ют Гранвили И с козырьками на глазах Светила краской опоили! Да! Ваших дудочек слюна Была бы ценною глюкозой! А так... вы - чушь! И грошь цена Вам, Лилии, Сирень и Розы! III Охотник белый! Без чулок Ты мчишь средь Фауны дрожащей, Хотя заглядывать бы мог В свою ботанику почаще! Боюсь, что ты на шпанских мух Сверчков сменяешь, скромных с виду, К журчанью Рейна будешь глух И тундре предпочтешь Флориду. Но ведь Искусство, дорогой, Не в том, чтобы имели право Так просто эвкалипт любой Обвить гекзаметров удавы. Как будто ветви акажу, Пусть даже в зарослях Гвианы, Нужны лишь стаям сакажу И бреду тяжкому лианы! Да! В поле он иль меж страниц, С цветком решение простое: Не стоит он помета птиц, Слезинки на свече не стоит. Сказал я, что хотелось мне! В бамбуковом жилище сидя, Обои видя на стене И ставни запертые видя, Ты стер бы свежести расцвет, Причудливых Уаз достойный! Все эти доводы, поэт, Скорее дерзки, чем пристойны! IV Не о пампасах, что в тоске Простерлись, бунтом угрожая, Скажи о хлопке, табаке, Об экзотичном урожае. И сколько долларов дает Веласкесу в Гаване рента, Скажи, какой его доход, Плюнь на морскую даль Сорренто, Где только лебедей одних Поэты видели упрямо - Довольно! Пусть твой будет стих Для манглий лучшею рекламой! В кровавый лес он должен сметь Нырнуть - и возвратиться снова, Чтоб людям предложить камедь И рифмы сахар тростниковый. Открой нам желтизны секрет Под тропиками горных кряжей: От насекомых ли их цвет, Лишайник ли покрыл их пряжей? Марену нам найди! Она, Цветущая благоуханно, Для наших Армий создана Самой Природой красноштанной. Найди у края мглы лесной Цветы, что с мордой зверя схожи И чьею золотой слюной Прочерчен след на бычьей коже. В лугах, не знающих границ, Найди раскрытые бутоны, Где сотни огненных Яиц В эссенциях кипящих тонут. Найди Чертополох, чью нить Десяток мулов неустанных Начнут вытягивать и вить! Найди цветы, что стулом станут! Найди в глубинах черных руд Цветы из камня - всем на зависть! - Цветы, чьи железы идут От горла в спекшуюся завязь. Подай нам, о веселый Сноб, В великолепной красной чаше Из лилий приторных сироп, Вгрызающийся в ложки наши. Пусть кто-то скажет, что Амур - Всех индульгенций похититель: Но ни Ренан, ни сам кот Мурр Не видели его обитель. Оцепенели мы - а ты Дай аромат нам истерии; Нас вознеси до чистоты, Превыше чистоты Марии. Колдун! Торговец! Колонист! Твой стих - что розовый, что алый - Каучуком льется пусть! И чист Пусть будет, как лучи металла! О Фокусник! Из темноты Твоих поэм вдруг ввысь взлетая, Пусть кружат странные цветы И электрические стаи! Век ада ныне! От судьбы Железной лиры не укрыться: И телеграфные столбы Украсят и твои ключицы. Сумей же в рифмах рассказать О том, что болен не случайно Картофель... Ну, а чтоб создать Стихи, исполненные тайны, Которые прочтут в Трегье, Прочтут в Парамариво даже, - Купи труды месье Фигье: Ашетт имеет их в продаже. Альсид Бава. А. Р. 14 июля 1871 ХLI Пьяный корабль В то время как я плыл вниз по речным потокам, Остались навсегда мои матросы там, Где краснокожие напали ненароком И пригвоздили их к раскрашенным столбам. Мне дела не было до прочих экипажей С английским хлопком их, с фламандским их зерном. О криках и резне не вспоминая даже, Я плыл, куда хотел, теченьями влеком. Средь всплесков яростных стихии одичалой Я был, как детский мозг, глух ко всему вокруг. Лишь полуостровам, сорвавшимся с причала, Такая кутерьма могла присниться вдруг. Мой пробужденья час благословляли грозы, Я легче пробки в пляс пускался на волнах, С чьей влагою навек слились людские слезы, И не было во мне тоски о маяках. Сладка, как для детей плоть яблок терпко-кислых, Зеленая вода проникла в корпус мой И смыла пятна вин и рвоту; снасть повисла, И был оторван руль играющей волной. С тех пор купался я в Поэме океана, Средь млечности ее, средь отблесков светил И пожирающих синь неба неустанно Глубин, где мысль свою утопленник сокрыл; Где, в свой окрасив цвет голубизны раздолье, И бред, и мерный ритм при свете дня вдали, Огромней наших лир, сильнее алкоголя, Таится горькое брожение любви. Я знаю рвущееся небо, и глубины, И смерчи, и бурун, я знаю ночи тьму, И зори трепетнее стаи голубиной, И то, что не дано увидеть никому. Я видел, как всплывал в мистическом дурмане Диск солнца, озарив застывших скал черты. Как, уподобившись актерам в древней драме, Метались толпы волн и разевали рты. Я грезил о ночах в снегу, о поцелуях, Поднявшихся к глазам морей из глубины, О вечно льющихся неповторимых струях, О пенье фосфора в плену голубизны. Я месяцами плыл за бурями, что схожи С истерикою стад коровьих, и ничуть Не думал, что нога Пречистой Девы может, Смиряя океан, ступить ему на грудь. Я направлял свой бег к немыслимым Флоридам, Где перемешаны цветы, глаза пантер, Поводья радуги, и чуждые обидам Подводные стада, и блеск небесных сфер. Болот раскинувшихся видел я броженье,, Где в вершах тростника Левиафан гниет; Средь штиля мертвого могучих волн движенье, Потоком падающий в бездну небосвод. Ртуть солнца, ледники, костров небесных пламя! Заливы, чья вода становится темней, Когда, изъеденный свирепыми клопами, В них погружается клубок гигантских змей. Я детям показать хотел бы рыб поющих, "И золотистых рыб, и трепетных дорад... Крылатость придавал мне ветер вездесущий, Баюкал пенистый, необозримый сад. Порой, уставшему от южных зон и снежных, Моря, чей тихий плач укачивал меня, Букеты мрака мне протягивали нежно, И, словно женщина, вновь оставался я. Почти как остров, на себе влачил я ссоры Птиц светлоглазых, болтовню их и помет. Сквозь путы хрупкие мои, сквозь их узоры Утопленники спать шли задом наперед. Итак, опутанный коричневою пряжей, Корабль, познавший хмель морской воды сполна, Я, чей шальной каркас потом не станут даже Суда ганзейские выуживать со дна; Свободный, весь в дыму, туманами одетый, Я, небо рушивший, как стены, где б нашлись Все эти лакомства, к которым льнут поэты, - Лишайник солнечный, лазоревая слизь; Я, продолжавший путь, когда за мной вдогонку Эскорты черных рыб пускались из глубин, И загонял июль в пылавшую воронку Ультрамарин небес ударами дубин; Я, содрогавшийся, когда в болотной топи Ревела свадьба бегемотов, сея страх, - Скиталец вечный, я тоскую о Европе, О парапетах ее древних и камнях. Архипелаги звезд я видел, видел земли, Чей небосвод открыт пред тем, кто вдаль уплыл... Не в этих ли ночах бездонных, тихо дремля, Ты укрываешься, Расцвет грядущих сил? Но слишком много слез а пролил! Скорбны зори, Свет солнца всюду слеп, везде страшна луна. Пусть мой взорвется киль! Пусть погружусь я в море! Любовью терпкою душа моя пьяна. Коль мне нужна вода Европы, то не волны Ее морей нужны, а лужа, где весной, Присев на корточки, ребенок, грусти полный, Пускает в плаванье кораблик хрупкий свой. Я больше не могу, о воды океана, Вслед за торговыми судами плыть опять, Со спесью вымпелов встречаться постоянно Иль мимо каторжных баркасов проплывать. XLII Гласные A - черный, белый - Е, И - красный, У - зеленый, О - синий... Гласные, рождений ваших даты Еще открою я... А - черный и мохнатый Корсет жужжащих мух над грудою зловонной. Е - белизна шатров и в хлопьях снежной ваты Вершина, дрожь цветка, сверкание короны; И - пурпур, кровь плевка, смех, гневом озаренный Иль опьяненный покаяньем в час расплаты. У - цикл, морской прибой с его зеленым соком, Мир пастбищ, мир морщин, что на челе высоком Алхимией запечатлен в тиши ночей. О - первозданный Горн, пронзительный и странный. Безмолвье, где миры, и ангелы, и страны, - Омега, синий луч и свет Ее Очей. XLIII Рыдала розово звезда в твоих ушах, Цвела пунцово на груди твоей пучина, Покоилась бело бескрайность на плечах, И умирал черно у ног твоих Мужчина. LIV Вороны В гнетущий холод, в непогоду, Когда в селениях вокруг Молитвы умолкает звук, Господь, на скорбную природу, На эту тишину и глушь Ты с неба воронов обрушь. Войска, чьи гнезда ветер хлещет, Войска, чей крик печально-строг, Вы над крестами у дорог, Над желтизною рек зловещих, Над рвами, где таится ночь, Слетайтесь! Разлетайтесь прочь! И над французскими полями, Где мертвецы хранят покой, Кружитесь зимнею порой, Чтоб жгла нас память, словно пламя. О крик тревожный черных стай, Наш долг забыть нам не давай! Но майских птиц с их чистым пеньем Печалью не вспугни своей: Оставь их тем, кто средь полей Навеки нашим пораженьем, Не знающим грядущих дней, Прикован к немоте корней. ПРИМЕЧАНИЯ ОБОСНОВАНИЕ ТЕКСТА Предлагаемое издание Артюра Рембо является не только первым претендующим на полноту русским изданием знаменитого поэта, но оно практически полно представляет то, что принято называть термином "Сочинения", хотя по отношению к Рембо термин кажется архаичным. Эта степень полноты видна, если сопоставить данную книгу с образцовым, с нашей точки Зрения, французским изданием Полного собрания сочинений Рембо, осуществленным Андре Ролланом де Реневиль и Жюлем Мукэ в "Библиотеке Плеяды" издательства Галлимар (Rimbaud Arthur. Oeuvres completes/Texte etabli el annote par Andre Rolland do Ro neville, Jules Mouquet. Paris, 1954), порядка расположения материала в котором мы придерживались {В дальнейшем в ссылках на это издание указывается: Р-54 и страница. Уточнения производились и по изданию 1963-1965 гг. (Р-65). На переиздание 1972 г., подготовленное Антуаном Аданом по иным принципам, наиболее полное в части переписки, мы ниже не ссылаемся.}. В книге помещены все основные художественные произведения Рембо (издание переписки не входило в наши задачи). Остается вне рамок литературного памятника лишь небольшая по объему часть - произведения главным образом малозначительные, незавершенные, фрагментарные, не являющиеся предметом читательского и исследовательского интереса в самой Франции {Это - 1. "Проза и стихи школьных лет"; 2. "Отрывочные строчки" (Bribes); 3. Les Stupra: сатирические экспромты из так называемого Альбома зютистов; 4-5. Две сатиры: "Сердце под рясой", "Письмо барону Падешевр"; 6-7. Два коротких черновика стихотворений в прозе, известных под названием "Пустыни любви" и "Политические фрагменты". Часть из этих вещей не входила даже в издание Плеяды 1946-1951 гг.}. Целостность публикуемых в книге вещей нигде не нарушена. Нужно сказать, что нынешнее состояние текстологической изученности, подготовленности и полноты самого французского текста является результатом протянувшейся на три четверти века и продолжающейся по сей день работы множества специалистов, разыскавших и возродивших почти из ничего текст Рембо. Сам поэт издал при жизни только одну книжечку - "Одно лето в аду" (Брюссель, 1873), долго остававшуюся неизвестной читающей публике. Дальнейшие прижизненные издания ("Озарения", 1886; "Реликварий. Стихотворения", 1891) были подготовлены уже без ведома автора, который в 80-е годы жил в Эфиопии (как тогда чаще говорили - в Абиссинии). "Реликварий" фактически был посмертным изданием, ибо к моменту его выхода Рембо умирал или уже скончался 3 на больничной койке в Марселе. Кроме школьных сочинений, почти ничего из стихов Рембо не публиковалось до октября 1883 г., когда в связи с развитием символистского движения и подготовкой Верленом книги "Пр_о_клятые поэты" (Париж, 1884) было напечатано несколько стихотворений. Следующим этапом была предшествовавшая первому изданию "Озарений" публикация в журнале "Ла Вог" (май-июнь 1886 г.) большинства озарений в прозе и нескольких из "Последних стихотворений". Произведения Рембо печатались по тексту, не готовившемуся автором к печати, иногда в виде цитат, не всегда под его именем. Многие стихотворения Рембо Верлен первоначально воспроизвел по памяти. Ранний этап публикаций Рембо отошел в прошлое, но оставил некоторые, не разрешенные до сих пор загадки. Не разысканы, а иногда и утрачены автографы ряда произведений, не прояснена хронологическая приуроченность и последовательность многих из них. Наиболее острый спор развернулся вокруг хронологии "Озарений". Он освещен в статье и в комментарии к книге. По ряду причин, там изложенных, и чтобы не усугублять хаоса умножением возможных конъектур, мы придерживаемся в общей последовательности книг и в расположении отдельных озарений такого порядка, Дата выхода "Реликвария" не определена с точностью до недель, который восходит к первой журнальной публикации 1886 г. и сохранен в авторитетном издании Плеяды. Вместе с тем при подготовке книги учитывалось мнение литературоведов, подходящих к развитию творчества Рембо с других позиций, в частности А. Буйана де Лакота (Озарения, Париж: Меркюр де Франс, 1949), Антуана Адана (Сочинения. Париж: Клоб де мейер ливр, 1957), Сюзанны Бернар (Сочинения. Париж: Гарнье, 1960 {Мы ниже часто обращаемся к этому изданию, сокращенно именуя его OSB. Важной опорой при комментировании текста была также ставшая классической книга 1936 г. литературоведов Р. Этьембля и Я. Гоклер. Мы цитируем по изд.: Etiemhle R., Gauclere Y. Rimbaud. Nouv. ed. revue et augm. Paris: Gallimard, 1950. В меньшей степени могли быть использованы более новые комментарии, выдержанные в неофрейдистском духе, например книга Р. Г. Коона (Cohn Ii. G. The Poetry of Rimbaud. Princeton, 1973. Далее: RC).}), Даниэля Леверса (Стихотворения... Париж, 1972 / "Ливр де пош"). Русский перевод всего текста Рембо впервые выполнен одним поэтом - М. П. Кудиновым. Однако в развитие традиций серии "Литературные памятники" (Бодлер, Эредиа, Рильке, Бертран) И. С. Поступальский подобрал переводы, раскрывающие историю художественного освоения поэта и его интерпретацию в русской культуре. Ему же принадлежат замечания о переводах и указания на переводы, не воспроизводимые в книге (среди них - напечатанные в 1981 г. в нашей серии в издании: Алоизиюс Бертран. Гаспар из Тьмы - переводы В. М. Козового). Собственно комментарий составлен Н. И. Балашовым. СТИХИ Наименование "Стихи", соответствующее французскому Poesies, - это не авторское, а традиционное заглавие. При жизни Рембо с его ведома было напечатано, как это будет видно из последующих примечаний, лишь несколько самых ранних стихотворений и одно стихотворение конца 1871 г. - "В_о_роны". "Стихи" Рембо - также по традиции - разделяются по рубрикам соответственно году написания: Стихотворения 1869 года, ...1870 года, ...1871 года. Хронология внутри рубрик в настоящее время установлена с удовлетворительной точностью. Где это возможно, например в стихотворениях 1870 г., принято воспроизводить порядок стихов в сохранившихся автографах Рембо. Номера стихов, естественно, не принадлежат Рембо и нами даны для ориентации читателя в соответствии с номерами в изданиях Плеяды 1954-1965 гг. Все эти меры упорядочения полезны и облегчают восприятие стихов Рембо, все более трудных для чтения начиная со стихов 1871 г. Меры эти, конечно, не соответствуют хаотической стороне гения Рембо, но если следовать "последней воле" поэта, то стихи его нужно было так и оставить ненапечатанными, как он делал сам. Впрочем, и у Вергилия "последней авторской волей" было сожжение "Энеиды"... СТИХОТВОРЕНИЯ 1869 ГОДА I. Подарки сирот к Новому году Авторская публикация. Впервые напечатано в "Ревю пур туе" 2 января 1870 г. Нужно иметь в виду, что перед читателем - первое стихотворение на французском языке пятнадцатилетнего школьника, который к этому времени уже успел поразить учителей написанными по классным заданиям, но яркими латинскими стихами, печатавшимися одно за другим с 1 января 1869 г. по 15 апреля 1870 г. в журнале "Монитер де ль'ансеньеман сегондэр... Бюллетэн оффисьель де ль'Академи де Дуэ". Этот журнал поместил также (в номере от 15 апреля) выполненный Рембо в классе "обманный" перевод первых 26 стихов поэмы Лукреция "О природе вещей": на самом деле они были воспроизведены но памяти или списаны с некоторыми изменениями "по горячим следам" с только что (в 1869 г.) опубликованного и еще не известного учителям перевода поэмы Сюлли Прюдомом. К "Подаркам сирот" можно подходить по-разному. Это и стихотворение избалованного наградами школьника, бестрепетно обращающегося в журнал со своим первым французским опытом. Это и свидетельство глубокого сиротства не знавших ласки детей в семье Рембо. Это и "пиратское" произведение, заимствовавшее темы и даже отдельные стихи у разных портов: у рекомендованного в коллеже Ж. Ребуля ("L'ange et l'enfant"), y ставшего через год мишенью для насмешек, наиболее мещанского из поэтов-парнасцев Фр. Коппе (из "Enfants trouves", сб. "Poesies", 18541859), у Бодлера, кумира Рембо (стихотворения "Раздумье" и "Утренние сумерки"), у Гюго из разных его книг, у Теодора де Банвилля, современника, на поддержку которого рассчитывал юный поэт, - из "Кариатид". О "заимствованных" стихах и темах см. подробно у Сюзанны Бернар (OSB, р. 359, 360): стих 1 и вся часть II, середина части III основаны на "заимствованиях" из Гюго; стихи 8-9 - из Бодлера; последние стихи части III - из Коппе; стих "Но ангел детства стер..." - из Ребуля; образы "поцелуев солнца" - из Теодора де Банвилля. СТИХОТВОРЕНИЯ 1870 ГОДА Стихи в этой рубрике расположены не всегда строго хронологически, но согласно автографу рукописи так называемого сборника Демени. II. Первый вечер Авторская публикация. Напечатано впервые в сатирическом еженедельнике "Ла Шарж" 13 августа 1870 г. под названием "Три поцелуя". Смысл стихотворения - видимо, иронического, основанного на обостренном у подростка неприятии стихов, воспевающих глупо-слащавое представление о любви, - резче выражен в другом варианте заглавия - "Комедия в трех поцелуях". Однако можно усмотреть и естественное увлечение юного поэта этой темой. III. Предчувствие Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Ревю Эндепандант" за январь - февраль 1889 г. Рембо отправил "Предчувствие" Теодору де Банвиллю вместе со стихотворениями "Офелия" и "Солнце и плоть" в письме от 24 мая 1870 г. Обращаясь к Банвиллю с просьбой о поддержке и даже о помощи в напечатании стихов в известных сборниках "Современный Парнас", Рембо писал, что считает парнасцем каждого настоящего поэта, и выражал надежду, что через два года и он станет парнасцем. В письме стихотворение датировано 20 апреля 1870 г. и содержит некоторые варианты. Переводчик М. П. Кудинов, назвав стихотворение "Предчувствие", смело разрешил трудность, возникающую при переводе заглавия (sensation - букв. "ощущение", "впечатление"), ибо речь идет об ощущении, устремленном в будущее. Первый перевод этого стихотворения под заглавием "Ощущение" дал Иннокентий Анненский еще в начале нашего века; позднее были его многочисленные перепечатки. Последующие переводы, появившиеся уже в советское время, принадлежат В. Лившицу, В. Левику, Г. Петникову, П. Петровскому. Перевод И. Анненского: Один из голубых и мягких вечеров... Стебли колючие и нежный шелк тропинки, И свежесть ранняя на бархате ковров, И ночи первые на волосах росинки. Ни мысли в голове, ни слова с губ немых, Но сердце любит всех, всех в мире без изъятья, И сладко в сумерках бродить мне голубых, И ночь меня зовет, как женщина в объятья... Перевод Б. Лившица: В сапфире сумерек пойду я вдоль межи, Ступая по траве подошвою босою. Лицо исколют мне колосья спелой ржи, И придорожный куст обдаст меня росою. Не буду говорить и думать ни о чем - Пусть бесконечная любовь владеет мною - И побреду, куда глаза глядят, путем Природы - счастлив с ней, как с женщиной земною. Перевод Г. Петникова: В синих сумерках лета я бродил бы хлебами, По тропинкам, обросшим щетиной колосьев, Свежесть трав ощущая босыми ногами, В волны влажного ветра мечтания бросив... Ни о чем бы не думать; оставаясь безмолвным, Отдаваться любви бесконечной приливу, И идти бы все дальше, точно цыган бездомный, В глубь природы, как с женщиной, с нею счастливый. Перевод П. Петровского: В лазурных сумерках простор полей широк; Исколот рожью, я пойду межою. В ногах я муравы почую холодок. Прохладой ветра голову омою. Не буду говорить, ни даже размышлять. Но пусть любовь безмерная восходит; Далеко я уйду, хочу бродягой стать; Как с женщиной, забудусь я в природе. Перевод В. Левика: В вечерней синеве, полями и лугами, Когда ни облачка на бледных небесах, По плечи в колкой ржи, с прохладой под ногами, С мечтами в голове и с ветром в волосах, Все вдаль, не думая, не говоря ни слова, Но чувствуя любовь, растущую в груди, Без цели, как цыган, впивая все, что ново, С Природою вдвоем, как с женщиной, идти. IV. Кузнец Впервые напечатано без ведома автора (и фактически посмертно) осенью 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Помимо автографа "сборника Демени", существует автограф из собрания школьного учителя Рембо - Изамбара, отличающийся довольно большим количеством вариантов, особенно в формах глагола. В остове стихотворения лежит исторический факт времен Французской революции. 20 июня 1792 г. (дата в автографе Изамбара исправлена соответственным образом) голодная толпа парижан ворвалась в Тюильри, и мясник Лежандр принудил короля Людовика XVI на людях надеть красный фригийский колпак - символ свободы нации. Оставалось недолго до ареста, а затем и до казни короля (21 января 1793 г.). Картины революции XVIII в. символизируют у Рембо перспективу переворота, который должен снести Вторую империю. Ненависть кузнеца относится не к Людовику XVI, а к царствовавшему Наполеону III. Саркастически принятое самоназвание "сброд" переходит к врагам, к "сброду" Наполеона III. Вместе с тем, хотя кузнец наделен чертами сознательного рабочего, мятежная толпа во многом все же понимается действительно как "чернь", "сброд" (crapule). Такому пониманию суждено будет дожить до Верхарна и Блока. Существуют также переводы П. Антокольского и Н. Разговорова (отрывок). V. Солнце и плоть Впервые напечатано там же. Рембо послал стихотворение Теодору де Банвиллю в упоминавшемся выше письме от 24 мая 1870 г. под заглавием, пародирующим христианский символ веры, - "Credo in unam", т. е. "Верую в единую" (Венеру) вместо "Верую во единого Бога Отца...". Стихотворение, несмотря на пантеистическую цельность (о которой говорится в статье), должно быть отнесено к еще не вполне самостоятельным вещам Рембо, ибо включает реминисценции и заимствования не только из древних поэтов (Лукреций, Овидий, Вергилии), но и из новых: Мюссе (из его "Ролла" Рембо заимствует и ошибки - так, у него Венера-Астарта там, где нужно Венера-Анадиомена), Андре Шенье, Гюго, Леконт де Лиля, Банвилля и др. Внушительный список этих заимствований дан в OSB (р. 360-365). VI. Офелия Впервые напечатано там же. Послано Рембо Банвиллю в том же письме. Существуют также переводы Б. Лившица, П. Антокольского, неопубликованный перевод А. Бердникова. Перевод Б. Лившица: I На черной глади вод, где звезды спят беспечно, Огромной лилией Офелия плывет, Плывет, закутана фатою подвенечной. В лесу далеком крик: олень замедлил ход... По сумрачной реке уже тысячелетье Плывет Офелия, подобная цветку; В тысячелетие, безумной, не допеть ей Свою невнятицу ночному ветерку. Лобзая грудь ее, фатою прихотливо Играет бриз, венком ей обрамляя лик. Плакучая над ней рыдает молча ива. К мечтательному лбу склоняется тростник. Не раз пришлось пред ней кувшинкам расступиться. Порою, разбудив уснувшую ольху, Она вспугнет гнездо, где встрепенется птица. Песнь золотых светил звенит над ней, вверху. II Офелия, белой и лучезарней снега, Ты юной умерла, унесена рекой: Не потому ль, что ветр норвежских гор с разбега О терпкой вольности шептаться стал с тобой? Не потому ль, что он, взвивал каждый волос, Нес в посвисте своем мечтаний дивных сев? Что услыхала ты самом Природы голос Во вздохах сумерек и в жалобах дерев? Что голоса морем, как смерти хрип победный, Разбили грудь тебе, дитя? Что твой жених, Тот бледный кавалер, тот сумасшедший бедный Апрельским утром сел, немой, у ног твоих? Свобода! Небеса! Любовь! В огне такого Виденья, хрупкая, ты таяла, как снег; Оно безмерностью твое глушило слово - И Бесконечность взор смутила твой навек. III И вот Поэт твердит, что ты при звездах ночью Сбираешь свой букет в волнах, как в цветнике. И что Офелию он увидал воочью Огромной лилией, плывущей по реке. Перевод А. Бердникова: I В спокойной черни вод, где капли звезд карминных, Большою лилией Офелия плывет. Плывет медлительно в своих покровах длинных, В то время как в лесах свирепый гон идет. Уж десять сотен лет скользит белейший призрак, Печально девственный, по мертвенной реке, Уж десять сотен лет - безумья слабый признак - Летит ее романс в вечернем ветерке. Ей вихрь целует грудь, вкруг разметав бутоном Одежды, тяжелей текучего стекла, Где ивы, трепеща, ей ветви льют со стоном, Касается камыш высокого чела. Кувшинки, торопясь, бегут вздохнуть над него, В ольшанике она, плывя, срывает с гнезд Всплеск пробужденных крыл, а к ночи, пламенел, Над ней стоит хорал блестящих тихих звезд. II Ты дева бледная! Изваянная в снеге! Да, ты мертва, дитя, гонимое волной, Затем, что горные ветра твоих Норвегии Напраслину сплели о вольности хмельной! Затем, что этот ветр, волос свивая гриву, Внимательной душе нес шорохи дерев, Он сердце пробудил для песни торопливой, Для жалоб всех ручьев, для слез всех жалких дев. Затем, что вопль морей своей трубою медной Грудь детскую твою безжалостно разъял, Что чудный рыцарь твой, немой безумец бледный, В апрельских сумерках к твоим ногам припал. Рай! Вольность! И Любовь! Бедняжка, не с тех пор ли Ты полетела к ним - снежинкой на костер. Виденья чудные в твоем стеснились горле, И Вечность страшная смутила синий взор. III Но говорит Поэт, что при звездах карминных Сбираешь ты цветы, чтоб бросить их в поток, Сносимая волной в своих покровах длинных, Спокойна и бела, как лилии цветок. VII. Бал повешенных Напечатано впервые без ведома автора за девять дней до его кончины в журнале "Меркюр де Франс" 1 ноября 1891 г. Стихотворение стоит в ряду довольно многочисленных произведений французских поэтов XIX в. - Теофиля Готье, Банвилля и других, - написанных по мотивам старинных "плясок смерти" и особенно "Баллады повешенных" поэта XV в Франсуа Вийона. Удивительные стихи 29-30: Oh! voila qu'au milieu de la danse macabre Bondit dans un ciel rouge un grand squelette fou... - близки к пределу экспрессии, достигнутому Рембо в его самых "зрелых" произведениях. Все это заставляет полагать, что дело не в одном только отблеске великого Вийона, но существовала какая-то ныне неизвестная внутренняя причина, побудившая поэта откликнуться "Балом повешенных". У Коона (р. 49) особое внимание обращено на стих 27: "Из леса синего ответил вой волчицы". В этом стихе предваряется образность поэзии XX в.: сочетание разноплановых крайностей - "волк" и "голубизна" (в подлиннике - "лиловость"). Есть перевод П. Антокольского. VIII. Возмездие Тартюфу Впервые опубликовано без ведома автора осенью 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Стихотворения нет в автографе "сборника Демени". "Возмездие Тартюфу" и следующие за ним вещи, написанные Рембо в сонетной форме, - это, строго говоря, не сонеты, а "вольные сонеты", или "четырнадцатистрочники", поскольку поэт не соблюдает сквозных рифм, которые должны объединять в подлинном сонете два катрена. "Злые" - это терминология Тартюфа, мольеровского лицемера, лжеверующего, который клеймит так своих врагов, узурпируя у неба право определять, кто добр и кто зол. Мольер - по условиям века - не мог прямо вывести на сцену духовное лицо, но одел Тартюфа в черное, дав понять всем контекстом, кого он имеет в виду. Рембо ставит все точки над "i", но в новых условиях прямо продолжает Мольера, у которого в словах бойкой служанки Дорины содержится и намек, сколь мерзок был бы Тартюф, если его раздеть: Et je vous verrais nu du haut jusques on bas Que toute votre peau ne me tentarait pas (акт. III, сц. 2 {*}). {* Явись вы предо мной в чем родила вас мать, Перед соблазном я сумела б устоять. (Перевод Мих. Донского).} Последний стих Рембо - прямая цитация этой реплики Дорины, в которой содержится и ставшее важным в образной системе стихотворения слово "кожа" (la peau), конкретизированное Рембо в образ "вспотевшей кожи" настигнутого возмездием подлеца. Другие переводы - П. Антокольского, Т. Левита (подстрочник, цитата в статье). Перевод П. Антокольского: Наказание Тартюфа Он долго растравлял любовный трепет под Сутаной черною и руки тер в перчатках, Метался и желтел, беззубый скаля рот, Пускал слюну тайком и жил в мечтаньях сладких. - Молитесь, братие... - Но дерзкий сорванец Взял за ухо его движеньем беззаботным И, мрачно выругавшись, разодрал вконец Сутану черную на этом теле потном. Возмездье! Сорвана одежда с подлеца, Прощенные грехи с начала до конца Ханжа, как четки, перебрал в уме и, бледен, Готов был выстоять еще хоть сто обеден. Но человек забрал все, чем силен монах, И с головы до пят Тартюф остался наг. IX. Венера Анадиомена Впервые напечатано без ведома автора в дни его агонии журналом "Меркюр де Франс" 1 ноября 1891 и в вышедшей одновременно книге Рембо "Реликварий". Комментаторы издания Плеяды рассматривают вещь как реальный ответ на десятистишия Коппе, который и уродливость века представлял, согласно Рембо, зализанной (Р-54, р. 657-658), а в OSB (р. 373-374) с еще большим основанием устанавливается связь с близким Рембо по духу и незаслуженно полузабытым поэтом Глатиньи ("Les antres malsains" в сб.: "Vignes folles"). X. Ответы Нины Впервые напечатано без ведома автора (и фактически посмертно) осенью 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Прием, на котором построено стихотворение, можно искать и в предшествовавшей Рембо поэзии. Однако развитие первой темы (монолог влюбленного) настолько художественно закончено, а в результате включения картины крестьянского интерьера - и настолько полно, что чи га гель даже при неоднократном обращении к стихотворении! не хочет согласиться с тем, что краткая прозаическая реплика девушки, содержащая лишь одно знаменательное слово - "ле бюро" (т. е., по-видимому, "легализация" брака, "дело", "служба"), уничтожает все значение предыдущего монолога. Стихотворение сохранилось в двух автографах - "сборника Демени", которому мы следуем по образцу издания Плеяды, и "сборника Изамбара", варианты которого показывают, что Рембо раздумывал над решающей заключительной репликой. В "рукописи Демени" заглавие сформулировано как "Ответы (отповеди) Нины", будто в тексте не одна отповедь, а эта последняя выражена несколько иными словами - "Et mon bureau?". В "рукописи Изамбара" заглавие яснее ("Что удерживает Пину"), а реплика универсальнее: "Mais le bureau?". "Ответы Нины" подтверждают сделанное по поводу "Офелии" наблюдение не о центрическом, а о двухфокусном построении стихотворений Рембо. XI. За музыкой Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Ревю Эндепандант" за январь-февраль 1889 г. Последний стих восстановлен по воспоминаниям Изамбара, признававшегося, что в обоих автографах этот стих ранее приводился в смягченной редакции в варианте, принадлежащем ему (по этой редакции сделан приводящийся ниже перевод Б. Лившица). При полной самостоятельности стихотворения должно отметить, что оно восходит к "Зимним прогулкам" Альбера Глатиньи (подробнее см.: OSB, р. 372). Перевод Б. Лившица: На музыке Вокзальная площадь в Шарлевиле На чахлом скверике (о, до чего он весь Прилизан, точно взят из благонравной книжки!) Мещане рыхлые, страдая от одышки, По четвергам свою прогуливают спесь. Визгливым флейтам в такт колышет киверами Оркестр; вокруг него вертится ловелас И щеголь, подходя то к той, то к этой даме; Нотариус с брелков своих не сводит глаз. Рантье злорадно ждут, чтоб музыкант сфальшивил; Чиновные тузы влачат громоздких жен, А рядом, как вожак, который в сквер их вывел, И отпрыск шествует, в воланы разряжен. На скамьях бывшие торговцы бакалеей О дипломатии ведут серьезный спор И переводят все на золото, жалея, Что их советам власть не вняла до сих пор. Задастый буржуа, пузан самодовольный (С фламандским животом усесться - не пустяк!), Посасывает свой чубук: безбандерольный Из трубки вниз ползет волокнами табак. Забравшись в мураву, гогочет голоштанник. Вдыхая запах роз, любовное питье В тромбонном вое пьет с восторгом солдатье И возится с детьми, чтоб улестить их нянек. Как матерой студент, неряшливо одет, Я за девчонками в теми каштанов томных Слежу. Им ясно все. Смеясь, они в ответ Мне шлют украдкой взгляд, где тьма вещей нескромных. Но я безмолвствую и лишь смотрю в упор На шеи белые, на вьющиеся пряди, И под корсажами угадывает взор Все, что скрывается в девическом наряде. Гляжу на туфельки и выше: дивный сон! Сгораю в пламени чудесных лихорадок. Резвушки шепчутся, решив, что я смешон, Но поцелуй, у губ рождающийся, сладок... XII. Завороженные Впервые напечатано, видимо, Верленом без ведома автора в Англии в "Джентльмэн мэгезин" в январе 1878 г., а во Франции - им же в "Лютэс" 19-26 октября 1883 г. Это единственное стихотворение 1870 г., которое Рембо пощадил предлагая Демени в письме от 10 июня 1871 г. уничтожить все остальные. Исходным текстом считается ранняя - 1871 г. - копия Верлена; первоначальный текст сохранился и в автографе "сборника Демени". Копия Верлена, оставшаяся с другими бумагами у его жены, после развода была ему недоступна, и все публикации до 1891 г. осуществлялись Верленом по памяти (так же как и публикации стихотворений "Гласные", "Вечерняя молитва", "Искательницы вшей", "Пьяный корабль"). В английскую публикацию были внесены редакцией журнала изменения, скорее всего с целью облегчить текст для иностранцев. Например, заглавие было "исправлено" на "Маленькие бедняки". Как и другие только что упомянутые стихи, приведенные Верленом в его книге "Пр_о_клятые поэты" (1884), стихотворение принадлежит к числу известнейших вещей Рембо. Сам Верлен пропел в своей книге этому стихотворению акафист. "Завороженных" сравнивают с картинами Мурильо, изображающими нищих детей. Сравнение говорит о высоком художественном уровне стихотворения. Конечно, тональность произведений разных эпох, разных стран и разных искусств различна. У Рембо поражает степень вживания в психику своих наивных героев. Именно этим стихотворением и вошел Рембо в русскую литературу (если не считаться с фактом появления несколько раньше сонета "Гласные"). Оно под Заголовком "Испуганные" было переведено Валерием Брюсовым и помещено в третьем выпуске "Русских символистов" (М., 1894): Как черные пятна под вьюгой, Руками сжимая друг друга И спины в кружок, Собрались к окошку мальчишки Смотреть, как из теста коврижки Печет хлебопек. Им видно, как месит он тесто, Как булки сажает на место В горячую печь - Шипит закипевшее масло, А пекарь спешит, где погасло, Лучины разжечь. Все, скорчась, они наблюдают, Как хлеб иногда вынимают Из красной печи - И нет! - не трепещут их тени, Когда для ночных разговений Несут куличи. Когда же в минуту уборки Поют подожженные корки, А с ними сверчки, Мальчишки мечтают невольно, Их душам светло и привольно, Сердца их легки. Как будто к морозу привыкли, Их рожицы тесно приникли Поближе к окну; С ресницами в снежной опушке Лепечут все эти зверушки Молитву одну. И руки вздымают так страстно, В молитве смущенно неясной Покинув дыру, Что рвут у штанишек все пряжки, Что жалко трепещут рубашки На зимнем ветру. Позднее Брюсов не дал места "Испуганным" ни в первом, ни во втором издании своей известной антологии "Французская лирика XIX века". И. С. Постулальскому приходилось слышать от И. М. Врюсовой, что Валерии Яковлевич с годами стал считать слабым и свой перевод, и самый подлинник, видя в нем влияние сентиментальной городской поэзии Франсуа Коппе. Помимо Брюсова, уже в советское время, стихотворение переводили А. Арго и М. Усова. Перевод А. Арго: Ночь - нет туманней и угарней, А под окном хлебопекарни Пять душ ребят Стоят, не трогаются с места, - За пекарем, что месит тесто, Они следят... Рукою крепкой, без охулки, Пшеничные тугие булки Он в печь кладет. О, как их это все волнует, А тот и в ус себе не дует И, знай, поет. И ждут они, как ждут лишь чуда, Когда же наконец оттуда, Из недр печи, Для человеческой утробы Пойдут румянистые сдобы И калачи! Вот из-под балок закоптелых Дразнящий запах булок белых К ним донесло, И сквозь губительную стужу К ним под лохмотья прямо в душу Идет тепло. Им уж не холодно, не жутко, Нет, как пяти Христам-малюткам, Им горя нет. Они к стеклу прильнули, кротки, Им кажется, что там, в окошке, Весь белый свет... Так, зачарованные хлебом, Они под непросветным небом Глядят на печь, А ветер зимний, злой и звонкий, Срывает лихо рубашонки С их узких плеч! Перевод М. Усовой: Где снег ночной мерцает ало, Припав к отдушине подвала, Задки кружком, - Пять малышей - бедняги! - жадно Глядят, как пекарь лепит складно Из теста ком. Им видно, как рукой искусной Он в печку хлеб сажает вкусный, Желтком облив. Им слышно: тесто поспевает, И толстый пекарь напевает Простой мотив. Они все съежились в молчанье - Большой отдушины дыханье Тепло, как грудь! Когда же для ночной пирушки Из печки калачи и плюшки Начнут тянуть И запоют у переборок Ряды душистых сдобных корок Вслед за сверчком, - Что за волшебное мгновенье. Душа детишек в восхищенье Под их тряпьем. В коленопреклоненной позе Христосики в ночном морозе У дырки той, К решетке рожицы вплотную, За нею видят жизнь иную, Полны мечтой. Так сильно, что трещат штанишки, С молитвой тянутся глупышки В открытый рай, Который светлым счастьем дышит. И зимний ветер им колышет Рубашки край. XIII. Роман Впервые напечатано без ведома автора осенью 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". В стихе 18 (стих 19 в переводе) очень заметная в подлиннике реминисценция стиха Бодлера из стихотворения "Вино тряпичников" ("Цветы Зла"). При внимательном чтении стихотворение воспринимается как ироническое, отчасти и по отношению к собственным, будто преодоленным "романам". Маленькая ложь насчет семнадцати лет (Рембо лишь 20 октября должно было исполниться шестнадцать) свидетельствует об отчуждении от темы. Поэт думал о другом. В том же году, 29 августа, он бежал в Париж навстречу ожидаемому со дня на день перевороту: Третья республика была провозглашена 4 сентября 1870 г. Другие переводы - Т. Левита, Б. Лившица. Перевод Т. Левита: I Едва ль серьезен кто, когда семнадцать лет. Прекрасным вечером - довольно пива, чая, Крикливое кафе, где одуряет свет! Уходишь на бульвар, где липы расцветают. Прекрасным вечером прекрасен запах лип. Разнежен воздух так, что ты смежишь ресницы. Ветр, полный отзвуков, - ведь город невдали - Дыханием вина, дыханьем нива мчится. II Вдруг неба видишь ты малюсенький клочок Густой голубизны, обведенный сучками. Там вышита звезда, и тает и течет Несмело, белая, тишайшими толчками. Июнь! Семнадцать лет! Хмелей! Пьяней! Ликуй! Кипенье роста, как шампанское, играет. Ты грезишь, чувствуешь, что вот уж поцелуй, Как маленький зверек, здесь, на губах, порхает. III Душе безумной что роман, то "Робинзон". Тогда, вдруг появись под фонарем дрожащим, Проходит барышня (и сразу ты пленен) В тени грозящего воротника папаши. И так как у тебя такой наивный взгляд, То, продолжая путь своей походкой чинной, Легко и быстро вдруг оглянется назад, - И на твоих губах застынут каватины. IV Влюблен по август ты, одною ей живешь! Влюблен. Твои стихи ей кажутся смешными. Уходят все твои друзья: ты слишком пошл. Но вот ты получил записку от любимой. В тот вечер вновь в кафе, где одуряет свет, Ты появляешься, чтоб выпить пива, чаю... Едва ль серьезен кто, когда семнадцать лет И рядом есть бульвар, где липы расцветают. Перевод В. Лившица: I Нет рассудительных людей в семнадцать лет! - Июнь. Вечерний час. В стаканах лимонады. Шумливые кафе. Кричаще яркий свет. Вы направляетесь под липы эспланады. Они теперь в цвету и запахом томят. Вам хочется дремать блаженно и лениво. Прохладный ветерок доносит аромат И виноградных лоз, и мюнхенского пива. II Вот замечаете сквозь ветку над собой Обрывок голубом тряпицы, с неумело Приколотой к нему мизерною звездой. Дрожащей, маленькой и совершенно белой. Июнь! Семнадцать лет! Сильнее крепких вин Пьянит такая ночь... Как будто бы спросонок, Бы смотрите вокруг, шатаетесь один, А поцелуй у губ трепещет, как мышонок. III В сороковой роман мечта уносит вас... Вдруг - в свете фонаря, - прервав виденья ваши, Проходит девушка, закутанная в газ, Под тенью страшного воротника папаши, И, находя, что так растерянно, как вы, Смешно бежать за ней без видимой причины, Оглядывает вас... И замерли, увы, На трепетных губах все ваши каватины. IV Вы влюблены в нее. До августа она Внимает весело восторженным сонетам. Друзья ушли от вас: влюбленность им смешна. Но вдруг... ее письмо с насмешливым ответом. В тот вечер... вас опять влекут толпа и свет... Вы входите в кафе, спросивши лимонаду... Нет рассудительных людей в семнадцать лет Среди шлифующих усердно эспланаду! XIV. "Вы, павшие в боях в год девяносто третий..." Впервые напечатано без ведома автора осенью 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Рембо демонстративно датирует свое антибонапартистское стихотворение временем пребывания в тюрьме Мазас в Париже, в которую он попал за недоплату железнодорожной компании за билет 13 франков. Из тюрьмы поэта выручил учитель Жорж Изамбар, отправивший его в дом своих теток в город Дуэ. В действительности сонет скорее всего был написан в июле и переписан в тюрьме по памяти либо датирован временем заключения: тюремная датировка очень подходила для антибонапартистского сонета. С самого начала франко-прусской войны шовинистическая пресса (например, отпетые бонапартисты отец и сын Кассаньяки) пыталась возжечь патриотические чувства обманным сравнением своей войны с великими кампаниями Революции, в которых были разгромлены войска феодальной коалиции, в том числе и пруссаки. Рембо осудил в письмах гротескные проявления воинственности и, как он писал, "патруйотизм" шарлевильских мещан. В стихотворении есть реминисценции "Марсельезы" и некоторых стихов "Возмездий", где Гюго отделял великих дедов - "титанов 93 года" - от их ложных наследников времен Второй империи. Рембо понимал, что бонапартисты Наполеона III были и ложными "преемниками" республиканцев, и ложными "преемниками" по отношению к Наполеону I и деяниям его времени. Поэт упоминает не только павших под Вальми (место знаменитой победы революционных войск над пруссаками 20 сентября 1792 г.) и под Флерюсом (победа над австрийцами в 1794 г.), но и павших в Италии, а итальянские войны Республики продолжались и при Бонапарте. Рембо не удостаивает Наполеона III его официальным титулом "император", ассоциировавшимся у французов с военной славой Наполеона I, но намеренно именует его "королем", т. е. титулом свергнутых революцией старых монархов. Перевод П. Антокольского: Французы семидесятого года, бонапартисты- республиканцы, вспомните о своих отцах в девяносто втором году. Поль де Кассаньяк Вы, храбрые бойцы, вы, в девяносто третьем Бледневшие от ласк свободы огневой, Шагавшие в сабо по рухнувшим столетьям, По сбитым кандалам неволи вековой, Вы, дравшиеся в кровь, отмщая друг за друга, Четырнадцать держав {*} встречавшие в упор, Вы, мертвые, чья Смерть, как честная подруга У вас плодотворит все пахоты с тех пор, Огнем омывшие позор величий низких, - Там, в дюнах Бельгии, на холмах италийских, Вы, не смыкавшие горящих юных глаз, - Почийте же, когда Республика почила, Так нас империя дубиной научила. А Кассаньяки вновь напомнили про вас. {* Внесенная П. Антокольским реминисценция борьбы против интервентов в советское время.} XV. Зло Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Ревю Эндепандант" за январь-февраль 1889 г. Речь идет о французских и прусских жертвах войны. Рембо сначала, как это видно по автографу, объединил прусского короля и Наполеона III одним словом "глава" (ср. в XX в. наименование типа "дуче", "фюрер"), но потом, чтобы еще определеннее выразить презрение ко второму, заменил слово "Chef" на "Roi" ("король"). Стихотворение при всей своей краткости и специфической тесноте сонетной формы насыщено содержанием и дает простор для развития нескольких тем, в том числе и темы антирелигиозной. В самом начале третьего десятилетия нашего века этот сонет был переведен Т. Левитом ("Напасть"), Б. Лившицем, И. Поступальским. Позднее появились переводы П. Антокольского, А. Яснова, прямо противоположные друг другу в трактовке последнего трехстишия. Перевод Б. Лившица: Меж тем как красная харкотина картечи Со свистом бороздит лазурный небосвод И, слову короля послушны, по-овечьи Бросаются полки в огонь, за взводом взвод; Меж тем как жернова чудовищные бойни Спешат перемолоть тела людей в навоз (Природа, можно ли взирать еще спокойней, Чем ты, на мертвецов, гниющих между роз?) - Есть бог, глумящийся над блеском напрестольных Пелен и ладаном кадильниц. Он уснул, Осанн торжественных внимая смутный гул, Но вспрянет вновь, когда одна из богомольных Скорбящих матерей, припав к нему в тоске, Достанет медный грош, завязанный в платке. Перевод И. Поступальского: Тогда как красные плевки больших орудий Весь летний день свистят под небом голубым, Пестромундирные бегут полками люди В огонь, а их король дарит насмешку им; Тогда как действует неистовая мялка, Сто тысяч человек сгребая в груду тел, - Бедняги, на траве простертые вповалку, О, твой, природа, труд, святейшее из дел! - Есть Бог, что радостно на алтарях узорных Вдыхает золотых курильниц фимиам; В баюканье осанн он предается снам И пробуждается, когда в наколках черных Приходят матери и в плаче, и в тоске Дают ему медяк, хранившийся в платке. Перевод П. Антокольского: Меж тем как рыжая харкотина орудий Вновь низвергается с бездонной вышины И роты и полки в зелено-красной груде Пред наглым королем вповалку сожжены, И сумасшествие, увеча и ломая, Толчет без устали сто тысяч душ людских, - О, бедные, для них нет ни зари, ни мая, О, как заботливо выращивали их. Есть бог, хохочущий над службой исполинской Хоругвей, алтарей, кадильниц и кропил, Его и хор осанн давно уж усыпил. И вот разбужен бог тревогой материнской, - Она издалека пришла к нему в тоске И медный грош кладет, завязанный в платке. В переводе А. Яснова заключительные трехстишия выглядят так: В то время бог, смеясь и глядя на узоры Покровов, алтарей, на блеск тяжелых чаш, Успев сто раз на дню уснуть под "отче наш", Проснется, ощутив тоскующие взоры Скорбящих матерей: они пришли - и что ж? - Он с жадностью глядит на их последний грош. XVI. Ярость кесаря Впервые напечатано без ведома автора осенью 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Заглавие связано с тем, что Наполеон III был одержим "цезаризмом" в самом плохом смысле слова. Это политическое стихотворение, опирающееся на свежие тогда данные печати о жизни отчаявшегося и больного "кесаря" Наполеона III в замке Вильгельмсгох, куда пленный император был помещен пруссаками после разгрома его армии под Седаном. "Куманек в очках", как убедительно показал Жюль Мукэ, - премьер-министр Наполеона III Эмиль Олливье, печально прославившийся заявлением, что он соглашается на франко-прусскую войну "с легким сердцем". Стихотворение переводили Т. Левит и П. Антокольский. У Т. Левита - прозаический подстрочник, цитата в статье под заголовком "Ярость цезаря": Бледный мужчина, вдоль цветущих лужаек, Бродит в черном, с сигарой в зубах. Бледный мужчина вспоминает о садах Тюильри, И подчас его блеклый взгляд вспыхивает. Ибо Император пьян своими двадцатилетними оргиями. Он сказал себе: "Я задую свободу Потихонечку, точно так же, как свечку". Свобода ожила; он чувствует себя истомленным. Он захвачен. О, что за имя на его немых губах Дрожит? Какое грызет его неумолимое сожаление? Этого не узнать: взгляд Императора мертв. Быть может вспоминает он о Куме в очках И следит, как от его горящей сигары поднимается, Как в вечера Сен-Клу, тонкое голубое облако. XVII. Зимняя мечта Впервые напечатано без ведома автора в 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Указание "в вагоне" и посвящение "К ней", видимо, условны, а все стихотворение имеет налет книжности, связанной с тем, что у поэтов 60-70-х годов, на которых мог ориентироваться Рембо, поездка по железной дороге, как отмечалось французскими исследователями, сохраняла оттенок необычности. Стихотворение переводил И. Эренбург. XVIII. Уснувший в ложбине Впервые напечатано без ведома автора в 1888 г. в книге "Антоложи де Поэт франсэ" (изд. Лемерра, т. IV). Стихотворение связано с трагической антивоенном темой стиха 7-8 "четырнадцатистрочника" "Зло". Первый русский перевод, по-видимому, принадлежит С. Мамонтову, он был напечатан в 1902 г. под заголовком "Он спит...": В зеленеющей яме щебечет ручей, За траву безрассудно хватаясь клочками Серебристой струи. Пеной ярких лучей Солнце брызжет в долину, горя над холмами. Рот открыв, без фуражки, солдат молодой, Погруженный затылком в зеленое ложе, Спит. С небес льется свет, словно дождь золотой, Оттеняя в траве белизну его кожи. В незабудках запрятались ноги, а он, Как ребенок, улыбкой во сне озарен. Он озяб. Пусть природа беднягу согреет! От цветов аромат по долине разлит. На припеке солдатик, раскинувшись, спит. У него под ключицею рана чернеет. В 1916 г. появились переводы нескольких произведений Рембо, сделанные поэтом Сергеем Бобровым (опубликованы под псевдонимом Map Иолэн), и среди них "Спящий в долине". Перевод, видимо, умышленно "коряв": Балка наполнена зеленью; в ней река запевает, Легко взметывая на травы брызги серебра, - А в них солнца нагорного сияет игра, Маленький дол от лучей зацветает. Солдат молодой, - рот открыт и нагое темя, - Спит, залившись кресса {*} цветом голубым; Он простерт и пригрет травами всеми, Куда солнце дождит светом своим. В ногах его - цветет кашка. Улыбаясь, словно Больной малютка сквозь сон неровный, Спит. Баюкай, Природа, его - холодно ему! Благоуханья цветов ноздрей его не тронут, Спит он на солнце, в траве руки тонут, Спокойный. - И две красные ранки на правом боку. {* Кресс (перевод дословен: cresson) - вид многолетней травы,} Имеются также переводы Г. Нетникова, Д. Бродского ("Спящие в долине"; прозой), Т. Левита. Перевод Г. Петникова: Зеленая дыра; цепляясь бездумно За серебро травы, на дне река журчит, И солнце юное с вершины недоступной Горит. То тихий лог, где пенятся лучи. Молоденький солдат, открытой головою Купаясь в зелени, полуоткрывши рот, Спит, - распростертый в травах, легкой мглою Укрыт; и яркий свет в лицо ему не бьет. На ложе из крапив, весь бледный, улыбаясь, Как хворое дитя, он спит, не просыпаясь, Глубоким, тихим сном, не чувствуя жары. Природа, сон его баюкай лаской знойной! С рукою на груди, недвижной и спокойной, Он спит. В его боку две красные дыры. Перевод Д. Бродского (в последней строке введен не свойственный Рембо натуралистический образ): Вот в зелени уют, где, музыкой чаруя Бравурной, по весне - в лохмотьях серебра - Ручей проносится, и в пенистые струи Бьет солнца горного спектральная игра. И бледный на своем сыром и свежем ложе, Откинув голову, бессмертники примяв, С полураскрытым ртом, с облупленною кожей, Под тучей грозовой спит молодой зуав. Ногами в шпажники, он спит, и так чеканно Лицо с улыбкою больного мальчугана. Природа! смилуйся и горячо провей: На солнце развалясь - рука к груди прижата - Он холоден, ноздря не чует аромата: В разрушенном боку горсть розовых червей. XIX. В Зеленом Кабаре Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Ревю д'ожурдюи" 15 марта 1890 г. "Вольный сонет" отражает путевые впечатления Рембо и импрессионистичен. Теперь установлено, что Рембо действительно останавливался в Бельгии в гостинице под названием "Ла Мэзон верт". Но сонет также и символичен: он рисует прообраз Рембо - вечного ходока в изношенной обуви - и отражает представление поэта о зеленом цвете как символе счастья. Можно сравнить параллельные тенденции в живописи Гогена. Другие переводы - В. Брюсова, В. Левика. Перевод В. Брюсова: Шатаясь восемь дней, я изорвал ботинки О камни и, придя в Шарлеруа, засел В "Зеленом кабарэ", спросив себе тартинки С горячей ветчиной и с маслом. Я глядел, Какие скучные кругом расселись люди, И, ноги протянув далеко за столом Зеленым, ждал, - как вдруг утешен был во всем, Когда, уставив ввысь громаднейшие груди, Служанка-девушка (ну! не ее смутит Развязный поцелуй) мне принесла на блюде, Смеясь, тартинок строй, дразнящих аппетит, Тартинок с ветчиной и с луком ароматным, И кружку пенную, где в янтаре блестит Светило осени своим лучом закатным. XX. Плутовка Впервые напечатано без ведома автора в 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Стихотворение, столь же непосредственное, как и предыдущее, хотя его автограф свидетельствует о довольно тщательной отделке, характерной для Рембо (и Верлена) тех лет непринужденной разговорностью языка, просторечием, диалектизмами, далеко уводящими поэта от традиций Парнаса: Рембо все больше обретает свой стиль и создает новую традицию, продолжавшуюся у многих поэтов XX в. во Франции и за ее пределами. Шарлеруа - город близ Шарлевиля, но на бельгийской территории. Там Рембо радостно ощущал свою независимость, ту независимость, под знаком поисков которой и протекала в значительной мере дальнейшая литературная и послелитературная жизнь поэта. Сведений о других переводах нет. XXI. Блестящая победа у Саарбрюкена... Впервые напечатано без ведома автора в 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Рембо, познавший вкус вольного бродяжничества, не забывает направить "отравленную стрелу" вслед Наполеону III - поверженному тирану-шуту. Войска Наполеона III 2 августа 1870 г., за месяц до Седанской катастрофы, одержали победу в незначительной стычке у немецкого пограничного города Саарбрюкена. Наполеон III послал по этому поводу телеграмму "французам", где похвалялся своими талантами верховного главнокомандующего, расписывал боевое крещение наследного принца и т. п. Рембо высмеивает всю этУ бывшую тогда внове дешевую шумиху, выпуск лубочных картин, которые, в частности, представляли "блестящую победу", изображая восторги солдат-простаков, умиленных гением императора. Питу и Дюманэ - это клички одураченных солдатиков-простофиль, в число которых за какую-то дешевую писанину попал у Рембо и журналист Бокийон. Вся лексика иронична, даже "черное солнце" - кивер наследного принца, каким он должен был восприниматься ослепленными официальной демагогией Питу и Дюманэ (подробный комментарий в OSB, р. 382). Перевод С. Боброва под заглавием "Блестящая победа при Сарребрюке": Великолепен в центре Император, - Верхом, лилово-желтый мчит в огонь, Багровым пламенем лицо его объято, Свиреп, как Зевс, и добр, как папа, он. Внизу, у золоченых барабанов, У пушек розовых, войска умилены И, стряхивая пыль с своих султанов, Вождя глазеют, ошеломлены. Министр налево, опершись на палку, Он смотрит и дрожит всем телом жалко. "Да здравствует наш Император!" - А сосед Его спокоен. Кивер солнцем черным Горит. Среди - распластан дровосек, Мычит: "В чем дело?" - красный и покорный. Стихотворение переводил также П. Антокольский. ХХII. Шкаф Впервые напечатано без ведома автора в 1888 г. в книге "Антоложи де Поэт франсе" (изд. Лемерра, т. IV). Стихотворение, видимо, отражает быт семьи Рембо (ср. с "Подарками сирот к Новому году") и, возможно, носит следы литературного влияния. Сюзанна Бернар усматривает в "вольном сонете" Рембо воздействие стихотворения А. Лазарша "Bric-a-brac" ("Старый хлам", 1866). Неизданный перевод М. Гордона: Из дуба темного, приземистый, резной, Он словно старичок лукаво-добродушный, Из глубины его, таинственной и душной, Струится аромат, приятный и хмельной. А сколько в нем лежит душистого старья, И кружев выцветших, и шелка, и батиста! Вот груда детского и женского тряпья, Вот бабушкин платок, широкий и пушистый. Уж верно тут найдешь сердечко-медальон С заветным локоном, сухой букет, флакон, Все то, что дорого когда-то было сердцу. О старый наш комод! И сказки ты хранишь, Поведать хочешь их и ласково скрипишь. Лишь открываются твои большие дверцы! XXIII. Богема Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Ревю Эндепандант" за январь-февраль 1889 г. Стихотворение - двадцать второе (начиная с "Первого вечера") в автографе "сборника Демени", завершает его и тем самым так называемые стихотворения 1870 г. Стихотворение, так же как и "вольный сонет" "В Зеленом Кабаре", реально и пророчески воссоздает образ поэта - великого бродяги; в нем тоже сплетаются непосредственные, прямые зарисовки и уводящая в бесконечные дали символика. Первый перевод сонета был выполнен И. Анненским: Не властен более подошвы истоптать, В пальто, которое достигло идеала, И в сане вашего, о Эрато, вассала Под небо вольное я уходил мечтать. Я забывал тогда изъяны... в пьедестале И сыпал рифмами, как зернами весной, А ночи проводил в отеле "Под луной", Где шелком юбок слух мне звезды щекотали. Я часто из канав их шелесту внимал, Осенним вечером, и, как похмелья сила, Весельем на сердце и лаской ночь росила. Мне сумрак из теней сам песни создавал, Я ж к сердцу прижимал носок моей ботинки И, вместо струн, щипал мечтательно резинки. Последующие, советского времени, переводы - П. Антокольского, В. Левина, П. Петровского. Перевод В. Левика: Засунув кулачки в дырявые карманы, Одет в обтерханную видимость пальто, Раб Музы, я бродил и зябнул, но зато Какие чудные мне грезились романы! Не видя дыр в штанах, как Мальчик с пальчик мал, Я гнаться мог всю ночь за рифмой непослушной. Семью окошками, под шорох звезд радушный, Мне кабачок Большой Медведицы мигал. В осенней тихой мгле, когда предметы сини И каплет, как роса, вино ночной теплыни, Я слушал, как луна скользит меж облаков. Иль, сидя на пеньке, следил, как бродят тени, И сочинял стихи, поджав к груди колени, Как струны, теребя резинки башмаков. Перевод П. Петровского: Сжав кулаки в изорванных карманах, Я в столь же призрачном пальто моем - Мечтатель мальчик - с музой шел вдвоем. О, как мечтал я страстно о романах! На мне одежда превратилась в клочья, Шагая, ритм стихов я отбивал. Звезд мирный шелест раздавался ночью, Когда под ними делал я привал. Внимал я звездам, сидя у тропинки, И чувствовал, как падают росинки На лоб мой, опьяняя, как вино; Держа у сердца рваные ботинки, Как струны, я тянул из них резинки, Подыскивая рифмы заодно! СТИХОТВОРЕНИЯ 1871 ГОДА XXIV. Голова фавна Впервые напечатано без ведома автора в журнале "Ла Вог" за 7-14 июня 1886 г., приведено во втором издании "Пр_о_клятых поэтов" Поля Верлена (1888). Источником текста является копия Верлена, написанная, вероятно, по памяти. Среди отдаленных литературных источников произведения Рембо называют "Фавна", длинное стихотворение поэта-парнасца Виктора де Лапрада (1866), од- нако более существенны элементы версификационной и ритмической близости с "Сатурновскими стихотворениями" Верлена. Перевод третьего стиха передает редкостно дерзкую для силлабического стихосложения вольность: стопораздел в десятисложном здесь приходится на немое "е" (пятый слог), что меняло всю французскую стихотворную ритмику XVII-XIX вв.: De fleurs splendides // ou le baiser dort... Другие переводы - Г. Петникова, Т. Левита (прозой) и Н. Банникова. Перевод Г. Петникова: Среди листвы, солнцем златящийся, В молодой оправе живых изумрудов, Где расцвеченный цветами, томящийся, Спит поцелуи узорной причудой, Фавн распаленный поводит глазами, Буро-кровавый, как старое вино, И, красные цветы кусая зубами, Морщит губы улыбкой сквозь веток венок. Вот он, как белка, исчез проворный, И смех его искрится в каждом листе, И веришь, вздрогнув в тревоге невольной, Поцелую, скрытому в лесной дремоте. Перевод Н. Банникова: Где ветви, словно облако резное, Сквозь золото резьбы, среди купав, Где, цепенея в тишине и зное, Спит поцелуй на гибких стеблях трав, Просунул рожки фавн, кося глазами, Как старое вино, шафранно-ал, И, рот набив багряными цветами, Он выпрямился и захохотал. Потом он, будто белка, мигом скрылся, Звенящим хохотом тревожа лес, А поцелуй, что в тишине таился, Спугнул снегирь и тотчас сам исчез. XXV. Сидящие Впервые напечатано без ведома автора в "Лютэс" за 12-19 октября 1883 г. и в книге Поля Верлена "Пр_о_клятые поэты" (1884). Так же как и предыдущее, сохранено Верленом и печатается но его копии, написанной, видимо, по памяти. В "Пр_о_клятых поэтах" Верлен рассказал как бы внешнюю историю этого зловещего шедевра: шарлевильских библиотекарей, и особенно главного библиотекаря, донимали просьбы школяра Рембо, выписывавшего десятками редкие и старинные книги. Верлен не ставил себе цель раскрыть символический смысл неистово-злобного стихотворения Рембо, но у него вырвалось подсказанное текстом или беседами с Рембо ключевое определение главного библиотекаря - "отличный бюрократ". Для понимания гневного пафоса стихотворения в его символике и во временной перспективе, обращенной к XX в., многое дает стих 40, где говорится о "fiers bureaux" (о "конторах важных"). Сила пафоса ненависти Рембо ведет к словотворчеству: под пером его возникают гротескные неологизмы, соответствующие основной метафоре сочетания сидней с сиденьями. Другие переводы - А. Гатова и В. Парнаха. Перевод А. Гатова (под заголовком "Заседатели"): Черны, как опухоли; синь и зелень дуг Вокруг их век; дрожат, и пальцы в бедра врыты. И черепа у них с налетом смутных мук, Как прокаженные кладбищенские плиты. В эпилептической любви их костяки Вобрали стульев их огромные скелеты. Рахит поджатых ног и перегар тоски Пред адвокатами в упор зимой и летом. Их кожа лоснится - хрустящий коленкор. Сиденья и они срослись в один орнамент. За окнами к весне оттаивает двор, И трепет этих жаб взорвался волдырями. В коричневых штанах, на стульях, - и углы Соломы с добротой к зазубринам их чресел. Душа погасших солнц - в бессилии золы, В соломе выжженной - зерно, и колос весел. К коленным чашечкам - зубами, и под стул Уходят пальцы их - бравурный марш с трубою. И баркаролы гул их вены захлестнул, И страсть морочит качкой боковою. О, не подняться 6 им! Они встают, рыча, И это гибель, кораблекрушенье. С кошачьей ловкостью жестокость палача, И панталоны их вздувает при движенье. Вы слушаете их, и жажды кипяток - Ударить о стену башками их, плешивых, Сшибить стремительно с кривых звериных ног. Их пуговицы в ряд, как злость зрачков фальшивых. Зрачки процеживают вечно черный яд, Рукой невидимой убийство шлют вдогонку. Посмотрят, и глаза избитых псов слезят, И жарко вам, попав в кровавую воронку. Садятся - снова грязных строй манжет. Их подняли, расстроили их, чтобы Нарушить желез их многочасовый бред, Когда, как виноград, качаются их зобы. И вновь на веки им спустил забрала сон. На кулаки мечта кладет их подбородки, Туркочет про любовь, и все они вдогон Приклеиваются слюной к своей находке... Цветы чернильные и брызги запятых Подобны пестикам, их в лихорадку бросив Под сонный зуд стрекоз зелено-золотых... - И пол их взводят острия колосьев. Перевод В. Парнаха: Рябые, серые; зелеными кругами Тупые буркалы у них обведены; Вся голова в буграх, исходит лишаями, Как прокаженное цветение стены; Скелету черному соломенного стула Они привили свой чудовищный костяк; Припадочная страсть к Сиденью их пригнула, С кривыми прутьями они вступают в брак. Со стульями они вовек нерасторжимы. Подставив лысину под розовый закат, Они глядят в окно, где увядав зимы, И мелкой дрожью жаб мучительно дрожат. И милостивы к ним Сидения; покорна Солома бурая их острым костякам. В усатом колосе, где набухали зерна, Душа старинных солнц сияет старикам. И так Сидящие, поджав к зубам колени, По днищу стульев бьют, как в гулкий барабан, И рокот баркарол исполнен сладкой лени, И голову кружит качанье и туман. Не заставляй их встать! Ведь это катастрофа! Они поднимутся, ворча, как злобный кот, Расправят медленно лопатки... О Голгофа! Штанина каждая торчком на них встает. Идут, и топот ног звучит сильней укоров, И в стены тычутся, шатаясь от тоски, И пуговицы их во мраке коридоров Притягивают вас, как дикие зрачки. У них незримые губительные руки... Усядутся опять, но взор их точит яд, Застывший в жалобных глазах побитой суки, И вы потеете, ввергаясь в этот взгляд. Сжимая кулаки в засаленных манжетах, Забыть не могут тех, кто их заставил встать, И злые кадыки у стариков задетых С утра до вечера готовы трепетать. Когда суровый сон опустит их забрала, Они увидят вновь, плодотворя свои стул, Шеренгу стульчиков блистательного зала, Достойных стать детьми того, кто здесь уснул. Чернильные цветы, распластанные розы Пыльцою запятых восторженно блюют, Баюкая любовь, как синие стрекозы, И вновь соломинки щекочут старый уд. XXVI. Таможенники Впервые напечатано посмертно в октябре 1906 г, в "Ревю литтерэр до Пари э де Шампань". Источником, как и у предыдущих, является написанная по памяти копия Верлена. Стихотворение - настоящий сонет с объединяющей два катрена рифмовкой. Если мысленно соединить "Блестящую победу у Саарбрюкена", "Богему", "Сидящих", "Таможенников", то можно заметить, насколько Рембо оказался близок бунтующей французской молодежи следующего столетия (1968). Ему ненавистна государственность Второй империи и Третьей республики, ему ненавистны таможенники и пограничные войска, прямо воплощающие насилие этой государственности над новыми Фаустами и Фра Дьяволо (напомним, что это прозвище свободолюбивого разбойника из одноименной оперы Д. Ф. Э. Обера по пьесе Э. Скриба), насилие над нимфами ("фавнессами"), подругами вольных героев, и, наконец, насилие над бродячим нищим поэтом. Таможенники - носители антиличностного, глубоко противного Рембо начала - клеймятся поэтом злее, чем войска Третьей республики и Второй империи. Другой перевод - П. Антокольского: Ругающиеся в печенку, в душу, в бога, Солдаты, моряки, изгнанники земли, - Нуль пред империей, - едва они пришли На пограничный пункт, где землю делят строго. Зубами трубку сжав, почуяв издали, Что скоро в сумерки оденется дорога, Таможенник идет в сопровождены! дога И различает след, затоптанный в пыли. Тут все законники, им не до новых правил, Ждут черта с Фаустом, чтоб взять их на прицел: "Что, старикан, в мешке?" - "Ступай, покуда цел!" Но если к молодой красотке шаг направил Таможенник, - гляди, как сразу он ослаб. В аду очутишься от этих скользких лап! XXVII. Вечерняя молитва Впервые напечатано без ведома автора в "Лютэс" за 5-12 октября 1883 г., затем - в книге Верлена "Пр_о_клятые поэты" (1884). Сохранился и автограф, и копия Верлена, в которой есть немногочисленные отступления, частично могущие быть объясненными воснроизведзпием по памяти, а частично разными стадиями обработки текста самим Рембо. В изданиях 1912 и 1922 гг. предпочтение отдано тексту копии Верлена. В 1911 г., в переломные годы развития русской поэзии, своеобразие сонета передал Б. Лившиц: Прекрасный херувим с руками брадобрея, Я коротаю день за кружкою резной: От пива мой живот, вздуваясь и жирея, Стал сходен с парусом над водной пеленой. Как в птичнике помет дымится голубиный, Томя ожогами, во мне роятся сны, И сердце иногда печально, как рябины, Окрашенные в кровь осенней желтизны. Когда же, тщательно все сны переварив И весело себя по животу похлопав, Встаю из-за стола, я чувствую позыв... Спокойный, как творец и кедров, и иссопов, Пускаю ввысь струю, искусно окропив Янтарной жидкостью семью гелиотропов. XXVIII. Парижская военная песня Впервые напечатано без ведома автора в 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Сохранился автограф в письме к Полю Демени от 15 мая 1871 г. Революционное стихотворение "Парижская военная песня" откровенно пародирует и по форме стиха, и по заглавию "Кавказскую военную песню" Фр. Коппе. Болтливости Коппе (которого все более ясно осознавали как почта мещанского, буржуазного, т. е., по страшным временам 1871 г., как версальского) в стихотворении Рембо противопоставлена деловая конкретность современных событий. "Парижская военная песня" в строгом смысле должна быть отнесена к поэзии Парижской коммуны: она написана в то время, когда Коммуна продолжала жить и бороться, ею вдохновлена, выражает чувства, волновавшие многих ее участников. Нельзя никак согласиться с точкой зрения, будто поэтический вклад стихотворения "незначителен" (R. С., р. 94). Другой перевод - П. Антокольского: Военная песня парижан Весна раскрылась так легко, Так ослепительна природа, Поскольку Тьер, Пикар и Кo Украли Собственность Народа. Но сколько голых задниц, Май! В зеленых пригородных чащах Радушно жди и принимай Поток входящих - исходящих! От блеска сабель, киверов И медных труб не ждешь идиллий. Они в любой парижский ров Горячей крови напрудили. Мы разгулялись в первый раз, И в наши темные трущобы Заря втыкает желтый глаз Без интереса и без злобы. Тьер и Пикар... Но как старо Коверкать солнце зеркалами И заливать пейзаж Коро Горючим, превращенным в пламя. Великий Трюк, подручный ваш, И Фавр, подперченный к обеду, В чертополохе ждут, когда ж Удастся праздновать победу. В Великом Городе жара Растет на зависть керосину. Мы утверждаем, что пора Свалить вас замертво в трясину. И Деревенщина услышит, Присев на травушку орлом, Каким крушеньем красным пышет Весенний этот бурелом. XXIX. Мои возлюбленные малютки Впервые напечатано без ведома автора в 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Источник текста - письмо к Полю Демени от 15 мая 1871 г., тот же, что и для предыдущего. Коммуна борется; Рембо пишет в письме, что рвется ей на помощь. Он еще воспоет ее героинь и символически воплотит ее в прекрасном и грозном образе женщины, вроде Свободы Делакруа. А из-под пера поэта одновременно выходят произведения, не просто ведущие в области, раньше считавшиеся непоэтическими, а относящиеся к непоэзии как таковой. На грубость формы деидеализации любви у Рембо могли повлиять и гнетущие впечатления от неласковости и давящего деспотизма матери, а возможно, и какие-то изъяны личного опыта подростка. К тому же в 1871 г. у Рембо все это осложнялось последствиями года без учебы, неистовым темпом его поэтического развития. Рембо подросток со свойственными возрасту наплывами грубости и напускного цинизма нес, однако, груз непомерной одаренности. И все это в условиях такого завихрения французской истории, которое сбивало с толку мудрого Флобера, а Жорж Санд побуждало чернить Коммуну. Обращающее на себя внимание введение в поэзию научных терминов у Рембо и у Лотреамона ведет к разрушению старого понятия об образе и к особому сти- листическому хаосу. Гидролат, упомянутый в стихе 1,результат возгонки душистых настоек, здесь - дождь (по-франц. еще причудливее: un hydrolal lacrymal - "лакримальныи гидролат", т. е. "слезный, слезливый дождь"). В стихах 2, 9, 41 такие выражения, как "небес капуста", "уродка голубая", "звезд блеклый ворох", - детали, предваряющие в поэзии колорит Сезанна и его последователей. Сведений о других переводах этого стихотворения нет. XXX. На корточках Впервые напечатано без ведома автора в 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Третье и последнее стихотворение в том же письме к Демени, что и предыдущее. Отточия соответствуют отточиям автографа. Во всех изданиях (начиная с издания Ванье 1895 г. с предисловием Поля Верлена до издания Плеяды 1946 г.) текст печатался не по автографу, а по вскоре утраченной копии Верлена, в которой вместо "брат Милотюс (Мил_о_тус)" стояло "брат Калотюс". Возможно, этот вариант восходит к более позднему тексту Рембо, где относительно частный намек на Эрнеста Милло (?) заменен намеком на ироническое родовое прозвище всего первого сословия, духовенства - "калотены" ("скуфейники"). Во всяком случае, применительно к этому стихотворению приходится повторить то, что говорилось о двух предыдущих: хотя оно относится к области эстетики безобразного, в нем поэт так же, как в "Сидящих", создавал гипертрофированно-уродливый образ чиновничества и бюрократии: так, в скорченных на горшках субъектах он являет гротескный образ "калотенов" и неподвижной "деревенщины" - опоры версальцев. См. также комментарий к стихотворению "Сидящие". Сведений о других переводах нет. XXXI. Семилетние поэты Впервые напечатано в 1891 г. без ведома автора в книге Рембо "Реликварий". Автограф - в письме к Полю Демени от 10 июни 1871 г. Дата 26 мая 1871 г., которой помечено стихотворение, среди других вещей, точно не датированных, привлекает внимание. Указанный день может не быть реальной датой. Скорее это либо дата - символ (один из последних дней Коммуны), либо дата - алиби юноши, который в эти дни пытался сквозь версальские Заставы прорваться на помощь Парижу. Сведений о других переводах нет. XXXII. Бедняки в церкви Впервые напечатано без ведома автора в 1891 г. в книге Рембо "Реликварий". Источник тот же, что и предыдущего, - письмо к Полю Демени от 10 июня 1871 г. Другие переводы - А. Арго, Т. Левита. Перевод А. Арго: Бедняки во храме Заняв последний ряд на скамьях деревянных, Где едкий полумрак впивается в глаза, Они вклиняют в хор молений осиянных Истошные свои глухие голоса. Им запах ладана милей, чем запах хлеба; Как псы побитые, умильны и слабы, Сладчайшему Христу, царю земли и неба, Они несут свои нежнейшие мольбы. Шесть дней господь велит им напрягать силенки, И только на седьмой, по благости своей, Он разрешает им, закутавши в пеленки, Баюкать и кормить ревущих малышей. Не гнутся ноги их, и мутный взгляд слезится, Постыл им суп один и тот же каждый день, И с завистью они взирают, как девицы Проходят в первый ряд, шляпенки набекрень. Там дома холод, сор, и грязная посуда, И вечно пьяный муж, и вечно затхлый дух, А здесь собрание почтенных, сухогрудых, Поющих, плачущих и ноющих старух. Здесь эпилептики, безрукие, хромые - Со всех окраин, все разряды, все статьи, - И даже с верным псом бродящие слепые В молитвенник носы уставили свои. Гнусавят без конца, безудержно и страстно, Бросая господу вопросы и мольбы, А с потолка Исус глядит так безучастно На толщину задов, на чахлость худобы. Здесь мяса не видать и нет сукна в помине, Нет жестов озорных, нет острого словца, И проповедь цветет цитатой по-латыни, И льется благодать в открытые сердца. В конце молебствия, когда настанет вечер, Те дамы модные, что впереди сидят, Поведают Христу, как мучает их печень, И пальчики святой водицей окропят. Перевод Т. Левита: Сгрудились по углам церковным между скамий; Галдят; дыханием зловонным греют их. Хор изливается, гнуся над бедняками, Что в двадцать голосов ревут священный стих; И, к воска запаху мешая запах хлеба, - Так пса побитого умильна голова - Взывают бедняки к владыке, к богу неба, Шлют смехотворные, упрямые слова. Да, бабам хорошо, скамейки просидевшим, - Шесть черных дней подряд господь не попустил! Они баюкают, лохмотьями угревши, Своих детенышей ревущих, - нету сил. И, груди грязные наружу выставляя, Не молятся, хотя мольба в глазах горит, Но только смотрят, как задористо гуляют Девчонки в шляпах, потерявших всякий вид. Снаружи холод, голод, муж всегда на взводе. Пускай! Лишь час один, - а там пусть муки, страх! Меж тем по сторонам гнусавит, шепчет, бродит Коллекция старух в лубочных стихарях. Тут попрошайки, тут все хворые падучей, Которым никогда гроша не подадут, И в требник прячутся, от старости пахучий; Тут также все слепцы, которых псы ведут - И все слюнят мольбу бессмысленно, никчемно Исусу, блеклому от желтого окна, Мечтающему там, на высоте огромной. От злого нищего и злого пузана, От привередливых и тех, кто пахнет гнилью, - Как отвратителен сей мерзкий балаган! А проповедь меж тем искусно расцветили, Стал настоятелен священных таинств гам, Когда в приделах темных превратился вечер В банальный шелк; когда с улыбкой кислой, злой Благотворительницы, жалуясь на печень, Шли пальцы желтые кропить святой водой. XXXIII. Украденное сердце Впервые напечатано без ведома автора (строфы I-II) в "Ла Вог" за 7-14 июня 1886 г. и во втором издании книги Верлена "Пр_о_клятые поэты" (1888), а целиком - в книге Рембо "Реликварий" в 1891 г. Источником текста служат автограф письма Рембо к ИзамОару от 13 мая 1871 г. (под заглавием "Измытаренное сердце" и с пометой, что стихотворение "ни о чем не говорит"), автограф письма к Демени от 10 июня 1871 г. (откуда и два предыдущие стихотворения), где стихотворение называется "Сердце паяца", и, наконец, копия, сделанная рукой Верлена, - "Украденное сердце", по которой стихотворение печатается. Стихотворение написано в виде триолета с соблюдением двух рифм в каждой строфе и с повторением первого стиха в четвертом, а первых двух - в седьмом и восьмом. Вокруг стихотворения идут жаркие споры (см. комментарии: к изданию Плеяды, р. 670-671; OSB, р. 398-399). Большинство французских исследователей видят в триолете Рембо отражение испытаний, выпавших на долю вольного стрелка Коммуны, которому было тогда шестнадцать" с половиной лет, в недели пребывания в солдатской среде в казарме Бабилонн в Париже. Роллан де Реневиль и Жюль Мукэ склоняются к тому, что это скорее метафорическое изображение столкновения юного революционера с шарлевильскими обывателями, которые были враждебны его коммунарскому пафосу и которых он, страдая от их цинизма и равнодушия, старался эпатировать напускным цинизмом. Эти критики видят здесь параллель стихотворениям "Сидящие", "На корточках", "Бедняки в церкви". Изамбар высказывал остроумную, но маловероятную гипотезу, будто стихотворение имеет книжные корни и представляет страдания юнги, пустившегося в желанное путешествие и встретившегося с реальностью жизни экипажа, как бы прототипа "Пьяного корабля". Контекст писем, в которых Рембо посылал стихотворение, не дает основания для первой и третьей точек зрения и делает весьма вероятной вторую. Ученое слово, найденное Рембо для характеристики грубой разнузданности шуток окружающих, заставлявшей страдать его сердце, достаточно выразительно и без пояснений, что "итифаллы" - это изображения фаллоса, входившие в символику дионисийских празднеств в некоторых городах Древней Греции. Однако, возможно, Рембо знал то, чего не знали его комментат