---------------------------------------------------------------
Перевод И.Окуневой
М; 2002.
OCR: Светлана Бабак (Admin[at]aidan.spb.ru)
---------------------------------------------------------------
ИНФОРМАЦИОННАЯ БОМБА
Трудно предположить, что будет "реальным" для человека, когда
начинающиеся сейчас войны закончатся.
Вернер Гейзенберг
I
Конверсия или милитаризация науки?
Если истина познается в опыте, то сущность современной науки не в
достижениях прогресса, а в многочисленных технических катастрофах.
На протяжении полувека наука была вовлечена в гонку вооружений,
способствуя росту напряженности между Востоком и Западом и посвятила себя
исключительно достижению предельной эффективности, прекратив поиски логичной
и пригодной для людей истины.
Современная наука ускользает от собственных философских принципов и все
более становится технонаукой, роковым смешением научного исследования и
поиска эффективных средств, тем самым сбиваясь с пути истинного. Однако это
никого не заботит, кроме нескольких религиозных и экологических деятелей.1
Считается, что в основании экспериментальных наук лежит "эксперимент",
хотя сейчас мы видим пренебрежение мыслительными, аналоговыми операциями в
угоду инструментальным и цифровым, якобы развивающим познание.10
Никого, кажется, не тревожит происходящее смещение двух сущностно
различных аспектов познания: реальной практичности технического оборудования
и истинности решений научной мысли.
Занятая поиском непосредственной "эффективности", а не "истины", как в
прежние времена, наука с недавнего времени движется в сторону упадка и
потери своего статуса... Явление, внушающее страх, подавляемый полезностью
новых инструментов и оборудования, современная наука растворяется в
эксцессах приписываемого ей прогресса. Как стратегическое наступление
истощается в тактических победах, так и исследовательские ресурсы знания все
больше растрачиваются технонаукой.
Подобно спортивным состязаниям, когда злоупотребление лекарствами,
допинг и анаболики обессмысливают усилия атлетов, экстремальная наука
отказывается от терпеливого изучения реальности ради всеобщей виртуализации
Способствуя, вопреки своей воле, продвижению планеты к смертельному
"равновесию страха" в недавнем прошлом, "постмодернистская" наука сейчас
вовлечена в новое, но не менее безумное, соревнование: достижение
максимальной эффективности в робототехнике и генной инженерии. "Постнаучный
экстремизм" лишает вступившие в соревнование области знания разумных
оснований.
Наука, область строгих законов и интеллектуальных приключений, увязает
в извращающем ее технологическом авантюризме.
"Злоупотребление наукой", наука крайностей, экстремальная наука или
предел науки?
Каждому известно, что предельный случай не показателен, а "познание, не
руководимое совестью, разрушает душу человека", и поэтому техно-наука, не
ведающая своего близкого конца -- лишь бессмысленное соревнование!
11
Это -- некий "экстремальный вид спорта", где участники добровольно
рискуют жизнью ради достижения рекордного результата.
"Экстремальная наука" способна вызвать непредсказуемые последствия
исчезновения науки как таковой. Трагедия познания, сделавшегося вдруг
информационным, состоит в том, что тех-но наука, становясь массовой
технокультурой, уже не ускоряет Историю, а порождает лишенное всякого
правдоподобия, головокружительное ускорение реальности.
Если несколько столетий назад во времена Коперника и Галилея научное
исследование было наукой установления относительной истины, то сейчас
технонаучное исследование превращается в науку устранения этой самой истины,
а на смену энциклопедическому знанию приходит знание информационное,
отрицающее всякую объективную реальность.
Если до появления виртуального пространства наука -- геометрическая и
электронная оптики -- развивала способы представления мира,- то сейчас она
содействует угасанию реального, эстетике научного исчезновения.
Выберем ли мы науку правдоподобия, открывающую реальные закономерности
или науку неправдоподобия, исследующую и развивающую виртуальную реальность?
На самом деле, единственной целью науки может быть правдоподобие и
экспериментальная точность исследований. Однако всем известно о
злоупотреблении в прессе определенными "открытиями" и рекламном оглашении
результатов незавершенных экспериментов, то есть о создании общественного
мнения, более озабоченного предполагаемым доходом от открытия, чем истиной,
и совсем не думающего о пользе открытия для общества.
Для иллюстрации этих лишенных иллюзий наблюдений, приведем тот факт,
что "ученый" уже давно по ошибке принимается за "чемпиона" и12
это заблуждение тщательно поддерживается. Искатель приключений,
насильно заставляющий работать свои физические силы на пределе, уравнивается
с не считающимся с этикой исследователем в белом халате, увлеченно рискующим
не только своей собственной жизнью, но и жизнью всего человечества!
Рассмотрим для примера дело Боба Дента -- Филиппа Ничке. В четверг 26
сентября 1996 года, Боб Дент, больной раком человек шестидесяти с небольшим
лет, впервые в мире воспользовался законом, принятым в Австралии в июле того
же года: правом на добровольное прекращение жизни.'
Подсоединенный к компьютеру, регулирующему его кровообращение, Дент
однажды сказал "Да" машине, запущенной лечащим врачом Дента -- Филиппом
Ничке.
Целый ряд фактов: девять месяцев, чтобы родиться не выбирая, девять
дней чтобы добровольно умереть, и тридцать секунд, чтобы отменить решение,
-- ставят вопрос о границах науки, превращающейся в науку терапевтической
смерти. Не есть ли она наука запрограммированной смерти, суицид с помощью
компьютера'?
Можно много говорить об этом "добровольном уходе из жизни", где участие
медика ограничивается запуском машины автоматического сбрасывания
ответственности на другого, об активной эвтаназии, скрытой за
кибернетической процедурой мгновенной смерти...
Клинический пример виртуализации действия показывает, как электронное
воздействие на расстоянии устраняет и ответственность ученого, и виновность
пациента.
Чувствуя себя не более виновным в активной эвтаназии, чем продавец
оружия в совершении преступления, Филипп Ничке смог воспользоваться не
столько двойственностью очень верно названного terminal actii, сколько, в
целом, нигилизмом наступающей информационной эпохи.
Подобно Каспарову, чемпиону мира по шахма-
13
там, разыгравшему партию с компьютером, специально созданным для победы
нам ним, Филипп Ничке ввел в действие новую роковую пару.
Не надо забывать, что нечто подобное произошедшему между доктором и его
нетерпеливым пациентом, жаждущим покончить с жизнью, было уже опробовано в
период равновесия запрограммированного страха между Востоком и Западом в
виде системы "гарантированного взаимного уничтожения" (MAD) и настоящей
doomsday machineiii, чье действие было остановлено развалом Советского Союза
и которая была способна произвести пассивную эвтаназию человечества,
автоматически запустив ядерный апокалипсис.
II
Тотальное или глобальное? Как не задуматься над тем, что скрывается за
постоянно упоминаемой "глобализацией" (mondialisation)? Предназначено ли это
понятие для того, чтобы обновить сильно отдающий коммунизмом
"интернационализм" или оно относится, как обычно думают, к капитализму
единого рынка?
Как первое, так и второе предположение далеки от истины. После "конца
Истории", преждевременно провозглашенного Фрэнсисом Фукуямой1, прошло
несколько лет, положивших начало "исчезновению пространства" одной маленькой
планеты, подвешенной в электронном эфире современных средств
телекоммуникации. Однако не стоит забывать, что законченность является
пределом (Аристотель) и полным завершением, окончательным заключением.
Время конечного мира подошло к концу, и, не будучи астрономами или
геофизиками, мы ничего не сможем понять во внезапной "глобализации Истории",
если не вернемся к физике и повседневной действительности.
Предполагать, как это сейчас часто случается,
14
что понятие "глобализм" говорит о победе частного предпринимательства
над тоталитарным коллективизмом -- означает не осознавать утрату ощущения
промежутков времени и непрерывность feed-back'a1. теленаблюдения
индустриальной или, вернее, постиндустриальной деятельности.
С точки зрения геостратегий, информационная трансформация
непредставима. Нужно как можно скорее отказаться от идеологии, чтобы
полностью охватить это явление. И для того, чтобы возвратиться к Земле, не к
старой доброй земле-кормилице, но к единственному населенному нами небесному
телу... Возвратиться к миру, к трем его измерениям и увидеть скорое их
растворение в потоке ускорения -- уже не ускорения Истории (как и локальное
время, потерявшей конкретные основания), но ускорения самой реальности, где
мировое время обретает новый смысл. Географические пространства и
расстояния, которые еще вчера обуславливали политику отдельных наций и их
коалиций и чье значение ясно показала "холодная война" в эпоху
противостояния блоков Восток/Запад, исчезают и обесцениваются в мире
ускорения и мгновенных взаимодействий.
Со времен старого доброго Аристотеля "физика" и "метафизика"
представляются ясными и понятными философскими терминами, но что сказать о
"геофизике" и "метагеофизике"? Некоторые сомневаются в целесообразности
последнего понятия, хотя ход самих вещей показывает нам, что континенты
утрачивают географические очертания и дают проявиться теле-континенту
всемирной практически мгновенной коммуникации...
Метагеофизика в трансполитике, представленная информационной
интерактивностью современного мира конца нашего века, приходит на смену
геофизике, имевшей важное значение в политике обществ, разделенных скорее
задержками сообщения и расстояниями, чем национальными границами.
Так как всякое присутствие является таковым
15
лишь на расстоянии, телеприсутствие эпохи глобализации обменов
устанавливается лишь на наибольшем отдалении. Отдаление отныне простирается
до противоположного полюса планеты, от края до края метагеофизической
действительности, сводящей воедино телеконтиненты виртуальной реальности,
монополизирующей основные виды экономической деятельности наций и
разрушающей культуры, зависящие от физического положения на земном шаре.
Нам не посчастливилось наблюдать "конец Истории", но зато мы
присутствуем при исчезновении географии. Если вплоть до транспортной
революции последнего столетия временные расстояния порождали удаление,
благоприятное для развития обществ, то телекоммуникационная революция
создает непрекращающийся feed-back человеческой деятельности, скрывающий в
себе угрозу случайного срыва всеобщей интерактивности, пример которого дает
биржевой кризис.
В этом отношении весьма показателен один случай: некоторое время назад,
а вернее, в начале девяностых годов Пентагон заявил, что геостратегии
выворачивают мир как перчатку\
Для американских военных чиновников глобальное оказалось внутри
конечного мира, замкнутость которого порождает многочисленные
материально-технические проблемы. А локальное стало внешним, периферией,
если не сказать, разросшейся окраиной мира!
Таким образом, для генерального штаба армии Соединенных Штатов зернышки
яблок находятся уже не внутри, а вне яблок, как и дольки апельсинов вне
самого апельсина: кожура вывернулась наизнанку. Внешнее -- это не только
кожа, поверхность земли, это также все in situ, все локализованное,
находящееся именно там или именно здесь.
Так произошло глобалитарное изменение, выведшее на поверхность
небольшие поселения и локальное расположение в пространстве как таковое, в
результате которого изгнанию подлежат не16
только отдельные люди или народы, как прежде, а их жизненное и
экономическое пространство. Отсутствие усредненности деформирует не только
"национальную", но и "социальную" идентичность и сказывается не столько на
государстве-нации, сколько на геополитике и жизни города.
"Впервые сложилось так, -- заявил президент Клинтон, -- что больше не
существует различия между внутренней и внешней политикой". Разумеется, за
исключением топологии, вывернутой наизнанку Пентагоном и Госдепартементом
США, нет отчетливо разделенных "вовне" и "внутри"!
Эта историческая фраза американского президента возвещает
метаполитическое измерение власти, ставшей всемирной, и возникновение такой
внутренней политики, с которой обращаются как с внешней политикой прошлого.
На месте реального города, занимавшего определенное пространственное
положение и отдавшего все, вплоть до имени, национальной политике,
появляется город виртуальный, метаполис, лишенный своей территории и готовый
стать юрисдикцией откровенно тоталитарной или даже глобалитарной
метрополитики.
Мы, без сомнения, забыли, что по мере накопления богатств возникает и
растет ускорение, без которого попросту невозможна централизация сменяющих
друг друга режимов. При феодализме и монархии, а позднее и в национальном
государстве увеличение скорости транспортных средств и развитие связи
упрощало управление разбросанным по территории населением.
Сегодня, благодаря политике глобализации товарообмена полис вновь
обретает большое значение. Являясь одной из основных форм организации
человеческого сообщества, метрополия сосредотачивает в себе жизненную силу
наций земного шара.
Однако сейчас локальный полис -- это всего лишь квартал, один из
округов невидимого мирового метаполиса, центр которого везде, а окружность
-- нигде (Паскаль).
17
Существование виртуального гиперцентра, реальные города которого -- не
более чем периферия, ведет к запустению сельской местности и упадку
небольших городов, неспособных долго противостоять притяжению метрополий,
располагающих всем возможным телекоммуникационным оборудованием и наземными
и воздушными скоростными средствами сообщения. Метрополитика, проводимая для
катастрофически большого количества людей, сконцентрировавшихся в одном
месте, постепенно вытесняет настоящую геополитику, предназначенную для
населения, некогда гармонично распределенного по своей территории.
Чтобы показать, как бытовые коммуникации изменяют городскую политику,
приведем небольшой эпизод: резкое увеличение количества мобильных телефонов
поставило полицию Лос-Анджелеса перед новой проблемой. Вплоть до недавнего
времени весь оборот запрещенных веществ происходил в нескольких кварталах, с
легкостью контролируемых командами по борьбе с наркотиками. Однако
полицейские оказались беспомощны перед произвольно назначаемыми встречами
пользующихся портативными телефонами дилеров и покупателей, появляющихся то
здесь, то там, неизвестно где, всегда где-то в другом месте... Мобильный
телефон представляется одним из технических изобретений, способствующих как
присущей метрополии концентрации, так и разбросу основных социально опасных
явлений. Что, вероятно, учтут в скором будущем с помощью введения
информационного контроля домашних сетей; почему так быстро и развивается
Интернет, недавно окультуренная военная сеть...
Временные интервалы исчезают, но образ пространства все более
раздувается: "Похоже, что планета взорвалась. Самый укромный уголок вырван
из тьмы резким светом", -- писал Эрнст Юнгер об озаряющем реальный мир
освещении. Появление трансляции в реальном времени, "прямого включения",
связанного с использова-
18
нием предельной скорости электромагнитных волн, преобразует старое
"телевидение" в полномасштабное планетарное видение.
Появление CNN и его аватар означает то, что привычное телевидение
уступает место теленаблюдению.
Внезапно развившееся высматривание, результат использования медийного
контроля в целях безопасности наций, возвещает начало необычного дня,
лишенного чередования дня и ночи, -- разделения, которое до недавнего
времени структурировало историю.
В течение ложного дня, созданного иллюминацией телекоммуникаций,
поднимается искусственное солнце дополнительного освещения, возвещающее
новое мировое время, когда одновременность действий становится важнее, чем
их последовательность.
Понятие территориального "соседства" [сопtigui'te) наций устаревает и
ему на смену приходит неразделимость (continuite] видимого и слышимого, а
политические границы реального геополитического пространства преобразуются в
хроно-политические деления реального времени передачи образа и звука. Можно
различить два взаимодополняющих аспекта глобализации: во-первых,
максимальное сокращение расстояний в результате сжатия времени перемещений и
передач на расстояние; во-вторых, развитие всеобщего теленаблюдения.
Благодаря "трансгоризонту видения", позволяющему видеть то, что ранее было
недоступно, в течение 24 часов из 24 и семи дней в неделю мы существуем в
постоянно "телеприсутствующем" мире.
"Судьба всякого образа -- его разбухание", -- констатировал некогда
Гастон Башляр. Эта судьба образа осуществляется благодаря науке,
превращающейся в оптическую технонауку.
В недавнем прошлом -- с помощью телескопа и микроскопа. В скором
будущем -- с помощью домашнего теленаблюдения, выходящего за рамки военной
необходимости, вызвавшей его развитие.
19
На самом деле, обесценивание протяженности в политике, произошедшее
вследствие незаметного заражения ускорением всей природы земного шара,
вынуждает прибегнуть к некоторой полномасштабной оптике замещения.
Активная (волновая) оптика полностью преобразовала использование
пассивной (геометрической) оптики эпохи зрительной трубы Галилея.
Складывается впечатление, что исчезновение линии географического горизонта
неотвратимо приводит к введению замещающего горизонта. "Искусственный
горизонт" экрана или монитора свидетельствует о превосходстве медийной
перспективы над непосредственной пространственной перспективой.
Объемность "телеприсутствующего" события становится более значимой, чем
наличные трехмерные предметы и их расположения...
Этим объясняется как резкое увеличение числа "великих светил"11:
спутников метеорологического или военного наблюдения и live cams в сети
Интернет, -- так и постоянные запуски спутников для передачи телесигнала и
распространение теленаблюдения в метрополии...
Все это способствует, как мы уже отметили, переворачиванию привычных
представлений о "внутреннем" и "внешнем".
В конечном итоге, всеобщая визуализация является наиболее заметной
стороной виртуализации.
Пресловутая "виртуальная реальность" состоит не столько из перемещений
в киберпространстве сетей, сколько в увеличении оптической плотности подобий
реального мира.
Это уплотнение помогает восполнить сжатие земных расстояний, вызванное
сокращением времени мгновенных телекоммуникаций. В мире, где обязательное
телеприсутствие полностью замещает чье-либо непосредственное присутствие (на
работе, в торговле...!, телевидение уже не может оставаться тем, чем оно
было последние пятьдесят лет: средством развлечения и культурного развития;
20
прежде всего, оно должно явить на свет мировое время информационных
обменов, виртуальный мир, замещающий окружающий нас мир реальный.
Следовательно, полномасштабная перспектива с линией трансгоризонта есть
место любой виртуализации (стратегической, экономической, политической...)-
Вне этой перспективы глобали-таризм, идущий на смену тоталитаризмам
прошлого, будет неэффективным.
Чтобы придать объем и оптическую плотность наступающей глобализации,
необходимо не только подключиться к информационным сетям, но и, что более
важно, раздвоить реальность мира.
Если в стереоскопии и стереофонии в целях достоверной передачи образа и
звука выделялись "правое" и "левое" или высокие и низкие частоты, то сейчас
необходимо любой ценой оторваться от первичной реальности и создать сложную
стереореальность, состоящую, с одной стороны, из действительной реальности
непосредственных видимостей и, с другой стороны, из виртуальной реальности
медийных про-явленностей (trans-apparences).
Как только новоявленный "эффект реальности" распространится и станет
привычным, можно будет, действительно, говорить о глобализации.
Засвечивание мира, полностью выставленного на обозрение, лишенного
слепых пятен и темных областей (как микровидеокамеры служат и задними фарами
и зеркалом заднего обзора), представляется целью техник синтетического
видения.
Подтверждая, что один раз увидеть лучше, чем сто раз услышать,
мультимедиа намереваются заглушить звук привычного телевидения и сделать из
него что-то вроде домашнего телескопа для наблюдения и предвидения грядущего
мира, подобно телескопу в метеорологии.
Их цель -- превратить компьютерный монитор в окошко, позволяющее не
воспринимать данное, но прозревать горизонт глобализации, пространство ее
ускоряющейся виртуализации...
21
Посмотрите на live cameras, видеопередатчики, установленные практически
по всему земному шару и доступные лишь через Интернет. Их распространение
почему-то не привлекает внимания общественности.
Курьезные и бесполезные, они становятся все более многочисленными от
побережья Сан-Франциско до Стены Плача в Иерусалиме. Находясь внутри офисов
или квартир отдельных эксгибиционистов, камеры позволяют в реальном времени
узнавать то, что творится в тот же самый момент на другом конце планеты.
Таким образом, компьютер уже не только машина для сбора информации, но
и машина автоматического видения, работающая в пространстве полностью
виртуализированной географической реальности.
Некоторые адепты Интернета решаются даже жить на экране, в прямом
включении. Заключенные в замкнутые системы web, они выставляют напоказ свою
личную жизнь.
Примеры всеобщего вуайеризма, коллективного самонаблюдения будут
распространяться со скоростью формирующегося единого рынка универсальной
рекламы.
Сменив простое оповещение о появлении продуктов в XIX веке, порождающая
желания индустрия рекламы XX века готовится стать в XXI веке чистой
коммуникацией, которая потребует распространения рекламного пространства на
все видимое пространство планеты.
Вездесущая реклама уже не удовлетворяется классическими объявлениями
или врезками на телевидении и радио, она желает навязать себя в качестве
"среды" зрению толпы телезрителей, превратившихся в телеактеров и
телепокупателей.
В Интернете некоторые забытые туристами города постоянно расхваливают
свои достопримечательности. Альпийские отели демонстрируют прекрасные виды,
ландшафтные художники оснащают свои произведения многочисленными
web-камерами. Таким образом, можно путешествовать22
по Америке, посетить Гонконг и даже антарктическую станцию во время
полярной ночи...
Несмотря на плохое качество, сеть стала рекламным инструментом,
притягивающим взгляд к выделенным точкам.
Более ничего не происходит, все проходит. Электронная оптика становится
"исследовательским инструментом" для глобалистского прогнозирования.
Если в былые времена подзорная труба позволяла увидеть то, что
скрывалось сразу за горизонтом, то сейчас все идет к тому, чтобы
рассматривать происходящее на обратной стороне земного шара, скрытой стороне
планеты. Таким образом, мы не сможем путешествовать в глобальном электронном
эфире без помощи мультимедийного "искусственного горизонта".
Фантом ампутированной конечности, Земля более не простирается насколько
хватает глаз, она показывает свои виды в какое-то странное окошко. Резкое
увеличение "точек зрения" является следствием прихода последней
глобализации: глобализации взгляда единственного глаза циклопа, властвующего
в пещере, "черном ящике", который все хуже скрывает близкий закат Истории --
Истории, ставшей жертвой болезненного стремления к полному завершению.
III
20 января 1997 года в инаугурационной речи Билл Клинтон произнес:
"Прошедшее столетие стало веком Америки, грядущее столетие должно быть еще в
большей степени американским: Соединенные Штаты станут во главе демократий
всего мира"'... Однако, в этом же заявлении президента было упомянуто
приходящее в упадок американское общество и расшатанная, разваливающаяся
демократия, которые вскоре постигнет, если не принять какие-либо меры,
чудовищная политическая катастрофа.
23
Итак, идет ли речь об американизации или, напротив, о распространении
на всю планету беспорядка так называемого "третьего мира" ? И что такое век
Америки, да и сама Америка?
На этот вопрос Рэй Д. Брэдбери любил отвечать: "Америка -- это
Рембрандт и Уолт Дисней". Однако, когда недавно Билл Гейтс (человек,
сказавший миру "get wired"11) решил потратить свои "небольшие" сбережения,
он приобрел не Рембрандта, а рукопись Codex Leicester Леонардо да Винчи...
Вероятно, это объясняется тем, что Соединенные Штаты представляются
итальянскими в большей мере, нежели голландскими, немецкими, русскими,
испанскими или WASP111. Открытие Америки флорентийцем Америго Веспуччи и
генуэзцем Кристофором Колумбом совпало с концом кваттроченто, когда другие
итальянцы, например, генуэзец Леон Баттиста Альберти, приобщали Запад к
видению в перспективе.
Итак, the ever changing skyline1* последовательности событий,
происходивших на американском Западе -- это линия горизонта, точка схода
итальянского ренессанса, понятое в узком смысле слово per-spectiva, то есть
"смотреть сквозь". Настоящий герой американской утопии -- это не ковбой или
солдат, но пионер, pathfinder, который перемещает тело туда, куда устремлен
его взгляд.1
Прежде, чем поглотить пространство с "прожорливостью, редкой в истории
человеческих миграций", первопроходец сначала поглощает его глазами: в
Америке все начинается и все заканчивается ненасытным взглядом.
Историк Фредерик Дж. Тернер писал в 1894 году: "Развитие Америки
представляло собой постоянное возобновление движения, продолжающееся
освоение фронтира. Это вечное обновление, текучесть американской жизни,
продвижение на Запад, дающее новые возможности и соприкосновение с жизнью
примитивных сообществ, суть силы, определяющие американский характер (...)
Фронтир представляется линией наиболее быс-24
трои и эффективной американизации (...) Пустыня господствует над
колонией".2
Даже сегодня нам, старым добрым континентальным европейцам, сложно
вообразить в мире и спокойствии государство, которое бы отвергало неизменную
стратегическую ценность своего географического положения, нацию, которая
казалась лишь рядом возможных траекторий, уходящих к пустынному горизонту.
Размеры американского государства остаются нестабильными с самого
момента его образования, так как являются скорее астрономическими, чем
политическими: направляющаяся на запад к Японии и Китаю европейская флотилия
открыла Новый свет из-за того, что Земля круглая.
По той же самой причине шарообразности планеты, the ever changing
skyline первопроходцев никогда не может быть достигнут, постоянно убегает,
исчезает при приближении к нему... Он не что иное, как приманка, исчезающая
оптическая иллюзия, прозрачность появляющейся ежесекундно про-явленности, а
не явленность как таковая.
Везде и нигде, там и здесь, не внутри и не снаружи -- Соединенные Штаты
есть нечто за пределами античной колонии, ранее не имевшее имени, нация вне
своей территории. Реально не связанная с древней диаспорой и движущимися по
степи номадами, часто поворачивавшими вспять для определения характера
своего движения, Америка, страна не-возвращения и пути только вперед, являет
роковое слияние бесцельной гонки и идей свободы, прогресса и современности.
В заключение своего знаменитого анализа Тернер был вынужден
констатировать: "Спустя четыреста лет после открытия Америки западная
граница была достигнута, и мы подошли к завершению первого периода нашей
истории".3
Казалось, что побережье материка и Тихий океан на горизонте
ограничивают футуристическую перспективу истории Соединенных Штатов.
25
Накануне провозглашенного Биллом Клинтоном в инаугурационной речи
"столетия Америки", Соединенные Штаты оставались, таким образом,
неудовлетворенными, -- не столько территорией, сколько нехваткой траекторий,
разжигающей жажду движения, необходимого американцам, для того, чтобы
оставаться собой!
У Фрэнсиса Форда Копполы как-то раз спросили: "Почему плохое
американское кино заставляет, несмотря ни на что, мечтать людей во всем
мире?" -- "Это не фильмы заставляют нас мечтать, это сама Америка, ставшая
чем-то вроде большого Голливуда", -- возразил итало-американский режиссер.
Итак, есть фильмы, куда хочется проникнуть потому, что они кажутся
трехмерными...
Уже братья Люмьер в конце XIX века, отправляя
кинематографистов-репортеров во все стороны света, продемонстрировали, что
кинематограф замещает человеческое видение и легко воспроизводит не только
реальное время (благодаря инерции сетчатки), но и расстояния и измерения
реального пространства. Кинематограф фактически стал новой силой, способной
переносить наш взгляд, в то время, когда мы сами остаемся неподвижны.
"Прежде всего, надо говорить для глаз!" -- сказал Бонапарт. Представьте
себе преимущества, какие техника ложного движения может дать Америке
перспективы, -- для которой "остановка означает смерть", -- в момент, когда
the ever changing skyline, служивший двигателем ее псевдодемократии, вот-вот
должен перестать работать...
Президент Уильям Мак-Кинли провозгласил в начале своего президентства:
"Американский народ не желает возвращаться назад!"
Решение напрашивается само собой: ложь ради лжи, иллюзия ради иллюзии,
движение ради движения, почему бы и нет?
Так как больше нет горизонта, к которому можно было стремиться,
изобретаются новые, подложные горизонты.
26
Американский народ будет удовлетворен, он не повернет вспять, он будет
продвигаться к "другой жизни".
"Если Америка меня выбрала, значит, она согласна стать индустриальной
нацией", -- также заявил Мак-Кинли.
"Вторая часть американской истории" начиналась не только на Востоке
континента, на механических заводах Детройта, где у Форда к 1914 году была
введена практика работы на конвейере, но и на Западе, где некий господин
Уилкокс зарегистрировал в 1913 году в штате Калифорния земельный участок с
700 жителями, вскоре окрещенный госпожой Уилкокс Голливудом, поскольку, по
ее мнению, "падуб приносит счастье".
Именно в этом удаленном пригороде Лос-Анжелеса американская нация
продолжит свою бесконечную гонку, путешествие без возвращения "с помощью
других средств": как вестернов, trail-movies, road-movies, комедий,
музыкальных фильмов, так и недавних работ -- таких, как "Скорость" и ее
сиквелV кинематографа ускорения, способного придать "истинной
американизации" наибольшую возможную быстроту.
Хотя в ту эпоху американское кино, в отличие от советского, не могло
быть национализировано, Голливуд, тем не менее, находился под жестким
политическим и идеологическим наблюдением. После Уилла Хейза, царя цензуры
двадцатых годов, пришло время всемогущей прессы Уильяма Рэндолфа Херста,
влияния высоких чинов полиции, авторитетных людей армии, гражданских и
церковных объединений и т. д. вплоть до мрачных пятидесятых, черных годов
маккартизма.
Когда в 1936 году Блэзу Сандрару удалось, не без усилий, внедриться в
студию-крепость американской киноиндустрии, он почуял там, как и во всей
стране, дух мистификации: "Отлично придумано! -- писал он. -- Но кого в этом
демократическом государстве пытаются надуть, если не сам народ?"
27
Согласно анализу Тернера "эффект фронтира" провоцирует индивидуализм, а
"пустыня разлагает сложные сообщества до семей (или групп уцелевших?). Из
того, что эта тенденция является антисоциальной", следует, что
киноиндустрия, увеличивая до передозировки эффекты ложного фронтира, должна
неизбежно вести к развалу общества и общему политическому кризису, что мы и
наблюдаем в конце "столетия Америки".
Раздутый Голливуд двадцатых годов положил начало постиндустриальной
эре, катастрофе дереализации мира. Несмотря на то, что для правителей той
эпохи дорога на Запад была лишь местом действия для вестерна,
фронтиром-обманкой, толпы вполне реальных иммигрантов, введенные в
заблуждение этой оптической иллюзией, продолжали стремиться к Тихому океану.
В начале тридцатых годов штату Калифорния предстояло отделиться от
остального союза для того, чтобы не быть поглощенным человеческим потоком.
Он был окружен блокадой, тремя кордонами полиции, наблюдающими за ставшими
внешними границами с Орегоном, Аризоной и Монтаной. Не надо также забывать о
жестоких облавах и грубом выдворении мексиканцев, "пришедших есть хлеб
американских безработных". Из санитарных соображений, смешанных с
социальными и расовыми предрассудками, аборигены, бродяги, люди с цветной
кожей, одинокие женщины, брошенные дети, больные, носители инфекции
безжалостно изгонялись или заключались в лагеря прямо в пустыне.
Такова та грандиозная эпоха, когда, после обвала на Уолл-стрит в 1929
году, пятьдесят процентов американского населения жили в состоянии, близком
к нищете, сорок процентов -- обходились минимумом санитарных условий, а
количество безработных колебалось от 18 до 28 миллионами. Без сомнения,
Соединенные Штаты и сейчас переживают один из своих "кризисов роста", но на
этот раз
28
они готовы ввергнуть в экономическую стагнацию всю планету, ставшую для
них чересчур тесной.
Вскоре к власти пришло правительство технократов, NewDeaF1 с Франклином
Делано Рузвельтом, прозванным "новым Моисеем", потому что он "вывел свой
народ из пустыни нищеты"... Для того, чтобы впоследствии, в январе 1943 в
Касабланке, вовлечь его в тотальную войну.
"Тот, кто не любит телевидение, не любит Америку!" -- провозгласил
Берлускони во время знаменитой предвыборной кампании по-итальянски. Не так
давно это можно было бы сказать о тех, кто не любит кино, а сейчас -- о тех,
кто не любит Интернет или информационные сети будущего, о тех, кто не
считает должным слепо соглашаться с бредом метафизиков от технокультуры.
"Конечно, входя в киберэпоху (Le Cyber) -- поведал один из этих гуру
Западного побережья, -- нам придется оставить часть населения на произвол
судьбы, но наш путь -- развитие технологий; свобода, которую могут
предоставить нам высокие технологии, -- это свобода сказать "да" их
потенциалу".
Поставленный перед нами вопрос заключается в том, сможем ли мы сказать
"нет" "обещаниям" нового, еще в большей мере "американского столетия" --
"нет" нигилистским заявлениям, которые Америка перспективы и проявленности
не перестает повторять в течение шести веков.... "Кибер-- это новый
континент, кибер -- это дополнительная реальность, кибер -- в нем выразится
общество индивидуумов, кибер -- универсален, в нем нет ни начальников, ни
ответственных и т. д."4
Тем временем, Билл Гейтс был весьма рад возможности выставить свой
Codex в парижском Музее Люксембургского дворца. Среди знаменитых
futuritiones да Винчи можно найти описание конца света как затопления водами
или волнами... Старый итальянский мастер почти не ошибся.
29
IV
Последуют ли за предопределением судьбы овечки Долли человеческие
клоны? Почему бы и нет -- ведь это было бы достойным завершением столетия,
так что отныне сотни мужчин и женщин будут требовать у знаменитого доктора
Вильмута создания своей точной копии или двойника одного из ушедших близких.
Уже сейчас для определенной части современного общества клонирование
становится процедурой настолько же простой, как создание портрета фотографом
в прошлом веке. Это так же просто, как оплатить место в кинотеатре, чтобы с
любопытством посмотреть на уплетающего кашу ребенка из семейства братьев
Люмьер.1
Двадцатому веку было свойственно ничем не сдерживаемое любопытство,
ненасытность взглядов и раскрепощенное рассматривание, он был не столетием
"образа", каким его пытаются представить, но веком "оптики" и,
преимущественно, оптической иллюзии.
За последние сто лет требования пропаганды и коммерции (начиная с 1914
года) и нужды разведки и безопасности (в период холодной войны и ядерного
противостояния) привели нас к недопустимой ситуации неконтролируемого
распространения оптической техники.
Новое оптоэлектронное оборудование бесстрастно проводит как медицинское
исследование "почек и сердца" в реальном времени, так и всеобщее (от улицы
до орбитального комплекса) теленаблюдение, предваряя собой возникновение
всеобщего киберцирка.
"Кинематограф затягивает глаз человека в униформу", --сказал Кафка.i
Что еще можно сказать о более чем полувековой диктатуре всеведущей и
всемогущей техники слежения, которая, подобно тоталитарному режиму,
заставила нас забыть об индивидуальном существовании.30
Согласно действующим законам, защищающим личные свободы, мы являемся
хозяевами как нашего тела, так и его образа. Однако вездесущая
аудиовизуальная среда уже давно побудила нас не обращать особого внимания на
то, что неведомые военные, полицейские, медицинские, финансовые,
политические, промышленные, рекламные и т. д. тузы похищают наши
бесчисленные отображения и манипулируют, изучают, управляют ими без нашего
ведения. Они тайно анализируют наши оптические клоны, наши оболочки, чтобы
ненадолго сделать их бессознательными актерами своих виртуальных миров,
своих неясных игр.
Научная, социальная, политическая фантастика, ролевые игры,
параллельные стратегии обозначают пока еще разрозненные и не схожие друг с
другом элементы будущего киберпространства, где, естественно, "нет никакой
необходимости обременять себя своим физическим телом. "Взаимозаменяемые
тела" делают ненужной привязанность к единственному и неизменному телу."2
После получившего широкую известность британского дела о коровьем
бешенстве 1996 года и последующих разбирательств по поводу клонирования
животных и трансгенетических продуктов общественность должна относиться к
широкомасштабным маркетинговым акциям компаний, представляющих мировой food
power*1, если не с опаской, то, по крайней мере, сознательно.
Я готов допустить, что в годы грядущего глобального кризиса эволюция
человеческого рода в мире, полностью захваченном беззаботным Lust am
Untergang111, будет все более слепо полагаться на эффективные опыты над
животными.
Вот что уже давно предвещала нам вивисекция: вскрытие живых -- или
приговоренных к смерти заживо, как говорил Антонен Арто.
Один старый японский друг недавно признался мне: "Я не могу простить
американцам того, что взрыв в Хиросиме был не результатом военных действий,
а всего лишь экспериментом".
31
Следует опасаться, что после окончания гонки ядерных вооружений
Восток/Запад и полного провала социальных экспериментов начала века
навалившаяся на нашу планету глобальная экономическая война обернется войной
экспериментальной и, по преимуществу, биоэкспериментальной.
Появление Долли не является событием, изобретением чего-то нового: она
есть "клон" -- побег (Ыдп) -- в строгом смысле этого слова. Ее будущее
неизвестно, но у нее есть прошлое, "тяжелое наследство". Именно это прошлое
должно было бы нас беспокоить: тяжелое прошлое нашего не столько
промышленного, сколько военно-промышленного общества, где научный прогресс и
преступления социума тесно связаны и способствуют обоюдному развитию.
Существует поговорка о том, что возможно, есть справедливые войны, но
невиновных войск не существует. То же самое можно сказать применительно к
науке: уже нет невинной науки.
Мы часто говорили о некоем "суде Истории", что объясняется ее дурной
репутацией... Сейчас складывается своего рода международная
экспериментальная система судов, которая призвана нас успокоить, проработать
для публики ошибки и эксцессы скомпрометировавшей себя экспериментальной
науки и придать некоторое подобие совести прикладной науке, ведущей себя как
экономический преступник...
Недавно созданные особые комитеты, куда кто только ни вошел: научные и
технические эксперты, личности исключительных "моральных" достоинств и
представители крупных финансовых компаний в скором времени, без сомнения,
оправдают создание человеческих клонов и признают его законным для
легковерного и жадного до прибыли населения.
Среди членов этих знаменитых консультационных комитетов есть люди,
которые говорят о полезности применения человеческого клонирования в
биологии и медицине. Но, обладай они32
чуть большей смелостью, не выступили ли бы эти глашатаи научного
прогресса за клонирование как средство ремонта в промышленном масштабе и
даже за создание нового субпролетариата, который можно было бы
эксплуатировать в случае ядерной катастрофы (остающейся вероятной), или даже
более того -- за геноцид?
Присуще ли этому ремонту то, что мы называем "этической значимостью", и
соответствует ли он заповеди номер один старой клятвы Гиппократа: primum поп
посеге (Не навреди)... Чем он станет, если не смертью убивающей смерть,
скрытой жестокостью?
Если Юнеско вносит руины Хиросимы и Освенцима (мест экспериментов) в
список "исторических памятников", не должны ли и мы принять во внимание не
только ужасы войны, но и ошибки и заблуждения сомнительного мира?
Чем сможем мы оправдать производство и беспощадную коммерциализацию
человеческих клонов, призванных умирать живьем, как животные, за колючей
проволокой какой-нибудь экспериментальной фермы, в глубине запретной зоны,
где мы не увидим этих других нас самих и не услышим их крики?
Последние небывало напряженные пятьдесят лет ядерного устрашения мы
ощущали себя заложниками в ожидании приговора, народами живых мертвецов, и в
нашу культуру, в наш менталитет коварно просочилась идея "сверхконсерватизма
живой материи", сохранения жизни неестественным путем.
Мы прошли путь от возможного продолжения жизни с помощью замораживания
к культу семьи, от движения NDE (Near Death Experience)1* доктора Моуди к
увеличению числа эсхатологических, псевдонаучных и технологических сект... К
вживлению виртуальных имплантантов и наномашинам, к биокультурам in vitro и
in vivo, к ремонтируемому, как машина, человеческому организму, к
взаимозаменяемости появившихся трансче-
33
ловеческих существ и, в конце концов, к решительному пренебрежению
жизненными проблемами -- потому, что возможность замещения тела клонами дает
человеку надежду на выживание по прекращению существования...
Здесь есть что-то, напоминающее мгновенную фотограмму или фильм братьев
Люмьер: целое столетие ребенок с тем же аппетитом продолжает наворачивать
кашу, тогда как он давно уже умер от старости.
V
"Годы войны кажутся ненастоящими. Они -- как кошмар, во время которого
реальность отменяется", -- как-то написала Агата Кристи.
Однако сегодня нет необходимости в войне для того, чтобы уничтожить
реальность мира.
Авиакатастрофы, крушения поездов, взрывы, ядерные выбросы, загрязнение
окружающей среды, парниковый эффект, кислотные дожди... Минамата, Чернобыль,
Севезо и т. д. После эпохи ядерного устрашения благодаря прямым
телепередачам мы стали привыкать к новому кошмару -- к долгой агонии
планеты, воспринимаемой нами как одна из множества сенсационных новостей.
Находясь на последней стадии soft шока, мы довольствуемся тем, что отмечаем
очередное происшествие и пересчитываем количество жертв научных промахов,
технических и производственных ошибок.
Но все это несравнимо с потерей миром реальности, в чем мы сильно
преуспели и в каковом свершении мы скоро перейдем к следующему этапу. До
недавнего времени мы отказывались обращать внимание на небывалый размах
злостных нарушений и бед отдельных людей, вызванных не столько явно
неудачными техническими нововведениями, сколько самим желанием достичь
рекордных показателей и эффективноcти техники и поразительными
технологическими победами, одержанными в области представления обмена
информацией.
34
Утверждают, что психоанализ не разрешает проблемы, он только замещает
их... То же самое можно сказать о технологическом и производственном
прогрессе.
Сейчас в пресловутой галактике Гутенберга чтение представляется
доступным всем и каждому, однако надо отметить появление целых толп
глухонемых.
Промышленное книгопечатание побуждает к чтению в одиночестве, то есть в
тишине, и мало-помалу лишает людей навыков говорения и слушания, необходимых
для чтения вслух (публичного, полифонического...), распространенного в
эпоху, когда рукописи были относительно редки.
Тем самым книгопечатание приводит к обеднению языка, который утратил не
только свою социальную выразительность (т. е. изначальную способность
выражать свои мысли), но и выразительность пространственную (акцентирование
и просодию). Поэтика народной речи вскоре угасла, умерла -- как говорится,
испустила дух -- и растворилась в академизмах и плоском языке пропаганды и
рекламы...
Если продолжить разговор об утрате способности к чувственному
восприятию под влиянием технологий в быту и на производстве, то можно
припомнить жертвы феи электричества, добровольно подвергающих себя
мгновенной фотографии или оптической иллюзии кинематографа -- способов
представления, умножающих число плохо видящих или, как говорил Вальтер
Бенья-мин, "аналфабетиков образа".
Биолог Жан Ростан считал, что радио "если и не превратило нас в
дураков, то, по крайней мере, сделало глупость еще более громкой"... А Рэй
Бредбери отметил, что глупость кричит на нас из Walkman'oв и забрасывает
"ослепительно-яркими и подробными картинками вместо слов" на телевидении.
"Массы все время спешат, бегут,