Неужели и этот снаряд снова нацелился в нас? Через пять минут мы были готовы, а Мухе и не пришлось переодеваться - его как унесли в санчасть в камуфляже, да так и оставили. На нас снова накинули наручники, но как-то необычно. Дока, Боцмана и Артиста сковали в цепь, а меня - персонально. В чем смысл этого, я не понял, но спрашивать не решился, потому что от Сивопляса в его теперешнем настроении вместо ответа можно было получить по зубам, чего как-то не хотелось. Какая, интересно, муха его укусила? - Вперед! - скомандовал пират и стволом показал на выход. В нашем сопровождении было задействовано пять черных. Один шел впереди, двое сбоку, а еще двое тащили носилки с Мухой. Замыкал шествие Сивопляс. В начале и конце длинного бетонного коридора тоже была выставлена охрана. В такой ситуации невольно ощущаешь свою значительность. Для полноты картины не хватало толпы репортеров у выхода. Чтобы зажужжали телекамеры, засверкали блицы, обрушился град вопросов, и весь мир узрел бы новых героев нашего времени и узнал, что из напитков они предпочитают "Пепси", к лесбиянкам относятся с интересом, а вот пидорасов не уважают. От коридора, тускло освещенного плафонами, шло несколько боковых ответвлений. Когда мы поравнялись с одним из них, вдруг послышалась музыка, чьи-то очень немузыкальные вопли и звон стекла. Будто кто-то вдрабадан пьяный отводил душу под караоки и метал пустые бутылки в железную дверь. Это было настолько неожиданно, что я даже приостановился. Но тут же мне в спину больно ткнули стволом, давая понять, что отвлекаться не следует. Я человек догадливый, все понял, и до конца пути уже не отвлекался, тем более что отвлекаться было больше не на что. У выхода из ремзоны нас ждал аэродромный "пазик" с выбитыми стеклами, заделанными фанерой и кусками дюраля. Он был подогнан вплотную к воротам, как подгоняют автозак к дверям следственного изолятора. Но и в то короткое время, пока нас грузили в автобус, я успел умилиться хмурому ветреному дню, который после темницы показался ослепительно ярким и многоцветным, как первомайская демонстрация в старые добрые времена. На фоне низких летящих облаков плыли мачты аэродромных прожекторов, трепыхался флажок на вышке руководителя полетов, стыли полусферы радаров. А неподалеку от выхода из подземных ангаров возвышался огромный самолет с надписью на фюзеляже "Аэротранс". При виде его я слегка прибалдел и не сразу понял, что это не "Мрия". У "Мрии" шесть турбин, а у этого было только четыре. Это был "Ан-124". "Руслан". Я поискал взглядом "Мрию" и обнаружил ее останки в дальнем конце летного поля. Задняя аппарель "Руслана" была опущена, возле нее суетились солдаты в оцеплении черных, подвозили со стороны ремзоны какие-то разномерные ящики. - Это не модули истребителей, - сказал Док. - Что же это они грузят? Его вопрос остался безответным, потому что новый тычок автоматным стволом в спину напомнил мне, что и сейчас отвлекаться не следует. Артиста, Дока и Боцмана усадили сзади, прицепили к поручням, меня снова почему-то выделили, отвели боковое сиденье, носилки с Мухой поставили в проходе. Один из черных сел за руль, а Сивопляс и еще двое расположились в передней части автобуса, лицами к нам, что было вполне грамотно и говорило о том, что пират дело знает туго. Сравнительная малочисленность конвоя меня слегка удивила, но с моей стороны это было чистым тщеславием. Четверо с "калашами" против пятерых в браслетках - выше крыши. Автобус продребезжал по бетонке и после короткой остановки миновал КПП. Сивопляса здесь хорошо знали и уважали, ему достаточно было махнуть рукой, чтобы ворота открылись. "Пазик" выкатился на шоссе, водитель прибавил ходу. Поплыли навстречу березовые колки и заросли кустарников вдоль обочин, подернутые зеленым флером свежей листвы. По моим прикидкам, до Читы было часа три-четыре езды, но "пазик" неожиданно свернул с шоссе к широко раскинувшемуся селу с добротными бревенчатыми избами и высокими, как по всей Сибири, воротами. Возле одного из окраинных домов автобус остановился, Сивопляс вышел и стукнул по калитке массивным железным кольцом. На стук взъярились собаки, потом появилась дородная хозяйка, эдакая ядреная забайкальская казачка в кацавейке, выслушала пирата и согласно покивала. По знаку Сивопляса двое черных подхватили носилки с Мухой и потащили к выходу. - Эй! А это зачем? - потребовал я объяснений. - Зачем нужно, - объяснил Сивопляс. - Будешь спрашивать, когда тебя спросят. Пришлось удовлетвориться. Поворот событий был странным, но угрозы, как мне показалось, не содержал. Муху втащили в дом, черные вернулись, автобус выехал из села и затрясся по грунтовке, вскоре свернувшей к берегу широкой спокойной реки. - Наводит на размышления, - заметил Док. Возможно, он имел в виду отделение Мухи от коллектива, но скорей то, что эта грунтовка не могла быть дорогой в областной центр. Так и оказалось. "Пазик" скатился по крутому съезду и остановился у свайного причала, к которому был пришвартован довольно задрипанного вида катер без каких-либо признаков команды. Даже вахтенного не было. Все это мне не понравилось. Такой катер не мог принадлежать воинской части. Скорей - рыбоохране или лесосплавщикам. Нас собираются транспортировать в округ на этом катере? В армии так не делается. В армии на все существует четкий порядок. И всякое отклонение от него не может не насторожить. Особенно в нашем положении. - Наводит на размышления, - повторил Док. Но предаваться размышлениям на берегу пустынных волн нам не дали. Через три минуты мы оказались в темном вонючем кубрике, застучал судовой дизель, и по легкой качке можно было понять, что плавание началось. - И куда же мы плывем? - задал риторический вопрос Артист. - Плавает говно, - машинально поправил Боцман по своей привычке, которая осталась у него еще со времен службы в морской пехоте. - И куда же мы плывем, как говно? - откорректировал формулировку своего вопроса Артист. Я напряг память, пытаясь вспомнить карту, которую мы изучали в ленинской комнате с "Моральным кодексом строителя коммунизма". И вспомнил. - Это Ингода, - сказал я. - Она впадает в Читу. - Река не может впадать в город, - рассудительно заметил Док. Он всегда говорил рассудительно, кроме тех случаев, когда нужно говорить очень быстро. Но в этот раз его рассудительность почему-то вызвала у меня раздражение. Я огрызнулся: - Но ты понял, что я хотел сказать? - Ты хотел сказать, что в нижнем течении этой реки расположен областной центр Чита. Правильно? - Вот именно, - подтвердил я. - Это я и сказал, но гораздо короче. В двадцать первом веке так будут говорить все. Привыкай. - И знаменитый монолог Гамлета будет звучать так: "Да или как? Вот в чем", - сказал Артист. - Если вы оба не заткнетесь, я набью вам морды из собственных ручек. - Извини, Док, - сказал я. - Все в порядке, - сказал Док. Катер неожиданно ткнулся в берег. Дверь кубрика открылась, появился Сивопляс и показал на меня стволом "калаша": - На выход. Сам. Остальные на месте. - Акт третий, - прокомментировал Артист, пока я выбирался из кубрика. - А сколько всего? - спросил Боцман. - В классической трагедии - пять. - Тогда еще поживем, - заключил Боцман. III Для третьего акта классической трагедии место действия было выбрано подходящее. Во всяком случае, для его обозначения длинных ремарок не требовалось. "Берег реки. Рыбацкий навес. Ветер." Даже причала не было - мостки, с каких в деревнях полощут белье. Навес на высоком берегу, узкий и длинный, покрытый шифером. Между опорными столбами натянуты шнуры. На них, видно, вялили рыбу. Место открытое, хорошо проветривается, в стороне от жилья с коровниками и свинарниками. Значит - без мух. От мостков к навесу вела узкая крутая тропка. В одном месте я оступился и едва не потерял равновесия, но Сивопляс поддержал меня за плечо. И не стволом "калаша", а рукой. Его предупредительность так меня удивила, что я даже "спасибо" не сказал. Но то, что последовало за этим, было не просто удивительно, а хрен что. Он указал мне на лавку: - Садись, в ногах нет. - И сел сам. - Даю вводные. У меня приказ: всех вас при попытке к бегству. Это понятно? Это было понятно. Это было уже давно понятно. Даже не нужно было спрашивать, кто отдал этот приказ. Но я все же спросил: - Генерал-лейтенант? Сивопляс подумал и кивнул: - Он. - Давай дальше. - Сейчас мы с тобой сверимся и сбежите, - продолжал Си- вопляс. - Мои не в курсе, так что вот так. Сделать все нужно чисто. Смогут твои? Мои не из лыка мочалка, учти к сведению. Ты чего головой мотаешь, как на новые ворота? - Не пройдет, командир, - сказал я. - Мы не будем сбегать. - Это как? - Не хочу облегчать твою совесть. Тебе придется выполнить приказ а натюрель. В натуральном виде. И потом на Страшном суде долго и нудно объяснять, что заставило тебя сгубить четыре безоружных невинных души. Чувство долга? Любовь к Родине? Не думаю, что там вообще поймут, что ты этим хочешь сказать. - Это ты про себя, что невинный? - удивился Сивопляс. - А кто подполковника Тимашука и ухом не моргнул? - Я-то при чем? - Не мути мне в голове воду. Я все видел на пленке. Как сначала маленький его, потом ты. И слышал, как ты командовал: "Быстро, все по местам." Так что давай не надо. - За свои грехи я отвечу сам. А ты будешь отвечать за свои. - Дурак ты и уши у тебя соленые! - разозлился Сивопляс и неожиданно заговорил нормальным русским языком. - Ты что ж думаешь - я хочу вас спровоцировать на попытку к бегству? - А нет? - спросил я. - Тогда зачем я вашего парня к своей бабе завез? - Не знаю, - признался я. - Да затем, что если он в воду прыгнет, так сразу пойдет ко дну, как колун без ручки! Молчи и слушай. Твои парни свяжут моих в придачу со мной. Катер поставишь на малый ход, горючку перекроешь, поплывет по течению. В Потапове забираете маленького, берете у хозяйки мой "жигуль". Уходите на Улан-Удэ до Транссиба. Тачку бросите, сядете в поезд. На все про все у вас полсуток. Раньше катер вряд ли найдут, места глухие. Успеете уйти до тревоги - ваше счастье. Если вопросы есть, давай быстро. Время идет. - Вопросы есть. Два. Но мне было бы проще с тобой разговаривать, если бы ты снял с меня браслетки, - запустил я пробный шар. - Повернись, - приказал он и отщелкнул наручники. - Только потом держи их в руках за спиной для полной видимости. Я растер запястья и запустил следующий шар: - Ты не мог бы в знак доверия дать мне подержать твой "калаш"? - Держи. Я еле успел поймать брошенный автомат. Заряжен. Полный рожок. И патроны не холостые. Я вернул "калаш" пирату и задал первый вопрос: - Зачем устраивать захват твоих парней, если они с тобой заодно? - Затем, что объяснять им все - сутки уйдут. И не умею я объяснять. - Но кое-что тебе объяснить придется. Это второй вопрос. Главный. Почему ты принял это решение? Хмурое лицо пирата посмурнело еще больше. - Ладно, - шумно вздохнув, сказал он. - Попробую. Когда вас раздевали, я видел спину твоего парня. Чернявого. - Боцмана, - подсказал я. - Пусть Боцмана. А теперь смотри. - Он расстегнул широкий офицерский ремень, выпростал из-под него форменку и повернулся ко мне спиной. - Задирай. Я задрал. - Ясно? - спросил он. - Ясно, - сказал я. Он привел одежду в порядок, долго молчал, глядя как ве- тер рябит холодную гладь полноводной реки, величественной в своей несуетности. Как Стикс. Потом добавил: - Скажу еще. Я смотрел пленку с допросами. Одно место смотрел два раза. С допросом доктора. Он сказал: "Нас всех убили на той войне". Так вот, меня тоже убили на той войне. Не на вашей, а на моей. В Афгане. Мы - свои. А своих я убивать не дам. Все. Подъем. Давай работать. Работу мы сделали быстро, не отходя от берега. Рассудили, что нет резона усложнять дело и нырять в ледяную воду. Мужики были жилистые и верткие, как пантеры. Но на нашей стороне был эффект неожиданности и преимущества молодости. В разработанный Сивоплясом план Док внес коррективы. Мы обрядили черных в наши камуфляжки, а сами надели их униформы. Была откорректирована и роль Сивопляса. Когда троих его парней умотали линями и уложили в кубрике, его самого, тоже связанного и с кляпом из грязной тряпки во рту, вытащили на берег и отволокли под навес. Он мычал и бился, как уссурийский тигр, спеленутый сетью ловцов. Укоризненный взгляд его прожигал мне сердце раскаленным железом, каким были изукрашены спина Боцмана и спина Сивопляса. И я чувствовал, что если не удастся убедить его в правильности того, что мы делаем, этот взгляд до конца жизни будет преследовать меня в бессонницу, а потом будет предъявлен мне первым номером в списке моих грехов на Страшном суде. Катер отплыл, на середине реки заглох. Его подхватило течением и медленно повлекло к востоку. Мы освободили Сивопляса и вернули ему "калаш". Он отплевался и сказал: - Ну? - Объясняй, - предложил я Доку. У Дока, конечно, было много достоинств и среди них попадались даже таланты, но умением жечь глаголом сердца людей природа его обделила. Его объяснения Сивопляс слушал внимательно, но чувствовалось, что все эти дела ему глубоко до феньки. Его нисколько не ужаснула апокалипсическая картина будущих локальных войн, в которых с помощью российских штурмовиков народы мира будут превращать друг друга в кровавую лапшу, оставила совершенно равнодушным угроза краха российской экономики, а когда Док упомянул о международном престиже страны, который неминуемо будет подорван, если агентура ЦРУ перехватит "Руслан", Сивопляс перебил: - Кончай. Барабанишь, как попугай на базаре. Россия, Россия. Что такое Россия? Док посопел, попыхтел, потом показал на реку, которая все дальше уносила катер, и сказал: - Вот это и есть Россия. Понял? Сивопляс посмотрел на него, как убогого. И ответил: - Это река Ингода. А если ты еще хочешь сказать, то лучше молчи. - Тихо! - вдруг приказал Артист. - Все под навес! Ложись! Со стороны Потапово донесся гул вертолетного двигателя. Он приближался. Это был хорошо знакомый нам патрульный "Ми-28". Он тянул над рекой на высоте метров триста. Потом пошел вниз, чуть клюнул носом и выплюнул одну из шестнадцати ракет "Вихрь". Оставляя белый след, она прошла над водой и там, где только что был маленький силуэт катера, сверкнуло, вспух и лопнул огненный шар и взметнулся водяной столб. Сивопляс взревел, как раненый тигр, и рванулся из-под навеса. Боцман успел схватить его за ногу, за другую ногу ухватился Артист, а Док навалился сверху всей своей массой. Вертолет вышел на второй заход и прошил фарватер из скорострельной 30-миллиметровой пушки 2А42. Еще раз развернулся, облетая на малой высоте окрестности, прогрохотал двигателем над крышей навеса, заложил вираж и отвалил в сторону аэродрома. Сивопляс поднялся на ноги и машинально отряхнул форменку от сора. Потом сел на краю обрыва, по-восточному скрестив ноги, и начал раскачиваться вперед-назад. Мы расположились по сторонам от него и сидели, молча глядя на хмурую воду сибирской реки Стикс. А что тут можно было сказать? - Костя Сальников, - негромко проговорил Сивопляс и снова закачался. Потом сказал: - Младший сержант. Потом сказал: - Он прикрыл меня во дворце Амина. Потом сказал: - Гриша Майборода. Младший лейтенант. Мы вместе горели в бэтээре под Урузганом. Потом сказал: - Никита Петраков. Старший сержант. С ним мы были в плену. Потом встал и сказал Доку: - Теперь я понял, что такое Россия. Это и есть Россия. Она такой и останется, если их не остановить. Говори, что делать. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ I От одного человека не зависит ничего. От одного человека зависит все. Генерал-лейтенант Ермаков понимал, что стечение обстоятельств поставило его в такое положение, когда только от него, как от одного единственного солдата на острие захлебнувшейся атаки, зависит исход огромного дела. Дрогнет он, и запнется взвод, вожмется в землю на свинцовом юру рота, залягут , а потом начнут пятиться батальоны, обнажая фланги соседей, вовлекая в губительную воронку отступления полки и дивизии. Решение, которое принял Ермаков, было инстинктивным, самопроизвольным, как взмах руки и изгиб тела потерявшего равновесие канатоходца. В какой-то момент он даже поразился себе: да не спятил ли я? Но уже заработал его холодный практический ум, анализируя ситуацию, просчитывая варианты. И когда приехал аль-Джаббар с тремя молодыми черноусыми арабами-телохранителями в одинаковых черных костюмах и с одинаковыми черными кейсами, Ермаков уже был готов к разговору. Но он не стал начинать его на даче. Времени до отлета "Руслана" было в обрез, это был хороший повод отложить разговор. В машине тоже вести обсуждение нельзя из-за присутствия арабов, понимавших по-русски и по-английски. На предложение Ермакова изложить дело уже на борту "Руслана" аль-Джаббар немного подумал, легким касанием ладони поправил безукоризненный пробор на иссиня черных, набриолиненных волосах, повертел массивный золотой перстень на маленьком пухлом пальце и согласился. - Мы знаем господина Ермакова как очень серьезного человека. Мы не сомневаемся, что наш высокочтимый друг отдает себе полный отчет в своих действиях. Круглое жирное лицо Джаббара с пышными черными усами излучало доброжелательство, но глаза смотрели холодно, жестко. Представитель ОПЕК при правительстве России (он же - доверенное лицо могущественного миллиардера бен Ладена) гражданин Саудовской Аравии Мухаммед Хасан аль-Джаббар был очень опытным бизнесменом и хладнокровным человеком. Но и он окаменел, когда узнал, что афганские летчики, которые должны были перегнать истребители из Потапова в Лахор, взяты под наблюдение и вот-вот будут арестованы. Второе сообщение Ермакова - о том, что прежний способ транспортировки самолетов не может быть использован из-за противодействия неких влиятельных сил в российском руководстве - стерло последние остатки доброжелательства с его лица. Ермаков не стал объяснять, какие силы он имеет виду, лишь сказал, что эта часть российского руководства придерживается прозападной, а точней - проамериканской ориентации. Как Ермаков и ожидал, его слова попали в болевую точку. У всех этих воинов ислама была одна ахиллесова пята. При всей многоопытности и хитроумии они забывали, что ненависть - очень плохой советчик в делах. Даже намек на военную оснащенность Израиля приводил в ярость ближневосточных арабов и заставлял их идти в переговорах с Ермаковым на большие уступки. Такой же красной тряпкой для аль-Джаббара было упоминание США. Он потребовал конкретизации, но Ермаков твердо ответил, что это внутренние дела России и он не намерен обсуждать их с многоуважаемым и высокочтимым партнером. От Джаббара дохнуло угрозой, как от кобры перед смертельным броском. Но и к этому Ермаков был готов. Во время разговора в ЦКБ аль-Джаббар не скрывал своего превосходства. И его позиция была действительно очень сильной. Но в ней таилась и уязвимость. Она заключалась в том, что талибам нужны истребители, а купить их они могут только у России. Проблема не решалась такими частностями, как жизнь или смерть Ермакова или жизнь или смерть самого аль-Джаббара. Ермаков даже допускал, что его партнер настолько фанатичен, что готов пожертвовать своей жизнью во имя священного дела. Но это было только на руку Ермакову. Джаббар быстро понял, что невольно оказался в ловушке. Он напряженно искал выход. Ермаков не торопился его подсказать. Партнер должен дозреть до того состояния, когда в любом предложении он изначально станет искать выгоды, а не опасности и подвохи, будет думать, почему это предложение нужно принять, а не почему отвергнуть. Над Волгой Ермаков понял, что клиент готов. Он изложил свое предложение. Афганской стороне нужны самолеты-невидимки, России нужна валюта. Расторжение ранее заключенного контракта на девятьсот шестьдесят миллионов долларов невыгодно обеим сторонам. В силу форс-мажорной ситуации российская сторона не может в настоящее время передать талибам боевые машины, готовые к продаже. Российская сторона предлагает другой способ реализации контракта. На "Руслане" в Лахор будут доставлены не самолеты, а оборудование для нанесения антирадарного покрытия. Одновременно будет передана технология обработки поверхности. Организация производственной базы не представляет никаких сложностей. Талибы сами смогут превращать истребители в невидимки, а самолеты "МИГ-21", "МИГ-23", "СУ-24" и "СУ-25" российская сторона будет продавать талибам через третьи страны. Первые три десятка машин будут поставлены в счет контракта, цена других будет установлена в ходе дополнительных переговоров. Естественно, она будет значительно выше общепринятых цен на старые российские штурмовики. Господин Джаббар должен признать, что это условие правомерно, так как технология антирадарной обработки сама по себе является огромной ценностью. Аль-Джаббар думал примерно до Казани. Молча сидел в откидном кресле, покусывал перстень. Потом задал несколько мелких уточняющих вопросов, снова умолк. И только в районе Набережных Челнов приступил к делу. Предложение досточтимого господина Ермакова крайне неожиданно и требует тщательного обдумывания. У господина Джаббара есть для этого не меньше пяти часов. Для такого опытного человека этого времени более чем достаточно. Господин Ермаков утверждает, что радиолокационная уязвимость истребителей уменьшена в двадцать раз. Мы хотели бы убедиться в этом. Наш уважаемый партнер получит эту возможность. Специально для него будет произведен испытательный полет одного или нескольких истребителей, господин Джаббар сможет сам следить за показаниями приборов и при необходимости получить квалифицированную консультацию специалистов. Передавая афганской стороне не только оборудование, но и технологию артирадарной обработки, российская сторона лишается возможности производить такую же обработку своих боевых машин для продажи их другим покупателям. Уважаемый господин Джаббар ошибается. Российская сторона не лишается этой возможности. У нее остается вся техническая документация "ноу-хау" и автор методики, изготовление же нового оборудования не представляет никаких трудностей. Российская сторона не может не понимать, что, обладая оборудованием и технологией, мы сами сможем организовать широкомасштабное производство и продавать самолеты-невидимки тем, кто в них нуждается. Мы отдаем себе в этом отчет. Но для того, чтобы делать самолеты-невидимки, нужно прежде всего иметь самолеты. В настоящее время завершены переговоры России с республиками СНГ и бывшими союзниками по Варшавскому договору о передаче их авиарезервов России в обмен на современные вооружения. (Этот довод Ермаков привел без всякого опасения, что его утверждение может быть быстро проверено аль-Джаббаром. А в будущем такие переговоры необходимо будет провести, и нет сомнения, что они завершатся подписанием межправительственных соглашений.) Таким образом, афганская сторона будет находиться в прямой зависимости от России, но мы не намерены употреблять эту зависимость во вред нашим деловым отношениям. Мы заинтересованы в успешном применении российских "невидимок" в Афганистане, так как это создаст им рекламу и повысит спрос. Над Уралом аль-Джаббар задал наконец вопрос, которого Ермаков давно ждал: - Каким образом мы сможем убедиться, что оборудование, которое будет вывезено на "Руслане", действительно то, о каком идет речь? - Вы убедитесь в этом, когда смонтируете его и произведете антирадарную обработку первой машины, - ответил Ермаков. - Только после этого начнете проплачивать контракт. Аль-Джаббар возразил: - Мы не ставим под сомнение добросовестность нашего уважаемого партнера. Но по этому контракту мы уже проплатили двести миллионов долларов и хотели бы иметь гарантии, что за свои деньги получим настоящий товар. На этот раз сам Ермаков заставил себя подумать километров сто, хотя ответ у него был давно готов. Наконец он произнес: - Господин аль-Джаббар не является новичком в бизнесе. Он знает, что в делах, а особенно в больших делах, невозможно работать без доверия к партнеру. Если возникают сомнения, самое разумное - прервать отношения. Я мог бы сказать, что хорошо помню слова моего уважаемого партнера о том, что ваши снайперы не делают промахов никогда. Но это очень слабая гарантия, хотя лично для меня она имеет значение. Нет, господин Джаббар, лучшая гарантия в бизнесе - взаимная выгода. В нашем случае она очевидна для обеих сторон. Если мои слова вас не убедили, я прикажу посадить самолет и вы вернетесь в Москву на пассажирском рейсе. Наш контракт будет расторгнут, мы вернем предоплату и будем искать новых партнеров. Это не составит труда. Таким партнером - и очень быстро - может стать премьер Раббани и его военный министр Шах-Масуд. Надеюсь, вы оцените мою откровенность. Араб оценил. Над газовыми факелами Тюмени он сказал: - Мы полностью доверяем нашему уважаемому партнеру. Но при монтаже оборудования могут возникнуть неполадки. Их трудно будет устранить без опытного специалиста. Надеюсь, достопочтенный господин Ермаков не сочтет чрезмерной нашу просьбу о том, чтобы вместе с оборудованием этим же рейсом к нам был доставлен ваш специалист, автор методики. Мы щедро оплатим его консультации. И как только технологический процесс будет отлажен, немедленно вернем его в Россию. Достопочтенный господин Ермаков понял, что выиграл, но позволил себе покочевряжиться. - Мы признаем обоснованность этой просьбы и не считаем ее чрезмерной. Но я не могу решать за нашего специалиста. Он свободный гражданин свободной страны и вправе сам принимать решения. Обещаю приложить все усилия, чтобы убедить его принять ваше предложение. Надеюсь, мне это удастся. - Я тоже очень на это надеюсь, - с важностью произнес араб. - После этого вы навсегда сможете забыть мои слова о снайперах. Навсегда, мой дорогой друг. В крупной игре, которую вел Ермаков, частные эмоции не имели никакого значения. И все же слова Джаббара приятно легли на душу. Ты еще погрызешь свой перстень, жирная морда, все зубы об него обломаешь. Над Красноярским краем все уточнения контракта были оговорены. В новый вариант без изменений вошел пункт о том, что доставку груза в заранее намеченное место обеспечивает российская сторона, дальнейшая ответственность за груз возлагается на покупателя. Ермаков откатил кресло-коляску к иллюминатору, сам искоса поглядывал на Джаббара. Тот покусывал перстень, думал. Над Байкалом он внимательно посмотрел на Ермакова и произнес: - Россия очень большая страна. Ей не хватает больших людей, чтобы стать великой. Знакомство с вами, дорогой друг, заставляет меня верить, что она станет великой. И снова погрузился в напряженные раздумья. Искал подвох. Ермаков не беспокоили его раздумья. Потому что в его плане никакого подвоха не было. Подвох был не в плане, а вне его. Джаббар получит все оборудование, подлинное, в полном комплекте, получит и Фалина. Только в Лахоре груз попадет не к талибам, а к ЦРУ. В этом и заключалась идея Ермакова. Первоклассная идея. Такие идеи рождаются только от полной безвыходности. И как всякая хорошая идея, она таила в себе разрешение не только главной, но и всех побочных проблем. Пусть не сразу, но Россия получит этот миллиард долларов. Программа "Феникс" выйдет на качественно новый уровень. А на этом уровне без Ермакова не обойтись, скорей уберут из "Госвооружения" самого Г., если у него не хватит мозгов правильно оценить ситуацию. Перед Г. и стоящим за ним экс-премьером он тоже чист. Да, он выразил несогласие, но приказ выполнил: "Руслан" отправлен. Сумеют цэрэушники раздуть международный скандал, в результате которого полетит правительство Кириенко, ради Бога. Нет - нет. Ваши проблемы, вы занимаетесь политикой, а я занимаюсь конкретным делом. В этом контексте все угрозы аль-Джаббара выглядели детскими страшилками. Когда он попадет в руки цэрэушников, ему будет не до снайперов, штатники найдут повод упаковать его лет на двадцать. Афганская сторона не сможет предъявить российской стороне никаких материальных претензий: груз будет доставлен в Лахор, а дальше ваши проблемы. Они пришлют нового представителя вместо Джаббара и реализация контракта пойдет своим нормальным ходом. То, что оборудование и документация окажутся в руках ЦРУ - ничего страшного. У США есть технология "стелс", корпорации "Локхид" и "Норнтроп" проигнорируют российское "ноу-хау", как в свое время проигнорировали предложения профессора Ефимова. А быстро построить новое оборудование, имея всю техническую документацию даже и без Фалина - нет проблем. Да и Фалина цэрэушники не будут долго держать, вернут в Россию. Зачем он нужен? Вариант был беспроигрышным. В нем не было ни одного изъяна. И приятным пустячком, греющим сердце, было сознание того, что эти злосчастные шесть миллионов долларов так и останутся на его счету. Он выполнил главное условие третьей стороны: не препятствовал вылету "Руслана", хотя и мог. Что же до их угроз, так они вообще гроша ломаного не стоят. После того, как их человек оказался в руках Управления и раскололся, они надолго заткнутся. За такой прокол может полететь со своего места и сам директор ЦРУ. Ермаков даже развеселился, но тут вспомнил о диверсантах, с которыми нужно что-то решать, и нахмурился. Что ж, нужно решать - значит, придется решать. Он никогда не уклонялся от трудных решений. II Первые минуты пребывания Ермакова в Потапово едва не лишили его уверенности в успехе дела. Сообщение полковника Тулина о том, что на объект прибыл начальник Оперативного отдела УПСМ, было крайне неприятным сюрпризом. К счастью, многоопытный Г. предусмотрел этот вариант и умело подстраховался. Ермаков подозревал, что замминистра обороны подмахнул приказ об увольнении новоиспеченного генерал-майора Голубкова в запас по старой дружбе с Г. Приказ наверняка будет отменен, так как срок службы генерала не ограничивается пятидесятилетним возрастом. Но в конкретной ситуации это не имело значения. Главное, что Голубков выведен из игры, а потом пусть жалуется на самоуправство Ермакова. Не было никакого самоуправства. Голубков - частное лицо, охрана "Феникса" имела право применить к нему силу. Арест полковника Тулина грозил Ермакову более серьезными неприятностями, но и это дело нетрудно будет уладить. Хорошая премия или лучше, пожалуй, квартира где-нибудь в Подмосковье заткнут Тулину рот. Черт с ним, пусть живет, а "Феникс" от этого не обеднеет. Ермаков помрачнел, вспомнив оскорбившие и возмутившие его своей несправедливостью слова Тулина. "Все, к чему вы прикасаетесь, превращается в грязь и в кровь." А как иначе? Тем, кто работает для России, а не болтает о своей любви к ней, приходится иметь дело с грязью. И с кровью. Да, и с кровью. "Это к вам вернется." До лысины дожил, а ума не нажил. Ладно, проехали. Если каждую ерунду принимать близко к сердцу, никакого сердца не хватит. Единственное, что продолжало неясно тревожить Ермакова, была фраза Голубкова, которую он успел сказать по мобильнику: "Начинать без приказа". Она содержала в себе некую непонятную опасность, и единственным способом избежать ее было максимально ускорить погрузку оборудования и отправку "Руслана". Четкость, с которой команда Сивопляса выполняла все приказы, позволяла надеяться, что задержек не будет. Ермаков даже добрым словом вспомнил подполковника Тимашука, сумевшего сформировать такую команду. Впрочем, за такие деньги можно было набрать любых профи, оставшихся не у дел после разгона КГБ и бесконечных перетрясок спецслужб. Ермаков никогда не экономил на людях, и теперь пожинал плоды своей предусмотрительности. Летчики-испытатели и экипажи патрульных вертолетов получали больше, чем министр обороны. За то и тянулись перед Ермаковым, как перед министром. Отдавая Сивоплясу приказ отконвоировать арестованных диверсантов в округ и по дороге убрать этих опасных свидетелей, Ермаков почувствовал по реакции Сивопляса, что тут могут быть осложнения. Это заставило его подстраховаться. Пилот "Ми-28" не выразил ни малейших колебаний. В гарнизоне на все лады обсуждали появление таинственных диверсантов, которые впятером сумели блокировать аэродром, поэтому сообщение Ермакова о том, что они перебили охрану и пытаются скрыться на катере по Ингоде, вертолетчик воспринял без тени сомнений. В глазах его даже зажегся охотничий азарт. Через час после вылета он вернулся на аэродром и доложил, что приказ выполнен. Ермаков премировал его двойным окладом, приказал держать язык за зубами и почувствовал облегчение. Неприятная проблема была решена. Между тем дело двигалось. Пока Джаббар под вежливым присмотром начальника штаба сидел у экранов радаров, а летчики гоняли над аэродромом на разной высоте и скорости три штурмовика, рабочие бригады упаковывали оборудование из подземного ангара и вручную грузили его в "Руслан". ЛЭП по-прежнему бездействовала, что-то у саперов задерживалось, но ждать не было никакого резона. Да и вес и габариты контейнеров ни в какое сравнение не шли с модулями истребителей, которые так и остались в вагонах литерного состава. Сидя в своем кресле-коляске, Ермаков наблюдал за погрузкой, время от времени посматривая на часы. Он заметил, как через КПП на территорию аэродрома вкатился "пазик", в котором были отправлены диверсанты. За рулем сидел водитель в камуфляже. В появлении этого автобуса была какая-то нестыковка с нормальным, ожиданным порядком вещей, но Ермаков решил, что хозяйственный Сивопляс не захотел беспризорно оставлять автобус на пристани и прихватил водителя из прапоров, чтобы он отогнал "пазик" в часть. Автобус остановился у входа в ремзону, водитель скрылся внутри. Внимание Ермакова отвлекла заминка в погрузке, он забыл об автобусе. И только через полчаса, заметив боковым зрением движение у ремзоны, развернул коляску и увидел, что к "Руслану" бодрой трусцой бежит водитель - так, как в хорошей части бегают все солдаты, выполняя приказ. И вдруг Ермаков похолодел: он узнал в водителе Сивопляса. - Товарищ генерал-лейтенант, выше приказание выполнено, - доложил Сивопляс. - Эти отправлены все как есть, все будет сделано, как только отойдут подальше. - А ты почему не с ними? - грозно вопросил Ермаков, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно. - Троих без меня с запасом. Ребята опытные, не первый раз замужем. Мой пригляд тут нужен больше, чем меньше, а то будут тянуть резину в долгий ящик. В позе и выражении лица начальника охраны "Феникса" не было ничего необычного. Мрачен - так он всегда мрачен. Глаза чуть отводит в сторону - ну, на это могут быть вполне бытовые причины. И одну из них Ермаков нашел сразу. - Когда ушел катер? - спросил он. - Два часа двадцать минут тому как, - доложил Сивопляс. - Где же ты шлялся? - Виноват, товарищ генерал-лейтенант. Заехал домой пообедать, а то с позавчера на одних ногах. Какие будут приказания? - спросил он, явно желая отвлечь начальство от своего мелкого проступка, который в глазах самого Сивопляса, ревностного службиста не по должности, а по всей своей натуре, мог выглядеть совсем не мелким. - Поторопи с упаковкой, - приказал Ермаков. - И вот что еще. Инженера приведи в норму. Он полетит этим рейсом. - Невозможно, товарищ генерал-лейтенант, - возразил Сивопляс. - Сначала он пел, а теперь мычит, как свинья, и ползает вокруг себя на четвереньках. Не понимаю, как можно так пить. Ну выпил одну, ну две, ну литр, ну два, но зачем же так напиваться? А еще образованный ученый. Что-то он слишком разговорчивый, отметил Ермаков. Впрочем, и это можно понять: отмазался от грязной работы, доволен. - Черт с ним, пусть мычит, - подумав, решил Ермаков. - Потом затащишь его на борт, протрезвеет. Откуда у тебя этот камуфляж? Сивопляс снова отвел глаза. - Виноват, товарищ генерал-лейтенант. Махнулся с одним. Все равно добру пропадать. А это "Выдра", не купишь. Разрешите идти? - Махнулся, - повторил Ермаков. - Скажи уж: сдрючил. Ладно, иди. Ермаков проводил Сивопляса хмурым, исподлобья, взглядом и развернул кресло к Джаббару, спешившему к самолету в сопровождении начальника штаба и молодых арабов, которые не расставались со своими черными кейсами. Начштаба подвел гостей к Ермакову и удалился, считая свою миссию выполненной. Круглое лицо Джаббара лучилось улыбкой, но глаза по-прежними оставались холодными. - Дорогой друг, результаты превзошли мои самые смелые ожидания. Если мы сможем получить такие же результаты у себя, у нас с вами не будет проблем с ценами. Вы говорили с инженером? Он дал согласие? - Дал, - кивнул Ермаков. - Хотя я не уверен, что он завтра об этом вспомнит. - Вы что-то имеете в виду? - насторожился Джаббар. - С ним все в порядке? - Да, все. Он просто в дымину пьяный. - В дымину, - повторил Джаббар. - Русские идеомы выразительны, но не всегда понятны. Мы поможем ему избавиться от этого порока. Документы? Ермаков протянул ему папку. - Здесь все. Дискеты зашифрованы, шифр каждой указан в приложении. И специалист его знает. - Товарищ генерал-лейтенант, последний контейнер, - доложил старший команды грузчиков. - Закрываем? - Чуть позже. Начинайте заправку. Вызвать экипаж. Передать Сивоплясу: пусть тащат. Он знает что. Один из солдат метнулся к ремзоне, другой к военному городку, третий подал сигнал заправщикам. - Прекрасно работают ваши люди, прекрасно, - отметил Джаббар и углубился в изучение документов. Из ремзоны появился Сивопляс. За ним трое черных тащили на плащ-палатке безжизненную фигуру в белом халате, покрытом красными винными пятнами. Рука инженера безвольно волочилась по бетону. Даже на расстоянии слышался крепкий водочный дух. Солдаты-грузчики зашмыгали носами и завистливо завздыхали. Черные без остановки двинулись к аппарели, но молодые арабы преградили им дорогу. Один из них что-то сказал Джаббару. Тот объяснил: - Мои секьюрити требуют, чтобы ваши люди поднимались на борт без оружия. Я не могу возразить, так как давал клятву выполнять все приказы охраны. Черные неохотно отдали свои "калаши" Сивоплясу. Ермаков обратил внимание, что униформа на одном из них сидит в обтяжку, но тут появился экипаж, начали проверять центровку груза, потом таможенник, негласно состоявший на жалованье фирмы, принес заранее подготовленные документы, и Ермаков забыл об этой мимолетно отмеченной странности. Один араб остался у входа в самолет, два других проводили черных с их грузом в трюм и проследили, чтобы они вышли. Все делалось быстро, слаженно, но Ермаков ощущал какое-то беспокойство. Наконец заправка закончилась, Джаббар
велеречиво попрощался с Ермаковым и скрылся внутри. Загудели двигатели, поднимая тяжелую аппарель. Ермаков облегченно вздохнул. Но движение аппарели вдруг прекратилось, она пошла вниз и вновь опустилась на бетон. По ней сбежали два молодых араба. Один из них поклонился Ермакову: - Мой господин просит вас подняться на борт, у него появился вопрос. - Так пусть спустится, - недовольно ответил Ермаков. - Мой господин приносит вам нижайшие извинения. Мой господин узнал у русских, что возвращаться - это плохая примета. Не дожидаясь согласия, арабы подхватили коляску и быстро вкатили ее в самолет. Сивопляс двинулся следом, но дорогу ему преградил третий араб. - Нет, - сказал он, выставив правую руку, а левой сжимая ручку кейса. - Как так нет? - гаркнул Сивопляс. - Он мне начальник, а не где! - Нет, - решительно повторил араб. - Да пошел ты! - сказал Сивопляс. Кейс араба раскрылся, тут же полетел вниз, а в руках у него оказался израильский автомат "узи". Во всей позе араба и в выражении его лица чувствовалась такая решимость при необходимости мгновенно нажать на спусковой крючок, что Сивопляс отступил. Моторы подъемника взвыли, аппарель поднялась и плотно встала в пазы. Засвистели, набирая обороты, турбины. Огромный самолет качнулся и поплыл к началу главной взлетно-посадочной полосы. Сивопляс взревел: - Генерала украли! Моего! Он был мой! Ну, турки! Я вам устрою столпотворение света! Он круто развернулся и со скоростью спринтера устремился к ремзоне. Один из черных, притащивших на плащ-палатке пьяного инженера, высокий, светловолосый, удивленно посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд на уплывающий самолет и сказал: - Это событие несомненно без труда влезет в аннал истории. Чем и запомнится всему народу. - Если это четвертый акт, каким же будет пятый? - спросил второй, чернявый. Третий, в униформе в обтяжку, прикрикнул: - Кончайте болтать! Надо думать, что делать! III Генерал-лейтенант Ермаков не сразу понял, что произошло. Пустые вопросы, которые задавал аль-Джаббар, вызывали у него раздражение. При этом Джаббар даже не слушал ответов. Ермаков готов был вспылить, но тут в трюме потемнело, по фюзеляжу прошла вибрация от запущенных турбин, самолет качнулся. Два молодых араба пробежали к пилотской кабине. В руках у них были не кейсы, а маленькие черные автоматы. Третий араб тоже оказался с автоматом, он направил его на бортмеханика, проверявшего крепление контейнеров, и приказал лечь на пол. Ермаков гневно обернулся к Джаббару: - Что это значит? Глаза араба оставались холодными, а лицо расплылось в широкой улыбке. - Никаких проблем, дорогой друг. Никаких поводов для беспокойства. Обдумав ситуацию, я решил, что будет лучше, если вы полетите с нами. В долгой дороге нет ничего приятней умного собеседника. - Что вы несете? - возмутился Ермаков. - Немедленно высадите меня! Джаббар извлек из внутреннего кармана пиджака плоский пистолет с серебристо-серым отливом, изящными движениями своих маленьких пухлых пальцев передернул затвор и взвел курок. С пистолетом он обращался, как с дорогой красивой игрушкой. После этого приподнял оружие вверх, как если бы боялся, что пуля выкатится из ствола, и с той же змеиной улыбкой объяснил: - Не думаю, господин Ермаков, что вы можете отдавать мне приказы. Я согласен с вашим утверждением, что лучшая гарантия в большом бизнесе - взаимная выгода. Но в большом бизнесе нельзя пренебрегать мелочами. Жизнь партнера - мелочь. Но это очень важная мелочь. Я не смог в полной мере понять ваш замысел. Если он таков, каким вы мне его представили, вам нечего опасаться. Вы проведете у нас некоторое время в качестве почетного гостя, а потом мы вернем вас в Россию вместе с вашим специалистом. Если же... Словно почувствовав, что говорят о нем, инженер, валявшийся в стороне на плащ-палатке, замычал, подсунулся к иллюминатору, сказал: - Едем? - И вдруг заорал раздольно: - А я сяду! В кабриолет! И поеду! По Пикадилли! После чего сполз на плащ-палатку и уткнулся носом в пол. - Если же, - повторил Джаббар и изобразил на лице глубокую задумчивость. - Нет, - сказал он. - Нет, я не хочу даже думать об этом. - Проклятый идиот! - рявкнул Ермаков. - Останови самолет! В Лахоре засада! ЦРУ! Понял? ЦРУ, черт бы тебя! Быстро соображай, что это для тебя значит! - ЦРУ? - с интересом переспросил Джаббар. Интерес был неподдельный, даже глаза утратили обычную змеиную холодность. - Это для меня новость. Новость не то, что в Лахоре засада. Мы знали об этом, у нас хорошая агентура. Новость то, что об этом знаете вы. Это требует самого тщательного обдумывания. Я займусь этим. Позже. А сейчас я вынужден вас покинуть. Мне нужно проследить за взлетом. Ермаков дернулся в кресле так, что в ране стрельнуло и потеплело - разошелся шов, пошла кровь. Но ему было не до этого. - Останови самолет! - закричал он. - Ты что, не понял, что я сказал?! В Лахоре засада! - Успокойтесь, господин Ермаков, - холодно ответил Джаббар. - Мы летим не в Лахор. Мы летим в Кабул. Он что-то по-арабски приказал телохранителю. Тот встал у борта, держа в обзоре Ермакова и пространство трюма. Джаббар прошел к пилотской кабине. Араб, стоявший в дверном проеме, уступил ему место, а сам встал спиной к переборке, поводя по сторонам стволом "узи". Инженер снова замычал, потом поднялся с плащ-палатки и направился к кабине, мотаясь по проходу, как в восьмибальный шторм и распевая во все горло то, что он считал песней: - А я сяду в кабриолет! И поеду по Пикадилли! Я поеду по Пикадилли! Чтоб меня там не раздавиллли! - Назад! - приказал ему стоявший у двери пилотской кабины араб. - Братан! - заорал инженер. - Мне в туалет. Пусти, а то облюю! - Назад! - повторил араб, направляя ствол автомата в грудь инженера. - Сядьте, Фалин! - брезгливо посоветовал Ермаков. - Убьют. Инженер пьяно качнулся в сторону араба и как бы обнял его в судорожных поисках опоры. Араб почему-то вытаращил глаза и сполз по стене на пол. Инженер заботливо поправил его, потом повернулся к Ермакову и спросил совершенно трезвым голосом: - С чего вы взяли, что я Фалин? Моя фамилия Пастухов. IV Брать у араба "узи" я не стал. Это могло спровоцировать остальных на пальбу. И я мог бы не успеть всем ответить. Поэтому я придал этому смуглому красавцу вид утомленного жизнью человека, который присел у стеночки отдохнуть, и направился в гости к пилотам, стараясь не выходить из образа. Бутылка водки, вылитая на меня в ремзоне, еще не успела выдохнуться, она поддерживала мой имидж, но я счел необходимым подкрепить его вокальными упражнениями. Из чего у постороннего зрителя складывается образ пьяного? Ну, известно. Правда, моя Настена однажды нашла более яркое определение. Она сказала: "А там стоит дяденька. Он писяет, а изо рта у него идет суп". Но это в данной ситуации было бы перебором. Поэтому я ограничился песнями советских композиторов из репертуара современной эстрады. С Вайкуле у меня не заладилось, все слова вылетели из головы, кроме некоторых. Поэтому я сменил репертуар и заголосил: - Ой, мама, шика дам, шика дам! Других слов я не знал, но эти можно было повторять сто пятьдесят три раза, как это делают сейчас все артисты. В дверном проеме пилотской кабине стоял маленький араб с жирным затылком и черными блестящими волосами. В руке у него, как я заметил, заглянув через его плечо, был симпатичный австрийский "глок" в пластмассовом исполнении, очень удобном, когда тебе нужно пройти через металлоискатели аэропорта или банка. Араб держал пистолет стволом чуть вверх и напряженно вслушивался в слова предстартовой "молитвы", как сами летуны называют перечень всего, что нужно напоследок проверить. Обзор из пилотского фонаря была куда обширней, чем из иллюминатора, и я воспользовался этим, чтобы оценить обстановку. "Руслан" стоял в начале главной взлетно-посадочной полосы, подрагивал, сдерживаемый тормозами. Из-под его высокого носа стремительно уходила вперед эта космическая бетонка, соразмерная только таким машинам, как "Руслан" или "Мрия". Далеко сбоку суетились маленькие фигурки людей, а по второй полосе, параллельной главной, шпарил аэродромный "пазик", будто бы набирал взлетную скорость. И было еще кое-что новое в привычном для глаза аэродромном пейзаже. С севера, откуда мы всего несколько дней назад свалились на этот обыкновенный аэродром, показались два десантных "Ми-17". Целью их был явно "Руслан". Они брали его в огиб. И еще на подлете из люков посыпались штурм-тросы и на них повисли маленькие черные фигурки. - Вертолетики! - пропел я. - Тросики! А на них десантнички! Какие хорошенькие! Как обезьянки! И куда же это они спешат? Араб круто повернулся и приказал, не отводя ствола от затылка командира экипажа: - На место! - И тут же - пилотам, переводя пистолет с одного на другого: - Взлетать! - Не мешайте! - ответил командир и проговорил в лорингофон: - Я "Руслан". Подтвердите разрешение на взлет. - Взлет запрещаю! - ответила вышка. - "Руслан", взлет запрещаю, как поняли? Араб сорвал с головы командира переговорник, выкрикнул в микрофон: - Самолет захвачен! На борту заложники! Немедленно взлет! - повторил он, вжимая ствол "глока" в висок летчика. Неприятная ситуация. Сдуру может пальнуть. Придется ждать более подходящего момента. - Что делать, поехали, - бросил командир второму пилоту. Махина "Руслана" содрогнулась от рева турбин и сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей заскользила по бетонке. Тем временем "пазик" выскочил на главную полосу, водитель выпрыгнул из автобуса. Он был слишком далеко, чтобы разглядеть лицо, но по пластике крупного матерого тигра я безошибочно узнал Сивопляса. Он вышел на середину бетонки перед автобусом, остановился, расставил ноги и стал деловито прилаживать на плече что-то до боли знакомое, почти родное. - Мужики, - сказал я пилотам. - На вашем месте я не стал бы особенно разгоняться. - Взлетать! - завизжал араб. - Мужики, не советую, - повторил я. - Ваше дело, конечно. Но я бы притормозил. - Что у него в руках? - спросил командир экипажа, вытягиваясь вперед и напряженно всматриваясь в Сивопляса, который стоял несокрушимо, как памятник самому себе. Я объяснил: - Ручной зенитной-ракетный комплекс "Игла". Дальность полета ракеты по горизонтали - 5200 метров... От резкого торможения араба бросило на кресло второго пилота. Воспользовавшись этим вполне житейским обстоятельством, я отобрал у него "глок", слегка успокоил, а потом попросил его телохранителей аккуратно положить на пол "узи", а самим тоже лечь в проходе и не шевелиться. Один послушался, а другой пошевелился. Больше он шевелиться не будет. "Руслан" замер, турбины стихли. И тут по фюзеляжу словно бы загромыхал камнепад. Что-то ахнуло, долбануло, аварийные люки выбило, и в самолет черным горохом сыпанули десантники в "ночках". - Руки! - рявкнул один из них. - Бросай оружие, ексель-моксель! - Ковшов! - завопил я, поспешно отшвыривая от себя "глок". - Отставить! Младший лейтенант Ковшов стащил "ночку" с потной физиономии и удивленно сказал: - Здорово. А ты что тут делаешь? - Да так, - ответил я. - Ничего особенного. Оказался здесь по чистой случайности. И это была святая правда. V - Почему классическая трагедия состоит из пяти актов? - спросил Боцман, рассеянно поигрывая пистолетом-пулеметом АЕК 919К "Каштан" калибра 9 миллиметров с начальной скоростью пули 315 метров в секунду и темпом стрельбы 900 - 1000 выстрелов в минуту. Артист объяснил: - Я так думаю, потому что больше зрители не выдерживали. Вникни, каково было древним грекам: лавки каменные, солнце печет, посиди-ка. - Он подумал и самокритично добавил: - Возможно, есть и более научное объяснение. Но я до него не доучился. Поэтому многое осталось загадкой. Вот, например, разницу между комедией, драмой и трагедией я понял, а чем отличается фабула от сюжета, до сих пор точно не знаю. Догадываюсь, конечно, но очень смутно. В искусстве вообще много загадочного. Боцман обдумал его слова и сказал: - Насчет комедии - ясно. Это когда смешно. А какая разница между драмой и трагедией? Артист разъяснил: - В драме все может быть и так, и эдак. В последнюю минуту могут примчаться менты и вызволить героя и трепетную героиню из рук бандитов. Может, как в нашем случае, подоспеть спецподразделение антитеррористического центра и в лице младшего лейтенанта Ковшова поставить финальную точку в драме, произнеся универсальное выражение "ексель-моксель". Или, как в добрые старые времена, о которых в театральном мире ходят легенды, на партсобрании может встать седоусый токарь-многостаночник и сказать: "А вот я, товарищи, считаю, дык, что это не по-партейному". А в трагедии - без вариантов. Герою обязательно придет п....ц. И он это знает. Но он клал на это с прибором. Поэтому он и герой. Артист немного помолчал и заключил: - Жизнь, в сущности, это трагедия. Ибо финал ее предрешен. И сколько бы ты ни прожил, от этого черточка между датой рождения и датой смерти не станет длинней. Нет, не станет. Сделав это обобщение, Артист глубоко задумался, словно бы пытаясь понять, что же, собственно, он сказал и как это соотносится с реальной жизнью, которая окружала нас в виде просторной подземной лаборатории с компьютерами на стендах и осколками винных и водочных бутылок на бетонном полу. В дальнем от нас углу в кресле-коляске сидел, нахохлясь, как сыч, генерал-лейтенант Ермаков, похожий сейчас не на президента Рузвельта, а скорей на Наполеона Бонапарта в ожидании отправки на остров Святой Елены. Но Боцмана в силу его практического склада ума больше интересовали вопросы не бытия, а быта. Поэтому он спросил: - А у нас сейчас что? Не комедия, ясно. Драма или трагедия? - Не знаю, - сказал Артист. - Не знаю. Посмотрим. Надеюсь, что для нас уже не трагедия. Из главных действующих лиц мы перешли в разряд греческого хора. Не путать с греческим залом. Функция хора - при сем присутствовать и выражать свое отношение к действию. Возвещать: "Почувствовавши к творчеству влеченье, поэт одну задачу положил себе - чтоб нравилось его созданье публике. Но видит, что совсем наоборот". Дальше не помню. Не знаю, как насчет греческого хора, но то, что из арестантов мы превратились в охрану, это точно. Освобожденный из темницы полковник Голубков сразу же развил бурную деятельность. Вместе с прибывшим на место ЧП генерал-майором Дьяковым Николаем Дементьевичем, под началом которого мы два года воевали в Чечне, он быстро вник в обстановку, сложившуюся на борту "Руслана" в момент несостоявшегося взлета, и сделал вывод, что мои действия были правомерными. Он, правда, указал на то, что мне вовсе не обязательно было стрелять на поражение, достаточно было ранить террориста в руку, а не засаживать ему пулю в глаз, но генерал-майор Дьяков похлопал полковника Голубкова по плечу и сказал: "Нормально, Константин. Нормальный выстрел." Чем и отпустил мне грех за нарушение какой-то заповеди строителя коммунизма, если она была на этих скрижалях. Впрочем, никакого греха и не было. Была работа. Я ее сделал. И все. И точка. До прибытия борта, вызванного из Читы, жирного араба и двух оставшихся у него секьюрити заперли на гарнизонной губе, экипажу велели сидеть в гарнизонной гостинице-заежке и ждать прибытия военного прокурора, чтобы дать ему свидетельские показания, а инженера Фалина положили под капельницу в санчасть. Туда же перевезли Муху, хотя он уверял, что уже здоров и рвался в родной коллектив. А нам вернули наши "каштаны" и приказали обеспечить безопасность генерал-лейтенанта Ермакова. После чего полковник Голубков оставил нас наедине с подопечными и убежал заниматься другими делами. Я понимал, чем вызвано такое решение Голубкова. Солдатам гарнизона он доверить это не мог, так как генерал формально не был арестован. Черные для этой роли тем более не годились. Сивопляс, за лояльность которого мы клятвенно поручились, горячо вызвался постеречь своего шефа, но полковник решительно отверг его предложение. И правильно, между прочим, сделал. Он, конечно, не знал, что и у нас к этому господину есть свой счет, но в конечном итоге оказался прав: под нашей опекой генерал-лейтенант был в полной безопасности. Хотя атмосферу, окружавшую его, вряд ли можно было назвать дружественной. Но он был не из тех, кто обращает внимание на флюиды. Как и подполковник Тимашук, генерал-лейтенант запаса Ермаков был твердо убежден, что материя первична. Неужели она в самом деле первична? Антракт между четвертым и пятым актами начал затягиваться. Наконец появился полковник Голубков, закончивший неотложные дела на поверхности, и придал действию импульс. - Гражданин Ермаков, - официально обратился он к генерал-лейтенанту. - Я получил санкцию военной прокуротуры на ваш арест. - В чем же меня обвиняют? - высокомерно поинтересовался Наполеон Бонапарт. - В попытке продать иностранному государству оборудование и техническую документацию, составляющую государственную тайну. - Чушь. Это собственность коммерческой фирмы. Я сам вправе решать, кому и что продавать. Документация не имеет грифа секретности. - Вас также обвиняют в попытке похищения российского гражданина Фалина. - Чушь, - повторил генерал-лейтенант. - Он дал согласие. Если он об этом не помнит, это не мои проблемы. Я протестую против моего задержания. Требую немедленно известить о нем представителя президента в "Госвооружении" генерала армии Г. - Кого еще? - спросил Голубков. - Что значит - кого еще? - Кого еще вы требуете известить о вашем аресте? - повторил полковник. - Кого-нибудь из администрации президента? Может быть, бывшего председателя правительства? - Это провокация. Вам она не удастся. Я не намерен продолжать разговор в присутствии посторонних. - Вы имеете в виду этих молодых людей? - уточнил Голубков, показывая на нас. - Они не посторонние. Они свидетели. Их показания будут нужны. Пока же могу сообщить следующее. О вашем аресте извещен премьер-министр. Не бывший, а нынешний. Он выразил удовлетворение тем, что попытка угона самолета с ценным стратегическим оборудованием пресечена. Он сомневался в необходимости задействовать антитеррористическое подразделение, так как агентурные данные о готовящемся преступлении не были подтверждены документально. Но он все же дал согласие и сделал соответствующие распоряжения. Вы по-прежнему настаиваете, чтобы я известил о вашем аресте генерала армии Г.? - Я не желаю отвечать на ваши вопросы, - заявил Ермаков. - Если это и все обвинения, можете вытереть ими задницу. - Не все, - ответил Голубков. - Вы обвиняетесь в преступном сговоре с группой установленных лиц с целью угона российского транспортного самолета. Вы доставили угонщиков на военный аэродром, по вашему приказу для них были созданы все условия для успешного проведения террористического акта. Вместе с ними вы намеривались нелегально покинуть страну, что может явиться основанием для обвинения вас в измене родине. От возмущения генерал-лейтенант даже дернулся в кресле, но тут же болезненная гримаса исказила его лицо. - Поразительно, полковник, - сказал он. - Я считал вас умным человеком. Ваши свидетели могут подтвердить, что в самолет меня затащили против моей воли. Голубков повернулся к нам: - Подтверждаете? - Я не могу, - ответил я. - Не видел, был уже там, когда его привезли. - Кто видел? - Мы видели, - сказал Док. - У нас не создалось впечатления, что он протестовал, когда его катили арабы. - Протестовал или не протестовал? - уточнил Голубков. - Кричал, отбивался, звал на помощь? - Нет, - сказал Док. - Нет, - повторили Артист и Боцман. - Я требовал выпустить меня из самолета. Я требовал остановить самолет. В самых резких выражениях. Это может подтвердить Пастухов. Он был свидетелем моего разговора с Джаббаром. - Вы уверены, что он подтвердит? - спросил Голубков. - Если он честный человек - да. - Давай, Пастухов, - сказал полковник. - Арабы говорят в один голос, что он сам согласился лететь. Бортмеханик ничего не слышал, лежал далеко. Экипаж тоже не в курсе. Я походил вокруг последнего трона поверженного императора и сказал ему с прямотой маршала Мюрата: - Не могу сказать, что мало в жизни видел сволочей. Не слишком много, но и не мало. Среди них попадались даже мерзавцы. Но с такой тварью сталкиваюсь первый раз. Ну? И как я должен ответить? После того, как ты приказал нас убить при попытке к бегству. После того, как ты убил ребят Сивопляса. Которые, тварь, в афганской войне уцелели. После того, как ты подписал самого Сивопляса! Что ты хочешь от меня услышать? - Что за дела? - вмешался Голубков. - Доложить! - Давай, - сказал я Боцману. - Докладывай без эмоций. Он доложил. У него получилось без эмоций. У меня бы не получилось. У Дока и Артиста тоже. А у него получилось. Голубков вызвал Сивопляса. Он изложил то, что знал. И тоже без эмоций, хотя это далось ему нелегко. - Что скажете? - спросил Голубков. - Бред, - отрезал генерал-лейтенант. - Голословные предположения. А свидетель у вас только один. - Твое слово, Пастух, - обернулся ко мне Голубков. - Подтверждаешь, что он согласился лететь добровольно? - Что за бодягу вы здесь разводите? - разозлился я. - Нет. Он орал, как резаный. Требовал выпустить. Но араб его не послушал. - Ты понимаешь, что сейчас сказал? - А что я сказал? Пусть отвечает за то, что сделал. Ему и этого выше крыши! Три убийства - мало? - Да не ответит он за это! - гаркнул полковник. - Понял? Не ответит! - Не понял, - сказал я. - Это почему? - Да потому что нет доказательств! Прямых! А один свидетель - не свидетель! Это еще в римском праве записано! - А мы что, живем в Риме? - спросил я. - Это для меня новость. В нашу перепалку решительно вмешался Ермаков: - Полковник, вы принуждаете свидетеля к даче ложных показаний. Порядочные люди так не поступают. Голубков кивнул мне: - Объясни ему насчет порядочности. Как джентльмен джентльмену. А я не могу. Я не джентльмен. В контрразведке джентльмены не служат. Голубков закурил и сделал вид, что все остальное его не касется. - Выходит, ему за это ничего не обломится? - спросил Сивопляс. Голубков промолчал. Пиратский шрам на лице Сивопляса начал медленно наливаться кровь. Он неловко потоптался на месте, сказал: - А я видеокамеру принес. Думал, мало ли. Ту пленку я стер, - объяснил он мне. Положил камеру на стенд и спросил: - Разрешите идти, товарищ полковник? - Идите. Сивопляс сгорбился и двинулся к выходу. Неожиданно походка его стала скользящей, тигриной. Он развернулся в прыжке с мгновенным взмахом руки, в воздухе что-то свистнуло, мелькнуло блесной. И прежде, чем я успел сообразить что к чему, Артист уже словил этот блеск ладонью левой руки перед самым лбом генерал-лейтенанта. По инерции прыжка он перекатился по полу и схватился за руку, из которой хлестнула кровь. Мы кинулись к Артисту. Док разжал его пальцы и вырвал из ладони окровавленную блесну. Это был мини-нож "Робинзон" из комплекта ножа выживания "Оборотень-2". Тот самый, который Муха потерял в помещении дизельной электростанции. И сейчас "Робинзон" был использован не как отвертка или пила по металлу, а в своей функции метательной пластины "сякэн". И если бы не ладонь Артиста, эта пластина сидела бы у генерал-лейтенанта в голове. Не в смысле в уме, а в смысле в мозгах. - Флибустьер, твою мать! - взревел Артист. - У меня от тебя сплошные неприятности и никаких удовольствий! - Я тебя все равно достану, - пообещал Сивопляс генералу. - Ты от меня и на том свете не скроешься! Там тебя уже ждут! Понял? Он круто развернулся и двинулся к выходу. У двери обернулся: - Так и будет! А если не так, то все равно так! И вышел. - Я должен вас поблагодарить, - сказал Ермаков Артисту. - Вы спасли мне жизнь. - Я нечаянно, - ответил Артист, пока Док перевязывал его руку подвернувшимся полотенцем. - Если бы успел подумать, не стал бы. - Двигай, - сказал Док. - Мы в санчасть. Док и Артист ушли. Голубков повертел в руках черную пачку с золотым двуглавым орлом и названием "Петр I" - Все. Меняю к чертовой матери эти сигареты. Для меня они слишком патриотичные. - Что-то не получилось? - спросил я. Он только рукой махнул: - Да ничего не получилось. Все эти обвинения - семечки. Отмажут его в два счета. И все наши дела впустую. - Ваши? - Да, наши. И ваши. Зря Артист руку изуродовал. Он докурил сигарету и сказал: - Ладно. У меня для вас плохая новость, господин Ермаков. Сегодня в пять утра по московскому времени на вашей даче в Архангельском произошел взрыв газа. - Взорвался не газ, - возразил генерал-лейтенант. - И вы это прекрасно знаете. - Да, не газ, - согласился Голубков. - Взорвался заряд, эквивалентный двум килограммам тротила. Вы знаете, каким образом он оказался в подвале вашего дома. Этот подарок был предназначен вам. Но достался не вам. При взрыве погибли два неустановленных мужчины и ваш сын, лейтенант Юрий Ермаков. Генерал-лейтенант подался вперед: - Вы... Этого не может быть! Его не было на даче! - Был. Он приехал туда в третьем часу ночи. Через час после того, как уехали вы. - Нет! Не верю! Скажите, что это неправда! - Это правда. - Он должен был сидеть дома! Я приказал ему сидеть дома! Зачем он туда поехал?! - Этого я не знаю, - ответил Голубков. На Ермакова трудно было смотреть. Он долго молчал, потом проговорил пустым, мертвым голосом: - Я знаю. Он поехал, потому что я ему сказал... Потому что я ему сказал, что я его люблю... И он решил, что мне плохо. Что мне нужна его помощь... Грязь и кровь. Это ко мне вернулось... За что? За что?! Я же служил России! - Оставьте, Ермаков, - сухо сказал полковник Голубков. - Вы служили не России. Вы служили мерзавцам, которые думают не о России, а только о власти. Вы и сейчас продолжаете им служить. Даже после того, как они убили вашего сына. Примите мои соболезнования. Мне нравился ваш сын. - Будьте вы прокляты! - сказал генерал-лейтенант. - Будьте вы все прокляты! В лабораторию заглянул полковник Тулин. - Борт прибыл, - доложил он. - Идем, - сказал Голубков и кивнул нам: - Везите. - Минутку, - остановил я его. - Вы сказали, что ничего не получилось. Что нужно, чтобы все получилось? - Чтобы он ответил на мои вопросы. Я взял видеокамеру, установил ее на кронштейне и включил запись. Потом приказал Боцману: - Придержи. Он понял. Взял генерала за плечи и вжал в кресло. Я поднял с пола мини-нож "Робинзон", стер с него кровь Артиста и располосовал рукав генеральского кителя, использовав еще одну функцию этого высшего достижения человеческой цивилизации. Потом достал шприц-тюбик "Ангельского пения", который не успел употребить подполковник Тимашук. А я употребил. Через три минуты плечи генерала расслабились. Я обернулся к полковнику Голубкову и сказал: - Спрашивайте. Эпилог ХРОНИКА ПРЕКРАСНЫХ ВРЕМЕН Лето 1998 года еще долго будет вспоминаться жителям России, как самая благостная пора последнего десятилетия двадцатого века. По привычке поругивали правительство, бесстрашно смеялись над президентом, почесывали затылки перед пунктами обмена валюты, глядя, как доллар подползает к критической отметке - к шести рублям, жуткое дело. Но барахолки бурлили, магазинные витрины ломились от импорта, в пригородах росли не только мрачные коттеджи новых русских, но и сквозь старые постройки пробивались свежие срубы и стены из белого силикатного кирпича. На черноморских пляжах яблоку негде было упасть, снять комнату стало проблемой, о чем местные жители не смели и мечтать. Казалось, что так будет всегда. И лишь очень немногие знали, что всегда так не будет, что это всего лишь затишье перед наступлением новых времен. Новые времена всегда приносят с собой новые слова, а старым придают новый смысл: Кадет, эсер, большевик, меньшевик, троцкист. Ликбез, продразверстка, лишенец, нэп. Социально близкий, социально чуждый, враг народа, колхоз. Аусвайс, ахтунг, млеко-яйко, хенде хох, гитлер капут. Безродный космополит, низкопоклонство, врачи-вредители, культ личности, кукуруза, авангардист, волюнтаризм. Детант, подписант, диссидент, застой. Интенсификация, ускорение, перестройка, плюрализм мнений. Либерализация, демократизация, инфляция, приватизация. Лизинг, шопинг, толинг, маркетинг, МВФ, МММ, ГКО. 17 августа 1998 года страна узнала новое слово: дефолт. И прилипла к телевизорам, глядя, как к трибуне Госдумы походкой боксера-тяжеловеса, уверенного в победе, идет человек, уже вписавший свое имя в новейшую историю России бессмертным слоганом: "Хотели как лучше, а получилось как всегда". Ольга сказала: - Господи! Опять эта мрачная морда! Как же они все надоели! Началось двухнедельное политическое шоу, каких россияне не видели со времени президентских выборов 96-года. Экс-премьер бился, как лев. Грозным рыком отгонял всбесившихся шавок. Яростно защищался. Яростно нападал. Уходил с трибуны и вновь на нее возвращался. Бесстрашно стоял на думской трибуне, как на мостике корабля, пробивавшегося через двенадцатибальный шторм бушующего говна. Ольга сказала: - Господи! Да как же ему самому не противно? Ему ссат в глаза, а он Божья роса! - Ссут, - поправил я. - И ссат, и ссут! - ответила Ольга. - Писяют, - сказала Настена. Ольга сказала: - Господи! Ты-то зачем это смотришь? - Вы же не даете мультики. Ольга сказала: - Господи, неужели он предложит его в третий раз?! Один и тот же телеспектакль все смотрели по-разному. Непосвященные - поражаясь. Полупосвященные - со снисходительным интересом. А посвященным полностью был только один человек. Президент. Он никогда не смотрел телевизор подолгу. А тут смотрел. Вечером 15 сентября напряжение достигло высшей точки. В Думе ждали письма из администрации президента. Третья попытка означала разгон Думы. Экс готовился к решающей схватке. Он не сомневался в победе. Потому что знал прикуп. Опасную историю с провалом программы "Феникс" удалось замять. Единственный человек, показания которого могли вызвать олимпийский гнев президента, как-то очень своевременно умер в ЦКБ от заражения крови. И уже ничто не могло помешать эксу встать у кормила России и повести ее по новому курсу. Он смотрел в зеркало на свое тяжелое лицо и с удовольствием отмечал, как сходит с него холеность - клеймо бывших. Страна замерла в ожидании: предложит президент кандидатуру экс-премьера в третий раз или нет? Будет разгон Думы или будет? Прогнутся народные избранники, как прогибались уже не раз под медвежьей лапой президента, или попрут на рожон? За неимением новостей по всем телеканалам крутили фрагменты дневной полемики и клипы. Сверкал красной от возмущения лысиной Зюганов, чертом скакал по сцене Киркоров. "Ой, мама, шика дам, шика дам!" В резиденции "Русь" старый человек, выжженный страшным наркотиком власти, выключил телевизор и сказал, ни к кому не обращаясь, но зная, что каждое его слово записывают бесшумные секретари: - Президент не желает обострения конфронтации в обществе. В условиях финансового кризиса президент не имеет права думать о своем самолюбии. Президент думает о судьбе России. Поэтому президент прислушался к мнению депутатов Госдумы и решил не предлагать прежнюю кандидатуру в третий раз. Он помолчал и добавил: - Отправьте в Думу письмо, которое я подписал две недели назад. Он еще помолчал и закончил: - Вот такая получилась загогулина, понимаешь. На следующий день Россия узнала имя нового председателя правительства, которому суждено было стать, как и всем российским премьерам, главным героем многосерийного трагифарса - обычного для российской политической жизни жанра. О героях прошлых серий все сразу забыли. Словно их и не было. А они были. И один из них долгими бессонными ночами смотрел в потолок и пытался понять: что же случилось? Почему в прикупе вместо двух тузов оказались шестерки? Почему президент отправил в Думу давно подписанное письмо не сразу, а после двух представлений, почему заставил его, своего верного соратника, съесть такую кучу говна, накупаться в говне? И только когда он узнал через своих людей в Кремле, что президенту была передана некая видеокассета, понял: президент пошутил. Недели через три после нашего возвращения из Потапова ко мне в Затопино приехал порыбачить генерал-майор Голубков. Но удочки почему-то даже не стал разматывать. Сидел на берегу Чесны, смотрел на утиные выводки, шныряющие в осоке, и рассказывал, что фирма "Феникс" прекратила свое существование, что оборудование и инженер Фалин возвращены в НПО имени Жуковского, что аль-Джаббар объявлен персоной нон-грата и выслан из России, что генерального директора "Госвооружения" сменили, а представитель президента в "Госвооружении" генерал армии Г. остался на своем месте. Выложив эти новости, Голубков долго мялся, кряхтел, курил "Яву", а потом сказал, что из-за того, что Управлению срезали финансирование по нулям, он не сможет заплатить нам за нашу работу. - Но хотели? - спросил я. - Конечно, хотел. Ваша работа стоит больших денег. Как бы там ни было, а вы спасли честь России. Вы поступили, как настоящие патриоты. Он был очень расстроен, поэтому я решил его успокоить. - Все в порядке, ваше превосходительство, - сказал я. - За большие деньги патриотом станет любой. А многие ли согласятся служить России бесплатно? Но генерал Голубков не принял шутки. - Многие, Серега, - сказал он. - Их гораздо больше, чем кажется. Гораздо больше. И это дает основания, как говорят дипломаты, смотреть в будущее с осторожным оптимизмом. Мы замолчали и с осторожным оптимизмом стали смотреть на золотые кресты Спас-Заулка, нашей церквушки, в которой перед образом святого Георгия Победоносца, покровителя воинов, горели благодарственные свечи, а перед скорбным ликом пресвятой Богородицы - поминальные. В память наших друзей. И тех, кто стали бы нашими друзьями, если бы судьбе было угодно свести нас пораньше. - Ладно, - сказал я. - Деньгами заплатить вы не можете, а информацией можете? - Смотря какой, - ответил генерал Голубков. - Кто станет следующим президентом России - знаете? - Допустим, знаю. - Кто? - Ты очень удивишься, если я скажу. - Ну так скажите. - Не скажу. - Почему? - Чтобы не лишать тебя интереса к жизни. В разведке и контрразведке оперативные направления называются темами. И если случится хотя бы краешком соприкоснуться с какой-нибудь, невольно начинаешь из потока информации вылавливать все, что имеет отношение к этой теме. Вот и я выловил. Сначала короткое сообщение о том, что в целях создания конкурентной среды и повышения эффективности торговли российскими вооружениями ГК "Госвооружение" учредило сеть закрытых акционерных обществ. Одно из них получило название... Нет, не "Феникс". Оно получило название "Возрождение". А потом промелькнула информация о том, что в Казахстане при таможенном досмотре самолета "Ан-124" "Руслан", следующего транзитом, в его трюме были обнаружены модули шести истребителей "МИГ-21". Владельца груза и получателя установить почему-то не удалось. Я с интересом следил за развитием темы, но больше никаких сообщений об этих шести бесхозных "МИГах" не появилось. Нигде. Как сказал бы мой забайкальский друг, бывший старший сержант спецподразделения "Вымпел", взявшего штурмом в декабре 1979 года дворец Амина: "Как корова хвостом слизнула". "Зайка моя, я твой зайчик".