---------------------------------------------------------------
     *  OCR  и  сверка  по  изд. YMCA-PRESS,  Paris,  1973. ASCII-маркировка
курсива, р═а═з═р═я═д═к═и,  ударе'ний,  сохранение оригинальной орфографии  и
пунктуации,  пометка сносок *(номерами), выделение абзацев. -- С.  Виницкий,
1999.
---------------------------------------------------------------



     "Только е'ти можут  нас понимать, хто кушал разом с нами с одной чашки"
(из письма гуцулки, бывшей зэчки)

     То, что  должно найти место в этой части -- неоглядно. Чтобы дикий этот
смысл простичь и охватить, надо много жизней проволочить в лагерях -- в  тех
самых, где и один  срок нельзя дотянуть без льготы, ибо изобретены лагеря на
ИСТРЕБЛЕНИЕ.
     Оттого: все, кто глубже черпанул, полнее изведал -- те в могиле уже, не
расскажут. ГЛАВНОГО об этих лагерях -- уже никто никогда не расскажет.
     И непосилен для  одинокого пера весь объём этой истории  и этой истины.
Получилась у меня только щель смотровая на Архипелаг, не обзор с башни. Но к
счастью, еще  несколько  выплыло  и выплывет книг. Может быть, в  "Колымских
рассказах" Шаламова читатель верней ощутит безжалостность духа  Архипелага и
грань человеческого отчаяния.
     Да вкус-то моря можно отведать и от одного хлебка.

--------


     Розовоперстая Эос, так часто упоминаемая у Гомера, а у римлян названная
Авророй, обласкала своими перстами и первое раннее утро Архипелага.
     Когда  наши соотечественники  услышали  по Би-Би-Си,  что  М.  Михайлов
обнаружил, будто концентрационные лагеря существовали  в нашей  стране уже в
1921 году,  то  многие из нас  (да и на Западе)  были  поражены: неужели так
рано? неужели уже в 1921-м?
     Конечно же нет! Конечно,  Михайлов ошибся.  В  1921-м они  уже  были на
полном   ходу,  концентрационные  (они  даже  о═к═а═н═ч═и═в═а═л═и═с═ь  уже).
Гораздо вернее будет сказать, что Архипелаг родился под выстрелы Авроры.
     А как же могло быть иначе? Рассудим.
     Разве Маркс и Ленин не  учили, что старую буржуазную машину принуждения
надо сломать, а взамен неё тотчас же  создать новую? А в  машину принуждения
входят: армия  (мы же не удивляемся, что  в начале 1918 года создана Красная
Армия);  полиция  (еще  раньше армии обновлена и милиция); суд (с 22  ноября
1917 г); и -- тюрьма. Почему бы, устанавливая диктатуру пролетариата, должны
были умедлить с новым видом тюрьмы?
     То есть, вообще медлить с тюрьмой, старой ли, новой, было никак нельзя.
Уже  в  первые  месяцы  после  Октябрьской  революции Ленин требовал: "самых
решительных  драконовских   мер   поднятия  дисциплины".1  А   возможны   ли
драконовские меры -- без тюрьмы?
     Что  нового  способно  здесь  внести  пролетарское  государство?  Ильич
нащупывал новые пути. В декабре 1917-го  он предположительно выдвигает набор
наказаний  такой:  "конфискацию  всего  имущества...  заключение  в  тюрьму,
отправку  на  фронт  и  принудительные  работы  всем  ослушникам  настоящего
закона".2 Стало быть,  мы  можем отметить,  что  ведущая идея Архипелага  --
принудительные работы, была выдвинута в первый же послеоктябрьский месяц.
     Да  над будущей карательной системой не мог  не задумываться Ильич, еще
мирно сидя среди  пахучих разливских  сенокосов,  под жужжание  шмелей.  Еще
тогда   он  подсчитал   и  успокоил   нас,   что:   "подавление  меньшинства
эксплоататоров   большинством   вчерашних   наёмных  рабов  дело  настолько,
сравнительно, лёгкое, простое и  естественное, что оно будет  стоить гораздо
меньше  крови...  обойдётся человечеству  гораздо  дешевле",  чем предыдущее
подавление большинства меньшинством.3
     (По  подсчётам  эмигрировавшего  профессора  статистики  Курганова  это
"сравнительно   лёгкое"  внутреннее  подавление   обошлось   нам  с   начала
Октябрьской революции и  до  1959 года в ... 66 (шестьдесят шесть) миллионов
человек. Мы, конечно, не ручаемся  за его цифру, но  не имеем никакой другой
официальной.  Как  только  появится  официальная, так  специалисты смогут их
критически сопоставить.
     Тут бы интересно для сравнения еще  такие цифры.  Каковы  штаты были  в
центральном аппарате  страшного III отделения,  протянутого ременною полосой
через всю великую русскую литературу? При создании -- 16 человек, в расцвете
деятельности -- 45. Для захолустнейшего губЧК  -- просто смешная цифра. Или:
как  много политзаключённых  застала  в  царской  Тюрьме Народов Февральская
революция?  Где-то  все эти  цифры есть.  Вероятно, в  одних  Крестах  таких
заключённых было  более  сотни, да несколько сотен  вернулись  из  сибирской
ссылки и  каторги, да  еще  ведь и в  каждой губернской  тюрьме  сколько  их
томилось! А интересно -- сколько? Вот цифра для  Тамбова, взятая из тамошних
горячих газет.  Февральская революция, распахнувши дверь  тамбовской тюрьмы,
нашла  там политзаключённых ... 7 (семь) человек. Ну, и губерний было больше
сорока. (Излишне напоминать, что от февраля до июля 1917-го  за политику  не
сажали, а после июля сидели тоже единицы.)
     Однако  вот  беда:  первое  советское правительство было  коалиционным,
часть  наркоматов пришлось-таки  отдать левым  эсерам,  и  в  том  числе  по
несчастью  попал   в  их  руки   наркомат  юстиции.  Руководствуясь  гнилыми
мелкобуржуазными  представлениями  о свободе, этот НКЮ привёл  наказательную
систему  едва ли не к  развалу, приговоры оказались слишком мягкими, и почти
не  использовали   передовой  принцип  принудработ.  В  феврале  1918   года
председатель  СНК  т. Ленин  потребовал  увеличить число  мест  заключения и
усилить  уголовные  репрессии4,   а  в  мае,   уже  переходя  к  конкретному
руководству, он указал5, что за взятку надо давать не ниже десяти лет тюрьмы
и сверх того десять  лет  принудительных работ, т. е.  всего двадцать. Такая
шкала могла первое время казаться пессимистической: неужели через 20 лет еще
понадобятся принудработы? Но  мы  знаем,  что  принудработы оказались  очень
жизненной мерой и даже через 50 лет они весьма популярны.
     Тюремный  персонал  еще  много  месяцев  после Октября оставался  всюду
царский, только назначили комиссаров  тюрем.  Обнаглевшие  тюремщики создали
свой  профсоюз   ("Союз  тюремных   служащих")  и  установили   в   тюремной
администрации  выборное  начало!  (Вот уж  единственный  раз  за всю русскую
историю!)  Не  отставали  и  заключённые  --  у  них  тоже  было  внутреннее
самоуправление. (Циркуляр  НКЮ от 24.4.18: заключённых, где только возможно,
привлекать  к  самоконтролю и самонаблюдению.)  Такая  арестантская вольница
("анархическая  распущенность")  естественно   не   соответствовала  задачам
диктатуры  передового класса и плохо способствовала очистке земли русской от
вредных насекомых. (Да  чего уж, если не  были  закрыты тюремные церкви -- и
наши, советские, арестанты по воскресеньям охотно туда ходили, хоть бы и для
разминки!)
     Конечно, и  царские тюремщики не вовсе были потеряны для  пролетариата,
как никак -- это была специальность, для ближайших целей революции важная. А
поэтому  предстояло "отбирать  тех лиц из тюремной администрации, которые не
совсем  заскорузли  и отупели в  нравах царской  тюрьмы  (а  что  значит "не
совсем"?  а  как  это узнаешь?  забыли  "Боже,  царя храни"?)  и могут  быть
использованы для работы по новым заданиям"6  (например, четко отвечают  "так
точно", "никак нет"? или быстро поворачивают ключ в замке?). Конечно, и сами
тюремные  здания, камеры,  решетки  и  замки,  хотя  по  виду  и  оставались
прежними,  но это только для поверхностного  глаза, на  самом  же  деле  они
получили новое классовое содержание, высокий революционный смысл.
     И всё же навык судов до середины 1918 года по инерции приговаривать всё
"к тюрьме"  да "к тюрьме" замедлял слом старой государственной  машины  в её
тюремной части.
     В  середине  1918 года, а именно  6 июля,  произошло  событие, значение
которого   не   всеми   понимается,   событие,  поверхностно  известное  как
"подавление мятежа левых  эсеров".  А между тем это был  переворот,  вряд ли
уступающий  25-му  октября.  25 октября  была провозглашена  власть  Советов
Депутатов,  оттого и названная советской властью. Но первые месяцы эта новая
власть  еще  сильно замутнялась  представительством в  ней  также  и  других
партий,  кроме  большевиков.  Хотя  коалиционное правительство создано  было
только из большевиков и левых эсеров, однако в составе Всероссийских съездов
(II-го,  III-го,  IV-го)  и  избранных  на   них  ВЦИКов  еще  попадались  и
представители других  социалистических партий  -- эсеров, социал-демократов,
анархистов,  народных социалистов  и  др. От  этого ВЦИКи  носили нездоровый
характер  "социалистических парламентов". Но  в  течение первых месяцев 1918
года  рядом  решительных  мер  (поддержанных левыми  эсерами)  представители
других социалистических партий  либо исключались из ВЦИКа (его же  решением,
своеобразная  парламентская  процедура),  либо  не допускались быть  в  него
избранными.  Последней  инородной  партией,  еще  составлявшей  третью  долю
парламента (V-го Съезда  Советов),  были левые эсеры.  Пришло наконец  время
освободиться  и от них. 6 июля 1918 года они были поголовно все исключены из
ВЦИКа  и  СНК. Тем самым  власть Советов  Депутатов (по  традиции называемая
советской)  перестала  противостоять воле партии большевиков и приняла формы
Демократии Нового Типа.
     Только  с  этого  исторического  дня  и  могла  по-настоящему  начаться
перестройка старой тюремной машины и создание Архипелага.7
     А направление  этой  желаемой перестройки было  понятно давно. Ведь еще
Маркс  в  "Критике  Готской программы"  указал,  что  единственное  средство
исправления заключённых --  производительный  труд. Разумеется, как объяснил
гораздо позже Вышинский,  "не  тот  труд,  который высушивает  ум  и  сердце
человека", но "чародей  (!),  который из  небытия и  ничтожества  превращает
людей в героев."8 Почему наш заключённый не должен  тачать лясы в камере или
книжечки почитывать, а должен трудиться? Да  потому что в Республике Советов
не   может  быть  места  вынужденной   праздности,   этому  "принудительному
паразитизму"9,  который мог быть  при паразитическом  же  строе,  например в
Шлиссельбурге. Такое арестантское безделье просто противоречило  бы  основам
трудового строя Советской Республики, зафиксированным в конституции 10.7.18:
"Не трудящийся  да  и  не  ест."  Стало  быть,  если  б заключённые не  были
привлечены к работе, они по новой конституции должны были быть лишены пайки.
     Центральный  Карательный Отдел НКЮ10, созданный в мае 1918 года, тотчас
погнал тогдашних зэков на  работу  ("начал  организовывать  производительный
труд"). Но законодательно это было объявлено уже после июльского переворота,
именно  23  июля 1918 года -- во "Временной инструкции о лишении свободы"11:
"Лишенные  свободы и трудоспособные  обязательно привлекаются  к физическому
труду".
     Можно  сказать, что  от  этой вот  Инструкции  23 июля 1918 года (через
девять  месяцев после  Октябрьской революции)  и  пошли  лагеря,  и  родился
Архипелаг. (Кто упрекнёт, что роды были преждевременны?).
     Необходимость  принудительного труда заключённых (и  без того, впрочем,
всем уже ясная) была еще пояснена на VII Всесоюзном Съезде Советов: "труд --
наилучший способ парализовать развращающее влияние... бесконечных разговоров
заключённых между  собой, в которых  более опытные  просвещают  новичков".12
(А-а, вот оно зачем!..)
     Тут  вскоре  подоспели  и  коммунистические субботники,  и  тот же  НКЮ
призвал:  "необходимо  приучить  <заключённых>  к  труду  коммунистическому,
коллективному".13 То есть, уже и дух коммунистических  субботников перенести
в принудительные лагеря!
     Так эта  поспешная эпоха  нагородила сразу  много задач, разбираться  в
которых досталось десятилетиям.
     Основы  исправ-труд политики были  на VIII  съезде  РКП(б)  (март 1919)
включены в  новую партийную программу. Полное  же организационное оформление
лагерной сети по Советской России строго совпало с первыми коммунистическими
субботниками (12 апреля --  17 мая 1919  г.):  постановления ВЦИК о  лагерях
принудительных  работ состоялись 15 апреля  1919  и  17 мая  1919.14  По ним
лагеря  принудработ  создавались  (усилиями  ГубЧК)  непременно   в   каждом
губернском городе  (по удобству  -- в черте  города, или в монастыре  или  в
близкой усадьбе)  и в некоторых  уездах (пока -- не во  всех). Лагеря должны
были  содержать каждый  не  менее трехсот  человек (дабы трудом  заключённых
окупались  и охрана,  и администрация) и  находиться  в  ведении  Губернских
Карательных Отделов.
     Ранние лагеря  принудительных работ представляются нам  сейчас какой-то
неосязаемостью.  Люди,  которые  в  них  сидели,  как будто ничего никому не
рассказали -- свидетельств нет. Художественная литература, мемуары, говоря о
военном  коммунизме, упоминают  расстрелы и тюрьмы,  но ничего  не  пишут  о
лагерях.   Нигде  даже  между   строчками,   нигде   за   текстом   они   не
подразумеваются.  Естественно было  Михайлову  и  ошибиться.  Где  были  эти
лагеря? Как назывались?.. Как выглядели?..
     Инструкция  от  23  июля 1918 г.  имела тот решительный (всеми юристами
отмечаемый)  недостаток,  что  в ней  ничего  не  было  сказано  о классовой
дифференциации  заключённых, то есть, что одних заключённых  надо  содержать
лучше, а других  хуже.  Но  в  ней был расписан порядок  труда  -- и  только
поэтому мы можем кое-что  себе представить. Рабочий день был установлен -- 8
часов. Сгоряча, по новинке,  решено было за  всякий труд  заключённых, кроме
хозработ по лагерю,  платить... (чудовищно, перо  не может вывести!)... 100%
по  расценкам   соответствующих   профсоюзов!  (По  конституции   заставляли
работать,  но и платили ж  по конституции,  ничего не  скажешь.)  Правда, из
заработка   вычиталась   стоимость   содержания   лагеря   и   охраны.   Для
"добросовестных" была льгота: жить на  частной квартире, а в лагерь являться
лишь на работу. За "особое трудолюбие" обещалось досрочное освобождение. А в
общем, подробных указаний о режиме не было, в  каждом лагере было по-своему.
"В  период  строительства  новой  власти  и  принимая  во  внимание  сильное
переполнение мест заключения (! -- курсив наш. -- А. С.), нельзя было думать
о режиме, когда всё внимание было направлено на разгрузку тюрем".15 Прочтешь
такое -- как вавилонскую клинопись. Сколько сразу вопросов:  что делалось  в
тех бедных тюрьмах? И  от каких же  социальных причин  такое переполнение? И
понимать ли РАЗГРУЗКУ  как расстрелы, или  как рассылку  по  лагерям? И  что
значит -- нельзя было думать о режиме? -- значит, Наркомюст не имел  времени
охранить заключённого от произвола  местного  начальника  лагеря, только так
можно  понять?  Инструкции  о  режиме  не  было,  и  в  годы  революционного
правосознания каждый самодур мог делать с заключённым что хотел??
     Из скромной  статистики (всё из того  же "Сборника")  узнаём:  работы в
лагерях были в основном чёрные. В 1919-м  только 2,5% заключённых работали в
кустарных мастерских, в 1920-м -- 10%. Известно также, что в конце 1918 года
Центральный  Карательный Отдел (а названьице-то! по коже пробирает) хлопотал
о создании земледельческих колоний. Известно,  что в Москве было  создано из
заключённых несколько бригад по ремонту водопровода, отопления и канализации
в  национализированных  зданиях  Москвы.   (И  эти,  очевидно  бесконвойные,
арестанты бродили с  гаечными ключами, паяльниками  и трубами по  Москве, по
коридорам  учреждений,  по квартирам тогдашних  больших людей,  вызванные по
телефону их женами для ремонта, --  а вот же не попали ни в одни мемуары, ни
в одну пьесу, ни в один фильм.)

     Но лагеря принудработ всё  же не были  п═е═р═в═ы═м═и лагерями  в РСФСР.
Читатель уже  несколько раз прочел в трибунальских приговорах (Ч. 1, гл.  8)
--  "концлагерь"   и  счёл,  быть   может,  что  мы   оговорились?  что   мы
неосмотрительно используем более позднюю терминологию? Нет.
     В августе 1918 года,  за несколько дней до покушения на него Ф. Каплан,
Владимир Ильич в телеграмме к Евгении Бош16 и пензенскому губисполкому  (они
не  умели  справиться  с крестьянским восстанием) написал: "сомнительных (не
"виновных", но сомнительных -- А. С.) запереть в концентрационный лагерь вне
города".17 (А кроме того "...провести беспощадный массовый террор..." -- это
еще Декрета не было.)
     А 5 сентября  1918  года, дней через  десять после  этой телеграммы был
издан Декрет  СНК  о  Красном  Терроре,  подписанный  Петровским, Курским  и
Бонч-Бруевичем. Кроме  указаний о массовых  расстрелах  в  нём  в  частности
говорилось:  "обеспечить  Советскую Республику  от  классовых  врагов  путём
изолирования их в концентрационных лагерях".18
     Так вот г═д═е был найден и тотчас подхвачен  и утвержден этот термин --
концентрационные  лагеря  --  один из  главных терминов  XX  века,  которому
предстояло  широкое  международное будущее! И  вот к═о═г═д═а  -- в августе и
сентябре 1918-го года. Само-то слово уже употреблялось в 1-ю  мировую войну,
но по  отношению к  военнопленным, к  нежелательным  иностранцам.  Здесь оно
впервые применено к  гражданам собственной страны. Перенос значения понятен:
концентрационный   лагерь  для   пленных  не  есть  тюрьма,  а   необходимое
предупредительное    сосредоточение   их.    Так    и    для    сомнительных
соотечественников   предлагались   теперь    внесудебные   предупредительные
сосредоточения.  Энергичному уму, увидев мысленно колючую  проволоку  вокруг
неосужденных, спопутно было найти и нужное слово -- концентрационные!
     И  если лагеря  принудительных  работ  НКЮ  вошли  в  класс  общих мест
заключения,  то концлагеря  никак не  были "общим местом", но содержались  в
прямом  ведении  ЧК  для  особо-враждебных  элементов и  для  заложников.  В
концлагеря  в  дальнейшем попадали правда  и  через трибунал; но само  собою
лились не  осужденные,  а лишь  по  признаку  враждебности.19  За  побег  из
концлагеря срок увеличивался (тоже без суда) В ДЕСЯТЬ РАЗ! (Это ведь звучало
тогда:  "десять  за  одного!", "сто за одного!"). Стало быть,  если кто имел
пять лет, бежал  и пойман,  то срок его  автоматически удлинялся до  1968-го
года.  За второй же  побег  из  концлагеря полагался расстрел  (и,  конечно,
применялся аккуратно).
     На Украине концентрационные лагеря  были созданы с опозданием -- только
в 1920 году.
     Но и на том  не успокоилась созидательная мысль нашей  молодой юстиции.
Вскоре и концентрационные, вполне  кажется классовые,  лагеря  были признаны
недостаточно  строгими, недостаточно направленными. В 1921 г. были  основаны
Северные Лагеря Особого  (тоже не всуе  поставленное  словечко  --  особого)
Назначения -- СЛОН. Первые такие лагеря возникли в Пертоминске, Холмогорах и
близ самого Архангельска.20 Однако  эти места были, видимо признаны трудными
для охраны, не перспективными для сгущения больших масс заключённых. И взоры
начальства естественно  переведены были по соседству на Соловецкие острова с
уже  налаженным  хозяйством,  с  каменными  постройками,  в  двадцати-сорока
километрах  от материка  --  достаточно  близко для  тюремщиков,  достаточно
удаленно для беглецов, и полгода без связи с материком -- крепче орешек, чем
Сахалин.
     И после выбора Соловков --  не осталось  в  народной памяти ни  лагерей
принудительного  труда,  ни концентрационных, ни особого  назначения! Потому
что  Соловков  в 20-е годы не таили, но даже  уши  прожужжали ими. Соловками
открыто пугали. Соловками  открыто гордились (имели  смелость  гордиться!!).
Они  были даже  символом.  Над  ними  сколько угодно  смеялись  в  эстрадных
куплетах. Ведь  классы  исчезали (куда?), и  Соловкам тоже был  скоро конец.
Подписку на внутрилагерный  журнал "Соловецкие острова" смело распространяли
по Союзу.
     Но глубже, глубже сидели лагерные корешки, только потеряли  мы их места
и следы. О бо'льшей  части первых  концлагерей нам  уже никто  не расскажет.
Лишь по последним  свидетельствам еще  неумерших  тех первых  концлагерников
можно выхватить что-то и спасти.
     Излюбили  тогда  власти  устраивать  концлагеря  в  бывших  монастырях:
крепкие  замкнутые стены, добротные  здания и -- пустуют (ведь монахи  -- не
люди,  их  всё   равно  вышвыривать).   Так,  в  Москве  концлагеря  были  в
Андронниковом монастыре, Новоспасском, Ивановском. В петроградской  "Красной
газете" от 6 сентября 1918 читаем, что первый концентрационный лагерь "будет
устроен в Нижнем Новгороде, в  пустующем женском монастыре... В первое время
предположено отправить  в Н.  Новгород  в  концентрационный  лагерь  5 тысяч
человек" (курсив мой -- А. С.).
     В   Рязани  концлагерь  учредили   тоже  в  бывшем   женском  монастыре
(Казанском).  Вот  что  о нём рассказывают.  Сидели  там купцы,  священники,
"военнопленные"  (так  называли взятых  офицеров,  не  служивших  в  Красной
армии). Но и -- неопределенная публика (толстовец И. Е-в, о чьём суде мы уже
знаем, попал сюда же).  При лагере были мастерские  -- ткацкая, портновская,
сапожная и (в  1921  г. так и называлось  уже) --  "общие работы", ремонт  и
строительство в городе. Выводили  под конвоем, но мастеров-одиночек, по роду
работы,   выпускали  бесконвойно,  и  этих  жители  подкармливали  в  домах.
Население Рязани  очень  сочувственно  относилось  к  лишенникам  ("лишенные
свободы", а  не  заключённые официально назывались они), проходящей  колонне
подавали милостыню (сухари, варёную свёклу,  картофель)  -- конвой не  мешал
принимать подаяния, и лишенники  делили всё полученное поровну. (Что ни  шаг
--  не  наши  обычаи,  не  наша  идеология).  Особенно  удачливые  лишенники
устраивались по специальности в учреждения (Е-в -- на  железную дорогу) -- и
тогда получали пропуск для хождения по городу (а ночевать в лагере).
     Кормили  в лагере  так  (1921  г.):  полфунта хлеба (плюс  еще полфунта
выполняющим норму), утром и вечером -- кипяток, среди дня --  черпак баланды
(в нём -- несколько десятков зёрен и картофельные очистки).
     Украшалась лагерная жизнь  с  одной  стороны  доносами провокаторов  (и
арестами по доносам), с  другой  -- драматическим и хоровым кружком.  Давали
концерты для рязанцев в зале бывшего  благородного собрания, духовой оркестр
лишенников  играл в городском  саду.  Лишенники  всё  больше  знакомились  и
сближались с  жителями, это оказывалось  уже  нетерпимо  -- и  тут-то  стали
"военнопленных" высылать в северные лагеря особого назначения.
     Урок  нестойкости  и  несуровости  концентрационных  лагерей  в  том  и
состоял,  что  они находились в  окружении  гражданской  жизни.  Оттого-то и
понадобились особые северные лагеря. (Концентрационные упразднены с 1922 г.)
     Вся эта  лагерная  заря  достойна того, чтобы  лучше  вглядеться  в  её
переливы. Но исполать тому, кто сумеет, а в наших руках крохи.

     По  окончанию гражданской войны созданные Троцким  две трудармии  из-за
ропота  задержанных  солдат  пришлось  распустить  -- и тем роль  лагерей  в
структуре РСФСР не ослабилась, но усилилась. К концу 1920 г. в РСФСР было 84
лагеря  в  43 губерниях.21  Если верить  официальной (хотя  и засекреченной)
статистике, там содержалось в это время 25 336 члв. и кроме того еще  24 400
"военнопленных гражданской войны".22 Обе  цифры, особенно последняя, кажутся
преуменьшенными.  Однако,  если учесть, что разгрузками тюрем,  потоплениями
барж и другими видами массовых уничтожений счет много раз начинался с ноля и
снова с ноля -- может быть эти цифры и верны.
     По тому  же источнику к октябрю 1923 г., уже в начале безоблачных годов
НЭПа (и довольно далеко еще до  культа личности) содержалось: в 355  лагерях
-- 68  297 лишенных свободы, в 207 исправдомах -- 48 163,  в 105 домзаках  и
тюрьмах  --  16  765,  в  35 сельхозколониях  --  2  328  и  еще  1041  члв.
несовершеннолетних и больных.23
     Есть  и  другая выразительная статистика: переуплотнение лагерей (число
заключённых росло  быстрее, чем  организация лагерей). На  100  штатных мест
приходилось в 1924  г. -- 112 заключённых, в 1925 --  120, в 1926 -- 132,  в
1927 --  177.24 Кто сам сидел, хорошо понимает, каков лагерный быт (место на
нарах, миски в столовой или телогрейки), если на  1  место  приходится  1,77
заключенного.
     Год от  году были перебраны в поисках лучшей разные формы существования
арестантов:   для   неопасных,  политически   не   чуждых  --   трудколонии,
исправтруддома  (с 1922 г.), исправдома (с 1923), домзаки (дома заключения),
труддома  (с 1924  г.),  труддома для  несовершеннолетних;  для  политически
чуждых  -- изоляционные тюрьмы (с 1922  г.).  Изоляторы  Особого  Назначения
(бывшие централы, будущие ТОНы) -- с 1923 г.
     Создатели этих  форм видели в них смелую "борьбу с тюремным фетишизмом"
всех стран мира и в том числе прежней России, где ничего не могли придумать,
кроме тюрем и тюрем. ("Царское правительство,  превратившее  в одну огромную
тюрьму всю страну с каким-то  утончённым  садизмом  развивало свою  тюремную
систему".25 )
     На  пороге  "реконструктивного периода" (значит  -- с  1927 года) "роль
лагерей...  --  что  бы   вы  думали?  теперь-то,   после  всех   побед?  --
...возрастает  -- против наиболее опасных  враждебных элементов, вредителей,
кулачества, контрреволюционной агитации".26
     Итак, Архипелаг не уйдёт в морскую пучину! Архипелаг будет жить!
     До   1924  г.  на  Архипелаге  мало  простых   трудколоний.   Эти  годы
перевешивают закрытые  места заключения, да не уменьшатся они  и  после.  (В
докладе  1924 г. Крыленко  требует увеличить  число  изоляторов специального
назначения  -- изоляторов  для  не-трудящихся  и для особо-опасных  из числа
трудящихся  (каким,  очевидно,  и  окажется  потом сам  Крыленко).  Эта  его
формулировка так и вошла в Исправительно-Трудовой Кодекс 1924 года).
     Как  при  сотворении  всякого  Архипелага  происходят где-то  невидимые
передвижки важных опорных слоев прежде, чем станет  перед нами картина мира,
--  так  и  тут  происходили важнейшие  перемещения  и  переназвания,  почти
недоступные нашему уму. Вначале первозданная неразбериха, местами заключения
руководят  три  ведомства: ВЧК (т.  Дзержинский), НКВД (т. Петровский) и НКЮ
(т. Курский), в НКВД -- то ГУМЗак (Главное Управление Мест Заключения, сразу
после Октября 1917), то ГУПР  (Главное Управление Принудительных Работ),  то
снова ГУМЗ;27 в НКЮ -- Тюремное Управление (декабрь 1917), затем Центральный
Карательный Отдел (май 1918)  с сетью  губернских карательных отделов и даже
съездами   их  (сентябрь  1920),   затем   облагозвученный   в   Центральный
Исправительно-Трудовой  отдел  (1921). Разумеется, такое  рассредоточение не
служило  к  пользе  карательно-исправительного дела, и Дзержинский добивался
единства управления. Кстати, тут произошло мало кем замеченное сращение НКВД
с ВЧК: с 16 марта 1919 Дзержинский стал  по совместительству  также наркомом
внутренних  дел.  А к 1922 он  добился  передачи к  себе в  НКВД и всех мест
заключения из НКЮ (25. 6. 1922).28 И так всё расширялся ГУМЗ НКВД.
     Параллельно тому шла перестройка  и  лагерной охраны. Сперва  это  были
войска ВОХР (Внутренней Охраны Республики), затем  ВНУС (Внутренней Службы),
в  1919 они соединились  с корпусом ВЧК29,  и председателем их  Воен. Совета
стал Дзержинский  же.  (И  тем не менее, тем не менее, до 1924  г. поступали
жалобы   на  многочисленность  побегов,   на   низкое  состояние  дисциплины
работников30  (вероятно   --  пьянство   и   небрежение,  лишь  бы  зарплату
получать...)  Лишь в июне 1924  г.  декретом  ВЦИК-СНК  в корпусе  Конвойной
Стражи введена военная дисциплина и укомплектование через Наркомвоенмор.31
     Еще   тому   параллельно   создается   в  1922  г.   Центральное   Бюро
Дактилоскопической  регистрации и Центральный Питомник служебных и розыскных
собак.
     А  за  это  время  ГУМЗ  СССР  переназывается  в  ГУИТУ  СССР  (Главное
Управление  Исправительно-Трудовых  Учреждений),  а  затем  и  в  ГУИТЛ ОГПУ
(Главное  Управление   Исправительно-Трудовых   Лагерей),  и  Начальник  его
одновременно становится Начальником Конвойных войск СССР.
     И сколько ж это волнений! И сколько ж это  лестниц, кабинетов, часовых,
пропусков, печатей, вывесок!
     А из ГУИТЛа, сына ГУМЗака, и получился-то наш ГУЛаг.

     1 Ленин, Собр. соч. 5 изд., т. 36, стр. 217.

     2 Ленин, Собр. соч. 5 изд., т. 35, стр. 176.

     3 Ленин, Собр. соч. 5 изд., т. 33, стр. 90.

     4 Ленин, Собр. соч. 5 изд., т. 54, стр. 391.

     5 5 изд., т. 50, стр. 70.

     6 Сборник "Советская Юстиция", М., 1919, стр. 20

     7  На суконно-пламенном языке Вышинского: 'единственный в мире  имеющий
подлинное  всемирно-историческое  значение  процесс  создания  на развалинах
буржуазной  системы тюрем, этих "мёртвых домов", построенных эксплуататорами
для трудящихся, -- новых учреждений с новым социальным содержанием". Сборник
"От    тюрем    к    воспитательным    учреждениям",    изд-во    "Советское
законодательство", М., 1934; Предисловие.

     8 Там же, стр. 10

     9 Там же, стр. 103

     10  После  Брестского  мира левые  с-р  вышли из правительства,  и  НКЮ
возглавили большевики.

     11 Она просуществовала всю гражданскую войну до ноября 1920 г.

     12 Отчёт НКЮ УП Всесоюзному Съезду Советов, стр. 9.

     13 Материалы НКЮ, вып. УП, стр. 137.

     14 Собрание Узаконении РСФСР за 1919 г., No. 12, стр. 124 и No. 20 стр.
235.

     15 Материалы НКЮ, 1920 г., выпуск VII.

     16  Этой зарытой теперь  женщине была вручена  тогда (по линии ЦК и ЧК)
судьба всей Пензенской губернии.

     17 Ленин, Собр. соч. 5 изд., т. 50, стр. 143-144.

     18 Собрание Узаконений РСФСР за 1918 г., No. 65, стр. 710.

     19 Сборник "От тюрем...".

     20  Журнал  "Соловецкие острова", 1930,  No. 2-3,  стр. 55. Из  доклада
начальника УСЛОН т.  Ногтева в Кеми. Когда  теперь экскурсантам показывают в
устье Двины так называемый "лагерь правительства Чайковского",  надо  знать,
что это и есть один из первых северных "лагерей особого назначения".

     21 Центр. Госуд. Архив Окт. Рев. фонд 393, опись 13, дело 1в, лист 111.

     22 Там же, л. 112.

     23 Там же, оп. 39, д. 48, лл. 13, 14.

     24 А. А.  Герцензон  --  Борьба с преступностью в РСФСР,  М.,  Юриздат,
1928, стр. 103.

     25 Сборник "От тюрем...", стр. 431.

     26  И.  Л.  Авербах  --  "От  преступления  к   труду",  под  редакцией
Вышинского, издательство "Советское законодательство", 1936.

     26 И так всё расширялся ГУМЗ НКВД.

     27 Как и сегодня, в 60-х гг.

     28 Журнал "Власть Советов", 1923, No. 1-2, стр. 57.

     29 "Власть Советов", 1919, No. 11, стр. 6-7.

     30 ЦГАОР, ф. 393, оп. 47, д. 89, л. 11.

     31 ЦГАОР, ф. 393, оп. 53, д. 141, лл. 1, 3, 4.

--------


     На  Белом  море,  где  ночи  полгода белые,  Большой  Соловецкий остров
поднимает  из  воды  белые  церкви  в  обводе   валунных  кремлёвских  стен,
ржаво-красных  от прижившихся лишайников, -- и серо-белые  соловецкие  чайки
постоянно носятся над Кремлем и клекочат.
     "В этой  светлости  как  бы  нет  греха...  Эта  природа как бы еще  не
доразвилась до греха" -- так ощутил Соловецкие острова Пришвин.1
     Без нас  поднялись  эти острова из моря,  без  нас  налились двумястами
рыбными озёрами, без нас заселились  глухарями,  зайцами, оленями, а  лисиц,
волков и другого хищного зверя не было тут никогда.
     Приходили ледники и  уходили, гранитные валуны  натеснялись вкруг озёр;
озёра замерзали соловецкою зимнею  ночью, ревело море от ветра и покрывалось
ледяною шугой, а  где схватывалось;  полыхали полярные  сияния  в полнеба; и
снова  светлело,  и снова теплело,  и  подрастали и толщали ели,  квохтали и
кликали птицы,  трубили молодые олени --  кружилась  планета со всей мировой
историей, царства падали и возникали, -- а здесь всё не было хищных зверей и
не было человека.
     Иногда тут высаживались новгородцы и зачли острова в Обонежскую пятину.
Живали тут и карелы. Через полста лет после Куликовской битвы и за полтысячи
лет до ГПУ, пересекли перламутровое море в лодчонке монахи Савватий и Герман
и этот  остров  без  хищного  зверя  сочли святым.  С них и пошел Соловецкий
монастырь.  С тех  пор  поднялись  тут  Успенский  и  Преображенский соборы,
церковь Усекновения на  Секирной горе, и еще два десятка церквей, и еще  два
десятка часовен, скит  Голгофский,  скит Троицкий, скит Савватиевский,  скит
Муксалмский, и одинокие  укрывища отшельников и схимников по дальним местам.
Здесь приложен был труд многий -- сперва самих монахов, потом и монастырских
крестьян. Соединились десятками  каналов  озёра. В  деревянных  трубах пошла
озёрная вода  в монастырь.  А самое удивительное -- легла (XIX век) дамба на
Муксалму  из неподымных  валунов, как-то уложенных по отмелям.  На большой и
Малой Муксалме  стали  пастись тучные  стада,  монахи  любили  ухаживать  за
животными, ручными и дикими. Соловецкая земля оказалась не только святой, но
и богатой, способной кормить тут  многие  тысячи.2  Огороды растили  плотную
белую  сладкую капусту (кочерыжки --  "соловецкие яблоки"). Все  овощи  были
свои, да  все  сортные,  и  свои  цветочные  оранжереи, даже розы. Развились
рыбные  промыслы  --  морская  ловля и  рыбоводство в  отгороженных  от моря
"митрополичьих садках". С веками и с  десятилетиями свои  появились мельницы
для   своего  зерна,  свои  лесопильни,  своя  посуда  из   своих  гончарных
мастерских, своя  литейка, своя  кузница,  своя переплётная, своя кожевенная
выделка, своя каретная и даже электростанция своя. И сложный фасонный кирпич
и морские суденышки для себя -- всё делали сами.
     Однако, никакое  народное развитие еще никогда не шло, не идёт  и будет
ли когда-либо идти? -- без сопутствования мыслью военной и мыслью тюремной.
     Мысль военная.  Нельзя же каким-то безрассудным  монахам просто жить на
просто острове.  Остров  -- на границе Великой Империи  и, стало  быть, надо
воевать ему  со  шведами, с  датчанами, с англичанами, и, стало  быть,  надо
строить крепость со  стенами восьмиметровой  толщины  и  воздвигнуть  восемь
башен, и  бойницы  проделать  узкие,  а  с  колокольни  соборной  обеспечить
наблюдательный обзор.3
     Мысль  тюремная.  Как  же это славно -- на отдельном острове  да  стоят
добрые  каменные  стены! Есть куда посадить важных преступников и  охрану  с
кого спросить есть. Душу спасать мы им не мешаем, а узников нам постереги.4
     И думал ли о том Савватий, высаживаясь на святом острове?..
     Сажались  сюда еретики церковные, сажались  и еретики политические. Тут
сидел  Авраамий  Палицын  (и  умер тут);  дядя Пушкина  П.  Ганнибал  --  за
сочувствие к декабристам. Уже в глубокой старости был посажен сюда последний
кошевой Запорожского войска  Кольнишевский (дальний предшественник Петлюры?)
и после долгого срока освободился будучи старше ста лет.5
     Впрочем,  на  древнюю  историю  соловецкой  монастырской тюрьмы  уже  в
советское,  уже в  лагерное время  Соловков наброшена  была накидка  модного
мифа,  которая, однако,  обманула  создателей  справочников  и  исторических
описаний -- и теперь мы в нескольких  книгах можем прочесть, что  соловецкая
тюрьма была пыточной; что тут были и крюки  для  дыбы, и  плети,  и  каление
огнем. Но  всё это -- принадлежности доелизаветинских следственных тюрем или
западной  инквизиции, никак  не  свойственные  русским монастырским темницам
вообще, а примысленные сюда исследователем недобросовестным да и несведущим.
     Старые  соловчане  хорошо  помнят  его  --  это  был  шпынь Иванов,  по
лагерному прозвищу "антирелигиозная  бацилла". Прежде он состоял служкой при
архиепископе Новгородском,  арестован за продажу церковных ценностей шведам.
На Соловки попал году в  1925-м  и  заметался, как уйти от общих работ  и от
гибели.   Он   специализировался   по   антирелигиозной   пропаганде   среди
заключённых,  конечно, стал  и  сотрудником  ИСЧ (Информационно-Следственная
Часть, так откровенно и называлась). Но больше того: руководителей лагеря он
взволновал предположениями, что  здесь зарыты монахами многие клады -- и так
создали под  его началом Раскопочную  Комиссию. Много  месяцев эта  комиссия
копала,  --  увы,  монахи обманули  психологические расчёты  антирелигиозной
бациллы: никаких кладов  они на  Соловках не зарыли.  Тогда Иванов, чтобы  с
почётом выйти из положения, принялся истолковывать подземные  хозяйственные,
складские  и оборонные помещения -- как тюремные и пыточные. Деталей  пыток,
естественно,  не могло  сохраниться за  столько  столетий, но уж  крюк  (для
подвески  туш)  конечно  свидетельствовал,  что здесь  была дыба. О XIX веке
труднее было обосновать, почему никаких следов мучительства не осталось -- и
так было заключено, что "с прошлого века режим соловецкой тюрьмы значительно
смягчился".  "Открытия"  антирелигиозной  бациллы очень приходились  в  цвет
времени,  несколько  утешили  разочарованное  начальство,  были  помещены  в
"Соловецких  островах", потом отдельно отпечатаны в Соловецкой типографии --
и так с успехом задымили историческую истину. (Затея тем более уместная, что
Соловецкий процветающий монастырь был  в  большой  славе и  уважении по всей
Руси ко времени революции.)
     Но когда власть  перешла в  руки трудящихся, --  что ж  стало  делать с
этими    злостными    тунеядцами   монахами?    Послали   туда   комиссаров,
социально-проверенных  руководителей, монастырь  объявили совхозом  и велели
монахам  меньше молиться, а больше  трудиться  на пользу рабочих и крестьян.
Монахи  трудились,  и  та поразительная по вкусу селёдка, которую они ловили
благодаря особому  знанию мест и времени, где забрасывать сети, отсылалась в
Москву на кремлёвский стол.
     Однако  обилие  ценностей,  сосредоточенных  в  монастыре,  особенно  в
ризнице, смущало кого-то из  прибывших руководителей и направителей:  вместо
того,  чтобы  перейти  в  трудовые  (их)   руки,  ценности   лежали  мёртвым
религиозным  грузом. И тогда в некотором противоречии  с уголовным кодексом,
но в верном соответствии с общим духом экспроприации  нетрудового имущества,
монастырь  был  подожжен  (25 мая  1923 года)  -- повреждены были постройки,
исчезло много ценностей из ризницы, а главное  -- сгорели все книги учёта, и
нельзя было определить, как много и чего именно пропало.6
     Не  проводя даже никакого  следствия, что'  подскажет нам революционное
правосознание  (нюх)?  -- кто может  быть  виноват  в  поджоге монастырского
добра, если не  чёрная  монашеская свора? Так выбросить её на материк, а  на
Соловецких  островах  сосредоточить  Северные  Лагеря   Особого  Назначения!
Восьмидесятилетние  и  даже  столетние  монахи умоляли  с колен оставить  их
умереть на "святой  земле", но  с  пролетарской  непреклонностью вышибли  их
всех, кроме самых необходимых: артели рыбаков7, да специалистов по скоту  на
Муксалме; да отца Мефодия,  засольщика  капусты; да отца Самсона, литейщика;
да других подобных полезных отцов. (Им отвели особый от лагеря уголок Кремля
со своим  выходом -- Сельдяными воротами. Их назвали трудовой коммуной, но в
снисхождение к их полной одурманенности оставили им  для молитв Онуфриевскую
церковь на кладбище.)
     Так   сбылась   одна   из   любимых   пословиц,  постоянно  повторяемая
арестантами: свято место пусто  не бывает.  Утих  колокольный звон,  погасли
лампады  и  свечные  столпы,  не  звучали больше литургии  и  всенощные,  не
бормотался круглосуточный псалтырь, порушились  иконостасы (в Преображенском
соборе оставили)  --  зато отважные чекисты в сверхдолгополых, до самых пят,
шинелях, с особо-отличительными соловецкими чёрными обшлагами  и петлицами и
чёрными околышами  фуражек без  звёзд,  приехали в июне 1923  года  созидать
образцово-строгий лагерь, гордость рабоче-крестьянской Республики.
     Что значит особое назначение еще не было сформулировано и разработано в
инструкциях.  Но  начальнику  соловецкого   лагеря   Эйхмансу,   разумеется,
объяснили на Лубянке устно. А он, приехав на остров, объяснил своим  близким
помощникам.

        ___

     Сейчас-то бывших зэков да даже и просто людей  60-х  годов  рассказом о
Соловках может быть и не удивишь. Но пусть читатель вообразит себя человеком
чеховской  и  послечеховской  России,  человеком  Серебряного   Века   нашей
культуры,  как назвали  1910-е  годы, там воспитанным, ну пусть  потрясённым
гражданской  войной, --  но  всё-таки  привыкшим  к принятым  у людей  пище,
одежде,  взаимному словесному  обращению,  --  и вот тогда да вступит  он  в
ворота  Соловков -- в  Кемперпункт.8 Это --  пересылка  в Кеми, унылый,  без
деревца, без кустика, Попов  остров, соединенный дамбой с материком. Первое,
что он видит  в этом голом, грязном загоне -- карантинную  роту (заключённых
тогда сводили  в "роты", еще не была  открыта "бригада"), одетую... в мешки!
--  в обыкновенные мешки:  ноги выходят вниз как из под юбки, а для головы и
рук делаются дырки  (ведь и придумать нельзя, но  чего  не  одолеет  русская
смекалка!). Этого-то мешка новичок избежит, пока у него есть своя одежда, но
еще и мешков  как  следует не  рассмотрев,  он увидит легендарного ротмистра
Курилку.
     Курилко (или Белобородов ему на замен) выходит к этапной колонне тоже в
длинной  чекистской шинели с устрашающими  чёрными  обшлагами,  которые дико
выглядят на  старом русском солдатском сукне --  как предвещение смерти.  Он
вскакивает на бочку  или другую подходящую подмость и обращается к прибывшим
с неожиданной пронзительной яростью:  "Э-э-эй! Внима-ни-е!  Здесь республика
не со-вец-ка-я, а соловец-ка-я! Усвойте! -- нога прокурора еще не ступала на
соловецкую землю!  --  и  не  ступит!  Знайте!  --  вы присланы  сюда НЕ для
исправления! Горбатого  не  исправишь! Порядочек будет  у  нас такой:  скажу
"встать" -- встанешь, скажу "лечь"  -- ляжешь! Письма писать домой так: жив,
здоров, всем доволен! точка!.."
     Онемев  от изумления, слушают именитые дворяне, столичные интеллигенты,
священники, муллы  да тёмные среднеазиаты -- чего не слыхано и не видано, не
читано  никогда. А Курилко,  не прогремевший в гражданской войне, но сейчас,
вог этим историческим приёмом вписывая своё имя в летопись  всей России, еще
взводится, еще взводится от каждого своего удачного выкрика и оборота, и еще
новые складываются и оттачиваются у него сами.
     И любуясь собой  и заливаясь (а внутри -- со злорадством: вы, штафирки,
где'  прятались,  пока   мы  воевали  с  большевиками?  вы  думали  в  щелке
отсидеться?  так   вытащены   сюда!   теперь  получайте  за  свой   говённый
нейтралитет!  а мы  и  с большевиками сдружимся, мы люди  дела!) --  Курилко
начинает учение:
     -- Здравствуй,  первая карантинная рота!.. Плохо, еще раз!  Здравствуй,
первая карантинная  рота!..  Плохо!.. Вы  должны крикнуть "здра!" -- чтоб на
Соловках,  за проливом было слышно! Двести  человек  крикнут -- стены падать
должны!!! Снова! здравствуй, первая карантинная рота!
     Проследя,  чтобы  все кричали и уже  падали  от  крикового изнеможения,
Курилко начинает следующее учение -- бег карантинной роты вокруг столба:
     -- Ножки выше!.. Ножки выше!
     Это и самому нелегко, он и сам уже -- как трагический  артист к  пятому
акту перед последним  убийством.  И  уже падающим и упавшим, разостланным по
земле, он последним хрипом получасового учения,  исповедью  сути  соловецкой
обещает:
     -- Сопли у мертвецов сосать заставлю!
     И это -- только  первая тренировка,  чтобы сломить волю прибывших. А  в
черно-деревянном  гниющем смрадном  бараке  приказано  будет  им  "спать  на
рёбрышке" -- да это хорошо,  это кого отделённые за взятку всунут на нары. А
остальные будут ночь  с═т═о═я═т═ь между  нарами  (а виновного  еще  поставят
между парашею и стеной).
     И  это   --   благословенные  допереломные  докультовые   до-искаженные
до-нарушенные Тысяча Девятьсот Двадцать  Третий,  Тысяча Девятьсот  Двадцать
Пятый... (А с 1927-го то дополнение, что на нарах уже будут урки лежать  и в
стоящих интеллигентов постреливать вшами с себя.)
     В  ожидании  парохода  "Глеб  Бокий"9  они еще  поработают  на  кемской
пересылке, и  кого-то заставят  бегать вокруг столба с постоянным криком: "Я
филон, работать не хочу и  другим мешаю!"; а инженера, упавшего с  парашей и
разлившего на  себя, не пустят в барак, а оставят обледеневать в нечистотах.
Потом  крикнет  конвой:  "В  партии   отстающих  нет!  Конвой  стреляет  без
предупреждения! Шагом марш!" И потом, клацая затворами: "На нервах играете?"
--  и  зимой погонят по  льду пешком, волоча за собой лодки,  -- переплывать
через полыньи,  а при подвижной  воде  погрузят в трюм  парохода, и  столько
втиснут, что  до Соловков  несколько человек непременно задохнутся, так и не
увидав белоснежного монастыря в бурых стенах.
     В первые же  соловецкие  часы  быть  может  испытает на себе  новичок и
соловецкую приёмную банную шутку: он разделся, первый банщик макает швабру в
бочку зелёного мыла  и шваброй мажет новичка; второй  пинком  сталкивает его
куда-то  вниз  по  наклонной   доске  или  по  лестнице;  там,  внизу,  его,
ошеломленного, третий окатывает  из ведра, и тут же четвёртый выталкивает  в
одевалку, куда его "барахло" уже  сброшено сверху как попало. (В  этой шутке
предвиден весь ГУЛаг! и темп его и цена человека.)
     Так глотает новичок соловецкого  духа! --  духа,  еще  не  известного в
стране, но творимого на Соловках будущего духа Архипелага.
     И здесь тоже новичок  видит людей  в  мешках;  и  в  обычной  "вольной"
одежде,  у кого новой, у кого потрёпанной;  и  в особых соловецких  коротких
бушлатах из шинельного материала (это -- привилегия, -- это признак высокого
положения,  так одевается лагерный адмсостав) с шапками -- "солов