тунист. Петя Долгий только посмеивается да головой крутит. - Тебе смешно, - сказал Филипп, - а я за этот оппортунизм чуть билетом не поплатился. И все через политзанятия. Бывало, Покров день подойдет, и политзанятия открываются. Что за манера? Тут перепьются все, по улице ныряют, в грязи челюпкаются, а они - политзанятия. Да мало того. Ему еще вопросы задавай. А вопросов не будет, значит, не усвоил. - Меня за эти вопросы тоже таскали, - ввернул я. - Провели мы вот так же первое политзанятие, не то на Покров, не то на Миколу. "Вопросы имеются?" Встал Парамон и говорит: "Мне надо бы знать, крепостное право отменено?" - "Понятно... Еще вопросы?" Лектор посмотрел на нас мрачно. Все молчат. "Крепостное право было отменено в одна тысяча восемьсот шестьдесят первом году. Понятно?" - "Понятно..." Уехал он. А на другой день уполномоченный заявляется: "Товарищ Булкин, что у вас тут за крепостное право открылось?" - "Извиняюсь, говорю, у нас высшая фаза, то есть в коммунизим идем полным ходом". - "А провокационные вопросы почему задаете?" - "Чистое недоразумение, говорю, потому как мы каждый год политзанятия начинали изучать с крепостного права. А инструктор сам перепутал, с другого периуда начал. Потому и спросили..." Ну, лагушок выпили и мирно разъехались. - Ты дешево отделался, - сказал Филипп. - У меня оборот другой вышел. Как раз накануне Покрова дня приехал инструктор из районного комитета. "Где парторг?" - "Теще за дровами уехал". - "Тогда собирай ты людей. Мы, говорит, вкратце пройдем главу". Вкратце так вкратце. Послал я техничку школьную, сам пошел по избам. Пособирали всех кого нашли - и коммунистов и беспартийных. Думаю - сойдет. Ладно. Расселись, а ночь уж на дворе. Он - в свою тетрадь, а мужики храпака задают. Уж он читал нам читал - часа два. Потом и говорит: "Вопросы имеются?" Ну какие вопросы на Покров день? Кто очнулся, - сидит, в пол смотрит, кто зевает. Думаю, надо задать вопрос, а то еще скажет - не на уровне. Поднял я руку и спрашиваю: "А кто такие оппортунисты?" Он с минуту посмотрел на меня строго, вроде бы впервые видит, и сказал якобы про себя: "Хорошо". И записал что-то в тетрадь. Потом спрашивает: "Еще будут вопросы?" Ну кто ж ему задаст еще? Ежели он меня записал в тетрадь, то и другого запишет. А потом вызовут - отчитывайся. Все молчат. "Ладно, говорит, два часа читал я вам про оппортунистов, а вы еще вопросы задавать!.. Хорошо". Захлопнул тетрадь и уехал. Вот тебе через день вызывают меня в райком. Я спрашиваю бухгалтера Якова Ивановича: "Может, какие данные требовали?" "Нет, говорит, данных никаких. Приказ явиться лично". Ну, думаю, беда. Без данных вызывают, да еще лично, значит, не к добру. Везет меня Сашка, а я от озноба зуб на зуб не попадаю. Выпил в Богоявленском, думал, согреюсь. Нет! Трясет, как в лихорадке. Ну за что меня вызывают? По дороге все передумал. И верите - раз пять преступником себя почуял. Может, думаю, за то, что хлеб в скирдах погнил? А может, потому, что льны посеял на нове в низине и они вымокли? Ну, черт его знает... Приехали в Тиханово поздно. Известное дело - постояльцы. Мясо привезли, меду. Хозяин поллитру поставил. Ты пьешь, и хмель тебя не берет. И сон не в сон. На другой день утречком подхожу к райкому - пустынно. Никто больше не идет. Не то что председателей - собаки не видать. Ну, беда! Зашел я в приемную. Вот тебе - милиционер Тузиков передо мной... Стоит, как на часах. У меня так все и оборвалось. Дурная примета. Милиционера заранее вызвали. Я потоптался и вроде бы не то спрашиваю, не то извиняюсь: - Меня вызывали? - Ежели вызывали, заходи. И не смотрит на меня. Стучу в дверь - никто не отвечает. Открываю - а там еще одна. Эх, думаю, совсем спятил. Позабыл, что у них перед кабинетом промежуток, вроде предбанника. Это, наверно, для того устроено, чтобы дух перевести. Вхожу в кабинет: - Здравия желаем! - Садитесь. Сел. Смотрю - народа никого, одни они. Листок бумаги перед каждым. Только карандашами шуршат. А сам Мотяков без сапогов, в одних носках ходит и плюет. Как это называется? Ну, что я в школу намедни привозил для плевания... Вроде табуреток? - Урны, - подсказал Петя Долгий. - Вот-вот. У него в кабинете их две стояло - одна в том углу, другая в этом. Он ходит, значит, в носках от одной к другой и плюет. Беда, думаю. Кабы он хотел что сказать, уже сказал бы. А тут замышляет. И такое, что и высказать не хочет. Ходил он ходил, и вдруг ни с того ни с сего: - Ты почему провокационные вопросы задаешь? Я так и обомлел: - Кому, Семен Иванович, задавал я провокацию? - Ты не прикидывайся дураком! Кто спрашивал нашего инструктора про оппортунистов? - Дак ведь это я для поддержания порядка. Тут все как загогочут. А Мотяков подошел ко мне и рявкнул: - Комедию ломать! Я отобью у тебя охоту дурачиться враз и навсегда. Ты что, не знаешь, кто такие оппортунисты? Я аж привскочил: - Знаю, товарищи члены бюро районного комитета, знаю. Все опять засмеялись, а меня обида взяла: - Товарищи, не считайте меня за дурака. - Ты давай сам не придуривайся. Ну, говори, зачем задавал вопрос? - Мотяков стоит передо мной и на носках покачивается. А второй секретарь Семкин, такой кучерявенький и очень уж шустрый, говорит: - Семен Иванович, ей-богу, он это без цели. Позвольте, я ему вопрос задам? - Задавай. - Скажите, Филипп Самоченков, кто такие оппортунисты? И все снова захохотали. - Дак все мы с вами и есть оппортунисты, - отвечаю. - Как? И я оппортунист? - Мотяков аж голову вскинул кверху, а все остальные притихли. - Нет, вы, Семен Иванович, не оппортунист. А мы все оппортунисты. - Почему? - Потому как планы мы не выполняем. И все снова захохотали. - Дурак, - говорит Мотяков. - Оппортунизм - это течение. Понял, враз и навсегда? Ну, думаю, пропал. Ежели под течение определили меня - конец. Я знал, что в партии какое-то течение было... Стою я, будто в рот воды набрал. А они смеются. Даже Мотяков прыснул два раза. - Ладно, - говорит, - потешил. Ты почему хлеб не сдаешь? - Дак ничего нет, Семен Иванович. Окромя проса. - Сколько проса у тебя? - Да пудов шестнадцать осталось. Товарищи члены районного бюро, не сумлевайтесь! Завтра же всю сдам... Все опять засмеялись. И Мотяков не удержался: "Га, га, га! Ну, Самоченков, запомнишь ты оппортунизм. А просо чтоб завтра же было на ссыпном пункте". Так я и откупился от оппортунизма просом. Ну, посмеялись мы. А Петя Долгий и спрашивает: - В самом деле, кто же такие оппортунисты? - А кто их знает, - сказал Филипп. - Может быть, это тунеядцы, которых выселяют теперь в отдаленные места. - Нет, - сказал я. - Оппортунисты это люди, которые не выдерживают руководящей линии. И поэтому за ними нужно следить. - Ай да Булкин! - сказал Петя Долгий. - Рано тебя на пенсию отправили. Ты еще пригодился бы кое-где. - А что ж? Все может быть... И пригожусь еще... О РАЗБОЙНИКАХ, О ХУЛИГАНСТВЕ И О ТОМ, КАК ВСЕ ЭТО ИЗМЕНИЛОСЬ К ЛУЧШЕМУ У Матвея Кадушкина, садовника из деревни Малые Бочаги, на стене висит карта европейской части Советского Союза, - карта перекрещена черным карандашом; и как раз на пересечении линий жирный кружочек выведен. Это и есть Малые Бочаги. Пуп Земли. Тридцать верст до Брехова и пять километров до Тиханова. Значит, наш район есть центральный, выставленный как бы напоказ. Поэтому раньше у нас было много бродяг, богомольцев, всяких калек, перехожих и воров. Рассказывают, якобы царь с царицей пеш прошли по нашему району (раньше - уезду), в Сэров богу молиться ходили. Первых мы перевели начисто, уничтожили то есть, а воровство еще осталось, как пережиток прошлого. И более того, оно усилилось хулиганством. Тут есть объяснение причины: наш народ раньше имел притеснение от помещиков и заезжей буржуазии, купцов то есть. Поэтому много было разбойников. Возле деревни Желудево у нас городок есть - старинная крепость с насыпными валами. Все говорят, что там разбойник Кудеяр жил со своей шайкой. А на реке Прокоше даже целые разбойные села были, - это Слезнево и Богомолове. Между ними река сильно сужается, перекаты идут. Вот на этих перекатах и работали разбойнички - купцов встречали. Те, бывало, подходят к верхнему селу Слезневу - слезы льют. Проскользнут благополучно через перекаты, выйдут на простор к Богомолову - богу молятся. Тут уж не опасно - на лодке не догонишь. Петя Долгий якобы в книжке читал: пуще всех разбойничали в нашем крае бабы. Мы даже поспорили с ним, потому как таперика, по моим наблюдениям, бабы, то есть женщины по-современному, работают, а мужики пьянствуют и хулиганят. Но Петя Долгий показал мне книгу тамбовского буржуазного историка Дубасова. И я прочел, будто и вправду бабы раньше разбойничали. Один случай я даже переписал, чтобы вы сами смогли убедиться. Некий дворянин Веденяпин, проезжая из Елатьмы в свое имение Зуево, остановился у одной вдовы, тоже дворянки. И вот что пишет буржуазный историк со слов того дворянина Веденяпина. Беру в кавычки: "В то число, в полночь, к оной вдове приехала воровски М.А.Еталычева с людьми своими и со крестьяны из Матки, с попом Семеном Акимовым да церковником Силою Семеновым, и, связав меня, били смертно и топтали, и деньги 70 рублей моих отняли, и лошадь, мерина гнедова, отняли ж". Или вот еще исторический пример (это я выписал из районной газеты соседнего города Кадома): "Кадомский купец Заливаев набрал шайку разбойников и ночью напал в городе на дом купца Лытина. Вооруженные ружьями и кистенями разбойники вырубили сенные двери и ворвались в дом. Причем растлили двух девиц и на рассвете вернулись благополучно домой..." - так и далее. Тут мы скажем - эге! Разбой-то разбоем, но он классовый характер носит. Порождение антагонизма то есть. Я хочу сказать - окраска у него была непримиримая. У нас же таперика если и случается драка, то только промеж себя и то по пьянке. Безо всякого антагонизма, по чистой дурости, можно сказать. А воровство бывает чаще всего из общественной кладовой накопления. И тут без антагонизма обходится дело. Случаются, конечно, и обострения, и даже судят. Особенно после указа насчет хулиганства и усиления борьбы с ним. Дак без этого тоже нельзя. Сами посудите. Взять хоть такой случай... В прошлом годе только что район у нас открыли (на десять лет закрывали нас); пришел я в Тиханово насчет пензии. Поселился в доме приезжих. Дежурила как раз Агафья Ивановна. "Здорово!" - "Здорово!" - "Как вы, да как я... Давненько, мол, не виделись". Я, бывало, в бытность председателя повозил ей и кур, и гусей, и меду... Дело прошлое, как говорится. - Жизнь к нам вернулась, - говорит Агафья Ивановна. - В магазинах и хлеб и сахар появился. Чего теперь не жить? Одно вот плохо - выбрали меня в судебные заседатели. И каждый день все заседаем. - Чего вы там заседаете? Или вам делать нечего? - Дак все судим. По новому указу за хулиганство. Вчера Валерку Клокова засудили. Шофера из Провотарова. - За что? - Колхозное собрание разогнал. - Там же Иван Свиненков в председателях. - В нем-то вся и притчина. Его раньше из потребсоюза в председатели к ним назначили. Ну! Когда район закрывали... А теперь открыли район - колхозники и говорят: "Забирайте его обратно". Но кому он нужен? Он же работает у них, а живет в Тиханове. И заместителя себе тихановского назначил. И тащат за компанию из Провотарова. Колхозники роптали, роптали. Да кто их слушает? А тут как раз отчетное собрание. Народ собрался возле правления, и председатель со своим заместителем тут. Вот тебе, подъезжает на самосвале Валерка, пьяный. Встал он на крыле и говорит колхозникам: "Чего вы по углам все шепчетесь? Вяжите Свиненкова да его заместителя и ко мне в кузов бросайте. Я их в Тиханово на свалку отвезу". Все засмеялись. А Свиненков крикнул: "Взять его!" Бросился к нему заместитель. А Валерка в кузов. Там у него поленья лежали. Заместитель на колесо. Валерка его хлоп поленом по голове. Тот с ног. Этот выпрыгнул из кузова - на него председатель сельсовета. Валерий выхватил из кабины насос... и того успокоил. Свиненков убежал. А Валерка залез на кабинку, как на трибуну, и говорит: "Собрание закрывается". Ну, посмеялись да разошлись. А этому вчера три года дали. Плакал-то... Трое детей осталось. - Пусть поплачет, - говорю. - Тут потакать нельзя. Острастка - большое дело. Иначе диктатура ослабнет. - Дак ведь и я не против, - сказала Агафья Ивановна. - Мы вот сегодня опять судим. - Кого? - С кирпичного завода. На трубу лазили. - На какую трубу? - Да на заводскую. Вон она торчит, как чертов перст. Я поглядел в окно - как раз труба напротив была... высоченная! - В ней, - говорю, - метров пятьдесят будет. - Пятьдесят четыре метра. - Зачем же они лазили? - На спор. После работы Ванька Салазкин говорит: "Эй, вы, сосунки! Вот я сейчас залезу на трубу и куфайку на громоотвод повешу. Ежели кто из вас сымет, ставлю поллитру водки. А не сымете - с вас литр". Бригадир было не пускал его. Да он мотанул того: "Не твое дело!" Ну, залез он, повесил на громоотвод куфайку... Вон видишь, он еще отогнут в сторону. Я посмотрел в окно - громоотвод и в самом деле отогнут был. - Кто же снял куфайку? - Витька Бузинов. Подумаешь, говорит, дерьма собачьего! Куфайку повесил на громоотвод. Взял он гармошку, ремень через плечо и полез. Залез на трубу, снял куфайку. Еще покрутил ей над головой и бросил. Потом сел на край трубы, страданье сыграл: "Ты, залетка, залетуха, полети ко мне, как муха". Потом и гармошку бросил. Встал, походил по краю трубы... Еще кепочкой помахал. Стал слезать - ухватился за крайнюю скобу, она вместе с кирпичом и вывалилась. Он и полетел. - Разбился? - Нет, жив... Вот сегодня судить будем. - За что же? За то, что упал? - Да судить не Витьку, а Ваньку Салазкина. Того, который куфайку вешал. Бригадира ударил. Руку поднял. - Ну, за это следует, - говорю. - Руку подымать нельзя. Пошел я на кирпичный завод; надо проверить, думаю. Что за чудо? Пятьдесят четыре метра пролетел человек и не разбился. Подхожу. Они все сидят возле красного уголка, суда ждут. А судья-то в Рязани застрял. - Чего ж вы, - говорю, - на трубу лазаете? - А чего ж делать? Работа ноне в пять часов кончается. - А культурно-массовые мероприятия, - говорю. - Это чего? "Козла", что ли, забивать? Итак руки все отколотили. - Как же это он не разбился? - спрашиваю. - Святой, что ли? - У нас там, возле трубы, навес, крытый шифером. Над мотором для подкачки тяги. Он и угодил на этот навес. Навес с прокатом. Вдребезги разбился. Витька пробил крышу да угодил на сетку металлическую - каркас над электромотором... И сетку погнул. - И долго лежал? - Да ну!.. Сам встал. До больницы дошел. Вроде бы в больнице дня два кровью помочился. А так ничего. - Где же он сейчас? - В чайной водку пьет. Осмотрел я и навес пробитый, и сетку металлическую - как зыбка прогнулась... Пришел в чайную. Там Свиненков как раз сидел, председатель из Провотарова. "Привет!" - "Привет". Сели, взяли бутылку "райкомовской" (это перцовку у нас так называют), разлили. Я ему рассказываю про чудо на трубе, а он мне: - Вон, - говорит, - он, герой! Витька Бузинов. Тот ходит и в самом деле героем - свитер на нем в полоску, да еще шарф пестрый поверху. У одного стола выпьет, к другому садится. - Витя, давай к нам! - позвал его Свиненков. Он подходит, берет мою стопку - и в рот. - Привет, - говорит, - Свиненкову! А мне руку подает, как тот космонавт: - Виктор Бузинов. Я тоже называюсь: - Булкин Петр Афанасиевич, из Брехова. - О-о! - ахнул он. - Уже туда пошло. - Витя, - спрашиваю его, - долго ты летел с трубы? - Долго. - Успел что-нибудь подумать? - Успел. - О чем же ты думал, когда летел? Он выпил еще и говорит: - Лечу я с трубы и думаю: вот дьявол! Опять дома будет неприятность... Как видите, все здесь сводится к чисто домашним неприятностям. Никакой непримиримости тут нет. Ну самое большое - это недоразумение в масштабах колхоза, как было в случае со Свиненковым и шофером из Провотарова. Опять-таки чисто местное противоречие. В самом деле - все встало на свои места: и председатель работает, и его заместитель. И колхозники, то есть общество, не страдает от такого хулиганства. А ежели общество не страдает, то, значит, никакого антагонизма в нем нет. Дурость одна, и больше ничего. КАК МЕНЯ СУДИТЬ ХОТЕЛИ Погорел я на мелочи - обиделся на меня Семен Мотяков через заведующую райздравотделом Степаниду Пятову. Женщина она была образованная и потому в любой мороз ходила не в валенках, а в белых ботиках, которые натирала мелом или зубным порошком. Однажды в предвыборную кампанию поехали они по району для встречи с избирателями. Позвонили нам из района. Мы вышли встречать их всем колхозом. Стали вдоль дороги на краю села, ждем-пождем, а их все нет. Уже стемнелось. Мужики спор завели; одни говорят - депутат едет, а другие - кандидат. А Парамон Дранкин говорит: "Дурачки! Ни то, ни другое... А едет к нам депутат в кандидаты". Наконец показались... На паре едут, с колокольцами. И песняка наяривают - пьяные. Мы: "Ура! Ура!" - и шапки вверх бросаем. А они галопом мимо нас... Свернули к моему дому. Бегу. Маруська моя уже печь растопила и возле огня ноги Степаниде растирает. Говорит, с пару зашлись. И ботики ее тут же валяются, как деревянные колодки. Мотяков ходит по горнице босой, депутата нет, а Смирнов, агитатор, на стол облокотился и вроде бы заснул. - Петька! - говорит мне Мотяков. - Народ собрал? - Дак вы же сами видели. Мимо проехали. - Это на случай проезда... А для политической беседы? - Все пошли в клуб. - Хорошо. Потормоши нашего агитатора. Веди его к народу... Я только тронул его за плечо - он встал, как по команде. - В каком направлении идти? - говорит, а сам за стул держится. - Может, отложим на утро? - спрашиваю Мотякова. - Веди! Он человек привычный. И в самом деле привычный... Пока вел его до клуба, он висел на мне. Но как только увидел трибуну на сцене - сразу воспрянул, оттолкнул меня, сам дошел, обнял ее обеими руками и заговорил, будто с перерыва вернулся: - Товарищи! Как мы все с вами знаем - наши достижения налицо... Ну, шире - дале. Рассказал о росте благосостояния народа, о происках международных агентов империализма, и про двенадцать держав, которые шли на нас в гражданскую войну, и про внутреннюю контрреволюцию на колхозном фронте, и про путь к изобилию. Словом, все этапы исторического развития отметил. И заздравием кончил за кого следует. Все честь честью... Что значит - была верная руководящая линия! Даже ребенок знал, с чего начинать надо и чем кончать. И на каких этапах остановиться... то есть все перечислить по порядку... Вот что главное. А таперика некоторые говорят, что, мол, в любом выступлении главное, якобы, есть внутреннее содержание. Но позвольте задать вопрос: что важнее, порядок или внутреннее содержание? Конечно же порядок, потому что он задается враз и навсегда и спускается он сверху. За ним можно следить, его удобно контролировать. А как ты проконтролируешь внутреннее содержание? Во-первых, его сочиняют все, кому не лень, а во-вторых, оно бывает разное. Поэтому я и говорю: надо иметь что-нибудь одно - либо порядок и дисциплину, либо внутреннее содержание. Но еще неизвестно, куда оно приведет. Вот так. Таперика возвратились мы домой с агитатором. Я еще Якова Ивановича с собой прихватил - бухгалтера. Пельменей много наделала Маруська, и водки всем хватит. Пей, по случаю народного гуляния. Приходим ко мне домой - за столом одна Маруська. - В чем дело? Где остальные? - Они в горнице, обогреваются... Я шасть в дверь. Брат родной! Семен Иванович ее приобщает прямо в кровати. Остолбенели мы все на пороге, язык не поворачивается. А Семен Иванович эдак, через плечо: - Ты что, провокации в собственном доме устраиваешь? - Пельмени готовы... - Да подавись ты своими пельменями. Закрой дверь! Я прикрыл дверь, а в горнице завозились. Ну, будет буря. Мой бухгалтер выпил стакан водки, утерся - и только его видели. Агитатор захрапел на диване, а мы с Маруськой сидим друг перед дружкой, нос к носу, как две кукушки на старинных часах - в пору только закуковать. Наконец выходят они одетые из горницы. Степанида сняла свои ботики с печки и стала надевать их. Потянет, потянет, да как топнет ногой вроде бы на меня и на Маруську. Мы только вздрагиваем. - Скажи, чтоб запрягали, - приказал мне Мотяков. Я кликнул кучера - он в соседней избе расположился. Тот в момент запряг. Входит с ним. Мотяков и не глядит на меня. - Лошади готовы? - Так точно, - отвечаю. Он покосился на Смирнова. Тот храпит в обе ноздри. - Утром привезешь его на своих лошадях в Свистуново... А насчет горницы не вздумай трепаться. Язык отрежу! И уехал. Встал наутро мой агитатор и спрашивает: - Ну, когда мы встречу проведем с народом? - Дак вы уже, - говорю, - выступили. - Когда? - Вчера вечером. - Да ну? Убей - не помню. И что же я говорил? - Хорошую речь произнесли. Точь-в-точь как по бумажке. - А что я, сидел? - Нет, - говорю, - за трибуну держались. - Ну, спасибо, Булкин. Хорошо у тебя служба поставлена. Мне бы, дураку, промолчать, а я обрадовался этой похвале и говорю: - Вы бы это Семену Ивановичу сказали, а то он остался недоволен. Уехали по служебным надобностям. - Что ему, водки не хватило? - Потревожили его ночью... Петухи поют, собаки лают. Деревня! - Ничего... Я все улажу. Вот тебе, неделя не прошла - вызывает меня Мотяков. Сидит в кабинете один и руки не подал. Я было на стул присел, возле двери. Он поманил меня пальцем: - Подойди-ка к столу. Хочу на тебя посмотреть. Подхожу, смотрю ему на стол; перед ним лежит разнарядка на заготовку леса по колхозам. Он меня распекает, а я ту разнарядку читаю - кому сколько кубов запланировано. - Я еще понимал бы, - говорит, - ошибся, допустим. Подглядел чужую личную жизнь. Но чтобы агитатора в курс дела вводить! Этого я тебе никогда не прощу. Отчитывал, отчитывал, потом и говорит: - Ступай к председателю райисполкома на совещание. А я подумаю насчет твоего поведения. Как с тобой поступить. Заест он меня таперика, думаю. Иду в райисполком, а самому и в голову ничего не лезет. Какое тут совещание, ежели Семен Мотяков тебя за штаны взял. Кабы по миру не пустил в чем мать родила? Ну, собрались мы, все председатели. Глядь - и сам Семен Иванович идет, в руках держит тую самую разнарядку. Садится он за стол рядом с председателем райисполкома и говорит: - Товарищи руководители колхозов! Мы вас пригласили посоветоваться. На совесть вашу, значит... Кто сколько может заготовить и вывезти лесу? Сами понимаете, обстановка требует. Соседи взяли высокие обязательства. Неужели мы отстанем? Значит, выколачивать высокий процент решили. Вроде бы как добровольно... Перекрыть контрольную цифру, что у них в разнарядке. Надо бы мне промолчать, а я ляпнул не подумавши: - Дак у вас же есть разнарядка... Там все расписано. Мотяков аж подпрыгнул: - Кто тебя уполномочил выступать за райком партии? Ты кто такой? Тебя допустили к священному столу секретаря райкома, а ты бумаги на нем читать?! Не дозрел ты еще до руководителя... И дали мне строгача. А потом уполномоченные зачастили. Первым нагрянул к нам секретарь по животноводству. Целый лагун медовухи выпил. Красный сделался, глаза выпучил и все приглядывается - за что бы зацепиться. Идет, ноги в стороны расставляет, вроде бы у него промежность распирает. А навстречу по селу конюх наш на жеребце едет, все с галопа осаживает того на рысь... Тут секретарь и зацепился. - Кто дал право ездить на производителе? - спрашивает меня. - Это не езда, а проминка. - Кто же проминку делает галопом? - Где же ты видишь галоп? Это рысь! - Не рысь, а галоп! - Может, иноходь тоже галоп?.. Ну, шире - дале. Заходим в кабинет - он на меня: - Тебе, - говорит, - не токомо что людей - производителя доверять нельзя. Сдавай дела! Ну, меня и взорвало - я тоже лагун выпил. Хватаю свою печать, обмочил ее чернилами и шлеп ему в будку: - На, руководи!.. Щеки у него пухлые и потные. Печать моя смазалась, и потекло ручьями по щекам. - Ах, так! - он схватил чернильницу - да в меня. Я ей на лету ладонь подставил - все брызги опять в него. Он хватает телефонную трубку и прокурору: - Прошу, - говорит, - арестовать Булкина. Он руку поднял на районную инстанцию, на меня то есть. А тот его и спрашивает: на бюро, мол, разбирали? Нет? Тогда обождем... И вот вызывают меня на бюро. Я нарочно надел тот самый китель, в котором сражался с секретарем по животноводству, - когда он запустил в меня чернильницей - рукав у меня залило. - Как же, - говорю, - так выходит? Я его якобы избил чернильницей, а чернила на меня полетели? - А кто тебе дал право ставить служебную печать на руководящее лицо? - спрашивает Мотяков. Я было насчет производителя заикнулся, но меня и слушать не хотят. "Тут, - говорит Мотяков, - дело не в жеребце, а в политике... Дать ему строгана!" И записали мне двенадцатый по счету выговор. А про себя они постановили - проверить мою черную кассу и отдать меня под суд. Но кто не имел в тую пору черной кассы? Накануне этого бюро авария у нас случилась. Дали нам за молоко новый ГАЗ-51. А шофера нет. Тут как раз из армии пришел племянник Сморчкова, счетовода нашего. У меня, говорит, есть права. Вызвали мы его на правление и решили ему дать новую машину. Оказалось, что эти права он где-то спер и подделал. Поехал он на другой день в город и врезался в МАЗ. Звонят мне оттуда - выезжай, забирай свою телегу! Едем с Сашкой на конях в область. Двести километров за сутки покрыли. Являюсь в рембазу. "Выпиши, говорят, наряд". - "Когда машину исправите?" - "Через полгода". - "Брат родной?! А на чем урожай вывозить?" - "Это дело нас не касается..." - "Поедем, Сашка, в Пугасово..." Взяли мы бочку меду, мешок муки. Ходы знакомые... Заехали сначала в Тиханово, по фляге меду - литров по сорок завезли начальнику милиции Змееву и прокурору Абрамкину. Приняли... Ну, значит, тормоза поставлены. Таперика газуй до поворота - шламбалка открыта. Заехали мы на Пугасовскую автобазу, показали кому надо свое добро... Ну, что ты? За это самое не токмо что машину починить - кишки тебе новые поставят. Через неделю загудела моя машина, только куры разлетаются с дороги. А мед и муку списали мы по черной кассе, якобы за ремонт. Вот на эту свежую раструску они и побежали, как мыши... Приезжает ко мне не кто иной, как сам начальник милиции Змеев: - Петр Афанасиевич, я к тебе на случай выявления хулиганства. Братья Хамовы с Дранкиными подрались. - Чего их выявлять? Забирай и тех и других. Все они виноватые. - Так-то оно так, но мы все ж таки власть. Нельзя забирать огульно. Надо выявлять по очереди. - Ну, выявляйте. Поселился он у меня. Пьет, ест, на улицу глаз не кажет. А мне не жалко. Живи! Чего у меня не хватало? Одних баранов было двадцать штук, да две свиньи. Пей, Змеев, ешь! И я вроде бы ничего не замечаю. А он нет-нет да и сходит в бухгалтерию. Выбрал там документы насчет меда и муки и уехал. А на прощание сказал Якову Ивановичу: "Смотри у меня, Булкину ни слова. Не то вместе с ним загремишь". Но Яков Иванович напился у меня и все рассказал. "Подлец я, говорит, иуда-предатель. И хуже того - сотрудник. Привлек он меня на свою сторону. Хочешь - мне сейчас плюй в рожу, хочешь погоди. Но все равно я тебя уважаю..." Признается он, а сам плачет. Перепили мы. На другой день поехал я в район. Захожу в магазин - Змеев как раз там: - Здорово! Ты где остановился? - У приятеля. - Нет уж, давай ко мне. Располагайся, как дома. - Это где? - спрашиваю. - В камере, что ли? Он и остолбенел. - Спасибо, - говорю, - Змеев, что не побрезговал моей хлеб-солью. - И пошел прочь. А он мне вслед: - Ты вот как заговорил... Ну, погоди, ты у меня запоешь по-другому. Не успел я до своих дойти, как догоняет меня наш милиционер Тузиков: - Петр Афанасиевич, срочно в кабинет Змеева. Прихожу. Он с улыбочкой приглашает к столу, на "вы", якобы незнакомого. Сажусь. - Прокурор приказал арестовать вас насчет кражи и следствия. - Вам, - говорю, - виднее. Вы - люди при исполнении обязанностей. - Напишите, товарищ Булкин, объяснение. Куда вы бочку меда дели? Я написал - сто двадцать литров на ремонт ушло, сорок литров начальник милиции взял, тов. Змеев, а сорок литров прокурор Абрамкин. И подаю ему тоже с улыбочкой; обращаюсь на "вы", якобы незнакомы. - Здесь, товарищ начальник, все расписано. Он прочел и ногтем свою фамилию подчеркнул: - А это зачем? Сними мою фамилию. Я же к тебе по душевной откровенности, вроде бы предупреждаю тебя. - Спасибо за вашу заботу, а вычеркнуть не могу. - Это еще доказать надо. Я у вас не брал. - Точно, - говорю. - Я вам лично не давал. Брала ваша жена от моего кучера. Мы порядок тоже знаем. - Шельма! А ежели я тебя посажу? - На то вы и состоите при исполнении обязанностей. Так он меня обнюхивал, обнюхивал, а взять боялся. Но тут случилась история - на место Мотякова прислали нового секретаря Демина. А я попал под кампанию: кто из председателей не окончил ЦПШ, ШКМ или хотя бы ШКШ - увольнялись. Новый секретарь Демин привез в Брехово нового председателя Петю Долгого. А мое увольнение пошло в зачет - растраченный мед покрыло. Сноска: читателям, которые не знают, что такое ЦПШ, ШКМ, ШКШ, объясню: ЦПШ - есть сокращенно церковно-приходская школа; ШКМ - школа крестьянской молодежи, а ШКШ значит школа кройки и шитья. ПЕТЯ ДОЛГИЙ Я все логически себе воображаю: почему Петя Долгий поднял колхоз? На этот вопрос ответил мой брат Леванид. Дурак, говорит, тот коммунист, кто хочет построить коммунизм своими собственными руками. Надо строить его сообща, в том числе и руками врагов. И вот я логически себе воображаю: у нас есть руководители, которые не токмо что врагов не приобщают к строительству светлого будущего, но даже мужикам не доверяют. Да что мужикам! Отцу родному не доверит. Помню, на другой день, как меня сняли, Петя Долгий сказал: - Петр Афанасиевич, может, ты за ферму возьмешься? - Пустое дело, - говорю. - Там никто не работает. - А ты попроси. - Да я уж просил. - Кого? - Всех. - Ну с кем вы говорили персонально? К кому ходили? - Да по совести сказать, ни к кому. Я ведь их и так, паразитов, знаю - не пойдут. - Вам, товарищ Булкин, надо идти не по руководящей линии, а по командной. Переходите в сельсовет, пока не поздно. Не то еще посадят. И верно. Тут как раз ходили слухи, будто на меня снова материал написали. И ведь помог же мне устроиться председателем сельсовета. А иной пустил бы меня по линии врага народа. Я прошу не путать врага обыкновенного с врагом народа. Враг обыкновенный временно недопонимает наших преимуществ, вроде бы заблуждается. Его надо перевоспитывать и привлекать к работе. Враг же народа все понимает. Находится он в нашей среде и вредит от своего бессилия. Его надо изобличать, изолировать от общества и привлекать к суровой ответственности, то есть репрессировать в тюрьму. Таперика опишу вам Петю Долгого. Человек он еще молодой, но женатый, детей имеет. А на должность заступил совсем юнцом - и тридцати годов не было. Но росту здоровенного, через иную лошадь перешагнет. Кулаки что кувалды. А с лица смирен, белобрысенький, вроде бы подслеповатый - все прищуркой смотрит. Приехал к нам с одним чемоданом, как тот студент - в белом костюме и в босоножках. Поселил я его к старухе Бухрячихе. Спрашиваю ее через недельку: - Ну, как, баб Васюта, не пьет новый председатель-то? - Не пьет, кормилец, не пьет. Я уж ему и лагушок ставила, и самогоночки... В рот не взял. Только вот ходит в подштанниках. И ботинки на нем с боков худые - на одних ремешках держатся. А намедни спрашивает: "Бабушка, трусов у вас в магазине не продают?" - "Нет, говорю, до такой срамоты еще не доходили". - "Как же мне быть? Белья-то я не взял с собой". А я ему вроде бы со смехом: "У меня есть Ванюшкины кальсоны. На". И он принял... Надел, а они ему по колено. Долгий, как столб телеграфный. С той поры и прозвали его Петей Долгим. И пошло гулять по селу: - Вот так председатель! В Ванюшкиных кальсонах ходит. - Поизносился, бедный, в дороге-то. - Зато у нас оперится. Должность прибыльная. - Мужики, не верьте ему. Он хитрит. Деньги у него есть. Он вроде бы из этих тридцатитысячников. Ведь как-никак, а тридцать тысяч ему сунули для чего-то. - Известно для чего... завлекать нас начнет на работу этими тысячами. И вот он первым делом объявил: - С нового года станем платить не трудоднями, а деньгами. А ему Корней Иванович Назаркин: - У бога новых годов много... А Петя Долгий свое: - С января колхозники переходят на зарплату. Каждый месяц аванс будете получать. Собрание проводили в школе; народу привалило полным-полно - и в классе, и в коридоре, и на крыльце. - А если дохода не будет, чем заплатите? - спросил Парамон. - Свиноферму продадим - а заплатим, - ответил Петя Долгий. - Буря пшеницу положит, вода кукурузу зальет, но ваша зарплата будут стоять... как у рабочего класса. - А как быть с минимом? - спросили его. - А миним, - говорит, - отменяется. Тут ему окончательно не поверили. Посмеиваются мужики. У нас ведь как было с трудоднями? Установлен миним в сто тридцать пять трудодней. Ты его отработал - и делай что хочешь. Можно, к примеру, на лесозаготовки идти или кирпич бить в Тиханово. Но ежели у тебя минима нет, ты вроде бы в зависимости: во-первых, никуда на заработки не пустят; во-вторых, могут обложить двойным налогом в размере одна тысяча семьсот рублей, как единоличника. Раньше брали налог с коровы, с овцы, даже с козы шерсть брали. Хоть и нет на козе шерсти, но отдай. Где хошь бери. Чего посеял, с каждой сотки - опять налог. А ежели минима нет - все в двойном размере. Вот мужики и смеются: "Как же так? Ежели ты отменишь миним, все на сторону уйдут". А ежели он платить станет и в самом деле? Но чем? Денег на текущем счете ни копейки - одни долги. А что и появляется, все идет в погашение или в неделимый фонд, государству то есть. - Я вам вот что скажу, мужики, - подмигивал Корней Иванович, - те тридцать тысяч, что ему дали в городе, он пустит в оборот. Половину из них он, поди, уж проездил да проел. А половину нам отдаст. Кто его проверит? Потом сядет да уедет. А у нас коров поведут. Нет, денег этих брать нельзя. Упорный был старик этот, Корней Иванович. Когда в январе и в самом деле платить стали на трудодни, он сперва послал в правление внука своего, Максимку: - Сходи-ка, сходи... Да посмотри, чем платят. Може, облигациями? Но вопрос с закорюкой в том, как Петя Долгий изловчился? Откровенно сказать вам - ни за что не поверите. А дело было так. На нашей лесопилке заготовлены были доски на новый свинарник. Вот эти доски он и пустил в оборот. Вызвал пильщиков и говорит: - Распилите мне все эти доски на штакетник. Ваша команда - наше исполнение... Распилили. Вот тебе, он по радио объявление делает. - Кому нужен штакетник, приходите в контору, покупайте за наличный расчет. И народ валом повалил в правление. Огороды, пожалуй, с единоличной поры не огораживались, потому что равнение держали на общественный сектор. Пока мы темпы давали, бабы поразвели коз: рога и копыта есть, а молока нет. Скотина эта нахальная и очень зловредная насчет огородов. Собака в дыру не проскочит, а эта пролезет. Дуры бабы! Не учли такого оборота. Сами же потом плакались. Вот бабы и слетелись в правление за штакетником, как куры на просо. И такой гвалт устроили - прямо друг на дружку лезут, давятся. Боялись, что всем не хватит. Тут к ним вышел Петя Долгий и говорит: - Успокойтесь, дорогие хозяюшки! Штакетнику всем хватит. А ежели вы хотите иметь новые заборы, записывайтесь в очередь у Якова Ивановича. Мы создадим бригаду строителей и все ваши огороды по шнурочку огородим. Деньги вносить сразу, по пятерке за погонный метр. Бригаду такую создать - плевое дело. Кто не охоч до своих же огородов? Петя Долгий сам разбивку сделал; не успел как следует проверить, - глядь - приезжает "газик". Уполномоченный из райкома! - Хорош председатель! - кричит из кабинки. - Предвыборная кампания, а он огороды городить. Наглядной агитацией заниматься надо. А Петя Долгий ему: - Вот я и занимаюсь наглядной агитацией. - Нет! Это мы тебе покажем наглядную агитацию... на бюро! - Это когда еще будет, а я вам сейчас покажу. Петя Долгий пошел к машине и указал своей пятерней на околицу: - Вон, видишь дорогу! Ну и катись, пока не поздно. - Я приехал на помощь! - кричит уполномоченный. - Тогда вылезай из машины, бери молоток, гвозди и прибивай штакетник. - Вы что, издеваться? Ладно!.. Нашего уполномоченного только и видели. - Ну, Петр Ермолаевич, - говорят ему мужики, - за этот самый забор они вас и упрячут. - Вот и давайте поскорее огородимся. Навались, пока видно, чтоб другим было завидно! - посмеивается Петя Долгий. И огородился! А к концу месяца колхозники деньги внесли за ограду. Он этими деньгами с ними же расплатился. - Что это выходит, мужики? - говорит Корней Иванович. - Он нашим салом нам же по сусалам. И скажи ты на милость! Пошли в феврале колхозники на работу... Интерес появился. А более все оттого, что хотелось знать - как же он вывернется вдругорядь. Подошел конец месяца, он вызывает бухгалтера: - Яков Иванович, сколько у нас дохода поступило за молоко и мясо? - Тысяч сто тридцать. - Поезжайте в банк и все их снимите. - Как - все? Для чего? - Зарплату будем выдавать колхозникам... - Все деньги на зарплату? А неделимый фонд? - Осенью у нас денег будет много, тогда и в неделимый фонд отчислим. А пока он может подождать. - Хорошо... Но надо бы согласовать. - Соберем собрание и согласуем... - Да нет! Надо с районом. - Яков Иванович, мы сами хозяева. - Слушаюсь... И на этот раз вышло. Но когда весной Петя Долгий до свинофермы добрался, тут уж приехал Семен Иванович Мотяков. Актив собрали, и сцепились они с Петей Долгим. - Авторитет себе дешевый зарабатываешь! - кричал Мотяков. - Подачки бросил колхозникам... Как же, зарплату выдал! Все это идет от теоретической беспечности. А Петя Долгий с улыбкой: - Правильно! И Маркс был беспечный человек. Он еще сказал: "Если производителю не дать всего необходимого для жизни, он все равно добудет это иными путями". Мотяков только головой мотнул и продолжал свое: - Нам ли заигрывать с колхозниками? Зарплатой трясти перед носом? Период агитации за колхозы давно окончен. Работать надо, враз и навсегда! - Вот мы и работаем, - отвечает Петя Долгий. - Нет, вы развалом занимаетесь! Свиноферму распродаете. - Зато укрепляем молочную ферму. У меня луга заливные, а вы мне свиней суете. Зачем? - Затем, что они в плане. А план есть государственное задание, - напирал Мотяков. - План составляете вы, а вы еще не государство. - Зато я смогу запретить вашу антигосударственную практику! - Мотяков выпил стакан воды, взял свой портфель и уехал. Думали, на этот раз снимут нашего Петю Долгого. Но тут посевная приспичила, народ на работу валит - колхоз передом идет... Как тут снимать председателя! Ладно, строгача ему дали. Авось, мол, одумается. А он опять за свое. "Хлебороб, говорит, у хлеба живет. Так пусть он о хлебе не думает. Дадим ему хлеба вволю!" И вот решили на правлении: ежели ты имеешь двадцать три выхода в месяц, то кроме заработанных денег дадут тебе по пуду хлеба на едока по государственной цене, то есть почти даром. А ежели ты вдова, то хлеб на всех твоих едоков идет бесплатно. Куда с добром! Повеселел народ. Прямо не работа пошла, а песня с пляской. Сочинять стали: музыка Глуховой, слова Хамова, так и далее. Но не успел еще урожай созреть, нам - бац! Из района новое задание - сдать три плана. Брат родной! Восемнадцать тысяч центнеров! Мы подсчитали: выходит тютелька в тютельку - сколько уберем, столько и сдадим. Под метелочку. Петя Долгий уперся: половину, говорит, сдам, а остальное колхозникам и на семена. Тут я должен сказать, он проявил политическую безграмотность. Настоящий коммунист как должен поступать? Ты за колхозников переживай, а государству все отдай сполна, что потребуют. И правильно ему Мотяков сказал: "Ты колхозников ставишь на первое место, а государство на второе. Отстраним!" Приехали в колхоз трое, во главе с Мотяковым: - Собери массу! Говорить будем. Ладно, собрались на собрание... - Товарищи! - выступает Мотяков. - Вы знаете, что все мы переживаем очередную трудность... Засуху и недород. - Она, засуха-то, больно чудная, - говорят мужики. - Вон через дорогу, в Прудках, засушило, а у нас нет. Вроде бы одна небесная канцелярия над нами. - Небо одно, да молитвы другие, - крикнули с места, и все засмеялись. - Товарищи, не будем ссылаться на объективные трудности. У вас уродилось лучше, вы и должны пример показать. Откликнемся на призыв партии - сдадим нашему государству двадцать тысяч центнеров! А кто-то из зала: - Зачем двадцать тысяч? Давайте сдадим тридцать! Вот это по-нашему. - Правильно! - Мотяков аж руками потер. - Не то некоторые маловеры и скептики отказываются, - он покосился на Петю Долгого. - Ничего, трудовой народ поставит их на место, враз и навсегда. А Петя Долгий как бы ни в чем не бывало подымается и говорит: - Ну что ж, товарищи колхозники, давайте считать - что у нас уродилось. Считали хором - все поля наперечет знали, а Мотяков записывал. Считали, считали, - и двадцати тысяч не набрали. - Извините, - говорят Мотякову, - чего не можем, того не можем. Сами вы считали. - Вы что? Посмешище из меня делать! - рявкнул Мотяков. - Не советую: Вышел с собрания, не попрощавшись. А на другой день вызвали на бюро Петю Долгого. И навалились на него сообща: - Что?! Народ настраивать? Да это ж саботаж! Проси прощения! На колени! А Петя Долгий: - На колени перед вами становятся те, которые работать не умеют, да еще бездипломники. А я академию окончил. Для меня работа всегда найдется. Резолюцию вынесли - снять! Но будто бы первый секретарь Демин заступился: "Без колхозного собрания не имеем права". У нас, говорит, эта самая - демократия. Ладно... Демократия демократией, но все ж таки привезли с собой на колхозное собрание и прокурора и начальника милиции. И даже милиционер Тузиков приехал. Правда, в зал его не пустили - он у входа стоял. Мотяков сел в президиум. По правую руку посадил с собой начальника милиции Змеева, по левую - прокурора Абрамкина. - Ну, кто говорить будет? Тут ему устроили нашу бреховскую канитель. Как-то я уже писал, - народ у нас дружный. Ежели сопрут чего - убей - не допытаешься... Мотяков, значит, требует обсуждать Петю Долгого, а конюх наш Матвей Глухов встал и говорит: - Я вот насчет сбруи хочу сказать. Что ж это получается? Потник весь изопрел, а за тобой его числят, как новый. Он не токмо что в упряжку, на подшивку валенок и то не годится. Мотяков горячится: - Вы мне бросьте эти прелые потники, враз и навсегда! О руководстве говорить надо. - Дак и я про то же самое. Ведь сколько наш председатель одних прелых потников списал! А таперика возьмем старые хомуты. У иного не токмо что обшивка, клещи раскололись... А мы председателя менять... Ну, шире - дале. Такую чепуху все понесли, будто сговорились. До полночи мололи. Абрамкин и Змеев не выдержали, шепчут Мотякову: "Ставь на голосование, не то мы все с голоду подохнем". Я тоже в президиуме сидел. А чего тут голосовать? Итак ясно - все за Петю Долгого. И соперника не было - я наотрез отказался. Легко было после Фильки Самоченкова идти. А после Пети Долгого, ну-ка сунься! Опозорят... Ворота дегтем вымажут, не то по пьянке котел на голову наденут. Народ у нас отчаянный. Так Мотяков и уехал ни с чем. А осенью колхоз наш в передовики вышел, - больше всех зерна сдал. И убрался раньше всех. Тут уж Петя Долгий силу взял, круто пошел вверх. Оно, может быть, и его осадили бы, когда кукурузу толкали да луга распахивали. Но почему-то район закрыли; Мотякова пустили по речным кадрам, а нас в Пугасово отдали. И оказались мы на отшибе. Кому на счастье, а кому и в горе. Колхоз наш таперика круглый миллионер. Хотя, по совести сказать, во многом и не по правилу хозяйство ведется. Но у председателя авторитет, он две машины легковых имеет и в депутаты вышел. Ему просто не укажешь... А меня лишили последней руководящей должности с окладом. Укрупнили сельсовет, прислали нового председателя из города. Окончательно перестали ценить у нас местные кадры. Варяги в моду вошли. На этом исторический эпизод моих писаний оканчивается. Колхоз встал на ноги. Для него всякая история кончилась. Потому как история есть борьба. Она перешла в другую область. История таперика вся кроется в идеологической борьбе на литературном фронте. Все это нам надо хорошенько уяснить и проявлять бдительность. О ТОМ, КАК НАДО НАВЕСТИ ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ПОРЯДОК Хоть я и написал в самом начале, что жить мы стали хорошо, даже лучше, чем при коммунизме, а все ж таки порядок окончательный наводить надо. И наводить его надо как во внутреннем плане, так и в международном. Мы не должны забывать, что все человеческое общество делится на классы, то есть на сторонников и на противников труда. Классы-сторонники осознают жестокую необходимость труда, а классы-противники предпочитают свалить эту жестокую необходимость на плечи своих же собственных соседей. И вот в связи с таким разделением общества на классы мы видим очередное противоречие природы; таперика каждый человек любит свободу в своих личных действиях, то есть независимость, самостоятельность, так и далее. С точки зрения отдельного человека свобода действий может быть даже идеалом. А ежели взглянуть на этот идеал с общественной точки зрения, то мы увидим в нем величайшее зло. Ибо верно подмечено - и вор любит свободу. Ну, дай ты свободу каждому. И что же получится? Во-первых, разбегутся; во-вторых, уедут туда, где лучше жить... Более того, несознательные элементы даже за границу подадутся. А кто же тогда будет работать на полях? Вот и выходит - сила человечества состоит в единстве всех действий, а независимость отдельных членов общества, их свобода действий ведет к анархии. Поэтому мы должны крепить единство наших рядов и строить светлое будущее не только теоретически, но и практически. Давайте же подойдем к этому делу организованно: выделим такое местечко и начнем строить город будущего строго по науке. Вот и подсчитаем на этом примере - во что обойдется нам всеобщее строительство. И начнем привлекать народ. Законно! После постройки этого города мы могли бы показать воочию, как выглядит человек будущего. Стали бы возить туда все иностранные делегации, чтобы и они наконец поняли преимущества нашего строя. Я со своей стороны предлагаю построить такой город на нашем бреховском бугре. Очень красивое место, и видно далеко. Такой город будет вроде бы маяком, по которому можно выверять линию главного направления. А то что у нас порой получается? Чем лучше мы живем, тем все более отклоняемся. Возьмем хотя бы такой факт: все колхозы ждут очереди на дефицитные стройматериалы: на шифер, на цемент, на железо, на машины, так и далее. А наш председатель Петя Долгий, пользуясь своим авторитетом и связями, достал все это на стороне. Он построил вне очереди механизированную ферму на шестьсот голов, дождевальные установки провел на тысяче га. Да мало того, он проложил у себя в колхозе асфальтированную дорогу. Давайте разберемся с государственной точки зрения - хорошо это или плохо? Дороги с твердым покрытием должны прокладываться в первую очередь там, где больше ездят; сначала - дороги областного значения, потом районного и в последнюю очередь местного. А Петя Долгий нашел шибаев-грузин, которые продали ему битум, и все сделал наоборот. Вот вам пример мещанского, местнического, националистического подхода к строительству светлого будущего. Жить для того, чтобы навести окончательный порядок на земле, то есть превратить этот ад в земной рай для сторонников труда - вот цель моей жизни. Но на нашем пути стоят всякие дельцы, националисты, маловеры и скептики, то есть ревизионисты, которые пытаются выделить свое "я" из нашего общего "мы". С ними мы должны решительно бороться на два фронта, ибо они не только наши враги, но и враги своего народа, стало быть, враги и для самих себя. 1968