Юрий Поляков. Небо падших (фрагмент) ---------------------------------------------------------------------------- Юрий Поляков -- автор широко известных произведений "Сто дней до приказа", "ЧП районного масштаба", "Апофегей", "Козленок в молоке". "Небо падших" -- новая повесть писателя. Она недавно закончена, еще нигде не публиковалась, но о ней уже заговорили. На вопросы нашего корреспондента отвечает автор. -- Юрий Михайлович, а почему вдруг о "новых русских"? Вроде не ваш материал... -- Все, что происходит сегодня в России, -- мой материал. О новом классе, возникшем за последние годы, написано много. Но это в основном крутые детективы, где есть энергичные персонажи, но почти нет живых людей. Мне же интересна прежде всего не внешняя атрибутика -- дорогой костюм, длинноногая секретарша, роскошный джип, -- а то, что внутри, в душе у тех, кого принято называть "новыми русскими". Что внутри у человека, который за несколько лет из нищего младшего научного сотрудника превратился в миллиардера? Что внутри у неглупого человека, ведущего свой бизнес между Сциллой недоношенного постсоветского закона и Харибдой крутой уголовщины? Что внутри у человека, который на свои деньги может купить гарем, но любви, как это ни банально, купить все равно не может? Я считаю, хватит "новым русским" быть героями развлекательного чтива. Они достаточно интересное явление для серьезной литературы. -- А как определить жанр вашей новой повести? -- Сложно. Скорее всего это история любви с элементами детектива и поли тической сатиры. Вещь во многом документальная, и кое-кто из сильных мира сего себя в ней узнает... -- Не боитесь? -- Властей бояться -- в литературу не ходить. А тем, кого заинтересует фраг мент, эксклюзивно публикуемый "Собеседникам", сообщаю, что полностью повесть выйдет в свет в издательстве "ОЛМАПРЕСС", недавно выпустившем и собрание моих сочинений в трех томах. ---------------------------------------------------------------------------- Должен предупредить, что я записал его историю почти тотчас по прослушании ее, и, следовательно, не должно быть места сомнениям в точности и верности моего рассказа. Заявляю, что верность простирается вплоть до передачи размышлений и чувств, которые юный авантюрист выражал с самым отменным изяществом... Аббат Прево. "История кавалера деГрие и МанонЛеско" 1. МОСКОВСКИЙ BОKЗAЛ Боязнь опоздать на поезд -- верный признак того, что молодость позади. Было время и я, вскинув на плечо здоровенный чемодан, в спринтерском рывке мчался, догоняя габаритные огни последнего вагона. И догонял, оуквально за миг до того, как обрывапась платформа, а лоснящиеся сталь ные рельсы, точно змеи, расползались в разные стороны. Я всегда опаздывал и ни разу не опоздал по-настоящему. Мне даже нравилось, пришпоривая беспечальную застойную жизнь, создавать себе трудности и успешно их преодолевать. И вдруг однажды мне разонравипось опаздывать, опостылело с замиранием сердца следить за дробным бегом секундной стрелки и скрежетать зубами, когда флегматичный таксист законопослушно тормозит на красный сает. Я стал приезжать на вокзал заранее и к моменту отхода поезда уже сидел в теплых тапочках на своем месте, терпеливо дожидаясь отправления. В тот вечер я уезжал из Питера на "Красной стреле" после унизительных переговоров с "СПБ-фильмом". Мой сценарий о матери-одиночке, которая -- чтобы прокормить детей -- стала киплершей, был отвергнут окончательно и бесповоротно. Мне объявили, что в сценарии соплей гораздо больше, нежели крови, а следовательно, фильм не будет иметь кассового успеха. Я спорил, доказывал, что именно обилие соплей, а не крови обеспечивает полные сборы. Я просил особенное внимание обратить на центральный эпизод, когда мать-одиночка между двумя заказными убийствами забегает домой -- кормить грудью младенца. Я счи тал этот эпизод шедевром, достойным Люка Бессона. Но продюсер, молодой, ко ротко остриженный балбес, так не считал. Он совсем недавно пришел в кино из водочного бизнеса, был неумолим и даже собирался взыскать с меня давно проеденный аванс, если я в течение двух месяцев не сочиню для студии сценарий забойной эротической комедии. Продюсер, по слухам, сожительствовал с известной питерской стриптизершей, воображающей себя еще и актрисой. Мне не оставалось ничего другого, как согласиться. Он обрадовался так, словно я только что продал ему свою бессмертную душу, простил проеденный аванс и распорядился за счет студии отправить меня домой в спальном вагоне. На Московский вокзал я приехал за полчаса до отправления и бродил по ппатформе в ожидании, пока подадут состав. Я думал о том, где взять деньги на ремонт старенькой "шестерки", которую разбила моя жена, отправившись за покупками на оптовый рынок. Надо было также платить за дочь, поступившую на курсы визажистов. Холодный мартовский ветер продувал насквозь мой финский плащ, купленный десять лет назад на закрытой распродаже, устроенной спе циально для делегатов съезда советских писателей. А ведь я, мысленно распределяя деньги за сценарий о кормящей киплерше, собирался купить себе длинное кожаное пальто с меховой подстежкой. Купил. Подали состав. Проводница глянула в мой билет и, буркнув: "Первое купе, второе место... ", спрятала его в специальный раскладывающийся планшет с карманчиками. В теплый вагон я вошел первым., Узкий проход устилала ковровая дорожка, " а со стены свисали вечнозеленые пластмягговые растения. Диванчики в двухместном купе были аккуратно заправлены накрахмаленным бельем, испускавшим едкий запах искусственной свежести. В изголовьях, точно наполеоновские треуголки, стояли подушки. Я переоделся в спортивный костюм, меховые тапочки, а стоптанные башмаки вместе с дорожной сумкой из потрескавшегося дерматина затолкал подальше под сиденье, И стал смот реть в окно, для развлечения пытаясь угадать своего будущего соседа по купе. Был даже момент, когда я вознадеялся провести эту дорожную ночь с юиой длинноногой особой. Пьяно покачиваясь, она долго рылась в сумочке. Я подумал о том, что эротическую комедию можно начать с того, как в купе к скромному отцу семейства входит рыжеволосая красотка. Наконец она нашла билет, недоуменно помотала головой и повлеклась дальше вдоль состава. Без одной минуты двенадцать грянул гимн- поезд дернулся и пополз. Когда я уже решил, что остался в одиночестве, дверь купе резко отъехала в сторону: на пороге стоял лысоватый мужчина боксерской на ружности. Несмотря на зрелый возраст, одет он был вполне по-молодежному: синие джинсы, черная кожаная куртка и спортивные туфли. Боксер внимательно осмотрел купе, ощупал взглядом меня и спросил: -- Это ваше место? -- Исключительно! -- ответил я с достоинством. Он легко закинул в багажную нишу огромный чемодан на колесиках, поставил на свободный диванчик саквояж из натуральной рыжей кожи, потом отступил в коридор и позвал: -- Пап Николаевич! Здесь... В проеме появился невысокий молодой человек в распахнутом черном кашемировом пальто. "Павел Николаевич! -- сердито подумал я. -- Меня в его возрасте никому и в голову не приходило величать по имениотчеству... " -- Здравствуйте, -- сказал он весело и звонко, -- вам придется перейти в другое купе! Скажу честно, я человек совершенно неконфликтный, даже уступчивый, но одного просто не переношу -- когда мне приказывают. Жена моя, кстати, давно уже это усвоила и никогда не говорит: "Сходи в магазин! " Нет, она, даже если я просто лежу на диване, говорит: "Милый, хочу тебя попросить... Конечно, если у тебя нет других дел! " В следующий миг, отложив все дела, я уже мчусь в булочную с сумкой в руке. -- Толик, помоги, пожалуйста, господину перенести вещи! -- не дожидаясь моего ответа, приказал Павел Николаевич боксеру. И только тут до меня дошло, что Топик -- телохранитель. Мне стало не по себе. Ко нечно, умом я понимал, что нужно обратить все в шутку и перейти в другое купе -- ведь подобные обмены местами дело в поезде обычное. Но в душе уже набухало злое, не подчиняющееся разуму упрямство. Если бы он не произнес это мерзкое словосочетание "вам придется", мне, разумеется, пришлось бы согласиться -- и в таком случае повесть, которую вы сейчас читаете, никогда не была бы написана. -- Товарищ, кажется, не слышит! -- выска зался Толик. Я молчал, упершись взглядом в пол. Узкие черные ботинки моего внезапного утеснителя были такими чистыми, точно носил их ангел, никогда не ступавший на грешную землю. (Кстати, у мальчишки-продюсера, отвергшего мой сценарий, были такие же доро гие, узкие, без единого пятнышка ботинки. ) -- Где ваши вещи? Давайте пособлю! -- предложил телохранитель. -- Я на своем месте и никуда не пойду! -- ответил я несколько истерично, но доста точно твердо. -- Не понял? -- удивился Павел Николаевич. -- А что тут непонятного? -- крикнул я и посмотрел на обидчика в упор. Лицом он походил на студента-отличника из фильма семидесятых годов: румяное круглое лицо, вздернутый нос и большие очки. Но в зачесанных назад волнистых темных волосах отчетливо проглядывалась проседь, совершенно неуместная в его розовощеком возрасте. Повторяю еще раз: вам придется перейтив другое купе! Толик, помоги господину! Я обратил внимание, что, сердясь, Павел Николаевич сжимает свои и без того тонкиегубы в строгую бескровную ниточку. -- Почему? Вы не желаете со мной ехать! Вы меня ооитесь? -- спросил я с иронией и пожалел об этом. Глаза у студента-отличника оказались совершенно свинцовые, а взглядравнодушно-безжалостный. -- Я никого не боюсь. Топик, не сочти затруд -- сходи за проводницей! Телохранитель ушел, а Павел Николаевич снял и бросил на диванчик пальто, потом дорогой пиджак с таллическими пуговицами, затем развязал галстук и остался в тонких черных брюках и белоснежной сорочке, обтягивающей наметившийся животик. "Он и рубашки-то, наверное, в стирку не отдает, просто вечером выбрасывает старую, а утром надевает новую, как женщина -- одноразовые трусики! " -- с обидой подумал я. -- Вы напрасно уперлись, -- с укором проговорил Павел Николаевич, снял очки и -- лицо его стало совершенно детским. -- Вам все равно придется перейти в другое купе... Я с незнакомыми людьми не езжу. -- Тогда купите себе самолет и летайте сознакомыми! -- Самолет у меня есть. Но сегодня я вынужден ехать поездом, -- совершенно серьезно объяснил он. Явилась проводница. Было видно, что за вмешательство ей уже заплачено или, во всяком случае, обещано -- и немало. -- Гражданин, перейдите, пожалуйста, в другое купе! -- потребовала она. -- Почему? -- Потому что молодой человек хочет ехать со своим другом! -- Не перейду! -- Хотите, чтобы вас перенесли? -- вяло удивился Павел Николаевич. -- Если вы до меня дотронетесь -- у вас будут большие неприятности! -- предупредил я. -- Да он пьяный! -- показывая на меня пальцем, крикнула проводница. -- Предъявите документ! Я сейчас наряд вызову! -- Наряд? Очень хорошо! -- Я достал из кармана и помахал в воздухе корочками с надписью "Пресса". Это было удостоверение одной популярной и очень скандальной молодежной газеты, где я вел рубрику "Архивная мышь". Вообще-то удостоверение мне, как договорнику, не полагалось, но ответственный секретарь, мой давний приятель, выписал корочки, чтобы я мог посещать их очень дешевую редакционную стоповую. Проводница растерялась: деньги деньгами, а с прессой лучше все-таки не связываться. Она пообещала договориться с пассажирами из другого купе и ушла. -- Не люблю журналюг! -- весело сообщил Павел Николаевич. -- Продажные вы все людишки! -- А вы покупали? -- Неоднократно. -- Ну, меня вы пока еще не купили! И потом, я не журналист, а писатель. -- Писатель? Ну, это еще дешевле. Как ваша фамилия? -- Скабичевский... -- Странно. Мне показалось, что вы -- Панаев... Некоторое время мы молча сидели друг против друга. Телохранитель тем временем аккуратно повесил на плечики одежду своего шефа и стоял в дверях с каменным лицом, ожидая дальнейших указаний. -- Хорошо, -- вдруг прервал молчание Павел Николаевич. -- Я даю вам пятьсот баксов -- и вы переходите в другое купе. Договорились? Он махнул рукой -- Топик раскрыл доро жныи саквояж, вынул оттуда черную визитку и протянул хозяину. Тот достал толстую, перетянутую резинкой зеленую пачку и от считал пять стодолларовых бумажек. -- Нет, -- ответил я, отводя глаза от денег. Павел Николаевич молча добавил еще столько же: -- Возьмите, вам же хочется. Смелее! В первый раз всегда страшно. -- Он улыбнул ся, и на его круглых щеках обозначились трогательные ямочки. Мне и в самом деле очень хотелось. Это была как раз та сумма, какую запросили с меня на автосервисе за полное восстановление "шестерки". -- Уберите деньги! -- потребовал я. -- Ладно, отдаю все! -- Он бросил на столик пачку и ребячливо подмигнул телохранителю. -- Зачем вы валяете дурака? Вы же все равно мне всех этих денег не отдадите! -- Отдам! -- Не отдадите! -- Конечно, не отдам. Он надел очки и снова стал взрослым. Ямочки на щеках исчезли, как и не было. -- Зачем же вы тогда издеваетесь? -- Я вас искушал. И вы мне понравились. Давайте лучше выпьем! Толик, будь другом, накрой поляну. Мы тут с господином писателем о жизни побеседуем. Телохранитель вынул из саквояжа две бутылки красного вина. -- Бургундское. "Кортон гран крю фэвле"88-го года! -- сообщил Павел Николаевич. -- Очень милое вино. Вообще-то я больше люблю бордо, например "Шато Тальбо" 89- го... Но оно капризное: откроешь, и нужно почти час ждать, пока резкость уйдет. Бургундское в дороге предпочтительнее. Или у вас другое мнение? -- А сколько оно стоит? -- осторожно спросил я. -- Эх, вы! Это про женщину сначала спрашивают: "Сколько стоит? ", а потом пробуют. С вином же все наоборот, сначала пробуют, а потом уже спрашивают: "Сколько стоит? " Толик между тем вынул закуску: бутербро ды с икрой и рыбой, уложенные в пластмассовую корооочку. В другой коробочке оказалась клубника. Потом он взял со столика и посмотрел на свет стаканы, поморщился и унес их. -- К сожалению, бургундских рюмок здесь нет. Придется пить из общепитовских. Уж извините! -- с издевательской грустью молвил мой попутчик. -- Переживу как-нибудь, -- ответил я. Топик воротился с другими -- чистыми -- стаканами. Сопровождала его радостная проводница: -- Я договорилась в третьем купе! -- Спасибо, голубушка, за хлопоты, -- кивнул Павел Николаевич, -- но мы уже подружились... Телохранитель тем временем достал из кармана складной нож со штопором, откупорил бутылку и уверенным официантским жестом, несмотря на покачивание вагона, разлил рубиновое вино по стаканам. -- Спасибо, иди спать! -- сказал Павел Николаевич и, глядя вслед уходящему, доба вил: -- Отличный мужик. Горбачева охранял. Теперь вот со мной. Уже пять пет. Стреляет как бог! А удар!.. И вообще он человек, можно сказать, исторический... -- А вы не боитесь, что он когда-нибудь в вас выстрелит? -- ехидно спросил я. -- Нет, не боюсь. Если он даже Горби не пристрелил, то мне бояться нечего. Эти люди стреляют или во врага, или в себя. Странный народ. Кстати, давайте выпьем за русский народ! Знаете, когда все это нача лось, я думал, через год, максимум через два нас всех на вилы поднимут. Ничего подобного. Наоборот, сын трудового народа Топик меня и охраняет. За народ! -- Нет, за это я пить не буду. -- Вы со всеми такой вредный или только со мной? -- Нет, не со всеми. Но если бы народом был я... -- Я бы давно уже был на вилах! -- засмеял ся Павел Николаевич. -- Какой вы злой! Вы, наверное, просто бедный? Но за ненависть мы пить не будем. Выпьем за любовь! Вы допускаете, что такой мерзавец и мироед, как я, способен испытывать это чувство? -- Отчего ж не допустить! Самых трогательных романтиков я встречал в зоне, когда писал очерк к двухсотлетию Владимирского централа. -- Романтика? При чем тут романтика? Любовь добывается из такого же дерьма и гря зи, что и деньги. Ее так же, как деньги, легко потерять. Может, когда-нибудь люди будут на кредитных карточках копить не баксы, а любовь, -- Ого! Вы не пробовали сочинять? -- довольно ядовито спросил я. -- Пробовал. Даже литературную студию при МАТИ посещал. Стихи писал... концептуальные. Прочитать? -- Потом. А сейчас больше не сочиняете? -- Нет. Знаете, бизнесом, творчеством и любовью у человека ведает одна и та же часть мозга, поэтому среди хороших поэтов не бы вает хороших бизнесменов. И наоборот. Кстати, влюбленный бизнесмен тоже не жилец... Вы-то бизнесом пробовали заниматься? -- Никогда. -- И не пытайтесь! Я знал одного сценариста. Он с нефтью связался да еще влопался в кинозвезду... Страшная история -- нашли с чеченским кинжалом в сердце. -- Я, кажется, читал об этом в газетах... -- В газетах? -- Он посмотрел на меня с упреком. -- Вы читали, а я хоронил... Давайте все-таки выпьем! Вино, как и следовало ожидать, оказалось замечательным. Некоторое время мы сидели молча. Я отогнул краешек накрахмаленной занавески: мелькающие столбы отмеривали проносящуюся за окнами ночь. -- Знаете, иногда хочется все бросить, спрятаться в деревне и по вечерам, слушая сверчка, написать книгу... -- мечтательно произнес Павел Николаевич. -- О чем? -- О дерьме. -- Из которого все добывается? -- Да. У меня очень много сюжетов. Хотите я подарю вам один? Настоящий! Не из газет. -- Спасибо, но у меня своих сюжетов достаточно. -- Ленивы и нелюбопытны... А потом еще на читателя жалуетесь. -- Я не жалуюсь... Читатель всегда прав. Критики -- другое дело. Учитывая тематику вашей будущей книги, я тоже могу вам дать несколько сюжетов о критиках... -- Да ладно уж, ничего я никогда не напишу. Мне бумагу марать так же опасно, как сценаристу торговать нефтью... Слушайте, а вы когда-нибудь на заказ писали? -- Конечно. Двум маршалам мемуары сочинил. При советской власти за это неплохо платили. Не то что сейчас... -- Отлично. -- Павел Николаевич от возбуждения взъерошил рукой волосы, и сединок у него оказалось даже больше, чем показалось мне вначале. -- Я заказываю! -- Что вы заказываете? Меня? -- Не надо так шутить. Это не смешно. Вы прекрасно понимаете, что я хочу заказать. Но я не знаю, что может выйти из моего сюжета -- рассказ, повесть, роман... О гонораре не беспокойтесь. Я не жадный. -- Погодите, может быть, мне ваш сюжет еще и не понравится... -- Опять привередничаете! -- Но ведь и вы заключаете не каждую сделку из тех, что вам предлагают, -- возразил я. -- Ленивы, но изворотливы. Давайте лучше выпьем! -- За что? -- Теперь ваш тост. -- Тогда -- за ту часть мозга, которая не может одновременно заниматься бизнесом и творчеством! -- И любовью! -- добавил Павел Николаевич. -- А ваш сюжет про любовь? -- Конечно! А про что же еще?! -- Он засмеялся, и на его щеках снова возникли ямочки. -- Ну, не знаю. -- Я невольно улыбнулся в ответ. -- Может, про первичное накопление! 2. ГАВРОШ КАПИТАЛИЗМА -- Об этом тоже можно целую книгу написать! Эпопею о гаврошах русского капитализма... О тех, кто был ничем, а стал всем! -- Павел Николаевич полуприлег на диван, явно приготавливаясь к обстоятельному рассказу. -- Вы знаете, мне долгое время казалось, что я просто играю главную роль в мыльной опере про богатых, которые плачут, смеются, жрут, трахаются и занимаются прочей жизненно важной чепухой. Мне казалось, вот сейчас закончится очередная сцена, вырубятся юпитеры -- и костюмер заберет у меня тыся чедолларовый смокинг, а бутафор отгонит в студийный гараж мой джип. Я переоденусь в потертые джинсы, свитерок и курточку из дубеющего на морозе кожзаменителя, сяду в синий троллейбус, подберу с затоптанного пола более-менее свежий билетик (чтобы в случае чего отовраться от контролера) и поеду в институтскую общагу. Там какая-нибудь старшекурсница, уже успевшая сходить замуж, родить, развестись и отправить ребенка к маме в родной Гадюкинск, нальет мне водчонки, накормит яичницей с крупно порезанной колбасой, а затем, если соседки ушли, мы поскрипим немного на узкой казенной кровати. И она, пока я терпеливо гоняюсь за оргазмом по закоулкам своего тела, будет страстно шептать мне в ухо: -- Только не в меня! Только не в меня!! Женщины моей юности делились на вменяемых и невменяемых. А вечером, натолкав в сумку учебники и конспекты, я побегу на Ходынку -- сторожить авиационный музей под открытым небом. "А что там сторожить? " -- спросите вы. Понятное дело, первый сверхзвуковой истребитель на себе не утащишь и даже отвинчивать нечего -- все, что можно, уже открутили. Главная задача -- не допустить превращения вертолетных кабин в сортиры, по- тому что стремление нагадить в любом плохо освещенном замкнутом пространстве -- видовая особенность человека разумного. За это мне полагалось сорок рублей в месяц. А еще в нехолодное время года за пятерку можно было в большой грузовой вертолет пустить бездомную парочку -- покувыркаться на брезенте, постеленном поверхвороха пахнущего бензином московскогосена. Плюс повышенная стипендия. Я былотличником. Почти отличником. Если сложить все вместе, то выходило совсем неплохо. А иначе иногороднему студенту вМоскве не прожить. Собственно, с этого большого грузовоговертолета, оборудованного под шалаш любви, и начался мой бизнес. А поскольку большинство отечественных самцов, как и первые лимузины, могут работать только наспирте, мы с напарником стали запасатьсяводкой и продавать ее посетителям с ночной надбавкой. Депо процветало: мы благоустроили еще пару вертолетов и ИЛ-14, аводку на поддельные талоны закупали ящиками. Охраняли нас от неприятностей -- разумеется, не бесплатно -- милиционеры изсоседнего отделения. Начальник музея, отставной авиационный генерал, брал с нас на туральный налог девочками и помалкивал... Замечательное, романтическое время, когда разбогатеть можно было так же неожиданно и легко, как подцепить триппер... Не улыбайтесь! Я знал людей, которые становились миллионерами за несколько месяцев, а в конце года уже беседовали о вечности с могильными червями. Главное -- уметь урвать свою сосиску у рассеянного ивечно пьяного Дяди Вани... Если Америка -- это Дядюшка Сэм, то Россия -- Дядя Ваня... Но украсть -- только начало, надо еще уметь поделиться. Так делиться, чтобы самый большой кусок сосиски доставался все-таки тебе! Мой напарник делиться не умел-- и его давно уже нет в живых. -- Заказали? -- Нет, я тут ни при чем... Я вообще противнасилия! Не верите? В общем-то правильноделаете... Бизнес -производство грязное и вредное. Но не все так просто. Когда этоначалось, урвали прежде всего крутые и матерые... И мы. совсем еще зеленые... Люди вроде вас, господин писатель, привыкли просчитывать каждый свой шаг и чих поэтомуони опоздали. Представьте себе большойсклад, набитый добром, -- в него заложенабомба. Первыми, ещедо взрыва, приезжают на склад и хапают те, кто эту бомбу заложил. Потом хре-е-хре-енак -- и добро валяется под ногами. Вы будете ходить вокруг даоколо, будете бояться милиции, КГБ, общественного мнения, суда истории и так далее. А пацаны примчатся на скейтбордах и всерасхватают... Ну что вы так смотрите на меня? Вам ведь не социализма жалко, вы простозлитесь, что именно вам ничего не досталось. Но это История так распорядилась, а злитьсяна Историю лучше всего в психушке под наблюдением врачей. -- Это, значит, История вынудила вас устроить в вертолете бордель? -- полюбопытствовал я, глядя в глаза Павлу Николаевичу. -- Она, она, собака... При социализме наобщегосударственном уровне ставился эксперимент по одомашниванию секса, а онвсе равно в пес глядел. На этом я и срубилсвои первые деньги. Но бордельный бизнесменя никогда не привлекал. Я начал с того, что за сравнительно небольшие взятки ина сравнительно законных основаниях арендовал вышку для прыжков с парашютом пососедству с авиамузеем. Онатогда никому не была нужна. Ошалевший народ, вдруг потеряв все, что нажито непосильным трудом, прыгал сбалконов вниз головой. А тутвышка! Просто никому в голову не приходило, что в Москве найдется куча людей сденьгами, которые, обожравшись в кабаке, натрахавшись в сауне и заскучав, захотят прыгнуть или хотя бы поблевать с этой самой вышки. Мне этопришло в голову, и я организовал кооператив "Земля и небо". Не догадайся я -- догадался бы кто-нибудь другой. Не подбери я -подобрал бы кто-нибудь другой. Бизнес, как и настоящая любовь, захватывает целиком. Я ушел из авиационно-технологического института с четвертого курса. Особенно радовался этому преподаватель кафедры научного коммунизма Плешанов, с которым я всегда спорил на лекциях, а однажды даже сказал, что марксизм -- этопопытка осмыслить жизнь не с помощью мозговых извилин, а с помощью прямойкишки! Меня чуть не исключили из комсомола. Великая была организация! Поскребинынешнего российского миллиардера -- на йдешь или комсомольского функционера, или активиста. Моя парашютная вышка былафилиалом спортивномассового отдела райкома комсомола, а первым чиновником, получившим от меня взятку в конвертике, был секретарь райкома Серега Таратута. Вторую взятку, но уже не в конверте, а в пейсе, я дал его тестю -- начальнику управления гражданской авиации. Так появился "Аэрофонд". Я, кстати, потом решил все-таки закончить институт. Знаете, здакий рудимент советскоговоспитания: без диплома чувствуешь себя, какпорядочная женщина, отправившаяся в театрбез трусиков под юбкой. Сначала я пытался учиться честно: каждому экзаменатору вручал конверт с баксами, а они мне зачетку с"пятеркой". Потом мы под ручку выходилииз институтской проходной. Любимый профессор шел на автобус, а передо мной шофер предупредительно распахивал дверцу джипа. Жаль, что Плешанова я в институте уже незастал. Он к тому времени опубликовал нашумевшую статью "Крылья ГУЛАГа" и сталбольшим человеком у демократов. Но игра в образцового экстерна мне, впрочем, быстро надоела, да и времени не хватало. Кончилось тем, что я проппатил о ооборудование новой институтской лаборатории, выдал всему профессорско-преподавательскому составу премии к Новому году, спонсировал ремонт личной дачи проректора понауке -- и получил диплом. Дешевле, к кконечно, купить подделку, но я еще в ту поруверил, что однажды стану президентом этойстраны. Мы все в это верили... Нам тогдасказали: "Парни, можно все1" Обманули, как всегда. Казалось, главное в жизни -- это больше и выше! Оказалось, главное -- это просто в очередной раз отбиться от прокуратуры и бандюков. Отбиться и уцелеть. Странное время! Вы знаете, зачем я ездил вПитер? Давал показания. Как свидетель. Покакак свидетель. Это с одной стороны. А сдругой -- я член-корреспондент Международной авиационной академии. Что вы улыбаетесь? Мой "Аэрофонд" -- одна из самых заметных времянок на руинах советской авиации. У меня деловые отношения с пятнадцатью странами. Возьмите справочник "Кто есть кто в мировой авиации". Откройте букву "Ш" и найдите фамилию"Шарманов" -- тогда вам станет все ясно... -- Вы, кажется, говорили, что ваш сюжетпро любовь, -- упрекнул я. -- А я вам о чем рассказываю! -- ПавелНиколаевич от обиды даже вскочил с дивана. -- Просто иначе вы не поймете, откудавзялась на мою голову Катерина... 3. СМОТРИНЫ ... Мне постоянно приходилось мотаться заграницу -- переговоры, соглашения о намерениях, подписание контрактов. Некотороевремя я всюду таскал с собой бывшего военного переводчика, преподававшего в моем институте сразу три языка. Полиглот и горький пьяница, он надирался уже в полете. Обычно стюардесса, совершив к нему попдюжины ходок с бутылкой виски, в конце концов не выдерживала и, махнув рукой, оставляла бутылку в его полное распоряжение. Когда я орал на него, он оправдывался тем, что на трезвую голову с трудом понимаетдаже по- русски, не говоря уже о прочих языках. Но не это было главной неприятностью -- взяв своюдозу, переводил он великолепно. Дело в другом: бизнесмен на переговорах без эффектной помощницы всегда вызывает сочувствие, переходящее в недоумение. Серьезныйконтракт без красивой секретарши подписатьпросто невозможно, как нельзя его подписывать шариковой ручкой за десять центов. Поначалу мои партнеры снисходительно относились к переводчику, вообразив, будто яголубой, которому вдобавок еще нравятсяпропитые и прокуренные отставные военные. Однажды один добродушный женственныйармянин, переехавший из России в Штаты петпятнадцать назад еще мальчиком, долго наблюдал, как мой переводчик закидывает всебя бокалы с вином, а потом вздохнул изаметил: -- Знаете, Павел, когда личная жизнь начинает плохо влиять на бизнес, это очень худо! -- Что? -- У меня тоже есть друг. Он таксист. Я егоочень люблю, но никогда не сделаю своимличным шофером! Вернувшись в Россию, я выгнал переводчика(он теперь политобозреватепь на телевидении)и, посоветовавшись со своим заместителемСерегой Таратутой, дал объявление в газете: "Владельцу авиационной фирмы требуетсяпривлекательная помощница (до 30 лет), умеющая работать на компьютере, безкомплексов, со знанием этикета и двух иностранных языков (английский обязательно). Высокая зарплата и постоянные выезды зарубеж гарантируются". Боже ты мой, что тут началось! Больше сотни дам и девиц жаждали стать моими помощницами. Откровенно говоря, я обалделот такой массовки, и пришлось даже снятьна несколько дней для смотрин польскийкультурный центр. В Варшаве тогда вообразили, что на культурные связи с оккупантами тратиться не стоит -- и сотрудники центра крутились как могли. Разочарования начались сразу же. Из явившихся на конкурс мало кто владел компьютером, разбирался в этикете и знал два языка, но зато все -- и соплюшки, и вполне зрелые тети -- явились одетыми по форме: миниюбка по самые "не балуй", блузка, подчеркивающая наличие требуемого для такой работы бюста, и ажурные чулочки-завлекапочки. Кто только не приперся: и прожженныепутаны, и замученные нищенской зарплатойпреподавательницы английского, и потрепанные гидши развалившегося "Интуриста". Быладаже одна восьмиклассница, уверявшая, что подучить язык -- ей раз плюнуть, а все остальное она уже умеет на "пятерку". Но ячту Уголовный кодекс! Серега Таратута, насобачившийся еще вкомсомольские времена, организуя конкурсы красоты, устроил все очень грамотно. Группа соискательниц поднималась на освещенную сцену, а мы с ним, как жюри в КВН, сидели в глубине зала за специальным стопиком с микрофоном. -- Вы знаете, как отбирают стюардесс в бразильских авиакомпаниях? -- спрашивал Серега в микрофон. -- Как? -- А вот так. Нужно положить руки на затылок, а локти свести вместе. После этого нужно медленно подойти к стене. -- Зачем? -- Затем... Если ваши локти коснутся стеныраньше, чем ваш бюст, стюардессой в Бразилии вам не быть! -- Но мы же не в Бразилии' -- Вот именно! Что такое Бразилия? Страна"третьего мира". А Россия -- великая держава. К тому же "Аэрофонд" предполагает открыть филиал в Буэнос-Айресе! -- вдохновенно врал Таратута. После такого заявления несколько недостаточно бюстастых соискательниц, понурясь, сами сошли со сцены и удалились. Оставшиеся заполняли специальные анкеты. Самыхстрашненьких мы отправляли домой, объясняя, что не удовлетворены их анкетнымиданными. Нельзя же девушке прямо сказать, что с такими, к примеру, зубами и прыщми надо бежать к протезисту и дерматологу, а не на конкурс секретарш. Потом Серега, окончивший в свое время спецшколу, а также иняз, разговаривал с девушками по-английски. Двухтрех вопросов и ответов было достаточно, чтобы убедиться: выучить язык за месяц даже при помощи Ипоны Давыдовой невозможно. Потом соискательницы набирали текст делового письма накомпьютере. Делавшие ошибку в слове "презентация" тут же отправлялись домой, хотядля некоторых, подходящих под стандартыбразильских авиакомпаний, мы делали временное исключение. Наконец оставшиеся девушки варили и подавали нам кофе. К концу дня определялись финапистки. Им-тои предлагалось проследовать в сауну для демонстрации того, как они умеют организовывать мужской досуг. Иные, бледнея от возмущения, отказывались сразу же. Что ж, я уважаю женщин, полагающих, что путь к сердцу шефа лежит исключительно через мозг, но в моем офисе таким особам делать нечего. Большинство заранее знало, что их ждет, и соглашалось. Секретарша не только интимный соратник шефа, она должна быть готовав любую минуту превратиться в сексуальныйподарок нужному человеку. А среди нужныхлюдей встречаются такие ублюдки. Для проверки всеотзывчивости девушек я пригласил кое-кого из своих друзей и партнеров. Первым, разумеется, примчался Гена Аристов -- Герой России, летчик-космонавт, же-лезный и бесстрашный мужик, боящийся вжизни только одного -- своей жены Галины Дорофеевны. Появившись, он сразу же поп росил Топика проверить, нетпи за ним хвоста. -- ... и рогов, -- остроумно добавил я. -- Смешно сказал, -- грустно кивнул Гена ипосмотрел на часы. -- В семь я должен бытьдома. Ну давай, показывай, где тут твой траходром? В результате многократного тестирования ипоследующего бурного обсуждения за четыре дня удалось отобрать шестерых девушек. Кто-то из них прилично владел английским, ноне более, кто-то знал основы этикета, кто-то окончил компьютерные курсы, но все шестеро хорошо заваривали кофе, касались стеныгрудью раньше, чем локтями, а главное -- относились к своему телу как к общественному достоянию, проявляя при этом сноровку, выдумку и дисциплинированность. Двух я самвзял секретаршами на телефон, остальных разобрали друзья и деловые партнеры. Генатоже сначала хотел взять себе референтомодну маленькую черненькую девчушку с Украины, но потом все-таки решил не искушатьГалину Дорофеевну. Кто же знал, что черезтри года он втрескается до полной потери бдительности в длинноногую Оленьку -- студентку Академии современного искусства имени Казимира Малевича. Но та, ради которой все и было затеяно, не появилась. -- Нет женщин в русских селеньях! -- горько вздохнул, уже чувствуя наступление бес-силия, Серега. Дело в том, что на второй день, утомясь, яназначил его старшим по сауне. Он не рассчитал сил и надломился. Не случайно труженики ликеро-водочных комоинатов илиспиваются, или становятся трезвенниками. Таратутина жена до сих пор таскает Серегу на разные платные консультации, и психотерапевты в поисках причин внезапного бессилия уже добрались до внутриутробного периода его жизни, потому что о вечерах, проведенных в сауне польского культурного центра, он молчит, как партизан. Врачи рекомендовали Сереге перемену обстановки -и я отправил его представителем "Аэрофонда" в Америку. Негритянки и не таких вылечивали. Катерина появилась на пятый день. К тому времени меня буквально развезло от обилия красивых и покладистых женщин. Что там жалкие режиссеришки эротических клипов и порнушек! Но переесть можно не только икры, но и женских прелестей. Наступил момент, когда на возможность проникнуть в очередную услужливо разверстую дамс кую тайну хотелось отреагировать бессмертными словами Верещагина: "Опять икра! " На фоне закинутых одна на другую ажурных конечностей и случайно выпадающих из низкого декольте грудей Катерина потрясланас. На ней был строгий белый костюм с глухим воротником и удлиненной юбкой. Гладко зачесанные назад золотые волосы она собрала на затылке в маленький строгий пучок, удерживаемый изящной заколкой. Почти незаметная косметика делала ее идеально овальное лицо еще свежее, губы еще чувственнее, а светло-карие глаза еще ярче. -- Знаете, как подбирают стюардесс в Бразилии... -- начал оживающий прямо на глазах Серега. -- Знаю, -- холодно ответила она. -- В Турции отбирают так же. Меня приглашали, но у них слишком маленькое жалованье... -- Ого. Тогда вот анкета. Анкета, которую она заполнила каллиграфическим почерком, поразила нас еще больше. Диплом МГИМО. Лицензия Высшей парижской компьютерной школы. Два языка-- английский и французский. Куча выездов за рубеж. Она даже родилась в Венеции. -- Родители поехали туда на Рождество. Папа в то время работал атташе по науке вПариже. -- Скажите что-нибудь по-английски! -- потребовал Серега. Она улыбнулась и мягким голосом прочитала какое-то стихотворение. -- Не понял! -- опешил Таратута. -- Это на староанглийском времен Чосера. На старофранцузском чего-нибудь не желаете? -- предложила Катерина, насмешливо глядя мне прямо в глаза. Она сразу почувствовала во мне главного. Это ее умение в огромной толпе мужиков мгновенно определять самого сильного и главного потом не раз поражало меня. -- Спасибо, не надо! -- спешно поблагода рил Серега. -- Теперь -- этикет... -- Этикет? -- переспросила она у меня, не обращая на суетящегося Таратуту никакого внимания. -- Кто вам завязывает галстук? Жена? -- Толик, -- сознался я. -- Такие узлы давно не в моде... Серьезные люди могут вас неправильно понять. Она легко встала из кресла, медленно, чуть покачивая бедрами, подошла -- и оказалась выше меня на полголовы. "Это -- каблуки! " -- успокоил я сам себя. Касаясь прохладными пальцами моей шеи, Катерина распустила галстук, а потом быстрым и умелым движением завязала снова. -- Теперь с вами можно иметь дело! -- полюбовавшись на свою работу, сказала она и вернулась к креслу, сев в него, как садятся на трон. Она была холодна и недоступна. -- Это то, что нужно, -- зашептал мне на ухо Таратута. -- Я пошел с ней в сауну! -- Угоришь! -- ответил я и повернулсяк Катерине. --Вы хотите у нас работать? -- Все зависит от того, сколько вы будете мне платить. -- А сколько вы хотите? Она написала что-то на листке бумаги, сложила и помахала им в воздухе. Сереге ничего не оставалось, как поработать почтальоном. Сумма, увиденная мной, была огромной! За такие деньги тогда, в 93-м, полагаю, можно было купить ядерный чемоданчик президента или полдюжины агентов влияния. Но в ту пору дела "Аэрофонда" шли прекрасно. -- Хорошо, подходит. -- Как, без сауны? -- зашептал мне на ухо Серега. -- Я вас беру! -- Без сауны? -- вдруг спросила Катерина, покачивая туфелькой. -- Я вас беру! -- твердо повторил я. -- Кто знает, может быть, это я вас беру! -- улыбнулась она. 4. СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ Хорошая секретарша -- это посерьезнее, чем еще одна жена. Во всяком случае, времени с ней проводишь гораздо больше, чем с законной супругой. А с Катериной я проводил все время, потому что моя благоверная вместе с дочерью проживала на Майорке. Женился я, кстати, еще в институте. Была у нас на курсе милая, но очень уж худенькая девушка по имени Таня, которая громче всех хохотала, когда я глумился над доцентом Плешановым, а во время институтских вечеров обязательно приглашала меня на белый танец. Робко положив руку на мое плечо, она каждый раз настырно вызывалась проведать меня в ходынской сторожке, отлично зная, что там уже перебывали многие студентки, аспирантки и даже одна хорошо сохранившаяся докторантка. Напросилась... Через месяц уже весь институт знал, что Танька ждет от Шарманова ребенка. Отпираться и валить на кого-то другого не хотелось: в сторожку она и в самом деле явилась невинной, как засургученный пакет, дошедший наконецто до своего адресата. В общем, минимум удовольствия и максимум неприятностей! Нет, она не устраивала мне сцены, не жаловалась в деканат, не натравливала на меня своего отца, скромного инженера-станкостроителя, или, того хуже, мать, врача-анестезиолога, не приглашала меня на объяснительный обед в их малогабаритную трехкомнатную квартиру в Печатниках. Она просто позеленела от интоксикации, как кузнечик, и прямо с занятий была увезена в лечебницу, где с небольшими перерывами и пролежала на сохранении до самых родов. Навещая ее, я иногда сталкивался то с отцом-станкостроителем, отводившим при встрече взгляд, то с матерью-анестезиологом, пытливо смотревшей мне прямо в глаза. В любой ситуации главное -- рассуждатьздраво и логично. Вопрос о московской прописке, рассуждал я, все равно рано или поздно придется решать. А зачем вляпываться в разные там фиктивные непотребства, когда девушка из интеллигентной столичной семьи вот уже третий месяц слабым больничным голосом уверяет, что любит меня больше всего на свете? К тому же заведшийся в ее чреве крошечный эмбриончик абсолютно не виноват в том, что дядя, который так неосмотрительно распорядился своей спермой, еще никогда до этого не задумывался о законном браке. Мои родители разошлись, когда мне было два года, и я знаю: нет ничего обиднее, чем приходящий папа и захаживающие дяди. Я поколебался и принял решение. Свадьба была тихой, семейной, даже без криков"горько", так как невесту тошнило от всего, а меня -- от поцелуев. Я даже не стал вызывать на свадьбу своих давно уже разведен ных родителей, а просто известил их телеграммой. Они, очевидно, сочли, что речь идет о временном браке ради прописки, и не обиделись. Когда же я проинформировал их о рождении Ксюхи, мама все-таки прилетела, подержала внучку на руках и с чувством вы полненного долга воротилась к своим испытательным стендам в Арзамас- 16. Татьяна оказалась идеальной женой: детский диатез или понос волновал ее гораздо больше, чем то, где и с кем шляется ее муж. Я как раз раскручивал кооператив "Земля и небо", домой приходил поздно, а то и вообще на несколько дней пропадал в местных командировках. Когда же я появлялся, больше всего она, кажется, боялась, что перед тем, как захрапеть, я вспомню о своих супружеских обязанностях. Звукопроницаемость в трехкомнатной квартире оказалась потрясающей -- было отчетливо слышно, как подтекает бачок в туалете, а в соседней комнате тесть переворачивает страницы романа Пикуля. Кто хоть раз занимался любовью в таких условиях, может совершенно бесшумно проползти на строго охраняемую военную базу и вернуться с парой атомных боеголовок на продажу. Кроме того, Татьяна панически боялась новой беременности, все время что-то высчитывала по специальному календарику и постоянно старалась изолировать меня с помощью ненадежных советских п ппрезервативов. Несмотря на все эти предосторожности, допустив меня, она все равно чувствовала себя самоубийцей, играющей в русскую рулетку. Дела в кооперативе шли все лучше. У меня появилась первая секретарша и большой кожаный диван в рабочем кабинете. Затем я завел любовницу, девчонку из модельного агентства, пенял холостяцкую квартирку поблизости от офиса. Татьянины родители, конечно, все видели, понимали и даже интеллигентно намекали на то, что я испортип жизнь их дочери. Нетрудно осуждать зятя, по крайней мере вспух, если он зарабатывает за неделю столько, сколько вы оба за год. Сейчас они живут в моем загородном доме на Успенке, и, когда я изредка туда наезжаю, тесть, которого я устроил в поселке сторожем, все так же молча отводит взгляд, а теща все так же пытливо смотрит мне в глаза. Зато Татьяна довольно скоро освоилась в новой богатой жизни. У нее была теперь своя машина с шоферомтелохранителем, работавшим прежде каскадером. Казалось, она никогда раньше не ходила пешком в магазин или парикмахерскую. День она начинала с массажистки, а заканчивала тем, что строго отчитывала Ксюшкину бонну за разные мелочи. Но часом ее торжества стал евроремонт в пятикомнатной квартире, которую я купил у вдовы маршала Говоркяна. Подрядчик прямо-таки серел от страха, сдавая моей супруге очередную отремонтированную комнату. Татьяна оыпа неумолима: когда ей показалось, что поп в ванной нагревается не равномерно, она заставила строителей все переделать. Стоило огромных трудов убедить ее в том, что вода в джакуэи бурлит равномерно и пускает пузыри именно тек размеров, какие указаны в проспекте. Потом у жены возникла идея, довольно странная для девушки, выросшей в квартире е типовой длебепью из ДСП: она решила все комнаты обставить в разных стипих. Модерн, барокко и так далее. Татьяна моталась по мебельным и антикварным магазинам, рылась в каталогах -- и ей было не до меня. Когда же все закончилось и мы устроили дома первый прием, то лучшей наградой для нее были вытянувшиеся лица и вымученные похвалы жен моих приятелей и партнеров. Надька Таратута, между прочим, дочь бывшего руководителя "Роскожгалантереи", вообще не выдержала и, не дойдядаже до нашей розовой спальной с зеркальным потолком, уехала домой, буркнув, что у нее аллергия на свежую краску. Но пожить в новой квартире Татьяне не довелось. Из-за Большого Наезда. И слава Богу! Гостиная в стиле Людовика XIV ей быстро надоела, кухня а-ля рюс выводила ее из себя, адвухместное джакузи оказалось тесновато... Намечался новый ремонт. Я срочно под ох-раной бывшего каскадера отправил жену с дочерью на Майорку, где традиционно отсиживается немало семей рисковых бизнесменов. Уютный островок: за год всего одно деловое убийство и то, кажется, по ошибке. Когда же все успокоилось, настаивать на их возвращении я не стал, да и Татьяна особенно домой не рвалась. По праздникам я летал к ним в гости, и как-то раз Ксюха под страшным секретом рассказала мне, что однажды ночью она проснулась, пошла искать маму и обнаружила ее в бассейне целующейся с охранником. Я посоветовал жене не забывать, что она -- мать, и почаще пользоваться конспиративными навыками времен проживания в звукопроницаемой малогабаритке, а также надежными европейскими презервативами. С каскадером же я поговорил как мужчина с мужчиной и накинул ему зарплату. 5. ДЕВУШКА МОЕЙ МЕЧТЫ Но пора вернуться к Катерине, с которой я проводил дни и ночи. Если бы за мастерство в сексе давали, как в искусстве, звания и премии, то моя новая секретарша была бы народной артисткой, лауреатом государственных премий и героем труда. С ней за одну ночь можно было ощутить себя коллекционером девственниц, султаном Брунея, обнимающим одну за другой своих лучших жен, или мальчуганом, попавшим в лапы матерой нимфоманки, пропустившей через себя мужское население средней европейской столицы. Она была гениальным режиссером постельных фантасмагорий -- и в отличие от Захарова или Виктюка никогда не повторялась! В конце каждого акта мое ружье стреляло, как орудие главного калибра! "Зайчуганом" Катерина назвала меня в первый же вечер, когда я прямо со смотрин повез ее к себе домой, чтобы, как говаривал один политик времен перестройки, без промедления "углубить" наши отношения. -- По-моему, ты торопишься... Не хочешь за мной немного поухаживать? -- спросила она в лифте, останавливая мои руки. -- Тебе это надо? -- Мне? Это нужно тебе... Трясясь от нетерпения, я начал раздевать ее прямо в прихожей. В ответ она посмотрела на меня с недоуменной улыбкой -- точно на человека, использующего "Пентиум" для игры в крестики-нолики, и сказала с мягким укором: -- А ты еще совсем Зайчуган. Как и следовало ожидать, я оказался постыдно краток и неубедителен. -- Я же говорила, не надо спешить! -- вздохнула Катерина, материнским движением вытирая мне пот со пба. -- А у тебя, когда тыулыбаешься, ямочки... Ты знаешь об этом? -- Знаю. Я не спешил... Нет, я как раз спешил... Понимаешь, у меня сегодня деловой ужин с одним американцем. Ты будешь переводить! Мы встали с постели -- даже без каблуков она была чуть выше меня. Я положил ладони на ее тонкую талию, и руки сами заскользили по гладчайшей коже, словно по теплому льду. -- Знаешь, как называли женские бедра в старину? -- прошептала она. -- Лядвии... -- Правда? Здорово! -- Дай мне свой носовой платок! -- Зачем? -- спросил я, протягивая. -- Глупый, чтооы ты во мне подольше оста-вался! -- ответила она и, бережно зажавплаток меж лядвии, натянула трусики. Весь ужин Катерина сидела со строгим лицом, переводила и холодно выслушивала восторги заокеанца по поводу ее безукоризненного произношения. Беседа была абсолютно бессмысленной -- настоящие переговоры состоялись накануне, и я, чтобы оправдаться перед своей новой секретаршей, просто-напросто вытащил фирмача из гостиничной койки на внезапный ужин, -- а пожрать на халяву дети статуи Свободы любят похлеще нашего! Заокеанец скалил свои пластмассовые зубы и рассуждал о будущем вхождении дикой России в семью цивилизованных народов с таким простодушием, точно Достоевский-- вождь племени команчей, а Гагарин -звезда черного джаза. Катерина переводила с еле уловимой гримаской презрения. Изредка, поймав мой взгляд, она опускала лукавые глаза к лону, напоминая о носовом платке и той части меня, которая в этот самый миг хранится в ее нежных недрах. Когда мы вернулись домой, я набросился на нее с такой убедительностью, что у кровати чуть не отвалились гнутые ножки. Утром я проснулся один. Сначала мне показалось, будто все случившееся просто сон. Но рядом, на подушке, лежал смятый носовой платок, Я уткнулся в него лицом, и мне почудилось, что в этом скомканном кусочке хлопка с помощью еле уловимых запахов запечатлена вся наша неутолимая ночь! Мне даже подумалось: если бы у меня был какой-нибудь особый проигрыватель, то можно было бы вложить в него этот платок и воспроизвести, восстановить, вернуть все, что мы испытали, -- прикосновение за прикосновением, поцелуй за поцелуем, объятие за объятием, стон за стоном, изнеможение за изнеможением... Я вскочил и помчался в офис. Катерина скромно сидела в приемной. На ней был темно-серый твидовый костюм и белая блузка с отложным воротничком. На плотно сомкнутых коленях лежал изящный дамский портфельчик. -- Я могу приступить к работе? -- спросила она, вставая. -- Ты уже приступила... Я где-то читал, что у кочевников-скотоводов не пропадает ни один кусочек, ни одна косточка, ни одна капля крови зарезанного животного -- все идет в дело. Катерина так же относилась к своему телу -- в нем не было ни сантиметра, ни миллиметра, не отданного мне в услужение. Впрочем, нет, не в услужение -- в чуткое, трепетное, отзывчивое рабство! Всегда. В любой миг дня и ночи! Иногда, обалдев от работы, я нажимал кнопку селектора и говорил: -- Екатерина Валерьевна, зайдите ко мне -- нужно сделать перевод с французского! -- Устный или письменный? -- невозмутимо спрашивала она. -- Устный! -- сделав паузу, говорил я. И уже представлял, как она встает из-за своего стола и под ревнивыми взглядами сотрудников строгой походкой весталки направляется в мой кабинет. -- Не беспокоить! -- по селектору приказывал я секретарше в приемной, когда Катерина появлялась на пороге и закрывала дверь на защелку. -- Устал, Зайчуган? -- спрашивала она, опускаясь передо мной на колени. ... Потом она возвращалась на свое рабочее место. -- Ну как шеф? -- обязательно спрашивал кто-нибудь поехиднее. -- Ему гораздо лучше, -- невозмутимо отвечала она. А вечером мы ехали куда-нибудь в ресторан и потом ко мне. Иногда, засидевшись с бумагами допоздна, мы любили друг друга в опустевшем, гулком офисе прямо на длинном столе заседаний -- и это называлось у нас "гореть на работе". Абсолютно лишенная комплексов, Катерина обладала при этом особенным чувством собственного достоинства. А рабство, по сути, заканчивалось в тот момент, когда, оставив меня в постели бездыханным после завершающегося безумия, похожего на схватку носорога и пантеры, она легко вскакивала, накидывала халатик на ослепительно загорелое тело и шла в ванную. -- А платок? -- еле спрашивал я. (Эти носовые платки я никогда не отдавал в стирку, а складывал в большой выдвижной ящик, который назывался у нас "гербарием". ) -- Нет, сладенький, сегодня я хочу побыть одна! -- могла ответить Катерина и улыбнуться так, что становилось до отчаяния понятно: она принадлежит мне не более, чем весенний сквозняк в комнате. Зная все Катькино тело на ощупь, на запах, на вкус, я мог только догадываться о том, что же на самом деле происходит в ее душе, и поэтому особенно дотошно расспрашивал р том, как она жила до меня, какие у нее были мужики и что она чувствовала с ними, -- Зачем тебе это? -- Я хочу знать о тебе все! -- Все? Ну и забавный же ты, Зайчуган! Когда я читаю Библию, меня всегда смешит слово "познал". "И вошел он к ней, и познал онее... " Ничего нельзя познать, познавая женщину. Запомни: ничего! Поначалу мне удалось выведать у нее совсем немного. Отец Катерины был карьерным дипломатом, так изастрявшим в советниках. Во время событий 91-го посольство имело глупость поддержать ГКЧП -- и все полпредство разогнали к чертовой матери-- так во время войны расформировывают опозорившийся полк. Отец стал консультантом в российско-турецком совместном предприятии. Помните рекламные клипы про турецкий чаи, который ни хрена не заваривается? "Чай готов! " -- хлопает в ладоши черноглазая девочка. "Не спеши! -- мягко осаживает ее мать. -- Пусть настоится... " Вот этим мелко нарезанным дерьмом ее папаша и занимался. Он-то и пристроил Катерину на работу в турецкое посольство. С отцом у нее были сложные отношения. Тот в свое время настоял, чтобы дочь в девятнадцать лет вышла замуж за сыночка одного мидовского крупняка. Парня ждала блестящая карьера полудипломата-полушпиона. Вместо этого он стал конченым наркоманом -- таскает на тол кучку остатки барахла, накопленного родителями, покупает дозу и улетает... -- Он тебя любил? -- спросил я как-то. -- Считал своей вещью. А я не могу принадлежать одному мужчине. Мне скучно... -- Это как раз нормально. Я тоже не могу принадлежать одной женщине. Семья -- это всего лишь боевая единица для успешной борьбы с жизнью. Люди вообще не могут принадлежать друг другу. Моя жена спит с охранником. Ну и что? Это же не повод, что бывсе сломать. Все-таки дети... -- Детей у нас не было. Я не хотела. -- Почему? -- Ребенок делает женщину беззащитной... Послушай, а если я изменю тебе с Толиком, ты меня выгонишь? -- Выгоню. -- Вот и муж меня выгнал. Понимаешь, мне, как назло, нравились не вообще другие мужики, а конкретно его друзья. -- А вот это свинство! -- возмутился я. -- Интересно! Переспать с полузнакомым членовредителем можно, а с другом дома, родным почти человеком, нельзя. Я не понимаю. Но если ты против, Зайчуган, я буду изменять тебе только с незнакомыми мужчинами! -- А вообще не изменять ты не можешь? -- Не пробовала... -- Ну ты и стерва! -- Да, я стерва. И со мной надо быть поосторожнее! -- предупредила она. -- Я оченьопасна. -- Чем же? -- Например, тем, что ты однажды захочешь на мне жениться... -- А ты этого хочешь? -- Нет, конечно, ведь жена получает от тебя гораздо меньше, чем я. Правда, Зайчуган? И она с каким-то естественно-научным любопытством заглянула мне в глаза. Иногда я сам себе казался жуком, которого Катерина нанизала на булавку и рассматривает с сочувственным интересом. Я мстил, как умел. Я мог где-нибудь в Рио или Копенгагене, подвыпив в ночном клубе, шептать ей: -- Катюша, влюблен в тебя по уши! Ни с кем и никогда мне не было и не будет так хорошо! Знаешь, я разведусь и мы поженимся... -- Зайчуган, ты совсем пьяный! -- Да! И ты родишь мне ребенка. Сегодня мы будем делать с тобой ребенка! -- Если это произойдет сегодня, то я рожу от тебя бутылку бренди... -- Бутылку бренди! -- орал я бармену. А потом, выныривая из алкогольных сумерек в реальный мир, я обнаруживал Катерину мурлыкающей у стойки бара с каким-нибудь незнакомым мужиком. Чаще всего ей нравились прилизанные высокие брюнеты с квадратными челюстями. -- Чего он хочет? -- спрашивал я, -- Им с женой скучно -- они приглашают меня к себе в номер! Я схожу, а? -- Сиди, стерва! СПИД хочешь подхватить?! -- СПИД -- это всего лишь одно из имен Бога. А тебе, Зайчуган, пора бай-бай... Я иду с тобой. Он мне совсем не нравится. А у жены, наверное, волосатые ноги... Утром, придя в себя, я по какой-то неуловимой томности в ее движениях догадывался, что она все-таки воспользовалась моей непробудностью и сползала в номер к этим скотам. А может, она просто притворялась, чтобы позлить меня? В отместку я требовал заказать мне по телефону проститутку, самую дорогую! Катерина четким секретарским движением вынимала блокнотик, карандаш и, готовая записать подробности, спрашивала: -- Какую предпочитаете, Павел Николаевич? А может быть, тайский массаж? Она знала, за что ей платят деньги. И я знал, за что плачу ей деньги. Со временем удалось узнать о ней еще коечто. Меня и Катерину довольно грубо не допустили на международную конференцию по малой авиации, проходившую в Стамбуле. Я, конечно, первым делом заорал, что, если бы раздолбай Романовы взяли Царьград в 1916 году, вообще никаких проблем не было! Но успокоившись, я решил выяснить причины такого пренебрежения к моему"Аэрофонду". Дураку ясно, что Турция -- всего лишь одно из многочисленных ранчо Дядюшки Сэма, а с заокеанцами у меня затевался серьезный бизнес. Мой приятель, работавший в МИДе, обещал разобраться. И разобрался. "Аэрофонд" был тут ни причем. Виноватой оказалась Катька. -- Гони эту стерву от себя к чертовой матери! -- посоветовал мой осведомленный приятель. А случилось вот что. Оказывается, в турецком посольстве Катерина получила не только хорошую языковую практику. На нее сразу же положил глаз посол: турки вообще просто чумеют от натуральных блондинок с х-ххорошими бюстами. Ломаться не приходилось: с работы в случае чего могла вылететь не только она, но и папаша, тем более что дела у него шли неважно. Народ уже разныкал и был готов пить даже грузинский чай -- лишь бы не турецкий. В конце концов, оказаться любовницей посла -- дело неплохое, а тот поначалу делал подарки и обещал в два раза повысить и без того неплохое жалованье. Но время шло, подарки становились все дешевле, пока не превратились в грошовые сувениры, а о повышении жалованья уже и речи не шло. И это притом что посол стал предоставлять безотказную секретаршу для секс-разминок чиновникам, приезжающим с проверками и делегациями из Анкары. Те считали это само собой разумеющимся, как ежедневный пакетик с шампунем в гости ничном номере, и платить за услуги тоже не собирались. Катерина справедливо решила, что за такие деньги быть сексуальной отдушиной для всего турецкого МИДа не стоит, и начала, как говорится, искать варианты -- тут-то ей и подвернулось наше объявление в газете. Посол очень огорчился, заслышав о ее уходе, стал уговаривать остаться, снова обещал повысить жалованье, но Катерина была неумолима. На прощание он, сквалыжник басурманский, подарил ей расшитую феску с кисточкой из сувенирных запасов возглавляемого им учреждения, а также свою фотографию с осторожной надписью: "На память о сотрудничестве", Катерина преподнесла ему заварной чайник, сработанный гжельскими умельцами. На том и расстались. Тут надо отметить, что посол любил фотографироваться с высокими гостями, наезжавшими к нему в Москву. А будучи европейски образованным человеком, часто делал это в духе известной картины "Завтрак на траве". Проще говоря, Катька голышом снималась в обществе одетых мужчин. Кроме того, человек опытный и дальновидный, посол с помощью специального оборудо вания фотографировал своих гостей и тогда, когда они без одежды оказывались с ней в постели. Не знаю, как ей удалось заполучить эти фотографии, но через месяц после того, как она перешла ко мне, супруги всех этих чиновников (в том числе и послиха) получили по почте письма на безукоризненном протокольном английском: "Уважаемая госпожа имярек! Имея высокую честь весьма близко знать Вашего супруга, прошу Вас обратить в-ввнимание на тот факт, что сексуальная неудовлетворенность мужчины в семье ведет к не разборчивым половым контактам на стороне и может явиться причиной преждевременного старения организма. Рекомендую активнее использовать сексуальный потенциал Вашего мужа в супружеской спальной. Если же по каким-либо причинам это невозможно, готова, исключительно из женской солидарности, как и прежде, оказывать Вам посильную помощь. Всегда к Вашим услугам Екатерина". К каждому письму прилагалась фотография, демонстрировавшая, как именн Катькаиспользоваланевостребованный потенциал того или иного чиновника. Полный комплект фотографий получил и министр иностранных дел Турции. Вышел громкий скандал -- посла тут же отозвали и выгнали на пенсию. Вскоре почтальон принес ему конверт, в котором помещалась карточка Катерины с надписью: "На вечную память о сотрудничестве! " Врачи, спасшие жизнь бывшему послу, так и не поняли, почему снимок мило улыбающейся молодой женщины стал причиной обширного инфаркта... -- Зачем ты это сделала? -- возмущался я. -- Ты же их уничтожила! -- Ну и что? Когда мужчина писает у незнакомого забора, он боится иозирается. А они в первый же вечер ложились со мной в постель, как с посольским инвентарем, Смелые и спокойные. Это меня обижало. И потом с ними было так скучно! Имею я право получитьхоть немного удовольствия? -- Может, тебе и со мной... -- Ну что ты, Зайчуган! Ты единственный, с кем мне по-настоящему хорошо! Единственный... На мужчину слово "единственный" производит такое же воздействие, как на братцаИванушку вода, испитая из копытечка, -- Честно? -- Зачем мне тебе врать? -- Из-за денег. -- Из-за денег я бы тебе не стала врать -- просто не сказала бы правду... А знаешь, что мне больше всего в тебе нравится? -- Естественно. -- Дурак ты! Мне нравятся твои ямочки. Улыбнись! В сущности, то, что происходило между мной и Катериной, вполне можно назвать совместной жизнью. Мы не расставались ни на день, а наш "гербарий" уже с трудом помещался в выдвижном ящике. Конечно, я понимал, что судьба свела меня со смертельно опасной женщиной. Но, видит Бог, я был влюблен в нее насмерть. Помните, смерть Кощея таилась в игле? И у каждого из нас есть такая игла, но только мы не знаем, где она спрятана. А любовь -- это, когда ты вдруг понимаешь: твоя игла зажата в кулачке вот у этой женщины. И от нее теперь зависит твоя жизнь! Кстати, и помощницей Катерина оказалась незаменимой. Стоило однажды ей слечь с гриппом -- и все пошло кувырком: графики встреч сбились, зарубежная почта лежала неразобранной, я даже был вынужден отменить серьезные переговоры в Швейцарии, потому что присутствие на них случайного, не посвященного в мои секреты переводчика было исключено. И она отлично понимала свою незаменимость: -- А если мне захочется от тебя уйти? -- Я посажу тебя на цепь! -- Золотую? -- Она засмеялась. Когда Катерина смеялась, кожа на переносице у нее собиралась крошечными милыми морщинками, а глаза повосточному сужались. -- Бедный Зайчуган, ты же сам однаждыменя прогонишь! -- Нет, я без тебя не смогу... -- Человек не может только без себя... Иэто отвратительно! Она была подчеркнуто верным соратникоми вызывающе неверной любовницей. Но, честно говоря, поначалу я наивно думал, что такое поведение -- всего лишь не совсем обычный способ заполучить меня в качестве богатого и перспективного мужа. История бизнеса, словно поле боя костями, усеяна историями о том, как боссы женились на своих незаменимых секретаршах, прощая им бурное добрачное распутство. А те, получив звание официальной жены, добро порядочнели прямо на глазах. Я сам был свидетелем нескольких подобных историй. А почему бы нет? Татьяна явилась ко мне в сторожку девственной, как заполярный снег. Ну и что в результате получилось? -- А почему ты никогда не говоришь, что любишь меня? -- спросил я ее однажды. -- Тебе этого хочется? -- Конечно. -- Хорошо, буду теперь говорить. Кто платит, тот заказывает слова... Я тебя люблю! -- Значит, за деньги можно купить любовь? -- Нет, только слова и любострастие... -- "Любострастие"? Странное слово. Не слышал раньше. А за что тогда можно купитьлюбовь? -- За любовь, если очень повезет... Или засмерть, если не повезет... 5. СТОЛКНОВЕНИЕ Что нужно для того, чтобы в воздухе столкнулись два аса-пипотажника, два закадычных друга? Совсем немного. Нужно, чтобы красивая баба пообещала обоим и не дала в итоге никому. Продинамила. Но так продинамипа, чтобы каждый был твердо уверен в том, что сладкого он лишился исключительно из-за подлого вероломства и вызывающе нетоварищеского поведения своего недавнего друга. Еще многие помнят потрясшее весь мир столкновение двух реактивных МИГов под Лондоном. Тогда все ломали голову, как такое могло учудиться? Специальная международная комиссия проблеяла что-то о нештатной ситуации, словно самолеты -- это лимузины, хряснувшиеся на нерегулируемом перекрестке. Никому даже в голову не пришло, что все случилось из-за бабской стервозности. Ни один журналюга своим остреньким крысиным носом и загребущими лапками так и не докопался тогда до того, что все это вышло из-за Катерины. Но виноват прежде всего я сам. Ни в коем случае нельзя было отправлять ее на репетиции нашей пилотажной группы одну. Но я был занят пробиванием бюджетных денег в Минфине, а Катерина до того злополучного дня просто гениально справлялась со всем, что ей поручалось. И я дрогнул. В Лондон она полетела моим полномочным представителем с точнейшими инструкциями, которые я нашептывал ей ночью перед отпетом. Потом я звонил ей каждый день и получал победные реляции: -- Сделано. Готово. Заканчиваем. И вот я прилетел. В аэропорту Хитроу Катерина встречала меня вместе с наряженным в белую парадную форму подполковником. Военный атташе -- генерал-лейтенант, ветеран главного разведывательного управления -- поднимался из своего кресла, только чтобы встречать больших людей вроде вице-премьера или Второго Любимого Помощника Президента, о котором вы еще услышите. Для народца попроще, вроде меня, предна значался его заместитель, маршальский сынок, ласково именуемый "атташонком". Устраивая эту встречу, Катерина преследовала. как я понимаю, сразу две цели. Прежде всего она знала, что такой почетный караул мне понравится. Когда человек занимается тем, что потихоньку обворовывает собственное отечество, любые дружеские жесты состороны власти ему приятны. Во-вторых, грех было не воспользоваться случаем и не царап-нуть наманикюренным коготком мое мужское самолюбие. Она стояла рядом с атташонком, чуть касаясь его бедром. А когда я был на середине трапа, Катерина, привстав на цыпочки, чтото шепнула ему в ухо, от чего подполковник запунцовеп и потупился. Вполне допускаю, именно в этот момент она сообщила ему мои физиологические параметры и прочие мужские характеристики. Я давно заметил, что фирменное блюдо моей незаменимой секретарши -- слоеный пирожок: один слои меда, второй хрена... В момент рукопожатия атташонок отвел глаза, а Катерина бросилась мне на шею, словно я вернулся с фронта после четырехлетнего отсутствия. Нет, я к тому времени уже не сердился, а ее измены воспринимал как месть за то, что со мной она должна быть лучше и дольше, чем со всеми остальными. Женщина -- это в сущности ручная хищная птица. Сколько зайцев она передавит, пока отпущена на волю, ее проблема, но по первому же хозяйскому свисту она должна усесться на господскую руку, на всякий случай защищенную перчаткой из толстой кожи. Усесться и ждать приказа. Поцеловав ее, я решил, что сегодня она будет у меня молоденькой крестьянкой, собирающей ягоды в барском лесу и застигнутой на месте. Барин только что из Парижа и в наказание будет обучать невинную пейзанку разным там французским чудесам. Нет, сразу же передумал я, пусть лучше она будет первокурсницей, пришедшей на экзамен к профессору-извращенцу! Да, так лучше... -- Ребята заканчивают последнюю тренировку, -- после обычных приветствий и церемонных представлений сообщил атташонок. Завтра начинается показуха. -- Не последнюю, а заключительную! -- жестко поправил я. -- Простите? -- В авиации случайных слов нет. Слишком близко к Богу. -- Ах, да, конечно, заключительная, Простите! -- А знаете, у меня есть идея! -- чтобы замять неловкость, предложила Катерина. -- Пойдемте куда-нибудь в паб! Только в настоящий, старый... И чтобы бармен был с диккенсовскими бакенбардами! Я знаю один такой... -- Принимается! -- согласился я, хотя с большим удовольствием утащил бы ее в отель-- первый экзаменационный билет был у меня наготове. Должен признаться, я всегда с нетерпением ждал того момента, когда она из гордой, насмешливой, знающей себе цену женщины превращалась в рабыню, заглядывающую в глаза своему повелителю. Иной раз превращение давалось ей непросто, а мне как раз это и доставляло особое удовольствие. Странно, но у меня в кабинете или в совершенно внезапном месте это превращение происходило достаточно быстро, даже мгновенно, но в спальне, в почти супружеских обстоятельствах... Я внимательно следил за тем, как медленно, словно оттягивая время и приговаривая себя к неизбежному, она раздевается, старательно раскладывает на креслах одежду. Мне даже иногда казалось, будто Катерина шепчет какие-то заклинания и мучительно ждет превращения, а оно все не наступает. "Отвернись! -- иногда, очень редко просила она. -- Ты мне мешаешь... " Я, превозмогая любопытство, отворачивался. Но зато потом... -- А ты знаешь, какой у нас номер? -- шепнула Катерина, когда мы ехали в машине. -- Какой? -- Для молодоженов! "Интересно, -- подумал я, разглядывая широкую спину расположившегося на переднем сиденье атташонка, -успел он уже побыть молодоженом или все-таки нет? " ... Мы сидели в пабе "У трех львов" на высоких стульях и тянули холодный черный, как кофе, "Гиннес". Атташонок рассказывал о лондонской скучище, а я незаметно поглаживал Катькино колено. Иногда мы встречались с ней взглядами. "Эх, ты, -- не могла потерпеть неделю! " -- молчаливо укорял я. "Боже мой, Зайчуган, ну какое это имеет значение! " -- также без слов отвечала она. У нас за спиной работал телевизор, и моего английского хватало лишь на то, чтобы по интонации и особой информационной скороговорке понять, что идут последние новости. Неожиданно Катька и атташонок как по команде обернулись и уставились в телевизор. Я последовал их примеру. На экране чуть подрагивал стол-кадр -огненный шар взрыва. Из слов диктора я уловил только то, что во время тренировочного полета на авиабазе в Фарнборо столкнулись два МИГа и оба летчика погибли. В сердце образовалась бездонная оторопь. Так бывает, если звонишь кому-нибудь, чтобы поздравить с днем рождения, а тебе говорят, что человек полгода, как умер. -- Когда? -- спросил я. -- Два часа назад, -- ответил кто-то из них. -- Может, чехи? У них тоже МИГи, -- с надеждой предположил побледневший атташонок, -- Нет, не чехи! Я-то сразу все понял. Это могли быть только наши. Чехи выступали большой группой, делая обычный проход плотным строем над аэродромом. И двумя тут дело не обошлось оы. -- Их больше нет, -- прошептала Катерина, по-детски закрыла лицо руками и заплакала. Этот плач мне сразу не понравился. -- Подождите, сейчас будут подробности! -- заволновался атташонок. -- Они обещали новые подробности через минуту. -- Боже, какая я дура! -- сквозь рыдания шептала моя возлюбленная секретарша. -- Вот! -- Подполковник показал на экран телевизора. Там появилась новая картинка. Медленными рывками один МИГ догоняет другой и... таранит его. Такого еще не было! Талапихин хренов! Неторопливо разрастается взрыв -- и горящие обломки расползаются по всему экрану. -- Jesus Crist! -- вскрикнул бармен, схватившись за бакенбарды. И вдруг посреди этого замедпенного кошмара неторопливо расцвели два спасительных парашютных купола. Невероятно! Но диктор с восторгом, каким обычно сопровождается внезапно забитый гол, уже сообщал, что, по уточненным данным, оба летчика катапультировались и живы. Им даже не понадобилась госпитализация. Крепкие русские парни! Тут я заметил, что Катерина больше не плачет, а смотрит на экран с каким-то непонятным стервозным восторгом. Мне стало окончательно ясно: без нее дело не обошлось. Атташонок, наскоро попрощавшись, ринул ся к шефу за инструкциями. Как я понял, главным для него в эту минуту было добиться, чтобы из Москвы не присыпали комиссию, а все разбирательство доверили ему. Иначе -- прощай скучный Лондон и белый китель! Катерину я на всякий случай отправил вместе с ним, а сам помчался в отель, где разместилась наша делегация. Когда я вошел в штабной номер люкс, все участники событий, кроме руководителя полетов, были в сборе и уже прилично хватанули казенного спирта -- медицинская помощь им все-таки понадобилась. Один из катапультантов, Федор Иванович Базлаков, миниатюрный мужичок с седеющим ежиком, аккомпанировал на гитаре. Второй, Витя Випьегорский, молодой еще парень с румяным лицом отличника боевой и политической подготовки, полулежал на диване. Рядом устроились несколько хмурых меха ников. Вся компания грустно и нестройно пела под гитару: Не скоро поля-я-я-ны Травой зарасту-у-у-т... А город подумал, А город подумал, А город подумал -- Ученья иду-у-у-т! Меня они встретили мутными, нехорошими взглядами. -- Ну, ребята, -- выдохнул я, не зная, с чего начать. -- Что "ребята"? Это, Шарманов, все твоя сучка-секретарша! -- рявкнул Базлаков. -- Таких к авиации близко подпускать нельзя! Как впоследствии выяснилось, он и был главным виновником столкновения: передал ведомому, что газует, а сам вдруг сбросилобороты. -- Ладно тебе -- все бывает, -- рассудительно отозвался Вильегорский. -- Живы -- и слава Богу! -- Что значит "все бывает"? Говорю тебе -- ведьма! Если б она меня не сглазила, разве ж я подставил задницу? Скажи, Семеныч! -- А то... -- предусмотрительно уклонился от участия в споре асов пожилой "механ". Базлаков, набычившись, разлил спирт по стаканам из двухлитровой казенной емкости. Они с Витьком чокнулись и, переглянувшись, как племенные кобели-медаписты, подравшиеся из-за случайной болонки прямо на смотровой площадке, -- молча выпили. А я вдруг подумал о том, что, если бы в аэропорту не поправил атташонка, это был бы действительно их последний попет. Но вспух об этом говорить не стал: психика у людейпосле аварийного катапультирования обычно налаживается только через несколько дней, и любое неосторожное слово могло привести к самым неожиданным последствиям. Очистительному мордобою, например. Я просто предложил выпить за главного конструктора катапупьтных кресел. Тост вызвал буйный восторг. -- А где Перов? -- спросил я. -- Стреляться пошел, -- сообщил Базпаков. -- Куда? -- В салон... -- Зачем же вы его отпустили? -- А у него все равно пистолета нет, -- успокоил Випьегорский. Потом оказалось, что руководитель полетов Перов тоже был виноват в случившемся. Вместо того чтобы неусыпно наблюдать за пипотажниками и руководить ими по рации, он уединился в спальне комфортабельного ТУ-134, некогда носиашего по свету министра гражданской авиации, и пил коньячок, который ему подавала смазливая стюардесса. Так и профукал ЧП... -- За судьбу! -- предложил Базлаков, снова разлив по стаканам спирт. -- Из Москвы еще не звонили? -- спросил я, еле отдышавшись. -- Ну, конечно, -- ответил Семеныч. -- Они пока там не договорятся, кого подставить, не позвонят... -- Я предлагаю тост! -- провозгласил Вильегорский, не поднимаясь с дивана. -- Какой? -- Против стерв! -- Это как? -- А вот так! Обычно пьют за дам. И стоя. А пьют сидя или лежа... Выпили. -- А вот ты мне лучше скажи, Витька, -- ехидно спросил Базпаков, -- продашься ты или нет? -- Нет! -- Врешь! -- Честное партийное. -- А где твой партбилет? -- Дома, в тумбочке... -- На груди надо носить, нехристь! -- А я и носил, пока партия была... Покуда они пререкались, "механы" рассказали мне, что, выбравшись из катапультного кресла и еще ничего не соображая после удара, Випьегорский достал из кармана летного комбинезона пачку "Винстона", зажигалку и закурил. А рядом, как специально, оказался какой-то расторопный телеопера тор из СМ1Ч. В общем, готовый, непридуманный рекламный ролик получился. Около Витька еще врачи суетились, а ему уже принесли факс с предложением от фирмы "ринстон". И он ооещал подумать. -- Продашься! -- Никогда! -- За непр-р... непр-родажность! -- выговорив это слово только с третьей попытки, провозгласил Базлаков. В свой номер я добирался, держась за стены. И еще минут десять простоял, упершись лбом в дверь и пытаясь проникнуть ключом в замочную скважину. После того как я с размаху плюхнулся на кровать, мне еще долго казалось, оудто я падаю и падаю куда- то вниз. Но мозг, что интересно, работал при этом совершенно ясно и четко. С самого начала моего бизнеса у меня не было, если не считать Большого Наезда, о котором я вам еще расскажу, такой крупной неприятности. Аварии, конечно, случались, но чтобы потерять в один день две боевые машины, два МИГа... Они хоть и были на балансе ВВС, но выделили мне их для парада благодаря моим личным отношениям с главкомом. -- Смотри, Павлик, -- предупредил он, подписывая разрешение. -- Боевую технику тебе доверяю! Еще бы не доверять, если за мой счет он уже объехал самые дорогие мировые курорты, да еще я заплатил за обучение его племянника в Сорбонне. Но теперь главком вряд ли сможет меня отмазать. Вся надежда на атташонка, которому по целому ряду причин комиссия из Москвы тут, в Лондоне, совершенно не нужна. Я даже представил себе, как этот породистый щенок уже поднял на ноги всю московскую родню, обширную и всепроникающую, точно раковая опухоль в четвертой стадии. Я отчетливо представил себе, как папа-маршал трезвонит по телефону правительственной связи и, шутливо матерясь, просит за большие заслуги перед демократией. В 91-м, когда он бып еще генерал-полковником, его почти уже отправили в отставку: дочь -- сестра атташонка, будучи на стажировке в Штатах, выскочила замуж за профессора, работавшего, как и все тамошние профессора, на ЦРУ. Победа Ельцина была для генерал-полковника единственным спасением -- и он старался так, что лампасы жгутом заворачивались. Наверное, атташонок уже и свояку пожалипся в Вашингтон, а если оттуда в Москву звякнут и попросят -- комиссию уж точно не пришлют! И больших разборок не будет. Но это только полдела. Теперь нужно прикинуть, сколько придется отвалить тому же доверчивому главкому и другим недоверчивым дядькам, чтобы это столкновение не отразилось на участии"Аэрофонда" в салоне Ле-Бурже через три месяца... Прикидывая в уме сумму, я уснул... 7. СТРАШНАЯ МЕСТЬ Проснулся я от наждачной сухости во рту и разрывной боли в затылке. Разлепил веки -- и в темноте уловил звуки нежной борьбы и тихие голоса, доносившиеся из прихожей. На мгновение мне показалось, что в результате неумеренного пьянства слуховые функции организма перешли теперь от ушей к глазам. Я в ужасе зажмурился, но звуки не исчезли. -- Подожди! -- умолял мужской голос. И я узнал Вильегорского, еще недавно предлагавшего тост против стерв. -- Тебе после катапультирования много нельзя! -- отвечала Катька. -- Ты должен себя беречь! -- Я абсолютно здоров! -- Ты уверен? -- А почему ты спрашиваешь? -- Ну все-таки... С такой высоты! Я думала, ты разбился -- даже заплакала... -- Из-за меня? -- Из-за кого же еще? -- А мне показалось, что тебе Базлаков нравится... -- Глупенький. -- Пойдем ко мне! -- Нет, сладенький, хорошенького понемножку. Он проснется и будет сердиться. -- Не проснется -- он у тебя пить не умеет! -- Не оудем рисковать. Ты же не хочешь, чтобы я осталась без работы? -- А завтра? -- До завтра дожить надо. Иди баиньки! Во тьме проскворчал долгий прощальный поцелуй и щелкнула дверь. Потом из ванной донесся шелест душа. Я сжал кулаки и затаился в широкой молодоженской кровати, как в засаде. Но, выключив воду и пошуршав одеждой, Катька тихонько вышла из номера. Вот шалава! Спать уже не хотелось, а хотелось расправы, но унизиться до того, чтобы бегать искать ее по чужим койкам, а потом пинками гнать неверную секретаршу на глазах у всех в номер для молодоженов, я не мог. Гордость не позволяла... Чтобы как-то отвлечься, я включил ночник, сжевал таблетку аспирина, запив ее четырьмя стаканами воды, и, дожидаясь Катькиного возвращения, стал на бумажке прикидывать, кому и сколько придется заплатить, чтобы уж точно попасть в Ле-Бурже. Список был составлен, а Катька все не возвращалась. И я предался невеселым воспоминаниям. В первый раз моя всеотзывчивая секретарша попалась с Толиком. Через полгода после того, как она разгромила кадры турецкого МИДа и пришла в "Аэрофонд", ко мне на прием по какой-то укоренившейся, видимо, еще с парткомовских времен привычке заявилась жена моего телохранителя. Она жаловалась, что Толик, отец троих детей, совсем отбился от семьи. При выяснении подробностей обнаружилось, что отбился мои телохранитель скорее все-таки не от семьи (зарплату он продолжал отдавать и. уроки у детей проверял), а -- от брачного ложа. -- У него другая женщина! -- плача, доложила несчастная супруга. -- Откуда вы знаете? -- спросил я, подумав, что, если бы у Топика появился муж чина, было бы гораздо хуже. -- Я подслушала их разговор по телефону. По параллельной трубке. -- Здорово! -- Я был искренне удивлен тем, что бывшие сотрудники"девятки" попадаются так же банально, как и обыкновенные мужики. --Он ее как-нибудь называл? По имени или еще как-нибудь? - Нет. - А она его? - Сла-а-денький, -- зарыдала женщина. -- Ясно. Идите домой. Растите детей. Больше это не повторится. И рекомендую вам прочитать книжку "Постельные принадлежности. Брак и гармония". Она сейчас везде продается.., Мне надо было сообразить еще тогда, после пикника в лесу. Я сам, идиот, попросил телохранителя показать свое мастерство -- и он всадил из пистолета в дерево четыре пули -- одна в одну. Катька хлопала в ладоши, и на ее лице появилось выражение хищного восторга. У нее всегда появлялось такое выражение, если ей кто-нибудь нравился. А как у них потом сладилось, догадаться несложно: машина всегда заезжала сначала за телохранителем, а потом за Катькой, если она ночевала дома, а не у меня... Толик поднимался к ней, а шофер ждал и потом говорил мне, что попал в пробку. Шофера я уволил. А Толику ничего специально говорить не стал -- просто через несколько дней, когда он делал мне в сауне массаж, я пошутил в том смысле, что нанимал его телохранителем, а не телорасхитителем. -- Я уволен? -- хмуро спросил он. -- Ну почему же? Наоборот, считай, что мы теперь с тобой родственники. Но больше этого делать не надо. Никогда. -- Понял. -- А теперь еще раз правую лопаточку! Что-то ломит... Катерину же я вызвал в кабинет якобы для устного перевода и, когда она опустилась на колени, впервые дал ей пощечину. С оттяжкой! -- Это что-то новенькое? -- удивилась она и побледнела. -- Догадалась, за что? -- За что? -- Если не отстанешь от охранника... -- Выгонишь? -- Убью. -- А-а... Прости, Зайчуган, я больше так не буду! Я простил. Если бы мне хоть стало известно, что она и Толика тоже называет Зайчуганом, я выгнал бы ее уже тогда -- и не было бы ни взорвавшихся МИГов, ни всего остального. Впрочем, женщину, в кулаке у которой зажата твоя игла, выгнать не так- то просто! ... Услышав, как снова открывается дверь номера, я еле успел выключить свет и зата иться в своей двуспальной арабской засаде. В прихожей блудливо завозились. -- Ты мне делаешь больно! -- А ты не уходи! -- Я узнал голос Базлакова. -- Мне понравилось. -- Неужели? -- А я тебе понравился? -- Безумно! А правда, что ты называл меня ведьмой? -- А ты и есть ведьма. Давай вернемся! -- Нет, скажи, вы в самом деле из-за меня столкнулись? -- А из-за кого же? Если бы ты на меня так перед вылетом не смотрела, неужели я бы на вводе в петлю стал обороты сбрасывать?! Я же думал, ты с Витькой... -- Бедненький... -- Пошли! -- А вот этого не надо! Не надо, говорю! Отпусти... Он проснется... -- Ну и хрен с ним! Я ему по рогам настучу! -- Ага, а зарплату потом ты мне будешь платить? -- А сколько он тебе платит? - Сладенький, если я скажу, ты не переживешь... -- Ну хорошо... А завтра? -- До завтра дожить нужно. Иди баиньки! Утро вечера мудренее. Послышался шум борьбы и щелчок дверного замка. Затем снова -- шелест душа и тихие влажные шаги по ковру. -- Зайчуган, ты спишь? Зайчуг-а-ан! Я повернулся и показательно продрал глаза. Обнаженная Катька стояла надо мной, как мраморная богиня в ночном зале музея. И лишь темные пятна сосков да черный, идеально равнобедренный треугольничек нарушали эту ночную мраморность. Правда, я читал, что дотошные греки раскрашивали своих афродит самым достоверным образом там, где положено. -- Я-то сплю, а вот ты где шляешься? -- Я ребят успокаивала, -- чистосердечно призналась она. -- Им так сейчас тяжело! -- Успокоила? -- Кажется, да... -- А Перов не застрелился, пока я спал? -- Нет, просто очень сильно напился... -- Вот и хорошо! -- Я повернулся к стене и сделал вид, будто возвращаюсь к прерванному сну. Катерина легла и прижалась ко мне своим еще влажным после душа телом. -- Ты и меня хочешь успокоить? -- Прости, Зайчуган, я очень устала. Такой трудный день... -- Еще бы! -- Спокойной ночи! Я долго не мог заснуть, обдумывая подробности завтрашней развязки. Нет, надавать ей по щекам и заставить спать на прикроватном коврике -- это не месть! Пилотажники и так смотрят на меня будто на спекулянтика, примазывающегося к их героическому ремеслу. А теперь еще будут всем рассказывать, как по-гусарски оттоптали личную секретаршу Шарманова. Нет, такое не прощается! Все оодумав и воодушевившись, я повернулся к Катерине -- она уже отпала от меня и мирно спала, свернувшись калачиком и чуть похрапывая от усталости. Я пошарил по ее нежному теплому тельцу и наткнулся на мягкую щетинку. Катька, не просыпаясь, поощрительно шевельнула бедрами. В голове почему-то крутился сакральный пароль пьяниц времен застоя: "Третьим будешь? " -- Буду! -- вздохнул я. -- Буду!! ... Утром мы завтракали в уютном ресторанном зальчике, специально выделенном для руководства летной группы. Стены были украшены фотографиями знаменитостей, останавливавшихся в отеле. Я узнал длинноносую Маргарет Тэтчер и жизнерадостного губошлепа Бельмондо. Ели вяло. Меня еще поташнивало от вчерашних излишеств. Но шеф полетов Перов, тот просто страдал нечеловеческой мукой и настолько опух с похмелья, что даже внешность его описывать бессмысленно. Лучше бы он и в самом деле вчера застрелился. Базлаков и Вильегорский тоже выглядели дохловато, но, несмотря на это, периодически посматривали победно друг на друга, а изредка, исподтишка, бросали на меня взоры, в которых странным образом сочетались кобелиное торжество и мужское сочувствие к моей рогоносной участи, И лишь Катерина была, как всегда, свежа и целомудренно невозмутима, словно вообще прибыла сюда, на грешную землю, с далекой планеты, где половая жизнь сводится исключительно к игре на фортепьяно в четыре руки, а в бутылках из-под водки продают только родниковую воду. Обслуживал нас официант с выправкой оперного певца. Я подозвал его и приказал принести шампанского. Он, обалдев, переспросил несколько раз, ибо для англичанина выпить за завтраком шампанское, а не апельсиновый сок -это что-то совершенно противоестественное. Разъяснив ему, что я совсем даже не шучу, и отправив выполнять заказ, Катерина удивленно спросила: -- А разве у нас праздник? -- Да, проводы. Когда перед каждым стоял наполненный бокал, я постучал ножом по графину, призывая к вниманию, и встал. -- Дорогие коллеги! Господа! -- сказал я. -- Товарищи! Прискорбное событие, случившееся вчера, потрясло всех нас до глубины души. Вся Россия, без преувеличения, содрогнулась от Камчатки до Карпат... -- Карпаты теперь не наши! -- подсказал Базлаков. -- Оставим мелочи геополитики, когда речь идет о жизни и смерти! -- возразил я. -- Но особенно тяжким это испытание было для наших чудом спасшихся героев. Смерть держала их в своих цепких лапах и дышала в лицо мраком вечности... Перов громко всхлипнул. -- Но с вами была удача. Небо не отдало вас земле! Я долго думал, чем можно отблагодарить вас за мужество, ибо отечество вряд ли вас наградит за это. Я не мог уснуть и долго думал, как доказать вам, что жизнь, несмотря на все превратности, прекрасна... Катерина, Базлаков и Вильегорский посмотрели на меня с опасливым недоумением и уткнулись в тарелки. Перов, ничего не понимая, мучительно ждал окончания тоста, с тоской наблюдая глумливую суету шампанских пузырьков в бокале. -- ... Я долго думал, не спал и пришел к выводу: ничто так не взбадривает настоящего мужчину, как хорошая женщина. И я решил вас наградить! Я поручил это непростое дело моей личной секретарше -- очаровательной Екатерине Валерьевне! И если кто-то из вас, сладеньких, неудовлетворен, жаждет продолжения, прошу подавать заявки! Катя -- девушка очень исполнительная и все быстренько исправит... Хорошенького должно быть помногу! Но спешите, потому что завтра она возвращается в Москву... Оба катапультанта застыли с раскрытыми ртами. И только Перов, по причине похмельного тупоумия не уловивший ничего из сказанного, обрадовался паузе и осторожно повел ко рту спасительное шампанское. Но не тут-то было! Катерина, вскочив как ужаленная, выхватила у него из трясущихся рук бокал и злобно швырнула в меня. Увидев, однако, что хрусталь прошел мимо цели и, даже не задев опешившего официанта, разлетелся о стенку, она зарыдала с досады и опрометью выбежала из зала. Еще несколько минут все сидели молча. -- Ну, Павлик, -- захохотал вдруг Базлаков. -- Ну, ты даешь! Есть, конечно, крутые мужики, но ты... За Шарманова! Ты, Пашка, настоящий мужик! Ура! Официант подал помертвевшему от горя Перову новый наполненный бокал -- и все дружно выпили, кроме Вильегорского. -- Ты чего? -- удивился Базлаков. -- Мне пить нельзя. Я лечусь... -- От чего? -- От хламидиоза. -- Какой еще такой хламидиоз? -- нахмурился Базлаков. -- Триппер, что ли? -- Наподобие, -- объяснил я, -- но гораздо благороднее! -- А что ж ты вчера спирт стаканами трескал? -- Я забыл. После катапультирования все как отшибло. А сейчас вдруг вспомнил... -- Блин. Как я теперь к жене сунусь! -- рассердился Базлаков. -- Как он хоть лечится, хламидиоз этот? -- Таблетками разными... Зелененькими, красненькими... У меня с собой даже рецепт есть, -- виновато сообщил Вильегорский. -- Ладно, мужики, не расстраивайтесь... -- примирительно сказал я. -- Сквитались. Ты ему хвост подставил, а он с тобой хламидиозом поделился. Дуйте в аптеку -- и на мою долю купите! -- И ты тоже? -- изумились они. -- Ну вы и эгоисты! -- рассмеялся я. С хламидиозом меня уже как-то знакомила одна журналисточка -- и он не произвел на меня очень уж неприятного впечатления. Надо признаться, ко мне вообще легко пристает разная мелкая постельная зараза -- и мой уролог, работавший раньше в 4-м управлении, в шутку называет меня "коллекционером". Примчавшийся в гостиницу радостный атташонок обнаружил меня в баре, куда я спустился, оттащив в номер тело Перова, наопохмелявшегося шампанским до состояния, близкого к параличу. -- А где мужики? -- спросил подполковник, одетый на сей раз в штатское. -- Маленький гигиенический шоппинг. -- Вот неугомонные! Атташонок весело сообщил, что никакой специальной комиссии из Москвы не будет: разобраться во всем на месте поручено ему. И вообще, происшествие воспринято со скорбным спокойствием. В стране каждый день что-то падало, сталкивалось, обрушивалось или взрывалось. Пообвыклись. Зато столичное начальство просто взбесилось, узнав, что Вильегорского собираются показывать по мировой телевизионной сети с пачкой "Винстона". Не ровен час мерзавчатый пресс-секретарь подсунет информацию президенту, да еще под плохое настроение-- и тогда начнется! -- Сказали: головы оторвут и ему, и мне, и вам, если такой позор допустим! Приказали-- отговорить. -- Может и не послушаться... Большие деньги все-таки, -- усомнился я. -- Для настоящего летчика небо дороже денег -- не мне вам объяснять! -- твердо сказал атташонок. -- Будем работать с кадрами... А где Катерина?.. -- Сейчас позову. Она как раз о вас все утро спрашивала. -- У меня мелькнула похмельная мыслишка и его втянуть в наше хламидийное братство. -- Нет-нет, мне надо бежать, -- сразу заторопился посольский крысенок. -- Англичане уже свою комиссию организовали. В два часа первое заседание. Вас, между прочим, тоже приглашают. -- Обязательно приду, если не напьюсь... В номере я застал Катерину, уже собранную в дорогу: она укладывала в чемодан последние вещи. -- Таблеточки не забудь купить. А то некрасиво получится с новым шефом-то! -- Какие таблеточки? -- От хламидиоза. -- Ну вот... Одна от вас, мужиков, грязь! -- Она даже села от огорчения на постель. -- Ко мне претензии есть? -- К тебе -- нет. -- Тогда давай прощаться! -- Прощай... -- Место у тебя есть на примете или помочь? -- великодушно предложил я. -- Спасибо. Я думаю, меня возьмут в "Лосьбанк". Это напоминало правду: вице-президентом банка "Лосиноостровский" был Костя Летуев -- сын крупного гэбешника, специализировавшегося в свое время на борьбе с диссидентами: академика Сахарова как раз он сажал. Когда контора кукарекнулась, папаша, пользуясь своими связями, организовал молодому банку мощную службу безопасности, а в качестве гонорара попросил хорошее место для своего тридцатилетнего сопленыша. Тот быстро вошел во вкус и за три года расколотил четыре банковских лимузина, но ему все сходило с рук. В "Лосьбанке" у меня был счет и еще кое-какие полузаконные делишки. Всякий раз, когда я появлялся там, сопровождаемый Катериной, сопленыш Летуев смотрел на нее, как пионер, которому в почтовый ящик вместо "Мурзилки" засунули "Плейбой". Все сходилось. Что ж, пусть теперь он позайчуганит! -- Надеюсь, после твоего прихода "Лось" простоит еще хотя бы месячишко! -- улыбнулся я. -- Об этом я не волнуюсь. Я волнуюсь, как ты без меня будешь... -- Да уж как-нибудь... Найду себе другую помощницу, не такую общедоступную. -- В этом я не сомневаюсь... Только вот переживаю, как ты без меня в Ле-Бурже будешь! -- А что такое? -- насторожился я. -- Понимаешь, я тебе все забывала сказать: когда папа работал в Париже, я училась в одном классе с сыном нынешнего министра авиации. Замечательный мальчик... Антуан. Скромный -- папа у него тогда еще в оппозиции был. Мы с ним целовались. Один раз. -- С папой? -- Нет, с сыном. Но дома я у них бывала. Папа, кстати, страшный бабник. А мать -- алкоголичка. Типичные аристократы. Я Антуану недавно позвонила, он очень обрадовался и обещал во время салона притащитьпапашу к твоему стенду. А папаша -- личный друг президента. Но, вероятно, все это тебе уже неинтересно... -- Катька, ну почему ты такая стерва? -- с восхищением проговорил я. -- Когда-нибудь расскажу. -- Сам не понимаю, почему не могу на тебя долго злиться? -- Наверное, потому что у нас много общего. -- Много -- не много, а одно общее у нас действительно есть. -- И что же? -- поинтересовалась она. -- Хламидии. ... Когда по возвращении в Москву я привел Катьку к своему урологу, он с таким непрофессиональным интересом ее осматривал, что я понял: никакая многолетняя генитальная рутина не может притупить во враче чувство восхищение красивой пациенткой. -- К сожалению, на период печения вынужден рекомендовать вам воздержание, -- вздохнул доктор. -- Если что, приходите еще! Не стесняйтесь... -- А я и не стесняюсь, -- ответила Катерина. -- Постельные болезни -- это всего лишь разновидность отрицательной информации, которой обмениваются люди во время общения. Вас обругали -- и вы пьете валерьянку. Вас заразили -- и вы пьете антибиотики... Вам никогда это не приходило в голову? -- Никогда, -- опешил уролог. -- Жаль! -- Она встала и протянула ему для поцелуя руку с таким величественным видом, словно осматривалась только что в гинекологическом кресле не на предмет мочеполовой инфекции, а в связи с зачатием наследника престола. Так закончилась эта история с МИГами для нас. Атташонка, по слухам, вскоре перевели с повышением в аппарат ООН. Базлаков перешел в отряд космонавтов. Вильегорского долго уговаривали, грозили лишить разрешения на полеты -- и он отказался от всех предложений фирмы "Винстон", хотя на эти деньги мог, забросив авиацию, жить безбедно лет десять. Он разбился через год, катая на истребителе какого-то любителя острых ощущений... 8. ЛЕ-БУРЖЕ Парижский авиасалон стал триумфом"Аэрофонда". Мои маленькие спортивные самолетики произвели в небе ЛеБурже фурор -- мы даже "сочинили" две новые фигуры высшего пилотажа. Известное дело, если хочешь, чтобы тебя заметили в России, добейся сначала признания в европах. Даже старый мерин Братеев, председатель Национального авиационного комитета, прислал ко мне в шале своего помощника с поздравлениями и приглашением познакомиться лично. Познакомиться лично! Вот тварь застойная! Сколько времени я бездарно просидел в приемной у этого окаменевшего номенклатурного говна! На всех совещаниях, куда меня, естественно, не допускали, он визжал, что в российской авиации никогда не будет частных собственников! Познакомиться лично? Да он знает меня как облупленного! Досье, которое этот собачий оглодок собрал на меня, весило раза в четыре больше, чем его высохшая в руководящих креслах задница! Я четыре года отбивался и откупался от насылаемых им технических комиссий, от подсылаемых им ментов и фээсбешников! Познакомиться! А кто еще накануне, за два дня, на совещании орал: -- Почему Шарманов со своими летающими мандавошками попал на салон? Мало вам лондонских обломков?! Разобраться сейчас же! А чего тут разбираться? Потому и попал, что все чиновники делятся на две неравные категории: берущие гниды и неберущие гниды. Так вот, у неберущей гниды Братеева все заместители были гнидами берущими. Так я и пробился в Ле-Бурже. -- Сергей Феоктистович ждет вас на ужин, -- повторил приглашение помощник. -- У меня нет никакого желания ужинать с вашим шефом! -- ответил я холодно. -- Т-так и п-передать? -- Парень от изумления начал заикаться. -- Так и передайте! Да, это был вызов! Очень рискованный ход. Но я рассчитал все верно: через два дня Братеев уже сам плясал вокруг моих"авиэток", взахлеб рассказывая французскому м