ны. Сказанное -- слабовато: отчетливо ощущается недостаток аргументов. Сейчас речь скажу я. Вот она. Пункт первый, касающийся Вашей отваги... Что тут долго говорить? Вы отважны, как черт. Совершенно низачем, когда ничто не заставляло Вас вылезать из могилы и торчать около нее, Вы вылезли из могилы и торчали около нее. Я скажу так: это -- бесстрашие. Пункт второй, касающийся Вашей глупости. Тут говорить можно и нужно долго, ибо глупость Ваша безгранична и необъятна, как Вселенная. Мы долго обсуждали это в могиле. Позвольте мне обосновать вывод, последовательно ссылаясь на наблюдения, сделанные присутствующими... Бон Жуан отметил, что Вы способны только констатировать и начисто лишены возможности предполагать что бы то ни было. У Вас совершенно отсутствует творческая интуиция и представление о возможных мирах. Вы имеете какие-то сведения исключительно о том, что есть, и не видите дальше собственного носа. В беседе со мной Вы обнаружили не менее замечательные качества. Вы совершенно не цените уникальности, -- в частности, моей, -- видите все лишь таким, каково оно на самом деле, плюете на воображение -- особенно народное! -- и демонстрируете полное отсутствие фантазии. Белое Безмозглое охарактеризовало Вас как человека, абсолютно не понимающего асимметричного дуализма языкового знака: Вы придаете слишком большое значение словам, но при этом вовсе не видите сущности предмета. Гном Небесный сказал, что Вы по любому поводу требуете объяснений и не можете самостоятельно развить ни одной мысли, боясь этого. Судя по отзывам Пластилина Мира, Вы цепляетесь за видимость, ничего не хотите знать о многообразии форм проявления жизни, презираете маскарад, не понимаете творческой силы противоречия и требуете, чтобы каждый отвечал за свои слова. Со слов Гуллипута, Вам больше всего на свете дороги Ваши предубеждения -- Вы чуть ли не рыдаете, когда лишаетесь их. Если Вы не понимаете чего-то. Вы объявляете это несуществующим. Вы состоите из одних стереотипов -- в частности, в Вас силен стереотип восприятия пространства как исключительно трехмерного. Дитя-без-Глаза (оно же -- Старик-без-Глаза) отметило в Вас и стереотип восприятия времени: Вы имеете наглость судить о времени других на основании Ваших представлений о своем времени. Кроме того, Вы очень высоко цените собственную жизнь и готовы пожертвовать чьей угодно ради сохранения своей. Вы не любите умирать, в то время как совершенно очевидно, что чем чаще человек умирает, тем интенсивнее он развивается и тем быстрее движется вперед. Отказ от прошлой жизни всегда продуктивен. Что касается Всадника-с-Двумя-Головами, то, один раз взглянув на Вас, он только плюнул и махнул рукой. Но самое выдающееся -- то, что отмечают все! -- это Ваша умопомрачительная серьезность: именно благодаря ей Вы до сих пор не поняли, где Вы находитесь, хотя на Вашем месте это уже давно понял бы любой. Это и Ежу понятно. Эй, ╗ж! -- Из кустов, поломанных стихиями, немедленно вышел легендарный ╗ж. -- Тебе понятно? -- спросил Ой ли-Лукой ли. ╗ж кивнул и исчез в кустах. -- Вот видишь! -- с укоризной произнес Ой ли-Лукой ли и закончил: -- Я думаю, что привел убийственно сильные аргументы в пользу твоей, герой, отваги и особенно глупости и убедил тебя, герой, в том, что именно ты, герой, должен поцеловать Спящую Уродину и вписать одну из самых ярких страниц в нашу историю... Что тут началось! Аплодисменты не смолкали часов шесть-семь, и это, естественно, притупило у Петропавла остроту восприятия речи Ой ли-Лукой ли, а также негодование по ее поводу. Когда аплодисменты стихли, Петропавлу было уже нечего сказать: запал пропал. Единственное, на что его хватило, -- это выяснить частности: -- По-Вашему, поцеловать Спящую Уродину -- награда или наказание? -- Награда! -- мажорно грянул хор. -- А зачем нужно, чтобы она просыпалась? -- ободрился он. Все стройно пожали плечами. -- Но, проснувшись, она может и... ну, беспорядков наделать! В ответ согласно закивали головами. -- Для чего же тогда ее будить? -- это был главный вопрос Петропавла. Стройный хор голосов с готовностью ответил: -- Есть такое слово -- "надо"! -- А как, -- осторожно поинтересовался Петропавел, -- мыслятся мои действия дальше... после того, как я, допустим, ее поцелую? Общество пришло в замешательство. -- Дальше?.. -- взял на себя инициативу Гном Небесный. -- Что же дальше... поцелуете, разбудите -- и все, насчет остального ничего не известно. -- Да как же, -- бросился Петропавел в атаку, -- можно предлагать совершить действие, последствия которого неизвестны? А если эта Уродина, проснувшись, нас всех тут пережрет!.. -- Пусть попробует! Я сам ее зарежу и сожру, -- охотно пообещало Дитя-без-Глаза, а Белое Безмозглое печально констатировало: -- Ну, пережрет -- так пережрет. Будем дальше жить -- пережранными. Петропавел собрался с духом и сделал заявление: -- Никакой Спящей Уродины я целовать не стану. Общество посовещалось. Вперед выступил Ой ли-Лукой ли: -- Или целуй и буди Спящую Уродину, или катись отсюда! -- Я выбираю второе! -- обрадовался Петропавел. -- Тебе никто не предлагал выбирать. -- Ой ли-Лукой ли хмыкнул. -- Второе предложение сделано для того, чтобы деликатнее сформулировать первое. Мы же все-таки не хамы и понимаем, что минимальное число возможностей -- две, а не одна. -- Так Вы издеваетесь! -- понял Петропавел. -- Да ничуть! -- хором ответили ему, а Гном небесный продолжил за всех: -- Дело в том, что первое предложение не существует без второго, равно как и второе -- без первого. -- Значит, предложение здесь одно, а не два? -- Думай как знаешь, а Спящую Уродину целовать все равно придется. Иначе нельзя. Обреченность в голосе Гнома Небесного насторожила Петропавла. -- Почему же придется? -- спросил он с некоторым испугом. -- Потому что иначе тебе суждено навеки остаться тут, -- и Гном Небесный тяжело вздохнул. -- Вы убьете меня... насмерть? -- с ужасом спросил Петропавел. Гном Небесный слабо улыбнулся: -- Ты неисправим! У нас никого не убивают насмерть. А кроме того, тебе ведь уже сказали, твоя паршивая жизнь никому тут особенно не нужна: и своя-то никому не дорога!.. Просто Спящая Уродина загораживает тебе путь домой: вот и необходимо, чтобы она пробудилась и освободила дорогу. -- Но я не проходил мимо Спящей Уродины по пути сюда! -- в голосе Петропавла оставалась маленькая надежда. -- Путь сюда -- это у нас не то же самое, что путь обратно: тут вообще не бывает путей обратно. Петропавел стиснул зубы от невозможности жить и мыслить по-старому. И, сдавая позиции, он уже по-другому, жалобно и тихо, спросил: -- А большая она -- эта Уродина? -- Не то слово! -- отвечал ему хор. -- Она немыслимой величины, неописуемой! Ее и вообще-то видно только с расстояния километров в... несколько, а по мере приближения взгляд уже не охватывает ее целиком. -- И что же, -- ужаснулся Петропавел, -- ее в какое-то определенное место целовать надо? В... уста? -- с трудом произнес он. -- Да нет, -- пощадили его, -- целовать все равно куда: куда придется -- туда и целуй. Даже если с этих нескольких километров ты выберешь себе точку, к которой будешь двигаться, то в пути ты эту точку потеряешь: на ней не удастся постоянно удерживать внимание. Если ты, конечно, не маньяк... Так что -- целуй как получится. -- Ну, разве что... -- частично согласился Петропавел. -- Может, только чмокнуть с размаху -- и дело с концом... Где она лежит, эта ваша Спящая Уродина? Где-нибудь поблизости? -- О, путь к ней долог и труден! -- отозвался теперь уже один Гном Небесный. -- Этот путь хорошо знает только Слономоська. Но и к Слономоське путь долог и труден. -- А кто такая Слономоська? -- захотел узнать Петропавел. -- Не кто такая, а кто такой, потому что Слономоська -- это мужчина. Он представляет собой помесь Слона и Моськи, если тебе это что-нибудь говорит. -- Гном Небесный вздохнул. -- В пути к нему можно и погибнуть -- одна Дама-с-Каменьями чего стоит! -- Редкий характер! -- вмешался Бон Жуан. -- Огонь!.. Петропавел заскучал. -- И что же, мне одному придется идти? -- с тоской спросил он. -- А чего тут идти? -- Пластилин Мира -- младенец с честным лицом был в своем амплуа. -- Пять минут -- и ты на месте! Петропавел демонстративно отвернулся от него обратился к Гному: -- Значит, иначе никак? Тот развел руками. -- Ну, ладно. -- Петропавел решил проявить стойкость духа и беспечно спросил: -- В какую мне сторону идти? -- Да в любую, -- беспечно же ответили ему. -- Тогда -- привет! -- и он двинулся куда попало. -- Постойте! -- окликнули его голосом Белого Безмозглого. Он обернулся. -- Я хотело бы освободить Вас от одной трудности. Скажите, сколько будет дважды два четыре? Все заинтересованно смотрели на Петропавла. -- Дважды два... четыре? -- замялся тот. -- Дважды два... это четыре и будет. -- Так-то и Ежу понятно! -- воскликнул Ой ли-Лукой ли и предложил: -- Позвать Ежа? Петропавел помотал головой: смышленого Ежа он уже однажды видел. -- Этот вопрос не имеет смысла, -- сказал он. -- Еще как имеет! -- возразило Белое Безмозглое. -- И ответ на него есть -- даже несколько ответов! Например, такой... -- Белое Безмозглое опасно зевнуло, но все обошлось, -- дважды два четыре -- будет зеленая дудочка! -- Или колбасная палочка! -- из могилы выпорхнул и, часто-часто махая маленькими сильными руками, устремился куда-то крохотный человечек. -- Или колбасная палочка, помните это! -- согласилось Белое Безмозглое, а все, провожая улетавшего человечка взглядами, заволновались: "Летучий Нидерландец!.. Мы же забыли его там с Шармен! Бедняга!" -- По-видимому, они любили Летучего Нидерландца. Над могилой появилась голова Шармен. Петропавел сорвался с места и пулей помчался вслед за летящим невысоко над землей Летучим Нидерландцем, чье общество все-таки устраивало его больше, чем общество Шармен. В голове его под управлением колбасной палочки звучала зеленая дудочка -- и что делать с ними, Петропавел не знал. А под аккомпанемент этой зеленой дудочки понеслась за ним странная песня, начатая Ой ли-Лукой ли и подхваченная всеми: Спасибо нашей родине за Спящую Уродину!.. Лирическое преступление Меня всегда ужасно занимало то место в "Золотом ключике", где Буратино протыкает носом нарисованный очаг. Будь я на месте Алексея Толстого -- чего, конечно же, быть не может, а все-таки! -- я бы уж побольше, чем он, накрутил вокруг этого нарисованного очага. Я бы населил открывшуюся за ним страну такими героями, о которых никто никогда не слышал, я бы поместил их в такую реальность, которая даже отдаленно не напоминает нашу!.. Есть такая новелла -- не помню, кто ее написал, может быть и я, -- про Художника, нарисовавшего весь мир. Вот эта новелла. "Художник долго смотрел на яблоко и нарисовал его. Вместо одного яблока стало два. Художник перевел глаза на часы и нарисовал их. Вместо одних часов стало двое. Когда Художник нарисовал все, что было в доме, он вышел на улицу. Там он нарисовал улицу -- и вместо одной улицы стало две. Художник прожил долгую жизнь и успел нарисовать все, что было в мире. Так вместо одного мира стало два. Люди не знали, что делать с этим вторым миром, и назвали его Искусство". Второй мир. Искусство... Мир, существующий бок о бок с нашим, соприкасающийся с нашим, порожденный им. Яблоко от яблони, говорят, далеко не падает. Верно ли, что так? Наше яблоко далеко укатилось: в такие пределы, где его не узнают уже и гадают -- яблоко? мандарин? арбуз? дыня?.. И вроде бы, все знакомо, а незнакомо. И вроде бы, те же улицы, те же дома, да не те. И вроде бы, те же люди -- такие же, как мы с вами, ан -- нет. Что мы знаем о них? Да выходит, совсем мало. Настолько мало, что у каждого есть возможность представить их себе по-своему -- и не ошибиться... или ошибиться -- кто тут судья! И никогда не знать: ошиблись мы или нет, и никогда не узнать этого. Что же -- автор? Автор, вечно скрытный и лукавый, искоса поглядывает на нас: всяко, мол, бывает -- и так бывает, и эдак бывает. А бывает, что бывает сразу и так и эдак или не так и не эдак. Вот и пойми его поди!.. Да знает ли он сам-то, о чем пишет? Если же не знает -- зачем пишет? А мы зачем -- читаем?.. Может быть, неважно это: знает, не знает?! Одного не знает -- другое знает: большее. Что же большее, чем жизнь? Другие жизни! Те, о которых мы и представления не имеем -- вообще не подозреваем, что они есть. А они есть, эти возможные жизни, возможные миры. Они причудливы, они непонятны. Иногда нам кажется, что в них все так же, как у нас, иногда кажется, что не так. Но "не так" -- всегда, что бы нам ни казалось. Об этом знал Александр Грин, придумавший странный мир и населивший его странными людьми. Зурбаган, Лисс... Ассоль, Грей... Нет таких городов и имен таких нет. Но что проку, если есть на карте города, описанные иным каким-нибудь писателем, и имена его героев мы встречаем на каждом шагу? Да никакого проку нет от этого, потому что все равно и города, и имена -- другие! И упаси вас бог задержаться в таком вот книжном городе дольше, чем позволил автор... С вами начнет твориться такое, чего никогда не могло бы твориться в реальном городе с тем же названием. Город запутает, обманет, одурманит вас, бросит на произвол судьбы и даже не вспомнит о том, что вы ходили по этим мостовым и глядели на эти здания. И жители города не смогут понять вас, станут глядеть странно и пройдут мимо, пожав плечами: "Да кто это? Разве мы были когда-нибудь знакомы?" ...В этом городе прекрасных миражей, где действительность не знает, что ей делать, было столько уже разных виражей на мостах и мостовых заледенелых! Появлялось божество из-за угла, и два призрака владели нищей нишей, и судьба моя меня подстерегла львиной мордой, неожиданно возникшей... Это было -- я не помню, на каких длинных улицах без всякого названья и в каких-то переулочках глухих, где встречались вы не с нами, мы не с вами, где к утру уже от жизни кочевой и от жизни вообще -- такая жалость! -- вдруг совсем не оставалось ничего, сновиденья -- и того не оставалось! Неважно, кто из нас написал это,-- важно другое: вы навсегда чужой в этом городе, и если даже будет вам предложено участвовать в чем-то, знайте: вас вовлекают в авантюру, сущности которой вы никогда не поймете, как не узнаете никогда, чем заняты одни герои, пока автор описывает других. Нет более опасного заблуждения, чем уподобление книжной действительности -- действительности реальной. Хитрые реалисты придумали массу способов, чтобы заставить нас принять одну за другую, сбить с толку правдоподобием. В конце концов огромными тиражами начали выходить очень правдоподобные книги, искусно имитирующие ситуации, в которых бываем мы с вами. Мы хохочем или заливаемся слезами, но вот что странно: эстетической эмоции мы при этом можем и не испытывать. Да, нам смешны герои, да, нам жаль их, но и то и другое переживание может совсем не отличаться от переживаний по поводу невзгод нашего соседа по лестничной площадке. А эстетическая эмоция -- тоньше: в ней, например, к переживанию добавляется еще и сожаление или радость по поводу того, что так -- не бывает. Эстетическая эмоция, по меньшей мере, двупланова, а по большей мере... И если вынуть из эстетической эмоции представление о том, чего не бывает, -- если вынуть из нее, другими словами, представление об условности, то зачем брать в руки книгу? Можно просто выйти на улицу и посмотреть вокруг: смеха и слез будет предостаточно. Но вот возвышающего нас смеха и возвышающих нас слез... А взять да описать несколько часов нашей жизни, следуя только правде, ни на шаг не отступая в сторону,-- не будет ли это немножко скучновато? Ведь когда мы начинаем пересказывать какой-нибудь случай, мы волей-неволей украшаем его несуществующими подробностями -- и потом не помним, что из рассказанного нами было на самом деле. Можем ли мы вообще рассказать о чем-нибудь так, как это и было на самом деле? Психологи утверждают, что -- нет. И, осудив Бояна вещего ("аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мысию по древу, серым волком по земли, шизым орлом под облакы"), не так же ли точно -- "по замышлению Боянови"! -- поступил и сам автор "Слова о полку Игореве", изукрасив повествование множеством причудливых и в конце концов условных деталей? Глава 8. Лото на лету Как ни странно, бегущему Петропавлу удалось догнать Летучего Нидерландца без особого напряжения: летел тот с такой же скоростью, с какой люди обычно ходят, и, кстати сказать, на очень небольшой высоте, а именно на высоте роста Петропавла. Оценив эти достоинства полета Летучего Нидерландца не слишком положительно, Петропавел разрешил себе задать вопрос вслух: -- Простите, если Вы летаете на такой высоте и с такой скоростью, зачем Вы вообще летаете? Летучий Нидерландец остановился, некоторое время повисел без движения, неторопливо рассмотрел Петропавла и неточно процитировал: -- Рожденный ползать -- понять не может. Эта цитата, хоть и неточная, обидела Петропавла. Он замкнулся и долго брел молча. Летучий Нидерландец, насупившись, летел рядом. Петропавел ускорил шаг, а Летучий Нидерландец -- полет, Петропавел замедлил шаг. Летучий Нидерландец -- полет. -- Перестаньте меня преследовать,-- строго сказал Петропавел. -- К сожалению, мы движемся в одном направлении, и, к еще большему сожалению, нам одновременно приходят одни и те же мысли,-- запальчиво возразил Летучий Нидерландец.-- Я не приглашал Вас в спутники. Это Вы догнали меня и навязали мне неприятный разговор. -- Я рассчитывал, что он будет приятным,-- не солгал Петропавел. -- Приятные разговоры с таких хамских вопросов не начинаются,-- поделился опытом Летучий Нидерландец.-- Хамить тоже надо уметь.-- Тут он подумал и привел пример: -- Воще Бессмертный -- вот кто умеет хамить! Впрочем, Вы сами услышите... Он недалеко живет -- в ХАМСКОЙ ОБИТЕЛИ. -- В ХАМСКОЙ ОБИТЕЛИ? Простите, кто бессмертный? -- Воще Бессмертный, что значит -- кто? -- не понял Летучий Нидерландец. -- Он -- Кощей? -- Он -- мой друг,-- противопоставил понятия Летучий Нидерландец. -- Одно другому не мешает,-- предположил Петропавел. -- Мешает! -- Летучий Нидерландец отвернул от Петропавла голову и полетел так. Спустя некоторое время он проворчал: -- Хочу -- и летаю, стар уже -- отчеты давать! -- Извините, я не думал Вас обидеть...-- Петропавел наконец понял, что задел Летучего Нидерландца. -- А знаете ли Вы,-- охотно заорал тот,-- что это такое -- когда душа в небо просится? -- Догадываюсь... -- А догадываешься -- так лети рядом со мной! -- приказал Летучий Нидерландец, по-родственному перейдя на "ты". Петропавел усмехнулся, подумав о Ньютоне. -- Чего ты ждешь? -- торопил Летучий Нидерландец.-- Лети давай! -- Я не знаю, как... как начать... -- Так и начни: упади вперед и маши руками, только сильней, а то разобьешься. Ну?.. Запустить тебя? -- И тут Летучий Нидерландец отвесил Петропавлу такого подзатыльника, что тот действительно упал вперед. В эту же самую секунду Летучий Нидерландец крикнул ему в ухо: -- Руками маши, чтоб тебя!.. ...Ощущение полета было ни с чем не сравнимым. Петропавел летел на высоте сантиметров тридцати от поверхности земли: луговые травы тихонько хлестали его по лицу. Несмотря на то, что ему приходилось затрачивать на полет колоссальные усилия, он испытывал настоящее блаженство. Движение было неровным и плохо координированным. Летучий Нидерландец -- почему-то то с одного, то с другого бока -- командовал, как физрук: -- Спокойнее, спокойнее: вдох -- вы-ы-ыдох, вдох -- вы-ы-ыдох! Когда руки совсем онемели, Петропавел мешком упал в траву и выразил свое теперешнее мироощущение сложно: он завыл, как зверь, и заплакал, как дитя. Растрогался и Летучий Нидерландец, уронив поблизости от Петропавла одну светлую слезу и хрипло сказав: -- Неплохо. Поначалу даже я ниже летал. "Хороший он все-таки мужик!" -- подумал Петропавел и хотел произнести это вслух, но не успел: его ослабленный организм нахально потребовал сна. А выполнив требование организма, Петропавел уже не увидел над собой Летучего Нидерландца. Он испугался: не исчезла ли вместе с Летучим Нидерландцем и способность летать? Чтобы проверить это, он вскочил с належанного места и упал вперед, сильно-сильно замахав руками... Полет -- продолжался! Конечно, это был не в полном смысле слова полет: если бы Петропавел просто шел на своих двоих, он и то передвигался бы быстрее. Но не в скорости было дело и даже не в высоте... ощущение полета вот что составляло смысл мучительного этого перемещения. "Я орел!" -- гордо подумал Петропавел, но тут со всего размаху неожиданно врезался в дверь не замеченного им дома. От удара головой дверь не открылась, зато все строение значительно подалось вперед. Петропавел, конечно же, не мог заметить этого: он без чувств лежал у порога. Однако обитательница дома, кажется, заметила; она распахнула дверь, которая открывалась наружу, и возмущенно воскликнула: -- Милостивый государь, чайник бы свой пожалели! Петропавел очнулся, но, увидев хозяйку, чуть было снова не лишился чувств. Она состояла двух четко отграниченных друг от друга половин левой и правой, причем, по всей вероятности, половины эти принадлежали раньше разным людям. Левая сторона была несомненно заимствована у красавицы: золотые кудряшки, трогательный серый глазок с длинными пушистыми ресницами, половинка изящного носика и пунцовых губок безупречного рисунка, половина подбородка с половинкой ямочки, половинка точеной шеи, обольстительное плечико, прекрасные линии руки, талии, бедра, стройная ножка -- во все это можно было бы без памяти влюбиться, если бы не правая сторона. Всклокоченные белобрысые патлы нависали над косеньким глазом, дальше следовали половина приплюснутого и, видимо, перебитого носа, уголок толстых брюзгливых губ, шея в складках, свисавших с подбородка, могучее мужское плечо... ну, и так далее, до земли. Вертикальный шов на ее платье соединял кружевной сарафанчик с грубошерстным салопом, левая ножка была обута в серебряную туфельку, правая нога -- в черный резиновый ботик. Обувь обнаруживала отчетливое несоответствие размеров... Увидев Петропавла, хозяйка тоже сильно удивилась и тотчас принесла странные извинения: -- Простите великодушно: я думала, это Тупой Рыцарь, от которого я уже припухла! Все это -- и дикое несоответствие частей, и странный лексический контраст, не говоря уже о голосе, невероятным образом совмещавшем в себе разные регистры,-- настолько ошарашило Петропавла, что тот не только не извинился, но и не поздоровался. -- Смежная Королева,-- очаровательно противно улыбнулась хозяйка и, опять не дождавшись ответа, предложила: -- Входите, пожалуйста, или гребите отсюда тогда уж! Петропавел не смог выбрать ничего из предложенного и остался сидеть на земле. -- Вы лишились рассудка или просто прилично долбанулись? А может, вы датый? -- осведомилась Смежная Королева. Потрогав голову, Петропавел встал и поклонился: это было все, на что он оказался способен. Смежная Королева по-разному пожала двумя плечами и вернулась в дом. Петропавел, как завороженный, последовал за ней. Стоило ему только закрыть за собой дверь, как он ощутил легкий толчок, словно дом отделился от земли. Так оно и было: в единственной, правда, довольно обширной комнате начался сильный сквозняк, поскольку вдоль всех четырех стен было вырублено немыслимое количество дверных проемов при полном отсутствии дверей -- кроме той, через которую они вошли. Создавалось впечатление, что ты в беседке, открытой всем ветрам. "Как бы не выпасть отсюда!" -- озаботился Петропавел, не зная, куда бы приткнуться понадежнее. Однако из мебели в комнате был только огромный, красного дерева трон: он стоял посередине. На него села Смежная Королева, повесив себе на грудь простенькую, но любовно сделанную табличку с надписью "Смежная Королева" и пояснив: "Это моя фенечка". Петропавел кивнул. -- Могу я предложить Вам лечь на пол? -- любезно спросила она и добавила: -- А то дрейфить будете. Вы ведь стремщик, наверное? Дом сильно накренился -- и Петропавел нехотя лег на пол. -- А Вы всегда так -- автостопом? -- Смежная Королева подождала ответа сколько смогла, потом рассердилась: -- Я не постигаю, что Вы за пассажир! Колитесь наконец -- или Вы язык проглотили?! Петропавел помотал головой и спросил невпопад: -- Почему Вы все время сквернословите? -- Сквернословлю? -- удивилась она.-- Во-первых, жаргон -- не сквернословие. А во-вторых, то, что сегодня считается жаргонным словечком... или даже нецензурным, завтра может стать салонным выражением. -- Мне к Слономоське надо -- мы куда летим? -- буркнул Петропавел. -- Ну вот, сразу с расспросами наезжает!..-- разочаровалась Смежная Королева.-- Мне, в сущности, до фени, куда мы летим. Все равно сейчас Вам едва ли удастся сойти. Петропавел вздохнул и, глядя на дверные проемы, поинтересовался: -- Что это у Вас тут все так распахнуто? -- Видите ли, это смежная комната -- я сама балдею! -- Смежная -- с чем? -- Не Ваше собачье дело, с Вашего позволения.-- Она отвратительно мило подмигнула и снизошла: -- Смежная -- со всем миром! С первого раза весьма затруднительно врубиться, но это кайф! -- Смежная Королева подозрительно прищурила левый глаз: -- Вы, может быть, вообще не любите идею смежности? Или просто пока не въехали? -- Не въехал,-- блеснул Петропавел.-- Смежности, простите, чего -- чему? -- Смежности, позвольте, всего -- всему! Это в высшей степени соблазнительная идея -- смежность, я от нее тащусь по всей длине! Стилистические перепады в речи дамы, богатейшая мимика и пластика двух, казалось, не связанных Друг с другом сторон не давали возможности сосредоточиться. -- Весь прикол в том,-- продолжала Смежная Королева,-- что сама я -- олицетворение смежности. Я есть переход от сущего к должному... Или наоборот. У Тупого Рыцаря, это мой кавалер, просто шифер ползет при виде меня. Я иногда такие корки мочу!.. А между тем, даже задумав намеренно исчерпать меня всю, он меня всю не исчерпает. И Вы не исчерпаете,-- предупредила она.-- Слабо Вам... шнурок! -- Но я не собираюсь исчерпывать Вас всю! -- Это офигительно огорчительно...-- непоследовательно заметила собеседница.-- А вот... чем я, по-Вашему, владею как Смежная Королева? Петропавел испугался ответственности и промолчал, а дама заключила: -- В общем-то. Вы чмошник. Вас даже жалко. Петропавел не знал, что такое чмошник, но сердито сказал: -- Ну, это уж ни в какие ворота!.. -- Обиделись? Отпа-а-ад! Я же не хотела обидеть Вас этим! -- Интересно, что этим еще можно было сделать? Не польстить же мне! -- Ну Вы замочили -- польстить! Просто -- констатировать факт. Вы ведь не будете возбухать, если я позволю себе сказать, что Вы брюнет? -- Не буду, конечно, -- Петропавел галантно поклонился. -- Особенно если учесть, что я блондин. -- Ой, блонд!.. Голдовый! -- Смежная Королева прижала руки к груди.-- Но это все неважно. Смежность -- вот что действительно важно. Нет ничего более клевого в мире, чем смежность. Но Вы, как Тупой Рыцарь: ему тоже не катит, когда я высказываюсь о смежности.-- Она заскучала и короткопалой правой рукой потрогала симпатичный золотой локон за левым ушком.-- Вы вот не понимаете, чем я владею. А я ничем не владею! Класс? Мне это в лом -- владеть. Я отличаюсь от Королевы Англии тем, что у меня нету Англии! -- и она тошнотворно заразительно рассмеялась. -- Почему же тогда Вы вообще считаетесь королевой? -- Вы, почтеннейший, уже достали меня своим занудством!.. Весь балдеж именно в том, чтобы пребывать на границе, когда в поле твоего зрения -- сразу обе стороны: два государства, две идеи, а образ, который при этом создается в воображении,-- один! -- это образ границы.-- Должно быть, не увидев на лице Петропавла энтузиазма. Смежная Королева оборвала себя: -- Ладно, довольно ля-ля! Не соблаговолите ли Вы составить мне партию в лото? Петропавлу пришлось соблаговолить. Тогда Смежная Королева, соблюдая всяческие предосторожности, сползла с трона и тоже легла на пол. Она приподняла крышку люка и вынула детское лото. Петропавлу досталась картонка, на которой были нарисованы музыкальные инструменты. Смежной Королеве -- картонка с изображением овощей и фруктов. Он уже забыл, когда в последний раз играл в эту игру,-- во всяком случае, теперь она была ему совершенно не интересна. Внезапно Смежная Королева осведомилась: -- Вас тут у меня не вырвет? У некоторых это от высоты бывает... -- Не беспокойтесь обо мне, -- пресек заботу Петропавел. -- А то возьмите целлофановый пакет. -- Она с опаской поглядела на него. -- Что-то вид у Вас -- атас полный!.. -- Ничего, играем! -- браво выступил Петропавел, и они принялись играть. -- Барабан! -- громко сказала Смежная Королева, доставая из полотняного мешочка первую карточку. -- У меня! -- обрадовался Петропавел, но, не обращая на него внимания, Смежная Королева положила барабан на свою картонку -- в квадрат с изображением арбуза. Петропавел сказал: -- Вы ошиблись. Барабан -- это не овощ. -- Без Вас скользко! -- огрызнулась Смежная Королева и достала вторую карточку: -- Флейта! -- Мое! -- мрачно заявил Петропавел. -- Перебьетесь, если Вы не возражаете,-- и Смежная Королева положила карточку с флейтой на квадрат, в котором был изображен гороховый стручок. -- У меня уже два квадрата заполнено, я выигрываю! А у Вас -- голяк. Умотная игра! -- Это нечестно,-- сказал Петропавел.-- Вы положили флейту на горох. -- Прошу прощения, но Вас это не колышет. Дать Вам в репу? -- и она тут же сильно ударила Петропавла по голове полотняным мешочком с карточками. По весу это был мешочек с дробью. Петропавел чуть не вылетел в открытое небо; он оторопело смотрел на бессовестную партнершу. -- Что Вы уставились, как баран Мюнхгаузен?.. Разрешите предложить Вам продолжить нашу увлекательную игру. -- Я не играю больше, -- отклонил предложение Петропавел. -- Это игра против правил. Смежная Королева взглянула на него обворожительно косо: -- Я могла бы попросить Вас заткнуться и не возникать?.. Виолончель! -- и удар полотняным мешочком повторился. Смежная Королева захлопала в ладоши: -- Смотрите, опять в кассу! -- Она положила карточку с виолончелью на изображение груши. У Петропавла все плыло перед глазами, и он, -- скорее, машинально -- прошептал сквозь слезы: "Моя виолончель..." -- Потрясно все сходится! -- Смежная Королева не услышала шепота.-- А у Вас опять облом. Постойте-ка... почему Вы не радуетесь за меня? Может быть, Вы завистник? Петропавел, прикрыв голову руками, с отчаянием воскликнул: -- Вы что -- чокнутая? -- Любезнейший, фильтруйте базар! Перед Вами все-таки Королева!.. -- ...которая не может отличить овощ от музыкального инструмента! Сначала разберитесь с Вашими представлениями о мире, а потом ложитесь играть! -- Он схватил с ее картонки карточку с виолончелью. -- Отвяньте, умоляю Вас! -- завизжала Смежная Королева, отнимая у него карточку, и ни с того ни с сего принялась яростно лягаться, норовя отпихнуть Петропавла к ближайшему дверному проему.-- Вам в крейзу пора! Только попробуйте поднять на меня руку или ногу! -- приговаривала она, толкая Петропавла сильной своей ступней.-- Я пользуюсь правом неприкосновенности! Петропавел поспешно соображал, сможет он лететь на такой высоте или упадет и разобьется. А Смежная Королева внезапно сникла и устало произнесла: -- Кончаем кипеж... Вы не творческий человек -- Вы нормальный упитанный середняк, который так же разбирается в смежности, как свинья в мокасинах. Мне крайне прискорбно, что Вы такое фуфло... -- Она вынула из мешочка следующую карточку: -- Здесь бубен. Нате, положите его на бубен и испытайте радость идиота, знающего, что такое бубен.-- Она вздохнула.-- Надо же так скозлиться за какие-то десять минут! Петропавел демонстративно и мстительно положил бубен на бубен. -- Надеюсь, Вы удовлетворены? -- спросила Смежная Королева.-- И что же. Вы в состоянии забалдеть от такой игры? Возьмите тогда весь мешочек и наяривайте в одиночестве. Вы какой-то совершенно завернутый... -- У каждой игры есть свои правила, -- сухо напомнил Петропавел, принимая мешочек. -- Дыня. Это наконец Ваше. Берите. -- Правила создаются по ходу игры, -- возразила Смежная Королева. -- А дыню положите себе на бестолковку. -- Хорошеньким пальчиком левой руки она постучала Петропавлу по лбу, потом отползла к трону и воссела на него. -- Я наигралась. Вы зашибенный партнер. Было мажорно до смерти. -- Не понимаю, чем Вы недовольны.-- Петропавел из последних сил держал себя в руках. -- Каждому ясно, что барабан, флейта и виолончель -- музыкальные инструменты, а груша -- фрукт. -- Юноша! -- в голосе Смежной Королевы уже звучала неизбывная скука. -- Никогда не следует держаться того, что каждому ясно. Нет никакого кайфа в том, чтобы повторять общепонятное. И интересно не то, что просекает каждый, а то, что просекаешь ты один. -- Она усмехнулась. -- Кажется, мне везет... Еще один Тупой Рыцарь. Тут со Смежной Королевой произошло нечто странное: правый глаз ее закрылся, правая рука безжизненно повисла на подлокотнике трона -- и вся правая половина уснула под мерные теперь покачивания летящего дома. Но левая половина бодрствовала -- и речь не прерывалась: она только выровнялась, лишившись элементов жаргона. -- Вы из породы тех, кто постоянно требует: "Давайте называть вещи своими именами!" При этом они уверены, что именно им дано знать подлинные имена вещей, хотя так же, как и другие, называют вещи невпопад. Но от других они отличаются тем, что всегда убеждены в своей правоте и в своем праве называть вещи так, а не иначе. Не дай бог кому-нибудь в их присутствии уподобить барабан арбузу, флейту -- гороховому стручку, а виолончель -- груше. Тут же восстановят справедливость!.. И если даже вы сыграете для них на флейте горохового стручка какую-нибудь сонату ми-минор, они с пеной у рта будут утверждать, что гороховый стручок -- не музыкальный инструмент. Такие люди всегда губили художников... -- Я не губил художников! -- с негодованием воскликнул Петропавел. -- Допускаю,-- откликнулась Смежная Королева,-- что пока Вы их действительно не губили. Все впереди. Дерзайте! Вы ведь правдоборец и за правду не пожалеете живота своего, даже не допуская мысли о том, что Ваша собственная правда -- это еще не вся правда, не правда всех людей на земле, хотя, быть может, и правда большинства. -- Меньшинство должно подчиняться большинству! Смежная Королева рассмеялась: -- О дорогой мой, не во всем, не во всем... Большинству не приходят в голову гениальные идеи, но оно охотно пользуется гениальными идеями единиц. А ведь, по существу, любая гениальная идея -- не что иное, как новая аналогия, новый тип смежности, когда два очень далеких явления вдруг оказываются рядом, в то время как о родстве их никто из живущих и не подозревал. Но вот человек указал на это родство -- и оно тотчас же стало очевидным для всех. Впрочем, может быть, и не тотчас же... -- уж как повезет! Это еще и от нас зависит: насколько легко наше воображение может перенести нас с травинки на облако. -- При чем тут травинка и облако? -- проворчал Петропавел. -- Это просто еще одна аналогия. Предположим, воображение наше привыкло двигаться так: с травинки на цветок, с цветка на кустик, с кустика на дерево, с дерева на облако. Но чье-то воображение вспорхнуло с травинки на облако -- сразу, вдруг осознав нечаянную их близость. Так вот, пока есть такие люди, пока подобные Вам еще не погубили их, я буду у них королевой -- даже несмотря на то, что здесь, на земле, у меня нет места, где бы я могла собрать их всех: я ведь не владею ничем! -- и Смежная Королева очень грустно рассмеялась, а потом добавила: -- Сейчас Ваша остановка. Хотите сделать финт ушами? При появлении в речи "финта ушами" Петропавел понял, что правая половина Смежной Королевы пробуждается. Не успев никак отнестись к этому, он действительно сделал финт ушами, поскольку дом стукнулся об землю -- и от сильного толчка Петропавел вылетел в один из дверных проемов, сопровожденный восклицанием: "Рисуйте ноги, друг мой!" Он отлетел на такое далекое расстояние, что дом Смежной Королевы исчез из поля его зрения. Глава 9. По ту сторону понимания Итак, дом Смежной Королевы исчез из поля его зрения, но в тот же миг это поле погрузилось в полную тьму, как будто кто-то огромный заслонил солнце. "Спящая Уродина проснулась сама!" -- ужаснулся Петропавел, живо представив себе страшные последствия такого пробуждения. Через некоторое время туча сфокусировалась в подобие облика -- и вот уже перед Петропавлом вверх ногами предстало еще одно в высшей степени странно одетое существо. -- Тридевятая Цаца, -- представилось существо и тут же спросило. -- Почему Вы стоите вниз головой? Уже от одного этого вопроса все поплыло перед глазами Петропавла, и он едва удержался на ногах. -- Чтобы нам было удобнее разговаривать, я тоже стану вверх ногами, -- Тридевятая Цаца любезно перевернулась в воздухе. -- Ну, как я Вам? -- любуясь произведенным впечатлением, спросила она. -- Потрясающе! -- честно восхитился Петропавел. Он и в самом деле не видел ничего подобного. Тридевятая Цаца была довольно высокой, одетой в мужской серый костюм английского сукна поверх, по-видимому, бального платья. Бусы из огромных ракушек почти закрывали грудь. Голову украшала шляпа сомбреро со страусовыми перьями, а ноги были босы. Все вместе выглядело не столько нелепо, сколько как-то грандиозно. Причем лица видно не было: оно потерялось на таком фоне. -- А зачем Вам все это? -- с уважением спросил Петропавел. -- Вы о моей одежде? Многие интересуются, -- Тридевятая Цаца горделиво приосанилась. -- Но ведь каждый должен быть во что-то одет. -- Конечно! -- от всей души согласился Петропавел. -- Странно только, что костюм надет у Вас на платье... -- Странно, -- откликнулась Тридевятая Цаца. -- Я вообще странная. Поговорите со мной -- тоже будете странным! -- Зачем? -- Петропавел не понял прелести перспективы. -- Да так! -- беспечно ответила Тридевятая Цаца и тут же спросила: -- Странно, что я так ответила? -- Очень! -- признался Петропавел. Тридевятая Цаца улыбнулась и расплакалась. Петропавел смутился. -- Не надо, -- жалобно сказал он. -- Зачем Вы так... это лишнее. -- Ой, я такая странная! -- напомнила она и хрюкнула. -- А знаете ли Вы, что я и вообще-то -- оптический обман? -- Что вы имеете в виду? -- Ах, да ничего! -- рассмеялась Тридевятая Цаца. -- Странно, правда?.. Между тем в данный момент я нахожусь от Вас за тридевять земель. Это очень далеко, -- серьезно уточнила она. -- Но Вы же тут! -- уличил Петропавел. -- Да ничего подобного! Если бы я была тут. Вы бы вообще меня не увидели. Дело в том, что у меня есть одна страсть -- уменьшаться по мере приближения и наоборот... Я люблю нарушать законы перспективы. Судя по тому, что сейчас я Вашего роста, я где-то не совсем вблизи. Впрочем, Вы можете потрогать меня... или опустить в ведро с керосином: уверяю Вас, Вы ничего не почувствуете. Петропавел, проигнорировав второе предложение, ткнул пальцем в плечо Тридевятой Цацы. Та ойкнула. -- Вы же сами предложили мне потрогать Вас,-- оправдался он. -- Ах да!.. Как странно: я все забыла о себе! Я ведь не только оптический обман -- я еще и тактильный обман... ну, то есть обман осязания. Кроме того, я -- обман обоняния. Например, тут -- у себя за тридевять земель -- я надушена очень крепкими духами. Но Вы же там этого не чувствуете? -- Чувствую -- и еще как! -- Петропавел поморщился, определив наконец источник тошнотворно сладкого запаха. -- Да?.. Ну, пусть. А впрочем... я же опять все перепутала! Сегодня именно я и не надушена никакими духами, а Вы их чувствуете! Это и есть обман. -- Вы запутали меня, -- угрюмо сказал Петропавел. -- Вообще-то Вы существуете? -- Я существую. Но я с этим не согласна. Мур-р-р... Ведь я не дана в чувственном опыте. Наоборот, я -- обман чувств. Вы знакомы со Смежной Королевой? Что Вы о ней скажете? -- О ней ничего определенного не скажешь! -- усмехнулся Петропавел. -- Это потому, что Вы, наверное, смотрели то на одну, то на другую ее половину, а так оно сбивает... На самом деле, она ничем не отличается от прочих -- по внешности, я имею в виду: заурядная, в общем-то, внешность. Но это в сущности. А Вы, должно быть, не умеете видеть сущности -- и видите две половины... Значит, Вам будет трудно со мной: я ведь вся не такая, какой кажусь в реальном мире. Собственно говоря, меня нет в реальном мире: я нахожусь в возможном мире. -- И Тридевятая Цаца кокетливо улыбнулась. -- Смежная Королева -- та все-таки пограничное явление, а я... я вообще за границей понимания -- адекватного понимания, я имею в виду. -- Вы -- галлюцинация? -- Петропавлу показалось, что он раскусил Тридевятую Цацу. -- Фи! -- поморщилась она. -- Галлюцинация!.. Я -- обман чувств, говорю же! Скорее уж иллюзия, чем галлюцинация. -- Не вижу разницы, -- буркнул Петропавел. -- Ни одной? -- ужаснулась Тридевятая Цаца. -- Галлюцинация и иллюзия -- это даже две разницы, причем большие! При галлюцинациях объекта нет в действительности. А при иллюзиях объект есть -- вот он! -- Цаца опять приосанилась. -- Но воспринимается он ложно. Как я, -- скромно добавила она во избежание дальнейших недоразумений. -- Впрочем, меня не обязательно считать иллюзией. Меня можно считать кофемолкой или Эйфелевой башней... А? Как я Вам -- в качестве кофемолки? -- Не очень, -- честно ответил Петропавел. -- Ну и зря, -- огорчилась Тридевятая Цаца. -- Увидеть во мне кофемолку Вам мешает знание языка. Если бы значение слова "кофемолка" не было известно Вам, Вы легко согласились бы считать кофемолкой меня... А давайте поиграем: в дальнейшем мы с Вами вместо "да" будем говорить "нет", ладно? -- Но на каком основании? -- захотел ясности Петропавел. -- Да ни на каком! -- возбудилась Тридевятая Цаца. -- Можно подумать, будто Вам понятно, на каком основании "да" означает согласие, а "нет" -- несогласие. Само по себе слово не отсылает ни к чему определенному: это только люди соотносят слова с тем, с чем им заблагорассудится. Так что Вам ничто не мешает соотнести "да" с несогласием, "нет" -- с согласием, а меня -- с кофемолкой. Или с Эйфелевой башней, как Вам больше нравится. -- Но ведь существуют обычаи! -- мудро заметил Петропавел. -- Ах, я не придерживаюсь обычаев, я такая странная!.. Между прочим, значения слов с течением времени искажаются сами по себе -- я только немножко ускоряю этот процесс, помогая словам. А Вы говорите по привычке, хотя привычка -- это всего-навсего умение неправильно объяснять новые явления старыми законами... Впрочем, не хотите играть в "да" и "нет" -- не надо! -- Она смерила Петропавла точным взглядом и резюмировала: -- Просто Вы -- крепдешин. -- Давайте лучше обсудим, правильно ли я иду к Слономоське, -- неестественно бодро предложил Петропавел. -- Путь к Слономоське обсуждать нечего: все пути ведут к Слономоське. А вы сейчас сдадите мне экзамен на Аттестат Странности. -- С какой стати? -- вознегодовал Петропавел. -- Да ни с какой! Напрасно Вы ищете для всего логические объяснения. Поступки ведь могут иметь не только логические причины, но, скажем, еще и чисто психологические или даже невропатические... Отвечайте на мои вопросы. Если разговор Вам неприятен, что нужно сделать? -- Прекратить его! -- Два! -- Тридевятая Цаца хихикнула. -- Правильный ответ: если разговор неприятен, его надо продолжать до бесконечности. -- Зачем? -- Петропавел захотел понять, но Тридевятая Цаца только пожала плечами и задала второй вопрос: -- Если человек толстый, какое прозвище ему лучше всего дать? -- Пончик, -- сказал Петропавел все, что знал об этом. -- Два!.. Правильный ответ: если человек толстый, больше всего ему подходит прозвище "На всякого мудреца довольно простоты"! -- Это не прозвище, а пословица... -- Неважно! -- возразила Тридевятая Цаца. - Третий вопрос: если Вам холодно, что следует предпринять? -- Одеться потеплее, -- уже без надежды отвечал Петропавел. -- Два. Правильный ответ: если Вам холодно, следует сойти с ума. -- Разве от этого станет теплее? -- Кто знает... -- зевнула Тридевятая Цаца. Потом она долго-долго смотрела на Петропавла и вдруг покачала головой: -- Ну Вы недале-е-екий! Видела я недалеких, сама не слишком далекая -- всего каких-то тридевять земель, но Вы уж такой недалекий... И я, хоть зарежьте меня, никогда не выдам Вам Аттестата Странности. -- Да пропади он пропадом, Ваш Аттестат Странности! -- Петропавел просто вышел из себя. -- Я и аттестатом зрелости обойдусь! -- Так я и думала! -- развела руками Тридевятая Цаца. -- Едва лишь увидев Вас, я решила: этот обойдется аттестатом зрелости. Стало быть, милый мой... что же Вам сказать? Никогда не читайте книг! Дальняя смысловая перспектива для Вас закрыта навеки. Вы на всю жизнь обречены воспринимать только буквы -- одни буквы, и ничего больше. То, что кажется маленьким, для Вас так и останется маленьким навсегда. А то, о чем вообще умалчивают, Вам и вовсе недоступно. Потому-то Вы, наверное, и ходите вверх ногами... Странно я закончила, правда? Ах, да, Вы ведь не можете этого оценить! -- Тридевятая Цаца перевернулась в воздухе и отодвинулась на полшага. -- Хотите на прощание еще одну странность? Я скажу Вам то, чего Вы не поймете. Маленький Вы человечек! Большой Смысл, Главный Смысл -- всегда очень далек. А Здравый Смысл всегда очень близок. Привет! -- Она зашагала, видимо, вдаль, все увеличиваясь и увеличиваясь в размерах, пока не заслонила небо. Сделалось темно и жутко. Петропавел развернулся и побрел в сторону: иметь дело с Тридевятой Цацей -- близкой ли, далекой ли -- ему больше не хотелось. А когда тьма рассеялась, прямо перед глазами его обозначилась дверь, на которой размашистыми буквами было написано ХАМСКАЯ ОБИТЕЛЬ. Он толкнул дверь и чуть не наткнулся на стоявшего за ней человека -- не то старообразного юношу, не то моложавого старика. -- Воще Бессмертный, чтоб я сдох, -- представился он, нагрубив, как показалось Петропавлу, самому себе, и без остановки продолжал: -- Сейчас я буду тебя учить. Урок первый... -- По какому предмету? -- вмешался Петропавел в неестественный ход событий. -- Ни по какому. Это урок воще. -- Не бывает уроков вообще, бывают уроки по каким-нибудь предметам! -- огрызнулся Петропавел: ему не понравилась сама идея. -- Слушай, кто тут учитель -- ты или я? -- сразу заорал хозяин. -- Этого никто не определял. Воще Бессмертный извинился за упущение и определил: -- Учитель тут я, а не ты. Внимай моим словам. -- Очень надо! -- Петропавел насупился. -- Если ты пришел взаимодействовать со мной, взаимодействуй. Жанр приказа предполагает подчинение. Все прочие реакции неуместны. -- Но кто сказал, что Вы вообще имеете право мне приказывать? Насчет этого нет никаких указаний! -- ерепенился Петропавел. -- Сейчас ты их получить, -- уверил его Воще Бессмертный и подошел к старомодному буфету. Он достал оттуда какой-то кулек, вынул из него небольшую часть содержимого, приблизился к Петропавлу и больно схватил его за ухо. Тот вскрикнул, а Воще Бессмертный, ловко воспользовавшись моментом, сунул ему в рот то, что извлек из кулька. Речевой аппарат Петропавла мгновенно вышел из строя. -- Вяленая дыня, -- пояснил Воще Бессмертный. -- Восточная слабость. Отсюда и первое указание: молчать! Этого указания Петропавлу уже не требовалось: слиплось все, что было во рту. -- Указание второе: за мной! -- И железными пальцами схватив Петропавла за руку, он потащил его в другую комнату, оказавшуюся ванной. "Какие они тут все сильные..." -- по дороге думал уже привыкший никому не сопротивляться Петропавел. Воще Бессмертный бросил его в ванну и навис над ним, как судьба: -- Указание третье: слушай, что я говорю, ибо я -- твой учитель. Я буду учить тебя всему воще, поскольку, как мне показалось, ты воще ничего не знаешь. Стало быть, надо начинать с азов... Азовское море! -- с воодушевлением заорал он и пустил воду. -- Резвая птица долетит до его середины! -- Петропавел брыкался, но Воще Бессмертный крепко прижимал его ко дну ванны, самым подробным образом рассказывая об Азовском море (площадь -- 39 тысяч квадратных километров, самое глубокое место -- 15 метров). Последняя цифра удивила Петропавла, и он выразил удивление бровями. Не обратив на это внимание, Воще Бессмертный рассказывал дальше -- и было воще непонятно, для чего он все это затеял. Петропавел сильно заерзал, когда вода полилась в рот и уши, но тут же получил довольно энергическую затрещину. Он не сообразил, что Воще Бессмертный хотел этим сказать, потому что уже утонул. Впрочем, утонув, он не умер, а продолжал жить и, что самое страшное, слышать повествование Воще Бессмертного. Голова работала ясно, но ничего не понимала. Зачем ему рассказывают про Азовское море? Почему вообще такой странный выбор: именно Азовское? И наконец -- чего ради так долго? Однако беспорядочное речевое поведение продолжалось, и утонувший Петропавел отчаялся уразуметь, к чему клонит этот Воще Бессмертный: тихо, как и подобает утопленнику, Петропавел лежал под водой. Внезапно учитель заговорил на немецком языке, что возмутило Петропавла сверх всякой меры. Он собрался с силами и забулькал, но Воще Бессмертный свободной рукой схватил с вешалки полотенце и под водой затянул им рот утопленника, накрепко связав концы полотенца на затылке. Чрезмерность насилия потрясла Петропавла. -- Так будет еще лучше, -- по-фински произнес Воще Бессмертный, и Петропавел даже не удивился, что не только опознал язык, но и понял сказанное.-- Есть тут у нас одно золотое правило, -- продолжал мучитель. -- Меньше задашь вопросов -- меньше получишь ответов. -- Потом он странно хмыкнул и вроде бы невпопад заметил: -- Меньше всего вопросов задают мертвецы: они воще не задают никаких вопросов. -- И на языке дружбы, понятном каждому, Воще Бессмертный продолжил рассказ об Азовском море. Говорил он быстро, но выразительно: стенал, хохотал, выл и закатывал глаза, стоя уже по пояс в воде. Когда же вода покрыла Воще Бессмертного с головой, а потом заполнила всю ванную комнату, он вдруг отпустил Петропавла, неожиданно потеряв к нему всякий интерес. Петропавел принял сидячее положение и ошарашенно смотрел на Воще Бессмертного. Под водой тот сделался тихим, лег в раковину и загрустил оттуда. Несмотря на озлобленность, Петропавел внезапно почувствовал острую нежность к Воще Бессмертному, в раковине напоминавшему старую улитку. Ему захотелось прижать к себе эту улитку и чем-нибудь утешить ее, но он сдержался. -- Тебе, небось, до лампочки, что я грущу? -- угрюмо осведомился Воще Бессмертный по-арабски. Петропавел покачал головой. Тогда Воще Бессмертный вылез из раковины, подплыл к Петропавлу и обнял его. Это очень сблизило их -- и они принялись плавать и играть в воде, как две маленькие рыбки. -- Да выплюнь ты эту дыню! -- возмущенно крикнул вдруг Воще Бессмертный. -- Не нравится -- так что ж ты ее мусолишь во рту? Ни тебе поговорить, ни тебе посмеяться... И повязку эту свою дурацкую сними: плаваешь тут, как баба! Петропавел с негодованием сорвал повязку и выплюнул дыню в воду. Она всплыла. Едва освободив рот, Петропавел возопил: -- Что все это значит? -- Азовское море? О, оно значит для меня многое... -- А для меня -- ничего не значит, -- отрезал Петропавел. -- Тебя и не спрашивают, -- отрезал по отрезанному Воще Бессмертный. -- Как бы там ни было, ты все равно не имеешь права вынимать мое Азовское море из моей системы представлений, помещать в твою и там понимать. -- Да я вообще не намерен его понимать! -- Твои намерения тут никого не интересуют. Тут каждого интересуют мои намерения. Осознай это -- и все сразу станет на свои места. Петропавел отвернулся, демонстрируя нежелание осознавать. -- Тебе нехорошо здесь? -- лирически поинтересовался Воще Бессмертный и, обидевшись на молчание Петропавла, уплыл в угол ванной. Оттуда он сказал: -- Я поведаю тебе свою историю, мой юный друг. -- Прямо тут, в воде? -- уточнил Петропавел. -- А чего? -- невозмутимо откликнулся Воще Бессмертный. -- Тут славно, на взморье! -- Он набрал полные легкие воды и начал: -- Обычно говорят: "Я родился тогда-то и тогда-то, там-то и там-то..." А я не рождался никогда и нигде. Я всегда тут был. -- Пожалуй, так не может быть, -- не удержался Петропавел. -- Может, -- уверил его Воще Бессмертный. -- Может быть по-всякому. Я точно никогда и нигде не рождался. Это и правильно, иначе как бы я мог быть бессмертным? Если ты помнишь, есть такой Кощей Бессмертный -- так вот, он никакой не бессмертный, потому что смерть его -- на конце иглы, игла -- в яйце, яйцо -- в утке, утка -- в ларце, а ларец -- на дубу. Этак каждый может сказать: я, например, бездетный, а дети мои -- во дворе, а двор -- около дома, а дом -- в деревне, а деревня -- в Крыму, а Крым -- на Украине... Какой же ты бездетный, если у тебя на Украине дети?.. Вот я -- другое дело. Я совершенно бессмертный, то есть Воще Бессмертный, я никогда не умру. Следовательно, я никогда и не рождался. -- Следовательно, Вас нет, -- жестоко заключил Петропавел. -- Тоже мне -- открытие! -- Воще Бессмертный залег на дно ванной. -- Развернуть перед тобой концепцию иллюзорности бытия, что ли... -- Он свернулся калачиком, подумал и произнес: -- Не буду я ничего разворачивать. Ну нет меня -- так нет: не велика тетеря для общества! Странно другое: I have never been a child! -- Дальше Воще Бессмертный заговорил неизвестно на каком, но хорошо понятном Петропавлу мертвом языке. -- Поэтому я не испытал тягот и радостей детства. Моя мать никогда не кормила меня молоком: во-первых, у меня не было матери, а стало быть, у нее не было и молока. Мой отец никогда ничему меня не учил: во-первых, у меня не было отца, а во-вторых, я и так все знал. Учителя не били меня: по причине их отсутствия я бил себя сам. Это очень упрощало жизнь... Я часто думаю: будь я Воще Смертный -- я бы и хоронил себя сам. Тогда это упростило бы и смерть. К счастью, смерть мне упрощать незачем... Вот так и случилось, что я воще все знаю -- потому-то ко мне и надо относиться как к учителю воще всего. Правда, я еще воще никогда никого ничему не учил. Ты -- мой первый блин. А первый блин, как говорится, всегда курам насмерть... ты уж извини, если что не так. -- Нет-нет, все нормально! -- поспешил успокоить его Петропавел, но Воще Бессмертный вдруг зашмыгал носом и ни с того ни с сего зарыдал. -- Что с Вами? -- Петропавел чуть не всплыл от неожиданности. -- О, это слово! -- запричитал Воще Бессмертный. -- У меня с ним столько связано!.. Картины прошлого встают перед глазами... Все-таки чертовски неудобно рыдать в воде! -- отвлекся он, но тут же зарыдал с утроенной энергией. -- Зачем, зачем ты произнес это слово при мне! -- Простите... -- сконфузился Петропавел, -- но какое именно слово Вы имеете в виду? -- Слово "нормально"! -- белугой взревел Воще Бессмертный. -- Боже, сколько раз я слышал его! -- Честно говоря, я не понимаю, почему такое простое слово, как "нормально"... -- Не повторяй его, о бездушный! -- взвыл Воще Бессмертный. -- Тебе и не понять, до какой степени чутким к звучащему слову может быть живой организм, какие глубины способно всколыхнуть оно в нем! Ты же не прожил моей жизни, а берешься судить о том, что значит для меня то или иное слово... Ах, оставь, оставь мне хотя бы это право: у меня ведь, кроме него, ничего нет! Меня и самого-то, как видишь, нет! -- А я-- есть? -- осторожно спросил Петропавел. -- На твоем месте, -- прекратив рыдать, неожиданно сухо сказал Воще Бессмертный, -- я бы из чисто компанейских чувств не задавал этого вопроса. Неловко как-то получается: меня, такой глыбы, -- нет, а ты, такая моль, -- хочешь быть! -- Потом он приблизил свое неопределенное лицо к лицу Петропавла и очень серьезно произнес: -- Ты есть. И то, что ты есть, накладывает на тебя очень большие обязательства по отношению к нам -- тем, кого нет... Но кажется, начинается шторм. Петропавел посмотрел наверх: потолка ванной комнаты уже действительно не было видно; тускло мерцала лампочка, мотаясь в разные стороны. -- Сколько бедных рыбаков погибнет сегодня! -- горько вздохнул Воще Бессмертный. -- Да и ты, наверное, погибнешь: ты ведь смертен? -- До нас шторм не опустится, -- грамотно сообщил Петропавел. -- Плохо ты меня слушал, -- укорил его Воще Бессмертный. -- Какова максимальная глубина Азовского моря? -- Кажется, пятнадцать метров! -- с ужасом вспомнил Петропавел. -- Стало быть, опустится, -- развел руками Воще Бессмертный. -- Что же делать мне... смертному? -- Петропавел поверил и струсил. -- Давай на поверхность: может, вынесет волной... на брег, -- архаично закончил Воще Бессмертный и, не сочтя необходимым проститься, быстро поплыл в западном направлении. -- Погодите! -- крикнул Петропавел. -- Как мне дальше к Слономоське? -- У кого ты спрашиваешь? -- обернулся Воще Бессмертный. -- Если у меня, то меня, как ты справедливо заметил, -- нет... Когда его не стало видно за толщей воды, у Петропавла даже сердце защемило. Вот ведь несчастье: пусть Смежная Королева двойственна, пусть Тридевятая Цаца за сколько угодно километров отсюда, но они хоть есть, а тут... надо же, такая глыба -- и виден, и слышен, и осязаем, и целостен, ан -- нету его, не существует! Петропавел всплакнул бы, если б не шторм. Но времени терять было нельзя, и, покинув ХАМСКУЮ ОБИТЕЛЬ, он устремился наверх -- навстречу спасительной волне. Глава 10. Милое искусство, коварное искусство Пока Петропавел соображал, какая из волн спасительная, одна волна накрыла его с головой, и, вспомнив о том, что он смертен, бедняга даже глупо выкрикнул в пространство: "Спасите!" -- но, как ни странно, получил ответ. -- Не шуми, -- сказали ему, -- и так ничего не слышно. -- Спасите! -- шепотом повторил он, хотя, может быть, из-за волн вокруг никого видно не было. -- Что ты имеешь в виду?-- раздался возле самого его уха тихий противный голос. Несмотря на критическую ситуацию, Петропавла возмутила такая постановка вопроса. -- Это самое и имею в виду! -- возопил он. --- Спасите, имею в виду. -- Да не шуми ты! -- цыкнули сверху. -- Я и так прекрасно тебя слышу. А больше тут никого нет, так что нечего вопить... Но я хочу знать фактически, каково значение предложения "Спасите!". Ты говоришь, что оно и означает "Спасите!". Так это само собой разумеется. Твой ответ совершенно бессодержателен -- и мне приходится усомниться в осмысленности твоего высказывания, а значит, и в твоих умственных способностях. Раскрой смысл предложения, ну? Что ты подразумеваешь? Чтобы не тратить силы на препирательства в воде, Петропавел ответил лаконично: -- То и подразумеваю, что говорю. -- Непонятно, -- послышалось в ответ. -- Всегда говорят одно, а подразумевают совсем другое. И этим твоим "Спасите!" тоже можно много чего подразуметь. Можно, конечно, и невинные вещи подразуметь -- что-нибудь типа "Помогите мне... укажите путь, составьте компанию будем, дескать, вдвоем плыть к берегу, так оно легче...". Но ведь не исключено и другое: "Давайте-ка, мол, ко мне, мой дорогой, я тут в Вас вцеплюсь мертвой хваткой, отдохну, потом брошу Вас, чтобы Вы утонули, а сам, набравшись сил, бодро поплыву дальше!" Таким образом,-- мне желательно знать, что именно ты подразумеваешь. На этом, между прочим, основано искусство подтекста. -- Прекрати эти издевательства... -- задыхался-- Петропавел, -- мне сейчас не до подтекста! -- Ты торт слоеный ел когда-нибудь? -- невозмутимо поинтересовался тихий противный голос. --- Тогда представь себе высказывание как торт: высказывание тоже многослойно. Пробуем с этой точки зрения рассмотреть "Спасите!" -- высказывание, сделанное тобой. Само по себе слово "спасите" --- это верхний слой торта, то есть крем, собственно говоря. Под ним -- разные слои, опускаясь по которым мы доходим до фундамента -- подлинной сущности высказывания: в данном случае ее можно выразить словами "больше всего на свете мне дорога собственная шкура"... А крем -- это еще не весь торт. Петропавел давно уже не слушал и молча боролся со стихией. -- Почему ты молчишь? -- в самое ухо спросили его. -- Не люблю... разговаривать... в шторм. -- О, это лучше! -- похвалил голос. -- Слушай, отвяжись, а? Я не разговариваю с теми, кого не вижу. -- А ты считай, что это телефонный разговор! -- Идиот! -- рявкнул Петропавел. -- Чего ради -- по телефону... в воде? -- Пожалуй, -- согласился голос. -- Ладно, начинай считать волны. Шестая волна вынесет тебя на берег. Он уже близко. ...Шестая волна вынесла Петропавла на берег, а на седьмой волне кончился шторм. Петропавел раскинул руки и закрыл глаза. -- Отдыхаешь? -- тут же услышал он возле себя. -- Спасибо, я очень обязан тебе, -- сказал Петропавел в никуда. -- Ты кто? Мы ведь не познакомились в море. -- Таинственный Остов, -- был ответ. -- Разве не видно? -- Не видно. -- Правда, что ли, не видно? -- ужаснулся голос. -- Но ведь речь моя позволяет тебе предположить наличие некоторого тела! -- Позволять-то позволяет... -- Ну, если есть какие-то сомнения, предположи хотя бы наличие духа, -- ограничился Таинственный Остов. -- Пусть я буду метафизическая субстанция... говорящая метафизическая субстанция. В конце концов язык -- тоже форма существования. Можно ведь существовать в языке, не существуя в действительности: так многие делают. Разреши и мне. -- Пожалуйста, -- разрешил Петропавел, -- существуй как хочешь. -- Что ты имеешь в виду? -- заинтересовался дотошный собеседник. -- Это и имею в виду. -- Так-таки это и имеешь? -- О господи, -- вздохнул Петропавел, -- как с тобой трудно говорить! -- Можно подумать, что говорить вообще-- просто! Я, например, не всегда понимаю, почему люди так смело берутся говорить: ведь подчас такое может подразуметься, о чем ты ни ртом, ни ухом не ведаешь! -- Само собой, -- наставил его Петропавел, --- ничего подразуметься не может. Каждый отдает себе отчет в том, что он подразумевает и подразумевает ли что-нибудь вообще. -- Что ты имеешь в виду? -- испугался Таинственный Остов. -- Я всегда имею в виду то, что говорю. --- Петропавел утомился. -- Можно подумать, что это всегда от тебя-- зависит. Ты, значит, умнее Тютчева? -- Я? Умнее... Тютчева? Но я такого не говорил.-- А при чем тут Тютчев? -- Допускаю, что не говорил. Но подразумевал. Тютчев сказал: "Нам не надо предугадать, как наше слово отзовется". А послушать тебя -- так получается, что предугадать это очень легко. Стало быть, ты умнее Тютчева. Петропавел молчал. -- Умнее Тютчева считают себя только дураки. Ты дурак, -- поставил диагноз Таинственный Остов. -- Слушай, -- довольно миролюбиво предложил Петропавел, несмотря на то что злость уже била в нем ключом, -- давай разойдемся по-хорошему. Мне совершенно не улыбается выслушивать все это... тем более от собеседника, которого я даже не вижу. -- Что ты хочешь этим сказать? -- возмутился Таинственный Остов. -- Бестактно намекать на физические недостатки кому бы то ни было! -- Во-первых, не тебе говорить о такте. --- Петропавел позволил-таки себе минимальный протест. -- А во-вторых, я ни на что не намекал. Мне это вообще не свойственно. -- Да уж, -- почти успокоился Таинственный Остов. -- Я заметил, что ты чрезвычайно плоско выражаешь свои мысли. Стало быть, ты вряд ли достиг совершенства в искусстве импликации... то есть подразумевания. И не удивительно, что, имплицируя... подразумевая какой-нибудь смысл, ты хорошо отдаешь себе в этом отчет. Простые смыслы легко имплицировать: например, вместо просьбы "Подайте, пожалуйста, соль" можно обойтись замечанием "Суп совсем несоленый" -- и вам сразу подадут соль. Но это чепуха. Впрочем, более тонкие вещи тебе недоступны. -- Ну-ну... -- поощрил его Петропавел, потому что Таинственный Остов ненадолго умолк. -- Продолжай обвинения. -- Я тебя ни в чем не обвиняю, я даже завидую тебе как человеку поверхностному. Блаженны нищие духом -- и блаженны, пусть в меньшей степени,-- нищие ухом, которые и не ведают, в какие дебри может завести язык, которые вовсе не слышат доброй половины смыслов в доброй половине слов! Они просто открывают рты -- и говорят, точно так же как открывают те же рты -- и едят... А язык -- деликатная штука, правда, знают об этом немногие -- горстка хороших поэтов. Ты к ним не относишься. -- Пусть это тебя не волнует, -- пожелал собеседнику Петропавел. -- Меня это и не волнует, -- успокоил его Таинственный Остов. -- Меня долгое волнует -- Язык. На носителей языка -- и на тебя в том числе! -- мне начхать. А вот Язык -- жалко. Язык -- это растение нежнейшее, капризнейшее! Он -- как садовая роза, которая хранит в себе воспоминания о бесконечном числе метаморфоз, о непрерывных преобразованиях многих и многих поколений дикой розы. И Язык -- он тоже кое-что хранит в себе: национальную историю, национальную культуру. Ведь у слов прекрасная память... Они помнят, кто, когда, сколько раз и в каких значениях употреблял их с тех самых пор, как стоит мир. Любое слово обросло уже бессчетным множеством смыслов -- и его невозможно употребить так, чтобы реализовался лишь один из них. А потому независимо от того, хочется мне подразумевать или нет, я все равно что-нибудь да подразумеваю... Ты же пытаешься низвести язык до первобытного уровня, отбрасывая все, что он накопил в себе. Ты берешь в руки ножницы и начинаешь постригать лепестки розы. Какое счастье, что Язык не принадлежит тебе! Впрочем, он не принадлежит никому: его можно портить, но испортить нельзя... Петропавел сколько возможно выдержал возникшую паузу и окликнул Таинственный Остов -- сначала один раз, потом еще... Но невидимый собеседник исчез, унеся с собой тайный смысл своих смутных слов. -- М-да, -- обобщил Петропавел. -- Воще Бессмертного хоть и нет, но он виден! А этот и не виден даже: поди пойми -- есть он или его нет... -- И неожиданно заключил: -- Хорошо если бы он -- был! ...Петропавел уходил от моря. Он опять забыл спросить дорогу к Слономоське и шел наугад. Ни с того ни с сего ноги начали разъезжаться в разные стороны: кажется, под песком был лед. Вскоре песок совсем исчез, и с величайшей осторожностью Петропавел зашагал уже просто по льду. Внимание его привлек какой-то предмет впереди. Петропавел двинулся к нему и издалека еще различил табличку вроде тех, что ставятся на газонах. На табличке было написано КАТОК СОЗНАНИЯ, под этой надписью три стрелки указывали разные направления. Против каждой стрелки значилось: направо -- "Получишь то, что захочешь, но не удержишь"; налево -- "Удержишь то, что получишь, но не захочешь"; прямо -- "Захочешь то, что удержишь, но не получишь". Петропавел просто обомлел от такого выбора: сначала ему показалось, что учтены все возможные выходы из ситуации, в которую он попал, -- и дело только за тем, чтобы правильно определить направление будущего движения. Глаза разбегались от предложений. Однако, поразмыслив, он понял, что по существу выбора никакого и не предлагается, потому как в конце концов все равно ничего не приобретаешь. В первом случае -- приобретенного не удерживаешь, то есть как бы и не получаешь, во втором --- сам же от приобретенного отказываешься за ненадобностью, а в третьем -- цепляешься за то, чего тем не менее не имеешь. Иными словами, все одинаково плохо -- и, куда ни идти, результат тот же... Это был очевидный тупик. Петропавел уставился на табличку в полном замешательстве. Внезапно посетила его мысль, что кто-нибудь, может быть, сейчас наблюдает за ним и посмеивается. Мысль погостила в сознании и улетела, а на смену ей прилетела вьюга. Однако не успел Петропавел испугаться, как вьюга кончилась, не внеся, вроде бы, никаких изменений в ландшафт. Впрочем, табличка уже отвернулась от Петропавла -- и ему пришлось зайти с другой стороны, чтобы еще раз прочесть написанное: КАТОК СОЗНАНИЯ... Но теперь получалось, что все стрелки указывают в направлениях, прямо противоположных первоначальным. Он сел на лед и задумался. Безразлично, куда идти: никакой выбор не будет правильным. Но почему, почему же так? И есть ли вообще надежда выбраться из этой местности, где в полном беспорядке чередуются леса, моря, ледяные пустыни и где обитают бредовые существа, вызывающие только самые смутные представления о виденном и слышанном и во всякой критической ситуации, словно волшебным щитом, прикрывающиеся искусством? "Искусство... -- горько подумал Петропавел, --- это оно шутит со мной! Это оно подстерегает человека на каждом шагу -- полузабытым воспоминанием, всплывшей в сознании книжной подробностью и еще... обмолвкой, недослышкой, которые тоже искусство! Это оно заводит в дебри и морочит там. И человек, замороченный им, уже не видит мира таким, каков он есть. А что же дается ему взамен этого мира? Получишь то, что захочешь, но не удержишь... Это же очень точно! Все, чего ни пожелаешь, дает тебе искусство, но дает не насовсем, подержать дает -- а задумаешь оставить у себя, смотришь -- фюить! -- улетело, исчезло, растаяло: ищи свищи!.. Вот же, только что было у тебя все -- и даже такое было, о чем и мечтать нельзя! -- что ж случилось? Как выпустил ты это из рук, как не заметил, что сразу все -- выпустил, потерял, утратил? Поглядишь -- нет ничего, и старуха сидит у разбитого корыта... Золотая рыбка искусства! Удержишь то, что получишь, но не захочешь... И это верно, ах как верно! Можно исхитриться -- и силою ума или просто силой проникнуть в самую тайну искусства, в святилище его, но вот проник: где же тайна? Ее нет, а то, что ты держишь в руках... черепичный обломок, несколько строк на бумаге -- это не нужно тебе, потому что -- зачем? Ты ведь хотел другого и о другом мечтал, когда тайком входил в святилище. Так что же держать в руках черепичный обломок, несколько строк на бумаге -- брось их: тайны в них не больше, чем в волшебном фонаре, который тоже можно разобрать -- посмотреть, что там внутри, и удивиться: только-- это?.. Хрупкая веточка искусства! Захочешь то, что удержишь, но не получишь... Что ж, правда и это -- горькая правда, горчайшая из всех правд. Потому что именно так: если и захочешь, и возьмешь, и будешь держать в руках твоих, то не получишь все равно: принадлежало тебе и считалось твоим, а твоим -- не было. Ничьим не было, но время, но ветер прибивали это то к одному берегу, то к другому -- вот и к твоему берегу, да не твое!.. Владей день один, владей годы, владей жизнь целую -- все равно не твое, не приручишь: да, я с тобой, и больше: да, я люблю тебя, но это ровным счетом ничего не значит -- и нет тебе в этом ни радости, ни покоя... Синяя птица искусства!" Так, поняв все сразу, Петропавел двумя пальцами крутанул табличку вокруг оси -- и вот она завертелась, как рулетка, и быстрее, чем рулетка: 27 красный! -- мимо, 42 черный! -- мимо -- эй, смотрите, кому повезет, если повезет кому-нибудь в этой игре, где ставки не равны, а выигрыши равны, и они -- проигрыши!.. И не глядя больше на это вращение, Петропавел снова двинулся наугад: не все ли равно, милое искусство, коварное искусство!.. -- и уже не увидел, как Всадник-с-Двумя-Головами убрал табличку за пазуху с поверхности льда. Лирическое исступление А был когда-то розоват наш белый свет -- и, между нами, приятно было называть своими -- вещи -- именами и говорить: кольцо, стрела и поплавок из пенопласта! -- какие громкие дела, какое легкое богатство... Вот так, длина, и ширина, и угловатость, и овальность: мы называли имена -- и вещи тут же отзывались. Но искоса, не в полный глаз, все это время жизнь другая хитро разглядывала нас, наш смутный час подстерегая, -- Искусство... Кто же виноват, что ты всегда шутило с нами и заставляло называть чужими -- вещи -- именами! -- думает кто-нибудь, и, должно быть, не без основания: "Ах искусство, искусство, -- говорит он, -- что ты постоянно сбиваешь нас с толку? Только остановишь взгляд на Шармен, обнимающей и целующей Бон Жуана, как она уже обнимает и целует, скажем, Летучего Нидерландца! И куда-то при этом исчезает Бон Жуан -- так и непонятно до конца, кто он, зачем он был? А то успеешь подружиться с кем-нибудь, -- скажем, с Гуллипутом и следишь за ним, но все равно ничегошеньки о нем не знаешь, не узнаешь его при следующей встрече. Милое искусство, коварное искусство!.. Зачем втягиваешь ты в круг все новые и новые имена, затопляешь жилище наше Азовским морем, разбрасываешь перед нами нечестное свое лото, где карточки с музыкальными инструментами покрывают квадраты с изображением овощей!.. В твоем летучем доме у нас кружится голова, нас швыряет из стороны в сторону -- ради чего, милое искусство, коварное искусство? Ведь мы и так уже свободны, и так готовы согласиться с любым предложением, пуститься в любую твою авантюру. Пощади нас, покажи нам хотя бы одну путеводную звезду! Мы устали, мы не знаем куда идем, мы забыли свои имена и не помним своих воспоминаний! А маячащая уже поблизости Спящая Уродина -- не велик приз! Или этим хочешь ты расплатиться с нами? Одним мгновенным горьким поцелуем на бегу? Хорошо, тебе удалось уговорить героя идти к этой цели, но нас-то ты не уговоришь! Мы-то ведь несклонны к тому, чтобы совершать дикие и чудовищные поступки!" И улыбается милое искусство, коварное искусство: ах. Вы не склонны? ах, Вас не уговорить? ах, Вы так уверены в том, что искусство подражает жизни, а не наоборот? Давайте же послушаем Дж. Серля -- одного из самых тонких лингвистов нашего времени: "Предположим, что некий человек идет в универсам со списком, составленным его женой, где указано, что он должен купить; в этом списке содержатся слова "бобы, масло, бекон, хлеб". Предположим далее, что по пятам за ним все время, пока он ходит с тележкой по магазину и выбирает указанные товары, следует сыщик, который записывает все, что он берет. При выходе из магазина у покупателя и у сыщика будут идентичные списки. Но функции этих двух списков будут совершенно различны. Цель того списка, который находится у покупателя, состоит в том, чтобы, так сказать, "приспособить" мир к словам: этот человек должен согласовывать свои действия со списком. Цель списка, находящегося у сыщика, -- в том, чтобы "приспособить" слова к миру: сыщик должен согласовывать список с действиями покупателя. Это, в частности, сказывается на различной роли "ошибок" в этих двух случаях. Если сыщик, придя домой, неожиданно осознает, что тот человек купил свиные отбивные вместо бекона, то он сможет просто зачеркнуть слово "бекон" и записать "свиные отбивные". А вот если покупатель придет домой и его жена укажет ему, что он купил свиные отбивные, хотя ему нужно было купить бекон, то он не сможет исправить свою ошибку, зачеркнув слово "бекон" и записав вместо этого "свиные отбивные". Я предлагаю назвать этот аспект различием по направлению приспособления. Список сыщика характеризуется направлением приспособления "слова к миру", список же покупателя обладает направлением приспособления "мира к словам". Итак, бывают ситуации, когда не слова приспосабливаются к миру, а наоборот. Например, когда преступник совершает преступление, суд ищет в кодексе статью, к которой можно приспособить это преступление. Или, когда мы встречаем на вокзале незнакомого человека, чье словесное описание получили от друзей, мы тоже приспосабливаем внешность сошедших с поезда пассажиров к имеющимся в нашем распоряжении словам. Или, когда приходим получать зарплату, кассир выдает нам сумму, приспосабливая ее к цифровому выражению слов, означающих размер нашей зарплаты. И наконец, когда мы говорим о воспитательной роли литературы... Значит, не только литература может воспроизводить жизнь, но и жизнь может воспроизводить литературу? Когда уже в начале нашего века Оскар Уайльд в предисловии к роману "Портрет Дориана Грея" сформулировал тезис о том, что не искусство отражает жизнь, а наоборот, читатели отнеслись к этому как к парадоксу. Сегодня же Оскара Уайльда можно, скорее, обвинить в чрезмерной категоричности, чем в пристрастии к лингвистическим шалостям. Да и сам он доказал, что не шутит, когда, вставив зеленую орхидею в петлицу своему герою, вынудил английских модников последовать его примеру --- и зеленая орхидея в петлице фрака стала считаться на время признаком особенной утонченности. В таких ситуациях можно понять Жизнь: ей с собой немножко скучновато, хочется чего-нибудь на стороне, чего-нибудь эдакого. И она обращается к Литературе с просьбой о зеленой орхидее в петлицу. А Литература щедра: в ней сколько угодно зеленых орхидей, целый сад зеленых орхидей! Как тосклива жизнь без зеленых орхидей!.. Иногда кажется, и живем-то мы именно потому, что предвкушаем чудесные перемены. Завтра, думаем мы, случится такое, чего не случалось никогда, ну, по крайней мере, ни позавчера, ни вчера, ни сегодня уж точно не случалось! А когда мы устаем ждать, мы приходим на поклон к Литературе -- и в ней проживаем те самые жизни, которых не знали и не узнаем в действительности. Правда, чаще всего наш жизненный опыт не только не помогает, но и мешает нам прожить эти жизни. Нужен какой-то другой опыт... Глава 11. До и после бревна Ледяная пустыня кончилась гораздо более внезапно, чем началась: Петропавел и дошел-то всего-навсего до горизонта, а за ним сразу открылось летнее поле, у обочины которого он увидел маленькую упитанную рыбку. Рыбка была обута. -- Шпрот-в-Сапогах, -- раскланялась рыбка, и Петропавел, приветливо улыбнувшись, представился тоже. Потом, чтобы его сразу не заговорили, спросил: -- До Слономоськи далеко мне еще? -- Если пешком, то порядочно. -- А как можно по-другому? -- с надеждой спросил Петропавел. -- Да по-всякому можно. Можно, например, камнем по затылку. Петропавел пристально взглянул на рыбку: -- Вы такой злобный шпрот? -- Да нет! Это не я -- это Дама-с-Каменьями. В-о-о-он она на вышке сидит. И пропускает лишь того, кто разгадает жуткую загадку одну. Петропавел поглядел вдоль обочины и действительно увидел смотровую вышку. -- Шаг вперед -- и Вы на том свете. Она меткая, как индеец. Правда, и добрая, как мать. Никогда без моего предупреждения не убивает. -- Может, как-нибудь... в обход? -- поежился Петропавел. -- Не советую. Там с одной стороны -- Волка-Семеро-Казнят, а на другой -- вообще Дохлый Помер. Если только туда, где КАТОК СОЗНАНИЯ, но на катке Вы ведь побывали уже... -- А трудная загадка? -- Чертовски. Какая-то загадка Свинкса просто. -- Ладно, давайте загадку. -- Да вы что? А камнем? -- Шпрот-в-Сапогах прямо-таки остолбенел. -- Ну, камнем же не сразу. Сначала идет загадка. Загадывайте. -- Вы даете! -- восхитился Шпрот-в-Сапогах. -- Подсказать отгадку? -- Благодарю Вас, я сам. Шпрот-в-Сапогах заплакал и залепетал сквозь слезы: -- Сколько будет дважды два... четыре? -- при этом он взял в руки два черных флажка. -- Я знаю несколько разгадок этой загадки. -- Ни один мускул не дрогнул на лице Петропавла. -- Классические варианты разгадок следующие: дважды два четыре будет зеленая дудочка или колбасная палочка... -- Довольно, довольно! -- радостно закричал Шпрот-в-Сапогах и, схватив два красных флажка, принялся сигнализировать о чем-то на смотровую вышку. -- Кроме того, -- невозмутимо продолжал Петропавел, -- дважды два четыре будет детская считалочка, елочка-моталочка, бифштекс натуральный рубленый с луком, люля-кебаб с рисом, "Степь да степь кругом"... -- Хватит! -- с испугом закричал Шпрот-в-Сапогах. -- И, наконец, -- закончил Петропавел, -- спросите у Дамы-с-Каменьями, не хочет ли она сама получить камнем по затылку? Шпрот-в-Сапогах испуганно замахал красными флажками. В ответ со смотровой вышки тоже замахали красными флажками. -- Она благодарит Вас и говорит, что не хочет,-- пролепетал Шпрот-в-Сапогах. -- Тогда привет ей ото всех -- начиная с Бон Жуана и кончая Таинственным Остовом,-- сказал Петропавел и шагнул на стерню. -- Погодите, -- вслед ему закричал Шпрот-в-Сапогах.-- Там есть одна тонкость! Это не просто поле -- это АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ. Но Петропавел даже не расслышал этого, так далеко он уже ушел. Идти было приятно -- несколько настораживало, правда, полное отсутствие хоть какого-нибудь ветерка над полем. Тут Петропавел взял и запел хорошую походную песню, из которой почему-то получилось вот что: Муравей, муравей в шапочке, в тюбетеечке -- жалобно ползешь! Раз ползешь, два ползешь, три ползешь... И словно в ответ на это в атмосфере начались вдруг знакомые Петропавлу волнения -- и понесся над полем богатырский пописк. "Черт меня дернул запеть эту песню!" -- ругал себя Петропавел: мысль о встрече с Муравьем-разбойником -- да еще на открытом месте -- привела его в ужас. Однако богатырский пописк все усиливался, и, не помня себя от страха, Петропавел хрипло выкрикнул в никуда: -- Эй, выходи на честный бой. Муравей-разбойник! -- Как бы не так! -- богатырский пописк приобрел еле уловимые очертания слов.-- В честном-то бою ты меня победишь. А ты вот попробуй в нечестном победи! Мне в нечестном бою нет равных. Петропавел, едва держась на ногах, безуспешно пытался сообразить, что такое нечестный бой, как вдруг на краю поля появилась гонимая ураганным ветром и послушно, хоть и бесконвойно, продвигавшаяся вперед колонна, в составе которой ему удалось различить несколько знакомых фигур. Чем ближе подходила колонна, тем больше их обнаруживал Петропавел: Бон Жуан, Ой ли-Лукой ли. Белое Безмозглое, Пластилин Мира, Старик-без-Глаза, Гуллипут и дальше -- Тридевятая Цаца, увеличивавшаяся до невероятных размеров, Всадник-с-Двумя-Головами, Смежная Королева, а за ней кто-то незнакомый (может быть, Тупой Рыцарь?), Воще Бессмертный -- они понуро брели по полю, над которым уже вовсю свирепствовали стихии, и замыкающие -- они летели! -- Гном Небесный и влюбленный в небо Летучий Нидерландец... В мгновенье ока Петропавел оказался возле колонны: -- Сколько вас? -- воскликнул он.-- Куда вас гонят? -- Свали в туман! -- услышал он родной разнорегистровый голос Смежной Королевы.-- Все мы -- пленники Муравья-разбойника. Петропавел просто озверел от этого сведения. Еще бы не озвереть: крохотная букашка, продукт народного суеверия -- и так распоясаться! Мало того, что его и вообще-то не видно невооруженным глазом... стоп! Эта мысль показалась Петропавлу продуктивной. Вот что! Надо вооружить глаз! Только вооружив глаз можно победить Муравья-разбойника. Теперь надо было срочно решить, какой именно глаз вооружить -- правый или левый. Конечно, левый: левый у него единица, а правый -- минус 0,5! Чтобы выиграть время и деморализовать противника, Петропавел громко крикнул в бурю: -- Эй, Муравей-разбойник! -- голос его звучал сильно и нагло.-- Если не хочешь честного боя, тогда я вооружаю глаз! -- Какой -- правый или левый? -- богатырски пропищал хитрый Муравей-разбойник. -- Левый! -- злорадно гаркнул Петропавел. -- Ну, мне конец! -- в богатырском пописке послышался ужас. -- Думаю, что да! -- сухо, но громко крикнул Петропавел и захохотал. Однако чем вооружать левый глаз? Ничего не было под рукой, а левый глаз уже разошелся и жаждал крови. Внезапно в единственном глазу Старика-без-Глаза он увидел соринку и, как ни был занят размышлениями, заметил: -- У Вас соринка в глазу.-- Замечание прозвучало вполне вежливо. -- А у себя в глазу бревна не видишь? -- в обычной своей нахальной манере осведомился изнуренный старик. -- В каком глазу? -- с надеждой крикнул Петропавел, перекрывая вой бури. -- Да вот же, в левом! -- ответил старик и как бы между прочим добавил: -- Глаз, вооруженный бревном,-- страшная сила. -- Помогите! -- все поняв, богатырским пописком пискнул Муравей-разбойник откуда-то с юго-востока -- и навстречу богатырскому этому пописку Петропавел мощно метнул левым глазом свое бревно. Толстенное и длинное, оно с грохотом упало на землю, похоронив под собой Муравья-разбойника... А из разоруженного левого глаза Петропавла упала на место этой бесславной смерти чистая слеза. И стало тихо вокруг. И выросли цветы. И Гном Небесный запорхал с цветка на цветок, собирая в зеленую эмалированную кружку сладкий нектар. -- Выпьем за нашу победу в нечестном бою! -- крикнул он бодро и единым залпом осушил кружечку. Прочие облизнулись... А Петропавел вдруг начал ощущать в себе сильные перемены. Глазом, из которого выпало бревно, он видел мир совсем не так, как прежде. Ничто в его знакомых уже не казалось ему странным: ни размалеванная пустота на лице Белого Безмозглого, ни колебания в возрасте у Старика-без-Глаза, ни даже постоянно-переменный рост Гуллипута, ни повадки Шармен... А вот что это за незнакомое лицо -- длинное и худое, похожее на лошадиную морду страшной доброты? -- Разрешите представиться...-- начал Петропавел. -- Представлялись уже,-- проворчал незнакомец. -- Раньше ты меня просто не видел: у тебя бревно в глазу было. Таинственный Остов. Петропавел бросился к нему на шею, а тот, отстраняясь, ворчал: -- Довольно... Ты же не Шармен, ей богу! Между тем все вокруг увлеклись уже общим делом, больше не обращая на Петропавла внимания. Они подвязывали к выпавшему из его глаза бревну толстые канаты, чтобы отнести это бревно в надлежащее место и там учредить, как понял Петропавел по отдельным возбужденным возгласам, "Мемориальный Музей Бревна, Убивавшего Муравья-разбойника". Петропавла насторожила форма причастия: это было причастие несовершенного вида. -- Почему в названии вы употребляете причастие несовершенного вида? -- обратился он к суетившемуся поблизости Гному Небесному. -- Потому что по отношению к несовершенным действиям употребляются глаголы и причастия несовершенного вида,-- ответил эрудированный Гном. -- А в данном случае никакого действия совершено не было. -- Что значит -- не было, -- растерялся Петропавел, -- когда было? Я ведь убил Вашего Муравья-разбойника и спас вас от плена и гибели! -- А ты всегда лезешь не в свое дело, мы уж к этому привыкли,-- походя отчитал его Гном Небесный.-- К счастью, здешние события не зависят от тебя, так что ты не убил, а убивал, не спас, а спасал... то есть события происходить-то происходили, да не произошли. Муравей-разбойник жив и, даст бог, здоров, наш священный ужас, как и водится, неизбывен,-- стало быть, ничто не изменилось! Правда, у тебя из глаза наконец выпало бревно, но это твои проблемы... А у нас, как говорится, и волки сыты, и овцы в теле. -- Чему же вы все тогда радовались? -- спросил Петропавел. -- Жизни...-- развел руками Гном Небесный. -- Вечной Жизни и... многообразию форм ее проявления. Не понимаю, что тебя тут смущает. -- А зачем вам в таком случае мемориальный музей? Ведь мемориальный музей -- это увековечивание памяти о ком-то умершем... У вас же никто не умер! -- Какой-какой музей? -- переспросил Гном Небесный. -- Произнеси-ка это слово по слогам! -- Ме-мо-ри-аль-ный... -- Мы такого музея не учреждаем. Мы учреждаем музей Мимо-реальный. У нас тут все мимо-реальное. И Гном Небесный стремглав полетел вслед за остальными, уже тащившими куда-то мимореальное бревно. Петропавлу ничего не оставалось делать, как отправиться своей дорогой. Чтобы не думать о случившемся, он снова стал напевать, правда, теперь уже совсем безобидную песенку: Жир был у бабушки -- смерть от глюкозы! Вот как, вот как -- смерть от глюкозы! Он хотел задуматься над горькой судьбиной неизвестно откуда взявшейся в песне жирной бабушки, но не успел, потому что внезапно стемнело. Сделалось как-то жутковато, и, чтобы убедить себя в том, что бояться нечего, Петропавел громко крикнул в темноту: -- Ау-у-у! -- Уа-а-а! -- тут же раздался из сумерек детский плач. Петропавел вздрогнул: детского плача он как-то совсем не ожидал. Не хватало только наткнуться на конверт с грудным младенцем! Он осторожно двинулся в направлении плача, внимательно глядя под ноги. Плач стих. Петропавел остановился: может быть, ребенок не один, может быть, он с матерью? Тогда глупо к нему идти. Не пойду. -- Уа-а-а! -- снова донеслось спереди. -- Это я зря, едва ли...-- громко сказал Петропавел себе и услышал ответ: -- Слесаря вызывали? -- причем голос был хриплым. Вопрос озадачил Петропавла. Не вполне понятно было, как мог оказаться ночью в поле слесарь и что с этим слесарем тут делать? Вероятно, к тому же у слесаря был ребенок: ведь Петропавел отчетливо слышал детский плач. А может быть, это не слесарев ребенок и слесарь просто украл у кого-нибудь ребенка? -- Мы не вызывали слесаря! -- строго ответил Петропавел, нарочно употребив множественное число: для острастки, и еще более строго спросил:-- Слесарь, это Ваш ребенок или нет? -- Дед! -- отозвался слесарь. Петропавел не поверил слесарю. Можно, конечно, допустить, что он тут со своим ребенком и дедом, но плакал явно не дед, а ребенок! -- Почему же у деда детский голосок? -- проницательно поинтересовался Петропавел. -- Дед сам невысок! -- Кажется, слесарь был балагуром. Тогда Петропавел, стараясь, чтобы голос его прозвучал особенно мужественно, решил все-таки внести ясность в положение дел. -- Вот что, слесарь,-- сказал он.-- Все это очень странно. Почему Вы явились сюда с семьей? Может быть, Вы... кто-то другой, а не слесарь? -- Дорогой, я не слесарь! -- ответил слесарь. -- Вы надо мной издеваетесь? -- Раздевайтесь! Тут Петропавел несколько струхнул. Прозвучавший в темноте приказ напоминал начало разбойничьей сцены. -- Вы, что же, серьезно? -- спросил Петропавел. На сей раз ответ был уже и вовсе невразумительным: -- Вы тоже Сережа. Петропавел задумался, почему это он Сережа и кто тут еще Сережа, кроме него, и примирительно пробормотал: -- Наверное, Вы отчасти правы... В какой-то степени каждый из нас Сережа, а если так, то, должно быть, и я, как другие, тоже немножко Сережа ("Что я несу! -- думал он.-- Это просто бред сумасшедшего!"). Я рад, но мне очень... -- Оратор, короче! -- оборвали из тьмы. Петропавел умолк, ожидая худшего. Худшего не происходило. -- Тут кто-то спрятался!.. -- игриво произнес он, несмотря на то, что душа у него ушла в пятки. -- Никто тут не стряпает, -- ответили ему. -- Стряпать тут не из чего. Это АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ. В нем не растет ничего, кроме ассоциаций. -- АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ? Странно...-- Петропавел набрался смелости и спросил: -- Простите, с кем я все-таки говорю? -- Хрю-хрю! -- раздалось над полем. -- Там у Вас еще и поросенок? -- Нет,-- в голосе послышалась усмешка. -- Паросенок прибывает в шесть ноль-ноль. -- Куда прибывает? -- не понял Петропавел. -- К южной окраине поля. Тут все очень продумано: восточная окраина охраняется Дамой-с-Каменьями. К северной окраине, тоже в шесть ноль-ноль, прибывает Паровоз, к западной -- там начинается озеро -- Пароход, а к южной -- Паросенок. Тут три вида парового транспорта. -- Паросенок...-- задумчиво повторил Петропавел и признался: -- Никогда не слышал о таком транспорте. -- Не думай, что ты слышал обо всем, что происходит в мире,-- посоветовали из тьмы.-- Это самое банальное заблуждение. -- Ну да!.. -- воскликнул вдруг Петропавел. -- Я вспомнил: даже выражение есть странное "Класс езды на паросенке"! Я никогда его не понимал. -- Вот видишь, и выражение есть!.. -- Но все-таки с кем я разговариваю? Это я к тому, что Таинственный Остов тоже сначала был не виден, а потом... виден стал. Во тьме вздохнули: -- Меня ты никогда не увидишь. Я -- Эхо. Странно, что ты до сих пор этого не понял. -- Эхо? -- Петропавел был потрясен. -- Ты что-нибудь имеешь против? -- Да нет... Я только привык думать, что Эхо лишь повторяет чужие слова -- даже не слова, а окончания слов. -- Интере-е-есно,-- обиженно протянуло Эхо, -- на основании чего это ты привык так думать? Отвыкни!.. Повторяет слова не Эхо, а попугай. Не надо путать Эхо с попугаем. -- Извините меня...-- Петропавел сконфузился.-- Дело в том, что всегда, когда я раньше слышал Эхо... -- Раньше ты, наверное, плохо слышал,-- посочувствовали в ответ.-- Эхо никогда и ничего не воспроизводит в том же самом виде, в котором получает. Точность -- въедливость королей, и точность скучна. "Ау" -- "уа", "Вы, что же, серьезно?" -- "Вы тоже Сережа", "Я рад, но мне очень..." -- "Оратор, короче!" -- если это и повторы, то творческие: пусть довольно бедные, но ничего более интересного ты не произнес. Повтор хорош тогда, когда он смысловой: просто пересмешничать -- глупо... Ну-ка, скажи что-нибудь, да погромче! -- Э-ге-ге-гей! -- охотно заорал Петропавел. -- Спаси-ибо, -- уныло протянул Эхо.-- И что прикажешь с этим делать?.. Вот тебе наглядный пример автоматического речепроизводства: в подобных ситуациях люди всегда кричат "ау" или "эге-ге-ге-гей!" чисто механически, не отдавая себе в этом отчета. Язык владеет человеком... -- Эхо вздохнуло. -- Человек владеет языком! -- с гордостью за человека сказал Петропавел. Эхо хмыкнуло. -- На твоем месте я не делало бы таких заявлений: право на них имеют очень немногие. Большинство же просто исполняет волю языка, подчинено его диктатуре -- и бездумно пользуется тем, что подбрасывает язык. Мало кто способен на преобразования. -- Подумаешь, преобразования! -- расхорохорился Петропавел.-- К чему они? Достаточно просто знать точное значение слова. -- У слова нет точного значения: ведь язык -- это тоже лишь Эхо Мира.-- Эхо помолчало и предложило: -- Ну что, сыграем напоследок? -- Опять играть... Во что? -- Ты выкрикиваешь что-нибудь в темноту, а я подхватываю. Теперь Петропавел подумал, прежде чем кричать, и выкрикнул довольно удачно: -- Белиберда! -- Бурли, бурда! -- донеслось в ответ.-- Так говорят, когда варят какую-нибудь похлебку: это заклинание, чтобы она быстрее варилась: "Бурли, бурда, бурли, бурда, бурли, бурда!" -- Понятно,-- сказал Петропавел.-- Еще выкрикивать? -- Выкрикивай все время! Тут Петропавел усмехнулся и выдал: -- Асимметричный дуализм языкового знака! -- А Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно! -- незамедлительно откликнулось Эхо. -- Ничего не понятно,-- придрался Петропавел.-- Кто такая Сима? И кого она разит? -- Ты просто не знаешь контекста. А вне контекста слова воспринимать бесполезно: они утрачивают смысл... Значит, идет бой!.. -- воодушевилось Эхо. -- Где идет бой? -- не успел включиться Петропавел. -- В контексте!.. В контексте может происходить все, что хочешь. Мне угодно, чтобы в контексте шел бой. И Сима -- предположим, есть такая героиня, известная врагам своей отвагой и беспощадностью, и зовут ее Сима -- так вот, Сима скачет на коне в первых рядах бойцов. И вдруг она обнаруживает, что в винтовке кончились патроны. Сима в отчаянии. А бой продолжается. Неожиданно Сима замечает, как прямо под ноги ее коню бросается враг. Тут бы и застрелить его отважной Симе, но вот беда: нет патронов! И тогда сторонний наблюдатель, -- например, ты! -- видит, как враг прицеливается, чтобы убить безоружную Симу, а Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно! -- Эхо умолкло, тяжело дыша. -- Какая-то глупая история получилась, -- оценил рассказ Петропавел. -- Каков материал -- такова и история, -- обиделось Эхо. -- Интересно, на что ты рассчитывал, когда выкрикивал эту чушь? -- Не чушь! -- Петропавел высоко ценил дружбу. -- Так Белое Безмозглое всегда говорит. А все что касается этой невероятной легенды про Симу... Эхо засопело, -- видимо, Сима все-таки была дорога ему как тема -- и закапризничало: -- Нет. С Симой так было! -- Бред. Сивой Кобылы! -- неожиданно для себя отыгрался Петропавел и удивился: это его собственное маленькое ассоциативное поле откликнулось в нем. И тотчас же замкнулись все цепочки, для которых раньше не хватало звеньев -- полузабытых, перемешанных, переиначенных, то есть в конце концов переработанных, образов, пришедших из книг, пословиц и поговорок, устойчивых выражений, ставших частью его фантазии, его памяти, его речевого опыта, его юмора и его ошибок... И тогда он рассмеялся навстречу Эху, а Эхо рассмеялось навстречу ему, потому что оба они поняли друг друга: фантазия свободна, она -- золотая бабочка, живущая один день, один миг: взмах крыльев -- и прощай! Она уже другая, уже изменилась, превратилась в маленький цветок, который раскрылся на мгновение -- и нет его, пропал, осыпался, а лепестки роем белых облачков плывут по небу: одно -- бабочка, другое -- цветок, третье -- лента, четвертое, пятое, шестое... И начался рассвет, и выкатился оранжевый бубен солнца, и мир заплясал под веселую музыку маскарада -- зыбкий, неуловимый, чудесный! А ровно в шесть к южной границе АССОЦИАТИВНОГО ПОЛЯ на всех пар