е, -- добавил я, а сам подумал: "Черт! Неужели не клюнул?" Граф немного помолчал и спросил: -- Когда я могу получить эти пятьдесят штук? -- Как только приедем в Нови Двор. -- Я смогу увидеть товар? -- Не доверяете? -- Вы осторожный человек, Серж. Я тоже. -- Сможете, -- сказал я. Клюнуть, может, и не клюнул, но интерес к наживке проявил. Теперь главное -- не спугнуть. -- Могу я еще раз воспользоваться вашим телефоном? Какой здесь код? -- Четыреста восемьдесят пять, -- ответил Граф, передавая мне трубку. Я набрал номер нашей комнаты в отеле-теремке. Ответил Док. -- Это Серж, -- сказал я. -- Звоню от Графа. Товар подготовлен? -- Да. -- Возьми с собой Митю и через час будьте в "ситроене". С товаром. Соберите все бабки, что у нас остались, и тоже принесите. Сидите в кабине и ждите меня. Остальные пусть страхуют со стороны. И если что -- никаких нежностей. Все ясно? -- Все, Серж, -- ответил Док и положил трубку. -- Почему в "ситроене", а не в вашем отеле? -- спросил Граф. -- Вас интересует, где мы живем? -- Не очень. -- Я так и подумал. Ну что, переодевайтесь, Граф, и поехали. Да, чуть не забыл! -- Я вытряхнул из сумки пистолеты на полированную поверхность журнального столика. -- Забирайте ваш арсенал. -- Успели разрядить, -- предположил Граф, не притрагиваясь к стволам и сверля меня своими пронзительными глазами-буравчиками. Я взял "глок", направил в пол длинный от глушителя ствол и два раза подряд нажал курок. Раздались два хлопка, в ковре появились две дырки с оплавленным по краям ворсом. Я положил пистолет на стол. -- Убедились? Хотите сами попробовать? Граф взял "глок" и повертел его в своих маленьких пухлых руках. Я заметил, как Трубач подсобрался. Но на этот раз ему не представилось возможности продемонстрировать свою рысью хватку. -- Вы сказали, что вам нравится эта машинка, -- проговорил Граф. -- Да, очень, -- вполне искренне признался я. Он взял пистолет двумя руками, как чашу, и протянул мне через стол. -- Дарю! -- Вы шутите, Граф? -- Дарю! -- повторил он с таким самодовольством на физиономии, что прямо хоть руками разводи. Странные вещи вытворяет с нами наше самомнение. Очень странные. Если человек считает, что он красив, он и ведет себя, как красавец. И что самое поразительное -- и женщины-то к нему чаще всего относятся, как к красавцу. А вот если человек считает, что он умен, то ведет себя, как последний дурак. И дураком же выглядит в глазах окружающих. А уж когда человек самовлюблен... Я принял "глок". Не потому, что он мне действительно нравился. А потому, что понял: я должен его принять. Но "спасибо" не сказал -- это слово в его глубинном, изначальном смысле никак не годилось для этого случая. Не сказал я и "благодарю". А сказал то, что он и хотел услышать: -- Графский подарок! И он сразу стал Наполеоном после Аустерлица. Небрежно-благосклонным к свидетелям своего триумфа. И мысли не допускающим, что кто-то может не восхищаться им и его не любить. Доверчивым дураком. Что для меня в этой ситуации было самым главным. Я попросил Трубача: -- Пойди развяжи этих. Гришу сюда приведи, а остальные пусть сидят в "фиате". -- Гриша -- это который с перебитым носом? -- уточнил Трубач. -- Или который без зубов? -- Который самый целый из них, -- подсказал Граф и удалился в гардеробную, даже и не подумав убрать пистолеты с журнального столика. Тут я их слегка и перезарядил. Патронами от "макарова" заклинил магазины "байарда" и браунинга, а "маслятами" калибра 6,35 от этих дамских игрушек зарядил ПМ. Так что из браунинга и "байарда" теперь не смог бы выстрелить даже КИО, а стрелять из "макарова" патронами калибра 6,35 вместо штатного 7,62 я не пожелал бы и моему первому взводному, который считал строевую подготовку важнейшей дисциплиной для будущих офицеров-десантников. Эту нехитрую работу я закончил как раз к тому моменту, когда из гардеробной появился Граф в белых брюках и синем блейзере с золотыми пуговицами, а Трубач с улицы ввел его телохранителя Гришу -- крепенького мужичка, который выглядел так, словно побывал в руках у людей, не подписывавших Женевскую конвенцию о гуманном отношении к военнопленным. А если подписывавших, то не читавших. А если и читавших, то не очень внимательно. С виду-то он был вполне в норме, но двигался как робот с несмазанными шарнирами. Он тупо посмотрел на полусвалившегося с дивана Ленчика, потом на стволы передо мной, потом на меня, а уж только потом -- со слабо обозначенным во взгляде вопросом -- на Графа. -- Все в порядке, -- сказал Граф, -- сейчас поедем в Нови Двор. Он взял со стола ПМ и сунул в подмышечную кобуру телохранителя, а браунинг и "байард" убрал в ящик письменного стола. -- Он не сможет сейчас вести машину, -- заметил я. -- Ему нужно хоть пару часиков отдохнуть. -- На заднем сиденье отдохнет. Сам поведу, -- ответил Граф. -- Могу я, -- предложил Трубач. -- Никогда не ездил на "альфа-ромео". А в "фиате" я все равно не поеду. Там этот Владас воняет. Ну, не воняет, но мне кажется, что воняет. А это одно и то же. Пусть сами едут. И с трупом пусть сами разбираются. Скажите им, Граф. -- Прикажу. -- Он обернулся ко мне: -- Вы вернете моим людям оружие? -- Не раньше, чем мы исчезнем. -- Вы мне не доверяете? -- Вам -- да. Им -- нет. Он даже оскорбился, но я не дал ему и рта раскрыть -- пора было переместить этого Наполеона с Аустерлица в более подходящее для него место. Скажем, на старую Смоленскую дорогу, по которой он чесал из Москвы. -- Не забывайтесь, Граф. Сейчас приказываю я. И смените свой блейзер. Мы едем на барахолку, а не в гей-клуб. Он послушно выполнил приказ, но за руль Трубача не пустил и всю дорогу до Нови Двора обиженно молчал. Мы с Трубачом тоже помалкивали. А про Гришу и говорить нечего. Возле военного городка я велел Трубачу покараулить машину, чтобы ее не сперли вместе с Гришей, и прошел с Графом к "ситроену". На лобовом стекле висел листок с крупным словом "Продано", а в кабине нас ждали Боцман и Док. У Дока в руках был его "Экономист", а на коленях Боцмана лежал светлый металлический кейс с цифровыми замками. Где-то успели найти. Правда, он был чуть великоват для пяти килограммов "дури", но выбора, видно, не было. Мы с Графом влезли в кабину и заперли дверцы. Док молча передал мне полиэтиленовый пакет. Я заглянул внутрь: там были пачки баксов. -- Только тридцать пять штук, -- объяснил Док. -- У меня еще десять. Я вынул из кармана две пятитысячные пачки, бросил их внутрь и передал пакет Графу. -- Все, что есть. Можете взять в уплату "ситроен", но я не советовал бы. Он может быть засвечен в болгарской полиции и объявлен в международный розыск. Граф кивнул: -- Хороший совет. Он пересчитал пачки в пакете, пролистнул их с краю, чтобы убедиться, что это не "кукла", а одну купюру вытащил и быстро ее осмотрел -- как это сделал в Москве Боцман, только гораздо быстрей. Видно, глаз у него на это дело был лучше наметан. -- Значит, с вас -- шестьсот пятьдесят пять, -- заключил он и кивнул на кейс. -- Товар? Боцман набрал шифр на замках и приоткрыл кейс. В нем лежали плотные полиэтиленовые колбаски с белым порошком. Героин и героин. Представляю, как ребята матерились, перемалывая в кофемолках сахарный песок в пудру, а потом запаивая пакеты утюгом или термомашинкой, если ее удалось найти в местных лавках. Граф протянул руку к кейсу, чтобы пощупать пакеты. Это был нежелательный момент. Я хотел было вмешаться, но Боцман невозмутимо и даже с готовностью открыл крышку повыше. Рука Графа отдернулась. Я понял почему: поверх пакетов лежал трубачевский кольт-коммандер. -- Хотите попробовать? -- спросил я Графа. Боцман захлопнул крышку кейса и закрыл замки. -- Не хрен пакеты рвать, -- буркнул он. -- Мы проверяли товар. -- И как? -- спросил Граф. -- Обыкновенное турецкое говно, -- тем же тоном ответил Боцман. -- Говорил же -- надо было бразильский искать. Или хоть гонконгский. -- Ладно, сойдет, -- оборвал я его. -- Все, Граф. У нас еще куча дел. Стволы ваших кадров будут на "губе". Ключи -- под камнем у порога. Скажите Николаю, чтобы шел сюда. Через три недели я вам звоню. Я спрыгнул с высокой подножки, помог спуститься Графу и даже пожал ему руку, хотя предпочел бы обойтись без этого. Посоветовал: -- Пакет спрячьте под плащ, здесь шпаны полно. И, уже не оглядываясь, залез в кабину. -- Идет к выходу, -- сообщил Боцман, наблюдая за Графом через дырку в заднем тенте. -- Вышел... Он вернулся в кабину и спросил: -- Ну? А теперь объясни, зачем ты отдал ему наши бабки? -- Во-первых, это не наши бабки. А во-вторых, это не бабки, а наживка. -- Наживка? -- переспросил Боцман. Он не очень быстро соображал. Совсем не быстро. Но соображал. -- Ты хочешь подставить их вместо нас? -- Ты имеешь что-нибудь против? -- Ничего не выйдет, -- подвел итог Боцман, выслушав мой короткий рассказ о переговорах в мотеле "Авто-Хилтон". -- Зачем ему рисковать? Он получил сорок пять штук ни за хрен собачий и доволен до усрачки. Я спросил: -- Знаешь, почему ты никогда не заработаешь миллион долларов? -- Ну, почему? -- Потому что тебе сорока пяти штук за глаза хватит. А ему -- нет. Боцман подумал и упрямо повторил: -- Не выйдет. -- Посмотрим. Ждать нам пришлось совсем недолго. Минут через пять в дверцу кабины коротко постучали. Я выглянул. Внизу стоял не Трубач. Там стоял Граф и делал мне знаки выйти. Под плащом у него выпирал полиэтиленовый пакет. Значит, он вернулся, даже не дойдя до своей "альфа-ромео". Я спрыгнул на землю. -- В чем дело, Граф? Что-нибудь случилось? -- Давайте отойдем в сторону, нужно поговорить. Я взглянул на часы и изобразил нетерпение. -- Только недолго. Мы отошли в глухой угол двора. -- Во сколько вы переходите границу? -- спросил Граф. -- Вы же слышали: с часу до двух. -- Я пойду с вами. -- Вы? Сами? Бросьте, Граф. Не царское это дело. Самое большое через месяц-полтора вы и так получите эти бабки. -- Полтора месяца -- срок. За это время я закуплю на них новую партию товара для вас. Сами знаете: время -- деньги. -- Плохая идея, Граф. Очень плохая. Есть смелость, а есть глупость. Один, ночью, почти с миллионом баксов. А если вас грабанут и замочат? -- Вы обо мне беспокоитесь или о своих бабках? -- Сейчас это одно и то же. -- Со мной будет Гриша. Он крепкий парень. До ночи отойдет. И мы будем с пушками. -- Цена вашему Грише! И вашим пушкам! Сколько лет вашему сыну? Лет двадцать пять? -- Восемнадцать. Младшему шестнадцать. Я поздно женился. А дочери двенадцать лет. -- Так вот и подумайте о своих детях! -- Я о них и думаю. -- Вы меня не поняли. Подумайте о том, что с ними случится, если вас ограбят и убьют или вы инсценируете собственное ограбление, или по любым иным причинам не сможете выполнить взятых на себя обязательств. А вы их уже взяли. И получили аванс. Счетчик включен. Не перебивайте! Сначала дослушайте. Это не угроза, а законы бизнеса. И вы их сами прекрасно знаете. Я лишь напомнил вам о них. А теперь можете принимать решение. Он ответил, почти не задумываясь: -- Я его уже принял. И я не меняю своих решений. Я иду. Часть наживки он уже заглотил. Теперь нужно было, чтобы он заглотил весь крючок. -- Ладно. Решили так решили. В двадцать три двадцать пять будьте на своей машине... Нет, -- сказал я. -- Все-таки нет. За накладки с вас спросится. Но и с меня тоже. Мне эта головная боль ни к чему. Я вижу только один выход. Эти четверо -- надежные люди? -- Да. -- Я согласен, если они вас будут сопровождать. Два "узи". Четыре "макарова". Хоть что-то. А не ваш "байард". Граф ненадолго задумался и кивнул: -- Хорошее решение. Вы предусмотрительный человек. Знал бы ты, сука, какой я предусмотрительный. -- Вот ключи от "губы", держите. Стволы уже там. На "альфа-ромео" и "фиате" будьте в двадцать три двадцать пять возле почтамта. Подойдет мой человек. Скажет: от Сержа. Объяснит, куда ехать и что делать. Предупредите всех своих: его слово -- приказ. Для вас, Граф, тоже. При малейшем возражении он будет стрелять. Повторяю, Граф: при малейшем. Вы сильно осложнили нам переход, поэтому нужна предельная четкость. Двадцать три двадцать пять, почтамт. Запомнили? До встречи!.. На этот раз я не стал пожимать ему руку. Просто повернулся и пошел к "ситроену". -- Секунду! -- остановил меня Граф. -- На той стороне у вас будет машина? -- Разумеется. Джип "патрол". А что? -- Просто спросил. Я тоже заинтересован, чтобы вы ушли чисто... Вернувшись в кабину "ситроена", я вытащил из кармана диктофон и перемотал пленку на начало разговора. Когда к нам присоединился Трубач, прокрутил ребятам всю беседу. -- Клюнул! -- поразился Боцман. -- Ну, хорек! -- На семьсот тысяч баксов не только хорьки клюют, -- ответил я и тут же поймал себя на самодовольстве. Заразительная, оказывается, хреновина! -- Он не на семьсот тысяч клюнул, -- заметил Док. -- Он спросил, сколько человек нас будут ждать на той стороне. И ты, Сережа, ему ответил. -- Что я ему ответил? -- Джип "патрол". Нас -- он считает -- шестеро. В джипе семь мест. Ну, восемь. Значит, встречать нас будут двое. Он клюнул не на семьсот тысяч. А на семьсот тысяч и на два с половиной "лимона". Он хочет взять и деньги, и товар. -- Как это он рассчитывает сделать? -- недоверчиво спросил я. -- Может, и узнаем, -- предположил Трубач. -- Часа через полтора. Когда вернется дядя Костя. Он с Артистом за ними поехал. Я в обшивку "альфа-ромео" сунул "жука". Которого с Влада снял. Он-то сейчас, сами понимаете, не больно разговорчивый... Мы сняли с "ситроена" номера, кинули их вместе с документами в дымящийся мусорный бак, ключи зажигания оставили в замке, а одну из дверей приоткрыли. Если даже после этого "ситроен" не угонят, то я просто ничего не понимаю в людях. Потом вернулись в отель и стали ждать. Полковник Голубков и Артист приехали гораздо раньше, чем предположил Трубач. Не говоря ни слова, Артист включил "голосовик". В жизни я не делал более удачных покупок. Оправдал он свою цену и на этот раз. Не просто оправдал. Перекрыл в неизвестное число раз. Потому неизвестное, что цена жизни не поддается измерению в баксах. Особенно когда жизнь эта -- твоя собственная. "... -- Ну, оклемался? -- Давно уже. Просто придуривался. -- Садись за руль, поехали... Проверь свой ПМ. -- А что может быть? -- Делай, что говорят! -- Твою мать!.. Точно! Патроны от "байарда"! Как они в нем оказались? -- Серж подменил. -- А как вы узнали? -- Я имею привычку головой думать, а не жопой. Значит, теми стволами, что на "губе", тоже пользоваться нельзя. Или испортили, или бойки спилили..." -- Вот блин! -- возмутился Муха. -- А я все пальцы себе напильником ободрал!.. -- Тихо! -- приказал я. " -- Значит, так, Гриша. Слушай внимательно. Сегодня ночью мы идем с ними через границу. Там у них джип, будут ждать человека два-три. Их шестеро и трое -- девять человек. Нас шестеро: ты, я и ребята Влада. Мочим всех тех, забираем товар и бабки... -- Как, Граф? Сами сказали -- их девять! -- У нас будет шесть "калашей" или "узи". Плюс внезапность. -- Где мы возьмем "узи"? -- Заткнись и слушай. Как только с теми кончим, тут же шьем наших. Всех. Понял зачем? Команда Хруста, много знают. -- Братва поднимет хипеж. Стремно, Граф. -- А кто узнает, что это мы? На тех и повесят, что Пана замочили. И сразу уходим в Варшаву, сдаем товар и домой. -- Успеем, Граф? Погранцы поднимут тревогу. -- Нарядов не будет. Для них сделали "окно". А от заставы пока доберутся... Успеем, если будем шевелиться. -- А Ленчик? -- А что Ленчик? Пусть лечится, в Польше медицина бесплатная. В другой раз хавальник не будет раззевать, козел вольтанутый! Тепленьким меня сдал, сучара!.. Да обгоняй ты его!.. Живей, Гриша, живей! Сейчас -- в Белосток. Там есть человек, даст наводку. Возьмем стволы и сразу назад. Время еще есть, успеем!.. Да жми, тебе говорят!.." Голубков выключил магнитофон. -- Ушли от нас. Да я и не стал гнать. И так все ясно... Ну что, господа спортсмены. В дерьмо мы плотно влезли. Давайте прикинем, как из него выбираться. У этих, значит, три "Зауэра", и еще у майора Васильева пушчонка, у Графа шесть "калашей" или "узи". А у нас? Кольт и "глок". Негусто. -- Не прибедняйтесь, Константин Дмитриевич, -- возразил Док. -- У нас есть кое-что посерьезней всех их стволов. Знание. -- Точно, -- сказал Муха. -- Даже журналы такие были. "Знание -- молодежи" и "Техника -- сила". То есть наоборот: "Техника -- молодежи", а "Знание -- сила"... В двадцать три тридцать мы все, кроме Мухи, уже были на своих местах. На трех самых опасных точках -- позади лежбищ, которые, как мы выяснили вчера ночью, облюбовали для себя снайперы -- распределились Боцман, Трубач и я. Полковник Голубков со стереотрубой укрылся метрах в сорока от того места, куда подъезжал "патрол". Док с такой же трубой и с такой же насадкой для ночного видения -- сбоку от "тропы", чтобы контролировать общую обстановку. Самая трудная задача выпала Мухе -- вывести графскую челядь на "тропу" и самому не подставиться под пулю снайпера. Я сначала хотел взять это на себя, но после спора все же остановились на Мухе. Он был самым маленьким и самым быстрым. А это здесь главное. Ему отдали "глок" с глушителем, Голубкову -- трубачевский кольт с приказом не стрелять ни при каких обстоятельствах, потому что этот громобой поднял бы по тревоге весь погранокруг, а я на всякий случай сунул в карман один из "макаровых" с "губы" с так некстати сточенным Мухой бойком. Но кто знал! Артиста поставили у начала "тропы". Он должен был втемную прикрывать Муху и вмешаться только в том случае, если у Мухи в самом начале дела возникнут проблемы. Рации у всех были отрегулированы на минимальный звук и включены на прием, лишь передатчик в кармане Мухи был поставлен в режим связи и должен был работать как микрофон. Договорились, что он переключит его на прием, как только начнется движение по "тропе". Муха мог бы среагировать на "пароль -- отзыв", но очень мы сомневались, что снайперы майора Васильева исполнят этот традиционный ритуал. Скорее всего, они наметили рубеж -- появление на нем первой цели и будет общим сигналом. По нашим вчерашним прикидкам этот рубеж был как раз посередине контрольно-следовой полосы. На него Мухе и следовало ориентироваться. Была еще небольшая надежда, что Док в свою трубу уловит движение снайпера, припадающего к прицелу непосредственно перед тем, как нажать курок. Но надежда эта была слишком ничтожной. Надежда была только на самого Муху. В двадцать три сорок пять я услышал слабый шум моторов. Они чуть порыкали и заглохли -- "альфа-ромео" и "фиат" загнали в кущи за приграничной дорогой. Через некоторое время в рации послышался голос Мухи: -- Все сюда. Говорю только я, все слушают. -- А где остальные? -- перебил его Граф. И тотчас раздался хлопок выстрела из "глока" с глушителем. И снова голос Мухи: -- Это было единственное предупреждение, Граф. В следующий раз я буду стрелять не в землю. Объясняю обстановку. Все на местах, страхуют нас. На "тропе" должно быть семь человек. Только семь: мы шестеро и наш связник. Иначе встречи не будет. У переднего в руках должен быть светлый кейс с товаром. Первым пойдет Корень, за ним ты, ты и ты. Потом Гриша и Граф. Я замыкаю. Дистанция три метра. На вопрос "Кто идет?" ответ "Москва". Отзыв: "Киев". Если что-то не так, тут же возвращаемся. Спокойно, без суеты. Нас прикроют. Разрешаю задать вопрос. Только один. -- Где товар? -- спросил Граф. -- Стойте спокойно, сейчас принесу. Через полминуты вновь заговорил Муха: -- Корень, протяни мне левую руку. Рта не открывай, сам объясню. Это наручники. Чтобы товар не потерял. Снять "калаши" с предохранителей. Но стрелять только по моему приказу. Начали движение. Корень, пошел!.. Прямо по тропе на просвет в соснах. Следующий!.. Следующий!.. Следующий!.. Фокус с наручниками придумал я. Вернее, не придумал, а вспомнил малого на кухне конспиративной квартиры в Гольянове. И теперь я представлял, как мечутся мысли в голове Графа: как же это он будет забирать кейс, когда Корня замочит? Руку отрезать? Кейс взламывать и перекладывать товар? Задачка. Думай, Граф, думай. Может, это последние твои мысли на нашей грешной земле. Самый опасный момент был уже позади. Увидев кейс в руках Мухи, Граф мог сразу открыть пальбу. Не врубился. А теперь было уже поздно. Так что вмешательство Артиста не потребовалось. -- Внимание, рубеж, -- прозвучал в рации голос Дока. -- И тотчас: -- Ложись! И почти в ту же секунду захлопали "Зауэры". "Почти" -- доли секунды. Успел? Или не успел? Должен был успеть! -- Успел, -- сообщил Док. -- Захват, не спешите... пока лежат... Мы должны были взять снайперов, если они поднимутся и пойдут добивать цели. Но они продолжали лежать. Глаза мои давно обвыклись в темноте, слегка размытой огрызком месяца, я придвинулся к моему объекту метров на десять и изготовился к броску. Но снайпер лишь пошевелился, не встал. -- Майор говорит по рации, -- вышел на связь полковник Голубков. -- Внимание! Вышел из машины, быстро идет к "тропе"! Ситуация нештатная, всем ждать!.. Мухин, ты где? Прием! -- В порядке я, в полном. Мяч ушел за пределы поля, -- сообщил Муха. -- Мяч -- это я. -- Майор приближается к снайперам, -- доложил Док. Это я уже и сам видел. Майор прошел мимо меня метрах в пятнадцати, наклонился к моему объекту... Что за черт? Что за... Хлопок. Майор перешел к другому снайперу. Хлопок. -- По-моему, он их... Он их расстреливает! -- едва ли не заорал Док. -- Он, сволочь... В головы, в упор!.. Третий хлопок. Вот уж точно: жизнь полна неожиданностей. Или смерть? Еще три хлопка. -- Добивает, -- сообщил Док. -- Контрольные выстрелы. Светит фонарем в лица. И это я тоже видел. И уже знал, что будет дальше: майор пойдет к "тропе" добивать нас, посмотрит в наши лица... -- Майор движется к людям Графа, -- донесся из рации голос Дока. Но я почти не слушал его: юзом, юзом проскользнул через ельник, в подлесок. Я уже видел контуры "патрола", когда Док доложил: -- Майор очень быстро бежит к машине! Наши действия, Первый? -- Всем к джипу, скрытно, -- бросил я в микрофон и выключил рацию. Я опередил майора минуты на три. Когда он ввалился в джип и плюхнулся на водительское сиденье, я уже лежал на полу за передними креслами, довольно удобно устроившись и сжимая в руке кастрированный ПМ, который в этой ситуации вполне мог сгодиться. И сгодился. Майор швырнул на соседнее сиденье мешавший ему пистолет с глушителем, вырвал из бокса трубку крутого, сотового или спутникового, телефона и, подсветив себе фонариком, набрал номер. -- Первого! -- потребовал он, услышав голос диспетчера. Трубку он держал в левой руке, поэтому я упер ствол "макарова" ему под скулу и прошептал в правое ухо: -- Товарищ генерал-лейтенант, ваш приказ выполнен. Он судорожно зашарил рукой по соседнему креслу, но его "макаров" с горячим от стрельбы глушителем уже упирался ему в затылок. -- Слушаю! -- прозвучал в мембране голос Волкова. -- Слушаю!.. В чем дело, майор? Докладывайте! Я вдавил ему в затылок горячий глушитель и повторил: -- Ваш приказ выполнен. -- Товарищ... Анатолий Федорович... ваш приказ выполнен, -- проговорил Васильев. -- Почему у вас такой голос? -- Быстро бежал, -- подсказал я. -- Бежал, немного запыхался. -- Сколько? -- спросил Волков. -- Все семеро, -- шепнул я. -- Все семеро, -- повторил майор. -- Документы взяли? -- Так точно. -- Так точно, товарищ генерал-лейтенант. -- Они у вас в руках? -- Так точно. -- Так точно, -- эхом отозвался майор. -- Читайте фамилии, имена и отчества! -- Одну секунду, товарищ генерал-лейтенант. Пастухов Сергей Сергеевич. -- Секунду, посвечу. -- Майор уже начал слегка импровизировать, но из роли не выходил. -- Сергей Сергеевич Пастухов. -- Дальше! -- Перегудов Иван Георгиевич. -- Иван Георгиевич Перегудов. -- Ухов Николай Иванович... Хохлов Дмитрий Алексеевич... Мухин Олег Федорович... -- гукал я в ухо Васильева, а он отзывался горным эхом. -- Голубков Константин Дмитриевич -- продолжал я, а сам мучительно вспоминал, как же отчество Артиста: Евсеевич? Израилевич? -- Злотников Семен... -- Злотников Семен, -- повторил майор и оглянулся на меня с некоторым даже возмущением: чего же ты молчишь, суфлер хренов? -- Аронович, -- рискнул я. -- Аронович, -- продублировал майор. -- Погодите! Какой Аронович? -- удивился Волков. -- У меня в компьютере: Борисович. -- Так точно, Борисович. Извините, здесь плохо видно. Я не могу все время светить -- граница. -- Молоток, -- похвалил я. -- Молоток, -- повторил майор. -- Что молоток? -- удивился Волков. -- Кличка, -- подсказал я. -- Это у него кличка такая. -- Про клички я вас не спрашивал. Исполнители? -- Нейтрализованы, товарищ генерал-лейтенант. -- Контроль произведен? -- Так точно. -- Осложнения были? -- Никак нет. После вчерашней отсрочки -- ничего. -- Прекрасно, майор. Вы хорошо поработали. Очень хорошо. Утопите в каком-нибудь болоте оружие и возвращайтесь в Москву. Все оружие. И свое тоже. -- Вас понял, Анатолий Федорович. -- Можно мне на несколько дней задержаться в Гродно? -- продиктовал я. -- Спрашивай, сука! Сестра у тебя тут. -- Можно мне на несколько дней задержаться в Гродно? -- повторил майор. -- У меня тут сестра. -- Разве у вас есть сестра? -- Ну, не совсем сестра... -- А кто? -- спросил Волков. -- Просто блядь знакомая, -- подсказал я. -- Знакомая девушка, товарищ генерал-лейтенант. -- То-то же! А то -- сестра! Успели, значит? Ладно, молодой человек, задержитесь, вы заслужили. "Триппер", -- хотел подсказать я, но сдержался. -- Спасибо, Анатолий Федорович. Большое спасибо. -- Ладно, майор, отдыхайте. Только не больше пяти суток. -- Слушаюсь, не больше пяти суток. -- Конец связи, -- сообщил диспетчер. Я взял из рук майора трубку и разбил ее о рукоять "макарова". Потом включил свет в салоне "патрола" и распорядился по рации: -- Всем ко мне! Но все и так уже были здесь. Они стояли вокруг джипа и прислушивались к разговору. Полковник Голубков шагнул к распахнутой водительской двери и приказал: -- Майор Васильев! Выйти из машины! -- А в чем дело? -- слегка запетушился тот. Голубков сгреб его за грудки и рывком сбросил с кресла на землю. -- Встать! Смирно! Васильев разглядел в руках полковника кольт и подчинился. -- Майор Васильев, вы застрелили трех офицеров Российской армии, -- продолжал Голубков. -- Застрелили подло, в затылок! -- Я выполнял приказ, товарищ полковник! -- Никто не имел права отдать вам такой приказ! А вы не имели права его выполнять! -- Бросьте, Константин Дмитриевич! А то сами не знаете, какие у нас правила! -- Не знаю и не желаю знать! Я расстреляю вас, как преступника и убийцу! -- Пойдете под трибунал! -- Под любой! В самообладании майору Васильеву было не отказать. В обстановке такого форс-мажора, за считанные минуты прочувствовать совершенно сумасшедшим образом изменившуюся ситуацию -- не каждый на такое способен. Я бы точно не смог. А он смог. Недаром к своим тридцати он уже был майором. А к сорока стал бы точно полковником. А может быть, даже и генералом. Он вытащил из кармана смятую пачку "Мальборо", закурил и сказал, обращаясь ко мне: -- Объясни, Пастух, этому старому пердуну, что к чему. -- А что к чему? -- поинтересовался я. -- Вместе мы можем попытаться выкрутиться. А без меня вам хана. -- Ты немного опоздал со своим предложением. Вчера я бы тебя выслушал. Даже сегодня утром. А сейчас уже поздно. -- Отставить разговоры! -- приказал Голубков. Он поднял кольт, держа его по-американски, "двойным хватом", и направил ствол в грудь Васильева. -- Нет, Константин Дмитриевич, только не это! -- взмолился я. -- Это мой долг. Он взвел курок. Я понял: сейчас выстрелит. Поэтому приставил ствол "макарова" к виску майора Васильева и нажал курок. Хлопнул выстрел. Майор кулем свалился у подножки джипа. Скорей по появившейся у меня за последнее время привычке, чем сознательно, я стер полой куртки свои пальцы с "макарова" и вложил его в откинутую на сторону руку Васильева. Конечно, даже самый тупой следователь районной прокуратуры какого-нибудь Мухосранска никогда в жизни не поверит в версию самоубийства. Но мне это было как-то до лампочки. Заставят -- поверит. -- Пастух, твою перетак! -- взревел полковник Голубков. -- Это было мое право! -- Ваше, ваше, Константин Дмитриевич, -- успокаивающе сказал я. -- Но сами представьте, сколько грохота было бы! Трубач посмотрел на все эти дела, задумчиво покачал своей большой головой и заключил: -- А ведь все сошлось. Сколько трупов нужно было Волкову? Десять: нас шестеро, трое исполнителей и полковник Голубков. А сколько он получил? Тех шестерых, трое исполнителей и майор Васильев. Тоже десять. Как в аптеке! Я вдруг почувствовал, что если сейчас не сяду, то попросту свалюсь с ног. Я взял у Мухи "глок" и зафитилил его в болото, подходившее к приграничной дороге. Хорошая была пушка, но хранить у себя этот графский подарок никакого желания у меня не было. Туда же отправил и беззубого "макарова". После этого сел, прямо на сырую глину, и прислонился спиной к крылу "патрола". Попросил ребят: -- Заберите у тех документы. И уничтожьте. Оружие не трогайте. -- Майора тоже нужно бы оттащить на "тропу", -- предложил Боцман. Я кивнул: -- Согласен. -- А если кто остался живой? -- спросил Муха. -- Пусть живет. Значит, ему повезло. В обрывках облаков скользил обмылок месяца. Ветер с еле слышным шумом проходил по вершинам корабельных сосен. Над всей границей, над всеми пущами, ельниками и болотами Мазурского поозерья, над всей спящей землей не было ни звука, ни огонька. Мир на небесах. Мир на земле. И в человеках благоволение. Что ж, хоть один человек в России сейчас счастлив. А если не совсем счастлив, то по крайней мере на сто процентов доволен жизнью. Генерал-лейтенант Волков. Назарова нет. Ни одного человека, причастного к тайне программы "Помоги другу", нет. Даже полковника Голубкова, на которого случайно упала лишь тень этой тайны, -- и его нет. Никого нет. Все хорошо, можно спать спокойно. И вдруг меня словно осколком мины садануло под сердце: "Тимоха!.." V Молодого офицера армии свободной России, кавалера медали "За отвагу" и "Ордена Мужества" лейтенанта спецназа Тимофея Варпаховского мы похоронили на деревенском кладбище, примыкавшем к нашей церквушке Спас-Заулок. Кладбище было на всхолмье, как и храм, оттуда на многие километры окрест просматривались просторные поля в валках льна и соломенных скирдах, темные заводи Чесны, серые избы по ее берегам, далекие синие леса за заливными лугами. Отпевали и хоронили его в закрытом гробу. Потому что... Потому что голова его... Потому что он погиб в результате дорожно-транспортного происшествия на шестьдесят третьем километре Рязанского шоссе, ориентировочно между десятью и двенадцатью часами той самой ночи, когда мы переходили польско-белорусскую границу в районе поселка Нови Двор. Причиной смерти неизвестного мужчины в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет, роста среднего, телосложения худощавого, без особых примет, явился, как значилось в милицейском протоколе, наезд неустановленного транспортного средства, водитель которого с места происшествия скрылся. В связи с темным временем суток и удаленностью от населенных пунктов свидетелей происшествия найти не удалось. Поскольку при погибшем не было никаких документов, труп его был доставлен спецтранспортом в морг ближайшего к месту происшествия города Бронницы. Где мы его и нашли к вечеру второго дня после возвращения из Гродно. Самолет "Як-40", заказанный для нас Губерманом, приземлился на подмосковном гидрографическом аэродроме Мячково около пяти утра. На краю летного поля стояли две машины: красный спортивный "феррари" и джип "гранд чероки". Губерман встретил нас у трапа и сразу понял, что сейчас не время для расспросов. Он уступил мне место за рулем своего "феррари", место водителя джипа занял Боцман. Через пятьдесят минут мы были в Затопине. Ольга, разбуженная шумом двигателей, вышла на крыльцо, кутаясь в халат. Увидев меня, бросилась мне на шею и тут же отступила. -- Что случилось? -- Где Тимоха? -- спросил я. Она облегченно передохнула и заулыбалась: -- Все в порядке. Его увезли в военный санаторий "Лесные дали". В Минобороне выделили для него путевку. Прислали специально за ним санитарную машину. Врач сказал, что там прекрасные условия, новейшее оборудование, он сможет пройти интенсивный курс лечения и физиотерапии. -- Когда его увезли? -- Вчера вечером. Часов в шесть. Врач сказал, что долго искали Затопино. -- Какая была машина? -- Обыкновенная "Скорая". "03". -- А врач? -- Тоже обыкновенный. В белом халате. И два санитара. Тимоха сказал: жаль, что не дождется вас. Он очень хотел, чтобы Трубач сыграл ему на саксофоне сиртаки. А мы с тобой, сказал мне, будем танцевать. Он уже мог делать шага три без коляски. Вчера вечером. Часов в шесть. Значит, Волков отдал этот приказ после моего звонка из мотеля "Авто-Хилтон". До этого не решался. Нет, не так. Считал несвоевременным. А потом решил, что пора. -- Что-нибудь не так? -- спросила Ольга. -- Я почему спрашиваю... Перед тем как уехать, Тимоха показал захоронку, где деньги спрятаны. В чулане. Очень много американских денег. Он сказал, что ты все объяснишь... Ну, что ты молчишь? Что случилось?! Что я мог ей ответить? Откуда ей было знать, что никакой путевки Минобороны для лейтенанта Варпаховского не выделяло. По той простой причине, что там не знали, где он. Знали только в одном месте -- в Управлении по планированию специальных мероприятий. "Показал, где деньги спрятаны..." Значит, что-то почувствовал. -- Он был веселый. Очень ждал вас. Очень хотел, чтобы Трубач сыграл ему... Она повторяла и повторяла эту фразу -- уже когда мы нашли Тимоху и привезли в Затопино в закрытом гробу. Она повторяла ее, пока Трубач не положил ей на плечи свои тяжелые нежные руки и не сказал, заглядывая сверху в ее лицо: -- Я сыграю для него. Обязательно сыграю... Военный санаторий "Лесные дали" действительно существовал. Но там о лейтенанте Варпаховском ничего не знали. Губерман выделил нам шесть машин с водителями. Мы объехали почти все морги Москвы и области, где были неопознанные трупы. А они были везде. У Тимохи была особая примета. О ней знали только мы: светлое пятнышко на левой руке повыше запястья, как след от прививки от оспы. У нас у всех была эта особая примета: после того как с подачи Артиста тушили горящие сигареты о свои руки. Тимоху в Бронницах нашел Док. Он сразу узнал его -- не глазами, а сердцем. А примета лишь подтвердила, что он прав. Там же, в морге, мы и попрощались с Тимохой и забили крышку гроба. Я хотел, чтобы Ольга запомнила его таким, каким видела в последний раз. Веселым. А в моей памяти он остался другим: Икаром, летевшим с расставленными руками через взорванный пролет моста над Ак-Су. Таким и останется навсегда. Отпевал Тимоху отец Федор. Оказывается, старик был еще жив, хотя сильно болел и служил редко. Но на мою просьбу согласился сразу. День был будний, время неурочное, в храме горели лишь лампады и сквозь витражи сквозили солнечные столбы. Пока отец Федор облачался, а ребята и Ольга с Настеной молча стояли у изголовья гроба, я спросил у старушки служки, здесь ли сейчас отец Андрей. -- А, из лавры! -- догадалась она. -- Сейчас позову. Он появился из глубины храма в том же одеянии, так же неслышно, как и в прошлый раз, когда я заехал в Спас-Заулок перед отлетом на Кипр. Две недели назад. Целую вечность. -- Спасибо, что молились за нас, -- сказал я и протянул ему плотный пакет в оберточной бумаге, перевязанный шпагатом. -- Здесь тридцать тысяч долларов. Это дар храму от лейтенанта Варпаховского. Он был воином и погиб от руки врагов. -- Чисты ли деньги эти? -- Нет. На них тонны крови и грязи. Но они омыты его кровью. Сейчас это самые чистые деньги в мире. Он склонил голову. -- Мы с благодарностью принимаем этот дар... Я взял с церковной конторки пачку свечей и обошел храм. Одну свечку зажег перед ликом Пресвятой Богородицы. За Тимоху. Теперь ей заботиться о душе его. Еще шесть, во здравие и благодарность -- перед образом Георгия-победоносца. За нас. И еще одну -- за полковника Голубкова. А потом -- перед алтарем, перед общим иконостасом. На упокой души. Десять свечей -- за полевого командира Ису Мадуева и его отряд. Они мусульманами, конечно, были, но Бог един и перед ним все равны. Восемь свечей -- за капитана Труханова и его медиков. Не их вина, что они погибли за грязное дело. Три свечи -- за генерала Жеребцова, водителя его "уазика" и солдата охраны. Пять свечей -- за командарма Гришина, его адъютанта подполковника Лузгина и трех членов экипажа вертолета. Две свечи -- за неизвестных мне офицеров Веригина и Куркова, о которых рассказал Голубков. Три свечи -- за снайперов, встретивших нас на "тропе". Все? Нет. И поставил еще две: за полковника Вологдина и майора Васильева. Они тоже выполняли приказ. И Бог им теперь судья. Но не я. Отец Андрей молча наблюдал за мной. Я спросил: -- Могу я получить счет за эти свечи? -- Смысл? Такой счет не предъявляют в бухгалтерию. -- Знаю, -- сказал я. -- Его предъявляют людям. Это я и намерен сделать. Он написал на бумажке несколько цифр. Я свернул листок и бережно спрятал его в карман. Он внимательно посмотрел на меня и проговорил: -- По-прежнему несмиренна душа твоя. А в сердце твоем гнев. -- Гнев? -- переспросил я. -- Это слишком мягко сказано. -- Это большой грех, сын мой. -- Разве вырвать у змеи ядовитое жало -- грех? -- возразил я. -- Разве это не правое дело? -- Лишь Господь может судить дела людские и выносить приговор. -- Там, на небесах, -- согласился я. -- А здесь, на земле, это наше дело. Потому что некому его исполнить, кроме самих людей... Появился отец Федор. Отпевание началось. "Отпусти ему грехи его вольныя и невольныя!.." Мы сами выкопали для Тимохи могилу, сами вынесли на плечах его гроб и поставили сосновый крест. Ольга положила на суглинистый холмик охапку водяных лилий из Чесны, а Настена -- букетик полевых лютиков и ромашек. Все было кончено. Мы молча стояли вокруг свежей могилы. Потом Трубач раскрыл видавший виды футляр и вынул из него свой старенький, со стертым до бронзы никелем, саксофон. Я не знаю, что он играл. Но это было не сиртаки. Нет, не сиртаки. И не "Голубой блюз". И не одна из джазовых мелодий, которые мы от него много раз слышали -- еще там, в Чечне, в офицерском клубе или просто в казарме. Он начал почти неслышно. Звук словно бы родился из тишины мирного летнего дня, дуновения ветра в полях и щебета пичуг в кронах кладбищенских берез. Он родился из тишины и остался соразмерным ей. Это была вообще не музыка. Я не знал, что это такое, но знал только одно, но знал совершенно точно, как начальную скорость пули, вылетающей из ствола автомата Калашникова: я хотел бы, чтобы это же самое звучало и над моей могилой. Артист опустился на землю и так и сидел, обхватив руками перебинтованную голову. Я посмотрел на Ольгу. Она должна была знать. Ну, могла знать -- все-таки "Гнесинку" закончила. -- Что он играет? -- негромко спросил я. -- Это слезная. -- Я понимаю, -- сказал я и отер слезы с ее лица. Она отстранилась и попросила: -- Не нужно... Ты не понял. Это из "Реквиема" Моцарта. Седьмая часть. Лакримоза. По-русски: слезная... Вот, значит, что это. Лакримоза. Слезная. Господи! Сделай так, чтобы эта музыка никогда не кончалась. Но она кончилась. Она ушла туда же, откуда и появилась. Трубач стоял, опустив в своих руках хрупкую елочную игрушку саксофона, а скорбная мелодия все еще звучала -- в шелесте листьев, в посвистывании крыльев мелкой утиной стаи, спугнутой с Чесны, в самой тишине, опрокинутой над полями, пригорками и золотыми маковками Спас-Заулка. Трубач бережно уложил инструмент в футляр и защелкнул замки. Партия саксофона исполнена. Пришло время для партии кольта. И предстояло ее исполнить мне. VI Телефонный звонок на даче генерал-лейтенанта Анатолия Федоровича Волкова раздался в воскресенье третьего августа около восьми часов вечера. Звонил не городской телефон в гостиной, которым пользовались домашние и номер которого, зарегистрированный на девичью фамилию жены, был в справочном бюро. Звонил аппарат, установленный в кабинете -- просторной угловой комнате со стенами из покрытого бесцветным лаком соснового бруса, обставленной тяжелой резной мебелью, вывезенной отцом Волкова, генералом НКВД, из побежденной Германии. Номер этого телефона знали только два человека в Москве -- один из руководителей президентской администрации, которому непосредственно подчинялся Волков, и диспетчер Управления. Воскресенье. Вечер. Из Кремля звонить не могли. Звонок оттуда мог быть только в случае острейшего кризиса. Как в октябре девяносто третьего, когда нужно было срочно и кардинально решать проблему с Хасбулатовым, Руцким и мятежным Верховным Советом. Или перед штурмом Грозного. Или недавно -- после взрыва вертолета командарма Гришина. Но сейчас ничего подобного не происходило и произойти в ближайшее время не могло. Но если это не из Кремля -- значит, диспетчер. Волков взял трубку, привычно бросил: -- Слушаю! -- Вам надлежит немедленно явиться в Управление. Волков недоуменно поморщился. Что значит немедленно? Что значит надлежит? Но в мембране уже звучали короткие гудки отбоя. Что за чертовщина! Он бы понял: просят. Это значило бы, что у кого-то из подчиненных ЧП. Он бы даже понял: приказывают. Из Кремля могли выйти на него через Управление, хоть это и необычно. А что означает бесполое "надлежит"? "Надлежит немедленно"! Волков раздраженно набрал номер диспетчера. Телефон не ответил -- трубку не взяли. Он повторил набор. То же самое: длинные безответные гудки. Волков даже слегка растерялся. Все это было крайне странно, из ряда вон. Потому что такого не могло быть. Поскольку не могло быть никогда. Он еще раз набрал номер диспетчера, ждал не меньше минуты. Тот же эффект. Отчетливо понимая нелепость собственных действий, все-таки прошел в гостиную, согнал с телефона дочь, великовозрастную дурищу, которая могла часами болтать с подругами и -- как их? -- бой-френдами, одновременно глядя по телевизору какую-нибудь очередную "Марию". Набрал номер Управления. Длинные гудки. Бросил трубку на колени дочери, потрепал по плечу в знак извинения и вернулся в кабинет. Позвонил в свою приемную. Длинные гудки. Заму. То же самое. Ну, правильно. Воскресный вечер, все дома сидят. Да работает ли этот проклятый аппарат? Хоть в "Точное время" звони! И набрал "100". Из трубки донеслось: "Точное время двадцать часов три минуты пятнадцать секунд. Только Московская городская телефонная сеть владеет официальной и самой актуальной информацией. Хотите в этом убедиться? Купите телефонный справочник "Москва". Работает. Кому еще можно позвонить? Вспомнил: на вахту. Трубку подняли после первого же гудка: -- Бюро пропусков. -- Это Волков. -- Слушаю вас, Анатолий Федорович. Волков замялся. Что он мог сказать охраннику? Почему не отвечает диспетчер? Он не сможет ответить. Диспетчерская находится в информационном центре, туда его даже не пустят. -- Нет, ничего, -- сказал Волков и положил трубку. По-идиотски получилось. Просто дичь какая-то! Он еще раз набрал номер диспетчера. Длинные гудки: один, второй, третий... "Вам надлежит немедленно явиться..." "Да что я дергаюсь? -- остановил себя Волков. -- Нужно просто поехать и разобраться". Он вызвал машину, прошел в спальню и быстро переоделся. Когда завязывал перед зеркалом галстук, заглянула жена: -- Уезжаешь? Вопрос не требовал ответа. У него вертелось на языке напомнить, что за двадцать восемь лет семейной жизни пора бы отвыкнуть от пустых вопросов. Но сумел сдержаться. Хоть и не без труда. Ни к черту стали нервы, просто ни к черту! -- Если задержусь, позвоню, -- пообещал он. Эти слова тоже были пустыми, ненужными, но она поняла, что он хочет сгладить ими едва не вырвавшуюся наружу резкость, и с сочувствием улыбнулась. -- Тебе бы в отпуск. Очень трудный был год. Анатолий Федорович только отмахнулся: -- Какой отпуск!.. Он вышел из дома, спустился с невысокого крыльца и в ожидании машины медленно прошел по дорожке, проложенной от ворот вдоль просторного газона, за которым следили два солдата. Они были по должности положены Волкову для охраны, но на деле, как всегда велось, выполняли все хозяйственные обязанности. Дача у Волкова была своя. Ему не раз предлагали перебраться в Архангельское или в Барвиху -- на госдачу с охраной и спецобслуживанием. Он отказывался. Не из опасения, что в случае слома его карьеры будет в день выселен оттуда, как не раз бывало с деятелями куда крупнее его. Нет, чужое -- это чужое. А этот крепкий, на высоком каменном фундаменте, хоть с виду и неказистый дом, построенный отцом незадолго до начала войны, -- это было свое. Здесь он вырос, здесь выросли его дети, здесь с больной матерью и двумя старшими сестрами он пережил самые трудные годы, когда отец, чем-то не угодивший Берии, был расстрелян как японский шпион, а его семью вышвырнули из "дома на набережной". Но дачу почему-то не отобрали -- то ли бюрократическая машина дала сбой, то ли просто не до того было: умер Сталин, у Берии появились другие заботы. В пятьдесят седьмом отца посмертно реабилитировали, семье дали хорошую квартиру в Москве, но для десятилетнего Анатолия Волкова, не понимавшего, что с ними происходило, но ощущавшего, что происходит что-то страшное, этот подмосковный дом так и остался единственным настоящим домом. Здесь он чувствовал себя в безопасности. С улицы посигналили. Волков сел в свою "Волгу", приказал водителю: "В Управление". Удобно устроился на заднем сиденье, в углу -- чтобы голова была поменьше видна в просвете лобового и заднего стекол. Это было профессиональной привычкой. Профессию Волков не выбирал, она сама выбрала его. Протекция старых друзей отца, в свое время слова не сказавших в его защиту, открыла ему двери в Академию КГБ, а дальше он пробивался сам. К началу афганской кампании молодой полковник Волков считался одним из самых талантливых работников "конторы". Его разработки часто вызывали недовольство начальства многоходовостью, переусложненностью, обилием запасных вариантов, но практика всякий раз доказывала его правоту. И наоборот: операции не достигали своей конечной цели, когда изначально его план корректировался начальственным пером. Афганистан показал, что Волков умеет работать не только тщательно, но и быстро, в условиях мгновенно меняющейся обстановки. Оттуда он вернулся генерал-майором, а следующий толчок его карьере дал путч девяносто первого года. Волков сразу усомнился в успехе ГКЧП. Но он был не политиком, а офицером, его обязанностью было не обсуждать стратегические замыслы высшего руководства, а выполнять приказы. Так он действовал в Афганистане, так намерен был действовать и теперь. Но приказов не поступало. Ни накануне путча, ни в первый, имеющий решающее значение, день. К вечеру этого дня он прорвался к председателю КГБ Крючкову и заявил: -- Владимир Александрович, нужно действовать. Время для пресс-конференций еще будет. А сейчас нужны только действия, очень быстрые и очень решительные! -- Да, Анатолий Федорович, ты прав, -- согласился Крючков, вяло глядя куда-то в сторону. -- Ты прав, нужно действовать!.. Так что иди к себе и жди приказа. Волков круто развернулся и вышел. Прямо от Крючкова он поехал в Белый дом, окруженный молодой и словно бы праздничной толпой, доложился Руцкому: -- Прибыл в ваше распоряжение! -- Понял. Слушай приказ: блокировать все подходы к Белому дому. Ни с воздуха, ни из-под земли -- никаких "альф", никаких "вымпелов". Выполняй! Волков выполнил этот приказ по максимуму своих возможностей. Штурма Белого дома не было. Путч провалился. Он провалился по одной-единственной причине: у ГКЧП не было воли к власти. А у Ельцина она была. Волков и мысли не допускал, что он кого-то предал или к кому-то перебежал. Нет, он оставался на своем месте, просто руководство страной перешло к тому, кто доказал свое право на власть. Разгон КГБ Волков воспринял без скрежета зубовного, как многие его коллеги. Это должно было произойти. В эпоху атомных подводных лодок и авианосцев нет места махинам дредноутов. Такой махиной и был КГБ. Слишком он был громоздким, слишком инерционным. Просто обреченным рухнуть. На его обломках, из уцелевших балок и сохранивших свою прочность кирпичей, должно было создать нечто принципиально новое -- организацию мобильную, высокопрофессиональную, способную быстро выполнить любой приказ. Центром такой организации и видел Волков свое Управление, созданное после подавления первого путча. Он не форсировал его рост, не пробивал увеличение финансирования. Знал: это само придет. Так и происходило. Но по мере того как росли авторитет и возможности Управления, происходил и другой процесс, наводивший Волкова на нелегкие размышления. Из практика он помимо своего желания и воли превращался в политика. Причем в самом невыгодном варианте. Преимущества практика: он не обязан думать о политических последствиях порученной ему акции. Преимущества политика: его не заботит, кто и каким образом реализует его идеи. Волков же должен был заботиться обо всем. И за все отвечать. Дело Назарова и программа "Помоги другу" были хорошим тому подтверждением. Волков был уверен, что он правильно понял указание взять Назарова в оперативную разработку, внедрить в его окружение своих людей и регулярно докладывать о ходе наблюдения за его деятельностью, в том числе и за политическими выступлениями. Сообщение о вербовке Розовского и внедрении в экипаж яхты "радиста" вызвало явное удовлетворение. Но совсем в другом тоне был отдан приказ взорвать яхту "Анна" в тот момент, когда на ее борту будут находиться сам Назаров и его сын, закончивший обучение в Гарварде. Это был настоящий армейский приказ, после которого подчиненный обязан вытянуться в струнку и ответить: "Слушаюсь!" Примерно так, разве что без стойки "смирно", Волков на него и ответил. Но быстро хорошо не бывает. Двух человек потеряли, а Назаров уцелел по дикой, совершенно сумасшедшей случайности. Волков ожидал начальственного разноса, но его доклад был воспринят спокойно, даже отмечена четкость в проведении операции. Из чего Волков заключил, что одна из целей была все-таки достигнута. Цель эта была -- убрать сына Назарова. И за всем этим мог быть единственный резон: наследник, причем -- взрослый, дееспособный, он мог взять на себя продолжение дела отца. Вот тогда Волков и стал догадываться, что подоплека у дела Назарова не политическая. И окончательно убедился в этом, когда получил приказ сначала срочно выслать полковнику Вологдину сильную группу поддержки, а затем, не прошло и полутора недель, другой приказ: произвести физическую нейтрализацию объекта любыми способами. Немедленно. Больше всего на свете ненавидел Волков эти слова: срочно, немедленно. Это всегда -- глупость, риск и ненужные жертвы. Так и на этот раз получилось, хоть цель и была достигнута. Ну что ж, повезло. Волков не был в претензии на своего непосредственного руководителя. Он понимал, что эта непоследовательность -- не его прихоть, он лишь транслирует разноречивые импульсы, исходящие из высших эшелонов власти. А источники этой власти, как давно догадался Волков, вовсе не обязательно находятся в кабинетах Кремля или Белого дома. Примерно то же самое получилось и с программой "Помоги другу". Идею подал один из молодых сотрудников аналитического отдела Управления. Волков доложил о ней при очередной встрече с куратором. Тот, подумав, решил: "Стоит попробовать". Через месяц, когда были получены ткани и органы, пригодные для трансплантации, и переданы в ставропольские военные госпитали, поступил приказ расширить программу, добытый материал доставлять в Москву и передавать лицам, ответственным за его дальнейшее использование. Так продолжалось несколько месяцев до того дня, когда капитан спецназа Пастухов передал командарму Гришину фотографии и видеозаписи, сделанные отрядом Исы Мадуева. Гришин немедленно связался по телефону с Волковым и потребовал объяснений. Через час Волков вылетел в Грозный, имея совершенно четкий приказ прекратить реализацию программы и обеспечить ее абсолютную секретность всеми необходимыми средствами. "Волга" остановилась перед чугунными воротами особняка, в котором размещалось Управление. -- Приехали, -- сказал водитель и коротко посигналил. Ворота открылись -- машину Волкова все охранники хорошо знали. "Волга" обогнула клумбу с облупившимся купидоном в чаше давным-давно иссякшего фонтана и притормозила у парадного входа. В холле горел неяркий свет. При появлении Волкова дежурный в штатском открыл ему тяжелые двери и предупредил: -- Вас ждут. И этот дежурный, и охранники на вахте были незнакомы Волкову, но своим наметанным глазом -- по сдержанности их движений, ощущению уверенности и силы, исходящих от их молодых тренированных тел, от въевшейся в саму их суть офицерской выправки -- Волков машинально, специально об этом даже не думая, определил: свои. "Альфа". Он взбежал по широкой мраморной лестнице, покрытой ковровой дорожкой, на второй этаж, пересек пустую приемную и распахнул дверь своего кабинета. Первое, что бросилось ему в глаза, был штатив с видеокамерой и большой черной шишкой микрофона, окантованного белым квадратом с фирменной надписью "Си-Эн-Эн". За столом для совещаний сидели три человека. Два явных иностранца -- судя по свободе, с какой они развалились в креслах. Лет по тридцать пять. Один высокий, рыжеватый. Второй маленький, смуглый. Третий был помоложе, русский: в светло-сером костюме с аккуратным галстуком, со спокойным жестким лицом. -- Что это значит? -- резко спросил Волков. Все трое повернулись к нему. Иностранцы смотрели с нескрываемым интересом, русский -- спокойно, даже словно бы безразлично. -- Проходите, Анатолий Федорович, -- сказал он. -- Садитесь. От прихлынувшей к лицу крови у Волкова заболела жилка на левом виске. Это был Пастухов. VII Этого не могло быть. Ну, просто не могло. Мог не отвечать телефон диспетчера Управления, могло сгореть само Управление, наводнение могло затопить Москву, Рязанская область могла начать войну за отделение от России. Все что угодно могло быть. Но только не это. Потому что мертвые не оживают. А Пастухов был мертв. Он был застрелен из снайперской винтовки "Зауэр" в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое августа на польско-белорусской границе и его труп находился в морге районной больницы под Гродно. Вместе с трупами других пятерых из его команды. Вместе с трупом полковника Голубкова. Вместе с трупами трех исполнителей. Рапорт начальника погранзаставы, копию которого Волков получил по факсу на утро следующего дня, подтверждал доклад майора Васильева до деталей. До возраста, до внешних примет. До роста. Семь человек, вооруженные автоматами Калашникова и пистолетом Макарова с глушителем, пытались осуществить переход границы. На белорусской стороне они были встречены тремя снайперами с винтовками германского производства "Зауэр" калибра 5,6. Шестеро нарушителей границы были застрелены снайперами. Сами снайперы погибли от выстрелов в затылок, произведенных с близкого расстояния из пистолета ПМ с глушителем. Из этого же пистолета был застрелен седьмой нарушитель -- выстрелом в упор в левый висок. Сделана попытка последнее убийство представить как самоубийство. Но следы автомобиля на белорусской стороне свидетельствуют об участии в перестрелке третьих лиц. Причины происшествия устанавливаются. У одного из нарушителей границы к запястью левой руки был прикован дюралевый атташе-кейс, в котором находилось около пяти килограммов белого порошка, по внешнему виду напоминающего героин. Однако это оказался не героин, а сахарная пудра. Возможно, произошло столкновение конкурирующих банд, действующих в сфере наркобизнеса. Дело принято к производству генпрокуратурой Белоруссии. Первое упоминание о "Зауэрах", обнаруженных у снайперов, заставило Волкова нахмуриться. Майор Васильев не выполнил приказа утопить все оружие в болоте. Но сообщение об автоматах Калашникова поставило все на свое место. Он правильно решил. Если те оказались с "калашами", отсутствие у снайперов винтовок лишало возможности следователей хоть как-то свести концы с концами в версии о столкновении наркобанд. Дело так и зависнет в числе нераскрытых, но это Волкова меньше всего волновало. Для него главное было: Пастухов и его команда мертвы. Да, Пастухов был мертв. И Пастухов был жив. Картина мироздания, существовавшая в сознании Волкова, покрылась тысячью мелких трещин, как автомобильный триплекс при сильном лобовом ударе; потом стекло словно бы лениво осыпалось, и взгляду открылась иная картина. Совсем иная. В ней Москва-река оставалась в своих берегах. И Рязанская область -- в составе России. В ней живой Пастухов, спокойный, в хорошо сидящем на нем костюме, повернулся к иностранцам и спросил: -- Почему вы не снимаете? Ответил высокий, рыжеватый: -- Ждем. Ты обещал нам сенсацию. -- Человек увидел оживший труп -- разве это не сенсационные кадры? Скажу по-другому: живой труп увидел сам убийца. -- Труп -- кто? -- Я. -- А убийца? -- Разрешите представить: генерал-лейтенант Анатолий Федорович Волков. Начальник одной из самых секретных спецслужб России. Она называется -- Управление по планированию специальных мероприятий. Маленький метнулся к камере и приник к объективу. Зажглась красная контрольная лампочка. Высокий все еще не понимал. -- Он -- убил тебя? -- Да. С неделю назад. Естественно, не своими руками. -- Но ты -- жив? -- Анатолий Федорович, не лучше ли вам присесть? -- Пастухов подождал, пока Волков пройдет по кабинету и займет место за своим письменным столом, и продолжал, обращаясь к нему: -- Познакомьтесь. Арнольд Блейк, самый тупой из стрингеров Си-Эн-Эн. Его оператор -- Гарри Гринблат. Не нужно путать. "Стингер" -- это ракета. А стрингерами называют журналистов, работающих в горячих точках. Не понимаю, как он умудряется зарабатывать на жизнь. Блейк вопросительно взглянул на Волкова: -- То, что сказал Серж, -- правда? -- Никаких комментариев, -- отрезал Волков. -- Предлагаю немедленно покинуть мой кабинет. Вы незаконно проникли в правительственное учреждение. Вы рискуете лишиться аккредитации. -- Сколько раз нас лишали аккредитации, Гарри? -- спросил Блейк, обращаясь к телеоператору. -- Раз двадцать, наверное. Начиная с Анголы. -- Ты спутал. В Анголе нас расстреливали. -- Может быть, -- равнодушно согласился Гринблат. Пастухов вынул из кармана радиопередатчик, бросил в микрофон: -- Зайдите на минутку, все... Арни, даю тебе еще один шанс... Анатолий Федорович, оставьте в покое кнопки. Сигнализация отключена, охрана нейтрализована. -- Вы... убили двадцать человек охраны?! -- Мы не убийцы. Мы попросили их временно прекратить исполнение своих обязанностей. Они согласились. -- Вы не могли сделать этого вшестером! -- А кто вам сказал, что нас только шестеро? Дверь кабинета открылась. Волков уже знал, кого он увидит. И увидел тех, кого ждал. Он помнил, как они представлялись ему в кабинете командарма Гришина: -- Капитан медицинской службы Перегудов. -- Старший лейтенант Хохлов. -- Старший лейтенант Ухов. -- Старший лейтенант Злотников. -- Лейтенант Мухин. Сейчас они не представились. Да и как они стали бы представляться? "Санитар". "Охранник в пункте обмена валюты". "Саксофонист в подземном переходе". "Артист-недоучка". "Продавец газет в электричках"? Они вошли в кабинет свободно, молча остановились по обе стороны от двери, как на милицейском опознании. Но не он опознавал их, а они его. Они смотрели на Волкова без любопытства, без интереса, без ненависти, без презрения, без вражды. Просто смотрели. -- Это -- тоже трупы? -- догадался Блейк. -- Да, -- подтвердил Пастухов. Дверь оставалась открытой. Лицо Волкова исказило невольное выражение ужаса. Он не мог взять себя в руки. Он знал, кто сейчас войдет. -- Генерал ждет появления седьмого трупа, -- прокомментировал Пастухов. -- Прайм-тайм! -- восхитился Блейк. Но вместо полковника Голубкова в кабинет вошел незнакомый Волкову молодой человек в элегантном темном костюме, с длинными черными волосами и в таких же, как у самого Волкова, очках фирмы "Цейс Голд". Он мельком, равнодушно-брезгливо, взглянул на Волкова, подошел к Пастухову и положил на стол перед ним компьютерную дискету. -- Получилось? -- спросил Пастухов. -- Да. -- Спасибо. Все, ребята, смотрины закончены. Посидите пока в приемной, посмотрите телевизор. А когда будет что-нибудь интересное -- скажете. -- А где... Голубков? -- спросил Волков, когда команда Пастухова и незнакомый длинноволосый молодой человек вышли из кабинета. -- Летит из Грозного. Он звонил мне часа два назад. Сказал, что раздобыл копии документов, которые вез в Ставрополь командарм Гришин. Не хотите спросить, что это за документы? -- Где майор Васильев? -- Там, где, по вашим расчетам, полагалось быть мне. Мы поменялись местами. -- Вы сумасшедший! Вы государственный преступник! Вы даже не можете представить себе, на что замахнулись! Щенок! Вы... -- Волков понимал, что все это пустые, ничего не значащие слова, что сейчас нужно совсем другое -- собрать в кулак всю волю, весь ум, психологически переломить ситуацию в свою пользу. Но остановиться не мог. -- Вы грязный подлый наемник! Подонок! Вы получили деньги и не выполнили свою работу! Какого обращения к себе вы ждали? Что вас будут встречать с оркестром? Вы можете меня убить, но от своей участи не уйдете! А участь у наемника только одна!.. -- Волков повернулся к журналистам. -- Господа стрингеры, я не знаю, каким образом вы здесь оказались, но эта точка для вас слишком горячая. И чем скорей вы уберетесь отсюда, тем для вас лучше! -- Вы все сказали? -- спросил Пастухов. -- Мистер Волков, -- вмешался Блейк. -- Мы оказались здесь, потому что об этом нас попросил Серж. Он в свое время спас нас от смерти. Рискуя своей жизнью, он и его друзья освободили нас из чеченского плена. Мы в долгу у него. Поэтому мы здесь. Но я чувствую, что в чем-то вы правы... Серж, я не знаю, какую игру ты ведешь, но у тебя вид человека, который пришел из ада. -- Примерно оттуда я и пришел, -- равнодушно подтвердил Пастухов. И Волков вдруг внутренне похолодел, он понял, что никаких его сил не хватит, чтобы противостоять тому сгустку страшной энергии, какой заряжен этот внешне спокойный, даже как бы слегка безучастный к происходящему молодой человек. Он потому и спокоен, что боится выплеснуть эту энергию до срока, разрядить ее мимо цели. А цель его -- он, Волков. -- Я обещал вам сенсацию, -- продолжал Пастухов. -- Сейчас она будет. Нужно ли вам объяснять, кто такой Аркадий Назаров? -- Мой Бог! О его смерти кричат все газеты и Ти-Ви всего мира! -- ответил Блейк. -- Будет ли сенсацией имя человека, который отдал приказ взорвать яхту "Анна" в Гамбурге и виллу в Ларнаке? -- Прайм-тайм на всех мировых каналах. -- Можете на него посмотреть, -- кивнул Пастухов в сторону Волкова. Дверь кабинета открылась, заглянул Перегудов, сообщил Пастухову: -- Через четыре минуты. -- Понял. Дверь закрылась. -- Господин Волков, это правда? -- Я дал вам совет, что делать. Больше нечего мне добавить. -- Сначала частности, -- продолжал Пастухов. -- Непосредственным руководителем операции по нейтрализации Назарова был полковник госбезопасности Вологдин. С целью сохранения секретности полковник Вологдин подал рапорт об увольнении из ФСБ и был зачислен в штат Управления господина Волкова. Законспирированность этой организации такова, что даже их компьютеры никак не связаны с внешними коммуникациями. На этой дискете -- все кадры Управления. Один из лучших хакеров Москвы три часа работал сегодня в информационном центре Управления, пока сумел взломать коды. Если господин Волков позволит воспользоваться его компьютером, вы своими глазами убедитесь в правдивости моих слов. Вы разрешите, Анатолий Федорович? -- Вам нужно мое разрешение? -- В общем, нет... Ладно, дискету мы сможем изучить в любое время. Здесь же -- имя радиста, внедренного в команду яхты, а также анкета офицера госбезопасности Петерсона, который под видом бармена проник на борт и заложил взрывное устройство. Здесь же -- данные офицеров Веригина и Куркова, взорвавших виллу Назарова в Ларнаке и погибших при взрыве. Я не знаю, почему не успел уйти с борта яхты Петерсон, но почему погибли Курков и Веригин, знаю совершенно точно. Они использовали взрывные устройства типа "ФЗУД". Эти устройства были специально настроены таким образом, чтобы взрыв произошел в момент активизации заряда. Кстати, таким же устройством с тротиловым эквивалентом в два килограмма и радиоуправляемым взрывателем был уничтожен вертолет командующего армией генерал-лейтенанта Гришина. Но к этой теме мы вернемся чуть позже... -- Убийство Назарова -- акт политического террора? -- спросил Блейк. -- Наконец-то ты начал работать, -- заметил Пастухов. -- А то я думал, что мне придется брать интервью у самого себя. Нет. Господин Волков выполнял заказ теневой власти -- нефтяных магнатов, стремившихся прибрать к рукам всю российскую нефть. Они остались довольны его работой. И в качестве гонорара перевели на счет господина Волкова в "Народном банке" триста пятьдесят тысяч долларов. -- Это ложь, -- заявил Волков. -- Назвать счет? Номер платежного поручения? Реквизиты отправителя? -- Вы не могли получить эту информацию законным путем, -- заметил Блейк. -- Это коммерческая тайна. -- Арни, заткнись! -- вмешался Гринблат, не отрываясь от камеры. -- Мы не прокуроры. Нам нужна информация, а не способы ее получения. -- Скажу больше, -- продолжал Пастухов. -- Заказчики господина Волкова были столь великодушны, что подсказали ему способ увеличить эту сумму в несколько раз. По их совету сын господина Волкова, президент "Фонда развития", продал под залог этих денег акции нескольких российских нефтяных компаний в расчете на дальнейшее падение их курса... Анатолий Федорович, как вы назвали наемников, которые берут деньги и не выполняют контракта? Грязными подонками? -- Да! И я не отказываюсь от своих слов! -- Включите, пожалуйста, телевизор. Программу "Деловая Россия". Она уже началась. -- Серж, мы пришли сюда не смотреть Ти-Ви, а делать его! -- запротестовал Блейк. -- У меня еще куча вопросов! -- Замри, Арни! -- взмолился Гринблат. -- Ты что, не видишь? Парень знает, что делает! Волков безразлично пожал плечами, пультом включил "Панасоник" с крупным экраном. И подался вперед. В студии, рядом с ведущим программы, сидел Назаров. "По-моему, я схожу с ума", -- подумал Волков. -- Это же Назаров! -- заорал Блейк. -- Сам Назаров! И он, годдэм, живой! Серж, сукин ты сын! Ты знал это! -- Конечно, знал. У нас был контракт: обеспечить безопасность Назарова и переместить его в Россию. Мы это сделали. Правда, не на определенный участок польско-белорусской границы, а в Москву. Но наш заказчик, надеюсь, не станет придираться к таким мелочам... Анатолий Федорович, сделайте погромче. Давайте немного послушаем. Волков прибавил звук. -- ...презентации проекта в "Президент-отеле" присутствовали крупнейшие финансисты и предприниматели России, видные журналисты, ученые, политические деятели и члены правительства. Герой дня, инициатор проекта Аркадий Назарович Назаров -- надеюсь, мне не нужно его представлять? -- был так любезен, что согласился сразу после презентации приехать к нам в студию и ответить на вопросы программы "Деловая Россия". Добрый вечер, Аркадий Назарович. -- Добрый вечер. -- Разрешите поздравить вас с очередным воскрешением. -- Спасибо. -- С каждым разом вы делаете это все эффектнее и эффектнее. -- Набираюсь опыта. -- Вам не надоело с грохотом погибать, а потом воскресать? -- Очень утомительное занятие. Но оно разнообразит жизнь. -- Рассказывают, что Хемингуэй любил запираться от домашних и читать собственные некрологи. Вам нравится читать статьи о собственной смерти? -- Нет, в них все время одно и то же. -- А теперь перейдем к серьезным вопросам, -- продолжал ведущий. -- Наши эксперты предсказывают, что после сегодняшней презентации акции нефтяных компаний взлетят в цене. Как вы думаете, на сколько пунктов? -- Завтра узнаем. -- И все-таки? На тридцать? На пятьдесят? На сто? -- Думаю, что не меньше. -- Значит, те, кто крупно играл на понижение, будут разорены? Вы не боитесь мести с их стороны? -- Нет. Им не на что будет нанять приличного киллера. -- А с неприличным справится ваша охрана? -- Я намерен совсем отказаться от нее. Полагаю, что охранять меня сейчас бросят все спецслужбы России. Потому что, если мне на голову даже случайно упадет кирпич, Кремль все равно обвинят в сведении счетов с политическим противником. -- Вы являетесь противником президента? -- Только тогда, когда он отступает от им же провозглашенного курса реформ. -- Вы взвалили на себя огромное дело. Оно потребует колоссальной отдачи сил и не сулит быстрых прибылей. Во имя чего? Вы и так являетесь одним из самых богатых людей России. Можете ли вы сказать, что работаете для блага Родины? -- Это не из моего словаря. Но, если угодно, можно сказать и так. -- Какой смысл вы вкладываете в это понятие? Если хотите, можете не отвечать. -- Почему? Я отвечу. Родина -- это то, что остается у человека, когда у него не остается больше ничего. Пастухов взял пульт и выключил телевизор. -- Продолжим, -- проговорил он, обращаясь к журналистам. -- Сенсация номер два. Примерно в начале этого года Управление по планированию специальных мероприятий начало реализацию программы под кодовым названием "Помоги другу". Специалисты фирмы "Медикор" предполагают, что за это время на нелегальный рынок поступило трансплантационных органов не меньше, чем на сто миллионов долларов наличными... -- Нет! -- прервал его Волков. -- Нет! Вы этого не расскажете! Пастухов повернулся к нему и спокойно сказал: -- Расскажу. И Волков понял: расскажет. А эти стервятники вынесут сенсацию на первые полосы газет и в прайм-тайм ведущих телеканалов мира. И это будет для него... Это будет страшнее смерти. Это включит в себя его смерть как само собой разумеющийся и далеко не главный элемент. Неважно, что это будет: случайное ДТП на темной подмосковной дороге или приступ сердечной недостаточности. Но включит и многое другое. Слишком многое. Там будет и разорение дома, который он строил. И клеймо проклятья на семье, которую он любил. И позор России, которой он служил. Как мог. -- Пусть они уйдут, -- попросил Волков. -- И заберут камеру. Блейк выжидательно взглянул на Пастухова. Тот кивнул: выйдите. -- Чего вы хотите? -- спросил Волков, когда они остались одни. -- Куда ушли эти сто миллионов? На избирательную кампанию президента? -- Не уверен. -- А я уверен. Вы с упорством маньяка уничтожаете всех, кто хоть что-то знал о программе "Помоги другу". -- Я выполнял приказ. -- Такой приказ отдают, когда хотят сохранить страшную и грязную тайну. -- Эта тайна гораздо страшней и грязней. -- Вот как? -- не поверил Пастухов. -- Бывает и так? -- Да. Лишь часть этих денег могла поступать в избирательный фонд президента. Но я думаю, что не поступало и части. Все деньги оседали на частных счетах в западных банках. -- И вы, русский офицер, служили этой мрази?! -- Я стал догадываться обо всем слишком поздно. -- Последний вопрос. Понятно, почему командарм Гришин. Понятно, почему Жеребцов. Понятно, почему мы. Но почему Голубков? Он знал только название программы. И услышал его от меня по чистой случайности. -- Он следил за виллой в Ларнаке. Мог увидеть Веригина и Куркова. И узнать их. У него феноменальная память. Пастухов вынул из кармана какой-то листок и положил перед Волковым. -- Я хочу, чтобы вы оплатили этот счет. -- "Свечи церковные..." Что это значит? -- Расшифровать? Лейтенант Тимофей Варпаховский... -- Хватит, -- сказал Волков. -- Здесь не хватает еще одной свечи. Я узнал об этом только сегодня. Анна Назарова. Врачи считали, что она в бессознательном состоянии. Они ошибались. Она услышала по радио о взрыве виллы в Ларнаке. -- Я сожалею. -- Вот как? -- вскинулся Пастухов. -- И это все, что вы можете сказать? -- У меня нет оружия. Пастухов вынул из-за спины тяжелый револьвер и швырнул его на письменный стол Волкова. Волков едва успел поймать его на краю стола. Он знал эту модель. Кольт-коммандер 44-го калибра. Червленый ствол, серебряная насечка на рукояти. Самый мощный револьвер в мире. -- Один патрон? -- спросил он. -- Все восемь. Из этого кольта не стреляли ни разу. Волков проверил барабан и взвел курок. Спросил, в непроизвольной усмешке кривя губы: -- Не боитесь, что начну с вас? -- Нет, -- сказал Пастухов. И его "нет" было для Волкова, как пощечина. Пастухов повернулся и пошел к выходу. Стукнула дверь. Волков поправил очки, сунул ствол под подбородок и нажал спуск. Приемная была отделена от кабинета тамбуром из двух тяжелых дубовых дверей, но звук выстрела, даже приглушенный, прозвучал резко и страшно. Помедлив, Док заглянул в кабинет, постоял на пороге и вернулся в приемную. -- Он это сделал. Гринблат снял камеру со штатива и метнулся к дверям. Пастухов преградил ему дорогу: -- Не нужно туда заходить. -- Но почему?! -- Потому. Дай мне эту кассету, Гарри. -- Какую? -- не понял оператор. -- На которую ты снимал. -- Что ты с ней сделаешь? -- Размагничу. -- Серж, ты лишаешь нас куска хлеба! -- возмутился Блейк. -- Зато вы больше нам ничего не должны... Спасибо, ребята, вы меня очень выручили. Боцман, проводи джентльменов к их машине. -- А какой был материал! -- пробормотал Гринблат, убирая камеру в футляр. -- Сколько вы хотели на нем заработать? -- спросил Губерман. -- Не делай нас бедней, чем мы есть, -- попросил Блейк. -- По-русски как? Не сыпай нам соль на ранку! -- И все-таки? -- Десять. Двенадцать. Как повезло бы. Губерман извлек из кармана какую-то книжечку и тонким золотым пером черкнул в ней несколько слов. Потом вырвал листок и протянул Блейку: -- Пятнадцать. "Мост-банк". Чек на предъявителя. Блейк взглянул на чек, спрятал его в карман и покачал своей рыжей головой: -- Вы, русские, сумасшедшие! -- Я еврей, -- поправил Губерман. -- Русские евреи -- тоже сумасшедшие! -- повторил Блейк и вышел вслед за оператором и Боцманом. Губерман взял из рук Пастухова дискету и бросил ее в мусорную корзину. -- Она пустая. Хакер не справился. -- Но ты же сказал... -- Чтобы ты чувствовал себя уверенно. Код он не смог взломать, но всю информацию по Назарову и "Помоги другу" уничтожил. Так что вы теперь вообще невидимки. Вас нет даже в здешних компьютерах. Пастухов пожал ему руку: -- Спасибо за помощь, Фима. Без твоих ребят нам было бы очень трудно. Передай Аркадию Назаровичу наши соболезнования. -- Он счастливый человек, -- добавил Док. -- У него была Анна. Не каждому так везет. -- Передам, -- пообещал Губерман. -- Он оценит ваши слова... Все? Пастухов кивнул: -- Все. Губерман включил передатчик и приказал: -- Всем. Охрану освободить. Их оружие оставить на вахте, потом заберут. Уходим!.. x x x Так все и кончилось. Ребята разъехались. Каждое утро затопинский пастух Никита гнал мимо нашей избы стадо, изумляясь рассвету, а вечером возвращал его хозяйкам, изумляясь закату. Изумляться ему предстояло не меньше пяти лет. В этом меня клятвенно уверил зарайский нарколог, которому я хорошо заплатил за укол какого-то современного антабуса, который он вкатил Никите. В "Московском комсомольце" появилась заметка о самоубийстве директора "Информационно-аналитического агентства "Контур" г-на Волкова. Вероятная причина: нервный срыв из-за финансовых трудностей, переживаемых агентством. Дело обычное. В аналитические телепрограммы и в газеты просачивались слухи о перемещениях, новых назначениях и отставках в верхних эшелонах власти. Но кого это интересовало! Генерал-майор Нифонтов, вернувшийся из Грозного после успешного завершения работы комиссии, которой удалось доказать, что взрыв вертолета командарма Гришина произошел из-за неисправностей в топливной системе, был назначен исполняющим обязанности начальника Управления по планированию специальных мероприятий. Полковник Голубков стал и. о. начальника оперативного отдела. Об этом он сам рассказал, приехав однажды ко мне в Затопино порыбачить на своей плоскодонке, валявшейся возле нашей избы. После рыбалки я проводил его до машины и к дому пошел почему-то не напрямую, а кругом -- мимо березового околка у родника, вдоль Чесны, вода в которой начала заметно светлеть. Первый знак приближающейся осени. Снизу увидел нашу деревеньку, Ольгу в белой футболке возле избы, мелькающую в огороде красную панамку Настены. И вдруг какое-то щемящее чувство охватило меня. Я смотрел на привычные, с детства родные для меня места так, словно мне суждено было очень скоро все потерять. Как и нужно всегда смотреть на всех, кого ты любишь, и на все, что любишь. И я понял, что это за чувство. Это и была тоска по Родине. "Господи Боже наш! Как величественно имя Твое по всей земле!.."