Александр Солженицын. Знают истину танки! киносценарий для экрана переменной формы -------------------------------------------------------------------- (C) Александр Солженицын "Дружба Народов" 1989, No 11 Сканирование, вычитка: Назар Явников (jawnikow@yahoo.com) -------------------------------------------------------------------- Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е Л И Ц А: П а в е л Г а й, Т-120 П е т р К л и м о в, Т-5 И в а н Б а р н я г и н, летчик, Герой Советского Союза В л а д и м и р Ф е д о т о в, Р-27, студент В и к т о р М а н т р о в, его одноделец А л е к с а н д р Г е д г о в д, Ы-448, "Бакалавр" Ч е с л а в Г а в р о н с к и й, Р-863 Г а л а к т и о н А д р и а н о в и ч, хирург Д е м е н т и й Г р и г о р ь е в и ч М е ж е н и н о в, ботаник Е в д о к и м о в, полковник Т и м о х о в и ч, бригадир П о л ы г а н о в, бригадир К и ш к и н, Ф-111 Б о г д а н, глава бандеровцев, Ы-655 М а г о м е т, глава мусульман А н т о н а с, литовец Х а д р и с, ингуш Ю р о ч к а, молодой врач Пожилой н о р м и р о в щ и к А у р а, литовка С-213, секретарь прораба, лагерный скрипач К о к к и А б д у ш и д з е В о з г р я к о в, С-731 Ч е р е д н и ч е н к о, майор, начальник ОЛПа Н а ч а л ь н и к о п е р ч е к и с т с к о г о о т д е л а С т а р ш и й о п е р у п о л н о м о ч е н н ы й Б е к е ч, лейтенант, начальник режима Н а ч а л ь н и к К В Ч Н а ч а л ь н и ц а с а н ч а с т и Н а д з и р а т е л ь с у г о л ь н ы м л и ц о м Н а д з и р а т е л ь - "морячок" П о л и т р у к П р о р а б Д е с я т н и к Заключенные Особлага в номерах. Надзиратели. Конвойные офицеры, сержанты, солдаты. Танкисты. Во вступлении и эпилоге: М у ж Ж е н а А л ь б и н а Оркестранты, официанты, Курортная публика. Значок "=" означает монтажный стык, то есть внезапную полную cмену кадра. В остальных случаях подразумевается, что последующий кадр получается из предыдущего плавным (панорамным) переходом. Надписи, начатые с левого края страницы, означают музыкальное и всякое звуковое сопровождение. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . УЗКИЙ (ВЕРТИКАЛЬНЫЙ) ЭКРАН. Кипарисы! Вытянулись!.. Исчерна-зеленые. У их подножья - снование маленьких людей. Далеко за вершинами - скалистые горы в клубящемся туманце. ШИРОКИЙ ЭКРАН. = Курортная аллея под ними. Газоны. Стволы и стебли знают свое место. И все же хорошо... Идут курортники нам навстречу в веселом пестром легком. В чалмах самодельных. Защитных очках. И с мохнатыми полотенцами. Шуршит под ногами гравий. Обрывки неясные речи. Звук подъе- хавшего автомобиля. Из "волги" выходят - Дама со слишком золотистой прической, ее Муж в чесучевом костюме, Девушка и Мантров, подобранный, довольно молодой. Они заперли машину и идут по аллее то в тени, то на солнце. То сквозь тень, то сквозь солнце. Свисают ветви с бледно-розовой ватой цветов. Они идут мимо киоска сувениров. Мимо скамей, где отдыхают грузные курортники и грузные дети. = Открывается крутой откос наверх. По откосу - широкие ступени, декоративный кустарник. Они поднимаются. Вверху - веранда, парусиновые пологи над ее пролетами. Над входом надпись: Ресторан "Магнолия". оттуда доносится музыка. Муж дамы: - Ну как, Виктор? Выдерживаешь? У Виктора сдержанная, но располагающая улыбка, ясный взгляд. То ли рассеянность, то ли растерянность: - Не знаю. Еще не могу привыкнуть. Золотистая дама: - Ах, Витенька! К хорошему люди привыкают легко! К хорошему мы вас быстро вернем. Правда, Альбина? Девушка в той поре,когда всякая хороша. Мило-диковатая прическа. Улыбается вместо ответа. ресторанная музыка ближе и громче. Они уже - под шатром веранды. Белизна и сверкание столов. Есть свободный, они садятся. = В прозор между балюстрадой и пологом - вершинки кипарисов где-то близко внизу, а за ними - море, море... Беленький пассажирский катерок. веселенькая разухабистая музыка. = Муж - Нет! Поразительное и удивительное не что Виктор там был, а что он оттуда вернулся! Невредимым! Дама: - Страдалец! Чего он там натерпелся! И ничего не хочет рассказать! Мантров смотрит ясными глазами, улыбается умеренно: - К сожалению, я ничего не помню. Я - все забыл... = Море - во весь экран, лишь край полога наверху, колонка веранды. И внемлющий профиль девушки: - Но сейчас-то вам - разве плохо? только голос его: - Хорошо бесконечно. Море. И профиль девушки. В кадр входит плечо и темя официанта, наклонившегося к их столу: - Антрекот - два, фрикассе из лопатки - раз... Суфле лимонное четыре... = Голова Мантрова запрокинулась, кадык ходит по горлу: - Будто в насмешку... = Общий вид ресторана. Чистая кушающая публика. Дородные официанты просторными проходами снисходительно разносят подносы. Две пары покачиваются между столиками. На эстраде - маленький оркестр: струнные, саксофонист, ударник. бесшабашный мотивчик. Голос Мантрова: - Будто в насмешку вот такой же оркестрик по воскресеньям играл и там... = Скрипка и виолончель и движущиеся их смычки остаются резкими. Остальные инструменты и все оркестранты расплываются... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . но резко звучит все тот же, все тот же распущенный мотивчик. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . = И проступают четверо оркестрантов в черных спецовках, и черных картузиках. Над козырьками картузиков, выше сердца на спецовках и над левыми коленями у всех - белые лоскутки с черными номерами. У первой скрипки, одутловатого парня с добродушным видом, - номер С-213. Стулья оркестра - на маленьком сколоченном возвышении около квадратного столба, посреди огромной столовой, где в два ряда идут такие же столбы. И тесовые грубые ничем не покрытые столы - в четыре долгих ряда. И за каждым столом - по десятку заключенных, лицами к нам и спинами к нам (меж лопаток у каждого - тоже лоскут с номером). В проходах - тесно. Проталкиваясь среди приходящих и уходящих, одни заключенные несут деревянные подносы с полными мисками. А иные собирают пустые миски, накладывая их друг в друга горкой до двадцати. И из мисок, в каких остается,- выпивают, вылизывают остатки. Едящие. Грязная публика. Их плечи пригорблены. Лица - нетер- пеливо голодны. Те - жадно заглядывают в миску к соседу. А тот пробует ложкой - пуста попалась ему баланда! Молодой парень снял шапку и крестится перед едой. та же счастливая подпрыгивающая мелодия. Только танцевать! И один сборщик пустых мисок подтанцовывает. Собирая миски, он неприлично подбрасывает зад то правым, то левым боком, горку мисок обнимая как партнершу. Лицо у него круглое, придурковатое. И все приемы юродивого. И одет он по-дурацки: сверх черной спецовки - какая-то зеленая рваная жилетка, к которой приколот кумачовый бантик, как на первое мая. На спине жилетки и на груди мелом выведен тот же номер, что на фуражке: Ф-111. Обедающие смеются над ним: - Кишкин не унывает! КРУПНО. Парень наклонился над миской, весь ушел в жеванье голого рыбьего скелетика, свисающего у него изо рта. Тут на столе, между мисками, много наплевано таких костей. Вдруг чья-то рука со стороны трогает его ломтик хлеба, лежащий рядом. Парень вздрагивает и двумя руками ухватывается за свой хлеб. Но, подняв глаза, улыбается: это Кишкин хватал, теперь отпускает, его круглое лицо в улыбке: - Все вы такие. Пока вашей пайки не тронь, вы ни о чем не спохватитесь. = И уже пританцовывает с пустыми мисками дальше. Вдруг поставил горку на край другого стола и наклонился к сидящим: - Ребята!.. Его голова над столом и несколько обедающих. К нам лицом: Мантров, стриженный наголо, с номером над сердцем, как у всех, и Р-27, юноша с очень впалыми щеками, с быстрыми сообразительными глазами, необщим выражением лица. - Ребята! Если батька - дурак, а матушка - проститутка, так дети будут сытые или голодные? - Голодные! кричат ему, предвидя забаву. Мантров лишь рассеянно взглядывает, продолжая аккуратно есть. Р-27 остановил ложку, с интересом слушает, как и соседи. Кишкин разводит руками: - Разделите семь-восемь миллиардов пудов (прим.- "7-8 милли- ардов пудов" - настрявший вдолбленный лозунг сталинских 30-х годов о советском обильном урожае) на двести миллионов человек. Сколько получится? И, обняв миски, приплясывая, исчезает из кадра. Он оставил недоумение. Все считают. Р-27 трясет за плечо сдержанного Мантрова: - Слышь, Витька, какая простая мысль! Ай да Кишкин! Я никогда не считал. Значит, это будет... Но Мантров не увлечен, он методично высасывает с ложки жижицу баланды. Р-27 оборачивается к соседу с другой стороны - к Р-863: - Пан Гавронский! У Гавронского - удлиненное лицо с тонкими чертами. Он тоже считал. Он говорит почти без акцента, но с затруднением: - Сорок пудов в год. Два килограмма в день. Даже на ребенка в люльке. С кривой улыбкой жалости он берет с тряпицы на столе свой кусочек хлеба. ВО ВЕСЬ ЭКРАН его ладонь с этой неровно обломленной ничтожной корочкой. всплеск наглой музыки! = Невозмутимо пилит смычком одутловатый скрипач С-213. ЗАТЕМНЕНИЕ МЕДЛЕННОЕ. ба-бам! - оглушительно бьют железом о рельс.- Ба-бам! ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ КРУПНО. = Рука в гимнастерке медленно бьет молотком о висящий качаю- щийся рельс. = На алом восходном небе - черный силуэт зоны: вышки черные по краям экрана, соединенные сплошным забором, над ним - заостренные столбы с фонарями и колючая проволока во много нитей. Черная. Зона медленно проплывает, как видна она изнутри. Одна вышка переходит в другую. И снова проволока. Потом - полукругло вытянутые верхушки ворот. Ворота - выше забора. Они - двойные во всю их высоту. Простые, деревянные. Но что-то готическое в них. Что-то безысходное. Только тут смолкают мерные удары в рельс. Ворота распахиваются к нам. А МЫ ОТСТУПАЕМ. И видна теперь долгая прямая "линейка" - дорога, ведущая сквозь ворота. Ничем не обсажена, голая, меж бараков. На ней - три тысячи спин! Три тысячи спин по пять в шеренгу! В одинаковых черных курточках с крупными белыми лоскутами, пришитыми меж лопаток неаккуратно, неровно - номера! номера! номера! МЫ ПЛЫВ╗М над колонной, как над таблицей логарифмов. КРУПНО. = Артистическая рука с кисточкой. И одна такая спина. Кисточка кончает выписывать номер: Ы-448. Человек поворачивается. Он выше окружающих, даже долговяз. Лицо худое. Пока тот же номер ему выписывают над козырьком шутовского картузика, он говорит: - Гран мерси! Вы очень любезны. Как сказал некий поэт: "Есть еще хорошие буквы - Эр! Ша! Ы!" За его спиной торопливое движение. голос: - Гедговд! Бакалавр! Ы-448 из-под кисти бросается догонять. = Разведя полы своих черных курточек, пятерки арестантов отделяются от колонны и проходят раздельно на обыск. Пять надзирателей с голубыми погонами и голубыми околышами фуражек стоят прочно, расставив ноги, и в обнимку принимают и обхлопывают заключенных. Пройдя обыск, заключенные добегают к воротам и снова выстраива- ются по пять. За воротами снова счет: - Одиннадцатая! Двенадцатая! Тринадцатая!.. Названная пятерка отделяется от задней колонны и переходит в переднюю. А там - еще один пересчет. = Кругом - оцепление автоматчиков. Автоматы наизготове. Угрожа- ющие нахмуренные конвоиры. = В строю - Гедговд. Он что-то заметил в стороне, просиял, тормошит соседей: - Посмотрите, посмотрите, бригадир! ЧЕслав! Гавронский! Скорее! Вон, где машины ждут каменный карьер. С ним рядом Р-863, тонконосый Гавронский, и бригадир Т-5, могучий парень, широколицый, курносый. Он поворачивается туда же: - Ну-у-у!.. Они видят: = в косом радостном свете восхода стоят два потрепанных ЗИСа с пустыми кузовами,передняя часть которых отгорожена железной решеткой. За решетками сидят на крышах кабин по конвоиру. Автоматы их до времени беспечно лежат на коленях, но уже и сейчас направлены дулами в кузова. Внизу, прислонясь к борту одного из ЗИСов, ждут в бравых позах остальные конвоиры. Они как будто застыли, фотографируясь. Станковый пулемет выставлен у их ног. Но где же их офицер?.. В кабине на командирском месте сидит и высунулась сквозь окошко дверцы - большая овчарка. Умная злая морда. Оскаленные зубы. Смотрит на нас, = на колонну заключенных. Длинный Гедговд в строю поднимает длинные пальцы: - Ах, как забавно! Страна восходящего солнца! = Опять тот же живописный неподвижный снимок - конвоиры залиты утренним солнцем. И собака не поведет головой. = Бригадир Т-5 усмехается: - Сторонники мира! Они трое, рядом. Гавронский впился в увиденное. Его лицо опалено шляхетским гневом. Аккорды 12-го этюда Шопена доносятся как ветерок. Он шепчет: - Да-а... Они - за мир! = Конвоиры, ЗИС, собака высунулась. Никакого движения. Фотогра- фия! ... Они - сторонники мира! Такого мира, чтоб автоматы и собаки были у них, а мы... траурные ритмы. Тихо, во настойчиво. = Долгая колонна заключенных, руки за спину, головы опустив, тянется уныло, как на похоронах. В двадцати шагах от нее слева и справа - автоматчики, колонной по одному, в разрядку. МЫ ПОДНИМАЕМСЯ Колонна и автоматчики видны нам сверху. Длинные черные тени от невысокого солнца. И не одна эта колонна, а много их, расходящихся степными доро- гами от главных ворот. И весь лагерь сверху - прямоугольник, обнесенный забором и вышками. Внутри еще заборы в зоны, бараки, линейки и ни деревца. МЫ ОПУСКАЕМСЯ к одной из выходящих колонн, к другим воротам. Эта колонна - женщины... С такими же номерами на груди, на спине, на шапке, на юбке. В таких же платьях и телогрейках, забрыз- ганные глиной, штукатуркой. ВЕСЬ КАДР БРЫЗГАМИ РАЗЛЕТАЕТСЯ. = Это - брызги щебня от камня, = от молота, опускаемого черной рукой заключенного, дробящего камень на щебень. Однообразно он поднимает и опускает молот. стук многих молотков по камню. = Целая бригада заключенных сидит на земле, на камнях - и бьет камень на щебень, камень на щебень. Не трудно как будто, а говорить не хочется. Не трудно как будто, а работа каторжная. И так же вручную другие зэки относят набитый щебень носилками. Медленно относят. Еле покачиваются спины их с латками-номерами. Они взносят носилки на помост и высыпают щебень в пасть бетоно- мешалки. гудит бетономешалка. И следующие туда же. И следующие. = А внизу в подставляемые носилки-корытца бетономешалка выливает бетон. И этими корытцами пары зэков несут и несут бетон. = Все - одной дорожкой, как муравьи. Как муравьи. И - трапом наверх. И идут по лесам вдоль опалубки. И выливают свой бетон. И назад. Торчат, уходят вдаль вертикальные стойки лесов и опалубки. Вспышки электросварки. Большое поле стройки вокруг здания. Нагорожено, наставлено, навалено. Строятся и другие здания. = Клочок строительного поля. КРУПНЕЕ. Земля вылетает из траншеи от невидимых лопат. Сбоку - ноги стоящего в лагерных тупоносых ботинках. из траншеи голос: - Бригадир! Ну, смотри, опять обвалилось. Как копать? От ботинок на вверх - и весь бригадир, Т-5. Очень хмуро он смотрит = вниз, в траншею. Она уходит за оба обреза экрана - узкая глубокая щель с обвальными песчаными краями. Там внизу, когда копающий наклонится, - кажется, он совсем на дне, черепаха с белой латкой на спине. Сюда наверх, в нас, летят из траншеи сыпки с лопат. шорох сыпков земли. Их четверо копает. Озабоченный низенький мужичок с черной небритой щетинкой. И Гавронский, Р-863. Но только долговязый Гедговд, распрямившись, почти достает до верха траншеи. Он опять улыбается: - Покойная мама всегда предупреждала меня: Саша, ты плохо кончишь! Ты кончишь плохо - ты женишься на проститутке!.. Но боюсь, что до этого заманчивого конца я не доживу! Вчера Сатурн зловеще вступил в восьмой квадрат. Это очень меня беспокоит. = Бригадир хмурится. И слушает и не слушает. - А ну-ка, Бакалавр, пошли со мной. Наклоняется и протягивает руку Гедговду. Тут уцепился, карабка- ется из траншеи. Выбрался, но из-под ног его обваливается косяк песчаной стенки. Гедговд оборачивается, качает головой. = И - вслед за бригадиром. Тот быстро шагает, широкая спина. Мимо них опять - с носилками, с носилками... И сидит на земле, как на восточном базаре, та бригада, что бьет камень на щебень. удары молотков о камень. И тачки катят вереницей, железные тачки. "Машина ОСО"! - две ручки, одно колесо... грохот тачек, повизгивание колес. = Вот и подходят - близится дощаное временное здание, на фанерной двери кривая надпись углем: "Контора". Бригадир обернулся: - Подожди меня здесь, Бакалавр. Если еще раз откажут, так мы... Обещающе кивнул, вошел в контору. Мимо Гедговда Проходит автомобиль-самосвал и останавливается перед вахтой, тоже дощаной некрашеной будкой. Гедговду видно, как из вахты выходит ефрейтор, подходит к кабине шофера, проверяет его пропуск. На подножку вскочил, заглянул в кузов - не уцепился ли кто там? Потом прошел к воротам - двойным, решетчатым из брусков. Внутренние развел внутрь, внешние - наружу. = А между конторой и вахтой - трое заключенных ошкуряют топо- рами долгие бревна. стучали топорами - и перестали разом. По всему низу экрана тянется их бревно. А они подняли глаза от топоров и покосились = туда, на открытые ворота. Самосвал, покачиваясь, прошел сквозь них. а сзади нас - опять сигнал грузовика. Ефрейтор от ворот оглянулся, но не оставил ворот открытыми, свел и внешние и внутренние. = Трое опять наклонились над бревном, работают. стучат их топоры. = Опять самосвал, минуя нас и Гедговда, подошел к вахте. Ефрейтор повторяет все сначала: проверяет пропуск, осматривает кузов, заглядывает меж колес. И так же идет к воротам, открывает внутренние, разводит внешние. топоры смолкли. = И все трое (лицо одного выделяется щедрой мужественностью) смотрят опять от своего бревна... = ...на то, как выходит грузовик в свободные ворота. Как заводит ефрейтор наружные, закрывает внутренние. А дальше от ворот - колючая проволока во много рядов. Столбы. И вышка. На ней - часовой. Свесился через барьерчик, смотрит сюда, дуло карабина высовывается над барьерчиком. А с наружной стороны вышка обшита тесом, от ветра. Ведь ему туда не стрелять. застучали топоры. ШТОРКА. ПОСЛЕ НЕ╗ ШИРОКИЙ ЭКРАН ПРЕВРАТИЛСЯ В ОБЫЧНЫЙ. = Комната конторы. За канцелярским столом - худой мужчина в форменной фуражке с молоточком и ключом - прораб. Рядом со столом прораба сидит майор МВД, очень жирный. Сбоку стоит С-213, он принес прорабу подписывать бумаги. Он сейчас - деловой, крепенький, и ломком бы мог ворочать. голос от нас: - Почва песчаная, осыпается чуть тронь. Глубина траншеи два метра двадцать! = Это - Т-5, бригадир. Он говорит со злостью: ...И вы обязаны делать крепление! Техника безопасности одинакова для всех! Заключенные тоже люди! = Лицо майора. Всем доволен. Его не проймешь! Даже нахмурился небрежно, не делает усилия как следует нахмуриться: - Ах, тоже люди?! Ты демагогию бросай, Климов, а то я тебе место найду! Прораб. Жестко, быстро, одновременно подписывая бумаги: - Траншея - временная, и крепления не полагается. Сейчас уложите трубы - и завалите. Вам и дай крепление, так вы только доски изрубите да запишете в наряд! Знаю! А ставить не будете. Не первый год с заключенными работаю. Уходите! = Климов. Немного жил - и всю-то жизнь или солдат, или военно- пленный, или заключенный. Да чем можно пронять этих людей? Слишком много пришлось бы сказать, если начинать говорить... За спиной Климова распахивается дверь. В нее ныряет, не помещаясь, Гедговд. Он искажен, кричит: - Бригадир! Засыпало наших!! И убежал, ударившись о притолоку. Лицо Климова!! Спина! И убежал. Только непритворенная дверь туда-сюда покачивается, покачивается... ПО ШИРОКОМУ ЭКРАНУ все это засыпает внезапным песком. Густой обвал желтого песка по всему экрану. СВЕРХУ. Мертвая неподвижность уже свершившегося обвала. Уже и потерялось, где были раньше стены траншеи. Нет, чуть сохранилась линяя с краю. Там картузик лежит на бывшей твердой земле: Р-863. А из песка высунулись руки! - пять пальцев! и другие пять! Они пытаются очистить путь своей голове. топот. Сюда бегут. Выбарахтывается, выбарахтывается кто-то из траншеи. Его тянут! Тянут и отгребают. Это - Чеслав Гавронский... Нет, не дай Бог видеть лицо человека, вернувшегося с того света!.. Губы искривлены, как у параличного. Рот набился песком. Кашляет судорожно. Его вытащили уже всего. Он кашляет, кашляет - и пальцем показы- вает, где засыпало его товарищей. Скорей! скорей! Кто-то с размаху вонзил лопату в песок и выгребает ею. - Стой! Голову разрубите! Только руками! В кадр вбегает Климов. Он бросается на колени. И роет быстро- быстро, как лапами крот. = И с ним рядом - Гедговд. И другие. На коленях все. А с краев - лопатами, лопатами. Осторожно. Гавронский приподнялся на руках, кашляет, хрипит и показывает, где отгребать. = Кто-то сверху (только ноги его видны да спустившаяся рука) надевает на голову Гавронскому его картузик Р-863. Ног много кругом. Все собрались, да работать негде. - Врача бы из лагеря... - Звонили. Конвоя не дают врачу. Шторка. Вид сверху. = Со дна траншеи копающие поднимают над собой тело. Это - мальчик почти. Мертвец. Его лоб надрублен наискосок неосторожной лопатой. Песком забиты ноздри и зев рта. Положили его на землю. Лицом к небу. А рядом взмахами рук-плетей делают искусственное дыхание мужичку, черной щетинке. Климов делает. Но уже и он на исходе сил. Слабеющими взмахами рук-плетей щетинка черная отбивается от жизни. музыка похоронная. Климов сидит около мертвеца. Схватился за голову. Плачет солдат. Виноват - солдат... = Гедговд идет прочь. Он идет зоной, не видя ее. Он если и слышит что, так эту музыку. Похоронную. Мимо него - с носилками, с носилками. И сидит бригада на земле, бьет камень на щебень. Катят тачки железные вереницей. = Колючая проволока. Передвигается по экрану. Вот и ворота. Вахта. Грузовик ждет выпуска. = Ефрейтор проверил пропуск, с подножки осмотрел кузов. Заглянул под задние колеса. Топоры тесали и остановились. = Трое смотрят от своего бревна. = Пошел ефрейтор к воротам, открыл внутренние, взялся за внешние. голос сзади нас: - Шофер! Шофер! Иди сюда! Прораб зовет. Шофер - в старой солдатской пилотке, но в гражданском. Вылез из кабины, пошел на голос. а мотор тихо работает. = Ефрейтор развел внешние ворота и оглядывается - почему шофер не едет. = Трое над бревном. Переглянулись молнией. = Машина ждет! И дверца открыта. = И бросились! = Двое - в кабину! один - в кузов! И - тронули, на ходу прихлопывая дверцы! = Изумленное лицо Гедговда!! в музыке - бетховенская рубка! ("гремят барабаны! литавры гремят!") - И я! И я с вами!! = Долговязый! Догоняет машину! Вспрыгнул на задний борт. Висит! = Машина - на нас!! Раздавят!! * вой мотора. = Не на нас! - на ефрейтора! Он метнулся прочь, давая дорогу. И у столба ворот - за пистолетом лезет в кобуру. Лезет, никак не вытащит. Выхватил! = Вон - уходит грузовик по дороге! Гедговд ноги подбирает в кузов. выстрел! Выстрел! - от нас, пистолетный. А сбоку сверху, с вышки,- карабинный, раскатистый. И еще! Уходит грузовик! уходит! ("гремят барабаны! литавры гремят!") МЫ ВОЗНЕСЛИСЬ. СВЕРХУ. Угол зоны, обращенный к бегущим. Вот с этой угловой вышки и стрелять! - но несподручно: она с двух внешних сторон обшита от ветра. Изгибаясь, бьет часовой. = А грузовик уходит! уходит! выстрелы слабеют вдали. ПОСЛЕ КОСОЙ ШТОРКИ - ТОЛЬКО УГОЛОК ЭКРАНА. = Индукторный телефон старого образца. На него падают руки военного - на трубку и на ручку. Круть, круть, круть! - говорящего не видно всего: - Конвойный городок! Конвойный городок! С третьего объекта - побег! На машине в сторону рудника Дальнего! Дайте знать на рудник Дальний! Вызовите мотоциклы! Всем - в ружье!! КОСАЯ ШТОРКА ЧЕРЕЗ ВЕСЬ ЭКРАН. = Из нее наискось вырывается наш грузовик. Он несется, несется, несется! - мимо последних строений поселка. Он уходит, уходит, уходит! - уже по степной дороге. И две фигуры видны нам сзади в кузове. Их швыряет, они скрючились, держась за борта и крышу кабины. Один слишком высок. = А теперь - спереди. Две головы - над кабиной. Два лица - в кабине, через ветровое стекло. Их напряжение обгоняет бег автомобиля: убежать! успеть! уйти! = Двое в кабине - во весь широкий экран. За рулем - тот крупно- лицый, главарь. Что за щедрая сила у этого человека! Крутит руль и стонет: - Э-э-эх, где вы, мои крылышки? Когда надо - вас нет!.. Сосед его - за плечо: - Слушай, Ваня! Рудник Дальний - объедем! Они до дороги - достанут! Объедем по целине! - Не! На целине скорость потеряем! Дуну ветром! Сосед стучит назад в стекло: - Эй вы, шпана! Ложись! Ложись! Прицепился, черт долговязый... НО МЫ ОТСТУПАЕМ ЕЩ╗ БЫСТРЕЙ, ЧЕМ на нас несется грузовик. Мы видим его все меньшим, меньшим. Его отчетливо видно: черненький, сзади от него - хвост серо- белой пыли, перед ним - серо-белая лента дороги. = Мы видим его с охранной вышки - меж двух ее столбиков и под ее навесом. Мы чуть опережаем его дулом нашего карабина. = Мы видим его увеличенным в наш оптический прицел и выбираем место цели - передний скат. Сейчас мы его... оглушающий выстрел около нас. = Ствол карабина рвануло и увело. Тем временем - выстрелы неподалеку. И в прицеле нашем видно, как грузовик уже заносит поперек дороги. Бьем и мы! И вместе с выстрелом несемся на грузовик. Шофер-летчик выпрыгивает, смотрит на пробитый скат. И назад смотрит, откуда приехали на нас. Ну что ж, берите, гады. Крепкие руки из-под закатанных рукавов лагерной курточки скрестил на груди. Его товарищ выскочил из кабины и показывает: - Топоры наши!.. Летчик кивает головой: - Закинь их подальше... И те двое выскочили из кузова. Гедговд мечется: - Ах, ну как же это? Как же это досадно получилось... Побежим напрямик! Побежим! Летчик лишь чуть повел глазами туда, куда машет Гедговд. = Сколько глазу хватает - открытая степь. Песок. Редкими кустиками травка. Да "верблюжья колючка". = Четверо у грузовика. Обреченные. Один навалился ничком на капот. а сзади зрителей, еще не близко, нарастает рев мотоциклов. Летчик оборачиваемся: - Слушайте, кто вы такой? Гедговд снимает блин фуражки и делает подобие гостиного поклона: - Вообще я довольно вздорный человек. Я боюсь, что вы подбиты из-за моего несчастного гороскопа. Сатурн - в восьмом квадрате. И мне не следовало прыгать в вашу машину. Я - недоучка, философ, два факультета Сорбонны. Русский эмигрант, везде лишний. Александр Гедговд, по прозвищу "Бакалавр". Летчик протягивает широкую ладонь: - Будем знакомы. Герой Советского Союза майор авиации Иван Барнягин. А рев мотоциклов уже за самой нашей спиной. Барнягин смотрит, прижмурясь, как они несутся: - Ну, ребята, сейчас будут бить. Насмерть. И ранеными в карцер. Валите на меня, все равно... уже кричат, чтобы перекрыть мотоциклы: - Кто останется жив - привет товарищам! Да здравствует свобода!! Все четверо они впились, как = летят мотоциклы. Их восемь. Сзади каждого - автоматчик. Все на нас! Разъезжаются вправо и влево, чтоб охватить нас кольцом. Остановились с разбегу. Автоматчики соскакивают и, замахнувшись прикладами, бегут на нас!! Опрокидывается небо. Теперь только небо во весь экран, небо с облаками. крики: - Р-разойдись, стервятина! Р-раступись, падаль, по одному! Руки назад! Свободы захотели?.. бьют. Здесь, в зрительном зале, бьют. Слышны удары по телам, паденья, топот, кряхт, хрип, тяжелое дыхание бьющих и избиваемых. Крики боли. Ругательства и ликование. Кучевые облака - храмы небесные, снежные дворцы - медленно проплывают голубым небом. стало тихо. Небо отходит в верхнюю часть экрана, а снизу выступают верхушками столбы строительных лесов и сами леса. Двое заключенных мерно несут по помосту вдоль стены носилки с диким камнем. Они несут так медленно, как плывут эти облака. Они идут - и все здание постепенно показывается нам в медленном повороте. Это - тюрьма-крепость. Одно крыло ее уже построено: неошту- катуренный массив дикого камня, только дверь небольшая и оконца крохотные в один рядок. Не пожалели камня. Второе крыло лишь теперь и строится. Мы поднялись с подносчиками и видим, что возводимые стены тюрьмы - толще метра. Сверху видно, как на клетки маленьких камер и карцеров разделена будущая тюрьма. грохот камня, высыпаемого из носилок. = Подносчики высыпали камень около худощавого юноши Р-27, кладущего стену. Высыпали, постояли. Еще медленней пошли назад. Как будто раздумывают: да надо ли носить? И Р-27 кладет стену с той же печальной медленностью, с той же неохотой. Камни бывают большие, он их не без труда поднимает на стену двумя руками, выбирает им место. = А в небе плавает коршун. = А вокруг - и без того з о н а. Колючка, вышки. Степь. ветерок посвистывает. = Р-27 тешет камень молотком, чтобы лег лучше. = Каменщики и подносчики в разных местах вокруг возводимых стен. Все работают с такой же надрывной неохотой. КРУТО СВЕРХУ. От лагерных ворот подходит к тюрьме воронок - такой же, как в городах, но откровенного серо-черного цвета. Его подают задом к двери тюрьмы. Все на постройке замирают: у груд камней, внизу, откуда нагружаются носилки; на трапах; на лесах у косо-ступенчатых стен. Бригада напряженно смотрит, как = открывается задняя дверца воронка, отпадает подножка, выскакивают трое солдат и из кабины выходит лейтенант в зеленой фуражке. = Навстречу им открывается окованная железом дверь тюрьмы. Оттуда выходит надзиратель с большим ключом (его голубые погоны с белыми лычками - мяты) и еще другой в матросской форменке без нашивок, на груди обнажен угол тельняшки. = Лейтенант кричит внутрь воронка: - Вы-ходи! И по одному, сгибаясь при выходе, а потом распрямляясь с усилием и болью, выходят четверо беглецов. Все они избиты до крови и досиня. У троих руки связаны за спиной. Первым идет Барнягин с заплывшим глазом, с лиловой полосой на лбу. Но голову закинул и кивает строителям. Потом - Гедговд, кровоточа ртом, с распухшей губой. Спина его долгая не распрямляется. У третьего рука висит плетью, одежда с плеча содрана, там рана. = Шагов двадцать им до раскрытых дверей тюрьмы. Надзиратель- "морячок" ногой поддает проходящим, и лицо его при этом искривляется радостной психопатической истерикой. Надзиратели вошли вслед за арестантами. Дверь заперлась. Солдаты вскочили в воронок, и он отходит к воротам. = Общий вид все так же неподвижных строителей. = Острое мучение на чутком лице Р-27. Это его избили вместе с беглецами. Припал ничком на стену, уронил голову. звякнул = упавший мастерок. = К Р-27 подходит Мантров. Та же арестантская черная куртка, тот же картузик, такие же номера, но какая-то рассчитанностъ, чуть ли не изящество и в его одежде, и в его движениях. И лицо очень чистое - хорошо выбрито или на нем еще не растет. Обнимает дружески товарища: - Ну брось, Володька! Володька... Володя поднял голову. Что же можно "бросить", если тебя только что избили сапогами?! - Виктор! Как мы можем так низменно жить? Зарабатывать у палачей пайку хлеба! Сто грамм каши лишней на ужин! - и чем? Что строим тюрьму для себя самих?!.. Уголок номера на его фуражке чуть отпоролся и треплется ветерком. Больше нечему развеваться на этих стриженых головах. Мантров омрачился. Вздохнул: - Я не напрашивался на эту работу, ты знаешь. Я добивался вывести бригаду за зону. А назначили сюда... Р-27 с негодованием: - Хотя бы у блатных мы переняли немножко гордости, цыплячьи революционеры! Ведь блатные не положат ни камешка на стену своей тюрьмы! И не натянут ни одной нитки колючей проволоки! Трех лет еще не прошло- студентами какие мы гордые речи произносили! Какие мы смелые тосты поднимали - перед девчонками! А здесь - наделали в штанишки?.. Мантров, проверив, чист ли камень, садится боком на стену: - Но прошло три года, и пора становиться мужчинами. Здесь постарше нас, поопытней,- а что придумали? Вот, Герой Советского Союза... А что придумал он? Куда бежал? На что рассчитывал? Таран!- своими боками... Или полковник Евдокимов. Академию Фрунзе кончил, два раза упоминался в сводке Информбюро. И говорит: я из окружения полдивизии вывел, а вот что здесь делать - не знаю... - Но из нашей трезвой трусости! Из нашего беспамятного рабства! - какой-то же выход должен быть!! - Самообладание, мой друг,- вот наш выход. Ясность ума. И самообладание. Только тогда мы можем рассчитывать пережить срок. Выйти на волю. Захватить еще кусочек мирной жизни, пока не начнется новая война. Нет! нет! нет! нет! не то. - Да как ты не понимаешь? Да не нужен мне мир! И никакая воля мне не нужна!! И сама жизнь мне не нужна!! б е з с п р а в е д л и- в о с т и!! МЕДЛЕННОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ. стеклянный печальный звон бандуры. Неторопливый перебор струн на мотив "Выйди, коханая..." ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ. = По экрану, в длину его, медленно проплывают двухэтажные вагонки, вагонки, вагонки, печь беленая, барачные окошки в решетках (за ними - тьма). Заключенные лежат, лежат, на первых "этажах" еще и сидят. Раза два мелькают шахматисты. Редкие читают. Кто спит, кто так просто лежит. Слушают, смотрят на... звуки ближе. ...бандуру. На втором этаже вагонки поставлен ее ящик. Откинута и стоймя держится крышка. На ней изнутри - умильно-лубочный пейзаж: белая мазаная хатка с вишневым садочком за плетнем, на улочке - верба погнутая, и дивчина в лентах с писаным лицом несет на коромыслах ведра. Но в благородном звоне бандуры у нас не улыбку, а грусть об утраченном вызывает этот наивный рисунок. струны бандуры перебирают пальцы двух рук. Это играет старик со стриженой седой головой. Там, наверху, он поджал ноги, сгорбился над бандурой. Он сам - не плачет ли?.. На соседней с бандуристом койке - мордастый парень - Ы-655. У него грубое лицо, но умягченно он слушает бандуру. И у него в таком селе такая дивчина. (Выйди, коханая, працею зморена, Хоч на хвылыноньку в гай!..) МЫ ОТХОДИМ по большому бараку, а потом и теряем бандуру из виду. Но она все играет, надрывая душу. Потом тише. = Внизу сидит старик с головою льва, только без гривы. Щеки небриты, сильно заросли. Высокое чело, оголенное возрастом темя. Он - в очках, штопает шерстяной носок. Близкий голос: - А за что, Дементий Григорьич, могли посадить вас, безвредней- шего ботаника? Дементий Григорьич поверх очков покосился на спросившего. Улыбнулся: - Ботаников-то и сажают, вы газет не читаете?.. Впрочем, я не за ботанику. Я раньше успел... Штопает носок. ...Будь это лет сорок - полсотни назад, я вполне мог бы послужить персонажем для чеховского рассказа. Ученая размазня, собирающая свои гербарии где-то в захолустной России. Писал бы труд о каком-нибудь "леукантемум вульгарис". Ну и девушка, конечно,- передовая, непонятная... Какое-нибудь мучительное провожание между ржи, при луне. Кажется, даже такой рассказ у Чехова есть. Но в наше время новеллы имеют другие сюжеты. Я наказан за реликтовое чувство: за нелепое желание защищать родину. Тюрьма моя началась с того, что я записался в народное ополчение. Кто не пошел - продвинулся, преуспел. А ополчение бросили с палками на танки, сдали в плен и от издыхающих в плену отказались... Занимается своим носком. КОСАЯ ШТОРКА, ЗАЙДЯ ЗА ДИАГОНАЛЬ ЭКРАНА, ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ Ч╗РНОЙ ЧЕРТОЙ. В нижнем задавленном углу, окруженное сизыми клубами затемнения, остается освещенное лицо ботаника. Он - штопает. А наверху, на просторе экрана - светлая чистая комната. Портрет маршала Сталина на стене. Пирамидка с карабинами и автоматами. На нескольких скамьях, друг за другом, сидят солдаты, сняв фуражки на колени. Бритые головы. Привыкшие к исполнению лица. Очень серьезные, как перед фотоаппаратом. Скомандуй им залп - и тотчас будет залп. ПЛАВНЫЙ ПОВОРОТ ОБЪЕКТИВА. Солдаты - затылками, а лицом к нам - их политрук. Толоконный лоб! - ...ознакомить вас с некоторыми судебными делами заключенных, чтобы вы понимали, кого вам поручено охранять. Это - отбросы общества, это - гады, задохнувшиеся от ненависти, это - политическое отребье, недостойное того хлеба и каши, которые им дает советская власть. Я вот в канцелярии лагеря выбрал дела наугад... Политрук берет папку из стопы перед ним, раскрывает... ...Меженинов Дементий Григорьевич. По специальности ботаник. Прокрался в аппарат Академии наук. Получал огромную зарплату. Спрашивается - чего еще ему не хватало? Так нет! - он отравлял семенные фонды! Подрывал прогрессивную систему академика Лысенко и тем способствовал гибели урожаев! А во время войны пошел и предал родину!.. Откладывает папку в негодовании, берет сразу две, одна вложена в другую, ...Или, пожалуйста, его бригадир Мантров Виктор, и в той же бригаде одноделец Мантрова - Федотов Владимир. = В темном задавленном углу гаснет лицо Меженинова, вспыхивает уменьшенный тот же самый кадр, каким смотрели на нас со стены тюрьмы Федотов и Мантров. а мелодия бандуры не угасла, она порой доносится едва-едва. ...Оба - двадцать седьмого года рождения! Советская власть их вспоила, вскормила, допустила к высшему образованию. Так вы думаете - они были благодарны? Они создали подпольную антисоветскую группу, писали клеветнические сочинения и ставили своей задачей свержение власти рабочих и крестьян, реставрацию капитализма! Растленные бандиты, они по ночам выходили на улицы, грабили прохожих, насиловали и убивали девушек! Так если такой побежит - что? Жалко ему пулю в спину?! = Лица замерших солдат. Сведенные челюсти. Нет! Пули не жалко! Озверелый автоматчик позади них на плакате. = В нижнем углу погасли мальчики-однодельцы. В светлом овалике вспыхнуло настороженное, смотрящее вверх лицо Чеслава Гавронского. Голос политрука: ...Да в любой бригаде! Да кого ни возьми! Вот например некий пан Гавронский, лютый враг своего народа, презренный эмигрантский наймит, профессиональный убийца из Армии Краевой. Вы знаете, что такое Армия Краева? Это фашистская агентура, которую Гитлер нам оставил на территории Польши, чтобы убивать из-за угла! Солдаты не просто неподвижны: они наливаются яростью, они, кажется, переклоняются вперед - и сейчас бросятся колоть и топтать заключенных. там смолкает все. Звук в нижнем углу, говорит Гавронский, воодушевленно глядя вверх: - С тех пор как Гитлер напал на Польшу, а в спину нам ударил Советский Союз,- Армия Краева не выпускала оружия. Мы еще хотели быть друзьями Советов... Вокруг головы его, в нижнем углу экрана, проносятся видения дымящейся огненной Варшавы. фортепьянный ливень (революционный этюд Шопена). ...Но после Варшавы! После преданной ими Варшавы!!.. КОСАЯ ШТОРКА СТРЕМИТЕЛЬНО ПОШЛА НАВЕРХ, СТ╗РЛА КОНВОЙНЫХ. = По всему широкому экрану - пламя, взрывы бомб, немецкие каратели, перебегающие тени уличного восстания! революционный этюд!! Но еще громче: - Да замолчите вы со своей проклятой музыкой, пока я ее не перекалечил! РАСКОЛОЛОСЬ И ИСЧЕЗЛО ВС╗. Все стихло. = Тот же арестантский барак. последний звон струны = бандуры, случайно зацепленной пальцами. Старик снял руки с бандуры, смотрит сюда. Все смотрят сюда, на = гражданина надзирателя. Это он кричал. Здоровый, черночубый, и лицо угольное, в угрях. Рядом с ним - Возгряков, низенький заключенный с подслеповатым испорченным глазом и покатым лбом питекантропа. Тряся пальцем, он тянет гнусаво: - Я давно-о говорю, гражданин начальник,- эту бандуру в печке истопить. Не положено здесь музыкальных инструментов! Но надзиратель не ведет головой: - Внимание, заключенные! Прослушайте судебное постановление! Он поднимает бумагу (чуть краешком она становится видна в низу экрана) и мрачно веско читает нам: ...Военный Трибунал Особого Равнинного лагеря МВД СССР, рассмот- рев дело по обвинению... = И опять по экрану проплывают вагонки с заключенными - те же вагонки и те же заключенные, которые уже прошли перед нами раз. Но теперь они не читают, не играют, не лежат, не спят- они приподнялись, переклонились, неудобно замерли, слушают: ...заключенных 4-го ОЛПа Равнинного лагеря МВД Таруниной Марии, 1925 года рождения, прежде осужденной к десяти годам по статье 58-один-А и Скоробогатовой Светланы, 1927 года рождения, прежде осужденной к десяти годам, по статье 58-десять... Загнанные, с исподлобным страхом. И ко всему притерпевшиеся - равнодушно. И облегченные, что приговор - не им. И затаив дыхание. Пряча гнев. И не пряча его. Со страданием. С ненавистью. Бандурист слушает - как будто все это слышал еще от дедов. Дивчина с ведрами кажется испуганной? или удивленной? ...в том, что они уклонялись от честного отбытия срока заключе- ния и вели у себя в бригаде и в бараке разлагающие антисоветские разговоры... Мы и раньше видели этого сурового арестанта Т-120: поджав ноги, он мирно играл в шахматы на нижней койке. Сейчас нет его партнера. И сам он не смотрит на шахматы: он впился, слушая. У него тот украинский тип лица, который бывает от примеси, должно быть, турецкой крови: брови - черные мохнатые щетки, нос - ятаган. ...нашел упомянутых заключенных виновными в предъявленных обви- нениях и приговорил... Рядом с Т-120 приподнялся, взялся за косую перекладину вагонки и как бы повис весь вперед - Володя Федотов. Каждое слово приговора - прожигает его. ...Тарунину Марию, 1925 года рождения, и Скоробогатову Светлану, 1927 года,- к двадцати пяти годам Особых лагерей! ВЕСЬ КАДР КОСО ПЕРЕД╗РНУЛСЯ. = И опять - подслеповатый зэк, слушающий преданно, и надзи- ратель. Кончил читать. Опускает бумагу. Смотрит на барак: - Ясно? О, молчание! Какое молчание!.. = Вдруг в глубине возникает маленький рисунок дивчины с бандуры и всплеск музыки! ...вихрем проносится на нас, захватывая полэкрана,- потрясенная! с закушенными губами! И - нет ее. Надзиратель небрежно, утлом рта: - Выходи на проверку! И повернулся, уходит. Подслеповатый Возгряков кричит, тряся над головой фанерной дощечкой: - На проверку! Бригадиры! Выводите народ на проверку! = Тот угол барака, где шахматист горбоносый и Федотов. Федотов - не в себе: - Друзья! Девчонок, не видевших жизни! За стеной! Здесь! А мы все терпим? Политический лагерь, да? Гай! Гай (это Т-120) еще смотрел туда, откуда читали. Ждал, что еще не все прочли?.. Вдруг резким взмахом ударяет по шахматам, фигуры разлетаются. - Не то, что - девчонок! А ты задумайся... Ярость! Извив ищущей мысли пробивается через его лоб: ...Ведь их не случайно взяли - их п р о д а л и! ведь это кто-то каждый день... чуть пристукивает согнутым пальцем ...закладывает души наши! Ведь это кто-то стучит, стучит... ЗАТЕМНЕНИЕ. ясные удары: тут-тук. Тук-тук. голос: - Можно. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН. = В маленькой голой комнатке с обрешеченным окном сидит за голым столом надзиратель, читавший приговор. К столу подходит Возгряков и кладет перед надзирателем маленькую мятую бумажку: - Вот, гражданин начальник, списочек: у кого ножи есть. Трое их. Потом вот этот завтра на развод понесет письмо, чтоб на объекте через вольного передать. На живот положит, под нижней рубашкой ищите. А еще один - у него я подметил бумагу в зеленую клетку, на которой было написано воззвание. Надо завтра изъять - не та ли самая бумага? Надзиратель просмотрел списочек: - Здорово. Этого гада с зеленой бумагой надо размотать. А ножи большие? - Не, вот такие, сало резать. - Ну, все равно посадим. Деловой ты у меня старший барака, Возгряков. С тобой можно работать. Кем ты был до ареста, а? Подслеповатый Возгряков усмехается, отворачивается от надзи- рателя в нашу сторону. Глубоко вздыхает. По ничтожному лицу его с постоянно слезящимся больным глазом проходит отблеск величия. - Я был... Садится на скамью как равный. ...страшно сказать, какой большой человек! КРУПНО. = Его лицо, искаженное многими годами лагеря, меж губ сильно прореженные зубы. ...Я в ГПУ был, по нынешнему счету,- полковник. Меня Менжинский знал, меня Петере любил... Сюда меня Ягода за собой потащил. И вот гноят шестнадцать лет... Не верит мне Лаврентий Павлович... Не верит!.. ШТОРКА. = Кабинет попросторнее. Обставлен хорошо. У окна (свободного от решетки) - вазон с раскидистой агавой. За письменным столом в свете настольной лампы - старший лейтенант. Близко к нам - спина сидящего заключенного. Он говорит с грузинским акцентом: - А Федотов на днях прямо призывал к сопротивлению! Кричал: девчонок рядом засуживают - зачем терпим? Видим говорящего спереди, узнаем, что он был близ Федотова в бараке. Сидит независимо, свободно жестикулирует. Он высок, строен и щеголь: подстрижены височки, выхолены брови. ...И ваабшще настроение Федотова - крайне антисоветское. голос: - А Мантрова? - Мантров - хитрый, никогда не говорит. А Федотов - открыто. тот же голос: - Ну, например. Ну, еще конкретное высказывание Федотова. - Ну, пажалуста, конкретно. Говорит: если власть тридцать пять лет на месте сидит, так мы против нее - не контрреволюционеры, а - революционеры. = Старший лейтенант за столом. Очень заинтересован: - Но конкретно, он советскую власть называет? Ведь мы сейчас должны протокол написать, Абдушидзе! - Ну, может советскую власть прямо не называл, но МВД - какая власть? Зачем мне врать, гражданин старший лейтенант? Я не за деньги вам работаю, пА сачувствию. - И еще -за досрочку, Абдушидзе. За досрочное освобождение. БЫСТРОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ. и опять так же: тук-тук. Тук-тук. резкий нетерпеливый ответ: - Да! Войдите! = Комната подобная предыдущей. Но офицер - не за письменным столом, а стоит у окна, к нам спиной, в накинутой на плечи шинели. Он повернул голову через плечо к нам. Картинная нервная поза. Он вообще картинно выполняет воинские обязанности. Отрывисто: - Ну, что пришел? Почему так поздно? Мы еще не видим вошедшего, только слышим его задыхающийся шепот: - Гражданин начальник режима! Готовится большой побег человек на двенадцать! Начальник режима рванулся и с места бегом, развевая наброшенной шинелью,- = сюда! Лицом к лицу с С-213, первой скрипкой лагерного оркес- тра. Но не добродушно-сонное выражение у секретаря прораба. Яркие темные глаза его возбуждены: - Во втором бараке... из той комнаты, где бригада Полыганова... лазят ночами под пол и копают... я установил... копают под зону!! У маленького лейтенанта - короткие волосы светлого чубика чуть спадают на лоб. Это - мальчишка, очень довольный, что он - офицер и как бы на фронте. Он еле успевает выговаривать вопросы: - Бригада Полыганова? Какая комната? - Десятая. - Кто да кто бежит? - Точно не знаю. Как бы еще и не из бригады Климова. - Давно копают? Сколько прокопали? - Слышал - дня на два осталось. Лейтенант скрестил руки на груди. Думает. Отрывисто: - Ладно, иди! С-213 отступает из кадра как бы немного кланяясь, прося не забыть доноса и его самого. звук двери (ушел). Только теперь лейтенант бежит к телефонной трубке. Колено поставил на стул: - Ноль три... Жду... Начальник оперчекистского отдела? Говорит начальник режима Бекеч. Имею срочные сведения... ЗАТЕМНЕНИЕ. СНОВА ШИРОКИЙ ЭКРАН. = Но это не сразу заметишь. Не сразу поймешь, что на экране. Наискосок по нему - подземный лаз. Он просторен настолько, чтобы полз по нему один. Туннелик укреплен боковыми столбиками и верхними поперечинками. На потолке даже горит электрическая лампочка. Лагерное метро! Сюда, к нам, ползет человек, толкая перед собой фанерный посылочный ящик, наполненный землей. Он ползет, и за ним, в дальнем конце, открывается второй человек, который там лежа, не прерываясь, копает короткой лопатой. А здесь, впереди, откатчика земли встречают руки товарища. Полный ящик сменен на пустой, и первый откатчик ползет с ним в глубь к копающему, а ящик с землей поднят в просторный барачный подпол с кирпичными столбиками там и сям. Скрюченная темная фигура заключен- ного относит ящик, высыпает землю в кучу. Сверху открывается щель треугольником (отодвинутый люк). Оттуда: - Орлы! Через пять минут даю смену. Заключенный снизу, так же приглушенно: - Михаил Иваныч! Юстас твердо говорит - зону прошли. Машины с дороги здорово слышно. - Ну, молодчики. Еще два ящика и вылезайте. Люк закрылся. Но мы проходим линию пола. ЭКРАН СУЖАЕТСЯ ДО ОБЫЧНОГО, = Михаил Иваныч Полыганов, небольшого роста, средних лет мужичок с жестким волчьим выражением старого лагерника поднимается от закры- того люка и еще с одним помощником надвигает на него стойку вагонки. = Комнатка подходящая - всего из двух вагонок. Кто спит, а кто готовится идти - не одевается, а раздевается (наверху должна быть одежда без земли). очень тихо. Полыганов прислушивается к двери в коридор. а в оркестре - удар!! ШИРОКИЙ ЭКРАН. = Группа солдат с двумя собаками и станковым пулеметом полу- кругом оцепляет место у лагерного забора, снаружи. = Лейтенант Бекеч. Как это интересно! И при ночных фонарях видно его решительное полководческое лицо. Он становится на колени. Ухом к земле. Другому офицеру, конвойному: - Слышно, как царапают. Послушай. = Мы тоже - очень близко к земле. И вровень видим: солдат, присевших в засаду. Собак с настороженными ушами. Готовый к бою пулемет. - Сегодня уже не успеют. А завтра мы их голенькими возьмем! ШТОРКА. = Уже взошло розовое солнце. По степи идет колонна заключенных, опустивших головы, человек на шестьсот. = Против солнца видно, как от тысячи ног поднимается до пояса пыль дороги. И висит. В стороне - домики поселка. = Гуще обычного оцепление конвоя вокруг колонны. И сзади идет резервных десятка полтора солдат. = Видим всю колонну наискосок спереди, в первых шеренгах - Климова и Гая. Сбоку в кадр и в цепь конвоя входит офицер с надменным злым лицом. Подняв руку, он кричит: - Стой, направляющий! Остановилось все оцепление и колонна. Заключенные подняли лица. ...Внимание, конвой! Патроны до-слать!! гремят затворы, почти одновременно все. Смятение по колонне. Оглядываются, переглядываются. Офицер кричит: ...При малейшем шевелении в колонне заключенных - открывать огонь без дополнительной команды! Оружие - к бою! = Все конвоиры выставили стволы. ...Заключенные!!! Ложись, где стоишь! Ложи-ись! Колонна дрогнула. Одни неуверенно начинают приседать и уже ложатся (среди них - С-213). Но соседи одергивают. Колебания. Гай и Климов показывают: не ложись! Не ложатся. Поднялись и кто лег. С-213 на одном колене. Все стоят. Дико смотрят на конвой. И вдруг из крайнего ряда - здоровенный парнюга с глупым лицом - нет, с лицом затравленным! - нет, с обезумевшим от ужаса! - поднял руки вверх! и выбежал из колонны! - и бежит, бежит на конвоиров! Он сумасшедший просто! Благим матом ревет: - Не стреляйте!! Не стреляйте!! = Колонна напряглась - но не шевельнулась! = Офицер убегает и кричит: - Бей его! Бей его! = Тот конвоир, на которого бежит безумец, отступает и одиночными выстрелами выстрелы. в грудь ему!.. в грудь!.. в живот! Из телогрейки парня, из спины с каждым выстрелом вылетает кусок ваты! кусок ваты! клочок ваты! Уже убит. Но еще бежит... Вот - упал. = Колонна! - сейчас вся бросится на конвой! крик офицера: - Ложи-ись!.. Огонь! Огонь! пальба. = Бьют, как попало, над головами! над самыми головами!! И кричат остервенело сами же: - На землю!.. Ложи-ись!.. Все ложись!.. = Как ветер кладет хлеба - так положило волной заключенных. В пыль! на дорогу! (может, и убило кого?) Все лежат! Нет! Стоит один! пальба беспорядочная. = Лежат ничком. Плашмя. И скорчась. С-213, жирнощекий; смотрит зло из праха наверх - как продолжает стоять Р-863, Гавронский. Вскинутая голова! Грудь, подставленная под расстрел! Гонор - это честь и долг! С презрительной улыбкой он оглядывает стреляющий конвой и опускается из кадра нехотя. пальба реже, а все идет. Конвоиры и сами некоторые трясутся и бьют все ниже, все ниже. Это и есть "когда ружья стреляют сами". Один конвоир ошалел и еще кричит: - Ложись! Ложись! Ложись! = никому. Поваленной колонне. стихло. Гай и Климов лежат впереди других и с земли смотрят зверьми сюда. Пыль висит над колонной от паденья тел. = Убитый парень у ног конвоиров. = Сквозь конвойное оцепление входит Бекеч со списком. Минута его истории! - Кого называю - встать! И выйти! Полыганов! = Из навала тел поднимается маленький Михаил Иваныч. Весь перед уже не черный, а от пыли серый. ...Вон туда! = показывает ему Бекеч за свою спину. И выкликает дальше: ...Шиляускас! Цвиркун! МЫ ОТХОДИМ, ОТХОДИМ. голос Бекеча слабей. Вот уже не слышен. Только видно, как встают по его вызову заключенные и, взяв руки за спину, переходят в отдельный маленький строй, где их строят лицами в ту сторону, откуда пришла колонна. Они "арестованы". Их окружает резервный конвой. ШТОРКА. = Два заключенных (передний из них - Меженинов, сейчас он без очков) в затылок один другому несут длинную кривую ржавую трубу. Задний (нестарый мужчина с крупным носом, крутым выражением) спраши- вает: - Слушайте, дОцент! А не поменять ли нам плечи? Останавливаются. Меженинов: - Ну, командуйте. - Раз-два-бросили! Скидывают с плеч трубу и увертываются от нее. стук и призвон трубы. Разминают плечи. Кряхтят. Задний показывает куда-то: - Объясните мне, пожалуйста, член-корреспонден, куда смотрит, например, Госплан! Почему в безлесной пустыне такую громадину... = Над просторной производственной зоной - длинный, высокий корпус - из еще не потемневшего струганого дерева. Его кончают строить: по стропилам положили продольную обрешетку и во многих местах уже покрыли тесом. В разных местах перед корпусом и на крыше его - рабочее движение черных фигурок. ...отгрохали из чистого дерева! Ведь это дерево везли сюда за три тысячи километров! Голос Меженинова: - Полковник! Какой вы стали ужасный критик! А небось, ходя в погончиках, считали, что "все действительное разумно"? СТЯЖКА КРУЖКОМ вокруг двух фигурок на гребне здания. И УВЕЛИЧЕНИЕ. Это Климов и Гай сидят на самом коньке. Вблизи них никого. но оживленный плотничий стук. Гай: - ...и ничего никогда здесь из побегов не выйдет. Подлезали под проволоку и уходили подкопом,- а далеко? Кого мотоциклами не догнали,- высмотрели самолетом. Разве нас держит проволока? Нас держит пустыня! - четыреста километров без воды, без еды, среди чужого народа - их пройти надо! Полыганова я умней считал, а тебя - тем более. - Павел! Чем ждать, пока в БУРе или на каменном карьере загнешься,- лучше бежать! Что-то делать! - Не бежать надо, Петя! - А что-о!? Вдохновение на лице Гая: - Не нам от них бежать! А заставить, чтоб о н и от нас побежали!! Климов пытается угадать мысль Гая. Веселый голос поет неподалеку. - чом, чом, чернобров, чом до мэне нэ прийшов! = Это ниже, где крыша еще не покрыта,- с чердака высунулся меж обрешетки тот мордастый молодой Ы-655, сосед бандуриста, такой упитанный, будто он и не в лагере: - мабуть, в тэбе, чернобров, шапци немае?.. И оглядясь: ...Ну, ходимть, бригадиры, до Богдана! Галушки будем йисты! ОТ НЕГО ВИДИМ как Гай и Климов, сидя, съезжают по крыше сюда, вниз, и спры- гивают на чердак. = Здесь темнее. Двое уже сидят, остальные усаживаются под скосом крыши, в уголке чердака. Здороваются. - Селям, Магомет!.. Здравствуй, Антонас! = Богдан: - Що ж, панство, можливо буты спочинать? От мусульманского центра- е, от литовского - е, у русских ниякого центра нэма, Петька будэ тут за усю Московию. А у нас, щирых украинцев, руки завсе на ножах, тильки свистни! плотничий стук - отдаленным фоном. КРУПНЫМ ПЛАНОМ, ИНОГДА ПЕРЕМЕЩАЯСЬ, ОБЪЕКТИВ ПОКАЗЫВАЕТ НАМ то двух, то трех из пяти. Эпическое лицо кавказского горца Магомета, доступное крайностям вражды и понимания (он уже очень не молод). Смуглого стройного литовца Антонаса - какими бывают они, будто сошедши с классического барельефа. Румяного самодовольного Богдана. Климова. Страстно говорящего Гая: - Друзья! Вы видите - до какого мы края... Нас доводят голодом, калечат в карцерах, травят медью. И собаками травят. И топчут в пыли. Срока наши не кончатся никогда! Милосердия от них...? - никогда! Мы тут новые, но десять поколений арестантов сложили кости в этой пустыне и в этих рудниках! И мы - тоже сложим! Если не поднимемся с колен! МГБ нас как паук оплело, пересеяло нас стукачами большими и малыми. Мы потому брюхом на земле, что сами на себя каждый день и каждый час доносим начальству. Так какой же выход? Чтоб мы могли собираться! Чтоб мы могли говорить! Чтоб мы жить могли! Выход один: Лицо Гая. Он страшен. - Н о ж в с е р д ц е с т у к а ч а! Магомет. Литовец. Климов. Бандеровец. Да это трибунал! ...Пусть скажет нам Бог христианский, Бог мусульманский, Бог нашей совести - какой нам оставили выход другой?! Они воодушевлены! Их тоже уже не разжалобишь! ...Не сами ли стукачи поползли за смертью?!.. ЗАТЕМНЕНИЕ. музыка возмездия! = В серых тревожно шевелящихся клубах - экран. Меж них в середине - беззащитная, равномерно дышащая грудь спящего. Сорочка с печатью "Лагерь N..." Кромка одеяла. И вдруг взметается (крупная) рука с ножом. Удар в грудь! - и поворот дважды. Снова взлет руки. С ножа каплет кровь. И струйкой потекла из раны. Клубится, клубится экран, как дым извержения. Удар!! - и поворот дважды! и в музыке эти удары! Взлет руки. Она исчезла. Серое и красное на экране. протяжный болезненный человеческий крик: - А-а-а-а-а-а-а-а-а-а... Клубы расступаются. Виден весь убитый, лежащий на нижнем щите вагонки. И кровь его на груди, рубашке, одеяле. И вокруг - еще спавшие, теперь в испуге поднимающиеся с вагонок люди от крика: - А-а-а-а...! Комнатка - на семь тесно составленных вагонок. За обрешеченным окном - темно. Это кричит - старик-дневальный в дверях, обронив швабру и мусорный совок. Это он первый увидел убитого и криком поднял спящих. Теперь, когда он не один перед трупом, крик его стихает. = Все молча смотрят на убитого. Непроницаемые лица. Жалости - нет. ШТОРКА. = В той же комнате. Все - так же. Перед трупом стоит Бекеч. Два надзирателя. Режущим взглядом обводит Бекеч - И ни-кто? Ниче-го? Не видел?! заключенных. Они: - Мы спали... Мы спали, гражданин начальник... Дневальный - Только подъем был! Гражданин надзиратель только барак отперли! Я за шваброй пошел. Прихожу, а уж он... Бекеч сощурился. - Тебя-то я первого и арестую! Ты мне назовешь, кто не спал! КОРОТКОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ. те же серые клубы по экрану. та же музыка возмездия. И тот же взмах руки с ножом. Вынутый нож кровоточит. ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН. = Больничная палата, ярко освещенная. За обрешеченным окном темно. На пятерых койках - больные. С шестой выносят на носилках тело. Голос: - В операционную! Быстро! Тело вынесли, и Бекеч спиной своей прикрыл за носильщиками дверь: - И вы?! То-же-ска-жете-что-не-ви-дели?!..- вонзающимся взглядом озирает он = оставшихся оцепеневших больных в своих койках. ...Не слышали, как здесь убивали? Десять ножевых ран - и вы хрипа не слышали? Тумбочку опрокинули,- а вы спали? Больные - при смерти от страха, но не шелохнутся. Глаза их оста- новились. Еще раньше остановились, чем пришел Бекеч их пугать. Крик Бекеча возносится до тонкого: - Спали?! Одеялами накрылись, чтобы не видеть? ШТОРКА. = Операционная. Врач с седыми висками из-под белой шапочки. Сосредоточен на работе. Его молодой помощник (больше виден со спины). Очень тихо. Редко, неразборчиво - команды хирурга. = Операционный брат четко, поспешно, беззвучно выполняет прика- зания. У окна стоит Бекеч, следит пристально. Белый халат внаброску, поверх его кителя. Хирург чуть поворачивается в сторону Бекеча. Негромко: - Он умирает. Бекеч порывается: - Доктор! Очень важно! Хотя бы полчаса сознания! Десять минут! Чтобы я мог его допросить! - кто убийца? Хирург работает. Неразборчивые команды. Иногда - стук инструмента, положенного на стекло. Тишина. Хирург наклонился и замер. Выпрямился. Бесстрастно: - Он умер. ШТОРКА. В предоперационной - хирург и его помощник. Они уже сняли маски, расстегивают халаты. Видны номера у них на груди. Молодой увлеченно: - Галактион Адрианович!.. Простите мою дерзость, но во время операции мне показалось, что вы могли бы... Почему вы не...? = И шапочку снял хирург. Уважение и доверие внушает его бесстрастное лицо. К такому - без колебания ляжешь под скальпель. Посмотрел на собеседника. В сторону вниз. Опять на собеседника: - Сколько вы сидите, Юрочка? Молодой врач: - Два года. Третий. - А я - четырнадцать. Я - четырнадцать... Пауза. ШТОРКА. ШИРОКИЙ ЭКРАН. Гул многих голосов. Это гудит строй арестантов. = Здание барака со светящимися обрешеченными окошками, и еще два ярких фонаря над его крыльцом. Спинами к нам - заключенные. Темные спины, построенные по пять перед тем, как их загонят а барак. Сзади сплошали, не построились, разброд. Еще сзади к ним подкрадывается надзиратель-"морячок". Вдруг взмахивает короткой плеткой и по шее одного! другого! Крик ужаленных. Все бросаются строиться... "Морячок" смеется. У него истеричный смех, и все черты истеричные. = И там, на крыльце, под фонарями, смеется кто-то маленький с дощечкой в руке: - Давай их, надзиратель! Давай их, дураков! МЫ НЕС╗МСЯ К НЕМУ над головами строя. Это - Возгряков, старший барака. Он трясется в полубеззубом смехе. И карандашом стучит по фанерной дощечке: - Ну, разбирайся! А то запрем барак и уйдем. Будете тут стоять! = Первые ряды, как видны они с крыльца Возгрякову. Молодой мрачный ингуш раздвигает передних и продирается вперед. Омерзение на его лице. = Возгряков: - Ты куда? Тоже плетки...? - Но ингуш с ножом!! = На мгновение - Возгряков. Ка-ак..? = И ингуш с ножом, взлетающий по ступенькам. На нас! Все завертелось: Возгряков! Ингуш! Взмах ножа! Все перевернулось! хрип. Топот. Стук упавшего тела. = Труп Возгрякова на ступеньках навзничь, головою вниз. Безобразный оскал застыл на лице. Глаза- открыты. С бельмом один. Под ухом - кровь. В откинутой руке он так и зажал счетную дощечку. Арестанты сплотились вокруг крыльца. Вот они, сжатым полу- кольцом, одни головы да плечи стиснутые. И друг через друга, друг через друга лезут посмотреть на убитого (он лежит ниже и ближе экрана). Весь экран - в лицах. Любопытство. Любопытство. Отвращение. Равнодушие. Больше ничего. И вдруг, расступясь, все разом подняли глаза... = на ингуша. Он с крыльца острым взглядом кого-то еще увидел в толпе. И поигрывает ножом. Напрягся к прыжку вниз. = Там надзиратель-"морячок" отбегает задом от толпы, пятится, как собака от кнута. = Но не его ищет ингуш! = Вон кто-то метнулся из толпы и побежал прочь. Черная фигурка заключенного, как все. = И ринулся за ним ингуш!! Ему кричат вдогонку: - Хадрис! Хадрис! Шарахнулся в сторону "морячок". Хадрис пробежал мимо. = Убегает жертва. = Гонится Хадрис. И МЫ ЗА НИМИ! Пересекли ярко освещенную пустую "линейку". Через канавку - прыг!.. Через канавку - прыг!.. Вокруг барака!.. За столбы цепляясь, чтобы круче повернуть! На крыльцо!.. В дверь!.. ЭКРАН СУЖАЕТСЯ ДО ОБЫЧНОГО. = По коридору! На двери надпись: "Старший оперуполномоченный". Убегающий толкнул плечом. Заперто. И - мимо! Ждать некогда! Двери... Двери... Надпись: "Начальник лагерного пункта". Толкнул. Подалась. Вбежал. Но закрыть не успел - и Хадрис туда же! = Кабинет, В глубине за столом - брюзглый майор (что сидел у прораба) в расстегнутом кителе. Вскочил: - Как?! Что?.. И заметался, увидев = нож, поднятый Хадрисом за головой. Медленно наступает Хадрис по одну сторону продолговатого стола заседаний, ногами расшвыривая стулья. = Убегающий стукач - вокруг стола майора и цепляется за майора: - Спасите меня! Спасите, гражданин начальник! Между ними - опустевшее кожаное кресло майора. Майор отрывает от себя руки стукача: - Да пошел ты вон! Да пошел ты вон! и отбегая другой стороной стола заседаний, поднял руки: - Только меня не трогайте, товарищ! Только меня не... = В круглом кресле майора запутался стукач, ногами не протолкнется мимо стола: - А-а-а-ай! - последний крик его перед тем, как рука Хадриса наносит ему верный удар в левый бок. Только этот один удар. И вынул нож. И в кресле начальника лагеря - мертвый стукач. = А Хадрис возвращается, как пришел. = Перед ним - открытая дверь в коридор. Майор убежал. = Хадрис выходит в коридор. Пусто. Медленно идет, читая надписи: "Цензор" "Начальник Культурно-Воспитательной Части" "Старший оперуполномоченный". Толкает дверь. Открыл. Вошел. В комнате кричат по телефону: - Всех свободных вахтеров - сюда! И вызовите конвой по тревоге! - Это кабинет с агавой, где мы уже были. По ту сторону стола - трое. Загораживаются. = Это майор звонил (все также расстегнут китель, волосы растрепаны) - и бросает трубку = мимо рычажков. = Рядом - старший лейтенант со стулом в руке (они в зоне без пистолетов) и истеричный "морячок". Дергается, размахивая плеткой: - Не подходи! Не подходи! = Но Хадрис очень спокойно подходит. Он несет кровавый нож на ладони и сбрасывает его перед собой. стук ножа о стекло. - Это были два очень плохие люди,- тихо говорит Хадрис. Он уже никуда не торопится, стоит прямой, с достоинством. = Накровянив, нож лежит на столе, на стекле. Его хватает = "морячок". Те трое позади стола как за баррикадой. Старший лейтенант: - Кто послал тебя? Кто тебя научил?? = Хадрис поднимает глаза к небу. Очень спокойно: - Мне - Аллах велел. Такой предатель - не надо жить. МЕДЛЕННОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ. порывистый стук. = Распахивается та же дверь. Высокий Абдушидзе вбегает согнутый. Где его щегольство и самоуверенность? Он умоляет, извивается - на том месте, где недавно стоял Хадрис; - Гражданин оперуполномоченный! Спасите, меня зарэжут! Спасите! В пастели рэжут, на ступеньках рэжут,- я не могу там жить! Я вам па-совести служил - спасите меня! = Старшему лейтенанту - он был один в кабинете - некуда спешить. Заключенные режут заключенных, под начальством земля не горит. - Я не совсем понимаю, Абдушидзе,- как же я тебя спасу? В другой лагерь отправить - у нас этапов не намечается. Здесь у себя на стуле посадить - не могу, мне работать надо. = Абдушидзе - почти на коленях, когтит себе грудь: - Гражданин старший оперуполномоченный! На адну ночь в барак не пойду! Меня знают! Меня убьют! Посадите меня в БУР! Заприте замком! Там не тронут! - Удивился старший лейтенант: - Вот как?.. Рассеянная улыбка. Водит пальцем по долгому листу агавы. ...Это идея. И ты согласен добровольно там сидеть? Голос Абдушидзе: - Жить захочешь - куда не полезешь, гражданин старший оперупол- номоченный... Набирает номер телефона: - Начальник тюрьмы? Слушай, какая у тебя самая сухая теплая камера?.. Так вот эту шестую ты освободи. И пришли ко мне взять одного человечка... ШТОРКА. = Кабинет Бекеча. Добродушный доносчик С-213 со слезами: - Гражданин лейтенант! Еще день-два они понюхают и поймут, что полыгановских - продал я... А я у матери - один сын. И срок скоро кончается... Плачет. Бекеч остановился в резком развороте: - Дурак! На что ты мне нужен в тюрьме? Сейчас ты - сила, ты - кадр! А в тюрьме - дармоед. Что мне тебя - для бесклассового общества оберегать? Плач. Неподвижная голова Бекеча, как он смотрит вбок, вниз, на пла- чущего. По его энергичным губам проходит улыбка: - Ну ладно. Иди в барак и жди. Через час после отбоя придут два надзирателя и тебя арестуют. Строй благородного! Еще с тобой порабо- таем! ЗАТЕМНЕНИЕ. ИЗ НЕГО - ШИРОКИЙ ЭКРАН. = Почти во всю его длину лежит на нижнем щите вагонки грузный крупный мужчина. Он - в перепоясанной телогрейке, в ватных брюках и сапогах (редкость среди заключенных). Его нога, дальняя от нас, закинута на раскосину вагонки, ближняя, чтобы не на одеяло, свеши- вается в проход. Он - не на спине, а немного повернут к нам, и мы узнаем его - это тот "полковник", который нес трубу. Он говорит лениво, веско, абсолютно: - Хре-еновина все это, м-молодые люди. Романтический бандитизм. Корсиканская партизанщина. У меня немалый военный опыт, но и я не могу представить, с какой стороны эта междоусобная резня приблизит нашу свободу? = Он говорит - Федотову, сидящему через проход на постели около Мантрова. Тот лежит и слушает. Федотов порывается: - Полковник, я вам скажу!.. = Но с таким собеседником не поспоришь, он давит: - Да нич-чего вы мне, стьюдент, не скажете! Может быть, режут стукачей, а может быть - достойнейших людей? Кто это фактически докажет - стукач? не стукач? Вы при его доносе присутствовали? Нет! Откуда ж вы знаете? = Мантров приподымается, впивается пальцами в плечо Федотова. Впервые мы видим его потерявшим самообладание: - Полковник прав! А за что зарезали повара санчасти? За то, что он бандеровцам отказал в рисовой каше? Палачи! Грязные средства! Это - не революция! Голос Федотова дрожит: - Вы меня в отчаяние приводите! Если так... = Полковник: - Вы - юноша, очень милый, чистый, очевидно - из хорошей семьи, и вы не можете быть сторонником этих бессмысленных убийств! Федотов быстро переклоняется к нему и шепчет: - А что вы скажете, если я сам, сам принял в них участие?! Полковник, колыхаясь от смеха: - Ха-ха-ха! Так не бывает! Рука, державшая перо, не может взять кухонного ножа! - Но Лермонтов владел и кинжалом!.. - Вы-выходи на развод!! - = громко орет в дверях надзиратель, тот черночубый, угреватый, читавший приговор девушкам. Шум общего движения, ворчание, скрип вагонок. И уже первые зэки идут на выход мимо надзирателя, = Вид с крыльца. Свинцовое утро. Ветер. Небо с низкими быстрыми тучами. От крыльца к линейке тянется поток арестантов. Все они - уже в ватном, потертом и новом, больше - сером, иногда - черном. И летних картузиков ни на ком не осталось, а - матерчатые шапки-"сталинки". Идут на развод, но многие сворачивают в сторону - туда, где стоит газетная витрина с крупным вылинявшим заголовком "ПРАВДА". Вокруг этой "Правды" - толчея, не пробиться. И МЫ ТАМ, через плечи смотрим, читаем меж голов - листовку: марш освобождения!! ДРУЗЬЯ! Не поддавайтесь первому угару свободы! Стукачи дрогнули, но хозяева - в креслах. Они плетут нам новые сети. Будьте едины! В о т н а ш и т р е б о в а н и я: 1. Свободу узникам БУРа! 2. Отменить карцеры и побои! 3. На ночь бараков не запирать! 4. Восьмичасовой рабочий день! 5. За труд - зарплату! Бесплатно больше работать не будем! Тираны! Мы требуем только справедливого!! = Федотов сам не свернул, но с улыбкой смотрит, как сворачивают к газетной витрине. Его глаза блестят. Он запрокидывает голову, глубоко вдыхает, вдыхает и говорит никому: музыка смолкла. - Ах, как хорошо у нас в лагере дышится! Что за воздух стал! С ним поравнялся кто-то и сует ему незапечатанный конверт: - Володька! На, прочти быстро, что я пишу, и пойдем вместе бросим. Федотов изумлен: - А я при чем? - Как при чем? Читай-читай! Что я не о п е р у пишу, а домой. Вместе запечатаем и бросим. Теперь все так делают. Чтоб за стукача не посчитали. Федотов весело крутит головой, просматривает письмо на ходу: - И я в цензоры попал! Нет, что за воздух?! Ты чувствуешь - что за воздух! Они быстро идут. Автор письма заклеивает конверт и при Федотове бросает его в почтовый ящик на столбе. = Густая толпа на линейке. Оживление. Смех. В толпе курят, ходят, проталкиваются, играют (удар сзади - "узнай меня!"), беспо- рядочно стоят во все стороны спинами. Потом спохватываются и перед самым пересчетом и обыском разбираются по пять. Мантров сбочь линейки стоит рядом с дюжим нарядчиком. Тот с фанерной дощечкой, пересчитывает каждую бригаду и записывает. В молодом приятном лице Мантрова - обычное самообладание. = Нарядчик сверяется с дощечкой: - Мантров! У тебя на выходе - двадцать один. Меженинова оставишь в зоне. Мантров поднимает бровь и усталым изящный движением кисти показывает: - Дементий Григорьич! Вы - останетесь. = Строй бригады (уже первая пятерка проходят). В нем - Меженинов. Его большое лицо, крупные черты, брови седые. Давно не брит. Мягкие глаза его сверкнули твердостью: - Почему это я должен остаться? Д л я к о г о? Голос нарядчика: - Ничего не знаю. Распоряжение такое. Но Меженинов, кажется, понял и знает. Непреклонно смотрит он чуть подальше, на... = лейтенанта Бекеча. В нескольких шагах от линейки недвижимо стоит Бекеч. Он скрестил на груди руки. Нахмурился. Шапка барашковая большая, сам маленький. Молодой Наполеон? = Меженинов возвышает голос: - Передайте, нарядчик, тем, кто вам велел: дурак только к ним сейчас пойдет! Сегодня останешься - а завтра на койке зарежут. Все слышал Бекеч. Еще хмурей. Неподвижен. Нарядчик, наверстывая заминку, пропускает быстро пятерки: - Вторая! Третья! Четвертая! В пятой два. Следующая бригада! = Бригаду Мантрова (в ней и широкая спина полковника Евдокимова) видим сзади, как она пошла на обыск, распахивая телогрейки. Пять надзирателей в армейских бушлатах, перепоясанных поясами, стоят поперек линейки и встречают заключенных объятьями Иуды. ШТОРКА. = Во всю ширину экрана видны по грудь четверо из одной пятерки: Меженинов, Федотов, Евдокимов и Мантров. Пятый изредка виден плечом, иногда скрывается и Федотов. И сзади них мелькают лица - лишь настолько, что мы чувствуем толщу колонны, идущей не похоронно, как в начале фильма, а скорей размашисто. Явно ощущается ходьба. За голо- вами - свинцовое недоброе небо. Меженинов рассказывает полковнику и Мантрову: - В зеленом начале моего срока на тихой теплой подкомандировке оперчасть вербовала меня в стукачи. Удивляюсь сам - это не было легко, но я устоял. Был сослан в штрафную бригаду - на каменный карьер, мрачнейшие бандиты. И полгода тянул среди них...! Устоявши раз, устоявши два,- падать под конец как-то жалко. Полковник усмехается: - Все-таки, дОцент, вы в вызывающей форме отказались! При остатке срока в год - можно на этом и погореть. Мантров внимательно прислушивается к их разговору. Федотов же не слышит. Он упоен, смотрит вперед и никуда. Когда объектив больше поворачивается в его сторону - слышно дуновение маршеобразной музыки. Меженинов: - На этом нас и ловят. В начале - мы боимся чересчур долгого срока, в конце - дрожим за освобождение. Это - психология набора 37-го года. С ней гнулись и подыхали. А я - сторонник вот этих новых боевых ребят. Тем более с е й ч а с! - чего дрожать? Простая разумная отговорка: боюсь, мол, что меня зарежут! Резкий окрик: - Ра-зобраться по пять! Раз-говорчики в строю! Меженинов: - ...Процедура чекистов, которой мы трепетали всю жизнь, вдруг оказалась такой неуклюжей: арест, протоколы, следствие, суд, пересуд. А здесь возмездие мгновенно: удар ножа! На рассвете. Все видят, что это - пострашней! И никто не только стучать не пойдет,- не пойдет и минуты с ними беседовать! Полковник возмущен: - Вы - интеллигентный человек, а отстаиваете какую-то дикую резню! Меженинов: - Прекрасное время! Где это есть еще на земле? - человек с нечистой совестью не может лечь спать!! Какое очищение! Маршеобразные мысли Федотова. Окрик: - Ра-зобраться по пятеркам! Кому говорят?! Полковник: - Ав-вантюра! Меженинов: - Но мы доведены и приперты. А что бы вы предложили другое? Полковник: - Да если бы мне только дали сформированный современный полк... Он приосанился. Он видит сейчас тот полк. Он уже почти им командует... ...я б этим псам показал! Меженинов: - Но тот, кто сформировал бы полк, нашел бы ему командира и без вас, учтите... Нет, не ждать вам полка. Надо учиться действовать там, где живешь. Окрик: - Сто-ой, направляющий!! = Это - краснорожий старший сержант, вбежавший внутрь цепочки конвоя. = Остановилась колонна беспорядочной толпой. И вокруг - конвоиры с автоматами и карабинами наперевес. Степь кругом. Небо черное. Сержант орет: - Что это идете, как стадо баранов? Из толпы: - А мы не в армии! - Присягу не давали! - Сам баран! Сержант: - Ра-зобраться по пятеркам! Первая! Первая пятерка отделилась и прошла вперед шагов десять. ...Стой! Вторая! МЫ - БЛИЖЕ К ТОЛПЕ. В ней - движение, гул: - Не давайте ему считать, не давайте! - Не иди по пятеркам! - Прите все! Голос сержанта: - Третья! = Третья пятерка не отделяется, как первые две, а еле ноги переставляет, и сзади к ней льнут, льнут стадом, нельзя считать! Смех в толпе. Крик сержанта: - Сто-ой! Ра-зобраться по пятеркам! Толпа продолжает медленно густо идти. Нагоняет первые две пятерки. Остановилась. Из толпы: - Хрен тебе разобраться! - А ху-ху - не ху-ху? Крик сержанта: - Не разберетесь - до вечера здесь простоите! Из толпы (кричащие прячутся за спинами): - Хрен с тобой! Простоим! - Время не наше - казенное! - Пятилетка - ваша, не наша! МГНОВЕННЫЙ ПЕРЕНОС (РЫВКОМ). Лицо сержанта. Он рассвирепел, себя не помнит. Взмах: - Оружие - к бою!! Патроны - дослать!! Лязг затворов. Грозная музыка. ОБЪЕКТИВ КРУЖИТСЯ МЕДЛЕННО. Под черным небом мы видим конвоиров, готовых в нас стрелять. Дула наведены! Челюсти оскалены! = И мы видим толпу, готовую броситься на конвоиров. Их шестьсот человек! Если в разные стороны кинутся...! Наклонились вперед! А Гай даже руки приподнял для броска! Радостью боя горит худощавое лицо Федотова! Что-то сейчас будет страшное! Что-то непоправимое! в музыке растет-растет-растет это столкновение! И вдруг отрезвленный голос сержанта: - Марш, направляющий. Общий выдох. Заключенные вышли из стойки, повернулись. Опять пошли как попало. Оживление в колонне. = Опять во весь экран - та же наша четверка в ходьбе. Никого не видит Федотов, смотрит далеко вперед и вверх. Ветерком - его радостный марш! ШТОРКА. В двадцать глоток - раскатистый хохот. = Это на скатке бревен развалились в разных позах заключенные и хохочут в лицо вольному десятнику - жалкому потертому человечку, стоящему перед ними. Он уговаривает: - Ребята! Цемент погибнет! Четыре тонны цемента. Ну, дождь вот-вот! К нему выскакивает круглый придурковатый Кишкин, Ф-111. Номер на груди его поотпоролся, болтается: - Десятник! Что ты нас, дураков, уговариваешь? Разве знает собака пятницу? Хохот. ...Нам расчету нет. Не платят. - Как не платят? Расценки единые государственные, что для вольных, что для вас! Сзади на бревнах все так же развалились зэки. Кишкин впереди изгибается перед десятником: - Расценки единые, да у нас семья большая. Гражданина майора Чередниченко надо накормить? А капитана-кума? А лейтенантов двадцать? А надзирателей - сорок? А конвоя батальон? А колючая проволока, знаешь, теперь почем? С бревен возгласы: - А пули?.. - Масло ружейное!.. - Забор деревянный! - Бур каменный!.. = Кишкин (показывает свой болтающийся номер): - Даже вот номера писать - и то художников держим! И как баланс ни крутим - все мы начальнику должны, не он нам! Громкий голос: - В чем дело, десятник? Почему цемент не убираете под навес? = Это шел мимо и остановился прораб - тот, который отказал Климову в креплении. Десятник: - Заключенные работать не идут, товарищ прораб... - Как не идут?! Заключенные - не идут!! - что за новости? Пере- писать номера, кто не идет, всех посадим!! И ушел, костлявый, не ожидая, чем кончится. Ему кричат вдогонку: - Уже в БУРе места нет, не посадишь! Десятник достал замусоленную книжку и карандаш. Ему зло кричат, выпячивая грудь: - Пиши!.. Пиши!.. Списывай!.. - Кишкин срывает свой номер, отворачивается, нагибается и, двумя руками держа номер на неприличном месте, пятится на десятника, на нас, пока его номер не займет всего экрана: Ф-111 ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН. = Костлявый прораб в своем кабинете у стола стоит и кричит в телефонную трубку: - Товарищ майор! Я двадцать лет работаю с заключенными, но ничего подобного никогда не видел. Открытое неповиновение! Забас- товки! Заключенные не идут работать!! У нас Советский Союз или Америка? Комбинат будет жаловаться в Главное Управление Лагерей! Это дойдет, наконец, до товарища Сталина!! Телефон и трубка - те же, но НАПЛЫВОМ = вместо прораба - майор Чередниченко. Растерянность, угнетен- ность на его жирном лице. Капли пота на лбу. Он только кивает в трубку: - Да... да, да... Мы принимаем меры... Да... Положил трубку и отер пот, МЫ ОТХОДИМ. Майор сидит в том кабинете и в том кресле, где Хадрис зарезал стукача. За столом заседаний - несколько офицеров МВД, среди них - в картинной нетерпеливой позе - Бекеч. Старший лейтенант-оперуполномо- ченный. Невзрачный офицер говорит: - Так что культурно-воспитательная часть со своей стороны... Партийная линия есть перевоспитание заключенных, и, очевидно, даже в Особых лагерях мы не должны его запускать. Майор: - Да я бандуру им разрешил, пусть играют. - ...В ближайшие воскресенья я предлагаю... вплоть до того, что не вывести зэ-ка зэ-ка на работу, а если найдутся средства по финчасти, привезти показать кино. Идейно-выдержанное... Воспитатель сел. Майор мычит, охватя голову: - М-да... Соберу бригадиров, поговорю с бригадирами, с-суки-ными детьми! На что ж они поставлены, сволочи? Мы ж их бесплатно кормим! Приказ отдам строгий!.. Рядом с майором - капитан толстогубый: - Не приказ, а сразу надо срока мотать! Надо группу отказчиков сколотить человек пятнадцать - и вторые срока им мотануть! = Бекеч (резко поворачивается): - Разрешите сказать, товарищ майор? = И вскакивает. Теперь мы видим майора в толстую складчатую шею, а побледневшего Бекеча в лицо: - Я не понимаю, товарищи, о чем мы говорим? Здесь - старше меня по чину, и я прошу прощения за резкость. Какое кино? Что поможет приказ? И какого раскаяния вы ждете от бригадиров, если эти брига- диры, может быть, первые наши враги? И разве дело в отказах от работы? Нам выкололи гла-за! Нам отрезали у-ши! Мы перестали в лагере видеть, слышать, иметь власть! Мы посылаем надзирателя кого-нибудь арестовать - а барак нам его не отдает! А мы болтаем о каких-то воспитательных мерах! И радуемся, что заключенные режут друг друга, а не нас! Подождите, скоро будут резать и нас! Первым убийством первого нашего осведомителя заключенные начали войну против нас! И это надо понимать. Товарищ начальник оперотдела! Как вы думаете устроить судебный процесс? Где вы возьмете свидетелей? Одни - уже на том свете. Другие сбежали к нам в тюрьму и ничего не видят. Третьи затаили дыхание и боятся ложа - ножа! А не вашего второго срока! Капитан (заносчиво): - Ну, и что вы конкретно предлагаете? = Бекеч переглядывается с оперуполномоченным: - Мы предлагаем... ЗАТЕМНЕНИЕ. Под мелодию тюрьмы, гнетущие звуки, ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ, НА ШИРОКОМ ЭКРАНЕ = проступает внутрилагерная каменная тюрьма. Уже отстроено и второе ее крыло. И обносится (еще не везде обнесена) деревянным заплотом. Давящая угрюмость. = От нас к тюрьме идут два офицера в зимней форме. Они проходят между столбами недостроенного забора и звонят у железной двери. Это - Бекеч и оперуполномоченный. КРУПНЕЕТ. В двери отодвигается щиток волчка, его место заступает глаз. Долгое громыхание отпираемых запоров. Дверь открывается медленно, тяжелая. Надзиратель сторонится, пропуская начальство ВЕРТИКАЛЬНЫЙ (УЗКИЙ) ЭКРАН = в ярко освещенный коридор с неоштукатуренными стенами из дикого камня и каменным полом. Еще запертые железные двери налево и направо. Позади нас с громыханием запирается дверь, через которую мы вошли. Надзиратель выбегает вперед и лязг, громыхание отпирает одну из дверей. ВСТУПАЕМ В НЕ╗. Там еще один коридор, такой же, но подлинней, и двери камер направо и налево. ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН. = Тюремная канцелярия - по сути, камера с маленьким окошком вверху, только нет нар, пол деревянный, стены оштукатурены и несгораемый шкаф. За столом - Бекеч и оперуполномоченный. Перед ними стоит С-213. - Значит, кормят хорошо? - Не обижаемся, гражданин старший лейтенант. Погуще кладут, чем в общей столовой. - И тепло в камере? Лицо С-213. Круглое. Покойное. Счастливое. - Спасибо, тепло. И матрасы дали. И домино дали. - Значит, в козла режетесь? - В козла. - Добро! И на работу не гонят. И до конца срока так? Что ж, хоть бы и до конца,- наверно думает С-213. - А вы не подумали там, в шестой камере, что если администрация лагеря спасает вас от ножа,- так надо ей служить!! С-213 насторожился. ...Сейчас вот у нас идет спор - не распустить ли вас по баракам? Сонное благодушие как сдернуло со стукача. Открылся неглупый быстрый взгляд: - Гражданин старший лейтенант! Ведь зарежут как поросенка! Ведь не знаешь, где смерть ждет... - Так надо знать! - = Это вскрикнул Бекеч и вскочил, презрительный: ...Надо узнать, где эта ваша смерть ходит! На чьих ногах?! = Растерянное лицо стукача. Он умоляет. Он думает. Он ищет. Он хочет понять! = Бекеч отрывисто: - Подозреваемых. А может, тех самых, кто режет. Будем подбра- сывать к вам в камеру. По одному. И тут испугаетесь? = Осенение великой мысли на лице стукача! Его пальцы! Его зубы! Шепчет: - Забьем! Задушим! Спокойный голос оперуполномоченного: - Нет. Лишить жизни - мы управимся и по суду. А ваша задача - до-пы-тать-ся! И запрещенных приемов - для вас нет. Узнаете - будете в лагере ж и т ь. А не узнаете - выкинем вас на говядину! Пошла мысль! принялась! ШТОРКА. = Камера. Двухэтажные нары с матрасами, над ними - обрешеченное крохотное оконце. Лязг открываемой и закрываемой двери. Двери мы не видим, она рядом с нами,- но видим, как человек двадцать этой камеры с обоих "этажей", где они сидят и лежат,- все встрепенулись, бросают домино, обернулись к нам, и, будто из пещеры, подтягиваются, подби- раются к краю нар - четвероногие! каракатицы! спруты! Они не помещаются на экране сразу все, они стиснуты. Общий хриплый возглас торжества. Абдушидзе соскакивает с нар. Он перекошен: - А, Гавронский! Сюда резать пришел? С-213 зло мигает, выставил дюжие кулаки: - Поляк дерьмовый! Это ты резал? = Гавронский, Р-863. Спиной к закрытой двери. Руками как бы держится позади себя за каменные косяки входа. Негромкий, но четкий взлет революционного этюда. Рев: - Убийца!.. Бандит!.. Сучье вымя!.. Волк!.. Задушим на хрен! Гавронский видит - спасенья нет! Гордо выпрямился в нише двери: - Предатели! Найдут вас и тут! Гонор - это долг! Остервенелые сливающиеся крики. Вся эта свора каракатиц протягивает к нам конечности! = На экране - муть. На полу, под нашими ногами, крики: - Глаза ему выдавливай, никто не отвечает! - Рви его с мясом! - Кто резал, говори! Резкий крик боли. Полная тишина. = Прильнули ухом к стене и напряженно прислушиваются - летчик Барнягин и Гедговд. Барнягин грозит нам - не шуметь! Это он - однокамерникам своим, тоже притихшим на нарах. Камера - такая же, но нары голые. = Не слыша сквозь стену, Гедговд на цыпочках, оттого особенно долговязый, переходит к двери и слушает там. = Барнягин машет рукой, отходит: - Ничего не разберу. Гудит, кубло змеиное. Тюрьмы что ли не поделят господа стукачи? Какое ж у него располагающее, открытое лицо, всякий раз это поражает. Незажившие следы побоев, розовый шрам на лбу. = Отчаивается и Гедговд. Он прислонился неподалеку от двери. Своей небрежной скороговоркой: - Черт его знает, на наших глазах хиреют лучшие традиции арестантского человечества. Например, культура перестукивания заменена культурой стукачества. - И ты бы стал узнавать новости у этих гадов? - Э, друзья! А сколько новостей мы узнаем из газет? Просеивайте сами, делите на шестнадцать, на двести пятьдесят шесть... С нар: - Да что тебе, Бакалавр! Ты завтра выходишь на волю, все новости узнаешь. Гедговд ближе. Теперь мы видим, как он истощен, один скелет. Но весел: - На волю? Да! В самом деле, как это интересно! - утоптанная песчаная площадка двести метров на двести - и мы ее уже воспринимаем как волю! И у меня еще двадцать три неразмененных года в вещмешке, а я чувствую себя ангелом, взлетающим к звездам! Ду-урак! ШТОРКА. = Та же тюремная канцелярия, видим ее всю, от входа. В дальнем конце за столом сидят двое, занятые делом. БЛИЖЕ. Это - лейтенант Бекеч и тот врач, которого мы видели за хирур- гическим столом. Он - в белом халате сверх телогрейки и в шапке с номером. Он подписывается на листе. Бекеч: - И вот здесь еще, доктор. Меняет ему листы. Доктор подписывает, медленно кладет ручку. Показывает: - А резолюцию о том, что вы отменяете вскрытие, напишите здесь. - Это майор напишет. Значит, учтите: за зону мы его отправим, не завозя в морг. Доктор пожимает плечами. У него очень утомленный вид. Шум открывшейся двери. Голос: - Товарищ лейтенант! Тут - на освобождение, Ы-четыреста-сорок- восемь, ГедгОвд. Все оформлено. Выпускать? Бекеч смотрит в нашу сторону: - Заведите его сюда. Голос надзирателя (глуше): - Эй ты! Але!.. Иди сюда. Звук шагов входящего. Дверь закрылась. Бекеч: - Та-ак. Гедговд? Сколько отсидел, Гедговд? Голос Гедговда (около нас): - Да безделушка, три месяца. Доктор щурится, вглядываясь в Гедговда. Бекеч поднимает палец: - И только потому, Гедговд, что доказана твоя непричастность к группе Барнягина. Мы это учитываем. Мы - справедливы. Пауза. Гедговд не отвечает. ...Надеюсь, ты усвоишь этот урок и больше бегать не будешь никогда. Обещаешь? = Долговязый, измученный Гедговд, Сзади него, у двери, надзи- ратель. Гедговд шутит, но улыбка у него получается больная: - То есть, как вам сказать, гражданин лейтенант? Поручиться честным благородным словом - не могу. Если опять... такой зажига- тельный момент. Парадоксально, но стремление к свободе, оно где-то там... тычет себе в грудь. ...заложено... заложено.... = Врач - крупно. Седые виски. Властная манера держаться, не как у простого заключенного: - Это у вас, Гедговд, мы обнаружили спаи в верхушках! А ну-ка, подойдите, поднимите рубашку... = Все трое. Гедговд уже начинает расстегиваться. Бекеч: - Доктор, ведь он выходит, на это есть санчасть. Врач встает: - Пойдемте со мной, Гедговд. ЗАТЕМНЕНИЕ. = Из него открывается и светится дверь - выход из тюрьмы. В спину видим выходящего врача с чемоданчиком. Гедговда с узелком. За дверью свет раздвигается, но не вовсе: это - пространство тюремного дворика. Он обнесен забором в полтора человеческих роста. Сплошной деревянный забор уже окончен постройкой. И еще за одной дверью распахивается музыка широкая, тревожная. ШИРОКИЙ ЭКРАН. = общий вид лагеря, освещенного перед темнотой неестественным красноватым светом. Край выходных ворот, потом - "штабной" барак, на стене его - щиты-плакаты: "Строители пятой пятилетки!.." - дальше неразборчиво. На другом: "Труд для народа - счастье!" Дальше вглубь - бараки, бараки заключенных. = Сильный ветер. Взмел щепу у забора тюрьмы, там и сям - вихорьки пыли, надувает и полощет белым халатом врача. Врач и Гедговд идут вдоль линейки. А на западе - черные папахи туч, и в прорыв их - этот неестест- венный багровый послезакатный свет. И отчетливо видны на этом фоне - черные коробки бараков, черные столбы, черные вознесшиеся пугала- вышки. = Идут они, двое на нас. Красный отсвет на их щеках. Врач: - Гедговд! Я совсем вас не знаю. Но мне понравилось, как вы держали себя с начальством. Я угадываю в вас несовременного человека чести. Невольно взглянули в сторону и остановились. = На отдельном щите - объявление, написанное кривовато. Ветер треплет его отклеившимся углом, В воскресенье в столовой КИНО для лучших производственных бригад. Культурно- Воспитательная Часть. Щит с объявлением минует (они идут дальше) - и в глубине видно крыльцо столовой. У восхода на него душатся заключенные. Два надзи- рателя сдерживают напор. БЛИЖЕ. Нестройные крики толкающихся. = Надзиратель кричит: - А ну не лезь! Не лезь! Сейчас нарядчик придет - и только по списку бригад! Мы - позади толпы и хорошо видим, как здесь проворно разувается Кишкин. Он покидает ботинки там, где разулся, и с помощью товарищей вскакивает на плечи задних. Он быстро бежит по плечам, по плечам так плотно стиснутых людей, что им не раздвинуться. = Кричит, простирая руки к надзирателям: - Меня! Меня пропустите! На полу буду сидеть! И, добежав до крыльца, перепрыгивает на его перила. Надзиратели смеются. Кишкин поворачивается и орет толпе, тыча себя в грудь: - Меня! Меня пропустите! Меня! Лицо его - глупое, дурацки растянутое, язык вываливается. = Головы толпы, как видны они с крыльца. Голоса: - Ну и Кишкин!.. Чего придумал! Но смех замирает. Его сменяет недоумение. Растерянность. Стыд. Уже не толкаются. Тихо стало. Кто-то: - Дурак-дурак, а умный. - Да поумнее нас. Пусти, ребята! Движение на выход. - Пусти! - Расходись! Чего раззявились? Толпа разрежается. - А какое кино? - "Батька Махно покажет... в окно". ИЗДАЛИ. = Толпа расходится. Пустеет около крыльца. Кишкин, как шут в цирке, боится спрыгнуть на землю и показывает, чтоб ему подали ботинки. Надзиратели растеряны - они стали тут не нужны. = Врач и Гедговд смотрят на все это. За головами их - последняя красная вспышка в черной заре. Переглянулись, усмехнулись. Идут дальше. Врач: - Я вспомнил там, в тюрьме, что вы не из бригады ли Климова? - Да. - На осмотр к нам вы... когда-нибудь потом. А сейчас прошу вас: пришлите ко мне как можно быстрей вашего бригадира! Только так... Твердое лицо Галактиона Адриановича. ...чтоб об этом вызове никто больше... и никогда! Гедговд прикладывает руку к сердцу, кланяется: - Галактион Адрианович! Я - верный конь Россинант... ШТОРКА. = Яркий свет. Невысокая, но просторная комната. Два широких, редко обрешеченных окна и в той же стене - дверь. Спиной к окнам за длинным столом без возвышения сидит президиум: уже знакомые нам четыре-пять старших офицеров лагеря. Одни в шапках, другие сняли их и положили на красную скатерть стола, на которой еще только графин с водой. В комнате не тепло: у майора шинель внакидку на плечах, другие - в запоясанных шинелях. Середина комнаты пуста, затем идут ряды простых скамей без прислона, на скамьях густо сидят заключенные спинами к нам, все без шапок, все головы стриженые. Эти подробности мы видим постепенно, а с самого начала слышим майора. Он то отечески журит, то сбивается на злой тон: - Не по существу выступаете, бригадиры! Не по существу, ребята. Эти ваши мелкие жалобы, что баланда пустая, овощи мороженые, что там денег за работу не платим,- э