ливо это замечанье! Глумятся над евреями они, Хотя давно б пропали без родни: Коль уберут подпоры - рухнет зданье. Христос-еврей; еврейка зачала От Духа... С в. Г в е н о л и й Троица! Ха-ха! Не знают, В чем превосходство этого числа, И все ж его другим предпочитают. Давным-давно на Инда берегах Наводит Брама-Вишну-Шива страх. М о и с е й Так Троицу индусы тоже знали? С в. Г в е н о л и й Свою и египтяне почитали: Изида, Гор, Озирис-Бог-отец Мы Троицу увидим, наконец, И в странах отдаленнейших. Сраженье Мы с Троицей языческой ведем. Ты убедишься, мой любезный, в том, Что все это не ново, сочиненье Философа Платона прочитав. С в. К а р п In vino veritas. Он пьян, но прав. С в. В л а с и й По-гречески? М о и с е й Должно быть, по-латыни. С в. В л а с и й Вот пьянства вред! Он невменяем ныне. Скажи, в Христа ты веришь, пустослов? С в. К а р п Так спрашивать, мой друг, неделикатно. Distinguo. Хоть я верую, понятно, Что мудр Христос, но мало ль мудрецов? Я чту и Зороастра, и Сократа, И Лао-Цзы, седого азиата; Им подражал Христос, и он не нов. С в. Г в е н о л и й А для чего, скажи без пререканий, Для пьяниц воду превращать в вино? Есть Филемон с Бавкидою давно, И скверных нам не нужно подражаний. М о и с е й Что вижу я? Вдруг улыбаться стал Ты, Иоанн? С в. И о а н н Смешно мне. М о и с е й О создатель! С в. И о а н н Выходит, что я просто подражатель? М о и с е й Но ты же сам о чуде рассказал. С в. И о а н н Я сам? М о и с е й Ну да. С в. И о а н н Узнайте, о тупицы: Написаны евангелья страницы Спустя сто лет не Марком, не Лукой, И не Матфеем также, и не мной! Мы неучены; где нам до писанья? Сложили и "Апостолов деянья" Монахи, но разумными никак "Деянья" не назвать. Не приплетайте Апостолов сюда, и не мешайте: Как видите, мы заняты... Итак, Оставьте нас, пожалуйста, в покое! М о и с е й Приди в себя! Да что это такое? Не прикасайся к полным сим грудям, Что прокляты... С в. И о а н н А, будь ты проклят сам! С в. В л а с и й Довольно споров! Толку в них немного. Придется в рай идти, нужна подмога. М о и с е й Идем, друг Влас! В с е с в я т ы е Идите, добрый путь! Мы об уходе вашем не жалеем! Отделавшись от Власа с Моисеем, Задумали святители чуть-чуть Испробовать яд неги непривычной, И было их блаженство безгранично. С Теоной Карп любезничал. Чудак Проговорил, заискивая так: "Желал бы я, прелестная Теона, Чтоб трапезу делила ты со мной". Вакханка улыбнулась благосклонно И съела ломтик просфоры сухой. "Еще кусок?" Она не захотела: "Хлеб пресноват". - "Да нет, то - божье тело! У нас, святых, все - тайна. А теперь Вот, выпей-ка! Глазам своим не верь: Сие вино..." - "Вкусней вино Фалерна". "Ты божью кровь вкушаешь!" - "Шутишь, верно!" "Нет, не шучу. То - кровь, а не вино Не бойся же! Пользительно оно: Я тем вином болящих исцеляю. Теперь и ты - святая, поздравляю!" Гвенолия подход замысловат: Ведь грешники по-разному грешат. С Аглорою до неприличья пылок, Он таинства высмеивает зло: Кропит пьянящим соком он затылок Хорошенькой вакханки, и чело, И знаменье креста изображает. "Во имя Купидона, - возглашает, - И Вакха, и Венеры пресвятой Я совершаю таинство крещенья". Сложив щепоть как для благословенья, Касается щеки ее тугой. "А это что такое?" - "Конфирмую Тебя, дружок; напомнит голос мой Тебе про долг приятный и простой. Его тремя словами обрисую, На них твой культ основан целиком Сии слова: лоза, и мирт, и роза... Ты поняла? Ну, к браку перейдем Священником, супругом, женихом Я стану сам. Скромней пусть будет поза! Взор потупи, дабы изобразить, Что девственна (чего не может быть)". "Вот так?" - "Ну да. Теперь дай руку снова! Ты в брак со мной вступить, скажи, готова? Conjungo nos. Соединят сейчас Нас узы, что невидимы для глаз. Пусть наш союз во всем преуспевает, Желаний пыл пусть вечно возрастает, Плодиться бог благословляет нас. Теперь клянись, о милая супруга, Что будешь мужу верною подругой". "Но клятве я, конечно, изменю". "Ну, ладно, ладно! К таинству другому Я перейду, не менее святому. То - исповедь. Секрет я сохраню; Не лги, ответь: ты много ли грешила? Что за грехи, признайся, совершила?" "Мои грехи - особые грехи, Их угадать нетрудно вам, хи-хи!" "Так, понял я: Венерины забавы А сколько раз?" - "Да не считала я". "Ну, круглым счетом?"-"Десять тысяч". - "Право? Не хвастайся! Как добрый судия, Absolvo te - грехи тебе прощаю, Эпитимью за них я налагаю: Со мною точно так же согреши!" Но чу - набат! Гвенолий, поспеши! Напрасный зов! Набата не услыша, Он говорит: "К тебе я послан свыше, Дабы во жрицы Вакха посвятить, Амура тож. Для этого служенья Дай, совершу я рукоположенье, Подам пример, как их обоих чтить!" О Дух святой! Напрасно я пытаюсь Правдивым быть - писать я не решаюсь: Ведь целомудрия я дал обет. Гвенолий мой, ты не стоял, о нет! Вот, покорен Амура сладкой властью, Вздыхая томно, молвит наш святой: "О душенька! О милый ангел мой!" Аглора, вся охваченная страстью, Шепнула: "Очень рада я причастью". И таинство он совершает вновь, Лобзаньями, волнующими кровь, Он покрывает грудь ее и руки, И ноги, нечестивец, без стыда... "А это что? Соборованье, да?" "На случай путешествия, разлуки На землю ты идешь, чтоб меж людьми, Под сенью виноградников Цитеры Распространять культ Вакха и Венеры; Напутствие последнее прими!" Все под руку с вакханками, все пьяны. Тут прочие святые к ним идут. Себя предосудительно ведут Отступники, весельем обуянны: Шатаются и чепуху плетут, Красоток хороводом обступают, Танцуют, взявшись за руки, орут, Хохочут, и бранятся, и толкают Друг друга, обнимаются, поют: "Где троица? Да вот же, недалечко: Уста, и грудь, и некое местечко! На небе любят, любят на земле. Ту троицу мы видим, осязаем, Ласкаем, беспрепятственно лобзаем... Амуру и Венере - эвоэ! Волшебная была у Вакха палка, Ее сменил жезл Моисея... Жалко! К какой же мы приложимся струе? Прочь палку ту, что воду исторгала! Ведь нам вино другая даровала. Лозе и Вакху - слава, эвоэ!" Внезапно глас Нептуна раздается: "Покончить вам с утехами придется! Из рая многочисленный отряд К нам движется. Девицы, берегитесь! Вы также, преподобные, вернитесь Иначе угодите прямо в ад". "Ни шагу мы не сделаем назад!" - Так Исраил ответил громогласно За ним Гвенолий: "Мы им зададим!" Рек Иоанн: "Уж мы им всыплем, ясно! Добавил Карп: "И тошно станет им!" Освободиться хочет он напрасно Из рук своей любовницы прекрасной (Они в него вцепились как клещи) Смеясь, героев тянут за плащи. Сперва они готовились сразиться, И кулаки сжимали, чтобы биться; Грозясь и хорохорясь без конца, Икотою слова перемежая, Нетвердою походкою ступая, Они дошли до самого дворца И на Олимп в конце концов попали. Устав от непривычных вакханалий, Все четверо уснули крепким сном, Ни "Отче наш", ни "Деву" не читая Сон, маками их щедро осыпая, Приосенил пьянчуг своим крылом. _________ В вине - истина (лат.). Различаю (лат.). Сочетаю нас (лат.). Отпускаю тебе грехи (лат.). ПЕСНЬ ШЕСТАЯ Взятие Тартара христианскими чертями. Дружеский спор между лицами св. Троицы. Взятие Олимпа. Языческие боги бегут во владения скандинавов. Ночное сражение между Дианой и архангелом Гавриилом. Я видел, как атаковал Амур Младую Эльму. Нежен и прекрасен Был этот враг; хоть ласков, но опасен, Почтителен, но ловок чересчур. Боролась ты... Неясное смятенье Закралось в грудь, ослабило тебя; Ты грезила, забыв нравоученья, И одолеть позволила себя. Но не совсем твоя иссякла сила: Ты, в бегство обратившись, победила. Не отдавай же понапрасну дань Воспоминаниям о днях минувших: Опасностей страшись и промелькнувших Они вернуться могут. Даже лань, Счастливо избежавшая погони, Надолго страх запомнит, и дрожит, И мчится прочь, хоть смерть ей не грозит. Когда бы Карп с друзьями, эти сони, Не позабыли о примере том - Они не очутились бы в полоне И не храпели б ныне вчетвером. Над ними все смеялись беззаботно, Хвалили Купидона, свой оплот. "Увы, победа эта мимолетна, - Заметил он, - и нас погибель ждет. Нам изменил Приап... Порой ночною С сатирами он вздумал пошалить И дал себя охотно окропить, С поличным пойманный, святой водою. Отправились они без дальних слов, Чтоб вертоград возделывать Христов". Известия такие огорчили Язычников: увидели они, Что скверные для них настали дни: Ведь их враги числом превосходили. Минервы долго нет, а на редут, Возможно, нынче приступом пойдут. Усугубив печаль их и кручину, Мрачней, чем ночь, является Плутон, Ведя свою супругу Прозерпину. За ними вслед идет седой Харон С веслом своей древнейшей в мире барки. Затем идут, потупив долу взор: Алекта, старшая из трех сестер, Мегера, Тизифона и три Парки. "Вы здесь? - вскричал Юпитер, поражен, - Откуда вы?" Насупился Плутон И пробурчал: "Вестимо, мы из ада". "Но почему приспичило вдруг вам На небеса являться? Что вам надо? Вы привели весь ад к моим стопам!" "Увы! Нас всех из Тартара прогнали, Нельзя ль, чтоб нам другое место дали?" "Кто вас прогнал?" - "Да черти христиан. Противиться им, право, не могли мы: Был даже Цербер страхом обуян. Их набольший - урод невыразимый, Я побледнел при взгляде на него. Не трудно вам представить, до чего Он вежлив был! Узнавши об опале, Сходил я с трона, плача от печали; Он мне помог и руку протянул. Гуманности не чужд сей Вельзевул: Хотя слывет он крайне нечестивым - С моей женой он был весьма учтивым. И я покинул ад со всей семьей. Увы, на возвращение едва ли Надежда есть... С почетом провожали Нас дьяволы под барабанный бой". "Итак, они Элизий захватили?" "Жизнь горькая их ожидает там. В подземный край едва они вступили - Как ринулись гурьбою к тем местам, Где вечная весна царит, нарядна, И где Забвенье обитает... Жадно Они искали Лету, к нам попав: Их прошлое, должно быть, тяготило. Им показали Лету, и стремглав Они в нее кидались, бросив вилы. Однако тут постигла их беда: Вдруг в пламя превращается вода... Бранясь, они на берег вылезали, Зефирам на полянках подставляли, Чтоб освежиться, спины, животы, Багровые морщинистые лица, В тени валялись, нюхали цветы И мяли, не умея насладиться. А шум и гам от криков, беготни! Зеленый луг впервые видел каждый. И, мучаясь неутолимой жаждой, До дна все речки выпили они. Внезапно Стикс вскипает, разъяренный, И, выступив из низких берегов, Потоком лавы серной, раскаленной Он заливает ад и мертвецов". "О, как мне жаль, что сделался геенной Элизий, светлых духов край блаженный!" "Они отныне прокляты навек: В них более не верит человек". Плутона речь расстроила немало Собравшихся. Что с их гордыней стало? Все в ужасе, и было от чего: Противники справляют торжество. Но Аполлон, хотя и сам встревожен, Их утешает: "Полноте скорбеть! Об алтарях не стоит нам жалеть: Ведь род людской так глуп и так ничтожен! С Олимпа хоть и прогоняют нас - Есть верное убежище: Парнас. Там властвовать мы будем без помехи. Дар нравиться, способность просвещать, Искусства, ум нельзя у нас отнять; Там - Грации, Амуры, Игры, Смехи. Не будет это худшей из невзгод! Людское нас спасет непостоянство. Когда-нибудь врагам придет черед Освободить небесные пространства. Освистаны, осмеяны, шуты Уйдут, забрав и гвозди, и кресты. Пристанище себе, всего скорее, Они найдут в каком-нибудь музее". Покуда он пророчествует так, Раздался крик: "Тревога! Христиане!" Они идут на приступ натощак, Победа им обещана заране. Добр, но суров, архангел Михаил Передовых подхлестывает пыл; Христос, в тылу устроясь безопасно, Войскам своим вещает сладкогласно. "Смелей, вперед! Сейчас мы победим, Крест на Олимпе ихнем водрузим! Дрожать от страха воинам негоже. Ничем вы не рискуете, друзья. Нас разобьют, по-вашему? Так что же? Не бойтесь ран! От них, ручаюсь я, Вы умереть не сможете вторично!" Его витийство, голос мелодичный Уверенность трусливым придают. Зажмурившись, вперед они бредут, До стен дошли и приступ начинают. Их копьями и стрелами встречают. Готова и кипящая смола, И дротики, и с углями жаровни, Гвоздями сплошь утыканные бревна, Каменья, кучи битого стекла... Расплавленный свинец потоком льется О, сколько тут проклятий раздается, Как много тут расшибленных голов, Ослепших глаз и выбитых зубов, Носов разбитых, членов поврежденных. Власов и крыльев, начисто сожженных! Сражение увидев, Дух святой Внезапное почуял вдохновенье И заявил: "Сложу я песнопенье, Чтоб ангелы рвались отважно в бой". Х р и с т о с Вот глупости! На облако напрасно Взмостились вы. В резне такой ужасной Услышат ли дрожащий ваш фальцет? Не думаю. Скорей всего, что нет. К чему экспромт, когда идет осада? Б о г-о т е ц Мой сын, ты прав. Псалмов пока не надо! Победу одержав, мы их споем. Д у х с в я т о й Ну, в правоте я вашей не уверен. Б о г-о т е ц Я не учен, таиться не намерен. Ведь люди, в неразумии своем, Распределить решили все по вкусу: Ученость - вам, а кротость - Иисусу. А что же мне? Одна лишь борода, Да прозвище "отец". Ну, не беда, Спасибо и на этом! Ведь красива, Неправда ль, борода моя на диво? Х р и с т о с Зачем вы, отче, гневаетесь так? Б о г-о т е ц Я гневаюсь? Вам кажется! Пустяк! Коль взять в расчет и триединство бога, То сам себя я критикую строго. Покуда этот спор происходил, Осада началась, согласно правил. Вот лестницу уж кто-то притащил И к башне угловой ее приставил. Кто будет первым? - "Лезь, апостол Павел!" "Лезь ты!" - "Нет, нет!" - "А ты?" - "Я не решусь, Боюсь смолы". - "Я тумаков боюсь". "Я - оплеух". Друг друга все ругают, Все в трусости друг друга упрекают. Тут Христофор является святой, Широкоплеч и кривоног - такой, Каким его в церквах изображают. Благочестивым рвеньем он пылал, Христа когда-то на спине таскал. На лестницу он первым взгромоздился, За ним десяток ангелов пустился. И вот уж ухватился за зубец Поднявшийся на башню удалец... Увидел Марс его и разъярился Ряд статуй стены замка украшал; Он к собственному бюсту подбежал, Без сожаленья мощною рукою Его от пьедестала оторвал И, высоко подняв над головою, Вскричал, смеясь: "Как видите, друзья, Не пощадил своей персоны я; Пусть каждый точно так же поступает!" Бюст Христофору в брюхо попадает... Сшиб остальных в падении своем Святой толстяк, отделавшись испугом. Сорвавшись со ступенек друг за другом, Они летят на землю кувырком. Неподалеку Азаил сражался, Но и ему, увы, не повезло: Лишь только он на парапет взобрался - Нептун его хватает за крыло. Заверещал от страха ангел хилый, Взмолиться о пощаде он готов. Но, раскачав его что было силы, Нептун кидает труса прямо в ров. Силач Самсон ужасно рассердился. Он, подбоченясь, встал перед стеной, Подпер ее могучею спиной И расшатать довольно долго тщился. Свой толстый зад библейский великан Употребил при этом, как таран. Крепка стена; и, побледнев с досады, Возобновил усилия Самсон. Зависит от него успех осады... Толкает, бьет и ударяет он, И градом пот с лица его струится. Алкид ему с усмешкою кричит: "Иль отросла уже твоя косица, Скажи-ка мне, давно ты не был бит? Остерегись, не лопни от натуги! Стена-то, вишь, покрепче той лачуги, Что ты тогда сумел разрушить... Да-с, Далеко филистимлянам до нас! Ну, надрывайся, раз тебе охота. Увидишь - ни к чему твоя работа". Поблизости от них костер горел, И в нем пылала ветка тамариска. Эй, берегись, Самсон, опасность близко! Взять головню твой давний враг успел С той головней приятно ли столкнуться? Не удалось еврею увернуться, Вмиг занялся его святой хохол, Вот он сгорел; остался череп гол. Как наш герой даст Геркулесу сдачи? Он походил до этой неудачи На племенного сильного быка, На жеребца, или на петушка. Все трое, как известно, горделивы, И горячи, и резвы, и драчливы... Однако же, едва у горемык Отрежут то, в чем корень их задора - Куда весь пыл девается? Где бык? Увы, в вола он превратится скоро. Где жеребец? Где петушок-драчун? На месте их - откормленный каплун И жалкий мерин, то-есть просто кляча, Став робкими, сбавляют быстро тон. Похож на них стал бедный наш Самсон, Когда его постигла неудача. Слабеет явно христиан напор, В защиту переходит нападенье. Язычники, напротив, с этих пор, Утроивши свое сопротивленье, Дрались, как бешеные, в исступленье, Как храбрецы, как боги, наконец. Богини им ни в чем не уступали, И со стены в противников бросали Все, чем богат и славен был дворец, Что попадало под руку: подушки, Из золота литые безделушки, Цветочные горшки и зеркала, Сосуды из металла и стекла, Горшки ночные (было их немало), Старательно наполнив их сначала. Когда б Навин, наитьем осенен, Не вспомнил, как был взят Иерихон, Верх взяли бы язычники, быть может. "Концерт в еврейском духе, - молвил он, Проклятую их крепость уничтожит. Сюда, левиты, воины, жрецы Израильские, храбрые певцы И музыканты, что во время оно Разрушили оплот Иерихона!" И вот оркестр невиданный готов: Собранье инструментов всех сортов. Трещотки, флейты, бубны, барабаны, Литавры, и кимвалы, и тимпаны, Тромбоны, скрипки, трубы без числа, Кларнеты, дудки и колокола, Рога, котлы, подносы и кастрюли... Приготовленья эти ужаснули Всех осажденных; ждут они чудес. Вот начали: кто по дрова, кто в лес. Язычники, хоть уши и заткнули - Услышали пиликанье смычков. Тут раздается новая команда: Их угощают яростным сфорцандо. А слух, известно, нежен у богов И резала его невероятно Та музыка (для нас она приятна). Затем Навин ввел в действие басы, Вопившие на разные гласы. Умножив какофонию стократно, Одни из них тянули ноту "соль", Другие - "ре", а третьи - "си бемоль", И слушателей этим доконали. Они пытались пенью помешать, Попробовав врагов перекричать, Но певчие лишь пуще заорали. Бранясь вовсю, чрез несколько минут Защитники покинули редут. И Бог-отец в воинственном задоре Вскричал: "Победа полная близка! Побеждены ударами смычка! Погромче, братцы! Мы увидим вскоре, Как рушатся высокие валы Сей крепости... Они прочней скалы, Но упадут, язычникам на горе. Сейчас дворец повалится с горы. Погромче! Весь Олимп - в тартарары!" Но дело обошлось гораздо проще. Четыре храбреца, которых в роще Забрали в плен, храпели мертвым сном. Очухавшись, придя в себя немного, Припомнили пьянчуги со стыдом Все шалости свои, томясь изжогой. Раскаянье, негодованье, страх Заставили их покраснеть впотьмах. Душили Исраила гнев и злоба; Ругаться начал Иоанн в сердцах; Гвенолий же и Карп святитель - оба, Пав на колени, каются в грехах, Исправиться отныне обещают; Затем они кидаются стремглав И, с тыла на язычников напав, Ударами их в гневе осыпают. Охрану сняв и к запертым вратам Пробившись, их немедленно открыли Они своим удачливым друзьям, Которые нестройно голосили. Ломали боги голову себе, Как уцелеть в неравной сей борьбе: Они уже на грани пораженья. Юпитер средь всеобщего смятенья Благоразумье все же сохранил И воинам спокойно заявил: "Да, их взяла... В моем дворце отныне Горланить мессы будут пришлецы. Но пусть они не думают в гордыне, Что прочен их успех! Велю дружине: Пускай в каре построятся бойцы, Пусть поместят богинь посередине. Попробуем на север отступить! Пределы христианской там державы. Там Один правит; он, любитель славы, Охотно нам поможет победить". Разумному приказу подчинились. Мечами, копьями вооружились, Построились бойцы в походный строй, Отвагою по-прежнему пылая И на ходу удары отражая. Седой Нептун и Аполлон с сестрой, Беллона, Марс, и храбрый сын Алкмены, Плутон, и Вакх, и родичи Елены Заставили врагов трубить отбой. Был бдителен Юпитер неизменно, Внушала страх могучая рука, Кидавшая перун издалека. В порядке совершалось отступленье, День к вечеру клонился... В этот час Произошло с Дианой приключенье. Какое - я поведаю сейчас. Вот, истощив все стрелы из колчана, Сменила лук на острый меч Диана И выходила часто из рядов, Дабы разить зарвавшихся врагов. Она была прекрасна, горделива, И колотила их без перерыва. Один из них, по имени Зефрил, Оставшийся, как прочие, в накладе, Удобное мгновенье улучил Чтоб отомстить, и подобрался сзади К богине. Без кольчуги та была, Проворна, и легка, и босонога; Движений быстрота ее спасла, Но все же меч задел ее немного, Тунику белоснежную пронзил И ягодицу малость повредил. Струится из божественного зада Кровь алая (белее снега он). Диана с превеликою досадой, От боли легкий испустила стон. Ну, попадет нанесшему урон! Для отступленья преградить дорогу, Лишить его надежды на подмогу, Преследовать упорно и нагнать, Поймать, затем расправиться с ним круто И беспощадно крылья отрубить, Честь ягодицы тем восстановить - На все это ушла одна минута. Затем она свой продолжала путь На дальний север, в поисках владений Богов Валгаллы, ибо отдохнуть Язычники хотят от поражений. Но Гавриил шел тою же тропой, Повеса-ангел, ангел-волокита, Небесный щеголь, сердцеед, герой. Он шествовал дозором деловито. "Эй, кто идет3"-он вопросил - "Свои!" - Ответила Диана, усмехнулась, Мечом на Гавриила замахнулась И взмах, и слово дерзкие сии Одновременно поразили ухо Архангела. Шатаясь, Гавриил, Ошеломлен ударом, отступил. Но твердости он не утратил духа: Отомщена должна быть оплеуха! Он поднял меч; но, встретившись, клинки Со звоном разлетелись на куски. "Ну что ж! Бороться будем без обмана!" - Сказал архангел и вступил в борьбу. Противники стояли лбом ко лбу; Воинственным задором обуянна, Хранила все ж инкогнито Диана. Прекрасны, юны, гибки и сильны, Употребить усилья драчуны Могли бы лучше (это между нами). Но было Гавриилу невдомек, Кто перед ним, покуда наш знаток Стан недруга не обхватил руками И, грудь его задев, не ощутил, Что эта грудь округла и упруга; Но разобраться не было досуга, Ему мешал сраженья ярый пыл. И, прочь откинув это подозренье. Удвоил он запальчивое рвенье. Заметила Диана в свой черед, Что враг ее красив и безбород, Руками же охваченные члены Стройны, белы и формой совершенны. Но хитрый план задумал Гавриил: Прелестного врага он ухватил И левою рукой его сжимает, А правую проворно опускает, Чтоб за ногу противника схватить, Затем толчком на землю повалить (Так одолеть возможно и атлета). Уже почти достигнуто им это: Скользнула по бедру его рука Сначала вниз, потом немного выше И задержалась в треугольной нише. Затем, гораздо более робка, Слегка нажала, не без колебанья... Борцы хранили полное молчанье, Их поза недвусмысленна была, Переплелись их стройные тела. Владело ими странное смущенье, Вздымались груди... Что за ощущенье! Архангел руку с умыслом держал На лаврах; наконец, он их пожал. Герои не промолвили ни слова О, болтуны, им надо подражать! Расставшись, в путь они пустились снова, Слегка вздохнув; о чем - им лучше знать. ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ Языческие боги в последний раз пытаются вернуть себе власть над миром. Аврора, Нептун, Венера и сам Юпитер терпят неудачу. Амур тоже возвращается с позором, как видно из истории Таисы и Элинома. Чтоб быть счастливым, нужно скромно жить, Не домогаясь почестей и славы. Напрасно их так алчете всегда вы: Судьба слепа и может наделить Дарами вас; но иногда, превратна, Свои дары она берет обратно. Неприхотлив, не склонен к мишуре, Всегда мечтал я сельским стать кюре, Жить в хижине уютной, хоть и скромной, И дни свои лениво коротать, А вечерком спокойно попивать Свое винцо с кухаркой экономной. Тиару, золоченые ключи Оставь себе, святой наместник божий, И громы булл, и туфли из парчи, И Ватикан, и фавориток тоже! Но я бы все ж, пожалуй, предпочел Господствовать, на римский сев престол, И плыть на корабле довольно старом, Что сделался, по воле пап, корсаром, Чем жить в пустыне звездной, меж комет, Быть божеством и ожидать паденья. С престола пасть - ужасно, спору нет, Но пасть с небес? Страшнее нет крушенья, Неправда ли? Но именно таков И был удел языческих богов Теперь они пытаются - пустое! - Вернуть себе владычество былое. Вот на рассвете солнечный чертог Аврора розоперстая открыла (Летят зефиры роем на порог) И спящую природу разбудила. Зардевшись, слезы льет она... Чисты, Росой они слетают на цветы. Но где же толпа, что гимнами встречала Ее приход? Рассеялся мираж, И, не узнав возлюбленной Кефала, Сквозь зубы люди шепчут "Отче наш". Нептун своим трезубцем потрясает, Разверзнул хляби грозный океан. Лихая смерть матросам угрожает, Несется, воя, буйный ураган. Раздувши щеки, дуют Аквилоны, Хвостами бьют могучие Тритоны, Сама Фетида с роем Нереид На судно вал за валом громоздит. И бог морей кричит в великом гневе: "Молитесь мне, иль вас я проучу!" Но молятся матросы только Деве, И ей сулят огромную свечу. Она встает, подарку очень рада, И говорит стихиям, покраснев: "Quos ego!" Прочь, с великою досадой. Бегут ветра; волн утихает гнев; Нет ни следа от бушевавшей бури, Корабль плывет спокойно по лазури. Мир напугать желая, царь богов От полюса до полюса грохочет. Кой-кто бледнеет, правда, от громов И торопливо "Верую" бормочет. Однако же спокойствие упрочит Кропила взмах и звон колоколов. О, как была, Венера, ты красива В тот день, когда Амура родила! Твои уста, прелестные на диво, То глаз его касались, то чела. В его чертах свои ты узнавала: Он был, как ты, пленителен и мил И слабого младенца ты качала (Вселенную он скоро покорил). Три грации спешили сделать ложе Для малыша из миртов и лилей; Зефиров рой поторопился тоже Умерить жар полуденных лучей. И на губах кудрявого ребенка Лукавая улыбка расцвела. По ней судить, Киприда, ты могла О будущем... Играючи, ручонка Коснулась белой, словно снег, груди. Он дрыгнул пухлой ножкою, гляди! Бессмертные, при вести о рожденье, Полюбоваться вами собрались У ложа твоего они сошлись Толпою в молчаливом восхищенье И улыбались сыну твоему. Но все на свете бренно, о Киприда! Картину эту - горькая обида! - Разбили люди, бог весть почему (Кисть Зевксиса ее нарисовала, Мое ж перо лишь робко подражало). Картине поклоняются другой: Вот старый плотник с юною женой; Убогий хлев, несвежая мякина, Кормушка заменяет колыбель Кто ж обступил ту жалкую постель, Где спит дитя Марии? Лишь скотина: Мычащий бык, жующий жвачку вол, Ревущий оглушительно осел; Да три волхва, три черных, словно сажа Благоговейных молчаливых стража, Которых свет звезды туда привел. Две разные картины эти все же Между собой в какой-то мере схожи: Вулкан, Иосиф - хмурые мужья - Играют роль свидетелей, не боле. Они отцами стали поневоле. Сидят в углу, досаду затая Напрасно пляшет Момус со свирелью: Печален мир, в нем места нет веселью До смеха ли, когда всех пекло ждет? Куда серьезней стали люди... Четки Сменились вдруг на бубны и трещотки Иеремии плач - взамен острот... Разительна такая перемена! Венками роз увитое чело Усыпал прах... Ведь все на свете тленно, До смеха ль тут? Вздыхают тяжело. Взгляните: со святой водой кропило Жезл Бахусов успешно заменило. Увы, Силен, к чему твои дары? Забыли мы про Комуса пиры И предпочли румянцу Пресыщенья Унылый Пост и чахлое Говенье. Красавицы, отрекшись от утех И позабыв, что есть на свете смех, Вздыхают безутешно у распятья: Грешны и поцелуи, и объятья. О ласках как ни стосковалась грудь - О них теперь и думать позабудь, Перебирай рукой прилежной четки! Пусть градом сыплются удары плетки На тело молодое, хоть оно Нежнее шелка и белее снега, И благовоньями умащено. К пуховикам уже не манит нега: На голых досках - грубое сукно... Беги, Венера! Как тебе не злиться? Твой пояс заменила власяница... Закон наш строг, ему не прекословь! Три грации, вы изгнаны, бегите! Соперницам счастливым уступите! Их звать: Надежда, Вера и Любовь. "Как молятся Христу они слезливо! Их племя скудоумно и трусливо. Каков их поп, таков же и приход! - Сказал Юпитер. - Без сопротивленья, Благословляя рабство, сей народ Надел ярмо, выносит притесненья. И тянется к пощечине щека, И ждет спина покорно тумака... Они тиранов терпят без роптанья, И Константин имеет основанья Хвалить удобства новой веры сей, Вошедшей в моду. Он теперь, злодей, На мягком ложе мирно почивает... Ему кровь сына руки обагряет; Жену свою он в ванне утопил, Зятьев своих обоих удушил И кинул псам тела на растерзанье, Но совесть не казнит за элодеянья, И сладкий сон глаза его смежил... Тигр этот спит, о мщенье Немезиды Не думая... Его небесный гром Не поразил! Летите, Эвмениды, Чтоб исхлестать отступника бичом!" Он рек, и вот ужасные богини, Вооружась бичами и шипя, Виновного толпою обступя, Готовятся карать за грех гордыни. Над головами змеи сплетены; Зловещие, они озарены Кроваво-красным зыблющимся светом, И тени жертв являются при этом. Но Константин, зевая, им сказал: "Вы опоздали, милые старушки. Меня страшили ваши колотушки В былые дни; пребольно бич стегал. В те времена изрядно тяготили Меня грехи; язычников жрецы Их не хотели отпускать, глупцы, А христиан жрецы мне все простили. Пронырливы, лукавы и умны, С евангельем они мне царство дали. Я принял дар, понятно, без печали. С тех пор угрозы ваши мне смешны". Вот захотел сыночек Кифереи Испробовать на людях страсти яд. На крыльях ветра мчится наугад, Стрелы, из лука пущенной, быстрее. Внезапно он замедлил свой полет: Вот юноша и девушка верхами... "Отлично! - он промолвил, - мне везет! Таиса, ты - как роза меж цветами; Дабы любить, ты рождена на свет: Понравиться легко в шестнадцать лет. Ты, Элином, чувствителен, послушен; К такой красе и ты неравнодушен В осьмнадцать лет ... Куда же вам спешить? А, понял я! Вы молоды, богаты, Для вас готовы брачные палаты, Но вы Христа решили возлюбить И удалиться навсегда от мира, Дабы своей души не погубить (Родители доселе чтут кумира). Бежать в пустыню - это ничего; Но, вздумавши отречься от всего, Вы возомнили, пылкостью влекомы: "Святыми станем быстро и легко мы". Таков ваш план; но у меня есть свой. Одежду ты напялила мужчины, Красавица; для хитрости такой, Наверное, имеются причины. Но тонкий глас тебе природой дан, От визга ты не можешь удержаться: Выскальзывают ножки из стремян... Недолго это будет продолжаться. Посадка не уверенна твоя, И белой ручкой, милая моя, Ты предпочла не за уздечку взяться, А за луку высокую седла... Не думаю, дружок, чтоб ты могла В одежде этой усидеть на кляче. Нет, путешествуй как-нибудь иначе!" Кольнул Амур невидимой стрелой Бок скакуна; карьером тот пустился, И на земле внезапно очутился, Слетев с него, наш всадник молодой. Оправившись от первого испуга, Встает Таиса, вознося хвалу За то, что так мягка трава, упруга, И что господь не дал свершиться злу. Красавица впадала в заблужденье: Амур один причиной был спасенья, Дабы беду в дальнейшем отвратить, Два путника, подумавши немного, Одно седло решают разделить И вновь шажком пускаются в дорогу. Но исподволь свершает Купидон Свой замысел, и на ногах поджилки У Буцефала ослабляет он. Споткнулся конь, и без того не пылкий. Споткнулся вновь, усталостью разбит. Таиса (позади она сидела) В небрежности товарища винит И говорит: "Послушайте, в чем дело? У вас совсем к узде вниманья нет! Попробуйте исполнить мой совет: Давайте, поменяемся местами Так будет лучше, убедитесь сами!" Вот пересели; видят - Буцефал Тотчас же спотыкаться перестал. Таиса простодушная довольна, Но Элиному за ее спиной На крупе неудобно, и невольно, Чтоб отыскать опору, наш герой Ее груди касается рукой И спутницу в объятиях сжимает, И у обоих сердце замирает, Хоть чистота и обитает в нем. Да, нелегко святыми быть вдвоем! Влечет к мечтам такая позитура. И путники, по прихоти Амура, Во власть соблазна сразу же попав, В волненье сладком млели и мечтали И обо всем на свете забывали. Но крест, глазам нечаянно представ, Их помыслы внезапно очищает И набожность в сердца их возвращает. "Наш замысел похвален, Элином, В том спору нет; но мы с дороги сбились И роскошью чрезмерною прельстились. Мне кажется, отшельники верхом Не ездили; об этом я читала. Пешком идти нам более пристало". И продолжают путь они пешком. Без отдыха идут они с часочек, Утомлены; увидели лесочек И думают: "Теперь мы отдохнем". Амур хитро расставил им ловушки: Там лег травы заманчивый ковер, Прохлада, тень, и у лесной опушки Ручей, струясь, увеселяет взор. С деревьев там свисают апельсины, И финики там зреют, и маслины, И ананас - сей ароматный плод, И смоквы рдеют, сладкие, как мед. Понравилось, конечно, это место Двум путникам - ведь их жара гнетет, И Элином, касаясь легким жестом Лба девушки, с него стирает пот. Нарвав плодов, принять в подарок просит; Она ко рту с улыбкой их подносит И, откусив, ему передает. Затем они с развесистого клена Срывают лист широкий и зеленый; Его свернув как чашечку, друзья Им черпают из быстрого ручья, Из этого бокала пьют со смехом... Лукавый бог обрадован успехом Замысловатой хитрости своей. Чтоб одержать победу поскорей, Он посылает пару голубей... Ну, кто ж не знает нравов и привычек Хорошеньких и томных этих птичек, Их грацию, игру их меж собой, И легкое их крыльев трепетанье, И горлышек их нежное клохтанье? Им подражаем мы наперебой. Что за игра! Она бы страсть вдохнула И в статую... Невинная чета На голубей воркующих взглянула (Амур послал их, видно, неспроста) И вновь забыли оба про Христа... Нечаянно Таиса наклонилась, Нечаянно затем облокотилась На друга, чья нескромная рука Нечаянно по прелестям блуждает И стройный стан Таисы обнимает, Сперва к нему притронувшись слегка... "Я победил! - крылатый бог решает. Пусть прежде, чем отшельниками стать, Узнают, как им время коротать". Ошибся он: от церкви близлежащей Донесся вдруг звон колокола к ним, И, словно глас, от бога исходящий, Зажег сердца желанием другим. Забыв про чары, сильные вначале, Спешат они от рощицы подале. Тогда Амур велел, чтоб Аквилон Грядою туч завесил небосклон. Ночь близится, и дождик льется... Скверно! Красавица огорчена безмерно И говорит: "Безжалостны вы к нам, О небеса!" Однако спутник верный Ее тревогу разделяет сам И делит плащ с Таисой пополам. Скользит она, хоть крепок локоть друга... Тогда ее он на руки берет И, бережно прижав к груди, несет. Вот перед ними жалкая лачуга... Им говорят: "Найдется лишь одна Здесь комнатка; годится ль вам она? Ведь в ней одно единственное ложе". Смущения Таиса скрыть не может. "Не бойтесь, - восклицает Элином. - Вы ляжете, а мне довольно стула". И страх Таисы как рукой смахнуло. Хоть путники закутались плащом, Но все-таки промокли под дождем; Прилипла к телу мокрая одежда. Снимать ее - поймет любой невежда - Приходится друг другу помогать. Для скромности какое испытанье! Но, сократив немного описанье, Соблазна мы сумеем иэбежать. Красавица в постель одна ложится, И ждать себя не заставляет сон, А Элином на жесткий стул садится, Но отдыха там не находит он. Ему Амур коварный угрожает... "Ко мне, Борей!" И из полночных стран Борей на зов послушно прилетает И дует в щели, злобой обуян. На юноше надета лишь рубашка, И вскоре холод члены оковал. Он, весь дрожа, зубами застучал... Послышалось, как он вздыхает тяжко. "Ты нездоров? Да ты озяб, бедняжка!.." Окоченев, безмолствует герой. "Увы, зачем не вместе мы с тобой? Я сном была, беспечная, объята, Ты ж замерзал; я в этом виновата". И к юноше, вся - нежности порыв, Она спешит, с постели соскочив. Рук ледяных коснувшися сначала, Затем - груди, Таиса прошептала: "Ты жив еще! Ты дышишь, милый друг! Иди сюда! Излечит твой недуг Тепло моей нагревшейся постели". И вот они легли в одну кровать... На милосердье надо уповать: Красавице не стыдно, в самом деле, Прижалась крепко, словно жар горя. Так некогда еврейка молодая Делила ложе старого царя, Теплом своим его обогревая. Греха тут нет, но юношу согреть Приятней, как на это ни смотреть. Лекарство это вылечило живо Болящего, и даже ощутил Внезапно он избыток новых сил... Промолвила Таиса боязливо: "От страха я чуть-чуть не умерла, Но нас рука всевышнего спасла. И в будущем она придаст нам силы. В пустыне жить мы будем до могилы В двух келейках, воздвигнутых рядком, И садик наш возделаем вдвоем... Ужель меня покинешь ты, мой милый?" "Нет, никогда! - воскликнул Элином. - Тебе я - брат, а ты мне будь сестрою! Для нас жить врозь - мучение, не скрою. Быть одному опасно, говорят, И тягостно; не лучше ль во сто крат Спасаться нам в одном и том же месте? Мы дружбою наш освятим приют Нежнейшею; святыми нас сочтут, И чудеса творить мы будем вместе; Умрем, и вместе похоронят нас, И вместе в рай мы попадем тотчас!" Отшельники, возжаждавшие схимы, Из чувства дружбы за руки взялись, Из чувства дружбы крепко обнялись. Вздымались груди, сладостно теснимы... Амур уже готовит им подвох: Уже горит в крови огонь желанья, Уже Таисы робкое дыханье И Элинома непорочный вздох Сливаются, застигнуты врасплох; Уж поцелуй обжег уста... Но (кстати ль Для них, а также для тебя, читатель?) Пропел петух, дремавший до утра. Не больше произвел бы впечатленья И гром с небес: раздавшись трижды, пенье Напомнило апостола Петра, Напомнило тройное отреченье. От крика непоседы-петуха Проснулось в них сознание греха. Покинув ложе, стали на колени, Лоб осенили знаменьем креста; Молитву повторяют их уста: "Спаси нас от бесовских наваждений!" Амур в досаде прочь от них летит, Пожаловаться матери спешит. Так ловкий вор, покуда тьма ночная Еще царит, тихонько лезет в дом, Вооружась отмычкою, тайком. Вот, поглядев с опаскою кругом, Крадется он, на цыпочках ступая. Уже рука нащупала сундук... Но на беду тут раздается звук, Шаги и кашель в комнате соседней: Скупец не спит, и есть слуга в передней. И, не успев на злато кинуть взор, Во все лопатки удирает вор. Так хитрый волк, в лесной скрываясь чаще, Глядит на двух резвящихся ягнят. Они играют, прыгают, шалят... Следит за ними волка взор горящий. Приблизились... Волк, жадностью объят, Кидается: кусочек больно лаком! Но в тот же миг бежит к нему пастух, Бросает камни, "пиль" кричит собакам. Волк вынужден спасаться во весь дух Ягнята мчатся к матери и стаду, А волк в кустарник прячется густой И, блеянье услышав за рекой, Лишь ляскает зубами, скрыв досаду. Блюди, пастух, блюди свое добро! Не следует, чтоб скромное перо Нескромные картины рисовало: Загрызть ягненка волку не пристало В моих стихах, сплетаемых хитро. __________ Я вас! (лат.). ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ Волшебный фонарь. Успехи христианских богов. Выказанный ими ум и счастливые последствия от сего. "О ангелы, чья доблестная рать, Во исполненье воли Константина, Мне помогла Олимп завоевать, Поставьте здесь престол для властелина! Юпитера величественный храм Отныне станет отделеньем рая. Во избежанье скуки, здесь и там Мы будем жить, забот уже не зная. Соперники надеются вотще На помощь, на успехи вообще. Своей победой наслаждайтесь смело, В предчувствии великого удела. Во тьму времен я властен проникать. Вы заглянуть в грядущее хотите, Провидцами желаете ли стать? Приблизьтесь же, на землю посмотрите: Намерен я завесу приподнять". Глаголал так бог христиан, воссевши На облако в величии своем, Языческим Олимпом завладевши, И глас его зарокотал как гром; Послышалось три разных тона в нем Грядущее увидеть всем охота, И ангелы слетаются без счета, И взор на землю каждый устремил. Промолвил бог: "Архангел Гавриил, Твой чистый глас находят все приятным; Желаю я, чтоб всем ты объяснил То, что тебе покажется занятным. Как в зеркале, ты мир увидишь весь". Г а в р и и л Преемник Константина виден здесь И двор его с гурьбой попов строптивых, Лукавых, злых и льстивых - их не счесть. Творцы всех смут, они владык трусливых Используют неправедную месть. Страсть к богословью всеми овладела, Ни до чего другого нет им дела, На полках - фолиантов строй возник. Все заняты разбором, толкованьем, Подделкою или перевираньем Священных, хоть недостоверных книг. Где здравый смысл? Им все пренебрегают, И длится спор; а из полночных стран Вдруг варвары, как дикий ураган, Несметными ордами налетают, Империю они опустошают. Но для кого - спросите христиан - Ряды костров и виселиц готовы И плахи, и темницы и оковы? Для варваров? О нет, для ариан. Кровавое, слепое исступленье! Взгляните: нивы заросли травой... Любуйтесь на пожары, разрушенья, Насилия, убийства и разбой, Младенцев неповинных избиенья... Все это-из-за слова одного! Х р и с т о с Но для меня то слово много значит: Ведь еретик в нем ловко ересь прячет. С в. Г в е н о л и й Убейте всех! Х р и с т о с Несторий - каково? Пустился в спор и смело утверждает, Что по натуре я своей двояк; Об этом же, собрав толпу зевак, И вкривь и вкось Евтихий рассуждает. Пусть я двояк... Б о г - о т е ц Ну и галиматья! Х р и с т о с И в одного поверить нелегко им, А в двух-куда ж? Но тут бессилен я: Натура ведь у каждого своя. О д и н и з е п и с к о п о в Убьемте всех и совесть успокоим. Г а в р и и л Но вот опять там завязалась пря. Б о г - о т е ц О чем же речь? Каков предмет раздора? Г а в р и и л Опять Христос. Б о г - о т е ц Меж нами говоря, Мой сын, они поймут тебя нескоро: Неясен ты. Х р и с т о с А вас постичь легко? Б о г - о т е ц Озлобятся - скажу вам на ушко - Они вконец. Х р и с т о с Известно, что мы - тайна. Их любопытство дерзко чрезвычайно. Г а в р и и л Вас все-таки постичь они хотят. "Христос - в дарах!" - одни из них кричат. "Нет, он - на них!" - другие голосят. "Вокруг даров он!" - третьи говорят. "Вы врете все! - четвертые вопят, - Христос, вестимо, спрятан под дарами!" О д и н и з е п и с к о п о в Убейте всех, и спорам всем конец. Д у х с в я т о й Зачем же быть самим себе врагами? Ведь диспуты нам на руку, глупец! Оспаривать возможно убежденья Лишь силою, и мучеников рать Досуг людей поможет нам занять. Пусть Библии исследуют реченья, В их тайный смысл вникая наобум, Чтоб изощрять свой любопытный ум. Исчезните, о римские писаки, Прочь с наших глаз, о греки-пачкуны! Хоть молодежь любила ваши враки, Но Библией они превзойдены. У ног моих - премудрость вся людская. Один я мудр, и нет меня мудрей. Ливанский кедр я, выше и стройней, Чем жалкая былинка полевая. Извилистый и скромный ручеек Течет привольно; быстрый же поток Несется, ручейки все поглощая. Ночь кончилась; горят лучи зари. Погасните, о свечи, фонари И факелы! Ваш слабый свет затмило Сияние взошедшего светила! Х р и с т о с О Дух святой! У вас ума палата, Да толку что? Любитель громких фраз, Вы без конца впадаете в экстаз, Но речь пуста, хотя витиевата. Любую околесицу - в псалом! Чужд суесловью настоящий разум, Он ясностью силен, а не экстазом, Ни капли нет напыщенности в нем. Г а в р и и л Взгляните же, с какою быстротою Растет монахов жадная орда! В Египте, даже в Азии порою Она плетет интриги без стыда. С короною клобук объединился, И в Грецию, и в Галлию пустился. В Италии, в Испании могуч, То нагл и смел, законы он диктует; То трусоват и робок, но живуч, Везде проник и всюду торжествует. Б о г - о т е ц (Христу) Доволен ты? Х р и с т о с Я рад, что знак креста Все новые народы побеждает. Хоть скромен я, но все-таки снедает Меня честолюбивая мечта И домогаться власти побуждает. Д е в а М а р и я Способствует немало слабый пол Победам сим. Он многих к нам привел, Восторги им суля за обращенье, Убийствам чужд, настойчив и лукав. В объятиях Клотильды побывав, Воспринял Хлодвиг таинство крещенья. И Англия сулит нам торжество: Влюбленных легковерно большинство. Вот красотой своей младая Берта Рассеяла сомненья Этельберта. Г а в р и и л Затем их сын взошел на отчий трон. Запретный плод срывает дерзко он, Сестру берет в супруги без стесненья. Б о г - о т е ц Какой разврат! Г а в р и и л Епископ принужден Бранить его за грех кровосмешенья: "Тебе придется жариться в аду!" "За пустяки? Тогда кропить довольно Меня водой; уж лучше вновь пойду К своим богам, чье сердце сердобольно". И он Христу молиться перестал, А вместе с ним народ забастовал. Но охладел король к супруге вскоре. К нему монах явился и сказал: "Меня господь сурово наказал За ваше маловерие, о горе!" "Возможно ли?" - "Увы, то не был сон. Пришел апостол Петр, вооружен Увесистой и суковатой палкой; Исколотил меня нещадно он. Вот синяки... Ужели вам не жалко? Я пострадал, зато господь отмщен". "А ты не врешь?" - "Сочтите все ушибы!" "Да, вижу я. Ну, в монастырь вернись И своему святому помолись: Пусть на меня не гневается, ибо От идолов я отрекусь опять, К обедне вновь начну ходить исправно". И весь народ за ним вернулся вспять. Б о г - о т е ц Как? Колотить монаха? Презабавно! Поведай, Петр; ужель твоей клюкой Был сей монах иэбит ночной порой? А п о с т о л П е т р Да, господи. Б о г - о т е ц Поступок нелогичный: Был виноват во всем король двуличный, Его и нужно было наказать, А не монаха. А п о с т о л П е т р Средство было смело, Однако же успех оно имело. Б о г - о т е ц Ну, ладно, ладно! В рай беднягу взять. Г а в р и и л Вот Карл Великий - чуть не прозевали! Творить умел он тоже чудеса Не хуже этих... Забрались в леса Саксонцы и креститься не желали: Их заблужденьям не было числа; Часть этого упрямого народа Он истребил за два или три года; Другая часть крестилась и легла К его стопам, их иногда кусая. С мечом в руках он воздвигает крест, И грабит, и сжигает все окрест, Всех непосильной данью облагая. Вот альбигойцы из соседних мест... В е с ь к л и р Убейте их! Искорените ересь! Г а в р и и л Раймонд, спасти их души вознамерясь (Хотя им всем погибнуть суждено), Боролся с Римом. Но уже давно, Согнувши выю, ставши на колени, У папских ног вымаливает он Прощение... Он папою прощен, Хотя его и разорила пеня. Испании отдельно честь воздам! Религия неумолимо-злая Особенно неистовствует там, Всеобщее вниманье привлекая. Там не спешит ревнитель веры в бой, С оружием идя навстречу смерти; Войны там не ведется никакой, Нет никаких опасностей, поверьте! Там убивать не любят второпях, Убийцы величавы и суровы. Вот собрались служители Христовы Двумя рядами, в длинных стихарях. Богатые жиды, а также мавры, Опять-таки богатые вельми, Еретики с их женами, детьми, Закованы, шагают под литавры. И палачи, блюдя церемоньял, Их на костры торжественно возводят. Поют Те Deum; на балконы всходят Король и свита, и гремит хорал. Ханжи из ближних делают жаркое, И смрад костров заменит фимиам... Б о г - о т е ц Принять ли поклонение такое? Х р и с т о с Ну, придираться нечего к друзьям, Которые в усердье слишком рьяны. Г а в р и и л От казней этих богатеет Рим; Всё новые, обширнейшие планы Лелеет он, тщеславием томим. Стремится европейские пределы Поработить, чтоб замки и уделы Навек к монахам перешли простым. Пришел из Палестины пилигрим; К местам святым зовет на поклоненье, Места святые славословит он; Их, дескать, взяли нехристи в полон, Места святые ждут освобожденья... На Азию Европа поднялась: Спешат в поход крестьяне, горожане, И дети их, и жены, и дворяне, Нашив на платье крест и помолясь. Охотно крест убийца нацепляет: Преступникам прощенье он дарит, От долга должника освобождает И все грехи заране отпускает; На небесах за теми, кто убит, Он теплое местечко закрепляет. Но крестоносцы по уши в долгах; К кому ж, как не к монахам, обратиться? И за гроши пронырливый монах Скупает все, непрочь и побожиться: "В накладе я, ей-ей, не в барышах!" Прощайте, родовые замки, башни, Угодия: леса, луга и пашни, Все без остатка церковь поглотит. О рыцари! Вам не нужны именья, Вас Азия обширная манит. Она по праву вам принадлежит: Провинцию получит во владенье Любой из тех, кто знатен, именит. Там офицеры станут королями, Солдаты станут графами, князьями! Бесстыдные блудницы и плуты, Фигляры, скоморохи и шуты Отважных рыцарей сопровождают. Идет молва о воинстве креста: Сменяют там обжорством дни поста, Хулу вслед за молитвой изрыгают, Евреев убивают, басурман, Для выкупа хватают христиан, Идут в собор, запачканные блудом, И на грабеж спешат от алтарей; Насилуют и женщин, и детей, Терзаемые похотью, как зудом. Йерусалим взят - новая резня... Б о г - о т е ц Вот зрелище! Глядите, как рыдают В одних сорочках женщины, стеня. Убийцы из окошек их кидают На улицу, где копья ожидают, И груды тел растут день ото дня. С в. К а р п Где ж видано, чтобы жидов жалели? С в. Г в е н о л и й Их заживо сжигают, в самом деле. Г а в р и и л Взгляните, как из чрева матерей Вырезывают маленьких детей. Д е в а М а р и я Вот ужас-то! Как это вы стерпели? Б о г - о т е ц Таков обычай набожных людей. Г а в р и и л Хватает деву юную злодей, И страсть свою бесстыдно утоляет, Затем кинжал ей в сердце погружает. Как, эту жертву богу предлагать? Замаранный и кровью, и развратом, Господень гроб идет освобождать. Х р и с т о с Я победил! Хоть и людьми, и златом Европа обеднела на века - Свободен гроб мой! Этим результатом Доволен я. Б о г - о т е ц Теперь нет уголка, Где б новые порядки не вводились: Эммаус, Кана сразу превратились В баронство или даже в майорат. Капернаум стал графством, говорят... Привет, привет, виконт Иерихонский, Князь Вифлеемский, герцог Елеонский! С в я т о й д у х О Магомет! Не спас ты басурман: Кто верх берет? Тиара, не тюрбан. Г а в р и и л И как еще! Она свои владенья Расширила, сумела сохранить, Сумела всю Европу расчленить, Посеяв в ней и смуты, и волненья, И над царями начала царить. Смиренный пастырь и служитель бога Владыкой стал, и у владыки много Детей внебрачных, фаворитов, шлюх... Их содержа, народ бранится вслух. Х р и с т о с Какой контраст! Я нищим был когда-то. Наместник мой живет весьма богато. С в. П е т р Хотя себя я сметливым считал, Давно меня преемник обогнал. Г а в р и и л Вот Александр, любивший сладострастно Родную дщерь. Чтоб ею обладать, Убил он зятя: "Сам себе я зять!" Б о г - о т е ц Да, папы страсть поистине ужасна. Г а в р и и л Но ко всему успел привыкнуть Рим. Соперничать два сына стали с ним. Д е в а М а р и я О грех какой! Б о г - о т е ц Хм... Вот как? Это ново. Г а в р и и л Брат-кардинал терпеть не мог другого (Тот - герцог был). И началась война: Взгляните-ка: брат брата отравляет, С отцом любовь сестрицы разделяет... Б о г - о т е ц Красива ли плутовка? Г а в р и и л Недурна. Священники, епископы, прелаты, Каноники, бельцы и чернецы Греховными желаньями объяты, Увидевши такие образцы. Х р и с т о с В чем, собственно, утехи их? Г а в р и и л Дворцы, Любовницы, алмазы и рубины, Игра, охота, статуи, картины, И скачки, и смазливые юнцы. Богатства их не мог бы сосчитать я; Но прихоти, да и наложниц платья Обходятся так дорого - беда! Безденежье их мучает всегда. Установить, однако, им нетрудно Мзду новую иль подать на грешок, И снова их наполнен кошелек. Приехав в Рим с мошной довольно скудной, Скупает там монах-иезуит И ладанки, и крестики, колечки, И отпущенья папские, и свечки; И грешникам, которых ад страшит, Втридорога перепродать спешит. Мошенничеством Лютер недоволен И голосит: "Торг этот недозволен!" О д и н и з е п и с к о п о в А, протестант? Убейте, черт возьми! Проклятье им! Г а в р и и л Упущен час, пойми. В е с ь к л и р Убейте все ж! Г а в р и и л Однако убивают Уж ряд веков; пора и честь бы знать. В е с ь к л и р Ведь надо ж победителями стать! Г а в р и и л Не удалось: Европой обладают, Помимо папы, Лютер и Кальвин. Д е в а М а р и я (Христу) Мы людям стоим дорого, мой сын! О д и н и з к а р д и н а л о в Одно меня немного утешает... Д р у г о й к а р д и н а л Ага! Варфоломеевская ночь? В е с ь к л и р О дивная! Г а в р и и л Еще вознаграждает Испанцев пыл: кровь проливать непрочь, Спешат они открыть для этой цели Америку: индейцы там доселе Не знают вас - какой великий грех! Х р и с т о с Крестите их. Г а в р и и л Уже убили всех. Во имя ваше льется кровь людская Повсюду, вплоть до самого Китая. Тот - убивает, этот - умирает... Все - в вашу честь, от края и до края. Д е в а М а р и я О, сколько жертв! Какая в том нужда? Как много крови пролито напрасно! Не лучше ли - со мною вы согласны? - Не делаться богами никогда? Б о г - о т е ц Философов читаете? Давно ли? Д у х с в я т о й Ошиблись вы. Нельзя давать им воли, Все это - наши ярые враги. Коль прояснятся у людей мозги - Мы задрожим при имени деистов; Вы знаете: их дерзкий нрав неистов. Х р и с т о с Ай-ай! Молчите! Д у х с в я т о й Всюду и везде Бог истинный, хотя его нигде Не увидать... Мы ж - выдумка людская, Мы - сказка, мы - побасенка пустая... Сомнение развеет нас, как дым. Х р и с т о с Долой сомненье, и неверье - с ним! Слепая вера разум уничтожит, Невежество власть нашу приумножит. Д у х с в я т о й И Библия. Б о г - о т е ц А ежели совсем Ложь с разумом соперничать не сможет - Что делать нам? Д у х с в я т о й Тогда вновь станем тем, Чем были мы, иль попросту - ничем. __________ Тебя, бога, [хвалим] (лат.). ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ Минерва рассказывает о том, что она видела, посетив богов разных народов. Скандинавские боги приходят на помощь языческим. Ночное времяпровождение в женском монастыре. Я домосед: по целым дням сижу У камелька, и уголья мешаю. И все-таки от холода дрожу И скверную погоду проклинаю. И так часы проходят в болтовне... Когда же ночь напоминает мне, Что спать пора, и я ложусь послушно В свою постель, напяливши колпак, И на меня за маком новый мак Роняет из охапки сон воздушный - На крыльях сна далёко я лечу: Как Тавернье, я странствую повсюду. Народов всех, каких ни захочу, Выдумываю нравы и причуды. На островах Таити задержусь, Недолго над Японией витаю, Затем в Китай легко переношусь И в Грузию с рассветом прилетаю. Два слова: "женщина" и "красота" Сливаются в одно и то же слово На языке грузин; моя мечта - Остаться там, но я - в Париже снова. О, если бы на небеса, к богам Сон перенес меня в часы досуга И, странствуя от севера до юга С Минервою, все видел бы я сам! Минерва начала повествованье: "Бессмертных небожителей собранье (Вы слыли таковыми до невзгод), По-вашему, я очень задержалась? От нетерпенья это показалось. Сейчас вы мой услышите отчет На полдень я направила полет И встречена была богами Нила. Им вовсе неохота воевать; В бою поддержки можно ль ожидать От Аписа-быка, от крокодила, От аиста, от кошки, от жука? Лечу оттуда в Сенегал: река, По берегам - священные дубравы, А в них - неядовитые удавы. Там нечего мне делать, и лечу Над Африкой я далее... Но - чу! Вот подо мной забавное собранье Жестянок, блях и всяких пустяков; И все это - предметы почитанья: Там негры сами делают богов. Встав поутру, присядут за порогом; Затем они глядят по сторонам И первое, что предстает глазам, Становится их амулетом-богом. До вечера кадят ему; глядишь - День кончился, и выброшен фетиш. А завтра, начиная все сначала, Они обожествляют что попало. Но по ночам - безбожники они. От новоявленной такой родни Я уношусь, и вижу панораму: Богов индийских предо мной семья. На старшего из братьев, то есть Браму, Не очень-то рассчитывала я: Создателю вести войну негоже. Бог Вишну воевать не любит тоже, Заботиться он должен обо всем. И Шиву я на помощь приглашаю. Он рек: "Я все охотно разрушаю, И был бы рад помериться с врагом. Но, видишь ли, нельзя оставить Браму - Бесстыдник он: не оберешься сраму! Тебе его характер незнаком. На матери он собственной женился И сделался сестры своей отцом; Дочь подросла - он и в нее влюбился. Однажды я по делу отлучился, А старикан дочурку подстерег В лесу; она в испуге убегает. Оленем став, и резв, и быстроног, Кидается он вслед и догоняет; Догнав - над ней насилье учиняет... Хочу за честь племянницы отмстить (Хоть Вишну и советовал простить, Его натуре ненавистна кара). У Брамы, как известно, пять голов; Слетела с плеч от моего удара Одна; четыре же без дальних слов Я отхлестал за эти похожденья. Но коль покину я свои владенья, То примется вновь Брама за свое, А Вишну той порой починит все, Что я разрушил.. . Нужно мне, богиня, Остаться дома. Верь, мне очень жаль (Не удивит тебя моя печаль), Что не могу я уничтожить ныне Твоих врагов и всех вас заодно". Да, свойственны ему такие речи И обижаться было бы смешно. В дальнейший путь, в надежде новой встречи, Пускаюсь; но в Японии опять Меня постигло разочарованье: Там божества - породы обезьяньей, Уродство их мне трудно описать. Приветствовала новых я собратий; Ответом было множество гримас. Поведав о беде, постигшей нас, За красоту их похвалила кстати. Внимательно прослушав мой рассказ, Вновь эти боги начали кривляться, И прыгать, и скакать, и кувыркаться; Затем, приняв величественный вид, Мне старшая кривляка говорит: "Вас выручить могли бы мы, положим, Да времени нет лишнего у нас. С утра торчим мы в храмах; ни на час Мы отойти от алтарей не можем. Подохнуть от тоски немудрено! Коль, одурев от скуки, мы задремлем, То нас трясут, и вот мы снова внемлем Молитвам, надоевшим нам давно. Хоть кормят нас, могу сказать, изрядно, Но пичкают конфетами нещадно. Коль не съедим - зовет к нам докторов Толпа благочестивых дураков. От них порою убегаю вскачь я... Хоть боги мы, но жизнь у нас собачья". Промолвив это, сделала прыжок И от меня пустилась наутек. К другим богам я было полетела, Однако же успеха не имела. Я видела в одном из уголков Два дряхлых и заброшенных начала Добра и Зла, а дальше повстречала Донельзя непристойных двух богов: То были просто символы полов. Огромные, они стояли прямо, Как два тюльпана, в волнах фимиама. Мне нечего богине было дать, А бога дар я не могла принять. На север я Европы полетела, Там Одина могучего узрела И у него поддержку обрела. Он любит нас и помощь обещает, За мною вслед с войсками поспешает, Мы спасены, Юпитеру хвала!" В то время как Минерва речь кончала, Рог затрубил и забряцала сталь. То с севера к ним конница скакала. Ее ведет воинственный Геймдаль, Чье бдительно и неусыпно око. Он, между прочим, видит так далеко, Что и с небес (так говорит молва) Жемчужин рост заметит между створок В глуби морской - вот до чего он зорок! А слухом ловит, как растет трава, Как вырастает за ночь шерсть овечья... Куда там слух и зренье человечьи! По длинному, широкому мечу (Не каждому он будет по плечу), И по насупленным бровям, по росту, По увенчавшим голову рогам, По молнии в руке довольно просто Все узнают, что это - Один сам. Тор, сын его, храбрец, тучеводитель, Ветров и бурь воинственный властитель, На колеснице мчался, в бой готов; Она влекома парою козлов. В его деснице молот сжат чугунный, Наводит страх сей молот на врагов Не менее, чем Одина перуны: Оружие, нехитрое на взгляд, Сразив врага, летит опять назад. Волк Фенрис тут: с цепи его спустили. Нигде его страшней нет: всех осиля, Он может всю вселенную пожрать. Три девы (их валькириями звать, То сестры Тора) смело гарцевали Верхом на белоснежных скакунах, В доспехах белых, в белых шишаках, И золотые копья их блистали. За ними многочисленная рать Богов второстепенных выступала. Их вид свиреп, их мужественна стать. Воители, кем славится Валгалла, Под знамя Тора собрались. Любой Из этих славных воинов - герой. Не любят слабосильных скандинавы, Их рай - для тех, кто в битвах ищет славы, Там пола женского в помине нет, Наложен там на прелести запрет. Туда ни трус, ни воин посрамленный, Бежавший с поля брани, не войдет, Ни тот, кто от хворобы злой умрет, Ни старец, грузом лет отягощенный. Позор тому, кто смерти дома ждет! Изгнанники построились для встречи, Приветственно раздался гром фанфар, Но слышались невежливые речи: "Последний выпьют варвары нектар!" Юпитер сделал знак; все замолчали. Союзников торжественно встречали, Команда раздается: "На кра-ул!" Бьет барабан, склоняются знамена... Юпитеру приветливо кивнул Сам Один, этой встречею польщенный, И руку подал: "Здравствуй, старина! Друзьями будем. В бой без промедленья! Где тут враги? Мы завтра ж, без сомненья, В твоем дворце отведаем вина". Но скандинав забыл: мудрец умерен, Не следует ручаться ни за что. Он мнил - не победит его никто. Меж тем Приап, своей присяге верен, Религии оплотом вскоре стал; Успех его усердье увенчал. Он проповедывал повиновенье Чиновникам, вельможам, королям (Тиранам даже), судьям и князьям; А потому снискал благоволенье Чиновников, вельмож и королей. И множилось число монастырей, И воздвигались пышные соборы... На алтаре, забыв былые споры, Весьма довольна глупостью людской, Вкушала снова Троица покой, Грядущее величье созерцала, Могуществом довольная втройне. Святая дева весело болтала С Панфером и другими в стороне И будущее с ними обсуждала. Ей до-смерти хотелось бы узнать: В монастырях - какие развлеченья? И тягостно ль монахинь заточенье? "Я вам могу об этом рассказать, - Шепнул Панфер. - Мне снился этой ночью Забавный сон; увидел, как воочью, Я все, интересующее вас. Приснилось мне, что я - смиренный инок, Попавший в монастырь визитандинок, Вечерня уж окончилась; сейчас Узнаем, спят ли сестры? С этой целью Из кельи я заглядываю в келью Урсула первою предстала мне... В волненье ты, прелестная Урсула? Не демона ль ты видела во сне? Но почему так сладко ты вздохнула? То ангел был, не демон... Вижу я, Понравилась тебе такая греза. Улыбка недвусмысленна твоя, И томен взор, и сладострастна поза. Тебе блаженства тайного секрет Уже поведал ангел, спору нет. Гортензия! Зачем ты одеяло Откинула? Его не отстраняй! Не нужно, чтоб рука твоя блуждала! Сперва груди коснулась невзначай Атласно-гладкой юная черница, И вот уже... Ну, можно ль так забыться? Не смей шалить! Сокровища любви Не трогай, и цветка ее не рви! Под алебастром там эбен таится И розы распускается бутон... Пока еще не раскрывался он, И гибкий пальчик ищет наслажденья В запретном для него прикосновенье. К Цецилии спешу из кельи сей. Хоть ночь длинна - роман еще длинней. Евангелье любви она читает, И грезит, и на ус себе мотает. Скучающим в таком монастыре Природу может заменить искусство. Я безделушку вижу на ковре: Она разгорячает Зои чувства. Вот на киоте, рядышком с Христом. Стоит сосуд с мягчащим молоком. Поздравим же находчивую Зою! Любовник скромен, он всегда с тобою, И обмануть не сможет нипочем Ты пишешь, Клара? Милому, конечно? Послушаем! "Жестокий мой отец Нас разлучил насильно - о глупец! Но я - твоя, твоею буду вечно. Моей душой твой образ завладел. Жар первого не стынет поцелуя... О жизнь моя! Любить - вот мой удел. Тебя, тебя любила и люблю я". Несчастная! В то время, как в слезах Ты изливаешь страсть свою и горе, Утешился (иль это будет вскоре) С другою твой любовник-вертопрах. Агнеса, ты от этих дев отлична, И твой ничем не нарушаем сон (Предшествуем молитвой жаркой он). В пример Агнеса ставится обычно Черницам всем: ведь каяться в грехах Не устает в теченье всей недели. Что за грехи? Не спрашивайте, ах! Понежилась немножечко в постели, Молясь - свое вниманье отвлекла, Слова любви во сне произнесла, Иль в зеркальце нечаянно взглянула, Иль чуточку без умысла вздохнула При мысли, что любовь, а также брак Отныне недоступны ей никак, И странное волненье испытала, Когда о счастье этом возмечтала. К подобным прегрешениям привык, Перебирает четки духовник, Молитву по-латыни он читает И грешницу великую прощает. Не все монашки, впрочем, таковы, Как та Агнеса кроткая. Увы, В ином грешке труднее им признаться, Чем от грешка такого удержаться. Но можно все рассказывать друзьям; И слышал я, как три младых черницы Друг другу признавались, баловницы, В наклонностях и слабостях; и вам Я исповедь Анжелы передам. "К несчастию, Флорваля я любила, Ждала, чтоб церковь нас соединила... Зачем скрывать привязанность свою? Как сладостно проговорить: "люблю!" Само собой сорвется это слово, Да и потом оно слетать готово С влюбленных уст, восторга не тая. Как передать Флорваля упоенье? К моим ногам упав, он в восхищенье Проговорил: "Анжела, жизнь моя! Владычица и сердца, и свободы! Ты видишь: я от страсти изнемог. Скажи: ужель мне только через годы Любви твоей достанется залог?" Я промолчала.. Ах, скажу вам честно Его порыв был так неудержим! Молчанье - знак согласья, как известно, И он тотчас воспользовался им. Да, я была весьма неосторожна, И счастья мне обманчивого жаль. Забыть тебя? Но это невозможно, Неверный мой, любимый мой Флорваль! И вскоре он нарушил обещанья... Я брошена... Суди его Христос! Забыть его, забыть его лобзанья Пыталась я напрасно. Много слез Я пролила; все стало мне противно. В монастыре, средь набожных сестер, Решила скрыть я горе и позор. Желанье было тщетно и наивно. Уносит время радость и печаль, Меня бы утешенье не минуло... Найду, кем заменить тебя, Флорваль!" Злосчастная Анжела тут вздохнула. Промолвила Адель за нею вслед: "Со мною то же было: ведь дерзнула И я любить: любви запрета нет. Что делают еще в семнадцать лет? И я тайком о браке возмечтала. Но мой отец и слышать не хотел; Я плакала - он даже не глядел. Причин его упорства я не знала. "Нет, Нельсона не будешь ты женой!" Я поклялась, однако же, что буду, Не ведая, что выйдет это к худу, И Нельсону сказала: "Милый мой, Устроим так, чтоб матерью я стала! Нас обвенчают, убоясь скандала". Подобным предложеньем восхищен, Намеренье мое исполнил он С охотою, и в результате спешки Мой вид у всех стал вызывать насмешки. Увы! Жестокосердый мой отец Не разрешил идти мне под венец, И на меня разгневался ужасно, И матерью я сделалась напрасно. Заточена у вас в монастыре, Я вяну здесь, как роза в январе, Моя краса погибнет, без сомненья". "И я своей не вижу примененья, - Так начала Инеса, - но кузен Надеется, что у моих колен Он обретет блаженство неземное. Как он красив! В нем что-то есть такое... В приемную к нему я выхожу, С ним говорю и на него гляжу. В его очах желание блистает, Мы взглядами друг с другом говорим. Так хочется поцеловаться с ним! Но нас, увы, решетка разделяет, Счастливыми нам быть не позволяет. Увы, блаженство нам запрещено! Хоть близко - недоступно нам оно. Как быть? И вот сегодня, безутешно Оплакивая горькую судьбу, Кузен шепнул: "Услышь мою мольбу! Мои мученья знаешь ты, конечно. Меня ты любишь?" - "Да, люблю сердечно". "Нет, все равно, не сбудутся мечты: Ты так робка, всего боишься ты". "А все-таки?" - "Хоть высока ограда Монастыря, в особенности - сада, Но я могу ограду перелезть". "О безрассудный!" - "Видишь, средство есть. Ты любишь, да?" - "Попробуй усомниться!" "Так будь смелей! А я на все готов". "Но в сад, увы, я не могу спуститься: Дверь заперта на ключ, не на засов". "Что за беда? Ты кинешь из окошка Две простыни, связавши их. Не трусь!" "Так рисковать?" - "Люби меня немножко, Инеса! Я на все тогда решусь!" Его слова надежду пробудили, Мое сопротивленье победили, Я согласилась... Завтра он придет. О боже, что теперь произойдет?" Познаешь завтра счастье, дорогая! Мы будем ждать рассказа, милый друг. Решил я, что Виктория младая Разумнее проводит свой досуг. Вот келейки ее убранство: слева - Картинок ряд; на них-Адам и Ева, А справа-ложе жесткое для сна, Над ним - распятье, гипсовая Дева. Известно, как Виктория скромна. Но вдруг впускает юношу она... Святители наверно ужаснутся, Глаза зажмурят или отвернутся: Ведь женщина в расцвете красоты Нимало не стыдится наготы. Последнее спадает покрывало И по плечам рассыпались власы. Их никогда железо не кромсало. Какие под холстиною красы! В объятиях любовника Венера Искуснее, нежнее не была. Виктория страстнее, чем гетера, И полное блаженство обрела. Вы слышите ее? "От сладострастья Я умираю! О, любовь моя, О ангел мой! Найти такое счастье На небесах не помышляю я". Как долго ночь в монастыре тянулась! Из двадцати монахинь ни одна Не спит... Ну вот, и Люция проснулась, Тихонько пробирается она К Терезе... Для чего? Или подруги Невинными секретами хотят Делиться? Нет: улегшись, как супруги, В одну постель, монахини молчат. Как глубоко одна из них вздыхает! Другая дерзостно изображает Отсутствующий пол... Вот обнялись, Их юные тела переплелись, Становится прерывистым дыханье... Бесплодная надежда их томит, И ласки, от которых кровь кипит, Перемежают жгучие лобзанья. Иллюзия обманывает их: Желаний пыл нимало не утих, Напрасно воспаленными устами Молить: "Мой пол перемени, любовь!" Безумицы! Коль овладели вами Влечения, волнующие кровь, Коль вы не победили любострастье - То монастырь покиньте поскорей: Поверьте мне: вы и любовь, и счастье Отыщете вдали от алтарей! Так бегство Селестины совершилось, Которая в монастыре томилась, Эльмону благородному верна. К побегу он давно ее склоняет; Прекрасна и чувствительна, она Своей тюрьмы неволю проклинает. И вот решилась: нынче убежит. Из кельи в