мятежом". (Левые эсеры и ВЧК. Сборник документов. Казань, 1996, с. 10). 21. Подробнее о Спиридоновой см. Ю. Фельштинский. Вина и расплата. -- газ. Новое русское слово, 4 декабря 1982 г. 22. Красная книга ВЧК, с. 264. 23. М. П. Ирошников. Создание советского центрального государственного аппарата. Совет народных комиссаров и народные комиссариаты, октябрь 1917 -- январь 1918 г. Изд. 2-е. Л., 1967, с. 73. 24. Согласно адресной книге "Весь Петроград на 1916 г." барон Роман Романович Мирбах в 1916 г. проживал на Фурштадской, 9 и был чиновником особых поручений при Главном управлении собственной его императорского величества канцелярии по учреждению императрицы Марии. (Весь Петроград на 1916 год. Адресная и справочная книга г. Петрограда, двадцать третий год издания, под ред. А. П. Шашковского, с. 448.) Проследить дальнейшее местопребывание Р. Р. Мирбаха не удается: в послереволюционных адресных книгах он уже не числится. Катков, впрочем, указывает в своей статье, что "по слухам племянник германского посла" проживал потом во Франции. Но это были только слухи, никем не проверенные. 25. Красная книга ВЧК, с. 197. 26. Там же, с. 198. 27. Там же, с. 200. 28. Там же. 29. Соломон. Среди красных вождей, с. 81. Переиздана в Москве в 1995 г. (по переизданию: с. 55). 30. Цит. по кн. Спирин. Крах одной авантюры, с. 75. 31. Красная книга ВЧК, с. 297. 32. Н. Мандельштам. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970, с. 112 -- 113. 33. Из истории Всероссийской Чрезвычайной комиссии, 1917 -- 1921 гг. Сб. док. М., 1958, с. 154. 34. Красная книга ВЧК, с. 264, 183, 261. 35. Н. Мандельштам. Воспоминания, с. 113. 36. Из истории ВЧК, с. 151 -- 154. По соглашению с германским правительством ЧК не имело права арестовывать сотрудников германского посольства (хоть и советских граждан) без санкции посольства. Ответа на свой запрос об аресте Дзержинский получить не успел. 37. Красная книга ВЧК, с. 261. 38. М. Геллер, А. Некрич. Утопия у власти. Изд. 2-е, 1986, с. 69. Глава написана М. Геллером. 39. Подробнее об этом см. Ю. Г. Фельштинский. Большевики и левые эсеры. Октябрь 1917, июль 1918. На пути к однопартийной диктатуре. Париж, 1985, с. 164-257; Ю. Фельштинский. Крушение мировой революции. Брестский мир. Октябрь 1917 - ноябрь 1918. М., изд. Терра, 1992, с. 432-512. 40. Соломон. Среди красных вождей, с. 83 (по переизданию: с. 56-57). 41. Д. Кармайкл. Троцкий. Иерусалим, 1980, с. 143. 42. О. Kuusinen. Before and After Stalin. 1974, рр. 36-37. 43. Л. М. Спирин. Классы и партии в гражданской войне в России. 1917--1920 гг. М., 1968. С. 29, 174. 44. Ботмер. С графом Мирбахом в Москве, с. 80. 45. В. Д. Бонч-Бруевич. Воспоминания о Ленине. Изд. 2-е, дополненное. М., 1969, с. 299. 46. См. Ф. Э. Дзержинский. Избранные статьи и речи. М., 1947, с. 112, прим. ред. 47. Троцкий. О Ленине, с. 117. 48. Красная книга ВЧК, с. 270. 49. Троцкий. О Ленине, с. 118. 50. Там же. 51. Mitleid и Beileid -- близкие по смыслу слова. Но первое скорее переводится как "симпатия", а второе как "соболезнование". 52. Троцкий. О Ленине, с. 118 -- 119. 53. Дзержинский. Избранные статьи и речи, с. 112, примечание; Свердлова. Яков Михайлович Свердлов, с. 362. 54. Мальков. Записки коменданта Кремля, с. 208, 209; Спирин. Крах одной авантюры, с. 40; Б. А. Томан. За свободную Россию, за свободную Латвию. Латышские стрелки и красноармейцы в первый год советской власти. М., 1976, с. 180. 55. Записки института Ленина, т. 3. М., 1928, с. 42; Ленин. ПСС, т. 50, с. 112 -- 113. 56. Бонч-Бруевич. Воспоминания о Ленине, с. 308. 57. Сообщение телефонистки Борисовой. Опубл. в кн.: Бонч-Бруевич. Воспоминания о Ленине, с. 308. 58. Позже к обширным инструкциям районным Советам Москвы о разгроме ПЛСР была сделана приписка: "Настоящее объявление не подлежит пока опубликованию, а предназначается исключительно для внутреннего употребления" (Красная книга ВЧК, с. 243). 59. Спирин. Крах одной авантюры, с. 14. 60. На эту зачеркнутую строчку историки не обратили должного внимания. Она приводится лишь в одном издании работ Ленина: "Записках института Ленина", т. 3, с. 42. 61. Красная книга ВЧК, с. 195. 62. Из истории Всероссийской Чрезвычайной комиссии, с. 155. 63. Красная книга ВЧК, с. 195-196. 64. Бонч-Бруевич. Воспоминания о Ленине, с. 303 -- 304. 65. G. Hilger, A. Meyer. The Incompatible Allies. A Memoir-History of Soviet German Relations 1918-1941. New York, 1953, p. 7. 66. Красная книга ВЧК, с. 271. 67. С. Г. Тихомолов. Восемь лет с Дзержинским. В кн.: О Феликсе Эдмундовиче Дзержинском. Воспоминания, статьи, очерки современников. М., 1977, с. 139. 68. Бонч-Бруевич. Воспоминания о Ленине, с. 309. 69. Красная книга ВЧК, с. 271. 70. Спирин. Крах одной авантюры, с. 15. 71. Известия ВЦИК, 8 июля 1918. 72. Там же, 14 июля 1918. 73. Я. Петерс. Воспоминания о работе ВЧК в первый год революции. Былое, No 2, 1933 (Париж), с. 107 -- 108; Красная книга ВЧК, с. 261-262. 74. Там же. 75. Р. Локкарт. Буря над Россией. Исповедь английского дипломата. Рига, 1933, с. 288. 76. Мальков. Записки коменданта Кремля, с. 216. 77. J. Carmichiel. Trotsky. An Appreciation of His Life. New York, 1975, р. 498. 78. Советская историческая энциклопедия, т. 13. М., 1971, с. 751, статья "Спиридонова". 79. Л. Троцкий. Сочинения. М., 1923 -- 1927, т. 17, ч. 1, с. 467 -- 468. 80. Прожектор, No 27 (145), 1928, с. 12. 6 июля -- в Большом театре. За подписью "Е." 81. Свердлова. Яков Михайлович Свердлов, с. 361; Петерс. Воспоминания о работе ВЧК в первый год революции, с. 107 -- 108. 82. Прожектор, No 27 (145), 1928, с. 12. 6 июля -- в Большом театре. За подписью "Е.". 83. Гусев. Крах партии эсеров, с. 207; Прожектор, No 27 (145), 1928, с. 12. 84. Дзержинский. Избранные статьи и речи, с. 113. 85. Ф. Э. Дзержинский. Избранные произведения в двух томах, т. 1. М., 1957, с. 268 -- 269; там же, т. 1. 2-е изд., 1967, с. 264 -- 265. 86. Красная книга ВЧК, с. 286. 87. Там же, с. 301. 88. М. Спиридонова. Открытое письмо Центральному комитету партии большевиков. -- Грани, 1986, No 139, с. 194. 89. Дзержинский. Избранные статьи и речи, с. 116. 90. Красная книга ВЧК, с. 271-172. 91. Там же, с. 209-210. 92. Там же, с. 263. 93. Известия ВЦИК, 8 июля 1918. 94. Красная книга ВЧК, с. 265, 272, 266. 95. Вацетис. Июльское восстание в Москве, с. 27 -- 28. 96. Томан. За свободную Россию, с. 179. 97. С. Далинский. -- в сб. Память, No 2, с. 79. 98. Штейнберг. July Events of 1918. 99. Томан. За свободную Россию, с. 183. 100. Вацетис. Июльское восстание в Москве, с. 32. 101. Красная книга ВЧК, с. 237. 102. Спирин. Крах одной авантюры, с. 66. 103. Томан. За свободную Россию, с. 183 -- 184. 104. Вацетис. Июльское восстание в Москве, с. 38. Ленин, видимо, тяготился услугой, оказанной большевикам Вацетисом. Кто знает, быть может именно поэтому 30 августа 1918 г. он предложил Троцкому Вацетиса расстрелять (The Trotsky's Papers 1917-1922, v. 1. Гаага, 1964, стр. 116). Но Вацетиса спасло покушение на Ленина, происшедшее в тот же день; и вопрос о расстреле отпал сам по себе. Только в 1937 году Сталин привел в исполнение ленинский приговор -- Вацетиса расстреляли. 105. Согласно сообщению Московского окружного военного комиссариата от 11 июля 1918 г. 106. Мальков. Записки коменданта Кремля, с. 211. 107. Упрочение советской власти в Москве и Московской губернии. М., 1958, с. 142. 108. Декреты советской власти, т. 2. М., 1959, с. 536 -- 537. 109. Упрочение советской власти в Москве и Московской губернии, с. 142. 110. Спирин. Крах одной авантюры, с. 53. 111. Известия ЦК КПСС, No 5, 1989, стр. 145, 146. Документ написал рукою Свердлова. 112. Спирин. Крах одной авантюры, с. 54. 113. Цит. по кн.: Кармайкл. Троцкий, с. 43. 114. Стенографический отчет Пятого Всероссийского съезда Советов. М., 1918, с. 209. 115. Я. М. Свердлов. Избранные произведения. Т. 2. М., 1959, с. 246. 116. РСФСР. ВЦИК. Созыв V. Стенографический отчет. М., 1919, с. 57, 58, 61, 62. 117. Цит. по кн.: Ю. И. Шестак. Тактика большевиков по отношению к партии левых эсеров и отколовшимся от нее партиям "революционных коммунистов" и "народников-коммунистов". М., 1971, с. 101. 118. Дзержинский. Избранные статьи и речи, с. 111 -- 116. 119. Правда, 8 июля 1918, No 139. 120. Бонч-Бруевич. Воспоминания о Ленине, с. 316. 121. Известия ВЦИК, 8 июля 1918, No 141. 122. Петерс. Воспоминания о работе ВЧК в первый год революции, с. 110. 22 августа 1918 г. Дзержинскому был возвращен пост руководителя ВЧК (см. В борьбе за победу Октября. Сб. статей. М., 1957, с. 297 -- 298). 123. Бонч-Бруевич. Воспоминания о Ленине, с. 316. 124. Петерс. Воспоминания о работе ВЧК в первый год революции, с. 109. 125. Спирин. Крах одной авантюры, с. 79. 126. Steinberg. In Workshop of the Revolution, 1953, p. 222. 127. Г. Соломон. Среди красных вождей, с. 82 -- 83. Показания Александровича советскими чекистами опубликованы не были. Между тем есть все основания полагать, что данные им показания, равно как и показания Спиридоновой, опубликованные в "Красной книге ВЧК", были пересланы немцам в Берлин. На это указывает то обстоятельство, что в "Красной книге ВЧК" показаниям Спиридоновой предшествует пометка "Берлин". В новом издании 1989 года, с. 268, эта пометка была редакторами снята, но она имеется в машинописной копии "Красной книги ВЧК", хранящейся в архиве Гуверовского института и на микрофильме этой копии, хранящейся в библиотеке Гарвардского университета в Бостоне (с. 319 копии). То, что какие-то показания Спиридоновой и Александровича в Берлин в те дни пересланы были, следует из документа, хранящихся в архиве Троцкого (Архив Троцкого, Т-564). Кроме того, показания Спиридоновой напечатаны пунктом "б". Пункт "а" чекисты не опубликовали (см. с. 319 копии). 128. Красная книга ВЧК, с. 159. 129. Спиридонова. Открытое письмо Центральному комитету партии большевиков, с. 194. 130. Достоевский замечательно описывает состояние, в котором, должно быть, пребывал в те минуты Ленин, в эпизоде возвращения Раскольникова на место убийства старухи-процентщицы и Лизаветы. "[...] Он шел и смотрел в землю. Вдруг, как-будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у того дома, у самых ворот [...] Неотразимое и необъяснимое желание повлекло его. Он вошел в дом, прошел всю подворотню, потом в первый вход справа и стал подниматься по знакомой лестнице [...] Ему представлялось почему-то, что он все встретит точно так же [...] даже, может быть, трупы на тех же местах на полу. А теперь: голые стены, никакой мебели; странно как-то! Он подошел к окну и сел на подоконник". 131. Н. К. Крупская. Переезд Ильича в Москву и первые месяцы его работы в Москве. -- в кн. Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине, т. 2. М., 1957, с. 192-193. Советские историки не слишком убедительно объясняют поведение Ленина. Вот что пишут составители книги "Ленин в Москве": "После разгрома "лево"-эсеровского мятежа в Москве Владимир Ильич решил осмотреть особняк Морозова, в котором находился штаб "левых" эсеров. По воспоминаниям Н. К. Крупской, Владимира Ильича заинтересовало, почему эсеры выбрали этот особняк своим штабом и как организовали его защиту". (Ленин в Москве. М., 1957, с. 61 -- 62.) Но левые эсеры не "выбирали" особняк Морозова -- там расквартировывался отряд Попова. И никакой "организации защиты" проведено не было. Ленина тянуло к особняку увидеть результаты своего деяния. Визит Ленина в особняк был произведен в такой тайне, что о нем не знали даже охранявшие подступы к особняку солдаты. И появление в вечерние часы неизвестного автомобиля, направлявшегося к особняку, настолько удивило их, что по машине Ленина был открыт огонь. (М. И. Ульянова. О Ленине. М., 1969, с. 128.) 132. РСФСР. ВЦИК. Созыв V. Стенографический отчет, с. 89 -- 90. Из речи Чичерина. В то, что Блюмкин так и останется не арестованным было очень трудно поверить. И одна одна из французских газет в статье о Блюмкине много лет спустя с уверенностью писала, что после покушения на Мирбаха Блюмкин "был арестован и заключен в тюрьму". (Статья "Я. Г. Блюмкин" в газ. La Lutte Ouvriere, 12 июня 1936, No 1, с. 1). Иное ведь и предположить было трудно. 133. Кремль за решеткой, с. 10. 134. РСФСР. ВЦИК. Созыв V. Стенографический отчет, с. 61. 135. Саблин объявил действия левых эсеров, начиная с ареста Дзержинского, актом самозащиты. Спиридонова обвинения в "восстании" также отвергла: "Все происшедшее является результатом стремительной защиты русским правительством убитых агентов германского империализма и самозащиты ЦК партии, совершившего это убийство" (Красная книга ВЧК, с. 269). 136. Пьемонт -- бывшее королевство, ныне провинция северо-западной Италии. В 1821 г. в Пьемонте началась революция, которая, однако, потерпела поражение. Но с этого момента Пьемонт стал играть ведущую роль в деле создания единого национального итальянского государства, и название "Пьемонт" вскоре стало нарицательным, чем-то вроде "фронды". 137. Цит. по ст. Д. Рубнев. С. Цыпков. Следователь республики. -- Волга, 1967, No 5, с. 122. 138. РСФСР. ВЦИК. Созыв V. Стенографический отчет, стр. 58. 139. В книге "В. И. Ленин и ВЧК" ошибочно указано, что Шейнкман погиб в 1919 г. (Ленин и ВЧК. Сборник документов (1917-1922 гг.). М., 1975, с. 649). В его фамилии иногда встречаются разночтения: Шейман, Шейнман, Шейкман. 140. Красная книга ВЧК, с. 304-307. 141. Кремль за решеткой, с. 12 -- 13. 142. Известия ЦК КПСС, 1989, No 5, с. 155. Заговор четвертый: Ленин и Свердлов Яков рос озорным, неугомонным мальчиком, организатором забав ребятишек всей улицы. (К. Т. Свердлова. Яков Михайлович Свердлов. М., 1976, с. 60). Из осторожности назовем эту главу -- гипотезой. Гипотезой, имеющей точно такое-же право на существование, как, например, гипотеза о дружбе Я. М. Свердлова и В. И. Ленина; или же гипотеза о дружбе В. И. Ленина и И. В. Сталина. Или, наконец, гипотеза о том, что в Ленина стреляла Ф. Каплан и что Свердлов умер от "испанки". Вся советская история -- сплошные версии и гипотезы. Осталось только понять, какие из них правильные, а какие нет. Эта глава об очередном заговоре Дзержинского против Ленина. Только теперь, в августе 1918 года, Дзержинский. не сумевший сорвать Брестский мир через убийство Мирбаха, пробовал избавиться от Брестского мира, устранив проводника этой политики -- председателя СНК. В историографии этот заговор известен как покушение Каплан 30 августа 1918 года. Как и июльское убийство посла, покушение на Ленина производилось чужими руками и, как будет показано в этой главе, было результатом широкого антиленинского заговора в верхах партии, настолько широкого, что в планы устранения Ленина, очевидно, был посвящен Свердлов, который, в свою очередь, был затем устранен оправившимся от ранения Лениным или же другими заговорщиками, которые в марте 1919 года в межпартийной войне Ленина и Свердлова, после разрыва Брестского мира и окончания первой мировой войны, предпочли остаться с Лениным, а не со Свердловым. Тех, кто не понимает, каким образом Свердлов мог планировать устранение Ленина в разгар смертельной борьбы с "международным империализмом", и как Ленин мог позволить себе сводить счеты со Свердловым, когда на нем держалась вся партия, отсылаем к приводимому выше высказыванию Ленина, цитированному Луначарским в речи "Сияющий дорогой гений": "Представьте себе, полководец ведет борьбу с врагом, а в лагере у него враг. Прежде, чем идти на фронт, на борьбу с врагом, нужно, чтобы в самом лагере было чисто, чтобы не было врагов"(1). В этом была суть отношений большевистских руководителей. В 1918-19 годах советский полководец Ленин только и делал, что шел на фронт, только и чистил от врагов собственный лагерь. И Свердлов чистил -- просто не так удачно. Его недоверие к окружающим было столь серьезно, что после его смерти ключей от личного сейфа Свердлова найти не смогли. Несгораемый шкаф отправили на инвентарный склад коменданта Кремля П. Д. Малькова, где сейф простоял до 26 июля 1935 года, когда его, наконец, открыли. 27 июля нарком внутренних дел СССР Г. Ягода подал Сталину записку о содержании сейфа. В сейфе оказались: золотые монеты царской чеканки на сумму 108 525 рублей; золотые изделия, многие из которых с драгоценными камнями, -- 705 предметов; семь чистых бланков паспортов царского образца; кредитных царских билетов на 750 тысяч рублей(2). В сейфе, кроме того, были обнаружены заграничные паспорта, выписанные на следующие имена: Яков Михайлович Свердлов; Цецилия-Ольга Гуревич; Екатерина Сергеевна Григорьева; Княгиня Елена Михайловна Барятинская; Сергей Константинович Ползиков; Анна Петровна Романюк; Иван Григорьевич Кленочкин; Адам Антонович Горен (годичный паспорт); Елена Сталь (германский паспорт)(3). Редакция альманаха "Источник", где была опубликована фотокопия записки Ягоды, поместила документ в разделе "Исторические сенсации". Однако сенсация тут была относительная. Сотрудники германского посольства в России сообщали по дипломатическим каналам, что в августе 1918 года, еще до покушения на Ленина, в Москве сложилось "нечто, вроде панических настроений". 1 августа 1918 г. из посольства сообщали в Берлин, что руководство Советской России переводит в швейцарские банки "значительные денежные средства"; 14 августа -- что оформляются заграничные паспорта, что "воздух Москвы... пропитан покушением как никогда"(4). В изданных в 1957 году воспоминаниях члена и секретаря ЦК, помощника Свердлова Е. Д. Стасовой можно прочитать о том, что и в 1919 году большевики пребывали в паническом настроении: "1919 год был очень тяжелым годом. Наступление 14 держав на советскую республику создало столь опасное положение, что не исключена была для партии необходимость вновь уйти в подполье, если бы силы внутренней контрреволюции и иностранные интервенты временно взяли вверх. И вот пришлось заботиться о паспортах для всех членов ЦК и для В. И. Ленина в первую очередь. Нужно было обеспечить партию и материальными средствами. С этой целью было отпечатано большое количество бумажных денег царских времен (так называемых "екатеринок", т. е. сторублевок с портретом Екатерины). Для обеспечения их сохранности были сделаны оцинкованные ящики, в которые эти деньги были упакованы и переданы Николаю Евгеньевичу Буренину для сохранения их в Петрограде. Он закопал их, насколько я знаю, под Питером, где-то в Лесном, а впоследствии даже сфотографировал их раскопку, когда советская власть окончательно утвердилась. Тогда же на имя Буренина (купца по происхождению) был оформлен документ о том, что он является владельцем гостиницы "Метрополь". Сделано это было с целью обеспечить партию материально"(5). В 1957 году откровения Стасовой вызвали удивление, так как большевики не любили рассказывать о царившей у них панике. Видный меньшевик Р. А. Абрамович, получив воспоминания Стасовой, немедленно сообщил о прочитанном другому меньшевику и автору нескольких книг Н. В. Валентинову-Вольскому(6). ,,Об истории с паспортами и деньгами в начале 1919 года, в самый опасный момент для большевизма в гражданской войне, -- отвечал Валентинов-Вольский, -- знаю не только я, как один из основных членов тогдашнего ЦК меньшевиков, но и независимо от меня еще четыре человека в Нью-Йорке: Л. О. [Дан], Б. И. Николаевский, [Ю. П.] Денике и Б. Двинов. Мы тогда сами получили предложение от Енукидзе и от Каменева взять паспорта, которые для нас и для Бунда будут приготовлены, а Бунд, который работал тогда в Белоруссии, получил даже довольно значительную сумму теми самыми сторублевками, о которых Вы говорите. [...] Знаю я, как, вероятно, знаете и Вы, и [Б. К.] Суварин, что одновременно или за некоторое время до этого они выслали за границу через Марка Натансона большое количество золота, которое должно было быть депонировано в швейцарских банках на указанные большевистской партией имена. Некоторую часть этого золота они дали левым эсерам натансоновского толка, которые на эти деньги потом в Берлине устроили издательство "Скифы"''(7). Не чужд был паники и Ленин. Бухарин вспоминает: ,,Деникин, Колчак, голод... Границы советского государства сузились до последнего предела. Заговоры внутри, революция становится дыбом. Вот-вот опрокинется все на голову. Ильич считает. Спокойно. Видит возможность поражения. Шутливо называет это по-французски "culbutage" ("перекувыркивание"). На всякий случай распоряжается принять такие-то и такие-то меры, чтобы начать сызнова подпольную работу. Ни капли не сомневается, что в случае поражения он погиб. Все это -- "culbutage". Но вот он подходит к партийным рядам, и его голос звучит несокрушимой энергией: "паникеров -- расстреливать!" И каждый чувствует, что мы победим: черт возьми, разве с Ильичем можно проиграть сражение?''(8). Таким образом, считать, что к бегству за границу из руководителей государства готовился только Свердлов, ни в коем случае нельзя. Но именно секретариат ЦК, и в первую очередь Свердлов, были ответственны за подготовку перевода партии на нелегальное положение --добавим: из-за пораженческой брестской политики Ленина, заведшей партию в тупик, приведшей большевиков на край гибели. Поразительно, что в уже цитированной нами речи Луначарского о Ленине докладчика все время тянуло говорить о другом гении -- Свердлове. Сначала Луначарский объяснил тоскующей аудитории, что именно Свердлов руководил отбором партийных работников, т. е. выполнял функции генерального секретаря партии: "Вот, товарищи, под этим страшным нажимом, под этим гнетом в несколько тысяч атмосфер жило наше большевистское подполье, и тут можно было наблюдать человека, активен ли он, энергичен ли он, организатор ли он, кристаллизуются ли около него кружки. Все эти типы очень хорошо знал Я. М. Свердлов. Скажем, Иванов или Петров -- кто он такой? Свердлов знал, что он тогда-то вступил в партию, тогда-то бегал, тогда-то его освободили и т. д. То, что у Я. М. Свердлова было развито с такой феноменальной силой, об этом все мы знали в партии, поэтому, когда мы выбирали наш ЦК и редакцию нашего центрального органа, то мы туда выбирали людей не потому, что нам нравился нос того или иного, а выбирали после огромнейшей проверки. И на этих руководящих постах этим людям нужно было дать выдержать жизненный экзамен, самый суровый, самый беспощадный. Так в нашей стране, в этом лучшем штабе лучшие люди из интеллигенции и из пролетариата постепенно отсеивались, создавали великих вождей позже наступившей революции. Совершенно ясно, что нигде в мире подобного штаба и подобных вождей быть не могло". Свердлова Луначарский подчеркнуто ставил на один уровень с "сияющим дорогим гением" Лениным: "Владимир Ильич, когда умер Свердлов, которого он очень высоко ценил, и который, как вы знаете, в истории партии сыграл большую роль,-- был и секретарем ЦК, занимался подбором, сортировкой сил и стоял, таким образом, во главе советской власти, вместе с Владимиром Ильичем делал громадное количество ответственнейшей работы -- Владимир Ильич сказал [...]: Умер человек, которого заменить некем. Другого такого человека мы в партии не имеем. [...] Надо его заменить подходящим коллективом"(9). Иными словами, уже в 1919 году Ленин обвинял Свердлова в том, в чем в своем завещании он будет обвинять Сталина: в сосредоточении необъятной власти. Мы знаем, в общих чертах, как протекала и чьей победой закончилась борьба с Лениным в 1922-1924 годах. Как же протекала и чем закончилась борьба Ленина с предыдущим "генсеком" партии Свердловым? 30 августа 1918 года историки обычно рассматривали как дату начала широкой кампании "красного террора", последовавшего в ответ на покушение на жизнь Ленина. Считалось, что в Ленина стреляла эсерка Каплан, задержанная, во всем сознавшаяся и то ли расстрелянная, то ли, по другой версии, тайно помилованная, и что организаторами теракта были руководители эсеровской боевой группы. Однако 30 августа стало этапом в истории большевистской партии по совсем другой причине. Впервые с момента захвата власти большевики расправлялись с одним из собственных лидеров: в Ленина стреляли свои. Первую серьезную статью на эту тему написал израильский историк, эмигрант из России, Борис Орлов(10). Идеологически неприемлемая для советской историографии и неудобная для западной, статья "осталась незамеченной". После 1976 года, как и до него, несвободные советские и свободные западные историки продолжали хором утверждать, что в Ленина стреляла Каплан. Перелом принес 1990 год. Под очевидным влиянием статьи Б. Орлова в августе 1990 года "Комсомольская правда" опубликовала две статьи, подвергавшие сомнению всеми признанную ранее версию(11). В том же году вышла брошюра "Фанни Каплан: Я стреляла в Ленина", составленная Б. М. Сударушкиным(12). Осенью 1990 года в интервью ленинградской программе "Пятое колесо" в числе прочих вопросов я коснулся и покушения на Ленина 30 августа: "Покушение на Ленина, так называемое покушение Каплан, видимо, было связано с оппозицией Ленину внутри партии. Совершенно очевидно сегодня, что не Каплан стреляла в Ленина. Есть серьезные основания предполагать, что к этому покушению имел отношение Свердлов. По крайней мере, после покушения Свердлов себя очень странно вел. Он забрал Каплан из тюрьмы ЧК и поместил ее в личную тюрьму, находившуюся в Кремле под его кабинетом. Он отдал Малькову, подчиняющемуся Свердлову коменданту Кремля, приказ о расстреле Каплан, хотя Мальков по должности не имел права расстреливать Каплан, комендант Кремля не имел никакого отношения к таким делам. [...] Видимо из-за несоответствия обвинения и того факта, что Каплан была почти совсем слепая, что у нее, по всем свидетельским показаниям, в одной руке была сумочка, в другой зонтик, что пистолета, из которого она якобы стреляла, не нашли, а Ленин, судя по всему, видел стрелявшего мужчину, потому что, судя по воспоминаниям, первые его слова после выстрела были: "Поймали ли его?" (а не ее), а Каплан была одета в фетровую шляпку и, кажется, в белое платье, . Все эти несоответствия, видимо, говорят о том, что Каплан тут была ни при чем. То есть поведение Свердлова было крайне подозрительно. Ленин считал, что его убивают. По воспоминаниям Бонч-Бруевича, Ленин крайне недоверчиво относился к врачам, которые его лечили. Он устраивал им перекрестные допросы, как Свердлов пишет, "шутя", но, конечно же, не шутя. Ленин всерьез устраивал им эти допросы. Ленин понимал, что его лишают власти, что его убивают"(13). С 1991 года публикации о покушении на Ленина стали довольно частым явлением(14), причем в дискуссию был вовлечен даже такой консервативный советский исследователь эсеровской партии как К. В. Гусев: "Некоторые историки и публицисты, -- писал он, -- скрупулезно изучая расхождения и неточности, [...] усматривая чрезмерную (подразумевая умышленную) поспешность в расследовании дела в ВЧК и расстреле Каплан, ставят под сомнение роль этой последней в террористическом акте. Можно согласиться с тем, что история покушения нуждается в дальнейшем изучении, что есть не совсем ясные детали [...]. Допустим, что и заявление Каплан, и показания свидетелей не соответствуют действительности. Но тогда сразу возникает вопрос: если не Каплан, то кто? [...] Был ли вообще заговор, и если не эсеры, то кто организовал покушение, кому это было нужно?"(15) Может быть, вслед за Гусевым, нам следует искать ответ на абсолютно правильный вопрос: кому это было нужно? Вопрос этот пришел в голову не одному Гусеву. Дважды генеральная прокуратура Российской Федерации поднимала вопрос о новом расследовании обстоятельств покушения на Ленина, совершенного 30 августа 1918 г. 19 июня 1992 г. Генеральная прокуратура РФ по заявлению писателя из Ульяновска А. Авдонина начавшая проверку обоснованности привлечения к уголовной ответственности, приговора и расстрела 3 сентября 1918 года по внесудебному постановлению Президиума ВЧК Фанни Каплан, приняла "Постановление о возбуждении производства по вновь открывшимся обстоятельствам": "Прокурор отдела по реабилитации жертв политических репрессий Генеральной прокуратуры Российской Федерации старший советник юстиции Ю. И. Седов, рассмотрев материалы уголовного дела No Н-200 по обвинению Ф. Е. Каплан, установил: По настоящему делу за покушение на террористический акт в отношении Председателя Совета Народных Комиссаров В. И. Ульянова (Ленина) привлечена к ответственности и в последующем расстреляна Ф. Е. Каплан (Ройдман). Из материалов дела усматривается, что следствие проведено поверхностно. Не были проведены судебно-медицинская и баллистическая экспертизы; не допрошены свидетели и потерпевшие; не произведены другие следственные действия, необходимые для полного, всестороннего и объективного расследования обстоятельств совершенного преступления. На основании изложенного, руководствуясь ст. ст. 384 и 386 УПК РСФСР, постановил: Возбудить производство по вновь открывшимся обстоятельствам"(16). "Никаких обстоятельств, собственно, не было, -- отмечает с некоторой иронией Э. Максимова. -- Были граждане в разных концах страны, правоведы, литераторы, историки, просто любознательные люди, которые, едва приоткрылись государственные архивы, уразумели по газетам и журналам бездоказательность и безответственность короткого трехдневного дознания, очевидные не только для юристов -- для любого грамотного человека"(17). Следствие ставило своей задачей установить, "стреляла ли Каплан, каковы мотивы и судьба стрелявшей"(18). Предполагалось, что будут изучены архивные дела Каплан и правых эсеров, осужденных в 1922 году в том числе и за покушение на Ленина. И поскольку дела хранились в архивах бывшего КГБ и оставались засекреченными до 1992 года, расследование дела поручалось следственному управлению Министерства безопасности Российской Федерации. После упразднения МБ РФ, в конце февраля -- начале марта 1994 г., дело Каплан принял прокурор-криминалист Генеральной прокуратуры Владимир Николаевич Соловьев(19). До лета 1996 года дело Каплан, сменяя друг друга, дорасследовали шесть следователей (что не могло не сказаться отрицательно на работе). Идея дорасследовании теракта не обрадовала ФСБ. Татьяна Андриасова пишет, что хотя "Генеральная прокуратура РФ поручила ФСБ выяснить наконец все обстоятельства покушения Фанни Каплан на Ленина 30 августа 1918 года на заводе Михельсона, когда председатель Совнаркома получил два огнестрельных ранения [...] у рядовых сотрудников ФСБ особого энтузиазма к поручению Генпрокуратуры не наблюдается. По словам одного из них, следственный аппарат перегружен серьезными делами, людей не хватает, а их еще отвлекают на событие давно минувших дней, в котором вряд ли [удастся] отыскать истину"(20). Что же произошло 30 августа 1918 года? В. М. Бонч-Бруевич вспоминает: "Поздно ночью пришел тов. Козловский, которому, как члену коллегии комиссариата юстиции, было поручено произвести первый допрос эсерки Каплан [...]. Козловский рассказал мне, что Каплан производит крайне серое, ограниченное, нервно-возбужденное, почти истерическое впечатление. Держит себя растерянно, говорит несвязно и находится в подавленном состоянии. Козловский сказал, что несомненно это дело рук организации эсеров, хотя Каплан и отрицает это, и что здесь ясна связь с петербургскими событиями (убийство Володарского, Урицкого) и что, конечно, можно ожидать и других выступлений. Подробности картины покушения Козловский еще не знал"(21). Немедленно после покушения, еще до первого допроса Каплан, начавшегося в 23 часа 30 минут, советское правительство обвинило в организации теракта партию эсеров. Постановление, как председатель ВЦИК, подписал Свердлов: "Всем советам рабочих, крестьянских, и красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем": "Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина. [...] Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов"(22). Следует отметить, что советский историк Н. Д. Костин, специализировавшийся на теме покушения, умудрился ни разу не включить в свои книги фразу "Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров..." В двух изданиях его сборника "Выстрел в сердце революции" (Политиздат, 1983 и 1989) обращение Свердлова просто опущено. А в выпущенной в период перестройки книге "Суд над террором" интересующая нас фраза у Костина скромно заменена тремя точками(23), так как иначе читателю было бы видно, что Свердлов знал о причастности эсеров и англо-французских наймитов к покушению до получения самой первой информации о выстрелах в Ленина. Свердлову важно было, воспользовавшись покушением на Ленина, расправиться с эсерами и начать "массовый террор против всех врагов революции"(24), точно также, как убийством Мирбаха воспользовались для расправы над партией левых эсеров. Вслед за обращением Свердлова были изданы "Постановление ВЦИК о превращении советской республики в военный лагерь" и "Постановление СНК о красном терроре". 1 сентября заместитель председателя ВЧК и председатель ревтрибунала Я. Х. Петерс сообщил в "Известиях ВЦИК", что "арестованная, которая стреляла в товарища Ленина, состоит членом партии правых социалистов-революционеров черновской группы", но что террористка (еще не названная по имени) "упорно отказывается давать сведения о своих соучастниках и скрывает, откуда получила найденные у нее деньги [...]. Из показаний свидетелей видно, что в покушении участвовала целая группа лиц, так как в момент, когда тов. Ленин подходил к автомобилю, он был задержан под видом разговоров несколькими лицами. При выходе был устроен затор публики". Итак, в покушении участвовала целая группа лиц, но Каплан, впервые названная только 3 сентября в утреннем выпуске "Известий ВЦИК", почему-то 1 сентября была забрана из одиночной камеры тюрьмы ВЧК в кремлевскую тюрьму, и 3 сентября в 4 часа дня расстреляна собственноручно комендантом Кремля П. Д. Мальковым. 4 сентября "Известия ВЦИК" сообщили о том, что "по постановлению ВЧК расстреляна стрелявшая в тов. Ленина правая эсерка Фанни Ройдман (она же Каплан)"(25). Описания покушения и ареста Каплан многочисленны и противоречивы. С. Н. Батулин, помощник военного комиссара 5-й московской советской пехотной дивизии, задержавший Каплан, показал, что Каплан была арестована далеко от места покушения и после погони: "Подойдя к автомобилю, на котором должен был уехать тов. Ленин, я услышал три резких сухих звука, которые я принял не за револьверные выстрелы, а за обыкновенные моторные звуки. Вслед за этими звуками я увидел толпу народа, до этого спокойно стоявшую у автомобиля, разбегавшуюся в разные стороны, и увидел позади кареты-автомобиля тов. Ленина, неподвижно лежавшего лицом к земле. Я понял, что на жизнь тов. Ленина было произведено покушение. Человека, стрелявшего в тов. Ленина, я не видел. Я не растерялся и закричал: "Держите убийцу тов. Ленина!" и с этими криками я выбежал на Серпуховку, по которой одиночным порядком и группами бежали в различном направлении перепуганные выстрелами и общей сумятицей люди. [...] Добежавши до так называемой "Стрелки" на Серпухове [...] позади себя около дерева я увидел с портфелем и зонтиком в руках женщину, которая своим странным видом остановила мое внимание. Она имела вид человека, спасающегося от преследования, запуганного и затравленного. Я спросил эту женщину, зачем она сюда попала. На эти слова она ответила: "А зачем Вам это нужно". Тогда я, обыскав ее карманы и взяв ее портфель и зонтик, предложил ей идти за мной. [...] На Серпуховке кто-то из толпы в этой женщине узнал человека, стрелявшего в тов. Ленина. После этого я еще раз спросил: "Вы стреляли в тов. Ленина?", на что она утвердительно ответила, отказавшись указать партию, по поручению которой она стреляла. [...] В военном комиссариате Замоскворецкого района эта задержанная мною женщина на допросе назвала себя Каплан и призналась в покушении на жизнь тов. Ленина"(26). Шофер Ленина Гиль покушавшейся не видел(27). Это приводит Б. Орлова к выводу, с которым нельзя не согласиться: "Ни один из допрошенных свидетелей, присутствовавших на месте покушения, стрелявшего в Ленина человека не видел в лицо и опознать Фанни Каплан как виновную в покушении не мог"(28). Такой же точки зрения придерживается Литвин: "Никто из свидетелей ее не опознал"(29). К аналогичному заключению приходит В. Войнов: "Террориста никто не видел. Фанни Каплан была схвачена комиссаром Батулиным поодаль от места покушения лишь по классовому наитию: Фанни стояла с зонтиком под деревом в вечернем полумраке, чем и вызвала подозрения комиссара"(30). Против Каплан имелись лишь косвенные улики, причем в показаниях свидетелей было много противоречий: "Одни замечают незнакомую женщину в какой-то шляпке, другие -- с непокрытой головой и косынкой на плечах; одни --в коротком жакете, другие -- в осеннем полупальто; большинство же помнит только руку с браунингом. Еще более значительны расхождения в оценке времени ее появления на заводе. Одни твердят, что она входит в здание через несколько минут после приезда вождя. По мнению других, неизвестная женщина, похожая на подпольную пропагандистку и обернувшаяся неожиданно экстремистской, возникает в цехе еще до митинга, беспрерывно курит и долго демонстрирует себя группе рабочих. Но совсем туманны обстоятельства ее задержания: то ли ее берут тут же в заводском дворе, от ли она успевает отбежать на порядочное расстояние. По одним сведениям, ее гонят по мостовой, точно борзые, пролетарские дети, по другим -- она спокойно идет по улице, потом останавливается, выбрасывает из портфеля какие-то бумаги и вдруг собирает их почему-то обратно. Кто-то различает даже, как она что-то рвет на глазах у преследующих"(31). Первый допрос проводился в Замоскворецком военном комиссариате. Согласно этому допросу, протокол которого Каплан подписать отказалась, она признала себя виновной в покушении на жизнь Ленина: "Я сегодня стреляла в Ленина. Я стреляла по собственному побуждению"(32). Однако ответ этот следует признать крайне странным. Так мог ответить только человек, не знавший, когда именно совершено покушение. Допрос вели председатель Московского революционного трибунала А. М. Дьяконов, член коллегии ВЧК и будущий начальник охраны Ленина А. Я. Беленький. От Каплан требовали хоть каких-то доказательств того, что стреляла действительно она. Но никаких подробностей покушения Каплан сообщить не могла: "Сколько раз я выстрелила -- не помню". "Из какого револьвера я стреляла, не скажу, я не хотела бы говорить подробности"(33). Каплан далее сообщила, что была задержана "у входа на митинг". Не у выхода, как сказал бы человек, только что стрелявший в уходившего с митинга Ленина, а у входа. Само собой разумеется, что указание Каплан на арест "у входа" противоречило еще и воспоминаниям свидетелей, утверждавших, что Каплан задержана вдалеке от места покушения. Из Замоскворецкого комиссариата, по требованию Петерса, Каплан и М. Г. Попову -- раненую вместе с Лениным женщину -- в разных машинах отвозят в ВЧК. С Каплан в автомобиле едет сотрудник ЧК Григорий Александров. С Поповой -- на грузовике Красного креста --"чекистка-разведчица" Зинаида Легонькая. На Лубянке арестованных ждали нарком юстиции Д. И. Курский, член коллегии наркомата юстиции М. Ю. Козловский, секретарь ВЦИК В. А. Аванесов, Петерс и заведующий отделом ВЧК по борьбе с контрреволюцией Н. А. Скрыпник. Позже прибыл Свердлов. В течение четырех дней -- с 30 августа по 2 сентября -- было допрошено более сорока свидетелей. Последний известный нам допрос Каплан датирован 31 августа. Допросы Каплан в ВЧК велись сухо и формально. Все шесть допросов были проведены в течение 24 часов после задержания Каплан и были очень короткими. Она допрашивалась разными людьми, задававшими одинаковые вопросы. Сомнений в том, что стреляла Каплан, видимо, не было. Но все показания Каплан вынуждена была давать на себя сама. Никаких улик против Каплан в распоряжении следствия нет: опознать никто ее не может, оружия при ней не нашли. Подписать Каплан согласилась только два протокола допросов. Никакой интересующей чекистов информацией Каплан не располагала. Вот описание одного из допросов Костиным: "Допрос шел ровно, без осложнений, тщательно записывалось все сказанное. Каплан неохотно, но все же рассказала о своем детстве и семье [...]. И не сообщала ничего вразумительного о своем участии в покушении на В. И. Ленина. Как она проникла на митинг к михельсоновцам? Кто ею руководил и помогал вести слежку? Кто снабдил ее деньгами и оружием? Об этом -- ни слова"(34). И конечно же не потому, что чекисты не были в состоянии выбить из Каплан показания. С обывательницей Поповой, задававшей Ленину у машины бытовые вопросы и раненой одной из пуль, поступают совсем иначе. Ее перевязывают в Павловской больнице, где Попова служит кастеляншей, отвозят в Замоскворецкий военкомат (куда отвезли и Каплан), а оттуда -- в тюрьму ВЧК на Лубянке. Причиной ареста Поповой послужили показания милиционера А. А. Сухотина: "Шагах в 4-х от т. Ленина на земле лежала женщина на вид лет 40. Последняя кричала: "Я ранена. Я ранена" -- а из толпы кричали: "Она убийца" Я бросился к этой женщине вместе с т. Калабушкиным, подняли ее и отвели в Павловскую больницу"(35). Уже утром 31 августа заложниками берут мужа и двух дочерей Поповой и тоже сажают в тюрьму ВЧК. "Известия ВЦИК" сообщают: "В день рокового покушения на тов. Ленина означенная Попова была ранена навылет; пуля, пройдя левую грудь, раздробила левую кость. Две дочери ее и муж были арестованы, но вскоре освобождены"(36). Заведующий отделом по борьбе с контрреволюцией и член коллегии ВЧК Н. А. Скрыпник считает, что "отцов" за детей арестовывать можно, "но держать детей за то, что мать пострадала, немного неудобно"(37). И действительно, взятых заложниками мужа и дочерей уже в начале сентября освобождают, а в начале октября отпускают и саму Попову, прекратив ее дело за отсутствием улик, выдав ей в компенсацию единовременное пособие(38), а после смерти Ленина в 1924 году -- персональную пенсию в связи с нетрудоспособностью из-за полученной раны(39). Итак, Попову в тюрьме держат и допрашивают больше месяца. А на допросы причастной к покушению и сознавшейся в теракте Каплан потрачены сутки! В чем же заключалась роль Каплан? Б. Орлов считает, что Каплан устанавливала для террористов место и время "выступления Ленина на митингах"(40), что она, согласно ее же показаниям, приехала "на митинг часов в восемь"(41), выслеживая Ленина, и именно в это время и попалась на глаза многочисленным свидетелям. Получив информацию о том, что Ленин на заводе выступать будет, Каплан, "сама ушла до начала митинга и передала сообщение о приезде Ленина на завод районному исполнителю, дежурившему в условленном месте на Серпуховской улице. Сама же осталась ждать результата покушения там, где ее потом и обнаружил комиссар Батулин"(42). Войнов также считает, что Каплан использовалась "для организации слежки и осведомления исполнителя о месте и времени выступления В. И. Ленина на митинге"(43). Почему же выводы, к которым легко пришли историки и журналисты через много лет, не соблазнили следователей ВЧК в 1918 году? По каким-то неведомым нам причинам они предпочли считать террористом-одиночной именно Каплан, задержанную с зонтиком в одной руке и портфелем в другой, с гвоздями в ботинках, причинявшими, видимо, боль(44). К тому же, как стало известно после допроса 31 августа подруги Каплан бывшей каторжанки Нерчинской каторги эсерки В. М. Тарасовой-Бобровой, отбывавшей вместе с Каплан наказание, Каплан была полуслепой. Тарасова показала: "Фанни Каплан [...] в то время была слепа. Она ослепла, кажется, в январе 1909 года, причем до этого она хронически теряла зрение на 2-3-5 дней. Врачи разнообразно трактовали причины слепоты. Зрачки ее реагировали на свет. Это было связано с резкими головными болями. В Чите [...] думаю это было в 1912 году, она вновь прозрела"(45). Эти показания были подтверждены Д. Пигинят, левой эсеркой, отбывавшей каторгу вместе с Каплан: "Знаю только, что она ослепла от взрыва бомбы, а потом вновь прозрела"(46). В этой связи интересно заключение журналиста, кандидата медицинских наук, В. Тополянского. В статье о покушении на Ленина Тополянский пишет: "Переходящая внезапная слепота на фоне или сразу после значительного эмоционального напряжения обусловлена, скорее всего, истерическими расстройствами. В таком случае необходима судебно-психиатрическая экспертиза, поскольку подобные больные отличаются нередко патологической лживостью, склонностью к необычайному фантазированию и позерству и способностью приписать себе чужое преступление"(47). Вывод Тополянского подтверждается еще и свидетельским показанием. Эсерка Б. А. Бабина (1894--1983) встретила в Бутырской тюрьме в феврале 1922 г. Д. Д. Донского, члена ЦК партии эсеров(48), и задала ему вопрос: "Как могло случиться, что эсерка Фанни Каплан по заданию ЦК пошла убивать Ленина?" Донской ответил, что, прежде всего, Каплан не была эсеркой: ,,Женщина довольно красивая, но несомненно ненормальная, да еще с разными дефектами: глухая, полуслепая, экзальтированная вся какая-то. Словно юродивая! Меньше всего мне приходило в голову отнестись к ее словам серьезно. Я ведь в конце концов не психиатр, а терапевт. Уверен был -- блажь на бабенку напала!.. Помню, похлопал ее по плечу и сказал ей: "Пойди-ка проспись, милая! Он -- не Марат, а ты не Шарлотта Корде. А главное, наш ЦК никогда на это не пойдет. Ты попала не по адресу. Даю добрый совет -- выкинь все это из головы и никому больше о том не рассказывай!''(49). Могла ли полуслепая и, видимо, не вполне нормальная женщина поздно вечером произвести прицельно несколько выстрелов? -- спрашивает Войнов. "К тому же нет данных, подтверждающих ее умение владеть браунингом"(50). В самом деле, не на каторге же Каплан училась стрельбе? О. Васильев пишет, что "посадить пули из пистолета (или револьвера) с такой кучностью" могла "только твердая натренированная рука профессионального стрелка"(51). 2 сентября 1918 г. следователем ВЧК Кингисеппом был произведен "следственный эксперимент" -- инсценировка покушения. Гиль играл себя. Н. Я. Иванов был "Лениным". Кингисепп был "Фанней Каплан", а работник профкома Сидоров -- "Поповой"(52). В результате этого эксперимента было выяснено, что "стрелявшая находилась у переднего левого крыла машины, а Ленин -- в пределах одного аршина от заднего. Как считает Тополянский, "все четыре пули направлены одинаково: снизу вверх. Нехитрые расчеты с помощью теоремы Пифагора показывают, что стрельба велась с расстояния 4--4,5 метра, под углом 45--50 градусов и, скорее всего, с колеса"(53). Не похоже, чтобы так мог стрелять человек, не имевший опыта стрельбы из пистолета. В деле за No 2162, о покушении на Ленина 30 августа 1918 года, отсутствуют листы 11, 84, 87, 90 и 94. Литвин, давно и пока безуспешно пытающийся получить доступ к этим листам, выделенным из общего дела, слышал, будто там содержатся показания свидетелей, утверждавших, что в Ленина стрелял мужчина(54). Похоже, что сам Ленин, оставшийся не допрошенным и не распрошенным, тоже видел стрелявшего в него мужчину(55). Важно заметить, что с расстрелом Каплан дело закрыто не было. Ряд показаний был дан уже после 3 сентября. На повторном показании Батулина от 5 сентября имелась пометка Кингисеппа от 24 сентября. 18 сентября участвовавший в следствии Скрыпник докладывал Кингисеппу, что пересылаемые Кингисеппу два документа по делу о покушении на Ленина, "долго" странствовали по ВЧК и только вчера попали к Скрыпнику. "Если они ничего не дают нового, переправьте их обратно ко мне для приобщения к делу Ройд-Каплан", заключает Скрыпник(56). Из этого следует сделать вывод, что было два дела: дело Каплан и дело о покушении на Ленина 30 августа 1918 года. Отдельно следует поставить вопрос об охране Ленина. "День 30 августа 1918 года начался скверно, -- вспоминал Мальков. -- Из Петрограда было получено мрачное известие" -- убит М. С. Урицкий. Дзержинский "сразу же выехал в Петроград, чтобы лично руководить расследованием". Ленин "должен был выступать в этот день на заводе быв. Мехельсона. Близкие, узнав о гибели Урицкого, пытались удержать Ленина, отговорить его от поездки на митинг. Чтобы их успокоить, Владимир Ильич сказал за обедом, что, может, он и не поедет, а сам вызвал машину и уехал"(57). Добавим -- уехал без охраны. Более того, охраны не оказалось и на заводе, где планировалось выступление Ленина. Столь не типичное для осторожного Ленина поведение, видимо, диктовалось тем, что 29 июня Свердлов направил Ленину директиву, которая не была отменена, несмотря на убийство Урицкого: "Владимир Ильич! Прошу назначить заседание Совнаркома завтра не ранее 9 часов вечера. Завтра по всем районам крупные митинги по плану, о котором мы с Вами уславливались; предупредите всех совнаркомщиков, что в случае получения [приглашения] или назначения на митинг, никто не имеет [права] отказываться. Митинги начинаются с 6 часов вечера"(58). По приказу Свердлова "совнаркомщик" Ленин без охраны отправился на выступление, о котором заранее были извещены в районе(59). "Как-то получилось, что никто нас не встречал: ни члены завкома, ни кто-нибудь другой" -- свидетельствует шофер Ленина Гиль(60). Удивимся вместе с Гилем: как же так получилось, что в день убийства Урицкого Ленин на митинг прибыл без охраны? Обратим внимание на то, как охранялся Ленин во время выступления на том же заводе 28 июня. Все в том же гранатном цехе завода те же несколько тысяч человек. Охрана митинга поручена военному комиссару и начальнику гарнизона Замоскворечья А. Д. Блохину. Он вооружен маузером и наганом. Ленина встречает по-военному, рапортом. Вместе с Блохиным -- красноармейцы. Вместе с Лениным они выходят на сцену. Ленина смущает столь откровенная охрана на заводе. Он просит увести солдат. Блохин не бросается исполнять требование председателя СНК, а звонит своему начальнику по вопросам охраны -- Дзержинскому, так как именно Дзержинский обязал районных военкомов и начальников гарнизонов организовывать охрану митингов. Дзержинский приказывает сообщить Ленину, что по распоряжению Дзержинского охрану со сцены он так и быть разрешает убрать. И это была единственная его уступка. В деле определения организаторов покушения на Ленина крайне важным оказался вопрос о времени покушения. Этот внешне банальный сюжет оказался неимоверно запутанным. Шофер Ленина С. К. Гиль показал в ночь на 31 августа, т.е. сразу же после покушения, что "приехал с Лениным около 10 часов вечера на завод Михельсона. [...] По окончании речи В. И. Ленина, которая длилась около 1 часа, из помещения, где был митинг, бросилась к автомобилю толпа человек 50 и окружила его"(61). Предположить, что Гиль ошибается и не помнит, во сколько привез Ленина к заводским воротам, трудно. Если так, то закончилось выступление между около 11 часов вечера. На это же время указывает в своих показаниях, данных в час ночи 31 августа, т.е. сразу же после покушения, еще один свидетель, А. Сухотин: "Часов в 9 приехал т. Ленин. Через 1-2 часа т. Ленин кончил свою речь и отправился к выходу"(62). Кажется, именно в этот день часы переводились на час назад. "Попив чаю около 6 часов вечера по новому времени [...], я с Поповой отправилась к ней на квартиру ночевать",-- сообщает одна из свидетельниц(63). "Ленин говорил последним. Митинг начался около 7 часов по новому времени", -- сообщает другой(64). Ленин выступал на митинге последним оратором. Орлов пишет: "Речь Ленина на митинге, по мнению Гиля, длилась около часа. Иными словами, покушение могло быть совершено не раньше 10 часов, а скорее около 11 часов вечера, когда окончательно стемнело и наступила ночь. По-видимому, показания Гиля ближе всего к достоверности, ибо протокол первого допроса Фанни Каплан имеет четкую запись -- 11 часов 30 минут вечера. Если считать, что задержание Каплан и доставка ее в ближайший военный комиссариат, где начались допросы, заняли 30-40 минут, то время, указанное Гилем, следует считать наиболее правильным. Трудно предположить, что подозреваемая в покушении Каплан в течение более чем трех часов оставалась недопрошенной в том случае, если покушение было совершено в 7 ч. 30 мин. вечера. [...] В пользу позднего часа покушения говорит и то обстоятельство, что митинг на заводе Михельсона был не первым, на котором выступал Ленин. До этого он побывал в противоположном конце Москвы, в Басманном районе на митинге в здании Хлебной биржи. Там выступало несколько ораторов, и речь Ленина продолжалась от получаса до часа. Дорога из одного конца Москвы в другой должна была занять не меньше часа"(65). Таким образом, можно утверждать, что Ленин прибыл на завод приблизительно в 10 часов по старому и в 9 часов по новому времени и выступал примерно час, закончив выступление между 10 и 11 часами вечера по новому времени. К величайшему сожалению для историков более точно установить время покушения на Ленина невозможно. Между тем именно здесь находится разгадка еще одного ребуса об организаторах покушению. Понятно, что между выстрелами в Ленина и сообщением об этих выстрелах Свердлому должно было пройти какое-то время(66). А обращение Свердлова о покушении на Ленина подписано председателем ВЦИК в 22 часа 40 минут. Это могло произойти только в том случае, если обращение было написано заранее, если Свердлов был осведомлен о планируемом покушении, если он умышленно допустил теракт, а может быть, через ВЧК и Дзержинского, являлся его непосредственным организатором. В обращении Свердлова, кроме времени его написания, смущает первая фраза. Четко определив врага революции -- правых эсеров и англо-французских наймитов, до минут указав время написания обращения -- 10 часов 40 минут вечера -- Свердлов был слишком неточен в том, где точность требовалась прежде всего: в указании времени самого покушения. "Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина..." Между тем с момента покушения никак не могло пройти более получаса. Сравним этот текст с телефонограммой Ленина, разосланной после убийства германского посла графа Мирбаха 6 июля 1918 г., написанной в 4 часа 20 минут: "Около трех часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве..."(67) Ленин отреагировал на убийство Мирбаха примерно через полтора часа. Когда же писал свое обращение Свердлов? Когда ему стало известно о планируемом или состоявшемся покушении? Однако директива Свердлова Ленину обязательно отправиться 30 августа на митинг и время написания Свердловым "обращения" не единственные и даже не самые главные против него улики. Допросы Каплан в ЧК обрываются 31 августа. 1 сентября по приказу Свердлова она была забрана из тюрьмы ВЧК в кремлевскую комнату тюремного типа, находившуюся по его кабинетом. Детали перевозки Каплан в Кремль нам известны по воспоминаниям коменданта Кремля Малькова: "Через день или два [после покушения] меня вызвал Варлам Александрович Аванесов. -- Немедленно поезжай в ЧК и забери Каплан. Поместишь ее здесь, в Кремле, под надежной охраной. Я вызвал машину и поехал на Лубянку. Забрав Каплан, привез ее в Кремль в полуподвальную комнату под детской половиной Большого дворца. Комната была просторная, высокая. [...] Прошел еще день-два, вновь вызвал меня Аванесов и предъявил постановление ВЧК: Каплан -- расстрелять, приговор привести в исполнение коменданту Кремля Малькову. [...] -- Когда? -- коротко спросил я Аванесова. [...] -- Сегодня. Немедленно"(68). Страницей позже Мальков укажет, что расстрелял Каплан 3 сентября в 4 часа дня(69). И хотя очень уж не хотелось Малькову в этом сознаваться, но легко вычислить, что самое позднее в ночь на 1 сентября, прервав допросы, Свердлов забрал Каплан в Кремль чтобы "немедленно" же ее расстрелять. Недоумение исследователей по этому поводу лучше всех сформулировал Сударушкин: "Наверное, читатель убедился, что в деле о покушении на Ленина до сих пор остается много неясностей, которые подвергают общепринятую версию серьезным сомнениям. Удивляет та лихорадочная поспешность, с которой Фанни Каплан была осуждена и уничтожена при обстоятельствах до того мрачных и неестественных, что трудно найти им разумное объяснение. Почему из вполне надежных подвалов ВЧК на Лубянке ее перевели в Кремль? Даже принимая во внимание суровость того времени, невозможно понять необходимость уничтожения Каплан именно в Кремле, где располагалось Советское правительство. Почему постановление ВЧК о расстреле не исполнили сами чекисты? По какой причине организацию казни взял лично на себя председатель ВЦИК, назначив исполнителем коменданта Кремля? Создается впечатление, что организаторы этого расстрела чего-то опасались. Последний, зафиксированный допрос Каплан состоялся 31 августа, а расстреляли ее 3 сентября. Не начала ли она давать показания, которые не устраивали следствие, потому так поспешно ее и перевели из ВЧК в Кремль? Не появилась ли вероятность, что ее придется вернуть на Лубянку? Не связана ли эта вероятность с возвращением из Петрограда Дзержинского? Не потому ли и поторопились с расстрелом, совершив его в Кремле, где никто не мог помешать?"(70) Попробуем разобрать причины столь странного поведения Свердлова. Фактическая сторона вопроса следующая. Некая женщина, называемая "Каплан" была арестована, подверглась нескольким коротким весьма общим допросам разными людьми, и, не ранее 31 августа и не позднее 3 сентября -- взята по приказу Аванесова, исходящему от Свердлова, в Кремль. В Кремле она то ли была, то ли не была подвергнута дополнительным допросам, а 3 сентября то ли была, то ли не была расстреляна Мальковым. А поскольку Свердлов по причинам достаточно мистическим дал указание "останки уничтожить без следа"(71), никакими вещественными доказательствами казни Каплан мы не располагаем, кроме утверждения писателя Юрия Давыдова, что труп Каплан был облит бензином и сожжен в железной бочке в Александровском саду(72). Правда, Мальков указывает, что свидетелем расстрела был поэт-большевик Демьян Бедный, живший в Кремле и вышедший на шум: "К моему неудовольствию я застал здесь Демьяна Бедного, прибежавшего на шум моторов. Квартира Демьяна Бедного находилась как раз над Авто-Боевым отрядом, и по лестнице черного хода, о котором я забыл, он спустился прямо во двор. Увидев меня вместе с Каплан, Демьян сразу понял, в чем дело, нервно закусил губу и молча отступил на шаг. Однако уходить он не собирался. Ну, что же! Пусть будет свидетелем"(73). Но все, что мог увидеть Бедный, это расстрел некой женщины, про которую ему было сказано, что это и есть покушавшаяся на Ленина "Каплан". Помня о том, что убийство германского посла Мирбаха 6 июля также было направлено против Ленина и осуществлено силами сотрудников ВЧК, советское правительство могло иметь основания и сейчас подозревать чекистов, прежде всего левого коммуниста и противника Брестского мира Ф. Э. Дзержинского, в организации заговора против Ленина. Возможно, что именно по этой причине Ленин, Свердлов и Троцкий сочли необходимым в июле 1918 г. держать арестованную верхушку левоэсеровской партии не в тюрьме ВЧК, подконтрольной ведомству Дзержинского, а за кремлевскими стенами, ключ от которых находился у коменданта Кремля Малькова. Кому подчинялся Мальков, известно. Рассказывая в воспоминаниях о незначительном конфликте с секретарем и помощником Ленина В. Д. Бонч-Бруевичем, Мальков пишет: "-- Я подчиняюсь Владимиру Ильичу и Якову Михайловичу, а не вам, так что не приказывайте"(74). Обратим внимание на субординацию. Помощником и секретарем Ленина был Бонч-Бруевич. Помощником и секретарем Свердлова -- Аванесов. Мальков подчинялся Ленину и Свердлову, но не подчинялся Бонч-Бруевичу и Аванесову, если приказ не исходил от Ленина или Свердлова. С Бонч-Бруевичем и Аванесовым Мальков был на равных(75). По причинам известного характера, Мальков опускает третьего человека, которому подчинялся непосредственно: Л. Д. Троцкого, и третьего секретаря, с которым решал обыденные вопросы. Но так как Троцкого во время покушения на Ленина в Москве не было, будем считать, что этот сюжет академическим. Выполнял ли аналогичные поручения Мальков раньше? Да, выполнял. Вечером 7 июля 1918 г. Мальков забрал под арест в Кремль членов ЦК ПЛСР и членов ВЦИК Спиридонову и Саблина(76). Приказ Малькову забрать из ВЧК Каплан, причем до возвращения Дзержинского из Петрограда, был естественен, если Свердлов, не участвовавший в заговоре против Ленина, подозревал Дзержинского в организации теракта. Тогда, забирая Каплан из ЧК, Свердлов, во-первых, предотвращал убийство Каплан незаинтересованными в ее показаниях чекистами, прежде всего Дзержинским; во-вторых, не допускал встречу и допрос Каплан Дзержинским; в-третьих, получал возможность допросить Каплан в Кремле и разузнать, что же произошло на самом деле. Но получалось, что привезли Каплан в Кремль единственно для того, чтобы расстрелять. И здесь, конечно же, есть какое-то отсутствующее звено, мешающее понять, что же было на самом деле. Ведь если Каплан расстреливали в Кремле при свидетеле Д. Бедном значит действительно очень торопились. Оставим на совести Малькова указание, что сделал он это по постановлению ВЧК. Никто этого постановления не видел. Литвин утверждает, что казнь Каплан не зафиксирована "даже в протоколах судебной коллегии ВЧК"(77). И не очень понятно, каким образом ВЧК могло постановить не просто расстрелять Каплан, а приказать коменданту Кремля Малькову привести приговор в исполнение. Слишком уж рядовое занятие для нерядового революционера. Но допустим, постановление ВЧК было. В каком случае нужно было Свердлову немедленно расстреливать Каплан и уничтожать ее останки? Только в одном: если важно было не просто заставить Каплан замолчать, но и недопустить процедуры опознания трупа Каплан свидетелями террористического акта: Лениным, Гилем, Батулиным и другими. Если из описания ареста женщины с зонтиком и портфелем безошибочно следовало, что стреляла не задержанная, а кто-то еще, то из описаний Малькова получалось, что кому-то (очевидно, что Свердлову), важно было замести следы преступления: уничтоженный труп нельзя опознать. После 3 сентября определить нельзя уже было ничего: была ли задержанная Батулиным женщина с зонтиком и портфелем -- Каплан; была ли задержанная Батулиным женщина той, что разговаривала с Гилем перед началом собрания, еще до покушения; была ли Каплан покушавшейся, т.е. женщиной, выстрелившей в Ленина; была ли расстрелянная к Кремле женщина -- Каплан; была ли расстрелянная в Кремле женщина той, которую задержал Батулин; была ли расстрелянная в Кремле женщина той, которую видел Гиль и какие-то другие свидетели у завода Михельсона; кого именно расстреляли в Кремле 3 сентября 1918 года? Список этих вопросов -- бесконечен. Не имея Каплан не только живой, но и мертвой, ответить на них было невозможно. Именно Свердлов закрыл дело Каплан, уничтожив наиболее важную улику -- саму арестованную. Он мог это сделать только в том случае, если лично был не заинтересован в расследовании и если лично был причастен к заговору. Других объяснений поведения Свердлова не существует. Тем более нельзя было ответить без Каплан на вопрос о сообщниках. Между тем в Ленина были произведены четыре выстрела из двух пистолетов разного калибра(78), видимо, револьвера и браунинга. Именно четыре Гильзы и были обнаружены Кингисеппом во время осмотра места покушения и проведения следственного эксперимента(79). В понедельник, 2 сентября, Кингисеппу был доставлен пистолет из которого 30 августа стреляли в Ленина. По одним сведениям это был револьвер с расстрелянными тремя патронами, по другим -- "браунинг за No 150489" с четырьмя неизрасходованными патронами(80). Именно этот браунинг и оказался в Историческом музее как орудие покушения(81). 23 апреля 1922 г. из тела Ленина была извлечена пуля "размером от среднего браунинга"(82), нужно думать, за No 150489. Все это означало, что из браунинга в Ленина могли быть произведены два или три выстрела, поскольку седьмая пуля в 6,35-миллиметровой модели браунинга образца 1906 года могла быть в стволе(83). После открытия дела в 1992 году МБ РФ провело, по мнению Э. Максимовой, "комплексную криминалистическую экспертизу по браунингу No 150489, гильзам и пулям, попавшим в Ленина". Но результаты этой экспертизы не были исчерпывающими. Эксперты пришли к выводу, что из двух пуль "одна выстрелена, вероятно, из этого пистолета", но "установить, выстрелена ли из него вторая, не представляется возможным"(84). При проведении следственного эксперимента в 1996 году ФСБ запросила у Исторического музея пробитое пулями черное драповое демисезонное пальто Ленина, люстриновый черный пиджак, 4 гильзы, найденные на месте преступления, 2 пули и "браунинг". (Последний раз обследование ленинского пальто и пиджака проводилось в 1959 году; материалы этого обследования хранятся в Историческом музее)(85). Браунинг заклинило и он перестал работать. Но когда сравнили пули, "извлеченные при операции Ленина в 1922 г. и при бальзамировании тела вождя в 1924 г., выяснилось, что они разные(86). Это было новое указание на участие в покушении второго человека. Кто же он был? Немедленно после выстрелов в Ленина был арестован и в ночь на 31 августа расстрелян бывший левый эсер Александр Протопопов. В марте 1918 г. Протопопов был начальником контрразведки отрядом ВЧК, в апреле стал заместителем командира отряда ВЧК Д. И. Попова. 6 июля, пишет Литвин, когда "Дзержинский приехал в штаб левых эсеров, которых охранял этот отряд, и потребовал выдачи властям террориста Блюмкина, убившего германского посла, Протопопов лично арестовал на месте самого председателя ВЧК, да еще с нанесением побоев!" После разгрома левых эсеров Протопопов был арестован, но к 30 августа оказался не только выпущенным из тюрьмы, но и связанным с террористами, готовившими покушение на Ленина(87). Это первое прямое указание на то, что к покушению на Ленина мог иметь отношение еще и высокопоставленный сотрудник ЧК, кем-то заблаговременно выпущенный из тюрьмы. Очевидно, что человека, избившего и арестовавшего Дзержинского 6 июля, из тюрьмы мог освободить только сам Дзержинский. 2 сентября 1919 года в ВЧК с грифом "совершенно секретно" поступил донос чекиста Горячева, утверждавшего, что "работая по делу готовящегося восстания в Москве слышал, как гр[ажданка] Нейман говорила, что в покушении на тов. Ленина участвовала некая Легонькая Зинаида, причем эта Легонькая якобы и произвела выстрелы". Это была та самая "чекистка-разведчица" Легонькая, которая сопровождала Попову на Лубянку в грузовике Красного креста. В связи с этим 11 сентября был выписан ордер No 653 на арест и обыск Марии Федоровны Нейман и Зинаиды Ивановны Легонькой. У Легонькой оказалось алиби: во время покушения на Ленина она находилась на учении в инструкторской коммунистической школе красных офицеров. Занятия там проходили с семи до девяти вечера. А так как считалось, что покушение было произведено именно в эти часы, получалось, что Легонькая стрелять в Ленина не могла. Правда, если предположить, что покушение состоялось позже (в 10 вечера), никакого алиби у Легонькой не было. И 24 сентября 1919 года Легонькая была допрошена (допроса М. Ф. Нейман в деле Каплан нет) начальником Особого отдела ВЧК. Легонькая указала, что является членом партии с 1917 года, что в октябрьскую революцию была разведчицей Замоскворецкого военного комиссариата, а в октябре-ноябре 1918 года работала "в тылу неприятеля в направлении станции Лихая". В заключительном абзаце своих показаний Легонькая сообщила, что при обыске ею был в свое время найден у Каплан "в портфеле браунинг, записная книжка с вырванными листами, папиросы, билет по ж. д., иголки, булавки, шпильки и т.д. всякая мелочь". Эти показания следует назвать сенсационными, так как в них впервые сообщается о найденном у Каплан браунинге. Столь же очевидно, что Легонькая говорила неправду. Результаты обыска, проводимого в Замоскворецком комиссариате тремя женщинами: Легонькой, Д. Бем и З. Удотовой, нам хорошо известны из запротоколированных показаний Бем и Удотовой, данных 30 августа 1918 года. Зинаида Удотова показала: "При обыске мы Каплан раздели до нага и просмотрели все вещи до мельчайших подробностей. Так, рубцы, швы нами просматривались на свету, каждая складка была разглажена. Были тщательно просмотрены ботинки, вынуты оттуда подкладки, вывернуты. Каждая вещь просматривалась по два и несколько раз. Волосы были расчесаны и выглажены. Но при всей тщательности обнаружено что-либо не было. Одевалась она частично сама, частично с нашей помощью". Примерно о том же сообщила в своих показаниях 31 августа 1918 года сама З. И. Легонькая: "Во время обыска я по распоряжению тов. Дьяконова стояла у двери с револьвером наготове. К вещам я совершенно не прикасалась, наблюдая лишь за движением рук Каплан. Обыск был тщательный, были просматриваемы даже рубцы и швы, обувь просматривалась внутри и оттуда вывертывалась подшивка. Волосы были расчесаны, просматривали также и голое тело, между ног, под мышками. Но, несмотря на всю тщательность, ничего обнаружено не было. Одевалась она частично сама, частично ей помогали". Из обнаруженного: железнодорожный билет в Томилино, иголки, восемь головных шпилек, сигареты, брошка, т.е. всякая мелочь. "Больше ничего при Каплан обнаружено не было", -- показала Дж. Бем. В остальном перечень Легонькой совпадал с перечнем Бем: записная книжка с вырванными листами, папиросы, билет по ж. д., иголки", шпильки...(88) Откуда же появился браунинг в портфеле Каплан и почему ни до, ни после 24 сентября 1919 года о нем не упоминали? Литвин считает, что Легонькая сообщила о браунинге по подсказке ЧК, чтобы навсегда закрыть вопрос об орудии убийства. Но поскольку допросы Легонькой достоянием общественности не делались, грубая фальсификация, запротоколированная в секретном досье, ничему не способствовала. Можно предположить, что в квартире Легонькой в сентябре 1919 года был устроен обыск, что во время этого обыска нашли браунинг, что была проведена дактилоскопическая экспертиза, показавшая, что в Ленина действительно стреляли из найденного у Легонькой пистолета. Легонькая должна была либо сознаться в том, что стреляла в Ленина (и быть, очевидно, расстрелянной), либо объяснить, каким образом к ней попал "браунинг Каплан". И Легонькая такое объяснение дала. Вопреки всей имевшейся информации она показала, что нашла браунинг в портфеле Каплан при обыске (при котором никто больше этого браунинга не видел). Был ли это браунинг за No 150489 -- или какой-то другой -- неизвестно. Впрочем, это все-лишь рабочая гипотеза. Сама Легонькая даже не была арестована. С нее взяли подписку о явке в Особый отдел ВЧК по первому требованию для дачи показаний и отпустили. О дальнейшей судьбе Легонькой нам ничего не известно, но любопытно, что дело Легонькой пересматривалось НКВД в ноябре 1934 года(89), и трудно предположить, что вновь занявшись ее делом, НКВД оставило ее на свободе. Здесь самое время вернуться к слухам о том, что Каплан расстреляна не была. Костин пишет, что слухи эти "начали распространяться в 30-40-х годах заключенными тюрем и концлагерей, якобы встречавших Каплан в роли работника тюремной канцелярии или библиотеки на Соловках, в Воркуте, на Урале и в Сибири"(90). "Еще в 30-е годы ходили упорные слухи, что Каплан видели в Верхнеуральской и Соликамской тюрьмах, -- вторит Э. Максимова. -- Всего полтора года назад адвокат-пенсионер писал в Музей Ленина, что его отец, старый коммунист, ссылаясь на очень осведомленных людей, рассказал в 37-м году сыну: Каплан была помилована. Через несколько лет ему самому, студенту-юристу, в том же Верхнеуральске тюремный надзиратель назвал фамилию Каплан и показал ее камеру, а начальник тюрьмы это подтвердил"(91). Лагерные легенды всегда столь же правдоподобны, сколь и немыслимы. Могли ли надзиратель и начальник тюрьмы рассказывать заключенному о том, что в такой-то камере сидит официально расстрелянная в 1918 году Каплан? Ведь наверное, если Каплан не была расстреляна, это считалось государственной тайной? Масло в огонь подлили воспоминания деятельницы итальянской компартии и Коминтерна Анжелики Балабановой. Приехав из Стокгольма вскоре после покушения и посетив Ленина, она спросила о судьбе Каплан. Ленин ответил, что решение этого вопроса будет зависеть "от Центрального комитета". Сказал он это таким тоном, что Балабанова о покушавшейся больше не спрашивала. "Мне стало ясно, -- писала Балабанова, -- что решение это будет приниматься другими инстанциями и что Ленин сам настроен против казни. [...] Ни из слов Ленина, ни из высказываний других людей нельзя было заключить, что казнь состоялась". Балабанова пишет, что ее свидание с Лениным происходило "в секретном месте", куда Ленин был вывезен "по совету врачей и из предосторожности". "Физически он еще не оправился от покушения" и "о своем здоровье он говорил очень неохотно". "Секретным местом" были Горки, куда Ленин и Крупская выехали 24-25 сентября. Значит, встреча Балабановой с Лениным относится к концу сентября -- началу октября 1918 года. Предположить, что к этому времени Ленин не знал о расстреле Каплан, совершенно невозможно, хотя бы потому, что об этом было опубликовано в "Известиях" и в органе ВЧК(92). И уже совсем неправдоподобной выглядит сцена прощания Балабановой с Крупской. Крупская обняла ее и "со слезами сказала": "Как это страшно -- казнить революционерку в революционной стране"(93). Сегодня мы с достоверностью знаем, что Ленину казнить было не страшно, в том числе и революционеров. Поверить, что через месяц после покушения Крупская, проведшая все это время около неоправившегося Ленина, проливает слезы по расстрелянной полусумасшедшей Каплан -- очень трудно. Предположить, что и Крупская не знала о расстреле -- еще труднее. Разве что речь шла не о Каплан, а о какой-то другой женщине? Но тогда все описанное граничило с разглашением Лениным государственной тайны, а на это ни Ленин, ни Крупская никогда б не пошли. Однако какое-то объяснение слухам о не расстрелянной Каплан давать приходилось. Историк Б. И. Николаевский имел свое мнение. В письме Балабановой он писал: "Относительно Каплан: она расстреляна комендантом Кремля [...] После войны распространился слух, что Каплан жива, ее видели на Колыме и т.д. Теперь в ,,Новом мире'' появились воспоминания Ирины Каховской, другой левой эсерки, о Горьком -- по-видимому, на Колыме была именно она"(94). Касательно самой Каховской Николаевский мог быть не прав. Но он был прав по существу: в лагерях могли встречать женщину, осужденную за покушение на Ленина 30 августа 1918 года. Кто знает, может быть это была на самом деле стрелявшая в Ленина совсем другая женщина. Может быть в 1934 году по обвинению в покушении на Ленина была арестована чекистка Зинаида Легонькая и именно ее в лагерях считали помилованной Каплан? Привезенный после покушения в Кремль, окруженный врачами, Ленин считал, что ему приходит конец. Лично преданный Ленину человек, управляющий делами СНК и фактический секретарь Ленина Бонч-Бруевич первым оказывается возле Ленина со своей женой, В. М. Величкиной, имевшей медицинское образование. Только в ее присутствии врачам разрешают ввести Ленину морфий, излишняя доза которого может привести к смерти больного. Первое впрыскивание морфия делает сама Величкина(95). По воспоминаниям Бонч-Бруевича, Ленин пытался понять, тяжело ли он ранен: "А сердце?.. Далеко от сердца... Сердце не может быть затронуто..." -- спрашивал Ленин. И затем произнес фразу очень странную, будто считал, что его убивают свои: "И зачем мучают, убивали бы сразу... -- сказал он тихо и смолк, словно заснул"(96). К официальной версии о выстрелах Каплан Ленин отнесся недоверчиво. По свидетельству Свердлова уже 1 сентября Ленин "шутя" устраивал врачам перекрестный допрос (конечно же -- не шутя)(97). 14 сентября Ленин беседовал с Мальковым. Здесь допустимы две версии. Первая: Мальков рассказал, что расстрелял Каплан по указанию Свердлова, а труп уничтожил без следа. Вторая: по приказу Свердлова Мальков Ленину ни о чем не рассказал. В первом случае Ленину должно было стать ясно, что Свердлов заметал следы и что заговор организовывался Свердловым. Во втором приходится допустить, что от Ленина утаили факт расстрела Каплан, дабы не компрометировать Свердлова. Но держать в секрете эту информацию долго вряд ли представлялось возможным. Оказалось, однако, что даже раненый Ленин, пока он в Кремле, Свердлову все равно мешает. Здесь сама собой напрашивается аналогия: Ленин, Сталин и Горки в 1922-23 годах. Официально в 1922-23 годах Ленин был отправлен в Горки на выздоровление. Сегодня мы знаем, что он был отстранен Сталиным от дел, сослан и умер при загадочных обстоятельствах. Но мысль о Горках впервые зародилась не у Сталина, а у Свердлова. И когда, читаешь о том, как Свердлов "заботился" о здоровье раненого "Ильича", это слишком напоминает "заботу" Сталина о больном Ленине в 1922-1923 годах. Обратимся к мемуарам Малькова: "Ильич начал вставать с постели. 16 сентября он впервые после болезни участвовал в заседании ЦК РКП(б) и в тот же вечер председательствовал на заседании Совнаркома. Ильич вернулся к работе!" Какая радость! Перегруженный работой Свердлов мог наконец-то отдохнуть? Не тут-то было. Мальков продолжает: "В эти дни меня вызвал Яков Михайлович. Я застал у него председателя Московского губисполкома; Яков Михайлович поручил нам вдвоем найти за городом приличный дом, куда можно было бы временно поселить Ильича, чтобы он мог как следует отдохнуть и окончательно окрепнуть. -- Имейте в виду, -- напутствовал нас Яков Михайлович, -- никто об этом поручении не должен знать. Никому ничего не рассказывайте, действуйте только вдвоем и в курсе дела держите меня". Вот так и родились знаменитые Горки -- имение бывшего московского градоначальника Рейнбота (за которого после смерти мужа вышла замуж вдова Саввы Тимофеевича Морозова). Свердлов "велел подготовить Горки к переезду Ильича", -- вспоминает Мальков. "Снова подчеркнул, что все нужно сохранить в строгой тайне. [...] Дзержинский выделил для охраны Горок десять чекистов, подчинив их мне. Я отвез их на место [...], а на следующий день привез в Горки Владимира Ильича и Надежду Константиновну. Было это числа 24-25 сентября 1918 года". В Горки мало кто ездил: Свердлов, Сталин, Дзержинский и Бонч-Бруевич. Как неоднократно было в 1922-23, Ленин рвался в Кремль, а его не пускали. Чтобы задержать Ленина в Горках в его кремлевской квартире был начат ремонт. Мальков пришет: "К середине октября Владимир Ильич почувствовал себя значительно лучше и все чаще стал интересоваться, как идет ремонт и скоро ли он сможет вернуться в Москву. Я говорил об этом Якову Михайловичу, а он отвечал: -- Тяните, тяните с ремонтом. [...] Пусть подольше побудет на воздухе, пусть отдыхает"(98). Основной задачей Свердлова было продемонстрировать партактиву, что советская власть вполне обходится без Ленина. Весь сентябрь и первую половину октября Свердлов и А. И. Рыков по очереди председательствовали в Совнаркоме(99). Все остальные руководящие посты: председателя ВЦИК и секретаря ЦК, председателя Политбюро и председателя ЦК -- у Свердлова уже были. "Вот, Владимир Дмитриевич, и без Владимира Ильича справляемся"(100), -- сказал как-то Свердлов Бонч-Бруевичу. Нужно ли сомневаться, что Бонч-Бруевич доложил об этом разговоре Ленину? Следует отметить, что без Ленина справлялся не только Свердлов, но и Троцкий. Выступая 1 октября 1918 года на соединенном заседании Московского совета с рабочими организациями Троцкий сказал: "За сравнительно короткий период времени, с того момента, как прозвучал предательский выстрел в тов. Ленина и до сегодня положение советской армии приняло устойчивый характер. С каждым днем советская армия гигантскими шагами продвигается вперед". Троцкий рассказал собравшимся, что "вчера" был у Ленина "и убедился, что сидящие в его теле две пули не мешают ему следить за всем, и по-легоньку всех подтягивать, -- что конечно вовсе не мешает"(101). В общем, раненый Ленин сильно не мешает, а строительство армии в его отсутствие "гигантскими шагами продвигается вперед". В октябре ремонт квартиры был закончен. Видимо, Бонч-Бруевич, личный друг и секретарь Ленина, был единственным, кто не хотел, чтобы Ленин отдыхал и дышал свежим воздухом: он немедленно сообщил Ленину, что ремонт окончен и можно возвращаться в Кремль(102). Мальков вспоминает: "Недели через три после переезда в Горки Владимир Ильич встретил меня при очередном моем посещении с какой-то особенно подчеркнутой любезностью. -- Ну как, товарищ Мальков, ремонт в моей квартире скоро закончится? -- Да знаете, Владимир Ильич, туго дело идет. [...] Он вдруг посуровел. -- [...] Ремонт в Кремле уже два дня как закончен. Я это выяснил. [...] Завтра же я возвращаюсь в Москву и приступаю к работе. Да, да. Завтра. Передайте, между прочим, об этом Якову Михайловичу. Я ведь знаю, кто вас инструктирует. Так запомните -- завтра! И, круто повернувшись ко мне спиной, Владимир Ильич ушел в свою комнату. На следующий день он вернулся в Москву"(103). Так, с помощью плохого Бонч-Бруевича, желавшего Ленину зла, Ленин возвратился из ссылки, в которую он был отправлен добрым Свердловым для отдыха под нежными взорами десятка чекистов Дзержинского. К этому времени у Бонч-Бруевича и получавшего через него соответствующую информацию Ленина появилась еще одна причина для конфликта со Свердловым. Если у заговорщика Свердлова были планы расправиться с раненым Лениным, этому помешали в Кремле безотрывно находившиеся при Ленине Бонч-Бруевич и его жена Величкина. И слишком уж подозрительным совпадением кажется то, что 30 сентября, т.е. через 5-6 дней после отъезда Ленина в Горки, Величкина умерла в Кремле, по официальной версии от "испанки"(104). Эзопов язык мемуаров старой гвардии большевиков, умудрившейся уцелеть даже в сталинскую чистку, не всегда понятен. В воспоминаниях Бонч-Бруевича читаем: "Осень 1918 года. [...] В Кремле в течение двух дней от испанки умерли три женщины. Владимир Ильич находился за городом на излечении после тяжелого ранения. Получив известие о смерти женщин, он выразил самое душевное соболезнование семьям и сделал все распоряжения об оказании им помощи. Не прошло и месяца, как той же испанкой заболел Я. М. Свердлов [...]. Надо было видеть, как был озабочен Владимир Ильич. [...] В это время он уже жил в Кремле [...]. Несмотря на предупреждения врачей о том, что испанка крайне заразна, Владимир Ильич подошел к постели умирающего [...] и посмотрел в глаза Якова Михайловича. Яков Михайлович затих, задумался и шепотом проговорил: -- Я умираю... [...] Прощайте"(105). 16 марта в 4 часа 55 минут Свердлов умер. Внешне невинная цитата из воспоминаний Бонч-Бруевича говорит об очень многом. Прежде всего, Ленина никогда не пошел бы к Свердлову, если бы тот был болен заразной "испанкой"(106). Не менее важно, что одной из трех женщин, умерших в Кремле в течение двух дней, была жена Бонч-Бруевича, о чем Бонч-Бруевич "забыл" упомянуть. И понятно почему: три человека за два дня в Кремле -- больше похоже на устранение нежелательных людей, чем на смерть от испанки, пусть даже в период пандемии(107). Наконец, Бонч-Бруевич умешленно сдвинул даты: между смертью его жены и Свердлова прошел далеко ни один месяц(108). Приходится домысливать, что цитата из Бонч-Бруевича не столь уж невинна, что нам намекают сначала на устранение Свердловым Величкиной и еще двух женщин, возможно -- медицинских работников(109), а затем -- от "той же испанки" -- на устранение Свердлова, но уже по указанию Ленина, оправившегося от августовского покушения 1918 года. Из очередной поездки в провинцию Свердлов вернулся в Москву 8 марта 1919 г. О том, что он "тяжело болен" было сообщено 9-го, т. е. сразу же после его приезда. Считалось, что он простудился. Однако в вышедшем в 1994 году в Москве (изд. Терра) справочнике "Кто есть кто в России и бывшем СССР" о Свердлове было написано следующее: "Согласно официальной версии умер после внезапной болезни. [...] Как утверждает Роберт Масси, в то время ходили настойчивые слухи о том, что его смерть в молодом возрасте последовала за нападением на него рабочего на митинге [...]. В ноябре 1987 по советскому ТВ был показан документальный отрывок о его похоронах [...]. В гробу совершенно ясно была видна голова, которая была забинтована". О том, кто именно нанес по этой голове удар, остается только догадываться. Спустя три года, на открытом судебном процессе против эсеровской партии, советское правительство формально признало тот факт, что покушение на Ленина 30 августа 1918 года готовили сотрудники ВЧК Г. И. Семенов-Васильев и Л. В. Коноплева (проникшие в эсеровскую партию). Чтобы лучше разобраться в этой части головоломки, сформулируем еще раз, что же нам известно о покушении на Ленина 30 августа 1918 г.: в Ленина стреляли и он был ранен; выстрелы производились из двух пистолетов; одним из участников покушения могла быь женщина; доказательств того, что стрелявшей женщиной была Каплан -- нет; доказательств того, что расстрелянной Мальковым женщиной была Каплан -- нет; доказательств того, что расстреляна была женщина, стрелявшая в Ленина -- тоже нет; действительные участники покушения не арестованы; организаторы покушения неизвестны. Кем же были Семенов и Коноплева? Очевидно, что они не были эсеровскими боевиками. С начала 1918 года оба они служили в ВЧК. В дореволюционной России их считали бы классическими провокаторами, типа Азефа. В современном мире их назвали бы агентами разведки в стане врага, нелегалами. Именно поэтому совершенно бессмысленно пересказывать многостаничные истории о том, в каких эсеровских боевых отрядах трудились сотрудники ВЧК Семенов и Коноплева и на каких именно большевистских руководителей, каким способом и в какие сроки планировали Семенов и Коноплева произвести покушения. Благодаря агентурной работе Семенова и Коноплевой вся псевдобоевая работа эсеров, контролируемая, руководимая и организуемая двумя чекистами, стала ни чем иным, как капканом, расставленным для сбора материалов будущего процесса над партией эсеров. Все остальное, что окружало деятельность этих агентов, их рассказы об арестах большевиками, о сопротивлении при этих арестах, о планируемых побегах и о раскаянии мы обязаны назвать чекистской фабрикацией, предпринятой с целью дезинформации. Это было составной частью подготовки первого открытого политического процесса. Нам известен пример Блюмкина -- сотрудника ЧК, соучастника убийства Мирбаха, амнистированного, принятого затем формально в ряды большевистской партии, работавшего всю оставшуюся жизнь в контрразведке и расстрелянного в 1929 году за нелегальные контакты с высланным Троцким. Схожая карьера была у Семенова и Коноплевой. По указанию свыше, и очевидно, что это указание мог дать только Дзержинский, Семенов и Коноплева готовили покушение на Ленина. Если левый эсер Блюмкин, убивавший Мирбаха, клал на плаху голову левых эсеров, Семенова и Коноплева, бывшие эсерами, подставляли эсеровскую верхушку. Если ЦК ПЛСР принял на себя ответственность за убийство посла, то ЦК ПСР категорически опроверг свою причастность к покушению на Ленина: "Бросьте не только вашу работу, которую вы ведете, но бросьте всякую работу и поезжайте в семью отдохнуть"(110), -- это все, что мог ответь член ЦК ПСР Абрам Гоц(111) весной 1918 года на предложение Коноплевой убить Ленина. Даже если предположить, что расписанный в ЧК на процессе эсеров сценарий верен, что Каплан действительно стреляла в Ленина, действительно готовила покушение на Ленина по решению ЦК ПСР, действительно работала под руководством Семенова и Коноплевой, то и в этом случае единственный вывод, который можно сделать, это вывод о том, что организацией покушения на Ленина занималась ВЧК, под руководством Дзержинского, а подозрительное поведение Свердлова вместе со столь стремительной его смертью от "испанки" в марте 1919 года возвращает нас в ту точку круга, с которой мы начали этот очерк. Семенов и Коноплева были сотрудниками ВЧК, а не перевербованными эсерами. Семенов вступает в большевистскую партию в 1919 году (по другим сведениям -- в январе 1921 г. по рекомендации А. С. Енукидзе, Л. П. Серебрякова и Н. Н. Крестивского). Коноплева -- в феврале 1921 года. После того, как в конце 1921 года было принято решение об инсценировке открытого судебного процесса над партией эсеров, Коноплеву и Семенова попросили подготовить соответствующую компрометирующую документацию. Семеновым 3 декабря 1921 года было закончено написание брошюры о подрывной деятельности эсеров. Рукопись этой брошюры хранится в материалах эсеровского процесса с чернильной пометкой Сталина: "Читал. И. Сталин. (Думаю, что вопрос о печатании этого документа, формах его использования и, также, о судьбе (дальнейшей) автора дневника должен быть обсужден в Политбюро). И. Сталин"(112). 5 декабря 1921 г., т. е. через два дня после окончания написания брошюры, Семенов подает "доклад" в ЦК РКП(б), где указывает, что уже в конце 1920 г. пришел к "мысли о необходимости открыть белые страницы прошлого п.с.-р.", что он был за границей, следил за работой эсеров и понял, что из всех партий -- эсеры "безусловно единственная реальная сила, могущая сыграть роковую роль при свержении советской власти", а потому решил "разоблачить п.с.-р. перед лицом трудящихся, дискредитировать ее... открыв темные страницы ее жизни, неизвестные еще ни РКП(б), ни большинству членов п.с.-р."(113) 21 января 1922 г. Политбюро ЦК РКП(б) поручило И. Уншлихту по линии разведки принять меры, чтобы брошюра Семенова вышла из печати за границей не позже, чем через две недели. 2 марта 1922 года берлинская газета "Руль" впервые упомянула вышедшую в Берлине в типографии Г. Германна(114) книжку Семенова. Сразу же после этого брошюра была переиздана в РСФСР. Нравы тогда были простые, даже у чекистов, поэтому на изданной в советской России книжке было откровенно указано, что она отпечатана тиражом в 20.000 экз. в типографии ГПУ, Лубянка 18(115). Коноплева, в свою очередь, написала ряд документов, подкрепляющих собственную легенду об эсерке-перебежчице, эсерке-предательнице, перевербованной советской властью. Чекистам важно было иметь в архиве материалы, говорящие о том, что Коноплева бывшая эсерка, а не просто сотрудник ВЧК. 15-16 января такие документы были составлены. Так, 15 января 1922 года ею было написано письмо в ЦК ПСР, где она доводила до сведения ЦК ПСР, что ею "делается сообщение Центральному комитету РКП(б) о военной, боевой и террористической работе эсеров в конце 1917 года по конец 1918 года в Петербурге и Москве"(116). В тот же день Коноплева дала пространные показания о подготовке ЦК ПСР террористических актов против Володарского, Урицкого, Троцкого, Зиновьева и Ленина, т.е. подписала членам ЦК партии эсеров смертный приговор. Из письма, поскольку оно кончалось фразой "бывший член ПСР, член РКП(б)", с очевидностью вытекала неприятная для ЦК ПСР новость: Коноплева была коммунисткой(117). Тогда же, 15-16 января было составлено личное письмо Коноплевой секретарю ЦК Л. П. Серебрякову. В этом письме Коноплева объясняла как и почему она переметнулась от эсеров к большевикам(118). По смыслу письма, оно должно было быть датировано задним числом, например, январем 1921 года, как если бы письмо писалось до вступления Коноплевой в РКП(б). Видимо, письму решили не давать хода, и дата на нем осталась настоящая. В письме "Дорогому Леониду Петровичу" обсуждается вопрос о том, готова ли Коноплева только еще вступить в партию. И это писал член партии с более чем годичным стажем: "Дорогой Леонид Петрович! Мне хочется немного поговорить с Вами, поделиться своими мыслями. Весь 1919 год был готом ломки моего старого идеологического мировоззрения. И результат был тот, что и по взглядам своим и по работе фактически я сделалась коммунисткой, но формальное вхождение в РКП считала невозможным благодаря своему прошлому. Еще будучи в ПСР, а также в группе "Народ", я считала, что долг наш -- мой и Семенова -- во имя справедливости открыть те страницы в истории ПСР, скрытые от широких масс, Интернационалу. [...] Интернационал должен знать все темные, все скрытые стороны тактики партии в последнюю революцию. Но как это сделать, я не знаю. Вопрос этот, связанный с тяжелым личным моральным состоянием, стал перед вхождением моим в РКП. С одной стороны, я чувствовала, сознавала, что не имею морального права войти в партию, перед которой имею столько тяжких грехов, не сказав ей о них; с другой стороны, считала, что открыть его, не указав фактического положения вещей, связи с прошлой работой в ПСР, персонально ряде лиц, я не могла -- слишком все было связано одно с другим. Это же считала неприемлемым со стороны моральной -- попросту говоря, предательством старых товарищей по работе. Насколько было приемлемо для меня сообщение о прошлом Интернационалу -- объективному судье, настолько неприемлемо Центральному Комитету или иному органу РКП. Политическая партия не судья другой партии, они обе стороны заинтересованные, а не беспристрастные судьи. Таково было мое убеждение. Перед вступлением в РКП я Вам говорила не раз, что мое прошлое мешает войти. Но я решила перешагнуть через прошлое и в партию вошла, имея на мысли дальнейшей работой хоть немного покрыть прошлое, свои ошибки и преступления перед революцией. Приехав за границу, читая с.-р. орган "Воля России", старое воскресло с новой силой. Это травля русской революции, Коммунистической партии, которую ведут эсеры, раздувая и крича об ошибках РКП, стараясь восстановить против нас западноевропейский пролетариат, крича об ужасах ЦК и красного террора, зародили мысль о необходимости во имя революции и партии раскрыть перед пролетариатом, и международным и русским, истинное лицо ПСР, ее тактику, ее преступления перед революцией. Я знаю, что все, что в интересах революции, -- допустимо и справедливо. Интересы революции -- наша правда, наша мораль, и когда мы с Семеновым перед отъездом его в Россию обсуждали этот вопрос, то так решили оба -- если интересы революции требуют, то мы должны, обязаны это сделать, хотя бы с точки зрения человеческой морали это было неприемлемо... Как за террористическим актом должна последовать физическая смерть выполнителя, так за этим актом -- моральная смерть. А может быть смерть старой морали? Этого я еще не знаю. Все может быть. Одно только знаю -- во имя интересов революции должно быть сделано все!.. Я задавала себе вопрос, старалась проверить себя, что, может быть, потому так тяжело, так мучительно подавать мне заявление в ЦК РКП, что у меня осталось что-то общее с эсерами, какая-то связь. На это ответил себе, отвечаю и Вам -- нет, ничего не осталось. Как они являются врагами революции, врагами РКП, так они и мои враги... Дорогой Леонид Петрович, не знаю, разберетесь ли Вы в моем писании... Я тут совсем одна. Путалась и разбиралась в этом вопросе и, откровенно говоря, совсем запуталась в морали... Всего, всего лучшего. Лида. 15 января 1922 года. Добавление к письму: ...Все это я Вам пишу как товарищу, мнение которого я ценю и уважаю, и как человек человеку. Еще раз повторяю, что у меня нет ни тени сомнения и колебания в том, что я должна и обязана, внутренне обязана сделать для революции, но как совместить это с моральной этикой -- не знаю, не умею и боюсь. Простите за такое сумбурное письмо и напишите мне. 16 января 1922 года. Лида. P. S. Во всяком случае, уведомите меня... о получении доклада и письма. Это обязательно сделайте"(119). Удивительно и то, что Коноплева, бывшая террористка, по легенде убивавшая большевиков, обращается к секретарю ЦК "Дорогой Леонид Петрович", и то, что вопрос о приеме в партию решается ею не в той плоскости, примут или не примут Коноплеву большевики, а готова ли морально или не готова сама Коноплева вступить в партию. Очевидно, что это письмо -- неиспользованный черновик, часть общего сценария эсеровского процесса. Но адресовано письмо старому хорошему знакомому, если не другу. Подтверждение этому мы находим в мемуарах жены Серебрякова: "Весьма характерно, что Лидия Коноплева, правая эсерка, выдавшая планы своей партии, готовившая террористические акты (процесс Гоца и др. прогремел на всю планету), пришла именно к Серебрякову для исповедального разговора и ему первому поведала все, что знала о кровавых намерениях бывших единомышленников. Впоследствии она постоянно бывала у нас: желтоволосая, неприметная внешне, молчаливая женщина, похожая на сельскую учительницу, с тяжелым взглядом едва окрашенных женских глаз. Она, как оказалась, под этой заурядной непривлекательностью прятала бурным темперамент и специфический изворотливый ум ловкого конспиратора. Перед Серебряковым она и ее друг (забыла его фамилию) [Семенов] доподлинно благоговели. После суда над эсерами оба они уехали за границу с секретными поручениями"(120). Совершенно очевидно, что секретарь ЦК Серебряков мог дружить с Коноплевой только в одном случае -- если она была и оставалась коммунисткой. С бывшим эсеров-боевиком Серебряков дружить бы не мог. Посмотрим, кто еще был вхож в дом Серебрякова и с кем еще он дружил: "Большая братняя любовь на протяжении многих лет соединяла Свердлова с Леонидом. Они долго находились в одной ссылке, а с первых дней Октябрьской революции работали вместе. Вся многочисленная семья Свердловых, его сестры, братья, жена сохраняли короткие дружеские отношения с Леонидом и после смерти Якова Михайловича"(121). Итак, друг No 1 это Свердлов. Читаем дальше: "Валерий Межлаук как-то сказал мне, после того, как поссорился из-за какой-то мелочи с Леонидом (оба работ