Городские монологи
-----------------------------------------------------------------------
Злобин А.П. Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки.
М.: Советский писатель, 1988.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 августа 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
1
Согласно расписанию рейсов снова поступаю в распоряжение героев.
Сначала они владеют моим воображением, захватывая его самим фактом
собственного существования. Затем начинается испытание чувств, в худшем
случае проверка на интеллект. Сколько бы я ни пытался быть умозрительным,
мне не удается. У чувства есть то невосполнимое преимущество, что оно
всегда субъективно и первое впечатление может оказаться решающим, вот
почему стоит приберечь его до лучших времен.
Зато дальше само пошло. Не успел оглянуться, как ты уже в плену
собственных впечатлений. Домашние заготовки не пригодились.
Я приземлился на эту землю - и больше не принадлежу себе. Вручив
отвлекающий букет благоухающих гвоздик, герой тут же хватает автора мертвой
хваткой за руку, чтобы вести его по тропам своей приукрашенной судьбы.
На бетонных плитах совершается заранее отрепетированный парад
персонажей. Осталось последнее мгновение до решающего выбора, не мне
принадлежащего: еще можно ускользнуть в соседний ряд, спрятаться за могучие
спины товарищей - но уже уверенный голос дает завершающую команду:
- В шеренгу, друзья, в шеренгу! Взялись за руки, пошли на меня.
Современный летописец не утруждает себя муками слова. Достаточно
нажать кнопку, творя застывшее изображение эпохи, и назавтра оно
размножится миллионным тиражом на первой полосе с незатейливой виньеткой
подписи, что-нибудь этакое: "Первые минуты на гостеприимной волгодонской
земле". Кнопочное искусство защищает себя полным совпадением с
действительностью.
Но кто же все-таки ведет инсценировку? Кто возьмет меня за руку,
совершив окончательный выбор? Судя по всему, ныне творческие браки
действительно совершаются на небесах, ибо сценарий встречи разработан и
утвержден в высших инстанциях и потому подлежит неукоснительному
исполнению.
Но знают ли они, кого выбирают? Что здесь от инсценировки, что от
интуиции?
Рыжеволосая головка мелькнула под острым углом к моему шагу, зацепив
меня локоном и хрупкими фиалками, неслышно прилипшими к руке. У рыжей
головы немыслимые ноги и бежевая юбка с боковым разрезом, уходящим в
бесконечность. И тут же исчезла, оставив за собой звуковые следы в виде
шепота:
- Зоя. Я живу на третьем этаже, квартира номер пять.
Вдогон надвигается нога в полосатой брючине с резко выраженной
складкой и модным тупым носком башмака, успевшим несколько запылиться под
местными ветрами. В такт движению ноги возникает рука с раскрывающейся
ладонью.
- Григорий Сергеевич. Если вы не возражаете, я буду вашим гидом средь
наших металлических джунглей.
- Теперь по группам, лицом ко мне. Разговаривайте, улыбайтесь друг
другу, беру вас крупным планом.
Коверкаем лица в надежде придать им наиболее благоразумное выражение,
с любовью смотрю на героя, одновременно и незаметно косясь на фотокамеру.
Вот кто наш истинный властитель. Все наше поведение на бетонных
подмостках аэродрома определяется неутоленным желанием: какими бы мы хотели
выглядеть в глазах других, выставленные перед вечностью с выдержкой в одну
двухсотую долю секунды. Наводка на резкость совершается автоматически.
Трехглазый летописец взмок от напряжения, но продолжает стараться,
сопровождая свою работу натужным пощелкиванием. Солнце печет, создавая
искомый контраст света и тени.
Энергично работая локтями, к объективу протискивается молодая женщина
в оптимистичных кудряшках. Первым на поводке ее красноречия оказывается
розовощекий здоровяк из старшего поколения акселератов.
- Познакомьтесь, пожалуйста, Петр Григорьевич Пономаренко.
Поводок знакомства кажется нескончаемым.
- Леонид Иванович...
- Валерий Григорьевич...
- Александра Ивановна...
Следую сквозь строй героев, к которым отныне приговорен вышестоящими
инстанциями.
- Станислав Александрович...
- Галя и Наташа.
- Николай Иванович Рулевский, мы, кажется, знакомы?
- Меня зовут Инкогнито. Но вы меня сразу узнаете, ибо я требую для
себя места в следующей главе. Если вы хотите знать правду, слушайте меня. И
только меня!
- Прежде должен выступить я, ибо у меня план горит, мы обязаны выявить
причины и во всеуслышание заявить о последствиях. Личное потом...
Кто говорит? Я оглянулся в поисках голосов, но кругом меня сплошь
ворох приветственных шумов, иллюстрируемый улыбками, протягиваемыми руками,
шелестящими на ветру призывами, среди которых выделялся самый радостный:
"Добро пожаловать на донскую землю".
Чуть ниже стояло: "Вход по пропускам".
Значит, я слышал внутренние голоса моих героев?
Меня отвлекла очередная команда:
- По машинам, товарищи, по машинам, нас ждут голубые дороги.
Меня влечет вперед уверенная рука, но я уже запутался, кому она
принадлежит. Не все ли равно: передняя рука обязана знать, что хочет
задняя.
Прощай свобода! До последней страницы я уже не принадлежу себе. Иные
силы властвуют надо мной.
Герои со мной не церемонятся. Я должен выслушивать и запоминать их
самые интимные тайны, предварительно дав расписку в неразглашении их
чувств. Я выступаю судьей в их раздорах, где они пытаются доказать свою
правоту ссылками на меня, о которых я и слыхом не слыхивал. Они самовольно
составляют распорядок моего времени на неделю вперед, записывая на 7.20
утра посадку дерева в парке Дружбы, а на 20. 30 поход на бахчу, затаскивая
меня в такие железные дебри, из которых нет обратного хода, ну, зачем мне
обечайка? Что я обечайке?
Но они неугомонны. Имя им - гегемон. Даже у генерального директора
прием по личным вопросам раз в неделю: понедельник, 16. 00. А ко мне идут в
любое время с любой заботой, по любому поводу, не заботясь о предлоге. Я
должен стать последней инстанцией, к чему я вовсе не приспособлен.
- Жду вас завтра в 6 утра. Машина за вами придет.
А если я люблю ходить пешком? Увы, моего гегемона это не волнует. Он
интересуется только собой.
- Так что вы мне скажете: уехать или остаться? Остаться или уехать?
Как вы скажете, так и будет.
Она не догадывается, что и передо мной стоит тот же вечный вопрос:
остаться или уехать? - но кто ответит мне?
- Он сам виноват, умоляю вас, поговорите с ним.
- Завтра рыбалка? Что ты посоветуешь мне надеть?
Наутро на асфальтовой тропе возникает ослепительное желто-брючное чудо
на двух каблуках.
Очарование подобного плена оказывается обременительным, но я уже не в
силах сбросить его с себя. Кто знает, может быть, я уже не желаю быть
спасенным? Разве мои герои не одаряют меня своей щедростью? Они распахнуты
и безбрежны. Я уже сам набиваюсь к ним.
- Расскажите что-нибудь.
- О чем вам?
- Все равно. Хоть про брызги по асфальту.
- Подарите на память свой монолог.
- Итак, сегодня мы останавливаемся на одном конкретном вопросе: самый
счастливый день. Так сказать, счастье крупным планом.
- Бог мой, а я и не помню. Неужели самый счастливый день уже прошел?
- Обязаны вспомнить.
Кто будет говорить первым? Что сложится из этой мозаики? Они ведь
такие чуткие и чувствительные, они такие живые, все из плоти и крови. Их
так легко уколоть пером, задеть нечаянным словом, обидеть недостоверным
эпитетом. Чтобы этого не случилось, я обязан хранить тайну исповеди,
упрятав их подлинные имена в мешок свой памяти.
Кому же дать слово вначале?
Я выбрался из бетонных нагромождений и снова оказался на перепутье. Из
мозаики бетонных плит слагается взлетная полоса. А ведь она сама не
взлетает.
Так что же было вначале: действие или состояние?
2
- Разрешите присесть с вами рядом? Не удивляйтесь, я Инкогнито, если
вам угодно, можете звать меня Верой, я отзовусь. Погода нелетная, дождь
зарядил, вылет отложен до 15. 00. Что делать в зале ожидания? Будь моя
воля, я назвала бы его залом скуки.
А вот Волгодонск был для меня в самом деле городом ожидания. Чего я
ждала? Сама не знаю. Все прошлые надежды кажутся по крайней мере
опрометчивыми. Больше я уже ничего не жду, кроме самолета. Я прощаюсь с
Волгодонском одна, никто меня не провожает.
Мы приехали сюда два года назад. Грише предложили повышение, сорок
рублей прибавили плюс интересное дело, что-то связанное с улучшением
технологии, к тому же с автоматизированной системой, сейчас это модно. Я,
как верная жена, последовала за мужем, но пребываю на том же уровне, без
финансовых прибавок и технологических дотаций. Как была экономистом, так и
осталась. И дома при том же звании, правда, несколько изменяется окончание.
На работе я старший экономист, дома - старшая экономка. Не я выбирала свой
жребий, слепая судьба, обрядившая меня в юбку.
Подумать только, променять Ленинград на Волгодонск. Несколько лет
назад был такой случай: кто-то решил обменять отдельную двухкомнатную
квартиру в Волгодонске на любую площадь в Ленинграде. Объявление безответно
висело восемь месяцев, чудаков не нашлось. А мы ринулись сюда прямо с улицы
Пестеля. Не буду утверждать, что я коренная ленинградка, но все же. Первым
там появился Григорий в качестве студента, меня он вывез с практики,
подобрал, что называется, у расточного станка. Так что мы ленинградцы с
двадцатилетним стажем, могли бы перейти в разряд коренных, если бы вдруг не
явился миру великий "Атоммаш".
Возможно, на свете есть города лучше Ленинграда - не знаю. Зато точно
знаю - мне лучшего города не надо. Ленинград - это даже не город, это
состояние. Всего чего хотите. Состояние моей души. Состояние русской
истории. Состояние нашего будущего. Мы вот жили на Пестеля, 22, пятый этаж
с видом на воду. Как можно жить в этом городе без воды? Гулять всегда
ходили на Фонтанку. Однажды идем по набережной. Григорий говорит: "На той
неделе улечу на несколько дней в Волгодонск". "Что ты там потерял?" -
спросила я беспечно. "Хочу людей посмотреть и себя показать". Я
насторожилась: "Кстати, где это? Никогда не слышала о столь шикарном городе
- верно, дыра порядочная". - "Между прочим, не исключено, что в эту дыру мы
поедем работать". - "Григ, это несерьезно. Никогда не поверю, что ты
сможешь расстаться с Ленинградом". - "Издали будем любить его еще крепче.
Мне предлагают интересную работу. Я разработаю новую технологию". - "Разве
нельзя разрабатывать новую технологию, не покидая Ленинграда?" - я еще
пыталась трепыхаться на поплавках беспомощных вопросов: а как же квартира?
а как Юрочкина музыкалка? - но это уже было полной капитуляцией. Ведь у нас
на первом месте работа - и нет другого слова.
Дома я пыталась отыскать Волгодонск на карте: не обнаруживалось такого
города. Но самолеты туда летают, и это мне ответили в справочной Аэрофлота.
Странно. Как они туда долетают, если данный город даже не нанесен на карту.
Впрочем, будем объективны, на более крупных картах Волгодонск все же
обнаружился, этакий крошечный, даже не имеющий точки кружочек,
примостившийся в правом нижнем углу Цимлянского моря. Сколько таких
серийных кружочков рассыпано на карте. Почему мне достался именно этот?
Неведомый и далекий, занимающий наипоследнее место в ряду условных
обозначений?
Но что делать, коли я всего-навсего старшая экономка? Покорно отстояла
в очереди за билетом. Григорий должен был нас встречать на месте, а мы с
Юрой летели, предварительно отправив малой скоростью всю нашу обстановку,
среди которой мы жили. Но ведь не отправишь малой скоростью Фонтанку?
И вот прилетели. Здравствуй, Волгодонск. Тогда этого здания с залом
скуки и в помине не было. В чистом поле торчали три вагончика на железных
колесах.
В памяти осталась мощная плотина гидростанции с водопадами,
перехлестывающимися через щиты, мы как раз ехали в небольшом грузовичке по
нижнему бьефу, и казалось, вода клокочет и рушится на нас, а ветер сносил
на дорогу брызги и пену. В жизни всегда великое и горькое рядом. На ребрах
щитов висели белые тушки перебитых, обезглавленных судаков, засосанных этой
неумолимой великой стихией, бедные рыбки, но это я уже про себя подумала.
Мы поселились на втором этаже с видом на строительный забор, за
которым вырастал универсам, мне даже нравилось поначалу наблюдать за
переменами его силуэта. Увы, стройка оказалась бесконечной, больше я на нее
не глазела.
Я впервые попала в строящийся город и не переставала удивляться: чем
дальше строят город, тем больше в нем образуется пыли. Отчего так? Потом
мне объяснили научно: увеличивается количество сдираемой земной
поверхности. А прикрывать содранную землю не дело строителей, для этого
существует следующая инстанция, неведомо как называющаяся.
Ленинградскую квартиру нам поставили на броню. Прибыла малой скоростью
наша обстановка. Разместили ее. Квартира, в сущности, такая же, тут и там
две комнаты. Только вид из окна поменяли.
Вы знаете, тут неплохой климат. У меня прошли головные боли. А база
отдыха на берегу Дона - так это просто прелесть. И снабжение хорошее.
Не подумайте, будто я ищу смягчающие обстоятельства. Я знаю, что
заранее обречена на роль отрицательной героини, не понимающей устремлений
мужа и пытающейся по низменным мотивам сбежать от трудностей.
Я нарушила долг - так по-вашему? В таком случае выслушайте и
пострадавшую сторону. Это не система доказательств, вместо системы
координатная сетка эмоций, с помощью которой я хотела бы объясниться если
не перед историей, то хотя бы перед вами.
Мой дед воевал на гражданской, был ранен, заработал инвалидность и в
тридцать втором году умер. Отец родился в год, когда началась первая
мировая, и погиб на второй мировой, в сорок третьем году под Ленинградом, я
даже не знаю, где его могила, похоронен в братской. Я родилась в тридцать
девятом, отца не помню. От войны остались в памяти платформы с танками,
которые стояли на нашей станции.
Я не раз слышала, нам говорили сызмалу, что и дед мой, и отец отдали
свои жизни за счастье своих детей, то есть за меня. А теперь вдруг
выясняется, что и я должна пожертвовать своим будущим во имя какого-то
"Атоммаша" и тем самым ради счастья моего сына. А Юре во имя кого придется
жертвовать?
Так вот, заявляю официально и категорически: не желаю жертвовать своим
будущим. А главное, не вижу в этом смысла. Сейчас мирное время, мы
разоружаемся. Кому полезны наши жертвы?
Моя вина лишь в том, что я не родилась крестьянкой. Выросла на
перекрестке железных дорог на узловой станции рядом с депо, а мимо
проносились поезда, зовя меня в неведомые, абстрактные дали.
Я заядлая урбанистка первого поколения. Мне вонючий гараж под окном
милее лесной опушки, воспеваемой поэтами. Все урбанисты сейчас заболели
березовой ностальгией, но я этой модной болезнью никогда не страдала.
Куда деваться, коль я уже избалована моим Ленинградом? Что есть
вершина человеческой цивилизации? Заводы, домны, шахты? Их все время
достраивают, модернизируют, а в конце концов неизбежно снесут, чтобы
поставить на их место еще более огромные корпуса. Нет, это не заводы и не
шахты. Тогда, может быть, гидростанции, затопившие лучшие земли, отнявшие у
рыбы ее вековые пути? Прекрасное не должно причинять вред. А лучшее, что
создано на земле цивилизацией, это города. Они стоят веками, перешагивают в
другое тысячелетие. Слава богу, Волгодонск не кичится своей уникальностью.
Он довольствуется скромным положением серийного города, сошедшего с
домостроительного конвейера. И потом - разве это город? Это жалкий эмбрион
города, и еще неизвестно, кого примут на свет повивальные бабки, мальчика
или девочку?
С утра я влезаю в резиновые сапоги и топаю вдоль забора. Ночью прошел
дождь, правда небольшой, грязи всего по щиколотку. Но она такая жирная,
въедливая. Долго стою на остановке, ибо автобусы подходят набитые битком, а
я не такая резвая, чтобы соперничать с молодыми парнями и девчатами,
спешащими, как и я, на смену.
Хорошо, я втиснулась, доехала до своего корпуса, двадцать минут
отмываю сапоги. Вечером все повторяется в обратном порядке с добавлением
второй серии в виде магазинных очередей. Я стала жаловаться Григорию:
грязно, далеко. Хорошо, он пошел к начальству - и скоро мы перебрались в
новую квартиру на проспекте Строителей, седьмой этаж, где из окна не видать
ничего, кроме горизонта, а лифт работает только по четным дням.
Мне начали сниться ленинградские сны. Я иду по Литейному проспекту под
дождем. В правой руке у меня зонтик, в левой сумочка - и больше ничего, как
легко шагать. А дождь чисто ленинградский, обложной, знаете, такой
бисерный, асфальт матово блестит. Я иду и удивляюсь про себя: зачем это я
надела вечерние туфли на высоком каблуке за 45 рублей, ведь я промокну,
надо было надеть уличные, на микропорке. Но я почему-то не промокаю, это же
сон, подошла к остановке, меня догоняет троллейбус, светлый, красивый,
свободный. Дверцы с легким шорохом распахиваются, приглашая меня, но я не
спешу садиться, мне так хорошо пройтись под дождем, снова шагаю по
блестящему асфальту мимо светлых витрин.
Ах, зачем этот жестокий сон, зачем я жила в Ленинграде? Григорий
почувствовал мою антипатию к Волгодонску, пытался меня развлечь, но у нас
даже кинотеатра нет, а ехать в старый город - это все равно что совершить
путешествие за три моря.
Мы поехали в отпуск к морю. Юру отправили в лагерь. Но ведь жизнь
состоит не из отпусков - наоборот, отпуск есть исключение из жизни, а
дальше снова трудовые будни, снова резиновые сапоги - и бурые струи воды
стекают в раковину.
Григорий увлекся рыбалкой, я ушла в книги, начала организовывать
заводскую библиотеку. Разослали письма писателям, многие откликнулись, я
пробивала фонды.
К нам все время приезжают представители культуры, мы сейчас в моде.
Правда, чаще всего это получается поверхностно, но все же. Однажды я
набралась духа и даже выступила на обсуждении, сказав совсем не то, что
думала.
"Вы, - говорю, - прибыли к нам на экскурсию в диковинный уголок. А вы
поживите здесь, поработайте рядом с нами, порадуйтесь нашими радостями,
потоскуйте нашей тоской. Да, да, - говорю, - мы не только реакторы строим,
мы тут и тосковать умеем, и по грязи шлепаем. Вы нас без нашей тоски не
поймете. Мы тут по культуре тоскуем, но не желаем, чтобы она была
привозной. Пусть она будет наша".
Мне хлопали. Потом столичный поэт подошел ко мне и пожал руку.
Оказывается, я говорила глубоко и взволнованно. Я даже удостоилась
приглашения на банкет, состоявшийся на теплоходе "Севастополь" в честь
нашей высококультурной встречи.
Слушайте. Передают объявление. Мой рейс! Снова откладывают на два
часа, до 17. 00. Неужто я никогда не улечу отсюда? Ведь я давно загадала,
едва ли не с самого начала. Какой день в Волгодонске был для вас лучшим?
Ответ: день отъезда.
И вот он пришел наконец. И я уже наверняка знаю, нет, это не лучший
мой день в Волгодонске. Мне грустно. Я взлохмачена чувствами. Не было здесь
у меня лучшего дня. А ведь мне еще нет сорока, я еще ничего и могу
производить впечатление даже на столичных поэтов. Я пропадаю в этой дыре.
Как мне жить дальше? Ожиданием следующего культурного диспута, который
состоится через полгода?
Так развеялось мое книголюбство. У мужчин рыбалка, охота, а мне что?
Пойти на курсы кройки и шитья?
Я вам говорила, мы были на море. Приехали домой, Надя, моя подруга,
пристает ко мне:
"Посмотри, Вера, как все переменилось кругом, правда? Четвертый корпус
уже облицевали до половины".
Я смотрю кругом - и не вижу никаких перемен. Те же тучи пыли, рычащие
самосвалы, та же грязь, толчея на остановках.
Может быть, Наде проще? Она восторженная, но не дура, ибо научилась
довольствоваться малым. А я все жажду.
Под Новый год состоялось объяснение с Григорием. Я заявила, что уеду.
Конечно, до конца учебного года я дотерплю, потому что Юра уедет со мной,
это решено, он уже вторую зиму не ходит в музыкалку, а ведь у мальчика
способности, это преступно, если он вместо серьезной музыки растратит их на
магнитофон.
Я чувствовала, Григорий отдаляется от меня, но не могла понять
причины. Он твердил: у него интересная самостоятельная работа, о которой он
мечтал всю жизнь. Они уже много сделали, и он останется здесь до конца,
пока новая технология не будет отлажена.
"Мы рождаем новую структуру, и она рождается в муках. Мы не нуждаемся
в обезболивании".
"Я утверждаю: служба должна служить прогрессу, но не наоборот".
"Мы создаем принцип в реальном масштабе времени. Реактор - наша первая
проблема, но отнюдь не последняя".
"Пусть будут высокие температуры, мы выдержим. Но выдержит ли металл?
При той структуре, которую вы предлагаете, я в этом не уверен".
"Стружка! Сколько стружки вы настрогали, подумать и то страшно. А ведь
это только на бумаге. Что будет в натуре?"
Ну скажите на милость, кого могут волновать подобные проблемы? Я
уверена, это не для белых людей. А они спорят об этом неделями, месяцами.
Григорий горит, готов пожертвовать семьей во имя высоких температур. Цель у
него такая - разработать технологию цели. Современная алхимия.
Конечно, я совершила ошибку, пойдя на экономический факультет, в
результате полная трудовая апатия. Следовало посвятить себя филологии.
Нет, Григорий не приедет провожать меня. У него как раз сегодня
очередное сверхважное совещание, и вообще... Мы же культурные люди,
порешили мирно, без надрывов и взаимных упреков. Через месяц кончается срок
брони на квартиру, надо лететь. А вещи обратно - той же малой скоростью. У
нас на Пестеля остался старый диван, пока проживу.
Скорей бы под дождь, пройтись по мокрому асфальту.
3
Покажите, покажите, что вы здесь изобразили. Первый этап - изучение
натуры - кончился вполне благополучно, все остались целы, никто не убежал.
Второй этап: осмысление. И причем не только зрительное. Вы обязаны
представить в мое распоряжение художественный прием, чтобы я на него
опирался.
Так что же вы предлагаете? Понимаю, понимаю: первый вариант, так
сказать, предварительная прикидка великой мысли.
- Наслаиваются этажи. Движение совершается снизу вверх, символизируя
тему роста. Это дом на проспекте Строителей.
Аппарат панорамирует вправо, горизонтально скользя вдоль окон и
лоджий, которые кажутся обжитыми и приветливыми.
Панорама доходит до угла дома, за срезом фасада раскрывается широкий
вид на Новый город с его всегдашним оживлением и четким ритмом.
Закадровый голос:
- Сколько лет этому городу? В самом деле интересно: давно ли он стоит
на этой древней донской земле?
Быстрый наезд на фасад двухэтажного здания с веселым подъездом. Читаем
наверху надпись "Электрончик". Это детский сад, - по дорожке топает ножками
Вова Груздев, ради оживления можно дать ему в руки воздушный шар на
ниточке.
Закадровый голос:
- Они ровесники. Вове Груздеву и Новому городу нет еще пяти лет. Новый
человечек учится ходить по земле, город Волгодонск учится жить и трудиться.
Камера переносит нас в учебную аудиторию городского техникума.
Сосредоточенные лица парней и девушек, конспектирующих лекцию.
Широким людским потоком рабочие идут к заводской проходной, сначала
как бы в тумане, затем с наводкой на резкость.
Закадровый голос:
- Волгодонск учится, Волгодонск живет, Волгодонск трудится. Это город
молодых. Средний возраст жителя здесь двадцать четыре года. Им принадлежит
этот город и его будущее.
Для первого варианта не плохо. Не знаю, что скажет худсовет, а я готов
это снимать. Я это вижу. А главное, чувствую прием: кадр раскручивается
метафорически. Вовик и город - это проходит, я вам гарантирую.
Я понимаю, к металлу мы подойдем потом. Металл от нас никуда не
денется. Начало должно быть человеческим, мало того - человечным. Это
говорю вам я, Игорь Соколовский.
Перелистываем несколько страниц, пробуем наугад. У вас первый вариант,
у меня первые впечатления от первого варианта. Что скажут на худсовете?
Основополагающий вопрос. Все мы ходим под худсоветом.
Общий план и проезд по второму пролету, где расположены сварочные
линии, - чур, загрохотало железо, отскочим чуть назад, ближе к исходным
позициям.
Закадровый голос:
- "Атоммаш" столь огромен, что с земли его не охватить одним взглядом.
И нам потребовалось подняться в воздух...
Стоп! Кадр отменяется. Лучше всего на свете быть закадровым голосом,
который ни за что не отвечает. А вы подумали, где я возьму вертолет? Кто
мне его даст, да еще на целый съемочный день, чтобы я дополнительно успел
слетать на рыбалку? Во всем мире разразился чудовищный энергетический
кризис, а вы записываете мне в сценарий вертолет. Как и чем мы будем его
заправлять? С помощью пол-литра? И вообще, я уже вышел из этого возраста,
мне трудно летать на вертолете, болтанка страшная, а если я вместо себя
отправлю в воздух Колю, то нам пленки не хватит.
Мой вам решительный совет: прежде чем писать про общие и средние
планы, познакомьтесь со сметой. Мне ее опять срезали. Они хотят железо, как
можно больше железа, но при этом чтобы оно ничего не стоило. Мне нужен
порыв, вдохновение - но в пределах сметы. Я должен снять красиво и дешево,
в этом великая цель нашего искусства.
Открою вам небольшой производственный секрет: самые дешевые планы -
крупные. Станок - крупным планом, руки рабочего - крупным планом, обечайка
- крупным планом. Дайте мне как можно больше крупных планов, кидайте мне их
пачками - и я вам конфетку сделаю.
Предупреждаю, натура здесь невыгодная. Ну что за радость: колоссальные
станки, рентгеновские камеры, гигантские краны. Обечайка крутится на
станке. С начала недели мимо нее хожу, а эта дылда все крутится, не
переставая, сплошная стружка.
Где динамика, я вас спрашиваю? У них цикл изготовления реактора три
года - как я покажу на экране? Закадровым голосом? Так ведь изображение
обязано соответствовать голосу, иначе будет смех, много смеха.
Хорошо снимать нефтепроводы, рудные карьеры, гидростанции - вот это
натура! Сама в руки идет. Кто мне тут подобную натуру поднесет на блюдечке
с голубой каемочкой?
Придется пробивать вертолет. Так сказал Соколовский.
4
- Ловись рыбка, большая и малая. Судак заморский, лещ валютный, карп
карпович родимый. Как это получается в природе, ума не приложу. Закидываешь
ничто, вытаскиваешь нечто. А ведь бывает и человек на пустую приманку
попадается, сам, случалось, на крючке висел.
Но с рыбой играю по-честному, на червяка не скуплюсь. Рыба любит
терпеливых, я вам сообщу: к терпеливому она сама идет. В том и секрет: кто
кого перетерпит.
А я смотрю: кто это по берегу шастает? Знакомая личность, я вас сразу
узнал, вы в День машиностроителя во Дворце культуры выступали. Вот видите,
у меня глаз безошибочный. А теперь у нас, как говорится, научно
организованная уха.
Нет, вы меня не знаете, я человек будничный, хоть и имею свое
разумение о нашей процветающей действительности. Я вам открою: у рыбы свои
секреты, у человека - свои, с рыбой не соприкасающиеся.
Но я своих секретов в уме не держу. Где я состою, интересуетесь? Вы с
Варварой Семеновной встречались? Конечное дело, та самая Варвара Семеновна,
она у нас на всех одна. Она же вас сопровождает, вашу программу утверждает
и вообще - бдит. Выражаясь современным языком, она вас курирует.
Варвара Семеновна большой человек в нашем городе. Именно она и ведет
нас к процветанию.
Увы, я ей не брат и не сват. Я состою в должности мужа, лучше или
хуже, думайте сами. Вообще-то я сам Иван Петрович, но все меня так и зовут
- муж Варвары Семеновны. Я откликаюсь.
Только на данный момент сам запутался: чей я муж? кто моя жена? где
она? И рыба на этот счет молчит.
Разрешите доложить - гиблое дело быть мужем руководящей женщины. С
утра до ночи она горит на работе. Четыре года, как ее выдвинули, и все это
время я ее практически не вижу. Разве что во время праздничной демонстрации
пройду мимо нее в колонне трудящихся, и она мне с трибуны ручкой помашет.
Тогда и на улице и в душе праздник. А ведь была такая же, как все,
голенастая девчонка с веснушками; как все, по родной станице бегала. И на
тебе - вознеслась на трибуну.
А между праздниками терплю. Кто кого перетерпит. Я ведь тоже служу, но
у меня служба нормальная, в городском банке, с девяти до шести. Работа
рядом, десять минут седьмого я уже дома, положил портфель, выхожу из
подъезда с авоськой, за моей спиной голоса: "Муж Варвары Семеновны в
универсам пошел".
В универсаме в это время как в театре. Разглядываем, что перед нами
выставлено, друг дружку приветствуем, свои же кругом.
Смотри-ка, опять клюнула. Лещина попался, это же надо, экземпляр.
Тоже, наверное, у них верховодил, а теперь у меня на крючке.
Ничего не попишешь - круговорот судьбы. Только что был в реке,
свободный и ловкий, - и на тебе!
Так и моя свобода. Работа - дом - универсам - дом - телевизор - газета
- диван - работа. А где Варвара Семеновна - ведать не ведаю. Разве по
городскому радио услышу, что она делает, чем в данный момент руководит.
Так вот и был свободным, плавал в реке жизни. Но вышел я в шесть
тридцать из универсама и встретил Полину Васильевну, нашу Полю, у нее в
руках как раз колбаска в бумажку завернута. А Поля вроде меня бедолага,
полный товарищ по несчастью, жена Сергея Сергеевича, нашего старого
приятеля, который взлетел на высокую должность и с той поры пропал с
горизонта.
"Здравствуй, Поля, говорю. Как живешь? Сильно ли терпишь?"
"Ах, Иван, - это она отвечает. - Я уже на исходе".
"Где твой-то?"
"Поехал к твоей. Она его телефонограммой вызвала. Накачку ему дает".
"Ах, Полина, - говорю. - Что же это за жизнь у нас с тобой?
Нечеловеческая это жизнь. По такому случаю предлагаю обменять бутылку
кефира на что-нибудь более приличное и отправиться ко мне в гости".
"Я согласная, Ваня, - отвечает, - но только прошу ко мне, тут ближе, и
я плитку не выключала, у меня как раз солянка дозревает".
"И я согласен, - говорю. - О чем же мы раньше думали, Поля? У нас обе
квартиры свободные".
Взял я две бутылки нашего родного "Цимлянского", пришли к ней, накрыли
белую скатерть в столовой, я сто лет такой благодати не видел.
Человеком в доме запахло.
"За что же мы с тобой выпьем? - спрашиваю. - Да вот за наших. Я за
твоего выпью, ты за мою. Трудная у них жизнь. Горят на работе".
Чокнулись, выпили. Никуда не торопимся. Закусываем.
"Я, - говорит, - своего пять лет не вижу".
"А я свою четыре года. Как избрали ее в обед, а утром подали машину к
подъезду - и баста, не вижу".
"А меня ты видишь, Ваня?" - и так она ласково спросила, что у меня
мурашки в определенных местах зашевелились. Я ж еще мужик в соку, а четыре
года женской ласки не слышал, разве что в телевизоре.
"Вижу тебя, Поля, очень даже распрекрасно вижу, как только раньше не
замечал. Ты такая ладная, гладкая, мне на тебя буквально сладко смотреть".
"А теперь еще раз посмотри на меня внимательнее, Ваня, где я?"
"Ты передо мной, Поля. Совсем рядом. И не исчезаешь. Готов на тебя без
конца смотреть".
"И я на тебя, Ваня. Ты вон какой ладный, весь в соку. Ты когда с
работы приходишь?"
"Десять минут седьмого", - отвечаю.
"А я в половине шестого. Значит, как раз успею в универсам сбегать и
тебя в окне встретить. И снова будем друг друга видеть".
"Правильно, - отвечаю. - Давай хоть мы с тобой будем друг друга
видеть. Это же невозможно, чтобы все люди на земле вдруг пропали на работе
и перестали видеть друг друга. Что же это за жизнь - все работают и никто
никого не видит. Это не наш с тобой путь, Поля".
"Как хорошо ты говоришь. В таком случае, возьми тапочки, Ваня, я тебе
телевизор сейчас включу. Я люблю, когда мужчина у телевизора сидит, это
значит - в доме мир".
И остался у Поли. А моя Варвара всю ночь Сергея у себя продержала,
стружку с него снимала. Люди потом рассказывали, выговор она ему влепила за
недовыполнение.
Моя Варвара даже не заметила, что я от нее перешел в другое место.
Сергей, правда, раза два приезжал к нам среди ночи, но сразу заваливался
отсыпаться в своей комнате. Мы его не тревожили, пусть отдохнет. Он
заслужил, ему в пять утра снова уезжать по объектам, ведь он строит - и все
для других.
Зато Поля моя буквально расцвела, да не только дома, но и на работе.
Чем прекрасно наше счастье? Исключительно тем, что оно не вечно.
Прихожу я, значит, домой как обычно, десять минут седьмого. А Поля
меня в окне не встречает. Что за оказия?
На столе записка: "Щи в холодильнике, разогрей. Меня срочно вызвали на
совещание, когда приду, неизвестно, целую, твоя Поля".
Присел я в кресло и задумался от тоски. Что же это получается? Одной
жены не видел четыре года. Другую нашел, не выпадающую из поля зрения.
Теперь и ее не видать. Ушла на выдвижение. Так не все ли равно, кого мне не
видеть? Махнул рукой на щи, у меня свои в холодильнике стоят.
Только Варвара меня опередила. Утром приходит на работу
телефонограмма: явиться к ней в 11.00. Что такое? Неужто она меня
разоблачила? Я заробел, еду на троллейбусе, поднимаюсь в ее кабинет.
Варвара Семеновна самолично меня встречает. Приглашает к столу.
"Где это вы пропадаете, Иван Петрович? Большим начальником стали.
Третий день вас по всему городу разыскиваю, уже хотела в милицию подавать".
"Варвара Семеновна, больше не буду, - говорю, а сам потом покрылся. -
Все время дома пребываю - и в ожидании".
"А ведь у меня к вам дело. И срочное. Есть такое мнение, Иван
Петрович, - это она мне говорит, - выдвинуть вас на руководящий финансовый
участок, который оказался в тяжелом положении, и мы на вас рассчитываем".
"Варвара Семеновна, - говорю, - Варварушка моя, да у меня же опыта ни
на грош, никогда не руководил. Не потяну я".
"Иван Петрович, надо. К тому же вопрос решен. Нам нужна там твердая
рука. Если что, мы поможем, подскажем".
Вышел я из кабинета на ватных ногах. Лучше бы она меня принародно
разоблачила.
Но приказ! Стал я начальником. Сутками пропадаю на вверенном участке.
И что бы вы думали - вывел из прорыва.
Свою выгоду получил. Как-то сижу в зале на очередном совещании,
смотрю, а рядышком со мной, под боком прямо, Полина устроилась. На два ряда
впереди Сергей сидит. А Варвара свет Семеновна перед всеми нами на сцене за
столом президиума красуется: и какая статная стала, прическа высокая, очи
умные - сплошное загляденье.
Со временем мы освоились, стали рядом садиться, то сессия, то семинар,
то банкет, то выездная рыбалка - а мы вместе. Пусть мы дома друг друга не
видим, зато на работе реванш берем, гляди, любуйся, сколько твоей душеньке
угодно.
Ага, сейчас клюнет. А ну, еще, вот она. Это, доложу вам, сазан. От
него особый аромат в ухе совершается. Ну слава богу, за уху я теперь
спокоен, ведь у меня высший приказ был - обеспечить.
Пойдемте к костру, что ли. Познакомлю вас со своими. Вот они, все при
деле: Сергей главный истопник, а Варя с Полей старшие кухарки, сегодня как
раз по графику выездная уха. Вон как шуруют - мелькают перед глазами.
Знаете что, скажу вам по секрету: я на них уже нагляделся. Как было
хорошо: от девяти до шести...
5
- Разрешите представиться: Григорий Сергеевич, мне поручено
сопровождать вас по заводу. С чего начнем наши показы? Что вас интересует
больше: технология или оборудование? О-о, тут колоссальная разница. Наша
технология вот она, в этих белых металлических шкафах, тут все вычислено до
микрона, грамма, градуса, до тончайшего завитка. Тут наш поиск, наши
бессонные идеи, выверенные на самых чутких приборах. А там, в пролетах и
цехах, всего-навсего оборудование, потребное для исполнения замысла. Итак,
в нашем распоряжении всего одна альтернатива: а) предварительные пояснения,
б) знакомство с натурой. Или наоборот: а) знакомство с натурой, б) попутный
пояснительный текст.
Прекрасно, так я и думал, вы избираете второй вариант, прошедший под
рубрикой "наоборот". Мы, технологи, в любом случае остаемся за кулисами,
всем подавай готовый результат. Вы знаете, я не ропщу, я смирился. К тому
же готовый результат всегда выразительнее замысла.
Следуйте за мной, машина на улице. Сейчас мы едем в первый корпус. Он
заглавный по порядку и определяющий по значению. Здесь, собственно, и будут
производиться энергетические реакторы.
Смотрите вправо, он стелется перед нами. Поэты называют его не иначе
как "голубое чудо". Я технократ, для меня это просто производственные
площади для осуществления технологических идей. Приходилось видеть корпуса
и побольше. Но и наш не из малых, длина семьсот метров, ширина четыреста.
Значит, мы накрыли единой крышей двадцать восемь гектаров земной
поверхности.
Вы записываете нашу беседу на пленку? У меня возражений нет, но это
вовсе не обязательно, я потом дам вам справку по любому процессу: размеры,
вес, количество и все прочие параметры.
Мы поворачиваем. Прямо по курсу появился памятник нашему основателю,
Игорю Васильевичу Курчатову, создателю первого атомного реактора, который,
как вы знаете, начал работать в 1954 году, открыв тем самым эру атомной
энергетики.
Следуем дальше, мимо вертушки, это наша проходная. Товарищ со мной -
пропустите.
Спускаемся в тоннель. Вам не низковато? Тоннель идет поперек первого
корпуса. Эстетично? Вы так находите? Я считаю: прежде всего это
целесообразно. Тоннель автономен: от погоды, атмосферных условий,
производственного шума, транспорта и тому подобное.
Вы что-то сказали? Какова пропускная способность тоннеля? К сожалению,
еще не подсчитали, но я полагаю, что не меньше чем пропускная способность
подземного перехода в Москве или Ленинграде. Под Невским проспектом
прекрасные переходы.
Откуда я знаю? Так мы же из Ленинграда приехали: я, жена, сын. Где
жили? На улице Пестеля. Вы там бывали?..
Где работает моя жена? Она экономист. По-моему, вполне довольна своей
работой.
"Откуда он знает про улицу Пестеля? Ведь Вера улетела, рассказать
некому. Вера уехала. Вера уехала. Теперь задача - вернуть Веру. Как же так:
Вера была тут и Вера улетела? Как же так: я без Веры? Минутная пауза
останется невысказанной. Пусть Вера тревожит мои мысли, но не моих
попутчиков, которых я сопровождаю по приказу свыше".
Вы что-то сказали? Простите, я задумался на темы дня. Совершенно
верно, поднимаемся по лестнице и попадаем в царство технологии: пролеты,
краны, стальные сплетения.
Внимание! Перед нами обечайка, наша жизнь, наша гордость, наша
надежда. Слово это старое, я пытался докопаться, что оно означает, откуда
происходит, но у нас на "Атоммаше" никто этого не знает. Пришлось перейти
на семейные связи, попросил жену - и вот что она выяснила. Происхождение
слова до сих пор остается неизвестным. Д.Н.Ушаков в своем словаре дает
версию областного происхождения. В.И.Даль считает, что "обечайка" - слово
восточное, а этимологический словарь русского языка А.Преображенского
анализирует оба эти предположения, не отдавая предпочтения ни одному из
них. "Обечайка" сводится к глаголу "вести", "веду обод" и прочее. Это
необъяснимо в звуковом отношении, утверждает Преображенский. Тогда была бы
"обичайка" или "обвичайка". Но это тоже сомнительно; во-первых, "вица" -
это гибкий прут, а не луб; во-вторых, это противоречит диалектному
"обечка", как говорят на Севере. По Далю, "обечайка" получилась из цепочки
слов: "ячейка", "ячея", "глазок невода". А может, это заимствование? -
спрашивает Преображенский.
Одно несомненно: "обечайка" старое слово и означало оно лубочный обод
на сите, решетке, коробе. Оттуда и перешло на металл. Наша обечайка - это
огромное кованое кольцо высотой до трех метров и весом до трехсот тонн.
Обечайка - основная часть реактора, из них он и сваривается. Можно сказать,
обечайка - ведущий смысл нашего производства. И наша цель.
Вот они! Всюду! Кругом нас! Обечайка плывет на кране. Обечайка
крутится на расточном станке. Обечайка завалена набок и сваривается со
своей сестрой на специальном аппарате, доставленном из Италии. Обечайка
здесь, обечайка там. Когда первый корпус начнет действовать на полную
мощность, в работе будет одновременно более сотни обечаек.
Посмотрели мы проект и ахнули: технологический маршрут обечайки по
корпусу составляет двадцать семь километров. Главный инженер завода Елецкий
задался целью: а нельзя ли сократить эти дорогостоящие переноски и
перевозки? И что же? Переставили оборудование - путь обечайки стал около
двенадцати километров, это огромный выигрыш.
Вас интересует, когда я впервые попал на завод? Про "Атоммаш" я
прочитал в газете и заинтересовался, хотя скорее платонически. А потом в
Ленинград приехал мой товарищ из Харькова. Он и соблазнил меня "Атоммашем".
Вера, это моя жена, сначала ни в какую. Решаю лететь в разведку. Попал
прямо к Елецкому, он самолично потащил меня по корпусам.
Ничего подобного тогда не было, никакой технологической мощи. Мы
шагали меж колонн по распоротой земле, и Елецкий рисовал передо мной
захватывающие технологические дали. "Здесь встанут термические печи, вы
знаете, какой они глубины? Двенадцать метров. Это же вещь! А тут, на сто
шестой оси поднимется пресс, какого в мире нет: на пятнадцать тысяч тонн.
Мы сможем создавать металл самой высшей структурой, - говорил Елецкий. - Мы
обрабатываем металл на уровне атома".
А на месте будущего пресса зияла рваная дыра, на дне которой
копошились машины. Строители забирались в земные глубины. По-моему, первый
корпус производил тогда более сильное впечатление. Сейчас все упорядочено,
все по ранжиру. А тогда все клокотало и сопрягалось. Я сразу понял про
Станислава Александровича Елецкого: это энтузиаст. Мне захотелось работать
под его началом.
"Ваше мнение?" - спросил он меня. Как сейчас помню, мы стояли тогда на
сто шестой оси. "Согласен на восемьдесят процентов. Остальное зависит не от
меня". - "Понимаю, двадцать процентов приходится на половину, у нас же
равноправие".
Вера, разумеется, сначала в штыки, но я, что называется, развернул
перед ней красочные перспективы - согласилась.
Странный вопрос - где сейчас моя жена? Я полагаю, на работе, где же ей
быть, она находится в другом корпусе, если вы желаете, можем к ней
позвонить, справиться о самочувствии.
А вот и сто шестая ось. Японский пресс во всем своем великолепии.
Высота - десятиэтажный дом.
Хотите с кем-либо поговорить? Извольте, вот как раз стоит Михаил
Федорович Грибцов, мастер-бригадир монтажного управления, они здесь, что
называется, от первой гайки? Вот она, кстати, прямо по курсу. Не верите,
что это гайка? Осмотрите внимательно: внутри резьба, снаружи шестиугольник.
Типичная гайка. А то, что в ней двенадцать тонн веса, так это всего-навсего
дополнительная деталь, придающая некоторую пикантность. Это гаечка как раз
от японского пресса.
Михаил Федорович, можно вас на минутку? Вот товарищ из Москвы хочет
познакомиться с вами.
Не стану вам мешать. В сторонку отойду.
"Почему он про Веру спросил? Что-то знает или просто так? Откуда он
может знать? Случайные вопросы. Впрочем, я дал ему понять, что не намерен
развивать эту тему.
Да, Вера уехала, но это наше личное дело, я не нуждаюсь в советчиках,
тем более в летописцах. Всю неделю я был занят, мы даже не успели
поговорить толком перед отъездом. Она улетела, я даже не проводил.
Однако не надо кривить душой перед самим собой. Пусть так и будет, я
сам хотел того. Пусть она побудет одна, чтобы самой решить, где ей лучше.
Пыль, грязь, дождик - все это дамские разговоры. А истинная причина в том,
что между нами наступило отчуждение.
Когда это началось? Первый разговор состоялся сразу после Нового года,
а сколько размолвок было до того... Возьмем те случаи, когда виноват был
только я. Юра получил двойку по литературе, и вечером я решил защитить
мужчину: мой сын будет технократом, он вполне обойдется телевизором,
литература ему ни к чему. И вообще не стоит время терять на эти слюни. Вера
смертельно обиделась, все воскресенье не разговаривала с нами. Потом она
попросила меня после работы съездить в химчистку, это в Старом городе, и
надо ехать на троллейбусе. Я ответил, что это слишком далеко, а я взял с
собой работу, я занимаюсь сейчас обечайками, а в химчистках ничего не
смыслю. Ответ показался мне бравым, и в голосе моем, видимо, звучала
особенная лихость, я бы с удовольствием повторил.
Тогда Вера не обиделась, она заплакала. А я хлопнул дверью и ушел на
улицу. Слава богу, Юры не было дома, я опозорил себя в отсутствие главного
свидетеля.
Каким же ничтожеством я был. И даже не просил потом прощения, считая,
что и так все сгладится. А почему, собственно, я должен просить прощения?
Они забывают вовремя строить кинотеатры и прачечные, а мы потом с самым
серьезным видом обсуждаем статистику разводов, сетуем об оскудении
нравственности. Если бы химчистка была за углом, разве я не сходил бы?
Жалкая цепочка причин и следствий. Вера уехала, а виноват в этом
управляющий трестом, не построивший вовремя баню. Зато я снова выгородил
себя: отважный рыцарь.
Поехали на рыбалку большой компанией. Улов удался, и я получил
назначение на главного уховара. Мне помогали два ухаря, Петр и Василий.
Женщины чистили добычу, подтаскивали воду.
Юра пропадал на берегу. Явился переполненный информацией.
- Папа, ты знаешь, в чем состояла истинная трагедия Ивана Сусанина?
Что же ты молчишь?
- Пока не знаю. Дай мне соль.
- Истинная трагедия Ивана Сусанина в том, что он действительно
заблудился.
- Да-да, сынок, это уже было. Где же соль? Не вижу соли. Товарищи, у
нас нет соли, это же трагедия. Ох, вот она, ну, слава богу. Подбросим
дровишек.
А Юра переключился на Василия, к нему прилип.
- Дядя Вася, в чем истинная трагедия Ивана Сусанина, вы знаете?
Я в запале колдую над котлом.
- Не чувствую перца,