работают. Возьми, например, шасси и закрылки. Они движутся вверх- "-(', повинуясь безмолвным принципам работы гидравлических систем, которые так надежны, что не требуют механического дублирования или аварийного режима работы. Так, если ты выдвигаешь шасси для приземления, делая сорок или около того движений гидравлического ручного насоса, во время посадки на взлетно-посадочную полосу номер 22 в Форт-Уэйне, штат Индиана, и касаешься асфальта шасси, которое еще не успело защелкнуться, ты слышишь громкий звук - ЗЭМ! - и через мгновение до тебя долетает скрежещущий, воющий, ревущий шум, который напоминает скольжение тяжело нагруженного автомобиля на крутом повороте горной дороги. После того, как ты заглушаешь от досады двигатель, в кабине воцаряется тишина, и стоя посреди полосы номер 22, ты слышишь рядом с собой голос диспетчера. - У вас возникли затруднения, Сиби-шесть-восемь Кайло? - Да, у меня затруднение. Шасси не сработало. - Роджер-шесть-восемь Кайло, - вещает голос, милозвучный, как сама Америка, - свяжитесь с командой наземного обслуживания на частоте один-два- один-точка-девять. Ты слышишь это и начинаешь смеяться. Конечно же, все произошло именно так, как утверждает заводская инструкция: посадка на бетон с поднятыми шасси, лишь сдерет одну шестнадцатую дюйма стали киля вашего нового Сиби. Ремонтная бригада Форт- Уэйна подоспела, чтобы продолжить этот урок пользования большими самолетами. В шасси лопнула скоба, и механик обнаружил это и вставил мне новую. - Что я вам должен за это? - Ничего. - Бесплатно? Вы, механик ремонтной бригады, предлагаете мне, незнакомому человеку, скобу бесплатно? Он улыбнулся, наверное, думая о цене. - Вы остановились на территории наших конкурентов, поэтому мы вас обслуживаем бесплатно. В следующий раз, - добро пожаловать на нашу сторону. Затем Маури Миллер бесплатно отбуксировал мой самолет через Баер-Филд к Джону Найту из Объединенных авиалиний, который помог мне осуществить полную проверку работоспособности шасси, что также не стоило мне ни цента. То ли дело было в Сиби, то ли в этих людях, то ли в этот день солнце взошло как-то не так, как обычно, но Форт-Уэйн все никак не мог прекратить оказывать мне помощь. - Не рассматривай Сиби как аэроплан, который может садиться на воду, - сказал мне год назад Дон Кит. - Считай, что это яхта, которая может летать. В том, что яхта умеет летать, нет ничего плохого, если тебя не беспокоит то, что она летает не так быстро, как, например, пуля, выпущенная над полем. Для Сиби нижний предел крейсерской скорости равен девяноста милям в час, а верхний - ста пятидесяти. Если ты запасешься терпением, долетишь на этом самолете куда угодно. На нижнем пределе крейсерской скорости бака горючего емкостью семьдесят пять галлонов хватает ему на восемь часов полета, на верхнем - на пять часов с лишним. Пролетая на своей яхте над штатами Индиана, Огайо и Пенсильвания, ее капитан имел достаточно времени: он решал, что пришло время для его судна Сиби оправдать свое название. - Люди, это яхта, которая умеет летать! Всего лишь три доллара, и вы целые десять минут проведете на небесах! Это полностью безопасно. Ваш капитан, Бах, имеет удостоверение пилота, выданное правительством. Это летчик-ас, на его счету тысячи полетов и ни одного несчастного случая. Бывший пилот истребителя Клиппер, который дислоцировался на военно- воздушных базах в Гонконге и Гонолулу, лично управляет самолетом! Города, озера - все проносилось внизу. Теперь я уверен в том, что на этом аэроплане можно летать. После того, как я провел двадцать часов в Сиби, я понемногу начал gc"ab". " bl себя дома. Каждый день аэроплан казался мне все меньше, все более маневренным и несколько лучше управляемым, чем плавучий дом в небе, по сути он именно таковым и был. Его кабина имеет в длину немногим больше девяти футов, и если открыть дверцу в пустую нишу, которая располагается под мотором, длина кабины увеличивается еще на три или четыре фута. Сидения раскладываются и образуют двуспальную кровать обычного размера. В действительности Сиби Хилтон - это первая летающая гостиница, в которой я мог растянуться во весь рост и крепко спать всю ночь: Об этом достоинстве не стоит забывать, когда речь идет о машине, в которой нужно проводить ночи, стоя на якоре у берега пустынного озера. Сиби оснащен тремя большими дверцами - слева, справа и на носу. Последняя из них располагается на расстоянии четырех футов перед сидением второго пилота. Руководство пользователя сообщает, что эта дверца предназначена для выхода в лодку и рыбной ловли; она также служит отличным средством для вентиляции кабины в полдень в багамских водах, где кабина всегда перегревается от прямых солнечных лучей. Если капитан бросил якорь у прибрежных скал или просто не желает покидать свое судно, он может выйти из кабины через любую дверь и растянуться на солнце, постелив полотенце на теплом алюминии лонжерона. Здесь можно писать, думать и слушать, как волны плещутся по всей длине корпуса гидроплана. С помощью печки, работающей на сухом спирте, он может приготовить горячую еду на крыше кабины, внутри нее или же на плоской поверхности правой стороны полетной палубы. Мне довелось слышать многие нелестные отзывы в адрес франклиновского мотора Сиби, который необычен тем, что оснащен длинной осью для винта, и тем, что он установлен в задней части аэроплана, так что винт работает на отталкивание. Несмотря на все эти отзывы, у меня возникала только одна небольшая проблема с двигателем. Я заметил, что, когда двигатель работает на свечах, питающихся от магнето, он говорит ммммммммммммммм, а когда он работает на свечах, подключенных к распределителю, он говорит ммм-м-мммм- мммм-м. По дороге я заглянул в мастерскую и полистал руководство по диагностике неисправностей, в результате чего сделал вывод, что клеммы, к которым подключался распределитель, немного окислились. Так оно и оказалось. Я удалил старые клеммы, заменил их набором новых (которые подходили также к двигателю Плаймос 1957 года выпуска), и с тех пор двигатель говорит мммммммммммммммм, работая на любых свечах. В соответствии с руководством по эксплуатации, Франклин рассчитан на работу в течение шестисот часов, а затем нужен тщательный техосмотр. Отработав уже двести часов после техосмотра, мой двигатель сжигает две третьих кварты масла в час, работая в нормальном крейсерском режиме. Это меня радует, поскольку в других Сиби встречаются Франклины, которые расплескивают столько же масла в час на киль, и это тоже считается нормальным. Говорят, что Сиби с нерасширенными крыльями иногда не желает взлетать. Руководство утверждает, что новая Сиби с хорошо отрегулированным двигателем может взлетать с поверхности воды после разбега длинной 13690 футов. Я никогда не летал на аэроплане, на котором не были установлены расширения для крыльев, поэтому я не могу прокомментировать это утверждение. Скажу лишь, что в течение целого лета с полной кабиной пассажиров без затруднений взлетал с поверхности Медвежьего озера, штат Юта, которое находится на высоте шесть тысяч футов над уровнем моря. Удлиненные крылья и законцовки на них все же что-нибудь да значат. Одно из особых удовольствий для владельца Сиби заключается в том, что над головой у пилота имеется небольшой рычажок переключения направления вращения винта. Он установлен потому, что Сиби. в отличие от поплавковых гидросамолетов обычно подходит к причалу носом вперед, и поэтому он должен уметь отходить от него хвостом вперед. В руках опытного пилота этот рычажок делает самолет таким же маневренным, как большой тяжелый аллигатор. Переключением направления можно пользоваться и на земле. Пилот подкатывает к бензозаправке, въезжает в узкий промежуток между другими машинами, заправляется, и когда все смотрят на него и не знают, что ему дальше делать, он зевает, откатывает медленно назад и отправляется восвояси. Такое удобство трудно превзойти, но у аэроплана есть другие и даже лучшие особенности. Месяц назад я пролетел в Сиби около двух с половиной тысяч миль над оросительными каналами. Это были самые безопасные перелеты, которые мне когда-либо приходилось совершать. Если бы двигатель отказал, мне нужно было бы просто спланировать прямо вниз и немножко повернуть для посадки на поверхность воды. Мы пролетали над болотами, которые тянулись до самого горизонта. Здесь нигде не было нужного количества твердой земли, чтобы мой Каб мог приземлиться, но для Сиби это был один огромный международный аэропорт: она могла сесть на воду где угодно, на любой полосе, против ветра, по ветру, поперек ветра, и при этом не мешали бы другие самолеты. Этот самолет не предназначен для посадки по приборам, но при таких условиях его можно было посадить и так. Пролетая над высоким побережьем мыса Хаперас, я летел при такой погоде, при которой не отважился бы подняться в воздух ни один пилот наземного самолета, если бы прямо под ним не было стомильной бетонной полосы. Облака опустились до высоты двухсот футов и видимость была не больше мили. Однако в Сиби я чувствовал себя в безопасности. Я опустился до высоты пятидесяти футов над водой, и ведя пальцем по карте, летел вперед, как новая модель Крис-Крафта. Когда видимость еще больше ухудшилась, я опустил половину закрылков и замедлил скорость. Когда вокруг уже совсем ничего не было видно, я решил приземлиться, для чего мне понадобилось отпустить газ и поднять нос немножко вверх. Перед самой поверхностью воды, когда уже было видно поблескивающую рябь, я заметил светлую полосу впереди, что означало мель. Тогда мы пролетели над водой еще милю, и когда глубина снова увеличилась, сели. Поскольку я не люблю воды, как цыпленок, мне очень нравится, что Сиби - амфибия. Опасным аспектом полетов на Сиби, как в во всяком самолете-амфибии, является способность этого самолета садиться везде. Я разговаривал с тремя пилотами, которые решили сесть на Сиби на воду с выпущенными шасси. Двоим из них пришлось выплыть поскорее из стремительно тонущего аэроплана, а третий отделался легким испугом и необходимостью ремонтировать носовую часть самолета, которая сильно пострадала от удара о воду. Поэтому я приучил себя говорить вслух, заходя на посадку на земле: Иду на посадку на землю, поэтому шасси ВЫПУЩЕНЫ. И так: Иду на посадку на воду, поэтому шасси ПОДНЯТЫ. Проверяю, что ПОДНЯТЫ: левое главное ПОДНЯТО, правое главное ПОДНЯТО, хвостовое ПОДНЯТО. Потому что я ПРИВОДНЯЮСЬ. Мне нравилось дважды произносить вслух эту фразу перед посадкой на воду. Это немного напоминает перестраховку, но есть что-то впечатляющее в перспективе оказаться прижатым ко дну озера тридцатью двумя сотнями фунтов. Поэтому мне пришлась по вкусу эта перестраховка. Кроме того, Сиби - не только самый большой аэроплан, который у меня когда-либо был, это еще и самый дорогой аэроплан из всех, которые я когда-либо покупал. Мне бы не хотелось наблюдать, как какой-то аварийный катерок поднимает крючком на поверхность девять тысяч долларов из моих личных сбережений. Если бы это был обычный Сиби, который стоит от пяти до семи с половиной тысяч, возможно, я бы не отказался за этим понаблюдать. К тому времени, когда я протрясся в кабине моего аэроплана в течение пятидесяти часов, я, наконец-то, научился садиться на нем. Тридцать часов понадобилось для того, чтобы поверить, что я действительно могу быть так высоко над землей, когда колеса касаются ее; еще двадцать ушло на то, чтобы понять, что даже если колеса коснулись земли, - это еще не значит, что я не лечу так же, как и до этого. Причина в обоих случаях одна и та же: у Сиби такие длинные гидравлические амортизаторы, что они катятся по земле еще несколько секунд после того, как самолет уже фактически летит, и касаются земли за несколько секунд до того, как он фактически переносит на - (e свой вес при посадке. Следует предупредить, что при обслуживании Сиби нужно выполнять самую разную работу. Я не заметил этого, потому что мне нравится возиться с самолетами, и я никогда не различаю обязательную и второстепенную работу. Вот что мне пришлось купить вскоре после приобретения самолета: Якорь с цепью Надувной спасательный плот Шприц для густой смазки и смазку Кремневый цемент Кремневый аэрозоль Уплотнитель для герметизации Автоматический компас Зажим для ножниц Гидравлическая жидкость Трубка магистрали высокого давления тормозной системы Трюмный насос Велосипед Пробка С каждым наименованием в списке связана своя история, даже с пробкой, которой пришлось заткнуть маслоотводное отверстие в моторном отделении, чтобы черное масло не разбрызгивалось по белому корпусу. Винт нужно смазывать каждые двадцать часов, так же, как и подшипники колес и арматуру шасси. Вся эта работа по обслуживанию горы Алюмидаг может доставлять удовольствие. Другие особенности полета на Сиби пилот усваивает на практике. Очень приятно, например, вырулить из воды на одинокое дикое побережье, но при этом нужно убедиться, что самолет находится несколько выше уровня воды, на ровной твердой поверхности. Если это не соблюдено, капитану придется примерно час повозиться с лопатой в руках, подкладывая время от времени старые доски под колеса Сиби, чтобы вызволить их из земли и вернуть амфибию в воду. Если поплавки на кончиках крыльев не запечатаны герметически в местах соединения с помощью силиконовой резины, вода заливается внутрь во время движения по воде поперек ветра. При движении по воде по ветру поплавки иногда оказываются полностью под водой. Сравни показания дифферентометра при взлете с различной нагрузкой; Сиби - самолет, очень чувствительный к продольному наклону корпуса. Однажды, когда на большой высоте установился фиксированный продольный наклон с небольшим подъемом носа самолета вверх, мне пришлось отпустить немного газ, чтобы снова лететь горизонтально, - я просто не могу больше чем несколько минут, терпеть такой наклон. Кто-то однажды сказал, что все стоящее всегда вначале пугает. Я немного боялся и перестраховывался, летая на Сиби, - как ты можешь знать, что случится с дачным домиком в воздухе, если ты никогда не поднимался на нем в небо? Но проходит некоторое время, и капитан узнает его сильные и слабые стороны, начинает постигать его секреты. Одну тайну Сиби я обнаружил случайно - ничего подобного в других аэропланах со мной не случалось. Если тебе придется лететь на высоте девяноста пяти сотен футов при двух тысячах оборотов двигателя в минуту и двадцати двух дюймах давления в коллекторе со скоростью девяноста семи миль в час при температуре воздуха за бортом - минус пять градусов по Фаренгейту, если ты сидишь один на левом сидении и если ты будешь петь Господи, упокой душу этих веселых человечков или какую-то другую песню в том же частотном диапазоне, твой голос зазвучит как четыре голоса: ты станешь подобным воздушному Вилли-Киту. Эта странная акустика, несомненно, имеет какое-то отношение к разреженному воздуху, резонансу с вращающимся двигателем. В результате наблюдается явление, которое должно представлять интерес для тех капитанов, которые предпочитают распевать песни только тогда, когда их никто не слышит. Какой другой самолет в мире предлагает все эти возможности плюс полный квартет певцов по пути к далекому озеру в пустыне? Предлагаю тебе, дорогой читатель, тоже приобрести себе Сиби. Письмо от богобоязненного человека Я больше не могу молчать. Ведь кто-то должен сказать вам, пилоты аэропланов, как устают те, кто не принадлежит к вашему кругу, от ваших бесконечных разговоров о том, как приятно летать, и приглашений прийти в воскресенье в середине дня, чтобы немножко пролететь с вами и почувствовать, что такое полет. Ведь кто-то должен категорически сказать вам нет. Мы не придем в выходной или какой-нибудь другой день, чтобы подняться в воздух в одном из ваших опасных маленьких драндулетов. Нет, мы не считаем, что летать так уж приятно. С нашей точки зрения, мир был бы намного лучшим местом для жизни, если бы братья Райт выбросили на мусорник свои дурацкие планеры и никогда не пускались в полет со скалы Китти-Хоук. Отчасти мы это можем понять. Мы прощаем каждому его увлеченность, когда он только начинает работать над чем-то очень интересным. Но это постоянное, не прекращающееся ни на один день миссионерство. Создается впечатление, что вы находите что-то священное в том, чтобы болтаться в воздухе, но ни один из вас не знает, как глупо это выглядит со стороны в глазах тех, кому присуще чувство ответственности за свою семью и за своих ближних. Я бы не писал этого, если бы были какие-то надежды на улучшение обстановки. Но она продолжает ухудшаться с каждым днем. Я работаю на мыловаренном заводе, являюсь представителем хорошей безопасной профессии, мои интересы отстаивает профсоюз, и я буду получать пенсию, когда отработаю положенное время на производстве. Люди, с которыми я работал, были когда-то прекрасными людьми с развитым чувством ответственности за свои действия, но теперь из шестерых человек, которые работали в нашем цехе, умерло три, пятерых охватила летная лихорадка. Я - единственный оставшийся нормальный человек. Поль Вивер и Джерри Маркес вдвоем уволились с работы неделю назад. Они вместе хотят податься в новый бизнес, который состоит в том, что они будут таскать в воздухе с помощью аэропланов рекламные плакаты. Я умолял их, спорил с ними и обращал их внимание на финансовые стороны жизни: расчетные чеки, выслугу лет, профсоюз, пенсионное обеспечение: я говорил как будто со стенами. Они знали, что потеряют деньги (: Это только вначале, - говорили они. - : Пока не разоритесь до конца - предупреждал я). Но им так понравилась идея полета, что одной этой идеи им было достаточно, чтобы развязаться с работой и уйти с мыловаренного завода: где они проработали пятнадцать лет! Самое вразумительное объяснение, которое мне удалось услышать от них, состояло в том, что они хотели летать. При этом у них было такое выражение лица, что я понял, что какие бы мотивы они не излагали, я все равно никогда не стану их единомышленником. Я их действительно не понимаю. У нас все было общим, мы были лучшими друзьями до тех пор, пока не появился этот летный бизнес - так называемый авиаклуб, который, как чума, захлестнул рабочих завода. Поль и Джерри вышли из клуба игроков в шары в тот самый день, когда вступили в авиаклуб. С тех пор они не возвращались, и, думаю, уже никогда не вернутся назад. Вчера, когда шел дождь, я не поленился посетить ничтожную маленькую полоску травы, которую они называют аэропортом, чтобы поговорить с парнем который возглавляет авиаклуб. Я хотел сообщить ему, что он разрушает человеческие судьбы и предприятия по всему городу, и если у него еще осталось хоть какое-то чувство ответственности, он сделает вывод и уберется восвояси. В разговоре с ним я и услышал это слово миссионерство, которое я здесь употреблю в отрицательном смысле. Судя по тому, что он $%+ %b, я бы сказал, что он - миссионер дьявола. Когда я пришел, он работал над одним из аэропланов в большом сарае. - Может быть, вы не знаете, что делаете, - сказал я. - С тех пор, как вы появились в городе и организовали свой авиаклуб, вы в корне изменили жизни большего количества людей, чем я могу сейчас назвать. В течение минуты, кажется, он не понимал, как я был зол, потому что сказал: - Я просто принес с собой эту идею. Они сами начинают чувствовать, что такое полет, - он сказал это так, будто столько разрушенных человеческих жизней было его заслугой. Мне показалось, что ему около сорока лет, хотя, клянусь, он старше. Он даже не прекратил работать, разговаривая со мной. Самолет, над которым он трудился, был сделан из ткани, обычной старой тонкой ткани, которая была покрашена так, чтобы казаться металлом. - Мистер, вы занимаетесь бизнесом, - сказал я прямо, - или вы открыли здесь новую церковь? Ты довел людей до того, что они ждут воскресенья, чтобы прибежать сюда, так, как они никогда не ждали его, чтобы сходить в церковь. Ты сделал так, что о близости к Богу заговорили те, кто вообще никогда не произносил слова Бог в течение всего времени, что я их знаю, то есть в течение всей своей жизни. В конце концов он, кажется, начал понимать, что я не очень-то рад разговору с ним, и что, по моему мнению, ему лучше переехать в другое место. - Извините меня за них, если можете, - сказал он. Но я едва ли мог его слышать. Он залез под приборную панель своего маленького самолетика и принялся раскручивать один из приборов. - Некоторые начинающие пилоты действительно увлекаются. Иногда нужно, чтобы прошло какое-то время, прежде чем они научатся спокойно говорить о своем любимом занятии. Он вылез на минуту, чтобы выудить из ящика с инструментами отвертку с меньшим жалом. Затем он улыбнулся мне приводящей в ярость самоуверенной улыбкой, которая говорила, что он не собирается убираться отсюда, когда ответственные люди просят его об этом, и добавил: - Наверное, я - миссионер. - Ну, это уж слишком, - сказал я. - Я уже достаточно наслушался этих разговоров о полетах, которые даруют-мне-близость-к-Богу. Мистер, разве вы когда-нибудь видели Бога на престоле? Разве вы видели когда-нибудь, чтобы ангелы кружились вокруг вашего сколоченного на скорую руку аэроплана? - Я задал ему эти вопросы, чтобы отрезвить его, чтобы сбить с него спесь. - Нет, - сказал он. - Никогда не видел Бога-на-престоле и ангелят-с- белыми-крылышками. Равно как не встречал и ни одного пилота, который бы настаивал на том, что видел их. - И снова он залез под приборную панель. - Когда-нибудь на досуге, дружище, я расскажу вам, почему люди начинают говорить о Боге, когда впервые поднимаются в небо на аэроплане. Он угодил прямо в мою ловушку, даже не произнеся с-вашего-позволения- сказать. Теперь-то я смогу понаблюдать, как он будет выбираться из нее, как он будет заикаться ну, знаете ли: это ведь, гм:, как он будет нечленораздельно бормотать что-то, доказывая тем самым, что является не лучшим проповедником Евангелия, чем работником мыловаренного завода. Продолжайте, продолжайте, мистер Летчик, - сказал я. - Давайте прямо сейчас. Я вас слушаю. - Я не потрудился сказать ему, что принимал участие во всех религиозных встречах, которые проходили в городе за последние тридцать лет. Мне даже было немного жаль его, потому что он не знал, с кем разговаривает. Но ведь он сам поставил себя в такое положение, занявшись своим смехотворным авиаклубным бизнесом. - Хорошо, - сказал он, - давайте уделим минуту тому, чтобы определить, о чем мы будем разговаривать. Вместо того, чтобы говорить Бог, давайте будем, например, говорить небо. Естественно, небо - это не Бог, но для людей, которые любят летать высоко над землей, небо может быть символом Бога, и это - не такой уж и плохой символ, если вы задумаетесь над ним. Когда вы становитесь пилотом аэроплана, вы начинаете по-другому gc"ab". " bl небо. Небо всегда вверху: его невозможно скрыть, убрать, сковать цепями или подорвать. Небо просто существует, независимо от того, признаем мы это или нет, смотрим мы на него или нет, любим мы его или ненавидим. Оно есть; спокойное, громадное, всегда там. Если вы не понимаете его, оно кажется очень загадочным, не так ли? Оно всегда движется, но никогда не уходит. Ему никогда нет дела ни до чего другого, кроме себя. - Он вынул прибор из панели, но продолжал говорить, никуда не торопясь. - Небо всегда было, оно всегда будет. Оно все понимает правильно, никогда не обижается и не требует, чтобы мы делали что-то каким-то определенным образом, в какое-то конкретное время. Поэтому оно является не таким уж и плохим символом Бога, не правда ли? Было похоже на то, что он разговаривает сам с собой, отсоединяя провода, вынимая прибор, - все это он делал медленно и осторожно. - Это довольно плохой символ, - сказал я, - ведь Бог требует: - Погодите, - сказал он, и мне показалось, что он вот-вот засмеется, глядя на меня. - Бог не требует ничего до тех пор, пока мы не просим ничего. Но как только мы желаем получить что-то от него, мы сразу сталкиваемся с требованиями, правильно? Так же и с небом. Небо не требует от нас ничего до тех пор, пока мы ничего не хотим получить от него, до тех пор, пока мы не стремимся полететь. После этого сразу же появляются всевозможные требования к нам и законы, которым мы должны подчиняться. - Кто-то однажды сказал, что религия - это способ поиска истинного, и это неплохое определение. Религия пилота - полет: в полете он постигает истину неба. При этом он должен подчиняться его законам. Законы вашей религии известны мне, а законы нашей называются аэродинамика. Следуйте им, работайте с ними, и вы полетите. Если вы не следуете им, никакие слова и высокопарные фразы не заменят настоящий полет: вы никогда не оторветесь от земли. Здесь я поймал его. - А как насчет веры, мистер Летчик? Ведь человек должен верить, чтобы: - Забудьте об этом. Единственное, что требуется, - это следовать законам. Да, конечно, для того, чтобы попробовать, мне кажется, нужна вера, но вера - это не совсем подходящее слово. Желание - подходит лучше. Человек должен желать познать небо для того, чтобы воспользоваться законами аэродинамики и убедиться, что они работают. Однако в итоге все сводится к тому, как он следует этим законам, а не к тому, верит он в них или нет. Существует, например, такой небесный закон, который утверждает, что если вы будете двигаться в этом аэроплане против ветра со скоростью сорок пять миль в час, опустив хвост вниз на высоту винта, он взлетит в воздух. Он начнет удаляться от земли и приближаться к небу. Затем в силу вступают другие законы, но этот закон - едва ли не самый главный. Вам не нужно верить в него. Вам нужно лишь попробовать разогнать аэроплан до скорости сорок пять миль в час, и тогда вы во всем убедитесь сами. Когда вы сделаете это много раз, вы убедитесь, что этот закон всегда работает. Закону дела нет до того, верите вы в него или нет. Он просто работает каждый раз, и все тут. Вера никуда вас не переместит, но если вы обладаете знаниями, пониманием, вы можете путешествовать куда угодно. Если вы не понимаете закон, тогда рано или поздно вы нарушите его. Нарушая законы аэродинамики, вы довольно быстро вывалитесь из неба, уверяю вас. Он вылез из-под приборной панели, улыбаясь, будто вспомнил какой-то конкретный случай. Но он не сказал мне о нем ничего. - Можно сказать, что нарушение закона со стороны пилота приравнивается к тому, что вы называете грехом. Вы можете даже сформулировать определение греха так: это нарушение Божественного Закона, или как-то по-иному. Но все, что я понимаю в том, что вы называете грехом, сводится к тому, что что-то неопределенно отвратительное вы не должны делать по причинам, которые не до конца поняты вами. Во всем, что связано с полетом, нет - (* *(e грехов. В этом отношении у пилота не может возникнуть недоразумений. Если вы нарушаете законы аэродинамики, если вы пытаетесь удержать угол атаки семьдесят градусов на крыле, которое останавливается в полете при пятидесяти градусах, вы быстро потеряете из виду Бога, падая отвесно вниз, как любая другая тяжелая вещь. Если вы не покаетесь и не согласуете свое движение с аэродинамикой в течение довольно непродолжительного промежутка времени, вам придется понести наказание - в виде уплаты огромного счета за ремонт аэроплана - прежде чем вы снова сможете подняться в небо. В полете вы чувствуете себя свободно только в том случае, если повинуетесь законам неба. Если вы не желаете повиноваться им, остаток своей жизни вам придется провести прикованным к земле. Для пилотов аэропланов это является адом. В так называемой религии этого человека были такие большие дыры, что через них можно было проехать на грузовике. - Все, что вы сделали, - сказал я, - это заменили христианские термины своими летными словами? Все, что вы сделали: - Совершенно верно. Небо - не самый совершенный символ, но его намного легче понять, чем большинство современных интерпретаций Библии. Когда пилот теряет скорость в верхней точке мертвой петли и начинает падать, никто не говорит, что это происходит по воле неба. В этом нет ничего таинственного. Парень не выдержал правила, в соответствии с которым он должен был лететь более аккуратно и не пытаться сделать угол атаки слишком большим при данном весе самолета. Вот почему он начал падать. Он согрешил, вы можете сказать, но мы не считаем это отвратительным поступком, мы не будем бросать в него камни за это. Этот инцидент говорит сам за себя и дает понять, что ему есть еще чему поучиться, летая в небе. Падая вниз, этот пилот не угрожает кулаком небу: он недоволен собой, недоволен тем, что не придерживался правил. Он не просит у неба снисхождения, не возжигает перед ним благовония, он снова поднимается в воздух и исправляет свою ошибку, делая на этот раз все правильно. Возможно, ему достаточно лишь увеличить скорость полета перед началом мертвой петли. Поэтому он может простить себе этот грех только тогда, когда он исправил ошибку. Его прощение в том и состоит, что он теперь вернул себе чувство гармонии с небом, а его мертвые петли стали удачными и красивыми. Вот что для пилота означает рай: это достижение гармонии с небом, знание его законов и следование им. Он взял другой прибор со скамьи и снова заполз в свой аэроплан. - Можно продолжать дальше столько, сколько вам угодно, - сказал он. - Тот, кто не знает законов неба, сочтет чудом то, что большой тяжелый аэроплан будто по мановению волшебной палочки отрывается от земли, не цепляясь ни за что, кроме воздуха. Но это кажется чудом только до тех пор, пока вы не узнаете больше о небе. Пилот не считает, что это чудо. Пилот самолета с двигателем не говорит: Вот так чудо!, когда видит, как безмоторный планер набирает высоту. Он знает, что планерист действительно внимательно изучил небо, и теперь претворяет в жизнь свои знания. Возможно, вы не согласитесь со мной, когда я скажу, что мы не поклоняемся небу, как чему-то сверхъестественному. Нам не кажется, что нужно воздвигать храмы или приносить ему жертвы. Мы считаем, что нам нужно только понять небо, познать его законы, влияние этих законов на нашу жизнь. Лишь так мы можем достичь лучшей гармонии с небом и найти свободу. Вот откуда берется радость, которая вынуждает все новых пилотов садиться на землю и говорить о том, что они были рядом с Богом. Он плотно привинтил провода к новому прибору и внимательно проверил их подключение. - Когда начинающий пилот делает свои первые шаги в понимании небесных законов и видит, что они работают в его руках точно так же, как в руках других пилотов, тогда полет начинает приносить ему радость, и он, возможно, ожидает возвращения в аэропорт так, как проповедники хотели бы, чтобы их прихожане ожидали прихода в церковь. Каждый день пилот изучает gb. - то новое, что-то такое, что приносит радость и свободу от привязанности к земле. Другими словами, пилот, изучающий небо, познает реальность. Он счастлив, и каждый день для него - праздник. Разве не так должны чувствовать себя прихожане? Наконец я поймал его. - Значит, ваша религия говорит, что ваши пилоты не являются ничтожными грешниками, которым вскоре придется мучиться в аду и жариться в вечном огне проклятия? Он снова улыбнулся той приводящей в ярость улыбкой, которая не давала мне даже удовольствия думать, что он ненавидит меня. - Нет конечно же, если они могут удачно выйти из мертвой петли: Он закончил работать с аэропланом и выкатил его из сарая на солнечный свет. Облаков уже почти не осталось. - Я думаю, что вы - язычники. Как вам это нравится? - спросил я со всей злостью, которая была во мне. Я надеялся, что молния тут же поразит его насмерть, чтобы доказать ему, каким неисправимым язычником он в действительности является. - Вот что я вам скажу, - ответил он. - Мне нужно проверить, как работает этот прибор. Почему бы вам не пролететь со мной немножко над полем, и тогда вы сами сможете сделать вывод о том, кто мы - язычники или сыны Божии. Я сразу понял, на что он намекает: он хочет вытолкнуть меня за борт, когда мы будем высоко над землей, или попасть воздушную яму и погибнуть вместе со мной из ненависти ко мне. - Нет, только не это! Не надо поднимать меня в небо в этом гробу. Я - вам не чета, вы это знаете. Вы - язычник и будете вечно жариться в адском пламени. Его слова прозвучали так, будто он сказал их для себя, а не для меня: так тихо, что я едва ли расслышал его. - Не буду до тех пор, пока повинуюсь законам неба, - сказал он. Он забрался в свой маленький матерчатый аэроплан и завел двигатель. - Вы уверены, что не желаете прокатиться вверх? - крикнул он. Я не удостоил его ответом, и он поднялся в воздух сам. Так слушайте же меня, вы, летающие люди, которые говорят о своем знании неба и о своих законах аэродинамики. Если вы говорите, что небо - это Бог, вы оскверняете тайну, навлекаете на себя проклятие, и молния поразит вас и все другие бедствия будут преследовать вас за ваше святотатство. Спуститесь же с неба, придите в себя и никогда больше не требуйте, чтобы мы приходили к вам в воскресенье в середине дня. Воскресенье - это день богослужения. Не забывайте об этом. Говорят, нам отведено десять секунд на то, чтобы вспомнить поутру ночные сны. Тьма, закрыты глаза, заметки на память, обрывки и тени - поймать, обнаружить - похоже, жив, - уловить - что спящий сообщил бы тому себе, который проснулся вполне. Магнитофон - я пытался - этакая маленькая штучка на батарейке рядом с подушкой - втолковать ей свой сон мгновенно, едва проснувшись. Не вышло. В течение нескольких секунд я помнил, что происходило ночью. Но понять впоследствии значение воспроизводимых с ленты звуков - увы. Какой-то странный голос, надтреснутый и глухой - он подобен скрипу некоей древней таинственной двери, словно сон есть не сон, а сама смерть. Ручка с бумагой работали несколько лучше, и когда строки, наконец, перестали нечитаемо наползать друг на друга, мне удалось узнать кое-что о путешествиях той части меня, которая никогда не спит. Бесконечность горных цепей в стране сновидений, полеты во множестве, и множество школ, и океанов, бьющихся у стен высоченных утесов, все время - странная.! k$%--. abl и урывками - редкое мгновение то ли из прошлой жизни, то ли из того, чему предстоит еще быть. Довольно скоро я заметил, что дни мои - те же самые сны, и точно так же они скрываются в глубинах забвения. Безвозвратно утерянные события прошлой среды, и даже прошедшей субботы - столкнувшись с этим, я начал вести записи дней, подобно тому, как перед этим фиксировал ночи, и довольно долго меня преследовало опасение: а вдруг я позабыл уже почти всю свою жизнь? Когда же у меня набралось несколько коробок записей, и лучшие из них - мои самые любимые рассказы - были собраны вместе, чтобы составить эту книгу, я обнаружил: забыто, в общем-то, не столь уж многое. Ибо что бы ни случалось - тяжелые времена или времена радостные, какие бы фантазии ни приходили мне на ум в полете - я записывал все, заполняя рассказами и заметками страницы летного журнала. Их набралось несколько сотен - этих страниц. Купив первую в своей жизни пишущую машинку, я пообещал самому себе: никогда не писать о том, до чего мне нет дела. Ни о чем, что не изменило бы каким-то образом мою жизнь. Приятно - мне почти полностью удалось это обещание исполнить. Однако есть на этих страничках места, написанные не слишком хорошо. Мне приходится зашвыривать ручку куда-нибудь подальше, иначе нет никакой возможности удержаться и не переписать наново "С чайками что-то не то" и "Я никогда не слышал, как звучит ветер" - первые из моих рассказов, которые удалось продать журналам. Ранние рассказы включены в эту книгу потому, что даже сквозь неловкость стиля начинающего неизбежно проглядывает то, что происходило с ним, и его мысли для кого-то могут стать моментами обучения и, возможно, лучиком улыбки для того, кому плохо. В начале того года, в который мой "Форд" ко мне вернулся, я написал послание к самому себе - поперек календаря, там, где Ричард Бах из отдаленного будущего смог бы на него наткнуться: Вот он, этот день - ты дожил до него. Каком образом? Сейчас кажется, что для этого должно случиться чудо. Издали "Чайку Джонатана"? Фильмы? Совершенно неожиданные новые проекты? С каждым днем все идет лучше и лучше, счастливее и счастливее? А что ты думаешь о моих нынешних страхах? Р. Б. 22 марта 1968 г. Возможно, еще не слишком поздно, возникнув из тумана, ответить на его вопросы. Ты выжил потому, что принял решение не сдаваться - тогда, когда битва отнюдь не доставляла тебе удовольствия: Это и было единственным необходимым чудом. Да, "Джонатан" в конце концов издан. Фильм и другие идеи, о которых ты даже не задумывался - все это только-только начинается. Так что, будь добр, не трать время на волнения и страхи. Ангелы - они всегда говорят что-нибудь в этом роде: не дрейфь, и стенания тоже ни к чему, все будет о'кей. Я-тогдашний, вероятно, глянул бы хмуро на меня-нынешнего и сказал: - Хорошо тебе говорить, а я со вторника не ел ничего! А может быть и нет. Ведь он был оптимистом и веру никогда не терял. До самого конца. Если бы я предложил ему здесь вот заменить слово, там - абзац, это - выбросить, а то - добавить, он сказал бы: - Ты заблудился, парень, катись-ка ты обратно в свое будущее, мне и без тебя прекрасно известно, как сформулировать то, что я намерен сказать. Старая формула: профессиональный писатель - тот любитель, который не бросил в самом начале. Каким-то образом, возможно потому, что не мог долго заниматься ни одной другой работой, неуклюжий дилетант превратился в небросившего любителя, которым и остается по сей день. Я ведь никогда не воспринимал себя как Писателя с большой буквы - того, кто живет исключительно ради воплощенных в чернильных строках слов из тайников его замысловатой души. В самом деле, я могу писать только в тех случаях, когда является некая идея - накал мысли на грани ярости - хватает меня за горло и, не обращая внимания на мои стенания и вопли, загоняет за пишущую машинку. Она тащит меня волоком, я упираюсь что есть силы - каждый дюйм /. + на пути к письменному столу сплошь изрыт следами моих пяток, а стены испещрены глубокими траншеями от ногтей. На то, чтобы окончить некоторые из этих рассказов, ушла куча времени. Например, "Письмо богобоязненного" я писал три года. Снова и снова я возвращался к этой вещи. Я знал: это очень существенно, это должно быть сказано. Снова и снова - за машинку, но в итоге лишь вырастала гора измятых листов бумаги, засыпавших комнату. Совсем как у писателей, которых показывают в кино. Со скрежетом зубов и совершеннейшей путаницей в мозгу, я бросался навзничь на кровать и, обвившись вокруг подушки, пытался сражаться с помощью ручки и чистой тетрадки - иногда, в особо тяжелых случаях, эта уловка срабатывает. Однако идея религии полета ложилась на бумагу карандашными строками цвета свинца, тяжелостью своей десятикратно превосходившими свинец, и я ничего не мог с этим поделать, но лишь громко ругался, рвал все, как будто напыщенную убогую писанину можно так вот просто уничтожить - выдрать из тетрадки, порвать на кусочки и разбросать по комнате. Но однажды это случилось. Парни на мыловаренной фабрике заставили тему работать - без невесть откуда взявшейся команды чана номер три рассказ так и остался бы сморщенным мячом на пустом бейсбольном поле. Довольно много времени ушло на то, чтобы понять: самое сложное в писательстве - сидя перед пишущей машинкой и как можно меньше думая, позволить теме самостоятельно себя развить. Раз за разом происходит сбой, и в конце концов начинающий писатель усваивает - стоит только начать копаться в идее и медленнее стучать по клавишам, как тут же результат становится все хуже и хуже. Мне вспоминается "Затерянный в аэропорту имени Кеннеди". Первоначально эта вещь задумывалась как книга, но в итоге оказалась небольшим рассказом, и именно в ходе работы над ним я оказался ближе всего к грани умопомешательства. Как и в случае с "Письмом", слова то и дело соскальзывали куда-то в незримую сферу смертельно унылой тоски - цифры, числа, статистические выкладки то и дело вползали в строки. Почти целый год - дни и недели - в чудовищном замкнутом круге гигантского аэропорта - созерцая все происходящее - целые сумки исследований воздушной кукурузы - корзины заметок о сахарной вате - на бумаге все это превращалось в серую безвкусную мякину. Наконец я решил: мне нет дела ни до того, что требуется издателю, ни до того, чего, собственно, хочу я сам, просто сделаюсь наивным и глупым, все позабуду и стану писать. И только тогда рассказ открыл глаза и закрутился. Книга была отвержена, едва лишь издатель увидел, как она галопирует поперек игрового поля без малейшего намека на майку с номером сзади. Но в "AIR PROGRESS" вещь взяли сразу - как она была - нечто странное - не книга, не рассказ, не очерк. И мне неясно - победил я тогда или потерпел поражение. Любой, кто поверяет журнальным страницам тайны своей любви и свои страхи, и озарения, навсегда прощается с личными секретами разума - он отдает их миру. Когда я писал "Сколь их компания приятна", одна из сторон этого прощания выглядела простой и очевидной: чтобы узнать писателя, необходимо не познакомиться с ним лично, а прочесть то, что он написал. Рассказ возник сам собой в результате внезапного открытия: некоторые из моих самых близких друзей - люди, с которыми я никогда не буду лично знаком. На то, чтобы понять другую сторону прощания с секретами, мне понадобилось несколько лет. Что вы можете сказать читателю, который подходит к вам в аэропорту, зная о вас больше, чем о своем родном брате? Мне с трудом верилось, что я доверяю свою внутреннюю жизнь не одинокой пишущей машинке, и даже не листу бумаги, но живым людям, и время от времени они будут появляться и говорить: - Привет! А это не так уж приятно для того, кому нравятся вещи, далекие от +n$a*. ) суеты - небо и алюминий, и места, где по ночам стоит тишина. - Эй, привет! - эти слова могут испугать, если вдруг слышишь их в месте, которое всегда считал укромным и уединенным. И благожелательность, с которой они произнесены, не имеет при этом никакого значения. Сейчас я рад, что было уже слишком поздно звонить Невилу Шюту, или Антуану де Сент-Экзюпери, или Берту Стайлсу, когда я понял, что люблю тех людей, которыми они были. Потому что я мог только лишь испугать их своими восхищенными похвалами, заставить возвести стены "я-рад-что-книга-вам- понравилась", отгородившись ими от моего вторжения. И теперь я знаю их гораздо лучше, поскольку никогда не разговаривал с ними и ни разу никого из них не встречал в книжных магазинах на плановых мероприятиях, где раздают автографы. Я не знал этого, когда был написан рассказ "Сколь их компания приятна", но все равно получилось не так уж плохо: В конце концов, приятно, когда новые истины соответствуют старым без натяжек и допущений. Подавляющее большинство вошедших в данный сборник рассказов было напечатано в специальных журналах. Несколько тысяч человек, возможно, прочитали их и выбросили или сдали бойскаутам на макулатуру. В том мире, где пишутся журналы, все так мимолетно. Жизнь, по продолжительности равная жизни майской бабочки, и смерть - это если тебя не печатают вовсе. Вот они - лучшие из моих бумажных детей. Я спас их, извлек из-под многотонных гор мусора, не дал погибнуть в огне и дыму, они снова живы, они бросаются со стен замка, твердо веря в то, что полет - это радость. Перечитывая их сегодня, я слышу свой собственный голос, он гулко отдается в пустой комнате: - Замечательный рассказ, Ричард! Именно это я называю красивой литературой! Они смешат меня, а кое-где - заставляют плакать, и за это - нравятся мне. Возможно, какие-то из моих детей могли бы быть вашими. И, кто знает, может быть, им удалось бы взять вас за руку и помочь вам прикоснуться к той части вашего дома, которая есть небо.