узнаю старшего лейтенанта Куприянова, лейтенанта Фомина. Здесь же и младший сержант Левада (наверное, на ма- шине вместе с начальством прикатил). Рядом с Левадой сержант артилле- рист, которого выручали мы сегодня. Встретились. Доложил я старшему лейтенанту Куприянову о прибытии отделения и хотел было объяснить причину нашей задержки. - Все ясно, - перебил меня командир роты. У меня даже сердце дрогнуло. Но раз улыбается старший лейте- нант... Вижу, и у Степана Левады лицо светится - вот-вот кинется меня обнимать А командир роты продолжает - Слава вам, товарищ Перепелица, что отлично владеете солдатской наукой Раз любая задача вам по плечу, буду ходатайствовать о присвое- нии сержантского звания... ...До самой весны рядом с деревянным мостом через Сухой ручей держался и наш ледяной мост. И солдаты, проезжая мимо него, шутили: "То мост имени Максима Перепелицы". Против такой шутки я возражения не имею... "ДУРНЫЕ" ПРИМЕТЫ Еще солнце не успело сколько-нибудь подняться над горизонтом, а мы уже шагали далеко за городом по асфальтированной дороге. Справа и слева, на обочинах зеленела молодая травка, вспыхивали синие и белые цветочки подснежников. Одним словом, весна! Опять наступает лагерная пора, пора жарких, трудных солдатских будней. Мы шли в расположение своего будущего лагеря, чтобы подготовить там гнезда для палаток своей роты. Взводную колонну возглавляло отде- ление, которым командую я - сержант Максим Перепелица. И скажу я вам, приятно шагать в голове колонны, когда перед тобой стелется широкая, гладкая дорога. Идешь по ней и мечтаешь, о чем мечтается. А впереди виднелась одинокая фигура Янко Сокора - солдата из мое- го отделения. Он шел с красным флажком в руке и должен был на перек- рестках дорог, каких здесь много, останавливать машины и открывать путь нашей походной колонне. И вдруг я заметил, да и многие солдаты увидели, как впереди Соко- ра пулей пролетел через шоссе кургузый зайчишка, уши прижал, а сам, как шарик. Миг, и след его простыл среди молодых елочек. Кто-то из солдат бросил шутку насчет трусливой натуры зайца, но мне не до шуток. Вижу, что с Янко Сокором что-то неладное творится. Оглядывается по сторонам и все топчется на месте, вроде колонну поджи- дает. Тут только вспомнилось мне, что Сокор верит в дурные приметы. Родился же он и вырос в Закарпатской Украине, при буржуазном строе; некоторые пережитки старого сидят еще в нем. Вот сейчас: перебежал за- яц дорогу, и Янко трусит, считает, что это не иначе к беде какой-то. Поэтому не решается первым перешагнуть место, где пробежал заяц. Когда приблизился строй к Сокору, я кричу ему: - На каблуки наступим! Почему дистанцию не выдерживаете? Янко виновато покосился на меня и нерешительно пошел вперед. Целый день трудились мы в лагере. И из головы моей не выходила мысль о Янко. Как выкурить из него такую дурь? Ведь командир я. А ка- кой из Сокора солдат, если он как пугливая ворона? Все ждет, что беда приключится. Ночевать остались мы в лагере. Разбили палатку, поужинали и, выс- тавив часового, улеглись под ней на сене, которое еще в прошлом году заготовили для солдатских матрацев. Сладко ныли натруженные за день руки и ноги. Разговаривать не хотелось, и мы лежали молча, прислушива- ясь к шагам рядового Казашвили, который первым заступил на пост. И вдруг на недалеком дереве страшным голосом заголосила какая-то птаха. Лежавший рядом со мной Янко Сокор всем телом вздрогнул от этого крика и хотел от испуга на ноги вскочить. - Что, - спрашиваю у него, - шкрябнул за душу такой голосок? Тут птица опять закагукала, и Сокор даже дышать перестал. Потом тихо сказал: - Ой, не к добру это. У нас в селе после таких криков пожары бы- вают. Или помирает кто-нибудь. - Да неужели?! - удивился я. - А у нас в Яблонивке, - говорю, - однажды сова покричала на крыше хаты дядьки Мусия, так он на второй день с самим чертом встречу имел - на кладбище. - Гляди ты! - воскликнул Янко, придвигаясь ближе ко мне. - Как же это?.. - А вот послушай. И чувствую, как насторожились от любопытства мои солдаты. Перес- тал ворочаться в углу на сене Симаков, притихли Панков и Митичкин. Да- же шаги часового Казашвили умолкли близ палатки. Я дождался, пока Казашвили отойдет к грибку, и начал рассказ: - В нашем селе Яблонивке когда-то из-за девчат мира не было. Если ты парубок, то ищи себе подружку на своей улице, ну - еще на соседней; словом, на своем кутку, как у нас говорят. Но не вздумай присоседиться к девчатам, которые на другом конце села живут. Поймают тебя тамошние хлопцы и... - Повесят? - нетерпеливо спросил Янко. - Еще хуже, - отвечаю. - Добре, если только бока наломают. А то еще заставят спичкой дорогу мерить. - Как это? - заерзал на сене Сокор. - Вот тебе дивно? А было такое время, когда в селе ни клуба, ни кино не знали, вот и развлекались по-старорежимному. Поймают хлопцы чужого парня, дадут в руки спичку и заставят всю улицу, где живет див- чина, к которой он ходил, промерить. Не подчиняешься - бьют. Меришь, а они ржут, как кони. Ошибешься в счете - начинай сначала. - И вам приходилось мерить? - опять не утерпел Сокор. - Ну, нет! Это не на моей памяти было. А вот батька мой, Кондра- тий Филиппович, мерил. Правда, редко: ноги у него длинные. Через любой плетень он мог одним духом перемахнуть. А в огородах его не поймаешь. Вот и махнул однажды. А хлопцы знали эту его привычку через плетень прыгать и подкараулили. Но он бежал с такой страшной силой, что удер- жать не сумели - попадали. Но потом догонять стали. Напугался мой батька. "Раз так караулили его да еще не удержали, значит крепко обоз- лились. Если поймают, то такое учинят, что потом среди людей не пока- зывайся - засмеют. Вот и удирал он что было сил. А за огородами начиналось кладбище. Там среди могилок спрятаться легко. Ведь поздний вечер - темно. Перелетел через канаву, которая кладбище от левады отделяет, вро- де благополучно, если не считать, что яйцо об кусты ободрал да клок рубахи на рукаве выхватил. Но слышит, что и хлопцы не отстают: так трещит сзади него кустарник, что в селе собаки гавкают. Начал мой батька петлять меж могил, крестов и искать местечко, где лучше спрятаться. Но как спрячешься, раз рубашка на нем белая - заметят. Носился он так по кладбищу и вдруг... под ногами не оказалось земли! Как махнул куда-то вниз, дух захватило. От страха и память от- шибло. Пришел он в себя, осмотрелся. Увидел над головой небо, звездами усыпанное. Все ясно: в яму угодил. И тут только вспомнил он, что дед Захар умер и это для него могилу приготовили. Могила так могила. Лишь бы от хлопцев сховаться. Сидит батька на сырой земле, притаился. Но погони не слышит. Видать, парубки дальше побежали. А может, в могиле давненько он пролежал, пока память его вернулась, кто знает. Но что это?.. Слышит он, что совсем рядом за его спиной что-то дышит, как собака в жаркий день. Похолодел батька. "А может, почудилось?" - думает. Нет! Дышит!.. Как вскочил он на ноги, то об одну стенку, то о другую. Пытался руками за верх ухватиться. Но куда там! У нас такие глубокие могилы копают, что даже с самыми длинными ногами не выбраться из них. Кажет- ся, от страха завопил мой Кондратий Перепелица. И когда он закричал, услышал, что и оно, то, что громко дышало, тоже крикнуло как-то по-те- лячьи или козлячьи. А видать - ничего не видно. Яма же, могила одним словом... - Вот сочиняет командир! - послышался у палатки голос рядового Казашвили. - Что же, черт, по-вашему, в той могиле сидел? - Товарищ Казашвили, - отвечаю, - не отвлекайтесь от службы. Казашвили неохотно отошел от палатки, а я продолжаю рассказ. - А может, и черт, - говорю. - Откуда батька мог знать? Тогда в нашей Яблонивке и в черта верили. А тем более, когда батька еще раз попытался вылезть из ямы, сорвался и упал на что-то мягкое, в шерсти все. Как боднуло оно его в живот рогами, прямо зашипел он от боли. В глазах искры засверкали. И, может, от тех искр в его мозгу просветле- ло. Догадался батька, что сидит он в одной яме с обыкновенным бараном. Смеются мои солдаты, но мое дело рассказывать. Вот и продолжаю: - Пощупал батька барана руками, погладил, а он так жалобно: "Ме-э-э-э... М-э-э-э..." Бедняга, тоже случайно в могилу влетел. Доро- га-то в двух шагах от кладбища. Сидит батька в этой могиле вместе с бараном и думает, как ему те- перь жить? Узнают люди - смеху на все село будет. А узнают обязатель- но. Сам же он не мог выбраться из такой глубины. Думал, думал горькую думу и задремал. И вдруг сквозь сон слышит - телега скрипит на дороге. А дорога, как я говорил, рядом с кладбищем проходит. Вскочил он на ноги, прислушался к голосам на телеге и узнал, что это сосед дядька Мусий и его спрягач косой Василь от мельницы возвращаются. Спрягач - значит, лошадей спрягал. Мусий и Василь имели по одной коняке. А на одном коне далеко не уедешь. Вот и объединились они. О колхозах тогда, конечно, и слыхом не слыхали. Кричит им мой батька: - Дядьку Мусий? Дядьку Василь!.. Телега перестала скрипеть - остановилась. На ней - молчок. Потом дядько Мусий спрашивает у Василия: - Почудилось или нет? - Нет. Я тоже слышал, - отвечает Василь. - С кладбища голос... Никак, душа Ерофея Серомахи зовет. На той же неделе его похоронили. - Дядьку Мусию! - снова кричит батька. - Это я. Вытяните меня из могилы! И как только сказал это, не выдержали нервы у стариков. Ударили они по лошадям - и ходу. Но на околице села страх у них немного прошел. Остановились. - А не подсмеялся ли над нами какой-нибудь хлопчага? - спрашивает дядька Мусий и скребет рукой затылок. - Конечно, подсмеялся! Поймать бы этого шутника да батогов надавать! Может, пойдем? Изловим сукиного сына?! И вот Мусий и Василь крадутся к кладбищу. Часто останавливаются, подталкивают друг друга вперед. Каждый норовит идти сзади. А коней на дороге остановили. - Эгей! - кричит Мусий. - Кто там звал?! - Та цэ я! Кондрат, сын Филиппа! Шел вечером через кладбище и в могилу влетел. - А ты не брешешь, что ты Кондрат? - Ей-богу, я! - Тогда скажи, как звать моего цуцика. - Цуцика - Ушастик. Только никакой он не цуцик, раз штаны на лю- дях рвет... - Верно, его голос! - обрадовался Василь. - Он! - согласился Мусий. - Святую правду про моего цуцика ска- зал, - и хитренько подмаргивает своему спрягачу. - Та не-е... Какой же ты Кондрат? Ты размазня. Такой хлопец, как Кондрат, в яму не попадет. - Да я же! - со слезами доказывает мой Кондраша. - А если ты, так скажи еще, чем славится мой садок? - спрашивает Мусий. - Чем-чем! Да ранней грушей-макоржаткой! - А не знаешь ли ты, часом, кто ее обломал? - Ну я! Но когда это было! - Ух ты сукин сын! Так цэ, значит, ты ее обломал?! До сих пор груша не родит! Сейчас я тебе крапивой по стыдному месту нашмагаю!.. И Мусий подошел к самой яме. Разглядел в темноте голову Кондрата и довольно засмеялся. Тем временем дядька Василь побежал к повозке, чтобы вожжи отвя- зать - иначе вытащить из ямы человека невозможно. А батька все упраши- вает Мусия, чтобы он никому в селе не рассказывал, обещает пляшку го- рилки принести. Но дядька Мусий и слушать не хочет: ходит вокруг ямы и крапиву рвет. Да еще приговаривает: - Добрая крапивка! До костей продирает. Вернулся и Василь с вожжами. - Быстрее же! - торопит Кондрат. - А штаны снял? - въедливо спрашивает Мусий. - Снял, не беспокойтесь. - Добре. Сейчас всыплем. Наконец, вожжи опущены в яму. - Готов? - Готов! Потянули дядьки к себе вожжи и тут... увидели, что над ямой пока- залась голова с рогами... Чуть не умерли от страха. Бросили барана на голову моего батьки, завопили и что есть духу с кладбища. Бежали до самой церкви, и все время кричали, и про коней своих позабыли. Тут мне пришлось свой рассказ прервать, потому что Янко Сокор икать от смеха начал... - Одним словом, было дело. Примчались Мусий и Василь к церкви и давай лупить в колокола - как на пожар. Прибежал поп, люди начали сбе- гаться. Но пойти ночью на кладбище никто так и не осмелился. А батька воспользовался тем, что в яму вместе с бараном упали вожжи, вывязал на одном конце большой узел и начал закидывать его на вишню, что росла над ямой. Наконец, узел застрял между стволом дерева и веткой, и батька выбрался наверх, потом барана вытащил. Утром все село во главе с попом пошло на кладбище. Поп - с кади- лом, молитвой, "святой водой". А в воскресенье попы всего уезда съеха- лись в нашу Яблонивку. Целую неделю читали молитвы, кладбище высвячи- вали, проповеди говорили. Люди молились, несли в церковь приношения, лишь бы умилостивить бога, который за какие-то прегрешенья послал на село кару. А мой батька, Кондратий Филиппович, сидел дома и посмеивался. Го- да два никому не сознавался, что это он тогда в яме сидел, что "чудо" на кладбище - его рук дело. Так-то было. Долго помнили в селе эту историю и считали, что это сова накричала дядьке Мусию и косому Василию такую беду. Посмеялись солдаты. А потом Янко Сокор говорит: - С совой, конечно, верно - враки. Ничего она не накричит. А вот если заяц дорогу перебежал или, скажем, черная кошка - никуда не де- нешься. Будет неудача, а то и хуже. Сказал я Сокору, что все это чепуха, но убедить не сумел. Так и уснул он с мыслью, что ждет его беда. А на рассвете заступил Сокор на пост. Приближалось утро. На высоте, где меж долговязыми елями будет разбит наш лагерь, гулял ветерок, а у ее подножья над речкою - туман стелился. Янко Сокор прохаживался вокруг палатки, где спало отделение, воз- ле сложенных у погребка инструментов - топоров, пил, лопат, кирок-мо- тыг, ломов; выходил на линейку. Словом - патрулировал. И вдруг его внимание привлек человек. Он точно вынырнул из тума- на, клубившегося над речкой. Вначале шел человек уверенно, зорко ос- матриваясь вокруг. Янко, как и положено в таком случае, залег; залег меж приготовленных для палаток гнезд. И тут человек увидел натянутую брезентовую палатку. Остановился. Потом попятился к ближайшему кусту и спрятался за ним. Оттуда долго наблюдал за палаткой. А когда решил, что она не охраняется, осторожно, от дерева к дереву, выбрался на тыльную линейку лагеря, но от палатки держался на почтительном расстоянии. Человек стал внимательно всматриваться в ту сторону, где начинал- ся левый край палаточных гнезд, а потом перебежал глазами на палатку, затем на гнезда, тянувшиеся в несколько рядов от нее к правому краю лагеря. Янко догадался: человек считает палаточные гнезда. Зачем?! Зачем это ему нужно?.. А человек тем временем удалялся, считая гнезда. Мгновенье Янко колебался. Как поступить? Поднять по тревоге отде- ление, но тогда неизвестный, заслышав шум, сиганет в кусты; поймать его там трудно. А нужно сказать, что у Сокора из оружия имелся только кинжал. Ни автоматов, ни винтовок мы с собой в лагерь не захватили: шли ведь на работу. Янко Сокор быстро снял с себя шинель, выхватил из ножен кинжал и, зажав его холодное лезвие меж зубов, на четвереньках, как кошка, начал быстро пробираться вдоль передней линейки наперехват человеку. Потом, таким же манером пробираясь между гнездами, пересек расс- тояние, разделявшее переднюю и тыльную линейку. Человек оказался впе- реди него шагах в двадцати. Сокор решил сбить неизвестного с ног, чтобы легче было с ним справиться. Но человек успел обернуться прежде, чем Янко настиг его. Миг - и человек выхватил из кармана пистолет. Грохнул выстрел. Но пуля прошла мимо... Когда мы подоспели Янко на помощь, он уже сидел верхом на неиз- вестном, приставив к его горлу нож. А через неделю, после того как генерал вручил Янко Сокору именные часы, награду за задержание шпиона, я спросил у него: - Что, Янко, большая беда - золотые часы иметь? Он не понял моего намека. Тогда я напомнил о зайце, перебежавшем ему дорогу. Янко смущенно улыбнулся и ответил: - Больше я в дурные приметы не верю. СОЛДАТУ НЕТ ПРЕГРАД Не могу сказать о себе, что я трусоват. Уже не помню случая, ког- да бы моя душа пряталась в пятки. Да кого хотите спросите, и всякий скажет - Максим Перепелица не из робкого десятка. Ну, конечно, если не вспоминать случаев из моей доармейской жиз- ни. Иногда, бывало, в Яблонивке идешь по улице, замечтаешься, и вдруг цап тебя за штанину! Собака! И залает, проклятая, не своим голосом. Разумеется, от такой неожиданности похолодеешь и так заорешь, что со- бака с перепугу кубарем в ров катится и потом полдня скулит от страха. Или, бывало, поймает тебя дед Мусий в своем садочке, схватит од- ной рукой за шиворот, а в другой - целый сноп крапивы держит. Да еще допрашивает: "Как тебя, бесов сын, парить? Вдоль или поперек?! Как те- бе больше нравится?" Нельзя похвалиться, что при такой ситуации чувс- твуешь себя героем. Всякое бывало. Но бывало это давно и в расчет его можно не брать. Сейчас я не тот Максим, и нервы у меня не те. Ей-ей, не хвалюсь. Даже когда нас, солдат, первый раз бросали с самолетов, и то я... Правда, страшновато было. Но это же первый раз! Да и самолет очень высоко под- нялся. Вдруг, думалось, парашют не раскроется. Шлепнешься на землю и, как пить дать, печенки отобьешь. Однако никто не заметил, что такие думки были у Максима в голове. Даже наоборот. Как командир отделения, держал фасон и еще попросил у лейтенанта Борисова разрешения затяжным пойти к земле. Словом, хватает у меня выдержки. А вот сегодня случилось вдруг такое, что сердце мое не на шутку дрогнуло. Честно скажу - испугался Максим Перепелица... Не то, чтоб сильно испугался, но... Лучше расскажу все по порядку. Каждому известно, что период учений - самое трудное для солдата время, но и самое интересное. Сегодня учения закончились у нас рано. Солнце стояло еще высоко, а батальоны нашего полка уже атаковали кух- ни, что дымились вдоль всей опушки соснового леса. Как всегда во время обеда, настроение у солдат бодрое. Звенят котелки и ложки, кругом слы- шен смех, разговоры, шутки. Мое отделение благодаря заботам своего командира, это меня зна- чит, пообедало раньше всех. Потом быстро вымыли и высушили котелки и принялись за чистку оружия. Сидим мы на травке, разложив перед собой паклю, масленки, ружей- ные приборы, и ведем разговор - обсуждаем сегодняшнюю десантную опера- цию. - А в других отделениях оружие уже вычищено, - неожиданно разда- ется сзади меня голос. Узнаю нашего командира взвода лейтенанта Борисова и проворно вскакиваю на ноги. - Зато они еще не пообедали, - оправдываюсь. - Первая забота солдата - об оружии, - говорит лейтенант и недо- вольно хмурит брови. Хотел я ему тут высказать свое мнение, что живой человек, мол, прежде всего. Но смолчал, потому как знал - лейтенант ответит: жизнь солдата на войне в первую очередь зависит от исправности его оружия. Смолчал еще и по другой причине: Борисов тут же сообщил мне такое!.. - Ладно, - говорит и улыбается. - После будем толковать об ору- жии. А сейчас бегите вон на ту высотку, где вертолет стоит. Генерал вас ждет. Он вам сейчас лично объяснит, что главнейшее в солдатском деле. Стою я ни живой ни мертвый. Чем же я провинился, что к самому ге- нералу меня вызывают? Перебираю в голове все свои последние грехи и промашки. Вроде ни- чего такого не натворил. - Бегом! - торопит меня лейтенант Борисов. Бегу. Бегу и продолжаю думать. Может, старшина Саблин нажаловал- ся? Вчера на привале поспорил я с ним, что могу кого угодно связать палкой. Не поверил старшина: думал - шутит Перепелица. И согласился, чтоб я его связал. - Обижаться не будете? - спросил я у старшины. - Никакой обиды, - ответил он. Раз так, вырубил я длинную толстую палку, расстегнул на гимнас- терке Саблина две нижние пуговицы и предложил ему засунуть обе руки за пазуху. Когда он это сделал, я протянул палку у него под мышками так, чтоб она оказалась на груди, над кистями засунутых в пазуху рук. Потом неожиданно дал старшине подножку. Он свалился на спину, даже ноги зад- рал. Этого мне и нужно. Палка, продетая под руки, торчит по бокам Саб- лина, как длинная ось. И я ловко закидываю за эту "ось" вначале одну, а потом другую ноги старшины. Скорченный, он лежит, беспомощный. Ноги раскинул, как подбитый воробей крылья. С недоумением на меня глаза таращит и силится руки из-за гимнастерки выдернуть. - Ну как? - спрашиваю у Саблина и помогаю ему сесть. - Черт! - хрипит Саблин и тужится, чтобы на носки привстать. Пожалуйста, я даже помогу. Беру его под мышки и приподнимаю. При- поднял на носки и отпустил. Старшина тут же и клюнул носом в траву. Лежит, раскорячившись, спиной и всеми другими местами к небу, и кри- чит: - Развяжи! А я не спешу, тем более что вся рота собралась на такое диво гля- деть. Ведь сам старшина пощады у Перепелицы просит. - Ну, как, - спрашиваю, - теперь верите, что палкой связать мож- но? А он знай одно заладил: "Развяжи". Подошел командир роты и как увидел своего старшину в таком неп- риглядном виде, так и покатился со смеху. Вижу, из других рот солдаты сбегаются. Надо развязывать. Развя- зал. - Кто выиграл пари? - спрашиваю. - Что за глупые шутки! - сердито отвечает Саблин, вытирая со лба пот и на солдат оглядываясь. - Зачем же носом в землю? Так вот, могло случиться, что нажаловался Саблин. Мол, скомпроме- тировал его, старшину, сержант Перепелица... Ох, и попадет от генера- ла! Плакал тогда мой отпуск. А командир роты твердо обещал: "Кончатся учения - поедете, Перепелица, на десять дней домой". Не несут меня ноги. До высотки, где вертолет генерала приземлил- ся, далековато. Бежать бы надо. А в ногах моих слабость. Вдруг из лощинки, навстречу мне, вынырнул старшина Саблин. - Куда спешите, Перепелица? - дружелюбно спрашивает. И никакой обиды на его лице не замечаю. - Генерал зачем-то требует. - Генерал? Лично вас? - удивился Саблин. - Лично, - отвечаю и вздыхаю с облегчением: значит, Саблин здесь ни при чем. Иду дальше. А в голове аж треск стоит от разных мыслей. "Зачем я нужен генералу?" Наверное, сегодня что-нибудь не так сделал. А может, наоборот? Может, похвалить хочет? Действовали же мы неплохо. Но тоже вряд ли. Откуда генералу знать, как наступало отделение Перепелицы? Перебираю в голове все события сегодняшнего дня... С рассветом доставили нас грузовики на аэродром. Началась обычная возня со снаряжением и амуницией: скатку закрепи на чехол запасного парашюта, лопатку подвяжи черенком вверх, спрячь в карман пилотку и шлем напяль на голову, зачехли оружие. Потом пока подвесную систему подгонишь, и уже звучит команда на посадку. Совсем немного времени прошло, а мы уже в воздухе. Сижу я у самого люка (мне первым прыгать придется) и поглядываю на пристегнутый к тянущемуся через всю кабину стальному тросу замок полуавтомата. Это такой замыкающийся крючок, от которого идет бечевка к моему основному парашюту. Когда я прыгну, она должна парашют раск- рыть. Вижу - там полный порядок. Поворачиваюсь к окну. Совсем близко от нашего самолета плывет целая армада тяжелых машин. И в каждой, как зерен в огурце, полно солдат. Внушительная армада! Фюзеляжи и хвосты самолетов окрашены в розовый цвет лучами только что взошедшего солнца. А далекая земля еще в тени, еще солнце не кинуло на нее своего взгля- да. Ниже и в стороне идут звенья вертолетов. Смешные машины! Но силь- ные. Каждая пушку или тягача с орудийным расчетом несет в своем брюхе. Вдруг совсем близко от нас проносится пара реактивных истребите- лей, затем вторая, третья. Охраняют нашего брата... Тихо в кабине. Все солдаты моего отделения к окнам приникли и наблюдают. Кое-кому страшновато прыгать. Толкаю локтем сидящего рядом Симакова Мишу. - Ну как? - спрашиваю. - Курить охота, - отвечает. - Курить? - удивляюсь. - Эх ты, культурный человек! Токарь пятого разряда, а не знаешь, что никотин отражается на нервах. - Солдаты за- шевелились, поворачивают к нам головы. А я продолжаю: - Помню, в селе нашем Василь Худотеплый бросил курить и... умер. Только, кажется, он вначале умер, а потом бросил курить... Раздается трель звонка - сигнал начала выброски. Штурман - моло- дой лейтенант - отдраивает люк и командует: - Пошел! Эта команда царапнула меня за сердце: ко мне ведь относится. Бод- ро подхожу к люку. - Эх-ма! - весело кричу. - Подтолкни, Симаков! Симаков легонько толкает меня в спину, и я, ради шутки, с криком "ура!" шагаю за борт. Напряженные секунды... Рывок, хлопок полотна раскрывающегося па- рашюта. И болтается Максим Перепелица между небом и землей. Иные думают, что парашют плавненько, осторожненько сажает солдата на землю. Ничего подобного! Если зазеваешься, не развернешься по ветру и чуть не согнешь сомкнутые ноги, то имеешь шансы поломать ребра, от- бить печенки или еще что-нибудь сделать. Значит, с умом надо призем- ляться. Вот я и иду к земле, как того наставление требует. А вокруг - сотни других парашютистов спускаются. Все небо усеяно ими! Похоже, что Млечный Путь падает на нашу землю. Приземлился, как положено, погасил купол, отстегнулся от подвес- ной системы и привожу себя в боевое состояние: автомат из чехла долой, скатку через плечо, пилотку на голову. Рядом со мной Михаил Симаков - ухватился за нижние стропы и упи- рается, как бычок. Хочет купол погасить. - Здоров, кум! - кричу ему. - Белье сменить не треба? - Никак нет, товарищ сержант! - отвечает. - Полный порядок! Даю два свистка - сигнал для сбора своего отделения. Со всех сто- рон подбегают ко мне солдаты. Еще через некоторое время поле, усеянное белыми пятнами парашютов, остается позади, а мы, вытянувшись в цепоч- ку, лежим на песчаной осыпи старой траншеи и всматриваемся вперед. Там, на холмах, за густой и высокой сеткой спиральных колючих заграж- дений, засел "противник", и нам предстоит атаковать его. Позади грохочут танки, прорвавшиеся в "тыл неприятеля". Приказа- но, видать, танкистам поддержать действия пехоты, выброшенной с возду- ха. На флангах артиллеристы устанавливают пушки, выгрузившиеся из вер- толетов. Словом, начинается обыкновенный бой. Первое слово за артиллерией. Сзади нас бахают пушки, а далеко впереди вскидываются вверх столбы земли и дыма. Тем временем танки втягиваются в проходы, оставленные для них пехотой. И когда между дву- мя красными флажками в цепи нашего отделения тоже проползает танк, я замечаю вспыхнувшие в небе зеленые ракеты. - В атаку! За мной! - поднимаю солдат и устремляюсь за танком. - Не отставать от трактористов! Справа и слева бегут цепи соседних отделений и взводов. Строчат пулеметы и автоматы, трещат выстрелы карабинов. Танки ведут огонь с хода. Бой как бой. Стена проволочных заграждений все ближе и ближе. А перед ней - мелководный ручеек; препятствие пустячное, но задержка из-за него мо- жет быть. И точно: только шедший впереди нас танк влетел в ручей, об- лив водой с ног до головы забежавшего вперед Янко Сокора, как тут же у гусеницы взметнулся взрыв. Танк заглох и остановился, не дотянув ка- кой-то метр до проволочных заграждений. А нам же проход нужен! - Эгей, трактористы! - кричу я и стучу по броне танка. - Давай вперед! Откуда-то вдруг появился посредник - майор с белой повязкой на рукаве. - Танк выведен из строя! - объявляет он командиру танка, который из башни высунулся. - А воевать как?! - возмущаюсь я, обращаясь к посреднику. Но что ему до нас? Улыбается и руками разводит. - Действовать надо, - говорит. Эх, не вовремя! Как теперь без танка через проволоку проберешься. Три же рулона колючки выше человеческого роста! Нужно принимать вправо или влево, на участки соседей. Но отста- нем! Такое боевое отделение и вдруг в хвосте будет плестись! Тут замечаю я, что пушка танка вздыбилась прямо над проволокой. - Давай ствол ниже! - кричу танкистам. Послушались. Ствол пушки лег над заграждением. Радостно мне ста- ло, что смекнул удачно. - За мной! - командую отделению и влезаю на танк. С башни ступаю на пушку и бегом по стволу вперед. Пять быстрых шагов, и спрыгиваю на землю по ту сторону проволоки. Следом за мной - Симаков, Казашвили, Сокор, Панков и все отделение. Каждому пригодилось умение по буму ходить. Не зря обучал я этому солдат. Оглядываюсь назад и замечаю: майор-посредник даже за голову рука- ми ухватился. Потом сам на танк забирается. Видать, понравились ему наши действия. "Знай Перепелицу", - думаю. А впереди новое препятствие - глубокий противотанковый ров. Тан- кисты, вижу, уже берут его. Один танк сполз на дно рва, а по его башне ползут на ту сторону другие танки. Хороший пример! Сваливаюсь в ров и подставляю спину Симакову. - Дуй наверх! - кричу. А моим солдатам долго растолковывать не приходится. Только Сима- ков взобрался по спине моей на насыпь рва и подал мне руку, как вижу, Сокор оседлал Казашвили, Панков - Митичкина. Все вверх карабкаются. Оцэ дило! - Не отставать! - подаю голос и бегу вперед. На ходу веду огонь из автомата по амбразуре дзота, в которой сверкают пулеметные вспышки. - Сержант! - вдруг останавливает меня голос. - Отделение несет потери от пулеметного огня "противника". Оглядываюсь: майор-посредник. Как он догнал? Но раздумывать нет времени. - Стой! - командую отделению. Солдаты, бежавшие слева от меня развернутой цепью, залегают. Положить отделение, конечно, не трудно. Но как его вперед продви- нуть? Как заставить замолчать тот проклятый пулемет в дзоте? Кидаю взгляд по сторонам, прощупываю глазами кочки, ложбинки... Подобраться можно, но не к самому дзоту. И вдруг принимаю решение. - Ручному пулемету! - командую. - По амбразуре дзота, три, огонь! Отделению окопаться! Рядовой Симаков остается за меня! После этого, что есть сил, отползаю по ложбинке в сторону. От- полз, плюнул на палец и проверил, с какого направления ветер дует. Оп- ределил. А нужно мне было знать это вот для чего: на жнивье, по кото- рому мы наступали, кое-где лежали кучки бросовой прелой соломы. Вот и нацелился я на одну из них. Подобрался к ней и рукой в карман за спич- ками. И-и-и... нет спичек! Кто-то взял прикуривать и не вернул. Что делать? Еще минуту промедлить, и можно считать, что атака моему отде- лению не удалась. Вдруг вспомнился один случай. Летом, на занятиях по тактике, один солдат из соседнего взвода дал очередь из автомата у стога сена. И не успел опомниться, как стог вспыхнул. В минуту копна сгорела. А коман- диру пришлось потом уплатить за нее деньги. Вспомнил я этот случай и ствол автомата в солому наставил. Нажал спуск. Очередь. И солома загорелась. Потянулся желтый дымок, потом гу- ще, гуще и покатился прямо на дзот. А мне этого и нужно. Вскочил я на ноги и, маскируясь в дыму, стрелой мчусь к дзоту. Через минуту все было кончено. Майор-посредник вывел "неприятель- ских" пулеметчиков из боя. После взятия дзота и траншеи, как и полагается, поддержали мы ог- нем соседей, а затем устремились дальше. И только отбежали метров пятьдесят от траншеи, как нам навстречу выполз из лощины танк с белыми полосами на броне. "Противник"! Выполз и чешет из пулемета по пехоте, а из пушки по танкам, которые, преодолев ров, атакуют справа. Передо мной оказался одиночный окоп. Свалился я в него, и тут же мне на голову еще кто-то плюхнулся. Смотрю - Симаков Миша. Остальные солдаты отделения в траншею отхлынули. А танк все ползет. Эх, были бы гранаты! Но мы их при захвате дзо- та и траншеи израсходовали. Слышу - посредник что-то кричит. Наверное, хочет танкистов пре- дупредить, что в окопе люди. Но танкисты не слышат посредника, а нам не хочется себя выдавать. Танк уже рядом. Земля дрожит как в лихорадке. С бруствера срыва- ются и падают за шиворот сухие комочки глины. А мы с Симаковым все теснее ко дну окопа прижимаемся. Вдруг в окопе стало темно. Дохнуло жаром, и танк прогрохотал над нами. - За мной, Миша! - крикнул я не по-уставному и прямо из окопа швырнул на броню танка свою скатку. Тут же выбираюсь наверх и бегом за скаткой. Догнал танк, стал ногой на буксирный крюк и на броню. Только руку чуть-чуть обжег - за выхлопную трубу ухватился. А можно было и не хвататься. Взял скатку и, придерживаясь за десантные скобы, вдоль башни про- бираюсь к переднему люку. Подобрался и удобно одел скатку на оба пе- редние смотровые прибора. И сам сверху уселся. Теперь механик-водитель ослеплен. А башню тем временем Миша Симаков "обрабатывает". Развернул он скатку и все приборы прикрыл шинелью. Сам же уселся на крышку люка ко- мандирской башни. Танк, разумеется, остановился. Слепой же! - Что случилось? - слышу из-под брони голос. Тут им посредник и объяснил: - Танк выведен из строя. Раз мы дело свое сделали, кричу своему отделению привычное слово: "Вперед!" А у Симакова спрашиваю: - Закурим, Миша? - Вы же говорили - вредно! На нервах отражается! - Так то ж в воздухе! - смеюсь я. - А на земле можно... Вскоре после этого закончились учения. Чем же может быть недово- лен генерал? Возможно, танкисты жалобу подали? Наверное, считают, что не по правилам ослепил их. Или что другое? Раздумывал я так, раздумывал и дошел, наконец, до высотки, на ко- торой вертолет стоит. Генерала заметил сразу. Сидит он в кругу офице- ров, разговаривает. Представительный такой, могучий. Из-под фуражки белые виски выглядывают. Докладываю: - Товарищ генерал, сержант Перепелица по вашему вызову явился! Он поднял глаза и смотрит с недоумением. "Неужели разыграли? - мелькнула у меня мысль.- Вот смеху будет! На всю роту!.." - Кто вы такой? - недовольно спрашивает генерал. - Командир первого отделения, первого взвода... Но тут меня перебивает кто-то из группы офицеров. - Это я вам докладывал, товарищ генерал... Кошу туда глаза и узнаю майора-посредника. - А-а, - заулыбался генерал и встал на ноги, отряхнулся. - Рад познакомиться с героем, - и крепко пожал мне руку. К моему языку точно колоду привесили. Шевельнуть не могу им. Только по-дурацки улыбаюсь - рад, что генерал не ругать вызвал. - Любопытно, любопытно вы воюете, - продолжает генерал. - Моло- дец. И за ствол над проволочными заграждениями и за ослепление танка хвалю. Вы еще раз показали, что нашему солдату нет преград. Потом помолчал генерал, посмотрел на меня и начал совсем другим тоном. - То, что личным примером ведете солдат в бой, - хорошо. Но то, что забываете о своей роли командира, - плохо! Да, да, плохо! Ослеп- лять дзот нужно было послать кого-нибудь из подчиненных. Нельзя быть таким жадным! - и опять заулыбался генерал. - Нужно и другим давать отличаться, командовать нужно... А в общем молодец! От лица службы объявляю вам и вашему отделению благодарность. - Служу Советскому Союзу! - гаркнул я в ответ. НА ПОБЫВКЕ Эх... любовь!.. Скажите, кто имеет что-нибудь против любви?.. Никто! Нет, по мое- му мнению, человека на земле, который бы сказал, что любовь, мол, пус- тячное дело и такое прочее. Ничего не имею против любви и я, сержант Советской Армии, Максим Перепелица. А вот если спросить у кого-либо из вас, что такое любовь? Отве- тить, конечно, можно, но очень приблизительно, потому что точных слов для этого люди еще не придумали. И у меня нет таких слов, которые мож- но сложить в рядочек, поглядеть на них и узнать эту вроде и разгадан- ную, но все еще тайну. Но есть у меня другое. Есть у меня понимание, что любовь, кроме счастья и радости, приносит человеку немало таких минут, которые горше самой старой полыни, самой желтой хины. Впрочем, все об этом знают, и, несмотря ни на что, все готовы за любовь по целой скирде полыни сже- вать и проглотить по мешку хины, потому что без любви не прожить чело- веку на белом свете. Однако слова - еще не факт. А наш брат военный привык разговари- вать языком фактов, чтобы в каждом слове была суть. Вот я и перейду к факсам. Вы уже знаете, и это, конечно, никого не удивит, что у меня, сер- жанта Максима Перепелицы, есть на Винничине дивчина Маруся, по фамилии Козак. Одним словом, люблю я Марусю, да так люблю, что не только сло- вом - песней об этом не скажешь! Скоро два года будет, как служу в ар- мии, и за это время много пришлось почте поработать: часто обменива- лись мы с Марусей письмами, и в тех письмах каждая строчка, каждая буква любовью дышала. И вот мне и моему другу земляку, тоже сержанту, Степану Леваде предоставил командир полка краткосрочный отпуск на побывку домой. Пое- хали мы. Всю дорогу только и говорили, что про полк да про нашу Ябло- нивку. Как оно в селе? Ведь давненько мы там не были. Душа кричит - так хочется домой Ну, конечно, и о наших девушках говорили Степан - о Василинке Остапенковой, а я - о Марусе Козак. Степан, правда, больше слушал да думал. Любит он подумать; лишнего слова не скажет. Да кто не знает Степана Левады? Учителем бы ему быть, до того он рассудительный. В Винницу поезд пришел на рассвете. Отсюда до Яблонивки рукой по- дать. Какой-нибудь час узкоколейным поездом проехать да еще часочек пешком пройтись. Но поезд узкоколейный отходит не скоро. В самый раз времени хва- тит, чтобы привести себя в порядок. Дорога-то позади не близкая - за- пылились, обмундирование на нас поизмялось. А разве может солдат поя- виться среди людей, а тем более в родном селе, в помятом мундире?.. Вот и направились мы в комнату бытового обслуживания при новом вокзале. Часа два утюжили там нас, пуговицы чистили, свежие подворот- нички к мундирам пришивали. Вышли мы из той комнаты, как женихи, на- рядные. Наконец, Перепелица и Левада заняли места в вагоне узкоколейного поезда. Значит, мы почти дома. Оглядываемся со Степаном на людей - мо- жет, кого из Яблонивки увидим. Но разве в такую пору кто уедет из се- ла? Весенние работы в разгаре! Однако в соседнем купе замечаю знакомлю жинку в белой хустынке. Да это же тетка Явдоха! Так и рванулся я к ней. - День добрый, титко Явдохо! - говорю. А она глядит на меня и не узнает. Потом всплеснула руками и отве- чает: - И-и-и, Максим Кондратов! Неужто ты? Своим очам не верю! - Он самый, - отвечаю. - Хлопчик мой славный! Ой, який же ты став! Сидай со мной рядом да дай поглядеть на тебя! Ни за что не признаешь, изменился, вырос. А похорошел как!.. - и запела, запела. Не голосок у тетки Явдохи, а пря- мо мед. Умеет человеку приветливое слово сказать. - Остановитесь, титко! - говорю ей. - Хватит слов. Нам цветы тре- ба, шампанского! Дробный смешок Явдохи по всему вагону рассыпается. - Хватит, - говорит, - что я тебя, дурная баба, провожала цвета- ми. - Ну тогда, - отвечаю, - отпустите трохи гарных слов для Степана. Смотрите, какой вон генерал у окна сидит, - и указываю ей на Степана. - И правда! - всплеснула руками Явдоха. - Батеньку мой, правда. Степан!.. Степанэ! Степаночку! Ходи сюда! - Иди, иди, Степан, не важничай, - поддерживаю я. - Это же титка Явдоха. Не узнаешь? Кажись, не узнает. - Узнаю, - отвечает Степан и подходит к нам. - Здравствуйте, тит- ко! Хорошо, что встретили вас. Про село нам расскажите. В курс ябло- нивских новостей введите. Ну, как живете? - Сами побачите, - отвечает. - Живем, беды не знаем. А я вот во- зила своей Оленьке трохи пирогов да яичек. Студентка она у меня, на учительницу учится. А вас и не ожидают дома, не знают, что гости доро- гие едут. Оцэ радость батькам! Оцэ счастье яке! - снова запела тетка Явдоха. - А вас на станции не встречают? - Нет, - говорю, - хотим неожиданно нагрянуть. - А так, так, - соглашается Явдоха, - неожиданно, неожиданно. От станции машиной нашей подъедем. Сегодня Иван Твердохлеб возит удобре- ния в колхоз. - Как он там, Иван? - интересуюсь. - Ничего. Хату ставит, женится. Слышала - скоро свадьба. Ого! Люблю оперативность. - А кто невеста? - спрашиваю. - Яблонивская? - Эге ж, наша, сельская, - отвечает Явдоха. - Славная дивчина, хоть и вертлявая трохи - Маруся Козак... Своим ушам я не поверил. - Маруся Козак?! - переспрашиваю у тетки. - Эге ж, Маруся... - и вдруг голос тетки Явдохи осекся. Всполоши- лась она и затараторила: - Ой, що ж я балакаю! Брешут люди, а я, дурна баба, передаю вам. Не может того буты! Сам побачишь, Максимэ, что все это брехня чистая! Люди и не то еще могут наговорить... Одеревенел Максим Перепелица. Ни рукой, ни ногой, ни языком не могу пошевельнуть. Тетка Явдоха еще что-то говорит, а я оглох. Уставил глаза в окно и света белого не вижу. "Неужели Маруся дурачила меня все время? А письма какие писала, обещала ждать Максима..." Эх, Маруся, Маруся! Вот и колеса вагона вроде выбивают: "Мару- ся-Маруся-Маруся... Обманула-обманула-обманула..." Проклятые колеса! Чувствую, Степан трясет меня за плечо. - Пойдем, - говорит, - постоим на площадке, курить хочется. Вышли. Степан даже в лицо мне боится глянуть. Спрашивает: - Выдержишь, Максим? Я заскрипел зубами, вздохнул тяжело и твердо, со злостью, сказал: - Выдержу! Еще и на свадьбу к Марусе пойду... Но, скажу я вам, такой обиды еще никто в жизни не наносил Максиму Перепелице. Да и не только в обиде дело. А с сердцем мне что делать? Не выбросишь же его! Прямо огонь в груди горит. Но никуда не денешься. Припоминаю, что Иван Твердохлеб - хлопец действительно красивый, бое- вой, в армии служил. Знать, Максиму далеко до него, раз Маруся забыла Максима... Когда на нашей станции сошли мы с поезда, тетка Явдоха предлага- ет: - Поедемте к складам, там машина... - Нет, - перебиваю ее, - нам хочется на поля яблонивские погля- деть. Пешком пройдемся, у нас чемоданы не тяжелые. - Верно говоришь, Максим. Пошли, - поддерживает меня Степан. - Ой, разве так можно?! - всполошилась Явдоха. - Вроде и домой не спешите. Возьмите хоть семечек на дорогу, чтоб не скучно было. Вон их у меня сколько в кошелке осталось. Гарбузовые! Небось забыли там, в армии, какие они, гарбузы, есть? А парубкам нельзя про гарбуза забы- вать, - и тетка Явдоха уже на ходу сняла с меня фуражку и насыпала в нее тыквенных семечек - крупных, поджаренных. Степан выгребает из сво- ей фуражки семечки в карман, а я гляжу на свою порцию и закипаю от злости. Не намекнула ли мне этим тетка Явдоха?.. Конечно, намек! За- был, мол, Максим, что такое гарбуз, так не забывай... Как махнул я из фуражки семечки на землю, Степан даже свистнул от удивления. А потом горько усмехнулся, вспомнив обычай наших девчат подносить нелюбому парубку, который сватается, тыкву в знак отказа. Поэтому яблонивские парубки больше смерти боятся тыквы. Подцепить хлопцу гарбуза - хуже чем солдату наступить на мину! И вот, кажется, тетка Явдоха намекнула мне про гарбуз. Но это мы еще посмотрим! Может, Маруся и не дождется, чтобы я сватов к ней засы- лал! Идем мы со Степаном вдоль железнодорожного пути к тропинке, кото- рая напрямик к Яблонивке ведет. А солнце так ярко светит с безоблачно- го неба, вроде ему и дела нет до моей беды. За кюветом в траве синими огоньками фиалки горят, золотится лютик и козлобородник. А вон одино- кая вишенка вся белым цветом облеплена, нарядная, как невеста. Гм... невеста... "Держись, Перепелица, - думаю, - дашь сердцу волю - раскиснешь". Об этом и Левада начал толковать, когда мы свернули с железнодо- рожного пути на тропинку, отделявшую засеянное поле от луга: - Не жалей и не убивайся. Не стоит она того. Презирай! Ну что ж, попробую презирать. Осматриваюсь вокруг. Все знакомо - каждый бугорок, куст. Не одно лето провел я на этих полях, когда хлопчиком был и коров пас. Но заме- чаю и изменения. Далеко в стороне тянется дорога. Вдоль нее бегут те- лефонные столбы. Это новость! Значит, Яблонивка уже с телефоном. А мо- жет, и телеграф есть? Спрашиваю у Степана, но он пожимает плечами и на другое мне указывает пальцем. - Видишь, - говорит, - ольховский ров-то исчез! И правда, раньше к самой Мокрой балке подступала глубокая канава, заросшая лебедой. Она отделяла нашу землю от Ольховской. А теперь поле ровное, без единой морщинки. Вот где раздолье для трактора или комбай- на! Уже и село впереди показалось. Хат не видно - только белые клубы цветущих садов и зелень левад. Кажется, слышно, как в яблонивских са- дах пчелы гудут, и чудится запах вишневого цвета. И еще заметны над садами высокая радиомачта да ветряной двигатель, поднявший в небо на длинной шее круглую, как подсолнух, голову. А над полем струится, точ- но прозрачный ручей, горячий воздух. Значит, земля добре на солнце прогрелась. Прибавляем шагу. Эх, были бы крылья... Вроде посветлело вокруг при виде родного села. Но что же мне все-таки с сердцем делать?! Так щемит, что хочется самому себе голову откусить!.. Ох, Маруся, Маруся! Когда пришли в Яблонивку, солнце склонилось уже к Федюнинскому лесу. Степан Левада повернул в свою улицу, а я - в свою. Иду с чемода- ном в руках и на обе стороны улицы раскланиваюсь - с односельчанами здороваюсь. Вот уже и садок наш виден. Прямо бежать к нему хочется. Но не по- бежишь - сержант ведь, не солидно. А тут еще дед Мусий стоит у своих ворот - жиденькая бородка, рыжеусый, в капелюхе соломенном. Раскурива- ет трубку и с хитрецой на меня посматривает. - На побывку, Максим Кондратьевич? - спрашивает. - Так точно! На побывку! - отвечаю по-военному и спешу побыстрее пройти мимо деда. Уж очень говорлив он. А мне не до разговоров. Но не так просто отвязаться от Мусия. - Постой, постой, Максим! - просит дед и, прищурив глаза, к моим погонам присматривается. - Это что, командирские? - Сержантские, - отвечаю и на минутку ставлю чемодан. - А вы, я вижу, весь двор свой обновляете? И ворота новые и заборы. - На колодец тоже указываю, где вместо деревянного сруба цементный круг стоит. - Э-э, Максим, - смеется старый Мусий, - и вправду ты давно в се- ле не был, раз такое спрашиваешь. Всем колхозом решили, чтобы село в порядок привести. Вот и приводим. Оглядываюсь вокруг. Точно: село вроде новую рубашку надело. - Ты на свою хату погляди, - предлагает Мусий. - Иди сюда, здесь виднее. Подхожу к Мусию и за садом вижу свою хату. Но в первую минуту ни- как не могу понять, что с ней случилось. Не та хата! Ни соломенной крыши, ни зубчатой стрехи. Вот так батька! Нарочно не писал, что хату железом покрыл. Пусть, мол, Максим ахнет от удовольствия. - Да-а, - покачал я головой. - Вот тебе и "да", - трясет бороденкой дед Мусий. - А Иван Твер- дохлеб вон какие палаты вымахал! Посмотри... Правда, женится хлопец. Треба, чтоб было куда молодую жинку привести. По всем нервам стегануло меня упоминание о Твердохлебе. Схватил я чемодан и ходу. Но Мусий за рукав мундира поймал. Поймал и допрашива- ет: - Не спеши, Максим. Скажи, погоны такие, как у тебя на плечах, продаются где-нибудь?.. - А как же. Продаются, - отвечаю. - По документу чи свободно? - Свободно. Чувствую, что начинаю злиться. Но виду нельзя подать. Старый же человек со мной разговаривает. - Так-так, свободно значит? - Да свободно ж! - повторяю ему. - Можете и вы себе купить - хоть генеральские! Засмеялся дед Мусий ехидненько и уже вдогонку мне колючий вопрос задает: - А у тебя что, на генеральские грошей не хватило?.. Хе-хе-хе... Махнул я рукой и зашагал быстрее. Не верит дед Мусий, что из не- давнего ветрогона, от которого "все село плакало", сделали в армии че- ловека. Ну и пусть. Поверит! А дома уже дожидаются Максима. Тетка Явдоха раньше нас добралась к Яблонивке (ясное дело - на машине!) и по всему селу раззвонила, что с вокзала идут Степан да Максим. На пороге хаты стоит мать и слезы утирает, а отец спешит навстре- чу. Обнялись, почеломкались. - Ну, покажись, який ты став, - говорит отец и по плечам меня хлопает. Широкий, мол. ...Одним словом, приехал я домой. А в хате на столе уже всякая всячина стоит (и когда только успела мать наготовить?). Отец наливает в чарки сливянку, мать придвигает ко мне поближе тарелки с яичницей, салом, колбасой домашней, с капустой, с жареным мясом со сливами. Тут же соленые огурцы, квашеные помидоры, яблоки свежие. Стол даже потрес- кивает, так нагрузили его. Мать глаз не сводит с Максима и в то же время приглашает к столу соседку Ганну, которая пришла что-то позычить и не решается пересту- пить порог. Отец охмелел от второй чарки. Говорит, что душно, и откры- вает окно во двор, а сам небось думает - пусть все село знает, что к Кондратию Перепелице сын из армии приехал... После обеда вышел я во двор. Хожу вокруг хаты, заглядываю в са- док, щупаю рукой молодой орех, посаженный когда-то матерью мне "на счастье". Даже не верится, что я дома. Сажусь на порог хаты. На дворе уже смеркается. Первая звезда с неба смотрит, хрущи в садку гудят, мимо ворот коровы с пастбища возв- ращаются, пыль ногами поднимают. От соседской хаты дымком тянет: знать, вечерю варят. И привычное все, знакомое. Спокойно живут люди. Даже не верится, что такая счастливая жизнь может быть на планете, ко- торая несется сломя голову в бесконечном пространстве, отсчитывает го- ды, десятилетия, века. Но что мне до веков? Что мне из того, что земля - планета, занята только своим полетом? Ведь до любви ей, до сердца моего дела нет! Вдруг скрипнула калитка. Вижу - бежит к хате Галя, младшая сест- рица Маруси Козак. Увидела меня, покраснела, глаза потупила, но "здравствуй!" сказала бойко. У меня почему-то сердце забилось так, вроде встретил саму Марусю. - Ой, какая ж ты, Галю, большая стала! - говорю ей. - Наверное, хлопцы уже сохнут по тебе. - Ов-ва, нужны мне твои хлопцы! - точно отрезала. А потом спраши- вает: - Дядька Кондрат дома? - Дома, - отвечаю. - Пришла позычить маленькое сверло - батьке зачем-то потребова- лось. "Так я и поверю, что тебе сверло нужно, - думаю про себя, - за сверлом не бежала бы через все село..." - Иди в хату, попроси, если нужно, - говорю Гале, - а Марусе пе- редай, пусть не забудет пригласить Максима на свадьбу. Тут Галя уставилась на меня своими большими оченятами, такими же красивыми, как и у Маруси, сердито свела над ними крутые тоненькие брови, потом повернулась, мотнула длинными косичками и выбежала со двора. О сверле даже не вспомнила. А вечером уговорил меня отец пойти в клуб на колхозное собрание. Надо же на людях показаться. Да и Степан, наверное, будет там. Пришли мы в клуб, собрание уже началось. Еще из дверей заметил я, что на сцене в президиуме восседает Степан Левада. Важный такой. Пред- седательствует сам голова колхоза. Завидел он меня с отцом и вдруг го- ворит: - Товарищи! Имеется предложение доизбрать в президиум собрания нашего дорогого гостя сержанта Советской Армии Максима Кондратьевича Перепелицу! В ответ весь зал загремел от рукоплесканий. Люди оборачиваются, смотрят в мою сторону, улыбаются приветливо. Мне даже жарко стало. А отец толкает под бок и шепчет: - Иди, не заставляй себя просить, - а сам аж светится от горд ос- ти. Пробрался я в президиум и уселся за столом рядом со Степаном. Разглядываю знакомые лица яблоничан. Слева в третьем ряду узнаю Васи- линку Остапенкову. То-то Степан все время туда глазами стреляет. Еле заметно киваю Василинке. "А где Маруся? - думаю. - Наверняка с Твердохлебом где-то рядыш- ком сидят". И уже настороженно смотрю в зал, боюсь увидеть ее очи. За- метят тогда люди, что Максиму не по себе!.. Вдруг из боковой двери входит в зал Иван Твердохлеб и вносит стул. Расфранченный - в сером костюме, при галстуке, волосы аккуратно причесаны. А на лице такая самоуверенность у Ивана, что смотреть на него не хочется. Зачем ему стул понадобился? Ведь свободных мест хватает... Проб- рался Твердохлеб по центральному проходу ко второму ряду и здесь пристроил свой стул. Только теперь увидел я, что с краю второго ряда сидит Маруся Козак. Подсел к ней Иван, а она даже бровью не повела. Вроде это ее не касается. Сидит и смотрит на меня в упор своими бесс- тыжими глазами. Ох, что то за глаза!.. Почувствовал Максим, как загорелось его лицо, и наклонил голову к столу. Не знаю, на самом деле или показалось мне, что в эту минуту в клубе вроде тише стало и докладчик - агроном наш - на миг замер на по- луслове. Наверное, показалось. Откуда же людям знать, что делается в душе Максима? Ведь когда был Перепелица ветрогоном, разве могли они дога- даться, какая девушка ему нравится?.. Но это ж Яблонивка! Здесь дядько идет ночью по улице и знает, ка- кой сон его соседу снится! Чтобы прийти в себя, смотрю на агронома и вслушиваюсь в его док- лад. Предлагает агроном расширить посевную площадь. Дельное предложе- ние. Оказывается, если на Зеленой косе выкорчевать кустарник, который тянется от леса до Мокрой балки, добрый клин земли прибавится у колхо- за. - Его же за три года не выкорчуешь! - бросил кто-то из зала. - Дело, конечно, не легкое, - отвечает агроном. - Кустарник на Зеленой косе густой, колючий, но зато мелкий, и повозиться с ним сто- ит. Я наклонился к председателю колхоза и говорю: - А чего с ним возиться? Выжечь его - и баста! А потом трактор с плугом пустить. Все коренья наверху окажутся. Председатель посмотрел на меня внимательно, подумал и, написав записочку, передал ее агроному. А тот возьми да и зачитай эту записоч- ку всему собранию: "Максим Кондратьевич предлагает выжечь кустарник, потом пустить трактор с усиленным плугом, а затем расчищать почву от кореньев". Прочитал, повернулся ко мне и говорит: - Правильное предложение, Максим Кондратьевич! Этим мы сразу и землю удобрим. Пеплу же сколько получит почва! В зале начали аплодировать. Потом выступали ораторы. Одни соглашались, другие не соглашались с предложением Максима, но все же порешили - опылить кустарник горючей смесью и сжечь. Но прежде нужно отделить его от леса - расчистить ши- рокую полосу. Это работы на полдня, если дружно взяться. Значит, завт- ра и за дело, несмотря на то, что воскресный день. Время не терпит. Кончилось собрание, а я больше ни разу не взглянул на Марусю. Хлопцы и девчата расходятся из клуба парами, а я один, даже без бать- ки. Выдержал-таки характер! Пусть знает Маруся, что Максим Перепелица и без нее не плохо себя чувствует. На улице тихо-тихо, даже собственные шаги слышно. И светло от лу- ны, которая золотой тарелкой прямо над селом повисла. Иду и прислуши- ваюсь, как где-то в зелени ясеней стрекочет кузнечик, а в чьем-то сад- ку соловей точно молоточком по колокольчикам бьет... Из-за околицы вдруг донеслась песня, с другого конца села откликнулась вторая: поют девчата. Кто-то так тонко выводит, что голос, кажется, к луне долета- ет. Даже соловей в садку притих, заслушался. А на второй день, как только взошло солнце, вышел я из дому, су- нув за свой солдатский ремень топор. Направился к Зеленой косе. Иду вкруговую, по-за огородами. Хочу посмотреть, что в поле делается. Роса под ногами серебрится. В небе жаворонок звенит, слышен пти- чий гомон в левадах. Хорошо! Вроде бодро шагаю, нивами любуюсь и песню под нос мурлычу: Сыдыть голуб на бэрэзи, голубка - на вышни; Скажы, скажы, мое серцэ, що маешь на мысли! Он ты ж мэни обищалась любыты, як душу,- Тэпэр мэнэ покидаешь, я плакаты мушу... Что-то не то пою! И откуда такие слова? Сердце раздирают. Ть-фу! Даже рассердился на себя. Но не заметил, как другую песню затянул: ...Вычды, Марусю, вынды, сэрдэнько, Тай выйды, таи выйды, - Тай выйды, сэрдэнько, Тай выйды, рыбонько, Тай выйды! Эх, тяжело!.. Разве для того я домой приехал, чтоб сердце свое разрывать? Сожми его в кулак, Максим Перепелица, и помалкивай! Терпи! Когда пришел я к Зеленой косе, там уже собралось много народу. Немедля взялись за дело. Разделились на две группы и с двух сторон на- чали вгрызаться в кустарник: хлопцы рубили все, что на пути попада- лось, а девчата подбирали ветви и волокли их к одной куче. Иван Твер- дохлеб рубил в той группе, где была Маруся. А Маруся - веселая, озорная, то и дело песню затевает, смеется. Но не тот смех у Маруси, какой всегда за душу Максима щипал. И лицо ее усталое, глаза ввалились. Да оно и ясно, - наверное, всю ночь простоя- ла с Иваном у ворот. Здорово я потрудился. Все горе свое вложил в руку с топором. И вот возвращаемся домой. Еще рано, солнце высоко. По небу табу- нами плывут белые тучки, а по полю легкий ветерок гуляет, точно заиг- рывает с нами. Я иду в компании наших хлопцев, рассказываю о службе в армии и посматриваю на стайку девчат, которые идут чуть впереди. Вдруг там вспыхивает озорная песня: Милый мой, хороший мой, Мы расстанемся с тобой, Не грусти и не скучай, И совсем не приезжай!.. - Кто это запевает? Никак Маруся? - спрашиваю у хлопцев. - Она, - отвечает кто-то. Трудно передать то, что чувствовал в эту минуту Максим Перепели- ца. Почти возненавидел я Марусю. Как она может? Изменила мне да еще насмехается! - Перепоем их, хлопцы? - предлагаю. - Перепоем! - дружно отвечают. И я запеваю: В деревеньке Яблонивке Ты была, моя любовь, Хлопцы подхватывают: А теперь ты откатилась, Как вода от берегов. Замолчали девчата. Молчит и Маруся. Но не долго молчит. Опять ее знакомый голосок, как кнутом, хлестнул меня по ушам: Ты, крапива, не шатайся, Не скосить бы в сенокосе. Паренек, не зазнавайся Поклониться б не пришлось. Не выдержал я. Командую хлопцам идти напрямик, к цегельне, чтоб на те места поглядеть. И сворачиваем с дороги. А Маруся с девчатами провожает нас новой частушкой: С неба звездочка упала На сиреневый кусток. Я от милого отстала, Как от дерева листок! Идем напрямик по полю и к песне девчат прислушиваемся. Горько мне. И тут замечаю, что вместе с нами идет Галя - сестрица Маруси. И все возле меня вертится. Нарочно отстаю немного от хлопцев. Отстает и Галя, но на меня не смотрит. Вроде ей и дела нет до Максима Перепели- цы. С грустью спрашиваю у нее: - И ты, Галюсю, с нами идешь? Галя метнула на меня свой лучистый взгляд и, отвернувшись, отве- чает: - Куда хочу, туда и иду! Не запретишь. - А ты, Галинка, больно сердитая стала. Чем это я не угодил тебе? - и за плечи ее обнимаю. - Не лезь, обнимака! - отрезала и вывернулась из-под моей руки. Потом посмотрела на меня с упреком и спрашивает: - А ты, что же, Максим, к нам дорогу позабыл? - Приду, серденько мое, приду, - отвечаю Гале. А сам думаю: "Что если взаправду зайти к Марусе домой? Хоть на одну минуту... Посмотреть ей в глаза и уйти. Глаза не обманут". Опять обнимаю Галю за плечи. Она больше не уворачивается, а воп- росительно смотрит мне в глаза. Говорю ей: - Передай Марусе, что Максим заглянет сегодня под вечер. Скажи - свататься придет Максим, - и смеюсь. Галя даже носом повела - не пахнет ли насмешкой. Убедилась, что нет, и обеими руками поймала на своем плече мою руку. Стиснула ее и щекой прижалась, даже взвизгнула тихонько. Потом выскользнула из-под моей руки, вертнула своими косичками и убежала. До чего же шустрое девчатко! Пришел я домой и начал слоняться из угла в угол, дожидаясь вече- ра. Мать дважды спрашивала, не захворал ли я, еще чего-то хотела ска- зать, но не решилась. А я все ходил да думал; и было о чем думать. В такую сложную обстановку Максим еще не попадал. Это тебе не тактичес- кие учения. Тут ни военной хитростью, ни умением не добьешься своего. Да и добиваться я не намерен. Силой мил не будешь. Вот только в глаза Марусе хочется взглянуть. Почему она писала мне такие письма? Неужели насмехалась над Максимом?.. Когда начало вечереть, начистил я свои сапоги до черного огня, заправил обмундирование как следует и пошел к Марусе. Пошел через са- ды, чтобы меньше видели. Вот и садочек, в котором хата Маруси стоит. Белым-бело от вишневого цвета! Пробираюсь по стежке, а ноги не слуша- ются, точно чужие. Дошел до плетня, но перемахнуть через него не реша- юсь. Вдруг слышу, скрипнула дверь. На пороге показалась Маруся - в но- вом платье, в туфельках на высоком каблуке. Торопливо пробежала через двор к погребу. Я даже не успел позвать ее. И тут же возвращается она обратно. Увидел Максим Марусю, и точно пощечину ему влепили - Маруся тащи- ла в хату большущего гарбуза! Наверняка меня гарбузом встречать будет. Дернул же меня нечистый сказать Гале в шутку, что свататься приду!.. Маруся скрылась в хате, а я оглядываюсь по сторонам, не видел ли кто меня, и решаю, куда бы мне... Но тут опять дверь заскрипела. Что я вижу?! Из двери выскочил Иван Твердохлеб, а за ним еще два хлопца яб- лонивских. На ходу шапки одевают, торопятся. Замечаю, Иван так взвол- нован, что ничего не видит перед собой. Выхватил из кармана бутылку горилки и бац ею об камень - вдрызг! - Иван! Гарбуза, гарбуза от Маруси захвати! - кричит ему вслед Галя и катит по двору тыкву. Понял, наконец, я, что это сваты вылетели из Марусиной хаты. Не знаю, какая сила перенесла меня через плетень. Одним духом перемахнул. А навстречу уже бежит Маруся. Раскраснелась, глаза горят и, скажу я вам, горят гневом. Подбежала ко мне, бледная, задыхается. - Уходи! - говорит. - Уходи, Максим, чтоб очи мои тебя не бачили! Кому ты поверил?!. Как мог подумать обо мне такое?.. - Ругай!.. Серденько мое... Ругай меня, дурака! Побей даже - не обижусь. На - бей! - и склоняю перед Марусей свою глупую голову. - Как же ты мог, Максим?.. - спрашивает она таким голосом, что и мне плакать хочется. - Я целую весну на улицу из-за Ивана не хожу. А ты... ты... - и на грудь мне упала. - Забудь, Маруся, - молю ее. - Не плачь. Прости Максима. Ведь еще не такая беда могла быть. Когда увидел я, что несешь в хату гарбуз, подумал - для меня. Уже в огород сигануть собрался. Не хватило-таки характера у Маруси. Подняла голову, улыбнулась, и точно посветлело вокруг. - Тебе гарбуза? - спрашивает. - Ой, Максимэ! Да я тебе вышитыми рушниками дорожку в хату выстелю... Ну, а потом дело пошло на лад! Каждую ночь гуляли мы с Марусей по улицам. Нет, наверное, такой скамеечки у ворот, где бы мы не посидели. А песен сколько пропели... И еще скажу про гарбузы. Когда я возвращался из отпуска и Маруся провожала меня на станцию, попросил я ее припасти целую подводу гарбу- зов разных калибров: должно же хватить их для всех сватов, пока я службу не закончу!.. Такая-то история с гарбузами. Но суть, конечно, не в гарбузах. Узнал, что такое любовь. Узнал, да словами об этом не скажешь. Только сердце может найти подходящие слова. Но, видать, потому оно и немое, сердце-то мое, что еще нет таких слов. А если кто вам скажет, что есть, - стоит верить! Да, да, нужно верить! Как знать, может у ко- го-нибудь сердце уже и словами заговорило! А может, песней. В песне тоже смысл бывает. А в песне сердца - тем более! И не забывайте, что все это сказал вам я, Максим Перепелица. Не забывайте и к своему сердцу прислушивайтесь. Может, оно уже говорит или поет?