Джон Китс. Письма ---------------------------------------------------------------------------- John Keats Poems. "Lamia", "Isabella", "The eve of St. Agnes", and other poems Джон Китс Стихотворения. "Ламия", "Изабелла", "Канун св. Агнесы" и другие стихи Издание подготовили: Н. Я. Дьяконова, Э. Л. Линецкая, С. Л. Сухарев "Литературные памятники". Л., "Наука", Ленинградское отделение, 1986 Перевод Сергея Сухарева OCR Бычков М.Н. ---------------------------------------------------------------------------- 1. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ Сентябрь 1817 г. Оксфорд ...Вордсворт нередко преподносит нам, хотя и с большим изяществом, сентенции в стиле школьных упражнений по грамматике - вот пример: Озеро блещет, Птичка трепещет, etc. {1} Впрочем, мне кажется, что именно таким образом можно лучше всего описать столь примечательное место, как Оксфорд: Вот готический стиль: К небу тянется шпиль, На колоннах - снятые отцы. Рядом арка и дом, 5 Арка тронута мхом, Дом приветствует - "Вильсон. Квасцы". Студиозусов рой: Не увидишь порой Ни единого за день профана; 10 Громоздится собор, Заливается хор, Ну и Ректору тоже - осанна! Очень много травы, Очень много листвы 15 И оленей - не только для лирики; И уж если рагу - "Отче наш" на бегу, И к тарелкам бросаются клирики. (Перевод Дмитрия Шнеерсона) 2. БЕНДЖАМИНУ БЕЙЛИ 8 октября 1817 г. Хэмпстед Хэмпстед. {1} Октябрь, среда. Дорогой Бейли, После довольно сносного путешествия - с пересадками из одного экипажа в другой - я добрался до Хэмпстеда и застал братьев дома. Наутро, почувствовав себя вполне прилично, отправился на Лэм-Кондуит-стрит {2} передать твой пакет. Джейн и Марианне гораздо лучше, особенно Марианне: нездоровая припухлость спала у нее с лица; мне показалось, что выглядит она хорошо, хотя и сильно осунулась. Джона я не застал. Крайне огорчен известием о том, что бедняга Раис, во время своей поездки совершенно здоровый, теперь не на шутку болен. Надеюсь, он тебе написал. Из дома Э 19 я направился к Хенту и к Хейдону, которые теперь живут по соседству. Шелли был там. В этом уголке вселенной я решительно ничего не могу разобрать: похоже на то, что все в ссоре со всеми. Вот Хент, обуреваемый энтузиазмом; вот картина Хейдона in statu quo. {in statu quo - в прежнем состоянии (латин.).} Вот Хент расхаживает по мастерской, обрушивая направо и налево немилосердную критику. Вот Хорас Смит, {3} в изнеможении от Хента. "Наша жизнь соткана из различной пряжи". {4} Поскольку Хейдон окончательно перебрался с Мальборо-стрит, пусть Крипс {5} адресует свое письмо на Лиссон-Гров, Норт-Паддингтон. Вчера утром, когда я был у Брауна, зашел Рейнолдс - в веселом расположении духа - и мы приятно провели время, однако ночью ему пришлось возвращаться домой пешком в этакую даль по лютому холоду. Дети миссис Бентли {6} учиняют чудовищный гвалт - и я сожалею, что нельзя перенестись в твою комнату и там писать это письмо. Я испытываю настоящее отвращение к литераторам и не желаю больше ни с кем знаться, кроме Вордсворта - даже с Байроном. Вот пример их дружеских отношений: Хейдон и Хент знают друг друга много лет, а теперь живут pour ainsi dire {pour ainsi dire - если можно так выразиться (франц.).} точно завистливые соседи. Хейдон говорит мне: - Китс, ни под каким видом не показывайте свои стихи Хенту, иначе он повычеркивает половину. Мне сдается, что Хент не прочь, чтобы так и думали. Он встретил в театре Рейнолдса, и Джон сказал ему, что у меня готовы почти четыре тысячи строк. - Ох! - говорит Хент, - не будь меня, их было бы семь тысяч. Если он говорит подобные вещи Рейнолдсу, то что же тогда он говорит другим? Не так давно Хейдон получил от некоей дамы письмо с предостережением для меня по тому же поводу. С какой стати я должен думать обо всех этих дрязгах? Суть дела станет тебе ясна из следующего отрывка из письма, которое я написал Джорджу весной: "По твоим словам, я - поэт. Могу ответить только, что поэтическая слава представляется мне головокружительной, даже недостижимой для меня высотой. Во всяком случае, я должен об этом помалкивать, пока не окончу "Эндимиона". Он будет испытанием, пробой сил моего воображения и прежде всего способности к вымыслу (штуки действительно редкой). Мне предстоит извлечь 4000 строк из одного незамысловатого эпизода и наполнить их до краев Поэзией. Когда я размышляю о том, как велика эта задача, исполнение которой приблизит меня к Храму Славы шагов на десять, я твержу сам себе: сохрани бог остаться без этой задачи! Хент говорил, да и другие тоже скажут: к чему корпеть над большой поэмой? На это я должен ответить: разве поклонники поэзии не более по душе некий уголок, где они могут бродить и выбирать местечки себе по вкусу и где образов так много, что иные забываются и кажутся новыми при повторном чтении, и где летом можно пространствовать целую неделю? Разве это не больше им по душе, нежели то, что они успевают пробежать глазами, пока миссис Уильямс еще не спустилась вниз - утром, за час-другой, не долее того? К тому же большая поэма - пробный камень для вымысла, а вымысел я считаю путеводной звездой поэзии, фантазию - парусами, а воображение - кормилом. Разве наши великие поэты всегда писали коротко? Я имею в виду повести в стихах: но, увы, вымысел кажется давно забытой мерой поэтического совершенства. Впрочем, довольно об этом. Я не возложу на себя лавров до тех пор, пока не окончу "Эндимиона" - и надеюсь, что Аполлон не гневается на меня за насмешку над ним в доме Хента". {7} Ты видишь, Бейли, насколько я независим в своих писаниях. Разубеждения Хента ни к чему не привели; я отказался навестить Шелли, дабы мой кругозор не был ничем скован - а в итоге всего я прослыву eleve {eleve - ученик (франц.).} Хента. Его поправки и вычеркивания в поэме людям знающим сразу бросятся в глаза. Все это, несомненно, мелочи жизни - и я позволяю себе говорить об этом так много только с теми, кто, как я знаю, принимает мое благополучие и мою добрую репутацию близко к сердцу... <...> 3. БЕНДЖАМИНУ БЕЙЛИ 22 ноября 1817 г. Летерхед {1} Дорогой Бейли, Мне хочется как можно скорее разделаться с первой половиной этого нижеследующего письма, ибо дело касается бедного Крипса. - Человека с такой душой, как твоя, письмо подобное хейдоновскому должно было задеть очень больно. - Что чаще всего приводит к ссорам в нашем мире? Все обстоит очень просто: встречаются люди с разным складом ума и им недостает времени понять друг друга - для того чтобы предупредить неожиданные и обидные выходки противной стороны. - Спустя три дня после знакомства с Хейдоном я уже настолько хорошо изучил его, что не удивился бы выпаду вроде того письма, которым он тебя оскорбил. А изучив, не видел бы причины для разрыва с ним, хотя тебя, вероятно, обуревает такое желание. Я хочу посвятить тебя во все свои размышления о гениальности и о жизни сердца, но полагаю, что тебе досконально известны мои самые сокровенные взгляды на сей счет, иначе наше знакомство не было бы столь продолжительным и ты давно перестал бы дорожить моей дружбой. Попутно я должен высказать мысль, которая преследовала меня в последнее время и усилила мою способность к смирению и покорности. Истина заключается в том, что сила Гения действует на скопище неопределившихся умов подобно некоему катализатору, ускоряющему химические реакции, однако сам гений совершенно лишен индивидуальности и сложившегося характера; тех же, у кого развита собственная личность, я бы назвал могучими натурами. Однако я очертя голову вторгаюсь в область, которой, вне сомнения, не смогу воздать должное даже за пять лет трудов и в трех томах in octavo {in octavo - в восьмую долю листа (латин.).} - особенно если завести разговор о Воображении. - Посему, мой дорогой Бейли, забудь об этом неприятном деле; если возможно, - забудь - беды никакой не случится, - уверяю тебя. На днях я напишу Крипсу с просьбой извещать меня время от времени о себе письмом, где бы я ни находился, - и все пойдет на лад; так что гони прочь раздражение и не думай о холодности, на которую ты натолкнулся со стороны Хейдона. Будь спокоен, мой дорогой друг! Как бы я желал убедиться в том, что всем твоим горестям настал конец и что твои минутные сомнения относительно достоверности воображения оказались столь же преходящими. Я не уверен ни в чем, кроме святости сердечных привязанностей и истинности воображения. То, что воображению предстает как Красота, должно быть истиной - не важно, существовала она до этого или нет; ибо все наши порывы, подобно Любви, способны, как мне кажется, в высших своих проявлениях порождать Красоту - подлинную ее сущность. Кстати сказать, мои заветные размышления на эту тему должны быть известны тебе из моей первой книги стихов и по той песне, которую я послал тебе в предыдущем письме: {2} и то и другое - попытка таким вот способом уяснить себе эти вопросы. Воображение можно уподобить сну Адама: {3} он пробудился и увидел, что все это - правда. Я тем ревностней бьюсь над решением этой задачи, что до сих пор не в состоянии постигнуть, каким образом можно придти к истине путем логических рассуждений, - и все-таки, наверное, это обстоит именно так. Неужели даже величайшим философам удавалось достичь цели, не отстранив от себя множества противоречий? Как бы то ни было, я за жизнь чувств, а не мыслей! Жизнь - "видение в образе Юности", тень грядущей действительности; и я все более укрепляюсь в другом моем излюбленном тезисе - в том, что. нам суждено испытать земное счастье заново, только еще более прекрасное. Однако подобный удел может выпасть только на долю тех, кто упивается чувством, а не устремляется жадно за истиной, подобно тебе. Притча о сне Адама тут как нельзя более уместна: она словно бы служит подтверждением того, что воображение и его запредельный отблеск - это то же самое, что человеческая жизнь и ее духовное повторение. Но, как я уже говорил, человек, наделенный даже не слишком богатым воображением, вознаграждается тем, что тайная работа фантазии то и дело озаряет его душу. Сравним великое с малым: не случалось ли тебе, услышав знакомую мелодию, спетую дивным голосом в дивном уголке, пережить снова все те же мысли и догадки, которые посещали тебя тогда, когда ты впервые услышал этот голос? Вспомни: разве ты, мысленно рисуя себе лицо певицы, не воображал его себе в минуту восторга более прекрасным, нежели оно могло быть на самом деле? Тогда, высоко вознесенному на крыльях воображения, тебе казалось, что реальный образ совсем близко от тебя и что это прекрасное лицо ты должен увидеть? О, что это за мгновение! Но я то и дело отклоняюсь от темы: бесспорно, сказанное мной выше не вполне приложимо к человеку со сложным мышлением, наделенному воображением и вместе с тем исполненному заботы о его плодах, - к человеку, который живет и чувствами, и рассудком и ум которого с годами не может не стать философским. У тебя по-моему именно такой ум; поэтому для полноты счастья тебе необходимо не только вкушать тот божественный нектар, который я бы назвал воспроизведением наших самых возвышенных мечтаний о неземном, но и расширять свои познания, постигая все сущее. Я рад, что твои занятия успешно продвигаются: до пасхи ты покончишь со своим нудным чтением - и тогда... Хотя мир полон невзгод, у меня нет особых причин думать, что они слишком мне досаждают. Полагаю, Джейн и Марианна лучшего мнения обо мне, чем я заслуживаю. Право же, я не считаю, что болезнь брата связана с моей: подлинная причина известна тебе лучше, чем им, и мне вряд ли придется мучиться подобно тебе. Ты, вероятно, одно время полагал, что на земле существует счастье и что его можно обрести рано или поздно: судя по твоему характеру, ты вряд ли избежал подобного заблуждения. Не помню, чтобы я когда-нибудь в жизни полагался на счастье. Я и не ищу его, если только не испытываю счастья в данную минуту: ничто не трогает меня дольше одного мгновения. Закат утешает меня всегда; и если воробей прыгает под моим окном, я начинаю жить его жизнью и принимаюсь подбирать крошки на тропинке, усыпанной гравием. Вот первое, что приходит мне в голову при известии о постигшем кого-то несчастье: "Ничего не поделаешь, зато он испытает радость от того, что измерит силу своего духа". И я прошу тебя, дорогой Бейли, коли впредь тебе случится заметить во мне холодность, приписывай это не бездушью, но простой рассеянности. Поверь, подчас целыми неделями я пребываю в полнейшем равнодушии, пока не начинаю сомневаться в искренности собственных чувств и принимать всякое их проявление за вымученные театральные слезы. - Моему брату Тому гораздо лучше: он собирается в Девоншир, куда я отправляюсь следом за ним. Сейчас я только что прибыл в Доркинг - переменить обстановка подышать воздухом и пришпорить себя для окончания поэмы, {4} в которой недостает еще 500 строк. Я оказался бы здесь днем раньше, но Рейнолдсы убедили меня задержаться в городе, чтобы навестить твоего приятеля Кристи. {5} Там были Райс {6} и Мартин {7} - мы рассуждали о привидения; Я поговорю с Тейлором и все тебе перескажу, когда, даст бог, приеду на рождество. Непременно разыщу номер "Экзаминера", если удастся. Сердечный привет Глейгу. {8} Привет тебе от братьев и от миссис Бентли. Твой преданный друг - Джон Китс. Хочется сказать о многом - стоит только начать, и уже не остановиться. Адресуй письма в Бэрфорд-Бридж, близ Доркинга. 4. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ 22 ноября 1817 г. Летерхед <...> Видит бог, мне нельзя говорит с тобой о печальном - у тебя и так полно неприятностей. Что ж, больше не стану, а случись мне еще хоть раз начать перед тобой плакаться - прокляни меня (почему бы и нет?). Теперь же я намереваюсь задать тебе довольно глупый вопрос, на который никто на свете не сумеет ответить даже если напишет целый том или на худой конец брошюрку, - суди сам: почему бы тебе не относиться, подобно мне, легко к тому, что точнее всего именуют душевными огорчениями? Они никогда не застают меня врасплох. Боже милостивый! Нельзя обладать тонкой душой и быть пригодным для этого мира. Здесь мне все очень нравится - и холм, и долина, и маленькая речушка. {1} Вечером я взобрался на Бокс-хилл после того, как взошл луна - ты видел Луну? - и написал несколько строк. Всякий раз в раг луке с тобой, когда я не буду занят длинной поэмой, в каждом моем письм ты найдешь стихи, однако мне слишком хочется порадовать тебя цельиу а не посылать по кусочкам. Одна из трех книг, которые сейчас со мной, - стихотворения Шекспира: никогда раньше я не находил такой красоты в его сонетах - они полны прекрасного, высказанного непреднамеренно - редкостной силой, порождающей образы. Как перенести это спокойно? Внимай! Когда листва несется вдоль дорог, В полдневный зной хранившая стада, И нам кивает с погребальных дрог Седых снопов густая борода... {2} Он сказал все обо всем и ничего не оставил недосказанным: возьми, к при меру, улиток - тебе известно, что он сказал об улитках; тебе известие где он говорит о "рогатых улитках" {3} - в одном из сонетов он говорит: "она скользнула в..." - нет, вру! это из "Венеры и Адониса", это сравнение заставило меня вспомнить строки - Audi - {Audi - слушай (латин.).} Коснись рожков улитки, и - о диво! - Укрывшись в тесный домик свой от бед, Она во тьме таится терпеливо, Боясь обратно выползти на свет. Так зрелищем кровавым пьяны, сыты, Глаза уходят в темные орбиты. {4} Он ошеломляет истинного поклонника поэзии потоком негодования, когда говорит о "безумстве поэта и пространном слоге старинных песнопений". {5} Кстати, не будет ли эта строка превосходным эпиграфом к моей поэме? Он говорит также о "тупом резце Времени" {6} - и о "цветах - о первенцах апреля" {7} - и о "холоде извечном смерти"... {8} О властелин всех прихотей! Переписываю для тебя отрывок, поскольку он достаточно независим по смыслу - и, когда я сочинял его, мне хотелось, чтобы ты подал свой голос - за или против. Ты, пояса небес собрат кристальный! Тебе, Акварий, в вышине астральной Сияния потоки вместо крыл Юпитер дал, чтоб ты лучи излил 5 Для игр Дианы; Сквозь льдистую прозрачность небосклона Плеч холод серебристо-обнаженный Взнеси, венчая блеском дольный мир, К Луне-Царице ввысь на брачный пир - 10 Спеши, нежданный! {9} Теперь я надеюсь не оплошать с концовкой, как сказала женщина (нрзб)... Я говорю без экивоков. В "Кроникл" я видел уведомление: они завалены стихами на кончину принцессы. {10} Думаю, у тебя их не меньше {11} - пришли же мне хоть несколько строк - "помоги слегка позабавиться" {12} - "пришли немного зародышей куриных" {13} - пару "яиц зяблика" {14} - и передай от меня привет всем членам нашего игрального клуба. {15} После смерти всех вас превратят в игральные кости - вы будете в закладе у самого дьявола - ибо карты "коробятся", как короли. {16} Я имею в виду короля Иоанна в сцене, к которой причастен принц Артур. Остаюсь твоим преданным другом - Джон Китс. Передай мой поклон "обоим вашим домам" {17} - hinc atque illinc. {hinc atque illinc - с той и с другой стороны (латин.).} {18} 5. ДЖОРДЖУ И ТОМАСУ КИТСАМ 21 декабря 1817 г. Хэмпстед Хэмпстед, воскресенье. Дорогие братья, Умоляю вас простить меня за то, что до сих пор не писал. Я видел Кина в "Ричарде III": он вернулся на сцену - и вернулся блистательно. {1} По просьбе Рейнолдса я написал об исполнении им роли Льюка в спектакле "Богатства". {2} Рецензия появилась в сегодняшнем "Чемпионе" {3}: посылаю его вам вместе с номером "Экзаминера", в котором вы найдете справедливые сетования на забвение рождественских забав и развлечений, {4} хотя изрядная примесь слащавой самовлюбленной болтовни портит все дело. Судебный процесс издателя Хоуна {5} наверняка вас позабавил и вместе с тем обнадежил как англичан: не будь Хоун оправдан, проблески Свободы потускнели бы. Лорду Элленборо отплатили той же монетой; {6} Вулер {7} и Хоун сослужили нам великую службу. Я очень приятно провел два вечера с Дилком {8} - вчера и сегодня; сейчас только что от него вернулся и решил взяться за это письмо, начатое утром, когда он зашел за мной. Вечер в пятницу я провел с Уэллсом, {9} а наутро отправился посмотреть "Смерть на коне бледном". Картина чудная, особенно если учесть возраст Уэста, {10} но ничто в ней не вызывает сильного волнения: там нет женщин, которых до безумия хочется поцеловать; нет лиц, оживающих на глазах. Совершенство всякого искусства заключается в силе его воздействия, способной изгнать все несообразности, связав их тесным родством с Истиной и Красотой. {11} Возьмите "Короля Лира" - и вы повсюду найдете там свидетельство этому. А в картине, о которой идет речь, есть нечто отталкивающее, и неприятное чувство нельзя подавить, углубившись хоть на минуту в размышления, поскольку охоты к ним не испытываешь. По размеру картина больше "Отвергнутого Христа". В следующее воскресенье после вашего отъезда я обедал с Хейдоном - время прошло чудесно; обедал также (в последнее время я почти не бываю дома) с Хорасом Смитом и познакомился с двумя его братьями {12}, обедал с Хиллом {13} и Кингстоном {14} и неким Дюбуа. {15} Все они только убедили меня лишний раз в том, насколько дороже наслаждение от простой веселой шутки, нежели от утонченной остроты. Сказанное ими в первый момент поражает, но нимало не трогает; все они на одно лицо и манеры у всех одни и те же; все они вращаются в свете; даже едят и пьют, соблюдая манеры; соблюдая манеры, берут со стола графин. - Разговор шел о Кине и о его якобы дурном окружении - хотел бы я быть с ними, а не с вами, сказал я себе. Понимаю, что такое общество не по мне, однако в среду отправляюсь к Рейнолдсу. Вместе с Брауном и Дилком я ходил на рождественскую пантомиму. {16} С Дилком мы не то чтоб поспорили, но скорее обсудили разные темы; кое-что у меня в голове прояснилось - и вдруг меня осенило, какая черта прежде всего отличает подлинного мастера, особенно в области литературы (ею в высшей мере обладал Шекспир). Я имею в виду Негативную Способность - а именно то состояние, когда человек предается сомнениям, неуверенности, догадкам, не гоняясь нудным образом за фактами и не придерживаясь трезвой рассудительности. Кольридж, например, довольствовался бы прекрасным самодовлеющим правдоподобием, извлеченным из святилища Тайны - из-за невозможности смириться с неполнотой знания. Развивая эту мысль в многотомном трактате, мы придем к тому же самому выводу: для великого поэта чувство красоты торжествует над всеми прочими соображениями, - вернее, изгоняет все прочие соображения. Поэма Шелли вышла; {17} носятся слухи, что ее встретят столь же враждебно, как и "Королеву Маб". Бедный Шелли! - ведь он, ей-богу, тоже не обделен добрыми качествами. Пишите скорее вашему преданному другу и любящему брату Джону. 6. БЕНДЖАМИНУ РОБЕРТУ ХЕЙДОНУ 23 января 1818 г. Хэмпстед Пятница, 23-е. Дорогой Хейдон, Полностью единодушен с тобой в данном вопросе {1} - вот только лучше было бы чуточку подождать, и тогда ты смог бы выбрать что-нибудь из "Гипериона" - когда эта поэма будет окончена, тебе представится широкий выбор возможностей - в "Эндимионе", мне кажется, ты найдешь немало примеров глубокого и прочувствованного изображения - "Гиперион" заставит меня следовать нагой греческой манере - развитие чувств и устремления страстей не будут знать отклонений - главное различие между тем и другим заключается в том, что герой написанной поэмы смертен по природе своей - и потому влеком, как Бонапарт, силою обстоятельств, тогда как Аполлон в "Гиперионе" - всевидящий бог и сообразует свои действия соответственно этому. Но я, кажется, принимаюсь считать цыплят. Твое предложение радует меня очень, - и, поверь, я не за что не согласился бы выставить в витрине лавочки свое изображение, созданное не твоей рукой - нет-нет, клянусь Апеллесом! {2} Я напишу Тейлору и дам тебе знать об этом. Всегда твой Джон Китс. 7. ДЖОРДЖУ И ТОМАСУ КИТСАМ 23 января 1818 г. Хэмпстед Пятница, 23 января 1818. Дорогие братья, Не понимаю, что так долго мешало мне взяться за письмо к вам: хочется сказать так много, что не знаю, с чего и начать. Начну с самого интересного для вас - с моей поэмы. Итак, я передал 1-ю книгу Тейлору, который, судя по всему, остался ею более чем доволен: к моему удивлению, он предложил издать книгу in quarto, {in quarto - в четвертую долю листа (латан.).} если только Хейдон сделает иллюстрацию к какому-нибудь эпизоду для фронтисписа. Я заходил к Хейдону: он сказал, что сделает все, как я хочу, но прибавил, что охотнее написал бы законченную картину. Кажется, он увлечен этой мыслью: через год-другой нас ждет славное будущее, ибо Хейдон потрясен первой книгой до глубины души. На следующий день я получил от него письмо, в котором он предлагает мне сделать со всем возможным для него искусством гравюру с моего портрета, выполненного пастелью, и поместить ее в начале книги. Тут же он добавляет, что в жизни ничего подобного ни для кого из смертных не делал и что портрет возымеет значительный эффект, поскольку будет сопровожден подписью. Сегодня принимаюсь за переписывание 2-й книги - "проникнув далеко в глубь сей страны". {1} Конечно, сообщу вам о том, что получится - quarto или non quarto, {2} картина или же non {non - не (латин.).} картина. Ли Хент, которому я показывал 1-ю книгу, в целом оценивает ее не слишком высоко, объявляет неестественной и при самом беглом просмотре выставил дюжину возражений. По его словам, речи натянуты и слишком напыщены для разговора брата с сестрой - говорит, что здесь требуется простота, забывая, видите ли, о том, что над ними простерта тень могущественной сверхъестественной силы и что никоим образом они не могут изъясняться на манер Франчески в "Римини". {3} Пусть сначала докажет, что неестественна поэзия в речах Калибана: {4} последнее совершенно устраняет для меня все его возражения. Все дело в том, что и он, и Шелли чувствуют себя задетыми (и, вероятно, не без причины) тем, что я не слишком-то им навязывался. По отдельным намекам я заключил, что они явно расположены рассекать и анатомировать всякий мой промах и малейшую оговорку. Подумаешь, напугали! <...> Мне кажется, в моем духовном мире с некоторых пор произошла перемена: я не в состоянии пребывать праздным и безразличным - это я-то, столь долго предававшийся праздности. Нет ничего более благотворного для целей создания великого, чем самое постепенное созревание духовных сил. Вот пример - смотрите: вчера я решил еще раз перечитать "Короля Лира" - и мне подумалось, что к этому занятию требуется пролог в виде сонета. Я написал сонет и взялся за чтение (знаю, что вам хотелось бы на него взглянуть: ПЕРЕД ТЕМ, КАК ПРОЧИТАТЬ "КОРОЛЯ ЛИРА" О Лютня, что покой на сердце льет!.. {*} <...> {* Перевод Григория Кружкова см. на с. 162.} 8. ДЖОНУ ТЕЙЛОРУ 30 января 1818 г. Хэмпстед Пятница Дорогой Тейлор, Вот эти строки о счастье в своем теперешнем виде наполняли слух мой "перезвоном курантов". {1} Сравните: ...Взгляни, Пеона: в чем же счастие? Склони - Это кажется мне прямо противоположным желаемому. Надеюсь, что следующее покажется вам более приемлемым: В чем счастье? В том, что манит ум за грань, К божественному братству - к единенью, К слиянью с сутью и к преображенью Вне тесных уз пространства. О, взгляни 5 На Веру чистую небес! Склони - {2} Вы должны позволить мне сделать эту вставку ради исключения негодного отрывка; подобное предисловие к теме просто необходимо. Все в целом Вам как приученному логически мыслить человеку может показаться обычной заменой слов, но - уверяю Вас - по мере того как я писал эти строки, мое воображение, неуклонно ступая, приближалось к Истине. То, что я сумел столь кратко изложить Содержание своей поэмы, возможно, сослужит мне большую службу, чем все, что я сделал когда-либо раньше. Передо мной возникли ступени Счастья, подобные делениям на шкале Удовольствия. Это мой первый шаг на пути к основной попытке в области драмы - взаимодействие различных натур с Радостью и Печалью. Сделайте для меня это одолжение. Остаюсь Вашим искренним другом Джон Китс. Думаю, что следующая Ваша книга {3} будет интересна для более широкого круга читателей. Надеюсь, что Вы нет-нет да и уделяете хоть немного времени размышлениям над ней. 19. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ 3 февраля 1818 г. Хэмпстед Хэмпстед, вторник. Дорогой Рейнолдс, Благодарю тебя за присланную пригоршню лесных орехов: {1} мне бы хотелось каждый день получать на десерт полную корзинку за два пенса. - Хорошо бы превратиться в неземных хрюшек, чтобы на воле поедать духовные желуди - или же просто стать белками и питаться лесными орехами, ибо белки те же самые воздушные хрюшки, а лесной орех все равно что поднебесный желудь. Относительно крепких орешков, которые стоят того, чтобы их раскусить, то сказать я могу только вот что: там, где легко можно извлечь множество восхитительных образов, главное - простота. Первый сонет лучше благодаря первой строке и "стреле, сбитой со следа своей рогатой пищей", {2} только к двум-трем словам я могу придраться, так как у меня самого было немного оснований избегать их, словно зыбучих песков, - во втором сонете слишком привычны определения "нежный и верный". {3} Нам надо покончить с этим и не поддаваться подобным соблазнам. - Могут сказать, что мы должны читать наших современников - что нам следует воздавать должное Вордсворту и прочим. Но ради нескольких прекрасных отрывков, исполненный воображения или рисующих самые привычные для нас картины, могут ли нас заманить в ловушку некоей определенной философии, порожденной причудами эготиста? {4} Каждый мыслит по-своему, но далеко не каждый высиживает свои размышления и чванится ими, а потом становится фальшивомонетчиком и обманывает сам себя. Многие в состоянии добраться до самого края небес {5} - и однако им недостает уверенности, чтобы перенести на бумагу увиденное краешком глаза. С равным успехом пропутешествует в небесные края и Санчо. {6} Нам ненавистна поэзия, которая действует на нас откровенным принуждением - а в случае нашего несогласия словно бы засовывает руки в карманы штанов. Поэзия должна быть великой и ненавязчивой, и проникать в душу, трогая и изумляя ее не собой, а своим предметом. - Как прекрасны уединенные цветы! и как померкла бы их красота, если бы они столпились на столбовой дороге, выкрикивая: "Восхищайтесь мной - я фиалка! Обожайте меня - я первоцвет!". Современные поэты в отличие от елизаветинцев грешат как раз этим. Каждый из них похож на ганноверского курфюрста, {7} правящего своим крошечным государством: ему наперечет известно, сколько соломинок сметают по утрам с мостовых во всех его владениях; он места себе не находит, силясь заставить всех верноподданных домашних хозяек начищать свои медные кастрюли до блеска. Древние повелевали громадными империями, об отдаленных провинциях знали лишь понаслышке и даже не удостаивали их своим посещением. Я с этим покончу. Я ничего не хочу больше знать о Вордсворте, ни о Хенте в особенности. Зачем принадлежать к племени Манассии, когда можно выступать вместе с Исавом? {8} Зачем идти против рожна, {9} когда можно шествовать по розам? Зачем быть совами, если можно быть орлами? Зачем гоняться за "остроглазыми вертихвостками", {10} когда нам открыты "раздумья херувима"? {11} Зачем нам вордсвортовский "Мэтью с веткой кислицы в руке", {12} когда у нас есть "Жак под дубом"? {13} Разгадка "кислицы" мелькнет у тебя в голове прежде, чем я напишу эти строки. Несколько лет тому назад старик Мэтью перебросился с нашим поэтом парой слов - и теперь, поскольку ему случилось во время вечерней прогулки вообразить себе фигуру старика, он должен запечатлеть ее черным по белому, тем самым сделав ее для нас священной. Я не намерен отрицать ни величия Вордсворта, ни заслуг Хента; я хочу только сказать, что величие и заслуги не должны досаждать нам, что они могут представать незапятнанными и неназойливыми. Дайте нам старых поэтов и Робина Гуда. Твое письмо с сонетами доставило мне больше удовольствия, чем могла бы доставить четвертая книга "Чайльд Гарольда" {14} и чьи угодно "Жизнь и мнения...", {15} вместе взятые. В обмен на твою горсточку лесных орехов я собрал несколько сережек - надеюсь, они тебе приглянутся. ДЖ. Г. Р. В ОТВЕТ НА ЕГО СОНЕТЫ О РОБИНЕ ГУДЕ О, тех дней простыл и след...* {* Перевод Галины Гампер см. на с. 117.} Надеюсь, это тебе понравится. Во всяком случае, эти стихи написаны в духе старинной вольницы. А вот строки о "Деве Моря": Души бардов, ныне сущих...* {* Перевод Александра Жовтиса см. на с. 116.} Я непременно зайду к тебе завтра в четыре, и мы с тобой отправимся вместе, ибо не годится быть чужаком в Стране Клавикордов. Надеюсь также, что скоро ты получишь мою вторую книгу. {16} В уповании, что сии каракули доставят тебе сегодня вечером хоть капельку развлечения - остаюсь пишущим на пригорке твоим искренним другом и сотоварищем по стихоплетству Джон Китс. 10. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ 19 февраля 1818 г. Хэмпстед Дорогой Рейнолдс, Я подумал, как радостно можно провести жизнь: прочитать однажды страницу чистой поэзии или прозрачной прозы - и потом бродить с ней, и размышлять о ней, и погружаться в нее, и уяснять ее себе, и пророчествовать, вдохновляясь ею, и мечтать о ней, пока она не станет привычной. Но разве это может случиться? Да никогда! Для того, чей разум достиг известной зрелости, всякий величественный и одухотворенный отрывок служит лишь отправной метой на пути к "тридцати двум дворцам". {1} До чего блаженно это путешествие мысли, как упоительна прилежная Праздность! Дремота на софе не мешает странствию, а легкий сон на клеверной лужайке заставляет увидеть указующие персты, сотканные из эфира. Лепет ребенка окрыляет, а беседа с умудренными возрастом придает крыльям размах; обрывок мелодии ведет к "причудливому мысу острова", {2} а шепот листьев помогает "опоясать землю". {3} И столь редкое обращение к возвышенным книгам не явится непочтительностью по отношению к тем, кто их написал, ибо почести, воздаваемые человеком человеку, - сущие пустяки по сравнению с тем благом, которое приносят великие творения "Духу и пульсу добра" {4} уже только тем, что они существуют на свете. Память не должна называться знанием. Многие обладают оригинальным умом, вовсе об этом не подозревая: их сбивает с толку обычай. Мне представляется, что почти каждый может, подобно пауку, соткать из того, что таится у него внутри, свою собственную воздушную цитадель. Пауку достаточно кончика листка или ветки, чтобы приняться за дело, однако он украшает воздух чудесным узором. Так же и человек должен довольствоваться немногими опорами для того, чтобы сплетать тончайшую пряжу своей души и ткать неземную ткань, вышитую символами для своего духовного взора, нежную для прикосновения души, просторную для странствий и сулящую своей необычайностью многие наслаждения. Но умы смертных настолько различны и устремляются по столь различным путям, что поначалу невозможно поверить в существование общих вкусов и дружеской близости даже между немногими. Однако выходит совсем наоборот. Умы, устремляясь в противоположные стороны, пересекаются множество раз - ив конце концов приветствуют друг друга у конечной цели. Старик поговорит с ребенком и ступит на его тропинку, а ребенок задумается над словами старика. Люди не должны спорить или утверждать, но шепотом сообщать друг другу свои мнения. Итак, всеми порами духа всасывая живительный сок из взрыхленного эфира, всякий смертный станет великим - и человечество, вместо того чтобы быть необозримой "пустошью, заросшей дроком и вереском", {5} где редко-редко попадутся дуб или сосна, превратится в великую демократию лесных деревьев! Наши устремления издавна олицетворяет пчелиный улей, однако мне кажется, что лучше быть цветком, чем пчелой, {6} ибо ошибаются те, кто считает, будто "блаженнее давать, нежели принимать" {7} - нет, то и другое в равно степени благодатно. Пчела, несомненно, с лихвой вознаграждает цветок новой весной его лепестки цветут ярче прежнего. И кто скажет, мужчина или женщина испытывает большее наслаждение от близости? Благородие восседать подобно Юпитеру, чем порхать как Меркурий - не будем ж второпях сновать по сторонам в поисках меда, жужжа как пчелы о наше цели; раскроем же наши лепестки по примеру цветов и пребудем праздными и восприимчивыми, - терпеливо распускаясь под взором Аполлош отвечая взаимностью всякому благородному насекомому, которое соблаговолит навестить нас - земной сок утолит наш голод, а роса - наш жажду. Вот на какие мысли навела меня, дорогой Рейнолдс, красота утр; пробудившая во мне тягу к праздности. Я не читал книг - утро сказало мне, что я прав; я думал только о красоте утра - и дрозд выразил мне одобрение, словно сказал вот что: Ты, чье лицо жгла зимней ночи стужа...* {* Перевод Сергея Сухарева см. на с. 165.} Теперь-то мне ясно, что все это - пустое мудрствование (хотя, может быть, и недалекое от истины) ради оправдания собственной лености; посему я не буду обманывать себя, будто человек может сравняться с Юпитером. Хватит с него и того, что он состоит при олимпийцах простым поваренком или скромной пчелой. Неважно, прав я или нет, лишь бы только снять с твоих плеч груз времени хоть ненадолго. Твой любящий друг Джон Китс. 11. ДЖОНУ ТЕЙЛОРУ 27 февраля 1818 г. Хэмпстед <...> Печально, что читателю моих стихов предстоит бороться с предубеждениями: это угнетает меня сильнее чем самая жестокая критика какого-либо отрывка. Вероятнее всего, что в "Эндимионе" я перешел от детских помочей к ходунку. В поэзии для меня существуют несколько аксиом: вы увидите, как далеко отстоит от меня их средоточие. Первое: я думаю, что поэзия должна изумлять прекрасным избытком, но отнюдь не странностью; она должна поражать цитате, воплощением его собственных возвышенных мыслей и казаться почти что воспоминанием. Второе: проявлениям ее красоты нельзя быть половинчатыми - захватывать у читателя дух, но оставлять его неудовлетворенным. Пусть образы являются, достигают зенита и исчезают за горизонтом столь же естественно, как движется по небу солнце, озаряя читателя предзакатным торжественным великолепием, прежде чем на него снизойдут блаженные сумерки. Однако куда легче предписывать поэзии, какой она должна быть, нежели творить ее самому, и это приводит меня к следующей аксиоме: если поэзия не является столь же естественно, как листья на дереве, то лучше, если она не явится вовсе. Как бы ни обстояло дело с моими собственными стихами, меня неудержимо тянет к новым просторам - и "О, если б Муза вознеслась, пылая!" {1} Если "Эндимион" сослужит мне службу открывателя - что же, наверное, надо этим довольствоваться. У меня вволю причин для этого, ибо, слава господу, я в силах читать и, возможно даже, понимать Шекспира до самых глубин. Кроме того, я уверен, что у меня есть немало друзей, которые в случае моей неудачи отнесут всякую перемену в моей жизни и характере скорее за счет скромности, чем высокомерия; они объяснят это не раздосадованностью, что меня не оценили по заслугам, а желанием укрыться под крыльями великих поэтов. Мне не терпится увидеть "Эндимиона" напечатанным, дабы забыть о нем и идти дальше! <...> 12. БЕНДЖАМИНУ БЕЙЛИ 13 марта 1818 г. Тинмут {1} <...> Девонширец, стоящий на отчем холме, не слишком заметен. Он редко попадается на глаза, пара волков расправилась бы с ним без труда. Англия мне по душе, мне по душе ее сильные люди. Дайте мне "негодную пустошь", чтобы поутру встретиться там с кем-нибудь из потомков Эдмунда Железнобокого. {2} Дайте клочок равнины, где бы я мог столкнуться с бледной тенью Альфреда {3} в образе цыгана, охотника или пастуха. Природа прекрасна, но человеческая природа еще прекраснее. Дерн становится богаче, если по нему ступает крепкая нога живого, настоящего англичанина; орлиное гнездо - прекраснее, если в него заглянул горный житель. Так это или не так - не знаю, однако я никогда не смогу вполне наслаждаться девонширским пейзажем. Прекрасен Гомер, прекрасен Ахилл, прекрасен Диомед, прекрасен Шекспир, прекрасен Гамлет, но куда до них выродившимся соотечественникам! Где еще на свете найдутся столь привлекательные женщины с такими английскими манерами, как Офелия или Корделия, - а возлюбленные у них такие, что и мизинца их не стоят. Право, я не в силах устоять, хотя бы мысленно, подобно некоему жестокому императору, {4} перед желанием отрубить всем нашим женщинам голову одним махом, дабы удержать от реверанса, который они, не дай бог, готовы отвесить своим недостойным соотечественникам. Удивительно еще, что я ни разу не повстречался с монстрами от рождения. О Девоншир, вчера вечером мне почудилось, будто луна в небе покосилась. Вордсворт не присылал твоей проповеди, {5} но миссис Дилк передала ее мне. Мои мысли о религии тебе известны. Я вовсе не считаю себя более других близким к истине и полагаю, что на свете нет ничего доказуемого. Мне бы очень хотелось проникнуться твоими чувствами на этот счет хотя бы совсем ненадолго с тем, чтобы доставить тебе приятное, написав одну-две странички в твоем вкусе. Временами меня охватывает такой скептицизм, что даже Поэзию я готов принимать всего-навсего за блуждающий огонек, способный позабавить всякого, кому случится залюбоваться его сиянием. Как говорят торгаши, каждая вещь стоит ровно столько, сколько можно за нее выручить. Надо полагать, что и всякий духовный поиск обретает реальность и ценность только благодаря страстному рвению того, кто такой поиск предпринимает, а сам по себе он - ничто. Идеальные явления только таким образом способны обрести реальность. Их можно отнести к трем типам: явления существующие реально, явления реальные наполовину и явления несуществующие. Явления реальные - солнце, луна, звезды и строки Шекспира. Явления, реальные наполовину - такие, как любовь или облака, - требуют особого состояния духа, чтобы обрести подлинное воплощение. Явления несуществующие могут стать великими и исполненными достоинства только потому, что их столь ревностно стремятся наполнить смыслом. И только это обстоятельство, глядишь, и ставит марку "бургундское" на бутыли наших душ, если они способны "все видимое ими освятить". {6} Здесь я написал сонет, косвенно как будто бы имеющий отношение к затронутой теме, но не сочти его просто за a propos des bottes {a propos de bottes - без всякого повода, некстати (франц.).} Четыре разных времени в году...* {* Перевод Самуила Маршака см. на с. 169.} Да, это, пожалуй, подойдет - но о чем же я говорил? Я издавна придерживаюсь взгляда, всем, конечно, известного: каждая грань мысли является средоточием умственного мира - и две мысли, господствующие в душе человеку, образуют два полюса его мира; на этой оси он вращается и посредством ее устанавливает направление на север или на юг. От перьев к железу {7} - нам всего два шага шагнуть. Теперь же, дорогой друг, я должен сознаться тебе в том, что совсем не уверен в истинности своих предположений. Я никогда не научусь мыслить логически, поскольку отнюдь не забочусь о том, дабы во что бы то ни стало настоять на своей правоте; в философском же настроении стараюсь держаться подальше от пустых пререканий. <...> 13. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ 25 марта 1818 г. Тинмут Тинмут, 25 марта 1818. Мой милый Рейнолдс! Вечером, в постели, Когда я засыпал, ко мне слетели Воспоминанья; дикий, странный рой Порой смешных, пугающих порой 5 Видений, - все, что несоединимо: Взгляд ведьмы над устами херувима; Вольтер {1} в броне и шлеме, со щитом; Царь Александр {2} в колпаке ночном; У зеркала Сократ {3} в подтяжках длинных; 10 И Хэзлитт у мисс Эджворт {4} на крестинах; И Юний Брут, {5} под мухою чуть-чуть, Уверенно держащий в Сохо {6} путь. Кто избежал подобных встреч? Возможно, Какой-нибудь счастливец бестревожный, 15 Кому! в окно не всовывался бес И в спальню хвост русалочий не лез; Кому мерещатся повсюду арфы Эоловы, венки, букеты, шарфы И прочие отрадные тона. 20 Но жизнь грубей - и требует она Все новых жертв; взлетает нож, как птица, В руке жреца, и белая телица Мычит, изнемогая от тоски; И, заглушая все, визжат рожки, 25 Творятся возлиянья торопливо; Из-за зеленых гор на гладь залива Выходит белый парус; мореход Бросает якорь в лоно светлых вод, И гимн плывет над морем и над сушей. 30 Теперь о чудном Озере послушай! Там Замок Очарованный {7} стоит, До половины стен листвою скрыт, Еще дрожащей от меча Урганды... {8} О, если б Феба точные команды 35 Тот Замок описать мне помогли И друга средь недуга развлекли! Он может показаться чем угодно - Жилищем Мерлина, скалой бесплодной Иль призраком; взгляни на островки 40 Озерные - и эти ручейки Проворные, что кажутся живыми, К любви и ненависти не глухими, - И гору, что похожа на курган, Где спящий похоронен великан. 45 Часть замка, вместе с Троном чародейским, Построена была Волхвом халдейским; Другая часть - спустя две тыщи лет - Бароном, исполняющим обет; Одна из башен - кающейся тяжко 50 Лапландской Ведьмой, ставшею монашкой; И много здесь не названных частей, Построенных под стоны всех чертей. И кажется, что двери замка сами Умеют растворяться пред гостями; 55 Что створки ставен и замки дверей Знакомы с пальчиками нежных фей; И окна светятся голубовато, Как будто край небес после заката Иль взор завороженных женских глаз, 60 Когда звучит о старине рассказ. Глянь! из туманной дали вырастая, Плывет сюда галера золотая! Три ряда весел, поднимаясь в лад, Ее бесшумно к берегу стремят; 65 Вот в тень скалы она вошла - и скрылась; Труба пропела, - эхо прокатилось Над Озером; испуганный пастух, Забыв овец, помчался во весь дух В деревню; но рассказ его о "чарах" 70 Не поразил ни молодых, ни старых. О, если бы всегда брала мечта У солнца заходящего цвета, Заката краски, яркие как пламя! - Чтоб день души не омрачать тенями 75 Ночей бесплодных. В этот мир борьбой Мы призваны; но, впрочем, вымпел мой Не плещется на адмиральском штоке, И не даю я мудрости уроки. Высокий смысл, любовь к добру и злу 80 Да не вменят вовек ни в похвалу, Ни в порицанье мне; не в нашей власти Суть мира изменить хотя б отчасти. Но мысль об этом мучит все равно. Ужель воображенью суждено, 85 Стремясь из тесных рамок, очутиться В чистилище слепом, где век томиться - И правды не добиться? Есть изъян Во всяком счастье: мысль! Она в туман Полуденное солнце облекает 90 И пенье соловья нам отравляет. Мой милый Рейнолдс! Я бы рассказал О повести, что я вчера читал На Устричной скале, - да не читалось! Был тихий вечер, море колыхалось 95 Успокоительною пеленой, Обведено серебряной каймой По берегу; на спинах волн зеленых Всплывали стебли водорослей сонных; Мне было и отрадно, и легко; 100 Но я вгляделся слишком глубоко В пучину океана мирового, Где каждый жаждет проглотить другого, Где правят сила, голод и испуг; И предо мною обнажился вдруг 105 Закон уничтоженья беспощадный, - И стало далеко не так отрадно. И тем же самым мысли заняты Сегодня, - хоть весенние цветы Я собирал и листья земляники, 110 Но все Закон, мне представлялся дикий: Над жертвой Волк, с добычею Сова, Малиновка, с остервененьем льва Когтящая червя... Прочь, мрак угрюмый! Чужие мысли, черт бы их побрал! 115 Я бы охотно колоколом стал Миссионерской церкви на Камчатке, Чтоб эту мерзость подавить в зачатке! Так будь же здрав, - и Том да будет здрав! - Я в пляс пущусь, тоску пинком прогнав. 120 Но сотня строк - порядочная доза Для скверных виршей, так что "дальше - проза"... {9} (Перевод Григоря Кружкова) Дорогой Рейнолдс, В надежде развеселить тебя хоть немного, я решился - была не была - послать тебе несколько строчек, так что ты извинишь и бессвязный сюжет, и небрежный стих. Я не сомневаюсь, что тебе известен "Очарованный Замок" Клода, и мне хочется, чтобы мое воспоминание о нем доставило тебе удовольствие. Дождь пошел снова: думаю, что от Девоншира мне ничего путного не дождаться. Я прокляну его на чем свет стоит, если за три недели полмесяца будет лить как из ведра. Жду от тебя добрых вестей. Привет от Тома. Кланяйся всем от нас обоих. Твой любящий друг Джон Китс. 14. БЕНДЖАМИНУ РОБЕРТУ ХЕЙДОНУ 8 апреля 1818 г. Тинмут Среда. Дорогой Хейдон, Я рад, что доставил тебе удовольствие своей чепухой: если за письмом к тебе мне опять вздумается порифмовать, я не стану бороться с соблазном. Я был бы готов - прости, господи, - разразиться площадной бранью из-за невозможности сделать тебя своим спутником в путешествии по Девонширу, когда бы сам твердо не решил ознакомиться с ним основательно в более подходящее время года. Но так как Тому (а ему стало горазде лучше) не терпится поскорее вернуться в город, мне приходится отложит свое намерение прочесать графство вдоль и поперек до лучших времен. Через месяц я собираюсь вскинуть на плечи мешок и совершить прогулку пешком по северу Англии, захватив и Шотландию: это послужит чем-то вроде пролога к жизни, которую я намерен вести, а именно - писать читать и повидать всю Европу без особых трат. Я пробьюсь сквозь тучи и начну настоящую жизнь. Я преисполнюсь таких потрясающих впечатлений, чтобы, проходя по лондонским предместьям, не замечать их вовсе. На вершине Монблана мне будет вспоминаться нынешнее лето: я намерен оседлать Бен Ломонд {1} - клянусь душою! - но о штанах не может быть и речи. - Чувствую, что сейчас мне легче уяснить, что твой Христос отмечен печатью бессмертия - Верь мне, Хейдон: твоя картина - это часть меня самого. Я всегда совершенно ясно отдавал себе отчет в том, какие лабиринты ведут к превосходству в искусстве - сужу по Поэзии; и я далек от мысли, будто мне понятно, в чем заключается могущество Живописи. Бесчисленные соединения и отталкивания возникают между умом и тысячами его подсобных материалов прежде чем ему удается приблизиться к восприятию Красоты - трепет ному и нежному, как рога улитки. Мне неизвестны многие гавани твоей напряженной сосредоточенности - и я никогда не узнаю о них, но все же надеюсь, что ни одно из твоих достижений не пройдет мимо меня. Еще школьником я обладал смутным представлением о героической живописи. Какой именно я себе ее представлял - описать не могу: мне - как бы боковым зрением - виделось нечто грандиозное, рельефное, округлое сверкающее великолепными красками. Нечто похожее я испытываю при чтении "Антония и Клеопатры". {2} Иль как если бы я увидел Алкивиада, {3} возлежащего на пурпурном ложе на своей галере, и то, как его широкие плечи едва приметно вздымаются и опускаются вместе с морем. - Есть ли у Шекспира строка прекраснее этой: "Вон мрачный Уорик овладел стеной!" {4} <...> 15. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ 9 апреля 1818 г. Тинмут Четверг, утро Дорогой Рейнолдс, Раз все вы сошлись во мнении, что написанное предисловие никуда не годится, значит так оно и есть - хотя сам я не замечаю в нем ни малейших следов Хента; если же дело обстоит именно так, то это свойственно мне от природы - и, стало быть, у меня с Хентом есть нечто общее. Просмотри предисловие заново и вникни во все мотивы и во все те зернышки, из которых произрастала каждая фраза. У меня нет ни грана смирения по отношению к Публике или к чему бы то ни было на свете, за исключением Вечносущего, а также принципа Красоты и памяти о Великих. Когда я пишу для себя просто ради минутного удовольствия, моей рукой, возможно, движет сама природа. Но предисловие пишется для публики, а в ней-то я никак не могу не видеть своего врага и не в силах обращаться к ней без чувства враждебности. Если я напишу предисловие в покорном или угодливом духе, это будет противоречить моим качествам публичного оратора. Я готов смириться перед своими друзьями и благодарить их за это, но в окружении толпы у меня нет желания раздавать поклоны: мысль о смирении перед толпой мне ненавистна. Я не написал ни единой поэтической строки с оглядкой на общественное мнение. Прости, что надоедаю тебе и делаю троянского коня из подобного пустяка: это касается и, затронутого вопроса, и меня самого - излив тебе душу, я испытываю облегчение - без поддержки друзей я бы и дня не прожил. - Я готов прыгнуть в Этну ради великого общественного блага - но не выношу Подобострастия и притворного заискивания. - Нет, перед читающей публикой я не стану склоняться. - Я почел бы себя увенчанным истинной славой, если бы мне удалось ошеломить и подавить ораву болтающих о картинах и книгах, - передо мной - стаи дикобразов со встопорщенными иглами: "Метну ли взгляд - они торчат, как сучья", {2} - и я охотно разогнал бы их пылающим факелом. Ты заметишь, что мое предисловие не очень-то смахивает на факел, но "начинать с Юпитера" {3} было бы слишком уж оскорбительно, да и не мог я насадить золотую голову на глиняного истукана. Если и в самом деле с предисловием что-то неладно, не аффектация тому причиной, а подспудное пренебрежение к публике. Я смогу написать новое предисловие, только без оглядки на этих людей. Я подумаю. Если через три-четыре дня ты ничего не получишь, вели Тейлору печатать без предисловия. В посвящении пусть стоит просто: "Посвящается памяти Томаса Чаттертона". <...> 16. ДЖОНУ ТЕЙЛОРУ 24 апреля 1818 г. Тинмут Тинмут, пятница. Дорогой Тейлор, Знаю, что поступил очень дурно: уехал и возложил на Вас все хлопоты, связанные с "Эндимионом" - поверьте, тогда мне нельзя было иначе. В следующий раз я с большей готовностью окунусь во всяческие неприятности и заботы. В юности люди склонны какое-то время верить в достижимость счастья, поэтому они с крайним нетерпением относятся к любому тягостному для них напряжению, но со временем, однако, начинают яснее понимать, что таков уж наш мир, и вместо того чтобы избавляться от треволнений, радостно приветствуют эти ставшие привычными чувства и взваливают их себе на спину словно поклажу, которую им суждено нести на себе до скончания века. Соразмерно моему отвращению ко всему затеянному предприятию я испытываю величайшее чувство благодарности к Вам за Вашу доброту и участливость. Книга меня очень порадовала: в ней почти нет опечаток. Хотя мне и попались два-три слова, которые я не прочь был бы заменить, во многих местах я заметил исправления к лучшему, как нельзя более уместные. <...> Этим летом я предполагал совершить путешествие на север. Удерживает меня только одно: я слишком мало знаю, слишком мало читал - и поэтому намерен последовать предписанию Соломона: "Приобретай мудрость, приобретай разум". {1} Времена рыцарства, на мой взгляд, давно миновали. Мне кажется, что на свете для меня не может существовать иного наслаждения, кроме непрерывного утоления жажды знания. Единственным достойным стремлением мне представляется желание принести миру добро. Одни достигают этого просто самим своим существованием, другие - остроумием, иные - благожелательностью, иные - способностью заражать веселостью и хорошим настроением всех окружающих, и все по-своему, на тысячу ладов исполняют предписанный им долг, равно повинуясь распоряжениям великой матушки Природы. Для меня возможен только один путь - путь усердия, путь прилежания, путь углубленного размышления. С этого пути я не собьюсь и ради этого намерен уединиться на несколько лет. Некоторое время я колебался между желанием отдаваться сладостному переживанию красоты и любовью к философии - будь я рожден для первого, можно было бы только радоваться - но поскольку это не так, я всей душой обращусь к последнему. Моему брату Тому лучше. Надеюсь увидеть его и Рейнолдса в добром здравии еще до того, как удалюсь от мира. Вскоре я навещу вас, с тем чтобы посоветоваться, какие книги взять с собой - Ваш искренний друг Джон Китс. <...> 17. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ 3 мая 1818 г. Тинмут <...> аксиомы философии не аксиомы, пока они не проверены биением нашего пульса. Читая прекрасные книги, мы все же не в состоянии прочувствовать их до конца, пока не ступим вместе с автором на ту же тропу. Знаю, что выражаюсь темно: ты лучше поймешь меня, если я скажу, что сейчас наслаждаюсь "Гамлетом" больше, чем когда-либо. Или вот более удачный пример: тебе понятно, что ни единый человек не рассматривает распутство как грубое или же безрадостное времяпрепровождение до тех пор, пока ему самому не станет от него тошно, и, следовательно, всяческие рассуждения на эту тему оказываются пустой тратой слов. Без пресыщения мы не достигаем понимания - в общем, говоря словами Байрона, "Знание есть скорбь"; {1} а я бы продолжил: "Горесть есть Мудрость" - и дальше, насколько нам известно: "Мудрость есть глупость". Видишь, как далеко я уклонился от Вордсворта и Мильтона и намерен мысленно еще раз забежать в сторону для того, чтобы заметить следующее: есть письма, напоминающие правильные квадраты; другие похожи на изящный овал; третьи смахивают на шар или же на сфероид... Почему бы не объявиться разновидности с двумя зазубренными краями, как у мышеловки? Надеюсь, что во всех моих длинных письмах ты подметишь подобное сходство, и все будет прекрасно: стоит только чуть-чуть, воздушными перстами, притронуться к нитке - и не успеешь мигнуть, как зубцы сомкнутся намертво, так что не расцепить. Из моих крох и крупиц ты Можешь замесить добрый каравай хлеба, добавив в тесто свою собственную закваску. Если же описанное выше устройство покажется тебе недостаточно удобным в употреблении - увы мне! Значит, моим пером никак нельзя водить иначе. Кропая длинное письмо, я должен свободно отдаваться любым своим прихотям. Целыми страницами мне нужно быть то слишком серьезным, то слишком глубокомысленным, то затейливым, то начисто свободным от всяких тропов и риторических фигур; я должен играть в шашки на свой страх и риск, как мне вздумается, - себе на радость, тебе в поучение - проводить белую пешку в черные дамки, и наоборот, двигать ими туда-сюда как заблагорассудится. Хэзлитта я готов сменять на Пэтмора {2} или заставить Вордсворта играть с Колмэном {3} в чехарду, или провести половину воскресного дня в состязании, кто прыгнет дальше: "от Грея {4} к Гею, {5} к Литтлу {6} от Шекспира". Кроме того, поскольку слушание затяжного дела требует не одного судебного заседания, то для пространного письма придется уж Седалищу присаживаться несколько раз. Итак, возьмусь снова после обеда. - Если тебе приходилось видеть дельфина или морскую чайку, или касатку, то эта вот линия, прочерчивающая поля, напомнит тебе их движение: подобно чайке я могу нырнуть, - надеюсь, не исчезая из вида - и также, подобно касатке, надеюсь выловить изрядную рыбешку. Перечеркнутая страница наводит на ассоциации: все клетчатое само собой ведет нас к молочнице, молочница к Хогарту, {7} Хогарт к Шекспиру, Шекспир к Хэзлитту, Хэзлитт к Шекспиру. {8} Так, потянув за тесемки от фартука, можно услышать перезвон колоколов. Пусть себе звонят, а я пока, если у тебя хватит терпения, вернусь к Вордсворту: обладает ли он широтой кругозора или только ограниченным величием, парит ли он орлом в небе или сидит в своем гнезде? Чтобы прояснить суть и показать тебе, насколько я дорос до великана, опишу подробно то, чему можно уподобить человеческую жизнь - так, как сейчас это мне представляется с той вершины, на какую мы с тобой взобрались. - .Так вот - я сравниваю человеческую жизнь с огромным домом, в котором множество комнат. {9} Из них я могу описать только две, двери остальных для меня пока закрыты. Назовем первую, в которую мы вступаем, детской, или бездумной, комнатой. В ней мы остаемся до тех пор, пока не начнем мыслить. Мы пребываем там долго, хотя двери смежной комнаты распахнуты настежь. Они манят нас ярким великолепием, но нам не хочется спешить; однако постепенно и неприметно - по мере того как пробуждается мыслящее начало - нас все больше влечет вторая комната, каковую я именую комнатой девственной мысли. Попав туда, мы пьянеем от света и воздуха; мы видим там одни дивные дива и надеемся вечно наслаждаться ими. Однако нельзя долго дышать этим воздухом безнаказанно: главнейшее из последствий заключается в том, что наше зрение обостряется, мы глубже проникаем в сущность человеческой природы и убеждаемся в том, что мир полон несчастий, сердечных мук, терзаний, болезней и угнетения. И тогда комната девственной мысли постепенно темнеет, и в то же самое время в ней по сторонам распахивается множество дверей - но за ними темнота - все они ведут в сумрачные галереи. Мы утрачиваем меру добра и зла. Мы в тумане. Теперь _мы_ сами находимся в этом состоянии. Мы чувствуем "бремя тайны"... {10} Вот, по-моему, докуда добрался Вордсворт, когда писал "Аббатство Тинтерн", и мне кажется, что теперь его гений исследует эти темные галереи. Если нам суждено жить и мыслить, мы также в свое время исследуем их <...> 18. ТОМАСУ КИТСУ 25-27 июня 1818 г. <...> У озера немало досадных изъянов: однако я не имею в виду берега или воду. Нет - оба раза, что мы видели его, пейзаж был исполнен благороднейшей нежности: воспоминания о нем никогда не сотрутся - он заставляет забыть о жизненных межах - забыть о старости, юности, о бедности и богатстве; он обостряет духовный взор так, что превращает его в подобие северной звезды, {1} с неустанным постоянством взирающей, широко раскрыв ресницы, на чудеса всемогущей Силы. Изъян, о котором я говорил, - это миазмы Лондона. Можешь мне поверить, озеро прямо-таки заражено присутствием франтов, военных и модных дам - невежеством в шляпках с лентами. Обитатели пограничной полосы далеко не соответствуют романтическим представлениям о них - вследствие постоянного общения с лондонским светом. Но не грех ли мне жаловаться? Я угостился первым стаканчиком превосходного виски с содовой - о, здешние жители могут тягаться со своими соседями! Однако лорд Вордсворт вместо уединения пребывает со своими домочадцами в самой гуще фешенебельной публики - весьма удобно, чтобы все лето на тебя показывали пальцем. Сегодня примерно в середине нашего утреннего перехода нас постепенно окружили холмы, и мы стали замечать, как горы вырастают прямо перед нами - наконец, мы оказались близ Уинандермира, {2} сделав до обеда 14 миль. Погода стояла отличная, все вокруг было хорошо видно. Сейчас, правда, небольшой туман, и мы не знаем, отправиться ли в Эмблсайд {3} к пятичасовому чаю - это в пяти милях отсюда, если идти пешком по берегу озера. Логригг будет возвышаться и нависать над нами во все продолжение пути - у меня поразительное пристрастие к горам, окутанным облаками. В Девоншире нет ничего подобного, а Браун говорит, что и Уэльс несравним со здешними местами. Должен сказать, что во время путешествия через Чешир и Ланкашир в отдалении виднелись уэльские горы. Мы миновали два замка - Ланкастер и Кендал. _27-е_. - Вчера мы добрались до Эмблсайда; лесистые берега и островки Уинандермира прекрасны: мы шли по извилистой заросшей тропе, над головой густая зелень, всюду под ногами цветы наперстянки; то и дело нам открывался вид на озеро, а Киркстоун и прочие большие холмы казались издали скоплением темно-серого тумана. Эмблсайд расположен на северной оконечности озера. Сегодня утром мы поднялись в поесть, так как решили передохнуть и навестить Вордсворта: он живет всего в двух милях отсюда. - Перед завтраком отправились взглянуть на эмблсайдский водопад. Чудесное утро - чудесная ранняя прогулка в горах. Нам, можно сказать, посчастливилось: мы сбились с прямой тропы и, поплутав немного, вышли на шум воды. Водопад, видишь ли скрыт за деревьями в глубине долины: сам поток заманчив своими "извивами среди теней нависших". {4} Мильтону, впрочем, представлялась река спокойная, а эта пробивает себе дорогу по скалистому руслу, то и дело меняющему направление. Но сам водопад, когда я на него неожиданно наткнулся, заставил меня сладостно вздрогнуть. Сперва мы стояли чуть ниже вершины почти посередине первого водопада, спрятанного в гуще деревьев, и наблюдали, как он свергается вниз с двух уступов еще футов на пятьдесят. Потом мы взобрались на торчащую скалу почти вровень со вторым водопадом: первый был у нас над головой, а третий - под ногами. При этом мы видели, что струя воды как бы разбивается об островок, а за ним вырывается на свободу дивное течение; вокруг стоит немолчный гром и овевает свежестью. К тому же у каждого водопада - свой характер: первый летит со скалы стремглав, как пущенная стрела; второй раскрывается, подобно вееру; третий свергается в туман; а в том водопаде, что находится по другую сторону скалы, смешались все три названных. Затем мы отошли немного - и увидели издали всю картину сразу гораздо более кроткой: серебристое струение среди деревьев. Что изумляет меня более всего, так это краски, оттенки - камень, сланец, мох, прибрежные водоросли - вернее, если можно так выразиться, - духовность, выражение лица здешних мест. Простор, величие гор и водопадов - все это легко воображать себе до того, как увидишь их въявь, но вот эта духовность обличия здешних краев превосходит всякую фантазию и с презрением отметает усилия памяти. Здесь я обучусь поэзии и буду отныне писать больше, чем когда-либо раньше, во имя неясного стремления к тому, чтобы суметь добавить хоть малую лепту к изобильному урожаю Красоты, собранному самыми возвышенными душами с этих величественных нив, который они сумели обратить в духовную сущность ради наслаждения собратьев. Я не могу согласиться с Хэзлиттом, что подобные пейзажи человека умаляют и принижают. Никогда еще я не думал о своем росте так мало; вся моя жизнь сосредоточилась в моем зрении: окрестности настолько превосходят мое воображение, что оно бездействует <...> 19. ТОМАСУ КИТСУ 3-9 июля 1818 г. <...> Сейчас я пишу из малой Ирландии. На соседствующих между собой берегах Шотландии и Ирландии говорят почти что на одном диалекте, но две нации заметно отличаются друг от друга: сужу об этом по горничной мистера Келли, хозяина нашей гостиницы. Она хороша собой, добросердечна и смешлива, поскольку находится за пределами зловещего владычества шотландской церкви. Шотландские девушки до ужаса боятся старцев - бедные маленькие Сусанны! {1} Они не решаются засмеяться. Они достойны великой жалости а церковь - столь же великого проклятия. О да, эти церковники принесли Шотландии пользу - какую же?! Они приучили мужчин, женщин, стари ков, молодых, старух, девушек, мальчиков, девочек и младенцев - все до единого - считать деньги, так что сейчас из них выстроились целые фаланги накопителей и добытчиков. Такая армия скопидомов не может не обогатить страну и не придать ей видимость гораздо большего благополучия по сравнению с бедной ирландской соседкой. Эти церковники нанесли Шотландии вред: они изгнали шутки, смех, поцелуи - за исключением случаев, когда сама опасность и страх разоблачения придают последним особенную остроту и сладость. На поцелуях я поставлю точку - с тем чтобы после подходящего вводного оборота напомнить тебе судьбу Бернса. Бедный, несчастный человек! У него был темперамент южанина. Как печально, когда богатейшее воображение вынуждено в целях самозащиты притуплять свою тонкость вульгарностью и сливаться с окружающим дабы не иметь досуга для того, чтобы безумствовать в стремлении к недосягаемому! Никто, касаясь подобных вопросов, не довольствуется чужим опытом. Верно, что без страдания нет ни величия, ни достоинства и что самая отвлеченная радость не дает пылкого счастья, однако кто откажется лишний раз услышать о том, что Клеопатра была цыганкой, Елена - негодницей, а Руфь - пролазой? Я не умею мыслить логически и не берусь определить, насколько доктрина экономии совместима с достоинством человеческого общества, со счастьем крестьян. Я могу прибегнуть только к прямым противопоставлениям. Для чего созданы руки? Для того чтобы сжимать гинею или нежные пальчики? А губы? Для поцелуев - или для того чтобы с досады кусать их, склонясь над чистой страницей? И вот в городах люди отрезаны друг от друга, если они бедны, а крестьянка, если она не блюдет экономии, должна жить в грязи и нищете. Этого требует нынешнее состояние общества - и это убеждает меня в том, что мир еще очень молод и полон неведения. Мы живем во времена варварства. Я охотнее согласился бы стать диким оленем, чем девушкой, попавшей под пяту церковников, - и уж лучше обратиться в дикого кабана, чем навлечь на бедное создание кару со стороны этих омерзительных старцев <...> 20. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ 11-13 июля 1818 г. <...> Мы отправились к аллоуэйскому "пророку в своем отечестве" {1} - подошли к домику и выпили немного виски. Я написал сонет {2} только ради того, чтобы написать хоть что-нибудь под этой крышей; стихи вышли дрянные, я даже не решаюсь их переписывать. Сторож дома надоел нам до смерти со своими анекдотами - сущий мошенник, я его просто возненавидел. Он только и делает, что путает, запутывает и перепутывает. Стаканы опрокидывает "по пять за четверть, двенадцать за час". {3} Этот старый осел с красно-бурой физиономией знавал Бернса... да ему следовало бы надавать пинков за то, что он смел с ним разговаривать! Он называет себя "борзой особой породы", а на деле это всего лишь старый безмозглый дворовый пес. Я бы призвал калифа Ватека, {4} дабы тот обрушил на него достойную кару. - О вздорность поклонения отчим краям! Лицемерие! Лицемерие! Сплошное лицемерие! Мне хватит этого, чтобы в душе заболело, словно в кишках. В каждой шутке есть доля правды. Все это, может быть, оттого, что болтовня старика здорово осадила мое восторженное настроение. - Из-за этого тупоголового барбоса я написал тупой сонет. - Дорогой Рейнолдс, я не в силах расписывать пейзажи и свои посещения различных достопримечательностей. Фантазия, конечно, уступает живой осязаемой реальности, но она выше воспоминания. Стоит только оторвать глаза от Гомера, как прямо перед собой наяву увидишь остров Тенедос; и потом лучше снова перечитать Гомера, чем восстанавливать в памяти свое представление. Одна-единственная песня Бернса будет для тебя ценнее всего, что я смогу передумать на его родине за целый год. Его бедствия ложатся на бойкое перо свинцовой тяжестью. Я старался позабыть о них - беспечно пропустить стаканчик тодди, написать веселый сонет... Не вышло! Он вел беседы со шлюхами, пил с мерзавцами - он был несчастен. Как это часто бывает с великими, вся его жизнь с ужасающей ясностью предстает перед нами в его творениях, "как будто мы поверенные Божьи". {5} Каково было его обращение с Джин в последние годы жизни... - Я не должен был писать тебе так - хотя почему бы нет? - Ты в другом положении, ты на верном пути, ты не поддашься заблуждениям. Я приводил тебе доводы против женитьбы, но все это отвлеченные рассуждения. Мои виды на будущее в этом плане были настолько смутны, что временами не хотелось жить вовсе. Теперь дело другое: у меня появились стимулы к жизни. Мне нужно повидать моих маленьких племянников в Америке, я должен побывать у тебя на свадьбе и познакомиться с твоей очаровательной женой. Мои чувства иногда мертвеют неделями кряду - но как часто, поверь мне, я желал тебе счастья так же сильно, как мечтал бы о собственном, глядя на губы Джульетты. Подчас, во время нашей болтовни, ты мог, слушая мое пустозвонство, сделать касательно меня ошибочные заключения - клянусь душой, с тех пор как мы познакомились, ты становишься мне все дороже. Одна из самых заветных моих надежд - твоя женитьба: мне особенно отрадно думать о ней теперь, когда я испытываю подлинную любовь к твоей невесте. Я даже не предполагал, что возможна столь мгновенная привязанность. Подобные явления - а они существуют реально - укрепили меня в решимости заботиться о своем здоровье; ты тоже должен беречь себя. - Дождь заставил нас сегодня остановиться после того, как мы одолели с десяток миль, однако надеемся увидеть Лох-Ломонд {6} завтра. Я поведу рассказ кусочками, как говорит Раис, предстоящей зимой, едва только потребуется запасной игрок в двадцать одно. С усталостью справляемся хорошо; делаем за день обычно по 20 миль. При подъеме на Скиддоу нас окутало облаком: надеюсь, на Бен Ломонд повезет больше - и еще удачнее будет восхождение на Бен Невис. Тебе, я знаю, пришлось бы по душе выискивание развалин - то аббатства, то какого-нибудь замка. Короткое пребывание в Ирландии не оставило почти никаких воспоминаний, но вот старуху в паланкине наподобие собачьей конуры и с трубкой в зубах мне никогда не забыть: как бы мне хотелось дать тебе о ней представление! - Кланяйся от меня матери и сестрам. Передай своей матери, что она, надеюсь, простит меня за листок бумаги, вклеенный в посланную ей книгу. Я разрывался на части, и мне некогда было зайти к Тейлору. - Итак, Бейли направляется в Кэмберленд? Ну что ж, если ты напишешь мне в Инвернесс, где он будет, то на обратном пути я повидаюсь с ним и мы вместе проведем время: я рад, что не в Шотландии. - Скажи друзьям что ради них я готов на все и стараюсь изо всех сил - пью тодди за их здоровье. - Быть может, вскоре смогу послать тебе немного стихов сразу в ответ на твое письмо. Кое-что из моих стихов ты найдешь у Тома. Твой преданный друг Джон Китс. 21. ТОМАСУ КИТСУ 10-14 июля 1818 г. Ах, если бы ты только знал, Кого я встретил, Карабкаясь по склонам скал Сквозь дождь и ветер! 5 Я Мэри отгадать прошу, Но по секрету Скажу - пером не опишу Картину эту. Где под скалой бежит ручей, 10 Под мрачной высью, Я вдруг увидел Лошадей, Бежавших рысью. Тогда узнать помчался я Чуть не галопом, 15 Что там за Люди вдоль ручья Гарцуют скопом. Качался первый на седле Кудрявый Вилли, И, как пожар на корабле, 20 Кудряшки были. Мать Пегги ехала за ним, А следом Пегги И братец Роб - путем одним, В согласном беге. 25 Спасался каждый под плащом, - Лились потоки. Взор Пегги чем-то был смущен, Алели щеки. Она, легко держась верхом, 30 Следила взглядом За миловидным женихом, Трусившим рядом. Я, видно, ввел родню во гнев, Раз юный Том 35 Проехал мимо, покраснев, С открытым ртом. Ах, Мэри! Все они домой Спешили вместе, Беспечный и веселый рой, 40 Под стать невесте. Им хорошо спешить домой Хоть в дождь, хоть в слякоть. У Пегги свадьба, боже мой! Как мне не плакать? {1} (Перевод Игнатия Ивановского) Белантри, 10 июля - Мой милый Том, Я написал эти строки потому, что Браун хотел подсунуть Дилку галлоуэйскую песню, но из этого ничего не выйдет. Тут описан свадебный поезд, который встретился нам, как только мы попали сюда и где, боюсь, застрянем надолго из-за дурной погоды. Вчера мы прошли 27 миль _ ел Странрара {2} и вступили в Эршир немного ниже Кэйрна: наша дорога пролегала по восхитительной местности. Я постараюсь, чтобы ты смог следовать за нами по пятам. Описание этой прогулки в книге о путешествиях показалось бы неинтересным: весь интерес заключается в том, что совершил ее я. За Кэйрном дорога вела нас сначала по склонам зеленого холмистого берега: мы то спускались вниз, то снова взбирались вверх окрестный вид то и дело менялся; всюду попадались расщелины, заросшие зеленью трав и кустарников; извилистая тропа шла по мостикам, перекинутым через мшистые ущелья. Пройдя две-три мили, мы вдруг оказались в величественной долине, там и сям испещренной густолиственными рощами: посередине бежал, извиваясь, горный поток. На семь миль растянулись деревушки с домиками, расположенными как нельзя приятней; склоны холмов были сплошь усыпаны стадами овец - никогда раньше блеяние и мычание не казалось мне столь мелодичным. Под конец мы начали постепенно взбираться на крутизну и оказались среди горных вершин: даже издали я почти сразу узнал морскую скалу Эйлса высотой в 940 футов: {3} она отстояла от нас на 15 миль, однако казалось, что до нее рукой подать Зрелище Эйлсы вместе с удивительной картиной моря под обрывистому берегом, на котором мы стояли, и моросящим дождем дали мне полное представление о всемирном потопе. Эйлса поразила меня - это было так неожиданно, - по правде сказать, я даже испытал легкий испуг. ...Тут я утром прервал письмо, так как пора было отправляться дальше Сейчас мы уже в Герване - это в 13 милях к северу от Белантри. Сегодня мы пробирались по еще более величественному берегу, нежели вчера - Эйлса все время оставалась поблизости. С высоты превосходно виднь Кантир и огромные горы Аррана - одного из Гебридских островов. Ночевать мы устроились с удобством. Мы опасались дождя, но он великодушно обошел нас стороной - и "был день воскресный так хорош"... {4} - Завтра мы будем в Эре. СКАЛЕ ЭЙЛСА Вознесшийся над бездною гранит! Подай мне отклик клекотаньем птицы: Когда в пучине прятал ты ключицы, {5} 5 Когда от солнца лоб твой был укрыт? Из темных дрем воззвал тебя зенит, Чтоб мог ты в сон воздушный погрузиться В объятьях грома, блещущей зарницы Иль в серой толще ледяных хламид. 10 Ответа нет. Мертвы твои черты. Две вечности в твоем оцепененье: С китами вместе жил в глубинах ты, Теперь орлов манят твои владенья, - И никому до светопреставленья Не пробудить гигантской высоты. {5} (Перевод Раисы Вдовиной) Из сонетов, мною недавно написанных, только этот ст_о_ящий: надеюсь тебе он понравится <...> 22. БЕНДЖАМИНУ БЕЙЛИ 18-22 июля 1818 г. Инверэри, 18-е июля. Дорогой Бейли, В тот единственный день, когда у меня была возможность повидаться с тобой во время твоего последнего пребывания в Лондоне, я всюду тебя искал, но нечистая сила нас развела. Теперь я написал Рейнолдсу с просьбой сообщить, куда именно в Кэмберленд ты направился, так что мы не разминемся. Первое, что я сделаю при встрече, - прочитаю тебе строки из Мильтона о Церере и Прозерпине {1} - и, хотя вовсе не за тобой я помчался на северную оконечность Шотландии, не мешает выразиться поэтически. Послушай, Бейли, будучи в здравом уме и трезвой памяти (а со мной это бывает не часто), я скажу тебе вот о чем: это может впоследствии избавить тебя от лишнего обо мне беспокойства - ты не заслуживаешь тревог, а меня следует просто-напросто отлупить палками. Я довожу все до крайности - каждая мелкая неприятность в мгновение ока превращается в тему для Софокла; {2} если случается в подобном состоянии писать письмо другу, то мне часто недостает самообладания, чтобы взять себя в руки и не причинить ему огорчения - меж тем, как раз в ту минуту, когда он читает письмо, я могу покатываться со смеху. Твое последнее письмо заставило меня покраснеть от стыда за доставленное тебе беспокойство. Я прекрасно знаю свой характер и не сомневаюсь, что еще не раз напишу тебе в том же духе - помни об этом и не принимай все на веру: будь снисходителен к причудам моего воображения. Все равно мне не удержаться, я себя знаю. Виноват, что огорчаю тебя прекращением своих визитов в Малую Британию, {3} но, думаю, прежних посещений было достаточно для человека, занятого книгами и размышлениями: по этой причине я не бывал нигде, кроме Вентворт-Плейс - это в двух шагах от меня. Кроме того, состояние здоровья слишком часто вынуждало меня к осторожности и заставляло остерегаться ночной сырости. Далее, должен тебе сознаться, что мне претит всякое сборище - многолюдное или немноголюдное. Не сомневаюсь, что наши добрые друзья рады моему приходу просто потому, что рады меня видеть, но не сомневаюсь также, что привношу с собой некую досадную помеху, без которой им лучше бы обойтись. Если мне удается предугадать собственное дурное расположение духа, я уклоняюсь даже от обещанного визита. Дело в том, что я не питаю к женщинам надлежащих чувств; сейчас по отношению к ним я пытаюсь быть справедливым - и не могу: не оттого ли, что мое мальчишеское воображение возносило их так высоко? Школьником я почитал красивых женщин истинными богинями - какая-нибудь из них всегда покоилась у меня в сердце как в теплом гнездышке, даже и не подозревая об этом. Теперь у меня нет оснований ожидать от них больше того неоспоримого факта, что они существуют реально. По сравнению с мужчинами женщины казались мне сотканными из эфира - теперь я признаю их вероятное равенство: в сопоставлении великое выглядит незначительным. Оскорбить можно не только словом или действием: кто сам чувствителен к обидам, тот не склонен замышлять их против другого. Я не склонен замышлять обиды, находясь в дамском обществе - я совершаю преступление, сам того не подозревая. Не странно ли это? Среди мужчин я не испытываю ни хандры, ни злости в голове нет черных мыслей, хочу - говорю, не хочу - не говорю; я готов слушать других и от каждого узнаю что-либо новое; руки держу в карманах, у меня нет никаких подозрений - и вообще чувствую себя превосходно. Среди женщин меня донимают черные мысли, гложет злость и хандра - не могу говорить и не в силах молчать - я полон подозрений не слышу ни слова вокруг - тороплюсь уйти. Прояви же снисходительность и попытайся объяснить эту ненормальность моим разочарованием с тех пор, как прошло детство. И однако, несмотря на подобные чувства я счастлив один посреди толпы, наедине с собой или с немногими друзьями. Поверь мне, Бейли, несмотря на все это, я далек от мысли считать тех кто чувствует иначе и стремится к другому, более близорукими, чем я сам величайшую радость доставила мне женитьба брата - и я испытан не меньшую, если женится кто-либо из моих друзей. Я должен до конца преодолеть себя - но как это сделать? Единственный способ - найти корень зла и избавиться от него посредством повторения "заклятий в обратном их порядке" {4} - это довольно трудно; часто прочнее всего укореняется предрассудок, произрастающий из сложнейшего переплетения чувств, которое не просто сразу распутать. У меня есть что сказать по этом поводу, но подождем лучших времен и более подходящего расположения духа: хватит с меня сознания того, что я никогда никого не задеваю незаслуженно - в конце концов, я не столь дурного мнения о женщинах, дабы предполагать, будто им страх как важно, нравятся они мистер Джону Китсу пяти футов ростом или же нет. Ты, сдается мне, желал избе жать всяких разговоров на этот счет - и я не надоем тебе, дорогой дружище: "Аминь", говорю я на этом. - Я вряд ли позволил бы себе бродит по горам все эти четыре месяца, если бы не думал, что путешествие даст мне опыт, сотрет многие предубеждения, приучит к трудностям и что созерцание величественных горных картин обогатит мою душу новым впечатлениями, придав поэтическим исканиям б_о_льшую уверенность. Мне было бы не дано всего этого, останься я дома, зарывшись в книги и сравняйся хоть с самим Гомером. Я уже стал почти что настоящим горцем пробыл среди диких вершин, видимо, достаточно долго для того, чтоб не особенно распространяться об их величии. Питался я в основном овсяными лепешками, но съел, наверное, слишком мало для того, чтобы по настоящему к ним пристраститься <...> 23. ТОМАСУ КИТСУ 23-26 июля 1818 г. Аладинов джинн покуда {2} Не творил такого чуда; Колдунам над Ди-рекою {3} И не грезилось такое; 5 Сам апостол Иоанн, Что провидел сквозь туман В небе, заревом объятом, Семь церквей, сверкавших златом, {4} Не видал таких красот. 10 Я вступил под строгий свод; Там на мраморе нагом Некто спал глубоким сном. Море брызгами кропило Ноги спящему и било 15 О каменья край плаща; Кудри, по ветру плеща. Вкруг чела вились тяжелым Золотистым ореолом. "Кто сей спящий? Что за грот?" - 20 Я шепнул, шагнув вперед. "Что за грот? И кто сей спящий?" - Я шепнул, рукой дрожащей Тронув юношеский лик. Юный дух очнулся вмиг, 25 Встал и молвил мне в ответ: "Смерть мою воспел поэт. Лисидасом-пастухом {5} Я зовусь, а здесь мой дом: Он воздвигнут Океаном. 30 В нем волна гудит органом; И паломники-дельфины, Жители морской пучины, Жемчуга собрав на дне, В дар сюда несут их мне. 35 Но увы - сменился век: Ныне дерзкий человек Волны бороздит упрямо, Не щадя Морского Храма. Горе мне, жрецу: бывало, 40 Вод ничто не волновало; Хор пернатых певчих встарь В небесах парил; алтарь Охранял я от людей; Ризничим был сам Протей. 45 А теперь людские взгляды Сквозь скалистые преграды Проникают вглубь - и вот Я решил покинуть грот, Бывший мне укрытьем прежде: 50 Он доступен стал невежде, Яхтам, шлюпкам, челнокам, Щеголихам, щеголькам С их грошовою кадрилью! Но, противясь их засилью, 55 Грот в пучину канет вскоре"... Молвив так, он прыгнул в море - И пропал! (Перевод Елены Баевской) Прости: я так разленился, что пишу всякую чепуху вроде этой. Но что поделаешь? <...> 24. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ 22 сентября 1818 г. Хэмпстед Дорогой Рейнолдс, Поверь, меня гораздо больше радовала мысль о твоем благополучии, чем огорчало твое молчание. Разумеется, меня печалит то, что я не могу быть счастливым вместе с тобой, но заклинаю тебя не думать сейчас ни о чем, кроме радостей: "Розы срывай" {1} etc. Впивай до дна сладость жизни. Сокрушаюсь над тобой, поскольку это не может длиться вечно - и сокрушаюсь над собой, так как пью сейчас горькую чашу. Покорись - иного выхода нет: только эта мысль меня утешает. Я ни разу не влюблялся, однако последние два дня меня преследовал некий женский образ {2} - как раз сейчас, когда лихорадочная отрада Поэзии выглядит куда менее преступной. Сегодня утром Поэзия одержала верх: я снова предался абстракциям, составляющим всю мою жизнь. Я чувствую, что избежал новой горести - загадочной и грозной: я благодарен за это. - К моему сердцу приливает палящий жар - не залог ли Бессмертия? Бедный Том - эта женщина - и Поэзия вызванивают у меня в груди колоколами. Сейчас я сравнительно спокоен: знаю, все это огорчит тебя, но ты должен меня простить. Будь мне известно, что ты отправишься так скоро, я мог бы послать тебе копию "Горшка с базиликом" - я переписал его. А вот вольный перевод сонета Ронсара {3} - думаю, он придется тебе по душе. Мне дали почитать сборник его стихов: там много по-настоящему прекрасного. Природа, щедрости полна благой, На небесах за веком век таила Кассандру, наделенную красой, Что блеском дивным превзошла светила. 5 Амур ее крылами осенил: Во взоре, властью тайного порыва, Такой зажегся несравненный пыл, Что средь богинь пронесся вздох ревнивый. Едва она ступила в мир земной, 10 Я страстью воспылал: страданье стало Моим уделом; горек жребий мой - Любовь мне жилы мукой пронизала... У меня не было при себе оригинала, когда я переводил: содержание концовки я никак не мог вспомнить. Мне следовало бы навестить Раиса еще раньше, но предписанием Сори я заперт в четырех стенах - и боюсь выходить из-за ночной сырости. - Ты знаешь, что все это сущие пустяки. Скоро я совсем поправлюсь. - О твоем предложении буду помнить, как если бы оно взяло и осуществилось - но, наверное, ничего не получится. Том все еще лежит в постели: нельзя сказать, что ему лучше. Вестей от Джорджа пока нет. Твой любящий друг Джон Китс. 25. ДЖЕЙМСУ ОГАСТЕСУ ХЕССИ 8 октября 1818 г. Хэмпстед Дорогой Хесси, С Вашей стороны было большой любезностью прислать мне статью из "Кроникл", и я поступил гадко, не поблагодарив Вас за это раньше: простите, пожалуйста. Вышло так, что эту газету я получал ежедневно и сегодняшнюю видел тоже. Чувствую себя в долгу перед джентльменами, которые за меня заступились. {1} Что касается остального, то я теперь начинаю лучше осознавать свои сильные и слабые стороны. Хвала и хула оставляют лишь мгновенный след в душе человека, который питает такую любовь к идеальной Красоте, что становится самым суровым критиком своих произведений. Моя собственная взыскательность причинила мне несравненно больше страданий, чем "Блэквуд" и "Куортерли" вместе взятые. Когда же я чувствую свою правоту, никакая сторонняя хвала не доставит мне столько радости, сколько возможность снова и снова предаваться в уединении наслаждению прекрасным. Дж. С. совершенно прав, говоря о небрежности "Эндимиона". Как ни парадоксально, но не моя вина, если это так. Я сделал все, что было в моих силах. Если бы я выходил из себя и тщился создать нечто совершенное - и ради этого клянчил совета и дрожал над каждой строчкой, я бы вообще ничего не написал. Не в моем характере жаться и мяться. Я буду писать независимо. Я писал независимо, не умея судить здраво. Впоследствии я смогу писать независимо, развив в себе такую способность. Поэтический гений обретает благодать собственными усилиями: ни законы, ни предписания не подстегнут его созревания; ему нужны только самосознание и предельная собранность. Созидательное начало созидает себя само. - В "Эндимионе" я очертя голову ринулся в море и тем самым лучше освоился с течением, с зыбучими песками и острыми рифами, чем если бы оставался на зеленой лужайке, наигрывал на глупенькой дудочке и услаждался чаем и душеспасительными советами. - Я никогда не боялся неудач, потому что лучше уж потерпеть неудачу, нежели не суметь стать вровень с Великими. Но я, кажется, начинаю впадать в декламацию. Итак, с поклонами Тейлору и Вудхаусу, остаюсь искренне Ваш Джон Китс. 26. РИЧАРДУ ВУДХАУСУ 27 октября 1818 г. Хэмпстед Дорогой Вудхаус, Ваше письмо доставило мне огромную радость - и гораздо более своим дружеским тоном, чем обстоятельным рассуждением на тему, которая, как принято считать, находит живой отклик среди представителей "genus irritabile". {"genus irritabile" - "ревнивое пламя поэтов" (латин.).} {1} Лучшим ответом Вам будет чисто деловое изложение некоторых моих мыслей по двум основным моментам, которые, подобно стрелкам указателей, направляют нас в самую гущу всех pro и contra {pro и contra - за и против (латин.).} относительно Гения, его взглядов, свершений, честолюбия и пр. - Первое. Что касается поэтической личности как таковой (под ней я разумею тип, к которому принадлежу и сам, если вообще хоть что-то собой представляю, - тип, отличный от вордсвортовского, величественно-эгоистического, который является вещью per se {per se - сама по себе (латин.).} и стоит явно особняком), {2} то поэтической личности как таковой не существует: она не есть отдельное существо - она есть всякое существо и всякое вещество, все и ничто - у нее нет ничего личностного; она наслаждается светом и тьмой - она живет полной жизнью, равно принимая уродливое и прекрасное, знатное и безродное, изобильное и скудное, низменное и возвышенное; она с одинаковым удовольствием создает Яго и Имогену. {3} То, что оскорбляет взор добродетельного философа, восхищает поэта-хамелеона. Внимание к темной стороне жизни причиняет не больше вреда, чем пристрастие к светлой: для поэта и то, и другое - повод для размышления. Поэт - самое непоэтическое существо на свете, ибо у него нет своего "я": он постоянно заполняет собой самые разные оболочки. Солнце, луна, море, мужчины и женщины, повинующиеся порывам души, поэтичны и обладают неизменными свойствами - у поэта нет никаких, нет своего "я" - и он, без сомнения, самое непоэтическое творение Господа. Поскольку поэт лишен собственного "я" - а я могу таковым назваться, - удивительно ли, если я вдруг скажу, что отныне не намерен больше писать? Разве не может быть так, что в это самое мгновение я склонен размышлять о характерах Сатурна и Опс? Горько признаваться, но совершенно ясно, что ни одно произнесенное мной слово нельзя принимать на веру как идущее из глубины моего собственного "я" - да и как же иначе, если собственного "я" у меня нет?! Когда я бываю в обществе других людей и ум мой не занимают порожденные им же фантазии, тогда "не-я" возвращается к "я", {4} однако личность каждого из присутствующих воздействует на меня так сильно, что в скором времени я совершенно уничтожаюсь: и не только в кругу взрослых - то же самое произошло бы со мной и в детской, среди малышей. Не знаю, насколько понятно я выразился - надеюсь, достаточно понятно, чтобы Вам стало ясно, как мало можно доверять всему сказанному мной тогда. Далее мне хотелось бы сказать несколько слов о своих взглядах и жизненных планах. Я преисполнен честолюбивого желания принести миру благо: для этого потребуются годы и годы, если мне суждено достигнуть зрелости. Тем временем я намерен попытаться достичь таких вершин в Поэзии, на какие только позволит мне взойти моя дерзость. Одни лишь смутные очертания поэтических замыслов нередко бросают меня в жар. Надеюсь только не утратить интереса к судьбам человеческим - надеюсь, что испытываемое мною отшельническое безразличие к похвале людей даже с самой тонкой душой не притупит остроты моего зрения. Думаю, этого не произойдет. Меня не оставляет увереннос