Уже через минуту почувс- твовал я, как на локтях и на груди вода пробралась к телу. Потом - на коленках. Да и спина от пота все больше мокнет. Рубашка так и прилипа- ет к ней. С этим можно было б еще мириться, если б в нос не бил такой про- тивный запах тины и плесени. Тошнит! Приходится терпеть. Ползу я, попеременно подтягиваю под себя ноги и бросаю тело вперед, а автомат, который лежит на правой руке, то за куст чернотала цепляется, то за кочку. Попросил я у Степана разрешения забросить оружие за спину. Не разрешил: нужно быть в боевой готовности на территории "противника". Ну, думаю, черт с тобой. Вырвусь сейчас вперед и первым на ту сторону выползу. Знай наших. И только чуть-чуть взял в сторону, как из-под моего локтя плеснула тина и прямо мне в ли- цо! Ослеп я и от злости оглох. - Дай дурню волю, - ругаю тихо Степана и продираю глаза. Продрал, оглядываюсь на товарищей и вдруг вижу, что такая же история с Ежиковым приключилась. Грязный он, как порося! Я даже захохотал. - Чего ты? - спрашивает у меня Самусь. - Ежиков утонул, - отвечаю. А Самусю не до шуток. Тоже из сил выбился и промок весь. - Кому это нужно? - шепчет он. - Перебежали бы быстро, и все. - Вы же, дурни, не хотели, чтоб я командовал отделением, - у меня бы не ползали так. Вдруг Левада как зашипит на нас: - Тише!.. - и взглядом вправо указывает. Повернул я голову вправо и обмер. Сквозь осоку увидел на краю ло- щины замаскированный танк. Пушка его в нашу сторону развернута, а над башней торчит танкист и в бинокль смотрит. Кажется, смотрит прямо на меня. Я так и врос в болото. В это время в небе стрекот моторов послышался... Ну, беда! Два вертолета откуда-то вырвались. И прямо на лощину, где мы лежим, курс держат. Один потом замер в воздухе на одном месте, видать болото прос- матривал. Затем дальше повилял хвостом. Вот тут мы все поняли, что шутки плохи. Я уже так старательно полз - прямо носом борозду среди кочек прокладывал. И не зря. Слева заметили еще одну засаду. Но и возле нее проползли без единого выстре- ла, как и требовалось. И когда из нас уже выходил последний дух, выбрались мы на опушку леса. - Встать! - шепотом командует Степан. А у меня сил нет. - Не могу, - отвечаю. - Привык... На пузе легче. Однако подняться пришлось. Поднялся... охнул и сел. На пятку не наступить. - Снимайте сапог, - уже на "вы" обращается ко мне Степан. Разуваюсь. Глянул на свою ногу и ахнул. Растер до крови. И, как всегда, первым Ежиков подкалывает меня: - Солдат... Портянку наматывать не умеет. - На язык бы тебе такого болячку, - огрызаюсь и достаю индивиду- альный пакет. А Степан на часы смотрит. Видать, приближается время атаки. Роща "Фигурная" уже рядом. Что делать? С бинтом ногу в сапог не сунешь? Придется в одном са- поге бежать. Так мне пришлось и сделать. Намотал поверх бинта портянку, привя- зал ее другим бинтом и вперед. В одной руке автомат, в другой - сапог. Потом додумался за поясной ремень сапог заткнуть. Но все же отстал я от отделения. Добежал до оврага, что у рощи "Фигурная", когда наши уже разгромили там штаб "противника" и выстрои- лись для разбора занятий. Стоят солдаты в строю - подтянутые, подобранные (правда, солдаты только тех отделений, которые сквозь засады прошли). Стоят в тени вет- вистых елей, а я бреду по крутой тропинке - грязный, усталый, в одном сапоге. - Смотрите, и Перепелица дошел! - слышу голос старшины Саблина. В ответ смешок прокатился. Но тут же затих. Старшин лейтенант Куприянов, командир роты нашей, ко мне обращается: - Становитесь, рядовой Перепелица, в строй! То, что дошел - моло- дец! А вот ногу натер - плохо. "Да разве только это плохо? - горько думаю я про себя. - А что было б, если бы не Степан Левада, а я, Максим Перепелица, принял на себя командование отделением? Первая же засада нас завернула б назад!" И все оттого, что характер у меня перепеличий - по верхам летаю, а до сути военной службы не дохожу. Но дойду. Ей-ей, дойду, не быть мне Максимом Перепелицей! Только подумал я это, как ко мне Саблин подходит. - Вот сюда становитесь, - тихо говорит и ставит меня на самый ле- вый фланг. - И не горюйте, дело будет. Начало ведь положено? "СПАСИБО, ТОВАРИЩ!" Какой-то особый характер у нас, солдат, выработался - всегда что-нибудь тревожит тебя, всегда чего-то добиваешься. Беспокойный мы народ. А попробуй не будь беспокойным, попытайся положить руки в карманы и сказать: "Мне делать больше нечего". Попадешь в такой переплет, что ого-го! Я, Максим Перепелица, кажется, уже выбился из отстающих солдат, хотя и в передовые еще не вышел. Можно б командирам поменьше на меня внимания обращать. Да где там!.. Вот совсем пустяковый случай. Торо- пился я и плохо заправил свою кровать. За это сержант Ребров сделал мне внушение по всей строгости. - Порядок знаете? - спрашивает. - Почему же нарушаете его? Говорит так, а у самого даже глаза потемнели от недовольства. Во- обще Ребров требовательный сержант. Даже в театре однажды не постес- нялся сделать замечание самому Стратосферову - лучшему артисту. Играл Стратосферов роль старшины, а у самого пряжка ремня набок сбилась, гимнастерка не заправлена. Сержант Ребров в антракте пробрался за ку- лисы и кому-то доложил о таком беспорядке на сцене. И что вы думаете? Артист подтянулся, а Реброву режиссер объявил благодарность. Пришлось мне перестелить одеяло на своей кровати. Но, думаете, простили Перепелице его оплошность? В стенной газете пропечатали. А это, пожалуй, хуже, чем взыскание получить. Взыскание - за конкретный проступок, а тут уже обобщение целое. Черным по белому написано: у Максима Перепелицы нет еще любви к порядку. Очень неприятно... И так мне захотелось, чтоб в следующем номере стенгазеты про меня хорошую заметку поместили, что хоть криком кричи! Пусть бы вся рота знала, что Перепелица стал на правильный путь, что человек он вполне серьезный и свои задачи понимает. Прямо во сне мерещилась мне такая заметка. И старался, как только мог. А сегодня утром увидел в комната политпросветработы почти готовую стенгазету. Но о Перепелице в ней пока ни слова. Вроде вареным я стал. Неужели не напишут обо мне? Направляюсь по дороге в спортгородок. "С досады хоть на турнике покручусь". А навс- тречу - командир нашей роты, старший лейтенант Куприянов. Эх, не знаете вы нашего ротного! Хоть и поругивал он не раз Мак- сима Перепелицу, и наряд давал, и под арест сажал, а полюбился мне крепко. Рассказать сейчас ему о своих думках - враз нашел бы добрый совет. Идет он мимо, вроде и не узнает солдата Перепелицу. Даже обид- но. Отдал ему честь, как положено... И вдруг: - Рядовой Перепелица, ко мне! Повернулся я к старшему лейтенанту. - У вас что, зубы болят? - спрашивает Куприянов. - Никак нет, - говорю, - зубами не страдаю. - Тогда еще раз пройдите мимо меня, отдайте честь, и чтобы вид был гвардейский. Возвращаюсь и снова иду навстречу старшему лейтенанту. А он: - Голову выше! А глаза... глаза почему не смеются?! Веселее! Тверже шаг... Так, молодец, теперь вижу настоящего солдата. Молодец!.. Неудобно было, что командир роты заставил меня заново отдавать честь. Но зато как здорово отозвался он о Перепелице. Вот бы в стенга- зету такие слова про Максима: "Молодец, вижу настоящего солдата, гвар- дейца!" Ведь похвала-то от самого ротного, а за него я душу готов от- дать! Да что и говорить, все знают старшего лейтенанта Куприянова. Как подаст он, например, команду, каждая струнка зазвенит в теле. Мертвый по его команде зашевелится. А на занятиях объяснять станет ротный, да- же удивительно, до чего все ясно и понятно, запоминаешь навсегда. Однажды на стрельбах сильно разбросал я по мишени пули. Старший лейтенант после этого долго лежал вместе со мной на стрелковой трени- ровке и в ортоскоп смотрел, проверял, как приготовился я для стрельбы. Точно врач у больного, командир роты хлопотал у рядового Перепелицы. И нашел мою болезнь. Оказалось, что слишком я напрягаюсь, когда прицели- ваюсь, и от этого усиливается колебание оружия. Кроме того, посторон- ними мыслями отвлекаюсь. Еще только целюсь в мишень, а уже вижу, как командир объявляет мне благодарность за отличную стрельбу перед строем или что-нибудь похожее... И, представьте себе, об этом тоже догадался командир роты. Как это человек может так все насквозь видеть и разби- раться в чужом характере? Пришлось лечиться. И сейчас здоров. Последнее стрелковое упражне- ние Перепелица выполнил на "отлично". Такой-то у нас командир роты. Да и поглядеть на него приятно. Всегда одет аккуратно, брюки наглажены, сапоги до синего блеска начи- щены. И каждый старается ему подражать. А засмеется - никак не удер- жишься, тоже засмеешься. Но если недоволен тобою старший лейтенант, бойся в его глаза смотреть. ...Когда начались у нас занятия по физподготовке, старший лейте- нант Куприянов пришел в спортивный городок. По лицам товарищей вижу - каждый думает: "Подошел бы к нашему отделению..." А солдаты в нашем отделении - орлы. Трудно Перепелице приходится, чтобы среди таких чем-нибудь отличиться. А отличаться я должен обязательно - характер у меня такой. Тем более что в стенгазете меня отчитали. В этот час занятий старший лейтенант к нашему отделению не подо- шел. Все время находился у спортснарядов, на которых третье отделение упражнялось. В перерыве мы взяли командира роты в кольцо. Окружили и смотрим на него влюбленными глазами. И хоть бы для приличия сказал кто слово. Молчим. Засмеялся тогда старший лейтенант Куприянов, и мы грох- нули смехом. - Сейчас, - говорит, - посмотрю, какие вы герои, как на снарядах работаете. Перепелице, наверное, - это ко мне относится, - ничего не стоит через "коня" перемахнуть. - На то он и птичью фамилию носит, - съязвил солдат Василий Ежи- ков. Ох, и колючий же этот Ежик! Ведь это он обо мне заметку в газету составил. Страсть как писать любит. И ни одного случая не пропустит, чтобы не поддеть Перепелицу. Один раз до того подковырнул, что в гла- зах моих потемнело. Было это на общем собрании роты. Обсуждали мы воп- рос о бдительности воина Советской Армии. После доклада должны были прения начаться. Но первым никто выступать не решался. Неудобно мне стало. Ведь сам командир батальона на это собрание пришел. Что о нашей роте подумать может? А председательствовал старший лейтенант Куприя- нов. Таким задорным голосом спрашивает он: - Кто будет говорить? Как тут удержишься? У меня рука сама вверх полезла, и не успел я собраться с мыслями, как старший лейтенант объявил, что слово, мол, предоставляется товарищу Перепелице. Захолонуло у меня в груди. Правду скажу - не подготовился я к речи. Но выступать мне приходилось не раз, авось, думаю, и сейчас обойдется. Вышел к столу президиума и как уви- дел, сколько на меня глаз смотрит, в голове мешанина началась, а к языку точно гирю привесили. Стою и молчу. По залу уже смешок покатыва- ется. Многие на стульях заерзали - за меня переживают. А тут Василий Ежиков шепчет, да так, что всему залу слышно: "Хлебом, - говорит, - Перепелицу не корми, а дай отличиться. Вот и отличился, смотреть стыд- но..." Такая обида меня взяла - и на себя и на Ежикова, что враз прорва- ло. Отвечаю на шепот Василия: - Мне тут, - говорю, - отличаться нечем. Я на учебном поле отли- чусь. А если вы, товарищ рядовой Ежиков, и дальше будете так плохо чистить оружие, как сегодня почистили (вспомнил я, что сержант Ребров после занятия заставил Ежикова снова смазать ствол карабина), то бди- тельности вашей грош цена! На язык вы острый, а бдительность притупи- лась... Вот на какую мысль натолкнул меня Василий Ежиков. А мне только начать, дальше пойдет. Содержательная речь получилась - о боеготовнос- ти солдат. Даже командир батальона отметил это в своем выступлении. С тех пор Ежиков при случае старается тоже критикнуть Перепелицу, показать, что и я не без греха. Вот и сейчас уколол при старшем лейте- нанте Куприянове. Догадывается Василий, что хочется мне молодцом пока- зать себя перед командиром роты. А разве ему, Ежикову, не хочется? Когда перерыв кончился, старший лейтенант пришел посмотреть, как прыгает через "коня" отделение сержанта Реброва. А хлопцы наши, чтобы блеснуть своей удалью, успели удлинить ноги "коню" так, что стал он похожим на верблюда. Видит это старший лейтенант и одними глазами смеется. Не говорит, что "коня" можно и пониже опустить, как требуется по нормам упражне- ния. Первым прыгнул Степан Левада. Перед разбегом он постоял секунду, измерил взглядом расстояние, рассчитывая, чтоб правой ногой на трамп- лин ступить. Затем побежал... Толчок! И перелетел через "коня". Чистая работа! Потом рядовой Ежиков вышел на исходное положение. Вижу, волнуется хлопец. "Хотя бы отделение не подвел", - кольнула меня мысль. Побежал. Я даже глаза закрыл... Слышу - хлопок руками по "коню", а затем глухой удар ногами по матрацу. Молодчина! - И позабыл я, что моя очередь нас- тупила, - за Василия Ежикова волновался. - Рядовой Перепелица, к снаряду! - слышу голос сержанта Реброва. Дрогнуло от неожиданности у меня сердце. Глянул я на старшего лейтенанта Куприянова, а он положил руки за спину и смотрит в мою сто- рону, вроде подбадривает. Стал я на исходное, а в голове мысль: "Не оскандалиться бы". И когда поймал себя на этой мысли, почувствовал, что беда может случиться. Раз неуверенность появилась, значит имеешь, Перепелица, шансы "показать себя"... Даже трудно рассказывать. Побежал я один раз - плохо рассчитал толчок и отказался от прыж- ка. Делаю второй разбег. Чудится мне, что сейчас в рамки стенной газе- ты буду впрыгивать. И так мне хочется туда впрыгнуть!.. Отрываю взгляд от трамплина, отталкиваюсь... А кожаная спина "коня" длинная-предлин- ная! Выбрасываю вперед над ней руки, но достаю недалеко. Значит, тол- чок о трамплин слабый. Теперь толчок руками не спасет. Так и случи- лось. Застрял я на самом конце "коня" да еще носом клюнул, а потом мешком плюхнулся на матрац. Счастье, что в отделении такими неудачниками оказались только двое - я да Илья Самусь. Старший лейтенант все же похвалил отделение, а по моему адресу коротко сказал: - Перепелица перестарался. Бывает и такое. Значит, хладнокровия ему не хватает. Как в точку попал. Верно же - горячился я. В перерыве товарищи разные советы стали давать. Один Ежиков не упустил случая, чтобы опять не ущипнуть Максима. Подошел ко мне и го- ворит: - Вся беда в том, что хвастун ты, Перепелица. Так и сказал: "хвастун". Мне даже жарко стало. - Ведь, - продолжает он, - ты думал лишь об одном: как бы отли- читься перед командиром роты? Не догадывался Василий, что я мечтал еще благодарность старшего лейтенанта заслужить. Тогда бы наверняка сегодня вечером Максим Пере- пелица прочитал о себе в стенной газете и ему не пришлось бы отводить в сторону глаза при встрече с товарищами из соседних взводов, как это было после выхода прошлого номера газеты. - И не обижайся за прямоту, - говорит Ежиков, - и сам душой ни- когда не криви. После физподготовки пошли мы на тактические занятия в район высо- ты "Круглая". Подобрались к ней с севера. И такая это симпатичная вы- сотка - слов не найдешь! У ее подножья ручеек протекает, правда пло- хонький ручеек, берега его вязкие, болотистые. Зато склоны густой тра- вой покрыты, а из травы синими фонариками фиалки выглядывают. Чуть по- выше - кусты приютились. Каждая ветка на них молодой листвой покрыта. Заберись, Максим, на самую макушку такой высотки, ляг спиной на траву и смотри в небо, наслаждайся полетом Земли-планеты, забудь о всех сво- их неудачах. А тут тебе голос сержанта Реброва: - Рядовому Ежикову разведать брод ручья в створе ориентира два! Отделению быть наготове прикрыть действия Ежикова огнем. "Ориентир два" - это высотка. На ней "противник" закрепился. Вот тебе и поэзия! Но, думаете, высотка хуже стала оттого, что ее "ориен- тиром" назвали? Нисколько. Хочется лишь побыстрее выковырнуть оттуда "противника" и надышаться вволю горьковатым запахом кустов. А если бы на высоте этой настоящий враг оказался, разве можно было бы терпеть, чтобы он дышал тем воздухом? Лежу я в своем окопчике и выглядываю осторожно из-за мохнатой кочки, слежу, как Василий Ежиков уползает к спуску, ведущему к ручью. Удастся ли ему найти подходящее место для переправы? Ведь берег речки топкий. Пытаюсь рассмотреть, что делает Ежиков. Но он где-то спрятался в осоке - не заметишь. А время идет. Ребров уже нетерпеливо на руку с часами поглядыва- ет, хмурится. Видать, кишка тонка у Василия Ежикова. Не под силу ему задача досталась. Вот мне бы такую. А сержант Ребров точно угадал мысли Максима и по цепи передает приказание: - Рядовой Перепелица, на помощь Ежикову! Меня словно подтолкнул кто сзади. Так и рванулся вперед. Ползу, вроде удираю от кого. Метров через двадцать дух захватило и соленая капля пота на губу скатилась. "Куда ты торопишься. Перепелица? - ска- зал я себе. - Где план твоих действий?" Пришлось остановиться. Как раз самое удобное место, чтобы русло ручья осмотреть. Приподнимаюсь из-за кустов и вижу: речка слева вплот- ную подходит к высоте, затем резко вихляет от нее в сторону. Сделав полукольцо, она ровно течет меж поросших осокой и мохом берегов, а напротив меня снова загибает к высоте. Раздумывать долго не приходится. Каждому солдату должно быть из- вестно, что самое мелкое русло речки бывает на перекатах между двумя ее изгибами. Это немножко левее меня. Подобраться к этому месту можно ползком, держа направление на кривую березку. Раз березка растет, зна- чит и грунт там потверже, менее заболоченный. Теперь нужно спуститься вниз, пробраться к воде и выяснить, с ка- кой скоростью она течет. Ясно, что с маленькой, если так обильно бере- га обводняет. Иначе они посуше были бы. Однако спуститься к речке так, чтобы с высоты было незаметно, не- легко. Но что ты за солдат, если трудности одолеть не можешь? Думаю себе: раз спуск, значит весной и в дожди вода проходы где-то сделала. Так и есть. Справа заметил овражек, промытый водой. Перебрался в него и уже через полминуты был у болота. Осмотрелся. Нигде Василия Ежикова не видно. Тревожно мне стало. "Как бы он не замеченный мною не вернул- ся в отделение. Тогда держись, Максим, Ежиков снова все колючки на те- бя направит". Много мне беспокойства от этого Ежикова. Осадить бы его, чтобы нос поменьше задирал! Вдруг слышу - хлюпает что-то в осоке. Быстро ползу к тому месту, разгребаю впереди себя зелень. Вижу на маленькой полянке, покрытой мо- хом, Василий Ежиков. Мох под ним привалился, и ноги выше колен увязли в болоте. Забросил он свой автомат за спину и барахтается, как кот в мешке, а выбраться не может. Заметил меня и говорит тихонько: - Прорва проклятая! Ползу через эту поляну, думал, что островок, а под мохом ловушка. Пришлось на ноги приподняться, и вот... - А ты хотел, чтобы под мохом перина пуховая оказалась? - сердито отвечаю. - Это тебе не заметки в стенгазету сочинять. Потом спрашиваю: - Речку-то успел разведать или дальше этой лужи не был? - Речку разведал, - буркнул Ежиков. Что делать? Быстро отстегиваю от своего автомата один конец ремня и бросаю его Василию. Но подняться на ноги нельзя - на высоте "против- ник". Да и думается мне, что там старший лейтенант Куприянов находит- ся. Наверняка наблюдает, как отделение Реброва задачу выполняет. Вот увидел бы он этого красавца Ежикова в болоте!.. Сажусь лицом к Ежикову и, упираясь ногами в кочки, начинаю тянуть ремень, за который ухватился Василий. Тяну и чувствую, как провалива- ется подо мной почва. И до чего же коварное это болото! Как схватит тебя за ноги - не отобьешься. Дела плохи. Надо менять позицию. Вытаскиваю ноги из тины и отползаю немного в сторону. Отсюда ре- мень еще достает до Ежикова. Опять сажусь лицом к Василию. Новая пози- ция вроде удачнее. Почва хоть и гнется подо мной, как доска тонкая, но пока держит. Ежиков придумал пристегнуть конец ремня от моего автомата к своему поясному ремню, чтобы руки свои освободить. Правильно сделал. Потянул я сколько сил было. Ежиков руками начал помогать. Еще поднатужились, и одну ногу, облепленную черным густым месивом, Василий вытащил. Но нужно же было ему затем поторопиться! Приподнялся он на руках и высвободившуюся ногу под себя подтянул, чтобы опереться на нее. И только он это сделал, как мшистая корка треснула и Ежиков по пояс окунулся в трясину. Стиснул я зубы и молчу. А ругать Василия страсть как хочется! Ведь там, за пригорком, сержант Ребров из себя выходит. Наверное, ско- ро сам поползет речку разведывать... - Держись крепче! - со злом говорю Ежикозу. Чувствую, как ноги мои рвут сплетения корней осоки и вместе с кочками все глубже уходят в болото. Чем сильнее тяну, тем больше меня засасывает. Но зато Ежиков вот-вот выскользнет из трясины. Еще рывок, и Василий свободен. Точно тюлень на льдине, лежит он на моховом покры- вале, под которым трясина прячется. Лежит и по сторонам оглядывается, боится, как бы опять не провалиться. - Ползи на меня! - командую ему. Подполз он и ахнул, когда разглядел, что я по пояс увяз. Кинул Ежиков взгляд в одно, другое место - ищет, где бы ему укрепиться, чтоб теперь мне помочь. Но время не терпит. - Ползи к отделению, - говорю я ему. - Сержант давно тебя дожида- ется. - А ты? - спрашивает с удивлением он. - А я посижу, пока все наши не подоспеют сюда. Будут форсировать речку, заодно и Максима из болота выдернут. Только отделение пусть держит направление на кривую березку. Там почва крепкая. Пришлось Ежикову подчиниться. Ведь лучшего ничего не придумаешь. Занятия закончились: речушка форсирована, высота "Круглая" взята. Разбор действий взвода командир перенес на послеобеденное время. Ка- жется мне, что не совсем понравилось ему, как вели мы бой в глубине обороны "противника". Очень вперед все рвались. А одна огневая точка, встретившаяся на пути нашего отделения, по-настоящему не была блокиро- вана. Бухнули в ее амбразуру гранату и пошли дальше. Но, может, и од- ной гранаты для нее достаточно? Хотя нет. Перед концом занятий ожила эта точка и с тыла ударила по отделению. Не зря старший лейтенант Куп- риянов так брови хмурил. Значит, после обеденного перерыва атаковать высоту будем заново. Тогда и разбор занятий состоится. Но, несмотря ни на что, в расположение части шли мы с песнями. Пели, как всегда, с задором. А солдатам задора у соседа занимать не приходится. Тем более что обед впереди. И всякому известно, что от- сутствием аппетита солдат не страдает. Еще бы! Поползаешь в поле целый день (а там форточки открывать не нужно, воздуха хватает), перепашешь малой саперной лопатой добрую сотку земли (если меньше, то не намно- го), и никаких тебе капель для аппетита не нужно. К тому же обед ка- кой! Ей-ей, такой наваристый, вкусный борщ, какой готовит наш повар Тихон Васильевич Сухомокрый, умеет готовить, может, еще только одна моя мать. А жирный какой! Если ты неряха и капнешь им на гимнастерку, вовек пятна не выведешь. Но таких котлет с соусом, с гречневой кашей и мать моя не приго- товит. Оно и понятно. Мать моя курсов по поварской части не проходила. А Тихон Сухомокрый, прежде чем заложить в котел продукты, в книгу смотрит да с врачом совет держит. По-научному обед варит. Когда был я в наряде на кухне, своими глазами видел это. Но дело не только в обеде. Вообще у солдат настроение бодрое. Очень занятия всем понравились. Настоящий был бой, захватывающий. Нас- тупаешь на "противника" и не знаешь, что подстерегает тебя впереди. Каждая неожиданность требует от солдата ловкости, сноровки, умения пользоваться оружием. А кому не интересно испытать свою находчивость, сообразительность?.. Запевала наш затягивает песню. Весь взвод подхватывает ее. Я пою и в то же время кошу глаза в сторону Василия Ежикова. Как-то чувствует он себя? Вижу, не отстает от всех, поет с азартом. Но Перепелицу не проведешь - притворяется Василий. Кисло ему небось, что перед Максимом оконфузился, в болоте искупался. Теперь наверняка все наоборот повер- нет. Ведь не его, а меня товарищи вытаскивали из болота... Вечером в комнате политпросветработы нашей роты вывесили очеред- ной номер стенгазеты. Мне даже и подходить к ней не хотелось. Еще ут- ром просмотрел все заметки. И тут слышу, кто-то из солдат выкрикнул: - Про Перепелицу опять пишут. Везет же человеку! Меня точно кто в спину кулаками двинул. Подлетел я к товарищам, протолкался к стенгазете, а у самого, чувствую, глаза потемнели от не- довольства. "Чем, думаю, я еще провинился?" Протиснулся к стенгазете, нашел заметку, в которой обо мне гово- рилось, и первым долгом на подпись гляжу: "Рядовой В. Ежиков". Опять он!.. Читаю: "Сегодня на тактике выполнял я задание командира: разведывал брод. И когда после разведки возвращался с докладом, допустил оплош- ность - не сумел найти дорогу через болото и попал в трясину. И если бы не рядовой Перепелица, наше отделение не форсировало бы речку в назначенное время..." Дальше рассказывались все подробности о находчивости Максима Пе- репелицы, о взаимной выручке солдат. А над заметкой красными буквами выведен заголовок: "Спасибо, то- варищ!" ТРУДНАЯ ФАМИЛИЯ С дружком моим Степаном Левадой последнее время что-то неладное творится. Проснулся я однажды ночью и случайно на кровать Степана глянул. Точно кипятком меня ошпарило. Вижу, под одеялом у Степана огонь. Сос- кочил я на пол - и к нему. А огня как не бывало, исчез. Степан же спит и сладко посапывает. Утром рассказываю Леваде, какое чудо приключилось ночью, а он смеется: - Спросонку и не такое может показаться. Вроде я поверил Леваде, а на душе все-таки сомнение. Решил прис- мотреть за Степаном - друг ведь он мне! Улегся я в следующую ночь на правый бок, чтобы в любую минуту можно было посмотреть на кровать Левады. Но солдату не так легко прос- нуться без команды, ежели он полдня в поле по-пластунски ползал. Только перед самым подъемом меня словно кто-то под бок толкнул. Приоткрыл глаза и вижу - тянется ниточка света из-под одеяла, которым с головой накрылся Степан. С минуту я смотрел на эту ниточку, не знал, что мне делать. Вдруг в казарме зажглись плафоны, и дежурный закричал: - Подъ-е-е-м! Известно - по этой команде солдата точно сквозняком сдувает с кровати. Вскочил и я, позабыв на миг о таинственном огне... А когда спохватился, Степан как ни в чем не бывало надевал гимнастерку. Я внимательно осмотрел кровать Левады, но ничего подозрительного не заметил. Точно невзначай столкнул с места подушку - не запрятал ли он под ней электрический фонарь? Нет ничего. Что за напасть? Не прев- ратился же Степан в светлячка! И решил я насесть на друга и узнать от него, что за фокусы по но- чам он выкидывает. Но поговорить со Степаном не удалось: крепко осерчал я на него. А дело было так. В перерыве между строевыми занятиями подошли мы с Левадой к ларьку военторга папирос купить. И видим у ларька Зину Звонареву, библиотекаршу нашу. Укладывает она в свою сумочку покупки. Это та самая Зина, которой в Женский день солдаты нашей роты такой бу- кет цветов подарили, что пришлось обе половины двери в библиотеке отк- рывать. Славная она девушка, понимающая. Узнает, какая солдатам книга понравилась, громкую читку устроит. Охотников до хороших книг у нас много! Сидим мы и не дышим - слушаем звонкий голосок Зины. А она такая симпатичная, прямо беда - глаз не оторвешь. Волосы под косынкой как спелое жито, а очи точно васильки - синие, синие. Даже знаменитый наш молчун Степан Левада и тот как зайдет в биб- лиотеку, вроде его кто подменяет, - откуда только слова у хлопца бе- рутся! И все о книгах да о писателях. Чудо, а не Степан. Академиком скоро станет. Слушает Зина и глаз с него не сводит. Вот до чего ж при- ятная дивчина! На всех у нее внимания хватает. Но кажется мне, что с Левадой она дружит крепче, чем с другими. Даже из городской библиотеки книги ему приносит, вроде в полковой книг для него мало. Вот с этой самой Зиной Звонаревой встретились мы у ларька воен- торговского. Степан поздоровался как старый знакомый и поднялся на ступеньку ларька, почтовую бумагу начал рассматривать. Ему этого материала много требуется на письма Василинке. Ну, а я поближе к Зине: "Как, мол, жи- вете да что нового?" Она так охотно отвечает, вроде ей очень приятно со мной беседовать. Мне бы тут только разговор поддерживать на зависть всем солдатам нашего отделения, которые издали наблюдают за этой встречей. А я, ду- рень, размечтался. Смотрю на эту самую Зину и думаю... да, о Марусе Козак нашей яблонивской думаю! Куда там Зине до Маруси! Та как посмот- рит на тебя, даже жаром полыхнет. Покраснеешь, а в сердце что-то теп- лое шевельнется. Никак в очах у Маруси бесенята сидят. У Зины же глаза спокойные, внимательные. Сама она маленькая, тоненькая, вроде заставил ее наш старшина затянуться ремнем. За разговором обращаюсь к дяде Саше - продавцу. Меж собой мы "Крючком" его зовем. Старый человек, усы как у Тараса Бульбы, но любит нашего брата поддеть. Говорю ему: "Дайте папирос". - "Каких вам, спра- шивает, "Казбек" или "Дукат"? А ведь знает, усатая бестия, что я самые дешевые курю. И захотелось мне тут блеснуть перед Зиной, показать ей, что Максим Перепелица понимает толк в папиросах. "Дайте, говорю, выс- ший сорт - "Казбек", так как до армии я в альпинистах состоял". Вроде Степана кто шилом под бок кольнул - как напустился он на меня, как стал при всех отчитывать! Ни Зины, ни дяди Саши не стесняет- ся. Хоть сквозь землю провались. Говорит: - Солдат по средствам своим должен жить! А ты за один-два раза все гроши выбросишь. Сейчас "Казбек" куришь, а потом "Чужие"? Или хо- чешь показать, что богатый дюже? Как будто никому не известно, что солдат все готовое получает и нет нужды, чтобы деньги у него сотнями водились. Так он на меня навалился, молчун этот, что я не стерпел и отру- бил: - Откуда такой учитель выискался? А если я совсем хочу бросить курить и напоследок решил коробку хороших папирос изничтожить?.. Левада примолк. Взял почтовой бумаги, папирос, что подешевле, и, сказав Зине и продавцу "до свидания", побежал к отделению, где солдаты уже кончали перекур. А я держу в руках коробку "Казбека" и не знаю, что мне делать. Зина смотрит на меня синими глазами и улыбается. Потом говорит: - Раз бросать курить, так бросайте прямо сейчас, - протянула ру- ку, забрала у меня папиросы и отдала их дяде Саше. - Только, чтоб это твердо было, как полагается мужчине. Посмотрю, умеете ли вы держать свое слово. А на Степана (так и говорит: "на Степана") обижаться не нужно. Хорошо он сказал. Солдату по средствам надо жить. Да не только солдату, а всякому человеку. Я хотел что-то ответить, но тут услышал голос сержанта: "Кончай курить!" Впрочем, что я мог ответить? Оконфузил меня Степан. Зина ни с того ни с сего взяла слово, что я курить брошу. А у меня об этом и мысли не было. По-моему, солдат без курева - не солдат. Уже вслед Зина крикнула мне: - Приходите вечером со Степой в клуб!.. "Ишь ты, - подумал я, - он уже тебе Степа!.." Передал я Леваде приглашение Зины, но даже не посмотрел на него - сердился. - А я и без приглашения должен быть там сегодня, - ответил Сте- пан. И тут я вспомнил, что он выступает в клубе на читательской конфе- ренции, организованной полковой библиотекой. Словно назло мне, старательно готовился Степан к вечеру: подшил свежий подворотничок, пуговицы начистил, а над сапогами минут десять трудился. Наконец, ушел, бросив мне в насмешку: - Счастливого дневальства! (В тот вечер я в наряд заступал.) Когда хлопцы вернулись из клуба, рассказывали, что после конфе- ренции там оркестр играл. И Степан с библиотекаршей целый вечер вытан- цовывали. Говорят, Зина сама приглашала его, а Левада глаз не мог оторвать от пола - стеснялся товарищей. Подумаешь, застенчивость ка- кая! А проводить после танцев Зину до проходной будки не постеснял- ся!.. Тут только меня и осенило. Как же я раньше не догадался?! Навер- няка между Степаном и Зиной - любовь. Ведь не зря, как придет он в библиотеку, нет конца их разговорам. Ни за что Левады не дозовешься. Теперь ясно, что за свет под одеялом зажигал Степан: письма Зины читал или свои сочинял. При дневном свете перед товарищами совестно - все же знали о Василинке... И такая меня обида взяла: ведь Василинка - какая дивчина! Как он смеет?.. И уже на это дело стал я глядеть с другой точки зрения, я бы ска- зал - с главной: пришел хлопец родине служить, военную науку позна- вать, а вместо этого за юбкой бегает, дисциплину нарушает. Срам! А может, Зина Звонарева сама виновата во всем? Может, приворожила хлопца синими глазами да ямочками на щеках? Но опять меня сомнение бе- рет: не могла она разве выбрать хлопца покрасивее? Я же, например, не приглянулся ей. А ведь Максим Перепелица не хуже Степана! Даже к зеркалу подошел, чтобы посмотреть на себя. Ну, чем я плох? В плечах широк, лицо круглое, чистое, не закапанное никакими там вес- нушками. Брови, как смола, черные, глаза веселые. Нос, правда, чуток вздернулся. Но это не мешает. А Степан? По-моему, он тоже не ахти какой красавец. Высокий как верба. Смотрит исподлобья. А губы! У меня такие были после того, как на стадионе футбольный мяч мне в лицо заехал. Да и ходит он как-то по-особому. Шагает широко, не торопясь, словно по лугу идет и осоку ногами подминает. Спокойной походкой хочет уверенность в себе пока- зать. Словом, как ни прикидывай, а Степан сам постарался любовь с Зи- ной закрутить. Справедливости ради нужно заметить, что уверенный вид Степана ни- чего общего не имеет с самомнением, в каком, например, меня раньше уп- рекали. Думается мне, что эта уверенность - от физической силы Левады и от рассудительности его. Конечно, физкультурник он редкого калибра, получше меня. Однажды на занятиях так метнул учебную гранату, что мы всем взводом разыскивали ее. А ум у Левады - позавидуешь. Только боль- но нетороплив Степан. Прежде чем сказать слово, думает над ним, словно прицеливается. Но скажет - в точку, как снайпер. Правильно и к месту. Да-а, рассудительностью своей меня Степан перекрывает - никуда тут не денешься. Страдаю я такой болезнью - люблю высказаться раньше других, показать, что я, мол, не лыком шитый. Бывает иногда - болта- ешь, и язык потом откусил бы. Ведь непродуманное слово, что недозрелое яблоко, - горькое, только сморщишься от него. Самому от таких слов не- ловко, да крепишься, а еще хуже, когда отстаиваешь их. Но это раньше было. Сейчас другое дело - понял я свои изъяны. Все реже слова бросаю, не прицелившись. Последний такой пустой выстрел был при встрече с Зи- ной Звонаревой у ларька военторговского. Вот так хорошенько подумаешь о себе, о Степане, и как сквозь ор- тоскоп видишь, кто в какую сторону отклоняется. Добре, что хотя учат меня в армии пользоваться этим хитрым прибором. Однако рассудительность Левады все же не помогла ему избежать та- кой дури, как измена Василинке. Вот тебе и Степан! Очень мне стало за друга обидно, и решил я, как только сдам дневальство, начистоту пого- ворить с земляком. Правда, утерпеть до конца дневальства мне не уда- лось - старая, знать, привычка сказалась. Степан утром подошел к тум- бочке дневального и положил на нее конверт с письмом (почту у нас дне- вальные собирают). Я увидел, что письмо адресовано Василинке Остапен- ковой, и бросил Леваде: - Что, покаянную Василинке посылаешь? Зина полюбилась? Степан покраснел, подошел ко мне и ответил: - Не дневальному Перепелице, а дружку своему Максиму говорю: "Чапля ты". Чаплей в нашем селе зовут тех, кто из ума выжил, - по имени давно умершего Ивана Чапли. Иван этот имел три овцы. Однажды ему приснилось, что овцы хотят бежать от него. Чапля надел кожух наверх мехом и заб- рался в хлев, чтобы подслушать, когда овечки хотят устроить ему такую пакость. Ждал, ждал и уснул там. Утром жинка вышла кормить скотину и видит: из-под одной овцы ноги в сапогах торчат. С перепугу как огрела она по ним коромыслом! Иван спросонку схватился да лбом об стенку... Не знаю, что Левада нашел общего между мной и Иваном Чаплей. Не от страха же мне показалось, что он в Зину влюбился. Но все же засом- невался я. Степан слов на ветер не бросает. Только вот эта история с ночными фокусами... Прояснилось только к вечеру, сразу же после того, как я сдал дне- вальство. Помогла в этом сама Зина Звонарева. Через одного солдата из соседней роты передала она для Степана новую книгу. Взял я ее и пошел разыскивать Степана. Открыл на ходу книжку и вдруг между страницами увидел запечатанный конверт. Все ясно - любовное письмо. И так у меня сердце защемило за друга - прямо вынь и в холодную воду опусти. Левада сидел в комнате политпросветработы. Положил я перед ним книгу, а сверху письмо. Стою и молчу. Степан вроде с недоумением пос- мотрел на меня и распечатал конверт. Начал читать. Никогда я не видел таким своего земляка. То белые, то красные пятна выступают на его ли- це, а лоб испариной покрылся. Смотрю я на Степана и думаю себе: "Как бы ты, Максим Перепелица, поступил, если бы оказался на месте этого хлопца?" И стало мне ясно: теперь, когда понял, что самое ценное в человеке честь и совесть, серьезность и мужество, я ни за что не свернул бы с прямой дороги. Хо- рошая Зина девушка, слов нет. Но раз уж любишь другую, по сторонам не оглядывайся. Иначе нет тебе уважения от людей. Да и сам себя уважать перестанешь. Тогда уж не человек ты, а так - обломок, из которого даже кола не сделаешь. Подает мне Степан письмо и говорит: - Почитай и посоветуй, как быть. Читаю: "Уважаемый товарищ Левада! Работники нашей библиотеки сердечно благодарят ваз за содержа- тельное выступление на вчерашней читательской конференции об образе советского воина в послевоенной литературе. Такая же конференция сос- тоится в следующее воскресенье в гарнизонном доме офицеров. Очень про- сим вас повторить там свое выступление. Надеемся, что не откажетесь. С приветом - 3. Звонарева". - Ну так что же? - спрашиваю у Степана, прочитав письмо. - Чего ты волнуешься? Степан, как всегда, помолчал, а потом отвечает: - Да понимаешь, Максим, говорить-то я не мастер. А эту речь на память заучил. - И очень хорошо. Что тебя смущает? - Фамилия одна, - отвечает Степан. - Потребовалось мне назвать в своем выступлении одного героя из довоенной пьесы "Свадьба в Малинов- ке" - Лупанпопало... нет, опять забыл. А Попандопуло - есть там такой. Так я, когда речь заучивал, десять раз фамилию повторял правильно, а на одиннадцатый путался. Страшно боялся, что собьюсь на конференции. И ляпнул с трибуны: "Лопан-дропуло". - Ну?! - не терпится мне. - Вот тебе и "ну". Вчера в полковом масштабе осрамился, а теперь предлагают еще в гарнизонном. - Чудак человек, - смеюсь я. - Запомнишь! Ты мне о другом скажи: разве ты не письма Зине сочинял ночью с фонариком? Тут меня Степан обозвал одним непечатным словом и пояснил: - То я эту проклятую фамилию зубрил. Проснусь, пытаюсь вспомнить, и никак. Уснуть тоже не могу. Вот и приходилось доставать электрофо- нарь и зажигать его на секунду, чтоб в блокнот одним глазом глянуть. Только потом спать мог. Вот такая-то история с трудной фамилией. ДРУГ КОМАНДИРА Я уже говорил, что фамилия моя Перепелица, имя Максим. Это я тот самый Максим, которого в селе Яблонивка, на Винничине, ветрогоном прозвали и которому до сих пор Маруся Козак на письма не отвечает. Так и считает меня ветрогоном. А разве это справедливо? Ну, были глупости по молодости. От них же и следа не осталось. Стал я, наконец, исправным солдатом. С хорошей стороны знают меня в полку. А хочется, чтобы и по-за полком знали. Иногда размечтаюсь и вижу наш колхозный клуб. Сидят вечером ябло- нивские девчата у приемника, радио слушают, пересмеиваются. Конечно, среди девчат и Маруся Козак. И вдруг передают из Москвы, что в Н-ском полку имеется знаменитая вторая рота, в которой солдаты один к одному - орлы! И среди них мою фамилию называют. Жаль, что пока о нашей роте по радио не говорят. Пусть бы в Ябло- нивке гордились Максимом Перепелицей, Степаном Левадой и другими сол- датами, пусть бы земляки наши спокойно занимались своим делом. Но пусть никто не поймет, что Максим Перепелица о своей собствен- ной славе заботится, хотя честно добытой славы нечего стесняться. Ведь слава красна не словами, а делами. Просто хочется, чтобы знали: Максим Перепелица и его товарищи гордятся своим солдатским званием, дорожат солдатской честью. Не зря же в книгах пишут, что доброе имя у солдата - добрая слава у армии, победа у государства. Это старая истина. Вот и говорю я, что боевые ребята служат в нашей роте. Никто ли- цом в грязь не ударит. На что я, отстававший раньше по стрелковой под- готовке, и то приличный авторитет имею. Знает меня в полку каждый. И не потому только, что в клубе на доске отличников появилась недавно моя фотография. Это само собой. Есть и другие причины. Например, был смотр художественной самодеятельности. Кто отличился? Максим Перепели- ца! И не каким-нибудь бреньканьем на балалайке или тем, что песню до посинения выводил. Гопаком отличился! Так плясать умеют наверняка только у нас на Винничине: чешут, а ж земля гудит и листья с деревьев сыплются... Вот и приметный я. Даже больше, чем друг и земляк мой Степан Ле- вада. Но радости от этого мне мало. Кому, думаете, недавно звание младшего сержанта присвоили? Перепелице? Ошибаетесь! Это Степан сер- жантом стал! И назначили его командиром нашего отделения. Тоже мне, генерала нашли! Заменил Степан нашего сержанта Реброва, который в офи- церскую школу уехал. Поздравил я, конечно, друга, а сам думаю: "Да ведь и я вроде от- личником стал, и Василий Ежиков на "отличное учится..." Спрашиваю у Левады: - И почему так получается! Идем с тобой по одной стежке, вроде рядышком, а потом оказывается - ты впереди! В это время проходил мимо командир взвода лейтенант Фомин. Услы- шал он мои слова, понял, к чему они, и сказал: - Левада быстрее вас командирские качества приобрел. Правильный подход у него к людям. И стал я думать: "Что же это за командирские качества?" Положительные качества у Левады, конечно, есть... Если и завидую ему, так зависть эта хорошая. Разве плохо, что и я мечтаю стать сер- жантом? И я им все равно стану. Максим Перепелица научился быть хозяи- ном своему слову. А пока надо ждать. Впрочем, жизнь моя солдатская теперь вольгот- нее потечет. Ведь командиром назначен дружок! Кто чаще Максима Перепе- лицы сейчас в городской отпуск будет увольняться? Никто. И работой на кухне меньше досаждать станут. Вот, к примеру, завтра моя очередь туда идти. Так не поверю, чтобы Степан меня послал. Он-то знает, что для Максима Перепелицы нет более тяжкой работы, чем на кухне возиться. Значит, могу располагать завтрашним воскресным днем по своему усмотре- нию. И так от этого весело мне! Да и как не радоваться? Занятия кончи- лись. Отстрелялся я сегодня отлично. На дворе весна... И вдруг дежурный по роте передает приказание: - Командирам отделений выделить по одному человеку в распоряжение старшины для уборки территории вокруг казармы. Чистота, конечно, дело нужное. Но уж очень неохота в субботний или воскресный день брать в руки лопату или метлу. Только подумал об этом, как Левада приказывает мне: - Рядовой Перепелица, в распоряжение старшины роты. По всем нервам стегануло меня такое приказание. А потом смекнул: да это же Степан повода ищет, чтобы на кухню потом Максима не послать. - Слушаюсь, товарищ младший сержант! - весело ответил я. А когда вышел с лопатой во двор и представился старшине Саблину, он поставил меня во главе команды. И взялись мы за дело. Не только возле казармы убрали, а и весь спортгородок вычистили. Даже посветлело вокруг. Кто-то камушком начал выстукивать на большой квадратной лопате комаринского, кто-то завторил на губе. Я не удержался и дал волю но- гам. А они у меня лихие! Тем более, что вскоре баян появился. Словом, любит повеселиться наш брат, особенно перед выходным днем. А на вечерней поверке старшина объявляет мне благодарность. Это за уборку двора. Ответил я, как положено по уставу, а сам думаю: "Мо- лодец, Степа, не забыл старшине напомнить... Этак ротному писарю скоро некуда будет заносить мои благодарности. Хорошо, когда дружок команди- ром!" Раздумывал я себе, а вечерняя поверка продолжалась. Вдруг, словно босой ногой на ежа наступил, так меня передернуло. Старшина зачитал наряд на кухню, и первым в списке значился рядовой Перепелица. Вздохнул я тяжко и покосился на Степана. А он стоит, вытаращив свои очи, вроде ничего и не случилось. "Эх, Перепелица, Перепелица, - думаю я себе, - неразумная ты пти- ца. Степан - дружок и земляк твой, может теперь и говорить с тобой иначе не станет, кроме как по стойке "смирно". Плохо мне, вроде полыни нажевался. Знали бы обо всем этом в Ябло- нивке, частушки б по селу про Максима распевать стали. Ведь Максим Пе- репелица, хоть и ветрогоном считался, был лучшим плясуном! А кто рань- ше него кончал сев? Кто вперед всех с возкой буряка управлялся? Ведь Максим первый парубок на селе. Куда было этому тихоне и молчуну Степа- ну Леваде до Максима! А теперь на тебе: Степан командиром стал, а я - Перепелица - должен ему подчиняться. ...Перед отбоем подходит ко мне Степан, улыбается. И рук по швам не вытягивает. Даже удивительно. Говорит: - Молодец, Максим, что хорошо потрудился. Солдатам такая работа, какую ты выполнил, не по душе в субботний день. Поэтому нарочно тебя послал. Как друг, не осерчаешь, а товарищи убедились, что у нас дружба не мешает службе. Каждый увидел, что у Левады, когда дело идет о служ- бе, все солдаты равны. Понял, Максимка? Конечно, понял. Выходит так: раз ты, рядовой Перепелица, друг младшему сержанту Леваде, значит все шишки на тебя... Внеочередная ра- бота подвернулась - иди работай именно ты, а не другой, иначе подума- ют, что командир, как друга, балует тебя. Хочется в город сходить - сиди в казарме. А пойдешь - что люди могут сказать? Ты же друг коман- дира! Отличился на занятиях вместе с другими - им похвала, а тебе ку- киш. Чувствую я, что от такой дружбы взвыть можно. Придется попросить начальство, чтобы в другое отделение перевели. Но тут случай все мои намерения нарушил. Вышло так, что оказался я виноватым перед Левадой. А у меня теперь правило такое: раз виноват - терпи, дал маху - исправ- ляй ошибку. Объяснял нам Левада устройство нового стрелкового приспособления. Не понял я, для чего там шпилька одна служит. Говорю: - Степан, повтори, пожалуйста. Левада прервал урок, посмотрел на меня такими глазами, вроде на некрасивом поймал, и отвечает: - Товарищ Перепелица, запомните: на службе, на занятиях ни Степа- нов, ни Максимов не должно быть. Есть младший сержант Левада, есть ря- довой Перепелица. Устав почитайте! Как отрезал. Только и нашел я, что ответить: - Виноват, товарищ, младший сержант. Обидно, даже в ушах засвистело. На себя, конечно. И дернуло ж ме- ня за язык! Как будто бы я и сам не знал, как положено к командиру об- ращаться. Вечером Левада беседу затеял. Знает же Степан, что ошибся я и не повторю больше подобного, а все же забрасывает в мой огород камушки, чтобы другим неповадно было ошибаться. Известно, рад случаю, чтобы солдат поучить. Потом еще такая история приключилась. Иду я в нашу полковую биб- лиотеку книжку обменять и встречаю напротив казармы соседнего баталь- она Леваду. Обижен я на него. Поворачиваю голову в сторону плаца и вроде не замечаю Степана. И вдруг: - Товарищ Перепелица, вернитесь и отдайте честь! Ушам своим не верю. Повернулся к Леваде, а он стоит и с таким укором на меня смотрит, что я даже глаза опустил. - Почему устав нарушаете? - спрашивает Левада. - Степан, имей совесть, - тихо, чтобы не слышали солдаты, которые стояли у казармы и смотрели на нас, говорю я Леваде. - Сто раз же се- годня встречались мы с тобой Левада отвечает так же тихо: - Это для них неизвестно, - и кивает головой в сторону группы солдат. - Зачем дурной пример показывать? Что тут поделаешь? Пришлось мне вернуться на несколько шагов на- зад и по всем правилам строевого устава пройти мимо младшего сержанта Левады. Все навыворот получается. Надеялся: раз Степан командиром стал - Максиму в службе послабление будет. Ведь, нечего греха таить, жизнь солдатская - не фунт изюму. А Левада не то что послабления, отдышаться не дает. Однажды на занятиях в траншею вскочил я неправильно - не по стенкам скользнул, а на дно прыгнул. Сапоги жалко было о стенки те- реть, тем более знал я, что в этой траншее ни мин, ни других "сюрпри- зов" нет. Заметил это Степан и командует: - Рядовой Перепелица, назад! Повторите прыжок в траншею. В другой раз не понравилось ему, как замаскировался Перепелица. Заставил все заново делать. Зло меня взяло. "Ну, думаю, теперь даже наедине Степана на "вы" буду величать и разговаривать только по стойке "смирно". Никаких других отношений". Но разве поймешь этого Степана! То ему не угодишь прыжками в траншею, то лучше Перепелицы и солдата в отделении нет Вот хотя бы случай на недавних двусторонних занятиях. Наше отде- ление атаковало траншею и завязало бои в глубине обороны "противника". Продвигались медленно - оборона была крепкой. А на выходе из лощины совсем дело застопорилось: под фланговый огонь пулемета попали. Стрельба пулемета обозначалась трещоткой. - Рядовой Перепелица, уничтожить пулемет "противника"! - приказы- вает мне Левада. Уничтожить так уничтожить. Быстро отползаю назад, затем пробира- юсь вправо. Но пулеметчики "неприятеля" оказались глазастыми. Заметили меня, насторожились. "Этих легко не возьмешь", - думаю. Нырнул в лощи- ну, мигом наломал с кустарника веток, снял шинель и завернул в нее ветки. Затем чучело выдвинул к кусту на выходе из лощины. Пулеметчики засекли куст, за которым лежала моя шинель, и снова заработала их тре- щотка. Я же тем временем по лощине на четвереньках еще дальше вправо забрался, а затем подполз к пулеметному гнезду почти с тыла. Нагрянул внезапно. Бросил рядом взрывпакет, потом из автомата очередь дал. Сло- вом, случай, каких на каждом занятии много. И вот этому случаю Левада на разборе внимание уделил. Расхвалил находчивость Перепелицы. Вроде я виноват, что он именно меня, а не другого солдата послал против тех пулеметчиков. Да еще благодарность объявил. Прямо не узнаю Степана. Потом в караул мы заступили. Левада был разводящим. Снова Перепе- лица хорош. Понравилось ему, видите ли, как ловко Максим ликвидировал загорание замкнувшихся электрических проводов. Будто другой кто-нибудь иначе поступил бы. На комсомольском собрании я даже рассердился, когда потребовали, чтобы Перепелица поделился опытом несения караульной службы. Какой тут опыт? Действуй, как устав велит! А вчера утром Степан подходит ко мне и спрашивает: - Как думаешь выходной проводить? Пойдем в город. - Пойдем, есть мне о чем поговорить с тобой. Но разговор, о котором я думал, не получился. О книгах полдня спорили. Степан был под впечатлением хорошего романа "Семья Рубанюк" и все рассуждал о дальнейшей судьбе главного его героя Петра Рубанюка. Я-то книгу эту раньше Левады прочитал. Конечно, интересно мне знать, как дальше устроится жизнь Петра, Оксаны. Но чтобы я сам додумывал, мне и в голову такое не приходило. Лучше уж письмо писателю написать, пусть он расскажет. Потом Степан вдруг говорит мне: - Завидую я тебе, Максим. - Не тому ли, что мне счастье выпадает картошку па кухне чистить? - съязвил я. Степан вроде и не расслышал моих слов, продолжает: - Завидую, что о твоих делах все наше село Яблонивка узнает. - Каких делах? - ужаснулся я. - Написал командир части письмо председателю нашего колхоза. Завтра огласят его в каждом взводе. Хорошее письмо. Рассказывается там, что ты стал круглым отличником, и бдительно караульную службу не- сешь, и умеешь за оружием ухаживать. Словом, обо всех делах. И благо- дарность в том письме старикам твоим - отцу и матери - за хорошего сы- на. Дух у меня перехватило от этих слов. Не помню, что я молол в от- вет Степану. Кажется, доказывал, что никаких "дел" я не сотворил. А у самого сердце от радости из груди рвалось. Вся Яблонивка узнает! Думаю о Яблонивке, а перед глазами Маруся Козак стоит, улыбается. Вот вам и Максим Перепелица, вот вам и ветрогон! А Степан Левада все же друг настоящий. Понял я: дал бы он мне послабление, не стал бы Максим отличником! Требовал Степан с Перепели- цы строго, как и с каждого солдата, вот и толк вышел. Ох, и учиться ж я теперь буду... Еще лучше! Пусть все знают, что Максим Перепелица не- сет службу на совесть. И быть ему тоже сержантом. Но это еще не все. Вскоре из Яблонивки пришли на мое имя два письма. Первое - от председателя колхоза. Благодарит он меня за добрую службу, хвалит, что сдержал я свое слово, данное землякам, когда в ар- мию уходил. Второе письмо от Маруси. Коротенькое такое. Однако суть не в этом. Поверила она, что Максим разделался со своим ветрогонством, же- лает ему новых успехов в службе и спрашивает, можно ли ей писать мне письма... Эх, Марусенька!.. Зачем спрашивать?! ВАЖНЫЙ ФАКТОР Наша рота - лучшая в полку, а может, и во всей дивизии. Не зря оказали ей честь открыть в этом году первомайский парад. Шли мы мимо трибуны во главе всего полка, а впереди, вслед за полковым начальст- вом, шагал с клинком на плече наш командир роты, старший лейтенант Куприянов. А народу сколько на тротуарах!.. Замерли все от восхищения. Мы же еще крепче печатаем шаг по асфальту. Даже заглушили звук духового ор- кестра. Прямо грудь распирало у меня от гордости. Да и как не будешь гор- диться своей ротой и таким командиром, как наш старший лейтенант?! И когда однажды знакомый солдат из соседнего подразделения сказал мне, что наш ротный уж больно строг, рассерчал я не на шутку. - Эх ты, голова два уха! - отвечаю ему. - Да мы его за эту стро- гость, как батьку родного, любим! Не был бы он строг, плелась бы наша рота в обозе. Понимать надо! В роте Куприянова служить - это, брат, честь! И вообще, что такое командирская строгость, если ты умом и серд- цем до конца понял основное требование военной службы: учиться тому, что нужно на войне? Это требование выполняют и наш полковник, и коман- дир роты, и мой непосредственный начальник, младший сержант Степан Ле- вада. Идет отделение на стрельбище. Левада командует: "Бегом!" Возвра- щаемся с полевых занятий, старший лейтенант приказывает делать броски от укрытия к укрытию. Бывают дни, когда так "набросаешься", что ноги стонут. А то еще завел командир роты порядок раз в месяц состязаться в штыковом бою. Кому же интересно быть пораженным? Вот и приходится тре- нироваться Я даже щеткой, когда казарму подметаю, упражняюсь выпады и удары делать. Одним словом, нелегко нам дается первенство роты. Знаем мы цену нашей славе и каждой капле солдатского пота. Но никто из нас на это не жалуется, каждый крепким фактором обладает. Ценная вещь, этот фактор. Моральным он называется. Читал я, что высокий моральный дух нашей армии явился очень важным фактором в заво- евании победы. И понял я, что в нашем солдатском деле умение побеждать всякие трудности, умение быть решительным, волевым тоже входит в этот важный фактор. Очень мне это слово понравилось и запомнилось. Веское оно, авто- ритетное. Однажды мы всей ротой пошли на реку купаться. Вижу, Василий Ежи- ков никак не может расстаться с берегом. Опустит ногу в воду, дрыгнет ею - и назад. Кричу ему: - Что, Вася, фактора не хватает? - и как бултыхнусь в реку, целый фонтан брызг обрушился на Ежикова. - Эй ты, фактор! Удирай, догоняю! - закричал Василий и следом за мной в воду. Ну, думаю, попало слово на язык Ежикова. Хорошо, что не пустячное слово, а то Василий навеки окрестил бы им Перепелицу. Но Ежиков все равно не раз находил повод, чтобы подковырнуть этим словечком. Случилось, что на учениях нашу наипервейшую и наиславнейшую роту постигла такая неудача, что вспоминать тяжело. Оскандалились мы перед самим командиром дивизии. Поставили нас тогда на главном направлении батальона. Вначале подготовились мы для оборонительного боя. Зарылись в землю, траншеи соорудили такие, что зимовать в них можно. А за широкой лощиной, на склонах высоты, окопался "противник" - солдаты нашего же полка. И предстояло нам его "разгромить". Старательно готовились мы к атаке, хотя нас артиллерия и танки должны были поддерживать. На второй день учении утро выдалось свежее, прохладное. Трава вокруг поседела от росы, к земле прильнула. А в лощине, за которой "противник" находился, вроде молочная река разлилась: туман, каких я еще не видел в этих местах, - густой-прегустой. Стоит и не шелохнется, прячет не только всю лощину, но и ее противоположные скаты. Чудится, что молочная река до самою горизонта разлилась. Смотришь поверх тума- на, и взгляду не на чем остановиться - бежит он к белым, таким же, как туман, облакам, обложившим край неба, и кажется, что впереди раскину- лась заснеженная равнина без конца и края. Скоро наступать будем. Но легко сказать - наступать. Попробуй в таком тумане не заблудиться, попробуй найти тот дзот, который намечено атаковать нашему отделению. А может, туман на руку: удастся незаметно пробраться к "противнику" и - как снег на голову? И вдруг приказывает мне младший сержант Левада отправиться в рас- поряжение командира роты. Потребовалось заменить связного от нашего взвода. У старого связного, видите ли, живот внезапно разболелся. И что это за солдат, если у него живот болит? Побежал я к окопу, где находился командный пункт старшего лейте- нанта Куприянова, а там пусто. Один радист сидит у рации, да связные от других взводов в соседнем окопчике прохлаждаются. - Связной от второго взвода? - спрашивает у меня радист. - Дуй на энпе батальона. Комроты там. Доложи, что явился. Так и зачесался у меня язык, чтобы разъяснить радисту, как надо разговаривать с рядовым Перепелицей, да время не терпело. Наблюдательный пункт батальона - на маленькой высотке, каких здесь много. Бегу напрямик через жнивье к этой высотке и уже издали замечаю, что там какое-то большое начальство. Насчет начальства у меня нюх тонкий - на расстоянии чую. И еще знаю, что мозолить ему глаза без надобности не следует. А потому решил свернуть налево и подойти к вы- сотке со стороны. В боевых условиях к наблюдательному пункту нельзя идти в открытую. Вот и стал я подползать. А самого все же интересует, что там за начальство... Первым я приметил в группе офицеров нашего командира роты. Стоит он, руки по швам, не шелохнется. Офицеры на него смотрят, а один - в светлосерой шинели - указывает пальцем в карту, которую держит в ру- ках, и что-то говорит. Я ближе подполз, и стали слова этого начальника до меня долетать. Но лучше бы мне их не слышать: до того горько от тех слов стало, что в груди защемило, особенно когда разглядел на плечах начальника генеральские погоны. Это же сам командир дивизии! - Вас постигла неудача, товарищ Куприянов, - говорит генерал. - Ваше боевое охранение проглядело "противника", дало ему возможность незаметно уйти. Теперь ищите выход из положения. Или, может, другой роте предоставить такую возможность? - Разрешиге моей, - сказал Куприянов. И вроде спокойно он сказал, но почудилось мне, что голос у него чуть дрогнул. - Действуйте, - сказал генерал. - Но командира батальона держите в известности. А комбат наш - тут же рядом. Сердито так смотрит на старшего лей- тенанта. Но разве виноват командир роты, что туман в лощине? Да при такой видимости скирду соломы из-под носа можно утянуть и не заметишь! Старший лейтенант Куприянов взял под козырек, повернулся кругом и побежал к своему командному пункту. Еле успел я догнать его... Дотемна вел нас командир роты через болото. Петлять много приш- лось. Ведь болото не везде проходимо. Если видишь впереди осоку, камы- ши - не суйся. Иди туда, где трава растет, где цветы полевые попадают- ся, кустарники. Перед нами задача - обогнать "неприятеля" и неожиданно встретить его в районе перекрестка дорог, что у изгиба реки. До перекрестка не так уж далеко. И каждый из нас мечтал о той блаженной минуте, когда можно будет присесть на землю. Ведь после большого, трудного марша для солдата нет ничего милее, чем привал. Пусть даже земля сырая, мокрая, мерзлая - все равно! Найдешь местечко, пристроишься поудобнее и отдыхаешь, сил набираешься. Но оказалось, что "противника" и тут голыми руками не возьмешь. Он выслал вперед себя заслон, расположив его фронтом к болоту. Куда ни совалась наша разведка, везде натыкалась на огонь. Тогда наш командир придумал такой маневр - прямо суворовский! Чтобы начать выполнять его, нужно было одному стрелковому отделению пробраться в тыл неприятельского заслона. Такая честь выпала как раз нашему отделению. Но честь честью, а утомились мы до невозможности. Кажется, сил не хватит муху со щеки согнать. Вот и попробуй выполни задание, тем более что впереди такой бывалый "противник". Его солдаты птицу не пропустят через свой рубеж, не то что целое отделение. Но приказ есть приказ. Придется мобилизовать всю свою волю, все умение ползать, применяться к местности, тенью проскальзывать под но- сом у "противника". К тому же, военная хитрость имелась в резерве. Вот только усталость беспокоила. Как бы не сказалась она на мастерстве солдат. Одно утешение, что пробираться нам не так уже далеко. - Становись! - командует младший сержант Левада. Становимся в строй, а у каждою гудит в ногах, так они натрудились за день. Левада объясняет задачу, и по его хриплому голосу чувствую, что и он крепко устал. Двинулись мы в путь. Торопимся - время-то ограниченное. Идем це- почкой, ступаем в темноте неслышно: "противник" ведь совсем рядом. Еще десяток метров пройдем и начнем ползти. И вдруг у рядового Таскиро- ва... лоб зачесался. Он с таким ожесточением запустил под каску паль- цы, что ремешок соскочил с подбородка, а каска соскользнула с головы, точно скорлупа с каштана. Сорвалась - и об автомат Ильи Самуся. Мы так и замерли. Вроде глухой удар получился, а "противник" услышал. Застро- чил из пулемета в нашу сторону. Потом - ракеты в небо... Если бы не знали мы, что за "противник" перед нами, попытались бы в другом месте просочиться через его рубеж. Но солдат из нашего полка не проведешь. Пришлось уползать обратно. Как быть? Время-то идет! Младший сержант отвел нас в лощину, достал из сумки карту и осве- тил ее электрическим фонариком. А чего глядеть? Вправо - не пробьешь- ся: непроходимое болото. Слева - река. Разве только вернуться назад, через мост перемахнуть на другую сторону реки и вдоль нее обойти зас- лон, а потом в тылу "противника" форсировать речку? Но тогда времени потребуется раза в два больше того, которым располагает отделение. Да и устали мы так, что ветер с ног может сшибить. И вдруг Левада говорит: - Один путь - в обход. Другого нет... Сердце зашлось, когда понял я, что впереди у нас такой длинный путь. И все из-за этого Али Таскирова. Шляпа! Вижу, и товарищи косятся на Али. У Ивана Земцова вот-вот горячее словцо с языка сорвется. Оно и понятно: у человека ручной пулемет за спиной, потаскайся с ним. - Каску на голове не удержал! - зло сказал он Таскирову. - А еще укротитель диких коней. Кур бы тебе укрощать! Таскиров в ответ только глазами сверкнул. За него вступился Илья Самусь: - Побереги нервы, Земцов. Ты тоже хорош. Забыл, как роту заставил лежать по команде "смирно"? Солдаты прыснули смехом. Это Илья намекнул на один потешный слу- чай. Как-то после отбоя в нашу казарму зашел командир полка, чтобы посмотреть за порядком. Дневалил тогда Иван Земцов. И когда неожиданно появилось начальство, он растерялся и заорал: "Рота, смлрно! Некоторые солдаты вскочили с коек, чтобы выполнить команду, а я, например, в постели вытянулся в струнку. Тут вставил свое слово Василий Ежиков. - Хлопцы, - говорит, - помалкивайте и учитесь у Перепелицы. У не- го даже на ушах соль выступила, а духом не падает, потому что фактор сильный имеет. Верно, Максим?.. Хотел я что-то ответить, но тут Левада прикрикнул: - Прекратить разговоры! - И скомандовал: - За мной, шагом марш! Знаем мы, что это за шаг будет. Уже через две минуты младший сер- жант предупредил: "Приготовиться к броску!" Вот она - жизнь солдатская! Хоть и интересная, почетная, но с по- том и солью. Каждому известно, как тяжело заставлять бежать усталые ноги. Ни- почем не раскачаешь их. Но у солдата не ноги, а голова всему хозяин. Не нравится моим ногам, а нажимаю я на них. Вначале не торопясь, чтобы не сорвать последних сил, стараюсь попасть в ногу Василию Ежикову, ко- торый впереди бежит. Даже земля звенит под сапогами отделения: гуп-гуп, гуп-гуп. Точно марш выбивают солдаты. Под него будто легче бежать. Но чувствую, что мне не хватает воздуха, вот-вот отстану от Ежи- кова. К тому же автомат с каждой минутой вроде прибавляет в весе, вещ- мешок, скатка, подсумок точно сыростью пропитались, отяжелели, прямо невмоготу. А черенок лопатки, как овечий хвост, непрерывно молотит, и притом по ноге. Так изнемог я, что, кажется, темнота ночи сгущается. И как только Левада путь различает? А отделение все - топ-топ, топ-топ. Но звон земли уже менее слышен. Наверное, заглушают его удары сердца, шум в голове да частое дыхание бегущих рядом товарищей. Чувствую, что дышать больше нечем. Может, потому, что прямо перед моими глазами прыгает вещмешок на спине Ежикова? Принимаю немного в сторону. Заметил, что в темноте тускло сверк- нула поверхность реки. А дышать нисколько не легче. И скатка шинели еще больше трет шею у левого уха, лямки вещмешка глубже впиваются в плечи. Вспоминаю, что в такие минуты нужно пересилить себя, вытерпеть, пока не откроется "второе дыхание". Сухопарому Ежпкову легче бежать Он чуть задержался, а когда я по- ровнялся с ним, спросил: - Ну, как твой фактор? Дышит? - и опять побежал. А я терплю. И глаза пошире раскрываю, петому что желтые пятна пе- ред ними в темноте плывут, мешают глядеть. Вдруг под ногами забарабанил настил моста. Значит, река под нами. За мостом свернули вправо и побежали вдоль реки - почти в обратном направлении. Земля кочковатая, мягкая. Каждую минуту спотыкаюсь и те- ряю ритм шага. И ноги точно чужие. Кажется, не они несут тело, а какая то незримая сила. Вижу, Иван Земцов взял немного в сторону и бежит рядом с цепочкой отделения. Ручной пулемет сидит на ремне нетвердо, и он то и дело поп- равляет его. Тяжело Ивану! Вдруг меня обогнал Таскиров. Это он спешит на помощь Земцову. За- мечаю, как Иван отшатнулся, когда Али взялся за его пулемет. Но Таски- ров настойчивый. На бегу передал Земцову свой автомат, а его оружие закинул за свое плечо. И стало мне совестно за свою слабость. Ведь держатся Василий Ежи- ков, Али Таскиров, Илько Самусь, Иван Земцов. И ты, Максим, не смей думать: вот добегу до тех кустов или до той балочки и упаду, как думал когда-то на первых занятиях. Тогда молодых солдат только начинали "втягивать" в походы. Так бежали мы до тех пор, пока не услышали свистящий шепот млад- шего сержанта. - Шагом!.. Перешли на шаг. И уже я боюсь, что на той стороне речки слышны хрипящие звуки нашего дыхания. Стараемся шагать часто, чтобы постепенно снизить ритм работы сердца. Темнота раздвигается, глаза видят зорче. Наконец, отделение остановилось. Левада посмотрел на часы и с тревогой сказал: - Осталось тридцать восемь минут. Успеем? И тут же сам ответил: - Успеем! - и слово его прозвучало как приказ. Нужно было переплыть через реку и на той стороне оседлать дорогу. А под руками ни лодки, ни плота. Вплавь же в полном снаряжении не пой- дешь. Да и комсомольский билет, солдатскую книжку нужно уберечь от во- ды. Долго раздумывать нельзя. Бросились мы к тростниковым зарослям. Быстро соорудили четыре снопа. Связали их один к одному и на воду спустили. Сверху уложили узлы со снаряжением и обмундированием, ручной пулемет. Автоматы же за спиной закрепили. Плот толкать Левада поручил Ивану Земцову, Илье Самусю и Петру Володину. Остальным приказал плыть самостоятельно. Окунулся я в воду. Бр-р-р! Мало сказать - холодно. Тело каменеет! А Вася Ежиков тут как тут: - А ну, Максим, покажи свой фактор! И сразу пустился вплавь. Я за ним. Усталость пропала, точно вода ее слизнула. Что есть силы плыву. Но откуда им взяться - силам-то, после тако- го броска? Еще до середины реки не добрался, как почувствовал, что ру- ки точно на расслабленных шарнирах. И ноги еле слушаются. Автомат ко дну тянет. Но плыву. И замечаю, между прочим, что Василий Ежиков все время рядом. Опасается: сдюжит ли Перепелица. "Эх, Максим, Максим, - думаю себе, - хватит у тебя пороху или ма- ло еще ты солдатской каши съел?" Осматриваюсь. Али Таскиров уже до противоположного берега добирается. Это ему обида за неосторожность с каскою сил придает. Горячий хлопец! Но и Перепелица не из теста. Кое-как добрался я до противоположного берега. А все остальное, что произошло в ту ночь, - обычнее. Скажу толь- ко, что утром, после того как закончился "бой", на перекрестке дорог появилась машина командира дивизии. Мы в то время как раз завтракали и готовились к отдыху. Подозвал генерал к себе старшего лейтенанта Куприянова и сказал так, чтобы слышала вся рота: - Настоящие солдаты у вас, любая задача им по плечу. Орлы! На то же, что вчера "противник" незаметно покинул свой рубеж, не обижайтесь. Он имел такой приказ. А приказ должен быть выполнен - это закон у со- ветских воинов. Генерал довольно засмеялся, потом весело крикнул: - А ну-ка мне порцию каши из солдатской кухни! А Вася Ежиков шепчет мне на ухо: - Знаешь, почему генералу нашей солдатской каши захотелось? Э, Максим, не знаешь, а еще Перепелица! Ведь харч в нашей солдатской жиз- ни тоже немаловажный фактор! Вот и пойдет он сейчас к генералу на про- верку. Все-таки донял меня Ежиков этим фактором. ДУША СОЛДАТА Зря некоторые считают, что Максим Перепелица способен подтруни- вать абсолютно надо всем. Конечно, нравится мне добрая шутка. Ведь она для человека словно ветерок для костра. Но бывает время, когда и Мак- симу не до шуток. Вчера, например, даже слеза прошибла. И при каких, вы думаете, обстоятельствах у Перепелицы нервы не выдержали? Не поверите, если скажу, что набежала слеза в ротном поход- ном строю, да еще под бой барабана. До этого давно мне не приходилось плакать. Не потому, что у сол- дата душа каменная и нет сил выжать из нее слезу. Насчет слезы, конеч- но, правильно. Это уж последнее дело, когда солдат распускает нюни. Со мной, прямо скажу, приключился необычный случай, и брать его в расчет не нужно. Но все же душа у нас, солдат, точно струна у скрипки: отзы- вается на каждое прикосновение к ней. А жизнь щедро прикасается к душе солдатской. До всего нам дело есть. Одно волнует, переполняет сердце радостью и гордостью, другое - заставляет не дремать и закалять наши мускулы. Раз уж разговор зашел, расскажу, что заставило мою душу зазвенеть до слез. Возвращался я однажды из городского отпуска. Вижу, впереди меня идет незнакомая женщина в новом пальто, платком цветастым повязана, с чемоданом в руке. Путь к нашему военному городку держит. "Наверное, мать к кому-то приехала", - думаю. А к кому - не догадаюсь. Она услы- шала стук кованых сапог и оглянулась. Увидела меня, улыбнулась, оста- новилась. - Давайте, - говорю ей, - чемодан подсоблю нести. - А не торопишься? - спрашивает. - Нет, время у меня есть. Взял ее чемодан, несу. А навстречу строй солдат вдет - в кино. Женщина остановилась, смотриг Ясное дело - мать. - Что, - спрашиваю, - не узнала своего? - Нет, - отвечает, - не узнала. А потом говорит: - Мне бы к вашему начальнику пройти. Я из Белоруссии к сыну в гости приехала, к Ильку. - Не к Самусю ли? - насторожился я. - Угадал Самуси - наша фамилия. "Как же это ты, Максим Перепелица, сразу не сообразил? - думаю себе. - Ведь Илья Самусь с лица как две капли воды на свою мать по- хож". Брови у нее такие же черные, тонкие. А глаза, даже удивительно, - синие. У наших яблонивских женщин и девчат, если брови черные, то глаза обязательно карие. Только мать Ильи Самуся не похожа на своего сына станом: крепкая, стройная. На лице румянец. Смотрю на нее и вроде свою мать вижу. Всег- да она такой румяной бывает, когда у печи хлопочет. А если б вы посмотрели на Илью Самуся! Да что на него смотреть! Не солдат, а сплошное недоразумение. Неповоротлив, точно из жердей сколоченный. По физподготовке отстает, стреляет слабо. Понятно: если солдат на турнике больше одного-двух раз не подтянется, значит он и оружия не возьмет как следует. Этим и известен на всю роту Илья Са- мусь. - Вижу, сынок, знаешь ты моего Илька. - Как не знать, в одном отделении служим, - отвечаю. А в голове мысль: "Рассказать бы ей, каков из Ильи солдат. Пусть посовестила бы парня". Но разговаривать некогда. Уже к контрольно-пропускной будке по- дошли. Представил я мать Самуся дежурному. Тот проверил ее документы, пропуск выписал и говорит мне: - Проводите Марию Федоровну в комнату посетителей. Не давайте ей скучать, пока рядовой Самусь из городского отпуска не вернется. Привел я гостью в клуб, при котором эта самая комната находится, зашли в нее. Здесь уютно, цветы на подоконниках, у стены мягкий диван, а возле дивана столик круглый, бархатной скатертью покрытый. Еще нес- колько кресел мягких. В углу - столик, за которым дежурный по комнате сидит. А мать Самуся - Мария Федоровна - деловито осматривается, раз- вязывает цветастый платок и спрашивает: - Ну, как тут наш Илько? В самый раз, думаю, выложить ей горькую правду про сына. Пусть знает и пособляет нам воспитывать из него настоящего солдата. На то она и мать. Подбираю нужные слова и тем временем помогаю гостье снять пальто. И вдруг... Как вы думаете, что я увидел? На левой стороне жа- кета Марии Федоровны висят золотая звезда Героя Труда и два ордена Ле- нина! Нет у меня языка - отнялся! Стою окаменелый и глаз не свожу с зо- лотой звезды. Вот это награды! Эх, хотя бы одну такую для начала на весь наш перепеличий род... Вспомнил тут я, что собирался рассказать этой Героине Труда про Илью Самуся, и плохо почувствовал себя. Так плохо, что передать труд- но. Тяжкая обида на Илью взяла. Какое он имеет право мать свою позо- рить? А Мария Федоровна торопит: - Рассказывай, как он здесь? Начальников слушается? Говори и пи- рогами угощайся - домашние, с калиной. Достает она из чемодана узелок с пирогами: подрумяненные, аппе- титные. Беру я пирог, а сам думаю: "Пусть у тебя, Максим, язык отвалится, если сделаешь больно этой женщине". Начинаю разговор. Рассказываю, что, мол, Илья - солдат как сол- дат. Честный, справедливый, товарищей не обижает. Цену себе знает, и командиры видят, на что он способен. Много сил отдает службе и учебе. Говорю так, а у самого душа радуется. Ведь я еще ни одного слова неп- равды не сказал. Крой дальше, Максим! А Мария Федоровна все пироги пододвигает и глаз с меня не сводит. Я ем, конечно, с оглядкой, чтобы Илью без пирогов не оставить, и ду- маю, о чем еще можно сказать. - Какие отметки на занятиях заслуживает Илько? - задает она воп- рос. У меня дух перехватило. Кусок пирога стал поперек горла - ни туда ни сюда. Пока справился я с этим куском, удачный ответ придумал. Гово- рю Марии Федоровне: - Это вы у командира роты спросите. Он имеет право отвечать на такие вопросы. Но мать, она и есть мать. Ее не проведешь. Почувствовала нелад- ное. В глазах тревога засветилась. Смотрит мне в лицо, а я не знаю, куда деваться от ее взгляда. Так совестно мне, вроде это я отстаю в стрельбе из личного оружия, а не Илья Самусь. Доел пирог и на часы, что в углу стоят, оглядываюсь - как будто бы тороплюсь. Только повер- нулся к часам и увидел... Илью. Встретился с его взглядом, и мурашки у меня по спине забегали, а лицо вроде кипятком отпарило. Стоит Самусь в дверях - бледный, взволнованный. Тут я как можно спокойнее говорю: - А вот и Илья. Встреча сына с матерью известно какая бывает. Кинулись друг к другу. Мать слезу утирает. Я тем временем бочком к двери. Мне здесь делать нечего. - Постой, Перепелица, - обращается ко мне Самусь. - Хочу два сло- ва тебе при матери сказать. Остановился я, насторожился. Как бы не оконфузил меня Илья перед героиней. Так и случилось. Говорит: - Слышал я, как ты тут пытался меня выгородить. К чему это? Сме- лости не хватает правду сказать? Так я сам не побоюсь ее матери выло- жить. Не знаю, как ноги вынесли меня из помещения. И вроде ничего пло- хого я не сделал, а чувствовал себя прескверно. Какой-то внутренний голос спросил у меня: "А что ты, Максим Пере- пелица, сделал, чтобы твой товарищ Илья Самусь хорошо стрелял и не отставал по физподготовке?" - "Так мне же никто не поручал заниматься с ним", - оправдывался я. "А где твоя комсомольская совесть?" - упре- кал тот же голос. Крепко задумался я. Самусь три года прожил с матерью в землянке, когда гитлеровцы в Белоруссии хозяйничали. Каждую зиму болел. Сказа- лась фашистская неволя на организме Ильи. Нет в нем цепкости, какая солдату нужна. А ты, Максим Перепелица, палец о палец не ударил, чтобы помочь Самусю. Мало того, посмеивался еще, когда он мешком болтался на турнике и не мог выполнить самого простого упражнения. Надеялся, что командир со всеми управится, всех научит, а не подумал о том, что и товарищи большую помощь Илье оказать могут. Заскребло у меня на душе... Не буду подробно рассказывать, какой был разговор у нас с Ильей после того, как мать его уехала. Признаюсь только, что не принял Самусь моей помощи. Человек с характером! Гово- рит: - Помощь тогда впрок идет, когда она от чистого сердца. А ты, Пе- репелица, мать мою пожалел. Подумал, что неудобно, мол, - сын Героини Труда, а отстает. Помоги Таскирову, у него тоже нелады со стрельбой. А я и без того выбьюсь в люди... Вся совесть моя вспенилась от этих слов. Ведь правда, до приезда Марин Федоровны мне не приходило в голову заниматься вместе с Ильей Самусем Я считал, что "брать на буксир" отстающего товарища можно только по поручению командира или комсомольской организации. Но Илья трижды не прав, если думает, что теперь хочу помочь ему не от чистого сердца. А как докажешь ему?... Впрочем, никакими тут словами не убе- дишь человека. Да суть не в одном Самусе. Ведь Али Таскиров тоже не- важно стреляет. Теперь-то уж не буду ждать, пока мне поручат помогать ему. Казаха Таскирова, по имени Али, знает у нас каждый. Крепкий он парень. До службы в армии табунщиком был. О лошадях может целыми часа- ми рассказывать. Заслушаешься! У них в Казахстане на пастбищах бродят тысячи табунов молодых ло- шадей. Силы нагуливают. Но пока наберут их, одичают совсем. Как звери делаются, не подступишься к ним. И вот Таскиров был усмирителем диких жеребцов. Очень серьезная профессия! Скачет Али на лошади наперерез табуну одичавших коней и аркан в руках держит. Наметит самого красивого жеребца и начинает охотиться за ним. Как стрела, несется вперед. А приблизится на нужное расстояние к выбранной "жертве" - приподнимется на стременах и бросает аркан. Как будто бы собственными глазами вижу эту картину. Кинет Али аркан вперед и в один миг охватывает шею дикого жереб- ца. А тот, как тигр, во все стороны мечется. Только держись! Если рука у тебя нетвердая и нет нужной ловкости, увлечет тебя дикий конь куда глаза глядят или из седла стащит. Но Али Таскиров не такой. Как сожмет твою руку, пальцев потом не расцепишь. Только охаешь от боли, а он улыбается, показывает ровные, белые, как бумага, зубы, щурит чуть раскосые глаза. И если он заарка- нит коня, будь тот сильным, как ветер, - удержит. Вначале мчится следом за ним, не дает ему от табуна оторваться. В это время другие табунщики направляют косяк несущихся лошадей к ручью, который впадает в речку Чу. Там в землю целый ряд толстых столбов вко- пан. Поровняется Али со столбом и камнем на землю из седла вываливает- ся. В один миг конец аркана вокруг столба несколько раз обвивает. Же- ребец на дыбы, потом на колени падает. И тут на него наваливаются та- бунщики, недоуздок надевают. И сколько бы он ни ржал, ни бил копытами в землю, Али его не отпустит. Твердый характер у Таскирова. Упрямый он человек. Только в стрельбе ему не очень везет. Когда промахнется Али на стрельбах, такая грусть бывает написана на его широком, скуластом лице. Кажется, от этого лицо еще более смуглым делается. И вот диво бывает, что Таскиров стреляет и хорошо, но чаще мажет. Значит, нет у него настоящего мас- терства в этом деле. Никаких разговоров о помощи я не заводил с Таскировым. Просто на занятиях и в свободное время начал ближе держаться к нему. И как-то само собой получилось, что вскоре Максим Перепелица и Али Таскиров стали друзьями - водой не разольешь. А командир нашего отделения, младший сержант Левада, видит, что это на пользу Али идет, и дает мне разные указания - на одно, на другое обратить внимание: то Таскиров изготавливается вяло, то карабин сваливает или не умеет правильно лок- ти ставить при стрельбе лежа. Сам Левада на занятиях показывает Таски- рову, как нужно делать. А я уже слежу потом, идет ли ему на пользу на- ука. Однажды Левада понаблюдал в ортоскоп, как целится из карабина Али Таскиров, и сказал ему: - Встаньте передо мной и смотрите мне в глаза. Затем вытянул вперед руку кистью вверх и, поставив указательный палец вертикально перед своим лицом, потребовал: - Смотрите на палец! Когда озадаченный Али перевел взгляд на палец Левады, тот вдруг спросил: - Какой глаз я сейчас закрывал? - Уй-бай! - изумленно воскликнул Таскиров. - Я, товарищ командир, на палец смотрел. - А когда смотрите на прорезь прицела, вы видите, что делается с мушкой, и тем более с мишенью? - снова спросил командир отделения. - Если нет, то обязаны приучить глаз видеть. Иначе стрелять не научи- тесь. - Уй-бай! - восхищался Таскиров. И есть чем - вот так Левада! Прямо - профессор! Когда жили мы с ним в нашем селе Яблонивке, я и не подозревал, что у него такая голо- ва. Ведь верно! Впервые взяв оружие в руки, и я никак не мог прилов- читься одновременно смотреть на прорезь прицела, на мушку и на мишень. Глядишь на одно, другое расплывается, а третьего совсем не видишь. А тут не только глядеть нужно, но и совмещать, как того стрелковая наука требует. Вот этой болезнью до сих пор страдает Таскиров. А раз недуг известен, побороть его легче. Во время одного перерыва говорю я Али: - На следующих стрельбах мы с тобой не промажем. А для этого ежедневную порцию стрелковых тренировок утроим. Таскиров улыбается и отвечает: - Максим - хорош товарищ; по-нашему - жолдас. Спасибо тебе. С Максимом Али будет красиво стрелять... - Может, и меня в компанию возьмете? - вдруг послышался рядом го- лос Ильи Самуся. От неожиданности я даже не тем концом папиросу в губы сунул. То- варищи смеялись, а я крепко пожимал Самусю руку. Много времени прошло с тех пор. В отделении давно привыкли к то- му, что раз отсутствует в расположении роты Перепелица, значит - не ищи ни Самуся, ни Таскирова. Наверняка все вместе в спортивном городке находятся (конечно, с ведома командира отделения). Да и в часы само- подготовки занимаемся мы только за одним столом. И вот этот вчерашний воскресный день. Никогда его не забуду. От нашего лагеря до города недалеко. Было решено в воскресенье коллективно отправиться в театр. Строем двинулись мы в путь. День был на исходе. На улицах города полно людей. Известно - воскресенье. А строй по асфальту так печатает шаг, что дух захватыва- ет. Рядом с командиром роты старшим лейтенантом Куприяновым и команди- рами взводов идут молодые отличники. Я думаю, никто не удивится тому, что в числе их - Илья Самусь и Али Таскиров... Радостно мне! Барабан впереди роты точно подтверждает мои мысли; Да! Да-да-да-да! Да! Да-да-да-да!.. Ему вторит скрип сапог и гул асфальта под их ударами. На нашем пути на перекрестках зажигается зеленый свет светофора. Замирает дви- жение. Пешеходы стоят на тротуарах и любуются молодцеватым видом сол- дат. Каждый вспоминает сейчас о своем сыне, брате, муже или любимом, которые, как и мы, несут службу в рядах Советской Армии. Поневоле грудь колесом становится, а голова еще выше поднимается. А улыбок! Столько я еще никогда не видел. Нам улыбаются с тротуаров, из трамва- ев, улыбаются шоферы машин и постовые милиционеры, продавщицы мороже- ного и молодые мамаши с карапузами на руках. Девушки машут руками... Вот он, наш народ! Эх, нет слов у Максима Перепелицы, чтобы расс- казать о том, что делалось в его душе в эти минуты! И когда запевала начал песню, Максим Перепелица впервые за свою солдатскую жизнь не поддержал его. Твердый комок подкатился к горлу... НЕМОКНУЩИЕ СПИЧКИ Кто не был в лагере нашей части, тот не знает, что такое настоя- щий лагерь. Кажется мне, что лучшего лагеря и быть не может. Представьте себе широкую речку. По одну ее сторону, где берег по- логий, раскинулись густые заросли верболоза, осины, орешника. А дальше от берега - целые тучи кудрявых кустов калины, обвитых хмелем. И когда цветет этот хмель на калине, да и сама калина цветет, даже до наших палаток доносится гудение диких пчел, которые там мед берут. По другую сторону речки берег обрывистый, песчаный, насквозь про- шитый корнями старых елей. Многие ели так засматриваются в воду, что того и гляди кувыркнутся туда. Чем дальше от речки, тем лес все выше забирается на высоту. Вот на этой-то высоте, меж долговязыми елями, и раскинулся лагерь нашей части. Скажу вам, что порядок здесь образцовый и красота неописуемая! Лагерные линейки - ровные, точно струна, песком желтым посыпаны. А па- латки словно по команде выстроились. За их строем - шеренга ротных погребков, где бачки с холодной водой хранятся, вторую шеренгу - мас- сивную, внушительную - составляют закрытые пирамиды с оружием. Рядом - места для курения. А за тыловой линейкой - спортивные площадки рот и комнаты политпросветработы. И везде линии, линии... В сочетании с де- ревьями и кустарниками, которые толпятся в лесу, как им вздумалось, эти линии создают такую картину, что она хоть кого за сердце тронет! Очень хорошо здесь! Но дело не только во внешней красоте. Главное в другом. Лагерь напоминает солдату боевые условия. И нужно сказать, что к этим услови- ям, в которых происходят самые необыкновенные, увлекательные события, он стремится всей душой. Ведь в жизни солдатской столько захватывающе- го! Возьмите хотя бы последние занятия по тактике в нашем взводе... На занятия эти явился командир роты, старший лейтенант Куприянов. Авторитетный он человек, знающий. Каждому его слову цены нет. Ведь еще в период Отечественной воины Куприянов командовал пулеметным расчетом. А пулемет в бою доверяется, известно, самым толковым людям. Читал я в "Истории нашего полка", что в боях за Берлин старшина Куприянов вместе со своим пулеметным расчетом пробрался на улицу, занятую фашистами, и много там дел натворил. Восемь часов в окружении дрался. Подбил даже огнем пулемета вражеский самолет с генералами и офицерами, который пы- тался взлететь с автострады. После войны Куприянов учился в офицерской школе. А теперь, гово- рят, в академию готовится поступать. Как не уважать такого человека? Сам я ведь тоже об учебе подумываю. И когда придет ротный на учебное поле, каждый старается изо всех сил. Каждый хочет показать старшему лейтенанту, что, мол, не подведем мы его. В любой день может он отчитываться хоть перед самим министром обороны, что вторая рота умеет действовать в бою. Стараюсь и я, Максим Перепелица. Только иногда не везет мне. На одном занятии по физподготовке Перепелица так оскандалился перед ко- мандиром роты, что вспоминать стыдно. Через "коня" не сумел перемах- нуть. Когда увидел я, что и на берегу речки, где обучались мы, появился старший лейтенант Куприянов, сердце мое зашлось. Ну, думаю, не дове- дись случиться, чтобы Максим опять так отличился, как в тот раз. Все вороны в лесу будут смеяться. О том, какую тему мы изучали на тех занятиях, говорить не полага- ется. Скажу лишь, что младший сержант Левада поставил перед каждым солдатом отделения задачу: с оружием, незаметно для "противника", пе- реправиться через речку и на той стороне зажечь по костру. Нелегкое это дело. Речка извивается между зарослями, точно уж, которому на хвост наступили. И на нашем же высоком берегу, за соседней извилиной, "противник" закрепился. Его наблюдатели почти до середины просматривают русло речки. Вот и попробуй переплыви на ту сторону не- замеченным. А дымовую завесу ставить нельзя - "неприятель" замысел наш разгадает. Единственный выход - до середины речки под водой пробирать- ся. Это не каждому под силу. А если под силу, то как спички убережешь от воды? Уберечь же их обязательно нужно. Иначе на том берегу огня не зажжешь, задачу не выполнишь. Прямо хрустит в голове от мыслей. Как быть? А тут сам командир роты голос подает: - Семь минут даю на подготовку. Действовать каждому самостоятель- но. Засекаю время! Точно ошалел я. Туда метнулся, сюда. Куда спички положить? Злюсь на себя. В таком деле как раз спокойствие нужно, а я нервничаю. Взял себя в руки, оглядываюсь кругом. Замечаю, у рядового Ежикова даже пот на лбу выступил. Наклонился он над чем-то и огонек раскладывает. Не рехнулся ли парень, что уже на этом берегу костер разжигает? Нет, вряд ли. Знаю я Ежикова: не солдат, а художник. Если делает что, так со смыслом. Этот зря шага не ступит. Но не подумайте, что ленивый, - рас- четливый он. Как-то продирались мы сквозь густой лес - двигались по азимуту. А время было дано ограниченное. Шел я тогда рядом с Ежиковым, даже немного впереди, и все удивлялся, почему Ежиков каждый раз, после того как сориентируется по компасу, назад оглядывается, высматривает что-то у себя за спиной. Не выдержал я и спросил: "Что ты, Василий, шею свою ломаешь? Нам дорога - вперед, туда и гляди". А он отвечает: "Сейчас вперед, а потом назад. На обратном пути тоже будешь компас пе- ред глазами держать?" Никак в толк не возьму, о чем он говорит. Но по- том Ежиков пояснил, говорит: "Примечаю дорогу. Будем идти назад, оста- навливаться не придется. Вот и сэкономим время". Вспомнил я этот случай, и так мне захотелось подсмотреть, что же делает Василий со своими спичками. Но вдруг совестно стало: "А ты, Максим, сам ни на что не способен? - мелькнула мысль. - В бою ты тоже на дядю оглядываться станешь?" И начал я искать выхода. Все во мне кипит. Карманы вывертываю, в подсумок лезу рукой: во что бы завернуть спички? Ведь безвыходного по- ложения для солдата никогда не бывает, - об этом нам часто твердит ко- мандир взвода. Вдруг вижу, что возле тропинки, которая вдоль берега юлит, лопухи растут. Самые обыкновенные лопухи, каких в нашем селе Яблонивке, на Винничине, в каждом рву целый лес. Кинулся к лопухам. Сорвал один, второй. Находка же это! Хозяйки у нас в селе накрывают лопухами кувши- ны с молоком, потом перевязывают тесемкой и в воду опускают, чтобы мо- локо было холодным. Это в поле, в жару чаще делают. Кувшин, завязанный лопухом, сутки простоит на дне ведра с водой или в ручье, и капля в него не просочится. Быстро раздеваюсь (по условиям задачи мы могли в трусах на тот берег переплывать). А душа уже ликует. Так радостно мне: ведь додумал- ся! Жаль, что товарищам подсказать нельзя. Велено самостоятельно дейс- твовать. Достал из вещмешка индивидуальный пакет, разорвал его. Затем раз- ломал спичечную коробку и обе терки вместе с десятком спичек приладил к правой ноге повыше ступни. А сверху один, второй, третий лопух. По- том туго-натуго - бинтом. Так прибинтовал к ноге лопухи, что к спич- кам, которые под ними упрятаны, не только вода, воздух не проберется. Потом за спиной закрепил свой автомат - и к речке. Вижу, Ежиков тоже разделся, Самусь... Значит, кумекают хлопцы. Тороплюсь. Вдохнул полную грудь воздуха и из-за куста нырнул под воду. А вода чистая, дно песчаное. Гляжу на дно, чуть лицом к нему не прикасаюсь и, сколько есть сил, ногами отталкиваюсь от него вперед, а руками вверх гребу, чтобы вода меня не выносила. Этот способ каждому солдату известен. Если не очень глубоко, свободно можно пройти под во- дой метров тридцать. Однако наша речка не такая. Возле берега мелко, песочек на дне. А дальше - коряги. Страшные! Зелеными бородами водорослей пошевеливают. От коряг не оттолкнешься. Значит, нужно не "идти" по дну, а плыть над ним. Так и делаю. Но речка широка, под водой больше минуты не выдер- жишь. Плохо твое дело, Максим. Никакой мочи нет терпеть дольше. Что есть сил работаю руками, ногами и постепенно выжимаю из груди воздух. Еще метр-два проплываю вперед. Чувствую, как немеет правая но- га, к которой спички прибинтованы. Значит, слишком туго перехватил ее. А коряги протягивают ко мне свои зеленые бороды, что-то прячут в тем- ных закоулках. Даже неприятно. Перевертываюсь на спину и, рассчитывая движения, чтобы не выныр- нуть всем телом, выставляю над водой только лицо. Жадно подышал, пере- дохнул - и снова к корягам. Хорошо, что приучил я себя в воде смот- реть. А зрячий - не слепой. Наконец, выбрался за середину речки. Гора с плеч. Здесь глаз "противника" не достанет - заросли мешают. Плыву я на боку и осматри- ваюсь. Вижу, Василий Ежиков меня настигает. А там из воды, точно утка, Илья Самусь вынырнул. Одним словом, хлопцы в нашем отделении такие, что их трудно опередить. Только один Али Таскиров на две минуты позже других костер раз- жег. На то тоже была своя причина. ...Итоги занятий проводились в лагере на задней линейке. Стою я в строю и радуюсь за себя, за товарищей. Не спускаю глаз со старшего лейтенанта Куприянова. А он, стройный, молодой, хмурит брови и ходит перед строем, поскрипывая новыми сапожками. Но очи его смеются. И всем нам доподлинно известно, что командир роты доволен. Когда начали разбирать, кто какую смекалку проявил, чтобы сохра- нить сухими спички в воде, настроение мое стало резко падать. Ведь по- думайте только! Илья Самусь вытащил из учебного патрона пулю, сунул в гильзу несколько спичек, кусок терки и опять заткнул ее пулей. Затем махнул в воду. Вот тебе и Илья. Просто и здорово! А Володин использо- вал стеклянный пузырек, в котором таблетки от изжоги носил; Иван Зем- цов - гильзу из-под ракеты. Таскиров же проще всех. Половинки спичек и кусок терки обвернул в бумагу и так зажал в кулаке, что даже под водой не замочил их. Правда, кулаком ему несподручно было грести. Поэтому Али позже других на противоположный берег высадился. А Василий Ежиков - прямо удивительно - спички в подсумке перевез и ни во что их не упаковывал. А чтобы спички не намокли, Ежиков такое придумал, что ахнешь! Был у Василия кусок парафиновой свечки. Он быст- ро растопил его в крышке металлического портсигара, окунул в парафин спички, каждую в отдельности, затем терки. А когда на спичках и на ко- робке парафин застыл, никакая вода им не была страшна. Бери спичку из воды и зажигай. Парафин стирается с головки, а остальной горит, пот- рескивает. Узнал я на разборе обо всем этом, и так обидно стало за себя! Ду- маю: "У всех смекалка по последнему слову техники разработана, а у ме- ня - лопух. Как бы хлопцы в шутку такую кличку мне не приклеили". А тут командир роты говорит: - Способ Ежикова должен каждый запомнить. Спички в парафине можно сохранить в любую погоду. А спички солдату ой как нужны! А дальше обо мне речь: - Перепелица - молодец (так и говорит - молодец!). Его смекалка простотой своей всех перекрывает. А суть смекалки в том и есть, чтобы найти выход из трудного положения самым простым способом. Удачно при- думал и рядовой Самусь... Прямо своим ушам не верю. Вот тебе и последнее слово техники! Оказывается, для пользы дела всякая техника пригодна. Нужно уметь пра- вильно и вовремя использовать ее. Оглядываюсь вокруг и вижу, что лагерь наш еще краше стал. Навер- няка потому, что позолотили его косые лучи заходящего солнца. Но, по-моему, лагерь все же хорош другим - интересная в нем жизнь солдатс- кая, трудная и от этого еще более увлекательная. БАТЬКОВА НАУКА Я уже говорил, что младший сержант Степан Левада - мой односель- чанин и личный друг. Счастливый же он человек. Однажды приходит газета нашего военного округа. Вижу, на ее первой странице - большущий порт- рет. Глазам своим не верю! Узнаю на портрете Леваду. Серьезный такой, деловой. А под портретом подпись, от которой дух захватывает: "Лучший сержант Н-ской части. Все подчиненные его отделения учатся только на "отлично". Схватил я газету и стрелой в комнату политпросветработы, где Ле- вада к занятиям готовился. Врываюсь в двери и замечаю, что Степана уже не удивишь. Сидит он над газетой и смотрит на свою фотографию. Набросился я на него. Поздравляю, руку жму. А он как-то виновато улыбается, вроде ему неудобно, что в газете пропечатали его, а не меня - Максима Перепелицу. Рад я за Леваду, за отделение наше. Ведь не всем дана такая честь. Говорю Степану: - Посылай домой эту газету и отдельный экземпляр Василинке Оста- пенковой. Пусть знают наших! Степан махнул рукой и отвечает: - Неудобно, скажут - расхвалился. Уж когда в отпуск поеду, тогда и покажу при случае. Просто обидел меня Левада своими словами. Какое тут неудобство? Собственными силами такая слава завоевана. Чего ее стесняться? Тоже мне скромник! Как будто в газете идет речь об одном Леваде. Все же от- деление чести удостоено! Да и роте и офицерам нашим хвала. Ведь сол- датская наука - орешек очень крепкий! Его не раскусил бы ни Левада, ни Перепелица, если бы офицеры сидели сложа руки. Но Степана не убедишь. Знаю я его. Как заупрямится - скала, не сдвинешь. Думаю себе: раз Леваде неудобно газету со своим портретом домой отсылать, так мне - Максиму Перепелице - абсолютно удобно. Решено - сделано. Отправил я в Яблонивку своему батьке, Кондратию Филипповичу, толстую бандероль и к ней инструкцию приложил, кому газе- ты распределить. Отправил и дожидаюсь ответа. Степану же об этом - ни слова. Через неделю приходит письмо от отца. Пишет, что газеты вручил всем по назначению, рассказывает о сельских новостях. А в конце читаю приписочку. И такая, скажу вам, это была приписочка, что все нутро она мне перевернула. Пишет батька в конце письма: "Газету от первой и до последней строчки прочитали. Портретом Степана всей семьей любовались. Потом на стенку под стекло повесили. Но дивно мне, что в газете той о тебе упомянуть забыли. Ни слова о Максиме Перепелице. Далеко, видать, тебе до Степана... " А в конце восклицательный и вопросительный знаки. Не сладко мне от такой подковырки Батька же знает, что служу я в отделении Левады. А в газете ясно написано: все солдаты отделения - отличники. Но этого отцу мало. Фамилии, видите ли, моей не пропечата- ли. Догадываюсь, другая думка у него в голове. Кисло старику, что на фотографии рядом со Степаном нет Максима. Тогда бы он газету по всему селу носил. Нашел бы дело заглянуть до самого головы райисполкома. Знаю я батьку. Что мне ответить? Голова пухнет. Хочу такую же колючую приписку сочинить. Наконец, надумал. Пишу домой письмо, а в конце поддеваю батьку. Пишу ему: "Учусь я на первый сорт. И сорт этот не липовый. Им можно хоть перед кем похвалиться, не то что перед... попом..." Потом огромнейший вопросительный знак рисую. Знал я, что мое письмо будет батьке, как понюшка молотого перца. Поэтому никак не решался его послать. Не любит старик, когда напомина- ют про то, как он в науку ходил. Не зря по-уличному его "Первым сор- том" прозывают. Давно это случилось. Отец мой, Кондратий Филиппович, мальчонкой еще был. В великой бедности жили. Семья была большая, из десяти душ состояла.