- не знал я злей удара; Но человек с печали не умрет. Опять Амур мне воли не дает: Другой силок в траве - и, сердцу кара, Вновь искра разожгла огонь пожара Так, что с трудом сыскал бы я исход. Не помоги мне опытностью сила Бывалых бед, сгорел бы я, сраженный, Мгновенно вспыхнув, словно сук сухой. Вторично смерть меня освободила, Расторгнут узел, огнь угас, сметенный, Пред ней и сила - в прах, и дар прямой. CCLXXII Уходит жизнь - уж так заведено, - Уходит с каждым днем неудержимо, И прошлое ко мне непримиримо, И то, что есть, и то, что суждено. И позади, и впереди - одно, И вспоминать, и ждать невыносимо, И только страхом божьим объяснимо, Что думы эти не пресек давно. Все, в чем отраду сердце находило, Сочту по пальцам. Плаванью конец: Ладье не пересилить злого шквала. Над бухтой буря. Порваны ветрила, Сломалась мачта, изнурен гребец И путеводных звезд как не бывало. CCLXXIII Зачем, зачем даешь себя увлечь Тому, что миновалось безвозвратно, Скорбящая душа? Ужель приятно Себя огнем воспоминаний жечь? Умильный взор и сладостная речь, Воспетые тобой тысячекратно, Теперь на небесах, и непонятно, Как истиною можно пренебречь. Не мучь себя, былое воскрешая, Не грезой руководствуйся слепой, Но думою, влекущей к свету рая, - Ведь здесь ничто не в радость нам с тобой, Плененным красотой, что, как живая, По-прежнему смущает наш покой. CCLXXIV Покоя дайте мне, вы, думы злые: Амур, Судьба и Смерть - иль мало их? - Теснят повсюду, и в дверях моих, Пусть мне и не грозят бойцы иные. А сердце, - ты, как и во дни былые, Лишь мне ослушно, - ярых сил каких Не укрываешь, быстрых и лихих Врагов моих пособник, не впервые? В тебе Амур таит своих послов, В тебе Судьба все торжества справляет, И Смерть удар свой рушит надо мною - Разбить остаток жизни угрожает; В тебе и мыслям суетнейшим кров; Так ты одно всех бед моих виною. CCLXXV Глаза мои! - зашло то солнце, за которым В нездешние края пора собраться нам... Мы снова будем с ним, - оно заждалось там, - Горюет, судит нас по нашим долгим сборам... О слух мой - к ангельским теперь приписан хорам Тот голос, более понятный небесам. Мой шаг! - зачем, за той пускаясь по пятам, Что окрыляла нас, ты стал таким нескорым? Итак, зачем вы все мне дали этот бой? Не я причиною, что убежала взгляда, Что обманула слух, что отнята землей, - Смерть - вот кого хулить за преступленье надо! Того превознося смиренною хвалой, Кто разрешитель уз, и после слез - отрада. CCLXXVI Лишь образ чистый, ангельский мгновенно Исчез, великое мне душу горе Пронзило - в мрачном ужасе, в раздоре. Я слов ищу, да выйдет боль из плена. Она в слезах и пенях неизменна: И Донна знает, и Амур; опоре Лишь этой верит сердце в тяжком споре С томленьями сей жизни зол и тлена. Единую ты, Смерть, взяла так рано; И ты, Земля, земной красы опека, Отныне и почиющей охрана, - Что ты гнетешь слепого человека? Светил любовно, нежно, осиянно Свет глаз моих - и вот угас до века. CCLXXVII Коль скоро бог любви былой завет Иным наказом не заменит вскоре, Над жизнью смерть восторжествует в споре, - Желанья живы, а надежда - нет. Как никогда, страшусь грядущих бед, И прежнее не выплакано горе, Ладью житейское терзает море, И ненадежен путеводный свет. Меня ведет мираж, а настоящий Маяк - в земле, верней, на небесах, Где ярче светит он душе скорбящей, Но не глазам, - они давно в слезах, И скорбь, затмив от взора свет манящий, Сгущает ранний иней в волосах. CCLXXVIII Она во цвете жизни пребывала, Когда Амур стократ сильнее нас, Как вдруг, прекрасна без земных прикрас, Земле убор свой тленный завещала И вознеслась горе без покрывала, - И с той поры я вопрошал не раз: Зачем не пробил мой последний час - Предел земных и вечных дней начало, С тем чтобы радостной души полет За ней, терзавшей сердце безучастьем, Освободил меня от всех невзгод? Однако свой у времени отсчет... А ведь каким бы это было счастьем - Не быть в живых сегодня третий год! CCLXXIX Поют ли жалобно лесные птицы, Листва ли шепчет в летнем ветерке, Струи ли с нежным рокотом в реке, Лаская брег, гурлят, как голубицы, - Где б я ни сел, чтоб новые страницы Вписать в дневник любви, моей тоске Родные вздохи вторят вдалеке, И тень мелькнет живой царицы. Слова я слышу... "Полно дух крушить Безвременно печалию, - шепнула, - Пора от слез ланиты осушить! Бессмертье в небе грудь моя вдохнула, Его ль меня хотел бы ты лишить? Чтоб там прозреть, я здесь глаза сомкнула" CCLXXX Не знаю края, где бы столь же ясно Я видеть то, что видеть жажду, мог И к небу пени возносить всечасно, От суеты мирской, как здесь, далек; Где столько мест, в которых безопасно Вздыхать, когда для вздохов есть предлог, - Должно быть, как на Кипре ни прекрасно, И там подобный редкость уголок. Все полно здесь к любви благоволенья, Все просит в этой стороне меня Хранить любовь залогом утешенья. Но ты, душа в обители спасенья, Скажи мне в память рокового дня, Что мир достоин моего презренья. CCLXXXI Как часто от людей себя скрываю - Не от себя ль? - в своей пустыне милой И слезы на траву, на грудь роняю, Колебля воздух жалобой унылой! Как часто я один мечту питаю, Уйдя и в глушь, и в тень, и в мрак застылый, Ее, любовь мою, ищу и чаю, Зову от властной смерти всею силой! То - нимфа ли, богиня ли иная - Из ясной Сорги выходя, белеет И у воды садится, отдыхая; То, вижу, между сочных трав светлеет, Цветы сбирая, как жена живая, И не скрывает, что меня жалеет. CCLXXXII Ты смотришь на меня из темноты Моих ночей, придя из дальней дали: Твои глаза еще прекрасней стали, Не исказила смерть твои черты. Как счастлив я, что скрашиваешь ты Мой долгий век, исполненный печали! Кого я вижу рядом? Не тебя ли, В сиянии нетленной красоты Там, где когда-то песни были данью Моей любви, где плачу я, скорбя, Отчаянья на грани, нет - за гранью? Но ты приходишь - и конец страданью: Я различаю по шагам тебя, По звуку речи, лику, одеянью. CCLXXXIII Ты красок лик невиданный лишила, Ты погасила, Смерть, прекрасный взгляд, И опустел прекраснейший наряд, Где благородная душа гостила. Исчезло все, что мне отрадно было, Уста сладкоречивые молчат, И взор мой больше ничему не рад, И слуху моему ничто не мило. Но, к счастью, утешенье вновь и вновь Приносит мне владычица моя - В другие утешенья я не верю. И если б свет и речь Мадонны я Мог воссоздать, внушил бы я любовь Не то что человеку - даже зверю. CCLXXXIV Столь краток миг, и дума столь быстра, Которые почиющую в Боге Являют мне, что боль сильней подмоги; Но счастлив я - судьба ко мне добра. Амур, все тот же деспот, что вчера, Дрожит, застав Мадонну на пороге Моей души: черты ее не строги, И роковою негой речь щедра. Величественной госпожой, живая, Она вступает в сердце - и тогда Оно светлеет, вновь открыто свету. И ослепленная душа, вздыхая, Ликует: "О великий час, когда Твой взор открыл пред ней дорогу эту!" CCLXXXV Не слышал сын от матери родной, Ни муж любимый от супруги нежной С такой заботой, зоркой и прилежной, Преподанных советов: злой виной Не омрачать судьбы своей земной - Какие, малодушный и мятежный, Приемлю я от той, что, в белоснежный Одета свет, витает надо мной В двойном обличье: матери и милой. Она трепещет, молит и горит, К стезе добра влечет и нудит силой - И, ей подвигнут, вольный дух парит; И мир мне дан с молитвой легкокрылой, Когда святая сердцу говорит. CCLXXXVI Коль скоро вздохов теплую волну, Знак милости ко мне моей богини, Что пребывает на земле поныне, Ступает, любит, если верить сну, Я описать сумел бы, не одну Зажгла бы душу речь о благостыне, Сопутствующей мне в земной пустыне, - А вдруг назад иль влево поверну. На истинный, на правый путь подъемлет Меня призыв ее благой и нежный, И я, высоким попеченьем горд, К совету преклоняю слух прилежный, И если камень ей при этом внемлет, И он заплачет, как бы ни был тверд. CCLXXXVII Сеннуччо мой! Страдая одиноко, Тобой покинут, набираюсь сил: Из тела, где плененным, мертвым был, Ты, гордый, поднялся в полет высоко. Два полюса зараз объемлет око, Дугообразный плавный ход светил; Зришь малость, что наш кругозор вместил, - Рад за тебя, скорблю не столь глубоко. Скажи, прошу усердно, в третьей сфере Гвиттоне, Чино, Данту мой поклон - И Франческино; прочим - в равной мере. А Донне передай, сколь удручен, Живу в слезах; тоска, как в диком звере; Но дивный лик, святыня дел - как сон. CCLXXXVIII Моих здесь воздух полон воздыханий; Нежна холмов суровость вдалеке; Здесь рождена державшая в руке И сердце - зрелый плод, и цветик ранний; Здесь в небо скрылась вмиг - и чем нежданней, Тем все томительней искал в тоске Ее мой взор; песчинок нет в песке, Не смоченных слезой моих рыданий. Нет здесь в горах ни камня, ни сучка, Ни ветки или зелени по склонам, В долинах ни травинки, ни цветка; Нет капельки воды у ручейка, Зверей нет диких по лесам зеленым, Не знающих, как скорбь моя горька. CCLXXXIX Свой пламенник, прекрасней и ясней Окрестных звезд, в ней небо даровало На краткий срок земле; но ревновало Ее вернуть на родину огней. Проснись, прозри! С невозвратимых дней Волшебное спадает покрывало. Тому, что грудь мятежно волновало, Сказала "нет" она. Ты спорил с ней. Благодари! То нежным умиленьем, То строгостью она любовь звала Божественней расцвесть над вожделеньем. Святых искусств достойные дела Глаголом гимн творит, краса - явленьем: Я сплел ей лавр, она меня спасла! ССХС Как странен свет! Я нынче восхищен Тем, что вчера претило; вижу, знаю, Что муками я счастья достигаю, А за борьбой короткой - вечный сон. Обман надежд, желаний, - кто влюблен, Тот сотни раз испил его до краю. С той радость как ущерб я постигаю, Чей нынче в небе дух, прах - погребен. Амур слепой, ум злостный - все сбивало Меня с пути, я влекся дикой силой Туда, где смерть меня одна ждала. Благословенна ты, что, берег милый Мне указав, надеждой обуздала Пыл буйной страсти - и меня спасла. CCXCI На землю златокудрая Аврора Спускается с небесной высоты, И я вздыхаю с чувством пустоты: "Лаура - там". И мыслям нет простора. Титон, ты знаешь каждый раз, что скоро Сокровище свое получишь ты, Тогда как мне до гробовой черты Любезным лавром не лелеять взора. Счастливый! Чуть падет ночная тень, Ты видишь ту, что не пренебрегла Почтенными сединами твоими. Мне полнит ночь печалью, мраком - день Та, что с собою думы увлекла, Взамен оставя от себя лишь имя. CCXCII Я припадал к ее стопам в стихах, Сердечным жаром наполняя звуки, И сам с собою пребывал в разлуке: Сам - на земле, а думы - в облаках. Я пел о золотых ее кудрях, Я воспевал ее глаза и руки, Блаженством райским почитая муки, И вот теперь она - холодный прах. А я без маяка, в скорлупке сирой Сквозь шторм, который для меня не внове, Плыву по жизни, правя наугад. Да оборвется здесь на полуслове Любовный стих! Певец устал, и лира Настроена на самый скорбный лад. CCXCIII Коль скоро я предвидеть был бы в силе Успех стихов, где я вздыхал о ней, Они росли бы и числом скорей И большим блеском отличались в стиле. Но Муза верная моя в могиле, - И, продолженье песен прежних дней, Не станут строфы новые светлей, Не станут благозвучнее, чем были. Когда-то не о славе думал я, Но лишь о том мечтал, чтоб каждый слог Биеньем сердца был в составе слова. Теперь бы я творить для славы мог, Но не бывать тому: любовь моя Зовет меня - усталого, немого. CCXCIV Она жила во мне, она была жива, Я в сердце жалкое впустил ее - синьору. Увы, все кончено. Где мне найти опору? Я мертв, а ей дано бессмертье божества. Душе ограбленной утратить все права, Любви потерянной скитаться без призору, Дрожать от жалости плите надгробной впору, И некому их боль переложить в слова. Их безутешный плач извне услышать трудно, Он глубоко во мне, а я от горя глух, И впредь мне горевать и впредь страдать от ран. Воистину мы прах и сиротливый дух, Воистину - слепцы, а жажда безрассудна, Воистину мечты в себе таят обман. CCXCV Что делать с мыслями? Бывало, всякий раз Они лишь об одном предмете толковали: "Она корит себя за наши все печали, Она тревожится и думает о нас". Надежды этой луч и ныне не погас: Она внимает мне из поднебесной дали С тех пор, как дни ее земные миновали, С тех пор, как наступил ее последний час. Счастливая душа! Небесное созданье! Чудесная краса, которой равных нет! - Она в свой прежний рай вернулась, где по праву Блаженство ей дано за все благодеянья! А здесь, в кругу живых, ее безгрешный свет И жар моей любви ей даровали славу. CCXCVI Я прежде склонен был во всем себя винить, А ныне был бы рад своей былой неволе И этой сладостной и этой горькой боли, Которую сумел потайно сохранить. О Парки злобные! Вы оборвали нить Единственной судьбы, столь милой мне в юдоли, У золотой стрелы вы древко раскололи, А я для острия был счастлив грудь открыть. Когда она жила, мой дух отверг свободу, И радости, и жизнь, и сладостный покой, Все это обрело и смысл и образ новый. Напевам, сложенным кому-нибудь в угоду, Я стоны предпочел во имя той, одной, И гибельный удар, и вечные оковы. CCXCVII В ней добродетель слиться с красотою Смогли в столь небывалом единенье, Что в душу к ней не занесли смятенья, Не мучили присущей им враждою. Смерть разделила их своей косою: Одна - навеки неба украшенье, В земле - другая. Кротких глаз свеченье Поглощено могилой роковою. Коль вслед любви, почиющей во гробе, Ее устам, речам, очам (фиалам Небесным, что досель мой дух тревожат) Отправиться - мой час пока не пробил, То имени блаженному, быть может, Я послужу еще пером усталым. CCXCVIII Оглядываюсь на года былого: Их бег мои развеял помышленья, Смел пламень леденящего горенья, Смел след покоя, горького и злого. Любовным снам я не поверю снова: Разбиты оба жизни утоленья: То - в небесах, а то - добыча тленья; Приятью мук утрачена основа. Я потрясен и зрю себя столь нищим, Что в зависть мне нижайшая судьбина: Сам пред собой я в жалости и страхе. Звезда моя! Судьба моя! Кончина - И белый день над жалким пепелищем! Низринут вами, я лежу во прахе. CCXCIX Где ясное лицо, чей взгляд мне был приказом? - Я следовал за ним всему наперекор. Где озаряющий мою дорогу взор, Две путевых звезды, подобные алмазам? Где благочестие, где знание и разум, Где сладостная речь и тихий разговор? Где чудо красоты, чей образ с давних пор Преследовал, и влек, и удалялся разом? Где ласковая сень высокого чела, Дарившая в жару дыхание прохлады, И мысль высокую, и обаянье грез? Где та, что за руку мою судьбу вела? Мир обездоленный лишен своей услады И взор мой горестный, почти слепой от слез. ССС Завидую тебе, могильный прах, - Ты жадно прячешь ту, о ком тоскую, - Ты отнял у меня мою благую, Мою опору в жизненных боях. Завидую вам, духи, в небесах, Вы приняли подругу молодую В свой светлый круг, которого взыскую, И отказали мне в ее лучах. Завидую, в блаженной их судьбе, Тем избранным, что созерцают ныне Святой и тихий блеск ее чела. Завидую, Врагиня-Смерть, тебе, - Ты жизнь ее в предел свой унесла, Меня ж оставила в земной пустыне. CCCI Дол, полный звуков пеней повторенных, Река, где токи есть моей слезницы; Лесные звери, стаи вольной птицы И рыбок, пленниц берегов зеленых; Струи моих вздыханий воспаленных; Мест, милых мне, обидные границы; Холмов, теперь досадных, вереницы, Где ждет Амур, как прежде, дум влюбленных, Ваш вид все тот же, что давно мне ведом, Но я не тот: где радостью все было, Живут во мне безмерные страданья. Тут счастье зрел воочью. Прежним следом - Туда, где бестелесной воспарила, Отдав земле всю роскошь одеянья. CCCII Восхитила мой дух за грань вселенной Тоска по той, что от земли взята; И я вступил чрез райские врата В круг третий душ. Сколь менее надменной Она предстала в красоте нетленной! Мне руку дав, промолвила: "Я та, Что страсть твою гнала. Но маета Недолго длилась, и неизреченный Мне дан покой. Тебя лишь возле нет, - Но ты придешь, - и дольнего покрова, Что ты любил. Будь верен; я - твой свет". Что ж руку отняла и смолкло слово? Ах, если б сладкий все звучал привет, Земного дня я б не увидел снова! CCCIII Амур, что был со мною неразлучен На этих берегах до неких пор И продолжал со мной, с волнами спор, Который не был никому докучен; Зефир, цветы, трава, узор излучин, Холмами ограниченный простор, Невзгод любовных порт под сенью гор, Где я спасался, бурями измучен; О в зарослях лесных певцы весны, О нимфы, о жильцы кристальных недр, Где в водорослях можно заблудиться, - Услышьте: дни мои омрачены Печатью смерти. Мир настолько щедр, Что каждый под своей звездой родится! CCCIV Когда любовь, как червь, точила ум И дух мой жил надеждою подспудной, Петлистый след искал я, безрассудный, На гребнях гор, покинув жизни шум. Не выдержав невзгод, я стал угрюм И в песнях сетовал на жребий трудный. Но нужных слов не знал, и дар мой скудный В те дни невнятно пел смятенье дум. Под скромным камнем пламень скрыт огромный. Когда б, стихи слагая, вслед за всеми Я к старости степенной путь держал, То слог мой хилый силой неуемной И совершенством наделило б время - И камень бы дробился и рыдал. CCCV Душа, покинувшая облаченье, - Такого вновь Природе не создать, - На миг отринь покой и благодать, Взгляни, печалясь, на мои мученья. Ты встарь питала в сердце подозренья, Но заблужденья прежнего печать Твой взгляд не будет больше омрачать. Так влей мне в душу умиротворенье! Взгляни на Соргу, на ее исток - Меж вод и трав блуждает одиноко, Кто память о тебе не превозмог. Но не смотри на город, где до срока Ты умерла, где ты вошла в мой слог - Пусть ненавистного избегнет око. CCCVI Светило, что направило мой шаг На верный путь и славы свет явило, Вступило в круг верховного светила, И, взят могилой, светоч мой иссяк. Я диким зверем стал, бегу во мрак, Мой шаг неверен, сердце боль сдавила, Глазам, склоненным долу, все постыло, Пустынен мир, и ум мой миру враг. Ищу места, где некогда Мадонна Являлась мне. Светило прежних лет, Любовь, веди из тьмы мой дух смятенный! Любимой нет нигде - знакомый след, Чураясь Стикса глубины бездонной, Ведет к вершинам, где сияет свет. CCCVII Я уповал на быстрые крыла, Поняв, кому обязан я полетом, На то, что скромная моя хвала Приблизится к моим живым тенетам. Однако если веточка мала, Ее к земле плоды сгибают гнетом, И я не мог сказать: "Моя взяла!" - Для смертных путь закрыт к таким высотам. Перу, не то что слову, не взлететь, Куда Природа без труда взлетела, Пленившую меня сплетая сеть. С тех пор как завершил Природы дело Амур, я не достоин даже зреть Мадонну был, но мне судьба радела. CCCVIII Той, для которой Соргу перед Арно Я предпочел и вольную нужду Служенью за внушительную мзду, На свете больше нет: судьба коварна. Не будет мне потомство благодарно, - Напрасно за мазком мазок кладу: Краса любимой, на мою беду, Не так, как в жизни, в песнях лучезарна. Одни наброски - сколько ни пиши, Но черт отдельных для портрета мало, Как были бы они ни хороши. Душевной красотой она пленяла, Но лишь доходит дело до души - Умения писать как не бывало. CCCIX Лишь ненадолго небо подарило Подлунной чудо - чудо из чудес, Что снова изволением небес К чертогам звездным вскоре воспарило. Любовь стихи в уста мои вложила, Чтоб след его навеки не исчез, Но жизнь брала над словом перевес, И лгали, лгали перья и чернила. Не покорилась высота стихам, Я понял, что они несовершенны, Что тут, увы, отступится любой. Кто проницателен, представит сам, Что это так, и скажет: "О, блаженны Глаза, что видели ее живой!" СССХ Опять зефир подул - и потеплело, Взошла трава, и, спутница тепла, Щебечет Прокна, плачет Филомела, Пришла весна, румяна и бела. Луга ликуют, небо просветлело, Юпитер счастлив - дочка расцвела, И землю, и волну любовь согрела И в каждой божьей твари ожила. А мне опять вздыхать над злой судьбою По воле той, что унесла с собою На небо сердца моего ключи. И пенье птиц, и вешние просторы, И жен прекрасных радостные взоры - Пустыня мне и хищники в ночи. CCCXI О чем так сладко плачет соловей И летний мрак живит волшебной силой? По милой ли тоскует он своей? По чадам ли? Ни милых нет, ни милой. Всю ночь он будит грусть мою живей, Ответствуя, один, мечте унылой... Так, вижу я: самих богинь сильней Царица Смерть! И тем грозит могилой! О, как легко чарует нас обман! Не верил я, чтоб тех очей светила, Те солнца два живых, затмил туман, - Но черная земля их поглотила. "Все тлен! - поет нам боль сердечных ран. - Все, чем бы жизнь тебя ни обольстила". CCCXII Ни ясных звезд блуждающие станы, Ни полные на взморье паруса, Ни с пестрым зверем темные леса, Ни всадники в доспехах средь поляны, Ни гости с вестью про чужие страны, Ни рифм любовных сладкая краса, Ни милых жен поющих голоса Во мгле садов, где шепчутся фонтаны, - Ничто не тронет сердца моего. Все погребло с собой мое светило, Что сердцу было зеркалом всего. Жизнь однозвучна. Зрелище уныло, Лишь в смерти вновь увижу то, чего Мне лучше б никогда не видеть было. CCCXIII О ней писал и плакал я, сгорая В прохладе сладостной; ушло то время. Ее уж нет, а мне осталось бремя Тоски и слез - и рифм усталых стая. Взор нежных глаз, их красота святая Вошли мне в сердце, словно в пашню семя, - Но это сердце выбрала меж всеми И в плащ свой завернула, отлетая. И с ней оно в земле и в горних кущах, Где лучшую из чистых и смиренных Венчают лавром, Славой осиянным... О, как мне отрешиться от гнетущих Телесных риз, чтоб духом первозданным И с ней и с сердцем слиться - меж блаженных? CCCXIV Душа, свой путь утрат ты предвещала, В дни радости задумчива, уныла, Ища среди всего, что в жизни мило, Покоя от скорбей, точивших жала. Слова, черты, движенья покрывала И, с болью, жалости нежданной сила - Тебе в прозренье это все гласило: Сей день - последний, счастье миновало. О бедная душа! О обаянье! Как мы пылали здесь, где взглядом жил я Очей - последним, сам того не зная! Им, двум друзьям вернейшим, поручил я Сокровищ благороднейших деянье, - Дум дивный клад и сердце оставляя. CCCXV Преполовилась жизнь. Огней немного Еще под пеплом тлело. Нетяжел Был жар полудней. Перед тем как в дол Стремглав упасть, тропа стлалась отлого. Утишилась сердечная тревога, Страстей угомонился произвол, И стал согласьем прежних чувств раскол. Глядела не пугливо и не строго Мне в очи милая. Была пора, Когда сдружиться с Чистотой достоин Амур, и целомудренна игра Двух любящих, и разговор спокоен. Я счастлив был... Но на пути Добра Нам Смерть предстала, как в железе воин. CCCXVI Я гнал войну, я бредил скорой встречей С покоем, мчался к цели напрямик. Но брошен вспять - меня в пути настиг Перст миротворицы противоречий. Нагрянет вихрь - и тучи гибнут в сече. Явилась Смерть - и жизнь пресеклась вмиг, И глаз прекраснейших иссяк родник, И я томлюсь в тоске нечеловечьей. Меняют нрав лета и седина. Подоле во плоти она живи, От сердца подозренья б отвратила. Поведал бы о горестях любви Мой чистый вздох, к которому она, Я знаю, в небе с болью слух склонила. CCCXVII Амур меня до тихого причала Довел лишь в вечереющие годы Покоя, целомудрия - свободы От страсти, что меня обуревала. Не потому ль душа любимой стала Терпимее к душе иной породы? Но Смерть пришла и загубила всходы. Все, что растил, - в единый миг пропало. А между тем уж время приближалось, Когда она могла б внимать сердечно Моим словам о нежности, что длится. В ее святых речах сквозила б жалость... Но стали бы тогда у нас, конечно, Совсем иными волосы и лица... CCCXVIII Когда судьба растенье сотрясла, Как буря или как удар металла, И обнажились корни догола, И гордая листва на землю пала, Другое Каллиопа избрала С Эвтерпой - то, что мне потом предстало, Опутав сердце; так вокруг ствола Змеится плющ. Все началось сначала. Красавец лавр, где, полные огня, Мои гнездились прежде воздыханья, Не шевельнув ни веточки в ответ, Оставил корни в сердце у меня, И есть кому сквозь горькие рыданья Взывать, но отклика все нет и нет. CCCXIX Промчались дни мои быстрее лани, И если счастье улыбалось им, Оно мгновенно превращалось в дым. О сладостная боль воспоминаний! О мир превратный! Знать бы мне заране, Что слеп, кто верит чаяньям слепым! Она лежит под сводом гробовым, И между ней и прахом стерлись грани. Но высшая краса вознесена На небеса, и этой неземною Красой, как прежде, жизнь моя полна, И трепетная дума сединою Мое чело венчает: где она? Какой предстанет завтра предо мною? СССХХ Как встарь, зефир над нежными холмами; Да, вот они, где дивный свет явился Очам моим, что небу полюбился, Смяв пыл и радость горем и слезами. Тщета надежд с безумными мечтами! Меж сирых трав источник помутился, И пусто гнездышко. Я с ним сроднился, Здесь жив, здесь лечь и бренными костями Да изойдут и сладкие рыданья, Не жгут и очи сердца прах остылый, И отдых обретут мои страданья. Владыка мой был щедр нещадной силой: Лицом к лицу с огнем - я знал пыланья! Оплакиваю ныне пепел милый. CCCXXI Тут не гнездо ли Феникса живого? Здесь перья злато-рдяные слагала И под крылом мне сердце согревала Та, что поныне внемлет вздох и слово. Здесь и страданья сладкого основа: Где то лицо, что, все светясь, вставало, Жизнь, радость, пыл и мощь в меня вливало? Была - одна, едина - в небе снова. Покинут, одиноко изнываю И все сюда влачусь, исполнен боли, Твои святыни чту и воспеваю; Холмы все вижу в полуночном доле И твой последний взлет к иному краю Здесь, где твой взор дарил рассвет юдоли. CCCXXII Нет, не читать без судорог ума, Без дрожи чувств, глазами без печали Стихи, что благостью Любви сияли - Их сочинила Доброта сама. Тебе претила зла земного тьма - И ныне светишь из небесной дали; Стихи, что Смертью преданы опале, Ты всыпал снова в сердца закрома. Ты б наслаждался новыми плодами Моих ветвей. Какая из планет Завистливо воздвигла Смерть меж нами? Кто скрыл тебя, чей неизбывный свет Я вижу сердцем и пою устами, Тебя, чьим словом я бывал согрет? CCCXXVI Теперь жестокой дерзости твоей Я знаю, Смерть, действительную цену: Цветок прекрасный гробовому плену Ты обрекла - и мир теперь бедней. Теперь живому свету наших дней Ты принесла кромешный мрак на смену, Но слава, к счастью, не подвластна тлену, Она бессмертна, ты ж костьми владей, Но не душой: покинув мир суровый, Ей небо радовать своим сияньем, И добрым людям не забыть ее. Да будет ваше сердце, ангел новый, Побеждено на небе состраданьем, Как в мире вашей красотой - мое. CCCXXVII Дыханье лавра, свежесть, аромат - Моих усталых дней отдохновенье, - Их отняла в единое мгновенье Губительница всех земных отрад. Погас мой свет, и тьмою дух объят - Так, солнце скрыв, луна вершит затменье, И в горьком, роковом оцепененье Я в смерть уйти от этой смерти рад. Красавица, ты цепи сна земного Разорвала, проснувшись в кущах рая, Ты обрела в Творце своем покой. И если я недаром верил в слово, Для всех умов возвышенных святая, Ты будешь вечной в памяти людской. CCCXXVIII Последний день - веселых помню мало - Усталый день, как мой остатний век! Недаром сердце - чуть согретый снег - Игралищем предчувствий мрачных стало. Так мысль и кровь, когда нас бурей смяло, Как в лихорадке, треплет жизни бег. Был радостей неполных кончен век, Но я не знал, что время бед настало. Ее прекрасный взор - на небесах, Сияющий здоровьем, жизнью, светом. А мой убог - пред ним лишь дольный прах. Но черных искр я ободрен приветом: "Друзья! До встречи в благостных краях - Не в вашем мире горестном, а в этом!" CCCXXIX О час, о миг последнего свиданья, О заговор враждебных мне светил! О верный взор, что ты в себе таил В минуту рокового расставанья? Я твоего не разгадал молчанья. О, до чего я легковерен был, Решив, что часть блаженства сохранил! Увы! рассеял ветер упованья. Уже тогда была предрешена Ее судьба, а значит - и моя, Отсюда и печаль в прекрасном взоре; Но очи мне застлала пелена, Не дав увидеть то, что видел я, О большем не подозревая горе. СССХХХ Прекрасный взор мне говорил, казалось: "Меня ты больше не увидишь тут, Как вдалеке твои шаги замрут, - Смотри, чтоб сердце после не терзалось". Предчувствие, зачем ты отказалось Поверить, что мучения грядут? Значение прощальных тех минут Не сразу, не тогда, потом сказалось. Ее глаза безмолвные рекли Моим: "Друзья, которых столько лет Мы были вожделенное зерцало, Нас небо ждет - совсем не рано, нет! - Мы вечную свободу обрели, А вам, несчастным, жить еще немало". CCCXXXIII Идите к камню, жалобные строки, Сокрывшему Любовь в ее расцвете, Скажите ей (и с неба вам ответит, Пусть в прахе тлеть велел ей рок жестокий). Что листья лавра в горестном потоке Ищу и собираю; листья эти - Последние следы ее на свете - Ведут меня и близят встречи сроки, Что я о ней живой, о ней в могиле - Нет, о бессмертной - повествую в муке, Чтоб сохранить прелестный образ миру. Скажите ей - пусть мне протянет руки И призовет к своей небесной были В мой смертный час, как только брошу лиру. CCCXXXIV Коль верности награда суждена И горе не осталось без ответа, Я жду награды: вера ярче света И в мир, и в Донну мной соблюдена. Мои желанья ведает она. Они все те же, только не примета - Лицо иль слово - ей сказали это, Но вся душа пред ней обнажена. Следя с небес за мной, осиротелым, Она себя являет нежным другом, Вздыхая обо мне со мною вместе. И верю, что, расставшись с бренным телом, Я снова встречусь с ней и с нашим кругом Воистину друзей Христа и чести. CCCXXXV Средь тысяч женщин лишь одна была, Мне сердце поразившая незримо. Лишь с облаком благого серафима Она сравниться красотой могла. Ее влекли небесные дела, Вся суета земли скользила мимо. Огнем и хладом тягостно палима, Моя душа простерла к ней крыла. Но тщетно - плоть меня обременяла; Навеки Донну небеса призвали, И ныне холод мне сжимает грудь: Глаза - ее живой души зерцала, - О, для чего Владычица Печали Сквозь вас нашла свой беспощадный путь? CCCXXXVI Я мыслию лелею непрестанной Ее, чью тень отнять бессильна Лета, И вижу вновь ее в красе расцвета, Родной звезды восходом осиянной. Как в первый день, душою обаянной Ловлю в чертах застенчивость привета. "Она жива, - кричу, - как в оны лета!" И дара слов молю из уст желанной. Порой молчит, порою... Сердцу дорог Такой восторг!.. А после, как от хмеля Очнувшийся, скажу: "Знай, обманула Тебя мечта! В тысяча триста сорок Осьмом году, в час первый, в день апреля Шестый - меж нас блаженная уснула". CCCXXXVII Мой лавр любимый, ты, с кем не сравнится Благоуханной роскошью восток И кем вчера по праву запад мог Как редкой драгоценностью гордиться, Любовь - твоя великая должница: Красы и добродетели чертог, Ты властно моего владыку влек Под сенью благородной опуститься. Тебя избрав навеки для гнезда Высоких дум, - пылая, трепеща, Я счастлив был, я в жизни знал блаженство. Был мир тобою полон, и тогда, Стократ украсить небеса ища, Господь прибрал тебя, о совершенство! CCCXXXVIII Ты погасила, Смерть, мое светило, Увял нездешней красоты цветок, Обезоружен, слеп лихой стрелок, Я тягостен себе, мне все постыло. Честь изгнала, Добро ты потопила, Скорблю один, хоть всех постигнул рок. Растоптан целомудрия росток, И что, какая мне поможет сила? Мир пуст и дик. Земля и Небеса Осиротевший род людской оплачут - Луг без цветов, без яхонта кольцо. Кто понимал, что в ней - земли краса? Лишь я один да Небеса, что прячут От нас ее прекрасное лицо. CCCXXXIX С тех пор как небо мне глаза раскрыло И подняли меня Амур и знанье, Я видел сам, как в смертное созданье Свой блеск вливало каждое светило. Иные мне, бессмертные явило Высокие обличья мирозданье, Которых ни земное созерцанье, Ни робкое сознанье не вместило. Вот почему для той, что ныне Бога Ко мне склоняет, все мои писанья Из бездны бездн добыли так немного: Перо не обгоняет дарованья, И человек, чье зрение убого, На солнце глядя, видит лишь сиянье. CCCXL Мой драгоценный, нежный мой оплот, Который скрыла от меня могила И благосклонно небо приютило, Приди к тому, кто состраданья ждет. Ты посещала сны мои, но вот Меня и этой радости лишила. Какая останавливает сила Тебя? Ведь гнев на небе не живет, Что пищу на земле в чужих мученьях И сердцу доброму несет подчас, Тесня Амура в собственных владеньях. Ты зришь меня, ты внемлешь скорбный глас, Утешь - не наяву, так в сновиденьях, Сойди ко мне, сойди еще хоть раз. CCCXLI Чья доброта на небо вознесла Мою печаль и мой укор судьбине, Чтобы моя владычица поныне Являться мне во всей красе могла, Исполнена душевного тепла И кротости, чужда былой гордыни? И, обретая силы в благостыне, Я вновь живу - и жизнь моя светла. Блаженна та, кто благость льет в другого Доступными лишь им - ему и ей - Видением и тайным смыслом слова. Я слышу: "Верный мой, не сожалей О том, что я была с тобой сурова", - И меркнет солнце от таких речей. CCCXLII Питаю сердце тем, чего довольно От господина моего имею. Зальюсь слезами, вздрогнув, побледнею, - Так от глубокой раны сердцу больно. Но часто мне, простертому безвольно, Является она. Нет схожих с нею! И у моей постели - я не смею Взглянуть! - она садится, сердобольна. Лицом горячим чувствую прохладу Руки, которой сердце так желало, И речь ее приносит мне отраду: - Не плачь по мне. Ужель ты плакал мало? С отчаяньем и знанью нету сладу. Будь жив и ты, как я не умирала. CCCXLIII Ни взгляда, ни лица, ни золотого Сиянья головы ее склоненной. Из уст ее, на небо вознесенной, Никто не слышит ангельского слова. Как я живу? - я удивляюсь снова. Да я б и не жил, если б истомленной Душе ниспослан не бывал Мадонной Свиданья миг средь сумрака земного. И как она внимательна при этом К словам того, чьи муки так жестоки, Под утро приходя к нему с приветом. Когда же день забрезжит на востоке, Она уходит, вспугнутая светом, И влажны у нее глаза и щеки. CCCXLIV Быть может, сладкой радостью когда-то Была любовь, хоть не скажу когда; Теперь, увы! она - моя беда, Теперь я знаю, чем она чревата. Подлунной гордость, та, чье имя свято, Кто ныне там, где свет царит всегда, Мне краткий мир дарила иногда, Но это - в прошлом. Вот она, расплата! Смерть унесла мои отрады прочь, И даже дума о душе на воле Бессильна горю моему помочь. Я плакал, но и пел. Не знает боле Мой стих разнообразья: день и ночь В глазах и на устах - лишь знаки боли. CCCXLV Любовь и скорбь - двойная эта сила Толкнула мой язык на ложный путь: Сказать о милой то, что, правдой будь, Кощунством бы невероятным было! В том, что безмерных мук не облегчила, Что утешеньем не согрела грудь, Блаженную жестоко упрекнуть, Чья плоть навеки хладным сном почила! Слезам предел стараюсь положить... Да будет в этот ад пред ней дорога Закрыта! Жажду умереть и жить. Она прекрасней, чем была, намного И рада в сонме ангелов кружить У ног всемилостивейшего Бога. CCCXLVI Когда она почила в Боге, встретил Лик ангелов и душ блаженных лик Идущую в небесный Град; и клик Ликующий желанную приветил. И каждый дух красу ее приметил И вопрошал, дивясь: "Ужель то лик Паломницы земной? Как блеск велик Ее венца! Как лен одежды светел!.." Обретшая одну из лучших доль, С гостиницей расставшаяся бренной, Оглянется порою на юдоль - И, мнится, ждет меня в приют священный. За ней стремлю всю мысль, всю мощь, всю боль! "Спеши!" - торопит шепот сокровенный. CCCXLVII О Госпожа, с началом всех начал Над нами ныне сущая по праву. Там, в небесах, твою земную славу Не пурпур и не жемчуг увенчал. Я редкостнее чуда не встречал, И, Бог свидетель, не одну оправу Я так любил, но и уму и нраву Я слезы и чернила расточал. С небесной высоты тебе заметней, Что одного я жажду неизменно: Всегда встречать лучи прекрасных глаз. Для примиренья распри многолетней С отринутой ради тебя вселенной - Моли, чтоб я скорее был у вас. CCCXLVIII От облика, от самых ясных глаз, Которые когда-либо блистали, От кос, перед которыми едва ли Блеск золота и солнца не угас, От рук ее, которые не раз Строптивейших Амуру покоряли, От легких стоп - они цветов не мяли, От смеха - с ним гармония слилась, - Я черпал жизнь у той, с кем ныне милость Царя небес и вестников его. А я стал наг, и все вокруг затмилось. И утешенья жажду одного: Чтоб, мысль мою прозрев, она добилась Мне с нею быть - для счастья моего. CCCXLIX Я поминутно, мнится мне, внемлю Послу Мадонны; шлет его, взывая; И вот - во мне, вокруг - вся жизнь - иная, А годы столь смирили мысль мою, - Что сам себя едва я узнаю, Все издавна привычное меняя, Срок был бы счастлив знать, но роковая Грань, чую, близко: я уж на краю. О день блажен, когда тюрьму земную Покину, свой покров раздранный сброшу, Тяжелый, утлый, смертный; воспарю - И, в черной тьме покинув жизни ношу, Такой чистейшей выси возревную, Что я Творца и Донну там узрю. CCCL Богатство наше, хрупкое как сон, Которое зовется красотою, До наших дней с такою полнотою Ни в ком не воплощалось, убежден. Природа свой нарушила закон - И оказалась для других скупою, (Да буду я с моею прямотою Красавицами прочими прощен!) Подлунная такой красы не знала, И к ней не сразу пригляделись в мире, Погрязшем в бесконечной суете. Она недолго на земле сияла И ныне мне, слепцу, открылась шире, На радость незакатной красоте. CCCLI Суровость неги, мягкость отклоненья, Вся - чистая любовь и состраданье, Изящна и в презренье, - страсть; пыланье Во мне умерить мнила, нет сомненья; Речей ее светились выраженья Достоинством и тонкостью - вниманье; Цвет чистый, ключ красы, что в обаянье Все низкие смывает помышленья; Взор неземной, творящий персть блаженной, То гордый, весь - запрет надежд и пыла, То быстрый, мощь дарящих жизни бренной; В чудесных этих измененьях было Мне явлено, где корень неизменный Спасенья, в коем иссякала сила. CCCLII Блаженный дух, ко мне, средь дум своих, Склонявший взор, светлей, чем луч небесный, Давая жизнь словам и вздохам песней (Моя душа не забывает их), Проходишь ты в видениях моих Среди фиалок, рощицей прелестной, Не женщина, но ангел бестелесный, В своем сиянье сладостен и тих. К Зиждителю ты возвратилась вновь, Отдав земле прелестнейшее тело, Твоя судьба в том мире высока. Но за тобой ушла с земли Любовь И Чистота, - и Солнце потускнело, И Смерть впервые стала нам сладка. CCCLIII Пичужка, ты поешь ли, улетая, Или оплакиваешь то, что было, Зимы и ночи близкой ждешь уныло, Минувшей неги пору вспоминая; Ты, как свои живые муки зная Все, что меня не меньше истомило, На грудь бы к безутешному склонила Полет, с несчастным горестно стеная. Не ведаю, равны ли мы в потере; Оплакиваешь, мнится, ты живую; Мне ж смерть и небо, жадны в равной мере. Ввек уделили ночь и зиму злую, - И вот с тобой в одной тоске и вере. О сладостных и горьких днях горюю. CCCLIV Амур, благое дело соверши, Услышь меня - и лире дай усталой О той поведать, кто бессмертной стала, На помощь бедной музе поспеши. Уверенность моим строкам внуши, Чтоб в каждой правда восторжествовала: Мадонна равных на земле не знала Ни в красоте, ни в чистоте души. Он: "Дело не из легких, скажем прямо. В ней было все, что любо небесам, И ею горд недаром был всегда я. Такой красы от первых дней Адама Не видел мир, и если плачу сам, То и тебе скажу - пиши, рыдая". CCCLV О время, ты в стремительном полете Доверчивым приносишь столько зла! О быстрые - быстрее, чем стрела, - Я знаю, дни, как вы жестоко лжете! Но я не вас виню в конечном счете: Природа вам расправила крыла, А мне глаза, несчастному, дала, И мой позор и мука - в их просчете. Надежный берег есть - к нему привлечь Давно пора вниманье их, тем боле Что вечных бед иначе не пресечь. Амур, не ига твоего, но боли Душа моя бежит: о том и речь, Что добродетель - это сила воли. CCCLVI В мой угол аура веет - и впиваю Священную, и в сновиденье смею Делиться с нею всей бедой моею, Как пред живой, бывало, не дерзаю. Со взгляда нежного я начинаю, Мне памятного мукой долгой всею; Потом - как, рад и жалок, полон ею, За часом час и день за днем страдаю. Она молчит; от жалости бледнея, Мне в очи смотрит и вздохнет порою И лик слезою чистой украшает. Моя душа, терзаясь и болея, Себя корит и плачет над собою И, пробудясь, сознанье обретает. CCCLVII Мне каждый день - длинней тысячелетий Без той, кого на землю не вернуть, Кто и сейчас мне указует путь В иную жизнь из этой тесной клети. Не в силах мира суетного сети Меня поймать - я знаю мира суть! Я должен годы долгие тянуть И черпать силы в лучезарном свете. К чему страшиться смерти? Ведь Господь На муку и на гибель шел смиренно, Терпел, в ничтожество ввергая плоть; Ведь смерть, оледенив Мадонне вены, Величья не посмела побороть, - И светлый лик сиял без перемены. CCCLVIII От смерти горьким сладкий лик не стал, Но смерть пред сладким ликом стала сладкой. Могу лишь длить мгновенья жизни краткой, Коль шаг любимой путь мне указал? И тот, кто наших праотцев подъял Из преисподней, на злодейства падкой, Благою смерть явил, не супостаткой. Приблизься, смерть! Тебя давно я ждал. Не медли, смерть! Тебя я вожделею. Пусть мой не пробил час - я был обязан Уйти в тот миг, когда она ушла. С тех пор и дня без мук я жить не смею - Я с нею в жизни, с нею в смерти связан, И день мой смерть Мадонны прервала. CCCLXI Глас моего твердит мне отраженья, Что дух устал, что изменилось тело, Что сила, как и ловкость, ослабела: Исчез обман: старик ты, нет сомненья. Природа требует повиновенья; Бороться ль? - время силу одолело Быстрей воды, гасящей пламень смело; За долгим тяжким сном - час пробужденья. Мне ясно: улетает жизнь людская, Что только раз дана, свежа и здрава: А в глуби сердца речь внятна живая - Той, что, теперь вне смертного состава, Жила, единственная, столь сияя, Что, мнится, всех других померкла слава. CCCLXII На крыльях мысли возношусь - и что же: Нет-нет и к тем себя почти причту, Кто обрели, покинув суету, Сокровище, что всех земных дороже. Порою стынет сердце в сладкой дрожи, Когда уверен я, что слышу ту, О ком скорблю: "Люблю тебя и чту, - Ты внутренне другой и внешне - тоже". Меня к владыке своему она Ведет, и я молю позволить впредь Мне оба лика зреть - ее и Бога. В ответ: "Твоя судьба предрешена. Лет двадцать - тридцать нужно потерпеть. Не падай духом - разве это много!" CCCLXIII Смерть погасила солнце. Легче глазу От стрел слепящих отдыхать впотьмах. Кто жгла и леденила - стала прах. Увял мой лавр, оставив место вязу. Есть в этом боль и облегченье сразу: Сегодня мысли дерзкие и страх Мне чужды, и росток надежд зачах, И скорбь не полнит сердца до отказу. Ни ран, ни исцеленья нет ему, И я опять свободою владею И сладостной и горькой, и к тому, Кто небо движет бровию своею, Я возвращаюсь - к Богу моему, - Устав от жизни, но не сытый ею. CCCLXIV Лет трижды семь повинен был гореть я, Амуров раб, ликуя на костре. Она ушла - я дух вознес гор_е_. Продлится ль плач за грань десятилетья? Страстей меня опутавшую сеть я Влачить устал. Подумать о добре Давно пора. Твоей, Господь, заре Я старости вручаю перволетья! Зачем я жил? На что растратил дни? Бежал ли я змеи греха ужасной? Искал ли я Тебя? Но помяни К Тебе мой вопль из сей темницы страстной, Где Ты меня замкнул, и чрез огни Введи в Свой рай тропою безопасной! CCCLXV В слезах былые времена кляну, Когда созданью бренному, беспечный, Я поклоняться мог и жар сердечный Мешал полет направить в вышину. Ты, видящий паденья глубину, Царю небес, невидимый Предвечный, Спаси мой дух заблудший и увечный, Дай милосердно искупить вину, С тем чтобы если я предела войнам Не видел в тщетном вихре бытия, Хотя бы сделать мой уход пристойным. Да увенчает доброта Твоя Остаток дней моих концом достойным! Лишь на Тебя и уповаю я. Избранные канцоны, секстины, баллады и мадригалы XI Ни вечерами, ни в полдневный час С тех пор, как вы однажды Проникли в тайну негасимой жажды, Я без фаты уже не видел вас. Покуда, госпожа, вы знать не знали, Что сердце тайной к вам исходит страстью, Лицо светилось ваше добротой, Но выдал бог любви меня, к несчастью, И тотчас вы, предав меня опале, Надменно взгляд сокрыли под фатой. И то, из-за чего я сам не свой, Я потерял при этом: Нет больше солнца ни зимой, ни летом, И я умру, не видя ваших глаз. XIV Когда стремлю тебя, несчастный взгляд, На ту, кто красотой тебя убила, Я б не вздыхал уныло, Но испытаний дни тебе грозят. Душевным думам только смерть вольна Закрыть дорогу в порт благословенный, Тогда как, очи бедные, у вас Отраду вашу, свет, для вас священный, Отнять способна меньшая вина, - Ведь вы слабее дум во много раз. Поэтому, пока не пробил час Для слез, - а он уж близок, час разлуки, - В преддверье долгой муки Ловите миг настойчивей стократ. XXII Когда приходит новый день на землю, Иную тварь отпугивает солнце, Но большинство не спит в дневную пору; Когда же вечер зажигает звезды, Кто в дом спешит, а кто - укрыться в чаще, Чтоб отдохнуть хотя бы до рассвета. А я, как наступает час рассвета, Что гонит тень, окутавшую землю, И сонных тварей поднимает в чаще, Со вздохами не расстаюсь при солнце, И плачу, увидав на небе звезды, И жду с надеждой утреннюю пору. Когда сменяет ночь дневную пору И всходят для других лучи рассвета, Я на жестокие взираю звезды И плоть кляну - чувствительную землю, - И первый день, когда увидел солнце, И выгляжу, как будто вскормлен в чаще. Едва ли зверь безжалостнее в чаще В ночную ли, в дневную рыщет пору, Чем та, что красотой затмила солнце. Вздыхая днем и плача до рассвета, Я знаю, что глядящие на землю Любовь мою определили звезды. Пока я к вам не возвратился, звезды, Иль не нашел приют в любовной чаще, Покинув тело - прах ничтожный, землю, О, если бы прервало злую пору Блаженство от заката до рассвета, Одна лишь ночь - пока не встанет солнце! Я вместе с милой проводил бы солнце, Никто бы нас не видел - только звезды, И наша ночь не знала бы рассвета, И, ласк моих чуждаясь, лавром в чаще Не стала бы любимая, как в пору, Когда спустился Аполлон на землю. Но лягу в землю, где темно, как в чаще, И днем, не в пору, загорятся звезды Скорей, чем моего рассвета солнце. XXIII Зари моей безоблачную пору - Весну еще зеленой, робкой страсти, Которая жестоко разрослась, Воспомню в облегченье скорбной части И, в незабвенных днях найдя опору, Когда я жил, Амура сторонясь, Поведаю о том, как, разъярясь, Он поступил и что со мною стало. Наука мне - наука для других! О горестях моих Перо - и не одно! - кричать устало, И нет строкам безрадостным числа, И редкий дол не помнит пеней звуки- Как не поверить, что несчастлив я? И если память не тверда моя, Забывчивость вполне прощают муки И мысль, что все другие прогнала И памяти приносит столько зла, Всецело завладев душой моею, А я лишь оболочкою владею. Немало лет пришло другим на смену С тех пор, как бог любви меня впервые Подверг осаде: я на зрелый путь Уже ступил, и думы ледяные Воздвигли адамантовую стену, Чтоб ею сердце навсегда замкнуть. Еще слеза не обжигала грудь, Был крепок сон, и видеть было странно Мне в людях то, чего я сам лишен. Но нет судьбе препон: День - вечером, а жизнь концом венчанна. Амур не мог себе простить того, Что сталь стрелы лишь платье повредила, Мне самому не причиня вреда, И даму взял в союзницы тогда, Перед могуществом которой сила И хитрости не стоят ничего. Они взялись вдвоем за одного И превратили в лавр меня зеленый, Для коего не страшен ветр студеный. Какое ощутил я беспокойство, Почувствовав, что принял облик новый, Что в листья волосы обращены, Которым прочил я венок лавровый, И ноги, потеряв былые свойства, Душе, творящей плоть, подчинены, В два корня превратились близ волны Величественней, чем волна Пенея, И руки - в ветки лавра, - замер дух! А белоснежный пух, Которым я покрылся, не умея Сдержать надежды дерзновенный взлет! Увы! сразила молния надежду И я, не зная, как беде помочь, Один, роняя слезы, день и ночь Искал ее на берегу и между Пустынных берегов - во мраке вод. И с той поры уста из года в год О жертве сокрушалися безвинной, И седина - от песни лебединой. Так я бродил вдоль берегов любимых - И вместо речи песня раздавалась, И новый голос милости просил: Столь нежно петь еще не удавалось Мне о моих страданьях нестерпимых, Но милости я так и не вкусил. Какую муку я в душе носил! Однако больше, чем сказал доныне, Сказать я должен, пусть не хватит слов, О той, чей нрав суров, - О бесконечно милой мне врагине. Она, в полон берущая сердца, Мне грудь отверзнув, сердцем овладела И молвила: "Ни слова про любовь!" Со временем ее я встретил вновь, Одну, в другом обличье, - и несмело Поведал ей всю правду до конца. И выражение ее лица Мне было осужденьем за признанье, И я поник, застыв, как изваянье. Но столько гнева было в милом взоре, Что, и одетый в камень, трепетал я, Внимая: "Может быть, меня с другой Ты спутал?" "Захоти она, - шептал я, - И я забуду, что такое горе. Пошли мне слезы вновь, владыка мой!" Не понимаю как, но, чуть живой, Способность я обрел передвигаться, Виня себя за памятный урок. Однако краток срок, Чтоб за желанием перу угнаться, И из того, что в память внесено, Я только часть не обойду вниманьем. Такого не желаю никому: Смерть подступила к сердцу моему, И я не мог бороться с ней молчаньем, - Обресть в молчанье силы мудрено; Но было говорить запрещено, И я кричал - кричали песен строки: "Я ваш, и, значит, вы к себе жестоки!" Хотел я верить, что она оттает, Найдет, что я достоин снисхожденья, А если так, таиться смысла нет, Однако гнев порой бежит смиренья, Порой в смиренье силу обретает, - И я, на все мольбы мои в ответ, Оставлен был во тьме, утратив свет. Нигде, нигде не видя, как ни тщился, Ее следов, - где их во тьме найти! - Как тот, кто спит в пути, Однажды я ничком в траву свалился. Упрямо попрекая беглый луч, Я перестал мешать слезам печали И предоставил им свободный бег. С такою быстротой не тает снег Весной, с какою силы убывали. Я, не найдя просвета среди туч, Под сенью бука превратился в ключ, - Подобное бывает, как известно, И потому сомненье неуместно. Кто создал эту душу совершенной, Коль скоро не Творец всего живого, С которого она пример берет, Всегда прощенье даровать готова Тому, кто к ней с мольбой идет смиренной И все свои ошибки признает. Когда она мольбы повторной ждет, Она и в этом подражает Богу, Чтоб кающихся больше устрашить: Ведь клятва не грешить Не закрывает грешную дорогу. И госпожа, на милость гнев сменя, До взгляда снизошла - и оценила, Что скорбь моя моей вине равна; И слезы осушила мне она, И, осмелев, я вновь взмолился было, И взор ее, несчастного казня, Сейчас же в камень превратил меня. Лишь голос мой, оставшийся на воле, Мадонну звал и Смерть, исполнен боли. Печальный голос - как забыть такое! Я, изнывая от любовной жажды, В пустынных гротах плакал много дней, И грех слезами искупил однажды- И существо свое обрел земное, Как видно, чтоб страдать еще сильней. Охотником я следовал за ней, И я нашел ее: моя дикарка, Нагая, от меня невдалеке Плескалась в ручейке, Который солнце освещало ярко. Увидя, что утешить взор могу, Я на нее смотрел; она смутилась И, от смущенья или же со зла, Меня водой студеной обдала, И тут невероятное случилось: Я превратился - право, я не лгу, - В оленя стройного на берегу И до сих пор мечусь от бора к бору, Перехитрить свою бессилен свору. Канцона, кем я не был никогда, Так это золотым дождем, которым Юпитер пригасил любовный пыл; Зато я был огнем и птицей был И на крылах к заоблачным просторам Ту возносил, кого пою всегда. От лавра не уйти мне никуда: Мой первый лавр - досель моя отрада, И сердцу меньших радостей не надо. XXX Она предстала мне под сенью лавра, Бела, как снег, но холоднее снега, Что солнца многие не видел лета, И предо мной лицо ее и кудри- Везде, куда б ни обратились очи, Какой бы домом ни избрал я берег. Моим мечтам сужден не раньше берег, Чем облетит убор зеленый лавра; Когда слезами оскудеют очи - Льдом станет пламя, вспыхнут толщи снега: Не так обильны волосами кудри, Как долго чуда ждать из лета в лето. Но время мчится, быстролетны лета, Мгновение - и вот он, скорбный берег, И посему, черны иль белы кудри, Я следовать готов за тенью лавра И в летний зной, и по сугробам снега, Пока навеки не сомкнутся очи. Представить краше невозможно очи Ни в наши времена, ни в оны лета; Они, как солнце яркое для снега, Опасны для меня; проходит берег Любовных слез недалеко от лавра, И я смотрю на золотые кудри. Скорей мой лик изменится и кудри, Чем сострадание согреет очи Кумира, вырезанного из лавра; Коль верен счет, седьмое нынче лето Исполнилось, как я, утратя берег, Вздыхаю в летний зной и в пору снега. С огнем в груди, с лицом белее снега, Все тот же (только поседели кудри), Слезами орошая каждый берег, Быть может, увлажню потомков очи - Тех, кто придет на свет в иные лета, Коль труд в веках живет, достойный лавра. Достойны лавра, свет живого снега, И кудри, и пленительные очи, В такие лета мне готовят берег. L В ту пору дня, когда небесный свод Склоняется к закату, обещая Иным, быть может, племенам рассвет, Старушка, близкий отдых предвкушая, Одна пустынной стороной бредет. Устала: как-никак на склоне лет; Но ляжет спать - и нет Усталости с дороги, И вечные тревоги И горести не сдавливают грудь. А мне печаль не даст глаза сомкнуть, Затем что всякий раз, когда светило Оканчивает путь, Еще больнее мне, чем утром было. Вот-вот пылающую колею Поглотит бездна, но лучи заката Еще не успевают отгореть, Как поле покидает алчный ратай И, затянув простую песнь свою, Лицом светлеет - любо поглядеть; На стол ложится снедь, Что на словах по нраву Любому, но приправу К словам другую предпочтет любой. Пускай кому-то весело порой, А мне не ведом даже миг просвета И не знаком покой, Куда б ни передвинулась планета. Пастух не ждет, пока лучи сойдут В свое гнездо, не ждет, чтоб на востоке, Ночь предвещая, сумерки легли: Он покидает травы и потоки, Гоня любовно стадо, но и прут При этом не забыв поднять с земли; Потом, от всех вдали, В пещере, в шалаше ли, Он, лежа на постели Из веток, спит. Блажен, кто знает сон! А я и среди ночи принужден По голосу преследовать беглянку Или спешить вдогон По следу - и во тьме, и спозаранку. Закрытую долину отыскав, Лишь только ночь, на досках мореходы Вповалку спят, усталости рабы. А я, когда ныряет солнце в воды, Испанию с Гранадой миновав, Марокко и Геракловы столбы, И милостью судьбы Подарен каждый спящий, - А я, судьбу корящий, Опять всю ночь промучусь напролет. День ото дня любовь моя растет И безысходной болью душу травит Уже десятый год, И я не знаю, кто меня избавит. Вот я пишу и вижу за окном Волов, освобожденных от ярема, Что тянутся в вечерний час с полей. А у меня из песни в песню тема Ярма кочует. Сколько под ярмом Еще ходить? Дождусь ли лучших дней? Я не отвел очей И поступил беспечно, Когда дерзнул навечно Прекрасный лик в груди запечатлеть, И этот образ в сердце не стереть Ни силе, ни уловкам, ни искусству, Покуда умереть Не суждено со мною вместе чувству. Канцона, если ты Во всем со мной согласна И столь же безучастна К чужой хвале, на люди не ходи И разговор ни с кем не заводи О том, какой необоримый пламень Зажег в моей груди Любимый мною бессердечный камень. LII Плескаясь в ледяных волнах, Диана Любовника, следившего за ней, Не так пленила наготою стана, Как я пленен пастушкой был моей, Что в воду погрузила покрывало- Убор воздушных золотых кудрей: И зной палящий не помог нимало, Когда любовь ознобом пронизала. LIII О благородный дух, наставник плоти, В которой пребыванье обрела Земная жизнь достойного синьора, Ты обладатель славного жезла - Бича заблудших, и тебе, в расчете Увидеть Рим спасенным от позора, - Тебе реку, грядущего опора, Когда в других добра померкнул свет И не тревожит совесть укоризна. Чего ты ждешь, скажи, на что отчизна Надеется, своих не чуя бед? Разбудят или нет Ленивицу? Ужель не хватит духу? За волосы бы я встряхнул старуху! Едва ли может голос одинокий Поднять ее, покорную судьбе, - Под гнетом тяжким не пошевелиться! Но не без провидения тебе, Кто в силах этот сон прервать глубокий, Сегодня наша вверена столица. Не медли же: да вцепится десница В растрепанные косы сей жены, В грязи простертой, и заставит вежды Открыть ее. К тебе мои надежды, Мои глаза в слезах обращены: Коль Марсовы сыны Исконной вновь должны плениться славой, То это будет под твоей державой. Громады древних стен, благоговенье Внушающие либо страх, когда Былого вспоминаются картины, Гробницы, где сокрыты навсегда Останки тех, кого не ждет забвенье, Какой бы срок ни минул с их кончины, И прошлых добродетелей руины С надеждой ныне на тебя глядят. О верный долгу Брут, о Сципионы, Узнав, что в Риме новые законы, Вы станете блаженнее стократ. И думаю, что, рад Нежданным новостям, Фабриций скажет: "Мой славный Рим еще себя покажет". Когда на небе ведомы тревоги За этот мир, за наш земной удел, К тебе взывают души, заклиная Гражданской розни положить предел, Из-за которой людям нет дороги Под своды храмов, где лихая стая Сбирается, злодейства замышляя, Разбойничьим вертепом сделав храм; Теперь, когда кругом не молкнут битвы, Приносят не смиренные молитвы, Но козни к разоренным алтарям. О времена! О срам! Колокола не Бога славят боем, Колокола зовут идти разбоем. Рыдающие женщины и дети, Народ - от молодых до стариков, Которым стало в этом мире дико, Монахи, бел иль черен их покров, Кричат тебе: "Лишь ты один на свете Помочь нам властен. Заступись, владыко!" Несчастный люд от мала до велика Увечья обнажает пред тобой, Что даже Ганнибала бы смягчили. Пожары дом господень охватили, Но если погасить очаг-другой Решительной рукой, Бесчестные погаснут притязанья, И Бог твои благословит деянья. Орлы и змеи, волки и медведи Подчас колонне мраморной вредят И тем самим себе вредят немало. По их вине слезами застлан взгляд Их матери, которая воззвала К тебе, в твоей уверена победе. Тысячелетие, как в ней не стало Великих душ и пламенных сердец, Прославивших ее в былое время. О новое надменнейшее племя, Позорящее матери венец! Ты муж и ты отец: Увы, не до нее отцу святому, Что предпочел чужой родному дому. Как правило, высокие стремленья Находят злого недруга в судьбе, Привыкшей палки ставить нам в колеса, Но ныне, благосклонная к тебе, Она достойна моего прощенья, Хоть на меня всегда смотрела косо. Никто себе не задавал вопроса, Зачем она не любит открывать При жизни людям путь к бессмертной славе. Я верю - благороднейшей державе Ты встать поможешь на ноги опять, И смогут все сказать: "Другие ей во цвете лет служили, Он старую не уступил могиле". На Капитолии, канцона, встретишь Ты рыцаря, что повсеместно чтим За преданность свою великой цели. Ты молвишь: "Некто, знающий доселе Тебя, синьор, лишь по делам твоим, Просил сказать, что Рим Тебя сквозь слезы умоляет ныне Со всех семи холмов о благостыне". LIV Был знак Амура на ее челе - И сердце перед странницей смирилось: Ей равных нет, казалось, на земле. Я шел за нею по зеленым травам, Как вдруг словами чаща огласилась: "Твой путь лесной - он только мнится правым!" Я прислонился к буку - и окрест. Задумавшись, впервые оглянулся И понял всю опасность гиблых мест. И около полудня вспять вернулся. LV Я был уверен, что остыли чувства, Что выстудили годы их приют, Однако вновь желанья душу жгут. Остались искры, скрытые золой, - И я смиряюсь перед властью рока И новой страстью, горячей былой. Когда я плачу, боль не столь жестока, Но не боятся горестного тока Ни искры в сердце, ни коварный трут: Как никогда доныне, пламень лют. Зачем поверил я, что волны слез Вольны с огнем покончить негасимым? Вновь в жертву бог любви меня принес Огню с водой - врагам непримиримым, И тщетно упованье - невредимым Освободиться от любовных пут, Когда черты прекрасные влекут. LXVI Промозглый воздух и густые тучи, Послушные капризам злого ветра, Неумолимо предвещают ливень; Уже в кристалл почти оделись реки, И муравы уже не видно в долах, И росу в иней превращает холод. И в сердце у меня - свирепый холод, И беспросветны думы, словно тучи, Рожденные туманом в этих долах, Что для любовного закрыты ветра Горами, осеняющими реки, Которые мутит осенний ливень. Кончается и самый сильный ливень. И тает снег, когда минует холод, И, сбрасывая лед, взбухают реки; И неизвестен случай, чтобы тучи Не отступили под напором ветра И чтоб туман держался вечно в долах. Но нет отрады мне в цветущих долах, Я плачу и в погожий день, и в ливень, И при студеном ветре, и без ветра. Я лишь тогда найду: не вечен холод В груди Мадонны и во взгляде - тучи, Когда иссохнут все моря и реки. Пока струиться к морю будут реки И зверю будет любо в тихих долах, Останутся в глазах прекрасных тучи, Которые в моих - рождают ливень, И в ледяной груди пребудет холод, Что превратил мою - в источник ветра. Я каждый ветр прощаю ради ветра, Пленившего меня в краю, где реки - Двумя границами, где чистый холод И зелень - рядом, и во многих долах Я лавра тень отпечатлел: ни ливень Не страшен ей, ни гром, разверзший тучи. Быстрее тучи не бегут от ветра, Чем промелькнул тот день, ни реки в ливень, И дольше медлит холод в вешних долах. LXX На что еще осталось уповать, Когда я столько раз уже обманут? Зачем, когда жалеть тебя не станут, В мольбах напрасных руки воздевать? Но если не до гроба изливать Мне жалобы смиренно, Я, преклонив колена, Молю, Амур, меня не прерывать, Когда произнесу - быть может, вскоре: "_Drez etrayson es qu'ieu ciant e'm demori_" {*}. {* Я вправе петь и веселиться, у меня для этого есть все основания. (старопрованс.).} Я вправе петь, хотя упущен срок, - Я так давно вздыхаю, что едва ли Уравновесит смех мои печали. О, если бы при виде нежных строк Священный взор нашел приятным слог, Я после стольких пеней Всех любящих блаженней Воистину себя считать бы мог! Тем паче, если б мог сказать свободно: "_Пою, - ведь это госпоже угодно_". Блуждающие мысли, что в пути, Высоком столь, питали тщетный пламень Моих надежд, смотрите, сердце - камень У госпожи, в него мне не войти. И наше с вами слово не в чести У ней, в одном повинной - В согласии с судьбиной, С которою устал я спор вести, И так же, как судьба ко мне сурова, _Хочу, чтобы суровым было слово_. Однако что я? Где я? Кто мне лжет? Не я ли сам, томимый злым недугом? Хоть обойду все небо круг за кругом, Мне ни одна планета слез не шлет. Когда от плоти слепота идет, Зачем винить светила Иль то, что взору мило? При мне виновник всех моих невзгод С тех пор, как предо мною дни и ночи _Прекрасный лик и сладостные очи_. Хорошим вышло из всемощных рук Все, чем от века красен мир, но око Мое не проницает столь глубоко, В плену красы, которая вокруг. И встречи мимолетнее разлук С непреходящим светом, - Мой взор повинен в этом, Не день, когда преобразила вдруг Небесная краса, явившись взору, _Зари моей безоблачную пору_. LXXX Кто предпочел другим дорогам в жизни Дорогу волн, в которых скрыты рифы, Хранимый только стенками скорлупки, Того и чудо не спасет от смерти, И лучше бы ему вернуться в гавань, Пока его рукам послушен парус. Я нежному дыханью руль и парус Доверил, полюбив впервые в жизни И лучшую найти надеясь гавань, Но вскоре путь мне преградили рифы, И не вокруг меня причина смерти Бесславной крылась, но в самой скорлупке. Надолго заключен в слепой скорлупке, Я плыл, не поднимая глаз на парус, Что увлекал меня до срока к смерти. Однако Тот, кто приобщает жизни, Успел меня предупредить про рифы, Дав - издали хотя бы - узреть гавань. Огни, что ночью призывают в гавань, Путь указуют судну и скорлупке Туда, где штормы не страшны и рифы. Так я, подняв глаза на вздутый парус, Над ним увидел знаки вечной жизни И в первый раз не испугался смерти. Не потому, что верю в близость смерти. При свете дня хочу войти я в гавань, Куда ведет дорога долгой жизни; К тому же не уверен я в скорлупке, И в