то сделал? Что?
     Деньги. Бесспорно.  За что и  какие?  Бытовуха  начисто
исключалась.  Какая  там  к дьяволу месть разъяренных мужей!
Снайперский "Аншутц" с лазерным прицелом не применяют и  для
выколачивания  мелких  долгов.  Значит,  речь  идет совсем о
других  деньгах.  Требование  выполнить  обязательства?  Это
ближе.   Какие?   Напрашивалось  -  поставка  самолетов.  По
проплаченному контракту.  Но в документах "Феникса" не  было
никаких следов предоплаты. И даже если допустить, что сделка
не показывалась в отчетности,  тоже не факт. При миллиардном
годовом  обороте  генеральный  директор  "Феникса"  нашел бы
способ вернуть аванс. Каким бы большим он ни был. Тем более,
знал, что его контрагенты люди очень серьезные. Или не знал?
И этот выстрел в задницу - доказательство, что с ними шутить
не следует?
     Ничего не понятно,  не хватало информации.
     Пока важно  было одно:  в запретной зоне,  внутри этого
кварцевого монолита,  что-то происходит.  Система дала сбой.
Сама, неспровоцированно, без всякого участия Управления.
     Полковник Голубков с сомнением покачал головой.  Может,
да.  А  может,  и нет.  Не могла остаться без внимания серия
проверок.  Никто из членов комиссий не  знал,  конечно,  для
чего  выполняется  эта  работа.  Но  и  само по себе это уже
сигнал. Знак тревоги.
     И было еще кое-что, что заставляло полковника Голубкова
усомниться в том, что активность УПСМ осталась незамеченной.
Бородатый   турист   с  видеокамерой  на  набережной  Дуная.
Голубков дал понять Коллинзу, что это его человек. Нет, этот
турист работал не на него.  На кого?  Это был один из многих
вопросов, на которые не было ответа.
     Пока.

     "Жил-был художник один, дом он имел  и холсты..."

     Из кабины  вышел летчик,  старший лейтенант.  В руках у
него был большой китайский термос, предложил Голубкову:
     - Будете кофе?
     - Спасибо, с удовольствием. Долго нам еще?
     - Расчетное  время  прибытия  в Краснодар - семь сорок.
     Голубков усмехнулся. Летуны никогда не скажут: "Прилетаем
     во столько-то".  Скажут:  "Расчетное время". И не более
того.  Они даже слово "последний" не употребляют. "Крайний".
Такая профессия. Не дает забыть, что под Богом ходим.
     - Давно летаешь? - спросил Голубков.
     - Давно. Скоро три года.
     - Солидно,  - согласился Голубков.  - Присядь. Скажи-ка
мне такую вещь. Вот, допустим, первый пилот говорит второму:
"Воздух сегодня тяжелый". Что это может значить?
     - А что ему отвечает второй?
     - "Имеет быть".
     Старлей задумался. Потом уточнил:
     - Они в воздухе?
     - Да,  летят. Уже часа полтора.
     - На чем?
     - На  транспортнике.  На  "Антее".
     - Серьезная машина.  Трудно сказать.  У каждого экипажа
свои заморочки.  Но я, кажется, понимаю, о чем речь. В школе
я занимался плаванием.  Даже на первый  разряд  сдал.  И  мы
иногда говорили: тяжелая вода. Или наоборот: легкая. Бывает,
что вода сама тебя несет.  А бывает - не пробьешься,  вяжет.
Так и с самолетами.  Иногда он летит,  как песня. А бывает -
тяжело, через силу. "Воздух тяжелый". Может, это и имелось в
виду?
     - Отчего воздух может быть тяжелым? - спросил Голубков.
     - От чего угодно. Если вчера хорошо посидел с ребятами,
сегодня воздух будет казаться очень даже тяжелым. Или машина
себя как-то не так ведет.  Это чувствуешь.  Все в  норме,  а
что-то  не  так.  От  загрузки тоже зависит.  Если груза под
завязку,  на взлете кажется,  что  ты  на  своем  горбу  его
волочешь. Почему вы об этом спросили?
     - Да так.  Почему-то пришло в голову и  спросил.
     Пилот вернулся в кабину. До Краснодара оставалось чуть
меньше часа.  Кофе  не  взбодрил,  а  почему-то  наоборот  -
расслабил.  Голубков  откинулся  на  спинку кресла и прикрыл
глаза.

     "Миллион, миллион, миллион алых роз..."

     Маленькое село  на  пыльном  шляху.
     Вечное.
     А   рядом другое,   такое   же   маленькое.
     Великое.
     Позже они разрослись и слились. Превратились в Велико-
вечное.
     Об этом  рассказал  Вовка Стрижик в ту полузабытую,  но
вдруг исторгнутую из памяти встречу.
     Кузница у  дороги.  Таинственный горн.  Красное железо,
запах окалины.  Когда приходила пора уезжать, вытаскивали на
обочину  тяжеленные сумки с заготовленными за лето вареньями
и ждали попутку.  Костя Голубков торчал на пороге  кузни,  а
когда  вдалеке  начинал  пылить  шлях,  со всех ног мчался к
матери.  Иногда за весь день их так  никто  и  не  подбирал.
Наутро выходили снова.
     Вовка Стрижик никогда не провожал  приятеля.  Ему  было
некогда, у него всегда было много работы.
     "Задать свиням.  Накормить курей.  Собрать падалицу  на
городе".
     Пока Вовка не переделает всех дел,  на рыбалку  его  не
пускали.  А  Костю  Голубкова  мать  не пускала на речку без
Вовки. Потому он рьяно ему помогал. Чтобы приблизить момент,
когда  они окажутся на круче над быстрой водой,  и пробковый
поплавок подхватит течением.  И все исчезнет, останется лишь
восторженное ожидание чуда.
     Чудо - это был серебристый голавль,  ударивший  в  руку
через  леску  и  удилище.  И  тут  выбрасывай  его на траву,
плюхайся животом на его сильное тело - только бы не ускакал,
не   булькнул  в  воду.  И  посидеть  над  ним,  усмиренным,
попереживать, погордиться. А потом насадить на крючок нового
кузнечика.
     Так и  двигались  вдоль  кручи,  за  быстрой  водой.  К
полудню выходили к водопою.  Речка здесь разливалась,  берег
был низкий,  сухой.  Дальше не ходили.  Там уже  была  чужая
земля.  Незнакомо.  Враждебно.  Долго купались,  валялись на
раскаленной гальке.  Потом шли домой, загребая босыми ногами
горячую пыль. Пока шли, рыба на куканах усыхала, становилась
маленькой.  Торчали хвосты,  царапали  дубленые,  в  цыпках,
ноги.  И в детском умишке рождалась взрослая горечь о вечной
скоротечности чуда.

     "Крошка моя, я по тебе скучаю..."

     Музыка прервалась.   Из   кабины   высунулся   давешний
старлей:
     - Пристегнитесь.  Садимся  в  Горячем  Ключе.
     Голубков нахмурился:
     - Почему не в Краснодаре?
     Пилот лишь пожал плечами:
     - Приказ.

     <b>III</b>

     За мостом через Кубань,  когда  уже  въехали  в  город,
полковник  Голубков  велел  водителю  остановиться.  К трапу
"Як-40",  приземлившемуся на военном аэродроме  под  Горячим
Ключом,  для него подали белый джип, обвешанный катафотами и
утыканный  антеннами.  Предложили  и   сопровождающего.   От
сопровождения Голубков твердо отказался,  а заменить джип на
что-нибудь  попроще  постеснялся.  Подумают:  выпендривается
москвич.  Не  будешь  же  объяснять,  что  ему  меньше всего
хочется привлекать к своей особе всеобщее внимание. А так бы
оно  и  было,  если бы он подкатил к дому Володи Стрижова на
этом джипе. В южных городах народ общительный. А Краснодар и
был таким городом.
     Поэтому Голубков приказал  водителю  ждать,  огляделся,
запоминая место, и остановил такси.
     - Пашковский  проезд,  -  назвал  он  адрес  моложавому
мужику  с  живым  смышленым  лицом,  сидевшему  за рулем.  -
Знаете?
     - Это  где аэропортовские дома?  Сделаем.  Полтинник не
обездолит?
     - Выдержу.  Если  рублей,  -  на  всякий случай уточнил
Голубков.
     - А чего еще может быть? - удивился таксист.
     - Баксов.
     - Вы откуда?
     - Из Москвы.
     - С  ума  вы  там посходили с этими баксами.  Садитесь,
поехали.
     Весь этот  день Голубков гнал от себя мысли о том,  что
он узнает,  когда на его звонок или  стук  откроется  дверь.
Увидит ли он на пороге Вовку Стрижика. Или.
     Профессия приучила его называть  вещи  своими  именами.
Сейчас хотелось забыть о профессии. Но не удавалось забыть.

     "Или" означало: или его вдову.

     Еще не было и  девяти  утра,  но  уже  вовсю  припекало
солнце.  Тротуары рябили многоцветьем торговых лотков. Яркие
рекламные щиты на торцах старых домов  напоминали  заплатки.
На  газоне  перед  внушительным  зданием,  бывшем  крайкоме,
пылали  тюльпаны,  перетянутые  портупеями  молодые  люди  в
папахах прохаживались, поигрывая нагайками.
     - Казачки, - объяснил таксист. - Надежа и защита наша.
     - Защищают? - поинтересовался Голубков.
     - А как же?  Нам только свистни.  Нагайкой махать -  не
землю пахать.  О чем там у вас в Москве думают?  Ждут, когда
батька Кондрат казачьи сотни пришлет?  И пришлет.  Кубань  -
это же Вандея.  Она на грани взрыва.  Неужели в Москве этого
не понимают?
     Голубков удивленно взглянул на таксиста,  но промолчал.
Меньше всего ему хотелось сейчас ввязываться в  политические
дискуссии. Таксист по-своему расценил его взгляд.
     - Спрашиваете себя,  откуда я знаю про Вандею? Скажу. Я
кандидат  исторических  наук.  А  теперь  вот кручу баранку.
Нормально,  да?  Только  не  нужно  мне  сочувствовать.  Это
честный  хлеб.  А  моя  кандидатская  была  на  тему:  "Роль
партийных   организаций   в   выполнении   продовольственной
программы".  Никто  сейчас  и  не  помнит,  что  была  такая
программа. А я помню. Вас новые времена не заставили сменить
профессию?
     - Нет,  -  ответил  Голубков.  -  Моя  профессия  нужна
всегда.
     - Кто же вы, если не секрет?
     Голубков немного подумал и сказал:
     - Ассенизатор.
     - Да,  профессия на все времена, - оценил таксист. - На
нынешние - тем более. Еды стало меньше, но говна больше.

     Попетляв по переулкам, машина остановилась возле группы
блочных домов,  словно бы проросших сквозь постройки старого
окраинного квартала.
     - Приехали, - сказал таксист. - Подождать?
     - Спасибо, не стоит, - отказался Голубков.
     - Жаль. Нынче нечасто встретишь человека, который может
выложить  за  ездку  полтинник.  Вон  тот синий "жигуленок",
между прочим,  идет за нами уже двадцать минут. А перед этим
шла  белая "Волга".  Может,  все-таки подождать?  Лучше меня
город мало кто знает.
     - Ну,   подождите,  -  помедлив,  кивнул  Голубков.  Он
расплатился за поездку и добавил сотенную купюру.  - Вот  на
эту сотню и ждите. Потом уезжайте.
     - Понял,  - сказал таксист.  - А время от времени  буду
выходить из тачки, смотреть на часы и бить себя по ляжкам. И
говорить: "Так-растак! Да сколько же еще ждать?!" Правильно?
     - По-моему,  вы  не  ту  профессию  выбрали,  - заметил
Голубков.
     - Да  мне  и  самому  это иногда кажется,  - согласился
таксист.

     Голубков вошел в прохладный подъезд, поднялся на второй
этаж  и  нажал  кнопку  звонка.  Дверь открылась.  На пороге
стояла невысокая полная женщина с усталым лицом.
     - Вы  к кому?  - спросила она.
     Голубков назвался.
     - Я помню.  Володя про  вас  рассказывал.  Заходите,  -
пригласила она. - Володя погиб. Вы знаете?
     - Да, знаю, - сказал Голубков.

     Он знал это с самого начала.  С того момента,  когда  в
материалах   экспертизы  прочитал  слова  командира  экипажа
"Антея", сказанные им второму пилоту за час тринадцать минут
до катастрофы.
     Да, знал. Но не хотел верить.
     И теперь единственной его мыслью было: немедленно запросить
данные о других членах экипажа  "Антея".  Немедленно,
не теряя ни минуты.
     Циничная это профессия - ассенизатор.

     - Даже не знаю,  что мне вам и  сказать,  -  проговорил
Голубков, неловко переминаясь в прихожей. - Тут все слова...
     - И не нужно ничего говорить.  Что уж тут скажешь? Меня
Лидой   зовут.   Лида   Сергеевна.   Проходите  в  залу.  Не
разувайтесь,  у меня не прибрано. В Вечное еду, сосед обещал
отвезти.  Он  на  пенсии,  авиадиспетчером  был.  В Вечном у
Володи  отцовская  хата.  Он  ее  перестроил.  Говорил:  вот
отлетаюсь и переедем туда насовсем.  Еще чуть,  и вы бы меня
не застали. Дочка с внуком уже там, а я думала доработать до
конца учебного года,  да не могу.  Приду из школы, а дома...
Господи,  мы прожили тридцать лет!..  Извините. Я вам сейчас
яишенку с салом пожарю.
     - Спасибо, не беспокойтесь, - попросил Голубков.
     - Тогда взвару. Станете? Из груш. Володя его любил.
     Она вышла  на  кухню.  Голубков   осмотрелся.   Обычная
двухкомнатная  квартира,  обжитая,  ухоженная.  На  стенах и
среди  книжных  полок  в  гостиной  -   африканские   маски,
сувенирная  бронза,  резные  будды.  В углу комнаты Голубков
заметил телефон и взял трубку. Гудка не было.
     - Сняли нам телефон, - объяснила Лидия Сергеевна, ставя
на стол крынку с грушевым компотом.  - Сказали:  нужен  тем,
кто летает.  И то верно.  А мне теперь... Мне теперь звонков
ждать неоткуда.
     - Это  он  привез?  -  спросил  Голубков,  показывая на
маски.
     - Да,  он  отовсюду что-нибудь привозил.  На память.  И
надписывал,  чтобы не забыть, что откуда. Последние лет пять
он  по  контрактам  работал.  В  Катаре.  В  Заире.  Потом в
"Аэротранс" перешел. В Индию летал, во Вьетнам. А это вот он
привез перед тем рейсом...
     Лидия Сергеевна  указала  на  одну   из   статуэток   и
отвернулась  к  окну,  явно не желая,  чтобы гость увидел ее
слезы.  Голубков рассеянно повертел статуэтку в  руках.  Она
была  из  белого  мрамора  с  желтыми,  словно  бы восковыми
прожилками. Не Будда. Скорей - какой-нибудь афганский божок,
Голубкову приходилось видеть таких в Кабуле.
     Лидия Сергеевна подтвердила:
     - Да, это он в Пешаваре купил.
     Голубков насторожился.
     - Как он там  оказался?  Это  же  Пакистан.
     - Не знаю. Заправлялись, наверное. А перед этим привез
керамику из Лахора.
     "Заправлялись они в Душанбе", - чуть было не сказал Голубков, но
вовремя  спохватился.

     Лахор - это тоже был Пакистан.

     Лидия Сергеевна  взяла  статуэтку  и  показала бумажную
наклейку на донышке.
     - Вот,  смотрите: "Бюст жреца из Мохеджо-Даро. Пешавар,
15 декабря".  А  следующий  рейс  у  него  был как раз после
Нового года. Этот... крайний. Да вы пейте взвар, пейте.
     Чувствуя душевную  тягость  от  того,  что  ничем не
может помочь,  Голубков сидел за столом, пил крутой грушевый
компот,  слушал  Лидию  Сергеевну.  Она рассказывала о сыне,
который стал морским офицером и служил на Балтике, о внуках,
сокрушалась,  что  дочери  не  повезло  с  мужем.  Похвалила
начальство  из  "Аэротранса":  о   похоронах   позаботились,
памятник  помогли  поставить.  Специально из Москвы прилетал
молодой человек,  все сделал,  даже о страховке не  пришлось
хлопотать.
     Упоминание о страховке заинтересовало Голубкова.
     - Перевели в банк? - уточнил он.
     - Нет.  Деньгами привез,  долларами.  В пакете. Сказал,
что им так проще.  Не знаю, почему. И посоветовал положить в
сбербанк.  Я  так  и  сделала.  Теперь  проценты  идут.   По
пятьдесят  долларов  в  месяц...  Я  всю  жизнь  прожила  за
Володей, как за каменной стеной, - добавила Лидия Сергеевна.
- И под конец - тоже вот, позаботился... Извините.
     И она,  уже не скрываясь, заплакала.
     В дверь позвонили.  Пришел сосед,  бывший авиадиспетчер
из краснодарского отряда,  напомнил,  что пора ехать.  Лидия
Сергеевна засуетилась.
     - Да не спеши ты,  Сергеевна,  - остановил ее сосед.  -
Сбирайся, а мы пока выйдем, покурим.
     На лестничной клетке он одолжился у Голубкова сигаретой
и горестно покивал:
     - Такие-то  вот  дела.  Говорил  я  ему:  хватит   уже,
налетался.  Нет,  дети,  внуки, надо помогать. Хороший мужик
был. Надежный. Двадцать лет мы дружили. Вы его знали?
     - Очень давно, в детстве. А потом всего раз виделись.
     - Говорят, где-то в горах разбились. А почему - никогда
не узнаем. Да там и узнавать нечего, - хмуро добавил он.
     - Эксперты  установили,  что   отказало   навигационное
оборудование, - заметил Голубков. - Из-за магнитной бури.
     - А вы откуда знаете?
     - Случайно узнал. По работе, - объяснил Голубков, и это
было чистой правдой. Хоть и не всей.
     - Херня это все, - пренебрежительно отмахнулся сосед.
     - Заключение подписали восемь экспертов.
     - Да они что угодно подпишут. При коммунистах всегда на
экипаж валили,  чтобы пенсии семьям не платить.  Сейчас - на
магнитные бури.  Чтобы страховку за самолет и груз получить.
Вот  и  вся  арифметика.  Погодите.  Вы  сказали  -   восемь
экспертов? Почему восемь?
     - А сколько? - не понял вопроса Голубков.
     - Должно  быть  семь  или  девять.  Нечетное число.  На
случай,  если  мнения  разойдутся.  Традиция.  А  в  авиации
традиции берегут. Впрочем, сейчас неважно, сколько их. Давно
уже все голосуют единогласно. Так что, может, и похерили эту
традицию.
     - Почему же мог разбиться "Антей"? - спросил Голубков.
     - Вы  видели,  на  каком старье они летают?  А я видел.
Ладно, пошли. Пора уже ехать.

     Попрощавшись с    Лидией    Сергеевной     и     старым
авиадиспетчером, полковник Голубков осторожно выглянул из-за
угла.
     Специалист по продовольственной программе стоял у такси
и добросовестно отрабатывал свой нелегкий, но честный хлеб.

     Голубков дворами вышел на соседнюю улочку  и  тормознул
частника. Через полчаса он пересел в джип, а еще через час с
четвертью поднялся на борт  "Як-40".  В  заднем  ряду  сидел
высокий  белобрысый  парень  в  джинсовом  костюме  и  читал
"Спид-инфо".
     Это был лейтенант Авдеев, оперативник УПСМ.
     - Ты  как  здесь  оказался?  -  с  недоумением  спросил
Голубков.
     - По приказу начальника Управления.  Вылетел из  Кубинки
на "МИГ-31". Поэтому успел раньше вас. Разрешите доложить?
     - А есть что?
     - Есть.
     - Докладывай.
     - Вас вели от Горячего Ключа. На четырех машинах. Возле
аэропортовских домов потеряли. У джипа перехватили снова.
     - Чьи машины?
     - Номера  местные.   Кадры   тоже   местные.   Работали
грамотно,  но не более того. Выяснять не рискнул. Пробьем из
Москвы. Если номера не фальшивые.
     - Наверняка фальшивые.
     - Разрешите вопрос? Кто знал, что вы сюда прилетите?
     - Никто. Даже я сам не знал.
     - Значит,  вас  вели  и  в  Москве.  И   будут,   когда
вернетесь.  Если посадить им на хвост "наружку"... В здешнем
штабе есть спецсвязь,  можно выйти на Москву  прямо  сейчас.
Разрешите действовать?
     - Действуй,  -  разрешил  Голубков.
     "Зашевелились, - отметил он. - Ну-ну."
     Самолет взлетел.

     "Зайка моя..."

     <b>IV</b>

     Вернувшись в  Управление,  полковник  Голубков приказал
помощнику срочно собрать  всех  сотрудников  отдела,  а  сам
прошел  на  пульт  оперативного  дежурного.  Тот  подал  ему
шифрограмму. В ней было:
     "Пастухов - Центру.  Исходные заняты. Объект охраняется
в усиленном режиме.  Конкретизируйте цель  проникновения  на
объект".
     Голубков продиктовал:
     - "Центр -   Пастухову.   От   проникновения   на  объект
воздержаться.    Приступить    к    визуальной     разведке.
Регистрировать  движение  железнодорожного  и большегрузного
автотранспорта,  взлеты  и  посадки  всех  самолетов,  режим
работы    аэродромных    служб.    Докладывать    обо   всем
происходящем."
     В просторной   рабочей   комнате   Оперативного  отдела
полковник Голубков распределил задания.
     Первое. Получить всю информацию о других членах экипажа
погибшего "Антея". Проверить адреса. Опросить родственников.
Сверить все данные с полетными документами.
     Второе. Собрать сведения об экипажах самолетов компании
"Аэротранс",  совершавших  рейсы в Индию,  Вьетнам и Китай в
последние полгода.  Выяснить у членов экипажей,  где и когда
совершались промежуточные посадки.  Опрос проводить скрытно,
без прояснения мотивов задаваемых вопросов.
     Третье. Запросить   исходные  материалы  по  экспертной
группе.  Приказ о назначении группы. Список экспертов. Места
работы,  должности,  адреса. Проверить в МЧС, кто вылетал на
место катастрофы. Получить протоколы рабочих заседаний. Если
они  не  велись,  восстановить  ход  обсуждения по рассказам
экспертов.
     Приступить немедленно.    Всю   полученную   информацию
сообщать срочно, в зашифрованном виде. Уровень защиты - А-1.

     К двум часам дня поступили первые доклады.  Все фамилии
членов экипажа "Антея" оказались вымышленными.  По указанным
в полетных документах  адресам  указанные  лица  никогда  не
проживали.
     Сбор информации по  второму  пункту  продолжается.
     Еще через час привезли  документы  из  Министерства  по
чрезвычайным  ситуациям.  В  приказе  о  создании экспертной
группы было девять фамилий. На место ЧП вылетали тоже девять
человек.  В  списке членов экспертной комиссии,  подписавших
заключение, девятой фамилии не было.

     "П.А.Крылов, доктор     технических    наук,    ведущий
конструктор   Научно-производственного   объединения   имени
Жуковского.  В  прошлом  -  летчик-испытатель.  Проживает по
адресу..."

     У полковника   Голубкова   вдруг   появилось   странное
ощущение,  что еще чуть-чуть,  еще усилие,  и будет нащупана
точка, удар в которую расколет незыблемый монолит.
     Очень странное  ощущение.  Для  него  не  было  никаких
оснований.
     Но оно было.

     Среди документов оказались десять страниц машинописного
текста,    разреженного    математическими    формулами    и
диаграммами.  Это было "Особое мнение" конструктора Крылова,
почему-то не приложенное  к  заключению  экспертной  группы.
Голубков внимательно прочитал его.  Ничего не понял.  Взялся
снова,  стараясь постигнуть хотя бы самый общий смысл. Понял
только одно: эксперт Крылов не согласен с выводами комиссии.
Потому    что    микроструктура    несущего    дифференциала
обнаруживает двойственность монохроматической решетки. А еще
какая-то  холера  не  полностью  согласуется  с   расчетными
данными, приведенными в таблице А-4. Из чего вытекает.
     Голубков убрал документы  в  сейф,  спустился  во  двор
Управления и сел на заднее сиденье своей "Волги".
     - Куда? - спросил водитель.
     - В Жуковский.

     <b>V</b>

     Начальник бюро          пропусков         подмосковного
Научно-производственного   объединения   имени    Жуковского
внимательно   изучил   удостоверение  Главного  контрольного
управления  президента  РФ,  предъявленное  ему  полковником
Голубковым,  сверил фотографию с оригиналом,  потом приказал
дежурному  выписать  разовый  пропуск  и  самолично   провел
посетителя  на  территорию  НПО.  В  стеклянной пристройке к
серебристому ангару он попросил Голубкова подождать, куда-то
ушел   и,   вернувшись,   сообщил,  что  конструктор  Крылов
освободится через десять минут. После чего удалился, оставив
Голубкова  среди  инженеров  и  техников  в  белых  и  синих
халатах, которые выходили сюда наскоро перекурить.
     Дверь в  цех  свободно  открывалась  и закрывалась,  на
входе не было никакого вахтера,  и Голубков рассудил, что он
не  слишком сильно подорвет режим секретности объекта,  если
заглянет внутрь.
     То, что  он увидел в ангаре,  произвело на него сильное
впечатление.  Посреди огромного,  стерильно чистого зала  на
высоких  стапелях  словно  бы  парил  фронтовой  истребитель
"МИГ-29".  Голубкову много раз приходилось видеть эти машины
и  на  аэродромах  базирования,  и  в  деле.  Он даже помнил
тактические характеристики:  максимальная  скорость  -  2450
км/час,  длина разбега - 600 метров, потолок - 17000 метров,
практическая дальность действия - 1500 км.  Но  здесь  "МИГ"
выглядел  совсем  по-другому.  Он  отличался  от тех,  какие
Голубков видел,  как автомобиль в уличном потоке  отличается
от   того,   что  выставлен  на  демонстрационном  стенде  в
автосалоне.
     Это был сгусток бешеной энергии, которая сама определила
форму своего существования,  выбрав из всех возможных  самую
оптимальную  -  со стремительностью стреловидных крыльев,  с
мощью двух широко разнесенных двигателей,  с гордой  высотой
двухкилевого вертикального хвостового оперения.
     В ограниченном пространстве ангара истребитель  казался
огромным и  одновременно - утонченно изящным.  Часть обшивки
была обычного цвета,  светлого хаки,  другие листы - темные,
дымчатые. Это придавало машине загадочный, таинственный вид.
     Но больше всего Голубкова  поразило  другое.  На  месте
снятых  листов  обшивки  были  обнажены хитросплетения тысяч
разноцветных  проводов,  шлангов,   металлических   труб   и
трубочек.   Самолет   был   похож   на  анатомический  муляж
человеческого тела,  с которого снята  кожа  и  открыто  для
обозрения сложнейшее переплетение мышц,  кровеносных сосудов
и нервов.
     Полковник Голубков   никогда   не  увлекался  техникой.
Техника была для него средством.  Автомобиль - чтобы  ехать,
самолет  -  чтобы лететь,  пушка - чтобы стрелять.  И только
сейчас он впервые,  может быть,  не понял,  но почувствовал,
сколько  же  человеческого  гения и труда воплотилось в этом
средстве  передвижения  и  решения   тактических   задач   в
наступательных операциях.
     Из состояния восхищенного созерцания "МИГа"  его  вывел
вопрос:
     - Голубков - это  вы?
     Голубков обернулся. Перед ним стоял невысокий плотный
человек, средних лет,  совершенно  лысый,  в  белом  халате,
надетом  поверх обычного костюма.  Лицо у него было жесткое,
властное и словно бы слегка презрительное.
     - Крылов, - представился он. - Мне сказали, что вы меня
ждете.
     - Да,  жду,  - поспешно отозвался Голубков. - Извините,
засмотрелся.
     - Нравится?  - суховато поинтересовался Крылов.
     - Да, очень, - кивнул Голубков. - Впечатляющее зрелище.
Но вы-то, наверное, к нему давно привыкли.
     Лицо конструктора словно бы потеплело.
     - К  этому нельзя привыкнуть.  Как к рождению человека.
Создание новой машины и есть акт творения.  В сути  своей  -
божественный.  - Он оглядел самолет, точно бы отыскивая хоть
какой-нибудь мелкий  изъян  и,  не  найдя,  обобщил:  -  Что
осталось от прошлого века?  Радио,  паровоз, автомобиль. Что
останется после нас? Чудо телевидения, чудо компьютера, чудо
самолета.
     - И чудо  атомной  бомбы,  -  сказал  Голубков.
     Крылов пренебрежительно поморщился.
     - Изговнять можно все. Да, и чудо проникновения в тайны
атомного ядра. Это останется навсегда. Только это.
     - Не только, - возразил Голубков.
     - Что еще?
     - Дети.
     Крылов внимательно взглянул на него и кивнул:
     - Вы правы.  Да,  дети.
     - Но это же не новая машина,  - заметил Голубков.  -  Я
видел такие еще лет пятнадцать назад. А на одном даже летал.
Пассажиром, конечно.
     - Как это вы могли летать на одноместном истребителе? -
спросил Крылов,  и на его  лице  вновь  появилось  выражение
холодности и словно бы высокомерия.
     - Он   был   двухместный.   "МИГ-29УБ".   Учебно-боевой
вариант.
     - Тогда могли.  Полагаю,  это было в Афганистане.  Я не
ошибаюсь? Первые "УБ" ушли туда.
     - Верно,  в Афгане,  - подтвердил Голубков.  - В  Чечне
такие машины я тоже видел.
     - Да,  это изделие принято на вооружение в 83-м году, -
объяснил  Крылов.  -  Поскольку  у  государства нет денег на
новые модели, приходится модернизировать старые. Хотя почему
нет  денег,  этого  я понять не могу.  Это все равно,  что у
крестьянина нет денег на семена.  Нонсенс.  Вот и  крутимся,
чтобы остаться на плаву. Увеличиваем радиус действия, ставим
новое вооружение. Ну, и пытаемся делать еще кое-что.
     - Кое-что  -  это  что?  Имеет  это  отношение  к цвету
обшивки?
     - Вы уверены,  что вправе задавать такие вопросы?
     - Уверен, - сказал Голубков. - Но это не значит, что вы
обязаны на них отвечать.
     - Да,   мы   наносим   на   модернизированные    модели
антирадарное  покрытие.  Пытаемся уменьшить радиолокационную
уязвимость машин.
     - Делаете российские "стелсы"?
     - Ну,  "стелсы"!  До "стелсов" нам далеко. Пока удалось
добиться снижения уязвимости в десять раз. Хотим повысить до
двадцати. Это наше ноу-хау. Достоинство метода в том, что он
недорогой,  а  цену  самолета поднимет намного.  Мы могли бы
продавать старые "МИГи" по  цене  новых.  А  парк  "двадцать
девятых"  у  нас  приличный.  К  сожалению,  автор  методики
уволился и  ушел  в  челноки.  Не  выдержал  наших  зарплат.
Надеюсь,  ему повезет. Когда человек талантлив, он талантлив
во всем.  А этот парень  был  на редкость  талантлив.  И  нам
сейчас очень его не хватает.
     - И далеко вы продвинулись?
     - Гораздо меньше, чем хотелось бы. И чем могли. Причина
та же.  Сначала  дали  финансирование,  потом  срезали.  Нет
денег.  Как это нет денег? Ладно, нет денег на новые модели.
Но это же золотое дно!  Мы могли  бы  выбрасывать  на  рынок
десятки самолетов в год. Нет денег. Я отказываюсь что-нибудь
понимать.  Этот парень ушел.  И скоро  вообще  не  останется
кадров.   У   меня   иногда  появляется  ощущение,  что  это
целенаправленная политика. Направленная на разрушение всего,
что  еще осталось от ВПК.  А остались у нас только мозги.  Когда их
не будет - вот тут и наступит финиш.
     - Ощущение?   -   переспросил   Голубков.  -  А  вы  не
допускаете, что это не просто ощущение?
     Крылов отмахнулся:
     - Это было бы слишком  просто.  Нет.  Все  это  -  наша
собственная совковая дурь.
     - Ваше ноу-хау  каким-то  образом  связано  с  работами
профессора Ефимова?
     Крылов удивился:
     - Вы знаете о Ефимове? Что?
     - Очень немногое.  Он автор  книги  "Физическая  теория
дифракции".  Сейчас  преподает  в Лос-Анжелесе.  Работал для
"Норнтропа"  и   "Локхида".   Возвращаться   в   Россию   не
собирается.
     - И его нетрудно понять,  - кивнул Крылов. - Вы сказали
- профессор?
     - Профессор Калифорнийского университета,  - подтвердил
Голубков.
     - А у нас он был - мэнээс. Младший научный сотрудник. С
окладом  в сто пятнадцать рублей.  Да,  это ноу-хау - прямое
развитие  его  работ.  Сукины  дети.  Если  бы  Ефимова   не
сгнобили,  мы  могли  бы иметь "стелсы" лет на десять раньше
американцев.  Впрочем,  может,  оно и к лучшему.  Это  могло
продлить агонию системы. И, возможно, не на один год.
     - Кому нужно было гнобить Ефимова? - не понял Голубков.
     - А  кому  всегда  мешают  талантливые  люди?  Сам факт
существования ученого Ефимова означал для многих,  что они -
завхозы, а не ученые. Хоть и академики. Вы курите?
     - Увы, да.
     - Я тоже. Давайте выйдем. Здесь курить нельзя.
     Вслед за Крыловым Голубков  вышел  из  ангара.  Походка
конструктора   показалась  ему  странной,  слишком  твердой.
Голубков понял: протезы.
     - Посидим  здесь,  -  сказал  Крылов,  останавливаясь у
скамейки в аккуратном скверике. Посередине его на постаменте
возвышался   фронтовой   истребитель  "МИГ-15",  трогательно
неуклюжий, как старая русская винтовка-"трехлинейка".
     - Мне  казалось,  что  о  временах  Советского Союза вы
должны   сожалеть,   -   проговорил   Голубков,    закуривая
патриотическую  сигарету "Петр Первый",  табак которой,  как
явствовало из надписи на пачке,  был способен  удовлетворить
"самого  требовательного  знатока,  верящего  в  возрождение
традиций и величия Земли  Русской".  -  Тогда  ваша  отрасль
финансировалась не в пример нынешним временам.
     - Финансировалась хорошо, - согласился Крылов, вставляя
в янтарный мундштук не столь патриотичную,  но гораздо более
дешевую "Приму".  - Но за  это  слишком  дорого  приходилось
платить.  Судьба  Ефимова  - хороший тому пример.  А сколько
других талантливейших людей пропало,  сгинуло,  спилось?  Не
будем об этом. Чем могу быть полезен?
     - Вы были членом экспертной группы, вылетавшей на место
катастрофы "Антея". Я прочитал ваше "Особое мнение".
     - И что-нибудь поняли? - недоверчиво спросил Крылов.
     - Почти ничего, - признался Голубков. - Кроме главного:
вы не  согласны  с  выводами  государственной  комиссии.  Вы
считаете,  что  причиной  гибели  "Антея"  была не магнитная
буря, а перегрузка самолета. Это правильно?
     - Совершенно  неправильно.  Сверхресурсная  нагрузка  и
перегрузка - принципиально разные вещи.  Объясню на  простом
примере. Молодая лошадь легко везет двух седоков. Для старой
лошади этот груз непосилен.  А погибший "Антей"  был  старой
лошадью.
     - Но восемь экспертов подписали заключение,  - напомнил
Голубков.
     - Это дело их совести.
     - Вы  считаете,  что  категория  совести здесь уместна?
Речь идет о сугубо техническом вопросе.
     - Категория  совести  уместна  везде.  Как  только  она
исключается, чудо человеческого гения превращается в атомную
бомбу, телевидение - в средство промывки мозгов, а компьютер
- в фомку для взлома банковских сейфов.
     - Почему  же вы не настаивали на своей правоте?
     Крылов хмуро усмехнулся.
     - За   свою   жизнь   я   открыл  несколько  физических
закономерностей.  Но  больше   всего   горжусь   другим.   Я
сформулировал главный закон социализма.  Он звучит так: "Чем
строже,  тем дороже".  Для наших времен  он  тоже  применим.
Сформулировал  я для себя и другое правило:  "Права качать -
не сапоги тачать".  Каждый должен заниматься своим делом.  Я
уважаю  Андрея Дмитриевича Сахарова,  но он бы принес больше
пользы,  если бы занимался не правозащитной деятельностью, а
тем,  что ему дал Бог.  Возможно, мы уже имели бы термояд, и
мир выглядел бы совсем по-другому.
     - Спорное утверждение, - оценил Голубков.
     - Я его никому не навязываю.
     - По-вашему,   члены   экспертной   комиссии  знали  об
истинной причине катастрофы?
     - Я  не  хочу это обсуждать.  Спросите у них.  Конечно,
знали.
     - И все-таки подписали заключение. Почему?
     - Когда  отсутствует  категория  совести  или  хотя  бы
профессиональной  честности,  можно  найти тысячи причин для
любого поступка. От интересов дела до престижа страны.
     - И пенсии вдовам?
     - В  том  числе.  Трогательно,  не   правда   ли?   Они
позаботились об этих несчастных вдовах. А сколько женщин они
обрекли  стать  вдовами  в  будущем?  Сколько  детей  станут
сиротами?
     Крылов выковырял из мундштука окурок и тут  же  вставил
новую сигарету.
     - Можно взглянуть на ваше удостоверение?  -  неожиданно
спросил он.
     Голубков молча  подал  ему  темно-красную   книжицу   с
золотым гербом России.
     - "Главное контрольное управление  президента.  Старший
инспектор", - прочитал Крылов. - Что это за должность?
     - Ну,  вроде бухгалтера, - уклончиво объяснил Голубков.
     Крылов   вернул   ему  удостоверение.
     - Вы такой же бухгалтер, как я акушер. Бухгалтеров не
катают над Афганистаном на новейших "МИГах". Военный?
     - Да.
     - Звание?
     - Полковник.
     - Разведка?
     - Что-то в этом роде.
     - А именно?
     - Контрразведка.
     - Что  это  за  профессия?
     Голубков  пожал плечами:
     - Профессия   как   профессия.
- Каждая профессия предполагает умение в чем-то разбираться.
В чем обязаны профессионально разбираться вы?
     - В  людях,  пожалуй.
     Крылов высокомерно привздернул бровь:
     - Неслабо.  Во мне разобрались?
     - Во  всяком случае,  я понял,  почему вы не прерываете
наш разговор.
     - Почему?
     - На  нашем  профессиональном  жаргоне  это  называется
"прокачка". Вы прокачиваете меня. Пытаетесь понять, стоит ли
мне доверять.
     - Для чего мне это нужно?
     - У вас есть что мне сообщить.
     Некоторое время  Крылов  молчал,  сосредоточенно что-то
обдумывая. Потом спросил:
     - Чем вы занимались в Афганистане?
     - Воевал.
     - За что?
     - Я уж теперь и не знаю.
     - В Чечне - тоже воевали?
     - Да.
     - За что?
     - Понятия не имею.
     - Чем   занимаетесь   сейчас?  -  настойчиво  продолжал
Крылов.
     - Да все тем же. Воюю. Только не спрашивайте, за что. Я
сам часто задаю себе этот вопрос.  И далеко не всегда нахожу
ответ.
     - Но иногда все же находите?
     - Иногда - да, - подтвердил Голубков.
     - Почему вы заинтересовались катастрофой "Антея"?
     - Поручение президента.
     - Чем оно вызвано?
     - Не знаю. Могу только догадываться.
     - Какого рода эти догадки?
     - Извините, но этого я не могу вам сказать.
     - Последний   вопрос.   У   меня   действительно   есть
информация,   которая   представляет  катастрофу  "Антея"  в
совершенно ином свете.  Если я сообщу вам ее,  вы распутаете
это дело?
     - Не уверен, - сказал Голубков. - Но я попытаюсь.
     - Хороший  ответ,  - подумав,  кивнул Крылов.  - Хватит
курить. Пойдемте.

     На втором этаже административного корпуса с обшарпанным
линолеумом в коридорах и стенами,  давно требующими ремонта,
Крылов ввел  полковника  Голубкова  в  небольшой  кабинет  и
включил компьютер. Потом достал из сейфа дискету и вставил в
приемное устройство. Предупредил:
     - О том, что вы сейчас узнаете, я не говорил никому.
     - Почему?
     - Потому  что  меня  об  этом  никто  не спрашивал.  Вы
первый.  И  поэтому  вправе  получить  ответ.  Но  прежде  -
необходимое   пояснение.   После  любой  авиакатастрофы  все
остатки самолета подвергаются самому  тщательному  изучению.
Для  этого  они доставляются в лабораторию.  В Ала-Тау такой
возможности не было.  Поэтому было вывезено в Москву  только
самое главное, а остальное отснято на фото и видеопленку. По
понятным причинам основное внимание было обращено на  детали
"Антея".   К  тому,  что  осталось  от  груза,  особенно  не
присматривались. Вы знаете, конечно, какой груз был на борту
"Антея"?
     - Да, - подтвердил Голубков. - Два "МИГ-29М".
     - Совершенно верно. Так вот, я сканировал все материалы
и прогнал их через компьютер. И вот что выяснил. Взгляните.
     На экране   монитора   появился   кусок  искареженного,
оплавленного металла.
     - Так выглядел этот фрагмент "МИГа" в натуре. А вот что
он представляет собой в нормальном виде. В первоначальном.
     На изображение   фрагмента  наложились  четкие  контуры
заводской штамповки.
     - Это  одна  и та же деталь,  в этом ни у кого не может
быть ни малейших сомнений,  - объяснил Крылов.  -  Сейчас  я
покажу вам еще два фрагмента точно такой же детали. Всего на
месте катастрофы таких деталей было обнаружено три. Не нужно
быть специалистом, чтобы убедиться в их полной идентичности.
Смотрите внимательно. Убедились?
     - Да, - кивнул Голубков.
     - А теперь я вам скажу,  что это за деталь.  Это  часть
контейнера  тормозного парашюта.  Но важно другое.  А именно
то,  что в конструкции каждого "МИГа" таких  деталей  только
одна.   Одна-единственная,   -   подчеркнул   Крылов.  -  Вы
понимаете, что это значит?
     - Кажется, да. Начинаю. Но вы все же скажите.
     - Это значит, что в трюме "Антея" было не два "МИГа", а
как минимум - три.
     - Святые угодники! - вырвалось у Голубкова.
     - Три - как минимум,  - повторил Крылов.
     Он помолчал и добавил:
-  Или даже четыре.

     <b>V</b>

     На обратном пути "Волга" полковника Голубкова попала  в
вечерний "пик",  до Москвы добирались больше часа.  Голубков
нервничал,  нетерпеливо смотрел на часы.  Водитель удивленно
поглядывал на шефа. Это было не похоже на полковника. Совсем
не похоже.  Чтобы отвлечь начальника,  он включил магнитолу.
Из стереодинамиков выплеснулось:
     - Ой, мама, шика дам, шика дам!
     - Выруби  его  к черту!  - раздраженно бросил Голубков.
     Водитель подчинился,  но укорил:
     - Отрываетесь от жизни народа, товарищ полковник.
     - Это - жизнь?
     - А как же?  Народ слушает.  Значит, часть жизни. Разве
не так?
     - Быстрей! - приказал Голубков.

     Во внутреннем  дворике  Управления  уныло  прохаживался
лейтенант Авдеев.
     - Пустой номер,  Константин Дмитриевич,  - доложил  он,
когда Голубков вышел из машины.  - Не было за вами "хвоста".
Показалось,  что засекли зеленую  "пятерку".  Но  нет,  мимо
морды. Мужик просто подрабатывал частным извозом.
     - Не вытекает,  - сказал Голубков.
     - Что из чего?  - не понял Авдеев.
     - Вывод из факта.  Если "пятерка" оказалась не той, это
не значит,  что "хвоста" не было. От Жуковского до Москвы за
моей "Волгой" шел 412-й "Москвич".  Без номеров,  с бумажкой
на лобовом стекле: "В ремонт".
     - Да кто же на таких тачках пасет?!
     - Это я у тебя должен спросить.
     - Виноват, товарищ полковник. Разрешите продолжать?
     - Приказываю.
     Голубков поднялся  в  свой  кабинет.  На  столе  лежала
шифровка:
     "Пастухов - Центру.  В  9-30  по  местному  времени  на
объекте  совершил  посадку самолет "Ант-125" "Мрия" компании
"Аэротранс".

     Твою мать!

     Голубков связался   с    диспетчером    Управления    и
распорядился  срочно  прислать  к  нему капитана Евдокимова.
Когда оперативник прибыл,  продиктовал ему адрес  Крылова  и
приказал  немедленно  организовать  круглосуточную негласную
охрану   объекта.   В   случае   необходимости   действовать
адекватно.
     Евдокимов вышел.  Дверь кабинета закрылась за ним и тут
же открылась. Голубков подумал, что оперативник хочет что-то
уточнить,  но вместо него  вошел  начальник  Информационного
центра  молодой  подполковник  Олег  Зотов.  И при первом же
взгляде на его озабоченное лицо Голубков понял,  что  ничего
хорошего не услышит.
     - У нас  проблемы,  Константин  Дмитриевич,  -  сообщил
Зотов.
     - Вижу. В чем дело?
     - Несанкционированное проникновение в нашу базу данных.
В файлы "Госвооружения".
     Голубков нахмурился:
     - Извне?
     - Хуже. Изнутри.
     - Когда?
     - Прошлой ночью.
     - А защита?
     - А  что  защита?  У нас есть как минимум два человека,
для которых что есть защита, что нет защиты.
     - Один  - ты.  Кто второй?  - спросил Голубков.
     Он уже знал,  что услышит.  Это и услышал:
     - Лейтенант Ермаков.

     <b>ГЛАВА ПЯТАЯ</b>

     <b>I</b>

     Первый раз    в    Центральной   клинической   больнице
генеральный директор ЗАО "Феникс" Михаил  Матвеевич  Ермаков
был  лет  десять назад,  когда его тестя свалил инсульт,  от
которого он так  и  не  оправился.  Позже  еще  раз  навещал
занемогшего шефа, представителя президента в "Госвооружении"
генерала армии Г.  Но как-то никогда и не думал,  что  может
оказаться здесь в качестве пациента.
     В свои пятьдесят два года к врачам Ермаков не обращался
ни  разу,  разве  что  к  стоматологу.  Сказывалась здоровая
природная   закваска   родителей,   ярославских    крестьян,
подавшихся  в  Москву  в голодные 30-е годы.  Мать,  правда,
надорвалась на патронном заводе  в  войну,  умерла  рано,  в
шестьдесят лет.  А дед Матвей,  как называли отца в семье, и
на семьдесят восьмом году жизни еще  вовсю  скрипел,  курил,
пил  водку,  матершинничал  и  был  вообще хоть куда,  своей
энергией  вселяя  в  сына  надежду  и  на  его  долголетие.
     Палата, куда Ермакова  привезли  после  операции,  была
просторная,  светлая, с приемной для охраны и посетителей, с
дорогим ковром на  полу  и  мягкими  креслами.  Апартаменты,
конечно,  не  президентские,  но не меньше чем министерские.
Проснувшись наутро, Ермаков отметил это чисто машинально и с
полным  равнодушием,  хотя  на  такие  мелочи всегда обращал
внимание.  Опытному  глазу  мелочи  могут  рассказать  очень
многое.  Но  теперь  было  не до них.  Слишком неожиданным и
ошеломляюще быстрым оказалось то, что с ним произошло. Будто
только  что  открыл  дверцу  "Вольво",  выходя  из  уютного,
пахнущего новой кожей салона машины,  и вот он уже здесь,  в
этой палате, с ноющей раной в ягодице.
     Все случилось  как  бы  одномоментно:   жгучий   пинок,
швырнувший его на мокрый бетон крыльца,  кнопка домофона, до
которой он тянулся,  тянулся и не мог  дотянуться,  истошный
крик жены: "Убили! Голубчика моего убили!"
     Сирена "скорой".
     Свет    операционной.
     Это была одномоментность  автомобильной  аварии,  когда
реакции  водителя  не  хватает  ни на что:  ни на то,  чтобы
вмешаться в события,  ни  даже  на  то,  чтобы  понять,  что
происходит.
     Ермаков лежал  на  правом  боку,  щекой  к подушке,  на
высокой  больничной  кровати  и  ощущал  себя  раздавленным,
вышибленным  из  колеи,  униженным.  Унизительным  было все:
казенная пижама,  из рукавов  которой  торчали  его  большие
волосатые  руки,  короста  небритости  на щеках,  казавшийся
трупным запах постельного белья, а главное - неловкость позы
и вынужденная неподвижность.
     Возле кровати сидел следователь, майор ФСБ, бесцветный,
как  все  фээсбэшники,  с папкой на коленях,  заполнял бланк
допроса  потерпевшего.  Ермаков  не  расположен  был   вести
разговоры  со  следователем,  ему  нужно  было  очень многое
обдумать, быстро понять, что произошло и что все это значит.
Но отказаться не было очевидных причин. Поэтому он терпеливо
отвечал на вопросы,  повторил,  что не  имеет  ни  малейшего
представления,  кто мог быть заинтересован в его смерти.  Он
ожидал, что последуют расспросы о служебных делах, но вместо
этого   следователь   попросил  пояснить,  знаком  ли  он  с
гражданкой  такой-то  и  в  каких  отношениях  находится   с
гражданкой такой-то.
     Ермаков нахмурился:
     - Ты к чему это ведешь, майор?.
     Тот объяснил:  есть заявление, он обязан отработать все
версии.
     - Какое   заявление?
     Следователь бесцветным  голосом  зачитал  ему  протокол
допроса жены.
     Ермаков взорвался:
     - Вот  ее  и  допрашивай!  Ее,  понял?  Она  тебе   все
объяснит!..  Извини,  майор. Приходи в другой раз. Сейчас не
могу с тобой  разговаривать.  Рана  болит,  -  для  приличия
соврал  он и даже пошутил,  как бы еще раз извиняясь за свою
вспышку.  - Сам понимаешь,  не каждый день в жопу  стреляют.
Тебе стреляли?
     - Нет,  - ответил следователь, убирая бумаги в папку. -
В спину стреляли. А в жопу - нет, ни разу.
     Следователь ушел.  На широких скулах Ермакова  заходили
желваки.
     "Сука. Ну,  сука!  Господи,  да за  что  же  мне  это?!"
     Заглянула медсестра, сказала, что звонят с проходной:
пришел сын, можно ли его пропустить?
     - Можно, - разрешил Ермаков.

     <b>II</b>

     В жизни  каждого  человека  есть  по  крайней  мере один
поступок,  которым он гордится.  И  другой,  воспоминания  о
котором     заставляют     корчиться     от    стыда.    Для
генерал-лейтенанта Ермакова это был один и тот же  поступок:
женитьба   на  дочери  начальника  Главного  политуправления
Балтийского флота контр-адмирала Приходько.
     Он впервые  увидел ее на третьем году службы в окружном
Доме офицеров на балу "Проводы белых ночей". Он и понятия не
имел,  кто  она  такая.  Она  стояла в окружении молоденьких
морских лейтенантов:  худущая,  смуглая,  с длинными черными
волосами,   в   шелковой  красной  хламиде,  в  браслетах  и
перстнях,  изощренно уродливая и надменная,  как  Клеопатра.
Мореманы  вились  вокруг  нее,  как  кобельки вокруг сучки в
период течки.  Он вклинился в их стаю  дворовым  волкодавом,
раскидал  всех,  на  кого рыкнул,  на кого ощерился,  склеил
Клеопатру  на  раз,  увез  в  комнату,  которую  снимал   на
Васильевском острове,  и всю белую ночь властвовал над своей
добычей,   потрясенный   ее   ненасытностью   и   изощренным
бесстыдством.
     Он и  сам  не  понимал,  зачем  это  сделал.  Она  была
совершенно не в его вкусе. Но был кураж молодости, требующая
выхода  мужская  сила.  Ночь  растянулась   на   месяц.   Он
по-прежнему  о  ней  ничего  не знал.  Она не разрешала себя
провожать, уезжала на такси, а вечером, когда он возвращался
из  части,  уже ждала его,  царственно бесстыжая и влекущая,
как змея.  День для него  перемешался  с  ночью.  Сослуживцы
посмеивались,  приставали с расспросами.  Он отшучивался,  а
сам с ужасом и восторгом понимал, что пропал, что после этой
бляди все женщины будут казаться ему пресными,  как перловка
в гарнизонной столовой.
     История получила необычное продолжение.  В один из дней
Ермакова вызвали на КПП.  Там его  ждала  черная  "Чайка"  и
капитан второго ранга с выучкой порученца. "Чайка" причалила
к одному из домов в районе  Марсова  Поля,  кавторанг  молча
проводил  Ермакова в квартиру в бельэтаже и оставил одного в
огромной,  богато  обставленной  гостиной.  Через  минуту  в
гостиную   вошел   человек   в  черном  флотском  мундире  -
квадратный,  бородатый,  свирепый,  как вепрь, и всесильный,
как секретарь ЦК.  Это был контр-адмирал Приходько.  Ермаков
вытянулся по стойке "смирно". Контр-адмирал внимательно и не
слишком дружелюбно осмотрел его, кивнул:
     - Садись,  капитан.  Вот  ты,  значит,  какой.   -   Он
повернулся  в  сторону  открытой  двери.  - Эй,  на камбузе!
Выпить нам!
     И тут   произошло  то,  от  чего  Ермаков  оторопел.  В
гостиной  появилась  его  Клеопатра.  В  скромном  платьице,
невинная,  как  школьница.  Она  поставила  на стол поднос с
бутылкой коньяка и двумя  хрустальными  лафитами.  Спросила,
потупя взор:
     - Что-нибудь еще, папа?
     - Ступай,  позову.  Вот сучка,  а? - растроганно сказал
контр-адмирал,  когда дочь удалилась.  Он налил  по  полной,
кивнул:  - Будь здоров,  капитан!..  Что ж, давай потолкуем.
Как говаривали  в  старину,  я  хотел  бы  знать,  насколько
серьезны твои намерения, а насколько они безнравственны, я и
так  знаю.  Я  навел  о  тебе  справки.  Парень   ты   вроде
основательный.  И такой,  что сможешь держать ее в кулаке. А
ей это и нужно.  Скажешь "нет" - неволить не буду. Минута на
решение. Время пошло.
     - Да,  - не раздумывая,  сказал Ермаков.
     Контр-адмирал захохотал.
     - Ценю!  Сразу видно:  быстро соображаешь.  Галина,  ко
мне!  Этот  вот  молодой  майор просит у меня твоей руки,  -
пророкотал он,  когда дочь вновь появилась в гостиной. - Что
скажешь?
     - Полковник,  - сказала Клеопатра.
     Контр-адмирал снова захохотал:
     - Ну,  сучка!  Будет тебе и полковник. И генерал будет,
это теперь только от него зависит.  Но и ты - смотри у меня!
Ясно?
     - Да,  папа.
     Через пару месяцев семейная  идилия  подошла  к  концу.
После   службы   Ермаков  до  поздней  ночи  просиживал  над
учебниками на кухне однокомнатной квартиры,  которую устроил
молодоженам  тесть,  готовился  к  вступительным экзаменам в
Академию Генштаба,  а Галину  потянуло  к  прежней  богемной
жизни.  Она все чаще уезжала к подругам,  домой возвращалась
заполночь,  изо рта пахло вином, от волос - табачным дымом и
"Шипром".   От   хмурых   вопросов   мужа   пренебрежительно
отмахивалась,  как барыня от назойливой  собачонки.  Ермаков
молчал, терпел. Но однажды, когда она вернулась в пятом часу
утра и у такси долго лизалась с каким-то морским  офицериком
(Ермаков  видел  их из окна),  не выдержал - отхлестал ее по
щекам. Она завизжала, бросилась на него, как сиамская кошка,
пытаясь  вцепиться  в лицо ногтями,  хрустальной пепельницей
рассадила ему подбородок.  Это окончательно  вывело  его  из
себя.  Он избил ее тяжело,  по-мужицки,  как,  возможно, его
крестьянские предки учили блудливых жен.
     Ермаков не сомневался,  что она кинется жаловаться отцу
и на его военной карьере будет  поставлен  крест.  Но  вышло
по-другому. Галина месяц не выходила из дому, пока не прошли
синяки,  а барская пренебрежительность по отношению  к  мужу
неожиданно сменилась заискивающей собачьей покорностью.  Она
превратилась  в  верную  жену,  в  умелую   домохозяйку,   в
заботливую  мать  дочери  и родившемуся через два года после
нее сыну.  Ермаков не мог нарадоваться.  Но с годами маятник
все  дальше отклонялся в другую сторону.  В Галине проснулся
страх,  что  он  ее  бросит,  развилась  подозрительность  и
патологическая   ревность.  Она  все  чаще  устраивала  мужу
безобразные сцены,  не стесняясь чужих людей, пристрастилась
к  выпивке,  перестала  следить  за  собой.  Семейная  жизнь
Ермакова превратилась в ад.
     Он страстно  желал  развестись,  но  не  мог.  При  том
положении,  которое он занял ценой огромных  трудов,  развод
означал  крах  всей его жизни.  Этого не допускала партийная
этика.  Этого  не  спустил  бы  тесть,  ставший  завсектором
Оборонного  отдела  ЦК.  В  90-е годы,  когда тесть умер,  а
партийная этика ушла в  прошлое  вместе  с  партией,  развод
по-прежнему  был невозможен.  Существовал неписанный кодекс.
Узкоцеховая мораль. Ермаков был полностью с ней согласен. Ты
можешь   завести  хоть  десять  любовниц.  Но  в  твои  годы
разводиться и жениться на молоденьких могут только артисты и
всякие там поэты. Серьезный человек так не поступает. А если
поступает,  то он несерьезный  человек.  С  таким  человеком
никто  не будет иметь дела.  Тем более - серьезного дела.  А
дела,  в которые был вовлечен Ермаков, были очень серьезные.
Такие, что у Ермакова иногда дух захватывало от их масштаба.
     Уходя в свою комнату от очередной сцены  и  слыша,  как
бьются  о  стену  тарелки и фужеры,  он ненавидел и презирал
себя за ту проклятую белую ночь и за свое "да", без раздумий
сказанное  контр-адмиралу  Приходько.  Тогда  ему было всего
двадцать четыре года.  Двадцать четыре!  В  двадцать  четыре
года все можно начать сначала!

     Проклятый идиот!  Проклятая сука!

     Поступок, который был предметом гордости, стал поводом
для отвращения и жгучей ненависти к самому себе. И ко всему,
что имело отношение к этой проклятой суке. В том числе - и к
сыну.
     В такие   минуты  Ермакова  все  раздражало  в  сыне:  и
материнская  худоба,  и  застенчивость,   и   даже   щенячья
преданность,  с которой он относился к отцу. Он понимал, что
это несправедливо, но сдержаться не мог.
     И теперь,  когда Юрий вошел в палату, нелепый в слишком
длинном для него больничном халате,  с большим,  не  по  его
росту, кейсом в руке, Ермаков встретил его недружелюбным:
     - Явился. Раньше не мог?
     - Я  же  не знал.  Дежурил.  А там у нас нет городского
телефона. Не положен... Ну, как ты?
     - Нормально.  Хочешь  спросить,  кто  в  меня  стрелял?
Восемь  ревнивых  мужей.  Восемь.  Понял?   Эта   дура   так
следователю и сказала.
     - Где она? Дед сказал, что она здесь.
     - Отправил   домой,  -  неохотно  объяснил  Ермаков.  И
добавил,  не в силах сдержаться:  -  Даже  здесь  умудрилась
набраться.  Ночью, в ЦКБ!.. Там, в той комнате, холодильник.
Налей мне коньяку.
     - Это  же  больница,  откуда  здесь коньяк?  - удивился
Юрий.
     - Это  не  городская больница.
     Юрий принес из приемной  пузатую  бутылку  "Отборного".
Она была наполовину пуста.
     - Налей и себе, - сказал Ермаков.
     - Я за рулем.  А ночью дежурить. И я не люблю коньяк.
     - Сколько отговорок,  чтобы не  выпить.  Хватило  бы  и
одной. - Ермаков выпил и вернул стакан сыну. - Не обращай на
меня внимания. Нервы. А ты тоже. Сопишь. Нет бы гавкнуть. Ты
же,   черт   возьми,  офицер!  Ну  вот,  опять  засопел.  Ты
нормальный парень,  Юрка. Но все твои достоинства начинаются
с "не". Не пьешь, не куришь, не ширяешься. Не мало этого?
     - Ты  не   все   перечислил,   -   каким-то   странным,
напряженным голосом ответил сын.
     - Вот как? - переспросил Ермаков. - Что еще?
     - Еще я не граблю государство, которому служу.
     Вывернув голову и неловким движением потревожив  рану, Ермаков
пристально  посмотрел  на  сына.  Юрий  сидел поодаль от кровати на
краешке стула,  зажав  между  коленями руки.
     - Что ты хочешь этим сказать?
     - Не нужно,  батя.  Я все знаю.  Не мне катить на тебя.
Сам жирую на твои бабки.  Только никогда больше  не  говори,
что ты служишь России.  Никогда!  Понял? Это очень противно.
Это подло. Как у нас говорят: в лом.
     - Продолжай, - кивнул Ермаков.
     - А чего продолжать?  Сколько бабок на  твоем  счету  в
"Дойче-банке"?
     - Откуда ты знаешь про этот счет?
     - Я задал вопрос. Не хочешь - не отвечай. Я и так знаю.
     - Почему,  отвечу. Мне нечего скрывать. Около ста тысяч
марок.  Хочешь  знать,  откуда  они?  Это валютные премии за
контракты. Абсолютно законные.
     - Не  ври.  Это  недостойно тебя.  На твоем счету шесть
миллионов долларов. Они поступили три дня назад из Каирского
национального банка. Они, может, и законные. Но закон этот -
воровской.
     - Шесть миллионов?!  - Ермаков даже засмеялся. - Что за
херню ты несешь? Какие шесть миллионов?
     Юрий встал.
     - Я,  пожалуй,  пойду.  Выздоравливай,  батя.  Если что
будет нужно, позвони.
     - Сядь! - приказал Ермаков. - И переставь стул. Чтобы я
мог тебя видеть. Рассказывай все, что знаешь. Все!
     Юрий придвинул вплотную к кровати стул, достал из кейса
"ноутбук" и раскрыл перед отцом. Потом включил его и сунул в
приемное устройство дискету.
     - Смотри сам.  Я скачал это сегодня ночью из нашей базы
данных.
     - Ты  с  ума  сошел!  -  поразился  Ермаков.  - Тебя же
посадят!
     - Посадят - буду сидеть. Смотри.
<b>III</b>

     Генерал-лейтенант Нифонтов остановил запись,  сделанную
по заданию УПСМ опергруппой ФАПСИ,  и вопросительно взглянул
на полковника Голубкова^
     - Ты знал?
     - Да. Вчера вечером доложил Зотов.
     - Почему сразу не подняли тревогу?
     - Дежурил сам Ермаков.
     - Он арестован?
     - Нет.  Я  приказал  делать  вид,  что  никто ничего не
заметил.
     - Почему? Как вообще могло случиться, что в наши данные
может заходить всякий, кому не лень?
     - Лейтенант Ермаков не всякий.
     - Не имеет значения!  И вообще!  Этот разговор,  как  я
понимаю, был вчера?
     - Да, около десяти утра, - подтвердил Голубков.
     - А почему мы слушаем его только сейчас?
     - Это ты у меня спрашиваешь?
     Нифонтов вызвал помощника^
     - Когда доставили пленку?
     - Только что. Я сразу вам ее передал.
     - Почему доставили не вчера - не  спросил?
     - Спросил.
     -  И  что?
     - Спецкурьера не было. Один в отпуске, один уволился, а
у дежурного жену увезли в роддом. Начальник его отпустил.
     - Очень  хорошо,  очень,  -  покивал  Нифонтов.  -   Не
отпустить  дежурного  спецкурьера к рожающей жене - это было
бы негуманно. Дети - наше будущее. И кто родился?
     - Мальчик.
     - Поздравь папашу от моего имени.
     - Ему будет приятно это услышать.
     - Надеюсь,   -   сказал   генерал-лейтенант   Нифонтов.
     Помощник вышел.
     - Да  когда же это кончится?  - спросил Нифонтов.  - А,
Константин  Дмитриевич?  Сутки  лежит  оперативная   запись!
Сутки! Ну как можно так работать?
     - Можно, как видишь. Работаем.
     - Так и работаем!  - загремел Нифонтов.  -  Тащимся  за
событиями, как баба за ишаком! Ползем, как ман... Как...
     Голубков с  интересом  выслушал  сравнения,  которые  с
минуту перечислял начальник Управления, мирно заметил:
     - У нас есть чем утешиться.
     - Ну, чем?
     - Наши контрагенты работают в таких же условиях.
     - Тогда,  конечно, все в порядке, - буркнул Нифонтов. -
Лейтенанта   Ермакова   немедленно   арестовать.   Назначить
служебное  расследование.  С  этим  нужно  покончить  раз  и
навсегда! Начальника охраны ко мне! - бросил он в интерком.
     - Не  спеши,  Александр  Николаевич,  -  остановил  его
Голубков.  -  То,  что  есть  в   нашей   базе   данных   по
"Госвооружению" и "Фениксу", Ермаков-старший и без нас знал.
     - Там есть и то, чего он не знал. И не должен знать. Он
вообще не должен знать, что мы занимаемся этим делом.
     - И о  предупреждении  ЦРУ  он  наверняка  не  знал,  -
добавил Голубков. - Теперь знает.
     - И что?
     - Ты видел шифровку от Пастуха.  О том,  что в Потапово
прибыла "Мрия".  Есть и другая информация. Из Улан-Удэ вышел
железнодорожный   состав   с   модулями  "СУ-39".  Не  нужно
объяснять, что это значит?
     - Не разговаривай со мной,  как с идиотом!  Это значит,
что готовится отправка новой партии истребителей!
     - О том и речь.  Вспомни,  что тебе куратор сказал. "Мы
не поставляем самолетов талибам". Значит, запретить загрузку
и   отправку   "Мрии"   ты   не   можешь.   Не  можешь  даже
приостановить.  При всех твоих полномочиях.  Как  ты  можешь
вмешаться в то,  чего нет?  Не можешь, правильно? - Голубков
помолчал и закончил: - А Ермаков может.
     - Если захочет, - сказал Нифонтов.
     - Новость об операции ЦРУ заставит его  очень  серьезно
об этом задуматься.
     - Выходит,  ты предполагал,  что этот чертов  лейтенант
сразу побежит с дискетой к отцу?
     - Нет,  конечно.  Но что случилось, то случилось. Глупо
не попытаться извлечь из этого пользу. Включай.
     Но вместо того,  чтобы пустить запись, Нифонтов отмотал
пленку    назад.    В   динамике   вновь   прозвучал   голос
Ермакова-старшего:
     - Шесть миллионов?! Что за херню ты несешь? Какие шесть
миллионов?
     Нифонтов вернул  пленку  назад  и  еще  раз прогнал эти
слова.
     - У  тебя  нет  ощущения,  что он действительно об этих
миллионах не знал?
     - Как  он  мог не знать?  - удивился Голубков.  - Шесть
миллионов долларов. Пустяк? Просто лапшу на уши вешает сыну.
     - Нужно  будет  показать  пленку психологам,  - отметил
Нифонтов и нажал клавишу "Play".
     В динамике    зашуршало.    Фон.    Но    запись   шла.
Высокочувствительная   пленка   фиксировала    легкий    гул
работающего   "ноутбука",  шелест  компьютерной  клавиатуры,
другие неясные шумы,  выдававшие присутствие в зоне действия
микрофона какой-то жизни. Потом щелкнуло, все утихло.
     Минута.
     Вторая.
     - Молчит? - спросил Нифонтов.
     Голубков приник ухом к динамику,  послушал.
     Подтвердил:
     - Молчит.
<b>IV</b>

     Ермаков молчал.  Угрюмо  смотрел на пустой темный экран
"ноутбука". В экране отражались сосульки волос на его низком
лбу. Лицо было неподвижное, каменное.
     Юрий понял,  что отец ошеломлен и  раздавлен  тем,  что
узнал. Так же, как был ошеломлен и раздавлен он сам.

     Ермаков действительно был ошеломлен.  Но не тем,  о чем
думал сын. Он чувствовал себя, как человек, который вдруг, в
миг, оказался не в темноте, а на ярко освещенной сцене перед
сотнями  глаз.  И понял,  что все время,  когда он был - как
казалось ему - в темноте, на самом деле находился на этой же
сцене.
     Значит, оперативникам Управления  известен  каждый  его
шаг.  Сколько времени они его ведут?  Не день и не два.  Как
минимум - две недели. После возвращения полковника Голубкова
из  Будапешта.  Верней,  после того,  как по фотороботу была
установлена его личность.  Что еще они сумели узнать,  кроме
того, что Юрий вытащил из их базы данных?
     И тут Ермакова прошиб пот.  Если он взят в  оперативную
разработку,  то и здесь,  в этой палате, наверняка запрятана
пара чипов.  Наверняка.  Эти матерые лисы из УПСМ свое  дело
знают. Но кто дал им санкцию на слежку за ним? Никто не мог.
Даже   сам   президент.   Да,   даже   он.   Любая   огласка
катастрофична. Проявили инициативу? Проклятые ищейки. Да они
даже не представляют себе, куда сунулись!
     Но главным было не это. Даже не предупреждение ЦРУ. Раз
об их операции стало известно,  блокировать ее  не  составит
труда.  Странное  предупреждение.  С  чего  вдруг  они стали
такими благородными? Не хотят дестабилизировать обстановку в
России.  Скажи в бане, шайками закидают. Да они спят и видят
растоптанную Россию. Обескровленную, униженную. Превращенную
в  нуль  -  в  Монголию.  Но  как  могло случиться,  что его
контакты в Абу-Даби и в Берлине оказались засвеченными? Чем,
черт возьми,  занимаются эти жеребцы из службы безопасности?
На них тратится чертова уйма валюты. И вот результат!
     И все-таки самым страшным было совсем другое. Эти шесть
миллионов долларов на его счету.  Вот что было  ошеломляющей
неожиданностью.  Неожиданностью  смертельно опасной.  Не для
его жизни.  А для дела,  которое с самого  начала  было  его
детищем, а со временем превратилось в главное дело жизни.

     Первые ростки   идеи,   из  которых  вызрела  программа
"Феникс",  появились у Ермакова  еще  в  Берлине,  когда  он
работал  в  ликвидационной  комиссии  Западной группы войск.
Нужно было срочно распродать  огромное  количество  военного
имущества  и  вооружений.  Зачем  нужна  эта  срочность,  не
понимал никто.  Даже западные немцы,  готовые за объединение
Германии  терпеть  присутствие на своей территории советских
войск, были поражены дурью Горбачева. Но приказ есть приказ,
а дурное дело нехитрое.
     Хозяйственной натуре Ермакова,  в  которой  неистребимо
сидели гены ярославских крестьян, была глубоко противна сама
мысль  отдавать  по  дешевке  то,  за  что  можно   получить
настоящую  цену.  Он  понял,  кто  будет  платить  за оружие
столько,  сколько оно стоит.  Те,  кто воюет. Или собирается
воевать.   Уже   первая   партия   автоматов  Калашникова  и
гранатометов,  проданная на Ближний Восток,  подтвердила его
предположения. Арабы торговались отчаянно, но платили. У них
не было другого способа получить оружие.  Затем  последовали
танки,  зенитные установки,  системы залпового огня,  старые
"МИГи" и "СУ". Та небольшая часть вооружений, которую продал
Ермаков,  принесла  России больше валюты,  чем все остальное
имущество Западной группы войск.
     Сделки совершались  через  третьи  страны,  через  сеть
подставных  фирм.  Они  были  незаконными,  но  что  считать
законным,  а  что  незаконным?  Отдавать  за бесценок добро,
которое создавалось нелегким народным  трудом  долгие  сорок
пять лет, - это законно?
     Тогда и завязались у Ермакова прочные связи на  Ближнем
и Среднем Востоке,  в Африке и даже в Южной Америке. А потом
открылся еще один бездонный рынок вооружений  -  Афганистан,
где набирало силу движение Талибан.
     Перейдя вслед за своим шефом,  генералом армии  Г.,  из
Минобороны  в  "Госвооружение"  и разобравшись в царящем там
бардаке,  Ермаков понял, что и здесь его опыт и наработанные
связи окажутся очень полезными.  Необходимость монополизации
нелегальной   торговли   российскими    вооружениями    была
очевидной.  Все  равно  воруют  и будут воровать,  пока есть
спрос.  Так почему не взять этот  теневой  бизнес  под  свой
контроль,  не  вернуть  в  российскую  казну десятки и сотни
миллионов  долларов,  утекавшие  из  нее,  как  из  дырявого
нефтепровода?
     При всей своей понятности и насущности  идея  пробивала
себе дорогу с огромным трудом.  Слишком многие грели на этом
руки.  И только энергичная поддержка Г. позволила продвинуть
дело.  Ермаков понимал причину этой поддержки. Г. нужно было
показать президенту, что тот не ошибся в выборе, назначив Г.
своим   представителем   в   "Госвооружении",  что  при  нем
увеличится приток валюты от торговли оружием в бюджет  и  во
внебюджетные фонды.
     Ермаков не оценивал мотивы,  которыми  руководствовался
Г.  С  него  было  довольно  того,  что ему дали возможность
делать  свое  дело.  И  он  его   делал   с   присущей   ему
основательностью.    Практическая    реализация    программы
требовала огромной организационной работы.  Ермаков спал  по
четыре  часа  в сутки.  Никогда раньше он не работал с такой
отдачей.  Его труд был нужен России. Он работал для России и
любил  Россию,  как  врач любит спасенного им больного,  как
мать любит выстраданного ею ребенка.
     И вот  теперь,  когда  программа  вступила  в  решающую
стадию...

     - Это - правда? - спросил Юрий, прерывая молчание.
     - Что?  - не понял Ермаков.
     Юрий кивнул на "ноутбук":
- Это.
     - Да,  правда.
     - Тогда объясни - зачем? Нормально ведь жили, батя. А
сейчас валяешься  раненый.  Хорошо  хоть  живой.  За   шесть
"лимонов"  могли и убить.  Как твоего водителя.  И ведь могут!
Ради чего?!
     - Да  не  знал  я  ни  о каких миллионах,  клянусь!  Не
веришь?
     - Верю. Хоть и не понимаю, как ты мог об этом не знать.
     - У меня нет привычки каждое утро  проверять  состояние
моего банковского счета. Как ты на это вышел?
     - Случайно.  От нечего делать.  Дежурил ночью... Плохо,
батя.  Откуда на твоем счету эти миллионы,  не знаешь. Кто в
тебя стрелял - не знаешь. За что - тоже не знаешь.
     - Но я в самом деле не знаю!
     - Я про это и говорю.  Ты же не контролируешь ситуацию.
А это добром не кончается.
     Ермаков промолчал.
     - Что будем делать? - спросил Юрий.
     - Когда у тебя дежурство?
     - Завтра в ночь.
     - Езжай в Управление.  Прямо сейчас. Иди к начальнику и
все   ему  доложи.  Как  влез  в  базу  данных,  как  скачал
информацию на дискету,  как принес ее мне.  Все,  ничего  не
скрывая.
     - Но меня же посадят!
     - Если  придешь  сам,  нет.  Уволят.  А  это  не  самое
страшное. У меня нет другого способа доказать тебе, что я не
вор.  С этими миллионами вышла накладка.  С ней я разберусь.
Информация на дискете - высшие государственные секреты. Но я
имею  к  ним  допуск.  Так  что преступления ты не совершил.
Серьезный должностной проступок - да. Но не больше.
     - Что все это значит, батя?
     - Политика.  Настоящая  политика,  а  не  телевизионная
показуха  для  дураков.  И  сейчас  решается  самый  главный
вопрос. Не хочешь спросить, какой?
     - Нет. Хватит с меня государственных секретов.
     - Ты все же спроси.
     - Ну, какой?
     - Кто будет следующим президентом России.

     Юрий ушел.  Ермаков обессиленно откинулся  на  подушки.
     Сын был прав.  Тысячу раз прав.  Ситуация вышла  из-под
контроля. Как машина на обледенелом шоссе.
     Только это  была  не  автомобильная  авария.
     Это  была авиакатастрофа.
     И до удара о землю оставались секунды.

     Ермаков дотянулся до  тумбочки,  взял  трубку  сотового
телефона и набрал номер.
     - Это Ермаков,  - сказал он.  - Господин  Джаббар,  мне
необходимо немедленно вас увидеть.

     <b>V</b>

     Нифонтов остановил   пленку.   Спросил   по   интеркому
помощника:
     - Лейтенант Ермаков приходил ко мне?
     - Нет, Александр Николаевич.
     - Звонил?
     - Нет.
     Нифонтов выключил интерком.
     - Не рискнул.  Напрасно.  Отец дал ему  хороший  совет.
Струсил? Или понадеялся: обойдется?
     - Давай дослушаем, - сказал Голубков.

     "Play".

     " - Добрый день,  дорогой господин Ермаков. Мы узнали о
происшествии  с  вами из сообщения московского радио и сразу
решили навестить вас.  Ваш звонок опередил  наши  намерения.
Как чувствует себя наш высокочтимый друг?
     - Проходите,  господин Джаббар.  Ваш высокочтимый  друг
чувствует  себя,  как  человек,  в  которого стрелял наемный
убийца и по счастливой случайности промахнулся.
     - Это не счастливая случайность, дорогой друг. Это воля
Аллаха. Аллах отвел от вас нечестивую руку. Мы благославляем
мудрость его. Мы встревожены этим происшествием. И хотели бы
знать, чем оно вызвано.
     - Я тоже хочу это знать.  И жду объяснений. В чем дело,
господин Джаббар?  Мы с вами работаем третий год. Между нами
никогда  не  возникало никаких разногласий.  Я объяснил вам,
почему  мы   вынуждены   временно   приостановить   поставки
известных вам изделий.  Вы заверили меня, что понимаете наши
трудности  и  согласны  на  корректировку  сроков.  И  вдруг
прибегаете к такому варварскому способу давления на меня.  В
чем  смысл   вашей   акции,   господин   Джаббар?   Уберите,
пожалуйста, зажигалку. Это больница, здесь не курят.
     - Меня  удивляют  ваши  слова.   Наш   уважаемый   друг
предполагает, что это покушение организовали мы?
     - Да. Ваш друг именно это и предполагает. Потому что не
может предположить ничего другого.  Иначе придется поверить,
что в меня стрелял ревнивый  муж.  Из  снайперской  винтовки
"Аншутц"   с   лазерным   прицелом.   Об  этом  мне  сообщил
следователь.  Согласитесь,  господин Джаббар,  это  выглядит
полнейшим абсурдом. Я жду объяснений.
     - Снайперский "Аншутц" с лазерным прицелом?  Интересная
деталь.  Из  такой  винтовки  трудно  промахнуться.  Но ваша
уверенность,  что покушение организовали мы,  не выдерживает
критики.   Наши  снайперы  не  делают  промахов  никогда.  И
главное:  ваша смерть не отвечает нашим интересам. Вы вполне
устраиваете  нас  как  партнер.  В России очень трудно найти
надежного  партнера.  Все   государственные   чиновники,   с
которыми  мы  пытались  наладить  сотрудничество,  на первое
место ставили интересы личного обогащения.  Это естественно,
но  до  определенных  пределов.  Нет,  мой  дорогой господин
Ермаков,  нет. Ваша смерть была бы большим ударом для нашего
дела.  Мы  не имеем к этому происшествию никакого отношения.
Надеюсь, я убедил вас в этом.
     - Кто же имеет? Ладно. Я спрошу о другом. Три дня назад
на мой личный счет из  Каирского  национального  банка  были
переведены шесть миллионов долларов.  Я проверил:  да, так и
есть.  Вклад  контролируется  отправителем.  В   чем   дело,
господин Джаббар?  У нас с вами есть прекрасно отработанная,
надежная схема трансфертов.  Что  это  за  самодеятельность?
Почему  такие  серьезные  вещи  делаются без предупреждения?
Если вы намерены таким образом стимулировать мою активность,
вы  избрали  неверный путь.  Я не нуждаюсь в подачках.  Даже
таких. Вы же подставили меня, неужели это трудно понять? Как
я объясню моим партнерам появление этих миллионов?
     - Шесть миллионов долларов?  Сегодня  день  неожиданных
открытий. Я ничего об этом не знаю.
     - У меня такое впечатление,  что вы вообще ни о чем  не
знаете.
     - Уважаемый  господин  Ермаков,  я   не   вижу   смысла
продолжать разговор в таком тоне. Я рад, что вы стали богаче
на шесть миллионов долларов.  Но к нашим делам это отношения
не  имеет.  Да,  схема  передачи  средств отработана,  мы ее
используем и не видим никаких причин  менять.  Право,  я  не
знаю,  о  чем идет речь.  Полагаю,  это может быть связано с
какими-то другими вашими коммерческими проектами.  Насколько
я  могу судить,  весьма успешными,  хоть и небезопасными.  В
этой ситуации нас беспокоит только одно.  Ваша вовлеченность
в  эти  проекты  может  помешать  выполнению  условий нашего
контракта в полном объеме. В полном, господин Ермаков. А это
недопустимо.  Абсолютно  недопустимо.  Если это все,  что вы
имели мне сообщить,  не смею более нарушать  ваш  покой.  Да
пребудет над вами, дорогой друг, милость Аллаха.
     - Это  не  все,  господин  Джаббар.  Я   попросил   вас
приехать,  чтобы сообщить о другом. Мы не сможем осуществить
очередную  поставку  в  намеченный  срок.  Появились   очень
серьезные причины, которые мешают нам это сделать.
     - Нет, господин Ермаков.
     - Что значит нет?
     - Мы не можем согласиться с отсрочкой.  Вы уже  срывали
поставки.  И каждый раз у вас были серьезные причины. Аварии
ваших транспортных самолетов - это серьезные причины.  Мы  с
пониманием  отнеслись  к  вашим  трудностям.  Но  всему есть
предел. Лимит нашего терпения исчерпан, господин Ермаков.
     - Но на этот раз...
     - Мы не сомневаемся,  что и на этот раз  причина  очень
серьезная.  Нет,  дорогой друг.  Нам не нужны объяснения. Мы
согласились заплатить за ваши самолеты почти...
     - Я знаю сумму контракта.
     - Не вижу причин,  почему  не  напомнить  об  этом.  Вы
получите   за  истребители  девятьсот  шестьдесят  миллионов
долларов.  Почти миллиард,  господин Ермаков.  Из них двести
миллионов уже получили.  Мы даем вам цену,  которую не может
дать никто.  Если она кажется недостаточной,  это может быть
предметом   дополнительных  переговоров.  Но  никаких  новых
отсрочек быть не  может.  Мы  выполнили  условия  контракта,
первый  транш  переведен  нами  точно  в  срок.  Теперь ваша
очередь выполнять свои обязательства.  И  вы  их  выполните.
Тоже в срок. И вы знаете этот срок.
     - Мы вернем предоплату.
     - Сомневаюсь,  что  вы  сможете  это сделать.  И нам не
нужны деньги.  Нам нужны  самолеты.  И  мы  их  получим.  Вы
недооцениваете  серьезность  проблемы.  Речь  идет  о  нашей
победе в священной войне.  Афганистан должен быть очищен  от
скверны.  И  он будет очищен.  Такова воля Аллаха.  Мы несем
большие потери.  И военные,  и  политические.  Мы  вынуждены
приостановить  наступательные  операции.  Поэтому  я  говорю
"нет".   Российской   стороне   придется   выполнить    свои
обязательства.  Сделаете это вы или другой человек,  для нас
не имеет значения.
     - Вы   являетесь   нашим  главным  партнером  и  можете
добиться моего увольнения. Но это ничего не изменит.
     - Вашего увольнения?  Мой дорогой друг не услышал меня,
когда  я  сказал,  что  наши  снайперы  не  делают  промахов
никогда.   Выздоравливайте,  господин  Ермаков.  Вам  сейчас
нельзя долго болеть..."

     Нифонтов выключил магнитофон. С недоумением спросил:
     - Ты   что-нибудь   понимаешь?   Девятьсот   шестьдесят
миллионов долларов. Это же три с лишним десятка штурмовиков!
Как  они  собираются  их  вывозить?  Тут  одной  "Мрией"  не
обойдешься. И где они возьмут столько "МИГов"?
     Голубков не  ответил.  Он  напряженно  мял  подбородок,
болезненно морщился. Наконец сказал:
     - Я другого не понимаю. Такое впечатление, что в палате
они не одни.
     - Одни,  - возразил Нифонтов.  - С чего ты взял, что не
одни?
     - Показалось.  Или  не  показалось?  Включи  компьютер.
Досье Джаббара.
     - Ты  его видел.  Крыша:  представитель ОПЕК.  На деле:
доверенное лицо бен Ладена.  Но это мы и так знали. Что тебя
интересует?
     - Образ жизни,  привычки,  наклонности.
     Нифонтов вызвал на   монитор   текст.
     - Читай.  Никаких зацепок для вербовочного подхода.  Ни
девочек,  ни мальчиков,  ни  рулетки.  Увлекается  соколиной
охотой.   У   богатых   арабов   она   популярна.   Что   ты
высматриваешь?
     - Какие сигареты  он  курит.  Или  сигары.  -  Голубков
просмотрел файл и озадаченно покачал головой.  - Ничего нет.
Странно. Вообще не курит?
     - Наверняка  покуривает гашиш.  Но у них на Востоке это
дело обычное.  Или кальян.  В  свое  время  мне  приходилось
курить.  Отказываться  от  кальяна  считается  неуважением к
хозяину дома.
     - Он хотел закурить кальян в палате?
     - Что ты, это целый ритуал!
     - Тогда зачем же он вынимал зажигалку?
     - Какую зажигалку?  - не понял Нифонтов.  - А ведь и  в
самом деле. Черт. Конечно же! Это была не зажигалка!
     - Да,  сканер.  Или какой-то детектор.  Джаббар  просек
прослушку.
     - А Ермаков мог о ней догадаться,  - закончил Нифонтов.
- Так-так.  Очень интересно.  Очень.
     Он перемотал пленку на разговор Ермакова с сыном. В динамике
прозвучало:
     - И сейчас решается самый  главный  вопрос.  Не  хочешь
спросить, какой?
     - Нет. Хватит с меня государственных секретов.
     - Ты все же спроси.
     - Ну, какой?
     - Кто  будет  следующим  президентом  России.
     Нифонтов остановил  запись и заключил:
     - Он сказал это не сыну.
     - Да, - кивнул Голубков. - Он сказал это нам.

     <b>VI</b>

     Через два  с половиной часа психологи Управления выдали
заключение.
     "Анализ магнитозаписи выявил:
     1. Нет сомнений, что реакция Ермакова на сообщение сына
о    шести    миллионах   долларов   была   рефлекторной   и
естественно-импульсивной. Характеристики речевых темпоритмов
и   модуляционной  окраски  голоса  (резкость,  преобладание
мрачных  тонов,  элементы  раздраженности)  дают   основания
предполагать,   что   это   сообщение   стало  для  Ермакова
доминантным в продолжение всего дальнейшего разговора.
     2. После  того,  как  Ермаков ознакомился с содержанием
дискеты,  в его речевых характеристиках прослеживаются новые
элементы:   некоторая  замедленность,  увеличение  микропауз
между словами и фразами.  Это характерно для речи  человека,
который старается контролировать то, что он произносит. Этот
самоконтроль  становится  преобладающим  во   время   беседы
Ермакова с человеком, которого он называет господин Джаббар.
При оценке  сущностного  содержания  этой  беседы  важно  не
только то,  что Ермаков сказал, но и то, чего не сказал. Без
владения в полном объеме информацией об участниках разговора
и   общим   смысловым   контекстом  контакта  сделать  более
определенные выводы не представляется возможным.
     3. Разговор  Ермакова  и  Джаббара  наиболее труден для
интерпретации.  Собеседник  Ермакова  является,   бесспорно,
человеком  широко  образованным,  причастным  к  европейской
культуре.  Вместе с  тем  основу  его  характера  составляет
восточная   ментальность.  Джаббар  в  совершенстве  владеет
искусством скрывать свои мысли и контролировать  свою  речь.
Поэтому нельзя сказать определенно, знал ли он об упомянутых
в разговоре шести миллионах долларов и имеет ли отношение  к
покушению на Ермакова.
     Особенное внимание обращают  на  себя  следующие  фразы
Джаббара:  "Ваша  вовлеченность в эти проекты может помешать
выполнению условий  нашего  контракта  в  полном  объеме.  В
полном,  господин  Ермаков".  Акцентировка  слов  "в  полным
объеме" вряд ли случайна. Понять ее можно, лишь обладая всей
информацией  о  личных и деловых взаимоотношениях участников
анализируемого разговора.
     4. Оценка  мотиваций  и прогноз поведения сына Ермакова
никаких сложностей не представляют.  Очевидна его  глубинная
психологическая  зависимость от отца и готовность помочь ему
в решении его проблем даже ценой собственного  благополучия.
Об    этом   свидетельствует   формулировка   его   вопроса,
обращенного к отцу: "Что будем делать?"

     Полковник Голубков  внимательно   перечитал   последний
пункт  заключения психологов,  отложил докладную и взялся за
рапорты службы наружного наблюдения.
     За минувший  день  Ермакова  навещали  в  больнице  три
человека:  дочь Екатерина,  представитель  президента  в  ГК
"Госвооружение" генерал армии Г. и подполковник ГРУ Тимашук,
прикомандированный   к   "Госвооружению"    и    выполняющий
обязанности  начальника  службы  безопасности  ЗАО "Феникс".
Содержания разговоров с двумя  последними  зафиксировать  не
удалось,  так как беседы велись не в палате, а в холле, куда
Ермаков  по  его  просьбе  был  вывезен  в   кресле-коляске.
Визуально   отмечено,  что  разговор  объекта  наблюдения  с
генералом Г. происходил на повышенных тонах и продолжался 24
минуты.  Разговор  с  Тимашуком  длился  14  минут  и  носил
инструктивный  характер.  Из  ЦКБ  Тимашук  сразу  уехал   в
аэропорт Внуково и вылетел вечерним рейсом в Читу.
     В сводке,  подготовленной для  Голубкова  Аналитическим
отделом,   было   выделено  сообщение  Душанбинской  станции
аэрокосмического  слежения.  В  нем   отмечалось   изменение
геостационарной    орбиты    американских   разведывательных
спутников "Гелиос-4" и "Гелиос-5".  Новое  положение  орбиты
позволяет   вести   постоянное  наблюдение  за  объектами  в
Забайкалье, в том числе и за аэродромом в Потапове.

     Это был плохой знак.  Очень  плохой.  Он  означал,  что
каких-то  серьезных  событий  следует ждать в ближайшие дни.
Или даже часы.

     Голубков приказал оперативному  дежурному  связаться  с
контрразведкой  Забайкальского  военного  округа  и выяснить
дальнейшие передвижения подполковника Тимашука.  В том,  что
Тимашук  вылетит  из Читы в Потапово,  сомнений не было,  но
точность никогда еще никому не вредила. Вредила неточность.

     О чем говорил Ермаков с экс-министром  обороны?  Почему
разговор  шел  на повышенных тонах?  Какой приказ получил от
Ермакова подполковник Тимашук?
     По нормальной   логике   выходило:  задержать  поставку
очередной партии истребителей.  Давать  приказ  об  отправке
"Мрии",    зная   о   предупреждении   ЦРУ,   -   это   было
самоубийственно.  И для  карьеры  Ермакова,  и  для  карьеры
генерала Г.,  и для всего "Госвооружения".  Не говоря уже об
интересах России.  Но и откладывать поставку после покушения
и непрекрытой угрозы,  прозвучавшей в словах Джаббара,  было
для  Ермакова  не  менее  самоубийственным.  И  уже   не   в
переносном, а в самом буквальном смысле.
     Но нормальной логикой здесь  и  не  пахло.  Столкнулись
слишком крупные силы,  задействованы слишком большие деньги.
Без малого миллиард долларов. Миллиард! В такой массе деньги
обретают     новое    качество,    становятся    чудовищной,
неуправляемой силой.  Мирное  электричество  превращается  в
плазму.  В ней испаряется железо и сгорает алмаз. И никакого
влияния на нее не могут  оказать  даже  тысячи  человеческих
жизней.
     Прозвучал зуммер   внутреннего   телефона.  Оперативный
дежурный доложил:
     - Константин Дмитриевич,  сообщение из Читы.  Подполковник
Тимашук  вылетел  на  вертолете  в  Потапово.   Перед   этим
потребовал  от  главного  диспетчера  Забайкальской железной
дороги обеспечить безостановочное движение литерного состава
из  Улан-Удэ.  Пригрозил трибуналом,  если состав задержится
хоть на час.
     - Вас понял.
     Голубков положил трубку.

     Да что  же  они  делают?  На  что они,  черт их возьми,
рассчитывают?
     Решили опередить ЦРУ? Но Коллинз же ясно сказал...

     Полковник Голубков  достал  из  сейфа  досье,  нашел  в
расшифровке  будапештского  разговора  нужное   место.   Там
стояло: "Мы разрабатываем широкомасштабную операцию."
     Что за ерунда? Почему - "разрабатываем"?
     О феноменальной   памяти   полковника    Голубкова    в
Управлении  недаром ходили легенды.  Он очень хорошо помнил,
что   сказал   цэрэушник.    Он    сказал:    "разработали".
"Cultivated",  а не "cultivating".  Ну конечно же: лейтенант
Ермаков, переводивший текст, спутал время.
     Вот уж  точно:  дьявол  прячется  в  мелочах!
     Голубков связался с диспетчером.
     - Лейтенант Ермаков на смене?
     - Так точно.  Вызвать?
     - Спасибо, не нужно.
     Голубков вышел  из кабинета и спустился в Информационный
центр,  оснащенный,  как  с  гордостью  говорили   операторы
Управления,  такими компьютерами, каких не было даже в НАСА.
Это было  преувеличением.  В  НАСА  такие  компьютеры  были.
Верней,   в   Информационном   центре   УПСМ  стояли  те  же
компьютеры,  что   и   в   НАСА.   Их   удалось   купить   у
фирмы-производителя в обход всех американских законов.
     То, чего нельзя получить даже за большие деньги,  можно
получить за очень большие деньги.

     Начальник Информационного  центра Олег Зотов раскатывал
на роликах офисного кресла вдоль  стенда,  на  котором  было
смонтировано с десяток экранов, системных блоков, серверов и
прочей хитроумной электроники.  На мягкий стук бронированной
двери  Зотов  недовольно обернулся,  кивнул:  "Секунду!" - и
затрещал клавишами компьютерной деки,  не отрывая взгляда от
монитора.
     - Полный облом, - сообщил он. - Индекс Доу-Джонса вошел
в штопор. И в Токио, и в Сингапуре.
     - Что это значит? - спросил Голубков.
     - Это   значит,   что   правительству  Кириенко  придет
гвоздец.  Гораздо раньше,  чем  мы  просчитывали.  На  вашем
месте,  Константин Дмитриевич,  я не стал бы сейчас покупать
российские ценные бумаги.
     - Спасибо,  что  предупредил.  А то я как раз собирался
бежать в банк. Кто дежурит на красной линии?
     - Приходится мне.
     - Чем занимается Ермаков?
     - Работает. Отстранить?
     - Ни в коем случае.  Пусть работает.  Но если придет  и
скажет,  что  ему  нужно  в  больницу  к  отцу или еще что -
отпусти.
     - А он придет?
     - Думаю, да.
     Голубков прошел в торец длинного бетонного коридора и
остановился перед  боксом,  в  котором   работал   лейтенант
Ермаков.
     Не лежала у него душа к тому, что он собирался сделать.
Ему нравился этот парнишка. И больше всего нравилось то, что
он сказал отцу.  Он сказал ему не "Что делать?" или "Что  ты
будешь делать?" Он сказал: "Что будем делать?"

     Но.

     Полковник Голубков вошел в бокс.

     <b>VII</b>

     Увидев на   пороге   начальника   Оперативного  отдела,
лейтенант  Юрий  Ермаков  поспешно  встал,   на   его   лице
отразились  испуг,  настороженность, обреченность.  К  обреченности
примешался   вызов.   Хмуро,  исподлобья  смотрел  он  на  седого
сухощавого  человека  с озабоченным простодушным лицом,  который сейчас
олицетворял для него судьбу.
     - Ты чего на меня уставился, как партизан на допросе? -
удивленно спросил Голубков. - Сиди-сиди. Не помешаю?
     - Нет, товарищ полковник.
     - Помоги-ка  мне  кое  в чем разобраться.  Помнишь,  ты
расшифровывал  и  переводил  мой  разговор  в  Будапеште?  С
человеком из ЦРУ?
     - Да, помню.
     - Тут  какая-то неувязка.  - Голубков разложил на столе
бумаги,  нашел расшифровку.  - Смотри,  здесь написано:  "Мы
разрабатываем широкомасштабную операцию". Так?
     - Ну?
     - А  мне  почему-то кажется,  что он сказал по-другому.
Правда,  с  моим  английским  я  мог  не  понять.   Давай-ка
проверим. - Голубков дал лейтенанту кассету с магнитозаписью
будапештской встречи. - Найди это место.
     Ермаков погонял  пленку вперед-назад и остановил запись
на "паузе".
     - Вот, нашел.
     - Крути.
     В   динамике   прозвучало:
     - "We have cultiwated..."
     - Стоп,  - сказал Голубков.  - Это же прошедшее  время?
Или как правильно - совершенное? Так?
     - Ну да,  - подтвердил Ермаков. - Тем более: "We have".
Про несовершенное событие он сказал бы: "We are".
     - А почему же ты написал:  "разрабатываем"?  Это же  ты
написал?
     - Я.
     - Тебя я и спрашиваю - почему?
     - Виноват, Константин Дмитриевич. Немного ошибся.
     - Жопа  с  ручкой!  - всерьез,  без всякого притворства
разозлился Голубков.  - Немного ошибся!  Знаешь,  какая цена
может  быть  у  этой  ошибки?  Я  читаю:  "Мы  разрабатываем
операцию". Решаю: можно рискнуть упредить - втиснуться между
"cultiwatinq" и "cultiwated". И куда я втискиваюсь?
     Лейтенант Ермаков побледнел.
     - Виноват,  товарищ полковник,  - повторил он.
     - Еще бы  не  виноват!  Конечно,  виноват!  Печатай,  -
приказал Голубков. - "Докладная записка. Проект..."
     - Можно  поставить  программу  "Дракон",  -   предложил
Ермаков. - Текст сразу пойдет на экран. Только сначала нужно
адаптировать ваш голос.
     - К  черту  твоих  драконов,  нет  у  меня  времени  их
приручать.  Пиши.  "Совершенно секретно.  Срочно.  Экземпляр
единственный,   занесению  в  компьютерную  базу  данных  не
подлежит.  Президенту Российской Федерации..." В  чем  дело,
лейтенант?
     - Вы уверены, что я... что мне следует это знать?
     - Конечно,  уверен.  Ты  считаешь,  что  я не могу тебе
доверять?
     - Нет, но... Диктуйте.
     - "В  ходе  выполнения  Вашего  поручения   установлено
следующее..." Первое. "Заключение государственной комиссии о
том,  что причиной катастрофы самолета "Антей" в Ала-Тау был
отказ     навигационной     системы,     не    соответствует
действительности. Эксперт Крылов располагает неопровержимыми
доказательствами,   что   в   трюме   "Антея"  было  не  два
истребителя "МИГ-29М",  как  указано  в  документах,  а  как
минимум три..."
     - Дальше, - кивнул Ермаков.
     - "Сверхресурсная   загрузка   могла  быть  причиной
и  катастрофы самолета "Руслан" в Иркутске..."
     Голубков машинально извлек из пачки сигарету, но тут же
сунул   ее   обратно:   в   Информационном   центре   курить
категорически запрещалось.
     - Второе...  "Опрос членов экипажей самолетов  компании
"Аэротранс",  задействованных  на транспортировке российских
истребителей "МИГ" и "СУ" в Индию, Китай и Вьетнам, показал,
что  во  время выполнения рейсов командиры экипажей получали
указание совершать незапланированные посадки  на  аэродромах
Пакистана для дозаправки.  Во время этих стоянок происходила
частичная разгрузка самолетов.  Приказ  о  посадке  отдавали
старшие    офицеры    Главного   разведывательного управления Генштаба
РФ,  сопровождавшие  груз,  они   же   руководили   отгрузкой..."
Абзац...   "Для   сохранения   секретности  операций  членам
экипажей на время полета выдавались документы на вымышленные
фамилии.  После  окончания  рейса  эти  документы изымались.
Показания опрошенных летчиков  подтверждает  тот  факт,  что
страховка   семьям  погибших  членов  экипажа  "Антея"  была
выплачена   наличными,   без   какого-либо   документального
оформления..." Успеваешь?
     - Да.
     - Третье,  -  продолжал  Голубков.  - "Выявленные факты
свидетельствуют,      что      государственная      компания
"Госвооружение"  осуществляет регулярные поставки российских
истребителей  вооруженным  формированиям  движения  Талибан,
базы снабжения которого находятся на территории Пакистана. В
эту  деятельность  вовлечены  не  только  фирма  "Феникс"  и
компания "Аэротранс",  но и авиазаводы, выпускающие самолеты
"МИГ"  и   "СУ".   Информация   об   этой   деятельности   в
государственных    контрольных   органах   отсутствует.   По
оперативным данным,  в настоящее время реализуется  контракт
на сумму в девятьсот шестьдесят миллионов долларов..."
     Голубков отметил,  как  при   слове   "Феникс"   пальцы
Ермакова  замерли  над  клавиатурой.  Но лейтенант ничего не
сказал, и Голубков продолжал диктовать:
     - Четвертое.  "УПСМ  получило  информацию  о  том,  что
Центральное разведывательное управление США  выявило  каналы
поставки   российских  истребителей  талибам  и  подготовило
операцию по  их  перехвату.  Эта  информация  подтверждается
сообщением резидента СВР в Пакистане о том,  что в Исламабад
прибыла съемочная группа телекомпании Си-Эн-Эн.  Кроме того,
изменены  орбиты  двух  разведывательных спутников США.  Они
получили возможность контролировать аэродром  Потапово,  где
производится  погрузка  российской  военной  авиатехники  на
самолеты компании  "Аэротранс".  Сегодня  утром  в  Потапово
приземлился  крупнотоннажный  транспортный  самолет  Ант-125
"Мрия".  Совершенно очевидно,  что на нем  будет  отправлена
очередная  партия  истребителей..."  Абзац...  Почему  у вас
курить-то нельзя?
     - Машины не любят, - объяснил Ермаков.
     - Надо же,  какие  нежные!..  "Учитывая,  что  поставки
вооружений  воюющим  странам  являются  грубейшим нарушением
международных законов и огласка этого нанесет огромный ущерб
как  престижу  России,  так  и  ее  экономическим интересам,
считаю необходимым..." Двоеточие,  с новой  строки.  Первое.
"Незамедлительно   дать   указание   министру   обороны   РФ
блокировать аэродром Потапово и предотвратить вылет  "Мрии".
Второе.  "Обязать  Генеральную  прокуратуру  России провести
комплексную  проверку  ГК  "Госвооружение",  ЗАО   "Феникс",
компании  "Аэротранс"  и всех связанных с ними авиазаводов и
банков с  целью  установить  законность  их  деятельности  и
выяснить,  перечисляются ли в бюджет средства, полученные от
торговли российскими истребителями..."  Подпись:  "Начальник
УПСМ    генерал-лейтенант   Нифонтов..."   Добавь:   "Проект
подготовлен начальником Оперативного отдела УПСМ полковником
Голубковым..."
     Он подождал, пока Ермаков закончит, приказал:
     - Сделай  один экземпляр и все сотри.  Чтобы и следа не
осталось в компьютере.
     - Готово,  товарищ полковник, - через три минуты сказал
Ермаков.
     Голубков просмотрел  текст и молча пошел к выходу.  Его
остановил вопрос лейтенанта:
     - Что  теперь  будет,  Константин Дмитриевич?
     Голубков пожал плечами.
     - А  что будет?  Шеф подпишет и отправим по назначению.
Пусть решают в  Кремле.  Надеюсь,  не  будут  слишком  долго
тянуть.
     - А если будут? И "Мрия" успеет вылететь?
     - Успеет - мало не будет.
     - Кому?
     - Всем.
     - Кому всем? - повторил Ермаков.
     - Всем.  От  президента  до  самого  нищего пенсионера.
Всем!

     Вернувшись в свой кабинет, полковник Голубков перечитал
текст,  на бумажной четвертушке написал:  "В досье. Документ
составлен  в  порядке  реализации  оперативных мероприятий."
Расписавшись,  подколол четвертушку к листкам,  вложил их  в
папку и подошел к окну.
     Через пятнадцать  минут  из  ворот  Управления   быстро
выехала красная "Нива" лейтенанта Ермакова.
     Расчет оказался верным.  Это не  обрадовало  полковника
Голубкова.  Но  свершившийся  факт  не  может  отменить даже
Господь Бог.
     Оставалось ждать.   Через   час   докладную   прочитает
Ермаков-старший. Сразу после этого он должен будет связаться
с  подполковником  Тимашуком  и  отменить приказ об отправке
"Мрии". У него просто нет другого выхода.
     "Если я все правильно понимаю",  - подумал Голубков.  А
вот в этом у него были сомнения.
     Что-то во   всем   этом  деле  было  не  так.  Какая-то
неправильность в  нем  была,  ненормальность.  Это  ощущение
скособоченности,  словно  бы  искусственной смещенности всех
акцентов было неявным,  неуловимым.  Но  полковник  Голубков
чувствовал  это,  как опытный водитель чувствует посторонний
звук в работе двигателя.
     Расклад был совершенно понятным. Но эта понятность и не
нравилась полковнику Голубкову.

     Дело было слишком понятным, чтобы быть правильным.

     Из потока    машин    вывернула   оперативная   "Волга"
Управления,  требовательно  посигналила  у  ворот.  Из   нее
выскочил  лейтенант  Авдеев.  Через  минуту  он  всунулся  в
кабинет Голубкова.
     - Две новости,  Константин Дмитриевич. И обе хорошие, -
радостно сообщил он.  - Засекли "хвост".  Вас вели  на  двух
"жигулях" и "хонде".  И вели так, что любо-дорого. Настоящие
профи!
     - Это, по-твоему, хорошая новость?
     - Но мы же их засекли!
     - Давай вторую, - кивнул Голубков.
     - Пробили.
     - По номерам?
     - Нет.  Номера липовые. Как и на краснодарских машинах.
Удалось отвлечь водителя "хонды" и плеснуть в бензобак воды.
Движок инжекторный,  заглох  капитально.  Водила  вызвал  по
сотовому  свою  "техничку".  Ее  и  пробили.  И знаете,  кто
оказался? Пятнадцатый отдел! Их "наружка"!
     - Точно? - переспросил Голубков.
     - Сто процентов!
     Молодой оперативник  взглянул на хмурое лицо полковника
и предположил:
     - Похоже, это не очень хорошая новость?
     - Ну почему?  - возразил Голубков. - Бывают и хуже.
     "Но редко", - подумал он.
     Лейтенант Авдеев молча стоял, ждал приказаний.
     - Сделай-ка  вот что,  - помедлив,  сказал Голубков.  -
Поезжай в НПО Жуковского.  Узнай в  отделе  кадров,  кто  из
радиолокаторщиков уволился за последнее время.  Он работал в
отделе Крылова.  Узнай,  где живет,  познакомься.  Парень он
молодой,  подход  найдешь.  Сказал,  что  хочет  податься  в
челноки. Есть сомнения. Проверь. Приказ ясен?
     - Так точно.
     - Действуй.
     Оперативник вышел. Полковник Голубков проводил его хму-
рым взглядом.

     Новость, которую  принес  лейтенант  Авдеев,  была   не
просто плохая.
     Она была очень плохая.

     Отдел 15 "В".
     Служба безопасности президента РФ.
     Вот, значит, на кого работал бородатый турист с видео-
камерой в Будапеште.
     Это означало,  что произошла утечка  информации.
     И не было вопроса, откуда.
     Она произошла из Кремля.

     Полковник Голубков  ткнул  в  пепельницу   недокуренную
сигарету  и  быстро прошел в Информационный центр.  Приказал
Зотову:
     - Шифруй.  "Центр  - Пастухову.  К объекту направляется
железнодорожный состав из Улан-Удэ. Создайте препятствия для
разгрузки состава, для загрузки "Мрии".
     - Готово, - кивнул Зотов. - Все?
     - Добавь: "Мрия" не должна взлететь". Вот теперь все.

     <b>ГЛАВА ШЕСТАЯ</b>

     <b>I</b>

     Больше всего на свете начальник службы безопасности ЗАО
"Феникс",  тридцатисемилетний подполковник ГРУ Олег  Тимашук
ненавидел  журналюг,  алкашей и рок-музыкантов.  Журналюги и
алкаши разрушали страну, каждый по-своему подтачивали устои.
Одни  -  унижая  ее,  заливая помоями,  растлевая,  другие -
растаскивая и пропивая.  Безответственным журналюгой в  сути
своей был Горбачев, болтун с блудливыми глазами. Доболтался.
А этот трухлявый пень Ельцин?  Мало того что  алкаш,  так  и
окружил   себя  журналюгами.  Если  во  главе  президентской
администрации стоит человек, единственная заслуга которого в
том,  что он вовремя подсуетился и снял документальный фильм
о хозяине,  - это как?  Удивляться  после  этого  повальному
воровству? Удивляться надо другому - что не все разворовано.
     К самому  ворью,  ко  всем   этим   прихватизаторам   и
олигархам,   подполковник  Тимашук  относился,  как  ко  злу
вторичному,  спровоцированному.  Если в доме двери  настежь,
телевизор орет,  а хозяин в отключке - чего ждать?  Заходи и
тащи.
     Претензии к  рок-музыкантам  у  Тимашука  были  того же
свойства.  Эти  кривляющиеся  мудозвоны,  заполонившие   все
программы телевидения,  олицетворяли для него новые времена.
Ему часто хотелось  высадить  всю  обойму  табельного  ПМ  в
беснующихся на экране ублюдков с их кривыми гитарами.
     И единственное, в чем он черпал энергию для жизни, было
понимание,  что все это - грязная пена,  гниль,  под которой
скрываются здоровые сильные корни России.  Чуть  раньше  или
чуть  позже  схлынут  мутные  воды,  к  власти  придут люди,
которые умеют не только болтать  и  глушить  водяру.  Россия
выстоит,   она   и  не  такое  переживала.  Выстоит  Россия,
обязательно выстоит.
     Об этом   думал   подполковник  Тимашук,  пока  "Ил-76"
совершал над землей гигантский прыжок из московской  ночи  в
забайкальское   утро. В аэропорту   Читы  он пересел   в
присланный за  ним  "Ми-4".  Тень вертолета пересекла  окраинные
кварталы,  заскользила вдоль Транссиба, по которому длинными
ржавыми гусеницами тянулись грузовые  составы.  Где-то  там,
среди  них,  был и литерный состав из Улан-Удэ.  У разъезда,
где от Транссиба ответвлялась однопутка,  вертолет свернул к
югу,   к  Потапово.  Изменился  масштаб  земли.  Изменились,
вернулись из надоблачных высей к конкретной  жизни  и  мысли
подполковника Тимашука.

     Приказ, который он получил от своего шефа, генерального
директора  ЗАО  "Феникс",  не   содержал   в   себе   ничего
необычного:  проследить  за  погрузкой "Мрии" и сопровождать
транспорт до Калькутты,  при посадке в Лахоре передать часть
груза  доверенному лицу,  из Калькутты вернуться в Москву на
рейсовом  пассажирском  самолете.  Такие   задания   Тимашук
выполнял  не  раз,  необычным были лишь обстоятельства,  при
которых он получил этот приказ.
     О покушении    на    Ермакова    Тимашук    узнал    из
информационного сообщения радиостанции "Эхо  Москвы",  когда
ехал  в  свой офис на Овчинниковской набережной.  Он сначала
даже не понял, о чем идет речь. Этих "Фениксов" развелось по
Москве видимо-невидимо.  Собственно, потому для фирмы и было
выбрано   это   название   -   никакое,   бессмысленное    и
претенциозное.  Фирма  с  таким  названием  могла  торговать
чем-угодно   -   куриными   окорочками,   компьютерами   или
недвижимостью.   Так  и  воспринял  название  репортер  "Эха
Москвы",  это  предопределило  и  тон   сообщения:   обычная
разборка в джунглях современного российского бизнеса. И лишь
когда  прозвучала  фамилия  "Ермаков",  до  Тимашука  дошло:
произошло нечто очень серьезное.
     Он прижал свою "тойоту-короллу" к обочине и по сотовому
позвонил в офис.  Там уже все знали. Секретарша сказала, что
шеф ранен, операция прошла успешно, опасности для жизни нет.
Тимашук    развернулся   и   погнал   в   ЦКБ,   нетерпеливо
проталкиваясь сквозь уличные заторы и напряженно  размышляя,
что все это могло бы значить.

     Сам факт покушения его не удивил. Торговля оружием - не
торговля   окорочками.   Хотя   и   там   постреливали.  Тут
постреливали  гораздо  чаще,  и  никому  из  тех,  кто   был
причастен  к  этой  тайной жизни,  это не казалось странным.
Тимашуку  были  известны   несколько   несчастных   случаев,
внезапных  инфарктов  и  дорожно-транспортных происшествий с
людьми,  которые пытались сыграть в свою игру там,  где само
намерение было равноценно событию.
     Генеральный директор  ЗАО  "Феникс"  Михаил   Матвеевич
Ермаков не относился к таким людям.  Он был одним из тех, на
ком  стояло  все  дело,  фундаментной  сваей,   скрытой   от
постороннего  взгляда  за облицовкой.  Начиная с 90-х годов,
когда генерал Ермаков  работал  в  ликвидационнной  комиссии
Западной группы войск,  он сумел поставить себя так, что его
имя ни разу не было упомянуто в шквале разоблачений, которые
выплеснули  на  доверчивого  читателя  московские журналюги.
Объяснение этому было очень  простое:  Ермаков  не  поддался
рыночной     лихорадке,    охватившей    даже    заслуженных
генерал-полковников.  Он правильно рассудил,  что те  крохи,
которые  он мог получить в виде пресловутых "мерседесов" или
загородных коттеджей,  не стоят того,  чтобы рисковать своим
положением.
     Тимашук знал это совершенно  точно.  По  долгу  службы,
будучи в те годы сотр