дровне. Когда Алик был нормальный или почти нормальный, он в белых каль╜сонах напоролся на нее в коридоре, и та, чтобы снять не╜ловкость, сказала в шутку, что в таком виде он похож на мусульманина, они тоже ходят в белых штанах. Потом "узбек" фигурировал в заявлении, которое Глафира по╜дала в милицию не только на Олю, но почему-то и на Александра Григорьевича. А в больнице Глафире сказали, что соседи не винова╜ты, сын ее, по всей вероятности, болен давно и болезнь его, шизофрения, излечивается с большим трудом и в редких случаях. Кроме того, врач долго выяснял, не бы╜ло ли в роду душевнобольных. Про род свой Глафира ни╜чего плохого сказать не могла, про старшего сына, Коську, живущего отдельно, призналась, что пьет тот и бьет ее, если не дает денег на опохмелку. А на опохмелку ей дать нечего, потому что и зарплата уборщицы невелика, и пенсию за погибшего мужа ей перестали платить, как только Алику исполнилось восемнадцать лет. Еще врач сказал, что пьянство старшего сына прямого отношения к болезни младшего не имеет, и посоветовал в следующий раз, когда тот начнет хулиганить, обратиться в милицию. ----Мордой об мостовую! - поддержал Михаил Данилович, заслушавшийся рассказом по дороге в ванную. В коридоре что-то упало. - Да уберете вы наконец свой велосипед! - Это На╜дя пришла с работы. Прямо в пальто, не дожидаясь, по╜ка сойдет гнев, она подскочила к двери Ожогиной и за╜барабанила в нее: - Последний раз предупреждаю: убе╜рите велосипед! - Чего ты дверь ломаешь! Куда я его дену?! - ото╜звалась с кухни Глафира. - Я чего говорю-то,- вступился Кирилл,- Глафи╜ра Николаевна. Велосипед-то действительно. Вчера То-нюшка об него ногу впотьмах зашибла. - Выкини его к черту! - крикнула Глафира, отпи╜хивая с дороги Надьку. Хлопнула дверь. Надя, спустив первый пар, расстегнула пальто и по╜здоровалась со всеми. Кирилл почесал затылок. - Чулан, говорю, набит, полати доверху, с чердака сопрут. Подвесить его надо.- Он постучал в дверь Ожо╜гиной:- Николавна, не возражаешь - на стену его по╜дыму? Ага,- кивнул Кирилл, не дождавшись ответа.- Михал Данилыч! Сосед с радостью отозвался из уборной, где пережи╜дал шум: - Тихо? - Вылазь, поможешь. Кирилл достал костыль, молоток и со стремянки за╜бил костыль под высокий потолок коммуналки. Михаил Данилович подал велосипед. Кирилл принял его за зад╜нее колесо и, пропустив костыль между спиц, повесил ве╜лосипед на стену. А руль свернул, чтоб не топорщился. Надежда Ивановна тем временем переоделась и вы╜шла на кухню готовить ужин. Надежда Ивановна, по╜местному "Надька-рыжая", еще молода и красива. И зла, потому что несчастна. Надежда Ивановна читала романы и знает себе цену. Старшая ее сестра за полков╜ником, а у нее муж Ваня, понимающий свое ничтожест╜во. И трое детей, родившихся по недосмотру. Работает Рыжая в химической лаборатории; от химии у нее по ве╜черам разламывается голова, унося красоту и молодость. И молоко за вредность ей не помогает и не поможет. - Опять эту заразу развесили по всей кухне! - Надька схватила бельевую палку и яростно стала сдви╜гать в сторону развешанное над плитой белье. Надька знает, что Александр Григорьевич туберкулезный боль- ной, но раньше это обстоятельство как-то не вызывало у нее гнева, теперь же, после возвращения соседа, она не забывает о туберкулезе. - Это все дура глухая,- согласно закивала Дора.- Развесит где ни попадя. Маня! Маня!.. Маня, совсем старенькая, в косыночке, в очках на конце носа, высунулась из каморки, где она долгие годы проживала совместно с Дорой. Когда у Доры еще был жив муж, они жили втроем. Правда, Маня и тогда плохо слышала. Хозяйкой считается Дора, хотя и по возрасту, и по стажу прописки Маня ее превосходит. Маня вышла на крик Доры, но по дороге забыла, за чем шла, и, озабоченная своими думами, спросила, пред╜варительно освободив из-под косынки одно ухо: - А куда Нехлюдов-то собрался? Собрался и уехал, а? Маня любит читать. Своих книг у нее одна разбитая Библия, читать она берет у соседей. Сейчас у нее Лев Николаевич Толстой, взятый у Оли. - Чего белье цыпинское над самой плитой повешала?! Маня, не разобрав ответа на свой вопрос, махнула рукой: - Орет, орет, а чего орет, сама не знает. Тот с ней! - Маня верующая и черное слово "черт" заменяет на "тот". - Так-так, все прекрасно...- бормочет Александр Григорьевич, вернувшийся за несостоявшимся чайником. Чайник давно погасили. Он снова зажег газ. - Здравствуйте, Александр Григорьевич,- с полу╜поклоном обращается к нему Маня.- Чайничек как по╜спеет, принесу. - Будь добра,- кивает Александр Григорьевич, и что-то забыто барственное проскальзывает в его тоне. Знакомы они почти сорок лет. Когда Александра Ин╜нокентьевна, родив Олю, неожиданно отправилась на Фронт, Александр Григорьевич чуть не сошел с ума. Тог-да-то родственники и подыскали ему Маню. Маня вырос╜ла в сиротском приюте и там же выучилась на няньку за Грудными младенцами, о чем у нее была даже специаль╜ная бумага. Прошло много лет. Оля и Лева выросли, жа╜лованье Мане давно перестали платить, но она по старой памяти иногда стирает белье Александру Григорьевичу. Надежда Ивановна сама стирает белье. Она нервно зевнула: --Потолок надо мыть. - Потолок - это Оля. Поставила варить сгущенку н забыла. И вот второй год желтый потолок над плитой весь в коричневых струпьях. - Да-да,- отозвался Александр Григорьевич уже на выходе из кухни.- Желательно... - И кальсон своих я не вижу,- бесстрастным голо╜сом произнесла Надька, задумчиво разглядывая корич╜невые подтеки на потолке. - А - это - Геннадий Анатольевич,- с готовностью подсказала Глафира.- Я утром гляжу: берет, а вроде - ваши... В передней хлопнула дверь. - Всегда эта Олька дверь швыряет,- проворчала Дора. - Добрый вечер,-бойким голосом поздоровалась с присутствующими Ольга Александровна. Ольга Алек╜сандровна, вернувшись с мужем из Монголии, на работу больше устраиваться не стала, с удовольствием сидит до╜ма и потому всегда в хорошем настроении. Иногда, когда ей становится совсем уж скучно, она берет редактуру на дом.- Как у нас дела? Надька бросила на нее косой взгляд. - Что-то я кальсон своих не вижу, бежевые, китай╜ские...- сказала она, перехватывая недоуменный взгляд Ольги Александровны и направляя его вверх - в верев╜ки.- Нету кальсон. - Ой! Надежда Ивановна! - Ольга Александровна шлепнула себя ладонями по щекам.- Неужели? Вы знае╜те, он мог! Он ушел - я спала. И в неглаженых ушел. На заседание кафедры. Извините, ради бога. Как при╜дет, сразу же верну. - Сразу не надо,- простирните. - Ну, разумеется, разумеется... В коридоре зазвонил телефон. - Але,- сказала Ольга Александровна.- Папа, по╜ложи трубку, я здесь взяла. Геночка? Да, да. Я только вошла. Ты знаешь, я так сегодня закопалась, ничего не успела купить. Может, пельмешек по дороге захватишь? Геночка, ты в каких кальсонах? Ну, как каких, бежевых? Посмотри-ка... Да нет, недоразумение. Дома объясню. Пока. Пельмешек не забудь.- Ольга Александровна хоть и вышла замуж, но привычки холостой жизни сохра╜нила. - И чего к ней прижился? - пробормотала Дора, когда соседка на быстрых каблучках утопала в комна- ту - Такие бабы в одиночку кукуют! Это ж надо, бесто╜лочь! И вида нет. Только что -задница. - Зато образованная!-язвительно заметила Надька. - Образо-ованная...- Дора небрежно махнула ру╜кой.- Ни помыть, ни пошить, ни сготовить. Ни с чем пирог. Дора врет: Ольга Александровна прекрасно готовит, только долго. И всегда угощает соседей, если затевает что-нибудь интересное. - Ты же настойчиво хотел чаю, где же он? - рассе╜янно произнесла Александра Иннокентьевна, не отрыва╜ясь от бумаг. Александра Иннокентьевна пишет. Она на пенсии, но она возложила сама на себя общественную нагрузку по старому месту работы, где была старшим инспектором по борьбе с грызунами. Она ведет протоколы всех собра╜ний. Пишет она быстро и неразборчиво, а потому дома долго расшифровывает записи. - Пи-и-ишешь?..- зловещим голосом вдруг спросил Александр Григорьевич, медленно приближаясь к жене. Он уперся руками в стол, навис над Александрой Инно╜кентьевной.- А что пишешь, хотелось бы знать? Доклад? Выступление? Отчет?.. Как крыс душить? Новый яд ва╜рить?! Александра Иннокентьевна сняла пенсне, устало от" кинулась на вертикальную спинку кресла. - Немедленно прекрати,- ровным утомленным голо╜сом произнесла она и двумя пальцами дотронулась до переносицы, на которой краснели две впадинки от пен╜сне. И снова окунула перо в чернильницу.- Разговор окончен. - Нет, не окончен! - заорал Александр Григорьевич и обеими руками в разные стороны разгреб писанину. Листы с тревожным шелестом посыпались на пол.- Не ввдо вам нового яда!.. Кошку вам надо! Киску! Нету лучшего средства! Мяу!.. И Александр Григорьевич, приставив к лысине два ных пальца, бросился на Александру Иннокентьевну, словно бык, намеревающийся забодать: -Мяу!.. Слава богу, зазвонил телефон. Александр Григорьевич тут же виновато сник, нагнулся за упавшими со стола листками и в том же поло╜жении полунагиба двинулся к письменному столу. - Да, Цыпин,- кивал Александр Григорьевич.- Да, да, я слушаю вас.- Он вдруг побледнел, голос его за╜дрожал:- Да-да, Григорьевич, по документам Гиршо-вич... Что все? Можно прийти?.. Значит, все?.. Он медленно положил трубку и повернулся. - Шура... Ты слышала? - заикаясь, спросил он, ты╜кая пальцем в аппарат.- Ты слышала? - Я не хочу тебя слушать,- с отвращением выдави╜ла Александра Иннокентьевна, приводя стол в порядок. - Шу-ра! - по складам пробормотал Александр Григорьевич, хватаясь за голову.- Все! Все кончилось!.. Завтра можно получить документы. Александра Иннокентьевна с повернутой по-прежне╜му головой как бы оценивала услышанное на слух. По╜том медленно вернула голову в исходное положение и внимательно посмотрела на мужа. Александр Григорье╜вич вытирал глаза большими мосластыми кулаками на тонких запястьях. Александра Иннокентьевна встала - плед с ее плеч упал на пол,- протянула через стол руку: - Вот теперь я могу сказать тебе: "Здравствуй, Саша!" 8. РОМКА Ночью в Уланский позвонила Таня и сказала, что маму увезли: видимо преждевременные роды. Утром Ле╜ва стал собираться на работу, и, если бы не Александра Иннокентьевна, он так бы преспокойно и ушел. - Лев! Неужели ты можешь в такой момент посту╜пить как подлец?! Сейчас же поезжай в роддом. Ты слы╜шишь меня?! Лева, добривая подбородок, заглянул в зеркало, от╜ражающее стоящую за спиной мать, промолчал, но в знак внутреннего протеста резко выдохнул воздух через ноздри - с усов слетела мыльная пена. - А ты уверена, что это мой ребенок? Я лично - нет! - Как тебе не совестно, Лев! Постыдился бы взрос╜лой дочери! Пока ты не разведен с Люсей - она твоя жена. Мать твоих, именно твоих детей! Немедленно в роддом! Будь мужчиной в конце-то концов. Хоть раз в жизни! Если ты сию же минуту не поедешь, ты мне не сын. После возвращения Александра Григорьевича Люся решила: пора - или сейчас, или так навсегда засесть в жэке с пьяными водопроводчиками. Она оделась получше, кое-что из экипировки одолжив у Оли, как-никак побывавшей за границей, и пошла ни много ни мало в Главмосстрой. Она показала начальни╜ку отдела кадров сначала себя, к месту просвистев куп╜лет неаполитанской песенки, потом диплом инженера-торфоустроителя, от которого тот слегка поморщился, но Люся добила его, заявив, во-первых, что она свободно владеет немецким языком, а во-вторых, в кратчайшее время освоит незнакомую специальность. Люся долго го╜товилась к этому походу, консультируясь с бывшей ак╜трисой оперетты, и начальник отдела кадров, молодой подполковник в отставке, предложил ей заполнить ан╜кету. Ее взяли инженером, через полгода сделали старшим инженером, а еще через два года Люся уже курировала, то есть фактически командовала строительством целого комплекса в Черемушках. Правда, из библиотеки она не вылезала и на совещаниях слушала в десять ушей, запо╜миная массу деловой информации. И в конечном счете: чем "обустройство торфоразработок" отличается от ино╜го строительного объекта? Стройка она и есть стройка. Если ты, конечно, не законченный идиот. Люся выиграла. И конечно, немецкий язык ей креп╜ко помог. Как тосковали мужики - ее начальники, не имея возможности разобраться в немецкой документа╜ции. Люся была не просто переводчица и всегда под ру╜кой, а профессионал строитель, женщина с жизненным опытом, с хваткой, умеющая держать в кулаке прорабов и одновременно быть милой и женственной без всякого перенапряжения. Люся завоевала свое место под солн╜цем. А кроме того, по ходу работы, она без всяких уси╜лий завоевала и сердце заместителя главного инженера, произведя фурор среди немецких строителей, прибывших на открытие высотного дома. Отношение ее к Леве стало однозначным - презри╜тельным: она, баба, пошла и за два года выбилась в лю╜ди, а он так и мотается в свое Кунцево - месит грязь са╜погами. Туда-сюда, туда-сюда. Ни квартиры, ни зарпла╜ты. А все вечная его трусость. Как и женился, струсив, так всю жизнь и трясется лишний шаг сделать. Ну и си╜ди в своем Кунцеве. Однако забеременела. А перед тем как выгнать Леву из Басманного, чтоб лишний раз выразить ему свое пре╜зрение, сообщила о своих отношениях с другим мужчи╜ной, который ему, Левке, не чета. Имени мужчины она на всякий случай не упомянула (подразумевался заме╜ститель главного инженера). ...В роддоме Лева занял очередь в справочное бюро. - ...Мальчик, рост 51 сантиметр, вес три восемьсот. Самочувствие удовлетворительное. Следующий. Фами╜лия?.. Самой регистраторши видно не было, только толстый палец с коротко остриженным ногтем ползал по листу тетради, отыскивая нужную фамилию. Лева наклонился к окошку: - Бадрецова Людмила Георгиевна. Палец медленно поехал вниз, остановился. - Мертвая девочка, рост 41 сантиметр, вес три сто, самочувствие удовлетворительное. Следующий. Леву тут же оттеснила в сторону толстая тетка в плат╜ке, перед ним было уже не окошко, а белая стена. - Подождите! - Лева свез локтем тетку в сторону, всунулся в окошко: - Как мертвая? Почему мертвая?.. Регистраторша подняла на него глаза: - Мертвенькая. Бывает, гражданин. Вы с врачом поговорите. С одиннадцати. - Что с одиннадцати?! - вдруг закричал Лева.- Где врач? Немедленно позовите врача!.. - Ох,- тяжело вздохнула регистраторша и набрала какой-то трехзначный номер.- Антонину Андреевну па╜паша спрашивает. Ну, которая мертвенького родила... Да я ему говорю: с одиннадцати. Ладно, он...- Она пове╜сила трубку.- Врач сейчас не может выйти, она шьет. Как кончит, сразу к вам выйдет. Бывает, гражданин... Что ж теперь поделаешь. Следующий! В учительской на чистой доске под расписанием уро╜ков появилась черная, хорошо впитавшаяся в побелку надпись: "Клара - дура!" Написала справедливую гадость Лена Шарова. Дело в том, что Лена верила в бога. Вернее, в бога верили у нее дома и заставляли носить крестик. Из дома Лена выходила .в крестике, по дороге крестик снимала и в шко╜лу входила без крестика, а после уроков снова вешала его на шею. Клара Антоновна, директор школы, каждое утро про╜веряла Лену, объясняя при этом, что бога нет. Но од╜нажды Лена забыла снять крестик, и Клара Антоновна перед всем классом сняла с нее галстук. Лена долго плакала, так долго, что Ромка чуть не за╜плакал вместе с ней. После того как слезы кончились, решено было отомстить. Ромка предложил себя, но Лена хотела мстить собственноручно. Писала Лена пальцем, окуная его в жестяную коро╜бочку из-под диафильма, специально прихваченную Ром╜кой из дома. В пузырек с чернилами палец не влезал. Лена написала, еще раз обвела буквы и добавила вос╜клицательный знак. Подвела Лену ее аккуратность. Если бы не крестик, Лена была бы первая ученица четвертого "А". У нее был такой прекрасный почерк, что классная руководительни╜ца даже доверяла ей проставлять в дневниках отметки за четверть. Если бы Лена была, как многие другие де╜вочки, неряха, то измазанный чернилами, не оттертый даже пемзой (тоже по совету Ромки) указательный па╜лец не привлек внимания отличника Юры Жукевича. О своих соображениях Жукевич сообщил Кларе на следующий день, когда в школе началось расследование. Поскольку Лена еще верила в бога и врать не умела, она во всем призналась. Лену на неделю исключили из школы. Теперь нужно было мстить Жукевичу. Он был бит, а после битья Вовка Синяк, приятель Ромки, защепкой для белья защемил ему нос, чтобы с защепкой шел по улице до самого дома. Юра Жукевич в бога не верил, но тоже был правдив и потому, несмотря на запрет ябедничать, все по правде рассказал дома. ...Дед зашел в уборную, замкнулся изнутри и тихонь╜ко потянул за цепочку. Вода с грохотом пролетела по ржавой, покрытой росой трубе, омыла опорошенное пеп╜лом дно унитаза и кончилась. "Докурю сначала",- решил дед, ласково поглядывая вверх на заполнявшийся свежей проточной водой бачок. Он опустил рогатое сиденье и, как был, в брюках, опу╜стился на него. Из тряпичного мешочка на стене он вытянул несколько одинаково нарванных газетных листочков, выбрал с законченной строкой и принялся за чтение. "...Министерство черной металлургии с прискорбием извещает... на семьдесят девятом году... Киршон Алек╜сандр Ильич..." Дед приоткрыл дверь: - Липа! Киршон умер!.. - Чего? - донесся Липин голос из большой комна╜ты.- Чего ты орешь?! - Киршон, говорю, умер.- Дед высунулся из убор╜ной в переднюю зачитать некролог, но вспомнил, что хитрит,- спешно захлопнул дверь, но бумажку с траур╜ной рамкой положил перед дверью. - Ну, пора...- сказала за дверью Липа, подымая с пола бумажку.- Сколько ему?.. Семьдесят девять. Куда больше. Тут вот не успел родиться... - Да ладно, Липа, не береди, чего уж теперь... Тем более и с Левкой у них все наперекосяк... Ты Софье Ла╜заревне позвони,- сказал за дверью дед.- Соболезно╜вание там... Что положено. Может, зайдет. - Телефон-то ее у меня где-то был... Дед докурил сигаретку, выковырнул в кошачий таз потухший окурок из мундштука, дунул в него, выгоняя застрявшую табачинку, и спрятал мундштук во внутрен╜ний карман телогрейки. Предварительно задрав к трубе сиденье, он залез на унитаз, распрямился, стараясь не делать шума, выдохнул накопившийся от трудных дви╜жений воздух, переждал несколько секунд. Затем сдви╜нул чугунную крышку с бачка, запустил руку внутрь и бесшумно выудил за горлышко четвертинку с отклеившей╜ся этикеткой. Снял с горлышка проволочный крючочек, которым четвертинка цеплялась за край бачка, пустой крючок повесил на прежнее место и задвинул крышку. С четвертинкой в руке дед слез с унитаза, обтер бу╜тылочку газетой, потом насухо полой телогрейки. За хвостик сколупнул белую крышечку и тихонько положил ее на дно унитаза, чтобы не звякнуть. Потом взялся за цепочку, хитро взглянул на дверь, поднес горлышко ко рту и с силой дернул за цепочку... - Жоржик! - крикнула Липа.- Масло кончилось. И Ромку погляди во дворе. - Какая погода? - для солидности спросил дед, вы╜глядывая в переднюю. - Плащ надень. Дед убедился, что Липа в большой комнате, тихонь╜ко выбрался из уборной. Из внутреннего кармана тело╜грейки он достал ополовиненную четвертинку, заткнутую газетным кляпом, и спрятал ее в Люсин валенок под ве-щалкой. - Де-е-евьки!..- раздалось в коридоре возле их квар╜тиры, и соседка Ася Тихоновна задергала дверь, пытаясь сорвать ее с цепочки. Дверь в большой коридор была от╜крыта- так Липа проветривала. От форточек - простуда. - Ну, чего ты хулиганишь? - Липа откинула цепоч╜ку и впустила Асю в прихожую.- Тебе чего! - А ничего! - Ася оттерла ее локтем в сторону.- Ты мне и не нужна. Мне Жоржик, можно сказать, нужен. Георгий! - Она вломилась в большую комнату, где пе╜ред гардеробом стоял дед, надевающий плащ. - Куда-а?! Никуда не пойдешь! - Ася за воротник стянула с него плащ, чуть не завалив самого деда.- Сре╜да, девьки!.. Липа! Скатерть. Я именинница!.. - Ась, ты совсем рехнулась, вторник сегодня.- Ли╜па, не очень уверенная в своих словах, подошла к гар╜деробу, на дверце которого с внутренней стороны висел календарь.- Ну, конечно: сегодня вторник, среда завтра. . - Так я чего...- опешила Ася,- не именинница, вы╜ходит?.. Так дело не пойдет. Раз решили - все. Скатерть! Жоржи-ик! - Ася, не шуми,- проворчала Липа.- Как-никак не╜приятности в доме, а тебе все гулять подавай... Ворчала Липа больше для вида. Беременность Люси она считала большой ошибкой и особого горя сейчас не ощущала, чего и стыдилась. Жалела она почему-то больше Леву, чего стыдилась тоже. - Ася, не шуми! - цыкнула Липа еще раз, хотя Ася, кроме гама, никакой опасности не представляла. Если она и принесла вино, то, во-первых, зная Липины прин╜ципы, немного; а во-вторых, завтра все равно Георгию покупать четвертинку, уж пускай сегодня выпьет, а зав╜тра не будет. - Врач рекомендовал Липе давать Георгию для аппе╜тита пятьдесят граммов перед обедом. Липе было хлопот╜но следить за точным соблюдением дозы, и для Георгия эти пятьдесят граммов были одной только нервотрепкой. Решили: один раз в неделю по четвертинке. По средам. : . Приход Аси к тому же и экономия, потому что Ася пустой по гостям не ходит. А кроме того, Ася сплетница и может рассказать подробно, что творится последнее время в доме, какие новости. Липа же компрометировать и Георгия прошлое не может вульгарным любопыт-: она работала с министрами, Георгий - главным бухгалтером, а Люсеньку иногда подвозит с работы на персональной машине заместитель главного инженера. - А кто же в магазин пойдет? - для острастки стро╜го спросила Липа, забыв, что уже стелет на стол чистую скатерть. - А тебе чего там надо? Говори! - заорала Ася, плюхаясь на диван. - Кота задавишь!- взвизгнула Липа. Потревожен╜ный кот, пятый или шестой по счету на этой квартире и, как все предшественники, без имени, выполз из-за бес╜конечной спины Аси и, мяукнув, спрыгнул на пол.- Мас╜ло кончилось. Постное. - Дам! - заорала Ася.- Еще чего говори, чтоб не два раза ходить. Ну? На кой черт тебе масло сдалось, рюмки давай!.. Ася была всю жизнь домашней хозяйкой и, несмотря на полдень, была в утреннем: в халате, без белых ровных зубов, вернее, с одним желтым передним зубом, но на╜пудрена, как всегда, и в папильотках. - Не ори ты, ради бога,- Липа суетливо притяну╜ла дверь.- Сказали же тебе - потише! Лучше б чего-нибудь рассказала... Сидит, понимаешь, без толку!.. Ася встрепенулась, почувствовав справедливость Ли-пиной претензии. - Лип, ты знаешь, Дуська-то опять шерсть загово╜ренную под дверями набросала. Вчера Вере Марковне подкинула. Это она все Нинку ихнюю сгубить жаждет. Ефим Зиновьевич уж кричал на нее: в милицию подам. А Дуська свое: чтобы Нинку на балкон не пускали гу╜лять. - А где же ей гулять, интересное дело! - возмути╜лась Липа, присев на диван.- Чего Дуська им нервы треплет! Заявить на нее... - Она еще творог с молочной кухни таскает целы╜ми бидонами. Где прибирается. Я у нее всегда беру, све╜женький, детский... - Ася! Как тебе не стыдно. - А чего! Я и говорю: подать на нее, заразу, кол╜дунья, воровка чертова!.. И главное дело - богомолкой прикидывается. Творог ворует, кефир тащит, а рубашки все Колькины после смерти в церковь таскает, нищим раздает... А еще говорит, ребенок у Люси не от мужа. Нет, ты подумай!.. - Какая подлая ложь! - с выражением произнесла Липа, подымаясь с дивана. - Угу,- согласилась Ася.- А Нинка, мол, белье ма╜рает, ходит по балкону и трется об него... Ася, не любившая Липиных соседей за большую от╜дельную квартиру в две комнаты (сама Ася с мужем жила в комнатенке в конце коридора, которая по проек╜ту должна быть ванной), из-за еще большей нелюбви к Дусе-лифтерше, успевающей получать зарплату, пенсию да еще прибирать, подворовывая в молочной кухне, всег╜да нападала на Дусю. Впрочем, хоть Ася и жила в ду╜шевой, деньги у нее были. "С фарфором работала",- говорила она иногда в благодушии. Но так как в другие разы она хвалилась, что никогда не работала, жила за мужем, понять ее было трудно. Во дворе ребята играли в отмерного. Липа надела очки и, приближаясь к игре, выискивала среди скачу╜щих друг через друга ребят внука. Впрочем, скакали ре╜бята не друг через друга, а все через одного, согнувше╜гося в три погибели. - Вова! - крикнула Липа Синяку.- Где Рома? - Вон он! - Вовка показал на согнувшегося в три погибели Ромку, через которого прыгал весь двор.- Он козел сейчас. - Господи!-всплеснула руками Липа. Ромка ее не видел, так как был обращен к бабушке Задом. Над родной спиной внука пролетали один за дру╜гим здоровенные великовозрастные дворовые хулиганы, громко шлепая его на лету по заду. По всей видимости, очень больно. - Рома!-трагическим голосом крикнула Липа. Ромка, одернутый ее криком, распрямился и тут же был сбит с ног разогнавшимся дылдой шестнадцати лет. Дылда был Пимен. Пимен недавно возвратился из ко╜лонии. Жил он в том же подвале, где и Вовка Синяк, и по-соседски опекал его, а также - Ромку. И учил нехо╜рошему, в частности вместо "дам по морде" говорить "нос откушу". Липа бросилась спасать, внука, но Пимен уже под╜нял Ромку и в знак того, что не обижен, отряхнул и по╜дал укатившуюся фуражку. - Вован, постой за меня,- попросил Ромка Синяка. - Так и стоишь все время? - с укоризной спросила Липа, уводя Ромку за руку домой. - Я толстый,- грустно вздохнул Ромка. - Не толстый, а упитанный,- обиделась Липа.- И здоровье у тебя слабое. Что за игры такие! Обед сты╜нет, а через тебя здесь прыгают. По-моему, ты похудел. Вот заболеешь... Мало маме горя... - Ничего я не похудел,- еще раз вздохнул тол╜стенький белозубый Ромка.- Если бы похудел, не стоял бы все время. - ...Это ты, Липа? - заорала сквозь дверь Ася и, не дождавшись, пока Липа откликнется, понесла даль╜ше:- Я Дуське говорю: ты, мол, чем шерсть людям ки╜дать, за лифтом лучше наблюдай, а то он у тебя вчера целый день с чужой рыготиной ездил... - Ася! Аккуратней! Такие слова при ребенке. - Да ты погоди,- отмахнулась от Липы Ася.- Да мало того, в одиннадцать уже лифт отключила - спать пошла. Говорит: Моссовет, а я говорю: врешь ты все, воровка, а ты, Лип, как считаешь?.. Здравствуй, Ромоч-ка... Сиротинушка ты моя, бедная..,- заворковала Ася, притягивая к себе Ромку. - Ася, не говори глупостей. У ребенка есть отец и мать. Подвинься лучше, ребенок покушает. - Здрасьте, тетя Ася,- весело сказал Ромка.- Се╜годня среда? Сегодня вторник - у нас пение было. Де╜дуль, ты чего из простой рюмки пьешь? Она же некра╜сивая! Ромка подставил стул к буфету и достал оттуда две серебряные стопочки, последние из шести, подаренных деду, когда его провожали на пенсию. - А где остальные-то? - как всегда, спросила Ли╜па и, как всегда, моментально забывая окончательно выяснить, куда же подевались четыре стопочки. - Вот ты их всех приваживаешь, они у тебя и тащат почем зря,- сказала Ася.- Нищий-то твой все к тебе шастает? - Ася, как тебе не стыдно! - возмутилась Липа.- Выпила лишнего - глупостей не говори. Тарас Игнато╜вич... Да как ты можешь! Такие вещи... Вполне благо╜пристойный старичок. У него внучка на два года нашей Танюшки старше в первом медицинском учится. Просто он плохо материально обеспечен, без пенсии... Дед покашлял в кулак, перелил водку из стеклянной рюмки в стопочку и ничего не сказал, хотя сказать мог, потому что видел, как Тарас Игнатович вместе с руб╜лем, который Липа регулярно выдавала нищему по вос- кресным утрам, прихватил с собой и серебряную сто╜почку, выудив ее на кухне из грязной посуды. - Дедуль, водка вкусная? - Ишь ты, любознательный какой,- усмехнулся дед.- Ты учись лучше. Ась, не поверишь, учебников при╜волок- гору, не соврать. Десять штук. - Шесть,- сказал Ромка. - Чего шесть? - Шесть учебников, а не десять. - Вот и учи, раз шесть. А ты разве учишься? Одни слезы, а не учение. Ты вот знаешь, почему тебя Романом назвали? - В честь дяди Ромы, бабулиного брата. У него бы╜ла броня. И очки плюс шесть. А он пошел в ополчение, погиб под Истрой. - Бронь, а не броня,- сердито поправил дед. - Бабуль, правда, "броня"? - Броня, деточка, броня. Жоржик, ну, что ты при╜стал к ребенку! Выпил - так молчи. - Опять глупости говорит,- заплетающимся язы╜ком пожаловался дед Асе.- Лоб у тебя, Лип, здоровый, как у Сократа, а головка слабенькая... Я, Ась, до войны, можно сказать, и не пил. Ну, что там, по праздникам... А потом Липа с ребятами в Свердловск уехала, а меня завод взрывать оставили, если что. А на заводе спирт. Здесь рубильник под током, а тут вот - спирт. Завод-то, слава богу, не взорвали - сибиряки подоспели,- а это дело полюбил,- дед щелкнул себя по шее,- полюби-ил, врать не стану. Не то чтобы, но и... А тут, видишь, еще у Люськи беда...- Он сделал винтообразное движение головой и смолк, отдыхая от длинной фразы и одновре╜менно подыскивая новую тему для разговора. Но не по╜дыскал.- А черт с ней! - Он, слегка колеблясь, встал из-за стола. - Ты чего? - удивилась Липа. - Принесу,- как будто с кем-то споря, категориче╜ски махнул рукой дед и вышел из комнаты. Через не╜сколько секунд он вошел, держа в руке ополовиненную четвертинку. Липа укоризненно пожала плечами, но промолчала, чтобы не портить Асе "именины". - Наливай,- приказал дед, внимательно проследив, как Ася наполнила стопки. Ася налила, выровняла уро╜вень, подлив туда-сюда, и дед продолжил начатую тему, тыкая пальцем внуку в стриженую голову:-Мать доводит. Дово-о-одит. Не учится ни хрена. Иной раз при╜шиб бы... Ромка, поняв, что речь снова о нем, стал жевать ти╜ше, чтобы не пропустить интересного. - ...Люська не велит. А то как бы хорошо: тюк мо╜лоточком по темечку - и все! Люська бы три дня попла╜кала, а зато потом какая бы жизнь. А то - один нос у бабенки остался!.. Нет, Ась, ты скажи, можно?! Можно? А мне все равно где помирать, что здесь, что в тюрьме... Вон сейчас мать в больнице... Каково это женщине?.. - Георгий! - запоздало, потому что тоже с интере╜сом слушала мужа, взметнулась Липа. - Пускай, бабуль. Дедуля ведь в шутку. Да, де╜дуль? А мама не в больнице, она в родильном доме бо╜леет. У нее ребеночек умер маленький. - Береги мать-то, Ромочка,- всхлипнула Ася.- Мать-то у тебя золото, не то что отец... - Ася! - одернула Липа соседку.- Такие слова!.. Лева очень хороший отец. Просто он живет у родителей в связи... с у-у-у... - Ты знаешь, какой ты должен быть человек?.. Ведь ты ж не на мать, не на отца, ты же на Анечку похож! Лип! Поди-ка с этого бока посмотри. - Ох, Георгий, Георгий,- покачала головой Липа, но пошла поглядеть на внука, откуда велел дед. - Вылитая Анечка,- умиленно произнес дед.- И глазки, и носик, и реснички... Липа поглядела на внука, на фотографию Ани, опять на внука, опять на Аню... - Действительно. Ты, Жоржик, только Люсе не говори. Люсе это может и не понравиться. - Лип, а ты знаешь, чего может статься? Вот он вырастет - и характером тоже на нее будет похож, а? Может, тогда и пришибать не надо. Да не-е-ет.- Дед вдруг разом помрачнел и обреченно махнул рукой: - Аня с первого класса отличница была... Не-е, наверняка сволочной характер будет, как у Люськи! А-а! И у Тань╜ки весь норов Люськин, и этот вырастет - туда же!.. Вот у Ани были бы детки!.. - Бабуль, я пойду погуляю, а? - А немецкий? Ася, уходи, ребенку надо учить уроки. - Сидите, тетя Ася!-закричал Ромка.- Бабуль, я все выучил. - Иди, Ась, иди,- строго повторила Липа, убирая стол для уроков. Ася ушла. Дед лег на кровать, положив под ноги га╜зету, чтобы не развязывать шнурков. Шнурки он при╜шивал к заднику тапочек и завязывал их на щиколотке. - Дедуль, ты, если спать хочешь, ложись совсем, я тебе шнурки развяжу. - Рома, не отвлекайся. Где твой портфель? Липа нацепила очки, проверила домашнее задание. Домашнее задание было выполнено без единой ошибки. Ромка, скромно потупив глаза, сидел рядом, мусоля па╜лец во рту. - Не грызи ногти,- не глядя на внука, сказала Липа.- Странно. Ни одной ошибки. Странно. Ромка вздохнул, великодушно прощая бабушке ее недоверчивость. Он и без нее знал, что домашнее зада╜ние выполнено без единой ошибки, потому что он очень аккуратно и внимательно списал его у Лены Шаровой. - Теперь слова,- сказала Липа. - Ну, бабу-уль,- заканючил Ромка.- Меня уже Таня проверяла... - Когда? - насторожилась Липа. - Вчера...- с безнадежностью в голосе промямлил Ромка. - Ой, врешь! Доставай. Ромка достал мятый словарик, сделанный из тет╜радки. - Там в конце. - Ди швестер? - прочитала Липа и подняла на внука глаза в очках. - Сестра,- наобум ляпнул Ромка. - Правильно,- кивнула Липа.- Молодец. Дер шранк? - Брат,- не задумываясь, гаркнул Ромка, уверен╜ный, что счастье улыбнется ему и второй раз. - При чем здесь "брат"? Шкаф, а не брат. Ну-ка, ну-ка... Ромка понял, что вляпался. Целый час он долбил слова под мерный храп деда. Радио пикало два раза, потом три. Ромка даже вспотел от напряжения. Наконец Липа проверила его и осталась Довольна. - Знать язык - очень полезно,- наставляла она внука, пока тот стремительно убирал учебники и тетради в портфель.- Нас, студентов, после февральской революции... - Октябрьской. - После февральской,- с нажимом на "февраль╜ской" сказала Липа.- Ты разве не знаешь, что в семна╜дцатом году было две революции: сначала февральская, а потом уж - Октябрьская. - Зачем две? - Так было нужно. Сначала царя сместили, а по╜том- диктатура пролетариата. Не перебивай, а то я собьюсь с мысли... Ну, вот уже сбилась. О чем я гово╜рила? - Вас, студентов, после февральской революции... - Да-да, нас посылали объяснить неграмотным лю╜дям, что такое, например, демократия. Мне очень помог╜ло, что я кончила гимназию и знала латынь. Я объясня╜ла; демос - народ, крафт - сила. Советская власть. По╜няла? Понял? - Поняла, бабуль, понял,- уже на бегу крикнул Ромка. - Чулки не забудь получить, квитанция у тебя в нагрудном кармане. Отмерной во дворе давно кончился, шла игра в до╜мино. Вовки не было. Подвальное окно Синяков лишь до пояса вылезало из земли, но даже сквозь замызганную его половину было видно и слышно, что делается внутри. Внутри Вовкина мать Татьяна Ивановна, душно ше╜велясь от тяжелого жира, гоняла сына по комнате ши╜роким офицерским ремнем Вовкиного отца, который, как клялся Вовка, погиб на фронте в сорок первом в Сталин╜граде. Татьяна Ивановна работала сегодня во вторую смену и воспитывала сына перед работой на всякий слу╜чай, на завтрашний учебный день, потому что завтра до вечера сына не увидит. Вовка метался по комнате с ре╜вом, превосходящим количество ударов, приходящихся на него. Татьяна Ивановна медленно загоняла его в угол. На столе Ромка заметил раскрытый дневник, кото╜рый Вовка неосмотрительно не спрятал перед отмер-ным. Внизу страницы была красная надпись. Ромка знал, чго это за надпись, потому что в его дневнике бы╜ла точно такая же: родителей срочно вызывали в школу. Значит, Татьяна Ивановна не впрок лупила сына, как де╜лала это время от времени, а за дело. Ромка свой днев╜ник пока "потерял": мама в больнице, зачем ее волно╜вать? А Вовка не догадался или не успел. Чтобы не видеть расправы над другом, Ромка отлип от окна и побрел в издательство, где раньше работала^ тетя Оля, а теперь почему-то иногда брала работу на дом. Дядя Юра сидел в персональной клетушке, отвоеван╜ной у соседней редакции с помощью своего военного ра╜нения, и размашисто черкал рукопись. - Здрасьте, дядя Юр! - Привет,- редактор ковырнул карандашом строч╜ку и потянулся за сигаретами. Курить в клетушке ему разрешалось тоже. - Дядя Юр, разок курнуть, а? Невзатяжку? - Травись,- дядя Юра из своих пальцев дал Ромке подымить.- Не обсопливь, деятель. Олька узнает - мне башку оторвет. - Не узнает.- Ромка заглотнул невкусный дым и закашлялся. - Ну вот, теперь умрешь - с меня спросят. В дверь постучали. Дядя Юра развел руками: - Вот так. Автор. Иди на третьем этаже стенгазету посмотри, поищи родных и близких... Проходите, пожа╜луйста... Потом зайди. Мимо Ромки прошел недовольный чем-то толстый человек в черном костюме, в тюбетейке, с красивым значком-флажком на лацкане пиджака. Кого-то "автор" Ромке очень напоминал. Ромка спустился на третий этаж, где перед входом в зал висела стенгазета издательства. Ромка стал ее разглядывать. Стенгазета была веселая. - Тетя Оля! - взвизгнул он. Действительно это была Ольга Александровна. Вер╜нее, маленькое, вырезанное из какой-то пожелтевшей молодой фотографии, ее лицо, остальное - тело, руки, ноги были подрисованы от руки красками. Тетю Олю на╜рисовали в виде французской булочки за семь копеек. Она везла детскую коляску, в коляске вместо ребенка - толстая книга с нерусской фамилией автора на облож╜ке. Обложке художник придал вид детского личика, в середину которого была воткнута пустышка. - А кто это был у вас, со значком? - спросил Ром╜ка дядю Юру через полчаса. - Писатель,- раздраженно ответил дядя Юра.- Татарин один. И тут Ромка вспомнил, кого ему напомнил толстый человек в тюбетейке. Брата Уляляма. Старьевщика. Он тоже всегда в тюбетейке и не снимает ее даже, когда в жару сидит в своей будке "Утильсырье". - А разве татары писателями бывают? - Еще как,- вздохнул дядя Юра.- Ты, ладно. Ты чего хотел, только быстро, ко мне еще один должен сей╜час прийти.- Он взглянул на часы. - Тоже татарин? Дядя Юра засмеялся: - Роман, не тяни кота за эти самые. Чего хотел? Быстро! - Дядя Юра, а я не дурак? Редактор задумчиво посмотрел на него. - Как тебе сказать. Пока вроде нет, а там кто зна╜ет. Как дело пойдет. Все проблемы?-Дядя Юра при╜поднялся и поправил под собой разноцветную лоскут╜ную подушечку, которую ему подарила на День Победы тетя Оля. - А зачем вам подушка? - Ты дурака не валяй. Чего надо? Ромка опустил голову: - Мы с Вовкой Синяком Жукевичу нос защемили... Дядя Юра пожал плечами: - Делов-то... - И побили... - Это уже нечто, а то - нос. Причина? - Он Лену Шарову предал. - Ясно,- сказал дядя Юра.- Итоги? - С родителями вызывают,- пробурчал Ромка.- Вовку уже мать бьет. - Почему не отец? - живо поинтересовался дядя Юра. - У него отец на фронте погиб. Под Сталинградом. В сорок первом. - Ах, вот как!-дядя Юра улыбнулся.- Вовке-то сколько лет? - Одиннадцать, он на второй год оставался. - А на дворе у нас какой год сейчас? - Шестидесятый,- Ромка пожал плечами, удивля╜ясь дядя Юре, про которого тетя Оля всегда говорила, что "Юрка - гений". Дядя Юра остался доволен Ромкиным ответом, он долго смеялся, по-женски тряся плечами. - Сходите в школу вместо мамы. Дядя Юра перестал смеяться: - Не понял? - Таня один раз уже ходила. Она в девятом кл-аеее, но Клара велела, чтоб родители. Мамы нет, она завтра из родильного дома выписывается. У нее там ребеночек, девочка, умер. Сорок один сантиметр, вес три сто. - Вон оно что!..- Дядя Юра взлохматил седые во╜лосы.- Да, брат... А может, отец? - Он приходил к бабушке, плачет весь... - Тоже понятно,- кивнул дядя Юра и прикурил от зажигалки в форме маленького пистолетика. - Дайте посмотреть, пожалуйста. Дядя Юра кинул ему пистолет. - Да... Не мюзик-холл, прямо скажем... Кто вызы╜вает? - Клара. Директор. - Она отца-то твоего видела? Она же его знает на╜верняка? - Не, не знает. Точно не знает. Он один раз только приходил. Первого сентября. Он на вас похож: нос большой... - Нога хромая,- в такт Ромке добавил, усмехнув╜шись, дядя Юра.- Когда вызывают? - Завтра. Дядя Юра посмотрел в календарь: - Ладно. Схожу. Как отца по отчеству? Тьфу, он же Олькин брат. Лев Александрович? - Спасибо, дядя Юра.- Ромка положил на стол пистолетик.- До свидания. - Погоди.- Дядя Юра взял зажигалку со стола и подкинул несколько раз на ладони.- Держи! Ромка поймал пистолетик и с радостным воем, пока дядя Юра не передумал, помчался вниз. На последнем лестничном пролете он съехал по перилам, чуть не сбив с разгона бронзовую голову Пушкина у гардероба. По Басманному дул ветер, кувыркая мокрые топо╜линые листья. Ромка поглубже натянул фуражку. Из подворотни картонажной фабрики выехала знакомая телега. На коз╜лах сидел Вовка. - Тпру-у! - сказал он мерину.- Тебя лупили? - Нет,- виновато ответил Ромка.- Меня не бьют. - А меня мать выдрала!-похвастался Синяк. - Мне зажигалку подарили, во! - Насовсем? - не поверил Вовка. - Вован, знаешь чего... Она наша общая будет, ага? - Классно,- сказал Вовка и засунул пистолетик се╜бе в карман.- Может, тебе жалко? - Да почему,- пожал плечами Ромка.- Пускай у тебя пока побудет. Если хочешь, конечно? - Хочу. Ты куда сейчас? Ногу, ногу убери, смотри, копытом наступит. - Лошади на людей не наступают. Они умные. Мне чулки мамины из ремонта на Разгуляе надо получить. - Другие не наступают, а этот еще как наступит. Залазь. Ромка забрался на козлы. - На,-Вовка сунул другу вожжи.- Но-о! Пимен жил не только в Вовкином подвале. Второе жилье у него было в голубятне, пристроенной к стене картонажной фабрики, где, возвратившись из колонии, он работал грузчиком неполный день как малолетний. Дел у него на фабрике было совсем немного: вечером вымести бумажные обрезки, а на следующий день загру╜зить ими телегу. В голубятне, постоянно сшивались Ромка с Синяком. Иногда в дни получки в голубятню приходил старик воз╜чик. Пока Пимен накидывал в телегу бумажную рвань, старик тихо выпивал под ласковое ворчанье голубей и засыпал на топчане. Тогда Пимен сам отгонял телегу, но не на Малинковку, куда положено, а рядом на Оль-ховку в "Утильсырье" к брату Уляляма. В помощь он брал ребят. По дороге на Ольховку он останавливался возле колонки и наливал в бумажный хлам воды для прибавки веса. Брат Уляляма хмурился на мокрое, но бумагу все равно брал. Пимен курил, а подручные наби╜вали огромные авоськи сырой бумагой и волокли на ве╜сы. Брат Уляляма двигал разновесы по заржавленной штанге весов, недовольно бормоча про себя что-то та╜тарское. Затем он со скрипом отсчитывал Пимену день╜ги. Пимен брал себе основное, а несколько мелких бума╜жек давал помощникам. Дядя Юра тоже помогал. Когда в издательстве на╜капливалась макулатура, он сообщал Ромке, что нужна помощь. Издательская макулатура была самая удобная и выгодная: тяжелые, туго набитые папки с рукописями, списанные книги. Сегодня, пока старик спал, Пимен разрешил Вовке просто так покататься. ...Вниз по Ново-Басманной мерин прибавил ходу, хотя идти быстрее ему не хотелось. Но телега, набирая скорость, упрямо подталкивала его, и к мастерской, где поднимали петли на чулках, мерин примчался на пол╜ном скаку. - ...Ничего, Липа,- сказала Марья, задула спичку и сунула ее в коробок с нижней стороны.- Ну, мертвый и мертвый... Может, так лучше - куда ей еще ребенок! Танька вон того и гляди сама скоро родит... - Ты скажи Таньке,- встрепенулся неожиданно дед,- что она в кино каждый день бегает, как колхоз╜ница. Нельзя же так, в самом деле. И в коридоре с пар╜нями стоит. Хоть бы в квартиру зашли. - Ты, Жоржик, не суйся не в свое дело, за хлебом лучше сходи,- осекла мужа Липа.- Так-то оно так, Машенька. Я и сама говорю Люсе: аборт сделай, куда тебе третий? А теперь уж, когда выносила его... Ох! - Липа сокрушенно покачала головой.- Ты, Машенька, прости меня, но ты не знаешь, каково это матери. Люся-то места себе не находит. - Что верно, то верно,- согласилась Марья.- Не знаю. Да-а... Я тебе денег дала, не забыла? Купи ты ей кофту модную. Китайские есть красивые... Еще что-ни╜будь... А насчет Таньки... Не нравится мне ваша Тань╜ка. Сегодня приехала, сколько уж ее не видела, должна вроде бы радоваться, а она со мной поздоровалась... ну, будто в темноте наткнулась! Злая девка получится. Вот увидишь. - Всегда тебе, Машенька, плохое видится. Все об╜разуется. Ребенок еще, израстется... В комнату вошла Люся. В халате, нечесаная. Села за стол. - Кто израстется? - Да это мы так, о своем,- залепетала Липа.- Пойдем, Машенька, в переднюю.- Липа разогнала ру╜кой дым.- Люсе это вредно, табак. - Да глупости это все,- Люся устало махнула ру╜кой.- Ничего мне теперь не вредно. Тетя Марусь, налей чайку. Марья взяла чайник, прокашлялась. - Не сливай заварку,- напомнила Липа.- Поняла? Понял? - А папа где?-- безразличным голосом спросила Люся - За хлебом спустился. - Знаешь, мама...- Люся поцарапала ногтем потер╜тую клеенку.- Я вот решила: закрою больничный и бу╜ду оформляться на Сахалин. На два года. - Какой Сахалин? - Да меня давно еще звали. Строительство жил-объектов. Куратором. Оклад триста, за дальность...- Люся невесело усмехнулась, пригладила волосы.- Как брюхо-то увидали, так, правда, перестали звать, но сейчас... - Но у тебя же ребенок, Люсенька!.. Ромочка в та╜ком возрасте... - Ромочка в таком возрасте,- перебила Люся мать,- когда ему больше всего нужен отец! Мужчина! - Нашла мужчину! - фыркнула Марья. - Ну почему...- слабо возразила Липа.- Лева... он... - Ладно, мама. Лева - это Лева. Какой есть. Отцов не выбирают. - А Таня? - Тане я нужна, как собаке пятая нога! Не сегодня завтра замуж выскочит! - Так вы что, разводитесь? - Липа посмотрела на дочь почти умоляюще. - Ну, что ты притворяешься? - сквозь зубы проце╜дила Люся.- Знаешь же, что я с ним не живу толком. Все ты знаешь. И Левка знает. - Людмила! - Марья зажгла новую папиросу, спич╜ку снова под низ коробка, затянулась.- Знаешь, Люд╜мила, я в обкоме по личным вопросам. Передо мной столько личных дел проходит, столько судеб... - Перед тобой - столько, а у меня - одна! Одна судьба! И мне, между прочим, сорок, а не семьдесят! Полжизни себе изгадила с соплей, с киселем этим!.. И все равно - я не хотела. Думала: если его ребенок, если похож на Левку, вернусь! Буду жить, черт с ним. А если на... не похож - все! А сейчас не хочу, ничего не хочу!.. - Люсенька! - жалобно вскрикнула Липа. - Так ты не знала, от кого беременна? - со злове╜щим спокойствием негромко спросила Марья. - Не знала! - ощерилась Люся.- Представь себе, не знала! Что, в твоем обкоме не принято так разгова╜ривать?! - Марусенька! Люсенька!.. - Значит, так.- Марья ткнула папиросу в блюдце.- Родила неизвестно от кого. Бросаешь сына!.. Да о тебе вопрос надо ставить!.. - Марусенька! Ну, зачем ты так?! Она же Ромочку с собой возьмет или нам с Жоржиком оставит. Школа рядом... - Роман будет жить у отца, - не поднимая глаз от стола, отчетливо, чуть не по слогам произнесла Люся. - Ты и так его избаловала до невозможности. - Но мальчик такой болезненный... - Перестань кормить таблетками - не будет болез╜ненный... - Значит, ты - правда?.. Отдать его хочешь? Бро╜сить? - И бросит! - Марья встала. - Бросит! Чтобы с му╜жиками гулять! Шлюха!.. Люся медленно поднялась из-за стола. - Ах ты, старая ведьма!.. Крыса ты обкомовская!.. Что ты понимаешь?! - Люся! Но это действительно!.. - Мама, заткнись! Надоело!.. Танька еще! Смея╜лась, как я с животом пол мою. Всем я мешаю! Я не хочу, не могу я в Уланском жить! Куда мне?! Под трам╜вай?! Сволочи вы все! Ненавижу!.. Люся сорвалась со стула и через минуту выскочила из маленькой комнаты обутая, в берете, в пальто поверх халата. - Люся! Куда ты? В таком виде!.. Липа метнулась к двери, загородила ее собой. Дочь легко отшвырнула ее, завозилась с цепочкой, застряв╜шей в узкой прорези. - Людмила! Не дури! - Марья бросилась ей на спину. - Пусти!.. Опять!.. Опять нацепила, дура старая!.. - Люся рвала дверную цепочку, но старухи повисли на ней с двух сторон. - Пустите! Пустите! Все равно уйду! Все равно!.. Она вывернулась, оставив в руках сестер пальто, и, Злетев в комнату, вскочила на подоконник, локтем по стеклу... - Люсенька!.. Люся! - Липа схватила ее за ногу, Марья - за другую. Люся упала с подоконника на пол. - "Люсенька! - рыдала Липа.- Деточка!.. Люся, тяжело дыша, отпихнула ногами мать и тетку, на кровать. Берет свалился, глаза безумные... Потом она медленно встала и, прихрамывая, пошла в свою комнату. - Ты что, ножку ушибла? - Каблук... сломала...-Люся сняла туфлю с торча╜щим в сторону каблуком, швырнула его в угол, со сто╜ном свалилась на постель. - Каблук?.. Каблук -это ничего. В срочный ре╜монт... Я сейчас... Машенька! Возьми подушку, заткни окно!.. Господи, как же Ромочка будет тут уроки учить?.. 9. СЕРЕНЯ, КУРЕНЯ И ВЕЛОСИПЕД - Рома, я надеюсь, ты не забыл свои обязанно╜сти? - напомнила бабушка Шура. - Бабуль, уже кончается... - Я не люблю повторять. Ромка недовольно сполз с крышки пианино и побрел выключать телевизор. Хорошо, что большая комната в Уланском была действительно очень большой: от пиа╜нино, на крышке которого они обычно сидели втроем, втискиваясь между двумя бронзовыми подсвечниками с хрустальными висюльками, до телевизора семь шагов. Сейчас по телевизору шел "Подвиг разведчика", и поэ╜тому выключать телевизор Ромка не спешил. Не спе╜шить Ромка научился тоже с помощью телевизора у французского клоуна без слов Марселя Марсо. Тот шел, а на самом деле с места не двигался. Вот и Ромка сей╜час шел к ненавистной красной кнопке "выкл." тем же пробуксовывающим на месте шагом. Пока Ромка "шел", он поглядывал на увлеченную газетой "Правда" бабуш╜ку Шуру. Когда он "двинулся" к телевизору, бабушка читала текст на самом верху газеты, сейчас Ромка был на полпути, бабушка читала газету в самом низу, а раз╜ведчик на экране все еще не совершил свой подвиг. Ром╜ка отклонился в сторону, чтобы не загораживать экран близнецам: Серене с Борькой, от волнения за судьбу разведчика грызущих один и тот же ноготь на одной и той же руке. Тревожно зашуршала газета, и бабушка Шура резко сказала: - Рома! Ромка ткнул "выкл.", рыжие сыновья Надежды Ива╜новны понуро поплелись к двери. - Что надо сказать? - педагогическим голосом спросила из-за газеты бабушка Шура. - Спасибо, - пробубнили братья. - Вечером приходите, - утешил приятелей Ромка. - Бабуль, можно? - Не торгуйся. До свидания, дети. Братья исчезли. - - Подмети пол, протри пыль, наведи полный по╜рядок. - А где тряпку взять? - Не задавай глупых вопросов. Ромка с отцом жили в соседней маленькой комнате, в темной ее половине с выходом в коридор, а в светлой половине, с окном, жили тетя Оля с Геннадием Ана╜тольевичем. Тетя Оля по-родственному в коридор про╜ходила через темную половину, а Геннадий Анатольевич через дверь проходил в большую комнату, а уж через нее - в коридор. Бабушка Шура спала за ширмой, де╜душка Саша видел плохо, поэтому ранние проходы Ген╜надия Анатольевича через большую комнату никому не мешали. Маленькую комнату, которая была не столько ма╜ленькая, сколько узкая, делило пополам старое вытер╜тое сюзане, переброшенное через палку. Ромка подмел свою половину, остановился у пыль╜ного сюзане, подумал и подмел в половине тети Оли. Теперь тетя Оля не сможет его спросить вечером, поче╜му он без спроса сшивался на их половине. Подметал, наводил порядок. На письменном столе стояла расчех╜ленная пишущая машинка; в другой раз можно было бы написать на ней письмо, позвать рыжих, чтоб и они написали, но сейчас нельзя было тратить время на та╜кую ерунду. Пока Ромка мел пол в тети Олиной полови╜не, он как бы невзначай подергал ящики стола, и повез╜ло: средний Геннадий Анатольевич забыл закрыть. А именно в среднем и было самое интересное. Ромка с ∙ Закрытыми глазами без запинки мог перечислить, что там. Охотничьи патроны, половина полевого немецкого бинокля, с которой тетя Оля и Геннадий Анатольевич 'ходили в театр, ракетница, коробка малокалиберных .Патронов, капсюли "Жевело", а самое главное - немец-финка с надписью на ручке "Гот мит унс", Ромка о переводил рыжим, изучающим английский язык, o это значит "бог с нами", то есть с ними, с фашистами. Финку и пишущую машинку Геннадий Анатольевич принес с войны, а ракетницу и охотничьи припасы ему выдавали на работе, когда он собирался в экспедиции. Ромка поглядел в половинку бинокля в окна напро╜тив. Ничего интересного там не было: старичок кормил канарейку, пожилая тетка в розовой комбинации чисти╜ла картошку; смотреть лучше всего вечером, когда люди придут с работы, но вечером с работы приходит и Ген╜надий Анатольевич. Спали тетя Оля с мужем на широкой старинной кро╜вати с деревянными спинками, очень, как Ромке каза╜лось, неудобной. Одному спать на ней еще можно, но если лечь вдвоем, то скатываешься в ложбину к середи╜не. А если учесть, что тетя Оля и Геннадий Анатольевич были люди толстые, то их спанье вообще трудно было себе представить. Ромка с отцом тоже спали вдвоем, на диван-кровати, но, во-первых, диван был жесткий, а во-вторых, они спали валетом. Может быть, и тетя Оля с Геннадием Анатольевичем спали валетом? Точно Ромка ответить рыжим на этот вопрос не мог, потому что, когда он ут╜ром просыпался, Геннадий Анатольевич уж стучал на машинке, слушая одновременно иностранные передачи по приемничку, обмотанному изоляционной лентой. Дол╜гое время Ромка думал, что Геннадий Анатольевич - кандидат наук по нерусским языкам. Потом выяснилось, что Геннадий Анатольевич работал старшим научным сотрудником по сусликам, тушканчикам, тарбаганам и другим грызунам-переносчикам всяких болезней, а языки выучил сам. Тетя Оля, а вместе с ней и Ромка очень гордились, что кроме Геннадия Анатольевича толь╜ко Юлий Цезарь и Наполеон могли слушать одно и пи╜сать другое - одновременно. Ромка хвалился рыжим, рыжие верили, но Надежда Ивановна, мать рыжих, ве╜рить отказывалась, уверяя, что Ольга Александровна все врет. - Пусть она утром придет пораньше и сама погля╜дит,- защищал Геннадия Анатольевича Ромка.- Чест╜ное слово, он, как Наполеон! Он еще и второй рукой в другую сторону писать может,- добавлял от себя Ромка. Геннадий Анатольевич жил по своему расписанию: отдыхал, то есть спал, придя с работы, а ночью опять работал, и потому засыпал Ромка всегда под стрекот трофейной "Эрики". Геннадий Анатольевич, хоть и хо╜дил через большую комнату, Александру Иннокентьевну не любил. И тестя - тоже. Тестя он невзлюбил за то, что тот умолял Олю еще в письмах с Севера не пропи╜сывать Геннадия Анатольевича на жилплощадь в Улан╜ский. И Оля несколько лет не прописывала мужа. Ген╜надию Анатольевичу приходилось раз в полгода сме╜шить паспортный отдел милиции, продлевая временную прописку. Прописала мужа Оля, когда Геннадию Ана╜тольевичу предложили поехать в Монголию. До этого Геннадий Анатольевич был прописан в Купавне, в боль╜шом бревенчатом отцовском доме. После того как Ген╜надий Анатольевич наконец прописался в Уланском, дом в Купавне стал называться "дачей", а Ольга Алек╜сандровна - хозяйкой. К теще Геннадий Анатольевич относился спокойно. Она вела себя очень деликатно, всегда первому предла╜гала налить ему чаю, в присутствии зятя прекращала всякие разговоры, могущие его раздражить. Геннадий Анатольевич морщился, когда, зайдя вечером в большую комнату попить чаю, обнаруживал на крышке пианино перед включенным телевизором Ромку с приятелями. Но Александра Иннокентьевна и в этом месте была пре╜дельно справедлива: внука с товарищами с пианино не сгоняла, на что намекал недовольный взгляд Геннадия Анатольевича, а только - категорически приказывала молчать. Геннадий Анатольевич носил потертый портфель, штиблеты с ушками, чиненные Кириллом, в сырую пого╜ду- калоши, как у Александра Григорьевича, в свобод╜ное время он большей частью молчал; сердился он в од╜ном месте: когда Оля называла священников попами. Отец Геннадия Анатольевича был священником. Утром Ромка просыпался легко и, если иностранный голос не картавил за сюзане, шепотом, чтобы не разбу╜дить отца и тетю Олю, напоминал Геннадию Анатолье╜вичу включить приемник. Тот послушно включал, и Ром╜ка спокойно засыпал дальше. ...Ромка выровнял сюзане, так, чтобы до пола оста╜вался маленький просвет, почесал спину. Чего еще, ба╜бушка говорила, надо сделать? А, книги протереть. Рань╜ше, когда книгами кроме книжного шкафа были заняты и две полки, Ромке приходилось протирать их со стула, да еще дотягиваться до них на цыпочках; теперь, когда бабушка Саша за долги отобрала у папы часть книг - Джека Лондона, Гамсуна и Майн Рида, неудобные вы╜сокие полки опустели, и с уборкой стало легче - протереть только те, что в шкафу. Ромка открыл дверки шка╜фа, провел тряпкой по корешкам. На самом видном ме╜сте папа поставил "Десницу великого мастера". Книга была в порванной бумажной дополнительной обложке. Ромка с трудом вытащил сдавленную с боков "Десни╜цу". Почитал" но книга была по-прежнему неинтересной. Однако папа часто доставал ее и показывал сначала соседям по квартире, а в дальнейшем - гостям. Потому что на обложке изнутри была чернильная надпись: "Ро╜ме Бадрецову от родителей Вали Минаева за спасение нашего сына". "Десницу" Ромка привез из санаторной лесной шко╜лы, в которую после отъезда мамы на Сахалин устроил его отец. Тетя Оля перед этим предлагала папе отдать Ромку в специальный образцово-показательный детский дом, о котором написала толстую, очень интересную, по словам тети Оли, книгу ее приятельница. В этом детском доме прекрасно воспитывали самых трудных детей, в то время как ни Люся, ни Лева, по словам тети Оли, вос╜питывать ребенка не умеют. Как-то за чаем тетя Оля даже вслух зачитывала наи╜более интересные места из этой книги, бабушка Шура одобрительно кивала, дедушка Саша не высказывался, папа молчал, а Геннадий Анатольевич, сопя, пил чай, а когда допил, тяжело поднялся и сказал жене: - У меня складывается впечатление, Оленька, что ты от безделья совсем рехнулась. Подумай, что ты не╜сешь! В детский дом Ромку не отдали, а устроили в лесную школу для детей с ослабленным здоровьем. Врачи, осматривавшие Ромку при поступлении в лес╜ную школу, недоуменно переглядывались, не понимая, на каком основании мальчик попал сюда. По-врачебно╜му Ромка назывался "ребенок выше средней упитанно╜сти", абсолютно здоровый, но не отправлять же мальчи╜ка обратно. Валька Минаев тонул в мертвый час. Тонул он со╜вершенно зря. Дело в том, что Ромка, Валька Минаев и еще один мальчик, имени которого Ромка не знал, сде╜лали плот. И когда перегруженный плот выплыл на глу╜бокое место, он вдруг стал, накренившись, медленно уходить в воду. Первым прыгнул Ромка - плот замер, скособочившись; вторым прыгнул мальчик, имени кото╜рого Ромка не знал,- плот выпрямился. Но Валька Ми╜наев решил не отставать от товарищей и тоже прыгнул в глубокую воду. Ромка и мальчик без имени тихонько поплыли к берегу, обсуждая, как усовершенствовать плот. Потом они вспомнили про Вальку. Вальки не бы╜ло. Вернее, он то был, то не был: его стриженая голова равномерно, как поплавок, то скрывалась под водой, то выныривала. Валька не умел плавать. Мальчик без име╜ни первый доплыл до берега и с интересом смотрел, к чему это приведет, и спросил об этом Ромку. Ромка за╜думался и понял, что приведет это к тому, что, скорее" всего, Валька сейчас утонет насовсем. Он вспомнил, что в таких случаях надо спасать тонущего. И тут Ромке стало страшно. Ромка на корячках вскарабкался на гли╜нистый ускользающий берег, тихонько подвывая от ужа╜са. Он оглянулся еще раз: Валька пока не утонул, его только немного снесло течением вниз. - Давай спасем его как-нибудь,- прохныкал Ромка. - Да ну его! - махнул рукой мальчик без имени.- Он уже сейчас утонет. Ромка, на трясущихся ногах, перемазавшись в глине, сполз с берега в воду и поплыл к Вальке. Он прибли╜жался к Вальке, с ужасом вспоминая, что тонущие утас╜кивают с собой на дно своих спасителей. Спасать надо за волосы, вспомнил он. Но у Вальки волос не было, од╜на челка. Ромка подплыл к барахтающемуся Вальке, хотел уцепить того за челку, но Валька в ответ крепко вцепился ему в руку. - Не хватай! - захлебываясь, заорал Ромка и уда╜рил Вальку со всей силы по всплывшей стриженой ма╜кушке. Валька послушно отцепился. Он понял, что Ромка его спасает, и стал спасаться. Ромка за руку прибуксиро╜вал его к берегу. На берегу Ромку вырвало. А Валька сидел, охватив колени, и долго-долго икал. - Я с закрытым ртом тонул, а то бы совсем уто╜нул,- сказал он, наикавшись вдоволь. - Жирный, а я думал, ты тоже утонешь-сказал мальчик без имени. - Толстые на воде хорошо держатся,- объяснил Ромка. Забирать исключенных из лесной школы приехали родители Вали Минаева и Таня -Лева был в отпуске. Мальчика без имени не исключили, потому что он после купания заболел воспалением легких. Родители Вали Минаева приехали на длинной чер╜ной немецкой машине марки "опель", почти такой же, какая была у Левы, пока не сгорела. Они угостили Ром╜ку клубникой в сахаре и подарили ему неновую "Десни╜цу великого мастера". "Сейчас тебе еще рано читать эту книжку, а вот через год-другой - как раз". Таня рас╜крыла книгу, прочла надпись и фыркнула. И когда ро╜дители Вали предложили подвезти их на машине, отка╜залась... Сколько раз Ромка потом ни принимался за "Десни╜цу", всегда было неинтересно. Ромка даже задумался: а стал бы он спасать Вальку, если бы знал заранее, что ему подарят такую старую, неинтересную, без картинок книгу. В Уланском Ромку встретили недовольно. Потому что кроме книги из лесной школы прибыла и характери╜стика, которую Лева, приехавший вечером того же дня, зачитал в большой комнате. Кончалась характеристика так: "...Много читает, начинал вышивать, ругается матом". - Я же говорила: его надо отдать к Бабанову,- сказала тетя Оля. - Что же это такое, Рома? - спросил Лева, для со╜лидности понижая свой довольно высокий голос до баса. - Пап, ну, ты понимаешь,- переминался с ноги на ногу Ромка.- Там девочки из шестого класса Вальку Минаева Чингисханом дразнили. Я их не матом... Так дедушка Георгий говорит... По средам. - Почему по средам? - скривилась тетя Оля. - Он по средам водку пьет для аппетита. - Позволь, Рома,- подняла недоуменно бровь ба╜бушка Шура и сняла пенсне. Она повернулась к Леве: - Позволь?.. Разве Георгий Соломонович выпивает? У ме╜ня сложилось впечатление, что... злоупотребляет не╜сколько Олимпиада Михайловна? Вероятно, ошибаюсь? - Ты ошибаешься, мама,- раздраженно возразил ей Лева, переходя на обычный свой высокий голос.- Георгий Петрович, а не Соломонович. - Как ты смеешь делать маме замечания? - взви╜лась тетя Оля.- Тем более при сыне! - Да я не слушаю ничего,- завопил Ромка, выго╜раживая отца. - Ну, дела!..- ухмыльнувшись, сказал Геннадий Анатольевич и поднялся из-за стола.- Парень товари- ша спас. А вы?.. Приятного аппетита, Александра Ин╜нокентьевна. - ...Рома, обедать! - крикнула бабушка Шура и для убедительности постучала в стену. Обед бабушка Шура готовила полезный и очень не╜вкусный. Ромка возил ложку в шпинатном супе, потом расковыривал творожник, рассматривая, что у него внутри. Когда бабушка отошла от стола, он потянулся за хлебом, но бабушка Шура в последнюю секунду за╜секла его; ожегшись под ее строгим взглядом, Ромка отдернул руку от хлебницы. - - Не хочешь больше? Ромка помотал головой. - Что надо сказать? Ромка молчал, как будто не слышал вопроса. - Так что надо сказать? - Спасибо. Можно выйти из-за стола? - Громче. - Горло болит "громче". - Горло надо полоскать риванолом. Ну? - Спасибо! - заорал Ромка так, что на диване за╜шевелился дремавший дедушка Саша.- Можно выйти из-за стола? - Пожалуйста,- кивнула бабушка Шура. Она по╜мыла в фарфоровой полоскательнице тарелку, вытерла, затем сняла пенсне и протерла стекла. Пока бабушка была без пенсне, Ромка успел выхва╜тить из хлебницы горбушку и сунуть в карман. Этого бабушка Шура без пенсне не заметила, но она заметила другое: - Ну-ка, ну-ка, подойди поближе... Что у тебя с шеей?! Боже мой! Немедленно в ванную! Мыть с мылом! Немедленно. - Что такое, что такое?-встрепенулся дедушка Са╜ша, но из дремы не вышел. - Я ее вчера мыл. - Посмотри мне в глаза. - Ну, позавчера. Каждый день, что ли, ее мыть?.. Бабушка Шура встала, взяла Ромку за руку, в дру╜гую руку взяла палочку, с которой уже несколько лет не расставалась, и повела внука в ванную. - Не буду ее мыть,- упирался Ромка.- Сказал, не буду - и не буду! - Тогда сиди здесь до вечера,- ледяным голосом сказала бабушка Шура, заперла дверь на крючок с той стороны, потушила свет, и стук ее палочки стал уда╜ляться. - Бабуль! Зажги свет. Вымою! Бабушка Шура включила свет, но дверь не открыла. - С мылом, я проверю. Ромка с яростью стал тереть ненавистную шею в ок╜ружении корыт, развешанных по стенам. Через поло╜женное время бабушка Шура освободила его, подвела к окну и не торопясь проверила чистоту шеи при помо╜щи смоченной в -одеколоне ватки. Ватка не изменила цвета. - Я- гулять! - рванулся к двери Ромка. - Не забудь кашне, береги бронхи... - А уроки? - спросила тетя Оля. Она навещала подругу и возвратилась раньше времени - обычно она засиживалась у подруг до ночи. - Я все выучил,- неуверенно пробормотал Ромка. - Сейчас проверим,- благодушно произнесла тетя Оля, вешая плащ на плечики. Ромка поплелся за ней в маленькую комнату. Сел за стол на львиных лапах. - Подложи подушку,- посоветовала тетя Оля. От ее слов настроение у Ромки совсем скисло: "под╜ложи подушку"-значит, тетя Оля намерена долго му╜чить его. Ромка безнадежно вздохнул. Но... кажется, все не так уж плохо: посидев буквально минутку, тетя Оля прилегла на постель, рука ее потянулась за штопкой. Те╜тя Оля беспрерывно штопала носки, Ромка всегда удив╜лялся, откуда она их столько берет. Многие носки были без пары - по одному. Некоторое время тетя Оля молча штопала носки, это время Ромка делал вид, что учит уроки; он знал, что надолго тети Оли в лежачем положении не хватит. И верно: помолчав минут двадцать, тетя Оля потихонь╜ку оживилась, и через несколько минут от начала ожив╜ления уроки кончились. Тетя Оля отложила штопку, за╜кинула веснушчатые руки за голову и начала рассказы╜вать о своей молодости, вернее, о своей жизни раньше (немолодой тетя Оля себя не считала и сейчас). В молодых рассказах тетя Оля была очень деятель╜ная, отзывчивая, добрая и заботливая. Рассказывала она о себе очень интересно. Интересно рассказывать она научилась, работая в школе, откуда ее уволили за постоянные опоздания. Это Ромка узнал от рыжих, а те - от матери. Ромка слушал тетю Олю, забыв, что она рассказы╜вает о себе. Потом тетя Оля встала с постели, достала из ящика стола старые письма и стала читать вслух те из них, в которых подтверждалось то положительное, о чем она только что рассказывала. Потом тетя Оля стала читать знаменитое письмо Геннадия Анатольевича к своей покойной матери, в котором он описывал первую встречу с тетей Олей. Когда хорошие слова в письме кончились, тетя Оля убрала его в конверт, откинулась на подушку и своими словами добавила недостающие: - "...С какой восхитительной девушкой я познакомил╜ся!.."- прикрыв глаза, вспоминала она недовыражен-ные в письме чувства будущего супруга. Недовыразил он их, по убеждению тети Оли, из-за скромности. Ромка, затаив дыхание, слушал про тетю Олю. - Тебе тогда было сорок лет? - наивно спросил Ромка. - Кто тебе сказал такую чушь?! - вздернулась тетя Оля.- Мать? Чем заниматься сплетнями, лучше бы сы╜на воспитывала! Мне было неполных тридцать восемь, но мне их никто не давал. - А почему у дяди Гены отец попом работал? - спросил Ромка, чтобы отвлечь тетю Олю от гнева. Тетя Оля с неудовольствием прервала рассказ о за╜мужестве и долго объясняла племяннику, что, во-пер╜вых, не поп, а священник, во-вторых, бога нет, что Ром╜ка знал давно и без нее в связи с Леной Шаровой, а в-третьих, несмотря на то что отец Геннадия Анатолье╜вича был священник, он был неплохой человек. - Тетя Оля, ну, я пойду,- ангельским голосом про╜изнес Ромка. Тетя Оля, погруженная в воспоминания, рассеянно кивнула. Ромка заглянул к рыжим. - Залазь! - крикнул Сереня.- Алик приехал, а те╜бя все нет и нет. -- Вы уже обедали? - первым делом спросил Ром╜ка. На огромной круглой сковороде лежали три котлеты и закостеневшие, подернутые желтым макароны.- Ты больше не будешь? Я доем? - Лопай. - А где Борька? - спросил Ромка, подчищая сково╜роду. -А-а, на дополнительные по английскому пошел. Да╜вай по-быстрому, а то Алика опять увезут. - Копилка где? Сереня полез под кровать в тайник. Побывки Алика Ожигина в Уланском год от года становились все короче: от пяти месяцев - в первые го╜ды до нескольких дней - в последние. Каждый раз, ког╜да Глафира возвращалась из больницы, она начинала плакать, потому что все больше и больше догадывалась, что Алик в больнице не только кричит и бранится, и ле╜чат его не одними таблетками, иначе почему у него с каждым разом зубов становится все меньше и меньше. Но надежд на выздоровление сына она все-таки не те╜ряла и совала санитарам деньги, чтобы были повнима╜тельнее к Алику. Работала она теперь день и ночь. Во время редких побывок дома Алик ходил замедлен╜ной походкой из конца в конец коридора и просил у всех закурить, кто бы ни появлялся в коридоре: у Доры, у Ромки, у рыжих, у Александра Григорьевича и даже у Александры Иннокентьевны. Александр Григорьевич от страха терял речь и заби╜вался в комнату, откуда почти не выходил, пока Алик был в Уланском, Александра же Иннокентьевна каждый раз внимательно выслушивала сумасшедшего и отчетли╜во, как нерусскому, теперь уже на "вы", потому что за время болезни Алик превратился из парня в мужика, говорила: "Алик, вы забыли, я не курю". Побывочный костюм Алика все дальше и дальше от╜ставал от моды. В последний раз по коридору замедленной ненор╜мальной походкой бродил странный лысеющий, растол╜стевший от лекарств человек в синем с белой ниткой до╜военном костюме, доставшемся ему от убитого на войне отца, и в шляпе с высокой тульей и обвисшими от вре╜мени полями. Ромка постучал в дверь Ожигиных; Сереня прижал к животу копилку - кошку с бантом. Глафира Николаев╜на лежала на кровати и храпела. Она теперь спала всег╜да, когда бывала дома. Даже на кухню не выходила го╜товить. Кроме своих подъездов она теперь мыла еще и поликлинику в Даевом переулке. У окна спиной к двери сидел Алик. Перед ним стоял специальный станочек, на котором была распялена си╜няя авоська. Кошель ее Алик успел связать в прошлый раз, а ручки доделать не успел, потому что кинул в мать табуреткой, пробил ей голову и его увезли, замотанного в смирительную рубашку. Сейчас Алик плел ручки. За окном гулюкали голуби. - Дядя Алик, здравствуйте,- тихо, чтобы не про╜снулась Глафира, сказал Ромка.- Мы деньги принесли за велосипед, как вы просили. - Дай закурить,- сказал Алик, не отрываясь от авоськи. Сереня поставил на стол кошку, полез за припасен╜ными специально для Алика сигаретами "Ароматные". - Мы возьмем велосипед, да?-шепотом спросил Ромка. Алик продолжал вязать, пуская дым в сторону. - Вы попробуйте, какая она тяжелая.- Ромка взял ео стола копилку и поднес к Алику: - Попробуйте. - Дай,- сказал Алик, выхватил у него из рук |ко-пилку и поставил на пол между ног. Ромка с Сереней поняли, что сделка состоялась. Кататься на велосипеде пошли во двор Уланского, самый большой двор в окрестностях. Двор в Уланском с неработающими фонтанами посредине был образован тыльной стороной Центрального статистического управ╜ления и фасадом Министерства авиации. На фасаде Ми╜нистерства авиации наверху в каменных нишах стояли каменные темно-серые шахтеры - мужчины и женщи╜ны- с отбойными молотками на плечах, в руках и под мышкой. Назывался этот двор "Наркомат". Сейчас наркомат был забит народом: уже неделю здесь снимали фильм "Застава Ильича". Снимали перво╜майскую демонстрацию: мимо кинокамер по многу раз проходили толпы народа, освещенные ослепительными прожекторами. Главный дядька, маленького роста, седоватый, с уса╜ми, увидев велосипед, заорал, перекрикивая шум съемки: - Рыжего мальчика на велосипеде - на фоне шах╜теров! Быстро! - Ехай! -приказал Серене другой дядька.- Вот от╜сюда - сюда. Как я махну, так и поедешь. Сереня забрался на велосипед и, тяжело проворачи╜вая педали, на расплющенных ненакачанных шинах по╜катился куда надо. Главный дядька заставил Сереню проехать еще три раза, потом сказал "спасибо" и подарил покрасневшему Серене огромный воздушный шар, отобрав его у зеваю╜щей молодой женщины из демонстрации. - Дяденька! - крикнул Ромка.- Давайте я тоже проеду. Я хорошо проеду!.. Честное слово! Тот засмеялся, отобрал у демонстрации еще один шар и сунул веревочку Ромке. Съе-мка тем временем собралась, сложилась, села в автобусы и уехала. Наркомат опустел. Ромка с Сереней попеременно качали шины. Шины накачивались очень медленно, а задняя, ка╜жется, совсем не надувалась. Но зато велосипед был спортивный, с тремя передачами. - Чей велик? - спросил Куреня, сын истопника дя╜ди Кости, которого всегда ругала Дора, потому что в ра╜бочее время в котельной он пил "простое вино", вместо того чтобы отапливать дом. - Наш,- сказал Сереня, вытирая пот со лба. - И Борькин,- добавил Ромка, учитывая отсутству╜ющего второго брата-близнеца. - А чего он покорябанный? И цепь ржавая? - за╜вистливо сказал Куреня, сбивая истинную ценность ве╜лосипеда.- Я б такой и задаром не взял. На фиг он мне! И шина спущена. А шары такие мне тоже на фиг нужны! - Давай ему отдадим один? - предложил Ромка. Сереня кивнул, пыхтя над шиной с горячим насосом в руках. - Курень, возьми себе один шар. - На фиг он мне...- по инерции затянул Куреня, от╜вязывая шар от чугунного парапета. - А у нас дома много таких штучек,- сказал Сере╜ня, пробуя шину.- Длинных таких, беленьких... Наду╜вать хорошо. Катайся, Ром, твоя очередь. Ромка поехал вокруг фонтанов. - Вот такие вот,- сказал Сереня, показывая Куре╜не бумажный пакетик с нечеткой надписью "презерва╜тив". Куреня заржал.- Чего ты? - удивился Сереня. Ромка сделал два круга и, потный, причалил к пара╜пету. Теперь вокруг фонтанов поехал Куреня. - Что ты смотришь? - Ромка толкнул локтем Сере" ню, задумчиво разглядывающего желтое колечко. Сереня объяснил, в чем дело. - Да врет все твой Куреня! - возмутился Ромка.- У папы тоже в тумбочке есть, я сегодня убирался и ви- дел: лежат. Врет все Куреня. У нас и так уже один ребе╜нок умер. А потом, мама на Сахалин улетела. Сзади незаметно подъехал Куреня и все слышал. - Значит, батя твой бабу завел, пока мамки нет! - Отдай велосипед!-насупившись крикнул Сереня, заступаясь за Ромкиного отца.- Ничего он себе не за╜вел! Мы с ним из духовушки стреляем на чердаке. По╜нял? Скажи, Ром. - Честное слово! - Мы приемник с ним будем делать, понял? На во╜дохранилище ездили с палаткой, понял? По морде сей╜час как дам!.. Ромке было приятно, что Сереня вступился за папу и, наверное, за маму, которая сейчас на Сахалине от пе╜реживаний. Сереня стоял против здорового Курени, ма╜ленький, рыжий, в драных кедах, со сжатыми кулаками. Хоть они с Борькой и родились почти одновременно, Се╜реня был на брата совсем не похож. У Бори нос был лап╜тем, а Сереня в детстве выпал из коляски, сломал себе нос. Бабушка Саша всегда удивлялась, когда онисидели на крышке пианино, удивлялась, до чего же не похо╜жи близнецы друг на друга: "Один рязанский мужичок (это про Борьку), а второй - вылитый маленький рим╜лянин (это про Сереню, про его чуть горбатый от пере╜лома нос)". И вообще Борька был совсем другой. Гулять не лю╜бил, уроки учил, все время долбит-долбит, а выучить не может. А Сереня все время на Наркомате в футбол иг╜рает, а учится лучше всех в классе. Потому что он способный, а вот Ромка неспособный, потому что когда он, как Сереня, почти не учит уроки, то и отметки получает плохие. Ромка очень гордился, что у него в Уланском есть такой друг, Сереня, отличный па╜рень. Самый лучший на свете. Вовка Синяк - самый лучший - в Басманном, а Сереня - в Уланском. - Давай помиримся с Куреней,- предложил Ромка. - Ага,- кивнул Сереня и крикнул в фонтан: - Ку╜реня, иди покатайся! - На фиг мне...- донесся из фонтана обиженный го╜лос Курени. - Курень, ну чего ты? -виновато сказал Сереня, спрыгивая на дно фонтана.- Хочешь телевизор у нас посмотреть? Ром! Бабушка Шура пустит Куреню телик смотреть? - Конечно, пустит. Завтра. Куреня выслушал, вытер нос рукавом и спросил: "За╜конно?"- значит, простил. На дне фонтана росли невысокие пыльные кустики, вылезшие сквозь разорвавшийся бетон. В кустики свер╜ху ныряла облупившаяся тяжелая тетя в купальном ко╜стюме, похожая на тетю Олю. Куреня школьным мелом дописывал у нее на ноге длинное нехорошее слово. Ма╜терное. - Откуда велик взяли?-спросил Куреня.- Спер╜ли небось? - Почему? У Алика купили,- сказал Ромка и, поль╜зуясь тем, что Куреня отвлекся, стал стирать нехорошее слово с ноги "тети Оли". Мел въелся в шероховатую но╜гу и не стирался. - А чего он его продал-то? - Он душевнобольной,- с готовностью пояснил Ромка. - Чем? - Ну, голова у него там... Сумасшедший. Когда нор╜мальный- обыкновенный, а когда болеет - кричит, ма╜му свою бьет. Табуреткой в нее кидается... - Попал? - поинтересовался Куреня. - В голову,- кивнул Ромка.- Ей потом зашивали в Склифосовском. - Смотри - зашибет! - посочувствовал Куреня, оза╜боченно высматривая затертую надпись на ноге купаль╜щицы. - Не зашибет,- замотал головой Сереня.- Мы с ним корефаны. Он авоськи нас обещал выучить... - Атас! - крикнул Куреня, присаживаясь на кор╜точки.- Арсен. Велик прячь! Арсен жил в Даевом, напротив пожарки. Велосипед предательски во весь рост стоял у фонтана. - Дай покатать раз,- попросил Арсен. - Кого? - не понял Ромка. - Себя,- сказал Арсен и взялся за руль. Из подъезда Министерства авиации вышел вахтер в синей гимнастерке с кобурой на ремне. - Зачем пацанов обижаешь?! Арсен повернулся к нему и прокричал что-то грубым голосом. Вахтер обиделся и ушел в подъезд. - Только недолго,- попросил Ромка, протягивая ему бельевую защепку.- Брючину прищеми, чтобы в цепь не попала. - Не хочу,- буркнул Арсен, вскакивая в седло.- Пошел я. Арсена ждали долго, пока не начало темнеть. Из подъезда Министерства авиации снова вышел вахтер. - Что? - крикнул он приятелям.- Лисапед-то где? - Арсен катается. - Кто же цыганам этим нерусским дает? Теперь пусть отец идет. Милицией им погрозит. А так - зака╜тают. Им это как два пальца - об асфальт! В бараке сказали, что Арсен пошел к брату обедать. Придет завтра. Папа еще не пришел с работы. Ромка лег на диван, зажег лампу на тумбочке- кра╜сивую чугунную женщину в покрывале, державшую в поднятой руке прогоревший в двух местах шелковый абажур. Он читал свою самую любимую книжку "Без семьи". Мальчик-сиротка со старым шарманщиком бродили по Франции с пуделем и обезьянкой, которая вдруг просту╜дилась и умерла. Ромка знал, что будет дальше, но все равно глаза его привычно намокали, строчки стали не╜ясными из-за подступивших слез; он тихо, чтобы не ус╜лышали за занавеской тетя Оля и Геннадий Анатолье╜вич, шмыгнул носом. Потом он отложил книгу и накрыл╜ся с головой пледом, чтобы спокойно поплакать. Папа опаздывал, и Ромка боялся, что папа, как в прошлый раз, попадет под машину. В тот раз машина разбила папе колено; он ходил, хромая, постанывая, пе╜ребарывая "нечеловеческую" боль. Ромке было очень жалко отца, и он обиделся на тетю Олю, которая вдруг закричала на папу: - Немедленно прекрати этот цирк! Какая еще ма╜шина?! Травмировать ребенка! Гадость какая - спеку╜ляция на жалости!.. Он и так тебя любит. ...Ромка проснулся, выглянул из-под пледа: папа си╜дел за столом, ужинал. На столе стояла коробка с пи╜рожными, Ромка знал: безе. Просто так их есть неинте╜ресно, лучше - намять в кружку сразу три штуки, чтобы крем перемешался. Папа обещал купить и не забыл- он всегда приносил пирожные, если приходил поздно. В дверь постучала бабушка Шура, только она стуча-так тихо, чтобы не разбудить, если спят. Дождавшись, пока папа прожевал и негромко сказал: "Да-да", бабуш╜ка вошла в комнату и протянула папе бумажку: - Что это значит, Лев? Папа взглянул на бумажку, сунул ее в карман. - Денежный перевод. С Сахалина. - Неужели ты получаешь деньги от женщины?! - зловещим шепотом спросила бабушка Шура.- Такого я не могла себе представить! - А что тут особенного? У меня сто сорок, а у нее - пятьсот! - Нет, это чудовищно. Она ведь еще и Тане посы╜лает,- сказала бабушка Шура и взглянула на диван.- Мы еще вернемся к этому разговору. Ромка замер, делая вид, что спит, хотя чувствовал, как у него предательски вздрагивают ресницы. 10. ПАНИ СОБОЛЕВСКА Сегодня была суббота - четыре урока,- но Клара Антоновна выпустила их с Вовкой на волю только в три часа: с двенадцати до трех они мели школу. Пшено, которым они стреляли из стеклянных трубо╜чек на уроках, раскатилось по всему этажу; плотно заби╜лось в паркетные щели, образуя на полу желтые тонкие елочки. Пшенные шарики, похожие на гомеопатические лекарства, которыми, по словам Геннадия Анатольеви╜ча, злоупотребляла тетя Оля, трещали повсюду. Каким-то образом пшено забралось даже на пятый этаж, где жила заслуженная учительница Клавдия Сазонтовна, которая весь первый класс мучила Ромку, заставляя его писать неудобной правой рукой, а хорошую, левую, дер╜жать на уроках под ремнем за спиной. Пока они мели пшено, Вовка придумал, что трубоч╜ку надо разогреть на газу и, горячую, изогнуть - и тог╜да можно стрелять, как из водяного пистолета, в разные стороны: дуешь вроде вперед, а полетит пшено вбок или даже назад, смотря как изогнуть. А следить, куда поле╜тело, можно в зеркальце. В три часа Клара Антоновна отпустила их, объявив, что очередной их проступок граничит с преступлением именно сейчас, когда вся страна испытывает временные трудности с зерном, а школьники зернодобывающих рай╜онов страны ходят после уроков за комбайнами, подби╜рая колоски. Во дворе школы клали асфальт. Толстые женщины в брезентовых безрукавках кидали совковыми лопатами на утрамбованную щебенку рассыпающуюся черную массу из огромной дымящейся кучи. Одна женщина, стоя на колене, обутом в рукав телогрейки, деревянным скреб╜ком разравнивала асфальт перед катком. Вовка сунул палец в асфальт: - Горячий... Ром! У бабки есть глицерин? - Не знаю... Может, в аптеку сбегать? - Остынет. Гони домой! Ромка, запыхавшись, ворвался в квартиру: - Глицерин есть? - И, не дожидаясь ответа, полез в гардероб, где на третьей полке, в перехваченной резин╜кой коробке из-под конфет, Липа хранила медицину. Глицерина не было. - Что такое? - заквохтала Липа.- Зачем ты в шкаф? Сейчас обедать... - Не! Мне надо, я потом поем... > В комнату вошла Таня: \ - Ну-ка, успокойся! Таня была с "бабеттой", в туфлях на шпильках, отче╜го не видно было, что у нее короткие ноги. От Тани пах╜ло духами. Ромка засмотрелся на сестру. - Ох, Тань, ты красивая!.. - Ладно, не подлизывайся. Поди-ка сюда. - Птах, ну, мне надо... Меня ждут... - Подождут,- отрезала Таня.- Подними руку. Опять дыра. Снимай форму. Липа посмотрела на пол, покачала головой: - Танечка, я же просила дома не ходить в каблу╜ках. Смотри: весь линолеум... - Да ладно тебе. Где нитки? Чего он всегда дра╜ный такой? "Сын интеллигентных родителей"... Брюки неглаженые. Отец за ним совсем не смотрит. И тетя Оля хороша!.. - Очень вы им нужны! - прошипела Липа, выиски╜вая в фартуке папиросу. - Ну!.. Брюки снимай. Опять по шву лопнули! Да не корми ты его, бабушка! Он и сам скоро лопнет. ∙ - Знаешь, Таня,- сказала Липа не терпящим воз╜ражения тоном.- Не вмешивайся не в свои дела. Са-Дись, Рома, обед стынет. - Обжора,- процедила Таня сквозь зубы, потому что зубы были заняты перекусыванием нитки.- Бабуш-ка!.. Знаешь, я тебе все хочу сказать... Может - нам со Славиком отдельно питаться?.. Ты всегда столько всего наваришь!.. - Ну, не знаю,- Липа повела головой.- Я, может, хозяйка и.не очень, но люблю, чтоб хватало. - Хватало!.- А сколько пропадает!.. Нет, правда... Это же выброшенные деньги... - Ты серьезно? - поджав губы, Липа подошла к шкафу, достала потертую кожаную сумочку, куда уби╜рала пенсию. Глухо звякнули медали в картонных коро╜бочках.- Вот, пожалуйста, моя пенсия, сто рублей. Хо╜зяйничай. - Спасибо.- Таня чмокнула Липу в щеку, плюнула на палец, приложила его к утюгу. - Клеенку сними, стол попортишь! - Липа загнула до половины стола клеенку, где под пожелтевшими газе╜тами кое-где проступало обгоревшее дерево.- И чего ты так суетишься? Приедет какая-то старуха!.. Тоже мне за╜граница - Польша! У нас на курсах Лена Акулова учи╜лась из Лодзи, так я к ней на каникулы ездила!.. Таня укоризненно кивнула на Ромку. Липа умолкла. - Пойдешь со мной бабушку Лену встречать? - спросила Таня. - Ага,- кивнул Ромка. - Ему-то зачем?! Пусть лучше уроки учит. Чего ты так долго возишься - ребенок замерзнет. - Замерзнет он!.. Его жир греет! - Таня набрала из графина в рот воды и прыснула на тряпку. И повела по ней утюгом. Из-под утюга выехал гладкий светлый след, от которого поднимался ровный пар. Ромка вспомнил про горячий асфальт. Жалко, что ничего не получится: асфальт привозят редко. Если го╜рячий асфальт завернуть в бумажку, затолкать в спи╜чечный коробок и полить сверху глицерином, через не╜сколько минут коробок воспламенится. - Все с тобой,- Таня перекинула брюки через спин╜ку стула.- Я побежала. Приходи прямо в Уланский. Смотри, больше-то хоть не загадься. Глядеть стыдно. - Ишь ты,- проворчала Липа.- Отца навестить--не загонишь, а тут - понеслась, как наскипидаренная... - Бабуль, у нас глицерина нет? - на всякий случай спросил Ромка. - Чего нет - того нет,- Липа вздохнула и поглади╜ла внука по голове: - Кушай, детка. Из Уланского в школу Ромка ездил на метро, а если опаздывал, отец брал такси. Обратно - из школы в Уланский - Ромка ходил пеш╜ком. У Красных ворот на углу Орликова и Садового коль╜ца была часовая мастерская. В окне сидел толстый лы╜сый мастер, всегда один и тот же, низко склонившись к столу с черной лупой, воткнутой в глаз. Перед мастером на том же столе стоял большой будильник циферблатом на улицу. Вместо секундной стрелки внизу циферблата красный петушок долбил клювом цифру "5". Ромка наб╜людал за петухом, пока мастер не оторвался от стола и, выпучившись на него пластмассовым черным глазом, не показал рукой, чтобы не мешал. Следующая остановка была на углу Домниковки. Слепые мастера - все как один в темных очках - рабо╜тали в граверной мастерской в полуподвале. За столами слепые сидели, как зрячие, только смотрели слегка в по╜толок; руки их быстро и точно делали работу на столе, без лишних движений и холостого шаренья. Ромка ви╜дел, как рука самого ближнего к окну мастера двигалась за инструментом: мастер разметил забеленную стеклян╜ную табличку стальной иглой, затем, наклЬнившись со стула вправо, потянулся за нужным резцом. Его рука, не касаясь стола, прошла над ненужными резцами, а за два-три сантиметра до нужного замедлила ход, средний палец легонько клюнул вниз, почти незаметно, ковыр╜нул стол, дотронулся до нужной металлической палочки. На сельскохозяйственной выставке, куда в прошлое вос╜кресенье водила Ромку с Сереней бабушка Шура, вот так же работала искусственная рука, расщепляя вредный радиоактивный атом в мирных целях. Слепые мастера в основном сидели, а если им прихо╜дилось встать, сразу становилось видно, что они не ви╜дят: передвигались они по мастерской, вытянув перед собой руки. Поработав еще немного, все слепые почти одновре╜менно начали шарить по запястьям левых рук - щупали время на специальных часах с шишечками вместо цифр. Слепые собирались домой: они прибирали свои столы, раскладывали готовые стеклянные таблички в штабели: "Не курить" - вправо, "Посторонним вход воспрещен" - влево. Потом они спокойно толпились у вешалки, не мешая друг другу. Кто-нибудь из них выключал ненужный дневной свет. Утром Ромка убегал через черный ход, дворами -на Кировскую и к метро; вечером возвращался по Уланско╜му, по которому во времена Наполеона катались уланы. Над подъездом дома были налеплены две свирепые львиные морды, которые меняли цвет в зависимости от краски., которой их обновляли к Первому мая. Сейчас морды были серые, кое-где засиженные голубями, но, не╜смотря на голубиную неаккуратность, таких морд боль╜ше в округе не было, и Ромка своим домом очень гор╜дился. И еще ему нравилось, что когда-то дом принадле╜жал акционерному обществу "Труд", а что это за об╜щество, каждый раз забывал спросить у тети Оли. У подъезда томился Куреня. - Ты рубль новый видел? - Ромка достал круглый металлический рубль, который ему дала Липа из пенсии. Раньше, до Нового года, когда деньги были еще ста╜рые, Липа давала Ромке из каждой пенсии большую си╜нюю пятерку, а после Нового года стала давать в пять раз меньше, но купить на один рубль можно было в два раза больше. Пока Куреня рассматривал рубль, Ромка с грустью вспомнил, что теперь у них с Сереней денег нет: пятерки бабушки Липы, Серенины - от школьных завтраков - и серебряные полтинники двадцатых годов, которые дари╜ла им бабушка Шура к праздникам как старинные мо╜неты, все было в копилке. Копилка теперь у Алика, а ве╜лосипед- у Арсена. И велосипед надо теперь отнимать, потому что Арсен поехал на нем обедать к брату и "за╜катал". - Битка классная,- причмокнул Куреня. Он чиркнул подошвой по асфальту, отбежал и кинул сверкающий рубль к черте. Рубль шмякнулся точно где надо. Куреня поднял его, ногтем большого пальца под╜дал вверх. - Решка! - крикнул Ромка. - Оре-ол,- презрительно прогудел Куреня, разжи╜мая кулак.- И в расшиши можно запросто...- Он при╜стукнул о гранитный цоколь монету - рубль звонко от╜скочил, далеко улетев на мостовую.- Классно. Телевизер идем смотреть? - Пожалуйста,- пожал плечами Ромка, открывая дверь и пропуская Куреню в подъезд, как барышню. В подъезде под лестницей висели гимнастические кольца, два парня выносили из квартиры штангу. - Дедь Петь, можно подтянуться? - спросил Ку╜реня. Парни аккуратно положили штангу на коврик, один из них, взяв Куреню за пояс, легко поднял его к коль╜цам. - Раз,- сказал парень.- Спокойно, дыши... Два... Куреня подтянулся шесть раз, правда, шестой раз он дотягивался с трудом, извиваясь как червяк. - Жирный, теперь ты давай! - кивнул он Ромке, хо╜тя один на один никогда Ромку так не называл. Прав╜да, и по имени Куреня его не называл. Вообще ни╜как. Ромка замялся, но дядя Петя уже подхватил его за бока. Когда он подавал Ромку к кольцам вверх, то слег╜ка крякнул. Ромка виновато покраснел и повис на коль╜цах. Повисев, Ромка тяжело пополз вверх. - Ра-а-аз... Дв... - Не получается,- плюхаясь на каменный пол, гру╜стно сказал Ромка.- А где мой рубль? - На фиг он мне сдался,- сплюнул Куреня, неохот╜но протягивая монету.- Пошли телевизер смотреть. - Рома,- строго сказала бабушка Шура, взглянув на часы.- В чем дело? А кто этот мальчик? Из комнаты рыжих высунулся Сереня. - Бабуль, это Куреня, дяди Кости сын,- сказал Ромка.- Мы телевизор хотим посмотреть. Бабушка Шура была одета в черный костюм с белой блузкой. На пиджаке орден Красной Звезды, рядом зна╜чок- "Ворошиловский стрелок". Куреня разглядывал бабушку, раскрыв рот. - Какой сегодня может быть телевизор? Ты же зна╜ешь... В другой раз - пожалуйста. До свидания, маль╜чик. Сегодня у нас гости. Куреня повернулся к двери. - Трепло!- шепнул он Ромке. - Бабуль! Но я ведь обещал... Бабушка Шура, взглянув еще раз на часы, подумала: - Хорошо. Заходи в комнату, мальчик. Ромка махнул рукой Серене: - Пошли! Сереня дернулся было, но сзади раздался визгливый голос Надежды Ивановны: - Кому сказано, из комнаты не выходить! Обеими руками держась за дверную ручку, Сереня медленно отступил в комнату. - У тебя бабка на войне была? - шепнул Куреня, забираясь на крышку пианино. - Здесь Серенино место, туда садись. Ее даже в ногу ранило..- Ромка на своей ноге показал, куда рани╜ло.- Только это на той войне, на старой. А орден у нее за крыс. Она на опасных инфекциях работала. Куреня не понял, но спрашивать не стал, только шмыгнул носом. Пока телевизор грелся, Куреня рассматривал наряд╜ный стол. - А чего у вас такое, день рождение? - Бабушка приезжает. Из Польши. - А эта разве не бабка? - не понял Куреня. - Бабка,- кивнул Ромка.- У меня их много. В Бас╜манном еще одна есть. Главная. Надежда Ивановна вышла в коридор. Она не любила чужих праздников, а поскольку Сереня рассказал, что сегодня приезжает польская бабушка, сестра Алексан╜дра Григорьевича, которую тот не видел пятьдесят лет, Надежда Ивановна не находила себе места. Она уже отлупила Сереню, поругалась на кухне с Дорой, по просьбе Оли, присматривающей за праздничными пиро╜гами, наорала на Глафиру, требуя сдать Алика насов╜сем в сумасшедший дом. Дверь в большую комнату напротив была приоткры╜та: виднелся краешек стола с салфетками, вдетыми в се╜ребряные кольца справа от тарелок. Надежда Ивановна рванулась было в свою комнату, потом, поглядев по сторонам, подошла к входной двери и с силой придавила книзу неработающую собачку зам-ка. Она с такой ненавистью ткнула ее, что собачка, не поддававшаяся даже Кириллу, много раз пытавшемуся наладить замок, сдернулась со своего приржавевшего места и съехала вниз. ...Три звонка в дверь прозвучали в самом интересном месте мультика. Александра Иннокентьевна выключила телевизор, молча сделала рукой движение, будто отреза╜ла голову карлику: - В другую комнату! Она поправила пенсне, мельком взглянула в зерка╜ло, слегка раздув при этом ноздри, что она делала всег- да, глядясь в зеркало, привычно взяла палочку, но, по╜думав, спрятала ее за ширму. - Сейчас, сейчас! - воскликнула она праздничным голосом и пошла открывать. Замок не открывался. Александра Иннокентьевна в некотором замешательстве поправила пенсне, ближе наклоняясь к неподдающемуся замку. За дверью шуме╜ли взбудораженные голоса. - Сейчас, одну минутку! - сказала Александра Ин╜нокентьевна в дверь. - В чем дело, мама? - донесся из-за двери несколь╜ко раздраженный голос Ольги Александровны, и дверь нетерпеливо задергалась.- Что случилось? - Тут что-то с замком...- пробормотала Александ╜ра Иннокентьевна.- Одну минуту! - Она постучала к рыжим: - Надежда Ивановна, извините, дорогая, мне кажется, замок неисправен. Не мог бы Иван Кузьмич? Будьте добры... - Не суйся! - взвизгнула за дверью Надежда Ива╜новна, видимо отпихивая мужа, и приоткрыла дверь: - Иван Кузьмич спит. А что такое? - Да вот...- Александра Иннокентьевна простерла ладонь к двери.- Не открывается. - Алик сломал... Держат в квартире... - Ну что там случилось, Шура?! - барабанил в дверь нервный голос Александра Григорьевича. - Оленька! Саша! Я не могу открыть! Вы поняли меня? Идите черным ходом. Через черный ход! Александра Иннокентьевна, громко стуча каблука╜ми, прошла по коридору на кухню, с трудом выдернула из петель на двери черного хода ржавый шкворень. - Ну, знаешь, мама!..- тяжело дыша, в кухню ми╜нут через десять вошла Ольга Александровна. Опустила на пол чемодан.- И сладким голосом прокричала в тем╜ноту:- Тетя Леночка-а! Сю-уда! Танюша! Папа! Вы идете?! Ромка с Куреней на расстоянии, из коридора наблю╜дали встречу заграничной бабушки. Появилась Таня, неся в обеих руках по небольшому чемодану на молнии. - Здравствуй, бабуля! -Она потянулась поцеловаться с Александрой Иннокентьевной, но та, как обыч-но, увернулась. - У меня насморк! - Это чья же такая? - наморщилась Дора, разглядывая Таню, и вдруг стукнула себя кулачком по корот╜ко остриженной седой голове: - Какура старая! Это ж Танька ихняя... Ух ты, какая стала: все при всем! А бы╜ла-то... Вывелся у тебя глист? - Таня фыркнула и по╜вернулась к ней спиной.- ...Тебя все Лимпиада Михай╜ловна чесноком пользовала. Чесноку любой паразит не примет,- объясняла Дора уже не Тане, а Мане, вылез╜шей из каморки со священной книгой в руках поглядеть, что тут делается. Иностранная бабушка все не появлялась. Маня положила священную книгу, подошла к рако╜вине помыть глаза, уставшие от чтения. Она натерла указательный палец мылом - потерла один глаз, рас-щеперив его двумя пальцами, потом принялась за второй. - Маня! - поморщилась Александра Иннокен╜тьевна. - Ай? - подставила под ее слова ухо Маня, домы╜вая второй глаз. - А вот и я! - послышался на лестнице одышливый старушечий голос нерусского звучания.- Здравствуйте, дорогие! На кухню в сопровождении Александра Григорьеви╜ча вошла высокая сутулая женщина с голубыми воло╜сами в красном костюме; вместо юбки на ней были ши╜рокие брюки. - В портках! - Дора тихо ойкнула, плюхаясь от изумления на табуретку. - Здравствуйте, здравствуйте...- раскланивалась во все стороны гостья, стараясь определить среди при╜сутствующих родственников. - Кирилл Афанасьевич Симаков,- протянул ей ру╜ку Кирилл, завернувший по дороге из ванной в кухню. Кирилл был в майке. Свободной рукой он прикрывал неприличную наколку на плече в виде грудастой голой женщины. - Соболевска. - Пани Соболевска,- поправил сестру Александр Григорьевич. - Здравствуй, Леночка!-подала голос Александра Иннокентьевна. - Шура! Матка боска! Шурочка!.. Иностранка прижала к себе Александру Иннокен╜тьевну той же левой рукой, которой так неудобно здоровалась с Кириллом. Другой рукой она держала расши╜тый золотой ниткой парчовый ридикюль. Александра Иннокентьевна прижала к глазам ажур╜ный платочек, пенсне соскочило у нее с носа. Пани Со╜болевска ловко подхватила его на лету освободившейся от объятий рукой и положила на ближайший стол, Гла-фирин. Рука ее была в длинной, до локтя, бежевой пер╜чатке. Дора, переваливаясь, снялась с табуретки, взяла пен╜сне со столика Глафиры, подала Александре Иннокен╜тьевне. - На ихний стол лучше не ложить,- сказала она иностранке,- Дора Филимоновна Кожух. - Соболевска. - Пани Соболевска,- второй раз поправил сестру Александр Григорьевич. - Милости просим!..- пропела Дор